Казак
В плену у киргизов

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

ВЪ ПЛѢНУ У КИРГИЗОВЪ.

(РАЗСКАЗЪ).

   Пятьдесятъ лѣтъ уже прошло съ тѣхъ поръ, какъ султанъ Кенесары Касимовъ началъ возмущать киргизскія волости, намѣреваясь добиться независимости Средней орды отъ Россіи и Кокана. Втеченіе 10 лѣтъ этотъ киргизскій герой велъ упорную борьбу за упомянутую независимость; въ этой отчаянной борьбѣ онъ и сложилъ свою голову, которая уже была (1839 г.) оцѣнена русскимъ правительствомъ въ 6,000 рублей. Много безпокойства и убытковъ причинилъ онъ правительству; много натерпѣлись отъ его набѣговъ казаки и оставшіеся вѣрными намъ киргизы. Въ станицѣ Кокчетавской и теперь еще есть нѣсколько стариковъ, участвовавшихъ въ походахъ противъ кенесаринцевъ.
   "Шибко тогда разсердился нашъ царь",-- расказывалъ мнѣ одинъ старикъ,-- "и велѣлъ ихъ всѣхъ избивать, не щадя ни женъ, ни стараго, ни малаго. Однажды вышли мы подъ предводительствомъ командира Кривоногова на обширную долину, на которой стоялъ громадный аулъ, кибитокъ въ 200, и большущій табунъ. Тутъ мы всѣхъ ихъ перебили; дѣтей хватали и разбивали о камни. Оставили въ живыхъ только жену Кенесары, Кунымджанъ, и двухъ ея нянекъ. Дошли мы до ея кибитки, смотримъ -- сидитъ красавица такая, руки отъ испуга сложила и ровно застыла, а лицо побѣлѣло, ровно вотъ береста. Посадили ее верхомъ на лошадь, а прислужницы съ обѣихъ сторонъ поддерживали ее, царица вѣдь она ихъ. Потомъ ее отправили къ государю, а онъ ее помиловалъ и отпустилъ на волю. Много тогда мы скота забрали и угнали на линію. Послѣ того вскорѣ мы встрѣтились съ отрядомъ самого Кенесары. Страсть сколько ихъ было, ровно бараны укрыли собой они сопки. У насъ было 120 казаковъ, 50 вѣрноподданныхъ киргизовъ и три орудія. Стали мы палить изъ орудій; что ни выстрѣлъ, такъ дорога и прочистится въ ихъ толпѣ. Не рѣшились они драться съ нами и ушли. Года три мы ихъ уничтожали, а Кенесара все не хотѣлъ смириться.
   Наконецъ, за его многія звѣрства каракиргизы осерчали на него и живымъ сварили его въ котлѣ. Однако, хлопотъ немало онъ намъ надѣлалъ. Особенно часто они скотъ угоняли, а иногда и людей захватывали. Плѣнныхъ они жестоко мучили: кого легли, кому животъ разрѣзали и кишки выматывали, пятки рѣзали и шерсть подъ кожу запускали..." Старикъ, мой собесѣдникъ, указалъ мнѣ стараго казака (Кокова Дмитріева), бывшаго въ плѣну у киргизовъ, съ которымъ вскорѣ мнѣ удалось познакомиться. Это былъ степенный 65-ти-лѣтній, но еще крѣпкій старикъ, не пьющій не только вина, но даже и чаю, относящійся ко всякому любовно и почтительно. Вотъ что разсказывалъ онъ о своемъ плѣнѣ.
