М. П. Розенгейм Стихотворения ---------------------------------------------------------------------------- Поэты 1860-х годов Библиотека поэта. Малая серия. Издание третье Л., "Советский писатель", 1968 Вступительная статья, подготовка текста и примечания И. Г. Ямпольского. Дополнения по: Русские песни и романсы. "Классики и современники" М.: Художественная литература, 1989 ---------------------------------------------------------------------------- СОДЕРЖАНИЕ Биографическая справка "Она пела, и чудные звуки..." Книга Из цикла "Русские элегии" "Я подавлен, убит, разорен, поражен!.." Последняя элегия Смешная фигура "Пахн_у_ло теплым ветерком Дополнение <Из поэмы "Повесть про купецкого сына Акима Скворцова и про боярскую дочь"> Михаил Павлович Розенгейм родился 19 июля 1820 года в Петербурге в семье служащего горного ведомства. Четырех лет он потерял отца, а мать осталась с детьми в тяжелом материальном положении. В 1827 году ей удалось определить двух сыновей в 1-й кадетский корпус. По окончании курса, в 1838 году, Розенгейм был выпущен прапорщиком в полевую конную артиллерию. Десять лет он прослужил в строю (из них три года на Кавказе), а затем возвратился в Петербург, продолжая службу в артиллерии вне строя, а также ведя педагогическую работу. После военно-судебной реформы Розенгейм поступил в Военно-юридическую академию. В 1869 году он был назначен военным судьей Киевского военно-окружного суда, а в следующем году переведен на ту же должность в Петербургский военный округ и занимал ее до конца жизни, дослужившись до чина генерал-майора. Розенгейм начал свою литературную деятельность еще в 1838 году, но, напечатав несколько стихотворений, замолк. Имя его становится известным лишь во второй половине 50-х годов. Стихи Розенгейма лишены оригинальности и своеобразия. Мы находим в них отзвуки самых различных поэтов и поэтических тенденций - лермонтовские мотивы, риторику славянофильское поэзии без энергии мысли и стиха, характерной для лучших ее образцов, темы и интонации Некрасова, воспринятые довольно внешне. Не раз заявляя уже в ранних стихах о гражданском призвании поэта (послания к Лермонтову и др.), Розенгейм вместе с тем не пренебрегает плоской эротикой и пишет заурядные лирические излияния под стать третьестепенному представителю "чистой поэзии". Но в сознании современников Розенгейм прежде всего - "обличитель". Он попал в тон умеренно-либеральным тенденциям эпохи, напечатал ряд обличительных стихотворений, составивший цикл "Русские элегии", и иных к ним примыкавших. Стихотворения его печатались в "Русское вестнике", "Отечественных записках", "Сыне отечества" и других журналах. Они пользовались успехом и часто читались на литературных вечерах. В 1858 году Розенгейм выпустил свои старый и новые стихотворения отдельной книгой, а в 1864 году переиздал ее в расширенном виде. В многословных и тяжеловесных обличительных стихотворениях Розенгейма (в настоящий сборник включены для образца лишь одно из них) речь идет о взяточниках и мелких казнокрадах, о лести, беззаконии, боязни гласности, откупах, темных делах акционерных обществ, но обличались они как какие-то уклонения от нормы, не связанные с социально-политическим строем в целом. Подобные обличения создавали иллюзию, что устранение этих зол возможно без ломки всего строя. О такого рода обличениях Добролюбов писал, что "бесполезны в практическом отношении все нападки на частные проявления зла без уничтожения самого корня его". Характер обличений Розенгейма определялся его политической позицией. Он отнюдь не был склонен к коренным социальным преобразованиям и противопоставлял себя "утопистам", "мечтателям" и "слепым поклонникам новизны". Так, "Современная дума" полна резких нападок на радикальные и революционные круги. Это Герострата, которые утверждают, что "порядок вещей устарел", и стремятся "опрокинуть... вверх ногами общественный склад". Между тем, заявляет Розенгейм, дело не в "порядке вещей", не в "учрежденьях" и "законах" - в самих людях, "в народе самом затаилась беда", а "закон сам собою хорош". Не случайно на это стихотворение обратил внимание Добролюбов в уничтожающей рецензии на сборник Розенгейма. Любопытно, с другой стороны, что Дружинин, по словам которого в стихах Розенгейма столько же поэзии, сколько в учебнике арифметики или фортификации, сочувственно отозвался о мысли этого стихотворения. В своих стихах Розенгейм говорит от имени людей, которые "преданы царю" и считают, что искони царей державных сливалась слава на гуси со славой Руси православной". Язвы русской жизни - "страсть неправого стяжанья, и себялюбие, и лень" - он обличает как "престола верный слуга". Призывая Русь пробудиться от сна, Розенгейм восклицает: "То на дело обновленья царь тебя зовет!" Нечего и говорить, что реформы 60-х годов всецело удовлетворяли Розенгейма, и чем дальше, тем обличительные нотки все больше выветривались из его поэзии. Манифест 19 февраля 1861 года вызывает у него радостное восклицание: "Прощенье прошлому! Забвение былого!" Теперь, по его словам, все стали членами одной семьи, "теперь нам всем одна, всем общая дорога!" ("19 февраля"). Сентиментально-идиллические слова о крестьянине, облагодетельствованном реформой, о мирной, терпеливой работе на общее благо характеризуют ряд его стихотворений. Для идейной позиции Розенгейма существенна тема: Россия и Запад. И в годы Крымской войны, и позже Розенгейм справедливо упрекал западно-европейские страны, в особенности Англию, в международных интригах; в стихотворении "Лондонская выставка" он указывал, что за внешним благополучием, цивилизацией, культурой скрывается нищета народных масс. Но как только Розенгейм обращается к России, критерии и оценки становятся совсем иными, поэт превращается в "квасного патриота". Даже при Николае I Розенгейм писал, что "Русь святая И богата, и сыта - За царем своим родная, Что за пазухой Христа". Западу, "хилому старику", тратящему остатки сил "в корчах козней и интриг", противопоставляется Русь как опора "царских тронов", "алтарей", "правой власти" и вместе с тем якобы как "слабейшего ограда" ("1 января 1854 года"). Политическая позиция Розенгейма ярко сказалась также в направлении выходившего под его редакцией сатирического журнала "Заноза" (1863-1865); здесь напечатано много его фельетонов. Примитивный аллегоризм, вялый стих, многословие, выспренняя риторика, нарочитость будто бы народного языка - вот характерные черты поэзии Розенгейма. Убожество идейного содержания и поэтическая беспомощность дали обильный материал для пародий и насмешек, которые, как, например, добролюбовские стихотворения Конрада Лилиеншвагера, гораздо больше известны современному читателю, чем собственные произведения Розенгейма. Лишь очень немногие его стихотворения свободны от этих недостатков. В 1860-1861 годах Розенгейм печатал в "Отечественных записках" ежемесячный фельетон "Заметки праздношатающегося". Он выступал и как публицист - в "Нашем времени", "Северной пчеле" Усова, "Русском инвалиде", "С.-Петербургских" и "Биржевых ведомостях", "Военном сборнике" и других изданиях. Особенно деятельно сотрудничал Розенгейм в газете "Голос", главным образом в 1866-1868 годах. В течение трех с лишним лет (1879-1882) он вел внутреннее обозрение в журнале "Русская речь", выходившем под редакцией А. А. Навроцкого. В 1878 году Розенгейм издал книгу "Очерк истории военно-судных учреждений в России до кончины Петра Великого". С конца 60-х годов Розенгейм сравнительно редко выступал в печати со своими стихами, да и писал их мало. Он умер 7 марта 1887 года. Издания стихотворений Стихотворения. СПб., 1858; 2-е изд., испр. и доп., СПб., 1864 (как и все следующие издания, в двух томах); 3-е изд., СПб., 1883; 4-е изд., доп., СПб., 1889; 5-е изд., доп., СПб., 1896; 6-е изд., доп., СПб., 1902; 7-е изд., СПб., (1914). * * * Она пела, и чудные звуки Отдавалися в сердце глубоко: То в них слышались жгучие муки И рыданья о чем-то далеком; То восторг неожиданной встречи И безумная радость свиданья, И кипучие, страстные речи, И таинственный шепот признанья. Обаянью сама уступая, Забывала она про искусство: Волновалася грудь молодая Под наплывом тревожного чувства, Разгоревшися, щеки пылали Непривычным огнем упоенья, И сапфирные глазки блистали Восхитительной негой томленья. 1840-е годы КНИГА Книга... Открываю: "Вытопись российская"! Ну, тебя я знаю, Знаю, степь ливийская. Где тебя ни вскрою, Книга безотрадная, Всюду предо мною Та же жизнь нескладная. Всюду злу свобода, Права непризнание, С жизнью дух народа В вечном отрицании. Ширина основы, Нищета развития... Мрачны и суровы Люди и события: Княжеские брани, Ляхи да татарщина, Дани, вечно дани - И над всем боярщина... Хитрые обманы, Злостные насилия, Грозные Иваны, Темные Василии; Наглые миньоны, Гордо недоступные Всякие Бироны, Мелкие и крупные; Сумрачные лица, Темные сказания, - Редко где страница Светлого предания... Вечно дух народа Давит сила строгая, А кругом природа Бедная, убогая: Нива неприглядно Тощая раскинулась, Небо безотрадно Серое надвинулось. Глухо бор сосновый С ветром окликается, Жалобой суровой Песнью заливается. Слышно в ней, печальной, Словно поминание, - Скорбное о дальной Старине сказание. Конец 1840-х или 1850-е годы ИЗ ЦИКЛА "РУССКИЕ ЭЛЕГИИ" Всё это было бы смешно, Когда бы не было так грустно. М. Лермонтов Я подавлен, убит, разорен, поражен! Это... нет, ни на что непохоже! Ни с того ни с сего человек отрешен, Точно старая брошен рогожа!.. Вот она какова нынче правда у них - Новомодное их беспристрастье! И за что и про что, чем я хуже других, Отчего мне такое несчастье?.. Беспорядка в делах не терпел никогда, Форма строго во всем соблюдалась, Сколько должно кому, вот, ей-богу, всегда Аккуратно сполна отдавалось... Говорят, что я брал, что бессовестно крал, Что сгубил себя кражей такою, - Так и место же я не интригой достал, Не протекцией, что ли, какою; Нет, его я купил, за него заплатил Чистоганом, сполна до копейки, Да правителю, дел сверх того подарил, Да Амалье Андревне, злодейке. Как же мог я не брать?.. Надо ж было собрать Капитал свой, судите вы сами, Надо ж было где взять, чтоб и старшим-то дать, - Ведь на то они власти над нами! И теперь вот за то, будто бог знает что, Человека вдруг места лишили! А когда я вступил, - не сменять ни за что Уговор на пять лет заключили... И дивятся потом, что в России ни в чем Нет в народе доверья, кредита; Что подлог