   "Мнѣ было 17 лѣтъ. Отецъ порядился свозить купца X. по его дѣламъ и отправилъ возчикомъ меня. На обратномъ пути мы ночевали недалеко отсюда, близь Ханскаго озера, на "бекетѣ". Здѣсь намъ совѣтовали не ѣхать дальше однимъ, а дождаться отряда, шедшаго въ Кокчетавъ, такъ какъ вблизи появились шайки кенесаринцевъ, и слышно было, что и самъ онъ приближается. Купецъ не захотѣлъ ждать отряда, и утромъ мы отправились; надѣялись на добрыхъ лошадей и на идущій за нами отрядъ, да и разстояніе оставалось невелико -- всего верстъ 40. Едва мы подъѣхали къ Острой сопкѣ, какъ изъ лѣсу выбѣжали нѣсколько всадниковъ и погнались за нами. Передній изъ нихъ сталъ звать купца по имени: "Постой, X!-- кричалъ онъ:-- зачѣмъ такъ бѣжишь, или ты не узналъ меня, Джурту?" Это былъ нашъ кокчетавскій киргизъ, джатакъ (осѣдлый). X. велѣлъ мнѣ остановиться. Напрасно я сопротивлялся, боясь вѣроломства азіата. Какъ только мы остановились, орда напала на насъ съ пиками. Не успѣлъ X. и выстрѣлить изъ револьвера, какъ намъ нанесли нѣсколько ранъ. Я потерялъ сознаніе и очнулся, когда насъ везли на нашихъ лошадяхъ по степи. Страшно мучились мы израненные и избитые въ этой дорогѣ. Къ вечеру насъ привезли въ лагерь; здѣсь допросили, кто мы и откуда, и что знаютъ наши о кенесаринскомъ войскѣ. Мы отвѣчали, что идетъ отрядъ имъ на встрѣчу, и что наши готовятся дать имъ отпоръ. Дали намъ поѣсть мяса, но безъ хлѣба, безъ соли. Какъ ни голодны мы были, а ничего почти не могли ѣсть; очень ужъ противно было. На другой день киргизскій отрядъ попалъ на тотъ бекетъ, гдѣ мы ночевали съ купцомъ, и угналъ оттуда большой табунъ лошадей, принадлежавшій кокчетавскому татарину. Потомъ пошли къ самому Кенесарѣ. Но пути пробовали взять Акмолы; но отступили, хотя тамъ было всего человѣкъ 50 казаковъ и одно орудіе. Захватили, однако, 5 человѣкъ изъ конвоя, который кого-то сопровождалъ, изъ нихъ одному удалось, все-таки, убѣжать, а остальныхъ сожгли живьемъ. Наконецъ прибыли въ отрядъ Кенесары, въ Улутау. Здѣсь меня ровно сквозь строй прогоняли: всякій билъ и ругалъ, пока не привели къ Кенесарѣ въ юрту. Онъ принялъ меня ласково и отдалъ своему племяннику, сыну брата своего Сарыджана. Купца X. я уже болѣе никогда не видѣлъ. Меня напоили кумысомъ, и я крѣпко заснулъ. Долго проспалъ, а вставши совершенно не могъ сообразить, съ какой стороны меня привезли. Въ отрядѣ Кенесары мнѣ жилось недурно. Хозяинъ мой былъ молодой человѣкъ, ловкій, веселый, проводящій время въ разныхъ забавахъ; онъ вездѣ бралъ меня съ собой, какъ товарища: на охоту, на празднества и увеселенія; я ему услуживалъ, пѣлъ пѣсни, разсказывалъ, старался угождать, и онъ полюбилъ меня. Пища была, хоть киргизская, по хорошая, и я помаленьку привыкъ къ ней. Такъ провелъ я зиму. Потомъ Кенесары женилъ своего племянника, а меня вмѣстѣ съ калымомъ подарилъ тестю въ Каратавъ (Туркестанской области). Тутъ я много натерпѣлся. Новый хозяинъ мой былъ богатей страшный. Въ табунахъ у него было три тысячи лошадей, тысячи рогатаго скота и верблюдовъ, а баранамъ и счету не было. Много было у него работниковъ, всѣмъ имъ жилось плохо, а мнѣ всѣхъ хуже. Колотили меня постоянно; иначе не называли, какъ собака и злодѣй, вспоминая, что русскіе убили ихъ родственника. Какъ я ни старался во всемъ повиноваться и всѣмъ угождать, но отъ лупошки долго не могъ избавиться. Работники этого богача постоянно голодали, да и сами хозяева рѣдко ѣли мясо; а большей частью -- молоко, сыръ да пустую похлебку съ мукой. Только для гостя у нихъ полагается барана заколоть. Но тогда сходится и съѣзжается много народа ѣсть этого барана. Гость самъ дѣлитъ поданное ему блюдо; онъ даетъ куски мяса и жиру какъ хозяину, такъ и всѣмъ присутствующимъ. Иногда и мнѣ перепадали порядочные куски отъ сострадательныхъ гостей. Тогда я старался какъ можно болѣе запхнуть въ свое вѣчно голодное брюхо. Совсѣмъ я тамъ окиргизился. Да меня вѣдь и обасурманили. Мулла читалъ надо мною свои молитвы, и тогда только меня стали допускать къ столу вмѣстѣ съ собою, до того же считали поганымъ и меня и чашку, изъ которой я ѣлъ. Сначала меня заставили пасти барановъ; потомъ я осѣдлалъ бычка и насъ кцровъ, потомъ верблюдовъ; наконецъ, получилъ высшую должность -- помощника пастуха лошадей; съ этихъ поръ мнѣ стало полегче. Старшій пастухъ былъ лѣтъ 70-ти, добрый старикъ и со мною обращался ласково. Я уже нѣсколько свыкся съ киргизской жизнью; былъ молодъ, силенъ и, вѣроятно, красивъ. Иногда мнѣ приходилось уходить съ "отаремъ", т. е. съ отдѣлившейся отъ другихъ кибиткой младшей жены хозяина, которая забирала свой табунъ и кочевала особо. Въ такихъ случаяхъ она нерѣдко льстилась ко мнѣ, а когда я противился, грозила пожаловаться на меня мужу, и я принужденъ былъ угождать ей. За это она хвалила меня передъ хозяиномъ, какъ вѣрнаго и усерднаго слугу своего господина. Меня уже собирались женить на киргизкѣ. Выбрали невѣсту, назначили калымъ 47 скотинъ и назначили мнѣ нигелесъ -- надѣлъ скота для заведенія своего хозяйства. Такъ я жилъ около 2-хъ лѣтъ и совсѣмъ уже сталъ обживаться, не помышляя о возможности вырваться изъ этого киргизскаго царства. Разъ пришлось мнѣ пасти табунъ у самаго того мѣста, гдѣ проходятъ караваны изъ Ташкента съ тамошними товарами и обратно. Вижу я -- идетъ караванъ изъ Ташкента и ѣдетъ самъ караванъ-башъ (хозяинъ каравана). Приблизившись ко мнѣ, онъ остановился, заподозрѣлъ во мнѣ русскаго и сталъ разспрашивать, кто я и какъ сюда попалъ. Я не признавался, говорилъ, что я природный киргизъ, пастухъ такого-то.-- "Нѣтъ,-- говорилъ онъ:-- по лицу твоему вижу, что ты русскій. Быть можетъ, тебя несчастіе сюда занесло, но ты боишься признаться? Я самъ петропавловскій купецъ; теперь ѣду домой, буду проѣзжать черезъ Акмолы и Кокчетавъ, если ты изъ тѣхъ мѣстъ, то я могу передать поклонъ твоимъ роднымъ". Не выдержалъ я и разсказалъ ему всю исторію. Онъ кое-что записалъ и уѣхалъ.
   "Страшная тоска овладѣла мною съ той минуты. Не могъ я ни ѣсть, ни спать; не выходилъ у меня изъ ума тотъ купецъ, родина, мать. Я сильно похудѣлъ и былъ мраченъ. Скоро это замѣтилъ старый пастухъ и сталъ допрашивать о причинѣ такой перемѣны со мною, подозрѣвая, что я хочу бѣжать. Я клялся, что не думаю о побѣгѣ: "Да какъ куда и съ чѣмъ мнѣ бѣжать? Я уже свыкся, мнѣ и здѣсь хорошо".-- "Нѣтъ,-- говорилъ онъ: -- напрасно ты скрываешься. Знаю, что "чужой дѣтенокъ -- волченокъ", и вижу, что ты что-то задумалъ. Но совѣтую тебѣ ничего не дѣлать безъ моего вѣдома, потому что ты человѣкъ молодой, неопытный, легко можешь погибнуть. Если же вздумаешь бѣжать, то посовѣтуйся со мною".-- Напрасно я разувѣрялъ его, боясь, какъ бы не попасть въ бѣду за желанье убѣжать. Старикъ, чтобы еще болѣе увѣриться, что у меня на умѣ, набралъ шариковъ бараньяго помета и сталъ на нихъ гадать.-- "Вижу,-- говоритъ,-- что ты бѣжать хочешь, но, смотри, слушайся меня; иначе не миновать тебѣ гибели". Была тихая, теплая, по звѣздная осенняя ночь. Грустный сидѣлъ я среди безпредѣльной степи, смотря на сверкавшія въ темномъ небѣ безмолвныя звѣздочки. Онѣ мнѣ тогда ничего не говорили; не напоминали о всемогущемъ и всеблагомъ Творцѣ, какъ напоминали послѣ. Подошолъ ко мнѣ старикъ и сталъ указывать на небо,-- для него оно не было такъ нѣмо, какщ для меня.
   -- "Вотъ почти надъ головой твоей звѣздочка (полярная звѣзда). Примѣть: она всегда стоитъ на одномъ мѣстѣ; это -- темиръ казыкъ (приколъ), а вокругъ ея вонъ постоянно ходятъ икы атъ (2 лошади) на приколѣ. За этими лошадьми вѣчно гонятся джеты каравши (7 воровъ) {Большая Медвѣдица.}. Вотъ и старайся ты ихъ понять хорошенько, а когда поймешь, то я тебя научу, какъ, смотря на темиръ-казыкъ, можно идти безъ всякаго слѣда, куда ты захочешь". Заняло меня это, что и звѣзды говорятъ что-то, да еще какимъ-то образомъ и путь указываютъ на землѣ. Сталъ я всякій вечеръ къ нимъ присматриваться и могъ уже отличать и темиръ-казыкъ, и икы атъ, и джеты каракши. Недѣлю спустя, старикъ меня спрашиваетъ знаю ли я тѣ звѣзды, что онъ мнѣ указалъ, -- ревизуетъ, значитъ. Я отвѣчалъ хотя вѣрно, но, все-таки, нерѣшительно.-- "Ну, ну, изучай ихъ получше",-- сказалъ онъ, а черезъ нѣсколько недѣль опять сталъ провѣрять меня. Тутъ ужъ я смѣло разсказывалъ ему.-- "Ну, хорошо,-- похвалилъ онъ:-- теперь ты, парень, можешь найдти дорогу домой. Иди прямо, чтобы передъ тобой была эта темиръ-казыкъ, пока не встрѣтишь дороги, а тамъ уже держись дороги. Когда можно будетъ тебѣ уйдти, я самъ укажу и помогу тебѣ. Довольно я пожилъ на свѣтѣ, много нагрѣшилъ, и хочется теперь добрымъ дѣломъ заслужить милость Аллаха. Ты же мнѣ приглянулся за твое смиренье, и вижу я, какъ ты, бѣдняга, тоскуешь и мучаешься". Пріятно мнѣ было слышать эти рѣчи. Не покидали меня мечты о родинѣ, съ восторгомъ я смотрѣлъ по ночамъ на ту звѣздочку, которая указываетъ мнѣ дорогу. По все еще и сомнѣнье не оставляло меня. Я столько натерпѣлся, что не вѣрилось въ грядущее счастье, и я сталь прямо-таки шпіонить за старикомъ. Говоритъ ли онъ въ кошѣ, съ пастухами, или въ хозяйской кибиткѣ, я старался, какъ нибудь подкравшись, подслушивать, но обо мнѣ ли рѣчь, не готовилъ ли мнѣ старикъ ловушку, не хотятъ ли погубить меня, какъ погубили другихъ русскихъ. Однако, ничего подозрительнаго не было замѣтно.