и обман одолели во всем, Что промышленность ими убита; Что коммерция пас, что компаньи у нас Для подписчиков только ловушки... Где ж торговле тут быть? Вот образчик для вас, Что у нас договоры - игрушки! Обещают, сулят, оберут, разорят, А потом на попятный бесстыдно! Ну, проситель пускай, а то свой же, им брат - Вот ведь это-то мне и обидно!.. Хоть правитель бы дел? - Мало, что ли, имел От меня он, проклятый, поживы?.. А до дела дошло - отстоять не сумел, Выдал тотчас, Иуда плешивый! Говорит старый плут, что напрасный бы труд Это был, что начальник-де новый - И законник, и строг, и характером крут, Вообще человек пресуровый. Всё толкует про честь, хочет взятку известь И меня-де избрал для примера; Ну, положим, что так; да на всё же ведь есть Заведенный порядок, манера. Где ж бывало когда, чтобы так, без суда, Как из дома паршивую шавку, С позволенья сказать, словно блудню кота, - Выгонять человека в отставку? Виноват, - ну, меня и предай он суду, Но на месте оставь до решенья... А на месте к суду я дорогу найду, Всё ж по крайности нет разоренья! Суд, конечно, возьмет - но и мне припадет От местечка; а суд показанья Той порой разберет, упущенья найдет, Ну... и сделает мне замечанье. Если ж часом не, то, и откроется что, Так какое ни есть преступленье, Ну, заплатишь тогда подороже за то, - И оставят тебя в подозреньи. Заплатить ничего, если есть из чего, - Из чужого платить необидно, А ведь нынче под суд да и с места его! Вот как действовать стали эхидно! Так-то злобно они и меня подвели, Вдруг хватили, как обухом в темя! А друзья-то, злодеи, сберечь не могли, Поддержать хоть на первое время, Хоть пока перейдет эта валка сплеча, Что при новых начальствах бывает... Натурально, сперва всё идет сгоряча, Где начальником новый вступает: Начинает тотчас исправленья во всем, Всё, что старое, гнет и ломает, Рвет и мечет кругом, всё поставит вверх дном, Добродетели силой вбивает; И крутит, и вертит, недоволен ничем, Пока одурь возьмет, и, усталый, Он рукою махнет; "Провались вы совсем!" И пойдет всё, как прежде бывало. Чаще ж, право, притом дело вовсе не в том, Чтоб в сам деле вводить улучшенье, Нет, а просто открыть в управленьи своем Для друзей и родных помещенье. Да и кроме того, будь начальник Катон, Будь как хочешь правдив, неподкупен, Свят и строг, как закон, - всё ж не каменный он И откуда-нибудь да доступен. Штука - где этот ход! Ловкий сыщет, дойдет - Чем начальничье слабо сердечко: Пусть он сам не берет, - Маша, Даша возьмет, К ним ведь тоже есть сзади крылечко... Можно, сбросив мундир, и с дворецким в трактир Завернуть, и с курьером сойтиться... Вот пружины! На них весь служебный наш мир Часто-часто, поверьте, вертится; Лишь не будь гордецом, пусть зовут подлецом; Ведь тебя от того не убудет! Про тебя ж той порой позамолвят словцо, И начальство грешки призабудет... Смотришь: время прошло и грозу пронесло. А пружину подавите ловко, - Чт_о_ на плаху вело, награждать уж пошло... В службе, верьте, нужна лишь сноровка. <1868> ПОСЛЕДНЯЯ ЭЛЕГИЯ Боры да поляны, бедная природа - Сторона родная русского народа! Как царевна в сказке, духом тьмы заклята, Спишь ты, Русь святая, мертвым сном объята. Тщетно отголосков жизни ловит ухо - Нет живого звука, всё мертво и глухо! Веет отовсюду холодом могилы... Где же люди веры, где же люди силы, Люди убеждений неподкупно твердых, Под грозою крепких, пред подачкой гордых?.. Праздные вопросы! Глухо, нет ответа! Хаос, всюду хаос! Ни тепла, ни света! Вяло, апатично движутся фигуры, Полная безличность иль карикатуры: Вот дитя теорий, строгий и холодный, Знающий из книг лишь жизнь и быт народный;, Труженик почтенный, он благонамерен, - Но воззреньям книжным век свой будет верен, Но с живым вопросом при нежданной встрече Не найдет он дела, не отыщет речи. Вот они, взгляните, - смех и жалость вчуже! - Солнечного диска отраженье в луже. Русские подделки мрачного Гамлета; Но могучий образ вечного поэта Так же по плечу нам, как холопу барин: Наш Гамлет - Печорин, наш Гамлет - Тамарин, - Люди отрицанья мелкого и злого, Люди эгоизма, фатовства пустого, Под плащом Гамлета наглое бретёрство, Желчная бездарность, пошлое фразерство. Вот он, русской жизни хлам и мертвечина, Бонзы обожанья знатности и чина, Вот она, фаланга темной этой братьи, Без числа и меры, русской бюрократьи... Формализм, да чванство, да холопства сила, Сила роковая, всё здесь придушила... . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Вот и он, народ наш, труженик убогий, Темный, захудалый в страде жизни многой, Тяжко пригнетенный в крепостной неволе, Тщетно, страстотерпец, ждет он лучшей доли! Вот он, русский мир весь, мир такой огромный, Гнета и застоя мир тупой и темный. Немощи гражданской смрадная больница, Средь семьи громадной сирая вдовица!.. Мать моя отчизна! Русь моя святая! В общей апатии гибнешь ты, родная. Но смотреть на гибель и молчать - нет мочи! Кровью плачет сердце, а слезами очи. Что же о прогрессе, что же вы кричите? Где оно, движенье? В чем оно, скажите? В чем успехи наши?.. где они?.. о, где же? - Типы нашей жизни всё одни и те же. Старые знакомцы! - Счет их нам нетруден: Тот же всё Молчалин, Фамусов да Рудин, Хлыщ или Обломов... Это всё не ново! Слово нас заело, бойки мы на слово, А кругом повсюду нищета стремлений, Страх живого дела, шаткость убеждений, Всюду с безобразьем жизни примиренье Иль протест бессильный, робкое сомненье; Всюду поклоненье, всюду генеральство, Кумовство да сделки, низость да нахальство!.. Даром орошают мертвый камень воды, Даром пролетают над усопшим годы. Глыбу, не встучняя, влага только точит; Тот не стоит жизни, кто сам жить не хочет! А была минута!.. Верилось, казалось. Будто в самом деле сила подымалась, Будто, разрывая путы омертвенья, Сонный пробуждался к жизни и движенью. Сердце трепетало в сладостной надежде - Призрак!.. заблужденье!.. Всё мертво, как прежде!.. Русь моя родная! Мчатся над тобою За годами годы вечной чередою, И они бесплодно также в вечность канут... Плачь же, моя песня... Мертвые не встанут!.. <1859> СМЕШНАЯ ФИГУРА Улицей шумной, в толпе экипажей, Быстро летящих взад и вперед, Тащатся роспуски с странною клажей: Гроб на кладбище клячонка везет. Гроб ненаряден: он просто сосновый, Даже не крашен, недорого стал; К роспускам грязным веревкою новой Крепко его гробовщик привязал. Тихо по грязи ползет колесница. Сверху, дырявым прикрыт армяком, Плотно на гробе уселся возница, С бранью клячонку валяя кнутом. Следом за гробом нетвердой стопою Шел, спотыкаясь, один человек, Шел бессознательно, только порою Капали слезы с напухнувших век. Шел он, как будто какая-то сила С гробом невольно влекла и его, Шел, как лунатик, он поступью хилой, Шел он, не видя кругом ничего. Муж ли, отец ли? - господь его знает! Лет не досмотришь на этом лице, - Дочь ли, жену ли бедняк провожает, Сына ль хоронит он в том мертвеце?.. Старый фрачишко, короткие брюки, Всё это узко, в обтяжку на нем, Тощее тело да голые руки, - Видно, что н_у_жда заела живьем. Сдвинулась набок шляпенка дрянная, С проседью космы висят надо лбом... С первого взгляда фигура смешная, Кажется, будто бредет под хмельком, Только лицо-то у ней нехмельное, - Взглянешь, и душу невольно сожмет, - Смертным бесстрастьем глядит испитое, Видишь, что с жизнью здесь кончен расчет Видишь, что точно испил он, бедняга, Только не зелена выпил вина - Выпита горя им жгучая брага Полною чашей, до капли, до дна. В этом созданьи убитом и бедном Даже заботы следа не прочесть, Всё безразлично в обличий бледном... Смотришь, - и мнится, что сам он и есть Этого гроба жилец горемычный. Век свой обык он пешечком ходить, Ехать-то стало ему непривычно, Вот он и вылез свой гроб проводить... Если бы люди узнали искусство Ближнего душу читать хоть на лбу, В этой открыли б одно только чувство: Смутную зависть к тому, кто в гробу. Если б сказали ему, что возможно Мертвого к жизни земной воротить, С дикой боязнью он вам бы тревожно Молвил: "Не надо, не надо будить! Снова на муку! За что ж?.. Пощадите! Сил-то ведь, сил-то не хватит у ней. Бог с вами! Лучше меня научите, Как бы и мне-то вот также скорей..." Конец 1850-х или начало 1860-х годов * * * Пахн_у_ло теплым ветерком, Как будто вёдро обещая, - Но тучи черные кругом Висят, всё небо застилая. Чуть виден пр_о_свет. А пока Жмет душу грустное сомненье: Не хватит сил у ветерка Рассеять вечное затменье... Так истомили холода, И теснота, и темень эта! Когда ж дождемся мы, когда - Поры тепла, простора, света?.. 1860-е годы ПРИМЕЧАНИЯ В сборник включены произведения двадцати пяти второстепенных поэтов середины XIX века, в той или иной степени дополняющих общую картину развития русской поэзии этого времени. Тексты, как правило, печатаются по последним прижизненным изданиям (сведения о них приведены в биографических справках), а когда произведения поэта отдельными сборниками не выходили - по журнальным публикациям. Произведения поэтов, издававшихся в Большой серии "Библиотеки поэта", воспроизводятся по этим сборникам. При подготовке книги использованы материалы, хранящиеся в рукописном отделе Института русской литературы (Пушкинского дома) Академии наук СССР. Впервые печатаются несколько стихотворений В. Щиглева, П. Кускова и В. Крестовского, а также отрывки из некоторых писем и документов, приведенные в биографических справках. Произведения каждого поэта расположены в хронологической последовательности. В конце помещены не поддающиеся датировке стихотворения и переводы. Даты, не позже которых написаны стихотворения (большей частью это даты первой публикации), заключены в угловые скобки; даты предположительные сопровождаются вопросительным знаком. М. П. РОЗЕНГЕЙМ Книга. Темные Василии. Василий II Васильевич Темный (1415-1462) - великий князь Московский. Годы его княжения ознаменованы жестокой междоусобной феодальной борьбой. Темным его прозвали потому, что он был ослеплен своим двоюродным братом Димитрием Шемякой (как до этого сам ослепил брата Димитрия, Василия Косого). Бирон Э.-И. (1690-1772) - фаворит императрицы Анны Иоанновны, глава немецкой партии при русском дворе и фактический правитель России. Из цикла "Русские элегии". Эпиграф - заключительные строки стих. Лермонтова "А. О. Смирновой" ("В простосердечии невежды..."). И оставят тебя в подозреньи. "Подозрение" - термин старого уголовного суда. Подсудимый приговаривался к "оставлению в подозрении", когда не имелось достаточных доказательств его виновности, но вместе с тем и оснований для полного оправдания. Катон М.-П. Младший или Утический (95-46 до н. э.) - римский политический деятель и философ, убежденный республиканец, боровшийся с разложением нравов. В литературе имя Катона стало символом гражданской доблести и неподкупности. Последняя элегия. Стихотворение некоторое время приписывалось Некрасову. Тамарин - герой одноименного романа М. В. Авдеева. Смешная фигура. Роспуски - повозка без кузова, дроги для перевозки бревен, досок, воды и т. п. М. П. Розенгейм Пастухи ---------------------------------------------------------------------------- Песни и романсы русских поэтов. Вступительная статья, подготовка текста и примечания В. Е. Гусева. Библиотека поэта. Большая серия. Второе издание. М.-Л., "Советский писатель", 1965 ---------------------------------------------------------------------------- Михаил Павлович Розенгейм родился в 1820 году в Петербурге, умер в 1887 году там же. Воспитывался он в кадетском корпусе, служил в конной артиллерии (1838-1866), по окончании Военно-юридической академии - судьей столичного окружного суда (с 1869), Первые стихотворные опыты Розенгейма относятся ко времени пребывания его в кадетском корпусе, из них "Походная песня" исполнялась в 1836 году, во время марша учебного батальона. Розенгейм сотрудничал в "Библиотеке для чтения", "Отечественных записках", "Русском вестнике", "Сыне отечества", "Русском слове", "Литературной библиотеке", "Заре". Первый сборник его - "Стихотворения Михаила Розенгейма", СПб., 1858. Эклектичный поэт (некоторые его стихи приписывались поэтому в журналах то Некрасову, то Лермонтову, то Хомякову), Розенгейм вызвал суровую критику в разных лагерях современной ему литературы (Добролюбов, Дружинин). В его поэзии причудливо сочетались вольнолюбивые мотивы ("Гарибальди", "Опять обещания") и реакционные идеи официальной народности ("Космополиту"). Некоторые стихи Розенгейма запрещались цензурой и ходили в списках ("Памятник", "На развалинах Севастополя", "Последняя элегия"). Он проявлял интерес к народной поэзии (переложения словацких и украинских песен, стихотворение "Русская песня" и др.). На стихи Розенгейма писали музыку малоизвестные композиторы: С. Баровский ("Песня русского"), В. Главач ("Гимн Кириллу и Мефодию"), Л. Лисовский ("В глуши"), Н. Леонтьев ("Гостья"), А. Орловский ("Христианство"), В. Парамонов ("Ах, душно, тяжко..."), А. Шефер ("Она взглянула..."), Г. Эрлангер ("Не пытай у волны..."). Романс на слова "Она пела" принадлежит Р. Глиэру. Несколько стихотворений Розенгейма вошли в устный обиход. В песенниках, кроме публикуемых текстов, встречаются: "Соседка", "Ночь на исходе", "Ох житье ли ты, житье...", "Я не молод уж, друзья..." и др. 602. ПАСТУХИ Что сгрустнулся, Ваня, Что поник, родимый?.. Видно, снова Таня Пробежала мимо? Нынче хороводы, Молодежь гуляет, - И тебя охота тоже, Также подмывает. И тебе бы с Таней Поплясать хотелось? Только чтобы, Ваня, После не жалелось! В хороводах пляски, Красные резвятся, Запылают глазки, Щечки разгорятся... Хорошо, ни слова. А как той порою Забредет корова, Стопчет яровое, - Кто тогда в ответе?.. Мир тебя осудит, Вычтет, - а с семьею Что зимою будет?.. Радость да веселье Дело, брат, богатых. Ведь и девки тоже Любят тороватых, Чтобы с ними знаться, Нужно, малый, много; Где ж тебе тягаться? - Ты ж бобыль убогой! Нужны там карманы, Братец, не такие, Синие кафтаны, Шляпы щегольские!.. Стыдно ведь парнишке