   "Однажды у киргизовъ по поводу какого-то семейнаго праздника устроивались игры и очень любимая ими джигитовка. Старикъ отпустилъ на праздникъ всѣхъ подручныхъ, кромѣ меня. Меня же подозвалъ и объявилъ, что пришло удобное время мнѣ уѣхать. Болѣлъ онъ мнѣ взять хорошую лошадь и сбѣгать въ другой табунъ, чтобы привести оттуда воронаго скакуна, котораго я хорошо зналъ, такъ какъ это была самая лучшая лошадь во всей округѣ; никто не могъ съ ней сравняться на бѣгахъ, ни за какія деньги хозяинъ не хотѣлъ продать ее, ни за что не уступилъ ее даже просившему ее Кенесарѣ.
   "Хотя мнѣ пришлось проѣздить верстъ 50, по лошадь подо мною была очень хорошая, и я быстро слеталъ и привелъ воронаго, котораго какъ будто кто нибудь нарочно выгналъ мнѣ навстрѣчу; онъ ходилъ совсѣмъ на краю, и мнѣ, значитъ, не пришлось искать въ табунѣ. Тѣмъ временемъ старикъ приготовилъ мнѣ порядочный запасъ мяса, куртъ (сыръ), еремчугъ (тоже изъ молока), сѣдло, хорошую одежду, езнакъ (халатъ изъ шкурокъ жеребятъ), уюки (теплые сапоги). Какъ только я пріѣхалъ, онъ одѣлъ меня, велѣлъ взять, кромѣ воронаго, лучшую лошадь изъ своего табуна и, отдавъ всѣ припасы, выпроводилъ меня. Какъ машина дѣлалъ я все, что онъ мнѣ приказывалъ; дѣлалъ все хорошо, скоро, только ни о чемъ не думалъ. Когда уже я выѣхалъ и увидѣлъ, что несусь по пути, который мнѣ указываетъ привѣтливая звѣзда, тутъ только я сталъ думать, что и къ чему я дѣлаю. И такъ хорошо у меня стало на душѣ, и сталъ я благодарить Бога и благословлять своего благодѣтеля-старика. Осмотрѣлся вокругъ себя. Кони у меня надежные, самъ джигитъ настоящій. Полетѣлъ я по голой, хорошо знакомой мнѣ степи; далеко я исходилъ ее съ хозяйскими табунами. Долго я такъ ѣхалъ; а сколько именно дней, или, вѣрнѣе сказать, ночей,-- потому что ѣхалъ все ночью по звѣздамъ,-- не могу сказать. Все одинъ день, какъ другой, все ровная, пустынная степь тянулась. На одиннадцатый день, помню, я проѣхалъ Балыкъ-тау; здѣсь видѣлъ страшное множество киргизскихъ волостей; въ три ряда построили они свои кибитки вокругъ большаго озера. Но я ѣхалъ спокойно: трудно было заподозрѣть во мнѣ бѣглеца; дорога мнѣ указана, на коней надѣялся; шибко, однако, но гналъ ихъ, поберегалъ. Наконецъ, вотъ и лѣсъ передо мною зачернѣлъ. Тутъ сердце мое такъ и закипѣло. Вижу, что приближаюсь къ роднымъ мѣстамъ. Тутъ начиналась и зима наша, съ снѣгомъ, а до сихъ поръ и снѣ.гу не было, хотя ѣхалъ я въ февралѣ. Скоро, однако, мнѣ пришлось сильно встревожиться. Выѣхалъ я на гладкую долину; вижу -- версты за 3 люди, сотъ до двухъ, а отъ нихъ поперекъ моего пути -- дорога. Думаю -- что за люди?-- надо приготовиться. Слѣзъ съ коня; далъ лошадямъ вздохнуть; а когда увидѣлъ, что люди тѣ стали шевелиться, тронулся и я и направился уже по дорогѣ. Долго я такъ ѣхалъ, а они все за мною. Наступилъ вечеръ, и передо мною показались сопки, и планъ мѣста совершенно, какъ около Кокчетава.