Стать перед народом В сером зипунишке, Хуже всех, уродом. Что ж соваться к Тане С голью неключимой? Бог, брат, с нею, Ваня, Бог с ней, мой родимый! Только ведь сначала Будет тяжеленько... Ох, и я, бывало, Плакивал частенько... Да, разгула голод Знаемое дело... Был и я ведь молод, - Молодость кипела, Тоже порывался Я повеселиться, К красным приласкаться, Хватом нарядиться. Ба!.. Да бедность злая И меня сызмала, Что жена лихая, За полу держала. Вырваться нетрудно, Одному б хватило, - И гульнул бы чудно, Как душа просила; Да тут совесть в ухо, Словно голос с неба: "Знай гуляй, Петруха, Пусть семья - без хлеба!" А семья-то, знаешь, - Старики да дети, И у них - смекаешь? - Я один на свете. И обдаст как варом... Вспомнишь их, сердечных, - Дурь пройдет угаром. Ну вздохнешь, конечно, И пойдешь за дело... Так года летели, Кровь перекипела, Кудри поседели. А теперь, любезный, Нет уж и охоты... Всё пройдет, болезный, Знай себе - работай!.. 1840-е годы ПРИМЕЧАНИЯ 502. Стихотворения, СПб., 1858, с. 161. В песенниках - с 1870-х годов ("Полный русский песенник", М., 1875). Неключимая - несчастная, горемычная. М. П. Розенгейм Федорушка ---------------------------------------------------------------------------- Вольная русская поэзия XVIII-XIX веков. Подготовка текста, составление и примечания С. А. Рейсера. М., "Художественная литература", 1975. ---------------------------------------------------------------------------- "Барыня-сударыня, матушка Федорушка, Что сидишь невесела, Голову повесила?!" - Ох, отстань, родименький; отвяжись, невпорушка; Без тебя тошнехонько, Без тебя больнехонько, Не мешай мне морщиться, Не мешай мне корчиться! "Непригоже, матушка; не идет, сударушка; Ты ведь дама важная, Барыня вальяжная!" - Ох, была, родименький; ох, слыла, невпорушка, Дамою я знатною, Оченно приятною, Сытою, богатою, К людям тароватою! "Знамо дело, матушка; ведомо, Федорушка; Златом, серебром, поди, У тебя хоть пруд пруди!" - Было все, родименький; было все, невпорушка, Ныне же с натяжками Я живу бумажками Пестрыми, красивыми, Зауряд фальшивыми. "Как же так, сударыня? Как же так, Федорушка? Где ж твои рублевики, Звонкие целковики?" - Вышли все, родименький; вышли все, невпорушка, На бумаги новые, В кабаки дешевые, Немцам за границею, Дома - на полицию. "Поищи, сударыня; поищи, Федорушка; Ты, хоть не опаслива, Встарь была запаслива". - Не найти, родименький; не сыскать, невпорушка, В небе ясна сокола; Обнищала догола, Пропилась, прокралася, Вся изворовалася! "Дело дрянь, сударыня; дело дрянь, Федорушка! Что об нас поведают, Коль соседи сведают?" - Сведали, родименький; сведали, невпорушка; Плачут все от радости, Делают мне гадости; Плюют да ругаются, Вздуть меня сбираются. "Ты сама бы, матушка; ты б сама, Федорушка, Помянув родителей, В морду бы хулителей!" - Не молчу, родименький; не молчу, невпорушка; Я и обижаюся; Плюнут - утираюся, И прошу прощения За свое смирение. "Дрянь ты стала, матушка; дрянь совсем, Федорушка! Надо бы, красавица, Нам с тобой поправиться!" - Поправляюсь, родненький; действую, невпорушка: Отдаю юстицию Под надзор в полицию; Обрываю армию, Завожу жандармию! "На кого же, матушка, на кого ж, Федорушка, Рать тебе татарская, Силища жандармская?" - На себя, родименький; на себя, невпорушка, Чтобы я приникнула, Чтобы я не пикнула, Чтоб не ныла жалобой, Чтоб "ура!" кричала бы! Конец 1860-х годов (?) Розенгейм Михаил Павлович (1820-1887) - поэт и журналист либерального направления.