-- "Господи!-- думаю,-- неужели я уже дома?" Точно какъ у насъ -- щель между сопокъ, а дальше и озеро видно. Въ самой щели мнѣ встрѣтились 4 верховыхъ киргиза; я вихремъ пронесся мимо ихъ. Что дальше ѣду, то больше вѣрю, что я уже дома. Ужъ и озеро вижу все, совсѣмъ какъ наше, а за озеромъ и строенье какое-то чернѣетъ, ровно казармы. Сердце у меня не на мѣстѣ; несусь безъ памяти. Не выдержалъ мой сѣрый, палъ. Я пересѣлъ на воронаго. Вотъ уже близко строенье, но и погоня недалеко. Передо мною бекетъ. На вышкѣ ходитъ казакъ. Я вскричалъ: плѣнный, молъ, спасаюсь отъ погони. Меня впустили... ворота на запоръ. Разсказалъ я, кто -- я и откуда бѣгу. Повѣрили, потому что слышали о такомъ случаѣ. Прибѣжала и азія, и выслала двухъ человѣкъ для переговоровъ. Оказалось, что и они были вѣрноподданные и приняли меня за лихаго человѣка. Дали мнѣ поѣсть уже русской пищи, но какъ трудно было прежде привыкнуть къ пищѣ киргизской, такъ теперь я не могъ ѣсть нашего хлѣба. Пожую -- пожую, нѣтъ, не могу ѣсть. Долго я мучился отъ хлѣба: и тошнитъ, и изжога печетъ, и брюхо пучитъ, просто хворалъ я отъ него. Съ бекета меня отправили въ Акмолы, до которыхъ оставалось еще шесть станцій. А тамъ вскорѣ и домой отправили. Чѣмъ ближе я подвигался къ родному мѣсту, тѣмъ больше рвалось мое сердце домой, въ объятія матери; чуяло оно, какъ страшно убивалась по мнѣ сердечная. Вотъ я и дома! Отецъ встрѣтилъ меня въ оградѣ и повелъ къ матери. Какъ увидѣла она меня, такъ и замерла и два часа безъ чувствъ была. Оставилъ я ее здоровой да толстой, а теперь увидѣлъ старую, слабую, худую, какъ щепка, старуху; ежелибы не вѣщунъ сердце, такъ и не узналъ бы мать родную, такъ она перемѣнилась. Совсѣмъ вѣдь она отчаялась меня увидѣть; думала, что замучили меня азіаты, и за упокой уже поминала. Такъ ужъ Богу угодно было и послать мнѣ испытанье, и потомъ внушить старику табунщику, чтобы онъ освободилъ меня. Самъ какъ могъ бы я освободиться? Такъ бы и провелъ всю жизнь, какъ азіатъ, и умеръ бы не похристіански. Страшно и подумать! Вскорѣ, по прибытіи домой, я встрѣтилъ и Джурту, который выдалъ насъ съ купцомъ кенесаринцамъ. Тогда начальникомъ нашего отряда былъ эсаулъ Карташовъ. Я разсказалъ ему о поступкѣ Джурты. Его призвали къ допросу, гдѣ онъ и подтвердилъ, что дѣйствительно былъ въ отрядѣ Кенесары, но увѣрялъ, что и его такъ же захватили въ плѣнъ. Хотя его арестовали, но скоро у начальника отряда появилась великолѣпная лошадка, а Джурта куда-то исчезъ, какъ въ воду канулъ. Такъ вотъ мои похожденія!.. Въ походахъ не бывалъ, въ резервѣ числился, а виды видалъ"...

Казакъ.

"Восточное Обозрѣніе", No 36, 1886

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru