Lib.ru/Классика: Розанов Василий Васильевич. Письма к П. А. Флоренскому

Розанов В. В. Собрание сочинений. Литературные изгнанники. Книга вторая

М.: Республика; СПб.: Росток, 2010.

ПИСЬМА В. В. РОЗАНОВА к П. А. ФЛОРЕНСКОМУ

<20 сентября 1903 г., СПб>

Очень трудно Вам отвечать, дорогой П. А.! Все так лично в Вашем письме; в "утешение" могу сказать только, что получаю и письма столь резкие и презрительные, как редко "смертному" удается. -- Теперь серьезно: и я иногда чувствую, что "недаром послал меня Бог". Лет 5 назад стою в часовенке, пустой, вне-службы: гулял с своим ребенком и зашел. Он молился или шалил, -- и мелькнула мне до сих пор запомнившаяся мысль: "Верно, не было никогда еще человека до такой степени чувствующего себя иностранцем везде и со всеми и всегда, где и куда бы он ни попал, как я. Только обрывки звуков кругом слышишь, слов, событий: и с ними сплетаются, занимая [] поля души, какие-то свои звуки, картины, и проч.". Я тогда же, когда мелькнуло это определение, сравнение, картина, почувствовал: до чего это точно и выражает главное во мне. Ну, вот я и устал: так много печатаю, что давно отказался от частных писем. Но не скрою, что письмо Ваше мне было отрадно получить, и я попросту и без ломаний жму Вашу руку и целую Вас.

В. Розанов

Удивительны стихи Тютчева, Вами приведенные: да у нас философия была и есть ранее и помимо философов ex cathedra {С кафедры (лат.).}.

<12 ноября 1908 г., СПб.>

Благодарю Вас, милый Флоренский, за труды Ваши. Не увлекайтесь длиннобородыми, постники: не добры они, и к добру не приведут. Они эстеты-- содомиты -- и Бог с ними. Царский путь -- размножение. Жму руку. Богослову проф. гебраисту -- поклон.

<20 ноября 1908 г., СПб.>

Дорогой Флоренский! Читаю Вашу книгу. Очень нравится по упорству Вашему, по старанию: тут что-то армянское. Русская рассыпчатость такой "долбни" (в хорошем смысле) не выдержит. У нас и капиталы рассыпаются, и диссертации не кончаются. Но Вы свою кончите.

И вот мне захотелось попросить такого трудолюбивого, так одушевленного истиною человека: разрешите же Вы мою тоску многих лет, мое VT, будьте мне Kantor'ом: как существуют в христианстве и оставляют христиан, и именно величайших из них, настоящих, детоубийства, в комплексе сопутствующих обстоятельств, словом, по-научному, а не "с кондачка" ("злоупотребление", "нерадение", "временная слепота" и проч.: всего этого я не приму). Если Вы мне это разъясните, как Кантор, √2, то я признаю Христа Сыном Божиим. Без этого для меня все, не только Аф. Великий, но и Ап. Павел и Сам -- просто содомиты {Бессемейное зачатие ("А" Евангелия) есть именно и только зачатие в онанистических восторгах, или зачатие в урнингах и урнингами.} (√2 пола) и больше ничего: и я ко всему христианству, ко всей церкви просто не имею даже любопытства. "Черт с ними и с ним" -- вот и все. И тут Вы меня добренькими старичками не надуете: "тот подал хлебца", "этот изрек словцо". Да черт с ними со "словцами" и с "хлебцами", если трансцендентно от всех именно Серафимов и Амвросиев детей новорожденных в чанах топили и на собственной пуповине матери удавливали. И неужели Вы, поняв Kantor'a, не понимаете, что это в связи с содомско-- бессеменным зачатием, и с Голгофой, и с Вашим Гефсиманским садом, который мне представляется не лучше леса Бабы-Яги.

Ну их всех к черту.

И всё к черту.

Плюю на всю эту их гадость, и "сады" и "кресты", и "воскресение вдовы Наинской": на весь этот фальшивый банк, забравший наши денежки (= наши сердца, нашу совесть) и пустивший их по ветру (= охлаждение мира, порочность мира).

"Троичность"... О, Боже: да ведь есть Deus-Solo: Pater omnium cujusque {Я есмь Бог. Отче всех и каждого (лат.).}. Но пришел Он и потребовалось "Дву-Троние", как Петру и Иоанну при Софье. И началась казуистика Афанасия и Credo quia absurdum {Верую, ибо невероятны (лат.).} Тертулиана, над которым Вы так умиленно стараетесь. Боже, до чего все это глупо и просто: пришел Некто и сказал: "Я тоже Бог"... Ужаснулись (распятие), пошатнулись (ап. Павел), укрепились (Афанасий): и успокоились на песенке. Когда правдив и логичен, конечно, только первоначальный испуг.

Арий не договорил дела: не "opoiouaios" {Подобосущный (греч.).}, а "Ангел, который был ближе всех к Богу, и захотел стать Богом", что при Еве не удалось, а при простодушных "пастухах и плотниках" удалось. Вот разгадка всего, и полная, дальше которой нечего разгадывать. Но с этой точки зрения Вы видите, какая белиберда есть все Ваши старания и, извините, -- Ваша книга.

Не понимаю: не считаете же Вы меня идиотом; а если не считаете -- должны мне ответить; в полете Вашей фантазии или мысли должны как через убитого (= побежденного) переступить через Розанова. Сделайте это в письме или печатно, буду ужасно благодарен.

Ваш В. Розанов.

<30 декабря 1908 г., СПб.>

Спасибо Вам, дорогой и милый Флоренский, за письмо: я уже думал, что Вы не хотите отвечать, и как-то скорбел в душе. "И этот прошел мимо", "не взглянув" (в дыру моих сомнений). Но Вы ответили, и так внимательно, подробно, свободно и широко.

О содомии Вы угадали: конечно, я не боюсь ее, и выставил: христианство = содомия для популярного возражения, в очах толпы. Мне Властов ("Летопись народов") сказал,-- на мою любопытствующую обмолвку: "Но Содом... это я не знаю, это Сам Бог не может простить". Но вот: в тожестве содомизма и христианства я внутренно убежден (не педерастии, а настоящей содомии, которая бывает и духовная, без физики). И именно нынешний год это убеждение у меня окончательно созрело. "Как брату моему" я Вам скажу, что из любопытства я испытал содомию (этот год), но увидел, что "не имею вкуса", для меня -- ничего не представляет, но побочно заметил, до чего она предустановлена в природе, как 4:2 = 2. "Все очень соответствует".

Читаю дальше, с 5 стр-цы.

Дело в том, что самая идея (и факт) бессемейного зачатия, этот "А" Евангелия -- что иное может представлять, под каким углом может рассматриваться, как не 1) содомии или 2) онанизма? Ничего третьего мыслить нельзя, как около-содомические восторги, где или участвует себе подобный "друг" (у женщины -- "сестра и подруга"), или и вовсе никого нет, а "святой" смотрит в лес и небо и в конце концов у него сходит плоть, или у восторженной девушки "сходит" же, или во всяком случае волнуется, сияет пол "на весь свет". Возведите все это, но именно это, в перл слова, придайте умиление этому, придайте несказанное -- и Вы получите изумительную главу о "бессемейном зачатии". Этот год мне пришлось "поговорить около этих тем" с людьми, которых я годы знал,-- и которые все суть духовные содомиты (целая семья Гиппиус): удивительно духовны, спокойны, "ярости к плоти" нет, это -- совершенные спиритуалисты, совершенные монахини, врожденные (Мережковская-Гиппиус -- осуетилась литературой и не в счет). Поразительны 2 сестры, скульптор и художница: первая мне сказала, на слова о замужестве другой: "Да, я была бы ужасно опечалена: это как если бы Таня с ума сошла, но не умом, а существом всем своим. Она не может выйти замуж и конечно никогда не выйдет" (по ней "сохнет" один молодец). Сказать, что эти 2 сестры "живут" между собою, утвердительно я не могу: но, по-видимому, это так. Никогда даже ни 1 сутки оне не расставались, и их нельзя представить раздельно. Глубоко нежны между собою: "Таточка", "Наточка". Ни одной никогда ссоры: а ведь это часто бывает. Обе -- глубоко спокойны: никого не ищут, ни в ком не нуждаются. "Полная семья" вдвоем. Полное удовлетворение. Глядя на них, невозможно осудить их: никого не трогают, невинно прекрасны. Обе очень умны. Когда я погрозил пальцем одной и сказал (намекая на лесбиянство): "Смотрите: гони природу в дверь (т. е. что для них не существует замужества), она выскочит в окно" (содомия), она тихо и задумчиво ответила: "Для меня это и есть дверь, а выйти замуж -- было бы выскочить в окно". Не правда ли, до чего глубоко, до чего выражает суть дела! Бакст (художник), член содомского кружка, издававшего "Мир искусства",-- женился на Третьяковой. Пошли неясные слухи, что он неладно себя чувствует, болен и проч. Приезжают в СПб., и я пошел к нему: я не узнал этого цветущего юношу-деву, всегда веселого, жизнерадостного, цветущего, поэтичного (они все поэтичны): дрожащий, полусумасшедший, наполненный страхом, что он скоро умрет, ничего со времени женитьбы не нарисовавший (он живописец) -- он был тень прежнего Бакста, "скорбный листок" над постелью больного. Вид его был ужасен: буквально -- прежнего Бакста не было! И вот по совету какого-то утиного врача, сказавшего: "Если Вы в себе ничего не цените -- оставайтесь с женою; но если Вы в себе сознавали какое-нибудь значение, если вообще Вы думаете, что погибнуть Баксту -- это не то, что выплеснуть стакан воды за окно -- Вы, спасая себя, должны разлучиться с женою". И он -- разлучился (однако, родился у них ребенок): и сразу воскрес, опять "он", опять милый "Лев Самойлович". Тогда я стал думать: да что такое для содомита-девы совокупление с женщиною? Это-то, coitus cum femina, для него и есть (как для нас) акт педерастии, что-то глубочайше противоестественное, с чего "рвет", "тошнит" и "ум мутится" от гадливого чувства! Напротив, ласки с мужчиною для него -- то же, что у нас ласки с женщиною, "сама натура". И я стал думать, что вообще пол и его жизнь движется по эллипсу:

0x01 graphic

где в местах загиба эллипса образована содомия.

До чего они чувствуют себя законными и натуральными, видно потому, что они настаивают на праве между собою браков.

В ⁹/₁₀ содомиты физического сближения не имеют, а образуются "дружбы", "соквартиродства", "сокелейничества" -- прекрасны, тихие, мечтательные.

Обращая внимание на тихий (часовщики) характер евреев и на их милое обращение с мужчинами (заказчиками), и вообще приглядываясь к евреям, я стал думать, что это целая нация с ¹/₁₀ -- ¹/₂₀ в себе содомии, что это удивительно женоподобная нация: и "Ветхий Завет" ("обрежься", т. е. обнажи головку члена: ибо по Талмуду, если после обрезания кожа оттягивается и закрывает головку, то "обрезание недействительно" и повторяется вновь; напротив, в редчайших случаях, когда младенец рождается с открытою головкою -- то обрезание не производится; стало быть, "обрежься" буквально значит: "Навеки, навсегда залупи член -- чтобы ни на секунду он не был не залупленным: Мне так нравится"), -- обрезание есть "завет", "союз", "брак", вот этот у нас недозволенный,-- между Израилем и Иеговою. А "дам тебе землю Ханаанскую" -- это вено, даваемое мужем и женихом (Иегова) Израилю (невесте). Вчитайтесь в пророков: что такое "злоба" Иеговы на Израиля: да это старый ("Ветхий деньми") муж ревнует молодую жену свою. Все пророчества, все громы против "неверности Израиля" -- это громы Небесного -- Старца -- Платона против изменившего Ему Федра -- Ганимеда -- Агафона. И -- только! Прислушайтесь к тону пророчеств: буквально это скрежет зубов мужа, который лежит под кроватью и слушает, как его "молодуха" совокупляется с любовником! Тут кроме "титек", "ляжек" и "лона", -- "оскверняемого Ассуром и Египтом" (брак евреев с чужеродцами) -- ничего нет. "Обиженная вдовица" -- только "приложение".-- -- --

Ну, будет.

О детоубийстве.

Дорогой мой, Вы все-таки меня не убедили. Что до того, что римляне и в Спарте убивали детей. Ведь это были в своем роде "несознательные рабочие", не рефлективные, без "математики" в теме рождения. Римляне же были просто "старообрядцы", помешавшиеся на "двуперстии", т. е. на культе, жертвоприносительной обрядности, и дальше сего не проникавшие. О деторождении понимали только евреи и христиане, одни поставив здесь "4-" и другие "-". Так вот я приведу Вам на счет этого примеры: встречаю я отвратительную, большерослую, болезненную жидовку в "c.-д."; о ней мне потом рассказывают ее друзья русские (мои родственницы): "отличная душа... редкая девушка... (смех)... мать ее все упрекает: тебе 29 лет, хоть бы ты от КОГО-НИБУДЬ забеременела". Дорогой мой: так ведь что все пошлости и ПОДЛОСТИ Кормчей, Заозерского -- Громогласова и даже сладенькое: "Что Бог сочетал -- человек да не разлучает" против этого голоса старухи-матери жидо-русской социал-демократке: "Ты ушла в пропаганду, ты -- уже не еврейка, откололась от нас: но лоно мое болеет о том, что ты все еще не беременна: отдайся хоть кому-нибудь из этих собак-христиан, собак-революционеров, но лучше, конечно, какому-нибудь Ицке-революционеру, и утешь мою утробу -- беременностью твоей утробы". Боже, до чего этот говор где-то в углу пропаганды, в сырой комнатушке Петербурга -- до чего он значуще и священнее всех наших пошлых богословий.

Еще:

Швейцар мне рассказывает: "В. В., напишите в газетах, такой прискорбный случай вышел: пришла в Петербург на заработки моя племянница, сирота и темная безграмотность. Случился с нею грех; была на ту пору она у евреев: и хотя она совсем неумелая кухарка, но евреи ее держали, пока она не разрешалась. Родила. Крестили. Отправила в Воспитательный: но там спросили копию метрики. Она -- к псаломщику (имярек): тот выносит копию, она взяла. "А рубль?" -- спросил он. "У меня нет рубля". "Так подай назад"-- и хотел вырвать. Но она убежала. В. В., напишите в об этом в газетах: где же ей, несчастной, было взять рубль".

Так вот, дорогой мой, неужели же в освещении этих 2-х фактов станете Вы мне хныкать, как Дернов -- Заозерский -- Громогласов -- Филевский, что "христианство благословляет брак", "у нас есть венчание", и проч., и проч., и проч. Будет: оставьте ослам ослиное и ответьте прямо и честно:

Мы, христиане,-- ненавидим брак!

Мы -- люди духовные!

Мы -- люди идеи.

Идеальный мир -- выше или по крайней мере не ниже плотского.

Идите к нам -- в этот духовный мир, оставив эти пеленки и юбки и всякую нечисть.

Хорошо, я соглашаюсь, что Ваш "духовный мир" выше плотского. Но "оставьте мне мое маленькое"!! Пожалуйста -- оставьте! Соглашаюсь, что я бездарен, комар: но предоставьте комару комариное царство: а если Вы его раздавили, то я уже из комара обращаюсь в Голиафа и получаю ПРАВО кричать:

"Вы -- от Диявола, а не от Бога: и все ваше царство -- Сатанинское".

Что я и делаю томах в 6-ти своих трудов; это -- и ничего более.

Вы -- богаты, я -- беден, Вы -- высоки, я -- так себе. Ведь 1000 сапожников только и имеют утешения, что "жинку" да "Ванечку" в колыбели: ведь человечество -- стадо (в хорошем смысле) и живет самым маленьким, травкой, мутной водицей в ручье. Куда ему до евангельских "пирожных": и "некогда", и "не понимаю". Но в "жинке" всякий понимает: встал член-совокупился (не осуждайте за грубые слова) -- наутро нежнее провел рукою по щеке ее -- к вечеру жинка не очень трезвого его прибрала с улицы на кровать. Смеет ли же гордая -- сатанинская церковь сказать: "Как это низко! Вот есть семинарии: там -- занимательно! Учат философии и гомилетики. A vulva жены -пхе! пхе!".

Отношение церковное к семье -- возмутительно: не понимаю, как можно еще его "комментировать" (Громогласов -- "О Кормчей"). Это -- говно, которое просто надо выбросить. Оно -- двулично, притворно, злобно, высокомерно, и -- "таинство". Тут единственно "таинственная" сторона -- "подай рубль за метрику". Ослы-попы до того бездушны, что ни одному не пришло на ум, зная все по исповеди, поведать церкви ("повеждь церкви"), что же именно такое, какие ужасы творятся в христианской безразводной семье! И ни один из этих мерзавцев не поднял голоса за развод! Вы обещаете мне fall'ы на том свете (зачем они мне? Я там хочу встретиться только с Варв. Дмитр., женой моей, но встретиться -- обновленным и очищенным, понеже "скверен есмь") -- но о духовенстве сплошь я уверен, что оно будет сидеть в соленой воде, будет жаждать -- и не напьется.

Ни один из духовенства не войдет в Царство Небесное: они несут сословный, классовый, церковный грех, преступление своей церкви на себе -- и не войдут и не увидят Бога.

Но я отвлекся.

Итак, жена и дети для человека -- как трава для вола. "Единственное и без чего не может жить, не имеет утешения ⁹⁹/₁₀₀ человечества". И вот в этом-- то пункте поповство и церковь и наступило на горло: "Полно тебе с женами возиться: сказано -- "не от крови и похоти", а "от духа" -- надо родиться. Поступи в семинарию и учись, или поди к старцу -- и повинуйся". Промен. Да позвольте: надо спросить человека, хочет ли он меняться. Что это за насильственный промен! Вы скажете: "Церковь венчает". А вдовые попы? А разведенные, которым запрещен брак? А студенты, гимназисты старших классов, а 18-летние гимназистки, а солдаты и офицеры? Как Каин убил Авеля, так Каин-Церковь везде "предала" брак в руки сурового и слепого государства (= Рим), сказав: "Гвоздите по голове это мое "таинство", запрещайте кому хотите -- только чтобы оставшаяся часть у нас -- венчалась и нам платила". О, эти "серебреники" церковные, не жгут они рук церковных, ибо давно прожжена церковная совесть. Итак, как вол суток не может жить без травы, так юноша от 15 лет и девушка с 13 (в 90%) не могут полных семи дней, не впадая в онанизм или дурное воображение, обойтись без ^дружка/_{подружки} в постели, и не должны. И все эти искориотские "не дозволено", "не благословляю", "ограничиваю". "Велю ПОДОЖДАТЬ" -- ввергли человечество:

в онанизм,

в проституцию.

Растлили воображение человеческое.

Испортили нравы, улицы, села, фабрики,

навели уныние,

породили отчаяние,

скуку, томление и --

все с ними связанное,

от Байрона и Гейне

до кафе-шантанов.

Во главе же всего, у тех, кто не выдержал искариотских правил Иуды, кто как Авель бежал от завистливого (молох) Каина и рождал --

ДЕТОУБИЙСТВО.

Это -- уже не эмпиризм римлян, а "христианская идея", христианское идейное детоубийство. И, друг мой милый, но бессознательный в этом пункте, -- сами Вы теми "прелестными" страницами письма, где пишете о высоте "надполовой", "сверхполовой" (это-то и есть содомский спиритуализм) жизни, -- положили листочек на ту чашу весов, где надписано:

"убей дитя".

Вы писали о римлянах, а я напишу о евреях "с залупленными fall'ами":

1) аще новобрачный юноша -- три года его не берут на войну.

2) аще он (муж) в возрасте неработном, то три года его кормит тесть и затем свои родители.

3) для новобрачного "все миквы" (суточные обязательные обряды) отменены: понеже исполнение супружествования равняется перед Богом всем миквам (заповедям).

И, конечно, у евреев даже и не перепускали бы из 3-го класса в IV-й гимназий и гимназисток без обручального, женного кольца на руке, и

целомудрие расцвело бы,

революции бы не было,

смуты, самоубийств и дебоша на улицах не было бы.

Боже, до чего понятно, что церковь одна во всем виновна, виновна в каждом пьяном на улице, в каждом распутном в бардаке, в каждом удавившемся, во всяком картежнике. Ибо все пороки от А) бессемейности и В) разложенной или неудачной, озлобленной семьи ("нет развода").

Против Иисуса я имею один документ, это Матф. 19:

Можно ли в одной фразе, для произношения -- всего 1 [] -- 2 минуты, сказать столько дальновидного, клевещущего и убийственного.

Жиды были, изволите ли видеть, "жестоковыйные", и только ради "жестоковыйности" Моисей им дал развод. Это -- прямая ложь! Развод дан и существует, очевидно, для не ожесточения нравов. Попробуйте с неприятным человеком жить в одной комнате: и его, который для Вас был "так себе" -- в силу невольного сожительства, -- Вы возненавидите, да нервно, мучительно, от надоедливости, оттого что "вечно торчит тут". Итак, запрещением развода Иисус ввел ожесточение мужей на жен, жен на мужей, и как Бог или (по-моему) Темный Ангел, знающий будущее -- не мог этого не знать, знал!

Он знал, что прольется кровь, что подымится нож! Что трепетные руки задавленной мученицы-жены станут искать мышьяку.

Он знал это. Вы же говорите, что "Бог" -- ну, тогда -- знал, знал!

Да и чего пятиться назад:

"Я пришел разделить отца с детьми" (вот они "Отцы и дети" Тургенева, где их христианский корень) и жену с мужем и проч.

Ну, этого -- пожелал.

А орудие исполнения желания -- запрещение развода!

Но зачем клеветать: зачем кроткую еврейскую семью, кротких евреев-- мужей обвинять в той самой жестоковыйности, которая только потом и у христиан появилась под влиянием запрещения развода?

Вот этот состав прямой и явной клеветы у Иисуса для меня и есть документ против Его божественности и доброты. Я не верю в Его доброту. Поверь я в Его кротость и доброту -- и я был бы Его. Но этого нет и не будет. Это невозможно. Я имею документ, Матф. 19.

Знаете ли Вы, что и Он Израиля возненавидел, и Иерусалим разрушил за добрую семью, которую почему-то Он ненавидит ("Разделю родителей с детьми", "посею ссору"). Он знал, что дураки-римляне (детоубийцы) Ему попадутся, эллины -- попадутся, а евреи -- никогда. И Он евреев -- уничтожил, устроил против них "погромную историю".

Это не евреи Его на крест возвели (что Ему Богу -- не больно), а Он их поволок по улицам старого Данцига, Лейпцига, Белостока, их людей, -- которым больно!!

Я не понимаю, как Вы при Вашем уме и свободе суждения не видите этого дневного света!!

Ведь все так очевидно! Боже, как очевидно!

Нет 2-х заветов: есть один -- и его ниспровержение.

"Не надо обрезания -- пусть будет крещение".

"Крещение -- это то же, что обрезание" (битва при Марафоне то же, что Волжско-Камский банк).

"К черту Моисея: да будет д-р Дубровин". Вот и все, и весь перелом; "наше спасение" и "Слава в Вышних Богу и на земле мир и благоволение".

Да это -- просто оперетка, "птички певчие", пропевшие в Шато-Кабаке херувимскую.

Ну, устал. Жму руку.

Ваш В. Розанов.

<7 января 1909 г., СПб.>

Дорогой Павел Александрович! {У меня память скверная, и я лишь вытащив письмо Ваше для адреса -- вот пишу. Я все моментально забываю, имена, годы, цифры.} Вы рассердились на меня за мой опыт с s.? "Готов заглянуть хоть в вулкан, чтобы знать, что там делается". Но есть и другая гипотеза: "Молодой профессор хочет явить перед слушателями Philosophia prima {Первофилософия (лат.).} (Арист.) во всей ее красоте невинности,-- и себя не ударить в грязь после Кудрявцева": а потому: "приемов нет и дверь закрыта". Я не смеюсь: у нас так много плохих профессоров, что немножечко любя Россию и надо "закрыть дверь и никого не принимать". Только, дорогой, -- мне больно думать, что Вы меня презираете за опыт. "Так хочется иметь уголок в чужом сердце". Но я знаю, что презрения не заслужил -- и претендовать не могу и не хочу. В. Розанов.

<конец марта 1909 г., СПб.>

Вы меня не забыли, милый Флоренский? Спасибо, -- это лучший мне подарок к Пасхе. -- -- -- Мне б. очень печально, что Вы не ответили мне на последнее письмо (мес. 2 назад), и я думал, что Вы не хотите отвечать. "Возненавидел меня брат мой"... И я долго мысленно приноравливался, как написать Вам, с той или другой стороны Вас задеть и вызвать ответ. Я думал -- Вы меня жестоко упрекаете, и вообще "ореол Розанова" померк в Ваших глазах ("ореол" в смысле "хорошо", "+"). И вот Вы вспомнили, и, значит, все хорошо.

Не судите меня очень за любопытство... Конечно, я все заботливо пишу на счет своих "признаний", что погрузился в такую-то и такую-то "нечистоту". Правда, я слаб в любопытстве, как баба (с гимназических лет), и кроме того я странно безволен. Воли у меня нет никакой, и как-то, объясняя себя другому, я сказал: "Меня всякий ничтожный человек может взять за руку, за нос, и вести, куда он пожелает. У меня никакой силы сопротивления нет". Я думаю, во мне есть только одна черта настоящая и хорошая: беззлобливость. Ни на кого не умею, не могу сердиться. Литературный "гнев" есть пафос чернильницы: в душе -- никакого гнева. Тут некоторую долю исключения составляет "духовенство", "церковь" etc.: тут -- под давлением лет размышления -- я вхожу в пафос, но это чисто идейный или произошло от идей... Вражды к лицам все же нет.

Так и жена моя на меня смотрит, и я передаю почти ее слова -- ее оценку.

Теперь мне все же хочется Вам признаваться и признаваться. В моих мыслях за что Вы на меня сердились: "Р. изменил дому своему, жене своей, детям своим: он не настоящий человек, а ложный, как почти и все, допустив хотя бы и из любопытства s". И это -- так и немножко не так. Я сам очень грустен по этому поводу. Нужно заметить, что "s" состоит вовсе не в том, как обычно предполагают, как описывают медики и знает полиция: годами углубления я пришел к выводу, что "это совсем, совсем не то". Платон ("Федр"), описывая, ведь и говорит, что "гадость то, что делают матросы на кораблях и солдаты в походе, по нужде и за недостатком feminarum. S заключается в некоторой метафизической страсти ("...и не бойся он показаться безумным -- он зажигал бы лампады" -- перед любимым puer {Мальчик (лат.).} -- "он лежит на пороге его комнаты, оставляет родителей для него, и думает только о том, как бы прикоснуться к нему, приласкать его, поцеловать его". Эти слова Федра-Платона, конечно, могут получить себе настоящий комментарий только у сартов, с их безумным волнением и буквально обожением красивого танцующего перед толпою мальчика. Там есть специальное слово. Конечно, с этим мальчиком у этих сартов никогда не дойдет до coitus per anum (медики, полиция, суд). Но что же это? В чем дело?.. Как я Вам сказал, я вкуса не имею, но я попробовал имитировать то, что очевидно бывает, и что, если обдумать это со всех сторон, от корня, от древности, обдумать в неуничтожимо ста своей, есть в природе вещей, -- в крови, в костях человечества заложенный, и, следовательно, истинный и должный, неистребимый cultus corporis, sanguinis, semenis {Культ тела, крови, семени (лат.).}. "Богослужения нет, а дело совершается". И мне думается, настоящую метафизику организации знают не Пастёры и Вирховы, а Платоны-Федры-сарты.

Что же касается до верной и милой жены моей (бесценное сокровище, редчайшая христианка), то я "соблюл себя" ей по крайней мере через то, что мой fallus никогда ни во что не погружался, и его не касалась и не видела ни одна женщина и, как предполагаю, надеюсь и молюсь -- и никогда никто не коснется. Мне странно, что это -- фарисейство! Но пусть будет "что-нибудь".

Я сирота, совсем сирота (морально): но корка старого хлеба есть в кармане.

И -- мука. И -- воспоминания. Вообще я невеселый человек.

Странствуя вообще по "сим местам", узнал я много и любопытного. Между прочим, что проститутки (впервые познакомился с этим миром) отнюдь не "падшие" и не "потерянные создания". Это Вам кк и христианину интересно будет узнать. Без исключений -- глубоко правдивы; просты, очень добры; ни "жеманства", ни лживости, особенно последнего -- и тени нет. На себя смотрят страшно низко: "последняя". Когда одна, после данных ей 2 р. (без "дела") приставала и просила еще 20 к., я сказал: "Что же ты просишь, как нищая", она ответила: "Я хуже нищей". И так серьезно. Но у них совсем пола нет. Резинка, каучук. Никакой половой чувствительности и возбудимости. "Все равно", и -- какое-то стародавнее, врожденное. Я убедился, что (кроме редчайших исключений) сюда идут врожденно-слабополые, вялые, бесстрастные; врожденно не сознававшие никакой значительности в своем поле, и вообще а-фалличные, а-сексуальные. Это -- одно наблюдение, важное. Другое еще важнее: кто к ним приходит и что именно делает. Что именно в этой области делается -- было главным мотивом моих расспросов, п. ч. ведь где же это узнать, даже медицина "конфузится" или "считает за ничто". Здесь поразительно совпадающее в сообщениях (после небольшого упорства) разных проституток. Я увидел, что "разное" в этой области есть очевидно закон, наклон голов и духов. Прежде всего оказалось, что проституция "спрашивается" (спрос и предложение) отнюдь не для удовлетворения мучительной нужды, "семя некуда вылить" и проч., не солдатами и студентами, не матросами: и след., проституция может быть уничтожена, запрещена. Это действительно просто "распущенность нравов" и (в тайне) покровительство полиции (ей -- бесплатно), и ничего больше. Это -- со стороны "социального строя". Но что же, если не нужда гонит сюда? (Это -- сплошная fallogogia, та, которая на "культурном Западе" процветает в католических исповедальнях, где ксендз вопросами открывает "женам и девам" всю серию "показываемых, но не объясняемых" (запись историков) Элевзинских таинств, где показывались "секреты Зевса, Крона и Персефоны" -- конечно, без doctrina ("Aglaophon" etc.). Всему этому можно было бы научить, если бы это не было и страшно, и жутко, и вообще потрясающе. Очевидно, человечество мечется туда и сюда и кидается хоть к мертвым проституткам, чтобы удовлетворить неутолимую жажду живых или (у проституток) мнимо-живых вод. Так умирающий от жажды сосет камень, пуговицу, свой палец. Тут -- метание: и я бы просто удовлетворил это в настоящих Элевзинских таинствах, которым и зачем быть на улице, открыто? Но, очевидно, тут острая тоска, которую не победишь. Когда спрашиваешь себя: да отчего? Да как? -- то приходишь к мысли: да если это "пуп земли", из которого все растет, приходят "миры иные на землю" (ребенок) -- то не слишком ли понятно яростное устремление сюда людей, и не основательно ли эта fallogogin, которая ведь (простите) и у пустынников в воображении, проходит (бл. Иероним, "когда удалился от общества", исповедальни католиков), а здесь только получает себе "землю и соль", переходит in rem ex potentia {В дело из потенции (лат.).}. Ну, устал. Простите и не сетуйте. Я б. в Москве: и не приди спешная телеграмма о возвращении домой,-- совсем уже приготовился ехать к Сергию "затереть дурное впечатление" у Вас. Но теперь я успокоился и записал Вас -- без корреспонденции -- в постоянные друзья свои. Не ошибся? Буду верить в "да".

Ваш В. Розанов.

<29 марта 1909 г., СПб.>

Adonai (Ιερος Σαλμις),

Adonis (Ιερος Byblos) {Адонис (Святой Саламин), Адонис (Святой Библ) (греч., лат.).} воскрес!

Ну, ну, ругайтесь: я в таком настроении (сейчас иду к заутрени, 11 ч.), что меня не расшевелите.

А чувствуете ли Вы, что в "Основах идеализма" Вы, в сущности, бредете в тех же болотах, как "и разыскивающий пути, давно признанные ложными". Ха! ха! ха!

Нет, батюшка: мы -- пустенькие, поверхность, фразы, тщеславие; или: глубина -- и тогда прикоснитесь к "краю обрезания". Ведь "край обрезания" заключает в себе не одних ассирийских быков/херувимов, но и все "травинки" хохлацкие и русские; как и конический камень на берегу Волги.

Да, ну, Вы все должны понимать. Неужто с Вами спорить, как с Заозерским.

В. Розанов.

Жму, жму руку. Лекция мне оч. понравилась, чрезвычайно. Свежо, ново, значительно. Как Вас допустили. Это читать в Академии.

<7-15 апреля 1909 г., СПб.>

Спасибо, милый Флоренский, за письмо. Меня почему-то манит писать Вам, рассуждать с Вами. И во-первых, должно быть, потому, что "признался" Вам, а это "как в воду" -- "чем глубже, тем лучше". И потом общим очерком своим Вы как-то привлекли меня, не говоря уж о том, что внушили абсолютное к себе доверие. Знаете: есть категории смеха, сарказма, сатиры, "нравственного исправления" etc., etc.; в Вас их нет, хотя, конечно, Вы осуждаете (и нужно осуждать). Но нет смеха -- это главное. Смех -- враг мой. Просто -- я не люблю его по природе: и когда в статьях у меня смех, то это faèon de parler {Манера говорить (фр.).}, а не faèon de души.

Отчего же Вы так грустны? С "Ним"? Это меня удивляет. Признаюсь: никогда почти Евангелие не волновало меня тем неизъяснимым волнением,как Ветх. Зав. даже в простых исторических описаниях, где "бежал" какой-нибудь царь и порубили каких-нибудь воинов. Точно они написаны акварельными красками, а Вет. Зав. весь "масляною краскою". Я думаю, от "семени и крови" Ветх. Зав., а ведь в Евангелии все не "плоть сказала, а дух", я пишу, не чтобы оскорбить Вас: но мне бы хотелось -- хотя и преимущественно из любопытства, но не из него одного -- что-нибудь постигнуть в Ваших письмах или через Ваши письма, чтобы я мог взглянуть "на Него". Удивление к Нему есть; не ставлю наряду ни с каким человеком. "Небожитель" -- это ясно. Но я в себе не чувствую любви к Нему, я не растроган Им и изредка, правда, дохожу и до прямой нелюбви. Вам мне очень тяжело говорить, но один из мотивов моих тот, что я как-то чувствую все притворным, притворяющимся в Ев., "припадающим на колено" (несение Креста), притворно-слезливым (мироносицы, Лазарь) и самое, самое главное -- не любящим человека и прямо враждебным человеку. Это мой "пункт": я же, хотя и "скот", но просто не могу не заступаться за человека. Вся евангельская история или "легенда" есть возмутительный рассказ о богоубийстве, совершенном человеками: и это такая клевета, такой ужас, чтобы люди могли убить Бога, пришедшего их спасти, -- что душа леденеет. Какая же после этого "любовь друг к другу": естественно начали драть глаза друг другу, что всегда и делали христиане.

Не люблю и не люблю. Бог с Ним, и с "мудростью" Его. Тяжело. Задыхаюсь.

Сам себя я не знаю так отчетливо, как Вы. "Бреду во Тьме", и в основе странно безволен. Меня всякий может "тащить за нос", отчего я даже чувствую удовольствие.

Конечно, я "блудный сын", и правды своих "опытов" никогда не чувствовал, -- однако не по существу, -- а в отношении жены. Кроткой, всему меня (в религии) научившей. Теперь уже ее характер несколько испорчен, она бывает криклива и гневлива: но какой агнец милый и добрый была в начале, и сколько бесконечной любви ко мне, к дому, детям, к ее старушке-матери (тоже чудный человек). Знаете ли, что по жене моей можно изучать христианство, -- проницать в суть его. Отчасти -- и в суть церкви как "утешение"...

Ах, всего на письме не переговоришь.

Удивили вы меня сведениями о "s", и о проститутках; о доброте и правдивости их я нигде не читал, и думал, что это "мое открытие".

"S" я, конечно, узнал лишь снаружи, и не узнал главного там -- психологии, восхищения, "целования колен" etc. ("Федр"). Мне показалось, что "все приноровлено" (предустановлено) природою, и поэтому я склонился думать, что "s" вообще не запрещена Богом, и только "указана немногим". Что сгорели 2 города, то ведь это ничего не значит: и "поддержавший ковчег Завета" (при перевозке) "пал мертв": между тем ковчег -- святыня. Для Чайковского, для Платона, для Сократа "s", очевидно, была нормою, "естественным", а cum femina -- было "свинством" (Платон), невозможностью, "грехом" и постыдным. Античная цивилизация ведь вся s-чна (Гармодий и Аристогитон, "Академия", вся лучшая скульптура). А там было много светлого, прямого, наивного, детского.

"S" -- грех для нас, мужей, -- и, собственно, в отношении милых, прекрасных жен, как им неверность -- и только. "Неверность" -- ужасный грех. Весь идеализм семьи проистекает только из верности и в верности суть семьи: из этого видите, как я должен плакать. И плачу.

Но в "s", очевидно, заключена какая-то тайна, и именно духовная, как обаяние, как прелесть: и я, конечно, не узнал ее, и она, очевидно, для меня непостижима. Если сюда отойти, на этот полюс, то в "s" и вообще нет греха. Но, кроме тайны психологической, тут есть и тайна пола, и даже, я думаю, что пол не разгадываем для не s-мита. Ибо в "неописуемых волнениях" ("Федр") все же дело, скользя по формам тела, соскальзывает на "край обрезания", -- и он волнует больше, чем остальное: точнее, "остальное" было лишь предварением. Медики тупы, я согласен, и даже скоты умом: но "протоколы" их все же существенны, и обойти их нельзя. "Протоколы" эти все же говорят, что после "любования" и проч. дело соскальзывает на пункт, о коем (не поразительно ли?) Бог сказал Аврааму: "Он пусть будет открыт (не закрыт кожею): Я так люблю и ты мне так нравишься". Иудеи, которые, конечно, себя-то знают, не обрезывают младенцев с открытою головкою: а когда и после обрезания кожа опускается -- они повторяют обрезание (спор с Аппионом Иосифа Флавия). Значит, все дело в visus membri {Вида члена (лат.).} для кого? Не для родителей же, и не для жены, которая может сама открыть, а для Бога! Это-то очевидно! Но вернусь к "s": "s" ближайшим образом примыкает к Ветх. Завету, к "договору" Бога с Авраамом: ведь Бог захотел вступить с Авраамом в договор, а не то чтобы Авраам ему навязался. Авраам б. только Федр, глупенький юноша. Но возвращаясь к Платону в его явно учительском и любящем отношении к Федру: я думаю, в fallus'e заключен мировой "фетиш", природный "фетиш", раз истинно то волнение, какое овладело Платоном. Кстати: выдача замуж дочерей, такая интенсивная, не могла бы иметь места без пробуждения чувственности у матерей ("седина в волосы -- бес в ребро") именно в "бабушкин возраст" (2-ая молодость), а у отцов?.. Ведь они также пылко и умилительно выдают дочерей замуж и даже "принуждают", притом богатые и обеспеченные. Что их толкает? В "дедушкин возраст" у всех мужчин пробуждается воображение к faillis'у, чувство к нему, желание его, и именно -- пассивное, через желание служить: и через vulv'у дочери каждый и "стано-- вит лампаду" перед юношею, о чем пишет Платон. Таким образом, "s" выходит звеном в великий организм брака, мирового, в человечестве: без этого чувства нежности к fallus'у, служения ему -- брак стал бы "вял" социально, "не охоч": а при нем все "кипит", т. е. папаши "кипят". Некоторое себе оправдание я нахожу в том, что и я в "дедушкином возрасте", и вообразите, что я искренно ничего не нахожу сладостнее, как мысль о совокуплении дочерей, а так как они случайно еще малы, то, так сказать, "дочернего существа", "дочерней сути". Это для меня (в соображении) несравненно слаще, чем собственное совокупление (которое, кстати, излишне меня никогда не влекло, и вообще я и здесь больше или много "любопытствовал").

Дорогой мой: а что касается вашего осуждения мне, то оно у Вас так особенно человечно, что я его хочу. "Свинства" и "свободы" я ведь отнюдь не хочу.

Ваш любящ. В. Розанов.

Помните, что я скучаю без Ваших писем; и нет дня, чтобы о Вас не подумал. Пишите "по мелочам", записочками -- все равно рад. Пишите, "как дневник", "на сон грядущий".

Через неделю.

Только теперь сообразил, что вы писали, прочтя статью в "Весах" о Вильгельме: не подумал, что такая "ересь" кк "Весы" пускаются в вашу келью. Да ведь и то: Вы старый сотрудник "Весов". И теперь "толчок осторожно под локоть" я воспринял и услышал.

Но какие мы оба тупоголовые: я только теперь это понял, а Вы думали, что я предлагал Вам "коснуться края обрезания", советую жениться... Как это все тупо: стукаемся лбами в потемках. Но не надо же "до мышек".

Чего же толковать: Вы глубже моего "коснулись края обрезания" и постигли тайну или, лучше сказать, соучаствуете в тайне, которой постигнуть почти никому не удается: кроме "кому дано (свыше? -- я думаю): и которые о ней никогда ни гу-гу -- не пророчили. Ибо и у Платона в "Федре" ведь все-таки "такая темная вода в облацех", что никто ничего не понимает. А знаете ли, что выражения Вашего письма: "Одно надо говорить на ухо, другое -- обнимая, а мое -- и совсем никому кроме Бога", точь-в-точь отвечает тоном одному месту Талмуда: "О "кровосмешениях, о сотворении мира и о Колеснице (Меркаба в видении Иезикииля) не толкуют многим, но только троим; о сотворении мира -- только вдвоем наедине; а о Меркаба -- только одному, и то лишь если толкующий увидит, что тот, кому он хочет толковать, -- уже сам разумеет". Мне, грешному, всегда представлялось это место соответствующим Вашему: "осторожно толкнуть локтем", имеющим какое-то отношение с "двойною малакиею" монахов, наивной и грубой, а там толпой и духовной (взаимное касание). Но тут мы все, неучастники, похожи на грубых берлинских докторов: ничего не понимаем!!!!! Вы, дорогой мой, стоите на краю безбрежного и лазурного океана, и видите его до дна: и можете рассказать людям, науке, философии великие тайны, как я думаю, -- даже мироздания. Ибо "Федр", "Пир" и, вероятно, Эйленбург и Вильгельм, конечно, коснулись каких-то "мировых центров" мира... Вы можете дописать "Федр" и "Пир". -- Не пришлете ли Вы мне еще раз "Столб" (куда-то убрали у меня со стола и "завалилось") и вообще все Ваше, с отметками на 1-й странице всех страниц, где что-нибудь об этом говорится или намекается. Теперь я буду ловить Ваши звуки. Ибо ведь я "о всем любопытствующий"...

Ваш друг В. Р.

<4 мая 1909 г., СПб.>

Дорогой Павел Александрович!

Сижу на рел.-фил. собрании; слушаю возражения на свой доклад Вяч. Иванова: а хочется писать Вам. Вы "на своем пути"; Вы избрали "счастливейший образ жизни" (по Карамзину): как мы все, как всякий, как утилитарист. Ваш "образ жизни" красивее, изящнее: выше ли он нашего? И да и нет: он Вам не труден именно потому, что он "ваш", и хотя Даша говорит: "он трудится", но Вы именно "не трудились", и, я думаю, в этом-то и заключается красота: ибо "пот труда" вообще воняет и праведники "со скрежетом зубовным" -- или клоуны, или палачи.

Ужасно мешает Вяч. Ив.: так громко говорит.

Суждения Ваши о церкви (на которых Вы, впрочем, и не настаиваете) не авторитетны и для меня неубедительны. И оттого, что Вы "плывете по счастью", что Вы -- индивидуалист, обведший кругом себя мелом "круг счастья", и за этот круг не заглядывающий. Любя детей Даши, Вы говорите: "Вот я аскет и вокруг меня дети, которых я люблю". Но, мой друг: "И я -- нехристианин: а как люблю Вас, такого христианина". Обменялись ландшафтами. Это -- индивидуальные отношения,-- которые не задевают критики. Вы именно "плывете в счастье": и церкви как моря и организации даже и не видите! Вы -- островник, на острову. Это -- мудрость, это -- удел мудрых. Мне мир человеческий в идеале представляется как архипелаг мирных островов или, как в Аравии,-- мир шатров, палаток, где люди и связаны, и развязаны, не теснят друг друга, а все -- "милые соседи".

Ужасно мешает реферат.

Конечно, я никому не скажу Вашей тайны, такой глубокой, такой интересной, прекрасной: Вы и христианин -- боковым образом, как "припека" ("с боку припека"), но Вы -- одна из тех загадок, блуждающих в мире, как комета, "без своего дома",-- без системы солнца, к которой Вы непременно бы принадлежали. Ваша "тенденция жизни", конечно, и есть Ваша душа, Ваш "закон", Ваша "религия": но центр ее -- Эрос, и античная скульптура и музыка Бетховена, как его возбудители или пути к нему. Христос сюда входит лишь по Вашей догадке или Вашему чувству, что Он-то и явил собою святую плоть, объект Эроса и лампад, или, вернее,-- Субъект=Объект. Тут Вы неизмеримо выше меня, органически выше: мне нужно много размышлять, усиливаться, стараться, чтобы разобрать хотя алфавит Ваших мыслей. Но я буду учиться. Пишите. Хоть отрывки, афоризмами, "когда есть минута свободная".

Но будучи "кометой между мирами", Вы по доброте и благородству души, по сострадательности к людям можете и должны остаться тем, "в виде" чего уже явились: отшельника-духовника-профессора. Это так хорошо и красиво, и нужно. А приходящей к Вам толпе совсем не нужно (и не полезно) знать, кто Вы. Разве не все равно для голодного (мир, люди), вырос ли хлеб, в котором он нуждается, на полях ассирийских или палестинских.

Во мне есть удивительное, но, кажется, всегда пассивное отношение и к fall, и к vulv... Мое отношение -- всегда не энергично, выжидательно, "ожидающее", покорное. Во мне вообще чрезвычайно много покорного. "Таю в покорности". Это очень смешно и странно в человеке, столько написавшем и так много критиковавшем и бешено нападавшем. Но это так. Мне хочется абсолютно покориться самому лучшему. Вернусь, однако, к полу (говорит Мережковский и страшно интересно). К 54 годам ("дедушка") я fall, почти так же люблю, как vul.: но оба люблю покорно, подчиненно. Действительно, я глубокая баба: и vulv'у люблю, как лесбиянка, а не как мужчина и муж. Вашего же активного отношения к corpus'у pueri, духовного, но, я думаю, непременно с переходом к физическому -- я абсолютно не понимаю, и до того, что просто, даже читая Платона, отвергал его бытие... Но Вы говорите: "Да, это (почти это) -- моя тенденция жизни".

Пишу тоже отрывками и тоже извините: ландшафт "дом на Иволовой ул." прекрасен, и я с ним вполне согласен. Но житель этого ландшафта не хочет выглянуть за забор "Даша и ее дети" и не увидеть жестоко сидящей церкви, жестоко судящей детей и женщин. Друг мой: у Вашей сестры-девушки (которой посылаю книгу) родился ребенок: ну еще теперь она с этим фактом справится, в 1909 г.: но ведь 1--1909 годы, т. е. 2000 лет в таких положениях девушке нечего было сделать, невозможно сделать; церковь и ее старцы наваливались на нее и на ее ребенка, как скала, как камень, как могила, как дьявол: наваливались все эти "плащаницы", "терновые венцы", "запах церкви", "особенно по окончании богослужения", и, словом, все аскеты и архангелы Православия (и католичества и протестантства): и вот я, "сущая свинья", восстаю против этого и тыкаю "грубым рылом" свиньи и в мощи, и в венцы, и в ладан -- и во все, и, думаю, опрокидываю это: ибо я-то, свинья, добр, а вот церковь -- зла!

Ну, простите, дорогой мой. И я чувствую, что Вы меня любите, как и я Вас, и что Вам так же милы мои афоризмы и нужны, как мне нужны и милы Ваши (ужасные) парадоксы. -- -- -- -- --

В. Розанов.

Вообразите: познакомился с Вашей сестрой-скульптором в собраниях. Точь-в-точь, как Татиана Гиппиус. Боюсь, что с аномалией же. Умна и молчалива. "Угрожающе" серьезна.

<10 мая 1909 г., СПб.>

Дорогой П. А.! Мне почему-то манит послать книгу Вашей сестре,-- "которая имеет 1-го (не "7", помните беседу с Самар.) мужа-не мужа". Что-- то меня печалит ее судьба. Если Вы не почувствуете неделикатным послать (может она гордая -- тогда не нужно), то пошлите. А вам, я думаю, что меня читать: лично "дальше всякой книги" знаете. Разве "повертите в руках". Пишите. Я так рад Вашим письмам. Столько дают для размышления.

Ваш В. Розанов.

<9 июня 1909 г., Териоки>

Какая телепатия, дорог. П. А.: все последние дни думал о Вас,-- с упреком: "Не прошло и 7, не прошло и 3 ¹/₂ л., а он меня не помнит, и не влечет его написать хотя 1 страницу". Сегодня забрел в Шурину комнату (падчерица, 26 л., занимается полуаскетическими исканиями, явно aeterna virgo {Старая дева (лат.).} со мной дружна): смотрю "IX-ое письмо", "Столба" (где Вы пишете об Ерме и проч.): наклонился над столом и, не пересаживаясь,-- все прочел с наслаждением. Стиль, дух, вкус; "копанье", как у "св. отцов",-- но со ссылками на "Н. Путь". Но, независимо от этого, в самом себе все понравилось мне, и, конечно, я кричу "осанна" Вашему, этому, аскетизму: хотел сказать "с условием", но не скажу так, а скажу с призывом и надеждою, что Вы скажете и даже когда-нибудь напишете "анафема" консисториям с jus canonicum {Каноническое право (лат.).} и всем, всем нормам и самой попытке нормировать брак. Благословим свободно мы Вас, благословите свободно и любяще и Вы нас -- и будем жить мирно.

Были у меня неожиданно Ваши брат и сестра, точнее сестра и брат. Брат -- мальчик, взволнованный, патриот: с тысячью "зубов" против России. Это известно и не любопытно, хотя, конечно, благородно (защищает мысленно мать свою, кровь матери говорит в сыне). Сестра меня в высшей степени заняла молчанием. Вы знаете -- она грузна, неуклюжа. Сидит на стуле. Но как горячее брата с его речами. Если выйдет замуж -- станет "фетишем" для мужа, и он около нее, весь покорный, будет бегать курочкой. Только она, конечно, никогда не выйдет замуж. О ней сказал Спаситель: "Кому дано...". Вот ей и "дан" другой удел. Искусство? Выйдет ли? О ней сказал Шервуд (влюблен в нее, даже моя жена заметила и его ругала,-- и нехорошо влюблен): "У нее удивительный талант,-- лепить верно, как фотографию, но без чувства тела, у нее вовсе нет чувства тела". Пишу для сообразительности старшего брата, полуопекуна. Ради Бога, чтоб это не попало ей на глаза.

Вообще она не пустой, многозначительный человек. Дай Бог счастья.

Но все мне "сроднилось" в них обоих через Вас: "Брат Павлуши! сестра Павлуши!". Без этого я прошел бы мимо, не разинув глаз. Но, как fallist'у, мне интересно взглянуть на связь кровей, и я бы готов раскапывать Ваших дедушек, бабушек, дяденек, всех. Еще у меня скользнула скорбная мысль о брате: он не глядит в глаза и все краснеет, и я подумал, не предан ли он "отроческому пороку". Тогда его надо поспешнее женить. Вот какой узел скорбей,-- даже для Вас, тихого аскета. Ведь они -- родные Вам, и без заботливой о них мысли Вы, конечно, не живете. Но дай Бог всем "уладиться", "утрястись".

Ваша жизнь? Вы знаете, на 4-м курсе университета мне так не хотелось поступать в учителя, и я все думал: "Уйду на берег р. Москвы, вырою пещеру и стану жить в лесу". Это так понятно, так есть явно лучшее. "Но удел позвал меня к другому", сладкой суете, страданию (очень), недоумениям, тоске.

Спасибо, что послали книгу сестре: как я заочно ее люблю! Как она мне мила и дорога, и не только дорога, но именно мила. Вот очень хотел бы быть крестным отцом 1-го ребенка (можно заочно, записать). Но это невозможные глупости, и я все Вам вываливаю "как из фартука" из души. Ведь я Вам все и о всем говорю. Ведь я Вас (мы с Вами?) 1 000 лет знаю. "Точно двояшки в утробе матери".

Я часто представляю мать совокупляющуюся тем совокуплением, от которого произошел, и она мне ужасно мила в этом. Она была очень несчастна. Полюбила 40 лет, в старости и вдовстве, молодого семинариста, нигилиста "образованного", а сама была богомолка. И так ревновала. И посылала меня (7-8 лет) подсматривать, кто у него сидит, не женщина ли. Она ужасно милая и трогательная, моя мама, я ее ужасно люблю. Точно и теперь в ее утробе. И ее грехи, слабости, несчастие -- все так люблю, люблю, и целовал бы ее худенькое больное личико и худенькие руки. Звали ее Надежда Ивановна. Когда-нибудь помолитесь.

Мучительно думаю, чтобы Вы приехали к нам. Что стоит? А благодеяние. Как детишки Вас помнят. И любят. И все мы Вас помним, Вы у нас в семье -- как родной.

Рад, что Вы мне "раскрываете душу": ведь Вы для меня, с "платонизмом" -- новая планета. Я не все понимаю, туго: да и у Вас, платоника -- нет языка общего с обыкновенными людьми. И совершенно понятно: женщину постигаешь как противоположно-милое, мужчину -- сходно-скучное, ну а платоника? "На луне не бывал", и вид ее вижу -- а осязанием не могу нащупать.

Сделал опыт "s" -- с отвращением. И, верно, никогда не повторю. "Ну их к черту". Все так грубо и -- скучно. Вот отчего я делал опыты: меня в воображении манит. И вообще ниже пояса я не fallичен, не vulv'ист даже: но выше пояса я и fall'ист и vulv'ичен -- и это для меня поистине есть фетиш. Мне кажется, у меня мозг fall'образен и особенно vulv'ообразен,-- правая ¹/₂ его -- faillis, левая -- vulva: и их соотношение напоминает мне душу, особенно во время писания, да и всегда, в свободную минуту. Но как я "писатель" -- то ниже пояса все довольно бездеятельно и даже равнодушно. "Как устроен человек".

Ну, черт с этим.

Ваш любящий В.Розанов.

Адрес: Станция Териоки, Финляндской жел. дор., деревня Лепенене, дача Хайкен, No 4.

Перед товарищем извинитесь, что ему не ответил о "s": некогда, устал, изнемог. Но и очень он неопытен, даже не знает, какие груди у рожавших: моя жена родила 5 и 3 выкидыша, ей 40 лет, а груди как у 22-летней девушки, прелестной формы, невинности и свежести. Вообще он "не понюхал всего этого", и мне ему скучно писать да и, правда, некогда.

<8-15 июня 1909 г., Териоки>

8. За чаем.

"Дядя Павел кака: он стилизацией {Вал. Брюсов. "Огненный Ангел".} занимается -- так, умываясь, я смеялся, мысленно характеризуя Вас детям своим, их нового "друга", живущего у нас уже 5 дней. Мысленно я, конечно, "исполнил свое желание", и вот Вы -- с нами.

"Стилизация"... Это и о "Соли" и о "Столпе" как попытка возможность жестокой их критики.

"Безлистно" -- у них, конечно; "с листьями" у Вас. Вы -- и "они", и не "они"; но Вы не дадите, заметите, что -- "не они", и поздний потомок скажет:

"Вот Павел! Наш!!! Знал алгебру, но к нам пошел! Победихом Дарвина и Маркса".

И есть некая боль и яд:

"Мы, аскеты -- победили семью".

Так всегда было. 2000 лет.

Плачу. Горького бессилия и горькой злобы слезами плачу.

Не умею выразить. Это только точки, "жилки". Накопите около них мяса и сделайте себе "Теленка возражения". Есть целый теленок.

Конечно, Вы не "кака" и знаете, что я люблю Вас, и знаете, что, кроме Ваших идей некоторых, я, как существо и личность, понимаю Вас всего, "с камилавкой", "с келейкой", с волосами и проч. Знаю и видел, что и Вы принимаете и поняли меня до дна же. Но это --лично. Вот мы "кометой" летим в историю, уже оба -- могилы.

Ваша "могила" кидает искры, и все говорят:

"Необыкновенный путь".

Почему?

Неоженивыйся.

Моя -- "литератор", "приставляющий".

Почему?

"Обыкновенный путь. Оженивыйся".

Ваш путь победен, мой бесславен. Конечно, Вы так умны, что понимаете, что тут не зависть говорит, и ничто личное: ибо, как брата моего "я Вас подымаю на раменах", и говорю: "Славься, для пользы русск. народа славься" и проч. Ну, договорите сами. Но я за этот захудалый семейный путь, говорю, на котором видел людей, = и Варнаве и Вашему (забыл сейчас имя: Исидор?) старцу.

Видел и видел. Но все будет безмолвно. "Обыкновенный путь".

Вот, возлюбленный дорогой мой друг, где возражения. Они есть и трудны. И необоримы. Вы своими брошюрами гасите огни, которых невозможно погасить. В Вашем мудром и широком сердце нет распри: но она есть в мире. И чему-то умереть: христианству или семье, и даже больше: Ветхому или Новому Завету.

Все крушится. И которому-то Небу пасть. "Не замазывайте щелей" красотою своею, доблестью. Исидором. Церковью. Все признаю. Все лобзаю. Руки у всех целую. Но распря есть, и что-то провалится.

Я рад, что в Вас нашел почти "тождесловие" с собою, или сам есть "тож-- десловие" с Вами: до того "методы духа" -- да, если хотите, и жизни, вкусов жизни -- у нас одни. И я только недопонимаю "греческой пластики", и "Бетховена", и некоторых прозрений в "s". Тут Вы, как "планета", имеете "другой нюх", чем я: но как "сей земной обитатель" и в суждении о "земных вещах" мы с Вами сливаемся до полного родства и, я думаю, единства. Но идейно, в целях -- мы расходимся "на весь диаметр земли". Наша дружба -- да, факт. Но ученики? Мои ученики будут побеждены Вашими:

"Это -- так обыкновенно" (о Р-ве).

"Это -- героизм" (о Ф-м).

Вот горе.

Вы скажете: Розановистов много. Все женятся и все свинствуют. Ну, Вы-- то ("с листьями") этого не скажете: а ученики Ваши бесспорно скажут.

И победят.

И опять победит Н. Завет.

Вот горе.

А между тем правда? мировая, да и "в самой себе" именно не у Вас, а у побежденных, слабых, не красноречивых, не умеющих защититься. Правда-- у денег, у стад, у городов, на площади; у "той сестры", в заботах, недоумениях, тоске; пыли, соре; службе и нелюбви к начальству или, напротив, "почитании начальства". В великом праведном "навозе" жизни, а не в одиноком сиянии звезд. "Звездою пал на землю Люцифер", а из "навоза", сами знаете, даже Вифлеем вышел: так только добавить -- единственное плохое явление.

8-го же.

Еще: если Вы, Бог даст, "вырастете", Вы должны на деле показать, что "лишь поднимаясь на противоположную вершину -- видишь вершину и семьи", т. е. не строить "еще и еще ограду аскетизму, который достаточно защищен (не от декадентов же Вам защищать Антония Волынского), а рассказать подробно, ну хоть о своей семье, соседских, сестринских -- 2-ую "Войну и мир" (Ростов) или "Анну Кар." (Китти, Долли), как о "старце Исидоре", с этими подробностями и частностями ("как варенье кушали"). А то это издали "и они хороши, и их благословляем", есть гостинец себе в карман, а не в кошель страннику (семья). Это Вам "на будущий путь"... Ведь получается зрелище и память "их (аскетов) благословляющих", а благословляемое и его суть остаются в тени.

Очень все мысленно спорю с Вами. Целый день. Даже мешает писать "срочное". А я "благочестивый поденщик", долженствующий выработать свой рубль. NB: Вы напрасно о детях высказали тревогу: конечно, я не закачаюсь в основании: все "опыты" и без увлечения (и были). Но горячо я люблю только свое гнездо. Кстати: fall-ом я не согрешил ни разу, и его ничей глаз не видал и ничья рука не тронула.

Ночь глубокая.

Все думал о Вас и себе. Вы поймете, конечно,-- что не по самолюбию, но для вылущения зерна истины. Мне думается я не погрешил, думая что у Вас -- победа эстетическая, но этическое преимущество у меня (при всех "опытах"). Я совершенно так же прост, добр и ясен, кк Вы,-- и Вы поймете, что это -- высшее измерение человека: никогда ничего о себе не думаю и даже не интересуюсь думать. Я знаю, что умен и проч., но это -- как чужое, не мое, да ведь и так по правде; Бог дал. "Мои только пороки". Следовательно, в этом пункте личного измерения, почему я не Исидор, не Варнава, не Серафим Саровский? Ей-ей не понимаю. Совестно писать, но все-таки не понимаю. Когда Вы приводите примеры благости, то вот у меня один: мне случилось быть ударенным по щеке (с большой силой, так что в глазах потемнело, и я качнулся),-- внезапно, человеком ласково и с просьбою ко мне вошедшим. Это было в 1890-91 году, когда я был весь уныл, печален и ужасно озлоблен "на вся и всех". В ту же секунду я почувствовал ужасную жалость к ударившему (я думаю -- сокровенную: "хуже обидеть, чем быть обиженным"). И когда он торопливо надевал пальто в прихожей, я говорил ему: "Бог с Вами. Зачем Вы это сделали, Вы себе же повредили". Но он б. такой чурбан, что принял меры, чтобы я не пожаловался: именно выкрал свою записочку, в которой приносил извинение, формальное. Вообще -- пошлость, "всероссийская". Действовал я, конечно, бессознательно, "в таких обстоятельствах", и вот одно: жалость. Помню, я прямо сквозь слезы (не от удара, который уже прошел, а от сожаления к нему) говорил это.

Почему же я не ясен? Да и много в этом роде мелочей: в последний опыт "s", когда мне было "решительно все равно" и "наплевать",-- я дал ему кончить, чтобы не оскорбить его "не нравится". Воображаю, что он думал. Но, представьте, что я думал. Потом вспомнил и думал: "Расскажу это Павлуше",-- и смеясь, повторял из Тютчева:

Не измерят, не оценят

Простоты твоей сердечной.

Все это, друг мой, мелочи, как и "варенье" Вашего старца: но Вы-то все видите, и знаете, что мелочи -- зерно дела, что в них -- полная характеристика.

Сбился, что хотел писать.

Ну, так вот видите ли: все-таки я не в том сонме стою, линия коего, далеко-далеко, но выходит же к Торквемаде, Филарету Московск., Никону, Антонию Волынск., к жестоким. У нас (семья, "разврат") никто огней не зажег. А святители Филарет, Варнава, Исидор, Серафим Саровск. все же, однако, в "скопе" и с инквизиторами. Итак, до полной ясности духа, до полной доброты духа можно достигнуть "и в миру", проще -- в сору: можно быть совершенно как Серафим Саровский; но красота его жизни -- соглашаюсь -- в сору, по крайней мере XIX в., нельзя достичь. Это -- победа эстетическая. Да и лишь для XIX века: Руфь, Ноэмин, Иов, пророчица Деворра, Авраам 4-х женный, Иаков и Ревекка -- не уступали "всем" и эстетически. Но так как они были "без костров в заключении", то этическое преимущество у "сора" высшее, чем у "чистых". И все просто потому, что ГОСПОДЬ сказал: "Плодитесь". И э го -- просто -- БОЖИИ путь. Вот, мой возлюбленный. Устал.

Я очень Вас любил, и писание Ваши: п. ч. все в них понятно, т. е. вижу "корни" отдельных строк.

<21 июня 1909 г., Териоки>

Беспокоит меня, П. А., что я послал "Ит. вп." В. сестре: ведь это так навязчиво и неприлично, и я только утешаюсь, что Вы более меня "корректный человек" не послали ей. Она не может спросить: "Почему?", "Верно, П. обо мне рассказывал", а в ее положении девушки так застенчивы. И вот я экспансивно вмешался, со своим "сочувствием". Все это ужасно пошло и мне невыносимо стыдно. Почему-то подумал: "Легче украсть, чем б. пошлым". Вор может быть героем (Савин), может быть "христианином" ("Честн. вор", Дост-го), но пошлый решительно ничем не может быть.

Есть ли в раю место пошлым? Как-то странно, если бы было. Пошлые должны превращаться в мух.

Что не пишете? Сердитесь? презираете? Удивительно, ни от кого этого я не боялся, а от Вас боюсь. Сейчас, сидя в ватере, размышлял: отчего боюсь? и решил: "Вы -- чрезвычайно серьезны, а я ведь все-таки шалун". Но, идя из ватера, перерешил: "Во мне есть маленькое тщеславие, и писателя, и человека (чуть-чуть), и как Пав. Фл. заметит его,-- начнет меня презирать и перестанет писать". -- О сестре не бойтесь (Вы выразили боязнь), она не глупее Шервуда, и страшно осторожна (не "вертушка"). Я боюсь, что Вы тут напортите.

Пишу на корректуре книги.

-----

Ну, что же Вы: распарились от тифлисской жары. Я б. 3 дня в Тифлисе: чудные апельсины, яблоки = "огурец с гору" (Хемницер), но жара -- убийственная, и я помню дни, когда, бывало, переходил по мосту. Что-то "Ар-- таксерксово". А ведь в каких странах Вы живете: Тифлис -- ума помрачение!! А знаете анекдот: едут в вагоне армянин-купец и русский адвокат.

Адв.: -- А что, Тифлис большой город?

Арм.: -- Москва знаешь?

Адв.: -- Знаю.

Арм.: -- В десять раз больше.

То же о реке Куре, кажется, в отношении Волги.

Адв.: -- А что, армяне много врут?

Арм.: -- Адвокат знаешь?

Адв.: -- Знаю.

Арм.: -- В десять раз меньше.

Мне Саркисов (Моек, унив.), учитель-грек рассказывал: Приходит в армянскую цирюльню бриться русский:

-- Подай стул.

-- Нэ велик барин, сам возьмет.

Тот взял и сел. Салфетка и прочее. Армянин начинает брить. Тот поднял лицо:

-- Поверни морду направо.

Левая щека выбрита.

-- Поверни морду налево.

Страдание для самолюбивого человека. Тот же Саркисов (милейший человек), жил с женой учителя городского училища, страстно любил ее, теперь обои ++).

На базаре баба (грузинка?) берет вяленую или соленую рыбу, и, приторговываясь,-- дает меньше, чем спрашивают. Рыба хороша, но цена дорога. И она нерешительно держит и (чесотка рук) все мнет ее. Продавец-армянин кричит:

-- Нэ мни! Что мнешь? не х..., больше не будет.

Извините,-- это я в качестве любителя этнографии, а наука пропусков не допускает.

Член суда из Баку в Кисловодске нам говорит:

-- Входит молоденькая девушка в татарский духан (лавочка), и, покупая что-то, заговаривает о "новых наставших временах" и что теперь все должно идти вперед или скоро пойдет впереди. Было в 1905 году. Татарин закричал на нее:

-- Пошел вон! пошел!! У нас ничего вперед, у нас все назад.

При всем сочувствии революции его нельзя было не расцеловать.

С. Н. Булгаков напечатал хорошую статью: "Первоначальное христианство". Вообще он очень хороший малый, трогательно честен. Только без Платона, и поэтому как-то скучно. Удивительно, есть бесконечно полезные люди и которых глубоко уважаешь, точнее -- ценишь утилитарной ценою "для отечества". Но для себя как-то не нужно. Отчего это? И как это грустно. Бранд или Эрик такой же скучный. Ужасный немец. Необъяснимо привлекателен только белобрысый, который у Вас писал книгу "Ист. церкви"? -- и издавал 100 журналов. Так я люблю его недоумевающие глаза, и вечное молчание, и порывистость. По t я ему мог бы всю семью доверить: он какой-то бескорыстный и "нежитейский". Я с ним мог бы долго жить, и, никогда ничего не говоря,-- не соскучился бы. Я бы питался его милым взором. Я даже не знаю, умен ли он и интересен ли: он просто -- хорош и "мне нужен". В выборе близких мы в конце концов следуем эгоизму, "нравится".

Вы совсем особая стать. В Вас все привлекательно: быт, жизнь, мысли. "Даша". А ведь от Вас бы кое-что убавилось, не будь Даши. Антонин мне говорил: "Без бабы монаху невозможно,-- не в смысле сожития, а вот, кажется, этой художественно-бытовой целости. Антонин очень умен и привлекателен,-- погиб за "необузданность уст".

Столыпин (дружил с обер-прокурором бывшим) мне говорил, что он "s".

Ну, что, мой милый: я скучаю без Ваших писем. Не могу поверить, чтобы Вы за что-нибудь на меня рассердились. Верно, жарко. Здорова ли мама? Как сестра и брат? Оба они привлекательны, а сестра меня очень заняла молчанием. Египтяне, я думаю, между прочим, уважали животных за молчание: "черт их знает, о чем думают: может быть, еще мудрее Пифагора". Молчание всегда заинтересовывает.

Я страшусь, что Вам противна моя болтливость. Но ведь я мало говорю (увы, и дома), и не пишу совершенно никому. "Переписался".

Я думаю "sub specie aetemitatis" {"С точки зрения вечности" (лат.).} и "для науки" Вы со временем мне дозволите напечатать отрывки из своих писем, конечно -- анонимно: то что Вы писали о любви к лесной сырости, к корням (я ужасно люблю обонять, разломав гриб,-- такой чудный, ни с чем не сравнимый аромат, и именно -- сырости), о солнце, об "s", о Бетховене и скульптурах -- замечательно, для меня -- совершенно ново, и вообще "поднимает угол завесы" над бездной интереснейших вещей, между прочим и над бездною (не в худом смысле) "s". Ах, хороший мой: ведь действительно все это -- ноумены, и каждая капля крови -- ноумен. Помните, в "Пире": "Природа этого не божеская, а средняя между Богом и человеком". Ведь философия Платона до конца никогда не была понятна, и, может быть, Ваши "грибы" и "сырость" и вообще частности Вашей психики, мечтаний, восторгов лучше ведут к ее разгадке ее, чем Шлейермахер.

Я Вам, дорогой мой, все болтаю: п. ч. почему-то не чувствую никакого "разделяющего пространства" между собою и Вами. Совсем никакого. И будто это я себе и с собою говорю.

Мне ужасно бы хотелось или погостить у Вас: но это невозможно, или чтобы Вы погостили у нас. Под старость лет уже мало интересного встречаешь в жизни, люди кажутся скучноватыми, мыслей новых почти нет (и в книгах), и вот когда-то, когда-то набредешь на интересного человека. Таких я знал в СПб. двух: Шперка и "Рцы" = Романова. Тоже глядишь в них -- и дна не видишь. Поразительно в то же время, до чего ничего любопытного не заключал в себе Соловьёв, Страхов (я его оч. любил). Но с Соловьёвым я б. дурак -- не разговорился о чертях. Он только в чертях и б. интересен: публицистика его, богословие его -- по моему г..... Только стихи прелестны. Но он ужасно б. пошл тщеславием своим, барынями, "разными особами", которые его окружали или у которых он немножко лизоблюдничал ("знаком с самим графом", и даже "на ты"). Позор.

Но вообще до чего позорны (почему-то) знаменитые люди. Не выносят успеха что ли? Великое счастье в уединении и в некоторой (относительности) незнаемости. Ну да "полевой цветок", известно.

Блаженно время рукописей, до книгопечатания. Книги ужасно всех развратили.

Ну, мой милый, напишите мне, коротко, но чтоб Ваш почерк был. Жена, однако же, все письма читает, и мы вообще в доме все всех письма читаем. И Вы -- вуалируйте "s" и мои "опыты", хотя, конечно, о них более всего хочется читать у Вас.

Но неужели так-таки женский "фетиш" никогда Вам не предносился? А ведь в самом деле всё это "фетиши". Вы сказали у себя: "Конечно -- это голова, втянутая внутрь" (соответственно верхней):

правое -- левое

верх -- низ

руки -- ноги

fallus

Capиt -- ??? -- конечно!!!

но если так, а очевидно это -- так, то как далеко это только от аномалии и физиологии, ведь тогда

0x01 graphic

Ведь это же ужасы открываются! Светлые ужасы. И тогда как понятен "неслыханный разврат",-- к утешению мудрецов, всех, начиная с собак и быков.

А заметили Вы: у Амьеля и Паскаля -- колоссальная чувственность. Знаете ли Вы, что Толстой ¹/₂ "s", сам того не зная, или, вернее, столько же "s", как и кусающийся жеребец. Именно кусающийся. Когда я ему защищал пол и деторождение, он сказал: "Да, деторождение... Но с полом и желаниями его, отношениями к нему связано столько унизительного для гордости человеческой", и "наконец, это все так отвратительно, запахи, проч.". Из этого я заключил, что, напр., "Крейцеровой сонатой" он мстил за "былые унижения" с Софьей Андреевной, перед которой поэтому так (лично) и труслив, тогда как она "ходит ему по голове". Я сказал ему, что это просто природа, желающая в важных точках не обнажаться, чтобы не повредиться, окружила их мнимоотталкивающими качествами, якобы "отвратительными", что наилучше сберегает "некосаемость". Искренно или нет, но он согласился, или промолчал.

В "Мире Искусств" и с Гиппиусами я кое-что наблюл поразительное с "s":, напр., Бакст женился -- и сделался не только болен, но как сумасшедший. Трясся. Пугался всего. Серьезный-пресерьезный. И все говорил о смерти. Пока разорвал с женой, пошел опять к мальчикам, и воскрес "прежний Бакст", "талантливый Бакст".

Я думаю и уверен, что "s" часто не имеет никакого физического выражения, ни даже дотрагивания до genitalia, и выражается в необыкновенной нежности, любви, любовании, преданности. Безусловно, нужно печатать об этом и рассеять всеобщее убеждение, что "s" = "полез на другого" и "совершил coitus per anum. Ведь никто, кроме этого, ничего и не предполагает здесь. А о Платоне думают, что он писал не об "s", а "о любви к Истине и Красоте", в кабинетно-философском смысле.

Ваш преданный В. Розанов.

Интересно все, что Вы мне говорили о Гоголе и о coit. in animam. Не думаю, чтобы народ наш соединял с "е.. тебя в душу" какое-нибудь представление, идею. Это, вероятно, этнографическая брехня. Но Вы как-то постигаете это. Я слушал Вас напряженно, но, кроме запомненных (не понятых) слов, ничего не уловил. Как есть два пола и третий ("S"), есть, должно быть, 2 языка и третий: и этот третий язык, третья мысль, совершенно не улавливается самками и самцами. В этом и трагедия Платона, что он остался "неразгаданным мудрецом". И, должно быть, у совокупляющихся с мертвецами и с животными есть еще четвертая и пятая душа и четвертый и пятый язык. Как все это непостижимо и как интересно.

<10 августа 1909 г., Териоки>

Дорогой Молчальник!

Дело: "Пантеон" (Книгоиздательство) обратился ко мне с просьбою указать кого-нибудь, кто мог бы согласиться принять на себя учено-литературное руководство к великолепному изданию "Книги Иова",-- и, может быть, к новому переводу ее, если русский "с погрешностями". Я указал на Вашего друга-гебраиста в Моек. Дух. Академии, объяснив, что, кроме "ученого аппарата", у иных мертвых, он обладает и живым чувством юдаизма. Ну, "и проч. и проч." Меня просили поспешно с Вами списаться и РАЗУЗНАТЬ ЕГО АДРЕС, имя и отчество. Тогда, пожалуйста, черкните фамилию, адрес, имя и отчество сего Монстра по адресу: Заказное:

СПб., Итальянская ул., д. 15. Книгоиздательство Пантеон Его В-дию. Михаилу Семеновичу Фарбману от П. А. Флоренского, Тифлис, Николаевская, д. 61.

Ваш В. Розанов.

<15 августа 1909 г., Териоки>

Ответа не надо.

15 авг.

Ну, обрадовали Вы меня письмом своим, милый П. А. А я весь август, не понимая Вашего молчания и "униженный" им, "мрачно" писал Вам след, письмо:

"Добрый мой Флоренский. Я наконец догадался о Вашем молчании: Вам Ваш старец Исидор "не велел" переписываться со мною,-- и Вы, не желая меня огорчать прямо, дали мне косвенно понять, чтобы я не писал Вам более. Вы почувствовали, что на той тихой и чистой дорожке, по которой Вы идете, вся эта переписка -- сор под ногами, и неприятный для странника, а главное -- портящий тот чистый воздух, каким Вы дышите. Больше я писать Вам не буду. Но я всегда сохраню память о Вас, и мне хочется думать, что и Вы меня не забудете. Я постараюсь, ради памяти о Вас, менее распускаться, и сколько могу -- владеть собою".

Видите, похоже на письмо Тани Лариной. И я могу быть девочкой, испуганной и смущенной.

Это письмо Ваше (Вы называете его "циничным") самое изящное,-- и наиболее рисует Вас. Плач Ваш над телом человека в "блудилище" поразителен; да и все оно поразительно, прекрасно и волшебно. Особенно о репе (в детстве истреблял: у нас в Костроме б. свой огород; но я больше любил печеную, как и сладенькие печеные яблоки). "Корни" Ваши: что в Вас есть влюбленность сперва в юг и юга в север, Костромы в Армению-Фригию и особенно обратно -- я и раньше чувствовал, и кажется, говорил Вашему брату и сестре. Одно в Вас как-то молодо и "по-африкански" неумно: величественное презрение "к толпе" (читателям).

Ах, Паша, Паша: а ведь был Христос. Он бы заплакал, видя, что Вы презираете волны людские. Ну и что же, что танцуют? ходят в смокингах, со шлейфами? Чепуху мелют. Господи: у всякого свой язык, хороши даже и бессловесные. А жилье и платье? Хороша курица, но хорош и кавказский фазан. "Звезда со звездою двоянствует". Вам идет парусинная рубаха: а Элен ("Война и мир") ей, ей идет ее 1000 рублевое платье. Ну, да Вы уж сразу догадались и согласились со мною, что не надо никого презирать, ни богатых и знатных., и вообще никого: все все мы травы. Как вы, писатель, можете презирать читателей: да просто не смеете: ведь это то же, что поп, презирающий прихожан, врач -- пациентов и т. д. Ну, да Вы согласились. Есть карфагенская мудрость -- "презирать низших"; но есть костромская мудрость, тихих еловых лесов: всех почитать скорее выше себя, а точное, математически-- точно: в уровень с собою. А среди Ваших читателей -- я: за что же Вы меня обидите? А среди моих -- Вы: за что же я Вас обижу? А ведь все передается телепатически: и главное Бог все видит, и "Боженька накажет". Так мы учились в Костроме от мамаши.

Кострома -- она вся милая, и не меньше же Карфагена. Только ужасно дождлива. От 20 августа и весь сентябрь "моросит". Ужасно. А знаете ли Вы поговорку костромичей о себе:

Кострома,

Еб....вая сторона.

Ужасно слышно. Видно, что не "высокоумы" сочиняли. Конечно, от (давления) читателя мы должны быть свободны: и вот в гармонии с этим не должны переоценивать читателя: но я думаю, мы должны говорить ему все самое глубокое, самое задушевное, что в себе имеем, как вечное или как мимолетное.

И сколько бы литература выиграла, если бы мы "распоясывались" в ней,-- и все писали, что с нами бывает или у нас проносится в голове.

Само собою, я Вами очень интересуюсь: в настоящее время -- больше всех людей (кроме родных). Когда я в первый раз увидел Вашу сестру в Рел.-- фил. собрании и познакомился с нею,-- меня удивило (оч. приятно), что и я в Петербурге оч. понравился Вам (она определенно сказала). С этой минуты и она мне стала какою-то милою: "Как вестник, принесший хорошее известие". И вообще (когда была она у Вас) точка зрения моя на нее: "Милая девушка. Только все молчит. Но это даже лучше". Только дня 2 спустя: "Ну, от нее Африкой веет, хоть и молчит". Главное -- фигура. Точно египетская Isis. Не сердитесь, добрый.

Вы глубже меня чувствуете природу, много. Тут -- Африка, папирусы и пустыня. Я в репе не понимаю. Сказал о репе старшей дочери (дружим): она рассмеялась и сказала: "А я так это понимаю". Черт знает: может быть символически. Я бесконечно люблю зато запах грибов: обернув шляпкой к носу -- не надышишься. Точно весь лес оттуда пахнет. Но это неглубоко. О репе я чувствую, что глубже: вкус вещей и запах веществ вообще не изучены в "науке" (не презирайте), а они наверное ведут куда-- то глубоко под землю, и я думаю, древние сходили в свою "преисподнюю" через запахи и вкусы.

В будущем, я думаю, будут 2 лечения: через солнце и запахи. Ведь в них законченный цикл мироздания, и, след., концы смерти и жизни, оживления.

Что 2 головы у человека -- я знал. Что к vulv'e не имеете никакого расположения -- это очевидно же. Не что Вы глубочайшим образом (до волшебства) чувствуете "шкуру" существ, пластику их, corpus viri {Мужское тело (лат.).}: это чудно и священно, но мало. Нужно "кусать мир". Последняя связность в этом, через это.

Но Вы не говорили, и я Вас, конечно, не спрашиваю, есть ли у Вас чувство, тяготение, "что-нибудь" к fall, (не говорите -- "penis" -- некрасиво, лекарская кухня, анатомический атлас). Простите, но мне кажется все-таки есть. Без этого просто нет глубоких людей. С. Н. Булгаков только этим и страдает, что ему ни vulva, ни fall, не "милы": и это обеспложивает все его сочинения, и он "что ни пиши -- все равно". Ни тепло, ни холодно. Очень благонравен и совсем без панталон. Недаром Господь велел человеку исходить "inter fasces et urinom" {Между пеленками и мочой (лат.).}. Вл. Соловьёв все гадливо об этом говорил: но "за непочитание отца-матери" Бог и взял у него рано жизнь.

С другой стороны, Вы мне говорили (у себя) об активной "s": абсолютно мне непонятной; т. е. о восхищении мужским телом. Но неужели одном пластическом? Как-то не доверяется, не понимается. Не умею ничего ни сказать, ни подумать тут. Куда же девается Ваше семя? Хотя, я думаю, при "s" оттого происходит даровитость их, что у них все семя полностью всасывается в кровь и оталантливает ее, сообщает ей пылание, и через нее -- мозгу. Такие люди суть "окрыленные". Крылья -- всегда семья; "воздух" в голове -- всегда оно. Про себя я все-таки думаю, что у Вас -- внутреннее поглощение семени, перелив семени -- в мозг и особенно в сердце: от этого Ваше влечение к людям, любовь, гармония.

Томит меня, что я обидел Вашего друга, который так много написал мне об "s", но мне показалось неинтересным. Скажите ему от меня хорошее слово, большое извинение. Но ведь я денюшки занятый человек, буквально никогда не знаю отдыха (2 газеты и 10 человек -- с прислугой -- садимся за стол: надо выработать 10 000 р. в год: одна плата за ученье детей 2000 в год). --

В. Роз.

Устал.

<2 сентября 1909 г., СПб.>

"Корень платонизма -- магия: а корень магии -- в живом, цельном народном воззрении на природу и чувстве ее". Когда сестра З. Н. Гиппиус, Татиана Г., писала мне даже грамматически непонятные письма, и там о вечернем солнце и утреннем свете и проч., то я, не понимая писем, все же сказал себе: "Вот -- магия"; т. е. лепет, бормотание мага, непонятные не могу. Я нарочно ходил раз к Карташову (умница), чтобы потолковать о психике их (они все, Гиппиусы "s" -- у них это явно родовое, фатальное), то он мне сказал: "Параллельная с обыкновенною психология, но никогда не совпадающая: и слова, и чувства природы -- все другое". Да и понятно: слишком другой "корень". Когда еще я младших сестер Тип. не знал, то, бывая у Мережковских и проходя в сортир через ванну, был поражен на одной стороне ванны углем, но превосходно, изумительно нарисована девочка лет 12-13, "русалка", с чудной по красоте улыбкою, и на другой стороне -- смотрящая на нее жадная, отвратительная горбунья старуха. Точно она "гавкала" ту девочку, смотря на нее через ванну. Потом я рассмотрел альбомы ее (познакомясь): все-девочки и старухи, снова девочки и звери. Все тянутся друг к другу и можно мысленно добавить -- обнюхивают друг друга и лижутся, собственно -- тянутся к этому. Хотя не явно, но так расположены тела. Когда еще ближе познакомясь, я спросил: почему все сплошь старухи и девочки (и ни одного мужчины, ни одного старика), какой смысл, она ответила: "Да это -- один человек", т. е. "разложенный" на юницу и старуху (у Платона -- старый, ласкающий, мудрствует "с Богом" -- Федр). Мне думается не "народное" есть родник магии, a "s" и только "s". Так что Вы в лекции или слукавили, или неужели сами не знали? Теперь об "s" скажу следующее: "опыты" мои холодные, "академические". Но в 1897 г., когда переламливались мои воззрения на пол, я раньше печатного излагал свои мысли одному другу (маленький писатель "Рцы" -- большая умница). И тогда "по ходу дела" должен б. писать много о fal.-- penis'e, и естественно параллельно думать о нем -- то от "специализации" что ли, или от непрерывно-долгого, дня 3, неделя,-- думанья у меня вспыхнула такая жадность fall'a, какой я не запомню и никогда не было к vulv'e. Я думаю, это была настоящая "s" -- дня на 3, на неделю. Развивая и развивая "идеи" ему (Рцы), я уже страстно стал заходить "далее и далее", и высказался, что "хотя это невозможно, но моя мечта взять когда-нибудь f. в руки и целовать и целовать его" и не договорил -- больше, чем целовать. Это было до того странно, что не могу передать. Мной овладело настоящее смятение, жажда хоть на весь свет закричать "хочу" и непременно удовлетворить (т. е. целовать), до боли, до муки. Явилось на эти 3 дня настоящая fall'ология и даже fallовкушение: но еще почти поразительнее, что боль страсти доходила при представлении уздечки, т. е. нижней части головки, почти точка или линийка, не весь fall. Это удивительно было странно, и тут -- не без значения, тут есть какой-то "лес" кроме "дерев". Я думаю, очертания fall'a (как для Лесбоса и vulvbi) суть магические, и настоящий родник магии суть просто genitalia и особо острое их ощущение у всех "s". А от fal. "ко всей природе" -- рукой подать. Ваша лекция оч. хорошо. Интересно очень, как она была встречена? Только не щеголяйте ученостью: к "мудрости" не идет. Зачем Вам офицерские погоны, когда у Вас есть генеральские. Да, по-моему мнению, Вы не глупей Платона: "Все тоже"...

<между 2 и 28 сентября 1909 г., СПб.>

П. А.! Примите и поговорите с Юрием Николаевичем Вязигиным -- и так как бы со мною поговорили. Очень прошу!

Ваша сестра и брат были у меня. Очень интересно... Но как-то я смотрю на них грустно. Больших вершин люди, особенно брат.

В. Розанов.

<28 сентября 1909 г., СПб.>

Все-таки, дорогой друг, хочется иногда с Вами поговорить, хоть Вы и решили яростно ничего "навязчивому" Розанову не писать. "Пусть он меня не любит, я его буду любить". Прежде всего радость: не делаю больше "опытов". Помолитесь о моей душе, поблагодарите Бога, да и вообще иногда молитесь обо мне. Священник Устьинский тоже за меня молится. Я дал зарок "с переездом на новую квартиру" быть чистым: и употребил прибавку -- не хожу пешком по вечерам (в редакцию), а езжу, и через это не имею "гибельных встреч". Видите, как просто. На душе стало светло и спокойно.

Некоторые сведения, приобретенные мною, все же чрезвычайно важны. Главное -- самые даже молоденькие ("шикарочки", "вольноопределяющие", "студенты") приходят вовсе не по нужде излить семя,-- как всегда думает общество и медики, ибо в ¹/₂ случаев совокупления не бывает. Прибивает их волна -- "почувствовать женское тело". Я думаю -- есть и метафизика проституции: юнейшие спешат сюда, как фагоциты (квадрат здоровья) к месту, куда вонзилась заноза, которое ушиблено, поранено: они своим квадратом здоровья стараются вылечить место. Священная vulva гибнет у проститутки: заплевана, загажена. И мировой поток, "облако с неба", "тучегонитель Зевс" гонит сюда юношей: спешите, исцелите, дайте силы, здоровье и чистоту сюда. Что-нибудь в этом роде есть.

Проституция больше не внушает мне "социально-исторического" отчаяния, как до сих пор. Я думаю -- "это очень просто" и может просто исправиться, исчезнуть, "пусть каждый имеет чистое".

"Критич. обозр." устами какого-то ученого болвана выругало "Истор. религий" Ельчанинова. Я думаю -- его книга нужна и хороша. Все же в религии он больше понимает, чем профессора, которые "ни уха, ни рыла". Он все же молился: а они?

С профессорами беда хуже, чем с проститутками. Те куда исцелимее. Но самомнение профессоров поддается только гильотине.

Только что вышел от меня Юр. Ник. Вязигин: лишь из Вашего письма узнал его формуляр. Неправда ли, какой милый? Юноша от Бога. Вот уж не обманет, не слукавит. Меня восхищают его мужественные понятия воина: "Я буду стрелять в толпу, если начальство прикажет": и в глазах -- Зевес, молнии. Он понимает, что такое дисциплина, государство.

Но его призвал Бог...

Я и не знал, что он у Вас был весною же, сейчас после моего совета. Вообще он "не откладывает", и в этом тоже сказывается молодец.

Пришел ко мне недели 2 назад и рассказал грустную повесть с женою. Я объяснил, как и Вы, и попросил, чтобы потом пришли вдвоем. Были прошлое воскресенье. Она удивительно мила. Что-то неуловимое, неопределимо милое в немного неправильном, оригинальном лице. И духовное, и идеальное, а главное -- благородное. Молчалива. Застенчива. Сосредоточенна. Умна. Чрезвычайно понравилась. "Так бы и взял на руки и поднял",-- как ребенка, как Корделию. Я думаю, она похожа на Корделию. Он раньше мне говорил, что она из глубоко развращенной семьи (отец, братья-развратники, мачиха). В семье смеялись над лицом ее даже (по мне -- она хороша). Она бежала, как из омута, "к милому". Он: "Я за нее готов жизнь отдать". О ней на мой вопрос сегодня, почему она у нас ничего не говорила: "Она говорит, что ни с кем не хочет говорить, кроме как со мной, что другим до нее дела нет и она не хочет ничего никому высказывать и даже говорить". Не правда ли, Корделия? И вот пассаж -- не может. Я ему говорил (в 1-й визит), что "само собой пройдет", что "пусть он ляжет на нее (у нее очень грудь здоровая, и вообще она сильная) -- и ничего не думая и даже не собираясь, просто лежит, любуясь на лицо ее, говоря что-нибудь, даже постороннее, а она пусть лежит под ним уже раздвинув ноги, дабы вообще быть готовою, в то же время слегка ласкает его орган и вообще держит в руках,-- но тоже без мысли и намерения, а "так",-- и тогда сам собою он подымется, и она сейчас его вложит и все сейчас произойдет". Он, немного поволновавшись, сказал -- что все уже исполнено, что именно так они и делают, но он не поднимается и он ее нисколько не хочет в половом отношений, что он не чувствует ни малейшего возбуждения. "Люблю только как сестру, и так же не могу совокупиться, как если бы я лег на мать свою или на сестру". Когда это случилось в первую ночь,-- она в слезах и с испугом выбежала в другую комнату. "Ты понимаешь, что я хочу иметь ребенка". Сегодня он мне добавил: "Я понимаю твое желание иметь ребенка, и как Рахиле говорю тебе -- поди, и забеременей от другого: я же буду любить тебя вечной любовью как брат". Она ответила ему со слезами и оскорблением: "Да ты понимаешь, что я тебя хочу иметь в себе и только от тебя одного хочу иметь ребенка". Он против совокупления ничего не имеет умом, но, очевидно, организм его не хочет совокупления, и я ужасно боюсь, что тут замешалась духовная "s", а -- самец в нем, genus neutrum. Тогда это ужасная трагедия... И конца горю не видно. Но, кажется, именно так: "и в попы хочу", "в дух. Академию", "к Флоренскому", "в монастырь бы еще" etc., etc. Словом Алексей Божий человек из артиллеристов. Но как она хороша, его жена: она так же, как он, чиста, но с какими-то более широко раскрытыми глазами, и вообще шире его, с широким лбом. Он же цыпленок "трепыхающийся". Но -- святой (я думаю).

Простите. Я устал. Целую Вас, мой дорогой, крепко. А кстати: как бы Вы удружили мне, прислав карточку: у меня всегда друзья мои вокруг. И я их воистину люблю.

Жить уж недолго, лет 6-7? Будем жить хорошо, и будем жить мирно.

А разрезали ли Вы "Песнь песней": там было среди листов письмо Вам и статья.

В. Роз.

<23 октября 1909 г., СПб.>

Не могу удержаться: если "не в настроении" -- порвите. "Репа имеет глубочайшее сродство с полом": но ведь Вы девственник, "не видавший ни одной проститутки" (и уж, конечно, ни "чужой жены", а своей -- нет же): значит?..

Меня мучит, что все же в Вашем "я" -- я ничего не понимаю. Что-то близкое, родное; и ведь недаром же я не "уважаю" только Вас, а люблю: то где же мы роднимся?

Я все же б. застенчив в признаниях Вам: и только вера в Вашу любовь ко мне (чувствовалась) и безграничную философичность и свободу дала мне силы признаться. Но и затем, когда Вы летом написали о репе, я почувствовал "что-то"... Я чувствовал, что "репа" (и вид такой, да ведь и телесный цвет!) имеет что-то общее с задницей и чтобы уже договорить -- и с vulv'ой. Вы теперь и пишете: "Репа имеет глубочайшее родство с полом". "Пол" -- слишком отвлеченно и обще, и "Африка", конечно, хочет не "пола", a vulv'ы и fallus'a. Вот для меня и загадка: коснулись ли (я волнуюсь сейчас) Ваши пальцы когда-нибудь vulv'ы или penis'а. Признаюсь: волнуюсь, и как бы хотелось -- да. Но не хочу вредить Вашей душе, и если нет -- благословенны Вы, и пусть всегда будет нет.

Господь с Вами.

Да, и я "все это" люблю, как Вы репу... Слабость ли? Талант ли? Не понимаю. Люблю и люблю. Ну именно наивно и невинно, как Вы репу. И ведь Вы от репы никак не отвяжетесь. Ни за всенощную. И я тоже. Слабость человеческая.

До сих пор я не "согрешал". И слава Богу. С женою живется лучше (телепатия) и вообще лучше. Спасибо, милый -- растите спокойно.

В. Роз.

<20 ноября 1909 г., СПб.>

Жаль, что Вы, П. А., пишете о семье, жаль боли Вашей, одиночества матери. Не поможет ли Вам следующ. рассуждение-истина: Боже, да ведь ветви и всегда отходят от ствола, удаляются от него, а не идут к нему, не сближаются. Одиночество родителей, когда дети выросли, факт и закон. Это -- трагедия старости. Но я поражаюсь (и прежде поражался): отчего же Вы матери не возьмете к себе? Она будет ужасно счастлива. Матери (наблюдал) страшно счастливы при одиноких-возмужалых сыновьях, и "неженитьба сына -- утешение матери", коего она "обхаживает". Просто это глупо со стороны Вашей, или "чванство" монаха. Не понимаю!! Прямо, велел бы Вам взять мать.

Дети (по природе и Богу) должны развивать свою индивидуальность, всегда новую и для того д. б. свободны (в душе), т. е. даже "не любить родителей". Это -- "свое устремление". "Нелюбовь" -- то и обеспечивает свободу, и след., реализацию нового лица.

Мне мамы Вашей жалко. Грустная, одна. Слышал, сестра здешняя, "кажется, вышла замуж" (слова ее о себе в письме к Шервуду). Слава Богу, что не аномалия. Оба они (и брат) даровиты. Чего Вы беспокоитесь? Найдут свою судьбу. На Вашем попечении, естественно, только мать. Она "Костроме" Вашей не помешает; будет жить, шить, смотреть за кушаньем, расти тихим ростом старости.

Если бы которая-ниб. дочь была добра, то матерям хорошо и около замужних дочерей. "Няньчу в радости внуков". Лица всегда сияют. Вы чего-то просто не умеете устроить, по всегдашнему неуменью "в быту" всех монахов.

Передайте записку Воинову.

<29 января 1910 г., СПб.>

Поздно пишу: все некогда. С большим удовольствием прочел рецензию на книгу о Дионисе. Автор -- уж не тот ли, кто мне писал? Хорошо и "энфузиазм", и "надо переводить цитаты"; и "ум. В. В. Болотов". Эти миньятюры, "прическа" -- мне нравится. Без "прически" нет ума и литературы. И что "надо обратить внимание на мелочи". Тут, я думаю, "рыбак рыбака видит издалека". Ave. Или "merci", или "addio". А не пришлет ли мне, с автографом, автор диссертацию? Как Вас в Дух. Академий терпят. Вы бы должны писать о "кислых щах", а вздумали об "аспектах" (что такое???) Диониса. Поклон Ельчанинову. Слышал -- у него захворали в семье дифтеритом. Выздоровели ли? А Валентина Александровна формально замужем? За вашим товарищем? превосходнейшим (Ельчан.). Если бы мог -- от души бы ее поздравил. У нее такое невинное детское лицо. Дай Бог счастья. Замужество удивительно "выправляет" человека, даже при пороках зачатия (т. е. если не ладно рождена). Дай ей Бог, дай Бог всего светлого спокойного, тихо мерцающего. В полном смысле она прекрасная (была) девушка -- разумная, сдержанная, содержательная; и такая невинная. Удивительное (у меня) желание ей счастья. Впрочем я всех "Флоренских" люблю. Если Вы скажете -- "дешевой любовью" (без труда) -- то я скажу: "Черт с Вами, критикуйте -- а я все же люблю вас и их, как трава в поле -- соседние травы". Addio.

В. Розанов.

<2 марта 1910 г., СПб>

Передала мне m-me Аскольдова (удивительно милая, пластическая женщ.) Вашу "прежнюю любовь" -- и очень обрадовала. А я уже мысленно писал Вам:

"...Но кто убьет Каина -- отмстится ему всемеро".

Я думал -- Вы возненавидели меня, или почувствовали "последнее отвращение". Это нелегко...

Но, я думаю, Вы, физически и психически, "ворочающийся" человек, а не ходящий, еще менее -- бегающий, и совсем нет -- летающий, парящий. "Корнеплодный". Как "репа". Ну, а как "репа" будет писать письма? Изредка накропает что-нибудь.

И еще я думаю: Вы решили, и я почти согласен с Вами, что вредно, не "дисциплинарно", расшатывает слишком ум "показывать всю требуху свою". Лучше быть несколько вдали, сдержанным, ограниченным, "в воз-- жах": и тогда "возжи" снаружи кое-что делают в смысле помощи и "внутреннему человеку".

Как слаб этот "внутренний человек"!

А "требуха" пусть идет к Одному Богу, он Один для нас. И около Одного не надо ставить других; а я это и сделал из Вас со своими "откровенностями".

Пишу на Рел. фил. собр., и все мешают.

Дома.

"Прорвавшись утробой",-- все же я не договорил Вам кое-что и светлое из моей жизни,-- "чем я живу",-- и образ мой не будет совершенно ясен для Вас. Вернувшись тогда (кк виделся с Вами) из Москвы,-- вот сел в машину (лифт,-- на Казачьем, где узнал свои "опыты")... Шумит машина (в 6-й этаж): и еще далеко (3-й, 4-й этаж) -- а уж наверху целая гурьба звонких голосов: Надька, Васютка, все высыпали... И раскрываю машину -- все со своим шумом так и ворвались. У нас они не сантиментальны, т. е. дети,-- и все жестко и грубовато; никаких "лизаний" и умильных слов: а боком видишь -- "как хорошо". И вот даже то, что я этоувидел, и как увидел, и почувствовал: "Все хорошо, что создал Господь" -- за этот мой взгляд и ощущение мои "опыты" мне простятся.

И еще:

В "опытах" моих есть провиденциальное. Характер жены моей, Вари, противоположен моему. Она вся чиста и целомудренна "до ниточки". Никогда и "мысли"... Ни "пожелания". Затем она всем существом своим благородна и благожелательна к тому, кто этого стоит. Но чтобы получить это "стоит" в глазах ее -- нужно быть "совершенным яко Отец наш небесный". Она неумолимо строга, и когда есть в человеке порок -- беспощадно судит.

Вообще тут римлянка... Римлянка, славянка, русская. Это-то вот и входит, я чувствую, целым Космосом в мою жизнь и объясняет "космологически" мои "опыты"... Повторяю, к людям она сурова, взыскательна, не понимает слабости и растаптывает слабых (осуждением). И вот за эту беспощадность к людям Бог ее наказал (не мне бы говорить, но вижу), отняв то у нее, о чем единственно она молила Его и меня всю жизнь: "Не подумай ни об одной женщине", "будем жить только друг для друга".

Она -- пальма (крепкое дерево).

Я -- мох.

Бог вдруг устлал у гордой пальмы корни "слабым", влажным мохом. "Таким гибким" (слабость моей воли).

Ну, вот. Прощайте, дорогой. Я не стану ждать от Вас писем и сам не буду никогда писать Вам. Зачем. Мы друг друга узнали. И нового ничего друг другу не скажем. Вы меня простите, помолитесь за меня (чтобы "опытов" не было); сегодня "прощеное воскресенье", и вот простите хорошим, добрым, участливым прощением.

И я буду Вас помнить. Мельчайшие статьи свои присылайте (и я тоже). От Вас я многого и хорошего жду. Если будете спокойны и вдруг не "закутите" (по-африкански) -- может выйти и великое. Я "Столпа" Вашего не понимаю (правда, и прочел не все), но все мелочи (и о Серапионе -- попалось) -- понимаю до глубины.

Кстати: о "градусах" святости: узнал (мельком увидел) женщину, которую 1) я, 2) Ал. С. Суворин (старик) и 3) моя падчерица (26 л., очень умна) признали -- в разных словах -- прямо "натуральным экземпляром святости". 6 человек живых детей, 1 -- ум., 1 -- выкидыш, 7-м -- беременна; лет 15 погружена с мужем в Евангелие; и гола, как девушка 22-23-х лет, и чиста, и невинна, и вся горит сиянием, просто удивительно. Ваш любящий, очень любящий

В. Розанов.

За "опыты" я себя ругаю не an und für sich {Сам по себе (нем.).}, а в отношении жены и кк. следствие обмана, притворства. Это ужасно. Если бы не это -- "велик я был бы перед Господом".

Конечно, Вы напишете мне последнее письмо: пишите его не торопясь, урывками, как

Плоды невольных искушений

И сердца горестных обид.

<28 апреля 1910 г., СПб.>

Ну, мой друг / недруг (и я стал чувствовать это) -- прочел Ваше "Лекция -- Lectio". "Свои" Вас осудят: "Рано начал, уже предлагает Курс"... "Мы скромнее начинали, сперва долго учились" etc. -- Изложение прекрасно... Но, должно быть, эго дух эпохи: стилизация? В медлительно-неуклюжих (по 13 строк предложение часто) строках, но точных, как "нам светским" не дается -- точно читаешь "благочестивые" писания Карпова (предисловия к диалогам Плат.) и проч.: вообще что-то специфически духовное и специфически академическое. Грешный, и я люблю стиль, и хотя сам никогда не "стилизую" (лень: ведь это работа), но у других ее люблю -- ведь это художество, хороший чекан, "старая позолота". Академистов же я, конечно, больше люблю, чем университантов. Такие "власы" и проч., похоже на "протодиакона" или Аполлона-Мусагета. И хороши (очень точны) Ваши "и", и (-- ....... --), вообще пунктуация. Я немножко влюблен в совершенную точность (=) печатания в отношении мысли под черепом.

Что такое Вы все о Крите говорите? Вот я ничего не знаю. "Боком" слыхал.

А ведь у меня есть критские монеты: "Кносса и Феста" (с крылатым -- особой формы) демоном или Ангелом (не тип Ники = нашего Архангела Гавриила).

Я -- через монеты -- тоже страстно влюбляюсь в археологию. Но монеты: "Кто их не знает -- тот не знает". --

Слушая -- в отличном чтении пожилого, хорошего священника, и мною очень уважаемого -- слово Иоанна Златоуста в раннюю обедню Пасхи, и слыша: "...придите все, и опоздавшие, и только намеревавшиеся"... "придите, люди 10, 11-го часа" "и постившиеся, и непостившися" -- что-то вроде слез тронулось во мне. В "каменном" древнем мире я думаю вообще не было таких слов, таких тонов... И древний мир все-таки как-то скучен... Нет интимного. А интимного нет -- и ничего нет, или как-то ненужно... Ибо все-таки человек гораздо более чем размышляющий человек homo sapiens есть несчастный человек -- homo miser: и что вот этому не отвечает... вообще как-то не очень нужно, или "не весьма нужно", как сказал бы ^{академист}/_диакон -- Христианство и Христос впервые открыли миру эти тоны, это нагибание человека к человеку, а в основе -- Бога к человеку.

Не будь недоумения с детьми, т. е. моего подозрения, что И.X. ненавидел детей как таковых, не как "учеников церковно-приходской школы" -- как же я отдался Ему. Но тут старая буря подымается, и я ли лечу вверх, тормашками, он ли -- не знаю...

Ну, Бог с ними, т. е. с этой мыслью.

Вот когда я думал о "приходящих в 11-й час" (все за заутренней) -- так было на душе хорошо. И как часто в минуты таких "специально-христианских" волнений,-- я вспоминал или "продолжал судиться" с Вами, и размышлял:

"Ведь вот это слово (И. Злат.) -- неужели же Флор, отвергнет,-- что "история христианства" бысть для того, чтобы его вместить или из себя его выдавить: что это есть вообще какое-то озарение -- души и всех мыслей человека -- выше которого... не то что нет, а не надо ничего. Конечно, П. Фл. не такой человек, чтобы не понять этого. Хорошо, это "an und für sich". Итак, мы оба плачем о слове... Но пока -- "музыка и литература": ведь в слове этом не прекрасное созвучие, а оно -- истина, т. е. "указующее суть". Словом, вот я его слышу и весь озарен; и что-то щиплет в носу... И у Павла щиплет: но отчего же...

Как-то печально договаривать. Тут друг / недруг мешает договаривать мешает "недруг", выросший из друга.

Бог, верно, отделил людей недаром кожею, шкурою, даже с волосами: крови (кроме как в супружестве) нигде не переливаются. Это -- не "Божий путь",-- "переливать крови"...

Люди, по Божьей мысли -- должны вечно оставаться отделенными друг от друга, разными; "заключенными в своей коже". Если "кожу сдерешь" -- получится "ободранный баран" -- зрелище неприятное, неэстетическое.

Не нужно этого.

Но тогда как же И. Златоуст? Неужто это только "литература", а не путь жизни?..

И вот опять сомнение, смущение и смятение.

Не знаю.

И в незнании опять: miser {Несчастный (лат.).}.

В. Р.

Атлантида есть дополнительный северный член к Африке: как Азия с Европою (сев. член) к Австралии, и Северн. Америка -- к Юж. Америке. Все члены по типу:

0x01 graphic

Словом: есть гармоническое, параллельное одно другому, развитие членов материков: в Америке -- оно равно, в Азии -- Австралии северный огромен, южный крохотен... Африка -- одна, ей соответствовал северный член, теперь исчезнувший -- Атлантида; она имела вид

0x01 graphic

Острова теперь (Аз. и Канар.) -- разорванный перешеек, соединявший Атлантиду с Гибралтаром.

Теперь доскажу о "недруге": припоминая тон и подробности Вашего рассказа о профессоре-алкоголике (Глаголев?), приходившем к Вам, я заметил, т. е. вот через год, что Вы просто сообщили о "факте" и что вот "бывает"... как на стене Кносского дворца нашли "краснокожего индейца с перьями": "точь-в-точь как в Америке". А "что из сего следует" -- это даже интереснее о Миносе, чем о профессоре. Связав это со словами: "Ни о чем я так не томлюсь, как чтобы осуществилась истинная близость людей" ("я в нем и он во мне") -- в Вашем письме,-- я подумал: "Не вечная ли это жажда сухого по дождю, холодного по горячему", "мокрого -- по солнышку": жажда контрастов -- а не продолжений, в сущности супружеская связь, связь сопряжений, conjuctio: как Вы сказали бы в Lectio, зайдя на эту "тропинку" и пожелав ее "вторично исследовать". И вот во мне зародился, из такого "друга" -- "недруг"... Я -- безволосый (борода не растет) -- Вы излишне-волосый, я -- красный, Вы -- бледный, у меня кожа маслянится (лоснится) -- у Вас сухая... И мы встретились и обнялись... Но потом контрасты -- должно быть, слишком интимного коснулись... и дальше "обниматься" просто неудобно. И Вы, осторожный, раньше меня догадались.

<8 мая 1910 г., СПб.>

<Приписка Розанова> Монеты "потрогайте"

(я тоже делаю) до 25-го мая

Монеты я Вам пришлю -- по одной -- может даже при этом письме. Об Атлантиде: "Атлантида -- была" -- писал в неведомом Вам "Ж. Иностранной Литературы" Булгакова (кокоточный журнал). Да было тяжело Ваше молчание и ужасно сложно по ощущению, которое во мне вызвало. Тут что-то глубже и нехорошее неделикатности, грубости. Ошибаюсь ли я, не знаю: но мне казалось, что после тех писем, какие я Вам писал (и там "самообличений"), никакой человек не вправе был на последующее отвечать молчанием, не став бесчеловечным: и вот это бесчеловечие я почувствовал в Вас, которое меня смутило, испугало, оскорбило, и вообще произвело глубокую смуту в моей душе. Только великая -- какая-то страшная и необъяснимая привязанность ли или доверие к Вам побуждала меня все-таки писать, когда было "хочется" (писать) и, конечно, ничего подобного я не допустил бы к другому человеку (Вы немножко не знаете и железа в душе моей, которое есть около воска). Но в конце концов я стал думать: "А он просто -- бездушный человек; умный, интересный, но без сердца.... черт его дери: просто профессор". Теперь я думаю, что это просто -- Армянское плоскогорие, где рождались такие длиннобородые и тиаристые тиграны (есть тетрадрахма), а не то чтобы "бородка клинышком", как у костромичей: т. е. просто Вы -- нерусский ("весь в мать", как и обычно с сыновьями). И самое Ваше чувство к России и русским -- "стилизация" и "музыка".

Тяжело было. Очень.

И теперь я думаю, что Вы боретесь и одолеваете, и не можете одолеть свою холодность, свое "безразличие". Отсюда Ваша тоска и буря: "Что делать с я". Везде "я", все "я". Мне кажется, истинно счастливым может б. человек только без "я": или с "я", переходящим в "ты, милый", "вы, они -- милые". Но тут дьявольский Ваш возраст: помню по себе, что между 17-26 годами для меня просто не было мира вне "я". "Я" все заслонило, все закрыло. Напор внутренних сил? Старость -- полубессильная -- как и испытания в жизни (Вами несправедливо презираемый "возраст") открывают совершенно новые перспективы, новые психические возможности: "я" становится вдруг, через перелом какой-то, абсолютно неинтересным, не любопытным, не дорогим; и пробуждаются или интерес к вещам (наукообразный ум) или (лучше бы) бесполезный интерес к людям, чаще всего -- через родство, или через поэтическое восхищение образом человека, ситуацией человека ("музыка" -- эстетика). Тут Вы просто мало жили и слишком замкнуто, и... думаю, довольно все-таки счастливо. Вам бы, при специальных Ваших муках, нужно "потереться плечом" (ближе узнать) такую породу человека, как моя Варя: она и еще ее мать (для меня то же, что для Вас старец Исидор) -- суть самые благородные, мною виденные, куски породы человеческой по какому-то спокойному, но вместе полному (абсолютному, во всех видах) отсутствию эгоизма, и по жизни, до того вобравшей в себя интерес или, лучше, горячность, теплоту к чужой жизни, к чужому лицу, что эта "чужая жизнь" вполне стала их жизнью. Это что-то удивительное в тонкости черт и оттенков, в чем (тонкость) и состоит вся суть. Я в 37 л. до того был поражен зрелищем этого не виданным совсем никогда, что.... "взял вот и женился". Мне казалось невозможным существовать духовно вне их 2-х: "Лучше умереть, чем без них". Вы ищете руководства, авторитета: если моральных -- то вот так или иначе, с Варей или подобным (найдете ли?) человеком "потереться бы плечом к плечу" (познакомиться, сдружиться). Лично я "всей суммой духа" обязан им 2-м: только меня "качает", а они никогда не шелохнулись. Не по бесчувствию, а "по доброте породы".

Тут я в жене своей (да и в матери ее) наблюдал такие вещи (именно по тонкости), что если бы рассказать все с мастерством Толстого -- вышла бы какая-то огромная сияющая, до последней степени трогательная эпопея. Все Лизы Калитины, Наташи, Татьяны -- просто никуда не годятся. Тут не увлечение мужа, а объективное наблюдение. Терпение, скромность, "взятие креста на себя" для другого... не умею сказать: все -- удивительно, удивительно; тут -- такая вера в Бога и особенно самая-то эта вера такая молчаливая, "про себя", такое прибегание к Нему, и иногда в таких полусловах... Но не умею говорить. Бог дал мне это увидеть, и довольно.

Просмотрев это много лет,-- мне кажется до того жалким все, что пишется о религии, о вере, об отношении к Богу: скучным, жалким, неживым; наконец даже по форме поверхностным. Странно: но и вся моя вера в русского человека {породу его) и (иногда) горячая к ней любовь вытекает из точного и подробного знания этих двух человек. Все прочее, встречающееся -- гибко, хрупко, фальшиво.

Ведь это удивительно: за столько лет ни разу не притвориться, не "сыграть роль", не "разыграть из себя"; как и не почувствовать: "Ах, если бы мне тоже" (что у другого: богатство, ум, положение).

И -- полное достоинство, временами переходящее (по обстановке, по окружающим) в суровую гордость.

При отсутствии всякой слепоты к мужу, детям. Ну, устал.

"Вася, у меня свет померк в душе" (при моих "глупостях" внутренних)... "Вася, самое страшное -- что я потеряла доверие к людям"... И когда улучшаешься (в душе) -- счастье заливает ее.

Сколько я от нее слыхал слов, в меру Иова,-- и того же смысла...

И вот она считает "мясную-денежную книжку", с таким старанием лица, где лавочник приписал лишние 13 коп.: и смотрю я на нее, которой совершенно не нужны деньги, и думаю: кому придет на ум, что эта считающая копейки женщина есть ясновидящая, не хуже Св. Терезы,-- есть (по уму) вполне великая женщина, но которого никогда это и на ум не приходило...

Но вся избитая...

Вся исколоченная...

Сомнением, шатанием почвы (я) под ногами...

Нет, не умею сказать: нужно прожить, нужно "пощупать руками".

Как-то она вся вот-вот готова перейти в "апокалипсический век": вдруг что-то "разверзется", какая-то "правда брызнет", и моя Варя вся замрет в невероятном счастье.

И как мне грустно, что я не с нею... Как вообще мне грустно о себе. О, ни за какие "опыты" я себя не судил бы, если бы через них не отделялся от Вари. Но мы на "разных берегах": и вот это до того грустно, грустно.

Как-то (в Кисловодске) сидим на концерте, в театре; вокруг занавеса "маски древности" (лепные):

-- Вася, мне кажется, когда я буду умирать -- у меня лицо сделается такое же, как вот так вокруг (до последней степени ужасное, испуганное).

Я захолодел:

-- Тогда тебе, Вася, все обо мне откроется -- и ты узнаешь, каков твой дружок.

Все это ужасно страшно.

И я теперь сижу и дрожу.

И нельзя вернуть прежнего, нельзя чтобы "пережитое-было не пережито".

Вот, я думаю, корни религии: куда же мне пойти? Тут Бог нужен. "НЕ МОГУ без Бога".

В. Р.

Какие глупости, что Вы боитесь, что я напечатаю Ваши письма; это был faèon de parler {Манера выражаться (фр.).} сказать, что они важны, интересны: но ведь это неделикатно без позволения печатать чужие, да еще конфидентные письма, и я не такой "сапожник", чтобы это сделать и ни в отношении кого этого не делывал. Тут Вы ошибаетесь и просто "с ума сошли".

<1 июня 1910 г., СПб.>

Дорогой П. А.: был здесь Ельчанинов и такой свинья и прощалыга -- звонит ко мне от Тернавцева, говорит: "Буду" "или в пятницу", или "в субботу", или "утром в воскресенье": и "по-русски", конечно, надул. Черт с ним. Передайте ему, чтоб больше он никогда не смел "звонить" ни в мой телефон, ни в мое сердце, ни в мою дверь. Ненавижу коварных...

Но он мне сказал и по телефону нечто грустное о Вас. И захотелось мне Вам сказать что-то теплое, чтобы Вас успокоить или облегчить. Именно он сказал, что Вы "все тоскуете"... и на вопрос -- "не находя друга, близости". Сперва я выругался в душе: "Какого ему еще друга, кроме меня: кажется -- я такой друг", "вот все раскрыл о себе". Но по исходе минут я стал думать: "Да ему нужно не к нему расположение, что я ему даю: а свое к кому-нибудь расположение, в сотворении которого он неволен, как всякого fatum'а. И мне стало... не то чтобы жаль Вас, а как-то лучше, больше: я ощутил боль за "моего тоскующего Флоренского". Тут, конечно, много значит молодость Ваша: молодые годы -- всегда годы "безотчетной тоски". Помню, лет около 27 и позднее я все думал о "пещере на берегу Москвы-реки", и -- жить решительно не хотелось; и вместе далекое будущее, "через 30-40 лет" -- ужасно манило и почему-то казалось "в лучах".

Ну, Бог со мною: о Вас. Я знаю, Вы благородный человек (?) и потому буду "хорошее" рассказывать о себе, в "утешение благородному человеку". Может быть, грустные мои "опыты" {Кстати, м. б., Вы не совсем их поняли: ведь я никогда ни с кем не совокуплялся, и как-то внутренне "твердо решив", что моего fall, ни одна женщина не коснется и не увидит -- выдержал это. И Бог поможет, в этой "метафизике". Я же иногда. Все же головная-то метафизика -- жизнь, generatio <рождение> иная.} и не без морального плода... Что-то светлое-светлое прибавилось в нашу жизнь после них; конечно -- постоянный внутренний упрек, постоянное раскаяние -- сделало речь мою ласковее, глаз -- зорчее в "предупредительности", и проч., и проч. И жена так радуется и счастлива. Если бы Вы знали, до чего она любит меня, и "всякую капельку ласки" сберегает. Ничего не потеряно из маленьких "знаков любви", ни одна пустая записочка, ни один вложенный в письмо цветок-былинка.

Большая вещь -- семейный опыт. Мне грустно, что Вы "такой бы возможно великий" начали с проститутки... Боже, какой это грустный опыт. Но так всегда монахи: порицают брак, а сами из него видели только какую-то "бабу на заднем дворе". И что Вас толкнуло, какой бес, какой холодный и бессильный бес? Тоже "любопытство", как меня? У Вас не могло быть напора сил, "нетерпеливого желания". Простите, мой добрый, что я пишу Вам эти "сырые слова". Так вышло. Я жалею о судьбе Вашей: что именно в идеальной привязанности к достойной девушке Вы не раскрыли себе "святой плоти", о которой так хорошо и верно писали мне.

Ho-

Все уляжется...

Помните у Пушкина:

Не пылит дорога,

Не дрожат листы,

Подожди немного

Отдохнешь и ты.

Великие вещи открывает семья: и тут какой-нибудь уголок, какая-нибудь минутка -- и рассыпаются снопы света, благородства, деликатности. Ах, грешны-грешны монахи, что ничего-то, ничевохонько они в семье не поняли, и так ее осудили. Что осудили -- Вы против этого не спорьте "по личным примерам"; "говор веков" заглушает Вашу "премудрость". Прощайте. Целую.

В. Розанов.

<3 июня 1910 г., СПб.>

Помните, однако, и этот вечный припев Талмуда и коренную мысль Ветх. Завета: "Ничего нет дороже жизни, самого бытия человека,-- для Бога", и след., "для наших рук" ничего нет священнее", "некасаемее" как эта наша жизнь. И "кто касается ее, отнимает ее у другого, у себя" -- Противник Богу; "Апостат". Самоубийство -- страшный грех; увы, в "христианской меланхолии" довольно обычный.

Буду Вас слушаться (а Вы -- меня относительно само-смерти)... Как хотелось бы мне прямо посмотреть на Христа... Ведь по устроению души я -- "кроткий христианин", без прикрас, без ломанья, "по-настоящему". Только христиан и люблю, с ними говорю, общусь, беседую; "язычники" мне совершенно чужды; и "нищенка" мне дорога, а на Аполлона Бельведерского я смотрел в Ватикане и думал: "Как скучно... и холодно и МНЕ вовсе не нужно".

Но неужели же аберрация все, что "узелок к узелку" у меня связалось о Нем за 10 лет, связалось "само собою". Ах, если бы мне говорить в корень всего,-- доброту и простоту Его... Ведь мой пафос отрицания -- моральный. "Не хочу злого, ненавидящего".

Ну Бог с этой моей печалью. "Поверю печаль мою Господу -- и пусть ведет меня не куда я знаю, а куда Он знает". Все же я думаю, что и Давид в спасенных: а ей-ей часто я сознаю себя = Давиду (даже есть индивидуальное сходство, как и в судьбе: не смейтесь).

Неужели обман, что я беса не чувствую, т. е. что его во мне нет? Всегда я чувствую, что "Бог ведет меня за руку", и ей-ей не как аллегория. Осязаю. -- И -- верю.

Из "судьбы Вашего рода" мне, напротив, кажется, что Вы-то, "старший (теперь) в роде" и искупаете πρωτος ψευδς {Первая ложь (греч.).} "непослушание Филарету" и выход на "духовный путь". Что, по моему, само слагается в Вашей судьбе -- то это "сесть Старцем" в д. Ивоилова: слагается и уже почти сложилось так прекрасно, что нечего и поправлять, а надо только "продолжать славно шествовать". Простая келья, монах вне монашества, "духовный" без мундира, советник, друг, руководитель,-- и "светлый ум" в Академии, м. б.,-- исключительный ум, "даже больше Кудрявцева и Ал. Введенского" (кажется, "не очень") -- конечно Филарет большего не ожидал от деда Вашего.

Это так ясно. Почему Вы не видите этого ясного пути. "Ищу рукавицы, а обе за поясом".

При Вашем = винкельмановском (бесспорно был "s") чувстве античности, при раздельном, ясном языке (Lectio), значительной энергии в слове (много пишете), полной зрелости уже в 30 лет, без молодых "ходульностей",-- и, что "Божий перст" -- при благородном, вполне удивительном "s", закону коей Вы явно подлежите -- при всем этом Вы являете собою сумму таких благоприятностей в смысле судьбы, света, будущности, как этого решительно не приходилось еще наблюдать. Мне неприятно только думать (и видеть), что Вы излишне самолюбивы, как Зораб ("Рустам и Зораб"): Ваше "брошу все" или "брошу и умру", "разобью звезду" -- хвастовство фабричного "красненькой", которую Вы получили от роду и "вот возьму и разорву на глазах всех", "пусть дивится народ". Это ниже Вас. Это ниже Вас и просто "как в 12 лет". Простите за эту "Троицкую березку", коей я тоже секу Вас.

В данных реальных Ваших -- решительно ничего нет "к смерти". Иное: неопределенная тоска, мука, грусть. Простите, я никак не могу в это "со страхом" войти: ибо все это пережил в Ваш именно возраст. "Не хочу жить", "не хочется", "не могу"; "уйду в пещеру на берегу Москвы-реки": и преспокойно вышел "литератором", звание довольно пошлое.

Но и я чувствую, что "не только же литератор", а вот -- и вся история с Варей... И Вы будете "не только "профессор", а -- Флоренский, "наш Паша", "наш (общий) Павел из Троицы".

Как мне нравится и дорого, что Вас заинтересовали монеты. Здесь, подлецы, никто не интересуется. Даже "посмотреть" лень (и Мережковский). Просто подлецы "русские". -- Ни капли в них Фригии, все -- из Обломовки. Я Вам буду присылать, то на просмотр, то -- вовсе (дублеты). А ведь я Вам нарочно не объяснял их, чтобы Вы предварительно заинтересовались:

1) 72 хальк. Сова. Rv. Звезда в серпе молодого месяца.

2) Cnossus. Хальк. Бык (Зевс) скачет влево, унося на себе Ио -- Европу, сидящую на нем боком, и которая держит на себе покрывало: внизу символ-дельфин, головою вниз. Образно: План лабиринта; звезда и

ΚΝΩ Σ Ι Ω Ν

3) Крит "in généré" (т. е. монета, выбитая от лица Союза всех критских городов) -- при Адриане. Портрет Адриана. Обр.: Жертвенник маленький, с перехватом; на нем "языками" пламя; над ним -- диск

К К

4) Гор. Фест. Волк (животное посвященное Аполлону. ФАIС Обр.: Кабир -- крылатый. Мне он пластически (движение) более нравится, чем юноша следующей монеты).

5) Полиримниум. Гол. Аполлона? Гелиоса? en face. Rv. Аполлон идет, держа в протянутой руке предмет неясного значения, в левой -- длинную пальмовую ветвь.

Прилагаю в подарок 2 дублета.

1) Пантикопея. Гол. Аполлона. Обр.: Колчан для стрел (с крышкою). Остаток подписи ΠΑ;ΝΤIΚΟ

ΠΑΙΤΩΝ.

2) Птоломея Евергета: Гол. Зевса. Обр.: Орел. Перед ним городской герб города Тира -- палица Мектоарга. ΠΤΟΛΕΜΑΙΟΥ ВΑΣΙΑΕΑΥ. Чеканен в Тире (принадлежал Птоломеям в это время).

<Приписка на предыдущей странице>. Еду в Наугейм. Уверен, что Вы во многом "исцелились бы", подружив с Варею. Как и мне она была источником громадного... "улучшения".

<28 августа 1910 г., СПб.>

Дорогой П., наш дом постигло великое несчастье: жену разбил паралич. Ах, сколько горя, какое недоумение о мире! Такая тоска, смута в душе. Ездили в Наугейм (наконец-то собравшись с деньгами), "воскресла", успешное лечение, и 2 ¹/₂ месяца проведенные без забот. Как она, милая, всем интересовалась!! Не забуду ее вопроса, да и вы поймете. В Глиптотеке любуемся на Эгинские мраморы (копия в натуральную величину): я рассказываю, как англичане все к себе перевезли, и проч. и сказал: "Лет за 300-400 до P. X.". Ничего не сказала. Потом, когда объясняю уже другое, она прерывает: "В котором году это было, Вася?" -- "Лет за 200" (о портретах греков). -- "Ты не ошибаешься?" -- "Нет". -- "Постой, Вася, я ничего не пойму: -- да ведь до И. Хр. ничего не было"... "Ну..." -- "Т. е. было... были дикие люди: как же это?". -- Она была поражена достоинством лиц, об этом мы говорили, как и о том, что теперь нет лиц. -- "Нет, Варя, много было до Хр.".

Ах, как грустно, Павел: что это? Почему я не хвораю никогда, такой черный и мелкий: а она не выходит из болезней (3 операции, воспаление сердца, вот теперь паралич). Ах, П., как страшно жить, как тоскливо.

Степень и красота ее веры -- неописуема. Вот как Вы любуетесь, "как эллин поставил ноги" (на монетах) -- я любуюсь столько лет ее молитвой, ее всем. Ее странной деликатностью в вере -- иначе не могу назвать. Только болезнь так может научить вере: Вы знаете болезнь -- это нечто безысходное. "Муж не поможет, дети не помогут". Кто же? Что же? И врач так медлит... И я не забуду, как купленную 10-копеечную карточку Иоанна Кронштадского (правда, б. великий старец) она прижимает к голове (голова болит), прижимает к сердцу (в груди давление),-- и так держит, держит, часы... "Цепляется". Ей ли было не помочь?! Ах, какое недоумение.

Ужасно, Павел, жить в мире.

Дети б. в Полтав. губернии, и попросили маму убрать квартиру к их приезду. Мы поспешили вернуться, и она обычно "до упаду" убирала комнаты, перетирала мою вонючую библиотеку, вешала мои (ей столь ненужные) картины. Наконец вот день, когда они "могут приехать" (канун приезда, оказалось). Я занимаюсь, она входит и говорит:

"Я совсем как дурочка: вычистила полки, одела белое платье и выхожу на балкон -- точно они должны вернуться из Александровского сада (обычное их гулянье): да ведь они на вокзал приедут". Это "вычистила полки" для встречи детей -- я никогда не забуду.

Скажу о Варе моей: не имея самого подозрения о том, что такое кокетство -- она всегда любит быть свежа, чиста, и чтобы "лиловый бантик б. к цвету рубашечки" (сегодня надела и указала мне,-- а почти недвижна в постели). "Анархии" в костюме или комнате она не выносит, как и мой табак ее "донял".

Ну, и приехали дети, назавтра. И -- дети как дети -- разбежались по своим комнаткам и занялись разбором своих жуков, камней, сушеных трав и вечных "открыток"... Маму мало почувствовали,-- разве 2 старшие. Но она была счастлива. Еще "завтра", садимся и пьем кофе.

Кончили все. Вышли из-за стола; я докуриваю папиросу. Варя пьет последнюю чашку и поперхнулась.

Задержала чашку в руках и откашливается. Старается откашлянуть крошку хлеба, попавшую в дыхательное горло. Но так все спокойно и размеренно, что я, чтобы не мешать ей "справиться", встал и прошел в кабинет к письменному столу. Это ("крошка в гортани") нередко у нее бывало, она никогда не испугается, не растеряется, и справлялась в 2-3 минуты. Прошло минуты 1 ¹/₂ -- 2, вбегает бонна в кабинет, и говорит: "В. В., подите к В. Д., с ней что-то случилось, я не понимаю. Она не может откашлянуть крошки". Вбегаю. Варя бледная, глаза как будто тусклые. "Варя, что с тобой, не бойся". Не отвечает, смотрит на меня. Взгляд притупленный. "Боже, что с тобой". "Проглоти корку хлеба". "Кашляни". Ничего не отвечает. Я бросаюсь в комнату старшей дочери (26 л., от 1-го мужа), "Шура, с мамой что-то случилось". С воплем и вытаращенными от ужаса глазами она вскочила (еще лежала в постели) и бросилась в столовую. "Мама, что с тобой! Мамочка, мамочка, доктора!". А Шура бедная ("завтра" после приезда, замучилась с детьми, учила их) лежала дольше обыкновенного в кровати, и смотря на чистые потолки, думала: "Какая милая наша мамочка, как она все вычистила к возвращению нашему",-- говорила сама потом. Берем под руки и она не идет, и мы волочим ее в детскую (самая "воздушная" комната), кладем перед балконом, растегиваем лиф, спускаем юбки. "Дыши! Не бойся! Сейчас доктор".

Никаких докторов! (Телефон): 10 ч. или уехали на практику или не вернулись с дачи. Эти ¹/₂ -- 1 час мы с ума сошли!

Но собираются, схваченные швейцаром, 3 жидка. Решение: "Горло свободно, но рука и нога недвижны: У нее паралич, или от кровоизлияния в мозгу, или от пробки в жиле мозговой (эмболия, тромбоз). Вообразите, я обрадовался: так значит не задохнется; сейчас, вот в эти ¹/₂ -- 1 -- 1 ¹/₂ часа!

Ах, какой ужас, Паша.

Сейчас все дети уехали на могилу Иоанна Кронштад.; это вчера еще вечером собирались, и когда "отложили до сегодня", я извиняясь говорю ей.

Она отвечает: "Мне все равно"... "Не могу молиться". Бессильно: "Ну, что я делала... Молилась всегда, как горячо молилась. Послал Бог отдохнуть: когда-то собрались! Нет -- удар опять...".

Но сегодня, она уже повесила любимую карточку (И. Кр.) опять перед собою. Только сказала, чуть-чуть сидя (у нее язык заплетается, невнятно):

"Какой-то рок я чувствую"... "Только что только выползешь на краешек из гроба, в чуточку и вздохнешь -- удар и опять свалит туда же".

"Я чувствую, что я вся в руках Бога", "но что это?".

У нее чувство: "Я в руках Божиих" до того сильно, что она от этого никогда не растеривается. "Я знаю, что со мною Бог, и он меня не оставит". Это всегда у нее.

И вся беленькая... Такая раздавленная, кроткая... Отнялась левая половина, т. е. "закупорка" в правом полушарии".

В. Розанов

Подите в церковь и помолитесь о Варе, хорошей молитвой. Как мне дурной представляется вся моя жизнь, вся моя личность (Вы были правы, не отвечая мне).

Только Вам надо было повзыскательнее говорить со мной. Есть какая-то мера "строгого и доброго" и ее знают одни праведники.

<20 сентября 1910 г., СПб.>

Ну, ну: 4 недели не спросить: "Как! Что?". Я б. уверен, что Вы не вернулись из Тифлиса, и уже хотел спросить Тареева, где Вы? Оказывается -- Вы там, у Троицы.

Боге Вами...

У жены -- паралич, слава Богу -- временный: эмболия (закупорка кровеносного сосуда) в мозгу, связанная вообще с болезнью сердца (4 года назад у нее) и перерождением сосудов, происшедшая внезапно и беспричинно (по докторам): "Может -- быть, а может -- и никогда не быть: у нее -- случилось". В просторечии именуется: "удар нервный" (= мозговой), по словам медиков.

Теперь лучше: 4 дня вывозим на кресле из спальни в мою комнату; очень трудно провезти туда, мебель и узкие двери...

Пили кофе: поперхнулась. Я чтобы "дать прокашляться" вышел (она нередко "поперхается"). Вбегает бонна: "В. В., войдите в столовую -- я не знаю, что-то такое с В. Д.". Варя -- сидит, молчит, и смотрит по сторонам. "Что с тобой, Варя? Варя, что ты? Откашлянись". Молчит. Спокойная, вялая.

В ужасе бегу к Шуре (старшая дочь, от 1 мужа): "Шура, с мамой что-то случилось" (она накануне с 5 детьми приехала из Полтавской губернии). С воплем и выпученными глазами она вскакивает с постели ("потягивалась" с дороги) и кидается в столовую. То же: "Мама, что с тобой",-- и молчание.

Мы уверены (абсолютно), что крошка стала в горле и она задыхается, умирает.

Прошли как смерть 30 минут; к швейцару -- "за доктором", к телефону, по знакомым врачам: "Никто еще не вернулся с дачи" или "уже уехали на практику". "Боже, помоги, Боже, что делать. Боже, да Боже же: как Ты не поможешь". Тащит швейцар (умный) с улицы 2-х докторов, и 1, "запасного жиденка" удалось "застать дома" (по телефону): все -- жиды. "УВЕРЯЕМ вас, что проход в горле у нее свободен... Но у нее что-то с рукой". Да: видя, что "задыхается" мы схватили ее под руки и тащим-волочим в детскую (светлая и большая, лучшая комната). Не идет сама. "Ну вот, как умирает". Сняли юбки, кофту, в сорочке. Раскрыли окно-балкон.

Доктора: "У нее произошла без сомнения эмболия, закупорка кровеносного сосуда в мозгу". Я был рад: "Значит, сейчас не умрет"... Можно думать, бороться. Страдание, но не смерть.

И когда прошли дни...

Да: прошла великая смута о Боге. Она все велела молиться. Да сам хотел. Молюсь, и сам не знаю кому? Как! Молиться так нужно: а "прежние мысли" -- куда же их деть, нельзя обратить в "нерожденные". Шура (старшая дочь) говорит: "Папочка, какой же у Вас ужас в душе, если вы почти сатанинством называете все то, чему "вообще молятся" и в то же время вот теперь имеете помолиться туда же". -- "Отрекитесь, папочка!". "Перестаньте писать"...

-- Да, Шурочка: но я ничего не понимаю.

"Не понимаю" -- ужасная смута в душе, из которой не могу выбраться. Не "не хочу", а не могу.

Сам -- кроток. Тих, "богобоязен".

А -- 1-й бунтовщик.

Положение, а не душа.

В "душе": только бы молиться. Ничего не знаю выше, как жить в безвестности и "только с Богом". А на деле -- суета, и бури, и печать, и все.

Но это -- положение. Корабль без парусов и труб, треплющийся где-то среди океана. "Как, что? Почему?". -- Темно. "Бог привел"...

Судьба. Бог поставил в такое сочетание, что "борьба уж вышла". Бог что-то хотел поправить через меня; указать людям "зло и неверное": и вот бросил меня "в это сочетание волн".

А "там" (в истории) "будет видно". Все ложное -- и забудется, истинное -- принесет "нужный (Богу) плод".

Вот взгляд мой на себя и "свое".

Стал молиться с принуждением (Бога): "Господи, если я так хочу всем добра, никому зла не желаю, не допускаю в мысли, не мог бы причинить: то сделай же Ты, безгрешный, святой... Не можешь не сделать... Должен сделать...". "Сделай! Сделай!".

И все такая магия? Гипноз? Истинное в религии?! Когда смотрю на лампадку перед образом (древние светильники, древние и всемирные) -- "Бог близок", "я счастлив", "мир в душе", "кому-то молюсь".

Все молитвы -- к Богу? Неужели это сомнительно? Который-то Ангел (греческий? Товии? Св.Серафима?) -- "отнесет мою молитву к Богу Единому Сущему".

Без эт. "Един. Сущ." я не мог бы жить; не живу ни одной минуты. Не представляю как бы жил. Удавился бы. Сошел с ума.

Он у меня "всегда за пазухой": и -- "за звездами". Везде -- во мне. Над миром и "мой".

Будет.

Без "беляночки" (жена) -- нет меня. Ах, как хотел бы я сказать всему миру: "Что вы думаете, гадаете, сомневаетесь о "Розанове" (критика): "Розанова" -- нет. "Есть" кто-то за ним. Молчаливый. Грациозный. Весь поэзия и смысл. Весь дума и вдохновение. Вот "это" он только ловит, чует, прислушивается; вдумывается в "поучение", ему открывшееся -- и тогда пишет.

Без нее -- нет меня, как литератора; нет -- как ума и как силы. Ничего нет: но когда она -- за мною: я -- всесилен.

Не боюсь.

Вся моя жизнь и "сочинения" направлены "по кончику ее носа": как при наводке ружья (прицел) и в корабле (руль, компас). И без нее -- мне просто не о чем было бы писать. Не только бы не было "интереса", но и, главное -- темы. "С нею -- бесконечная".

Вот история "моего отношения к церкви".

Да: на днях, она говорит:

-- Вот, Вася, видишь -- рука: она мертвая (паралич): сейчас дай мне обещание, что ты никогда не будешь говорить против церкви -- и я тебе говорю: Бог сделает чудо -- она (рука) двинется.

Я весь закипел негодованием... к церкви (сейчас объясню, почему).

Еще говорит:

"Нет, Вася: ты помнишь как мы ходили около Введенской церкви (знакомясь, дружась, узнавая друг друга: церковь vis-a-vis с их домиком в Ельце): так и кончим жизнь, как начали -- около церкви. Перестань спорить с церковью. Она святая"...

И опять -- еще сильней негодование...

Не из "Песни песней" началась и наша любовь. Да все "русские любви" вообще не "фригийские", не из "очес" и "щек": все -- из грусти, "неудачи", "несчастия" и скорби: и когда люди начинают "прижиматься друг к другу", чтобы "хоть в вдвоем спастись". "Как-нибудь"...

"Национальная" любовь...

Она "отдалась мне" (до брака), когда узнала, что я "импотентен" (моя иллюзия, моя мечта, мой "страх"): тогда-то, чтобы "поддержать гаснущие силы" (мужчины) и, во-вторых, меня "утешить", "ободрить", она и сказала: "Вот -- я твоя, и, кроме того, кроме тебя, я никого и не буду любить. Мы -- муж и жена".

Дело в том, что я б. некрасив и урод и около 40 л., когда мы "встретились", и "все ходя около Введенской церкви" она рассказала -- поэтичнейшую и страдальческую -- свою жизнь с I мужем (чистая любовь, препятствия, лишения должности им -- при бедности -- медленная слепота и смерть 29 л., ей -- овдовела в 21 г.).

И все ходила -- далеко -- на могилу. Зимой. "Кой в чем". И мать ее -- все плакала, видя слепнущего мужа дочери.

И все терпели.

Они всегда и все терпели. И все молились. "Без надежды на Бога я бы не жила" (ее мать).

"Как без Божией помощи? Схожу в церковь -- и опять на неделю сил" (ее мать). И бежит до звона.

А дочь-вдова 26 лет,-- вся невинная и белая, с чистым звонким голосом, изящная и оживленная и как-то "вдалеке от всех" (подруг)... с нею дочка 6 лет, беленькая и востренькая (Шура).

Она мне рассказывала жизнь, а я ей не рассказывал: она -- знала, как и все в городе. "Не симпатичный, угрюмый учитель (гимназии), написавший огромную книгу ("О понимании"), немного сумасшедший, ходит летом в калошах и в меховой шапке в мае, п. ч. забыл или не знает, что тогда уже покупают шляпы".

"Брошен женой. Спит под енотовой шубой. По воскресеньям играет в карты у Клушина. Смеются над ним. И ученики не любят. Урод и, должно быть, ничтожество".

Ну, дальше, больше... Слушаю ее: вот бы "подруга моих дней". -- "Как она чиста! Как вся хороша! Как вся благородна...".

Дал бы обещание, по смерти 1-й жены (очень старая, брак-фантазия и тоже "по страданию") жениться; да ведь я и импотентен...".

Импот. образовалась от "перегорелости" чувственности "под енотовой шубой", как я думаю, все "перегорает" у решающихся на "пустынный подвиг". Думаю и чувствую: "Встанет"? -- Нет, не "стоит". Ах, я боюсь, что он вообще "не встает"... И он "не встает"... Дни, недели... Никогда не "встает". Шевелю -- не "шевелится".

Страх в душу. И он "окончательно не встает".

Подкрадываюсь к ней (в смертном смущении и тоске): "О, Варя: как бы я хотел быть только твоим мужем, и ничьим еще... Всю бы жизнь... Всю бы душу...".

-- Ну, ну! Ну, да...

-- Но ведь я...

-- Что?

Молчание...

-- Варя, от болезни или от чего, от "невольной неженатости",-- но я если и "мужчина", "может быть" -- то "лишь с краешка"; на год -- два -- три... Ибо все уже "кончается" и теперь я "вообще не мужчина": не знаю, не понимаю. Но когда мы переждем 1-ю жену: наверное в то время уже не буду мужчиной.

В такой тоске, как умираю.

"Вася, мне надо подумать. Ты пока не ходи к нам, а я буду одна и буду обдумывать (у нее "идет мысль", а не "взвешивает все").

Видимся опять.

-- Ну, вот. Это, конечно, тяжело... Не будет супружества, а ничего. Но вы меня любите, я вижу. Вы только будете обо мне думать. И я обещаю быть вашею женою и ни о ком не думать. Эти дни я выверяла, смогу ли я быть вам верною, любить вас до конца при этих условиях -- и решила, что могу.

А я все, от страха, трогаю "импотентность"... "Будет ли на два года?" -- "Может уже теперь все кончено?"... Но если без женщины не "встает": может "встанет" с женщиною... Когда целую? когда обнимаю? Когда трогаю "перси"... и я, почти держа руку "в кармане" ("отвердевает" ли?), стал физически ближе и ближе к Варе. По глупости я не знал, что "страх и забота, неуверенность в потентности -- производит импотентность". Но это я теперь знаю...

Да и слова мои: "Угасло все должно быть от невольной безженности" -- толкнули и зароили рои мысли в ней.

"Я его должна спасти".

Пошла "русская любовь"... Когда я ее 1-й раз взял за "перси", она мне написала записку, 15 строк: "Как ее мать учила быть чистой" -- и я б. до того поражен этими невинными словами, что, залив в воск и зашив в тряпочку -- до сих пор, с крестиками (все "памятки") ношу на шее. И вообще для меня Варя -- "религия"... Все "лучшее и чистое", что нашел в жизни, встретил на земле, кто мне б. послан Богом, чтобы "научить и вразумить"...

Так и "произошло все"... 1 ¹/₂ месяца б. "импотентен", ¹/₂ импотентен, "чуть-чуть", "наконец -- да".

Забеременила.

Ужасы. Мать ее мне давно сказала: "Мне -- на всякий случай говорю вам, это дело иногда минут -- легче живой лечь в землю, чем увидеть свою дочь павшей".

"Известно -- провинция".

Ужас... Произошел выкидыш. На "ходу" и все течение его провела "на ногах".

Деверь (брат мужа) ее и говорит:

-- Да я Вас с В. В. обвенчаю...

При отце своем, старом "консистерского типа" и "величавом" протоиерее!..

-- Как же, когда он женат? (он).

-- Да вы, папаша, помните канонический закон; священнику нужно знать одно, по свободному ли желанию вступают в брак венчающиеся? А все остальное государственные прибавки и требования, до которых священнику собственно нет дела.

-- Так-то так...

-- Ну, и очень просто. В. В. уплатит мне 1000 руб., и я обвенчаю в моей Калабанской церкви (приют, летом -- "все пусто и заперто"). А венцы возьму из вашей церкви и заранее, под рясой, пронесу туда.

Огромный. Саженный. Любовник красивых прихожанок. Хохочут. Весельчак, "душа парень", жил -- "при благосклонном сочувствии мужа" -- с женой купца, и (как потом открылось) на глазах жены, испуганной и молчаливой, и купца-мужа -- устраивал с нею (женой купца) оргии.

Любим "всем городом". Умен и так остроумен. "А уж смелости"...

Варя прибегает к матери: "Вот что Иван Павлович сказал".

Мать на неделю слегла. Смущение, недоумение. Нерешительность.

Пошла к от. Ивану ("высокий седой священник" -- мною описанный в конце "Легенды об Инквизиторе" Достоевского) и все "сказала на духу" и спросила совета... А Ив. Павл, ему -- дальний родственник. Задумался. Молчал.

-- Все бы ничего... Да зачем эта 1000 р. тут примешалась.

Она:

-- Такое большое дело. И страх. И это -- просто как укрепление в силах.

Дал благословение.

А уже вечером Ив. Пав. ко мне приходит. Спокойный. Твердый. Хоть бы крупинка страха в глазах:

-- Я вас повенчаю. Записей не будет. Только сверх 1000 условие: немедленно переводитесь в другой город (служба) и уезжайте. Уедите -- и забудут. Без этого -- толки. Что, как? И может раскрыться.

-- В "непостный день" (соблюл это) гуляйте в городском саду. Я к Вам выйду. И пойду с вами как бы показать мою церковь. Запремся. И я обвенчаю.

Мать (ее) ему:

-- Только Вы, И. П., не молебен им справьте, а чтобы полное венчание.

Смеется.

Гуляем. Яркий майский день, 12 ч. Смотрит из окна. Улыбается. Выходит. Ведет. Спросил у сторожа ключи. Мы ни живы, ни мертвы. Я в сюртуке (при "параде"), она в белом платье. Вся невинная и торжественная. Глубоко серьезная. Несет сторож ключи. Отворяются двери. И он -- так медленно и гремя запирает их. Я с ним ("из вежливости"): оборачиваемся -- стоит моя Варя на коленях перед иконой (в "сенцах" церкви) и так горячо, со слезами (у нее не глаза, а все лицо плачет)... На движения наши встала, вся великая и покойная...

Зажег он все свечи. Все ничуть не торопясь. "Теплота" приготовлена. До сих пор не помню кто "держал венцы"... Все вообще как сон и замороженность.

"Ну, теперь выпейте теплоты"...

Сам читал, произносил и пел, "за попа, дьякона и дьячка".

И сказал, кончив, с амвона:

-- Вы знаете, что жена Ваша ничего от вас не имеет {Т. е. "записи" и "официального положения".}. Вся крепость ее -- только в вашей душе. Сберегите ее"...

Немного больше, сложнее. Хорошо сказал -- и было это "настоящее". Варю он как и "протоиерей"-отец и все "их родства круг" -- любили и уважали и "желали всего доброго". Вообще она удивительна по пробуждению всех доброты к себе: как и сама "плачет о мире".

И вышли. И запер церковь. На всю жизнь я ему благодарен, и никогда его не судил "ни за что" и вот только невестка его -- года 3 назад -- рассказала об "оргиях".

А так -- "весел и любил".

Скушал редиску после тифа и ум., года через 3 после венчания. Отнюдь не думаю, что "наказание Божие": и вообще что наш брак "должен быть" -- это для меня, "нерушимая стена" веры.

Брак этот мне все открыл. Всему научился. Варя стала для меня "книгой закона".

Вы -- мудрость ("мысли"). Я -- тоже. Наполеон -- сила, лев. Цари суть "царственные особы"...

Но это все -- не главное.

Главное -- "прелесть души человеческой". Так, необъяснимая, неуловимая.

В чем, где, как?

Во всей жизни, в целой жизни.

От зачатия (мать ее "вымолила", дав обет, у Варвары Великомученицы -- в Киеве -- и зачала по обету, и беременная ею -- ездила (на лошадях тогда) благодарить ее за исполнение. Она б. больна много лет "непрерывным выкидышем",-- и вот "если зачну и доношу -- назову для Тебя "Варварой") -- рассказ мне. Она и есть, и я верю "богоданная".

Я подозрителен. Недоверчив. "Еще в Ельце" б. мизантропом и ненавидел и презирал людей ("трава", "сволочь"). Она мне все вернула. Она зародила во мне бесконечное движение к людям, которое вот только "революция" стала покачивать.

Вот нынче за границею я увидел в ней столько ума (при "неведении" истории и культуры), что это просто что-то мировое...

Ее деликатность...

"Никого не обидеть"...

Ее тонкость и молчаливость, напр., в "поле"...

Никогда не "позовет": через 20 лет брака. "Что же ты не пришел вчера: я так ждала"... -- "Да отчего ты не сказала, Варечка: я сидел с монетами". -- "Совестно было"...

До сих пор (45 л.) она вся стыдлива и застенчива... И при стольких детях -- совершенно невинна и чиста...

Ее терпение.

Приду я в церковь, здесь у Введения (никогда не запирается, "чудотворная икона") -- пустая она почти часов в 11, в будень... И пройду потихоньку... Кончилось. Все выходят. Она стоит все и молится. Горячо-горячо. Готовилась к операции, сказал доктор. И я стою за нею весь похолодев (страх операции) и умилен...

Да мало ли.

Карточка Иоанна Кронштадского в 10 к.: и жмет-жмет к груди (боль в груди, миокардит).

-- Нет исцеления (от медиков): Ты помоги...

Да и много-много: я видел веру, вот у себя в дому, видел молящуюся...

Я за монетами, или -- пишу статью. С утра. Обертываюсь: сидит она в кроватке и читает -- весь заложенный акафист Скорбящей Божией Матери. Один -- печатный, еще -- Серафиму Саровскому, переписанный на машинке мною... Еще "Житие Серафима"... И она все с ними "копается"...

За границей:

-- Ты говоришь, Вася, что эти статуи до Р.Х.

-- Да...

Молчит.

Потом.

-- А ты не ошибся, Вася? Почем ты знаешь.

Привожу доказательства. "Да и вообще это известно. Наука".

-- Не понимаю я. Как же, ведь до Христа ничего не было?..

Молчу.

-- Были дикие люди. Как звери...

Молчу.

-- А столько достоинства (в мраморах, в Мюнхене Glyptotheka)...

Здесь, дома, уже больная:

-- Ты знаешь, Вася, я теперь объяснила себе болезнь: за границей я разумом жила. Там для души ничего нет. И я душой не жила. А когда вернулась, меня поразило русское безобразие (везде "наплевано")... но думаю, я опять здесь стала жить. Но я заболела от того, что это Бог хотел мне указать, чтобы я жила душою, а не разумом...

-- Почему же ты "разумом жила".

Помолчав:

-- Как же, я даже начала спрашивать себя: почему же и как могли до Христа быть люди такие (мраморы)... Если они были такие... И вот наказал Бог...

Она по вечной своей деликатности не договорила того, о чем шепчет "история культуры".

Но как все плоско -- для нас, какая это скучная "история культуры".

Для нее -- как просияло солнце. Но она "как русская" закрыла глаза. "Нет, я ничего не буду думать. Я буду со Христом". "Я уже больная, я уже разбитая. Куда мне как не ко Христу... Сгинь, нечистый" (сомнение).

Я промолчал все. И душа моя рвалась, когда она меня звала: "Вася -- к Церкви".

8 лет назад:

Стою, с 2 девчонками -- 3 и 4 года, в церкви, той же "Введения" и "Скорбящая" (на Шпалерной): и так молюсь, молюсь...

И счастлив, и радостен. Страшно любил с "крошками" ходить в церковь. "Все мое здесь", "нигде как здесь не хорошо"...

И вдруг в первый раз в жизни вопрос:

"Да, я-то им молюсь... А они меня "по головке" не гладят. Я совершенно им не нужной "богомолец", лакей, "просящийся на должность",-- но коему барин выходит и говорит: "Место занято и вакансии нет". И мне "вакансии нет" в церкви... И, пожалуй, "одному" бы нашлось место, но нет (насмешливо) "с Варварушкой" и вот с "приблудными поросятами", коих молитва ни в коем случае и никому решительно не интересна, ибо, во-первых, "молящихся и без того много", и "что же эти двое", а главное и в основании -- зачем они явились... Родились, нарушив закон и повеление, "смутив все", "замутив чистоту всего и вековой -- такой спокойный, порядок"...

Образ в душе:

"Мы здесь (в церкви, храме) ненужные. Так толчемся -- и без права". "Выходите-ка подобру, поздорову вон"...

Но я уж предупредил:

-- Торопимся, торопимся. Не будем грязнить ваши чистые пороги ("благоухание". Вами тонко отмеченное)... Что же, любим все, любили. Но уж если в самом деле огрязнили "вашу святыню", то послушаем любимую обеденку с крылечка (заглавие "Около стены церковной", вне церкви молящегося)... Уходим, уходим, прощайте, до свидания...

До мести. До разрушения всего.

Прислушивался, вглядывался. "Мою историю", оказывается, все знали: Рачинский (учитель) -- от меня. Победоносцев (с Рачинским на "ты"), митр. Антоний и, кажется, "весь святейший Синод" (оказывается, по письму летом ко мне -- Никон Вологодский знает, коего в жизни я ни разу не видал). Все ко мне лично необыкновенно хорошо относились, чувствовал, что любят меня (м. Антоний, и -- почти уверен -- Победоносцев; Рачинский -- сухарь -- нет). И...

Выслушал же внимательно, с сочувствием только жандармский офицер в Ельце, который, вздохнув, сказал (о 1-й жене):

-- Ничего не поделаете. Оставьте. Она вечно будет брать удостоверение от доктора, что больна, и к Вам всеконечно не поедет. Вообще это безнадежно.

Только он один. Не получив ни 1 руб. Молодец, спасибо. До могилы.

Вообще я "благодарная скотина". Но и "мстительная"... Младенцем кричал еще (когда, бывало, отколотит брат): "Я за плявду"... И бегу с кулаком на взрослого.

Почему же все меня любившие и уважавшие люди промолчали. "Всю историю знали" и качества Вари должно быть знали (от Тернавцева? Скворцова?), когда Варя, лежала после 3-й операции в Евангелической больнице, в самое утро "снятия швов" -- когда она б. как мертвая (последние, внутренние швы, далекие внутри), входит епископ Сергий (Финляндский) и говорит: "Меня митрополит прислал, узнав, что Вы в больнице". Священники засыпали ее просфорами (д. б. зная ее религиозность).

Но почему же "молчат"? не "как жандарм"?!

Почему? Почему?

Много лет думал.

-- Да Христом испуганы. Он сказал: "Суть скопцы... Царства ради Небесного". И еще: "Рожденное от плоти есть плоть, а рожденное отдуха есть дух".

И -- все Евангелие.

"Его" боятся... И молчат. И трепещут. "Действительно -- беззаконие"...

В "Сибирь" бы...

А уж дети во всяком случае "не Розанова, а чьи-то"... (Теперь, с новым законом, усыновлены мною, через чиновников Комиссии прошений).

И поднялся "весь Розанов", на "всю Церковь".

Но все сообразив:

"Однако -- все от Источника" -- и "т. д.", "т. д.", "т. д.".

Мне хочется, дорогой мой, чтобы все это Вы, когда "Розанов" -- "f",-- где-нибудь в "приложениях" к "Бог. Вестн." напечатали. И вообще не теряйте и сохраните: ибо когда-нибудь будут искать "корней Розанова" и найдут их чуть ли не в "кружке декадентов". Совсем "с другой стороны -- ветер".

Весь -- из христианства.

Весь -- из скорби.

Весь -- из боли "по оставленном" (я -- для Вари: а мой 1-й брак: я -- для Аполлинарии; женился -- буквально, как Вы, без любви, без влюбленности -- еще "сделав предложение" в VIII кл. гимназии 37-летней женщине, "гордой в скорби"... Но во всем обманулся).

Мне так грустно, что Вы меня так мало любите. И грустно и тяжело: 1-й раз по соприкосновении с Вами и от Вашего "молчания" я стал думать: "Верно я не великий человек (положение в истории), как себе кажусь -- а просто ничтожество. Флоренский всего меня узнал, я ему все рассказал, и отворачивается: значит я воистину "дрянцо". Но, дорогой мой: всего меня Вы не знаете. Я по любви "к страданию" сперва намазал Вам г..., но, но ведь, "кроме бл...ны", есть и человек. Вы во мне не знаете все-таки и ангельского -- а оно есть.

Это мысли мои, несущиеся вихрем.

Это душа моя, вечно поющая.

Это моя Варя.

Это моя душа с нею.

Это мои мысли о ней.

Это-жизнь моя.

"Г -- но" есть и "бл...на" есть: а в вихре мыслей -- когда хожу по комнате... иногда, когда молюсь... когда чувствую, когда обдумываю судьбу свою... но в особенности когда -- думаю "кое-что" о Варе, думаю:

"И все-таки я один в мире. И еще такого -- никого. По нежности и глубине,-- по лазури под черепом -- я первый, теперь -- первый...".

Бог мне многое и дал.

Что Он "мне дал" -- знают только "думы на ходу" -- в 1000 раз ценнейшие, чем "написанное". Я как сяду за бумагу -- все "смякло". А "на ходу" я велик и минуту... я чувствую "со мною Бог и никогда меня не оставит".

Господь со мною.

Вы женились хорошо. Я думаю -- "знамение". Я считал Вас "s" и "импотентным". Чувство рождается и из плоти и, может быть, все "закруглится" -- чувство в Вас вырастет. "Все слава Богу". Бывают ужасные браки, если попадется "шельма": но если только "вообще ничего" (она) -- все "закругляется" от кровей.

"Частушки" очень хороши: вообразите, через 30 лет я узнал тамошние "говоры", ухом опять услышал звуки. Предисловие превосходно: о "переходных формах пола", "нерешительные мужчины" и "нерешительные женщины". Хорошо, что Вы выбрали "спутницу", и в конце концов "не хорошо быть человеку одному". А что костромские звезды -- не фригийские, и что по существу в России вовсе неуместна "Песнь песней": то... может быть, наши браки, вот мой для меня -- суть в своем роде еще счастливее "П. песней". "Мой роман я не променяю на халдейские сказки". Прощайте, мой милый и славный. Любите меня немного. Если попадется старое письмо (Вы их пишете и несколько написали) -- пришлите. Мне значителен просто даже "почерк" Ваш: "тут есть "безумие" смотрящего в утренних лучах солнца на его жемчужное тело, спящее около проститутки" (Ваш рассказ). Я умственно страшно к Вам привязался и "в Вас поверил".

В. Розанов.

Почти всегда я Вам начинаю писать сердито, и теперь кончаю с чего бы должен начать: "Милый Павел".

Это письмо сохраните и 1) напечатайте "+" и 2) в библиотеку. "Документ".

<27 сентября 1910 г., СПб.>

Суб. 12 ч. ночи.

Пишу лежа в постели, кк слуга, как раб. И оттого, что Шура сказала: "Напишите Флор., вам легче будет". Я же ответил: "Что Фл., у него лекции, он чужой нам. Только свой своего может понять". А все же пишу. Вы хоть нам и чужой, а как-то все понимаете.

Страшно. Печально. И как-то ужасно не нужна жизнь. Точно фундамент осел под домом, удар Вари. Ведь он повторяется. О, без этого бы я кадриль танцован, и при болезни. Моя ли Варя болезни не видывала: три раза -- операция ("Вася; у меня нет больше сил, и еще раз я не смогу выдержать операции",-- и заплакала слабыми слезами. Но Бог провел мимо: в 4-й раз не было), тиф (в больнице же после 2-й операции), воспаление сердца (миокардит), вот теперь удар. Да, болезни: а милое-то лицо все с нами и -- ничего. А гроб!

Все проговаривается теперь: "Свезут меня на Смоленское" (кладбище) и: "Ах, как я хочу жить".

Но я не для этого стал писать, а как философу: ужасно хочется церкви, ужасная потребность в ней, в молитве, в священнике, в добром слове именно духовном: а я так органически (вы это понимаете) ушел от этого, "в корне отошел" и "уже не сростусь" иначе как искусственно и исторически. Ужасно в душе у меня, и не знаю, что делать. Ведь какая странность в моей биографии: я 8 лет "гоню церковь", "как Домициан" (сочинения): и в эти самые 8 лет, в сущности, только "церковный дух" и любил: все их "маслецо", свечечки, слова "богоумильные", все, все, самый колорит. Вот странность, вот дикость!! Случилось какое-то несчастье, со мной ли, с церковью ли -- не понимаю. Чувствую, что "я послан" и говорю (будто) правду: а как люблю то, против чего "гремлю" и сказал бесчисленные "укусы", мне кажется иногда (часто) -- смертельные укусы. Часто я думал: после моей критики (in pleno) церковь не может устоять и как я "ум.", она сейчас же (от этой критики) начнет умирать, падать, рушиться ("подрыл фундамент"). Это -- одна линия мыслей, отнюдь не "с гордостью". Другая: Вася, да ты что же любишь? философию? стихи? "Религиозность" Канта -- Ньютона -- Паскаля? Ответ (прежде): "Я всегда есть и был и буду религиозен". Теперь: "Религиозность вообще-- думал: церковь -- вот что я люблю. Диакона, попа. Всех их, все ихнее".

Вот.

И одна линия жива. И другая жива.

Как же я живу? Боже, как я не сошел с ума?

Чем я живу?

А Варя за перегородкой. Моя Варя. Какая вера у меня: Бог ее провел передо мною, дал в утешение и руководство и в указание. Но я недостоин ("опыты") и "Бог ее берет у меня". Но тут скрежет зубовный: "Да ведь она не тряпка, чтобы передо мною "в знамение" махать: она человек и вне отношения ко мне сама достойна жить. Боже, где твои суды??".

Скулит душа, скулит как щенок.

Прочел Ваше "Письмо об Э" (Офицер вернул книгу "Б. В.", кою ему давал).

Письмо = письму сестры m-me Гончаровой (жена Пушк.) к мужу Гек-- керну (убийце Пушкина) во время ее беременности (она упоминает в письме). Вам как жене в муже -- "тело его светится"... "не могу оторвать глаз", "смотрел на него целый день" и проч. Я не делаю догадок к Вашему письму, а только говорю бросающуюся в глаза параллель. Варя мне тоже говорила, что она выздоравливает от одного моего присутствия, она (когда я ночью занимаюсь) -- лежит на кушетке до 2-го часа ночи, сперва смотрит и потом засыпает; я к ней прихожу в 4-м часу (нумизматика, копаюсь с монетами). Голова "проходит" у нее от положения моей руки; она мной (за занятиями) непрерывно любуется (а уж кк "не красив для всех, КРОМЕ ЕЕ ОДНОЙ). Вот стигматы "двух плотей в одну". Тайна. Неисповедимость. И при моих "подлостях" верно есть что-то и влекущее, когда она меня "ни на кого исступленно не променяет".

Верно, хоть я черен ей ¹/₂, но другая ¹/₂ "сияет" (ей).

Тайна.

Что составляет "индивидуальное" нашего брака: то что, что она как-то "во всего" меня влюблена что ли (не понимаю иначе ее слов и отношений), и я часто пораженный даже говорил ей: "Знаешь, я точно чувствую, что ты права, говоря, что жизнь твоя зависит от меня" (между прочим, от моего поведения), что мое "я" точно держит узлы твоей жизни, и нет меня -- тебя не будет (это точно так!!) Вот: а я спокоен к ее телу (на чем, между прочим, и основались мои треклятые "опыты"), а я с первой встречи и до сейчас молился на ее душу, в которой за 20 лет не увидал ни одного пятна. Вот нечто матерьяльное и доказующее: "Вася, не трудись так много, не заботься излишне об обеспечении детей. Прахом проходят деньги, и детям часто, кроме вреда, ничего не бывает от них. Они должны сами трудиться, заботиться, добывать пропитание, и им оставить нужно только, чтобы была помощь, чтобы могли встать на ноги, а отнюдь не обеспечение". А она страстно любит детей, со мной (1891-1898 г.) прошла безумную личную нужду, и дети -- крошечные (нынешн. год 2 поступили в 1 кл.).

Сколько я видал, знавал: ни одна супруга и мать этого именно не скажет?! Все "матери" деньги любят.

Итак: 20 лет я непрерывно любуюсь "душой моей Вари". Тут все дело в оттенках. В грации. В тайне сочетаний всего в ней. Выше ее души я не знаю.

Ее форма молитвы, форма религии, форма отношений к церкви -- вот что меня поражает. А она в церкви все видит (и минусы): но не "придирается" и как царица и ангел идет мимо худого.

Это кк светлое волшебство.

Устал.

В. Розанов.

Потом у нее есть какая-то врожденная и самостоятельная мера поступков. Она всегда письма подписывает: "Варвара". Я долго не обращал внимания, потом спрашиваю, почему не "В. Розанова". И это -- родным и чужим. Она: "Бог мне не дал назваться твоей фамилией, а прежней я тоже не хочу, а Варвара -- мое имя". И когда раз пришлось послать телеграмму на "юбилей",-- она подписалась: "Варвара",-- и сама о себе ни разу не сказала "Розанова". Поразительно.

Ее скромность (без уничижения) и достоинство -- поразительны. Представьте: она ни слова ни на каком, кроме русского: и в Мюнхене, в пансионе (англичане и 2 шведки и мало немцев) все ей услуживали и хотели знакомства, и хоть (молча) посидеть с нею (она улыбалась всем своей чудной улыбкой).

У нее чудная, ласковая, нежная, глубоко человечная улыбка.

Верно я и знаю, она -- друг Богу и людям.

И только, по "ясновидению" чувствуя мои проклятые "опыты", она стала пуглива к людям, сурова и осуждающа.

Ах, еще не знает моя душа, что делать с этими "опытами". Сказать ей -- убить; не сказать -- убиться самому. Тоска, тоска, тоска. Как уголь в душе, и душит меня. Чад. Дым.

Варвара Димитриевна (а Вы когда-нибудь у Раки Сергия помолитесь за нее).

<11 октября 1910 г., СПб.>

Спасибо, мил. П., и за образок, и за письмо. Варя очень благодарит, и сейчас ладью на шею, с другими ("памятки") крестами. "Прямо" и надо все говорить: замечательно, что, отослав Вам письмо,-- я подумал: "Что же я Ан. Мих. ничего не сказал". Но я б. как бы в смятении. "Ни до чего и не до слов". Да и Вы обманули меня тоном рассказа: "Стоял в болоте -- шел дождь -- тоска в душе -- и я женился -- зная, что и брату ее, моему другу, будет приятно. Т. е. "ничего к ней не чувствовал".-- Я и подумал: "знамение" и в общем -- хорошо, но надо ждать зарождения чувства. Оказывается, оно уже родилось. Она деликатна и добра -- и это все, что нужно, для "долгих дней на земле". В Вашей жизни это во всяком случае будет "поворот в другую сторону", "поворот к свету" и уменьшению слез (от одиночества). Вы, между прочим, и страшно разовьетесь: у Вас все были одинокие думы, естественно более философичные; теперь все будет слитно, появится двойная мысль, содружественная, симпатическая, "моя и женина", эмбрион даже "социальной мысли". Вы начнете расти "и другим боком": а то вы все были "левша".-- Поцелуйте Анну от меня (попросту) и скажите, что я -- и ее друг. И пришлите карточку; а то нельзя "мыслить о человеке", не видев лица. Нет "здравствуй".

Почему-то (по ошибке?) я много лет мыслю, что "довершением образования", "университетом" Вам было бы "пожить с нами",-- "у нас", и "увидеть, что я видел". Вы своим "лесным взглядом" рассмотрели бы, что я рассмотрел: а я -- бесконечному научился дома. Да, семья, притом у каждого своя -- есть "откровение", "начало откровения"; есть тоже "божеский порядок", ordo divina,-- (иной, чем евангельский?). Вот Ваше: "плачу",-- подойдет и скажет -- "маленький", "я -- как бы сын ее (я тоже всегда чувствовал: мы "сыны жен своих" или "жены суть наша энтелехия -- Аристотель) -- все это уже Вам "откровения"... Divinatio alterius parties {Вдохновение другой стороной (лат.).}.

Непременно пришлите карточку: И Варя просит. Я ей рассказал.

Варе значительно лучше. Передвигает руку и ногу, становится на ногу, а сегодня ей 1-й раз (без нас, нарочно, чтобы не волноваться), и прошла немного. "Все слава Богу".

Вот она какая: "Я всю ночь перед приездом доктора упражняю руку и ногу, чтобы его утешить" (доктора, чтобы он б. рад "успеху лечения"). И всегда такая: толкая-толкая, и все "чтобы радость была другому". Вот это 15 лету нее видя, я и дошел... до "исступления" contra Ecclesiam {Против Церкви (лат.).}.

Но Вы хорошо и закруглено сказали: "Где-то дует" и "все толкаются" и "знаю, что это глубже", а не то чтобы все только от "конторы"... Этим почти все сказано, и так скромно, без "войны". Я только перевел в "войну".

Мне надо бы для "Бог. Вестн." написать статью: пощупайте почву, примет ли Заозерский? Мне ничего не стоит обратиться к нему (скажите имя и отчество его). "Старых полемик" я не помню.

Надо бы нам с Вами положить основание Костромскому Музею. Там есть один любитель-собиратель, собирающий "все костромское", адвокат с "местной страстью". Я только колеблюсь между Костромой и Ельцом ("родился от матери", "родился от жены").

В. Розанов.

Живите! Здравствуйте!

А "обратили ли Вы внимание на моего друга" Шестакова? "Исследования в области народных сказаний о святых" (Варшава). Тоже... не "грибной человек": но брусничка в чистом русском поле. Куча детей. Летом сидит при зимних, до 36 лет просидел в Казани -- не видел железной дороги, а все поет (оттого, что душа поет), "вижу и природу" и "святых православной церкви". Теперь проф. в Варшаве.

В. Р.

Я поцеловал Вашу жену по христианскому обычаю -- как Тернавцев в дни дружбы, бывало, войдет к нам и поцелует Варю и Шуру (20 лет, старш. дочь: он -- хоть в деле -- "девственник от чрева матери").

<25 октября 1910 г., СПб.>

Слава Богу, все лучше и лучше...

Будем еще надеяться...

Спасибо за письмо и образок. А мне почему "нет"? Ведь и я от "русской веры". Св. Сергий-труженник и мой "святой".

Замечательно, что русские возводили в "святые свои" не "догматиков" и пр.: а за целый светлый образ. Вообще замечательна вся "русская вера". Томы бы написать...

NB. А Вы все-таки в "моих недоумениях" сыграли плюсовую роль: и особенно словами последнего письма, столь воздержанными и вместе далеко идущими, но лучше, что воздержанными: "да (хорошо стоять в Церкви, но) -- дует откуда-то и толкаются,-- знаю, что это не то чтобы от одной поверхности идет "Контора" там и проч.

Как хотел бы и я остаться на этой воздержанности.... хотя: ведь воют дети (по деревням, "таковские")...

Но все же вот и болезнь Вари, да и слишком большие отвращения к интеллигенции -- заставляет меня вертаться к "хорошо пахнущей церкви". Бог с попами: и мы не лучше их. Сердечнее ли мы-то их? Общество? Ах -- везде холод, холод...

Откуда, мой добрый Павел? Чуется: не от него ли Вы плачете?

Ну, прощайте, мой милый. Поклон Анне Михайловне. Как хорошо, что Вы так за нее вступились: это покажет Вам осязательно, почему я взбесился и за мою Варю. Суть -- в конкретном. "Не кажи мне Бога, а покажи человека, в котором бы Бог жил". Вот это-то я в Варе и увидал. В ее безмолвии. В ее слезах. Терпении. -- -- -- --

Vale.

Что Крит? "Критяне лгут"...

<4 ноября 1910 г., СПб.>

0x01 graphic

Венера пояском

Венера мешочком

Вообще "М" "М"

<рукой Флоренского>

Рисунок Вас. Вас. Розанова, изображающий его ладони и сделанный по моей просьбе. 1910.XI.6. Серг. Пос.-- Пав. Флоренский.

"Гороскоп" -- явное наследие фаллов Египта: "будущность в семени", "в теле новорожденного". Даже в каком месяце род.-- не знаю: апрель, кажется. 54Ü года.

О детях потом.

Дарю динарии -- Ане с Фаустиной младшей с 4-я детьми, Вам -- с Церерой (колосья и жезл в руке) и с Цибелой (Mater deum). О Варе -- помолитесь, что-то задержка в выздоровлении.

<10 ноября 1910 г., СПб.>

Услышал поразительную весть, что мужа В. сестры, которую знал, убил ученик гимназии? Неужели правда?

В. Розанов.

А. М. Флоренской <1 декабря 1910 г., СПб.>

Милая Анна Михайловна!

Здравствуйте!

Пишет друг Вашего мужа -- В. Розанов.

Меня беспокоит, что с ним и где он? Не уехал ли в Тифлис? Я слышал, что случилось несчастие с мужем его сестры, Валентины Александровны, и я имел неосторожность сейчас ему написать. Я был уверен, что он уже знает: но, может быть, он не знал и тогда мое письмо было для него ударом. Ужасно жалею.

Я Вам пишу попросту, т. ч. по словам Павла уже полюбил Вас как его "богоданную жену". И слава Богу. Все слава Богу. Непременно мне ответьте с первою почтою, в прилагаемом конверте.

Ваш искренно В. Розанов.

<29 декабря 1910 г., СПб.>

Не нравится мне "Ицкагу": это Вл. Соловьёв все писал: "Набу-куцу-рас-сар" вместо гимназического "Навуходоносор", желая тем показать, что "он выше гимназистов", т. к. он этим-то и показывал, что ниже гимназистов. Нужно уважать и любить общее, простецкое, "костромское", детское. Нужно уважать и хранить детское: а ведь гимназисты "Ицкага" вовсе не знают, и дурака "Набу-ку-да-ссара". Это черт знает что такое, а не царь, это -- сволочь. Никогда "Ицкаг" не пишите: ужасная безвкусица (Вл. Соловьёв б. ужасно безвкусный человек,-- и, знаете -- не умный: я его лично знал: ничего замечательного).

Хорошо. Очень понравилось Шуре (падчерица), особенно: "рад бы сжечь себя, Тебе, Иисус". Пришлите ей экземпляр (просила). Мне это "все равно". Ни за что не сожгусь. Не понимаю. "Известно, свинья" (я). Ну и к черту. Особенные "токи" к жене, "пуповина": Вы кк ¹/₂ -- "s" женились на Ане "через брата" ("Вася") и отношения к жене тайно и для В. незаметно переплетаются, я думаю, с токами к "Васе",-- и вообще тут особенное и ваше. NB: не переставайте во время беременности совокупляться, иначе выйдет бездарный ребенок. "Мировая душа" к нему входит в крови матери, и "мировой души" войдет тем меньше, чем крови меньше притекает к утробе: а притекает она во время утробного волнения, притекает усиленно, и осеняет младенца "гениальностью". Дети спокойной утробной жизни -- тупые. Сверх сего она будет "раздражена", "обозлена" ("люди не ангелы") половым голодом -- и в младенца перейдет "дурное расположение духа" матери. Так что "П. песней" довольно уместна именно во время беременности (ноуменальное воспитание ребенка до рождения). Ну, все докончите сами.

О "частушках" хотел написать рецензию -- но безнадежно, не напечатают. Жаль, что не привели "совсем неприличного" (мужские частушки), хотя бы с многоточиями. Звуки переданы -- изумительно. Я все узнал, ухом услышал говоры. Так и пахнуло Костромой.

А как же музей устроить? Чуть ли это не дело и право князей и графов? Через кого? У кого просить? Где здание? При гимназии? При семинарии? Ничего не понимаю. "Только хочется".

Вы ввиду Музея приберегайте письма авторов (С. Н. Булг-ва). "Потом все будут изучать" (на то библиографы). У меня все хранится "с незапамятных времен".

Варе лучше... но вообще впервые в жизни я почувствовал Зёв Смерти...

И всем мирам она грозит.

Как страшно. Боже, как страшно... Что Вы думаете о политике? Сволочь... Но на меня Струве и еще один соц.-дем. обрушились за то, что я показываю "два лица" (у меня их 10) в политике и почти без иносказаний назвали подлецом. Вот негодяи!! Да кому из этих болванов я давал "присягу в верности". Тайная мысль меня влечет предать все вообще партии, всем им "язык" и "хвост" показать, "разбить яйца и сделать яичницу" из всех партий... через мою всемирную кротость и со всем согласие, на что я поистине точно урожден... Правда, у меня в душе есть бесовщина в отношении того, что я смертельно ненавижу: а политику, погубившую религию, я смертельно ненавижу, самую ее суть, ее пекло, ее зерно... "Милашки, милашки-да ведь Вы все правы во многом, правы патетически, и только не правы кой в чем критически",-- хочется мне сказать террористу и члену Союза русск. народа.

А впрочем к черту их. Я 2 года перестал читать отчеты Думы.

Пустяки. Сор. И земля. Перед Смертью-то -- какие пустяки!

Ну, безе.

В. Розанов.

Прочли бы из книги "Предисловие" и "Голгофу и Крест" (особенно -- "Русские могилы").

Вот перемена: стал скучать с Вами. Писать не хочется. А бывало, только мысленно и говорил с Вами. "Истощили Вы мое терпение" и "любовь лопнула". Fatum.

Не сердитесь: право, Fatum, Рок. "От судьбы не уйдешь".

Как бы Вас не шаркнули из Дух. Акад. за "Диониса". Прикрывайте.

Не умер ли мой товарищ по университету, учитель истории Троице-Сергиевой муж. гимн., Константин Вас. Вознесенский? Год не отвечает: а мы с ним 27 лет перекидывались "поздравлениями". Б. умница, и очень "русский". Если бы взяли труд справиться? у товарищей? послав сторожа академического в гимназию? попросите Аню сходить? Васю? -- ведь детина добрый и его ноги не обломятся,-- А мне Костю жаль. Добрый был, родным своим оч. помогал. Холостой.

<19 апреля 1911 г., СПб.>

Дорогой П.! Ну спасибо. Жена: да, не очень красива: "слишком русская". Вот уж "французского ничего". Смотря на нее, думаешь: "Ни у греков, ни у римлян, ни у немц., ни у фр. или англич. или итальян. ничего даже приблизительного! И видишь, что "с Русью" точно пошла "новая порода людей"...

In nova fert animus.

. . . . . . . . . . .

Nova gens nasca est... {Душа влечет к новому... Новый народ рождается [Овидий. Метаморфозы] (лат.).}

. . . . . . . . . . .

Ставьте "1-": зато правда! Ну, вот и она. И очень понятно, что такой небывалый "фригиец" (удивительное лицо у Вас; но -- не для влюбления) так жадно "впился когтями любви" в белотелую, полнощекую... должно быть Матрену, Василису, а лучше бы всего Анну.

Ну, слава Богу. Целую обоих. Спасибо, спасибо.

Наши отношения: представьте, я нраесгавенно-разочаровался в Вас, и на почве той filia, о которой Вы тк хорошо (чудно) пишете в "Б. Вестн.". Любовь -- ожог; или -- лед, почти вражда (Вы хорошо пишете в "Б. В." и о ревности; и особенно о Спинозе -- чудно). Я к Вам привязался действительно до странности; "уважил Вас до неуважения себя". Это много, страшно много, И словом

Я вас любил...

Как дай Вам Бог любимой быть другим.

(Пушкин)

Что же Вы? Молчали и читали письма. Во мне уже год назад шевельнулась мысль: "Да он просто наблюдатель, и предоставляет мне изливаться, складывая все в архив памяти и в лабораторию своего наблюдательства". Таким обр., все мои "излияния" были, так сказать, перед ледяной горой: и Вы понимаете, что догадаться об этом значит пережить некоторый психический ужас... и страшную горечь, досаду, вообще очень сложные чувства. Только мое благодушие и все же остается уважение к больш. В. уму и вообще "всей личности" охранило меня от большой враждебности и "в лагерь врагов я не перешел". Так стал, в стороне. "Не нужно так и не нужно". Пребыл спокоен... и "не разорвал собаками охотника, подсмотревшего купающуюся Диану" (моя "Психея" перед Вами). А когда в присланной тетрадке-дневнике "s" я прочел Ваши каракульки между строками: "Что именно Вы чувствовали". "Какие?" (поползновения, факты), я увидел в В. эту дурную черту подглядывания, "разузнавания", какая вообще в дружбе непереносима. Но у меня есть какой-то эпический покой "чисто русского человека" (Вам жена это расскажет), в силу коей я "утер нос", краска стыда сбежала со щек, и пробормотал: "Ничего!". "Мы, русские, терпеливы". Ну, вот и все. Я думаю, "дальше" пойдет так, что Вы, правда, немножко виновный передо мной и обидевший меня по закону нравственной обратности и нрав, возмездия, будете больше привязываться ко мне, и, так. обр., "все уравняется". Ну, и больше не хочется говорить, просто лень. Пишите, и в "Б. В.", и если случится -- в письмах. Чувствуй я себя поближе к Вам, охотно пошел бы в "полукрестного", если не сына (тут уж заготовлен, конечно, "папа крестный"), то дочери! или -- 2-го сына, 2-й дочери. Сродниться вообще не худо. -- -- -- -- О филиа: ведь никому не придет в голову, что Вы собственно описываете внутреннюю сторону "s", "Федро-Платоново-Христово чувство, может -- "и Бетховена".-- ... И без догадки об этом почти вся философская и религиозная цена В. описаний пропадает.

Устал.

Еще целую. Обоих.

В. Розанов. Ну, молодцы.

Все очень глубоко, что Вы пишете об Адаме и о ребенке. Вообще вот за глубину-то я к Вам и привязан. Ну да еще мы поговорим.

Ужасно некогда.

Я знаю, что Вы благородный человек -- не в отношении меня, a in sui {* Сам по себе (лат.).} в этом смысле "показательна" В. женитьба и что идете "попросту в попы". "Поповство" и "женитьба" Ваше лучшее дело перед Христом и вообще, перед Преисподней и Небом. За женитьбу, за босюка (где Вы ревели, что одиноки) и за "попа" -- Вы окончательно молодец. Это -- великое в жизни, это героизм, это "сердце чисто созижди его мне, Боже". Вот предугадывая в Вас это, т. е. что Вы совсем чистый человек,-- я и разоткровенничался. Но совсем некогда -- -- --

(Мой герб, и Ваш?).

О перемене адреса уведомьте немедленно.

О портрете жены еще буду писать: прямо "Лик Деметры" (en face) на монетах Ольвии.

Не знаю, не обидитесь ли, но если поймете -- не обидитесь: Ваше и ее лицо -- оба азиатские (никакого "Парижа"), но у Вас остро-азиатское, а у нее... Но я боюсь Вашей обиды. Вы знаете, в Азии есть и что-то мощно-тупое и мощно молчащее. "Земля молчит, Небеса говорят". Вот в ней и есть эта тупая, молчаливая, терпеливая, любящая и страшно нежная Азия. Не обиделись? "Фригиец" не должен обидеться, а "парижанина" я не боюсь.

Утром.

Мне кажется, я начал постигать лицо "Анны": она не рождена кого-нибудь оскорбить, кого-ниб. обмануть, сфальшивить. Это -- другое, чем "не хочется обмануть". И это то, что В. привлекло, покорило и положило "под ноги". В ней совершенно нет "паука", т. е. того мирового зла, которое есть "кошмар" для В., и потому Вы в ней увидели и признали моральную Мадонну. Вообще если очень долго думать о лице ее, то "есть о чем додуматься". Это -- то, за что и любят русских, и особенно русск. девушек. Смирнов (в "Н. Пути", теперь прив.-доц.) сказал мне на днях: "В Париж приезжает ужасно много русских девуш., учиться, курсисток и прочее,-- и оне немедленно там и почти все выходят замуж. Французы имеют удивительное тяготение к русск. крови, и их увлекает пластика русского лица". Вот и подите. Две мои знакомые, старухи, живущие во Франции, всех дочерей (по 3 у кажд.) выдали за французов с хорошей карьерой, т. е. бескорыстно. Фетлер, проповедник -- известный Америке и Европе -- вдруг женится "на обыкновеннейшей русской курсисточке" от Раева (курсы), и до того русской, что она непременно должна б. поповна и из глуши (слова старш. дочки). Вот!! "Ну и слава Богу!! Морями не взяли, вульвой взяли -- и отлично!!" (я). Говорю все это в благородном смысле. Вы несомненно преобразитесь и посчастливеете от брака (как я) и она переработает (вульвично) Вашу кровь, слишком меланхолическую и "пороховистую", во что-то более спокойное, в "Ладожское озеро", в "Чуде, озеро". Я рад этому, и это нужно. Ужасно хочется ее поцеловать, и в губы, и в щеки, и в глаза, взяв ладонями по сторонам головы и притянув к себе. Я теперь понимаю ее. Женитьбу и ее понимаю. Она тихая и безобидная, она праведная; совершенно понимаю, что она страшно нежная. Своим проницательным взглядом Вы уловите в ее "незаметном" такие сокровища грациозного, благородного, нового для себя и в высшей степени привлекательного, что "ну, малина". Устал. Будьте счастливы. И о Когене прочитал. Этакая фамилия! Интересно.

<19 апреля 1911 г., СПб.>

Мил. П., я так обалдел от работы, что просто ничего не соображаю. Простите меня за выражен, грубое письмо. Я не понял, перед каким Вы великим шагом, "не пришло на ум". Идите, мой добр., в священники, идите к простолюдинам, которые всеми забыты и обойдены, и "с дарами святыми", а не праздным словом. У меня с 1-го же знакомства с Вами мерцала мысль, что В. путь (вечно ревете) и не в професс., и не в писатели, а... в "угодники Божии". Странный путь и Востока, и Запада: но, конечно, главный путь. Велико В. решение. Ни у кого из нас силы, самоотвержения и любви к Богу, и умения не хватило. Да Ваш "Столб и утверждение истины" к этому и вел и все туда ведет... думаю -- и ребеночек, и жена. Целую крепко, крепко, крепко.

В. Р.

<начало мая 1911>

Я пережил большую тоску, послав Вам письмо. Свидетель ее -- вложенная внутрь записочка. Ну, что делать: человек распознается в движении, в обращении, в словах, в жестах. Что может дать фотография? Фотография всегда труп, это всегда схема. Вы же писали (о lectio): "Надо ходить по тропинкам, отходить в сторону, вернуться назад". В фотографии -- нет ни "назад", ни "тропинки". Жалко, что я так настойчиво просил ее у Вас. Надо было приехать к Троице, посмотреть. Тогда бы я отгадал.

Прелесть всегда в неуловимом, прелесть всегда в неопределенном. Высота, даже величие души -- распознается в полуслове. Мой первый брак был основан на словах, в морозную ночь, невесты-жены (когда я ее спрашивал, отчего она не "пишет, не выступит в литературе"):

-- У меня таланта нет.

-- С поднятым (не высоко) лицом, и грустно, и величественно. Когда мы дошли до ворот ее дома, я ей сделал предложение. Она заплакала:

-- Уже поздно. Мне 38 лет (мне было 19). Будем лучше так жить.

-- Нет! Нет!

И мы стали "муж", "жена".

Так же точно и Варю я оцениваю "как высшее существо на земле" (без преувеличения и без иллюзий) по некоторым ее удивительным словам, в разные времена незаметно выслушанным; да и потому, как в Мюнхене, в Наугейме, я -- за фельетоном "в очередь", а она сидит сзади, и -- путаясь в 2-х акафистах, печатном и переписанном на машинке,-- все читает, все молится, и иногда плачет, не с горечью, а сладостью, но, впрочем, и с тревогою, со страхом за будущее. Или вот теперь как -- при ее подхождении к Образу, или при рассказе: "Вот и я теперь убогая" -- у нее, при обильно текущих слезах, губы вытягиваются, как у бессильного защититься ребенка, в лепешечку: и лицо имеет выражение такого горя, что я "готов разбиться об пол". Но кто видал это? Да и это -- минута.

Так. обр., мы лиц человеческих вовсе не знаем, если не живем с людьми; и есть принципиальная ошибка спрашивать "о лице человека", когда не надеешься его сам увидеть.

Так. обр., в моем "зле" и "вине" больше ошибки, чем поступка.

Я не знаю, что не знаю как говорить: но мне так больно, больно, больно... Сделайте подвиг священника и простите раба Божия Василия... Но пусть же мне хоть 5 строк напишет Анна: тут я больше пойму, увижу почерк.

Телепатия мне говорит, П. А., что Ваше "Христово" подверглось ужасному испытанию. Вы уже н<е любите>меня... и иначе не может быть. Забудьте меня и не пишите никогда. В Ваших путях я совсем не нужен. Даже для "ученых справок", не говоря о дружбе. Вас же я н<икогда> н<е> з<абуду>.

Бог с Вами.

И Хр. Вам поможет.

<17 мая 1911 г., СПб.>

Спасибо, милый П., за доброту, за все. Вы мне как "Пасху" сделали письмом. Значит -- все по-прежнему. Потом мы с Аней будем даже дружить, особенно если она возьмет на себя труды "корреспонденции".

Спасибо, дорогая Анна Михайловна, за письмо. Ваш спокойный почерк, так не похожий на "лапти" мужа, которые он принимает за буквы, сказали мне больше разумного, чем его пылкие и безрассудные писания.

Целую "всех крепко" (как детишки подписывают на письмах).

В. Розанов.

Почему в "д. Ивоилова"?!!! Не в селе?!!

Адрес все тот же.

<13 августа 1911 г., Луга>

Здравствуйте, милые Аня и Пава? Как дышите? Как глядите на Божий Свет? Уже ли материнствуете и отцовствуете,-- и тогда как имя? Любящий

В. Розанов.

До 1 сент. Луга, Петерб. губ., имение Штоль, дача свящ. Бельского.

С 1 сент. СПб. Звенигородская, 18. Мы кое-как живем, но чуть-чуть получше.

<24 сентября 1911 г., СПб.>

Не произошло ли, дорогой Павел Александрович, какого несчастия у Вас в семье? С родами? Или что-нибудь я до того "не так молвил", что Вы не ответили. Я думал, Вы на Кавказе,-- но Вы пребываете в Посаде? Надо черкнуть мне.

В. Розанов.

<4 ноября 1911 г., СПб.>

Умоляю прислать наставление, как принимать белый порошок, Вами жене присланный. Я тогда по малодушию и маловерию ей не дал. В письмах наставления не отыскал. В горе я.

Розанов.

<14 ноября 1911 г., СПб.>

Печеночные камни для жизни НЕ ОПАСНЫ, но очень мучительны (у нашего "дяденьки" -- дьякона Жданова); и нужна строжайшая диета -- кажется, полное исключение рыбы и пирогов, и, вероятно, воды какие-нибудь. У "дяденьки" после поездки за советом в Москву и воздержания в пище и лечения совсем прошли.

Раньше VII в. до P.X.-- монеты не чеканилось.

Дай Бог здоровья.

B. P.

Вы чудно нарисовали монеты,-- явно "талант" и "призвание".

NB:

Не будьте черносотенцем; "жрецы не у Вас метку берут". Вы -- человек пустыни; а ведь и мы тоскуем, выметая нигилистов, "черт бы их набрал". Самое действенное -- тихий труд; идеал гражданина -- Титов и его ростовский Лукулл. "Нам форумы не нужны", ни даже состоящие из Антониев Волынских. Вообще черная злоба так же отвратительна, как красная.

Посему:

Ни на кого не сердитесь и благодушествуйте.

Rep.:

С Антон. Вол. и Никоном -- nihil amicitiae {Никакой дружбы (лат.).}.

Я сам чувствую к себе отвращение, когда пишу черносотенные статьи: которые вырываются из пера, и "что делать": но мажешься, как трубочист.

Вам зачем?

<1 декабря 1911 г., СПб.>

Дорогой Пав. Алекс.! Умерла наша бабушка, т. е. мать Варвары Димит-- ровны, Александра Адрияновна,-- коей большой у нас в спальне портрет, м. б., Вы видели: женщина удивительного достоинства ее 85 лет жизни. И Варюша просит Вас исполнить ей сорокоуст: т. е. 40 обеден, или за обеднями -- поминаний, с озжжением свечи. И проч. Я не знаю ("только млеко кушаю, а твердого еще не ем").

Пожалуйста, милый.

Ваш В. Розанов.

Ане поклон от меня и Вари.

4-го к Вам не приедем: курс лечения нельзя прервать. Но непременно приедем к Рождеству или на Рождестве.

Ум. Александра (во имя "Царицы Александры", а то есть 2 в году) 29 ноября. Урожденная Жданова, в замужестве Руднева.

В Ельце, за Сосной (часть города).

<27 февраля 1912 г., СПб.>

Дорог. П.! Ужасно: "генерал от фольклора". 1) Тогда можно сказать: "акцизный надзиратель душ по губерниям" об архиерее. 2) Нескромно... В воображении: седенький старичок, который в 60-е годы собирает мифы по славянству (= "Костромские частушки"). Уже умер,-- потрудясь много и безвестно. В себе был счастлив. И вы на его могилу такую кляксу чернильную: "Генер.-фольклор". Но и еще хуже: вы нескромны были тут. "Мной все восхищаются, умом моим, талантом, хоть я и приват-доцент". "И что мне", "с моей проницательностью",-- "не толкнуть этого простака якоже авторитет". "Пусть прочтут". Это ужасно для Вас... когда-то плававшего среди болота и рассматривавшего

. Как это было прекрасно! Благородно и глубоко.

Там вы были "иерей", хотя и в рубахе. Тут Вы ужасно уронили свое иерейство: гордость, самодовольство и Бог знает что Суета.-- А Вы такой милый и так Вас все любят (Кожевников, Булгаков), что Вы должны быть ужасно чисты, т. е. прежде всего скромны, и должны особенно умершим и вообще старше себя (годы, усталость, "старое дерево") давать решпект. Имейте всегда добродетель Янкеля, который поляку с 3-х этажными усами говорил: "Пане полковник". А тот: "Дурак, я еще только майор". На свете так грустно жить, люди вообще так несчастны, что всегда надо "повышать их в чине", и это никому ничего не стоящая мелочь все-таки поддает пару "дряблому деревцу" -- человеку.

Я теперь отдыхаю (жене значительно лучше по всем частям), а то "совсем заколачивался в гроб". Прямо: nolo vivere, taedium vitae {Не желаю жить, отвращение к жизни (лат.).}.

Спасибо за милое письмо, такое доброе, такое славное. Спасибо "за все ваше". Пришлите "Федора Баткина". Что за кит? И "Столп" пришлите, когда выйдет. Вообще все свое присылайте.

Ане -- крепкий, крепкий поклон. Да поклонитесь-ка сестре Александре (скульпторша). Какая она милая,-- и теперь какая грустная.

"В невестовстве печальная вдова" (почти).

Пушкин. "Бор. Годун.".

Теперь "Рцы":

Колоссянам, IV, 16: "когда.... у вас, то распорядитесь, чтобы оно (мое к Вам, колоссянам, послание) прочитано было и в Лаодикийской церкви; а то, которое из Лаодикии, прочитайте и вы". След., было какое-то "Послание к Лаодикийцам". Но "К Колоссянам" имеет связь "К Ефесянам", а в "К Ефеся-- нам" содержит глубочайшее раскрытие идеи брака в отношении к Христу и Церкви: поэтому можно думать, Ап. Павел в исчезнувшем послании открывал какую-то сторону брака, и, вероятно, что-нибудь высказал настолько нестерпимое для уха и вкуса того времени, тех христиан, той церкви: что приняты были меры к полному изничтожению его". Рцы думает, что там шла речь "о довольно привычной тем временам "S".

Ну, Господь с Вами: не осуждайте меня за это письмо (начало). Есть вещи, которые открываются только годам и без возраста непостижимы никакому разуму. Годы же это: великое "суета сует", постижение мира как великого "переменение одежд", которые так ужасно тлены, так слёзно тлены!!

Товарищ Ваш сказал, что Вы ужасно в работах. Поэтому не жду писем, ни ответов. Лет на 10 вы "вариться в котле работы" будете, и это отчасти и нужно, а, м. б., и хорошо даже. "Да будет воля Божия" -- скажите в себе терпеливо.-- Какое чудное все книгоиздательство "Путь". Поклон С. Н. Б-ву. Поцелуй Васе.

Ваш В. Розанов.

Я на Вас не могу рассердиться никогда: разве можно забыть, что Вы приехали ко мне в часы ужасной душевной нужды. Такие вещи не забываются. Я только как 56 лет считаю долгом иногда и Вас поучать (в христ. смысле).

<4 марта 1912 г., СПб.>

Х.В.!

Исповедовался и причастился. Все вышло просто. Священник, обняв меня за шею и спину, сказал: "Да и можно ли думать, что в нашем черепке (голове) помещена абсолютная". Конечно. Я думаю, все хорошо вышло. И не надо конвульсий.

Куда нам "исповедь бл. Августина". Живем "на Петропавловской", а не на "via Celestina".--

Что же Вы мне не пишете об "Уединенном". Так ждал В. письма. Так нужно слышать В. голос. Такой б. страшный риск издать. Я хотел даже задержать в типографии до совета Вашего или Гершензона, но "махнул рукой" и выпустил. Вас и Аню целую.

В. Розанов.

Пришлите улицу и дом Ваш (адрес).

<1 апреля 1912 г., СПб.>

Дорогой Пав. Ал.! Как Вы могли и "ввести" и "впасть" в такие грехи, не сказав прямо "веселовское" или обобщенно "новейшие quasi фольклористы". А то покойник и, кажется, "простец" (Буслаев вовсе отвергал "умствования" Аф-ва, оставляя только факты, сообщения, цитаты etc.), аналогичный "таким доблестям" (на мой взгляд), как Сахаров, Снегирев, Погодин, Барсуков. Вот и акад. А. И. Веселовский "иначе как с издевательством не говорил о "Жизни и Трудах Погодина" -- Барсукова, и самого Барсукова считал -- писарем, а не писателем" (сообщение Ф. И. Булгакова, который вторил Веселовскому). Все сии новейшие академики, может быть, умственно и основательны: но... знаете, как-то скучно на Руси, если бы все были Веселовские и не было столько -- великолепных Барсуковых, и, я думаю, Рыбникова, Безсонова и Афанасьева. В Ваших же словах о нем мне вдруг почуялся "Веселовский" ("все эти генерал-фольклористы вроде Аф-ва"). Да мне кажется Алексей Веселовский и не ссылается на Афанасьева. И знаете: когда были здесь столь милые и ученые Кожевников и "юноша-профессор" (из Царск. Села), то, говоря о "Трам-- буше", передали: "Фл. называет, что это -- труд для гимназистов", соглашаясь с Вами, и вообще в похвалу Вам, Вашей серьезности и научности. Но у меня засадняло: а ведь Кожевников-то ("переводивший гимназиста") уже почти седой. Так, мой дорогой, все и сплелось. "Узнав все" (т. е. "Веселовский"), я конечно, извиняюсь. Как говорил 7-леток племянник: "Палдон! палдон" (его так и дразнили: и он, услышав это,-- в гневе падал на пол. Смешной был).

О Новосёлове, конечно, напишу, и получив от него Библ.,-- уже отложил в "отзывы": но сколько их!!! А рук и голов так мало!

В "+" самое ужасное не физика, болезнь и смерть: а: "уходит, уходит..... и не вернется". Это так ужасно, что я и сейчас почти плачу. Этого я совсем не выношу. От боли этого -- и "Уединенное", и вместе оно средство навсегда связать мою Варю со мною in concreto, в быте, буднях. Прочее, и между ними возврат к Церкви (ради Вари: без нее бы ничего никогда не было)-- так все сравнительно не важно около: "Кто вспомянет меня -- вспомянет непременно и ее, и будет искать ее образ, черт ее души", etc. Поразительно: только во время ее болезни я испытал, до чего дети не нужны (Таня не была), а что я вдруг отлетел от них на 1000 верст, и как-то забыл их и перестал жалеть, заботиться. Я во всяком случае неизмеримо худший отец, чем друг. Без друга (для меня в сущности один -- Варя) я совсем не могу жить.

Ну, устал. Ане поклон и "Христос Воскресе". "Бабушка писала всегда под письмами +", а не + (искусственно по сложности). Любящий В. Розанов.

Запретили за "е.... м..." и "ж...", микву и попа с фаллом in statu erectionis in templo. Рисунок нк = H. Кравченко.

<6 апреля 1912 г., СПб.>

Что-то мне скучно на душе, дорогой П.,-- и в связи с Вами. Не говорит ли Вам телепатия того же? Не погрешили ли мы оба? Не лучше ли нам обняться крепко без слов? Скучно в мире без любви. В. Розанов.

Хочется с березовыми почками приехать к Вам.

3 ч. ночи. За книгами (уборка).

<7 мая 1912 г., СПб.>

Дорогой Пав. Александр.!

Пишу на имя В. жены: ибо женщина женщину всегда лучше чувствует. Но и Вы, мой дорогой, были к Варе всегда участливы. И этого я никогда не забуду. "Дружба в слезах чувствуется, а при смехе нужны только приятели".

Получил В. письмо, в котором ничего не понял. Первое такое. Видно торопились. Да и чувствую -- Вы заколочены делами, хлопотами, лекциями, экзаменами, просмотром диссертациями. "Государственная лямка". Сам знаю, как она "трет" шею, плечо, душу, характер. Пришлите мне письма Троицкого. Даже дали бы мне имя, отчество, фамилию вдовы и адрес: мне ей хочется написать. В. Р.

Глубокоуважаемая

Анна Михайловна!

Первым делом -- целую Васю.

А вторым -- делюсь радостью: жена моя впервые умылась сегодня больною левою рукою, т. е. умыла лицо нормально, "как человек", обеими руками, и водою: а то она почти уже 2 года несчастная могла лишь вытирать мокрою губкою, держа ее в правой здоровой руке, лицо; при бессильно висящей левой руке.

Того ради всех Вас троих целую. Мы оба в неописуемой радости. Попросите о. Павла прислать изданные им письма зятя и друга Троицкого. Ваш

В. Розанов.

<май 1912. Петербург>

Варюша и так и этак; сразу после В. отъезда сделалось так плохо, что одну ночь ей сделали 3 впрыскивания камфоры (подымает сердце), и она дышала из мешка кислородом. Прислуга, у нее ночевавшая, прибежала утром в испуге со словами: "Ой, баране плохо, уже кислородом дышала, все кололи и чего-то впрыскивали. Поезжайте скорее". Вся семья собралась "прощаться", а она стала отходить и отходить: разрешилась закупорка (т. е. маленький "удар" в почках), который начинался при В. отъезде, отчего -- когда мы пошли к ней -- и был вид такой убийственный. Теперь -- среднее -- хуже, чем при Вас, однако завтра берем домой. Доктора совершенные βαρβαρος {Варвары (греч.).} и -- жестоки и циничны к женщине. Она прямо оскорблена (и горько плакала) именно из неуважения к себе как женщине. Это что-то непостижимое. Подробности при случае лично ("Вынесли меня, по распоряжению гинеколога, на носилках в гинекологическое отделение. Несли 4 сиделки через все здание: -- 1). Принесли. Поставили. При мне фельдшерица. Меня поднял рабочий молодой мужик, и положив на скамью? женское кресло?.. Задрали мне почти кверху, всю заголив и ничем не прикрыв (живот и ненужные части ног). Фельдшерица Любовь Николаевна подбегает -- вся с красными пятнами на лице -- то к одному, то к другому из ассистентов, выходящих из операционной залы, умоляя посмотреть больную; но они, со словами "нам некогда", снимают белые фартуки. И все ушли. Профессор еще раньше ушел (или его "не было"?). Так никто меня не посмотрел, никто не вложил тампона, и фельдшерица, видя, что никого не осталось, приказала нести обратно").

-----

Чудно у Вас все о монетах. Мое -- абсолютное согласие (достижения древо жизни, фаллы). А знаете, ученым "в голову не приходило", что фаллом "наивные люди и звери" совокупляются, и они знают его только как орган соитья. Честное слово. Т. е. "знают-то они знают", но как бы за стеной, глухо, "на себя никогда не оглядываясь", у товарищей по науке естественно никогда не видав фал. ορδθς {Истинный, настоящий (греч.).}. И т. д. В "Люд. лун. света" я первый раз стал соображать, что Бюхнерам "в голову не приходит", что ЕСТЬ фаллы на свете, или как говорил один (единственный) удачный поляк в Симбирске: "Есть русское наречие х....". И от этого доходя до фаллизма в древности, "готовые слова", какие-то ватные и туманные, и ничего живого с ними не соединяют.

Устал безумно.

А отчего бы нам под заголовком "Кое-что об античн. монетах" не поместить в "Бог. Вести.".

1) 3 В. письма о них,-- прелестнейшие и ей-ей "новинка в нумизматике" по чувству монет.

2) Отрывок из моего "Введения к изданию моих монет" -- именно тоже полемику против фототипов.

3) И, отпечатав (хоть на мой счет) 100 оттисков из "Бог. Вестн.", отослать в Эрмитаж, и кой-кому лично из нумизматов. Я думаю, это будет "шаг вперед" в нумизматике.

4) Но для этого Вы не должны скромничать и целомудренничать, но вернуть мне В. 3 письма, приказав списать из них отмеченные места какому-нибудь studiosus'у -- другу, и напечатать.

Ой устал.

В. Р.

Как я рад, что Вы единственный (несколько еще Рцы и + Шперк) понимающий Ф. и κτεις (я не решался думать, что у еп. Хрисанфа κτεις = vulva). Ведь без этого невозможно НИКАКОЕ понимание античного мира, кот. весь был пропитан чувством ф. и кф. Кстати: головной убор из фаллов -- существует, разве Вы у меня не видели в египетских снимках?

Всегда пишу Штатная -- Сергиевская ул. с каким-то комико-одобрительно мистическим страхом. Есть что-то от Гоголя. Только у русских "пришло на ум" так назвать улицу. Это сделал "Петрушка" с запахом "амброй".

<15 июня 1912 г., ст. Сиверская>

Получил Ваши милые каракульки. Позволю ли я заваливать Вас бесконечной скукой корректур, когда у Вас "и жена, и дети",-- и работы бездна, и творчески нужной миру работы. "Ошибки" (у меня) -- глупость; умный поймет, что это "вне плана", а глупый пусть ругается. Вообще нужно чаще повторять великороссийское "ну их к е.... м". Целую Аню и Васю: Цветков

сказал, что прелестный мальчик, и Ан. Мих. очень хвалит, и что Вы -- пара. Сам он славный, русский.-- Сестре не стану писать: почему-то разочаровался. "Лёжучи ночью" и обдумывая трагедию в Тифлисе,-- мне мелькнуло в уме, что она не любила мужа, и вышла "так", "все равно". Между тем ведь он все-таки большой идеалист (а кто такая Нина Зарубова2ужасно интересно знать), даже если и крахмалистый, слабый. Не всем быть "горе", надо и "холмы". Дорогой мой и милый, знаете, о чем у меня с год болит сердце: о Вас, и что Вы при "перепроизводстве ума" чуть-чуть-чуть холодны, фатально, неодолимо, "как судьба". Ах, это такое страдание всех очень умных людей.-- Мне кое-что в этом духе мелькнуло в Вас, и я стал думать, что от этого Вы ревете.-- Монеты плёвые, даже не стал смотреть. Противные испаньолки (форма курицы). Ну, прощайте.-- Грустно на свете -- Варе чуть-чуть-чуть получше.

Особенное спасибо за письма. Вообще я все такие люблю читать от Вас, и даже людей, коих Вы любите (Цветков и еще красивых).

<8 июля 1912 г., ст. Сиверская>

Вот и опять пишу в "Капище ума моего", "Павлу Фл-му".-- Да, верно, что Вы все пишете о монетах. "Монеты имеют свойство испарений Пифии: они, как и те, вводят человека в безумие". В старое время (когда Варя б. здорова) я за ними просиживал до 9-го часа утра. На Шпалерной, "отчищая старые", часу в 3-м, 4-м ("белые ночи") я садился на окне (4-й этаж) и все входя в азарт ("уже видны черты и буквы под щеткою и мылом) от жара снимал почтанники, затем и рубашку, и совершенно голый, грязный, мокрый (вода, мыло, грязь и окиси монет) чистил и чистил, почти с сходящей кожею с пальцев.-- Это б. у меня период прямо безумия. Теперь я с 4Ü тысячами одних греческих -- зажирел, и -- притупился (главное, однако, болезнь Вари).-- И вот стук около двери: швейцар несет самовар и сейчас увидит: чтобы "не иметь срама", я голый юркну под одеяло и притворюсь пробуждающимся, встаю, натягиваю штаны и завариваю чай.

Цветков -- удивительный человек. То, что рассказывал он мне из наблюдений и мыслей о животных, о духовенстве, о страданиях -- ново и поразительно. Сблизьтесь с ним. Кстати, он и чрезвыч. Вас любит, воспринимает, ценит. Затем в нем какие-то "века всего русского", в душе его, в повадке его, и я искренно его полюбил, как никогда не мог полюбить С.Н. Булгакова (оч. жёсток и хлопотливый литератор).

Цветков -- весь чист и благороден. Вот бы отдал за него "с руками-ногами" дочь свою: а при полигамии -- всех бы дочерей ему отдал. Он мне внушил бесконечное нравственное доверие. Я его истинно и глубоко уважаю: между тем это -- типично тот, кого профессора считают "идиотами". Вот бы Вашей сестре (вдове) выйти за него. Черт знает за кого девицы выходят замуж, и еще диче женятся г.г. "кавалеры".

Думаю о Вас, и что Вы "без места". Тут -- деньги. "Место -- доходы": кто же Вам их даст, даже крошечные. Ах, ужасно все-таки русское духовенство. Так хочется его любить, и так чувствуешь невозможность. Только и хорошего у подлецов, что фаллы велики ("жеребячья порода"). Ну, не сердитесь: есть причина для таких возгласов. Наше духовенство -- все государственно, "à la Рим", "патриции Руси", с их историческими достоинствами крепости, стойкости ("вот и каток Филарет"), но и с тем железом и холодом в душе, с которым нечего делать ни Пиндару, ни Розанову, и, боюсь, когда-нибудь Фл-ский почувствует, что и ему "нечего делать". Как хочется плакать. Хоть бы один такой, как Цветков. В. Розанов.

Бабушка писала под письмами +, a ум. -- преувеличено: и, дорогой, пишите только вечное +. Просто, целую.

Полюбите Цветкова. Когда я вот вижу таких -- у меня возрождается еще вера в Русь. А вообще -- все так безнадежно или малонадежно.

Спасибо за присылку Службы Св. Софии. У Вас есть талант все делать великолепно, что Вы делаете. До сих пор: ничего глупого, пошлого, хвастливого. А ведь так легко "с пером в руке" впасть "во искушение". Искушения писательские самые легко заражающие, вместе -- ядовитые, погубляющие душу (и тело). Писательство -- самый скользкий и трудный путь. Но в конце концов надо его и беречь: т. е. именно от того, что оно так легко "помутняется", такой чуткий "бульон" для развода микробов и нужно писательство и поберечь, т. е. сохранить елико возможно душу целомудренную и свободной в письме (литературе).

<7 августа 1912 г., Сиверская>

Дорогой Павел Александрович!

Еще тяжелый "ум." на наш дом, семью: вчера, во время припадка, когда я 1-й раз его увидел, определилось, что у бедной Шурушки (что звала Вас в СПб., барышня, падчерица) -- страшная angina pectoris, "грудн. (сердечная) жаба". 30 лет назад, беседуя с поляком старым врачом, я спросил: "А какая самая мучительная из человеческих болезней? рак?" "Нет, он ответил, а angina pectoris". Я запомнил, а потом прочел в предсмертных строках Амьеля, который был ею болен. По описанию Амьеля я и узнал: "Когда огненными щипцами рвет сердце, и душой овладевает смерть"... Шура, ничего не зная из Амьеля, и повторяет его слова: во время припадка она все трепетала в моих руках, как застреленная, и наклоняясь, как корова к пойлу -- хватала воздух, а дыхания не было... На другой день спрашиваю: что чувствовала: она: "ужас, смерть вижу, умираю, чувствую, вижу, что умираю, а сердце щиплет и зажимает как железными щипцами". 3-го в ночь б. припадок, сегодня в 1 час дня -- опять: "Ничего не вижу, темно в глазах" (при открытых глазах и сияющем солнце), вскакивает, вытягивается во весь рост и падает. Припадок от 15 до 20 минут. Потом -- слабость, до неспособности говорить, и тоска.

Вот и радость денег, смысл денег, нравственность денег, а также и объяснение: почему это "учителя в Ельце Б. привел в дом Рудневых", и вся наша история. Шурочке тогда б. 7 лет. Чтобы они обе стали делать без меня, и мать, с tabes cerebro spinalis (сухотка головного и спинного мозга, от 1-го мужа, + от прогрессивного паралича), и эта Шурочка, инвалид в работе, с 30 лет, имея домик, приносивший при постояльце -- Юр., при 3-х нахлебниках -- "их хлеба и сами (3 женщины) прокармливаемые".

Ужас. Ужас.

Прощайте. Целую Вас крепко. О болезни (и д-р так определил, ang. pector.) дома не говорю, и зачем им все знать, и Вы не пишите всеми буквами.

Ваш В. Розанов.

И недаром Шурушка б. так религиозна последние лет 7, сперва блуждая около аспишчан -- "христиан внеконфессиональных", а теперь -- была в Оп-- тиной, примкнула к Православию (и я много говорил сюда), вчера сама позвала священника и исповед.-- причастилась, сегодня б. крестный ход, и у нас во дворе отслужили молебен.

Примите за чепуху, что я В. писал о сестре В. и о Вас и о попах. Были поводы -- мелкие и, м. б., неверные, глупые.

<12 сентября 1912 г., СПб.>

Дорогой Павел Алекс. Пришло мне на ум в самом деле воспользоваться В. помощью не "в орфографии", a in rebus scriptis {В делах писания (лат.).}: и посылаю Вам корректуру. Почему Вы мне разбор Гиацинтова не прислали? Корректура: м. б., Вы уже "втёрлись" в анализ работ, диссертаций, и В. это не так трудно и скучно, как вообще и другим. Это тоже "собирать грибы" и "раздвигать пальцами водоросли" -- лезть в строки корректуры. Только мне жалко труда Вашего, страшно отнимать у Вас время. Понимаю, что это могли Вы сделать по великой любви к "другу своему" (demi-amie). Ну -- здравствуйте. Радовался я, услышав от В. очень хорошие слова о К. П. Побед, (когда б. в Петербурге), и недавно, разбирая пачки писем, нашел его записочку к себе и захотелось Вам послать -- но чтобы сохранили. Он б. прелестный человек и, знаете, "нашего поля ягода",-- только все-таки грибов и мхов не понимал.

В. Розанов.

Варе чуть-чуть-чуть лучше; жарила спину на солнце,-- и чувствовала, что от этого становится крепче, но страшусь: стали у нее ноги слабеть, а д-р сказал весной: "Нужно ожидать явлений со стороны ног". Все-таки душа трепещет и тогда смертный холод в душе. И все-таки я очень несчастен.

Да что я -- дурак: ей горько и трудно. Любите меня, п. ч. я очень несчастен. В. Р.

<15 сентября 1912 г., СПб.>

Спасибо, дорогой Отец Павел! Все понял -- что и трудно Вам было расстаться с Преп. Серафимом,-- и нитью из одежды Его,-- и что нужно было слишком подумать о нас, чтобы послать. За все спасибо, и целую и уста и руку, Священника и Друга.--

Варя сейчас плачет -- счастливо, когда я прочел ей из письма Вашего последнего страницу.

А Вы знаете ведь это "кому следует". Варя решила свозить старшую Таню к препод. Серафиму и действительно получила исцеление по следующему поводу: старшая наша Таня приучилась "шататься",-- 6 лет -- 7 лет: мать открыла,-- что она, садясь на каблук,-- трется, и глаза безумные и "уставленные". К докторам, туда, сюда,-- несчастная не может остановиться. Уже при поездке в Саров Варя вечером вдруг увидела в гостинице, что она присела и "шатается" (терлась). Варя плачет, говорит: "Таня, Таня, я о тебе Богу молилась, а ты -- опять". И она поразительно ответила (6-7 л.!): "Мама, я заблудилась!". Так мы были поражены. И вся она поразительна по тонкости и уму (Т., что ты любишь из Пушкина? -- Больше всего... "Когда для смертного умолкнет шумный день". И теперь одна только из детей чувствует болезнь матери, прочим "нипочём").

Устал. Понял, что о литургии написали. О службе и похоронах, что "преобразует" невыносимый удар (+) в длинную и уже переносимую печаль и уже 1 это открытие или изобретение или метод искупляет грубости и плоскости попов.

Спасибо, милый, за все.

"Хитрость" моя от боязливости (с детства) решительно всего на свете, от полнейшего все-таки самолюбия (случается, есть "грехи", "падения": по-- моему это самый глупый порок, куда хуже онанизма) и (с детства, зябнул под холодным одеялом и "изобрел", что оно согревает") -- от "отроческого порока", который не откроешь, а скроешь и СХИТРИШЬ. В жизни же, в делах, поступках -- нет хитрости. Я хитер в речах, в отношениях к людям ("ну их"), в дружбе, когда дотягиваю 0 дружбу до "1"-дружбы, в "преувеличенных уважениях", часто в литературе: а в себе и дома как-то не хитер, "в халате" не хитер: а в сюртуке -- как не хитрить. Хитрая одежда.

-----

Ну, опять "о себе". Проклятая часотка "я"-чества.

Будем, слабые, любить друг друга и прощать друг друга и не гоняться с обухом за вшею на вороту ближнего. Это я не Вам говорю, который этого не делал, а себе: во мне часты досады, мелочи, и именно "с обухом за вошью".

Чудный Образ Св. Серафима! Все чудно. Чуден весь подарок. Я думал -- монеты. Отпаковываю: вдруг "обозначается" ободок, и я уже почувствовал, и закричал Варе: "Тебе повесить над кроватью". Она сейчас отнекивается и "своей Тане", но я настоял, чтобы матери.

И моя мечта: в гроб Маме положить этот образок. Она его заслужила.

Ах, если бы Вы знали душу Варину. Вы ее совсем не знаете. А мне начинать ее открывать значит начинать "открывать себя" ибо я весь относителен, и без соотношения с Варею меня нельзя понять. Все мои суждения суть "косвенные" отражения отношений к ней и мыслей о ней. При этом я не влюблен и не "чувствен" (никакой роли в нашей связи), а исключительно все основано на духовном взгляде, духовной оценке. Когда я ищу суммировать, иногда говорю: "Полная правда в реализме" или еще "высочайший идеал, сказанный в житейских мелочах"; еще: "совершенно умерло свое я". Еще: она не выносит смеха, насмешки, не выносит победного звука, победного тона. Она -- вся в уступке (другому) и сколько достоинства, сколько царственного в этом вечном и всем уступании, каком-то спокойном, и не замечая, что уступает. Ее вечное в жизни -- "я никому не мешаю", но как инстинкт, и -- без пассивного отношения, а с величайшей живостью, к тем, кому не "мешает". Но тут нужны очень тонкие слова, чтобы обрисовать.

Ну, простите глупое письмо.

В. Розанов.

Вчера были у Карпинского (открыл ее болезнь), и он сказал, что разрушение мозговой ткани остановлено, и кой-что удалось восстановить

1) преимущественно в спине, и частью в голове.

Я Вам не говорил, чем она больна: ее муж,-- любимейший,-- умер от (Карпинский по признакам) от прогрессивного паралича на почве сифилиса, и она через плаценту ("детское место", коим ребенок соединен в утробе) получила заражение, павшее на мозг же, и у нее произошла сухотка спинного и головного мозга!! Отсюда получилось ранее, в 45 лет "перерождение" всех кровеносных сосудов, т. е. склероз, состарение их, и миокардит, т. е. воспалительный процесс мускульной ткани сердца, а на почве перерожденных сосудов произошел в 47 лет удар: когда закрылась проходимость некоторых кровеносных сосудов в мозгу. И это открыть через 30 лет после заражения!! Теперь уже все запоздало и она несчастная изуродована: вся левая сторона тела полувисит, ослаблена, с потерею чувствительности и ослабленной способностью движения. Вся жизнь испорчена медицинским недосмотром. И тут, конечно, виноват муж, который должен за всем смотреть, должен бы ее охранить. Вот мой ужас.

<26 сентября 1912 г., СПб.>

<Рукою Флоренского>.: Получ. 1912.IX.27. Сер. Пос. Сюда был вложен Дневник Верочки, его дочери, но я 1912.IX.28 отослал его обратно, как и было указано Розановым.

1) Фольклор (ших-трава): у меня мелькнуло, не попадают ли в "фольклор" личные, выразительные, гениальные речения, песни, прибаутки. Но вообще -- иногда личное, частное, особенное, а не всеобщее и не универсально-истинное. Глубину и великую ценность "ф-лора" я понимаю, и думаю -- это занимательнейшее море, "со всякими рыбами": но удить из него надо, "имея лесу Петра", осторожно.

2) Ах, если бы Вы когда-нибудь мне написали изъяснительно. Это действительно удивительное речение: "в душу тебя". Действительно, тут на "удище" сом, лефиафан: а как его вытащить и посмотреть?

3) Спасибо, милый, за длинное письмо,-- самое длинное из всех полученных. Спасибо за труд его. По почерку -- Вам трудна техника писания, вы "вырезаете иероглифы", а не скользите пером по бумаге. А я думал и тревожился -- Васюк у Вас захворал, и боялся диссентерии (от Ади). За Адию я немножко молюсь. Она и мне мила. Знавал таких ("я пойду на Василина", говорила 5-летняя Анхен, когда б. студентом,-- по мне, по лестницу в светелку).

4) Отлично разъяснили Вы автора "Воспоминаний", и, вероятно, я в "заключение" возьму эту часть письма (анонимно, конечно).

5) B "S" в хр-ве, в поле вообще. Вы больше и лучше меня видите, но я не все уразумевал у Вас. Тут есть неизбежная (у меня) односторонность; кто вперился глазом во что-нибудь, и уже годы об этом думал и положим годы неправильно или односторонне -- тому почти невозможно выйти из этих своих "шор". Тут должен другой смотреть, и наука движется и, очевидно, должна двигаться односторонностями. И я в себе признаю такую "односторонность": но уже "жития моего -- мало": и несть сил ни вправо, ни влево подвинуться, а лишь идти дальше.

Вообще ужасно обнявшее меня чувство смерти, чего-то ненужного всего сейчас кругом, и ненужного всего прожитого (кроме отношения к Варе). Это чувство "ненужно" какое-то ужасное, леденящее. "Землей" пахнет, но не теплой -- "матушкой", а какой-то замерзшей зимой, какая бывает в ноябре. "Земля-камень".

Ну Господь с ними. Печально на душе. И одно к лучшим людям: "Любите друг друга".

Вот понимаешь: "Ничего нет лучше любви", и -- "просто в дружбе, за чаем", просто -- "в мире", не в ссорчивости. Ненавижу ссоры (а в литературе все "полемизирую", но верьте, все для денег, без злобы).

О монархии Вы не читайте: скучная статья; разве предисловие. Читая корректуры ее (1894 г.), я был поражен дурному неестественному слогу и впервые себе сказал: "Как, однако, трудно хорошо писать, т. е. писать так, чтобы не старело". Как за 16 лет все там старо, "не так" и по тону ложно. А тогда (1894-й?) все сплошь (текст) и всем (и мне) нравилось. Поразительно. Вот это говорит о гробе литературы.

. . . . . . . . . . . .

И всем мирам она грозит.

О смерти я в жизни никогда не думал (никогда сам не хвораю), кроме как вот после явного заболевания Вари: теперь только о смерти и думаю. Она до того ужасна, до того все закрывает собою, после нее до того все ненужно -- что . . . . . . . . . . . . . . . .

И говорить нечего. "Нем язык и ступенела мысль".

Что такое смерть?

УЖАСНОЕ НЕИЗРЕЧЕННОЕ.

Останемся ли?

Встретимся ли там? -- Одно интересно, важно, утоляет или утолило бы жажду. Вот Церк. и дорога тем, что без колебания говорит:

Воскресните.

Может и нет: но что Она навязывает эту мечту людям, 2000 лет -- какая за это одна Церкви благодарность.

Вообще не думайте, что я Церкви не чувствую. Но "большой верблюд трудно проходит в игольные уши".

Все ремарки -- ужасно ценны, и СПАСИБО глубокое за труд их: но уже, конечно, все сдано в типографию (не м. столько ждать!!!) и пойдет (если будет) в 3-е изд. Хороши поправки и в тексте, и вообще показывает тонкое, нервное чувство речи: "Есть оригинальные и есть подражательные". Конечно (И т. п. Все дело все кстати).

-----

Хороши и суждения о молохах. Вообще хорошо, что при великой любзи Вы беспристрастны, "смотрите во все стороны" и "видите все". О Моис. Угрине -- согласен. Это, м. б., я введу еще в конце (анонимно, как "возражение некоего").

Совокупление -- питание: вполне согласен; да я и "гипноз" сказал ad lectorem {Для читателя (лат.).}, чтобы "вдолбить". По-моему суть -- прививка, которая ведь тоже (в ботанике) тайна.

Ну, устал.

Что мама? Что сестры? Я чуть-чуть обиделся на ту, которая не ответила, а очень желаю ей счастья. Странно: к поехавшей к Мережк. сестре я стал враждебен. Что-то мне в ней "по слухам" не нравится, а зрительно была такая милая, приятная, кроткая, терпеливая. А я теперь думаю "с червяком внутри". Вообще "Флоренских бойся" -- "слишком даровиты". Ну устал.

В. Розанов.

У нас глубокое несчастие в семье, страшное, расшибшее все мысли. Совсем не в сфере болезни Вари.

Подмога-тварь, под предлогом "погостить" в село, в сосны, позвала Верочку (у которой подозревался туберкулез и 1 из 2-х врачей советовал еще в Великом посте послать ее в санаторию). Мы эту подмогу знали лет 10,-- у нее в селе не бывали, на квартире были 1 раз, но у нее чудная святая сестра.-- Ну. Обещала "смотреть как мать", "беречь дочурку Верушку". И -- в каком-то исступленном сластолюбии (ей лет 40, вдова) свела со своим любовником 26 лет. По-видимому, механизм был тот: пусть он возбудится около Верочки -- и прибежит для удовлетворения к ней. Для этого (рассказ Верочки post factum) устроила спальни Верочки и этого 26-летнего музыканта-нахлебника рядом (!!!), а сама спала в другом доме.

Ну -- горе, унижение, несчастие.

Но:

Нашли,-- после писем этого негодяя, к Верочке, что он "все хочет ее тела", Дневник самой Верочки. Нужно заметить, она "отбилась от родителей", ни матери, ни меня, ни сестры старшей -- никого не слушала, и мы просто "плюнули" на нелепого, испорченного, в высшей степени грубого ребенка (15 или 16? лет, крупная очень). И что же: в Дневнике открылась такая чудная душа... Я списал его часть, и м. б. Вам пришлю, только чтобы Вы СЕЙЧАС вернули, ЗАКАЗНЫМ). Прямо -- святая, и глубоко невинная девочка, совсем младенец. В неписанных частях, дальше, стоит кратко: "Я пришла и легла к нему на постель и отдалась ему. Мне было хорошо".-- И сейчас о другом. Она его "пожалела" мерзавца, и гак прямо и пишет: "Я почувствовала тихую любовь матери (к нему) в душе". Вообще нечто невыразимое по прелести, по красоте в душе. О сутенере 40-летней она пишет: "Я ему сказала: неужели Вы кого-нибудь целовали" (т. е. кроме Верочки). Вообще "отдалась" с "на Вы", без "ты" и в тот же вечер будучи оскорбленной, что он раз позволил ей, по ошибке, сказать ты. Весь Дневник прямо что-то святое. Мы (я и сестра старшая) скрыли, что видели Дневник, и вообще делаем вид, что не знаем всего. Скажу В. только, что Ромео и Юлия или Гретхен и Фауст -- "как фабричные" около чистоты и лепета чудной Верочки (а снаружи, в словах, жесткая -- ужасно груба, жёстка, криклива, абсолютно непослушлива). Потом нашел рисунки в тетрадочке -- "Кошмар", "Испуг", "Смерть",-- и какие-то ведьмины глаза, с удивительной всего экспрессией и верностью, и видимо ее одолевают эти мысли о смерти (своей). Не понимаю, что делать. Один вечер (через неделю после узнания) -- была мысль отомстить, худо отомстить. Собственно злодеяние сделано над ребенком -- невероятное. Но как-- то все залила красота Веруньки,-- я прямо обомлел. И теперь около больной Вари, этого недоумения, около корректур -- я как ошалелый.

<6 октября 1912 г., СПб.>

Спасибо за Верочку, дорог. П. А., и за то, что не было случая, когда бы при величайшем "задыхании" в работе (знаю! знаю!) Вы вырвете "лоскуток духа и тела", и напишете мне когда более душою и обстоятельствами.-- Так и поступлено с Вероч.: от Вари скрыто, хотя раз она и сказала, выкрикивала: "Что за тревога в дому", "Что случилось", и как дело шло о подмоге этой -- "Что, Веру обработали",-- ей ничего не сказали, и через день она успокоилась. Нужно сказать, что Верочка при всей прелести души, открывшейся из "Дневн.", невыносимо груба эмпирично и снаружи, никогда не ответит мягко и даже вежливо и мы (я) раза три вступали в драку с ней, и она боролась со мной, а раза 2 получила по щеке (прошлый год), и мы на нее "махнули рукой". И вдруг все открылось, оказалось -- душа есть, и это меня так поразило и, признаюсь, увлекло, что я не думал о "деле" ("случилось"), а только что она такая глубокая и чистая. И сукина сына я не винил бы, если бы он ее любил и был свободен, но ведь он мерзавец, "содержанец" другой (40 лет бабе, 100 000 от мужа осталось, сын -- прелестный -- женат на нигилистке). Но на нее я чем дальше -- больше злюсь, и временами гнев (ярость) доходит до невыносимости. Она от больной матери взяла дочь, сказав, что будет смотреть, как мать, и свела их, уйдя в другой дом спать, а им (Варе и ему) устроив рядом спальни в дому, где они были одни.--

Устал. В. Розанов.

"Ремарки" чудны. Я к ним сделал ремарки же (внизу под чертой). Согласился особенно об Угрине. Зачем благого и почерневшего я затронул -- не знаю; от "фанатизма". Ваша гипотеза не только правдоподобна, но, конечно, верна. Простите за совет, не сочтите нескромным, не пишите "недостойный": похоже на худшейших попов. Пишите "ваш богомолец", "брат в мире". Хорошо о сестре Вале: у нее личико, правда, детское. И рад, что любила мужа (я думал -- нет, судя по влечению к Мер-ским). Но ее надо от них держать: она неопытна и могут ее перевести на болезненные пути. Самая бы верная узда, конечно, опять замуж, но это "в руке Божией".-- Верочка (и все дети) о моих "теориях" ничего не знает, и вообще ничего кроме "Итальян. впечатл." и "Легенды об Инквизиторе". Они же дети.

<9 октября 1912 г., СПб.>

Мы не знаем, что делать: Вера совсем вырывает повод. Совещания с Шурой (что Вас вызывала). "Ее нужно скорее выдать замуж" (Шура).-- "Где теперь мужья? Где их взять". Величайший страх, что она попадет в руки хулигана, который ее просто начнет перепродавать. Вот встреча с "фетишем" и что поделаешь. Я сказал Шуре, да и одно нахожу средство, одно спасенье, чтобы она попала к благородному, сострадательному, великодушному человеку, хоть бы "так" ("не до жиру, быть бы живу"). Иначе она погибнет в самом грубом, голодном смысле. Просто ей надо удовлетворение, и постоянное, и у себя дома -- а там ребенок и новая любовь и новая к дому (где колыбель) привязанность, и все относительно (душа) будет спасено.

Простите, что Вас тревожу, написал в тоске, не зная, что делать. Я бы (и Шура, советчица,-- тоже ужасно любит Веру) отдал ее Цветкову или Ельчанинову, но только порядочному, не негодяю. Величайший ужас, что она к негодяю попадет.

Не послать ли к Вам в Троицу,-- бросив гимназию (последний, 7-й класс).

В. Розанов.

<30 ноября 1912 г., СПб.>

Удивительна все-таки метафизика плодородия, деторождения и размножения и совокупления как акта, без коего всего этого нет: и нельзя ее умом достичь, а в сердце она чувствуется или вырастает или заложена. Как бы я должен б. ненавидеть или презирать или вообще оттолкнуться от N(?) "с Верою": но раз уже совершено, "факт был", то, несмотря на всю его "невежливость", оскорбительность, обидность, разрушительность возможную и правдоподобную для биографии Веры, NN (никогда не видал) странно притянулся к душе моей, не есть для меня чужой, хотя и остается крайне антипатичным и враждебным (как есть "враги-дети") и самая вражда простирается на "случай в Лисине", обстановку и злоухищрения (тут -- омерзительная, до головокружения), но собственно к душе и телу его нет вражды и странно чувствую, что через соединение он притянулся ко мне и был "кусочком моего тела". Это до того странно, что руками разводишь. Самое событие не кажется враждебным иначе как опять "не при таком бы климате" и проч., а не в самом себе, а в самом себе странно сжимается грудь при мысли, что "нисходящее потомство влилось в мировую реку" через случай, что я слился телом и моим с странным телом человечества; дальше улавливаешь еще страннее и страннее: ведь "вообще никто не выходит замуж", мужчины "решительно не женятся", и могли бы (как две красавицы-крестницы, Рцы дочки), могло бы случиться, что их "вообще никто не пожелает". Боже мой -- сплошь и рядом! И вот в душе я чувствую, что все это "правильно случилось" на случай "а -- если никто", и в душе моей происходит волнение, что "а все-таки мы не "один перст" на руке", не "одна сосна в поле", а -- в лесу, в человечестве: и, уж совсем странно сказать, поднимается чувство благодарности к "мужчине с бородой (может с усами), который первый в мире захотел нашей крови и вкусил и причастился и причастил". Каким образом все это можно объяснить, когда феноменальная сущность всему этому так враждебна, оскорбительна, обидчива, даже разрушительна.

Вот и подите.

Давно отложил Вам асе (века IX до P. X.) города Ольвии, чудной сохранности (50 р.), и еще подберу: и не знаем ли мы ради былой и милой дружбы так: ящичек со стеклом, зеленые коробочки дам (через Цветкова, он будет здесь), и пусть монет 50 разных стран "от Флоренского и Розанова" будет пожертвовано в Дух. Академию,-- где-нибудь в коридоре Академии, можно укрепить к стене. Вы -- пользуйтесь, годы, сколько хотите, но ведь не "в гроб же брать" -- и вот хорошо на пользу неофитам. За "Анонима" -- спасибо; очень хорошо.

Гершензон (ему послал) писал: "Кто это умница Аноним? Особенно важны страницы 12, где начинается: "Но есть подозрительное в поле". В. Розанов.

Цв. удивит, человек: как образован и всесторонен. Вот какие юноши подымаются. Это -- второе и, м. б., еще богатейшее "славянофильство".

<ок. 12 декабря 1912 г., СПб.>

De matrimonia {О супружестве (лат.).}: Вы хорошо вскакиваете, но не верно идете, отлично откусываете, но плохо разжевываете. Оттого-то именно, что "в мистике и мироздании" cultus phalli оказывается действительно сущим et post primum actum est amatum (ph.) non solum uxori vel conjugi (conjugatio), sed etiam parentibus eius et omnibus, in quibus eadem sanquis est (ea sanguis, quae in uxore) {После первой близости (фал.) становится приятно не только женщине-супруге (брак), но даже родителям ее и всем, в ком та же кровь, что в ней (лат.).} -- поэтому-то когда чета распадается, "не любят", "не хочется" ничто в мире их сдержать не может и не должно сдерживать, ибо значит не "по подобию друг друга" он и она, и она "не соответственна" (Бытие, Адам) ему не физически только, а и мистически. Вы cultus phalli берете слишком анатомически и физически, а тут есть и "душа". Ваша Аня подите-ка как стала В. дорога не ante, a past: ибо была "предназначена", "соответствовала" не "вообще Флоренским"? Павлу-solo. Но ведь бывают изнасилования и совершенно случайные встречи, "наобум" и бывают изредка по минутной страсти, по "приспичило", или один очень хотел, его похоть отозвалась резонатором -- и она сдалась, а потом "рвет волосы". И тут все-таки "кусок вошел и прививка совершилась": но нужно именно "желать" и знать меру этой прививки и что она не большая, и расторжимая легко. С Верой: по письмам перехваченным мы узнали, что он очень ее хотел, она же "отнекивалась" или вообще "считала дурным" вмешательство в любовь тела (он писал, что "без тела ее не может жить") и у меня были странные две волны: в тот же день или дня 2-3 около узнания (сквозь зубовный скрежет на все, на общее) ужасная и какая-то нежная (ни с чем не сравнимая) радость, что "чужой кто-то человек", человек "из мира" вошел именно фаллом (не рукой, не ногой) в мое дитя (о ее vulvae -- в голову не приходило), соединился с ним, полюбил его, слился семенем (о, как оно вот ТЕСТЮ дорого): это до того неописуемо взволновало меня каким-то совсем новым чувством ("Америку открыл"), именно родительским, характерно родительским, старым, но приятно-старым, что не могу сказать. Мной овладел восторг, а Верочка стала неизмеримо нежнее любима, особенно любима, не за то, или, вернее, не за одно то, что несчастна, но как уже приявшая семя от "мужа". Потом забыл, дела, литература, главнее же всего болезнь Вари: но едва полегчало -- меня стал тянуть его фалл, и не умею иначе объяснить как тем, что ему очень хочется (через воздух и стены передается), и хотя он лично противен, не нужен, не знаком, но через дочь ("приявшая") я стал будто его. И вот именно ЕГО фалл, а не "вообще фалл", стал чувствовать, и ужасная странная мысль -- "он близок не одной дочке, но и мне, и как будто "где муж странствовал", а теперь вернулся, и мне хочется, чтобы он опять шел к ней и сделал ей и постоянно делал. Буквально -- муж. Буквально -- зять. Никакой вражды. Что он "ее хочет", скорей вражда -- если бы не хотел, вражда и обида, "как он мою Верочку не хочет"; есть ревность, что теперь он сносится с другими, тогда как я хочу, чтобы он "все сберег моему ребенку", чтобы он "думал только о Верочке, на других же и не смотрел, не кокетничал с ними,-- а только бы ее одну миловал, ласкал и всего более (для меня желательно) оплодотворял и оплодотворял. Кажется, он не такой скверный человек (судя по письмам), а только "дурак", "болван", но ему мучительно быть у вдовушки. Он не озорник, а только русский слабый человек. Это-то мою душу с ним и помирило. Но поистине детородные органы священны, но они только в родстве и для родных священны. Похоть зятя -- святыня тестю: какао. Лишь настолько он хочет дочки -- он же родня мне. Не хочет -- не родня, чужой, враг.

Все это большая метафизика. Все это корни мира. Есть 2 корня. 1) жалость, боль = христианство; 2) фалл, приятность = язычество.

<15 декабря 1912 г., СПб.>

De Ecclesia et Matrimonia {О Церкви и супружестве (лат.).}.

(Рассуждение онтолого-практическое)

С Таней едем дальний путь в Клинический институт Елены Павловны:

-- Папа! Что ты как оступепел, ничего не слышишь, что тебе дочка говорит.

Она всегда и милая и ласковая. Очень чувствует мать и меня. Настоящая дочь. Бог дал.

А я думал или, вернее, говорил Вам письмо.

У Вас есть один из тех врожденных недостатков, которые неискоренимы или чуть-чуть поправляются "даром смирения", которого у Вас немного: и оттого дай Бог Вам этот рвущийся к росту недостаток удерживать в границах. Он заключен в великой самонадеянности и "непоправимости" себя, переходящей в упорливо и даже, наконец, в нравный каприз -- "ни за что не переступить ногой", если нога и встала "за оглобли" или "наступила на возжу". Знаю, что этим упрямством наделены породистые натуры, большие дарования, и т. д. Но Богу грустно в небесах: "Создал хорошее -- но вот и в самом хорошем недостаток именно от хорошести: упрямо, живет in se, а не in aliis" {В себе, а не в других.}.

Вот месяцы я думаю о Вас, Новосёлове, Кожевникове, Щербове,-- особенно под толчком нового знакомства с Цветковым, который поистине -- "возрождающееся славянофильство", так он предан "всему, всему",-- так привязан и проникновенен к Церкви. И вот думаю: как их всех восторг дошел до меня, дошел легко, "славно", как мне захотелось им всем помочь, что-нибудь сделать, одолев вечное "некогда", усталость, жажду "полежать". Корректуры, деньги, статьи, самую боль жены и о жене. "Все думаю о них". И началась у меня -- совсем "потом",-- ужасная мысль: "А любят ли они мое и есть ли им дело ("мне есть дело") до меня и моей особой боли в мире, которая тоже есть". Вспоминаю лица, "заботы у стола", "заботы с пером": и никогда-то, никогда теперь и в будущем им не придет хорошей, веселой ("весело перед Богом") мысли -- "дай помогу этому Розанову, очень он старается, устал -- я и помогу". "Дела нет". Да отчего? Худые ли они люди? -- Отличные (лучшие в России).-- "Добрые ли?" -- "Добрые".-- "Так отчего, отчего, Боже -- отчего???!!.".

А вот -- подите. Зачарованы. Разве может полюбить "чужое" птица "на току". Так и называют: -- "Глухарь".-- "Ничего не слышит". И Розанов-то их слышит, но они Розанова никогда не услышат.

Несколько лет назад Вы мне написали для меня дорогие строки о "Семейном вопр. в России", Вы его почувствовали. Как и я, чувствуя "те и эти темы", почувствовал "особый путь" Новосёлова-Цветк.-Фл. Но я помню: и этих милых людей никогда не забуду, как и эти милые люди "повернули мои убеждения" просто симпатией своей, просто добротой своей, просто милостью своею. "Мне с ними теплее".

Как бы им, в сущности с могущественною силою всяческих способностей, таланта, знаний, авторитета благочестивой жизни, "незаподозренности" поведения и образа мыслей (я -- заподозрен) не сказать в себе, и тоже весело, "славно": -- "Сделаешь, чтобы и Розанову, да и всем Розановым, всем в таком положением, вот с историею о разводе, вот с кучею детей, которые -- [до закона 1908 г. светского] -- должны бы именоваться -- один Семеновым, другой -- Ивановым, по имени крестного отца, и с обозванием в церковном документе их -- приблудными детьми, а матери их -- блудящею женщиною,-- и с запрещением в документе даже упомянуть, от какого Василия Васильевича они родились,-- давайте сделаемте, чтобы в случае хорошей жизни и хороших лиц устраивалась их жизнь по настоящему, в уровень со всеми, в слие-- ние со всеми, в одинаковость со всеми".

Нет.

Просто -- нет.

Короткое. Коротко -- забыли. Не пришло на ум. Не наше дело.

Что такое?

Добрые люди?

-- Да.

-- Но -- христиане. А христианину все это свойственно забывать, не поминать; ничем этим -- не интересоваться.

Да отчего?

А, видите ли, церковь после службы хорошо нанять (Ваше, и в высшей степени глубокое, замечание).

Тоны чтений и пений церкви глубоко согласованы.

Иконы -- схемы.

И все "так последовательно и цельно, что ничего нельзя изменить".

Ток. "На току". "Ничего не слышу и не вижу".

Развод? -- Да, но онтология требует, чтобы 5 детей Розанова именовались Таня -- Александровою, Вера -- Александровою, Вася -- Пименовым, а Варвара Димитриевна, в сущности, есть и должна перетерпеть, если каждая кухарка, в момент ухода с места, скажет: -- "Я, бараня, вдова да честная, а вы -- не знаю кто" (говорили; да и один священник, духовник ее, тоже о ней мне в письме -- сказал).

Оттого-то Вы и сказали в письме ко мне: "Я, в сущности, рад Вашему отношению к случаю с Верою, п. ч. в нем Вы переходите на почву православного воззрения на брак". Вам нет дела до меня, до Веры,-- и только один интерес к тому, что еще споривший и как бы сектант -- убедился в своей ошибке и согласился с нами". Для Вас -- не жизнь, и -- диспут, не "уврачевание ран", а -- победа. Та Nikh, та Victoria, которая озаряла и Рим. "Победим! Победим! Мы -- первые! Мы -- истинные".

И ушли в свою "Вечную Красоту" от мира. И смотрит мир на эту Красоту и плачет: ибо он видит, что Красота-то есть, а любви-то нет, "свечи"-то горят, а тепла-то от свеч -- нет. Плачет он особенно потому, что вообще некуда пойти, ибо если он от этой Красоты уйдет, то ее перестанет видеть и почернеет, но никакой новой Красоты не найдет иначе как уже совершенно другой и для него чужой, иностранной (буддизм наших необуддистов и "язычество" Мережковского), из себя и нового решительно ничего не умеет извезти, кроме "предлагаю, господа, почтить память умершего вставанием", что вся вообще религиозная почва, религиозный пласт планеты -- перепахан христианством, прорезан плугом Церкви, и все древние корни в этом пласте перерезаны и умерщвлены. И -- кроме Церкви, вообще ничего нет, в этой области, в этой сфере. В самой же Церкви сидят люди при "вечернем свете" ("видевши свет вечерний -- после Отца...") и пересчитывают дневные доходы, пересчитывают дневную славу, 1)много ли просфор взято, 2) много ли свеч поставлено, 3) сколько на блюдо положено, 4) и много ли народа "к нам уже причтено" ("вот и Вы согласились",-- Вы в письмах ко мне). И видит человек (положим -- я), что не в душе его дело, что до души его никому дела нет, что душа его не нужна Великой Церкви, при таком числе уже имеемых дел и прославивших подвигов, что "что нам В.В.Р., когда у нас есть Серафим Саровский". Суждение-то это, конечно, с их точки зрения правильно, конечно, они иначе и не могут судить, сидя в таковом имуществе, в таком богатстве; и их самочувствие ужасно крепко. Но "не в силе Бог, а в правде": и при критериуме этой аксиомы все как-то не с одной точки зрения В.В.Р., а в самом себе становится шатко и сомнительно, и как-то диалектически крепкость перерождается в сытость, di уверенность переходит в самодовольство и "токование в самом себе" переходит в болванность, переходит в чур-- банность, переходит в непробудность, переходит в сон, переходит в некроз. Все "так же свято" и все "не живет", все так же "пылают свечи на кануне" и видишь, что все это "обряд"... Приходит время "с Христом" как бы "Последнее время еще перед Пришествием", ибо и тогда пылали жертвы во 2-м Соломоновом храме, и Божия Матерь принесла двух горлинок, и все ели Пасху: а уже пришел Сказавший: "Всего этого вообще не нужно", ибо около всего стали люди книги ("книжники" впереди него) и еще стали люди закона ("божественные каноны" Антония Волынского). Дано в том, что несомненно Иисус Христос принес на Землю МИЛОСЕРДИЕ как новую и ЕГО ЛИЧНУЮ стихию мира, которою ОТНЫНЕ, т. е. после "трех дней в гробу", мир, по мысли Его и завещанию Его, должна бы жить: и КОТОРОЮ НЕСОМНЕННО же ЦЕРКОВЬ БОЛЕЕ НЕ ЖИВЕТ ("на току", "глухи", "считают деньги", "божественные каноны"). Дело в том, что Христос ЧЕРЕЗ ВСЕ переступал, увидев на улице больного человека, через Моисея, через 10 заповедей, через весь Талмуд ("книжники и законники"), и дело заключалось не в помощи ВООБЩЕ больного: а Его и Новое дело заключалось в таковой торопливой, такой безотлагательной, такой IN CONCRETO помощи Ивану и Семену, Лизе и Коле, и это-то, это-то новое отношение к боли и болящему, к претерпевающему и обращающему к Нему глаза, и составило то, за что народы воскликнули:

-- Благословен Грядый во имя Господне,

"...И сотрясся Олимп многохолмный".

Действительно, в мире есть да и всегда было только столько боли и такой особенной с помутневшими от страдания глазами боли, что еще вопрос, нужно ли "строить Элладу" и "воздвигать Капитолий" или напросто приложить пластырь к ране.

Церковь же и Ее историческое дело заключалось несомненно в том, что это великое МИЛОСЕРДИЕ она позолотила, взяла в золото, украсила ризами, положила на ноты, поставила над этим колокольню: но его всем этом -- ометаллило, и жилы, и нервы превратила в золотые же, чудно поющие "хвалу Господу", но вообще ничего не чувствующие ("на току" Вы и Новосёлов), не передающие боли и на боль не отзывающиеся.

Устал. Начал в больнице, кончаю ночью за чаем.

Вот положение. И тоскуешь, плачешь без лицемерия, и истину выражает странное "на пороге", "от церкви не отхожу" и "в церковь не вхожу", что-то промежуточное, что-то ужасное, что особенно под старость ужасно томит, потому что под старость хочешь покоя и уверенности, хочешь не "ходить", а "сидеть".

Есть вещи, которые со странною болью укололи меня в душу, именно в смысле озолочения сердца: об "Уедин.", которое, конечно, написалось (и без -- никогда бы не издалось) в отношении Вари, и проникнуто страшною болью с этой стороны, Вы только сказали, что "главное в нем -- что я возвращаюсь к Церкви". Вы "взяли свое", а "сдачу выбросили" медяшками, сказав: -- "Не нужно". Да по письмам я вообще замечаю, что Вам ничего не нужно, кроме "МОЕГО и НАШЕГО, НОВОСЁЛОВСКОГО", т. е. Церкви. И все это абсолютно в Вас неодолимо, абсолютно нерастворимо, не уступает никакой кислоте, т. е. ржавчину с души ничто не отчистит, не отмоет. А Вы -- прекрасный человек; да и Вы все прекрасны. Новосёлов -- ВПОЛНЕ прекрасный человек, и без Вас жить на Руси-то хоть утопиться. Но все уже в позолоте и все прекрасное Ваше -- скорее великолепно, пышно, разукрашено, "звонит" и "пост", но не проводит молча по щеке со словом: потерпи, друг -- все разъяснится где-нибудь. Мне как-то больна была Ваша приездка сюда в Петербург ДЛЯ МЕНЯ: я почувствовал, что это было сделано в отношении Церкви, а не меня собственно, что Вы доделывали круг церковной службы своей, делали "шаг Флоренского", а не "шаг К Розанову". И это -- невольно. И это -- везде. Это уже история и факт. Этого переделать невозможно.

МИЛОСЕРДИЕ

-- пропало. НЕТ -- и на "нет" и суда нет. "Живем в таком веке и под таким небом.

Все это до того страшно, слезно, становится так ХОЛОДНО В МИРЕ,-- что душа люто замерзает, вообще лютое испытание терпит, и нет ему исхода.

Устал, и ужасно печально. Как-то остаешься при эмпирии. Вот -- добрый человек -- и бежишь к нему без порток. Он не Христос: но воистину сейчас он на месте Христа и за Христа. Такие чудные люди еще бывают, встречаются. Встречается вдруг "вне схемы" и обещаний. Вне "договора". А мысль? А "обобщение"?..

-- "А ну его к Богу, обобщение".

"А ну его" -- все чаще и чаще произносим.

Мы, люди -- очень маленькие. "Обобщение нам не дано. Иногда я думаю, самая наша "религия" и даже "молитва к Богу" (все предмет Ваших стараний) не так важна, ибо Бог слишком велик, чтобы нуждаться в лепете наших языков, и как отец хочет не "мама" и "папа" от ребенка, а хочет, чтобы он "выучил урок", так БОЖЕ ВЕЧНЫЙ больше хочет, чтобы мы, бегая по Земле, все "старались" друг около дружки, и "проводили рукой по щеке" друг другу, чем "славословили Его" и издавали "Нравственно-религиозные библиотеки" и захлестывали "еще Розанова в свою веру". Все это -- пустяки. Богу не нужно, чтобы "Розанов был православный", Богу нужно, чтобы он называл горничную не "Надеждою", а "Надею". Богу очень нужно, чтобы со своими "опытами" он не обманывал жену. Вообще Богу нужно, чтобы Розанов был "правый человек". "Правы Господи перед тобой пути мои" -- вот когда это человек счастлив произнести, он может спокойно умереть. Ох, устал.-- Ну, целую крепко. Вы простите меня милый за упреки. Да это и не упреки. "Таково положение вещей". Вы сделаете не мне только, но и себе пользу, если "в течении задумчивых мыслей", каковое не всегда бывает, но "откуда-то наплывает", сядете за стол и "без начала, без конца" напишете мысли -- и перешлете мне. Конечно, я никогда себе не позволю без разрешения Вашего напечатать и одного Вашего слова (ведь такой поступок был бы нагл и обманом), но я думаю, объективно-безличные Ваши рассуждения, куски из Ваших писаний касающиеся природы, морали, Церкви, богослужения,-- отчего не напечатать с "П. Фл." и с "Аноним" -- "для пользы мира. Вы (в гордости) забываете мир, что ему нужно молочко, кашку, и что нужно каждую добрую строку беречь и печатать. Это не литература, а дело, и те же "билетики на обед", которые раздает Новосёлов и которые нужны. Ну, еще раз целую, и еще крепко целую. Не судите меня и не осуждайте. "Все как-нибудь пройдет и уляжется. Нам же ведь от век терпения".

В постели.

Теперь только прочитал В. письмо. Раньше поклевал меж строк, т. е. увидел лишь о чем, а не что пишете. О неразводимости я с Вами согласен при условии если Вы согласитесь на tacito consensus {Молчаливое согласие (лат.).} И. Христа на многоженство, коего факта, наличного тех времен, он нигде не осудил. В этом случае, не расторгая той "плоти единой" (= слиянной, но без поглощения ¹⁰/₁₀-х меня), Церковь пусть даст мне вторую жену. Это в сущности полнота смысла брака и логика его онтологии.

В Цвет, меня удивляет разнообразие образования и особенно влечений: и зоология, и антики, и музыка. И привлекает его любовь к церкви. Моя мечта чтобы он заменил меня в "H. Bp.". Т. е. в этой газете хранил славянофильство и идеализм.

-----

Мне очень грустно, и почти постоянно грустно. Дорогое Ваше слово одно: "Тогда приходишь (от печали или страха) в исступление". Вот мной овладевает иногда такое метафизическое исступление (плодом его в значительной степени было и "Уединенное"). Особенно страха. Нужно сказать о смерти. Я никогда не думал и не боялся (верно очень здоров) и теперь мне смерть ВПЕРВЫЕ представилась как разлука и кк. конец. И это объяло меня ужасом. А чего очень боишься, к тому хочется приблизиться, и вот у меня постоянно тоска -- "смерть бы и разом". Вообще ужасное желание: скорее бы прекратилось.

Тогда я всегда думаю о Вас или о Цветкове, к которым бы прижаться, хотя и знаю, что не поможет. Вот тронуло: была у Вари в больнице жена Рцы, и сказала Варе: "Когда я у Вас была на квартире, вы были плохи, и я пошла от Вас к Ивану-Целителю и много плакала о Вас. Теперь Вам лучше -- а когда выйдете, пойдите и помолитесь ему". Так Варя рассказывала. Романова (Рцы) удивительно правдивая, пылкая и иногда ("с правдой в глазах") резкая. Это меня поразило, что плакала, и мне показалось, что для этого одного стоит жить, т. е. когда люди плачут друг о друге и друг с другом, и для этого стоит жить. Вообще вот теперь под старость меня больше всего трогает благородство людей, без дальнейших квалификаций, и мне думается то, что о "святых" Вы писали в "Столпе и утверждении Истины", более всего заключается именно в благородстве святых, что "о ту пору", напр. при Николае I, они были благороднейшие в России люди, ну-с прибавками, но в сердцевине всего и в зерне -- благородная натура, благородное рождение, то что у святых именовалось "благодатью". "Откуда-то пришло", "откуда-то проявилось". А самая благородная черта -- плакать о другом и плакать с другим. Поэтому когда я узнаю, что есть такой человек, то мной овладевает тоже исступление и Радости и Надежды (о всем человечестве), такой дар выше гения, такой дар и есть святость, еще не вся, но ее начало и корень -- ползущий к ней, т. е. от которого отростает и святость.

Вот этого, т. е. такого отношения людей друг к другу, жизнь мне представляется совершенно невозможной. Жизнь вообще мне представляется какой-то глухой и слепой, ужасной и ужасно ненужной. "Чего-то толкаются люди".

-----

О монетах согласен -- т. е. Вам и "династия" богословов-нумизматов.

-----

Его мы не видим и я никогда не видал, Вера не видится с ним (наверно).

-----

О "содержащих" -- так, кроме одного случая: а Магомет и старая -- богатая Хадиджа. Это ужасно поразительный случай.

Люблю и целую

В. Розанов.

С Цветк. я о поле не говорил ни слова и не буду, Он "не призван". О поле я говорил только с Рцы, Шперком и Вами ("призваны").

"Давайте составим вместе книгу".

Возрадовался.

Это надо сделать вот как:

Но сперва NB. Я отчасти посылаю В. монеты -- за "Анонима". Вообще "хороший путь к Богу" верный счет, верные весы, уплата за работу. Теперь далее: я думаю издать книгу (тома на 2): Литературные изгнанники, где будут Письма К. Леонтьева, Рачинского, Шперка, Страхова и Рцы (он согласился). Тут будет и быт, и философия, житейское и "всячина". Я ужасно люблю "всячину", без нее философия скучна, бесцветна.

-----

Вот я и предлагаю тут Вам работать, Вы можете написать "рассуждение в разброде". Сюда может войти теперешнее Ваше рассуждение о богослужении, о кнуте (не помните?), о запахах и обонянии. Вообще можно из писем Ваших выкулупнуть все личное, как Ваше так и мое, суждения о природе и истории, о людях и веках. Ваша характеристика послушника с "s" -- изумительно ценна и есть "шаг вперед" в мировом познании "s". Ваши слова о музыке, о Платоне -- тоже. Ведь все Ваше чудное рассуждение (в "Б. В.") о Lectio есть в своем роде "Письмо к Розанову начинающего лекциониста".

-----

Ну-с, а чтобы это была работа и зароботок, то все это будет Ваш труд, ваша книга и проч. (так и с Рцы поступлю, т. е. за его письма ему -- по мере продажи -- буду выплачивать "проданный доход" за уплатою печатания). Это собственно великолепный вид работы, и веселый, и умный, не "журнал", а "наша комната", и кто не хочет -- "не смотри и не слушай". Но найдутся слушать и смотреть.

<24 декабря 1912 г., СПб.>

Варе лучше!

Слава Богу!!

Садится за стол; провожает до дверей, коридора. Она уже 5 недель в Клиническом институте Елены Павловны.-- А то дома -- совсем зачахла, от отяжеляющих домашних забот, неудовольствий и проч., и вообще от "детской мелкоты".

Ну?

Сказать стихами из Надюшкиного Альбома:

Полно Павлик мой сердиться,

Полно губки надувать,

Не пора ли помириться

И меня поцеловать.

Дорогой Анне Михайловне поклон, поздравление с Великим Праздником.

Милого Павла Александровича целую.

Я знаю, что Вы на меня не сердитесь, не ненавидите никогда -- но хмуритесь, бываете мною недовольны, но по деликатности молчите. А если бы об "опытах" сказали во-время слово властное как священник -- удержали бы. Ведь я очень подчинителен, оч. мягок. Хотя и "хочется". Словом, "блудлив, кк. кошка, труслив, как заяц".

Знаю, что ничто.

"Человек -- ТРАВИЕ"...

И я помню.

И, м. б., память этого кое-что поправляет.

Друг Ваш В. Розанов.

Хотелось бы мне послать поклон и поздравление с Праздником сестре Вашей,-- и имя забыл: Нина? Аделаида? -- Валя!!!

Итак --

Валентине Александровне -- вспомнилось, "Валю", из В. письма: от себя бы не смел.

Она -- славная; и, я думаю, [очень] даровитая.

В. Р.

Всего,-- главное ВАСЮ

-- с Праздником.

В. Р.

Я верю, что как-то когда-то "приду к...". Ведь надо полюбить, а не понять. А у меня этого-то и не было. Но раз в редакции, думая о Варе, я почувствовал Его как утешение и вдруг выдавились слезы близости.

<25 декабря 1912 г., СПб.>

Только что написал Вам Рождественское (и посему милое письмо; не думайте, и я люблю Церковь, и, слава Богу -- все больше), как получил Ваше.-- На ходу к Варе в Клинику. И вот -- дома. И пишу ответ.

Читаю -- с конца.

(прервали)

От нетерпения пишу, хоть в постели. Знаете главный мотив и, слава Богу, былой вражды к Церкви: что она обидела Варю, и как все это было в тайне -- но онтологически обидела: Варя же никого в жизни не обижала, и, больная, ежедневно читала (и все один его читала) Акафист Скорбящей Бож. Мат. Это сопоставление вечно молящегося человека (как никто) с "дисциплинарным" (ц. термин) отвержением ее точно сожгло мою душу, это было 15 лет сжения в одну точку. Варя за это не имела ни гнева, ни горечи, а лишь скорбь за несчастие, а у меня перешло в гнев.--

Спасибо за письмо. Очень много дельного, важно все о matrimonio ecclesiastico: и вот такие куски из писем отчего не взять в "Изгнанники"? Из всей нашей переписки самое важное -- где описывается у Вас утро, и как Вы увидели друга с блудницей, и плакали о теле его, это до того поразительно и ново, что я собственно об этом одном месте плакал, что его не могу взять в печать.-- Вообще я думаю, что "пока мы живы" -- мы должны продвинуть вперед разгадку "s": все равно придет новый Вейнингер -- жиденок, и разгадает,-- то уж лучше "честь открытия" -- русским. В "s" же, я думаю, разгадываются некоторые основные столбы мира, тут "слово, которого никто уразуметь не мог", "печать, которую никто не снимал". Я думаю раскрытие "s" поможет уразумению всей всемирной истории. И это можно сделать мудро и осторожно.--

Меня волнует и даже восхищает мысль, что мы будем соработать в одной книге. Это -- отлично. Знаете что: не нужно думать о читателях, но о читателе -- нужно думать, и нужно любить его, и уважать: ведь не самые мы умные люди, ведь есть "где-нибудь в Пензе", как мы: отчего же ему не сунуть в рот самую сокровенную мысль, самый дорогой вздох души. Вот для него, для 2-3 и издаются книги, и есть смысл их печатания. Пусть образуются в России "традиция мудрых", вне Белинского и Герцена. Пусть те -- идут, но и мы будем идти, и еще посмотрим, кто кого одолеет.--

Спасибо и за теплоту в В. письме. Теряясь в догадках, отчего Вы мне не пишете, я думал, что Вы меня не то чтобы не любите, а недолюбливаете, за суету, мутность, тщеславие, "опыты" (больше всего), худоватое отношение к Церкви (Б. даст совсем войду в нее). Оказывается, "все обстоит благополучно". Был (1) 4 декабря, и поставил за маму Вари свечку "на канун": и когда подумал, что это в "Федоне" говорится -- падается "загробная жизнь", да в Египте, а у нас это "в кармане" от Церкви, которая приказывает знать, что это есть вечная жизнь, а за сомнение в вечной жизни изгоняют семинаристов вон как за дурное поведение (какая конкретность), то я, ну, не расплакался, а почти и слезы все-таки выдавились. И что Церковь велит:

1) верить в Бога,

2) в Вечную жизнь души,

3) что "бабушки там живы",

4) что будет Суд и что скорбящие там утешатся:

то за это, КОНЕЧНО, всех толстых и пьяных попов можно простить (тем более что и мы таковы, если и в другом (мои "опыты").-- СПАСИБО, МОЙ МИЛЫЙ. СПАСИБО. СПАСИБО.

Вася.

<9 января 1913 г., СПб.>

Дорогой и милый Павел Александрович! С каким удовольствием Вам пишу. Мы все с Андреевым (secundum Цветков) Вас поджидали в СПб., но потом он сообразил, что Вы обслуживаете старушек, и издали благословили Вас хорошим православным крестом (даже +). Дай Вам Бог пути, дай Бог Вам пути.

Он (Андр.) рассказывал чудное "+" (имос) о Николае Японском (что язычники ходят к нему на могилу и считают святым). Вот чудо универсальной христианской души. И у него и у Цветк. меня всего больше радует и обнадёживает склонность души к исканию положительного в жизни, светлых примеров, светлого "было" и "есть". Этот проклятый некрасовский зуб ("Муза МЕСТИ и печали",-- довольно меня отравивший) есть истинное несчастие России, и прямо сотворил ее духовное падение (литература -- голос). Ибо из "мести", конечно, не вырастет никакого колоса, а только мрачный Шлиссельбург.

Мне ужасно больно, что я Вас огорчил "подозрениями в нелюбви". Они вытекли из редкого В. писания мне, о котором я составил 100+1 гипотезу, и все сдавалось, что я В. с "многописанием" надоел и Вы немножко хотите "отвязаться". Вы знаете -- это больное чувство, а "иллюзии наши суть факты души нашей! = res realissima {Действительность (лат.).} (по Аристотелю). Как меня обрадовал и Андреев. Я думал, что Цветк.-- solo. Но вот и Андр. Это удивительно. О, если б встал Страхов, милый старец, умерший в такой печали, знаете ли Вы, что у этих золотых юношей ноги бы поцеловал: так он (знаю по разговорам) был не удручен только, а как-то разбит, раздавлен, что славянофилов и вообще (я просто о себе не смею сказать) "наших" почти нет.

И вот поистине "ныне отпущаеши"... т. е. это не для меня, а для Страхова. Когда он жил -- (90-е годы) -- какая солончаковая пустыня, горькая пустыня, в которой прохаживался франт Соловьёв с кудрями. Как этот Соловьёв из "Вести. Евр." с его 6000 подписчиками давил пяткой Страхова, заступника и издателя Данилевского ("Рос. и Евр."). Вы не знаете и не помните всех подробностей полемики. "Я бросил его руку", сказал мне Страхов, о Соловьёве -- протянувшем ему (после гадчейших выходок полемики) руку на похоронах Якова Карл. Грота (я, бродя, случайно -- не зная кого хоронят) -- забрел туда же. Вы не знаете этого ужасного удушья литературы, когда подлецы и тупицы, когда Соловьёв, "танцуя с Лесевичем", давили всех этих воистину страдальцев за русскую землю, т. е. славянофилов. Я очень низко сделал, что тоже раз лягнул Хомякова. Но и меня переутомило зрелище: "ничего русского не выходит", все "русское -- не удается". И хотя я любил все это, но с каким-то отчаянием "махнул рукой". Э, значит РОК, тогда пусть СКОРЕЕ все проваливается к черту.

Вы пришли в счастливую пору, когда брюсовское "на таких-то зеленых латаниях -- тень стен" и проч. повалило эту "ослиную самость" позитивизма, как говорит мой друг Женя Иванов (30 л.), "повалило именно БЕССМЫСЛИЦЕЙ и НЕПОНЯТНОСТЬЮ, но с -- МУЗЫКОЙ". Завыл Спенсер в могиле, когда "объявился Балтрушайтис", люди сняли штаны и стали ходить на четвереньках. "Вот вам позитивизм". Это было отлично. Лет на 15 все стали говорить "нечленораздельно", и за 15 лет просто забыли, что "человек происходит по мартышке Дарвина". Это было превосходно. "Вас колокола не победят, а победит малайская музыка на палочках" (слушал таковую -- удивительно по тайной дикой мелодии).

Ну, прощайте. Как жаль, и скорблю, и пошловато (по секрету), что "ПУТЬ" не издает Страхова, и вообще Страхов как-то забыт. А лет 20 он solo держал идеализм, Гегеля, славянофильство и глубокую биологию один в руках. Забывать такие могилы до того грубо, до того это в сумме бесчеловечно, что как-то плакать хочется. Все как-то бесполезно в человечестве и безнадежно именно относительно благородного в челов-стве.

Троготельнейшее в Цв. и Андрееве именно их тихая, молчаливая и благородная нежность. Это совсем новый дух, новая категория эго. Этого совсем не было. К сожалению, "ослиная челюсть" Голиафа довольно распространена на Руси. Это -- первый и настоящий цветок Церкви: ибо не от государства и не от улицы это пошло. Т. к. они оба fructus Флоренского и частью Новосёлова, но главное -- Ваш, то, дорогой, Ваша УЖЕ ТЕПЕРЬ заслуга перед нашей милой, перед нашей славной, перед нашей хорошей Россией (которой работать стоит) огромна. Мне иногда Вы рисуетесь "в ситуациях Державы" повторением Станкевича: Вы страшно возбуждаете и покоряете и НАУЧАЕТЕ молчанием, что молча походите, потретесь рукавом, и где-где буркнете слово "именно какое НАДО". Еще: и все они любят Вашу Аню и Васю. Это, что молодые люди не беседуют в кабинете с ученым другом", а "пьют молоко с его хлева" (Вифлеем) -- какое это опять лучезарное явление Руси, явление БУДУЩЕГО это опять что-то совсем новое, и опять как бы заплакал радостью Страхов, узнав это. И он всегда "вместе с Варей" любил меня. "Вася у него болен -- сразу 2 зуба идут" (Андреев); "Ан. Мих. очень милая женщ. И от. Павел совсем счастлив с нею" (Цветк.). Вот Влад. Соловьёв и Рачинский никогда этих слов не скажут, не сказали, не пришло на ум, не было у них в тощем высохшем брюхе.

Вот, мой милый, и я Вас за эту уже теперешнюю литературную услугу блаженно целую, и больше чем целую (по все -- хорошее). Не будьте очень высокомерны с литератором. "Все должно быть". "Подобает и ересям быть". Что же делать. Читают. Хотят читать. И нужны какие-нибудь книги. Лучше бы турниры безграмотных черных принцев: но то -- умерло, и воскресимо ли -- Бог весть. Река катится: и -- чистые воды, но есть и -- мутные. Мы -- в мутных водах, и я сам довольно намутил. Но Вы таинственным организмом очищаете воду, выделяете в нее кислород, поглощаете мутящие навозные частицы воды. И где Ваши длинные волосы и огромный нос, где "дедушка Водяной" показался головой и плечами -- русалочки вокруг, юные, нежные,-- и играют в кристальных уже водах. В. Розанов.

Боюсь, как бы Вы не рассердились на Водяного: но он -- Добрый (Вы знаете), не топит, а только оплодотворяет и очищает.

<24 января 1913 г., СПб.>

Варюше значительно лучше.

<6 февр. 1913 г., СПб.>

Какой-то инстинкт говорит мне, дорогой П. А., что 2-го "Уедин." печатать не надо и невозможно.

Объективно -- 1.

Для души -- 2.

Объективно: можно в такой скандал залезть, и таких оплеух наполучать "в наш прозаический век" со "своими интимностями", что "мое почтение".

Субъективно -- весьма легко впасть в литературный онанизм, коим я вряд ли уже не страдаю. Вообще это не хорошо, само по себе.

Ну, отче, как скажете? По дружбе,-- и со всей открытостью (чем суровее, тем больше услуги, ибо тем "предупредительнее от несчастия").

Толкнуло меня печатать и 1-ое и 2-ое (и я думал перевести в "журнал", в хронику субъективностей) следующее:

1) Что важнее, наши мысли, суждения, идеи и книги или просто, что мы "жили", "видели", "почувствовали", к чему привела нас "Судьба" и "Рок"; мусульманское "Керемыш" (кажется), Αναγκη (ужасно ее боюсь, точно вижу глаза ЕЕ, такие страшные).

2) Мне показалось -- последнее. Мне минутами казалось, что на душе каждого -- написать свое "Уедин.", что собственно вся литература должна бы состоять из "Уединенных".

3) Мысли даже иногда "от пищеварения", "левой ногой встал с кровати". А судьба и жизнь ENS REALISSIMUS {Реальнейшее сущее (лат.).}, и SOLO (даже мухи) в судьбах мира.

4) Как же мне передать все то, чем мучился я с 1896-7 года, вся история (простите) "с церковью", теперь (от болезни Вари) почти заглохшая, но иногда (через письма с Вами, и тогда под впечатлениями) вновь вспыхивающая, и разъедающая кислотой сердце. Все-таки ведь это и ОБЪЕКТИВНО интересно и важно. Не думайте, что это -- пусто; поверьте, что Вы чуть-чуть увлечены, поверьте, что (если Вы сохраните εύσωφροσυνη {Благоразумие (греч.).} 2 года назад) через 20 лет Вы многое увидите, усталым жизненным глазом, иначе, чем Вам представляется сейчас. Мне часто казалось (и не свободен от мысли этой сейчас), что как в Апокалипсисе говорится: "и Ангелу такой-то ЦЕРКВИ (однако!) скажи", так есть кое-что "сказать" и "Солнцу нашего Времени" -- Православию.

Вы ходите, служите, обнимаете человека, старика, старуху: и, очевидно, не имеете фундамента для суждения иного, чем эти Ваши ощущения, Ваши отношения, Ваши переживания, по аксиоме: nihil in anima, quod non erat in sensu {Ничего нет в душе, чего не было в чувстве (лат.).}. Вы видите, наконец, что "вот как Церковь научила: "взять за плечи, обнять, сказать, изнеможённому, страждущему". Это -- так единственно церковь (делает), единственно ее учение, единственно ее МЕТОД, еще нигде не существующий, что понятно Ваше изумление, Ваше восхищение, Ваше топтание "супротивных".

Все -- БЛАГО.

Но не занимает это ВСЕГО ПОЛЯ ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТИ.

Бриллиант "без пятнышка" -- однако не величиною in UNIVERSVM.

Все друг друга "обчищают" (экономика): Ц. от этого "отмахивается" и почти что не учит очень вороватую прислугу и очень лодарничающих работников труду и честности.

Супругов вообще ничему не учит, кроме "прилежания в посте и молитве".

Бракоразводный процесс все-таки отвратителен и есть узурпация прав мужа САМОМУ разводиться, каковое право у него И.Христос не отнял.

"Степени родства", переменясь с "муж и жена = 1", являют простые "лжеисидоровы декреталии. Словом, подражая Вашему прекрасному языку ("Аноним"): "Я берусь Вам доказать", и я могу повторить, помня серию и книг и доводов, о коих мне не случалось печатно упоминать, что тут у церкви

ВСЕ -- НЕТАК

не по моему личному пристрастию (поверьте же на минуту, что это я добросовестно говорю), а объективно -- не так, неправильно.

У меня и есть, бывает еще и теперь, мысль: Господь меня и привел к этому положению, к встрече именно с типично религиозным человеком, а самому мне дал довольно кроткую душу (как я любил у попов целовать руку после креста), чтобы наконец кто-нибудь, и вот наконец я выразил же это:

"и Ангелу Православия -- СКАЖИ".

Дорогой мой: будьте же справедливы, успокойтесь, не волнуйтесь. Какое было колоссальное обрезание, вспомните Ветх. Завет,-- и Ап. Павел сказал: "НЕ НАДО". Какой величины был Ап. Павел: и пришел Златоуст и сказал: "Хотя и Павел -- но человек". Я понимаю красоту и важность недвижности, да в какое-то время, когда все шатается, когда все -- бежит, когда все -- больное, как уже не понять, что "из КОВРА нельзя выдергивать нитку -- ткань разлезется" (прекрасное уподобление в Вашем письме).

Но:

-- тут надо какая-то гармония, гармония "да" и "нет",-- "нужно двинуться" -- "нельзя двинуться". Тут что-то нужно и не Ваше, и не мое, а Третье -- Мудрое. Что -- не знаю, угадать страшно трудно.

Мне кажется, однако, что когда начинается мука, и не худых людей (Боже, ведь ВИДИМ же мы, ведь не с "куриною же мы слепотой" в глазу), тогда нужно задуматься, остановиться, тогда и СВЯТЫНЕ Церкви надо над собою подумать.

"Серафим-то Серафим -- это ТАК, но и духовные консистории и мздоимства -- это тоже ЕСТЬ".

Как Вы скажете: "Все СПЛОШЬ Серафим -- Вы впадаете в неправду, как кто-нибудь, теперь вся печать, скажет: Э, там ТОЛЬКО консистории -- тоже она есть лжец".

Явно надо Εύσωφςοσυνη {Спокойствие (греч.).}. Великолепное равновесие весов в сердце; не 2 глаза, а 100 глаз. Аргус ВСЕвидящий.

Во всяком случае мы должны быть всегда при правде ощущения, чтобы у нас не ёжилось на душе, не морщилась кожа в "гусиную кожу", не чувствовали мы в душе и уме "не ладно". Я уверен, что хотя Вы мне пишете все в "Да", и у Вас бывает в уме, в душе, в коже ощущение "не все ладно".

Ну, я, Бог знает, заговорился до чего. Никогда не кончу. "Уед." мне казалось единственно подходящею формою припомнить, как УЖАСНО мы жили в Костроме, Боже -- какой это был нигилизм, какой это был холод вокруг, брат Федор (19 л.) пропивал деньги, данные "сходить в аптеку за лекарством", сестра Павлушка (Бог ей простит) только неприличествовала с семинаристами ("богословие" и "философия" старые), и все было до того физически и духовно ГОЛО, ПУСТЫННО, что этого нельзя выразить, нельзя вспомнить без содрогания.

Ну -- и всю жизнь (чиновничество), до встречи с домом Вари.

Как я могу сказать, что мне не "Бог указал", не "Бог привел", когда я увидел среди жизни "не богаче нашей костромской" жизнь совершенно другую, совершенно иначе построенную и зарожденную совершенно с другим законом бытия, в сущности выраженном в одной строке -- "не осуждать брата моего". Что у них было? -- Ничего. На кого они сердились? -- Ни на кого. Чем были недовольны? -- Даже и этого нельзя сказать: всем довольны. А жили буквально только "до завтра", ото дня ко дню. Тут и есть зародыш маленького моего консерватизма: искание нормы души как основы нормы и уклада жизни. В Костроме мы были не беднее, чем они в Ельце: 1) домик; 2) огромный огород и малина и всякие ягоды при нем,-- хватало до поста "своего", 3) мать, хотя больная, но сын (и талантливый) 19 л. и дочь 17-18, вполне здоровые; да Митя "придурковатый" и добрый, да мы с Сережей -- маленькие. Но -- ВСЕ ПРОВАЛИЛОСЬ в чудовищной анархии.

В Ельце: Бабушка, дочь, внучка, домик гораздо меньше, сада и огорода -- никакого. Но они были в высшей степени все БЛАГОРОДНЫ,-- и им все спешили помогать, то "дяденька" сунет 3-5 р., то свекор "на платье" дает, да нахлебник стоял прочно, ибо "лучше сами недоедят, а ему вкусно", и не по экономике и взирая "на будущее", а по слепому течению как бы реки: "сперва -- ему (всякому), потом -- нам".

Я был до того изумлен, что можно так жить, после своей Костромы, после ужасного костромского холода, после ужасной костромской безлюдности (среди людей), после всей этой собачьей и окаянной жизни, где даже дети-то, кажется, все друг друга ненавидели, где ни в ком ни у кого не было уважения и любви, никто ни с кем не говорил, никогда не было улыбки, шутки, смеха...

Вы такой жизни не видали. А экономика -- "очень бы можно жить".

Тут я до того убедился, что "можно жить" зиждется не на экономике и "условиях жизни", а на душе, и, по-моему (тут -- дело и заслуга ЦЕРКВИ),-- просто на образе и зажженной лампадке (у нас -- никогда, и весь дом б. без молитвы, кроме потаенных ночью матери). Никто из нас поутру не молился, "на сон грядущий" -- не молился ("он" -- у мамы, был нигилист-живописец из "философии" семинарии, странный и угрюмый человек, с "должностями человека", но немыми, холодными, бездушными). (Мама и мы ничего не понимали в его "идеях", но, очевидно, он был "мыслящий реалист", и когда я гимназист шел на исповедь, он говаривал сухо: И -- и -- и (заикался) дешь попу грехи сваливать. Сваливай, сваливай!" (сухо, без шутки).

Ой, устал.

Словом, меня дом Вари "прибрал, причесал, вымыл и сделал хорошим мальчиком". Я ему безмерно обязан и лучше скажу -- как Вы "Отче Исидору". Как же мне было понять и почувствовать, когда церковь вдруг сказала: "Стоп", "не женись", "ты женат" (на убежавшей жене) etc. Ну, Вы все договорите. Прощайте. Целую и обнимаю. Я издал "Уед.", ибо уже почти все набрано (в 1 экз. обойдется рублей в 300) -- и "Бог с ними". В. Розанов.

Ан. Мих. и Васе -- поклон.

Gens Junia, чекан, в I в. до P. X., по памяти рода, изображен Брут Старший, идущий между ликторами.

<7 февраля 1913 г.>

Дорогой Отец Павел!

Мне кажется, я вышел из затруднения об "Уединенн." через следующий план:

1) Все личное, субъективное, все до семьи моей относящееся -- соединить в 1 книгу и отпечатать в 1 экземпляре под именем "Смертное". Значит -- есть, но -- incognito.

2) Все объективное и возможное "для читателя" и улицы издать хоть с заглавием "Осенние листья" или "Дневник журналиста" (почему это не продвинуть ad infinitum {До бесконечности (лат.).}) -- на обычных условиях и для продажи. Тут -- о книгах, о партиях, о церкви, о христианстве, о бессмертии души.

Я думаю, это -- совершенно удобно.

Тогда Вы, мой дорогой, поставьте свои значки, посоветуйте объективным взглядом, что куда: отмечая 1) в Mortalia,

2) в Дневник журналиста.

? Да ?

Ваш любящий. Варе значительно лучше. В. Розанов.

<15 февраля 1915 г., СПб.>

Спасибо, мой милый от. Павел!

Особенно важно -- о консисториях: в самом деле есть ряд духов (и они лучшие), которые вообще не спорят, не "опровергают", а как бы понурясь -- идут своей тропой. Св. Серафима Саров. нельзя представить "опровергающим" что-либо. (Я именно о Нем думывал: "А отчего он не восстал против консисторий", и сказал об этом раз оч. мил. свящ. Дроздову; тот сказал: "Да он даже и не знал об этом", т. е. попросту не хотел смотреть. Это? Конечно? лучший путь. Так что Вы знайте, что если я еще буду браниться, то по инерции и потому, что уже привык, но не по принципу.

Гермион -- "свидетель брака" ("свидетель" -- очень трогательно: "удивительный Восток"). Но "Гермион" -- Вы знаете -- мое: какая -- там гора, я не знаю, может "Кормил", но только, наверное, именовалась "Лицо Божие". Это я в словарях читал, и многократно. Справлюсь. Спасибо. Немножко я ждал, что Вы приложите моральный вкус -- кое-что посоветуете устранить. У меня есть просто знание того, что естественная застенчивость есть в душе: но вкус -- я не знаю.

Шурочка (что звала В. в СПб.) сказала мне, что "Уедин." нельзя повторять, и мамочка -- "пожалуйста, без меня обойдись".

<до 18 февр. 1913 г., СПб.>

Весь день б. печально, милый П., а В. письмо о съеденной обезьянке еще увеличило печаль, я все зябнул, душа ёжилась и чтобы согреться лег в постель, а чтобы "отвести душу" пишу Вам. Этот подлец хуже Нерона, который жег врагов и жег людей с силою, а поэт изжарил любившую его обезьяну и обезьяна, в силу манипуляций мудрости и устройства кухни, не могла угадать, что ее сегодня будет обедать любовник. Вообще она была невинна в страдании, наивна в своем зарезании: но какой же подлец он.

Милый П., отчего все так ужасно? Отчего мир ужасен, отчего Судьба ужасна? Отчего так хочется уйти под пол и жить с мышами, не выглядывая "по сю сторону" пола.

Знать -- ужасно. Видеть -- ужасно.

Часто (много лет) я себе представляюсь забившимся в угол под рояль (у нас большой) и там, закрыв глаза, плачу, плачу, неудержимо и как до смерти ("заплакал себя до смерти") -- о чем? об обезьяне, о мамочке, о всей своей "загубленной" (почему-то я считаю свою жизнь загубленной) жизни, о Танечке, о Рцы (его очень люблю)... о всем мире, о недоумении с Христом, о том, что я ошибся, о том, что ничего не знаю.

Ах, как это ужасно, когда душа дрожжит и зябнет, и ужасно быть одному, все одному, одному.

Вы теперь вошли в ясную психологию, хотя прежде, я думаю, такое переживали. Но вы вошли в счастливое место (церковь), в счастливый путь. Вы теперь один из счастливейших людей в России и, м. б., даже самый счастливый. Неужели вы не чувствуете? Конечно, чувствуете.

В Церкви обезьян не будут никогда есть, и Вы с Ан. встретитесь на том свете, когда и смерть не страшна.

<Приписка о. П. Флоренского>

Это письмо В. В. Розанов мне написал в ответ на сообщение мое, заимствованное из "Ребус" за 1913 г., о том как поэт съел свою любовницу обезьяну. Почему-то Розанов не послал мне этого письма, но, при моем посещении его в СПб., почти сейчас же, как только я разделся, вручил его. Это было сегодня утром, 18 февр. 1913 года.

Священ. Павел Флоренский.

<16 марта 1913 г., СПб.>

Не поместите ли под заглавием "Из впечатлений мирянина" (или как хотите) 2 м. статейки, "не прошедших" в "Н. Вр.", и которые мне хочется сохранить (по слабости человеческой и a memoriam temporum futurorum {На память будущим временам (лат.).}).

А по-моему -- вообще ВСЕ должно бы вековаться и ничто не забываться, "мелочь", "волос"... Порок? Вот хотелось бы скресть. Все мы мышки, бегающие под полом.

Целую всех 3-х. В. Р.

<26 марта 1913 г., СПб. Телеграмма>

ВОЗЬМИТЕ НИЗ ДАЧИ КОСПАРОВСКОГО ЗАДАТОК ПЕРВОЮ ПОЧТОЙ СПАСИБО РОЗАНОВ

<27 марта 1913 г., СПб.>

Спасибо, они лично все "распланировали", наши похвалили: "Думали, он ничего не видит и лишь по верхам летает, а оказалось наоборот". Спасибо и за обещание писать "на наши темы". Очень милый студент, Вами присланный, сказал мне: "Это пока о монетах, самого важного он не написал". Сего жду с нетерпением. Далее в рубрике тем Ваших самое для меня интересное -- fil. и пол, Вы писали "о нигде ненаписанном из личных переживаний". Это пусть идет 1-м No-ом. Ну, а затем и все интересно, Вами исполненное. У меня "в плане" есть книжка "Древо жизни и идея скопчества",-- продолжение (и окончание) "В мире неясного и нерешенного". Я было ее "отложил" (некогда и увлекся "+" и "Уединенн."), но если Вы согласитесь мне писать, то я тоже "для Вас" пущу это издание, на 1914 г. И это будет отлично. Только надо, батюшка, работать, а не мечтать о работе. Впрочем, вижу и все говорят, что Вы завалены работою. Да сваливайте Вы дребедень на помощников. В. Розанов.

<13 апреля 1913 г., СПб.>

Христос Воскресе!

Маленький Вася!

Всю жизнь надейся, как эта девочка.

Тебе неизвестный В. Розанов.

Папе и маме поклон.

<14 апреля 1913 г., СПб.>

<Вложены гранки "Письма в редакцию" Розанова с пометкою:> "Разобрано. Отказались напечатать. Вот они какие иногда".

ПИСЬМА В РЕДАКЦИЮ
(Неожиданное удаление Иконы Почаевской Божией Матери)

На 7 апреля, в 40 часа утра, я был записан в очередь на принятие у себя в дому Почаевской Божией Матери к тяжело и давно болящей жене своей. Вдруг сегодня утром в дом принесен был тревожный слух, что Почаевскую Божию Матерь увозят из Петербурга, сегодня или завтра. Сейчас же я поспешил в синодальное подворье, на Кабинетской улице, где Владычица имела пребывание в церкви. Не доходя до церкви, я вошел в швейцарскую синодальнаго подворья, куда видел входящих мужчин и женщин.

Оказывается, сюда спешили за справкою так же, как и я, записанные в очередь на прием в свой дом чудотворнаго образа. Сторож-швейцар, объявляя, что из духовных лиц подворья никого в доме нет, сказал, что икону не "сегодня", а "сейчас" выносят с крестным ходом на Варшавский вокзал, по экстренному распоряжению Петербургскаго епархиального начальства (названо было определенное лицо). Все были растеряны и встревожены, все недоумевали о том, как таковое распоряжение было сделано без запроса именно о сделанных уже записях, так как это значило нарушить надежду больных на помощь свыше. Не могу не передать голоса, видимо купчихи, сказавшей:

-- Ко мне записано на завтра, а сегодня увозят.

А на слова мои: "Что же это значит?" ответила и загадочно, и указующе:

-- Верно кому-либо здесь помешала...

-- Кому же "здесь"? Т.-е. вы хотите сказать -- здешнему петербургскому духовенству?

-- Да, конечно, ему! А то кому же нужен это спешный увоз.

Я вышел. Пошел в церковь. Слава Богу, успел подать "о здравии болящей" и поставить две свечки. На моих глазах, Владычицу подняли и вынесли.

В самом деле, кому и зачем нужен был этот поспешный вывоз? Зачем было делать так неделикатно, без запроса об очереди и не удовлетворив самых естественных желаний мирян?

Правда, деньги лились около образа, на свечи и блюда, и шло это, очевидно, братии Почаевской лавры.

Но ведь петербуржцы -- со средствами, и у них хватило бы и на Почаевс-- кую святыню, и на местные святыни.

Ужели это опять тот случай, как в деле устранения от треб духовенства домовых церквей? Т.-е. в семь случаев -- "свои доходы". Печально и страшно, когда вера разрушается и молитва угашается в самом сердце веры, в самом "доме молитвы", каковым нарекается храм и может быть наречен клир и клирики.

В. Розанов.

Составляя каталог В. opera omnia, прочел "К читателю" -- в Столбе (я не догадывался, что это -- о Церкви кк. "Столп и утв. истины" (по Ап. П.). Как хорошо, жизненно,-- как ново. Впервые понял, почему "чужие" уважают тк. Вас (Введенск., Булгак.). Всякая строка жизненна. Удивительно. Целую. В. R

Главное -- что у В. церковь совсем не та, что в "Ист. хр. це-ви" и проч. Это -- Луг, Ныне Растущий и вечный. Но я страшусь, что Вы уже начали отходить от Луга и протягиваетесь к "консисторским бумагам". Бойтесь сего зелья. Берегитесь судьбы князя Голицына (при Ал. I).

Ужасно однако смеялся, увидев V 2. "Павла мало за это убить, а надо воскресить и еще раз убить: он извлекает V 2 из Б.". Смеялся до пупика, вспоминая В., сестру и опять хохотал как-то безумно, думаю: "Запутались Флоренские в браках, корнях V юбках и богословии (смеялся с люб. о всех вас). Смесь похотливая Тифлиса и Вологды.

Etc. Между тем, когда я недели 2 назад сказал Коноплянцеву (биография Леонтьева, мой ученик по Елецкой гимназии), из осторожности не сказав Вашей фамилии, что "один очень ученый священник в приписке к письму мне сказал, что без некоторого восстановления фаллизма мир погибнет в холоде позитивизма и рационализма" -- то он в высшей степени проникновенно к этому приникнул, будучи в высшей степени чистым семьянином (женат на поповне и имеет сына). Вот эти слушатели и читатели единственно нам и нужны. Есть "малый остаток" это понимающих и мы не должны дать угаснуть светильнику; т. е., кроме scio {Знать (лат.).}, должен быть и жар; то, что "когда поцеловались индусские "юноша бог" и "девушка" -- то все в мире ожило (у Вас в тетради). Мы и должны стремиться к оживлению, на пороге коего scio есть только орудие. Но это, конечно, "как Бог пошлет", "как Бог устроит", и преднамеренного или тенденциозного в смысле "жара" ничего не должно быть. Спасибо огромное за трактат. Он весь ясен, кроме 3-4 "неразборчивых от усталости Вашей" мест. Христос Воскресе!

Наши приедут 5-6 июня, когда кончат экзамены, и во всяком случае не раньше 25 мая. Пусть Андреев зайдет ко мне и возьмет Вам большую мою с Варварой фотографию (только что снялся).

Усталый в вечере, почти кончив чтение трактата:

-----

Все очень хорошо, для меня очень ново -- о сердце; что "уходим в него", "умираем в него" и как оно "разрывается" и "возрождается": но касательно фалла все очень холодно, и я "обижаюсь за фалл". Я сблизил и невольно сближается с огромными книгами: "Женщина у всех народов" etc., где есть много фактических и технических сведений, но -- холодных и "для любопытства г. г. анекдотистов". Вы сразу поймете точку зрения: и что я хочу сказать. Мнится и брежжится новою книгою пробудить любовь к Древу Жизни, вызвать мысль и чувство: "а не так это просто, откуда родятся дети".

<16 апреля 1913 г.>

1) Когда Вы пишете, что такое-то "изображение не имело на благочестив-- ную поклонницу возбуждающего Изиды действия", то тут надо поставить 2 NB: 1) во 1-х, с абсолютностью мы этого не знаем, и 2) и главное: рассуждая так о фаллических памятниках, не вносим ли мы нам присущий сухой и ученый дух в древние времена? У Геродота записано, что, отправляясь "на праздник возжения лампад" (на лодках, по Нилу), египтянки (прекраснейшие дамы) по временам причаливали к берегу, входили в деревеньки, и, вбегая в хижины,-- поднимали перед хозяевами подолы, чем маня на праздник, призывая ехать туда же. Да и вообще и главное: страшно было бы жениться и избегать возбуждений: "Назвался груздем -- полезай в кузов".

<22 апр. 1913. СПб.>

Нет, милый мой, Вы все умеете, и в письме вот все верно написали,-- да и в тех "трактатах", когда я читал, то б. впечатление, что точно это не Вы, а я писал, до того у нас совпадают точки зрения и все до мельчайших объяснений. Конечно, фал. изображ. не делали мелочных возбуждений, не щекотали нервы, не звали к "сейчас", иначе жизнь и быт были бы невозможны, т. к. Вы верно пишете, что этими памятниками жизнь была "загромождена", а давали они все и каждый единично общее обаяние и охотное (когда пришло время) совокупление... Ну, да это все понятно само собою. Не Вы, но все-таки Ваше situation в Дух. Акад. да и в рядах уже "православного духовенства", которое не в силах напечатать ничего фаллического,-- невольно "поджимало" руку Вашу, и, м. б., Вы не писали уже так свободно, как когда писали о фалл. памятнике на Кавказе.

Чего вы разгорячились, чудак: это, как Цветков,-- о всем горячится. Мы друг друга так знаем, что вообще между нами ни недоразумений, ничего не может быть.

Ряд матерьяльных сообщений из историй и покажется ЧИТАТЕЛЮ (не мне) "скандалами в нашу (холостую) пользу". Ведь читатель ГРУБ. Но это -- ничего не значит; конечно, Вы мне разрешите чуть-чуть тронуть тенет, вставить дополнения, переменить термины (напр. НЕ ВЫНОШУ сперма = спермин, в аптеке Пеля): живое семя, льющееся или пока еще оно волнуется в фл -- вот о чем нужно писать, думать, можно и нужно его бесконечно любить, а "не семя (сперма) на завтра на простынях, которое собирает подлец Пель и продает за 2 р. пузырек".

Ну, да Вы все понимаете. Все Ваши затруднения -- ничто; пишите все переживания, чем глубже, ярче -- тем лучше; пишите именно как у Вас ложится на бумагу, дабы неправды не было,-- а там условимся о редакции.

Вообще думайте о тексте, а не о запятых, т. е. только главное -- главизна, а остальное -- пустяки.

Целую крепко и обнимаю. Я думал, что Вас обидел, и так испугался, начав читать письмо. В. Роз.

Насчет понимания фаллических вещей: раз мне Цветк. написал: "Какие милые ваши дети и хороши рассказы о них. Просто -- захочется жениться. А то, читая Ваши рассуждения о поле, всякий захочет только заниматься онанизмом или пойти в публичный дом". А он очень и разнообразно умен и образован; и -- тонок; но этих вещей вообще "не всякому дано понимать"; так что Вы не сердитесь и на меня, за то, что я не то чтобы не понял, а представил отношение читателя к серии фаллических наблюдений в истории.

Еще: когда Цветк. мне это сказал, меня на день-два это удивило и огорчило. Но затем с неделю я думал и, кажется, остановился на sententia delenda (deleo) {Смяченное выражение (смячение) (лат.).}: "Что же, так и должно быть: т. е. не именно в конкретной форме к онанизму и публичному дому: но в общем у меня действительно есть внутреннее желание с коим параллельно идет и "дух сочинений", чтобы все люди вместе были, были больше расположены к совокуплению, чтобы фаллы поднимались энергичней и, м. б., несколько чаще, чем теперь, также и κτεις'ы, и чтобы вообще артериальной крови поприбавилось, венозной поубавилось, и t^о человечества повысилась. А потому пусть так и формулируют: хочется зан. онан. Только надо вот еще что заметить: жизнь древних не была бы "загромождена (Ваши слова) фалл. Памяти.", если б они не были вообще и всегда приятны своим видом (кк теперь неприятны, и купающиеся закрывают части эти). Можно даже тут (м. б.?) провести разницу: фалл. б. и мужчинам и женщ. приятен, а κτεις явно не была приятна, п. ч. все-таки деформировалась в изображениях. Или она была таинственна? И теперь самки хвостом прикрывают. Я не понимаю, что это и почему. Кобели хвастаются обнаженным фалл., вытягивают его, напр. перед людьми, ложась на спину. Разница эта очень любопытна. В конце концов (моя мысль) женщина таинственнее и лучше (нас).

Варе несколько лучше и она выезжает кататься.

<14 мая 1913 г., Сахарна, Бессарабской губ.>

Дорогой Павел Александрович!

Адрес новый:

Бессарабской губернии,

Местечко Резина.

Село Сахарна.

Евгении Ивановне Апостолопуло

для передачи В. В. Розанову.

1) Граф Ив. Ив. Толстой (нумизмат) в разговоре мне сказал, что никаких фаллических памятников и изображений цензура не пропустит.

2) Есть ли в Моек. дух. Академии и доступно ли взять и дать Шуре для списания летом.

Русское Обозрение (ежемесячный журн.) 1896 г., сентябрь-октябрь.

Если да,-- очень облегчите труд 2-х курсисток, коим нужно мне списать 46 страниц, торопливо, в Имп. Публичн. библиотеке; а так они пишут спокойно летом. Об этом уведомьте Шуру хоть 1 строкой (Алекс. Мих. Бутягиной, СПб., Коломенская, д. 33, кв. 21). Очень усталый -- полураздраженный, и главное -- очень старый и слабый.

В. Розанов.

Очень я любящий, почему-то больше прежнего. Почему -- не умею понять.

<16 мая 1913 г., Сахарна>

Спасибо, дорогой и милый П. А., за большое и сложное письмо,-- которые меня всегда так поддерживают и одушевляют,-- особенно в изнурительных корректурах и редактировании книг (ныньче за 10 книг + (прибыль против типографий) 550 р.) -- -- --

Спасибо и за доброту и мягкость тона, которая в жизни вообще так нужна и без нее "трудно дышать". Об Ω -- ново, и вообще я не знал, что Вы (тогда) зритель на попов. Но в самом деле они бывают "того". Здесь в Сахарне поп строит дом и не допускает до причастия всех без исключения "случающихся" бедных румынок, у которых "случился ребенок" или "живут так" давно и имеют детей {}Чуть ли это даже не против Дух. Регламента.. Вот дорогой мой и милый и мотив "восстать против венчания" кк. фетиша, что я иногда делаю: он требует у многолетних ("сожительствующих"): "Разойдитесь -- дам причастие, а не разошлись пока -- не дам".

Ему 40 лет и он не из "застарелых". Ну, устал. Целую и обнимаю. В. Розанов.

Об Ω я не думаю: и мне страшно подумать о колебании церкви,-- о "новой правде" и проч. Вдруг останемся с одним Огюстом Контом.

Вообще именно наше время скучно, тревожно и колебательно, страшно и "туда" и "сюда". И по могиле "спасется тот, кто терпит". Их все-таки сословие, а в сословии -- всякие. "Нет города = сословие без очень грешных". Каковы и мы. Все сие озирая... просто ляжешь спать.

Бессарабская губерния,

Местечко Резина,

Село Сахарна.

Евгении Ивановне Апостолопуло {Собирает этнографический музей для Кишинева. Милая. 50 лет.}.

для передачи В. В. Р-ву.

А знаете, что я в ответ на Вашу любовь почему-то очень люблю Вашу с. Валю,-- люблю ее кротость, доброту, молчание, судьбу, сиротство, вдовство. Только 2 раза видел ее. И кк кажется очень ее понял. Я всегда ее мысленно (после вдовства,-- очень благородна) прижимаю к груди, точно защищаю от бед.

<17 мая 1913 г., Сахарна>

Спешно.

Дорогой П. А. Не сердитесь на меня, НО:

месяцы думаю: нет ли ПЕРСТА ЕГО в том, что П. А. или "От. Павел", написавший ОЧЕНЬ СПРАВЕДЛИВО (серьезно, и вообще без шутки) бедному Розанову (весьма глупому) жестокое слово:

-- Ни Вы, ни Новосёлов, ни... (еще кто-то) ЦЕРКВИ НЕ НУЖНЫ (на мои самонадеянно глупые слова), услышал (по поводу "Имени Иисусова"):

-- Ни Флоренский, ни Цветков, ни Новосёлов с Кожевниковым Церкви не нужны (хотят Вас "отречь" за Иисуса), ибо у Церкви есть Я, Антоний Храп., Владимир Петербургский, и мы дружны с Владимиром Карловичем.

Вот, мое сокровище. И ей-ей без шутки, без иронии. Вообще без злобы. Как это завертелось у Вас с "Иисусом", я стал думать: "Э... э... э!! -- "Вон куда идет"... "Ведь их не разберут (как и брак), ведь "до их Истины дела нет никому" да, в сущности, "и до Иисуса никому дела", а просто -- СПЯТ и ДУРОЛОМЫ.

Но ФЛ. этого не видел, не чувствовал: ибо пел песни.

С Анной, с Васей.

Вдруг палка по голове, à la Писарев:

-- НЕ ПОНИМАЕМ!!

-- НЕ НАДО!!

-- ЗАПРЕЩАЕМО!!

-- ОТМЕТАЕМО!!

etc. Aetema historia {Вечная история (лат.).}.

В. Розанов.

Целую, Варе лучше. Рцы помер, сейчас телеграмма.

Помните на Зелениной?

<21 мая 1913, Сахарна>

Будьте тверды, дорогой П. А.! Все этим господа (вспомните письмо Белинского Гоголю) БЕЗБОЯЗНЕННО высказывали все свои ненависти, все проклятия, какие у них накопились, правда или неправда это была, и не каялись лишь бы это было ИСКРЕННО. Только в нашем забитом, заколоченном, заплеванном лагере нельзя было говорить "полным ртом", и мы все вековечно приседали, говорили с извинениями, говорили с "прости нас, может быть, и дурь говорим", когда нам тоже хотелось сказать. Это не они, а мы говорили "рабьим языком", "его новым языком", это мы были под гнётом и сурдинкой. И это длилось 50 лет, и были задавлены Аполл. Григорьев, Н. Я. Данилевский, Страхов, все Киреевские, Страхов, Ю. Николаев; когда Некрасов со Щедриным разваливались в креслах и "орали" на правительство, на все, на писателей, на "подлых подкупленных правительством" консерваторов. Да словом, мартиролог длинен. Вспомните, как Герценштейн при "браво! браво!" всей печати говорил о выжигании помещичьих имений, а он был вице-директор поляковского (жид) Московского Земельного банка,-- главный земельный банк в России, и банк мог чем дешевле, "за ничто", покупать эти разоренные дворянские земли, когда их бросали дворяне в ужасе поджогов и разгрома. Так же в ту пору резали мериносов (овцы) и вырезывали вымя породистым коровам. Т.ч. что революция, конечно, растаскивала по бревнам "что есть" и "что осталось" в России. Вообще ФАКТЫ на нашей стороне. Бердяев и Булгаков могут очень восстать и, м. б., благоразумнее с ними промолчать, но про себя можно знать, что ведь, в сущности, они дети, еще с загаром революций, марксизмов и т. п. Вообще Булгаков в исторических перспективах не компетентен. Я бы Вам в ответ "Речи" и Философову (т. к. Вы лично обслепены) посоветовал ответить за подп. Ред. или П. Ф-ский строк 7-мь, в смысле именно этом, что раз литературные и всяческие традиции и вкус не оскорблялись печатанием "Письма Белинского к Гоголю", где в высшей степени, оскорбительно говорилось о церкви, о христианстве, раз в революционных писаниях не лучшее было отношение к святым русской церкви, как к людям почти нанятым правительством для обмана народного, то было бы странно и вовсе не литературно затрудниться напечатанием ответа Р-ва анониму касательно эмигрантов, которые точно столь же искренно и прямо выражают его чувства, как вообще все левые выражали вполне искренно и свободно свои чувства и свое отрицание России,-- как бы далеко это отрицание ни шло и как бы чрезмерно не было это чувство (Бакунин; "Колокол", многие статьи "Современника" и т. д.).

А что касается до "женихов" и вообще "сытости" левых -- то это у меня на глазах, вообще это ФАКТЫ.

Целую и обнимаю.

Ваш В. Розанов.

Статью Философ., пожалуй, покажите Цветкову,-- он другим покажет. Я думаю, в В. лагере безусловен один Кожевников, а прочее "молодо-зелено". Потом, недели через 2, верните мне статью Философова.

Нужно еще заметить, что Философов живет на государственной пенсии тысяч около 6000, а у Вас зятя зарезал господин из этих "идеалистов", так "долготерпение" Вам известно, а Философову оно вовсе неизвестно. Все это барычи-ренегаты.

P.S. Все верно, что Вы о себе и мне пишете. НО: субъективности страшно много и в Вас, и даже субъективность есть сердце Ваше: я думаю, Ваш Absolut -- "иерей субъективизма". Знаете, всегда б. это несчастие, что форма была холодна, формальна, пуста, а субъективизм "нелеп", хаотичен, несчастен. Вы первый бесконечно субъективный человек пришли в мир с жаждой и уменьем формы, и Ваше мировое emplois {Должность (фр.).}, м. б., и есть дать субъективизму то, без чего он всегда б. несчастен и бессилен -- одежды, жезл и митру.

Если да -- осанна!

Еще раз перечитываю В. письмо о Страхове, Розанове, Флор. Как все интересно, махрово, семенно. Спасибо. Notre correspondere est comme la corresp. de Schelling et Gegel {Наш корреспондент подобен корресп. Шеллинга и Гегель (искаж. фр.).}.--

Мне книга "О поним." теперь не нравится, чужда: но если бы Вы знали, сколько восторгов я пережил с нею, какие безумия, непроспанные (за писанием) кругом ночи, до утреннего самовара, и воистину

Заря, заря...

Любовь, любовь...

Никогда еще я не был таким идеалистом кк. тогда. Мне кажется, я пережил (все же 4 года писания) что-то единственное по крайней мере в нашей истории: и до сих пор (когда меня оч. ругают).

Я, вспомнив те годы, думаю: "Черти, вам и не снилось такого идеализма", и до сих пор мое уважение к себе (есть, бывает) внутренно и тайно основано на "О поним." и как я ее писал. Но там и до сих пор гл. "О целесообразности" мне нравится,-- и весь дух, полет, именно -- целесообразный: точно я "летел к Богу" в каком-то великолепном, дивном полете мысли. Книга мне чужда (Шперк: "география ума человеческого"), но как она писалась (почти невероятен самый процесс) и до сих пор -- что-то обаятельное и прекрасное. "Нет, русские умеют быть Шиллерами", хотя в общем "свиньи". У меня это поразительно свиное (по общему мнению) с шиллеровщиною сплетено. И когда я теперь поглядываю на "бессонные ночи" марксистов и "споры за водкой" -- потому именно, что написал "О понимании" и -- никакого "падания перед ними на колена" -- нет. Они все кричат: "Мы -- идеалисты", "печемся о судьбах человечества". Но это удивительно для курсистки, для Роз.-- нет.

Трогательное в Цветк. большая любовь к В. семье; вообще он серьезней и лучше, чем Вы думаете. В нем есть и темные пятнышки, но есть глубокий пафос к благородному, к лучшему, и дар самоуправления. Он очень сильный человек и много обещает. Как он любит и всматривается в Анну, Васю,-- все заметит, о всем думает. Он очень замечателен! Любите его. Он к этому чуток и ему это нужно. Только много Аскоченского в нем (он отпирается), но это с летами пройдет. Теперь он весь оскорблен либералами, Сакулиным, "воблой" и горит "сражениями". Это -- высохнется. Целую. Варе ничего себе.

Мама просит: Напишите сюда точный адрес нашей дачи. Как туда писать?

<22 мая 1913 г., Сахарна>

Поражен, прочитав об "отлучении" Св. Синода Булатовича, Иллариона -- Вас и Цв. и Новое. Будьте осторожны и тихи, ничего не предпринимайте; Вам следовало, хоть за подписью 3-х (Вы, Новое., Кожевн.) послать частное письмо Антонию Волынскому, прося и умоляя его не торопиться и выслушать Вас. Так "с буксом" и "открытостью" Вы будете только раздавлены, и погибнете "аки трава, брошенная в пещь" (или на ветер).

Случилась какая-то беда. Боюсь -- ужасная. Господь с Вами. Будьте терпеливы. Скажите то, что тысячи раз повторяли миряне, что мы повторяем перед болезнью, перед смертью: "Что делать... Что делать". Т. е. не могу, но Ты, Господи,-- видишь меня. Что другое повторял и Иов, и 1000-й раз приходится говорить.

СУТЬ

в том, что там в СПб. просто -- деревянные палки, без ума, без образования и над всем взял верх интеллигент, безбожный Антоний Хр., интеллигент-переверт, и не более. Суть не в церкви (и в церковном утешении), а просто в личности (которой церковь по слабости дала решать дела). Но ведь вообще не придумано, что делать "с дурною личностью в Церкви",-- на ВЕРХУ положения. Не за это ли -- реформации, и ереси, и бунты; и Фома Бекет etc.

В. Розанов.

Мне кажется, Вам надо поступить как бы ничего не произошло, и лет через 15 сказать, написать, при лучших обстоятельствах, что то-то Ант. "наврал по неразумию и рационализму". Впрочем -- не знаю. Теряюсь.

Беду составляет то, что случилась явная неправда и легкомыслие--однако "в порядке строгой или, вернее, личной формальной законности",-- "по прежде бывшим примерам".

<31 мая 1913 г., Сахарна>

Каждую минуту думаю о В. и Вашем (всех) отношении к постановлению об Имени Иисусовом.

Я советовал -- промолчать.

А, м. б., это единственный и неповторимый случай заговорить.

Вы попали в следующее положение: уже давно ИСТИНЫ нет, а есть истина как почти адвокатского "судоговорения" и "делопроизводства" в Синоде Ведь УЖЕ ДАВНО ВСЕ ТАК.

Ведь в сущности ЭТО-то, а не Ренан и Спенсер, синоним неверия, легкомыслия, полуумства.

Ведь они КАНЦЕЛЯРСКИ все препоручили Антонию; ведь канцеляризм здесь так ясен, как пядь.

Ведь они все СПЯТ, им давно ВСЕ РАВНО. И вот: может быть, время заговорить.

Дорогой мой: что же в самом деле за Церковь, которая вообще отреклась от ИСТИНЫ, равнодушна к ней. В какой ужас мы НА САМОМ ДЕЛЕ зашли?..

Ведь это же УЖАС.

Ведь Христос -- не с НИМИ.

С ними -- НИКОГО.

И вот, м. б., время заговорить.

Да тут ли? Не задавят ли? Не задушат ли МОМЕНТАЛЬНО.

Ах как бы мне надо было быть с Вами советником. Кое в чем я все ж старее (57 л.) вас всех.

<1 июня 1913 г., Сахарна>

Дорогие и милые друзья, Флоренский, Цветков, Андреев!

Постоянно с Вами душой, и как хотелось бы жить физически с Вами. Сейчас -- 2 повестки из Сергиева Посада, на "заказные". Что-то Вы пишете. Может ругаете меня, за нерешительность (в Вашем деле), непрямоту etc. Что делать, я так привык гнуться и склоняться, "что делать", "сила не берет",-- обычное русское положение.

Под старость ужасно не хочется расколов, разделений, всего ломкого, хрустенья костей. Естественная старости потребность целости и безболезненности.

Но то несомненно, что в Церкви собственно свято завещанное греками, обряд, слова,-- и в нашей русской жизни свято именно Святые, Сергий, Серафим и вообще Лица. Но действия и учреждения в нашей русской церкви давно не святы и никогда не были святы; между тем всякое "постановление" Синода, в обыкновенном канцелярском порядке производимое, добываемое из чернильницы и пера претендует быть "святым" и "непререкаемым" как "житие Серафима" или как эктения на литургии. Вот отсюда и вся путаница, боль, страдание. Похабник Антоний Храпов, нагло, как целовальник по кабаку расхаживает в церкви,-- творит дела и дерзости смело, буйно, и, конечно, раньше или позже от таковых его действий должен потолок провалиться. Вообще в Церкви надо различать что-то такое великосвятое, и пропорционально что-то окаянное. Иудино. В связи с Вашим случаем я даже стал думать, что есть некий прообраз и предостережение в том, что "между 12-ю" был Иуда, "формально Апостол Христов", принимаемый до предательства Христа в равной чести с Иаковом и другими. Этот "прообраз" не говорит ли: "Берегитесь! Всегда между вами м. б. Иуда, с теми же эполетами, как прочие, неразличимый от прочих,-- но в тайне предающий все дело Христово".

. . . . . . . . . . . . . . . .

Но теории велики и прекрасны: а как практически из вопроса выйти? Здесь один путь разума, советующий осторожность, и другой путь сердечной правды, который требует "рушенья потолка".

Вчера прекрасная статья Энгельгардта "Анархия духовная", с предостережением от "анафематствований" и с упоминанием "волнения в монастырях об имени Иисусовом",-- характерно в "Нов. Вр.", что поместили.

Ну, целую. Пусть Андреев никаких моих книг не покупает. Я буду и обязан ему все дарить их (обидит, если будет покупать их). Об "Оп. л." ему все время думал, и только "поклал вот бандероль", некогда и устал.

Ваш любящий всех 3-х В. Розанов.

<4 июня 1913 г., Сахарна>

Вчера, засыпая, сочинил В. длинное письмо, и, сочиняя куски, думал -- "как хорошо и важно". Сегодня все забыл. Какая странная психология, и утомительная, и веселая.

Все сочинялось "дело", нужное.

----

Но вот из сочиненного 1 отрывок темы:

Сперва не заметил в В. письме слов (ужасно стыдно и мучительно повторять) о Вашем завидовании Цв-у; до того это несообразно, что вижу глазами и не обращаю внимания и будто нет, не написано. Лишь легши в постель, думаю: "Что там такое? Написано? Да что это?". И вдруг влезла в голову вся мысль не влезаемая.

Дорогой мой -- какой это грех, думать так. Какая м. б. у Вас зависть к людям, которые (Кожевн., Щерб., Цв., Булгак., я) все Вам завидуем, но слава Богу, великолепной формой зависти "чем больше (у Вас), тем лучше" (нам, всему). Выбросьте эту мысль грешную, она страшно грешна. Я верю, что Вы и достойны любви, но поистине Вы возлюблены в меру достоинства. У Цв. непрерывно, в каждом письме, у Кожевн. и Щерб. "островками", случайно скрываются слова такого отношения, какие напоминают "счастливую Элладу" или египетскую Фиваиду ... Это-то и есть самая трогательная и обещающая черта московских друзей, без коей они потеряли бы Ч₂ света. Тут именно старание со всех сторон, чтобы было (у каждого) чем можно больше, это такое прекрасное исчезновение ревности, соперничества, завидования, что поразительно. Цв. (в высшей степени зоркий человек) каждое письмо заканчивает Вами; видеть его наблюдения (страшно наблюдателен, хотя по-видимому спит) над Васей, над Ан. Мих.-- в высшей степени трогательно,-- в наш-то грустный век, когда никому ни до кого дела нет. Да: Цв. мне советовал взять или, лучше сказать, мысленно иметь Вас "в руководство себе" и прямо взять "в духовника старца". Раз Вам понятно его мировоззрение -- больше этого уже нельзя сказать, подумать.

Итак, с высоты 57-лет скажу:

Будьте благословенны все, верьте другу другу, не сомневайтесь друг о друге, и вперед и вперед идите к общему добру России.

Ой, устал.

Но я и еще что-то ночью Вам говорил, очень хорошее. Пусть Андреев не покупает моих книг. Я все ему вышлю. Только наклейка бандеролей невыносима. Поработайте это лето над "Др. жизни". Особенно то, где "надо говорить о переживаниях особенным языком, очень точным,-- ибо это единственное".

Очень утомила меня переписка Страхова; и вообще все книги мои с "примечаниями" страшно изнурительны и кропотливы. Конечно, я люблю эти "рудники", это "копанье крота в земле",-- когда читаешь корректуру или "оригинал" и тут же высказывают мысли о прочтенном, которые сейчас кладешь на узенькие полоски бумаги, как эта, где пишу. Это -- и счастье, и труд. Как плотник: "еще кольцо" (связь 4-х бревен на сруб) положил, еще, еще... Кстати, я и понял теперь, почему, в сущности, не читаю: после каждых 4-х строк впадаю в задумчивость о прочтенном, и мысль течет минут 10,15. И собственно я читаю "с комментариями", только не записанными: но "мысль прошла" и все равно голова уже утомилась. От этого "чтение" у меня сопровождает "невыносимым утомлением",-- и через 4 страницы я "весь вспотел",-- "плотник хочет уснуть".

Как хорошо, что Вы Страхова дали студентам в разбор. Вот -- культура, вот -- заботливость. Ведь так Вы можете воспитать поколение за поколением, давая Киреевского Ив. В., Хомякова, Самарина, непременно Гилярова-Платонова, К. Леонтьева ("сносы Фл. не читал его,-- не обращал внимания и не придавал значения, пока прочел Греческие повести -- и тогда восхитился: эти слова Анурова или Цветкова и были 1) причиною, что я счел Ваше отношение к Леонтьеву, а следовательно, и к Цветкову, высокомерным, и вот в высокомерии я Вас всегда подозревал, и большинство Ваших отношений к людям брал "в правду" -- минус (отбрасывая) высокомерие; отсюда мой зов -- быть любящее и дружнее к Цв.; 2) это отношение к Л-ву мне показалось очень верным; нужно заметить, Л-в мне дал на несколько лет меланхолии, тоски ("все умирает, все гибнет, все отвратительно") и когда лишь в Петербурге, лет 6 назад, я прочел его повести -- то точно расцвел. Гораздо легче дышать. Все там мелочи восхитительны; помните женитьбу Костаки, помните глуповатых жен "Больших очагов" (старых семей), вечные воспоминания, "какие мы были знаменитые при Перикле", и проч.-- И вот воспоминание об этом В. отношении к Л-ву, мне показавшееся таким вечным, в соединении с веселым солнцем в марте, когда я ехал в Клинику Ел. Павл, (жена) вдруг "проговорило" во мне тот афоризм (отрицательный) о Леонтьеве, кот. в "Оп. листьях". Видите, как все сочетается.

Боюсь, что Вам будет трудно читать все это мое бормотание, в котором почти сам не нахожу толку и связи.

Все-таки "с другом поговорил".

А разве Вас не радует дружба со мной, как меня радует. "На закате дней" я испытал большую радость этой продолжительной, умной, питающей связи. Нечто новое мне открылось в мире, но среди того умного, что содержится в этом новом, в сущности главнее и лучше -- нравственная сторона просто доверия к другому человеку. Вы знаете, что почти, кроме любовничества,-- отчего я так и люблю и уважаю его -- почти нет связанности между людьми, нет вообще никаких отношений. Точно ходят по чужой площади, и задевают плечом друг друга, говорят "извините" и проходят дальше, и никому ни до кого нет дела. Это до того ужасно, до того -- извините -- рыдательно, горестно, отчаянно, что хочется умереть при мысли. Поэтому велики Ваши темы "О Дружбе", "О любви", "Письма к Другу", и т. д. Это -- новая полоса в богословии, это совсем другой тон, это уже не "О надписи на антиминсах" (есть у Гилярова-Платонова). Вообще если взять "комок нас", Андреев, Вы, Цветк., я, то, пожалуй, существеннейшее есть некоторая богословская теплота, которую (как в улье) начали развивать "от дрожжанья крылышек" это молодые пчелы. Отсюда и так драгоценна нетронутость дружбы, связывающей всех "славянофилов" в новый улей.--

Ну, опять устал.

Здешняя Апостолопуло (замечательная женщина) все говорит: "Вот бы мне В. друга Фл. получить в священники сюда). Она -- бездетна, вдова, 55 лет, а имеет вид 45; ее муж -- в 22 года -- заразил гонореей, и она б. лет 20 страшно несчастна и измучена. Ее полюбил невиданной по верности и длительности любовью Драгоев, самая чистая душа, всею нашею семьею виденная за нашу жизнь. Прямо "Наль и Дамаянти". Именье -- завещано после ее смерти земству. И вот они развели изумительное хозяйство хлебов, кукурузы, винограда,-- и она, страстная молдаванка (обрусела) и этнографка мечтает "школу прямо в поле", а в середине всех "угодий" чтобы была церковь. Я ее немножко подталкиваю в сторону православия, говоря -- "нет народности без народных праздников, а корень их -- в церкви". Собственно по "разуму" ее хозяйство единственное в своем роде. Напр., садовник и учитель босые входят за обед (с ними обедают), крестная Ангелина (правосл.) горничная в платочке и босая подает кушанья),-- и она тем ею "в барском дому как обязательная форма введена крестьянская одежда -- поддерживает авторитет крестьянского костюма против всеобщего потопа жидовских мод из Варшавы, залившего деревню. Удивительно все равномерно и гармонично. Тут и разум, и твердость, и сердце.

В. Розанов.

Варя подошла и просит, чтобы Вы "приласкали там наших в Сергиевском Посаде". Кстати: немедленно скажите им, что Веру надо везти в Санаторию и что деньги я немедленно перевожу Шуре.

<На открытке, отпечатанной в Германии,-- на лицевой стороне:>

Сколько подлого в запонках и в кольце и в рукавчиках.

<На обороте:> С Новым годом!

Евг. Ив. Апостолопуло (урожденная Богдан), говорит, что это характерная (любимая) жидовская открытка,-- и замечает: "У жидов вообще ру_Кихоленые, п. ч. они никогда не работали, и они неглижируют работой. Сбер_е_ гите на память, как эмблему.

0x01 graphic

<10 июня 1913 г., Сахарна>

Спасибо за письмо и Приложение, дорогой Пав. Ал., Ваши письма всегда дают очень много,-- и теперь в самом деле я разделил "Церковь святых" от церкви костяной-правящей-ирархической. Я действительно (вечный метод "формального брака", с "формальными" о нем невольно спорами, который и стал уже невольным методом моих суждений) подумал: "Как же Флор, в душе -- по повелению Синода -- отречется от того, от чего он отречься не может", и это встало передо мною великим недоумением и большим страхом за Вас 3-х. Но Вы и без софизма (что очень важно) через глубину обошли синодское постановление, подплыли под дно враждебной лодки, а не обплыли с боку и тем преодолели все и успокоились. А знаете ли, я чую, Храповицк. специально Вас (П. А. Фл.) имел в виду, направив все так дело; "сердце сердцу весть подает" в любви и во вражде, и я уверен, он давно издали поглядывает на Вас и чем больше Вас хвалят и выдвигают вперед друзья и знающие -- тем он грознее ненавидит Вас, чуя, что вы ему принципиально, "святоотечески" враждебны, что Вы не циник и грубиян, а деликатный -- и деликатность-то Вашу он больше всего и ненавидит и ищет и еще будет искать случаев "запустить в Вас палкой", чтобы Вы оскалились, и тогда он с радостью закричит: "И он собака! НАШ, как МЫ".

Сволочь.

Ну его к ч. и к е.... м.... Не выношу подлеца. Знаете, он подл в глубине души. Я его видел на анафематствовании (попросил показать и показали). о_нстоял в алтаре, как в кабаке, как-то дерзко и грубо, считая "неучами" (ведь он интеллигент) других иерархов, поправляя вещи на Престоле, беря и ставя туда свою говнянную митру. Как кабачник за стойкой.

Рассуждение об Утре и Вечере прекрасно, и прочел с большим вниманием, хотя все Ваше созерцание обширнее моего и оттого мне трудно следить, но я вчитывался, и особенно о лучах солнца в ¹/₂ день. Но связь с Древом Жизни все-таки с трудом ловил. О письмах не бойтесь: показал Рцы 1 -- о монетах (года 2 назад; он, высокомерен, не стал читать -- я ему послал с восторгом -- что тру_дноразобрать и что мне показалось, что труд разбора "почерка не будет вознагражден содержанием". Но он так меня обижал и мучил всю жизнь, но ему надо все прощать, и умен, и стар, и несчастен -- безденежье и унижение). Он вообще трагическая и загадочная личность, он очень дурной, но и поразительно глубокий и секундами святой человек. Письма его, кои мне хочется издать,-- "Цветник" странностей, и бесконечно интереснее писем Страхова, очень монотонных, сознаюсь. "Но от друга все дорого", и Страхов свят для меня.

Мережковский написал обо мне в "Рус. М." до того ругательный фельетон, что Варя чуть не плакала. Я спокоен. Потом Варя сказала:

"Мне голос сказал: что ты скорбишь, что была причина раздружения мужа с Мережковским (и от этого такая статья): теперь он дружен с Флоренским и ближе к Богу, а если б остался с Мережков. был бы далек от Бога", у Вари в критические минуты, или тоски и недоумения, такие голоса. Я до того верю и знаю, что моя Варя с Богом, вся -- в Боге. Это -- чудо, но так.

И еще сверх письма Рцы о монетах -- дал недавно Цветкову, со словами: "Если дело дойдет до ругани их, то я могу выругаться больше Вас". И "Вы -- психологический, я -- иерархический". Вообще для ознакомления. Его к Вам отношение совершенно особенное. И, показав эти два письма, я не погрешил. О фаллич. все заперто в железный несгораемый шкаф.

Больше никогда и никому не показывал писем. А особенно о фал. и не имею права. Будете ли писать "замечания" на мои статьи, какие Вам Шура даст.

Варя нашла Ваши слова о Вере очень верными, и просит Вас, и я прощу немножко побеседовать с нею, немножко наставить, инструировать. Ведь она ужасно поддающаяся влиянию. Кстати: здесь есть П интеллигентный садовник, эстонец -- изумительный в смысле нравственности, долга и чистоты человек, лет 30. Что-то "небывалое", чудо природы. Пишу это в неопределенной мысли на слова Ваши, что надо бы Веру в иностранную семью _спринципами. Но он холост, лет 28, и чист и пуглив, как Иосиф.

<2 июля 1913 г., Сахарна>

Что делаете, П. А.!

Немножко я скучаю или томлюсь В. диссертацией: все хочется видеть Вас "со свободными руками" и с "досугом": хотя знаю, до чего мысль о последующем повреждает мысль "сегодня" и "вчера". Ради этого страшился В. писать: "Что ж Вы не кончаете". Андреев мне говорил, что Вы очень легко и быстро пишете, да и по "Утренней Звезде" видно тоже. Я думал: Вы медле-писатель. Есть такие. Пожалуй -- лучшие. Но "дожидайся у 100-летней пальмы плода", для друзей томительно и чуть-чуть несносно. Цветков -- быстро-писатель (так и сыплется), но ничего не хочет писать, впал в "демона" лени, небрежности и высокомерия к газете. Прямо свинья. А как мог бы помочь в борьбе с чертями.

Слышал (пишут) "наши хорошо познакомились и подружились с Вами, с Анд., с Цв. Ужасно рад. Нам бы, в сущности, жить вместе: отличный бы симбиоз двух благочестивых семей. Андреева бы уговорил выбрать которую-нибудь из дочек (крайне он мне симпатичен) и зажили бы "во всю". Надо жить вообще немножко навеселе, полегче. А то "хмурость" ужасно томит душу. В обстоятельствах так много серьезного, что если мы будем и душу прикладывать к обстоятельствам -- совсем нельзя жить.

Что Андреев делает? Что пишет? Что Вы ОПРЕДЕЛЕННО -- пишете? У Вас 1) "Столп" -- диссертация и 2) Федор Басокин?

Рисунки к фалл. культу НАВЕРНО пройдут, как к κτεις проходят рисунки в акушерских книгах. Никто нам не запретит дать копии древних статуй и статуэток. Толстой -- преувеличивает: он зол на правительство (ex-министр). Во всяком случае это будет 1-й случай, когда я буду спорить в суде и подыму скандал. До сих пор я безропотно переносил цензурное и судебное самоуправство.

Ужасно истомлен за корректурами. Так много, в сущности, задумано печатать, но ни сил, ни времени, и долг в типографию к сентябрю возрастет до 5000 (за вновь напечатанные). Нужно быть осторожнее, а то я зарвался. "Все молодость".

Пишите. Отчего Вам не черкнуть мне 2-3 строки. Так люблю Ваши конверты "с грибками" вместо букв.

В. Роз.

Думаете ли Вы иногда о нашей дружбе. Недавно ночью я очень долго думал. Мою жизнь и душу она и украсила и утешила. Тут что-то "Бог дал мне на старость". Вообще у меня странное чувство, что "Б. дает мне", "утешает", почти всегда (кроме болезни Мамы) "благ ко мне" (и ужасный, м. б., грех) -- "все мне прощает". Но последнее КЛЯНУСЬ НЕ ПО ХВАСТОВСТВУ и НЕ ПО ПОТВОРСТВУ -- особенно настойчиво чувствую.

Вообще я знаю, что Вы "с Богом" (... и прочее, после посвящения в диаконы -- о грязи -- замечательно и, м. б., провиденциально), но и я тоже (не хвастовство) "с Богом". Это особый мир и свет в душе, поразительно, что Тернавцев (почему-то не любит Вас, не чтит в Вас православного и отрицает, чтобы Вы были православны; разговор года 3 назад), несмотря на "молитвы и богословие" на каждом шагу,-- вовсе, мне кажется, не с Богом или, точнее, Бог не с ним. Когда я слышу его жестокий хохот над девушками с животом (у него сестра живет "так", с оч. богатым) -- мне становится ужасно, и как-то грозно, и я шепчу: "Черт с тобой (т. е. ты возле него)".

87-88

<21 июля 1913 г., Сахарна>

При Васе не развертывайте.

Мельком.

"Вечная память" ("Страх, и Гов.-Отр.") -- корректура.

А писал ведь в 35 уже лет: как я моложав, и долго б. моложав. Эта статья (стиль) моложе не только "от. Павла", но и Цветкова. Я был страшно долго -- юн и не опытен, и Вы метафизически родились много-много позднее меня, т. е. с душою склада гораздо более старого и зрелого. Это я чувствовал и со Шперком и с Рцы, что "черт знает откуда такой зелененький". Я думаю, Вам иногда смешно переписываться со мною, но "терпи Василий" и "учись, где можешь". Я думаю, тут (в правиле) моя мудрость.

Вообще я и хороший, очень хороший. Иногда "молодец Вася". Свинство-то свинство -- само собою, но и НО.

-----
-----

Но вот мое положительное: до чего (с "О понимании") я был, в сущности, постоянно религиозен. Просто,-- постоянно об этом думал, вернее -- "думалось". Это удивительно "в такой безбожный век" (моя пора, Вы ее не помните).

-----

Нетерпеливо жду времени, когда В. пришлю (и Цв. и Андр., вообще "нашим") книжку о Стр. Ужасно В. всех хочу иметь своим читателем; Вы статьи старых годов не читайте (молодо-зелено и, в сущности, скучно), а только письма его и примечания, где я "борюсь с веком". Отчего у меня такая страсть "бороться с веком" -- удивительно, при моем, в сущности, глубоко мирном настроении, даже (если уж на то пошло) при спокойствии ко всяким мнениям. Но я глубоко, за всю жизнь, ненавижу некоторые черты нового человека. Кажется, у Куно Фишера есть книжка (гимназистом читал): "НОВЫЙ ЧЕЛОВЕК и философия Бэкона Веруламского". Вот этого "нов. человека" я и возненавидел; хотя сам отнюдь ведь не археологический человек.

А вот что: читали ли Вы I-й т. "Жизни и трудов Погодина" Барсукова? Простите. Нельзя быть русским и даже образован, человек, и славянофилом, не прочтя сего "великолепного течения речи". Между прочим: Погодину (уже студенту) подарили "новый сюртучок",-- люди, у коих он давал уроки. Он не надевал до переулка ("м. б., из окон смотрят"), а как зашел -- надел. Вообще он ИЗУМИТЕЛЬНАЯ ЛИЧНОСТЬ. "Один стоит целой России", "уже 1 есть ¹/₆ часть света". Между прочим он все время принимал себя за Шиллера, и думал, что для российской словесности обязан написать вторую "Орлеанскую Деву". Непрерывно: "Читаю биографию Шиллера" (или "Шлецера", или "Карлейля") и нахожу разительное сходство в характере с собою" Черт знает что непрерывно, но живописно до последней степени. "Одину уже целая эпоха".

Пожалуйста -- берегитесь Александровых. Это ужасные люди и своим "богомольем" разложат не только что москвичей, но всякий алмаз превратят в грязную дресву.

Верните детишкины письма.

<30 июля 1913 г., Сахарна>

Безумно устаю, мой милый друг, от корректур (веду 2 очень большие стр. 500 в каждой книге,-- одну кончил, сегодня последний лист подписал), и не мог Вас поблагодарить за "Эгейские культуры",-- и даже собственно теперь только начну их сначала читать, а то толкался носом "в середину" Из "середины" нашел в высшей степени ценною мысль, что каждая эпоха, каждое поколение (и, в сущности, каждый человек) продолжает не "отеческое наставление", веяние, философию, volo, etc., поэзию,-- а "по-запрошлую, дедовскую); отцовскую же отрицает. Это не "гегелевская" ли(вечно у Страхова) "диалектика", в хребтах людей устроенная. Вот я чувствую, до чего ненавижу "предыдущее поколение" (в отношении меня) 70-е и 60-е гг. Просто -- правлю корректуры, на темы мирные, а сам весь трясусь. Вы не знаете "мелочей жизни", Вы не знаете, что Стасюлевич воспитатель Цесаревича Николая, женился на банкирше-еврейке Утиной (и до сих пор воротилы банковского дела в СПб.), купил темно-коричневый дом на Галерной и другой для типографии на В.О., и 43 года издавал "первый оппозиционный профессорский орган в России", "Вести. Евр." И -- у него -- слава; а Рачинский, 20 лет сидевший в Татеве с крестьянскими мальчиками, против желания, имение -- владелицы сестры, и который и ночевал со школярами в их избенке,-- едва упомянут в библиографических словарях, "потому что друг (товарищ по Университ.) Победоносцева". Тут, дорогой мой, вовсе не в известности дело, которая и ненужна вовсе, абсолютно в ней никто не нуждается, и Рач. ее не искал, конечно вообще. Тут дело не "в награде моей", а... я от злости не умею сказать в чем. Просто -- задыхаюсь. Дело в невыразимом скотстве людей, не кого-нибудь, а толпы, массы, не Ивана, а "деревень", пространств и времен: и если не в них (народ -- тело Божие, почти), то в кого же, во что же верить. Нельзя же запереться в одиночестве, в кабинете. Это те "говно" бесчисленные, которые Вам приснились после посвящения в Диакона: и вот ОНИ-то, ОНИ-то везде лежат, душат, и не ужасно ли, что "последняя надежда" (бывшая) -- станок Гуттенберга становится на сторону "говен" же, их плодит, охраняет, защищает.

Часто думаю:

Где же НАДЕЖДА?

Как же ЖИТЬ?

Что такое наша Россия?

НЕ ПОНИМАЮ.

Вообще

НИЧЕГО НЕ ПОНИМАЮ.

Тупой делаюсь, дурак; свинец в груди, в голове. Сам не понимаю, зачем издаю книги, в сущности -- по инерции.

ОТЧЕГО это? ОТЧЕГО? Отчего?

Ведь книга -- учит.

Книга -- это размышление.

Книга: я нашел, радуюсь, слушайте друзья, господа, милые и т. д.

На это ответ истории:

ЧЕПУХА.

Когда-то Вы мне нарисовали НАУКА (зло), поедающего самого ХРИСТА.

Боже -- но ведь это везде и вся такова история. Что за "кровопролитие": ибо по существу -- оно.

Но что поразительнее: эти пузатые, эта сволочь, пауковым способом пожирающая все, они-то "искренно чувствуют" себя распинаемым Христом, т. е. какими-то благовестниками всех лучших идей, принесшими России просвещение, школы, свободу, книги, и словом, "настоящие Прометеи", и говорят, говорят, что они все "страдальцы", и знаете, я думаю -- искренно говорят. Тянет сукин сын ликер (сладкое вино) со своей жидовкой, рассказывает последнюю сплетню про министра -- и на "утонченной кушетке" считает себя "страдающим, как Христос в терновом венце").

По существу же, как я недавно писал Цветкову, хорошо что пока славянофилов немного и, м. б., настоящих всего только "московские друзья". Что если бы славянофильство разлилось и вдруг победило. Вышла бы "на другой манер" пошлость. Что же это за ужас истории, что где победа -- там и пошлость; где "множество", там и "г...но".

Ужасные диалектики истории. Но возвращаясь к "эгейцам", я думаю, как бы хорошо эту мысль о преемстве "от дедов" положить в основу большого труда по истории культуры. А знаете: "утробное право" у египтян: наследником был сын дочери, а не "мой сын". Удивительно. Вполне вероятно (как и еврейские законы о несмешивании разнородного, напр., нельзя затыкать в 1 ткань нити бумажные и льняные, или льняные и шерстяные, нельзя в 1 плуг запрягать лошадь и вола, религиозно нельзя, а не практически нельзя -- без сомнения египетского происхождения -- указывают на необыкновенный нюх природы предметов, вещей, существ, эссенций) идут, конечно, от больших сложностей и длины предшествующей истории, и именно "Гомер уже явился в конце средних веков эллинизма" (поразившее меня сообщение в начале, I т., "Эгейской культуры".

Хочется заглянуть к Вам душою? Что Аня? Что Вася? Где сестра... Лина (вдова Троицкого); забыл имя. Валентина? Каково всех настроение? Кланяйтесь милому Андрееву. Скажите, чтоб не покупал моих книг. Все буду присылать ему. Только от запечатывания очень устаю,-- единственно потому далеко не всем рассылаю.

Мамочке -- значительно лучше. Даже рука парализованная стала оживать. Были у мощей Варвары Великомученицы в Киеве. Там, м. проч., есть изображение 5-6 сцен Апокалипсиса, и между ними "Блудница сидящая на водах многих". Умора. Ну -- воды, горбиками. Довольно много горбиков. Не то чтобы в середине их, а скорей к одному "берегу" ближе, сидит с НЕОБЫКНОВЕННО ВЫСОКОМЕРНЫМ ЛИЦОМ (тут главная и умора) я думал, французская маркиза, нос à la Louis XVI, опираясь на руки (в воду упираясь). На чресла и ноги наброшена хламида, но "остальное" голо, груди большие, лицо СПОКОЙНЕЙШЕЕ (умора!)... Смотрел я -- смотрел, дивился, любил, смеялся. Какие эти русские уморительные, сказать нельзя. Почему они вообразили, что "развратнее французской маркизы быть не может существа" -- понять нельзя. Вообще что они думают -- нельзя понять. Какой-то горох в голове.

У здешних молдаван представления:

Летучая мышь = мышь, которая съела просфору.

Такой-то праздник (Фоки положил) "небольшой, но опасный".

Впрочем:

"Работать можно, если пожертвовать в то же время на церковь".

Поп за венчание:

"Чем больше взял -- тем лучше: честь брачующим оказал". И никогда не жалеют давать больше.

Когда урожай (от дождей) гибнет -- не жалуются. Разве можно роптать на Бога".

О всех незаконных детях (много) молят Бога, чтобы он умер; а в случае болезни" -- уже шьют рубашечку" (хоронить) с полной радостью. Никакого сожаления.

Мужья называют жен "сестра моя", и очень нежны.

Поразительны случаи:

Муж и возлюбленный той же жены едят из одной чашки, любят друг друга, друж-ней-шим образом живут друг с другом, т. е. все втроем, и она от обоих родит детей. Моя хозяйка называет их "Самые большие дураки на деревне", вахлаки и ничего не умеют делать.

Вообще много уморительного и поэтичного. Хозяйка их ужасно всех любит, и говорит: "Лучше мужика из глухой местности я представить существа человеческого не могу". Была в Казани на голоде, и говорит: русские несравненно глубже и мистичнее, молдаване легкомысленнее, хитрее (женщины), картиннее и внешнее. Тщеславнее. Разительные рассказы из казанской жизни: семья сама умирает с голоду, хлеба -- последний каравай; голодный стучит в окно и просит Христа ради -- и ему [] последнего каравая отрезают. Разрешение семейных коллизий (в Казани) ИЗУМИТЕЛЬНО по высоте: ничего подобного не слыхивал, и все каноническое право какое-то "г....о" около этих бытовых решений. Я почти плакал, кое-что слыша. Просто -- невероятно ухом слышать. И в таком изумительном народном "говоре". Есть "власть тьмы", но явно и есть "власть Ангелов".

<13 августа 1913 г., Сахарна>

Стр.42. Не надо ли вм. "Дамские моды" -- "женские наряды" и еще бы выразительней: "женские ??? нежности". Всяк. женщ. нежится в своих "глупостях", тряпках etc.

Хорошо оч. о связи между "модами" и "дух. времени".

Керамика -- и моя любимейшая вещь в искусстве.

Здесь в Сахарне -- вся квартира в "народной керамике".

Но

Жаль, что не знаком ты с нашим петухом.

Поразительное совпадение В. вкусов со вкусами Евгении Ивановны. Прямо -- тожественные влюбленности. Я о В. много здесь говорил. Вообразите, оказалась несчастная больна раком груди. Определилось только числа

5-го августа,-- как подозрение, и числа 11-го с подтверждением.-- Маленькая совершенно безболезненная опухоль (как "подушечка" у кукол) на ребрах над правою грудью. Как бы "припух палец и не болит". Так подкрадывается к нам смерть.-- -- -- Дор. от. Павел: Вы мне никогда не писали своих мыслей о Смерти. Что это такое? Физически, морально, этот ужасный, ужасный

КОНЕЦ

всего, надежд, талантов, конец -- доброты, добродетелей, "синего и белого" (любимые цвета в Сахарне).

Ужасно, что: . (точка). И -- речей нет.

Я чую, что В. на меня за что-то сердитесь. "Аще согрешил -- побей немного и прости".

Хорошо, что с отчеством Кагаров; вообще у В. хорош пиэтёт к "пред-- идуще-писателям" и "собратьями по науке". Это à la Карпов (переводчик Платона). Получили ли его портрет от меня (давно послал).

Да: еще: ужасно МИНОЕВА эпоха вместо привычного ("не пренебрегай кавычками") МИНОСОВА.

----

Стр. 43. Поразительна в самом деле "мода" на стр. 43. Действительно -- "нельзя сшить без столичных выкроек", каковое шитье -- почти наука (геометрии). И поразительно, что это предшествовало этому -- "рубашечке"-- голоштанницы и -- ка.

-----

А Вы знаете вместо "попа" могли бы также быть "дамским (девичьим) портным" (описание танцовщицы).

Кстати: инстинкт: почему даже ученица гимназии считает "неприличным" и "конфузящим себя", если ее случайно учитель увидел без форменного "передничка". Между тем на ней платье полное. И -- вся закрыта. В "переднике" -- прилично. Без "передника увидел меня": стыдно, неприлично. Что за инстинкт? Даже у кухарок -- фартук. У горничных -- непременно. Что это "прикровение" или "выделение", "спрятан" или "указал на"...

Действительно корсет явно -- ЕСТЬ. Это поразительно в II тысячел. до Р. X.!! И в самом деле по одному этому явно до Гомера уже были "Louis XIV".

Вы мне, дорог. П. А., никогда не писали о своем чувстве женщины и, в частности, женских форм и того, что (не странно ли) они сами у себя называют (слыхал украдкой), называют "наши прелести", "женские прелести" (мужчины никогда: "наши прелести", всегда у мужчин -- чувство отвращения к своим прелестям) и у Вас впервые в отношении, увы, столь давно умерших критянок я читаю о чувстве (вашем) женских форм. Меня всегда безумно волнуют "их" груди, и как-то почти не чувственно, а странно умиленно. Мне кажется я бы всегда целовал их груди и никогда бы не устал и, княнусь Б., это не очень чувственно, а какое-то "обаяние" (магия?): "Я всегда буду послушен женским грудям" = мой канон.

"Подняты корсетом". Не знал. Спрашивал иногда своих и отвечали: "Без корсета же выдти перед гостем -- неприлично". Вы пишете: "поднимают". Значит: "неприлично показаться гостям не имея поднятых (и, след., выделенных, видных) грудей". Это же поразительно. Если вдуматься в "мелочи", до полной степени и до сих пор (Ваше гениальное выражение) наша жизнь ЗАГРОМОЖДЕНА фаллизмом и гетеризмом. Не могу не сказать, что эти "мелочи" меня волнуют и привлекают. Без них как-то "пиво не пьется" и вообще все "скучно и выдохлось". Если это и порок, то не умею в нем каяться, или покаюсь только перед вами, а больше ни перед кем каяться не хочу. Все-таки в каждой кровинке нас течет "фалл + κτεις", ибо все мы "εκ Ουρανος αιδοια" -- "из Урановой крови".

Действительно: поразительно отношение к змее. "Змея = символ здоровья, силы, жизни". И сия Дева, держащая в руках голову и хвост змеи не есть ли "Подательница Жизней", "хранительница (людских) здоровий". Вообще оч. интересно. И не могу не сказать, что эта критская прелестница -- прелестна. "Огибает (змея) бедра": ведь этого не видно и на рисунке нет и по покрою платья (почти кринолин) -- невозможно, что же змея за корсет заходит и вьется по нагому телу! Это ошибка, что Вы не сказали: это так важно.

Стр. 45. Поразительно и привлекательно. Что она делает. Что за "пупырышек" на груди? Что за дерево на кресте? Под ним, "в корне" -- серп луны. Мне кажется, дерево (ствол и "крона" листьев вместо "головы") имитирует фалл, а Dame de Louis -- выпячивает ему грудь как бы стараясь покормить его или, во всяком случае, кокетничая с ним грудью. N'est ce pas? {Не правда ли? (фр.).} Во всяком случае отношение какое-то страстное. Это дерево "на служебном стуле департамента" мне нравится. Это уж не "Акакий Акакиевич".

Стр. 47. Не "шлейф" -- а "трэн".

48. "зеркало" у Вас: отчего Вы думаете, что "двойные сосуды" не суть бинокли? Раз б. стекла тогда?

47. Я думаю ей лет 35, а "подделана" под 25-26. Я думаю это dame du demi-monde, а не "придворная", и я думаю, это "карикатура" или "гримаса" (кончик носа) "отвергнутого искателя", недостаточно щедрого. "Эта шельма бездетна и всем дает".

"Золотой сон" и проч. А знаете ли неприятную вообще сторону теперешней церковности. Ужасная "канцелярщина". Это обер-прокуроры вечною угрозой "ревизии" придали ей столь канонический, корректный и сухой вид. Нет "нравов" и "обычаев", вырастающих на почве "запущенности" и "прощаемости".-- От этого с теперешнею "церковностью" так неохотно слиться. "Все так сухо и официально", как "правильная лекция уважаемого профессора", коему, увы, недолго до пенсии и гроба.

51. Не "сжимающая груди", я думаю -- а поддерживающая груди, как мы "подаем просфиру", "подносим вкушающему просфиру" или "апельсин". Сжимаю = притесняю, уничтожаю, "сажаю в темницу". Едва ли хорошо: "Diplos": без дна. Вместе Вы настаиваете, что им "зачерпывали" вино. Или -- аналогии его у Гомера. Но без дна -- нельзя вынуть сосуда из бочки без того, чтобы все не проскользнуло сквозь и вогнешь некое vacuum. Мне кажется, раз без дна -- то сосуд мог обозначать лишь такое через что -- нечто процеживается, проскальзывает, проходит.

И дальше собственно говорить мы не смеем.

Но нельзя ли догадываться, напр., что Diplos обозначал влагалище и прямую кишку нагой богини. Тогда расширения книзу и кверху соответствовало бы расширениям обоих каналов в "брюхо" и "ок..." и "матку" и "губы".

Зачем у Вас же есть термин: "боги пьют из сосуда", а не просто "в сосуде им подносят". Если Гея = просто

Terra planeta {Земля планета (лат.).}

то отчего ей не "жить" и не "есть" -- не только наши (по Вашему) "души" и "тела", но и решительно все, что мы извергаем. "Назвался груздем -- полезай в кузов", т. е. принимай не только нас, но и все от нас.

Все интересно и хорошо. Прочел все сейчас утром. Раньше б. невозможно. Теперь-то понимаю, почему Астарта "поставила ногу на корму корабля".

-----

А вот еще, голубчик мой: все-таки мне думается есть "кое-что" и в живых детишках, что говорит о мифологиях и частью изъясняет ее, и без чего я думаю постижение мифологии как-то явится недоказанным, или <...>, или абстрактно-сухим. Я думаю "кое-что" есть скрытого в фал. и в κτεις Живых. Все -- странно. Могло бы иметь совсем другой вид. Напр., для чего κτεις "срамные губы" медиков: абсолютно не нужны. Зачем penis'у головка? -- Абсолютно не нужна. Ни для деторождения, ни для совокупления, ни для испражнения -- все это абсолютно не нужно. Говорю это под впечатлением Nautilus. Тут ("губы", "головка") -- эстетика, любование, любовь, а не (простите) "мы ссым". Совсем другое -- чувствуется. Бог сказал: "Они должны вас притягивать". Вообще sexus -- не необходимость, нужда, а -- привлечение, обаяние. От этого ускользнуть некуда "куда хоть день, а оно есть", можно "не говорить", а "все-таки есть". "Ничего не поделаешь" и для науки.

-----

Грех сказали: "Окрестности бедр" вм. "детородные формы". Священнику особенно надо прямить в дело (а то детоубийство восходит от ужимок).

Позвали обедать.

За обедом окончательно решил, что "Двойн. сосуд" стр. 60 и 61 есть внутренняя и существенная сторона безголовых изображений Нагой богини стр. 56 (5 фигур внизу) и 57 (3 влево) и смычка сверху (их тогда надо перевертывать книгу, изображая) будет обозначать промежность: обратите внимание (1 фиг. на стр. 61) как толсты стенки сосудов и что отверствие похоже на канал

0x01 graphic

Тогда понятно, что существовало и одиночные (влагалище богини). Но мне кажется, Вы не правы, что "Ахилес черпал вино"... ими вообще нельзя ничего черпать, и они суть "еретики", "статуэтки", но не кожи, шкуры богов, а -- внутренностей, мяса их.

-----

Богиня со змеями: хвост или голова в ухе, и в кулачке. Это едва ли "украшения" = нашим "горностаям".

В целях сближения и, т. сказ., для навевания на слушателя основного тезиса о переутомленности до-ахиллесовой эпохи это можно б. сказать. Но "у них был не тот одеколон, что у нас. Я думаю "со змеями" не франтиха, а богиня, и серьезная богиня, "Божия Матерь Здоровья и Силы".

Вообще при всех "придворных дамах" уже оттого, что до не было христианства, до Вольтера не было Св. Франциска,-- самые "вольтерианцы" эгейской культуры были другого запаха, оттенка, без "хорьков" на шее и "священных изображений" (змеи) в роли кокетства (у нас часто крест). Все-таки огромная роль и давление МАТЕР^инства/_{иархата} сказывалась секретность, пениями другого тона. Спенсера не было. Были Монтень и пр.

Ну целую. Пишите. Дней через 10 выезжаю в СПб.

<7 октября 1913 г., СПб.>

Дорог. П. А.,-- обо мне: "Стара стала, глупа стала",-- "помирать пора", как говорили киргизы о своем Генерал-Губернаторе.

Потому и не сказал Вам сейчас о бедной Вашей тете, слова которой: "Не хочу видеть света, п. ч. мой сын не видит его", поразили меня. И спасибо Вам за весь очерк ее лица и жизни. Но Вы не написали ее фамилии, и даже где она живет и где бы училась. Без этих координат как-то не воображается человек, а мне хотелось ее вообразить.

Очень хорошо, что Вы мне написали о рит. убийств. Очевидно, "за чаем" Вы были во вдохновении, и вылилось у Вас сразу и вполне полно. "Вдохновение родит вдохновение", и я использовал ее для статьи, которую прошу Вас прочесть и не позднее, чем через 2 дня по получении, вернуть мне, зачеркнув, что Вы нашли бы по своим соображениям для себя щекотливым или вредным.

Целую и обнимаю. Анне Мих. привет; "баловенца" Васю целую.

В. Розанов.

Спасибо за привет <...> "Л. Щ<...>" -- всегда тепло услышать от друга теплое слово о труде, смысл коего колеблется всегда в уме написавшего. Много там "о себе", уж очень и мне это было глубоко, а стыдно и неприятно, но как-то захотелось все "закрепить".

Вообще это "сам" в писаниях ужасно двойственно, и года 2 я непрерывно все возвращаюсь к идее и факту "сам". Тут что-то дурное и что-то необходимое или неизбежное.

Ничего не пишет Цветков, и я очень скучаю. У него болят глаза. Как он?

<25 октября 1913 г., СПб.>

Дорогой Павел Александрович! Простите, что долго не отвечал Вам. Кисло было на душе, от неудач, от труда. Фельетон с Вашим письмом сейчас же двинутый было в печать (радостная надпись синим карандашом на корректуре "назначен сегодня -- не замедлите вернуть корректуру в типографию") -- при ближайшем вчитывании редактора М. Н. Мазаева -- "не прошел". "Нельзя, нельзя затрагивать евхаристию, сближать или ставить в параллель с нашим причащением,-- даже как тень". И при 100000 читателей -- пожалуй, он прав. Не хотят "соблазнять малых сих", не хотят волновать глубоким волнением людей, которые вообще не могут в деле разобраться. Также не прошел и мой фельетон: "Ангел Иеговы у евреев" и "Осязательное и обонятельное отношение евреев к крови". Нужно заметить, что левая печать и все <...> тоже заработали: "Они колеблют <...> Ветхому Завету -- который есть фундамент и Нового Завета". Вы понимаете, куда дело пошло и как все это тревожно. Редактору "Земщины" сказали из Министерства внутрен. дел (т. е. не из цензуры, но из самого Министерства): "Не касайтесь Библии и о Библии ничего порицательного не пишите": а "порицательное" -- просто "связанное с ритуальным человеческим жертвоприношением". Посему "Земщина" не напечатала моей статейки "Обонятельное и осязательное отношение евреев к крови".

Ну, вот.

Теперь фельетоны я попробую провести через "Земщину". А потом думаю и о книге. О Хвольсоне еще попытаюсь провести в "Н. Вр.". с книгою же кисло оттого, что я слишком "запечатался" и образовался уже слишком большой долг в типографии (допечатываются еще 2 книги). Не знаю как и что.

Вас любящий В. Р.

С статьей о фалл, повремените. Куда Вам ее?

Мой архив есть Ваш архив и Вы у меня или при "t" всегда можете от детей взять все свое.

Скучна еще немножко и самая точка зрения и позиция мною занятая. Мне понятна многозначительность всех этих жидовских ритуалов: но под впечатлением опасности для России "вообще жидов" и в том числе "трагических Шнеерсонов" (которых не так легко отделить от адвокатов, ибо он, как Янус,-- один лик "адвоката-Минского-Айхенвальда", а другой лик -- "Шнеерсона-жертвоприносителя") и т. д., я повел все дело к уничтожению "в просветительских целях" от всей этой "египетской тьмы" и т. д., и посмеиваюсь -- раз, и советую правительству -- два, насильственно прекратить эти "средневековые глупости": 1) убой скота, 2) микву (в мыслях) и 3) само обрезание. Тут естественный вопрос и тревога: не останемся ли мы при одном адвокате? Тут и страшное обмеление самого христианства, или недоделанность его, я не знаю что: но вообще <...> опасность остаться при адвокате; <...> и Антонии Волынском. "Флоренский еще не вырос да и печататься пренебрегает", а "при чине токмо иерея" голос его в церкви вообще "ничтожен". Новосёлов храбрится, но ничего не может и не сможет, яко "мирянин". В перспективе: семья также гниет и Церковь "при благосклонном сочувствии и мудрого Флоренского", конечно, ей никогда ни в чем не поможет; и семья вообще "пихнута" церковью так давно, что этого и поправить невозможно. С чем же мы вообще-то остаемся и останемся. Духовенство церковное совершенно безнадежно. Оно погибло в самодовольстве, самомнении, в "неодолении его врагами ада" и т. д. Даже взяв лучшее и святейшее, старцев и святых -- не упоминаю имена, чтобы не огорчать милого Павла -- все же ни один из них не сказал матери: "Вынь грудь и покорми ребенка". Это образно и символично. У жидов же с Моисея все это разработано, обдумано. Есть КУЛЬТУРА и был КУЛЬТ (в сущности -- фаллический, еще от Египта). "Моисей ничего нового не выдумал" после Египта и только спрятал "неприличное изображение" Озириса (нет изображений в храме Иегове). Но без этого египетского фундамента решительно все проваливается, а в христианстве фундамента этого нет, и мне кажется он вообще на почве христианской неудержим. Поверьте, должность обер-прокурора, т. е. крайний чиновный рационализм,-- восходит к разрушению "Озириса".

Все тут темно.

Ступаешь направо -- ошибаешься.

Ступаешь налево -- ошибаешься.

Путей вообще нет. А если оставить жидов "как есть", конечно, лет в 400 они съедят Россию. Смотрите, лишь 10 лет прошло "свободы печати",-- и дело Бейлиса (за коим Вы не следите) показало, что вся русская печать, не газеты одни, но под давление газет и все толстые журналы -- суть анонимно-еврейские, подчиненно-еврейские, и, конечно, не столько от денег (хотя и они есть), сколько от их нежности:

Отрок нежный, отрок милый...

В "Ангеле Иеговы у евреев" я и решил раскрыть "черную мессу" жидов и, в сущности, содомский смысл "вступления в Завет Авраама с Ним" (черт его знает как и зовут). Я совершенно убежден, и в Бессарабии додумал, что суть-то заключается именно в этом. Вообще Израиль стоит на "неприличнейшем корне" в европейских глазах: и вот при существе объявшей мною ненависти к жидам, кои как волк "жрут телячье стадо русских", я решил взять под европейский угол (смеха) их тайны. Основная бы мысль моя была такая: "И вселился Иафет в шатры Симовы", т. е., конечно, выгнал "сынов Сима" в шатры Иафета: пусть бы эти черти занимались адвокатством и ангелами, а мы потихоньку у себя бы завели "содомские секреты" (у них ВСЕ содомич-- но, напр. их миквы есть странное в сущности лесбианское дело: они полощут рот водой миквы, и обязаны сделать 1 глоток, чтобы "осветить внутренности", желудок, почки, мочевой пузырь; и женщинам там ритуальные старухи или пожилые бабы догола со страшной чистотою вымывают вульвы и выстригают волосы,-- как и под мышкой). Вообще у них все содомично и похабно до такой степени, как бледнолицым грекам "и в голову не приходило" (с Афродитами и проч. мелочами). У них именно был Апис, бык Апис, кровосмесительный, "мерзость Таммуза": но переданные в быт, домы, в спальни. То что собственно содержится в обрезании, и что они выразили в тезисе: "Мир сотворен был, чтобы осуществиться обрезанию", до того ужасно, что мир затрясся бы от страха, узнав полную его мысль или, лучше сказать, "подушку тайных мыслей". Экспертизы Пронайтиса (груба и я душою <...>) я не читал, но в перепечатке "Земщины" мелькнул отрывок в моих руках (со смехом); "Шехиня (Божество) менструирует, и это мешает Иегове совокупляться с нею, если очень много размножается гоев" и "по сему же, так

сказать, подталкивая Шехину совокупляться с Б.", жиды, "когда молятся -- то совершают -- потихоньку в талесах [сделанных им рукою невест] совокупительное движение". К сожалению, я клочок бумажки бросил: но именно это -- то самое, к чему приводили все мои догадки об обрезании. У них собственно нет не "х-вой мысли", нет ни "х-вого чувства", слова, трения, ничего. Все их необозримые обряды текут от одного корня и "в один колодец" возвращаются: к головке члена, которая в обрезании открывается и "только" и "молчание" и "сточка". Может быть и даже наверно они кое-что доработали после Египта, повели дело еще дальше и еще гуще; у них именно все "окончательная вонь", грязь и черт знает что: и самый быт их невыразимо вонючий есть скорлупа невыразимой половой мысли и всей души их. Самая душа их стала только фалл, и это до того густо, что просто они "христианства и вообразить не могут". Ну, устал ужасно. Прощайте.

В. Р.

Веригин, или Вязигин, очень милый человек: я очень его люблю, п. ч. он чрезвычайно честный человек, и никогда и ничего темного или мутного не сделает и даже в себе не подумает, никаких худых "поползновений" -- а это большая редкость. Вместе -- не слюнявый, не мямля. Он прекрасный человек и его нельзя не любить (Вы спрашивали или сообщили, что "ничего"). Шмид -- присылайте. Жалко, что немка. "Все немцы". Меня запишите в пайщики на 25 р.: больше не разойдется. Ведь у меня никаких знакомых, "в свете не бываю".

Варе значительно лучше, и ведет все хозяйство. Солнце Бессарабии помогло. А наша хозяйка-друг там, такая бесконечная энергия и полный цвет здоровья (55 л.),-- вообразите внезапно открылся рак груди. Подробности открытия -- ужас. Она как-то была бесконечна в жизненности, и почти гениальна в великодушии, порывах, в "новой мысли" на "каждый день". "Что-то припухало" на груди: -- когда 14 августа позвали врача -- сказал: "Не могу сам лечить -- но вам непременно надо показаться хорошему хирургу". Операцию сделали и теперь лечится рентгеновскими лучами. Ни-ка-ко-го признака болезни, слабости, изнеможения, "даже легкого нездоровья" -- не было. "Пышка! Цвет! и огонь". Она бесконечно хороша по благородному и бескорыстному. Ее рассказы мне "про старую Молдавию", ее наблюдения в Казани на голоде за русскими, ее "афоризмы" мне -- это была неистощимая поэзия и мудрость.

Вся ее жизнь удивительна, прощение другим -- удивительно.

Ну, кажется, все. Прочтите прилагаемую здесь:

Реестр ритуальных вопросов на суде Бейлиса.

Действительно -- это мировой процесс, п. ч. все силы науки не в силах ответить на вопросы суда. "Так частный случай" вдруг вырастает в "мировую тему". Так бы следовало сделать и с "незаконнорожденными детьми",-- начав "процесс против Церкви и ее отношения к семье" (Вы знаете, как, напр., сосчитаны степени родства: ведь это подлог церковный; между тем сколько браков "расторгнуто" на почве этого неуменья церкви "сосчитать по пальцам до 10"). Но мы, русские, "ленивы и равнодушны". Нет, "жидок" есть вещь, без которой все-таки никак нельзя обойтись. Это уже не "милый Иван Павлыч", который вечно "спит" и посему как-то символичен для православия.

Устал.

Мне передал кто-то, что Вы хотели иметь NoNo "Н. Вр." -- посылаю.

<1 ноября 1913 г., СПб.>

"Ныне надлежит Р-ву читать Шерлока Холмса", но пока горит печь -- и на общие темы.

Сперва В. письмо произвело на меня ошеломляющее действие... Ни греки, ни египтяне, один Жид. Ужасно, страшно, страшно его беспощадного. Потом я "взялся за обе полы" и стал мысленно возражать Вам.

А Христос? Вы вовсе его забыли. Как-никак, а ведь Он -- прямо ли, косвенно ли, разрушил Содом. Храм, "на горе Морея", где и Авраам принес свою жертву (Талмуд). А если вспомним "Батюшку-Озириса" да Элогима, который "создал всех и над всеми народами", то совсем поправимся, и скажем жиду, что пусть он точит кровь из своих младенцев (лучше бы из 10-ти по 7, стакана, оставляя жить; смерти я абсолютно не переношу и тут готов бить Б. по морде: моя формула). Нам, людям, принадлежит понимать людское, оказывать здесь справедливость, и не дерзать помышлять о Мудром и,

м. б., Страшном.

В конце концов Иегова есть их Б., "бог Израилев", и ласкается с ними одними, "по избранию". Ап. Павел едва ли "углубясь в дело", отсек вовсе христианство от иудейства, позволив "и не обрезаться", что очень скоро перешло в "запрещаем обрезаться". Пуповина с Ветх. Заветом б. совсем порвана; "а у них обетования" (и Вы говорите). Абиссинцы-христиане "обрезаются", но, конечно, не "великий Империи царей" пустит корабль вслед абиссинцам-дикарям.

Что же делать, однако? "Стол обеденный, не устроенный на одной ножке, должен опираться на ноги". Нам принадлежит относительность и эклеогизм.

"Греческие боги были пусты" (иудеи): но у нас есть великий Помощник -- Христос. Да и у греков не все было окончательно пусто, была невинность, детство "старцев до Гомера", "пастухов и царей" и проч.

Обратите внимание на следующее: Элогим не дает человечества в обиду "всепожирающему" Иегове. Ниневия и Вавилон были не хуже, по крайней мере, не меньше и еще моднее Иерусалима; были Афины и были Фивы (100 ворот) и Мемфис. Почему-то жиды хотя "размножаются быстрее нас" (Вы), но остаются в каком-то пределе и никак его не могут перескочить. "Бог не выдаст, свинья не съест". Есть какое-то гетто для Израиля, и это есть просто последствие страшного субъективизма их "Иеговы". Он именно <...> и "во тьме". Он уже слишком "ночной Бог",-- Б. ночной постели, их бердичевских "пуховиков", из которых русские выпускают при погромах пух "ничто же сумняся", и не догадываясь, что "в пуховиках" у жидов все и дело,-- но до известной степени и что дальше "пуховика" они не идут. Жид умственно (творчески) страшно ограничен, обратите на это внимание. Он именно баба, у которой "ум короток", и она только и знает, что свои "пуховики", когда они молятся, то их социальные явления есть собственно не мужские "со страстью овладел", а бабьи поддаванья. Тут величайший секрет юдаизма, что

они вечно "поддают". "Бабья нация",-- совершенно; а муж -- "бог Израилев": это у пророков прямо и буквально, ВЕЗДЕ,-- и это гоже не "духовно", а именно -- плотски.

Итак, оставил "на пуховиках", и обратился к дню, полям, лугам, свету, Элладе и Египту. Мне представляется очевидным, что совокупление у нас должно быть поправлено и по всему вероятию ритуально. Непременно должны быть и именно "ритуальные", священные омовения. "Но как такое начать? М. б., только через 500 лет". Главное, сотворили тельно, что уже начались светские "подмывания" обоих особ, и никак не перейдешь к "священным". "Гигиена" убила возможность религии. У нас скорее священна "баня",-- поповская и купеческая, за каковую Б. и дает "деточек" тем и другим. Вообще Б. несколько фалличен, это бесспорно, египтяне "не с ума же сошли", выдумав Озириса с поднявшимся фаллом. Это страшно трудно начинать говорить, но как-нибудь надо.

Я отвлекся: так вот, у них -- черта оседлости в "самом фалле", какое-то ограничение в самом размножении, Бог <...> откуда идущее или точнее Б. <...> какими орудиями осуществляемое. Римлян было больше, чем иудеев, и греков -- больше, и русских -- все-таки больше, и они нас никогда не "переплюнут", как выражается изящно литература. Ни в своих "пуховиках" <...>, а об остальном остается "на Господь". Ведь решительно русских "при Изяславе" было меньше, чем жидов во всем свете, а теперь во всяком случае их больше. Отчего это? откуда? Мистика размножения. "Дня больше, чем ночи",

-- как хотите. А Элогим больше "ихнего Иеговы". Мы должны мужественно смотреть вперед; мы должны надеяться на Бога. Он есть "наше прибежище и сила". И русский народ тоже очень силен мистически, и не уступит не только Грузенбергу, но и "Янкелю в Талесе" (у Гоголя). Дело в том, что и Талмуд и Библия при всей силе и яркости тем не менее и как-то все-таки односторонни, и именно оттого, что "забыли всех людей": а они ВСЕ -- Божии, Господни. Жида окончательно нечего бояться. Еще обратите внимание: все их "пророки", в сущности, "сионисты", загребастые "катковцы", которые ничего "кроме России, не переносят", и это решительно антипатично, для Бога ("надо всеми") антипатично. Тут издали мелькает и оправдание Грузенберга. Теперь слушайте самое почти главное. Вы не читали ("пренебрегли") "Подпольной России" Степняка, а там есть фигурка Геси Гельфман -- швейки-еврейки, благородной, которая передавшись "ходебщикам в народ" и затем -- мало понимая -- передалась революции, что "они меня почему-то любят" и я "их люблю". В своем роде это вдова Сарепты Сидонской. Потом вышла за дворянина, потом ее за 1-ое марта повесили.

Так вот. Среди "жидов",-- "интеллигентов", есть или попадаются удивительные фигуры,-- "на малом жалованьи". Вечно среди русских, хлопочут, лотошат, и -- помогают, деятельно и просто. "Не весь Израиль погиб", т. е. не весь кровопийца. Спрашивая себя, "что это такое",-- я мысленно и соединяю их с легкомысленными жидками, которые "избивали пророков", п. ч. те решительно им надоедали "катковской политикой", т. е. "Сион" и "только у нас пуховики". <...> и с степняками, и с греками, и даже "с кем попало", блудя при дорогах". Они "побивали камнями" этих совершенно непереносимых пророков, которые им твердили "Сион! Сион!"... "Подавай только ОДНОМУ ЕВРЕЮ" (смысл решительно всех пророков). И Катков был силен и красноречив; но одолевает "маленький Давид" Голиафа, а у нас "симпатичный Шелгунов" одолел Каткова. Тут параллельно слабая сторона наших славянофилов, которые суть "пророцы в отечестве своем", но частью не без основания "побиты", ибо уж слишком берут "чересчур". Помните у Платона "идея волоса", т. е. идея маленького, смешного и грешного. Когда мне кажется, что "все проваливается", то я надеюсь на это "маленькое и смешное". Его "свинья не съест", отчасти оттого, что не заметит. А из него может вырасти большое яблоко. Грузенберг не вечен. Это -- тип сегодняшнего дня. Ну, на 50 лет хватит. Вообще не надо отчаяваться. "Господь с нами". Жидки и без "кошерного мяса", т. е. без молока и всех его ужасов, могут быть "отличными русскими", и даже нас кой-чему подучить касательно "пуховиков", а мы должны прислушаться и подучиться. "Бери мудрость отовсюду, откуда можешь" -- завет эллинов и нам. "Учись! учись!" -- говорил и Ломоносову Феофан Прокопович. Наш "Маклаков" не симпатичнее Грузенберга. Это уж профессия. Есть гадкие профессии: адвоката, журналиста. Но есть тихие и милые -- сапожника, портного, мелкого торговца "у себя в лавочке". Вообще были и жиды, а были и "тихие и беспечные сидоняне", без обиды кому-нибудь, и тоже "обрезанные", и, м. б., имели в домах "иконки Озириса с фаллом".

Для меня бесспорно, что христианство должно быть хотя отчасти заполнено фаллизмом, иначе все засохнет и останутся одни канцелярии. Все должны подвинуться в сторону семьи; старое богословие, решительно и везде и ВСЕГДА бессемейно, должно действительно перемениться. Тезис: "ради Бога не <...> в одиночку",-- "живи с братьями, сестрами", лучше и крепче еще и изящнее -- живи с детьми, женой, мужем; "как-нибудь -- а живи; "как Бог привел" -- а живи: "остальное все приложится", остальное будет само собою хлебно и сытно и ЗАБОТНО. Отсюда, дорогой мой, моя борьба против <...> развода, которая вытекает не из вражды -- к церкви или ее венчанию, но из вражды -- к тому, что церковь сама у себя не понимает, как в афонской истории: "нет развода" = мало семей, "страшно вступить в семью, боюсь ошибиться, да и еще пока не влюблен очень". Все ожидают "большой любви", которая снимает сопротивление, страх и проч., между тем надо смотреть на дело проще: ради Бога -- "живи", "не оставайся один", рождай, заботься, трудись, "устраивай" (детей) в школы. О пенсии думай. Теперь выходят и особенно женятся только "по крайней необходимости": между тем Вы по истории с Ал. Мих. знаете, что "любовь приходит и потом". Вообще у Вас, дорогой и милый Пав. Ал., есть одна ужасная ошибка, решусь сказать -- грех: невольная (от ума) гордость, самоуверенность и могущая отсюда со временем проистечь сухость и жесткость, даже переходящая в жестокость. На этом все "большие умы" поперхнулись, кроме нашего ВЕЧНОГО Пушкина. Нужно "брать дело проще" и нужно больше "надеяться на человека" (а не на "правила"). В конце концов "утрясется" и "будет хорошо". Даже "аблакаты" утрясутся. Ведь кто же их уважает и теперь и какая им на рынке цена? Грош. Сломалась и другая великая гордость: журналиста, газетчика. Сламливается -- профессора. Вообще не все без "зорь", и у нас на Руси. "Афонская история" -- пройдет. Ан. Волынский же прошел, как прежде всего не умный человек, нахал. Вообще хорошо, что отчасти "люди умирают" и "меняется век сей". Без это[го] бы -- беда, а при этом -- всегда надежда.

Солнышко печет -- перед дождичком,

Дождичек идет -- перед солнышком.

<...> это стоит страницы пророка. Там все копия-то завывания <...> "не напирай", "дай опомниться". В. Розанов.

Вам бы к нам следовало приехать "на облегчение". Маме гораздо лучше. Просто каждый день дышу радостью, и на душе веселость и даже хочу слюбиться.

<19 ноября 1913 г., СПб.>

Поскорее верните -- пойдет в книгу мою. Почему бы Вам не подписаться? Только бы тогда полезно и "профессор, свящ. П. Ф.",-- а то все профессора отреклись от "не модного" обвинения. В. Р. Из статьи с В. (анонимным) письмом я свои вставки выкинул,-- не хорошо разбивают Ваш текст и ослабляют силу; и конец переменил. Там Вам анонимы. Может быть, здесь подпишетесь инициалами: Проф.,свящ. П. Ф.?

П. Ф.

П. А. Ф.

Свящ.-препод. П. Флоренский.

Ректор Казанской академии прислал в "Н. Вр." резкое возражение Троицкому, но не захотел выставить имени, а редакция без имени отказалась печатать. В. Р. Верстая корректуру выстригите сию мою приписку -- одна "тайна". (Все боюсь Ваших "неловкостей"). Любящий В. Р.

<25 ноября 1913 г., СПб.>

По самому содержанию и тону, дорогой П. А., нельзя было соединить старые и теперешние статьи -- об юдаизме. И хотя старые, в 2-х рубриках:

1) философия юдаизма и 2) "культурная Океания" и проч., вообще -- благожелательная <...> публицистика,-- будут со временем мною изданы, но теперь для всего этого -- не время. Вот отчего я издаю пока мелочи, в коих все же крупица будет страшно серьезно.

Я Вам пришлю на просмотр неудавшуюся статью -- "Ангел Иеговы у евреев" -- ее печатать не буду; и удавшуюся -- "В соседстве Содома". К последней, я думаю, Вы сможете, и у В. найдется матерьял, написать или "примечания" или приложения. Вот эта работа совершенно удачна для совместности. Главные победы юдаизма -- не в деньгах, не в трудолюбии и отнюдь не в талантливости, коей они решительно, в сущности, бедны, а в неодолимой вкрадчивости, которой поддаются самые "забронированные" от них умы и характеры. Их великий дар -- "дружбы", употребляя Вашу терминологию. Вот здесь сокрыт мировой секрет, самое главное юдаизма. Я убежден, что в то время как у других народов есть личности и содомия, эти "с мягким голосом", не басящие и проч.,-- евреи суть национально-содомская нация, и в этом-то и лежит фокус их всемирной успешности. Но это -- "догадка": а доказать это -- как докажешь? Мы вообще тут входим в область формально-недоказуемого, и над нами "проф. Сакулин может посмеяться". Тут все, что мы можем сделать, или весь метод, какой остается нам -- написать "обаятельно", ну,-- "веря сам" и заражая своей верой читателя. Пишу это без хвастовства ("обаятельно"), но Вы догадываетесь, о чем я хочу сказать.

История Ионафана и Давида, где Ионафан еще привлекательнее Давида -- изумительна. Но я ее оставляю в стороне и основываюсь только "гиппотетически" на молитве Авраама за содомлян. Она все же характерна, и включена в Св. Текст "книг", далеко и далеко не "вообще эпизод". Заметьте: на кого бросились содомляне в доме Лога -- "показались им ангелами". Заметьте, что собрались все до единого содомляна, и это оговорено в τα βιβλια {Библия (греч.).}, и что Авраам о них, т. е. о всех этих,-- молит Бога. Это "далеко не просто".

Давно Вам написал 1 письмо, но потерял. Сейчас посмотрю, м. б., найду.

Устал.

В. Р.

"Вы знаете, что через кровь очищается все и без крови не бывает прощения": когда я у В. это прочел, испугался и затосковал. Положим, "заболевание чахоткою легких" -- исцеляют циркулирующею кровью, и в биологических религиях, естественно, к этому и должны были придти.

Но "грех" в нашем смысле. Впрочем в многоженных и воловых (бычачьих) религиях не было "грусти христианской". В сущности, мы в НИХ ничего не понимаем. Это какие-то мастодонты с залупленными х-ми (обрезание). Что с ними делать христианину. И говорить не о чем. Вспомните, как Давид, сам умирая, велит Соломону "проводить в Преисподнюю" всех врагов своих (перечтите -- ужасно!!!)

В. Р.

<26 ноября 1913 г., СПб.>

Дивно хороша наружность книги. Золотое заглавие, шрифты, "всё" -- прямо благоухание.

Ну, ну...

Радуюсь за В. бесконечно. Думаю: "Можно "t" после exit, princeps такой книги (как я после "Поним."), но у В. в противоположность мне -- все зрело. В. Р.

<7 декабря 1913 г., СПб.>

Дорог, и мил. Павел Александрович! {Ваш стиль: не узнаете? Он меня очень трогает.} Вы мне напрасно не ответили и, пожалуйста, очень прошу ответить на последнее тревожное письмо. Я пугливый человек, а испуг лишает сил. Я очень боюсь жидов. Они все захватывают и нас душат. Все, над чем я смеялся у Суворина ("Я боюсь евреев"),-- я вижу теперь -- правда, и мой смех был молод. Ничего так не жажду, как погрома и разгрома: "Вон, вон! Вон! Убирайтесь, куда знаете". Никакого другого решения вопроса не может быть. "Дело Бейлиса" все показало: в 9 ЛЕТ они съели печать, поработили ее до самой унизительной формы подчинения. Конечно, больше всего улыбочками, ласковостью, лестью. "Вы, господин полковник" (Янкель хоружему). Это врожденно-содомическая нация, вся целиком, они все лесбиянки и мужчины все содомиты, от этого они так липнут к нам, непременно в нас влюбляются и почти подставляют нам ж. Для совокупления, т. е. духовно. "Без мыла влезают", как острят чиновники о подделывающихся к начальству. Я теперь, оглядываясь на свое прошлое,-- вижу, как они меня "обмазывали", как они меня "обмыливали", и, вспоминая-то это, я их удвоенно ненавижу. "Если они с Розановым (т. е. хитрым) чуть не справились",-- можно представить, что они делают "с мужичком" и "с писателем Кондурушкиным". Как этот проклятый Горнфельд слопал Пешехонова, Петрищева, Мякотина и всех "социалистов-народников" "Русского Богатства". В "Русск. Мысли" уже принимают рукописи, т. е. печатают или не печатают, жид Франк и жидовка Любовь Гуревич. Литературный фонд -- в их руках, Касса взаимопомощи литераторов -- в их руках. Русским славянофилам (Рцы) уже давно "оказывают покровительство" евреи. Они везде лезут и пролезают, свое проклятое "ж. с мылом"...

Ну...

И мне хочется слышать св. трезвое слово.

Дорогой мой: очень мне хочется с Вами повидаться. Главное, у нас мамочке значительно лучше, совсем хорошо, и с Вами хочется "выпить

1-й бокал". Приезжайте, голубчик. Очень хочется. Я бы и сам к Вам выехал, но очень стар и "глуп" стал.

В. Р.

<7 декабря 1913 г., СПб.>

Спасибо, милая Анна Михайловна, что отпустили о. Павла к нам. Крепко за это жму руку. В. Розанов.

<24 декабря 1913 г., СПб.>

Дорогой Павел Александрович!

Пришлите мне немедленно "В соседстве Содома" и "Евреи и трефные европейские царства". Хочу издать, кроме большой книги, 2 брошюры. У меня кое-что важное мелькнуло в голове; потом скажу; и "Ангел Иеговы" -- тоже.

Ваша книга вся матовая; я бы сказал -- агатовая. Не идет? Я думаю -- Вы сами агатовый: твердость, неисследимые наслоения. Язык везде густой; прочел, между прочим, об "Амулете Паскаля", и В. рассуждение о расположении его "Pensées" по тезисам или уступам или "ступеням вверх" этого Амулета. Я думаю -- это верно (т. е. Ваша мысль об этой связи).

Пока я адски занят. Именно, у меня мелькнули некоторые практические мысли и планы, которые если, Бог даст, удадутся -- высвободят меня от некоторых тягот. Не пишу, чтобы "не сглазить" себя и будущее. "Всякое дело успешно только в молчании". Но когда я, наконец, справлюсь с этими планами, т. е. недели через 3, буду читать если не все, то "массами". Пока везде нравится, где, "открывая, читал". Впрочем этого и не могло не быть: я так люблю Ваши рассуждения в письмах, что "Письма к Другу", т. е. "Столп" -- конечно, таковы же. Только я особенно люблю не Ваше "вообще",-- или, вернее, и "вообще" очень люблю: по моему, лично сердцу больше говорит Вами лично переживаемое, Ваши биография и душа и "дома".

Как Вы совпала (обмолвка здесь) со мной об ассириянах: вообразите, несмотря на "Вавилонскую башню" и "звездочетство", я тоже их прямо не выношу; все у них кажется мне грубым и "Лики" в версту величиной хоть и называются "керубами" -- ничего во мне не пробуждают: тогда и как Изида-- Корова, женщина с коровьевой головой, кормящая чудною грудью младенца -- у египтян -- меня неизьяснимо волнует. Не интересует, а именно волнует, точно я нежусь в Египте, а ассирияне меня точно вечно колотят своими проклятыми копьями.

Иногда мне кажется, что это у египтян происходит от явного фаллизма, коего в столь явных и нескрываемых чертах у ассириян не было. Так как из неоплодотворенных яиц (у насекомых), т. е. из яйца без сперматозоида, всегда выходит "трутень", "мужчина", то я заключил, что ovum purum est masculini generis {Чистое яйцо мужского рода (лат.).}, т. е. phallus; и что последний именно женствен, a vulva, след., мужественна. В связи с этим, а еще вернее вне связи с этим циклом наблюдения я как-то, все вдумываясь и вдумываясь "в существо дела", нахожу, что вся мировая нежность, сладость, истома, все субъективное и чарующее, исходит или имеет корнем в себе "сей phal." в удивительном строении своем и его определенной форме. Обратите внимание, что "Культа κτεις" -- не было в столь определенной и решительной форме, и вообще κτεις -- беднее, слабее, бессодержательнее phal. Это -- удивительно. Только "в наш век" все это загрубело, и ph.-- как-то "не интересно". Все похолодело и исказилось "в наш век", грешный и прелюбодейный. "У египтян было нс тако".

Ну, устал. Прощайте. Целую Анню и Васюка. Пришлите заказною бандеролью.

В. Розанов.

100

<1913, Петербург>

Для Павла Александровича, начиная с "Теперь и прежде" до конца -- может писать примечания (ставя на тексте книги 1), 2), 3) -- одна статья: а заголовок статьи (мой) сверху своих примечаний; 1), 2), 3), 4) под другим заголовком тоже моим; можно поместить и как примечания под: Аноним, П. Фл. (лучше), свящ.-- проф. П. Флоренский (всего лучше).

Целую брата в духе.

В. Розанов.

<Приписка Флоренского>

Было вложено в книгу "Религия и культура" с 2 дополнительными статьями. В. В. Розанов предполагал издать ее под новым заглавием "Древо жизни" и с моими дополнениями и примечаниями. Свящ. П. Флоренский.

101

<1914, СПб.>

<Рукой Флоренского:> Написано было неизвестно когда, а потом, нашедшееся случайно, прислано мне через С. А. Цветкова 1914.1.24.

Дорогой П. А.! Посылаю Вам листы, в сущности, юношеской книги о хлыстах и скопцах. Пропустив (не читая) до "Поездки к хлыстам",-- прочтите или пробегите сию тоже неважную статью (только тоны "братчиков", "сестриц" интересны), внимательно прочтите "Роковую филолог, ошибку" (скопцы): но главное -- поразительные "Спорады" и особенно "Послания" Кондр. Селиванова: прямо -- пророческий дух! Куда против них наши "семинарские писания". Разительный дар, сила, народность.

Вы как-то сказали: "У меня много матерьялов о хлыстах". Не пришлете ли мне. Тогда книгу можно задержать, я выберу (или Вы отметите) -- и можно поместить в Приложение.

Целую.

Пусть лохматый (Пахлоченко?) напишет в "Б. В." рецензию или критику о "Литер, изгн.". Он хорошо пишет. Да и все вы хорошо пишете. Андреева не решаюсь просить, верно, демонски занят.

Двойные сосуды, я думаю, вкапывались в землю, являя κτέις Δημητρος {Лоно земли (греч.).}, и получали возлияния из меда (=семя), я тоже думаю, ложе и рукав (влагалище).

Я Вам не показал светильника древнего, купленного у стен Колизея: полная vulva, и именно -- широкое влагалище и тоненькая уретра: и весь вид -- вполне vulvы.

Да и вообще присутствие фаллических и вульвических символов в древнем и даже просто старинном богослужении -- разительно. "На каждом шагу". Я уверен, что фаллизм был первою на земле религиею, и до сих он служит "конденсатором" (хранителем) религиозных вдохновений. Просто это открывается из фактов. "И заключил Бог союз с Авраамом", сказав (в сущности): "обножи и никогда не раскрывай головку члена" {В сущности, и грубее и истиннее: "Дам тебе богатство и землю и охрану, а Мне от тебя надо только залупленный х..". Так может сказать только "богатая невеста бедному жениху", "старушка юноше", Хадиджа Магомету etc. etc.}. Это же разительно; можно на месте упасть мертвым", поняв, в чем дело. Христианские экзегеты Библии ясно почему не могли понять ни Завета Ветхого, ни, от этого, всей Библии. "В голову не приходило". В. Р.

102

<25 февраля 1914 г., СПб.>

Все очень хорошо (нога? Чем болит? С ногой -- все опасно, слабое кровообращение), что пишет милый Павлуша, и особенно в "письме не для чтения". Да: жид и эллин -- два пункта, две звезды, два веяния, два духа.

У меня несказанное (давнее) очарование "жидом", "похабщиной" (я как-то странно и очень чист в этом и очень грязен, как-то "сочетается"), их дьявольской интимностью, их "шопотами в истории". Вчера об них написал "опавший лист" о них,-- ВЕРНИТЕ. Заказным. Жид = поп, извечно. А ведь "попы" -- тянут к себе. Безотчетно в каждом попе есть суть, "магия". Передольский о себе говорил (мудро): "Я из Божьей родни, из кутейников". Вот грек есть абсолютное отрицание попа. Вы написали о "прекрасном юноше" (эллине): вообразите, эта "проклятая жидовка", 4000-летняя старуха, ни мало не интересуясь его "Ликом", который называет "мордой", начинает костлявыми старыми пальцами перебирать у него "в лицах", трогать ласково caput membri, и говорить деловито:

-- От Аполлона Бельведерского родится 7 сыновей и 5 дщерей.

Ей больше ничего не нужно, не интересно, "кудри" его она острижет.

Мне передавали случай: красавица еврейка. Барышня. За кого угодно могла выйти. Со средствами. В нее "безнадежно" влюбился жид, лет 40, лысый, и лицом урод. Маленького роста (у таких -- огромные уды). Она вышла за него -- и неистово начала рождать, а он весь заработался "на матушку и детей" и от нее не отходил. У них в браке никакого художества, только постель ("пуховики", которые разрывают во время погромов). Это, в сущности,-- похабнейшая нация, и даже у пророка сказано: "у них ("уды") х-и, как у жеребцов". Лицо, фигура, судьба для них не имеет значения. Это буквально кобыльня (хлев) вся эта "отцами Церкви вовсе не рассмотренная Библия".

Но... все сие важно, увы! (Ваше: "стержень мировой истории"), а эллин "только гуляет". Тут ужасно мировые горизонты качаются: "поправляй эллина жидом, а жида поправляй эллином", и ко всякой утвердительной речи своей прибавляй: НО...

Только и остается "бедному человеку". Жид страшен: но ведь и поп (всегда "с такими лицами") довольно, если вглядеться, страшен... увлекаться ничем не надо. Надо оглядываться. Надо ставить: НО. Это ужасно тяжело, ужасно страшно, ужасно печально, что "ничему нельзя отдаться самозабвенно", как было бы счастливо, блаженно и лениво. "Смотри, оглядывайся и трудись".

Верно Вы получили теперь 100 экз. книги?

<Приписка Флоренского на конверте:>

При сем письме был прислан "опавший лист" о еврействе как семинар-- щине. Этот "лист" отослан обратно. П. Ф.

103

<6 марта 1914 г., СПб.>

Пожалуйста -- конечно, 100 экз. Вам в продажу (т. е. деньги), и еще я считаю себя должным:

"Под забралом" 100 р.

"Эхад -- Добрянскому 200 р.

Вам -- 100 р.

Но это "как Бог даст".

С Айвазовым устроено, хотя это скучно. У-ди-ви-те-ль-ные по красоте и СТОИМОСТИ выпросил для Вас монеты, 3 тетрадрахмы. Каждая рублей по 20.

Афины -- век Перикла

Меронея -- с Дионисом

Киликия, г. Тарс -- сатрапа Детама.

104

<12 марта 1914 г., СПб.>

Увы, дорогой мой,-- я действительно для Вас выпросил у Галласа 3 монеты: но, придя домой и сверив со своими теми же, увидев разницу: новые монограммы у Маронеи, а у Тарса -- олень подо львом вместо обычного быка. Посему посылаю Вам своего с быком, исхищая галласовского себе. Но редкая монета эта до того меня восхитила у Эльгермана, что куплена за 20 руб. Удар секиры на монете -- знак, что она была принесена в храм и этим способом "погашена для общего употребления". Но зато из своей коллекции прибавляю Ж -- интересную.

Так все нумизматы -- "ужасные люди": они даже воруют монеты друг у друга: и общий принцип показа ученым ("знатокам"): показывать лично монеты, все время присутствуя тут, отнюдь не доверяя честности. Ибо scientia vincit virtutem {Знание побеждает добродетель (лат.).}.

Зато "Афины" -- что может для Вас составить наибольший пафос, кажется, лучше всех моих (уже не сверял нарочно, дабы не "победила" зависть),-- non labet excelsiorem virtutibus {Не составляет высшей добродетели (лат.).}.

105

<14 марта 1914 г., СПб.>

Дорогой П. А.!

1) Вы мне не дослали конец предыдущего письма (не сегодняшнего), а он-то почему мне кажется особенно интересен. Поищите и дошлите. Если "пропало" -- Бог с ним (т. е. очень не ищите, не утомляйтесь).

2) Сегодняшнее письмо (о Гефсиманск. ските и проч.) прелестно и интересно. До чего вообще следовало бы и полезно было бы издать переписку нашу, т. е. письма Ваши в "Лит. изгнанн.". Но страшный долг типографии (6000,-- да через банк уплатил, т. е. нужно в банк возместить -- 2000) заставляет года на 2 прекратить печатание. Такая досада, такая безумная трата конца жизни, самого лучшего времени. Я себе считаю прожить еще 10 лет, до 68.

Знаете, что у нас общее в устройстве души; любопытство к факту, прида-- вание надлежащего значения факту, и молчаливое вдаль высматривание факта. Наша с Вами наблюдательность и особый тон наблюдения, не характеризующийся (у Толстого), любовно-умеренный к факту, без "О!!" и "Увы!" -- спокойный, "с неба!" самая удивительная и дорогая в нас черта. Мы ни с чем (выучка) не полемизируем и все "аки боги" (простите нескромность) приемлем. В нас, в сущности, ни к чему нет вражды, и вместе отнюдь нет "объективности" и равнодушия. Мы все держим "за рубахой", но ничему не отдаем сердца, оставаясь "сами". Мне кажется, я остаюсь объективным, оценивая эту черту нашу как самую ценную, самую важную. Посему именно тон Вашего отношения к Лавре, столь "божественный" или "эллинский", а в сущности именно русский (ведь "русские" суть "эллины"?) восхитил меня. Это именно мудрость εισοφοσυνε {Благоразумие (греч.).} (боюсь ошибки). Дана гамма сердца в постижении монастыря,-- и все "анекдоты" вообще получают свое место и гармонию. Сближение в "старчестве" со струйками хлыстовства -- удивительно.

И у Вас в чувстве к "Васюку" (помните страницу 8: "гуляли до колокольни", "увидел утреннюю звезду", "Аня беременна", на строки: "И был вечер и было утро -- день первый") -- хлыстовски я бы не мог и не умел так написать. Это чувство и поэзия "Божия человека", платоника и пифогорейца. Только Вы как "мудрый" не отрицаете детей и баб, зная, что "все под Богом".

3) Хочу сделать "не очень хорошо", но нужно: из В. 2-х писем склеить рецензию о моих новых книгах, и хоть в "Н. Вр." пока везде абсолютное молчание, и я боюсь за продажу книг. Евреи, очевидно, дали лозунг -- "молчать", а русские -- "вы сами знаете".

Теперь самое важное:

4) Сегодня по телефону ко мне обратился председатель "сообщества изучения евреев", и, побеседовав с ним, а частью -- и толкнув его -- я получил от него поручение:

узнать от моих анонимных ученых друзей (т. е. Вы и знакомые Вам крещеные евреи), дать сведение:

1) какого объема Зогар?

2) удобно ли и можно ли дать его перевод, т. е. силами Вашими и Ваших друзей? Ведь у Вас, Вы мне говорили, есть и профессор православный?

3) в таком случае Шефенов и его общество взялось бы его напечатать и вознаградить труд перевода.

Об этом уведомите меня обстоятельно. Шефенов не дал (по тел.) хорошего впечатления: улюлюкают, бесятся и готовы грызть не только "жида", но и палку, которую им просунешь из-под ворот. Глупы и невежественны. Но можно воспользоваться их "пафосом", "готовностью", и умолчав о своих целях (серьезное освещение еврейства),-- сделать дело, употребив их руки собственно на "печать" и "бумагу", "технику" и расходы. Салит -- чего же это стоит? Нет средств. И пусть дадут -- они. А нужно и всем полезное, науке полезное дело -- сделать.

5) Кажется, фаллические памятники можно будет издать. Встретился "за чаем в гостях" с председателем комитета цензурного, сейчас заговорил о них, сейчас заговорил "об одном ученом профессоре" и "мне" и что у нас есть мысль издать египетские и другие фаллические памятники. Выслушал внимательно и дружелюбно и просил принести и показать.

Ну, целую. В. R

106

<16 апреля 1914 г., СПб.>

Спасибо. Все очень важно и интересно. Особенно -- "зарубочки в лесу" (Писания и Талмуд) и где "кровь бежит в буквах". Вы знаете, что синагога хоронит, а не "бросает так" истрепавшиеся окончательно свитки. Не пьет ("кровь побежит"). Вообще много интересного, и я не знал, не умел угадать, что "тайнопись" так насыщена содержанием, что пирог "в одном углу с капустой", "с мясом", и, я думаю, "с яйцами". Я думаю, Л. Тих. к этому будет не восприимчив.

А знаете ли Вы рассказ Талм. Вавилонского, где их "великий учитель" залез под кровать мужа и жены, и стал слушать: "Они, поговорив и помучив (?!??) между собою, стали делать",-- и только кончив, заметили "учителя" под кроватью. Когда муж слегка упрекнул его (очевидно, полуласково, без суровости), что он сделал что-то стыдное, от ответил спокойно: "Я должен знать науку" (высшее знание в Халдее). Не скрою, что когда я служил в Контроле и расспрашивал там Триуса (евр.) о субботе, у меня мелькала мысль: "гебраисту надо залезть под кровать жидовской четы", и лучше -- уже пожилых, "испытанных в законе", и послушать. Но, я думаю, теперь и этого недостаточно: надо бы обратиться в муху и залезть под одеяло. Жертва -- да, кровь -- да. Все -- важно. Но главная жидовская тайна -- СЕМЯ (никогда отвратительное, аптекарское -- "сперма") и как именно оно извергается, т. е. главное момент экстаза, когда оба "беспамятно вскрикивают". Тут не минуты, а секунды важны, и мы должны бы "сосчитать пульс". Я уверен из Египта они вынесли настоящую тайну синтеза "белковых веществ", загадку вообще "огонька" (священного). Просто хочется все у них вынюхать, вылизать и проглотить: чтобы ПОЗНАТЬ. Совокупление, вообще "жизнь я" неизмеримо важнее у них жертвы (космология).

Я нашел где-то из Маймонида цитату: "Головка члена имеет форму СЕРДЦА" (анатомически). Это -- "зарубка". Еще где-то прочел: "Такая-то буква [я думаю "г"] имеет форму члена". Но все -- мельком. Это -- "зарубки".

Я не понимаю, прислали ли Вы мне все письмо "в архив", или я должен рукописный конец вернуть -- для отсылки Л. А. Т-ву. "Было бы ужасно жалко расставаться, и, признаюсь, я Вас не люблю "на машинке", а люблю Ваши смиренные "паучки" (у Вас все буквы похожи на "паучков с ножками"). Целую. Ане кланяюсь. Васюка целую.

В. Роз.

107

<19 мая 1914 г., СПб.>

Посылаю Вам, дорогой Павел Александрович, за "Ω", 100 р., и 10 р. на особый предмет, о коем в письме. Давно Вы мне не писали и я скучаю по Вашим умным мыслям.

Ваш любящий В. Розанов.

108

<15 июня 1914 г., Луга под СПб.>

Ну, мой "дорогой и славный": кажется, о. Феодор не изменил себе и показал себя таким, каким Вы ожидали его видеть в годы дружбы до наступления "дней смутных и страха". Спасибо ему. Я за него порадовался, читая рецензию. Она очень поучительна и для каждого, "во дворе стоящего". Кроме того, язык и пр. показывают его добрым и ясным человеком без кривизны в душе. Вообще я очень со своей стороны удовлетворен.

Мы "все" очень хотели бы Вас видеть гостем у себя. Вот бы наговорились. Отчего не приехать? "Г. Луга (по Варшавской дороге, 2 4₂ часа ж. дор.), дача Зыбина".

10 р.-- сестре Александре. Мне очень хочется, чтобы она стала "честной ремесленницей, кормящеся от труда своего". Что м. быть лучше? А художеству это нисколько не мешает. Всегда можно и следует мешать художество и ремесло, заработок и вдохновение, и, ей-ей, первое помогает 2-му. Как она "маленькая" (годами) и, верно, самолюбива, не говорите, что от меня, а что "от кого-то за полученную от нее маленькую работу".

Ваш Голованенко просто огромная голова. Молодец. И производителен.

Спасибо за "О хлыстах". Кто автор? Жаль, что я наделал историч. ошибок. Но "куда же везде быть специалистом",-- и ошибки исторические и фактические у меня "само собою разумеется". Ваш любящ.

В. Розанов.

109

<27 июня 1914 г., СПб.>

В высшей степени все "слава Богу", П. А., что "Столп" так разошелся. Ведь это такой успех -- первый у славянофилов. Все "тащилось", а не шло; все "в глотку не лезло" и приходилось пропирать через горло публике, как подавившемуся. Вот судьба "православия, самодержавия и народности". И я даже не думаю, чтобы кн. Трубецкой и Бердяев и Роз-в помогли. Нет, "само собой", и п. ч. Вас знали и ожидали. Так я думаю. Это страшно важно. Мое все идет очень плохо: евреи дали 498, большая и остальные по 180-170 и не доходя до 200 каждая (к 1-му июня). Все это ужасно плохо, но при Вас -- "ничего".

С Цветк. я едва из-за "разговоров" не поссорился, но кончил тем, что "это к нему идет". Ведь и в доброе время люди вообще разговаривали, мурлыкали, ходили в гости, а не "работали как каторжные" à la Rosanoff. И по существу это было вернее и истиннее. В нашей (моей) работе слишком много суеты и усилий.

110

<9 сентября 1914 г., Пг>

Поражен, дорогой П. А., письмом Вашим. Что такое с сестр. Валей? Казалась пресыщенною здоровьем, "никакой угрозы", полное благополучие с этой стороны. И вдруг, все лето прохворав, умирает. Чем прохворав? Я почти уверен -- туберкулез, этот проклятый подкрадывающийся туберкулез, которого обычно никто из близких не замечает.

Все наши тоже поражены. Варв. Д. ее помнит, Шура и Таня видели в Троице-Сергиевом посаде. Все говорят: "Умна, образована, талантлива, очень хороша собой, не полная". Тогда как я видел (т. е. лет пять назад) -- переполнена, и какая печальная и даже жалкая, какая-то "потерянная" ее жизнь. Неясное блуждание по художествам; нерешительное замужество; странная утрата мужа, после чего, по-видимому, у нее завязался "роман с усопшим", т. к. тоска, отчаяние, страх, жалость к "чего нет более"; и к этому мне по крайней мере издали рисуется, что она вообще не имела "где бросить якорь" для почти разбитой жизни. Мама -- стара и слаба, да и свои грусти (много детей), сестра ушла в мужа и потерянного ребенка, Александр -- в древности и торговлю древностями, "единственный" (для нее) Павел в двух Васюков и Аню. Тут я посетовал и на "гарем" Вам, т. е. "сели в бадью благополучия" и опустились в глубокий колодец личного существования, откуда ничего не слышно и ничего не видно. И при этом сама вся такая кроткая, милая, не сопротивляющаяся, и столь еще юная! Чуть не девочка.

Черт знает что такое. С ней совершилось безобразие. Да как она и зачем попала в Тифлис. Я все имел надежду ее увидеть, встретиться, посмотреть как она и что она, как выглядит. Я с нею и 2-х слов не сказал, но она сделала что-то "трогательное" в моей душе, своим видом и безмолвием, своим "отсутствием выявлений". Девушки (и женщины) всегда все выявляются, торопятся, идут "брюхом вперед" и непременно с флагом, что они "идут" и у них "брюхо" (или "перед"). И хотя это вообще "ничего" и нельзя осуждать, п. ч. "жизнь": но лучше когда они не топают и не шумят. И вот в Вале было это прелестное "не шумит". В противоположность брату Александру, который мне как-то "переедает" душу самым видом, Валя самым видом как то умасливала душу, умасливала и успокаивала, совершенно ее "удовлетворяя" без слов и совершенно Вас понимая и говоря Вам все ценное без слов же. Я думаю, быть ее мужем, быть с нею близким, жить в одних комнатах ("гарем") и изредка слышать от нее слово, всегда нежное и проницательно-понимающее -- было высокое счастье. И Троицкий -- оценил или нет это -- а был высоко счастлив. И нужно же было такому Ангелу поместить свою симпатию в такое "пустое место", как Мережковские -- Карташовы -- Философовы. Вот уж и на безрыбье и рак рыба. Ваша обмолвка, что "я близок только с сестр. Валей", дает мне повод думать, что прочие сестры -- "по Александру", а не "по Павлу", и тогда Ваша семья мне представилась действительно несчастною, чего я сразу как-то не умел понять и представить. Нужно заметить, Вы об А. не все и даже немного знаете: он очень суров и циничен, жёсток и, м. б., жесток.

Обнимаю. Целую. Упрекаю, что все лето не писали. Вы между Васюками "погибоша аки обры".

В. Розанов.

Все-таки передайте Вале от меня что-нибудь теплое: что я ее очень помню, очень ценю, всегда душой был с нею и заботился в душе о ее будущем.

111

<18 октября 1914 г., Пг.>

Дорогой Павел Александрович!

Тяжело и страшно было прочесть Ваше письмо. Больше всего печально за Маму. Бедная. Сколько она вынесла. Какое зрелище перед глазами. Ропот человеческий в таком положении естествен и нравственно-нужен. Без него нельзя. Книга Иова введена в Священное Писание, и мы были бы не священные человеки, а естественные свиньи, если б не роптали, не волновались. Бог хочет такого гнева на Себя, ибо Он создал подобие Свое, а ведь Он сам слишком гневается. По-русски же: "Уж если наслал такую напасть, то и потерпи, что я бранюсь".

Чем Валя заслужила такую судьбу? Бррр. Страшно спрашивать. Воистину "7-ми лет". Я не отдавал себе отчета, почему она мне нравится, почему я ее запомнил. Ваше "7 лет" как толкнуло меня: да ведь в самом деле -- за это. Такая толстушка -- в глазах и губах, в постановке головы она имела нечто младенческое.

Зовут.

Ваш В. Розанов.

Варе несравненно лучше. Даже "прическу" себе избрала и меня бранит. "Полное выздоровление". Хорошо сердце. Есть силы. Старается работать и левой рукой. Летом делали могущественное вливание вновь изобретенного jodopin'a,-- по 2 раза в неделю, почти все лето. Верочка собралась в монастырь,-- на воспитание. "Пробуду года 3 в уединении и за работой". Я думаю, это хорошо. Все дети были летом очень хороши. Послушны и ровны. Цветков -- в Москве. Томится. Его "разговоры" для него несчастие, а в общем-то и для нас -- ведь они преполезны. Так и надо жить: ходить, делать, разговаривать, мыслить. Особая категория существования, ей лучшая, чем "журналистика". Я с ним раза 4 расходился на почве "длинных писем" и хотел "вогнать в стойло" (работы). Но "кобыла упрямая", в дверь не идет. Только он сам будет от этого очень несчастен, "нищ и убог". Но ведь это же царство избранных. Но глубина и разнообразие его дарований, его чуткость, его тонкость -- изумительны. И главное "совсем готов" для выражения (печати). Но он -- не пользуется. И -- явно уже "судьба" и "путь". Вы его в душе не отталкивайте, т. е. не сердитесь на него. Ведь без всякого преувеличения можно сказать (о нежности души), что "нас мало, избранных...". Разумею московский кружок и себя грешного. Это надо беречь. Не надо разбредаться (ссориться). Я ему писал убийственные по насмешке письма (невольно) -- ничего.-- У всякого "на лбу написана судьба". Попробуйте вы из Новосёлова сделать: "Sallustius est elegantissimus scriptor. Ejus libros lego libenter" {Саллюстий -- изящнейший писатель. Его книги с удовольствием читаются (лат.).}. Попробуйте сделать из Розанова "корректного человека" (что ведь тоже не худо) и из Флоренского "мягко волнующегося и уступчивого (= Розанов) человека". У всякого своя судьба, а Бог велел любить всех. Крепко Вас целую и обнимаю. О "пребывшей в Тифлисе" (Ваши слова) напишите подробно. Ужасно жаль маму. Ведь она еще даже не старая: Вам 30, ей --48? И Вы говорили, что она вся мягкая и уступчивая. Но горе, вероятно, разбило все и она, несчастная, ожесточилась, в ней надо страшную бережность. Прямо скорблю, что не знаком с нею. "Типичная армянка старых времен по покорности" (Ваши слова).

О Вале наши рассказывали, что она в Посаде шутила, "рядилась" и немного дурачилась. Я такой ее не видал и не умею представить. Все наши поражены были ее болезнью и теперь смертью. Ужасно. Рок.

112

<31 декабря 1914 г., Пг.>

С Р.Х.!!

С Н.Г.!

Дорогие Павел Александрович и Аня и Васюк!

Прихварываю. Какие-то непонятные обмороки, минуты на 3-4-5: потемнение сознания до "едва сижу на стуле", и головокружение, пот "течет" (не выступает) из всех пор головы (главное), шеи, туловища и ног, конечности все 4 -- холодеют, тошнота. Врачи: "от желудка". Слава Богу -- если так. Испугался было. Ведь 59 лет.

Вот что, милый о. П.!

Все мы "песчинки в мире странствующие", и того ради должны жить в простоте. Пошлите-ка, мой друг, "Столб" другу моему В. А. Мордвиновой. Она чуть-чуть ленива читать, даже такого "закадычного" ее, как Розанов: но по характеру ума удивительно отвечает Вам: т. е. КОПУН в вещах мира сего и тамошнего. А далее, т. к. мы "песчинки", то и посетите ее. За нездоровьем долго я не был в "Н. Вр.", и сего дня послав за письмами -- получил от нее 3, и прочтенное внушило мне попросить Вас и послать книгу (боюсь, что у В. нет лишнего экземпляра,-- тогда не надо), и лично посетить.

ГОЛОВА КРУЖИТСЯ.

С Н.Г.

Сегодня (31 декабря) Верочка уезжает в монастырь. Благословили ее с мамой и сестрами иконой Знамения Божией Матери. Ее берет матушка Мария,-- дочь К. Арсеньева (в "Вести. Евр.") по указанию о. Алексея в Зосимовой пустыни. Помолитесь о ней. А что я писал о ней -- оказалось все чепуха.

113

<1915?>

Страшно мне Вас тревожить, т. е. отнимать время, дорогой П. А., но в большой я тоске, и недоумении. И едва ли кто может помочь, кроме Вас.

"Сознания" наши могут быть такие и иные, от обстоятельств, настроений и прочее: а жизнь наша как "бывшее" -- одна и уже неизменна. И собственно по родственности человеческой (да и "перед Богом") каждый из нас должен бы рассказать, "что он видел, что слышал", "как прожил жизнь".

Связно, систематично, "по главам и порядку" выйдет канитель.

Скука, холод и гранит (Пушкин).

Мне представляется, что надо это сделать, как "текут воспоминания" среди ежедневных мыслей,-- как вообще "мелькает" в душе, без переиначивания. Ой, вот и устал.

Ну, словом, я решил, между прочим, и рассказать мою семейную коллизию со всеми теми вопросами, которые меня почти до сумасшествия (вот вчера ночью и сегодня) доводят...

Словом, решил писать дальше "Уед." (которое среди 1000 мотивов -- имеет и этот: рассказать прошлое). И это я сделаю, если Вы мне скажете "нет". Непременно сделаю. Клянусь, и -- это НУЖНО.

Но моя Варя, всегдашний и безошибочный мой советник в литературе, сказала -- "нет" (ей лучше, и теперь она "рвет печатную бумагу", жадно читает).

И я ужасно смутился.

114

<8 апреля 1915 г., Пг.>

Милый Пав. Ал. Люблю, целую, обнимаю. Отчего мы под старость такое г....? Даже "растереть не стоит". "Столпом" В. зачиталась Верочка; "на послушании", моя полы -- всадила иглу в руку. Хорошо вынули. У нее постоянная улыбка в лице. Видно, что она там совершенно счастлива. Я очень рад. Она стала вся кроткая, богомольная,-- хотя та же, "наша". И -- сильно там настудилась, и здесь лечат. В своем "черном и неуклюжем" она хороша как никогда не была, и думаю: девушки сами не знают, в чем красота их -- в послушности, таланте и скромности. А наряды в глазах мужчин -- тьфу.

Глубокоуважаемой и дорогой {По мужу -- мила и хозяйка. Скажите о. Павлу, что Розанов стал совсем "тьфу": ни сил, ничего. "Дурак". Целую его. В. Р. Думал, что надписанную давно Вам карточку -- потерял, теперь внезапно нашел. Я почти теряю с себя. В. Р.} Анне Михайловне Флоренской с самым добрым чувством В. Розанов.

115

<22 апреля 1915 г., Пг.>

ТЕЛЕГРАФИРУЙТЕ ДАЧА МОНАСТЫРЯ ИЛИ ФЕРМЫ И ЦЕНУ = РОЗАНОВ

116

<29 апреля 1915 г., Пг.>

Слышал, что Вы очень утомились на войне ("притомились", по старо-- русскому). Боюсь, что даже изнемогли на ней; т. е. надолго (около года) потеряли силу, энергию на что-нибудь подняться, что-ниб. энергично, "привскакивая", сделать. Однако думаю, что земляной опыт у Вас зато чрезвычайно расширился, и вообще обогатились глазом и душою на всю жизнь.

Спасибо, что смотрели дачу,-- мне было больно, что Вы такой усталый имели заботу ходить, посылать телеграмму. У Нади нашей опустилась 1 почка, и ей прописана на лето абсолютная сухость. Потому "монастырскую" дачу не взяли: Шура говорит, что и местность не очень суха, и оне полуразвалились.

Варя -- хорошо. Капризничает, покрикивает -- значит "благополучно", ибо "от мира сего". Таинственная связь "здоровья" и "нездоровья" с душою. При болезни все мы "небесные".

Ну, Васюка, Аню и Вас и могилу милой Вали -- целую.

У меня большая радость,-- такая что даже стыдно сознаться: издаю короб 2 "Опав. Листьев". Худо это или хорошо, но какой-то я уж должно быть "окончательно подлый", что прямо восхитился, когда сказали ("Лукоморье"): давайте, мы издадим.

Вера с карандашом в руке и выписками "проштудировала" весь "Столб". Живет у нас, 4-ую неделю: в монастыре холодноватые кельи и нет теплого ватера, и она застудила регулы (теперь прошло от леченья) и, кроме того, моя полы, всадила иголку в руку,-- а когда матушка сказала: "Поезжай в СПб., там вынут", она сказала, что "должно быть уже вышла". Здесь вынули.

Она постоянно в улыбке. Вошла в монастырь, "как в свою перчатку". Такая любовь к покорности "матушке": а с родителями была груба и "не обращала на них внимания". Я всему радуюсь: старый хороший русский путь. Но какая беспредельная наивность (и это мне нравится): отказалась употреблять со сливочным маслом белый хлеб. Говорит: "Запрещено", "Это скоромное, нельзя". Шура расспрашивает,-- и она отвечает: "да кухонное масло мы, конечно, едим", но "не сливочное". И она упорно отказалась понять, что оно "не постное". А года 3 назад писала реферат "Культурное значение мусульманства", и изучала у Стоюниной "Манфред" и "Дон-Жуан". Что за чепуха. Молоко тоже отказалась есть по мотиву монастырского поста, а кофе со сливками пьет, п. ч. это "молочное кофе", а не "молоко". И главное ее переспорить нельзя. Никакого анализа, своего умозаключения, "разделения" и "соединения" фактов. "Матушка сказала", "у нас в монастыре не едят", и -- кончено. Она всякому "запрещению" радуется, как молодая мать своему "новорожденному". Все это наблюдать -- ужасная радость. Вот и подите: явно -- врожденное. Никто о монастыре дома не говорил, ни одной монахини -- знакомой. Мама была в монастыре: ее смутило, что она в церковь входит, низко опустив голову, и она (мама) испугалась -- "не душевная ли у нее болезнь", не "гнетут ли ее"; и в разговоре со мной -- точно чего-то все боялась. "Только я слышала, как она на кухне с послушницами разговаривает: веселый беззаботный смех, вся наша прежняя Вера, и заметно, что ее любят и она любит".

Ой, устал.

В. Розанов.

Еще о "Столбе" слышал у-ди-ви-тельный восторг -- вообразите, от старика, сотрудника "Биржевых Ведомостей", который подписывается иод своею ерундою: "Тенти-бренди". О Вас спрашивал: "Кто, что и как" и дивился, до чего самые разнообразные области ведения для Вас -- свои. Да еще Вера сказала: "Страшно все интересно: это совершенно новое и чудное понятие о Церкви".

Григория Расп. 2 раза видел,-- в "богеме". Удивительное впечатление, и "все ясно". Никакого хлыста, полная -- темнота, но вполне гениальный мужик, и, конечно, при Дворе гораздо интереснее говорить с ним, чем с вылощенным камергером. Он мне во всех отношениях понравился. Новосёлов плел о нем такую галиматью, что стыдно вспомнить. О женщинах он сказал: "Сам я их не искал и ничего у них не просил, но когда оне меня любили, желали, искали -- и я любил и жил".

"В этом для меня та граница, чтобы не было кому обиды". "В чем есть зернышко (любви, похоти) -- и уж оно вырастет: но смотри, чтобы не было от этого несчастия другому".-- "Боли" (я) -- "Во-во, боли чтобы никому не было". Он плясал "русскую" (не "присядку" -- изумительно красиво, художественно, с чужою женою, и Измайлов мне сказал -- "В эту ночь она ему отдастся"). Я с нею заговорил, "чем Распутин привлекателен" (ей лет 26, скромная, тихая, молчаливая, красивая, брюнетка). Она: "Знаете, есть мало мужчин, которые понимают наш особый женский мир. И в обществе самом утонченном мы бываем постоянно незаметно оскорбляемы. Григорий же -- мужик: но его отношение к женщине проникнуто таким пониманием, деликатностью, что он сразу делается ближе всякого глупого молодого франта. Мужчины -- грубы: он постоянно нежен, и душевною тайною нежностью, но которую женщина сразу видит". Муж ее, восторженно любящий жену,-- восторженно отдает ее Грише. "Он у нас бывает через день" (она). Тут явно "полиандрия" и "смешанные браки" времен Миносовых и Крита, "полян и древлян", тут явно (у мужа) -- немножко содомии, влечения не только к pectin {Лобок (лат.).} жены, но и к фаллу "своего друга". Вообще все до того понятно. Расп. "моментально загорающий человек". Мы все умирали со смеху от куплетов Дазарй (с гитарой), француза-актера Александринки (= Дункан на гитаре и в экспромтах), говорящего ломанным русским языком. Актер этот б. восхитителен беспредельным действом (ему лет 45-50), наивностью, непосредственностью. Прямо -- "цветок в поле". Распутин: "Дайте бумагу, я напишу ему стихи". Дали. "Пиши" (соседу): "Талант твой нас всех утешил. И талант этот от Бога. Но только тебя он к Богу не приведет" (действительно -- актер чуть-чуть-чуть не умен; слишком дитя). Вообще -- удивительно и как все ясно и просто.

117

<19 июня 1915 г., Вырица>

По моему drei {Трое (нем.).}: Цветков, Андреев и батюшка Флоренский сейчас самые значительные, самые благородные люди в России (читаю, январь, реценз. Андреева). Как я вас люблю троих,-- и "холодного" Павла (что делать -- все скорбны, все с грехом, врожденным). Как хочется вас всех поцеловать. Как хочется, чтобы Вы были здесь. В. Розанов.

Я все обижаюсь, что Вы не пишете: но знаю -- не полезно писать. Какой хороший, интересный "Бог. Вестн.". Единственный журнал, какой можно взять в руки.

Поклон Андрееву. Это большая надежда Академии, славянофильства, книжности вообще. Какие чудные письма Леонтьева к вислоухому Александрову.

ЛЮБЛЮ ПАВЛА.

Почта не заказная -- не доходит.

118

<20 июня 1915 г., Вырица>

А отчего это "П. Ф." ничего мне не рассказал, не сказал, не упомянул ни разу о Рафаиле Соловьёве? И о "Творч. мысли"?

Посему я сужу, что "П. Ф." меня не любит ("не хочет поделиться"), небось "Васюку" бы написал.

119

<17 августа 1915 г., Вырица>

Дорогой Павел Александрович! Будьте добры спешно заказным письмом уведомить меня, не могли бы мы на время "военной грозы" попросить Вас дать приют в своей семье дочери Верочке (монашенке). Мы разделяемся,-- для удобства. Я с Варею поеду в Полтаву к ее брату. Другие -- по разным местам. А Верочку -- к Вам. Она очень удобна. Тиха, деликатна, предупредительна. "В монашенке стала неузнаваема". Буду ей высылать 50 р. в месяц. Адрес: Ст. Вырица Московско-Виндаво-Рыбинской ж. д., Мельничный проспект, дача 22. Ваш любящий В. Розанов.

120

<26 августа 1915 г., Вырица>

Дорогой Павел Александрович!

Хорошо, что Вы думали "в Кострому" отправится: мы тоже туда, в колебаниях, направляли мысленно свои стопы. Вообще хотелось бы и нужно бы около Вас пожить. Весьма нужно. Весьма нужен был Ваш СОВЕТ летом. Знаете: семья наша почти расклеилась. "Такие прелестные и родители и дети", а ничего не выходит. "Мы -- не жиды", и семья у русских редко "выходит". Необъяснимые таинственные привходящие индигриенты. Я думаю, отчасти "с Неба". Я написал Вам длинное письмо, но заменяю этой писулькой. Сказать -- еще можно, писать и описать -- слишком тяжело. Тяжело кк повторение пережитого.

Случилась ужасная вещь. Я вообще (за всю жизнь) не знал "влюбчивых историй". Я вообще -- не влюблющающийся "с издетства", и всегда больше любил любовь третьих лиц, а не "герой" и "лицо", не "сам люблю и любим". Ну, хорошо. И случилось на 59-м году (перед "+"???), что незаметно и неуловимо (это всегда "мало-по-малу"), что в силу 2-х личных общений и одной переписки ко мне сперва привязались, потом "больше привязались", потом "не могу без вас", 4 девушки, 40, 30, 24 и 19 лет. Вот Вам и "дружба" ("Столб"). "Дружба" с женщиной всегда неуловимо переходит в "что-то больше", начинает играть "будущий ребенок" и когда я совсем "не могу", 2 из них, 40 и 19 лет, прямо захотели от меня "ребенка". Я говорю -- "не могу" (честно), да отчасти и "не хочу" и "нельзя" наконец. Но они все 4 чудесной души люди, деликатной, нежной, "не века сего пустого" и т. д. Я за всю жизнь свою не влюблялся и, думаю, к этому не способен, но был удвоенно склонен к уважению, восхищению. Ведь я и Пашку (простите ради ХРИСТА), не люблю, а "очень уважаю". Вообще у меня колоссальная "шишка (в черепу) уважения" и тоже "с издетства". Ну? Что мне было сказать? Они меня нежили. Я их нежил. С 4-мя "на ты". Обнимал и целовал -- да. Груди -- да. "Кое-что". Но, клянусь: только был восхищен их душою, нежной, прелестной, "не от века сего". Одна (курсистка в Москве) объяснила мне значение полицейского: это хоть кот с ног сшибет. Написала: "Я люблю его, с рыжим шнурком,-- он наш, русский, это не то, что в Берлине, самодовольный и сытый, с лоснящейся мордой: он -- худенький, а на деревне у него поди баба и ребятишки. Как л*ы". Ну, разве я мог устоять перед такой прелестью. "Царя часто вижу во сне... приснилось, будто посетил наши курсы. Я заметила место, где он держался рукою -- и потом, когда все ушли -- подошла и поцеловала это место". Другую (40 лет, учительница музыки), я заставил говеть, любить церковь и Россию. И прочее и прочее. Вдруг обе захотели иметь от меня ребенка. Я честно: "не могу" (non possum). Да и главное у меня никакого желания. У курсихи -- подруга, "душа в душу" с нею (странно трогательна) и по любви "к той", которая от меня хочет иметь ребенка -- тоже с 4-го письма перешла на "ты" и все "Васенька" (эта -- замужем, муж профессор в Одессе, странный подлец (он эстет) и онанист или что-то даже хуже. Она ушла. У нее ребенок. (Ее я никогда, ни разу не видал). Вы видите, что это действительно дружба, осложняемая у них молодостью и "игрой крови". У меня она тихая (59 л.). 4-ая (30 лет) выходила меня во время болезни, 1О месяца болезни, ежедневные клизмы, сажала на судно. И всегда, перед тем как в дверь выбежать -- кинет мне мягкой бумаги. Вся -- молчание и деликатность (а я страшно люблю молчаливых, пример -- Ельчанинов, "моя симпатия"). И вот она... я заметил в уходе ее нежность. И спрашиваю: "Вы привязаны ко мне, я чувствую". Молчит. "И я думаю -- за то, что я деликатный и нежный".-- "Да". Ну вот мои грехи.

И вдруг -- все маме открылось. И детям. Ад. Тоска. Хуже и хуже. Хуже ада. "Ты, папа, предатель мамы". Мама: "Я умру под забором". Это меня взбесило: я за тобой 20 лет ухаживал, один из семьи был непрерывно с тобой, и ты клевещешь, что я тебя оставляю". Нужно заметить, что все 4 в первую голову заботились о маме, чтобы ей не было никакого вреда, и раз, когда я сказал 2-й, что "мама безотчетно тоскует" -- прервали было писать, и вообще это было условием, что оне все сейчас "прочь", если начинается вред маме. Ну вот факты. "А резолюцию, Ваше преосвященство, кк положите". Я ничего не понимаю и не вижу.

Посылаю письмо об "Оп. л." (и книгу): письмо меня напугало и смутило. А посему Вам и о нем надо сказать слово.

Эх, все суета.

В. Розанов.

121

<26 августа 1915 г., Вырица>

При случае и незаметно, небрежно спросите у Анат. Александрова, не у него ли письма Розанова к К. Н. Леонтьеву? Дело в том, что "любящий друг Анат. Ал. Ал-в" по "|" К. Л-ва вошел в храмину покойного и сказал "неопытным монахам" и "служкам гостиницы", что "друг покойного" и "разберется" в бумагах и книжности покойного. И преспокойно "все" перевез к себе. У него это талант и инстинкт. Молчаливый, и прихрамывая, он кк. с котомочкой обхаживает обывательские задние дворы и кладет все себе. Он -- XVIl-ro века, и "новейшего не признает". "Революцию всячески отрицаю". Ну и прочее. Я был бы рад, если б у него (моя переписка). Это было время энтузиазма, "запертости уст", Л-ва я любил, и писал ему много. У А. А-ва уж "сохранится". Письма к Л-ву и Страхову,-- я думаю, самое "пространное", что я написал в письмах. Ох, устал.

"Бог. Вестн." превосходен. Рецензии, все, Сахаров ("Истор. изуч. Египта"), Сережа Соловьёв, косматый (о Федорове) -- превосходно и превосходно. Сперва я думал, что Вы "напрасно тратите силы", но теперь не думаю. Единственный и лучший славянофильский и литературно-философско-церковный журнал. Я рвался (зимой) написать рецензию, но нет сил, "поп possum". Правда, я читаю мало, но "клюю" и везде "хорошо". Он не имеет жертвенности и академизма нисколько. И на это стоило положить труд.

Ваши рецензии? А во что оценить, что автор диссертации (а из 10 --1 талант) будет думать с юной радостью: "САМ ФЛ-ИЙ ВОТ ЧТО СКАЗАЛ". Это аукнется -- когда Вы будете стары, и "принесет плоды". Верьте.

Ах, наше дело "сеять", а Господь возращивает. Будем делать добро заж-- мурясь (не смотря).

Мамочка моя прелестна, как всегда. Она всегда прелестна.

Вот что, батюшка: вы "сухи" чуть-чуть и я вас чуть-чуть боюсь (оттого, что вы "не в болоте" и не "свинья", а я только "в болоте" никого не боюсь, на суше всех боюсь): оттого не посылал "Оп. л." и еще журнала, где печатаю письма той курсистки. "Осудит", скажет: "Мелочь". Ну, вот. Теперь велю прислать журнал "Вешние воды" (дурацкий) и вы прочтете письма В. М-вой (мой друг). Кое-что по тону и мыслям там есть "от вечности". И знаете, странно -- у нее ум кк. у Павла Флоренского: а ей 19 л., такая же всеохватываемость, нежность и глубина. Вы понимаете -- вечером дрожащие листы дерев. Ну и прочее.

Она -- маленькая. Уродец (хромает). Все -- лежит и думает. У нее отец и мать не "живут": а она РАВНО любит обоих, и раздирается в душе. Я печатаю письма с большими купюрами (личное, ее семейное) (тайное -- ко мне) -- но и так они интересны. По сердцу -- она гениальна.

Я ее познакомил (лично, велел сходить) с Булгаковым. Б. ей сперва не понравился (очень), но потом очень понравился,-- и вся семья его. Цветк. сперва очень понравился, а потом она определила его "противным импотентом" и страшно самолюбивым. Я это знал, но говорил (в душе): "Господь с ним. Все же он прекрасный и несчастный".

Я В. не надоедаю письмами? Вы мне не отвечайте. Я у Вас (в письмах) замечаю заботу, "не обидели ли Вы (П. Фл.) меня", и это мне тяжело. Мы все должны работать, а письма никому не обязательны. Особенно -- в творческий фазис жизни (у Вас).

А знаете: у меня есть потребность и нужда видаться с В. лично раза 2 в год. Я очень стар, слаб: и это меня ("увидеться") укрепляет и оформляет. Отвратительное в старости -- слабость, бессилие. Душа еще горит, может гореть: но нет сил исполнить.

Ах, часто спрашиваю себя:

ЧТО ЖЕ ТАКОЕ ЖИЗНЬ ЧЕЛОВЕКА?

и --

ЗАЧЕМ Я ЖИЛ?

Не "что сделал" -- это наплевать: а зачем, для чего, для кого родился? Кого, например, утешил, кому принес счастье?

Я БЕЗУМНО завидую маленьким людям, нищим, бездомным, бродягам -- КОТОРЫЕ КОГО-ТО ГРЕЛИ.

Что от меня -- ХОЛОД, это меня приводит в ужас. И я плачу, плачу (внутренно).

Я боюсь всякой физической боли: а без этого -- как хотел бы умереть. И часто "с досадой истребить себя". И главное -- что никого не СОГРЕЛ.

Странная судьба. Странная личность. Ведь весь я сантиментальный: а от меня -- колючки, неудобство. НЕУДОБНЫЙ РОЗ-ОВ -- это лучшее определение.

Часто мне глубокая печаль, глубокая печаль. Тогда чувствую "за рубашкой" Бога, и жмусь к Нему, жму. "Не оставь Ты меня".

Удивительно. Жалко. Странно. Урод ливо. Вот так-то, Паша, и живу. "Пхнуть бы ногой", да "сам себя не умею".

И вот живут люди от Иова до "мы". Зачем живут. Зачем история? Красиво?-- да, это есть. Пелопонезская война, Алекс. Македонский. Но Боже, неужели КРАСИВО -- это кому-нибудь нужно? Господи: если Господь -- эстет, я от него отрекаюсь (и Вы, конечно).

Нет. Господь отвечает НУЖДЕ. Люди вечно НУЖДАЛИСЬ и Бог им ПОМОГАЛ. Вот смысл. Смысл -- не красота, а нищенство. Не балерины, а -- нищие. А, если так, это хорошо. НУЖНО. Не правда ли, не от этого ли "блаженны нищие"?

Я думаю.

Земля -- не сладкая, а горькая. И люди -- горьки. Вообще люди. Всякие. И очень богатые. Ведь у них бывает рак, нефрит. "Обнимем богатых". Да: это опять смысл и даже красота.

Как я ненавижу ДЕМОКРАТИЮ (démocratie), если б Вы знали. Какое это говно, завистливое, злобное.

В.Р.

Вася чуть не умер от заражения крови (нога, велосипед, далекая отважная езда к семье Рцы за 50 верст), делали операцию. Спасла его Верочка,-- наша главная теперь прелесть. Она так счастлива монашеством и так ее все любят.

Мы остаемся в Петрограде. Он безопасен (слова генер. Рузского).

Домик в Троице -- хорошо. И я бы к Вам, когда старость.

Вы пишете о Тане, что не "изнуряет ли себя над книгами"? Знаете, "дом Розановых не так умен, кк. кажется". Эти курсихи, Наташа и Шура (безличное повторение Наташи), что "нет света вне курсов" и для девушки 1-й блеск и сияние--быть с книгами. Шура мне, замирая, говорила: "Посмотрите, Наташа читает папскую хронику XlV-ro века". И передает, "что" читает. Это, я думаю, также достопамятно, кк. всякие консисторские хроники. И не более, чем "Записки Саввы" (Тверского), в "Б. В.". Но подите, разговорите их. Они ответят Вам: "Дурак. Вы не понимаете науки. Вы -- нигилист". Из полусловечек я заметил, что и Ната и Шура считают себя украшением России, что России это в честь, что у нас в Питере барашки читают папские хроники, по-французски или, м. б., по-итальянски. Им "Россия" в голову не приходит и для России они палец о палец не ударят. Не знаю, до 23-х лет Шура была талантлива: но она остановилась, притупилась, потеряла свой "глазок" на вещи, обеззубетясь около Медведя (поп) и около "подруг", и не замечая, что подруги ее совершенно тупые существа ("ученые барашки"). У нее в душе и уме встал "шаблон", и она за ним ничего не видит. Мысль, что "женщины будут равны мужчинам", "потом", "когда Мы", и т. д.-- это их пафос теперь. Я отвечал:

-- Да женщины, залезая в науку и литературу, ничего не делают, как только рабски копируют мужское...

-- Это ПОКА, п. ч. женщина была РАБОЙ.

Вообразите: это в 1914 г., а не в 1863 г. Скучно и противно.

УСТАЛ.

"Кузнечики стрекочут. Слышу Грецию, слышу вечность" (у Вас).

Знаете, удивительное: Вы -- "вышли замуж за Россию" ("люблю Кострому"), но Вы сами -- "от аргивян" (Армения, Фригия, Лидия). И это Ваша суть: "Отец -- не Вы, Вы -- "мать" (в маму, от мамы), и любите Россию, как девушка "своего суженого".

В этом СУТЬ Фл-го. "От Отца, от Матери", "в мать", но "стремлюсь к отцовскому" (мама Ваша горячо любила отца и в Вас вдохнула "аппетит к отцу и к русскому").

122

<23 сентября 1915 г., Пг.>

Хотелось бы очень и нужно бы Вас увидеть. Мож., на Рождество? -- Дома -- ничего. Не так хорошо, кк. было или, вернее, бывало, но и не тк. худо. Все спасла чистота детей. Что-то удивительное, даже изумительное, непонятное и даже невиданное, и это -- не преувеличенно. Вся трясясь и тоскливо Таня говорила летом:

-- Подленький (это мне).

За что? За то, что я сказал, что Шура вовсе не тк. умна, как кажется: и вот что это у меня мелькнуло в разговоре-споре с Т., а "не сказал ей (Шуре) в глаза",-- она разразилась эпитетом:

-- Ха-ха-ха. Ты совсем Обломов, господа -- папа, кк. Обломов: лежит, читает Шер. Холмса и ему хочется смотреть на засученные рукава Марьи Петровны (или Акулины Сидоровны) (конец "Обломова").

Казалось бы, что после этого "нельзя подавать руки" и проч. Думал. Страдал. И решил: да эти слова оттого, что у нас не было в семье "от первых их дней" patria potestas {Отцовская власть (лат.).}, ничего "римского" и даже, пожалуй, ничего европейского. А мы детям (я особенно) были братья, сестры (мама), и они, выросши, "ходят нам по головам", не замечая, что это родители. Я думаю, наши "отцы и дети" вообще суть более грубость, развившаяся вне patria potestas, нежели в собственном смысле злодейство, хотя бы и литературное.

Ну, и разные мелочи. Тогда я решил, что все и много оскорблений за целое лето, в общих условиях и для общей психологии совершенно непереносимые и непростимые, непримиримые -- в сущности, просто "не ведят-бо что творят", а дети и остаются, в сущности, детьми, и "назавтра" после таких и подобных слов, или через неделю -- сияют всей невинностью, чистотой и привязчивостью "первого дождя в начале мая". У них (у детей) нет ничего скребущего, памятливого, цепкого, нет, я думаю, гнойного и темного. Я кк. бывший учитель знаю, что дети в 12-13 л. бывают злы, злопамятны, мстительны. А уж в 17 и "совсем опытны", берет палец, чтоб "не укусил". Но это в 18 и 19 л. и 16 (Варя, Вера, Таня) просто как семилетние. И вместе -- начитаны, многое знают (всего Диккенса, всего Пушкина, Толстого).

Т. что "ничего". В сущности, это -- старость, слабость (у меня). Глаза не видят, слезятся, ноги плохо ходят, плохо повинуются. Я связываю это с иссякновением (у меня -- очень уменьшено) семени, которое не крепит и не силит больше душу и тело. И все "разлезается". Да ведь, по существу, я страшно мало виновен. Все "мало-помалу", и я виновен лишь в том, что не принимал из осторожности "сухого тона", формальности и "говора свысока", как уже "60 лет". Вот и только. Был ласков, нежен. И они все -- привязались, до самозабвения. 3-я -- Домна Васильевна: когда я увидел, что она тк. спешит ставить (ежедневно 1 [] месяца) мне клистир, и 10 мин. делать массаж живота, очень трудный физически, я спросил с удивлением: "Д. В., вы ко мне привязаны?". "Я чувствую!".-- Молчание.-- "Я думаю, вы ко мне привязались за нежность".-- "Да". Что тут делать. Кк. не ответить на такой уход {Грязный -- клизмы -- утомительный.} чрезвычайной благодарностью, которая переходит в нежность, т. е. в величайшее уважение, почтение, удивление ("вот каков, м. б., человек"). Что ей было в уходе? Почему она не сделала его формально? Почему даже вызвалась: "Я буду делать клизмы В. В.". И поклонится. Без боли. Я б. страшно слаб, не мог сидеть: и, посадив на судно, быстро выхватит клок бумаги из умывальника -- бросит, и сама убегает. Что я? Зачем? Ни рубля лишнего (приплаты). Но года 2 она сказала о Варв. Дм. (на мои слова об очень сложном за нею уходе): "Я всех больных ужасно жалею". Это просто человечность и благодарность Бога, что "еще видишь такого Ангела", полного доброты, участия и молчания (она страшно молчалива, а Вы знаете, кк. больному и старому нужно молчание). Ну, я и говорю: "Воттк., Д. В., вы и будете у нас жить, пока я умру, и в 65, 70 л. тоже будете за мной ходить?".-- "Да". Но тут, пожалуй, тайна тела, что оно сливается с психикой, что разделить их никак нельзя, что одно невольно и главное МАЛО-ПОМАЛУ вхлестывает в себя и психику. Но Варя -- Касандра, и "все чует". Она -- без фактов -- что-то почуяла, и стала невыносимо относиться к Д. В., злобно, придирчиво, несправедливо, оскорбительно. Прямо "сживает со света". Я не выдерживал и заступался. Так все и "пошло". Теперь Д. В. ушла от нас. И дети, и Шура, и все: "Портняжка". Да что если она и Ангел? "Святые жены" по образованию тоже были "портняжки": а ведь курсистки-то их не стоят.

Пишите. В. Розанов.

123

<14 октября 1915 г., Пг.>

Сижу. Кой-что мараю. И все у меня в голове: "Павел", "Павел", "Павел". Со мной это часто. И что придумал: я безотчетно вот уже годы боюсь что "Павел от меня отвернется". Стал думать: почему я боюсь? И вот мысль: что Вам внутренно никто не нужен (Вы круглый, "сам в себе" и "сомкнутый"). И вот я боюсь или как-то вперед оплакиваю тот горький час, когда Павел слишком засохнет и стороною, обращенною ко мне. (Вы, как раз, старый и черный -- и все лезите в свою нору, в мысли, археологию, стихи, Васю grand et petit {Большого и маленького (фр.).} и Аню). Ну вот мне и стало печально и страшно. "Скучно жить на свете, господа" (Гог.).

"Б. В." -- великолепен. И "вознепщеваху" читал: сперва долго и любяще смеялся: "Павел с ума сошел -- такое заглавие". Речь о. Федора {Еп. Феодора, ректора Академии, напечатался в сентябрьской книжке "БВ" за 1915 г. П. Ф.} -- великолепна. Даже хотел ему писать. К.Н. Леонтьев {Речь идет о письмах К.Аксакова. В. В. по обыкновению спутал фамилию. П. Ф.}. Все верно, важно.

Письмо М-вой получил,-- только что кончил свое. Ну вот и хорошо, что Вас еще девушка -- талантливая очень "чувствует". "Миром" получше жить: "Миром Г-ду помолимся".

124

<20 октября 1915 г., Пг>

"Не хочу уступлять!" (старание ударить "боком" и бежит от главного врага), тогда я догоняю и кричу: "Не хочу уступлять". Вообще В. письма очень меня успокаивают. И еще: любите меня даже, когда я против Вас скажу злое слово (м. б.), любите -- несмотря ни на что, это мне нужно, отнюдь не по самолюб., и "для умящения и снятия печали". Не знаю объяснить, но так чувствую.

Сегодня д-р присудил к санатории.

Грозит удар. Вообще мозг и склероз.

Феодору напишу.

Гнева. Да, много. Загажена русская история, особенно история воспитания молодежи испорчена.

Ох устал, и вредно писать (яд). Большая тревога.

Средства существования детям. На 100 р. в месяц могут рассчитывать. Но больше?

В. Р.

Злого (бешенного) много и в друг. "Оп. л." (т. 3 "уже"). Меа culpa {Моя вина (лат.).}.

Ах, не может Розанов. А тк. хочется мира И ТОЛЬКО ЕГО И ХОЧЕТСЯ.

Целую. Обнимаю. Будем любить друг друга до конца. Я все боюсь, что вы меня не любите, но "в составе слов" писем чувствую, что любите и близки мне, т. е. не только Вы -- мне, но и я -- Вам.

Спасибо глубокое за письмецо. Тк. все хорошо в нем. И что "грешный старается обвинить того, против кого грешен" (давно замечал и из этого объяснял всю злобу против России сволочи), и зову к покою и миру, к молчанию, не спорчивости. А это мое с детства: "Уступлять! Уступлять!".

125

<24 октября 1915 г., Пг.>

Все переживаю В. письмо, о. П.,-- никто не умеет так пролить масло на болеющую душу,-- и своим словом, и взятым у Церкви и Нов., Щерб., Кож.,-- знают тоже, но не умеют выбрать, и дать тон к выбранному. Посему к "Столбу" В. надлежит прибавить "христоматию избранных мест" из отцов, из Ев., из апокрифов даже. Вот -- дело.

Но вот, дорогой мой, что: судьба. Писательство -- судьба. Часто черная, горькая.-- Помните, как Аню выбирали [NB: ужасно РАД, что к Вам мама приехала -- это Бог ей указал и наставил, теперь она будет покойно и ВОЗМОЖНО счастлива], стоя на болоте и считая трилистник. Тк. и литература. Я 7-ми лет (до гимназии), узнав, что "у греков были великие Гезиод и Омир", был близок к "плакать", и говорил в себе: "У русских ничего нет, они бездарные, но я буду Гезиодом и Омиром и напишу им сочинения, с Магабарату и Рамаяну [узнал из книг у брата]". Ну, вот, потом мотивы, конечно, писания перестроились, но, знаете, я всегда представлял "науку и литературу" в хламидах, и если не в сандальях, то в лаптях. Ну, хорошо. И я измучен, затем пиджаки и фраки. Потом все оконкретивалось: затем журналы, газеты, почему не "философы". Метался -- Петрарка (карточка его была) -- непременно с венком и приблизительно в подряснике. Вообще "неблагообразие России меня возмущает". Ну, хорошо: а тут ругатель Писарев, а тут вонючий Чернышевский. "Все испорчено", "хоть 100 Петрарок приходи -- "Что делать" -- не вытрешь". У меня явилась мысль, что "мне (и нам) испортили все дело конюхи".

Ой, начал писать, да не то. Вот что я хотел сказать о fatum'е: пишешь КАКОВ ЕСТЬ: и если станешь иначе -- выйдет "стилизация", ужасный для меня род литературы. Выйду вообще не "я", а "другой". Тк. что Вы, милый, подумайте, до чего я люблю и ценю тишину (и безмолвие), но раз уже крикуном РОДИЛСЯ, раз уже весь в нервах,-- и "шум" в ушах, смятение в душе -- пусть все так и ложится, хотя ПЕТРАРКИ и не выходит, Магабараты -- нет. Пусть даже ужасное (увы, увы, увы) "почти газетчик": ну, что делать -- плачу, вижу не "достоин", но -- снимать с архиерея ризу не хочу -- ибо значит я вообще не архиерей. Тут -- судьба, тут -- страшное, тут -- не упорство (не думайте) и не самодовольство (ну, будьте милый и не думайте этого).

Увы, вечное

ЧТО ЕСТЬ-ТО ЕСТЬ.

Голова закружилась.

126

<4 ноября 1915 г., Пг>

Принесли "Столб" из переплета (раньше все давал "по-рукам" читать); такой красивый, черный. И поставил его вместе со своими красными. Будем друзьями в литератур, и жизни. Сюда же в линию поставил и "Рус. ночи" Одоевского -- Цветкова. Он -- несчастный, но много обещавший был юноша. Москвичи не сумели и поленились (все "Русь") его разработать, ЗАСТАВИТЬ делать. Ну, черт с ним. "Известно, Москва дура".

-----

Хорошо, что разыскиваете предков. С этого и с такого начинается история, да, в сущности, и сила царств. От бедной моей мамы -- ни креста, ни фотографической карточки. Только ее и помнит "Вася", выносивший тазы с кровью (женская болезнь, должно быть фибромы, хотя и говорили "рак"). Но дурного запаха не было. Ее могла бы спасти операция, даже не очень трудная.

Вы мне не прислали обратно письмо Мордвиновой,-- по-моему, по широте чувства и обширности ума -- гениальной девушки. Она до того ген., что Гоголя -- раз 8 начинала читать, и не могла прочесть. Это настоящий признак. Гоголь, в сущности, дьявол, черт, что = труп + колдун. И вкус и существо "живого" и "праведного", что он перестает видеть и чувствовать Гоголя. Верните, голубчик.

В. Р.

У нас -- серо, так себе. "Ниже -- выше", и все как-то "в сторону". Кренится корабль и, в сущности, без всякой бури по пустякам.

Вы думаете я не знаю, что идеи проходят не оттого, что их игнорируют, а именно оттого, что не опровергают (не занимаются больше). Знаю. Но "червяк зудит", хватаешь перо и пишешь.

Теперь у Вас настоящая улица и настоящий дом. Ведь и лично Вы и "дворянин" и "Якуба" и еще слава Богу дьячок (я дьячков больше люблю, чем попов). В Костроме у Покрова помню дьяка "с косичкой" и пономаря.

127

<14 ноября 1915 г., Пг.>

NB. К фаллическому культу.

Я думаю, не только у иудеев, но и у египтян, и нигде в мире, ни у кого -- он не был никогда назван, ни сколько формулирован, и "phall. cultus" есть термин берлинских и лондонских профессоров, Lapsius'ов и Тэйлоров, грубый, плоский, неприятный. Я определенно не люблю произносить "ф-ческий культ", чувствую отвращение, как краснею и выхожу из комнаты, когда чиновнички начинают рассказывать "что-нибудь такое". Меня потряс один рассказ в "житиях": дело было в Греции или в Александрии; пресвитеры и толпа верующих вытащили из погребов какого-то "святилища Сираписа" (приблизительно) статуэтки и с хохотом показала на улице СВОИМ. Они сейчас же были все убиты разъяренными язычниками. Представьте, что у нас с Вами в дому, в дому вообще каком-нибудь хорошего тона, хорошего духа, хорошей жизни -- какая-нибудь кухарка и горничная "при всех гостях начала рассказывать громко", как "барин с барыней забавляются в постели", да еще "сама видела", "подсмотрела в щелку" и проч. Статуэтки, конечно, были (наш термин) "в высшей степени неприличны". Геродот потрясающе рассказывает, что "он видел бога в гробу", но "не называет его из скромности". Помните (забыли), Вы мне писали однажды: "И вот это рождение, рождение и рождение........ совокупления, совокупления........ и совокупления в крестьянских семья, у духовенства........ происходят молча, без того что бы кто-нибудь когда-нибудь об этом промолвил слова". Это-то молчание и есть суть всего. Красота всего -- глубина всего. Это именно КОРЕНЬ, это же никогда и никто не видел хорошо. Прекрасно. Пока молчат -- прямо целовать у них все хочется, у каждого мужа и жены. "Фаллический культ" -- существенно поцелуйный, и именно ЗА и ПРИ молчании.

Знаете: года 3 назад у меня стала мелькать мысль: да что такое matrimonium nuptiae, что такое как "православный брак", именно -- церковный, "именно поповско-купеческий", "во всем благочестии", как не молчаливо сделанный и выраженный фаллический культ; в отличие от "Невского проспекта", где уже этого культа нет, а только физиология, "сходил на двор". И т. д. Что такое ариец, выгоняющий из дому "сблудившую дочку", как не будущий тесть, который терзает любимое дитя свое за то, что она ОСКОРБИЛА (неверностью) фалл будущего своего мужа и будущего его дитя. "Ты должна быть чиста, невинна, добродетельна, почти свята"... Для кого? -- "Для фалла". Тут прямо изваян фалл. Но изваян в мысли, в воображении, в мозгу, в сердце, и это прочнее, чем римско-греческие бронзовые "глупости".

"Культ фалла", очевидно, не только не умер, но он цветет "в душах наших", в "душах всего мира",-- и не умрет, пока хранится Вселенная, пока не погаснут звезды.

Я б. очень обрадован, когда открыл этот "cul. phal." в насущном, у нас, у купцов, у попов.

Теперь:

У жидов есть обычай (закон, lex): если "юноша надел девушке кольцо на палец",-- где-нибудь в сенях, на переходе, на огороде, в играх, в темноте, украдкой, то хотя бы мальчишка б. сопливый и ничего не стоил, "лакей", а она "дочь раввина" или "банкира",-- но никто, ни раввин, ни вся синагога, ни их таинственный кагал не могут расторгнуть совершившегося обручения, пока мальчишка сам не даст ей формального развода. Что же это значит и какое под этим умоначертание? "Он" "захотел", т. е. "х... хочет ИМЕННО ее", Тамару, Юдифь, "мою дочку", "эту израильтянку". ПЕРЕД х.... вся израильская община в страхе отступает, "почтительно ретируется", "ничего не может поделать". Да и "нечего поделать": если б она не отступила перед этим мальчишкой, он мог бы закричать им: "Подлецы, тогда вы зачеркните всех вас, всех, "себя",-- зачеркните скрижали Моисея, и выбросьте к черту старые кости отца нашего Авраама". Ведь все началось с обрезания, т. е. с "залупи х...". И -- больше НИЧЕГО. Обрезание есть просто открытие головки члена и больше ничего, т. е. в головке члена "весь Израиль лежит"; а "обнажение", "открытие" головки наступает (натурально и вообще), когда ph. входит в vulv. Что же это значит? -- "Обрежь крайнюю плоть свою" ничего и не значит кроме: "Когда Он хочет" -- "никто не смеет удерживать".

Отсюда РЕШИТЕЛЬНО все обычаи: жених ("этот мальчишка"), венчаясь -- берет стакан вина, выпивает и, бросая разбивает стакан со словами: "так я поступлю со всяким, кто осмелится мне противиться", т. е. как мужу, кто попробует отбить, соблазнить и пр. эту "дочь банкира", если она сама (без его согласия, если ОН не дал развода) уйти от мужа. "Пока Он (ph.) хочет -- он делает (совокупл.) -- насколько хочет и как хочет". Ну, а если "не хочет"? Равви Шамай сказал: "Достаточно мужу заявить, что у жены его дурно пахнет от рта -- чтобы развод совершился". "Жидовский брак" (такой поэтичный и верный, в сущности -- идеальный) ОТТОГО ТАКОВ и есть, что от него отстранено, выкинуто с презрением, все, кроме мужского "хочу", "хочется" (без всякого обращения внимания на "дом") и в существе и материи matrimonium judeorum есть "собачья свадьба на дворе", где "кобель покрывает суку", есть "понюхав", нашел ее "себе по вкусу". Эта последняя степень скотского, собачьего из собачьего -- и есть "миндальная веточка", выросшая из сухого уже "жезла Аарона". Все -- символы. "Сара, тебе 99 лет -- а ты забеременеешь". Чем "старше" -- тем "лучше", показательнее. "В Средние века, в эпоху гонений ("кровавый навет"), когда жиды были почти истреблены, талмудисты в разгоряченном воображении представляли Будущую жизнь, "тот свет": в длинном халате и с пейсами, в чулках и башмаках, жид -- с пальмой мученичества в одной руке и райским яблоком в другой и с торчащим наружу из-под лапсердака обрезанным х.... (конечно "вставшим")... не помню "танцует" или "стоит перед Богом" (у Соколова, "Обрезание"). Это же поразительно. В этом вся суть. И "яблоко" и "ветвь" -- символы, прикладное. Главное: "х... хочет" -- и "мы все отступаем", "бежим", не смеем противиться.

В этом вся суть Израиля и ни в чем еще. Посему "плюнуть (Ваш рассказ) на головку х..." никак он не сможет: это оскорбление Иеговы, пощечина Иегове, плюнуть на Моисея, Иакова, Исаака, Авраама. X... для Них = (абсолютно) + для нас. Та же обширность, неизмеримость, неисчерпаемость психологии, быта, "законов", "пророков".

Собственно, кроме "х..." в юдаизме НИЧЕГО еще не содержится. И в очищенности-то, изоляции -- и суть и глубина и сила Израиля. Они выделили существенное, а все другое только рассматривают кк "прилагательное".

Теперь: существо х... мы вообще не знаем, не понимаем. Из мужчин лишь s-ты, "влекущиеся к тому, как женщины" -- уразумевают его, а мужчины вообще и нормально "никакого внимания не обращают" на свой орган и воистину "плюют на него", т. е. суть как бы жиды в момент отречения от жидовства. X... если не понимают, то чувствуют (кроме s-тов) еще женщины. И поразительно, что "в мире ведь вообще женщины религиознее мужчин". "У русских религия и содержится женщинами". Отсюда -- поповство. Почему не женщины "служат литургию". Ведь "в Господе Иисусе нет мужеск и женск пол". Да. Но женщинам нужен "кумир", "почитаемое": и оне неуловимым гипнозом и тайными слезами заставили петь и читать литургию не попиху, не "бабу" -- им не интересную, а "попа". "И одели его в ризы, и украсили его литургию, п. ч. он есть МУЖЧИНА", почитаемое, главное. Теперь слушайте: по естественному устроению пола и вслед ему воображения женщина о х... приблизительно так же много и постоянно думает, как жиды по устроению своей религии (обрезание): т. е. женщины естественно как бы "обрезаны" в душе и умоначертании своем. И вот чудо: оне-то и религиозны. Любят молитву. Слезливы. Нежны. Etc. Теперь еще большее чудо: жиды оттого и обабились, стали похожи на баб, трусливы, визжат, что они тоже [кк бабы] думают [по устроению своей религии] о х... Словом и думать МНОГО о х... неодолимо ведет к тому, что "станешь религиозен". Изменится вся психология, станешь проникновенен, психологичен, нежен, сердечен, не груб, не плоек -- если МНОГО думаешь ох...

Прямо -- чудеса. Если мы посмотрим на устроение "его", то мы увидим, что он состоит из цилиндра: a caput его (суть сутей), во 1-х, есть прообраз устроения головы животных (поразительное сходство) и, с другой стороны, это прямо -- объемом, величиной, формой -- есть как бы насаженный на коровий рог детский сосок, соска. Сходство и приспособление, в природе вещей лежащее, до того разительно -- что нужно оставить всякие сомнения. И поразительно, что этого нет ни у быков, ни у лошадей, ни у кого, а только у homo sapiens. А совокупление -- есть у всех. Форма головки абсолютно не нужна для совокупления. Именно у человека, и у одного только человека, х... создан не для одного совокупления, а для милования. "Милый" -- не у быка, не у жеребца, а только у мужчины.

Отсюда ясно, что действительно в "историю сотворения мира и человека" включена идея и суть и вдохновение к "s". И это-то и есть ноуменальная тайна мира. Теперь женщина: да она без "s" сотворяет то, что делается в "s",-- sua sponte {По естественной воле (лат.).} и никем не наученная. А с другой стороны: "если женщины так нас ласкают", то уж это прямо есть переход к "s", ибо суть не в ласкающем, а в ласканьи. Еще надо бы сказать о всех беспросветных глубинах он.... Но устал писать.

В. Р.

"Нельзя есть от бедра": когда семя сходит -- тогда содрогание проходит (но нерву седалищному) по бедру.

У Пранайтиса:

"Цадики у хасидов на молитве совершают социальные движения".

Да это вообще знаменитые "раскачивание" жидов на молитве. Суть в том, что процесс молитвы у жиды сопровождается вставанием его, а жид "не считает молитву исполнившеюся", "удачною", если и пока "он" не "встанет": что и "угодно Богу". Что же он делает, в сущности: он мысленно старается возбудиться, достигнуть "приятного Богу вида" (= средневековые мученики-жиды), и совокупляется в воздух. Штаны у них (у мальчишек наблюдал) всегда внутренне свободны, да и "халат помогает" (= женскому капоту, под которым брюшко и у беременной не заметно): они качаются и вперед (совокупление) и немного в бок (тоже совокупление) и "когда он "встанет""(= обрезание) как бы "предлагают" его Б., "рекомендуют", "вот -- я", "твой, Господи!". Все это выражено: обрезание. И -- такова молитва.

Все, все, все -- из обрезания. В обрезании уже все ЕСТЬ.

128

<14 ноября 1915 г., Пг.>

Посылаю 21 лист, 3 письма.

Как-то бродя по комнате -- заглянул в "Столб": и б. поражен. И вывод: "До чего у В. всякие 7 строк играют роль", т. е. не пусты, не суть только "соединительные ткани". Вы знаете, в организме есть какая-то "междуклеточная ткань", д. быть жиры что ли. Вот у Вас вовсе нет этих тканей "меж" -- .... т. е. каждое место и местечко есть орган. Я бы так не мог писать, не умею. У меня слишком много "красноречия", т. е. просто "струна звучит", а о чем звучит -- "черт ее знает". Однако года 1 ¹/₂-2 назад о "Столбе" у меня выделилось ядовитое замечание, и кк. это было искренно, я не мог не включить его в "Листья":

-- Да, "Столб и утверждение истины", если не принимать во внимание семью.

-- А если не принять во внимание, то (конец не помню: приблизительно "столб скорее утверждение муки человеческой").

Потом, когда мамочка лежала в Клинике Елены Павловны, мы ехали к ней с Фед. Конст. (Андр.), я ему и говорю: "Я очень люблю Фл., но некоторые мысли его меня раздражают, и со временем я ему злых вещей наговорю". Т. е. "будет напечатано. Это в ¹/₁₀₀ -- в Короб. 2 ("Кнут" Флоренского -- Вы сказали о Верочке) мучит мне душу". Но главное: "Чтобы сказал Фл., если б его А. вывели за ручку из его дома и сказали -- "иди куда знаешь, ты ему вовсе не жена", и т. д. Но Вы понимаете, мой милый и дорогой, что это не любовь, не уважение, а именно 3 x 3 любовь и 3 х 3 уважение. Ну, да Вы понимаете все. И тут даже нет "amicus Plato, magis arnica {Платон -- друг, но больший друг...}...", по моему -- препошлое по тону выражение, истинно профессорское, уже "как бы из наших времен", ХОЛОДНОЕ и, пожалуй, халуйское. Нет, тут другое. Что -- не умею сказать. Я в Вас как-то абсолютно верю, и мне кажется, Вы должны мне абсолютно морально -- доверять; а посему и говорить "вообще ВСЕ".

Ах, эта история с 3-мя любвями. Сломал я голову, о ней думая. Вы взяли это легко, предложив: "приключения", "удовольствия Р-ва". Какое тут удовольствие, какая радость. Мука, горечь, дым, гарь. Многое сгорело. Но в жизни моей я ни одной девушки-женщины не огорчал, не отталкивал, и частое человеческое: "А я не люблю вас, pardon" -- мне непосильно. Господи: и тут было не "удовольствие", а великое столкновение монотеизма, который образован в сердцевине своей по чину монохидризма ("Единому мужу верна, единого люблю, вижу" etc.) и, пожалуй, моногамизма с политеизмом, который образован по чину "табуна", "стада", "многих богов", многих жен, многих мужей. Помните в греч. философ, и к Платона: Εν και πολλα {Как хорошо (греч.).}. Я знаю, Вы монотеист ("гарем" = "терем"): но есть какая-то совсем другая психология, вот "Васеньки Розанова", который тянется и к:

В каждую былинку.

И сердце УЖАСНО плачет, ибо вижу и понимаю и Ev. Но сироты? Сирота брака? Кои вообще никому не нужны? И гордый Павел и самолюбивый Булгаков "даже не взглянул на них". Господи: почему они хуже других? А сиротство в мире ужасно. И, м. б., половое сиротство, одиночество -- ЛЮТЕЕ ВСЕГО на земле. Никогда ласки, никогда топота. Одна "официальность". О, о, о!..

О фалл, культе, слава Богу, все отыскал. Бережно отнеситесь и бережно верните.

-----

Если не вернете -- это будет величайшее мне оскорбление, не знаю: наша дружба поколеблется. Мое впечатление: я бы все свои письма порвал, до того кажутся паршивыми. И я думаю -- всем тк. кажется, и этого-то я и боюсь. Что Вы "засунете", "потеряете". Но помните (уже формально) -- ведь это моя собственность.

-----

Письмо Мордвиновой Вы мне не вернули. Черт знает, как к Вам попало письмо Данилевской. Мне казалось -- не посылал. Она меня измучила по следующему поводу: судя по первым строкам письма -- это "наш брат", т. е. человек нежный, способный и поплакать. И вдруг -- такое ощущение 2-го короба. Получил я его в тот же день кк. вышел "Короб". Мнение чуждых людей (Скабический) меня не затрагивает. Но это? Но потом я получил 2 письма, через месяц, тоже от женщин, с дорогим: "Я никогда не забываю Вас в молитвах, всегда молюсь о родных -- и назову и вас", и -- успокоился.

"Ерунда. Книга нежна. А прочее все -- гиль". Так, Паша, я и о В. письме подумал: "Что врет Фл. "Нарушил тон Уединенного" [это-то и был кровавый упрек, стрела упрека]: да разве в уединении мы не ругаемся. Да мне в лесу самые злые мысли являлись. Я в лесу О рода человеческого до блевоты ненавижу. Я или один: да разве из пустынь не исходили страшные отрицания, страшные гневы? Разве в пустыне думали о ином, а не о мире и зле? И т. д., да вообще в пустыне "большие шумы в душе", а на балу скорее "тихо", ибо ни о ком и ни о чем не забочусь. И т. д. Т. что Ваша критика заставила меня задуматься. Поболеть ("Вы нарушили тон Уед."), но потом я сказал: "Нет, это неправильно". Ну, и будьте же, милый, поверьте, что это -- не по самолюбию. Вот недавно, роясь,-- нашел подписанный Вам экземпляр книги "О хлыстах": "Моему дорогому П. А. Ф. Розанов посылает свою самую плохую книгу". Равно "О понимании" и "Легенда о Вел. Инквиз." кк. я 1-ую ни любил во время писания, а 2-ую очень хвалили, но обе оне чужды. 1-ая -- по теме ("построить будущее науки"), 2-ая по характеру и тону (детская).

Через 10 лет возможно это я скажу об "Уед." и "Он. л.", но теперь -- нет, нет, нет. Все "из брюха" и все "к сердцу".

ЛЮБЛЮ

(эти книги). Ну, черт с ними. Так Вы письма Мордвиновой не не получили. Посылаю ее почерк, дабы -- если попадется -- Вы сразу могли узнать и вернуть Вам. Конечно, она не могла бы ругать меня. Она (аномалия) только любит меня. О книгах моих никогда ничего не писала (ум, такт), но я ей послал, кроме "Частушек",-- тема ее на курсах -- еще "Лазурь" и "Корни идеализма", и она их с жадностью прочла и написала страницу -- я не удержался и послал Вам.

Ну Ваш любящий В. Розанов.

Не позволили ли бы Вы передать в студенческий журнал "Вешние Воды" Ваше превосходное "Письмо к Л. А. Тихомирову" об юдаизме. Пусть бы юноши учатся. Отчего нет? В последнем случае -- известите, как подписать:

Свящ. П. А. Флоренский

П. Ф.

Аноним.

Журнал этот, конечно, "молодо-зелен", но ведь не все ли равно, где писать. Авось в 2-3 головы западет.

Вообще-то книгоделатель -- Вы исключительный, недаром Вы писали как-то мне, что в Вас сильно иерархическое начало, а в письме, я бы добавил -- лапидарное, скрижальное. Хоть чуть-чуть Вас читавший -- скажет, что Вы по пустому поводу и без дела -- не возьметесь за перо (мы все -- сплошь). Но и затем метод: с одной стороны Вы -- токарь, точете по слоновой кости. Тут есть почти китайско-египетское, "завитки", фигурки etc. [примечания, для меня -- драгоценные]. Но это обнимает только [] метода, форму его. Суть и дух -- уже не "токарь", а садовник и еще подробнее -- копун в земле. Вы -- с заступом, и вот "землицу" ухлопали по сторонам,-- "грядочка", и камешок из-под ног, выкативший из той же земли, отодвинули в сторону. Я думаю, Вы не могли совершенно "сказать проповеди", "произнести речи"; даже "громко, на весь стол, возразить". И это самое чудное свойство В. души, вся негромкость, неговорливость, отсутствие в Вас "άγοςα" ("гарем"). Устал. -- -- --

Экий Вы растеряха. Потеряли письмо Мордвиновой.

129

<24 ноября 1915 г., Пг.>

Вот история-то, дорогой Павел Александрович: написал мне Волжский (Глинка, Алекс. Серп, друг Булгакова) письмо, с "merci" за "Оп. л.", к. 2,-- мягкое, доброе, милое, все полувздыхающее, полуулыбающееся (у него в доме -- горести) и в нескольких строках, 17-ти, сказал то, после чего я не мог не понять, до чего глупо и невозможно было печатать уже 1-й кор. "Оп. л.". Меня так поразило, что я всю ночь не заснул. "Так ясно, а я -- не видел". Теперь (сегодня) я припомнил, что когда сказал дома: "Ну,-- издаю Оп. л., продолжение Уед." (1-й т., т. е. года 3 назад), то Наташа, подруга Шурина (мужеобразная), сказала недовольно, резко и саркастически:

-- Я бы ни в каком случае не стала печатать еще книгу.-- "По-моему, продолжать "Уед." -- вообще как-то странно... и смешно. Оно уже кончено". Нужно заметить, что я, естественно, "пошел издавать", когда уже "было написано" (fatum), и что же делать, если написано? "Написанное" естественно "издавать" до такой степени, что я как-то не обратил внимания на слова Наташи. В сущности -- не было поздно "обращать вн.". Грех был -- что писал. Теперь слушайте: Кожевников -- тоже недоволен; от. Павел (почти) -- разбранился. А припоминая, что Вы мне писали о I Кор., я вижу, что Вы "вращались около" того же, что так ясно, отчетливо, спокойно сказалось у Волжского (младший из всех нас... душою, умом, опытом, но очень чистый человек, чуть-чуть наивный). Конечно, я более ничего не издал из этого рода. Но как я мог так промигать?

"ЧТО-ТО неладное" -- и я чувствовал. En gros {В общем (фр.).}. Но обмануло и "закрыло дело" чистосердечие каждого отрывка. "Ведь так думаю". "Кажется -- истинно". И я все писал и писал.

А ведь считал себя умным.

Ну, довольно. Все "скребут у меня кошки", что Вы правите корректуры "Бог. В.". Это -- когда не изданы соч. Серапиона Машкина. Господи,-- точно на Руси делаются такие дела.

С фронта -- сегодня печальные известия. Никто не умеет распоряжаться. Могли бы "прорвать немцев", уже опустили случай окружить их левый фланг и выжать из Курляндии. Но -- какая-то каша, безволие, тусклость сознания и тусклость воли. Что наша Русь? Неужели "на носу" революция с жидом au fond {В основе (фр.).} всего; неужели Россия "захвачена" и не будет "рас-хвачена".

Что за судьба? Неужели Русь кончается, американизируется, неужели "промышленность и торговля" и, "пожалуйста,-- без камилавков и архиерейских митр".

Неужели вонючий разночинец, П-ой Михайловский, еще 100 Михайловских и это "премудрость, ее же не прейдеши".

Неужели мечтания и "пуф" славянофилы, неужели идет "печной горшок" на место Царства Небесного?

Что вообще такое делается?

Я решил (в душе) стоять за Царя и в этом больше не колебаться. Царь все-таки Гегель и Фихте, тогда как Родичев -- младший сапог Бэкона Веруламского.

Господи. Да где же зерно? Суть? Да неужели история и мир без Ноумена, без essentiae {Сущность (лат.).}, без "Вещи в Себе"? Неужели "causae finalis" {Конечная причина (лат.).} -- "интересны только Аристотелю".

-- Ха-ха-ха...

-- Хо-хо-хо...

И ничего более выразительного, содержательного.

Господи: да ведь тогда, конечно, Мать-Пустыня -- одно, что остается. Надо бежать из городов, из города. "А немцы в пятки палят".

И везде -- колебания.

Пиво.

"Мы пьем пиво; разве Вы не замечаете, что история кончилась? П. ч. другие племена готовят нам пиво. Они -- работают, мы -- пьем".

Господи: да ведь при гуннах было интереснее, и Атилла был "более обе-- щающ".

Неужели -- дождь, дождь, дождь...

Еще -- дождь, дождь, дождь.

Облака. Пыль. Слякоть. Жид. Лавочка. Банк. Гессен и торжество Философава и его Анны Павловны, не знающей, что делать, если приходится делать 7:3.

Господи. Кк. хочется Вас видеть. С Вами обняться и поплакать. С Вами и "помолчать" -- и как-то надежнее станет.

Вы, верно, не знаете за собой эту особенность: что около Вас всякому 3-му становится "надежнее". На что? -- Даже не скажешь. В Вас самом очень много "Столба" (не даром -- это символично -- и заглавие такое взяли), как "утверждения истины".

Самое Ваше "сомнение о вещах", колебание и конец мира -- по глубине и силе Вашего восприятия этих вещей -- как-то содержит в себе "что-то", с чем -- лучше, прочнее, самое страдание лучше и прочнее. П. ч. если "в самом деле все колеблется" -- то это как-то лучше, нежели отчаянное "только кажется, что колеблется". С Вами -- не "кажется", с Вами -- "есть". И это и образует в Вас "СТОЛП'ообразность". Ах -- пропало,-- ну тогда давай жить, действовать и думать по-"пропало". Все -- нечто, все же не томление.

Где Цветков? Все скорблю о нем. Где этот черт, отправился Алексеевой (Аскольдовой)? Как хочется их всех "тут видеть". Если "все кончается" -- надо держаться за руки друг друга.

Тогда спасет только "ДРУЖБА". Мне страшно, не взяли ли Вы ее, когда -- увы -- "в мире охладела любовь".

Ах, последние времена близки. Чую их. "Гарью пахнет".

В. Розанов.

Суть мысли Волжского, что "Оп. л." погубили и зачеркнули "Уединенное", превратили его в небытие, сами от этого ничего не выиграв. Что разрушено нечто ценное и важное, что было и чего теперь нет.

Мы с мамочкой ничего себе. "Не очень" (очень горькое лето было, осадок), но -- и ничего.

130

<17 января 1916 г., Пг.>

Не сразу читайте, а то устанете, вредно!

Все-таки Вы, П. А., при всей универсальности и широком охвате мира, как-то упускаете некоторые уголки его. Читал -- лет 7 назад -- "Дневник" Дьяконовой: одна из восхитительнейших книг русск. литературы. Пишет об Англии: "Там есть игра (вроде наших "горелок"): ловят, и в жару, что "догнал", мужчина хватает барышню, и хватает не всегда осторожно". И вот (ее наблюдение): "Я заметила, что барышни так любят эту игру, пот. что хоть на минуту она побудет в сильных руках мужчины". Это -- Дьяконова, сама чистейшая девушка (она и умерла от любви к французскому врачу, сухому эгоисту). "Нигде браков так не мало, кк. в Англии". Все это -- в связи. Вот. В мире сухо, "горько, знойно". Ну, хорошо: у Розанова, положим, полное счастье. "Затвори дверь и живи в гареме" (Ваша мысль), но в другом углу мира сыро, скверно, несносно.

Судит Павел: "Сиди в гареме". "Думай свое". Ты "сам в себе".

Но как судит Бог?

Конечно, он судит не по Павлу, а по (беру смелость), по Розанову, который говорит:

"Замерзающая галка в Ветлуге ровно столько стоит, сколько в Москве".

Разумеется (беру смелость) Бог приказал иногда измены: о, не собакою побитою, как бывает у нас, а тою смелою и открытою, которая всегда была и называется учеными "полигамиею", а в Библии без квалификации: "имел двух жен, и наложницу" etc.

На 100 мальчиков рождается 103 девочки. Мальчики на 1-м году жизни обильнее мрут, чем девочки. Весь организм девочки приноровлен к деторождению (у мужчины -- нет). У мужчины -- царства, политика, философия, "поэзия Гомера". У девушки -- только роды, зачатия, и нет -- "но похватай хоть в игре" (Дьяконова, англичане). Есть целое и есть дроби; нет целого -- подай дробь.

Идея гарема -- велика. Вел. и прекрасна. Я ее совершенно понимаю, и не думайте, что не плачу о ней, точнее -- что она разбита везде в мире.

Но нельзя не быть потрясенным, что самая идея гарема-терема появилась, родилась, и имела чистое место себе родиться -- в странах характерного, устойчивого многоженства. Как? Да СУТЬ гарема, если хотите, не в нумерации, а в тоне отношения людей (лиц) в гареме. В том, что он и любовницам был "воистину муж", тогда как у нас сплошь и рядом "единый муж" вовсе не муж, а отвратительнейший любовник или, вернее, чичисбей "единой жены". Разве не суть дела современной семьи, что никакой решительно семьи нет в "женатых семьях", часто -- и с детьми; что тайна рода и роя (пчелы "роятся") потеряна, и, увы, она потерялась в христианской и моногамной Европе. Бросьте, родной, идею КНУТА (от немецкого KNEP, по Ключевскому): она Вас погубит и разрушит Вашу биографию. Выйдет "2-й философ", который и в единственном экземпляре довольно несносен и совершенно неинтересен. Век требует мудрости, а не строгости. Тут Вы впадаете в "публициста Розанова", который озабочен "многим". И я вертаю Вам все упреки, которые Вы (основательно в ¹/₂) бросаете мне ("Оп. л."). Я знаю эту муку "побежать за многим".

Ну, устал.

Клянусь Вам -- Вы тут ошибаетесь, и в "кнуте", и в осуждении Розанова. "Так Бог устроил": что же: у Калиночки муж выпускал семя на постель (чтобы не было детей). Вера -- уродец, невозможны роды (вывих бедра при самом рождении). Веруне 40 лет, Домна Васильевна -- вечный труд в чужой семье. Позвольте сказать, что им нужно тоже что-нибудь (дробь). Позвольте думать, что им Бог тоже подсыпал крупы, когда они были голодны (слово Ангела Агари). Затем (пусть это по-детски), все поставили первым условием: никакого вреда Варв. Дим., никакой боли, страдания. Оне были так наивны, что позвали к себе в Москву погостить ее, отдохнуть. И нельзя скрыть от себя, что мотивом гнева (ярости) Варв. Дим. было не боль, не что я ухожу, а что появились соперницы, самая мысль о которых нелепа, ибо никто и ни одна соперницею ей не выступал, никто из них не допустил бы, чтобы я даже охладел к семье. Собственно я летом вовсе не сообразил,-- медленное всегда соображение,-- что такое происходит. Но кое-кто 3-й, видевший историю (Барсукова, племянница "того"), была прямо возмущена и Варей, и детьми и Шурой: а она была их друг гораздо больше, чем мой.

Ну, будет. Говорить можно, на письме ничего не передашь. "Грех", что Вы не уведомили о рождении сына, и -- обида мне (вот "уходит"...). О болезни Вашей слышал от Фед. Конст. Вообще в Вашем здоровье есть нечто ненадежное, хрупкое ("горячая Фригия, холодная Москва"). Почти преступление, что "яростно отвергаете" 2-ое изд. "Столба". Но Вы всегда были упрямый козел (внутренно, "про себя"). Ради Бога берегите здоровье, помните о судьбе милой Вали.

Еще: вот я назвал невольно "милой Вали". И Вы знаете, что я всегда ее чувствовал милой. Вот видите и опять тайна, моя личная, индивидуальная. Что такое Валя мне? Видел 2 раза. И на всю жизнь запомнил. И она мне дорога. Худо ли это? И что такое это? Это и "да" и "нет": ¹/₁₀₀₀ влюбления и полное отсутствие любви. Что же мне делать, если Господь меня так устроил, что оне все, насколько тихие, малословные, насколько кроткие и послушные (Валя была послушная, явно) -- милы, приятны, ласковы мне, и нет (я думаю, я неспособен собственно к любви) влюбления и любви нисколько, а вместе с тем "хоть жениться". Вам это непонятно, п. ч. Вы и я страшно в 1 расходимся: Вы = кристалл, "1", монада; я -- расплывчатый, "вата", "все лезет", "говно", но параллельно же растягиваюсь на весь мир и "везде меня хватает", и на Варю (мою и до известной степени "единственную", solo) и на Валю, и проч. "Стадо" -- "баран". И есть и должно жить вместе в мире барану, но -- и стаду. Я множествен, стадообразен, самая душа у меня стадообразна: и дивным дивом дивлюсь, как (поистине Господь даровал) у меня есть и стрела и "одно": все же ведь 20 лет, да и теперь -- я мамочку люблю, и не оскорби она меня так ужасно летом, она и вся семья, я ничуть бы не убавился в любви к ним. Поверьте, Павел, я вовсе не самолюбив, и Вы знаете, что не самолюбив (ужасно хочу, чтобы Вы мне прислали "перуны", я нисколько не рассержусь: но поверьте, что в этом случае все Ваше ко мне отношение (кк. и письма) были ерундой, п. ч. Вы, в сущности, ничего не знали и особенно страшно не знали и не знаете меня).

(Помешали; на другой день).

Ох, сложен мир, неуловим, и судить о нем ужасно трудно. Я так всегда поступал с мамой: "Она -- хороша, и, след., все у нее хорошо". О Павле: "Он -- мудр, душа чистая: все у Павла хорошо", и даже: "Он всегда правильно думает". О Рцы: "Он умен, и все у него верно". В дремучем лесу жизни я решил пробираться за человеком, за "охотником". Он "знает", он "доведет". Ибо мы поистине и глубоко темны. Судя по старцу Исидору, Вы, по-видимому, были приблизительно в тех же мыслях; это -- в святом, но это -- и вообще ("ярусы богоспасения", у Вас). Хорошо. Вы же знаете, что я не кривой, не фальшивый человек; что я могу быть глуп (очень), но никогда череп, и в особенности в отношении человека, "ближнего", "друга" (у Вас), не могу быть предателем. Как же Вы не доверили просто и ясно, что и в сем случае (1915 г.) скорее Вы "чего-то не понимаете, не видите", о чем-то "не осведомлены", а уже ни в каком-то случае друг Ваш не впал в черноту измены, предательства, пойдя "на интрижку". Ведь это же пошлость и кк. Вы вообще могли заподозрить во мне пошлое? Вдруг бы я подумал: "А не стяжает ли П. А. камилавку". Тут у Вас какое-то малодушие, детство что ли, юность -- не знаю, не понимаю. Вы же знаете, что Варв. Дим. гордая, пылкая и не все видит, не все понимает (хоть оч. умна), а дети -- "неосмысленные дети". Кк. Вам было не положиться на мои 59 л. и сказать: "Он знает". Кк. бы я мог Вашу Валю подозревать: "Она ищет еще женишка". Как вообще можно о человеке предположить пошлость, зная, что он вообще не пошлый.

К "знанию" (не знанию) Вами меня.

Конечно, во мне много недостатков, главный из них -- безволие, путаность, пуганность и мысли и сердца. Но она имеет свои непереходимые пределы: не могу же я человека "обыграть в карты", "за его спиною устроить ему штуку". Просто -- я безволен; нет решимости, нет смелости, русское -- "как-нибудь", "э, Господь выведет". Ну, послушайте: так вот в чем Вы меня не знаете.

Разлезаясь по миру ватой, я думаю, что Бог для чего-то устроил эту вату, мое специальное мягкосердечие, уступчивость (ведь если назовете меня "подлецом", то я соглашусь, "дабы не обидеть ближнего своего") (в литературе: "Розанов лжет", и я, чтобы не обижать врагов, говорю -- "лгу" и даже философию около своей лжи развожу: хотя на самом деле [мне кажется] я вовсе никогда не лгу, кроме "о многом не говорю", напр. мамочке о своих изменах). Ой, кк. устал. Так вот: для чего же такую вату Бог послал в мир.

Помните: "Помяни Царя Давида и всю кротость его". Припоминаете же Вы, что библейские люди, несмотря на "терафимы", и жертвоприношения целых племен,-- про себя и промеж себя были как-то изумительно кротки; и "ослепления Василька" (князь Киевский) на страницах Библии нерассказуемо. Хорошо. Мне часто кажется, что эта суть Библии перенесена в В. Розанова, и мне понятен Авраам, "отдающий на время жену свою фараону" (ведь он еще не знал, что тот с нею ничего не сделает). Я, еще когда только собирался жениться на Варе, в душе своей измерял: "А что, если она не выдержит в своем обещании любить некрасивого, слабого (половая тогда слабость) и не молодого; она, такая цветущая и которая всем нравилась". И решил: "Опять приму в свой дом, кк. только захочет вернуться ко мне; я ей верный -- и на неверность или увлечения ее не буду и не должен сердиться". Ну, вот: так библейская психология. Психология тех "странствующих номадов", которые знали жену и жен и Бога -- и больше, в сущности, ничего не знали, не знали "истории и географии". Словом, мне понятен рай без зла. В "вату" меня Бог и устроил для понимания этой единственной в мире психологии, где "верность" и "неверность" так переплетаются, что не противоречат друг другу. Ну я не умею выразить, но Бог меня приблизил к началу времен и, я думаю, просто, чтобы их постигнуть. Ах, я пережил летом ужасное впечатление: мне нужен был "Семейный вопрос", и я привез на дачу. Потрепанный старый экземпляр. Вечерело. Мамочка взяла, открыла, что-то поводить глазами по страницам (сидела у окна),-- и вдруг, упав головой на книгу -- зарыдала. Это было так страшно, так страшно. Вот эта минута понудила было (но не понудила) кинуть тех 3-х (4-х), забыть, отвернуться, никогда не вспоминать. Никто мне не скажет таких проповедей, как эти слезы. У мамочки есть тайна: говорить реки слов, не выговорив ни одного. Вообще она поразительна, и я недаром 20 лег за ней "шел". Кто ее знает извне -- ничего еще не знает. "Любовь" мою и решило узрение таких мигов: где "вдруг весь человек", на секунду, и -- опять закроется, уйдет в суету. Я был бы безмерно счастливее, оттолкнув "тех": покой, счастье, твердое выверенное счастье: т. е. единственное, что нужно в 59 лет. Но "чем они виновны" и "как любить младенцев"? Это меня остановило. "В этом углу мира -- светло, в том -- совершенно темно". Ни -- семьи. Ничего. Родительская семья разрушена, в жизни -- "только 2 подруги". Ох, устал: и не знаю, что сказать. Я замотался и оставил "все как есть" (= нерешительность).

Устал. Не могу.

131

<21 января 1916 г., Пг.>

Письма вращаются в темах: "Как вы хорошо написали" и "Кажется, у меня недурно вышло". Черт знает, что такое. И à vol d'oiseau {С высоты птичьего полета (фр.).} о России и "судьбах ее" с точки зрения: Иловайский. "Учебник истории для старших классов гимназии".

И вот меня заняла мысль издать эти томов 6, из которых фактически и воочию было бы видно, до чего "наш круг" (русский, не западнеческий) превосходит "ихний", "передовых людей". Но я уже слышу Ваше: "Не нужно" и умолкаю. Ах, я уступчивая собака, и когда на меня посмотреть "косо", не умею и лаять.

Вот и у меня сердце болит, что предыдущее письмо я написал Вам не кк следовало, жестко, кк не следовало, самоуверенно.

А кажется, что "те истории" я брошу: мамочке что-то плохо. Болезнь глаз: и сердце упало, упало.

В. Р.

Ах, Павел: грустно жить на свете. Отчего так вечно грустно. Знаете ли страшную историю: что "те истории" возникли отчасти на этой почве: я до того переутомился вечной тревогой души, вечным опасением (я ужасно страстлив, вечно "боюсь"), вечной грустью, болью -- что "кинулся в холодную воду, чтобы освежиться". Без этого я прошел бы мимо, не заметив. Друг мой: вот кк я себя помню, с гимназии -- грусть, грусть, тяжело, тяжело. Ведь мы с мамочкой никогда "не погуляли". Первая [] жизни (лет 10) -- нужда до того горькая, до того страшная, до того безнадёжная в будущем, что мы только плакали. "Нет исхода". Спас Суворин, буквально спас, и Царство ему небесное за это -- вечно. Представьте, что в это время славянофилы ("наш брат") меня томили: и с каким-то злорадством. На горе наше (страшно вспомнить) радовался и Рцы, "друг сердечный". Что-то адское. И вообразите: помог жид (Эфрон, добрейший малый (недалекий)). Затем -- что-то радостное во время "Нового Пути" и "Мира Искусства". И -- затем эта болезнь мамочки: подкравшаяся незаметно, коварно, сзади. Ах, болезнь -- всегда "сзади", всегда мы ее не видим. "И вот Васька кк есть (в одежде) бросился в воду". "Не могу, не могу, трудно, трудно". Ни дня. Ни ночи --беззаботности. Ох, устал. Простите.

Отыскал письмо В. о монетах: интересно, прелестно. И "по пути" взглянул вообще на письма: какая это сокровищница: по мысли.

Знаете: время ушло. Оно ужасно ушло. "Вдруг -- старость, и,-- ах, все поздно". Не издал я ни монет своих, ни ЛЮБИМЕИШЕГО:

Литературные изгнанники:

T. II. Леонтьев. Кусков.

Т. III. Рцы.

T. IV. Шперк. Рачинский. И "неистово преданные православию" (десяток писем -- б. ч. ругательных в отношении меня). (Но я их безумно люблю).

T. V. Флоренский.

T. VI. Цветков.

VII. Разные. Мордвинова.

Знаете, какое мое тайное намерение (Вы ПО ГОРДОСТИ скажете: суета, не надо).

Теперь печатаются письма Чехова, и литература, и общество восхищены, "какая прелесть, какой ум". Но ведь в них ведь нет СОДЕРЖАНИЯ.

132

<26 апреля 1916 г., Пг.>

[Письмо отсутствует]

133

<до 30 апреля 1916 г., Пг.>

Рукою Флоренского: Получ. 1916. IV. 30. Привез М. В. Нестеров из Петрограда. В этот день, после субботней всенощной он просидел у меня весь вечер до 12 часов.

Нет, друг милый,-- судить ближнего и друга можно и должно, и кк. чело-- веку-другу, и особенно кк. священнику. А Вы, конечно,-- не есть и не должны быть частным человеком, раз уже со священством приняли "+" на спину себе ("Крестопоклонная неделя", крест на спине нагибающегося архиерея, видал так у Ианникия в Нижнем). И в прежние годы, когда я Вам рассказывал об "опытах" с prostitutée и "s" -- я удивлялся и сердился: "что же о. П. мне ничего не скажет", "как не осудит", не оговорит, не даст совета, юс. нибудь не удержит. Бывает словцо острое и тайное, которое вдруг "взнуздает".

Кажется, Таня едет к Вам и будет жаловаться. Ну Б. с ней.

Из "4 любвей" я получил "гром", а отдал за иной 1 000 000, в сущности -- всю жизнь. Т. к. мамочка (болезнь?) имела необдуманность и свою Саньку (Бутягина), а главное -- наших детей, посвятить во все, читала уворованные у меня их письма ко мне, и вообще черт знает что делала, чего ни одна жена в мире не делает. "То, что ты сделала, хуже всякой измены",-- да и, конечно, хуже. Кто же, отмщая за себя и, в сущности, даже отмщая не за мою поруганную любовь (допустим), а за потерю едино-властия за 20 лет надо мною -- жжет, разрушает дом, с детьми, и имуществом. "Дом" = будущее, "summa" детей, получаемся в наследство от родителей, кк. завещание, кк. благо, как добродетель, кк. "путь". Согласен, что зерно этого "дома" любовь между собою родителей, память которой у детей и есть на всю их жизнь "главное наследство". Так у нас и было, сложилось. Но в жизни бывают "экивоки". "Никто, кк Христос, без греха". Что эти "экивоки"-только и объясняешь их грехопадение. Нет дерева без червя, нет камня без пятнышка, и даже на фабрике телескопы изготовляются с "пузырьком сбоку". Мамочка моя дорогая в старости имела любовником семинариста, все "наши" (братья и сестра) ругательски ругали ее за это (сами весьма и весьма "путаясь"), Господь же меня наставил никогда ее не осудить (и в детстве), и я вот благодаря этому дожил из всех один до 60 лет ("чти отца и мать и долголетен будешь на земле"), и это мое неосуждение, ни на одну секунду мамаши, стало почти всем моим внутренним богатством, которое, поистине "охраняет меня на всех путях моих" (чувствую). (И я совсем не был бы и в литературе тем, что есть, не питай меня тайно эта любовь к мамаше). (А ее "Ванька" (Иван Вознесенский) порол меня, и вообще "школил" ДО гимназии, т. е. лет 7-8-9-10-11), и Его-то я кк. дьявола и хуже дьявола ненавидел. Но было какое-то тайное (у 7-летнего) разделение его -- черта, и ее "ангела терпящего", "несчастного", привязанного к нему по глубокому одиночеству души (с кем же было ей говорить, не с "нами" же, которые были все драчуны, глупы и нелепы).

Ну, хорошо. Родители вообще и должны оставить детям хоть ДЕКОРУМ счастья детям в наследство, если нет или "не вышло" счастья. Ассигнации вместо золота. В сущности, жизнь наша была чрезвычайно хороша 20 лет, и, в сущности, это = "много взято у Бога". Чего еще? Чего и как у Бога спрашивать счастья до конца жизни. Счастлив ли был Иов? Счастлив ли был Поликрат? С Христом, коего Бог отдал за мир -- и Он, даже Бог, "Единородного отдавший" уже ео ipso не был до конца счастлив. Что тут за тайна -- никто не разберет. Так куда же тут "Розановым тянуться к полному счастью", к полной чаше. Слава Богу, 20 лет. Извинением, и глубоким, мне служит то: а кто за мамой ходил 5 лет тяжелой болезни (после удара) и еще 5 лет миокардита, т. е. 5 лет лежанья на кушетке? Не дети ли? Еще наши дети ездили (езжали) в больницу, охотно, любовно, и сострадательно, а противная скучающая морда Саньки Бутягиной показывалась на D часа (и всегда молчала) только тогда, когда "очередная лесбийская подруга" сидит на лавочке в коридорчике больницы. Ну, а по телефону льются речи соловьем с "подругами".-- "Как спала? И пила ли водицы ночью? Приду, сейчас приду, оденусь и приду. Видеть этот * (камень) Санькиной душе по отношению к матери, которой она ни одного никогда нежного слова не сказала, не положила ей ни разу на щеку любящей ладони, ни прижалась ни разу -- был истинный УЖАС. Но зная греческую и необъяснимую (гипнотическую) любовь их, матери к этой ничтожной козявке -- я никогда слова ей не сказал. Но вернусь: так 10 лет ухода-ухода-- ухода-ухода, и, конечно, не будь этого моего ухода, Варя давно лежала бы в могиле, но я "строчил бесчисленные статьи" для леченья (деньги -- леченья) и безотвязно жил при ней.

И -- УСТАЛ. Поистине устал. Болезнь, болезнь, болезнь, труд, писанье, газеты, сотрудники. Ничего кроме ТРУДА + УХОДА за больной. Знаю -- мораль. И для морали. И для морали -- должен быть добродетельным. Но это -- БОГ, БОЖЬЕ СОВЕРШЕНСТВО. И старые мои "опыты" с prostitutée на этом же основаны: "вышел, бросил шапку оземь, напился и заснул". Без всякого рассуждения, логика и психология. Есть "логика усталости" совершенно вне всякой морали. ХОЧУ УСНУТЬ. Закон сна -- тоже без морали.

Всего этого дети тоже не понимают, наши дети -- по детству, Санька Б.-- по тупости и потому, что "внимает" (внутренним ухом) только лесбиянкам, и вне Lesbos'а для нее нет мира. Но у Саньки в руках все дети (начало лесбийского гипноза). С Васей она двух слов никогда в жизни не сказала, Вася ей не интересен, глуп и туп, а "девочки-ангелы" (в Содом вошедшие -- показались жителям его "ангелами"). Нет, дети -- в полной власти и распоряжении Ал. Мих., авторитета отца или притяжения к матери в ней "0" или близко к этому. "Алечка! Алечка!". "Наташа -- тоже Ангел". Среди этого Содома "дружб" я совершенно бессилен, зная, что тут "тяги" гипнотичны и неодолимы. Наташа есть лесбийский Распутин, которому "девок надо мною", и Бутягина ее "уступает" по заметной любви и Глаше, и "кого Наташа захочет". А Наташа -- Солдат. Все оне совершенно тупы, и Наташа -- особенно, читая "мемуары папского двора по-итальянски", не веря в Христа и плюя на христианство. Но семье и Шуре она кажется "гением, украшающим Россию" тем, что "такая образованная девица". Шурка, вбегая ко мне в комнату, говорила: "Посмотрите, что читает Наташа". Вообще оне УКРАШЕНИЕ РОССИИ. Русского они ничего не читают, только жидовские газеты и жидовские книги (Наташа по omify еврейка, мать -- немка, кажется). И вот наших детей оне тащат в этот омут "s" и жидов-- ства, и полного равнодушия, если не ненависти еще, к "глупой, пошлой России". "Весь свет с Запада". Все это больно, все это страшно, но я -- частью от 60 лет (20 апреля исполнилось 60 лет) -- ничего не могу сделать, говоря "Бог взял, Бог дал", "ничего не могу и не умею". В. Р. (ужасно устал).

Т. ч. "суда" В. я не избегал, и всякий должен судить: но, но удивлялся: кк. умный человек может думать, что все ПРОИЗОШЛО БЕЗ ОСНОВАНИЯ, по ПРОИЗВОЛЕНИЮ ПРИХОТИ. И кк Вы могли думать, что "я запутался в грехах", мне "захотелось побаловаться", а не ЧТО-ТО ТУТ "ЕЩЕ".

Но теперь я разорвал (почти вполне) с 4-мя, запретив им писать, и лишь в Праздник перекинувшись приветом. Да и вообще это слишком ликвидируемо,-- и так было поставлено в условии при начале, что "ликвидирую, кк. только маме (здоровье) будет хуже или тревожно". Это все оне имели в виду.

Я писал, не дочитавши: вообразите -- и я Вас осуждал внутри себя за недостаток твёрдости с друзьями и ГОРЯЧЕГО им суда. Но горячий суд и уменье его -- "талант от Бога" и его явно в Вас нет. Тогда лучше не судить. Что Вы правильно и избрали.

P.S.

Кончил письмо, помазал прыщи карболкой, прыщи, умываю руки -- и "весь о Вас, все о Вас" (грустный тон В. письма) и сочинил:

Флоренский и анекдот
?!?!?!

Между тем в этом ноумен Вас. Вас "гнетёт" жизнь ее, трудна. Знаете Вы страшно похожи на мамочку (Варв. Дим.). Вся Ваша личность и судьба вероятная в будущем -- трагична, тягостна и т. д. Вы не "живете", а "работаете жизнь" и "везете воз", поистине без свободы движения.

Думаю, думаю, думаю....

Жалко, жалко, жалко

И -- "эврика":

Платон же сказал:

Есть и идея ВОЛОСА

("маленького", "никому не нужного", "смешного бытия").

Это -- анекдот. Шутка. Смешное.

Что такое "анекдот" в мире и для чего он нужен, кому нужен, это -- доскончания жизни не поймут юные Цветков, Мордвинова, я думаю,-- Андреев. Но мы с Вами можем и должны понять, я понимаю художественно, а Вы хотя бы для самоспасения должны понять умом.

"Анекдот" нужен космологически, п. ч. на свете существует и от сложения мира существовал (-али) "Флоренский".

П. ч. невозможно, чтобы на свете существовало:

100% печали,

100% угрюмости,

100% работы и серьезности,

"Плечи человеческие сего вынести не могут".

И Господь провиденциально всунул АНЕКДОТ.

"Господа или Сыны Мои -- не так серьезно. Вы все-таки не "боги" и спина Ваша всенепременно сломится, если Вы будете состоять из 100 и даже из 99% золота -- без всякой примеси соломы, пустого в себе, глупости, водевиля, анекдота". Страшная сторона в Вас,-- страшная для Вас самих, вечно Вас надлом-- ляющая, что Вы дружитесь ли, редактируете ли, пишете ли статью, письмо -- непрерывно все трудитесь, работаете, заботитесь, и ни разу не "высунете язык миру", сказав: "Я устал говорить -- посмотрите на язык мой и посмейтесь беззаботно". Вы совершенно не беззаботный человек. Как такому жить? Нельзя жить. К сожалению, Вы так, по-видимому, и погибнете ("затрудите", "заработаете" себя) -- ни разу не улыбнувшись и не рассмеявшись.

Это

СУДЬБА, РОК.

Вы -- ЧЕЛОВЕК БЕЗ ОТДЫХА (метафизического). Это -- страшно.

И еще думал об одной более страшной черте у Вас -- но лучше не говорить.

Вот Ваши 2 НЕСЧАСТИЯ.

Остальное -- чисто, возвышенно, прекрасно.

Но явно Господь надел на Вас эти два ++ (креста).

Безумное сходство между Вами и мамочкой.

Она = необразованный Флоренский (она ноуменально умна, не давая себе в этом отчета).

Вторая штука прямо страшная: Вы -- художник, эстет. Острым всемирно глазком Вы замечаете "прекрасное во всем мире". И в силу частью отсутствия анекдота, отчасти обилия золота (89% золота) и относительного безволия Вы из этого обильного в себе золота неодолимо плетете изящные кружева в себе и внутренний мир свой наполняете золотыми идолами, которые суть изящны, но не суть живы. В частности и конкретно это именуется "стилизацией". Что в ней "мухи" погибли -- не жалко, но когда угрожает в ней запутаться гений -- "рвешь на себе волосы". Это самое страшное для Вас и "только Господь может помочь". Ему и молитесь, вечно. Просите помощи. Это до того страшная вещь, ибо тогда весь внутренний мир полуистинен,-- золотой, а -- "нет его". Страшное -- "ничего нет". Уверен, что D В. страдания происходит отсюда. "Лучше запить", "лучше публичные девки". Отсюда: правильно, что Вы поступили в священники. "Бог привел". Будьте "у Христа за пазухой".

134

<5 июля 1916 г., Пг.>

<Записка на отрезном купоне.

Рукой Флоренского:

Получ. 1916. VII. 8 при переводе денег для Тани Розановой>.

Дорогой Пав. Александр.! Спасибо за рецензии. Исключаю ужасное: "Сочно написано". Любуюсь египетскими птичками. Деньги передайте Тане.

135

А. М. Флоренской <18 июля 1916 г., Пг>

Дорогая и милая Анна Михайловна! Таня давно уже написала нам о неожиданной и страшной смерти Вашего брата. Не вмешиваю слова Ваши в скорбь: она всегда так внутренняя, до того "в себе", что стороннее слово как-то царапает душу, делает в ней что-то жесткое, непереносимое. Но меня убивает судьба о. Павла. Что за судьба? Почему его все гнетет? Смерть Вали, состояние матери после этой смерти,-- и вот еще смерть Вашего брата, которого он -- по письмам ко мне -- очень, чрезвычайно любил. Как черны и страшны его созвездия. Что это, откуда? Не понимаю и поражаюсь. Простите, если я скажу, что, женясь на Вас, он нашел величайшую отраду,-- что Вы его страшно утешаете, поддерживаете (он писал), и Господь да поддержит Вас в горе этим сознанием абсолютной нужды для человека. Мне кажется, все мы живем и получаем силы жить от чувства, что нужны людям. И как "не нужен никому" -- то человек и умирает,-- неудержимо, фатально.

За Таню -- спасибо Вам горячее. Она много писала, как ей хорошо около Вас. Как ее душа успокаивается и воспитывается около Вас. Вот видите, и боковое дело -- а как оно другому необходимо.

Я слышал -- Вы маленького роста. А ведь портреты Ваши дают скорее крупное впечатление.

Господь да сохранит Вас, милую и дорогую, в печали.

Таню поцелуйте от меня.

Ваш горячо любящий

В. Розанов

136

1916. 23. VI

Моим друзьям

Флоренскому и Андрееву,

жестоко меня обидевшим.

[Буду писать попросту, по-русски].

Вот я всегда говорил, что Вы д...ки,-- не по уму, а по возрасту, по молодости.

Вышло именно так, как я в темных закоулках души, ее переходах и "чуланчиках" чувствовал, только не зная, как именно выйдет, как "имя и отчество" выхода. Что же могло выйти из любви (да еще и любви ли) двух курсисток в Москве, занятой 40-летней учительницы в Царском, ухаживавшей за мною больным "домашней девушки" Домны Васильевны, и chavalier Rosanoff, который прежде всего "не может" и все оне безусловно и с начала же не то получувствовали, не то и определенно знали, что "не может", ничего не могло получиться, кроме эфирной (очень прекрасной, очень возвышенной) дружбы -- а ведь и Флор, умеет писать "Друг" с большой буквы. Ах, о "дружбе"-то мы пишем, а к дружбе-то мы не очень бываем способны, и к главному сокровищу дружбы -- ДОВЕРИЮ. Господи, да в чем же дружба, кк не в том, что "я тебе верю". Ну, теперь дело все кончено, а оглядываясь назад, скажу: такого почти фантастического доверия, дошедшего совершенно до Абсолюта, я вообще никогда не встречал,-- между прочим и в Варв. Дим., в начале, середине -- не говоря уж о конце -- нашей жизни. Я не хотел, конечно, злоупотреблять и не приказывал: но они как-то угадывали, хочется ли мне поесть, уснуть, устал и "помолчать" и т. д. и т. д.: и совершенно равно-честно все 4 спешили, делали, ну "только Васёночку" ("Васюте", "Васеньке") было хорошо, удобно, не жало, не теснило". Никогда ни разу -- размолвки, неудовольствия. А я "по обыкновению свинья" вел себя кк и всегда "развалясь", т. е. придя в полголоса (от прислуги) спрашивал: "Как бы мне лечь", "уснуть", "отдохнуть". Заметьте, что я в жизни вообще не знал глубокой дружбы, заметьте, что к "всегда некрасивому" Розанову женщины никогда не подходили близко; заметьте, что от дочек (кроме их детства) я, кроме грубостей, мало что слыхал, что от Бутягиной я видел только двуличный не то флирт (но абсолютно -- я думаю даже во сне -- флиртирующей ее натуре), заметьте, кк я, писал о. Павлу, что все произошло нечаянно и с неуловимым "мало-помалу". Собственно, вот с чего началось решительное и "прикосновенное". Мордвинова, вся полная доверия, патетического доверия (она очень несчастна: родители ее -- оба любимые -- в окончательной ссоре, и не живут вместе, "папа начал изменять маме с первого месяца брака") сделала -- письме в 10-м, после прочтения одного детского ей посланного мною письма,-- ужасное о себе признание, после которого или "бросить переписываться", или сказать о себе подобное, аналогичное. Конечно, я ее не осудил и, конечно, для "уравнения прав" о себе сделал тоже отчаянное признание. Чего вообще никогда никому не говорится. Ну "и пошло".

Ну, хорошо, ой, устал. То, дорогие мои, как же я мог при таком их страшном "служении" мне -- оттолкнуть, поступить грубо. Но и то, в прошлом году, я написал как-то Мордвиновой, что "мама телепатически все чувствует и грустит,-- точно ей не хватает жизни",-- и она мне написала: "Оставим тогда переписываться, чтобы мамочке никогда не было больно". Вообще они, м.б., по детству своему составили идею себе, что и теперь будут помогать маме ходить за мной, и отчасти -- ходить за мамой", не считаясь вовсе с тем, возможно ли это в "союзе брачном", в союзе особенном. Я видел, что это -- мечта, но оставлял laisser fair, laisser passer {Позволяйте делать, кто что хочет (фр.).}. Ну, вот и все кончилось. Мордвинова, которой безумно хочется иметь ребенка, полувлюбилась во врача, ее лечившего, "такого славного малого", Каля ушла вся в "добывание хлеба насущного", учительница музыки -- с которою я не виделся ни во время, ни после очень тяжелой операции, с рассечением живота (фиброма) -- 6 месяцев не видалась со мной и не писала мне: т. к. я написал сестре ее ("в дружбе с нею"), что лучше нам и не видеться, и пусть она и не пишет мне. А она "абсолютно повинуется". Души всех их трех я как-то устроил, открыл им "грешное и простое и доброе в церкви и попах",-- что "не нужно вообще ссориться", а что нужно любить нашу Россию "какая есть", и с сором и с глупостью. Все это -- слегло, почти внушением, а не разговором: и когда время прошло, оне сами "за другими делами и заботами" отсохли от меня, как земля, засыхая, "отстает от ног". Что я -- ей-ей не ради себя, а ради их -- целовал им всем груди: что ей Богу надо жить подлецом и фарисеем, чтобы это осуждать. Ведь оне женщины, ведь оне абсолютно не могут обойтись без телесной ласки, без того, чтобы их кто-нибудь приласкал, на них полюбовался. Господа: обратите внимание, что ведь Бог, сотворя мужчину для бесконечности дел, Еву создал ЕДИНСТВЕННО для полюбования Адама, и чтобы Адам ее "взял". ЕДИНСТВЕННО: вот это-то все богословы и забывают, и с тем вместе не понимают они все, что если мужчина имеет "слишком много без женщины", то женщина без мужчины совершенно ничего не имеет. Ничего: и я страшно ненавижу попов за их прямо страшное (скотское) непонимание женщины и ее особой прямо страшной судьбы. Бог страшно создал женщину, страшно для нее, страшно для ее судьбы. По существу, по рассказу Библии -- "ничего, кроме постели". Мелькает мысль положительно страшная, что Он ее собственно сотворил проституционно,-- заметьте: "и наделив для этого красотою". Как проститутки все мажутся перед вечером; "кокетство" для мужчины -- уродство, не переносимо; к женщине -- "идет", "все кокетки". Это же, господа, странно, и мы "вопреки даже Богу" должны пожалеть свою несчастную сестру. "Ей, Адам, не забывайся -- шлепнешься рылом в грязь". Но Адамы и даже лучшие из Адамов забываются, и мужчины почти все презирают женщин за их слабость. Не понимая, что слабость не есть порок в них, а или ошибка Бога в создании, или "бедные наши сестры". Как кольнуло меня, когда о. Павел написал ("Примечание к Легенде о Моисее Угрине", в "Люди л. света"): "Если бы к Вам, В.В.₅стала привязываться женщина на дороге -- Вы бы наверно ее ударили зонтиком". Я ненавижу легкомысленное в женщине и ни один "флирт" не прощу:но что проистекает из несчастной судьбы ее -- как я "ударю зонтиком". Итак, ей-ей, мне всегда больше хотелось спать, чем целовать: но я улыбался, делал привет, и, заказывая чай с земляникой -- после сна -- целовал груди перед сном. Вы осудите. Ваша точка зрения. Клянусь -- я не могу осудить: моя точка зрения,-- другая. Если бы Вы оба, дураки, знали, до чего я мало чувственен. До чего никогда-то, никогда мое "я" не играло почти никакой роли в этой чувственности. Но: "им нужна ласка". Мужчине -- мир, а им БОГОМ дозволено только одна в мире и исключительно мужская ласка.

Но кк бы то ни было -- все кончено. Я Верочке написал: пусть любит и живет с д-ром. Я знал, что так или приблизительно так кончится, что "гак Бог приведет". И только не торопил, не толкал в спину. Ну, вот. Не судите рано, друзья мои, даже когда и захотите судить строго.

В. Розанов

137

<17 августа 1916, Петроград>

Дорогой и милый Павел Александрович!

Сперва я было "упал духом" перед Египтом, а теперь опять оправился. Ну, что же, что я "ничего не знаю в подробностях" об Египте: памятники Египта говорят из себя так много, и говорят именно то, что я думаю, думал с 1897 -- 6 -- 5 года: (когда остановился на вопросе пола под давлением своей семейной истории) -- и чего совершенно нет в египетских историях (договоры, войны etc., в религии -- имена богов и мифы о них): или почему же мне и не говорить так, как говорю. Геродота египтяне не пустили в "таинства", сказав: "Надо сперва обрезаться". Ну, хорошо: но Вы все думаете, что я говорю пустое, что "разглядел таинство обрезания" -- с Его Божьей стороны, а не человеческой: но это в самом деле так: и чего же мне "бояться" перед Масперо, вероятно, даже не знавшим, где у его жены груди. Нет, милый мой: если "Кареев" есть "Кареев", то ведь потому, что он "учился у Масперо и у Петражицкого". Дело в том, что наука-то, "обладая всеми средствами", пуста. Просто -- без idées innés... {Врожденные идеи (фр.).} Пустая душа, пустое сердце. "Нет задач в мире". "Нет долга перед Богом". Ну и т. д. И... довольно гнуться, еще гнуться, все расшаркиваться перед теми же, в сущности, "Боклями", Вы (чувствую за много лет) все приписываете мне внутреннюю нескромность: но ей-ей, взгляните на Василья и Вы увидите, что он по-настоящему скромный и тихий человек: а что восторги гнут душу, вырываются "необычными словами": то, Господи -- это ДЕЛО. И если Бог дал увидеть смоковницу: почему я буду говорить спорынью, клюкву, не знаю что. Помните наш старый с Вами завет: РЕАЛИЗМ. Он должен быть в восприятии, в мысли, во всем. Вы знаете, что во мне нет стремления понапыжиться, "сыграть роль", "показаться не тем, что есть". Господи: а остальное -- просто реальность.

Слово "фалческий культ" (я убежден, что в Египте его не было: было совсем же другое, до некоторой степени его противоположное: это, вероятно, римляне и греки сочинили словцо) я в первый раз узнал из письма ко мне Рцы: когда я ему кой-что изложил насчет "завивания души младенческой в половом акте": он ответил мне, сперва ужасаясь, а потом успокоено: tritum per tritum ("тёрто-перетёрто"), это -- фаллический культ, бывший в чудовищной египетской мерзости, в египетском поклонении Сатане.

Прочитав это и погодя недельки 2, отправился я в Публичную. Радлов мне случайно ткнул перстом на Lepsius-Denkmäler. Отошел (Радлов). Я -- один (это в "отделении", где никого нет). Помню -- тихо. Волшебно. "Ну...". Открыл. И нашел все свое.

Великое (неизмеримо выше греческого) благородство египетских лиц мне открыло (и это-то и есть мое главное открытие), что мысль Рцы "о поклонении Сатане в Египте" есть великая чепуха, "слепота Кареевых",-- и будьте уверены, что Шамполион, истолковавший чудовищно "статуетку Didon" (= "Ниломер", по нему), был ученее Кареева: и состава души ~ его.

И вот когда я перелистывал дальше и дальше и стал немедленно срисовывать (а рисовать я не думал, думал -- поглядеть, увидеть), то... что же толковать; я увидел свою душу, все заветное свое.

Ну, устал.

Что же мне эту единственную в своем роде вещь, этот, я думаю, не бывавший в истории случай полного до величайших мелочей совпадения души "новичка" с душой "сотворителя колоссальной цивилизации" -- скрывать, таить. Чудо совершилось. Я смотрю на это кк на чудо. Нет, дорогой: я не могу остановиться. Мне было бы больно (и страшно), если бы "мой Фл-й счел меня хвастуном". Плакал бы долг о (Вы знаете -- ночью) и все-таки, встав утром, сказал бы: "Господи, Ты -- реши". И написал бы так, кк писал, пишу.

Безумно устал.

Приласкайте Таню. Поцелуйте от меня. Увы, Вере хуже: t^о 38,1-38,5. Я ужасно испугался. Иду к ней в субботу. 1-й вып. выходит в субботу. Вам -- конечно, даром. Андрееву... но и его ведь, благородного (только жесткого) я ужасно люблю -- тоже даром. И Тане пришлю.

В.Р.

Вот что, милый: скажите кк-нибудь при Тане, что я "открыл Рюккерта" и вообще что-нибудь лестное. Тогда кк для мамы я "умен" -- все дети считают свою "Анечку" и Наташу в 100 раз умнее меня, и эта потеря авторитета, между прочим, и умственного -- ужасно мешает жить, "палка в колесо жизни". Таня в 16 лет назвала меня раз "идиотом" -- в ответ на слова мои: "Шура, я пойду с тобой к докладу, чтобы тебе было не трудно"; и за границей, об одном уроде: "Папа, он даже хуже тебя". Я просто опешил. Но я догадываюсь, что все это алечкины внушения исподтишка.

Очень хорошо Вы о себе написали.

Исправить предисловия уже нельзя: все отпечатано "начисто": печатается один 4-й лист. Ну, "с Богом", не буду толковать.

138

<25 августа 1916. Халила; по новому стилю 7 сентября>

Дорогой Павел Александрович!

Вот что: я очень ценю, как Вы с одушевлением отнеслись к моему изданию. Я в отчаянии тоже было написал унылое письмо Глубоковскому (вполне удивительный человек,-- не кк ученый, а как человек), и он мне тоже написал очень хорошее письмо. Смута моя отчасти рассеялась: ведь я же и не буду "рассказывать историю Египта", давать плод "изучений как деятельного рассмотрения" и проч. Ведь я уже самым заглавием: из мотивов -- определил свою тему, предмет. "Вот межи (оглобли), в которых я иду". Теперь эти "мотивы", о которых может сказать каждый: "Это неважно". Но здесь уже опять дело не подробного изучения, а доказывания, "что важно и существенно, что -- нет". А "доказывание" -- дело ума, логики. Так. обр., осматриваясь "вправо" и "влево", я нахожу, что "не вышел из своей границы", а это-то, конечно, и составляет сущность "не быть смешным", перед чем я вдруг безумно (безумнейшее) испугался.

К делу: да, "фалл, культа" не было, как грубости, как пошлости: но когда я начал писать статью для "опровержения фалл, культа", то как-то самое дело (наше "реальное дело") стало все-таки заворачивать к "фалл, культу". Который, так. обр., и был и не был. Это ужасно тонкая, утонченнейшая материя. Возьмем "личные примеры", того, сего. Возьмем имена. "Тихая эфирная барашня", конечно, выходя замуж, "вся в любовном эфире", конечно, ни на минуту не представляет себе "Его" (ф.). "Не думает". Однако же любви и брака вовсе бы не было, и она не была бы взволнована и влюблена, если бы "от создания мира и в существе вещей не было ф.". Т. обр., "он" и есть, и -- нет. О нем "никто не думает", а в ряде вещей "он всем управляет". Но я как-то в сотый раз и с сотой стороны прихожу к вопросу о "застенчивости". У животных -- хвост. "Что такое? Почему?". Стыд, "скрываемость", "непоказываемость" -- есть истинно бездонная вещь. Это не "грех" и "зло", а что-то прямо страшное. Именно "стыд"-то и показывает, до чего страшно все тут,-- и вот именно что "стыдно" и вводит прямо в пасть фалл, культа.

Вот что: Вы мне хотели прислать рисуночки -- пожалуйста, и поскорее.

Да побродите глазами по Масперо: есть ли у него что-нибудь о множественности лиц у человека, о половом лице, половой голове, caput, есть ли объяснение, почему крыло у египтян идет от поясных позвонков,-- и отчего есть фигуры с 4-мя крылами. Вообще это в помощь мне, дорогой,-- и целиком позаботьтесь. М. б., если Вам абсолютно некогда,-- кто-нибудь из студентов "помахает носом".

Вот еще что, дорогой мой: не расстраивайте меня в течение издания указаниями, что "плохо". Вы знаете, всякая работа между прочим состоит из одушевления, и одушевиться невозможно, если вдруг указано на "грех", хотя бы право: все "падает", настроения работать -- нет, и прочее.

А уже исправить "решенное", в сущности, невозможно: это все равно, что "живому человеку" -- переродиться. Я ужасно впечатлителен, и предаюсь радостям, кк и отчаянию, так же легко или легкомысленно. Помните кк Вы и Волжский "сшибли меня с ног" с Кор. 2. А в сущности ведь что такое? Я "волнуюсь" -- да и только, что же мне делать. А я тогда счел: "Все у себя испортил, нагадил" etc. Так я всегда. И меня "подшибить подножку" -- ничего не стоит, но этого -- не надо. "Пусть P-в скачет куда хочет". Достаточно, если я не желаю зла. (А этого -- не желаю). А "дурак" или "ошибся" -- то "экая важность". "Все мы немножко дураки" и "мудр 1 Бог".

Ой, устал.

В. Розанов

В Петербург шлите рисунки. Я пока гощу у Верочки. Она чувствует себя хорошо, и только нас с мамой напугала, t^о 37,1.

139

<29 августа 1916. Петроград>

Я думаю, Берд., иностранец но существу, не дорожит русской, вот именно "нашей" церковью. Тут он движется параллельно Мережковским. "Что им Гекуба". Зачем "москвичи" и, в частности. Вы именно, Вы особенны, досадны им: 1) "как что-то стройное и явно удавшееся", 2) как совершенно образованные люди, удовлетворенные же, однако, нашей серостью.

Я достал и перечитал его "Стилиз. правосл.". Придвигать Вас к Гюисмансу -- это что-то ужасное. Он просто клевещет и хочет клеветать; в этой статье он явно зол и неблагороден. Теперь я припоминаю, что ее видел, когда она появилась, но "клюнув" строк 10-15, не стал читать ("скучно"). Вообще должен сказать следующее (не сочтите за хвастовство): из религ. писателей теперешнего времени можно и хочется и "вкусно" читать только Вас: у Вас в каждых 10 строках чувствуется налов мысли вот в эти 10 строк; страницы у Вас не летят и не летели, а Вы "складывали пирамидку" на каждом квадратном листке бумаги; вообще у Вас чувствуется кладка мысли; и читать Вас прямо восхитительно. Вы и сами едва ли знаете вполне (самому и иногда не видно), до чего Вы монументальный и от этого красивый (до необыкновенности) писатель. Письма Ваши,-- и особенно где Вы порицаете "напор мысли",-- я читаю с восхищением. (У меня есть чувство слога, стиля, силы и красоты их). Но, собственно, кроме Вас, совершенно невозможно читать никого другого. Берд., по-вид., "прекрасно пишет": но у него "прекрасны строки" и не более 1 ¹/₂ каждой страницы: а если взять главу -- все неверно и легкомысленно. Булгакова я тоже не могу читать: ничего религиозного. Вообще у этих писателей поразительно то, что они совершенно не религиозные писатели. Никогда не вздохнешь. Никогда не защемит сердце. Все, в сущности, "опровергают атеистов", а в сущности -- по отсутствию музыки в душе -- суть атеисты же. Не умею выразить. Вертаюсь.

Но вот в чем Бер. прав:

Ведь вообще-то на Руси действительно скучно. Хочется шевелиться. Д чтобы "пошевелиться" -- не на что упереться. Хорошо Вам -- с бездною личной внутренней жизни и "доброй Аней". Но Бердяеву с ? Юдифовной весьма скучно, и он недаром принялся за ее сестру. Вообще святым на Руси -- хорошо, и -- простоватым. Но обыкновенным людям с потребностью движения -- невыносимо скучно. "Революция" делается не потому, что к ней тянет, а оттого, что "надо же шевелить ногами". Вообще наша кислая и святая Русь хороша-то хороша: но иногда тошно становится. Теперь: "революция" им опротивела: и они останавливаются на реформации, в смысле "лечь на другой бок". Жалеть в "старом русском" -- им нечего; и они говорят: "Давай ветра, давай бури, давай качки".

Тут они не неправы. Очень уж у нас тихо. Я не люблю католиков: но посмотрите, как они изукрасили "жизнь правоверных католиков". Какая грандиозная картина и история. "Иезуитский орден" -- противен: но какие, однако, гигантские усилия, надежды, труды. И Лурд. И Гюисманс. У нас: все -- "консистории" да "реформа Петра". Просто -- надоело. Просто -- ничего нет. Собственно прекрасны и удовлетворяют и насыщают наши святые. Но вопрос: разрозненные лица суть ли церковь и церковная история?

Ну, это вообще.

Устраняя себя, скажешь: вон для тех людей действительно есть причина "испытывать конвульсии" и чуть не добираться до Гюисманса.

Еще: оглядываясь назад, опять я вижу в Вас "первого интересного (в хорошем смысле) церковно-религиозного писателя". А ведь жили 1000 лет. Что же это такое? Там -- Августин. А у нас? Там хоть тюбингенцы, а мы? Просто -- ничего нет. Вы -- и еще Кон. Леонтьев. Вы, Хомякова не знаю. Но наверное интересен Гиляров-Платонов. Но это слишком мало. Посмотрите, кк интересен и прелестен Паскаль. Маленбранш. Беркли. У нас просто сосали палец. Это же ужасно.

"И Берд, пишет ругательную статью на Фл., который доволен всем этим".

Мне это пришло на ум, когда я прочел Ваши чудные слова о Берд. ("благород. человек" и проч., что мне на ум не приходило).

И слова эти толкнули меня сказать PRO Berdiaeff. Сам по себе и раньше он мне казался талантливым стилистом, но "мораль Бердяева мне и в голову не приходила". Вы своей добротой как-то обратили мое внимание на эту сторону.

Его книгу я купил, п. ч. мой Радлов в письме о ней хорошо сказал: "Мне очень нравится новая книга Берд., хотя и отвратительно написанная".

Устал.

В.Р.

140

<август 1916, Петроград>

Дорогой Отец Павел, Таня написала, что и Вы, и Ан. Мих. больны воспалением слепой кишки, но "у Анны Мих. еще не определилось". Что же это за напасть. И Вы вообще грядете точно не в свободном воздухе, а в месиве каких-то несчастий, и главное -- болезней, смертей. Сестра. Вот брат жены. Вот сам. И жена неладна. Что это? Как? Почему? Но что-то тут вроде

с неба (пальца с неба,-- гороскопа). Чувствую и не умею понять.

И нередко, засыпая и думая о Вас, вижу лицо Ваше грустным, вовсе не таким, как встретил Вас в Москве у Булгакова.

Да, вот еще важное. Таня -- с ее непосредственностью и детскостью все время "в восхищении" от Вас, особенно -- от Анны Михайловны, и я не умею передать, как мы оба с женой благодарны и Анне Михайловне, и Вам за привет, ласку и такт. Больному, очень больному сердчишку надо было выздороветь, укрепиться,-- и в Посаде она все это нашла. Тане какой-то вещий монах наговорил ей целительных и потрясающих слов, и мой цыпленок все восчувствовал как следует. В сущности, она чудный ребенок. Только дома, "со своими" неуклюжа. Ну, да уж это Бог не дал русским "семьи". Несет на себе историческое несчастие.

Что она осталась на 1 год в Посаде -- я счастлив. Это определенное исцеление.

Она пишет: что ей удалось получить урок в женск. гимназии. Опять это бесконечно спасительно для нее; и если бы не вышло урока -- как было бы блаженно иметь хоть частные уроки, все равно -- ей нужно жить больше вне своей комнаты, жить "исполнением долго" и "обязанностями". Это тот "сухой камень" в море житейском, на котором обсушивается человек. Устройте это, если не удастся в гимназии, у Васюка. Но бы лучше всего в гимназии. У нее страшное чувство долга, и "полениваться", кк папаша, она никогда не будет.

Задумал "печататься об Египте". Господи: жизнь кончается: неужели же все то "умиление", какое получил от Египта, пропадет? Уйдет в могилу? А с другой стороны: ведь я такой неуч, "даже по-немецки не знаю". Одно меня укрепляет: что даже Марков (в Эрмитаже, начальник монет), который кк "книголюб" (он немецких авторов поправлял в немецком языке) раз, когда зашла речь об Озирисе, не поверил мне, что есть статуи cum fallo; и Адр. Викт. Прахов, хохоча, мне говорил: "Когда мы поднялись в лодке до Нубии (с Кри-- вошеиным, Дедловым и сыном Д. А. Толстого -- он б. его репетитор): то в траве видели не раз Озириса (и он показал на руку от локтя) -- вот с таким членом". И вот у меня в душе смущение. С одной стороны, взгляд на Египет без пола (sexus'a) как будто что-то новое и нужное? А с другой стороны, "не знаешь по-немецки", да и вообще "ничего не знаешь". И томится душа, переходя от страшной веры в страшную уже неуверенность. Но (ведь я помню все Ваши дорогие слова): Вы как-то сказали: "Надо бы все это издать (мои рисунки), хотя с небольшими комментариями. А недавно один старик, Доли-- во-Добровольский, увидев чуть-чуть мои рисунки, сказал о лицах: "Что это за изумительное благородство линий". Это меня кк толкнуло. "Надо издать".

Ну, да.

Господь благословит меня, буду верить.

Еще: я получил -- не прося: 1000 р. от Драгоева, "друга" Апостолопуло, у которой мы жили в Бессарабии и которая с год назад умерла от рака груди -- с просьбою вот частью на его счет (конечно, заимообразно) напечатать то, что было написано у них в Сахарнее, и где (он думал и отчасти есть) -- отражена милая Евгения Ивановна. Она в самом деле была "по миловидности" и частью уму -- гениальная женщина. Ну вот, видите, как сложилось дело. О Вас, Волжском и Кожевникове я много размышлял. Не умею "по пунктам" доказывать: но что-то мне говорит, внушает, что хотя Вы все и правы, но лишь в D, а в D все-таки неправы. Тут есть какие-то "разницы" субъекта и писателя, "советуемого" и "советующего". Не знаю. Не умею выразить. Мне ясно (субъект), что я "не подражаю самому себе" (главный упрек): и, след., фальши в "Он. л." нет. Что же остается: "душа шумливая и суетная. Ну и черт с ней -- раз такая уродилась. Чего прикрашиваться. "Злюсь". Ну и злюсь. "Господь с ним, и с злым". "Пришло зло в душу -- ничего не поделаешь". Я б. поражен, прочёв у Бердяева, что в какой-то о Вас статье (я случайно пропустил) он Вас упрекал за стилизацию: я бы ни за что не написал как-то Вам этого, если бы знал, что он написал. И потом, прочёв (недавно) у него и начав глубже размышлять, я пришел к убеждению, что все это ерунда. Не "стилизует" и не может "стилизовать" человек, которому вообще трудно в душе и трудно в жизни: а Вам ли не трудно? Поэтому я беру все слова свои о "стиле" назад. Это нам показалось "стиль", п. ч. "хорошо": но ведь "хорошо" м. б. и просто само по себе, ex origine {С самого начала (лат.).}, а не по подражанию чужому хорошему.

Но вообще непонятно, почему в статью свою он вложил столько яду, сколько вообще его имеет, т. е. (я думаю) немного. Чем и зачем он обозлен? Не понимаю. В. Розанов.

141

<9 сентября 1916, Петроград>

Под впечатлением В. рисунков фа-лических (именно ф-ческих -- все, кроме 1 --го, уже у меня есть): у Шперка было лицо в некоторые часы изумительное. Вы знаете эту таинственную улыбку египтян, "ни на что в свете не похожую и всего в свете лучшую". Проезжая мимо сфинксов -- прямо хочешь соскочить с конки и целовать этих сфинксов за эту их улыбку. И вот, представьте: у Шперка была эта улыбка. Суть в том, что лицо серьезно, губы не смеются (отнюдь!) -- но от лица отделяется свет. Он был он (мне рассказывал, томительно жаловался "на порок" и Влад. Соловьёву, кот., конечно, тоже б. он, но черным). Я передал жене: и жена, зная его этот он и видя эту улыбку,-- всегда говаривала: "Это оттого, что он он". А Вы знаете, Варя часто бывает беспросветно умна, точнее -- ясновидяща. И мне казалось тоже, что этот таинственный "свет Шперкова лица" связан и вытекает из его он

Есть черные он "отчаявшиеся о себе", и у них лицо -- мрачное, угрюмое. Шперк был до того юн, до того любил свою "Анну Лавровну" (жена), так был уверен в своем гении, что ему и в голову не приходило "отчаиваться". Свой он он считал загадкой, "что такое -- ничего не понимаю", и хотя считал себя "окаянным за него", как за "порок против своего семени", но, в сущности, "веселился в душе".

Тип души его -- по В. "типам возрастания",-- укладывался бы больше всего в Амвросия Оптинского. Следопыт. Гений. Психолог. "Друг из друзей своего друга", "презрелец мира и суеты". И т. д.

И вот у него этот "свет лица".

Веду я к тому, что я наблюдал (далеко не на 1 Шперке) и отчасти "размышляю", что есть какая-то тропка, соединяющая "фаллизм" с определенною, удостоверенною "святостью", "правдой сердца", целиком "чистосердечием" и "верой в Бога". Не могу определить, кроме:

Дух -- ясен.

Сердце -- радуется.

На лице -- свет (егип.).

Помысл -- к Богу

"Как", "где", "это" -- не разумею. Но ничто во мне не поколеблет убеждения, что "в натуре -- так это и есть, есть такие люди", "ф-сты и Божьи человеки".

По теории это так и должно быть, но я исхожу из практики.

Ведь если взять "жидову", en masse {Целиком (фр.).}, и особенно в древности, то даже дико было бы вообразить, что "после обрезания" они не суть ф-сты. Это -- совершенно неодолимо, как христианину "носить крестное знамение". И конечно, en masse и в древности особенно -- это "1-й по молитве и плод".

Это все поразительно, и это совсем непроверенная "тропка богопознания". Я раньше больше сосредоточивался на kteiè: но года 3 я стал думать, до чего "все дело в ф-ле" и женщина "ничто" перед мужчиною собственно в половой организации. "Силы ф-ла неисчислимы". У женщины 12 раз выделяется яйцо; у мужчины -- около 100 совокуплений, т. е. выхода "мужского яйца" (семени), и, главное, в каждый раз столько "живчиков", что "могут потомством наполнить весь город". Это же поразительно. Очевидно, он в плане творения "залит семенем", когда у женщины яиц 12 х 40 (максимум). Очевидно, он "осыпан половыми благодеяниями". За что? Почему? Что такое.-- "Потому что он прекрасен" (Аристотель).

"Призвание Богом Авр-ма в обрезание". Но тут -- лучше не говорить.

За Таню -- спасибо. Приехала "совсем новая". Главное -- успокоенная и счастливая. Все говорит об Ан. Мих. (ужасно любит), "да и все у Сергия так чудно, так чудно". Моя почти мысль и желание, чтобы она осталась у Сергия. Тяжело это: но, Господи -- и моя мечта со временем (т. е. скоро) "перебраться бы к Сергию". Петерб. мне всегда б. чужд и почти противен, и только здесь дорого -- могилка 1-й Нади. Люди все ненужные и неинтересные. Поблагодарите (за Таню) особенно Ан. Мих. Кстати, я так и зарадовался, когда Таня сказала (неужели ошиблась), что "Ан. Мих. носит все 1 платье, из той материи, которую ты (папа) прислал ей". Если правда -- умоляю ее носить ее. Это мне до тот дорого "по дружбе друга", да и самое Ан. Мих. я имею все причины любить. Господи: только бы не забыть. Еще пришлю ей. Вы только не разговаривайте меня. Ну, да я знаю, не разговорите: "Ведь это то же, что взял в руки перо друга". Фетишизм. Он стоит мелочей, а так сладок.

Часто (иногда) томлюсь об Египте. "Такая задача", "такой экзамен себе",-- между прочим и всему трудолюбию. Такая безумная дороговизна: 1-й вып. (сейчас отчет перед глазами = 1142 р. 16 кои.).

Правка корректуры 119 р. 20 кон.,-- против 96 р. 88 "за набор". Конечно -- это бесстыдная ложь "знаменитой типографии": но где матерьялы и почва "возражать?" с корректурой и переверстками. Все типографы плутуют (мне говорили), и этого проверить нельзя. Собственно бумага и набор пустяки: 96 + 342, прочее все "налетело откуда-то".

Знаю и стыжусь (теперь) от епифафов, знаю (только не говорите), что Вы и Андреев осуждаете меня. "Но так все вышло". В день Троицы -- у Скорбящей. Один. Вышел покурить. Сел "у второй паперти". Яркий день (всегда на меня действует). Праздник. Хорошо. Поднял глаза кверху (голубое небо): и так прямо это выговорилось. "Ах, эти огни уже погасли...". Пришел домой, и "все клевалось что-то в голову",-- и выговорился 2-й ряд эпшрафов. Мне так показалось это соответствующим задуманному уже изданию, что я и "вклеил". Вот что еще: Вы, помните, мне говорили о Горуне, сосущем палец, что это "не то". Между тем решительно оказывается "то",-- и, просто, доказуемо в двух разительных:

1) Статуя Озириса и 2) Древо жизни в райском видении. Последнее приведено "как картинка" у французского Maspero: безумно бы хотелось прочесть его объяснение. Царь и Царица сидят "на том свете". Царица нюхает цветок, Царь держит (помнится) цветок в руках. К ним протягивает [] телом выделившаяся из дерева женщина -- блюдо с кушаньями. Статую Озириса я нашел потом. Каково же было мое изумление, когда взглянув на "попавшийся рисунок из Maspero" -- я увидел повторения "в древе жизни" этих изумительных подробностей, какими "заполнена статуя Озириса". Смысл подробностей до такой степени ясен и так отвечает вечному египетскому "палец во рту", что никакого нет сомнения о египтянах, что они "вечно как-то дышали половой атмосферой", и во всяком случае "в таинствах" -- они "уже дышали не надышались".

-----

Как все это "передать анонимно", ничего решительно прямо не говоря,-- я нашел способ; и собственно без нахождения "шрифтов заглавия" я не стал бы издавать книгу. Но меня смущает несколько подхождение к этому. Почему-то "в 60 именно лет" я усиленно много думал о поле, переходя в "да" и в "нет",-- меря "так" и "этак". Так как "издание Египта б. уже задумано", то эти мысли текли невольно, приспособляясь к Египту, а отчасти и абсолютно самостоятельно. И ваг меня смущает, сумею ли я "гармонично", без "ноуменальностей", вообще "красиво положить краски на предмет". Не будь бы Вы так окаянно заняты, я (следуя Вашему былому: "Пришлите мне корректуру") попросил бы Вашего соучастия в работе,-- что касается до этих афоризмов, которые думаю поместить в конце (¹/₄ книги, г-ая), озаглавить en masse -- "Перед запертой дверью", и которые ведь прямо к Египту не относятся,-- и вот я боюсь "неуместности".

-- Что это для ученых?! -- Что мне Гекуба? -- "Розанов и так слышен". И г. д.

Это ли не страшно.

И -- не страшно.

Но, дорогой мой, я безумно убежден, что в обонятельном и вкусовом отношении к полу лежит вся загадка, точнее разгадка -- и Египта, и Элевзин, и еще -- и в норме, но -- и в аномалиях пола. Без этого тут ни шагу. "Все будут одни фараоны". Эго просто неинтересно. Я оттого и начал с "света Шиерка", что тут бесспорно и корень бесконечно жизненности тех народов, а главное -- света, идеализма, совсем особенного. "Дороже египтян для меня ничего нет", а между тем их совокупление с животными, почти всеобщее -- я думаю, бесспорно. Тут, конечно, есть и безумное возражение: "Да стань столько таких мерзавцев на свете" -- и не сделали бы они цивилизацию идеального. "И сколько он......, и сколько с s.: а цивилизация все-таки подлая".

Так. Колосс возражения. Но ведь "и мужья многие суть негодяи", но нельзя сомневаться, что "величие Израиля вытекло из семейности его и частично даже -- из "уголка, под которым творилось у них совокупление". Здесь дело не в "исправном пути", а в "тропках". А как их найти? И особенно -- как их выразить. Где "мера" -- аршин, вес и золотник? Помните, у Иезекииля: "Храм надо строить номерам". "Сын человеческий: возьми трость -- и измерь". В них все и дело.

За Таню -- специальное спасибо. Она много рассказывала, и в ее благодарности всего менее слышалась благодарность за "аршин и золотник", за верность, за "ненажим нигде" при "полном руководстве". О, я так теперь люблю слушать ее! Слушаться так хорошо! И ведь это просто -- благоразумие".

В. Розанов.

142

<10 сентября 1916, Петроград>

<Рукой Флоренского: получ. 1916.IX.II. На корректуре 2-го выпуска "Восточных мотивов">.

Посмотрите, мой дорогой, нет ли чего явно глупого, что мой

не заметил. И -- верните. В. Р.

143

<12 сентября 1916. Петроград>

Был Кожевников. Пылал, горел. Нашлась слушательница, будто -- недоучка, но не похожая на других, т. е. не сонная и вялая, а энергичная и умная (начитанная в "Отцах"), и вот он и ей для восприятия, и сейчас по отпечатании своего "О понимании" (как и я бывало лишь о "существует ли небытие" -- вопрос) весь излился в словах, мыслях и почти, можно сказать, громах. Я слушал, все слушали. Я его видел 1 раз у Ив. Павл. Совершенно другой,

новый, неожиданный. Я, просыпаясь ночью, думал все о нем. Когда прощался -- подошел к нему под подбородок: лицо благородно -- мефистофельское, а портретно выразительно, удивительно похоже на Мик. Анджелло (только тот урод, а этот красив). "Лучшую из дщерей своих отдал бы за него", и будь бы гостеприимная пр...... прямо оставил бы ночевать и отдал "лучшую д..." ему. Ей Богу.

И я утешился немного в русской этой промозглой какой-то нации, знаете: осень, холодно. И уже как встал поутру: моросит дождь, а небо безнадежно сырое, без облаков, и просто сырое. И вот: в университет пойдешь -- сырое. В литературе что откроешь -- сырое; да, кажется, в душу заглянешь -- и там сырое. Только детишки никогда не сырые, хотя иногда и соплявые. Право, иногда подумаешь, что если бы не дети -- Бог убил бы Россию. До того "сама себе ненужная страна".

"Не интересуемся", как проговорила одна пожилая проститутка.

И в другом -- такой огонь. 65 лет. Только он, бедный, болен. И у него промелькнуло страшное -- cancer.

Ах. Ужасы.

Говорит: сын пишет стихи. Говорят: "Ваш Кирюша удивителен". Это 1 мой зуб против Вас, что Вы не написали, ни сестра его, ждали, ни когда родился.

Таня, открыв случайно Шперка, поразилась-до чего похож на Вас. Я, заглянув,-- тоже увидел. Привезет Вам. Это б. вполне гениальный юноша. Ходил "уже по привычке" все в студенческом мундире, имея кучу детей и года 3 уже оставив университет. Тон, музыка -- души -- слога -- образа мышления -- совсем Ваши.

Что за судьба!

Ваш люб. В. Розанов.

Смотрите, как бы не переразвить Кирюшу и Васюка. Ужасно опасно. У младенцев, Вы знаете, мозг сам чудовищно растет (близость к фаллическому моменту и я) и тут remedium {Лекарство, средство (лат.).} -- задерживать.

144

<17 сентября 1916. Петроград>

Спасибо, мой дорогой и милый: но только зачем Вы тратите силы на знаки даже препинания: ведь это я сам должен выправить и, конечно, выправил бы.

Едва я Вам послал, кк ахнул: до того стало стыдно, что навалил на Вас работу,-- человека столь занятого (Завитневич,-- говорил Кожевников). Да и, по существу, это глупо и даже пошло: это я от трусости и малодушия, самого гнусного. Раз взялся за работу -- и должен ее выполнить сам. "А не бегай по приятелям". Нельзя себе и представить, чтобы Вы о какой-нибудь главе "Столба" с кем-нибудь советовались. Это просто глупо и именно пошло. "Не берись, если не можешь". А "если можешь -- и делай сам". Как не догадался. Удивительно.

В. Р.

Таня просто удивительна. Я прямо любуюсь. И, украдкой и про себя -- какая она глубокая, и до чего чисто сердце.

Вообще дети удивительны, и именно чистотой души, до странности невинной. Тоже и Вера, и Надя -- хуже, жесче Варвара. Какое-то "другое тело". И совсем нет ничего общего с "Алечкой" (ритор.). А так зависимы от нее.

145

<6 октября 1916. Петроград>

Читаю В. каракульки на корректуре: и тк мило. Да, "рукопись" не то, что (подлая) печать. "Душа душе весть подает". Спасибо, милый (за труд корр.). Только теперь поправляя: все ждал клише.

Чудно Вы о Хомякове. Удивительная статья. И кк Вы его легко "отстраняете". Вот -- сила. И "этот филаретовский слог". Но Филарет -- Ваше смущение. "Сей столп попаляющий" есть "соблазн" для Вас (чувствую). Но Вы своей милой мягкой душой -- мягкой в крепости -- гораздо выше Филарета, о коем Вы, конечно, знаете рассказ, что он, "не закусивши попом, не служил обедни". Я о нем слышал лютые рассказы, и особенно он любил унижение человеческое, т. е. любил другого унизить. Ваша же светлая черта есть та, что Вы любите поддержать уже униженного человека. (Сие и "аз" испытал). Вас никогда не радует скорбь другого (самая демоническая черта), Филарета -- радовала. Рцы его ненавидел, а "Рцы -- умен". Филарет не чтобы "прошел", но и не нужно, чтобы он возвращался. С ним -- реформация; с "пьяненькими попами реформации не будет". Вообще: Русь странна: бредет, плетется, злословит, пер...., а -- и скончания ей не будет. Эго пьяное и безобразное место истории, но ведь и "нужно же г., ну где-нибудь лежать". Русь -- высерки человечества: ну, и наплевать. До чего гнусна мокрая Кострома: а даже "мудрый Фл. ее любит". Там серый грибок. Свои зайцы. Чего тосковать. "Ну, пусть и Филарет придет -- послушаем". Но особого внимания не обратим.

В Вас есть, кроме богословия и ума, нечто "третье", свое и личное -- и есть это "Особое Свое" и берегите: это -- новое в лице. Ведь "новое в лице" -- лозунг дружбы, даже Вам с Москвой (см. у Крижанича: "ВСЕ русские друг друга едят и тем живы бывают"). Ужасно и безнадежно: вдруг о. Пав. дает лозунг: "Дружить, не осуждать, прощать". С этой точки зрения Ваши "категории вечности" -- гениальны. Вообще в Вас много ген., не только в уме, но и в мудром сердце. Как Вы утишили нашу Таню: совсем ангел стала. И -- счастлива. Уехала вся отравленная, со мной почти не простясь.

Я теперь всем говорю (и пишу): "Надо беречь о. Павла". Ваша потеря -- уже застивая личное сердце -- была бы "потрясением Руси". Вы знаете, я до встречи с Вами о Руси безнадежно думал. Я ее ненавидел еще хуже Гоголя (он-то не смел: при нем жили Серафим и Пушкин). Но когда появились Вы с В. благоразумием и любовью -- я думаю: "Не пропало дело". И т. к. по сущности-то Вы "все-таки от Арарата", то, знаете: это и есть 1-ая идейная и органическая связь Руси "с араратскими странами". В М. и другое хорошо, но все -- обыкновенно; Вы -- по историческому положению -- совершенно необыкновенны.

Ну, значит, "наше г.... не так плохо пахнет" (Русь).

Лучше о Хомякове -- место о кушитстве. Только -- не развито. Тоже о suffr. univers. {Всеобщее избирательное право (фр.).} и "Cont. soc." {Общественный договор (фр.).} Как все это верно, и без труда, прямо -- верно. Потом, какой чудный чеканный язык. У Вас "форма адэкватна содержанию", как говорят в семинариях.

Об Египте я совсем успокоился ("справлюсь ли"). Не понимаю, почему смутился. Только выпусков будет не менее 15. Рукопись уже теперь написана на 10 вып., и все нужно "о Didon" и "о происхождении Амона". В весь в смаковании внутреннем. "Это меня привел Бог".

Удивительно у меня чувство Б... Только крылышки за плечами". И радуюсь -- радуюсь. А издыхаю в поте.

Послушайте, дорогой и милый друг: ведь мы СЕРЬЕЗНО должны отдать ¹/₃ веры Египту. Греки -- глупость, римляне -- ничего не стоят. Но Египет правду сказал нам о Промысле. Как это забыть? -- греков я не люблю: они все-таки фельетонисты (гениальные). В Египте Ω самой этой струйки фельетона. Его величие и молчание -- какая это красота. Vale. В. Р.

146

<25 ноября 1916. Петроград>

Знаете, я В. скажу личную тайну: я стал волноваться ova {Яйца (лат.).} быка. Я всегда замечал, всегда -- нравились. "Такая масса и бледно-розовые". И этот (за сердце щемит) чудный овал, форма. Все могу нарисовать:

или 0x01 graphic

Но -- только "нравилось". И вдруг -- рисую, рисую. Рисуюсь и волнуюсь. Безумно захотелось увидеть. Захотелось "покориться быку". Дотронуться -- ужасно хочется. И он покоряет именно "мужской силой". Что "так силен".

Совокуплений с коровами никогда не видал. Но почему-то бык волнует гораздо сильнее коровы. Именно как-то "щемит". Тоска.

Мне хотелось бы погладить, поласкать (розовые, тельные, без волос). Приложиться щекой (ведь это совсем возможно). Вообще я думаю, в быке большая тайна. И еще я их не видал "в страсти". Воображаю -- чудо. Огонь. Пыл и поэзия.

И кк я хочу их совокуплений, "чтобы все коровы им поддались". В быке есть какое-то ГОСПОДСТВО. "Я над всем господин". Пересмотрел картинки: есть фараоны (или простецы?) -- прямо поднесшие нос к отверстию: я раньше не замечал, прижимая, что только "целуют ova".

Это-то явно и сразу кидается в глаза. Но чтобы они явно нюхали, нюхали отверстие -- т. е.... в голову не приходило. Я думал "adoratio" {Обожание (лат.).} и "поцелуй" -- "чего же больше". И -- египтянки совокуплялись. Но тут явно с быка ли быка "s" у мужчин. Поразительно! И -- нарисовано, нет никаких сомнений: чего же он "дожидается" и что будет "делать", когда у быка покажется? Слишком явно, что тут "s". Ни один смертный не знает запаха ни быка, ни коровы. А что если он НЕ отвратительный??!!!

Аристотеля я любил и люблю за то, что он "любил копаться пальцами в грязи".-- "Зарождаются ли лягушки в головастики из тины болот, как думают эллины". Вот все великолепие науки, философии. И я "падал на колени". Это -- одно. Но и другое: "В XII книге "Метафизика" Аристотель сводит все эти принципы к одному -- Νους νοητος (дол. быть). Плутон...... И кончает стихом Гомера: не должно быть "многих богов", а -- Один:

......κύριος {Власть (греч.).} ......

(у Швеглера, в "Ист. филос.").

Ради XII кн., чтобы "подползти к мудрости", я и убедил П. Д. Первова "начать переводить". Кстати: что за ПОДЛОСТЬ у русских -- и, конечно, только у одних русских, что не переведено ни гениальное его "Περί της φύτεος" {О растениях (греч.).}, "Περί της ψυχης" {О душе (греч.).}. Хоть бы Вы Голованенке поручили.

Вообще "пошлее русских людей я не нахожу ничего на свете". Лень -- хороша: но "не до такой же степени". "Наше свинство совершенно не знает пределов". В Дух. академии и 8 университетах и, "по Котошихину",-- "упря бороды в стол сидят" и спят.

Что в "Боярской Думе", то в "Универс.".

Мне очень сочувствует и помогает Лихачев (Ник. Петр.). Вот милый человек. Удивительно. Написал:

"Как я прочел в "Н. Вр.",-- о силе и творчестве у египтян,-- я понял, к чему Вы клоните, и знаете, что Вас будут обвинять, что Вы ломитесь в открытую дверь", и т. д. и т. д.

2 раза б. у него. У него (целый музей) -- есть "жертвенный" стол с именем ТУТМЕС III, и другие чудеса. Звал Вас приехать посмотреть -- "Целая археология". Он без "ох" и "ах" -- однако склоняется почти к "фал. культу" у египтян, оговорив, что ученые "частью по застенчивости", никогда об этом не говорят. Напр., явно фаллическое изображение на жертв. Тутм. Ill, Тураев объяснил как "хлеб предложения". Показал у мне изумительные книги, да я -- по его указаниям -- покопался в Публ. библ. (описание Каирского музея): и нашел -- чудеса. Там, внутри алтаря -- "древо жизни" с заключенной внутри женщиной; и еще -- алтарь "с мочевым каналом". Ученые явно врут, давно скрывают.

Когда я говорил с Тураевым, то впечатление:

-- или я никогда не видал ничего египетского,

или:

-- он никогда не видал ничего египетского.

Я приуныл. Очень. (По секрету: даже была мысль -- застрелиться от срама). Все, что он говорит (Тур.) об Египте -- мне абсолютно непонятно; все, о чем я пытаюсь (скромно) заговорить -- заставляет его "широко раскрывать глаза" и делать вид, что я "гимназист, сошедший с ума". Вы видите, что повод застрелиться от срама -- есть.

И туг вдруг Лихачев -- единственный -- пришел на помощь. Ему 54--55 лет. Был в Египте, в Азии, везде рылся: библиотека и музей -- целый этаж. "Все науки знает" (и об Вас говорили). И такой милый, добрый и ясный. Непременно с Вами поедем к нему -- он звал. "И хлебосол". Женат и 9 челов. детей. Главное же -- у него есть какое-то страшное вдохновение к помощи. Ведь "все ученые -- эгоисты".

Барецкова любит и высоко ценит.

Его не пустили в Унив. Доклад истории. И он "для себя копается". И у него есть (по-видимому) некоторое "соперничество с университетскими". Но Тураеву -- друг. Тураев -- прелестный, святой и (по-моему) ограниченный человек.

Устал.

В.Р.

147

А. М. Флоренской <конец декабря 1916. Петроград>

Дорогая и милая Анна Михайловна!

Таня приехала совсем кроткая, здоровая, веселая,-- "совсем не та, как уехала отсюда", измученная и чуть не накануне самоубийства (чту очень могло бы с ней случиться и против чего не была возможна никакая борьба, ибо она отчаялась в жизни, в людях, в дальнейшем своего "я" и особенно в родителях). Все это страшно было, и мы с Варей не знали, что делать. Тем более что ближайший ее советник или советчица указывала только дальнейшую пропасть перед личным "я" и одно спасение на курсах, "где тебя, Таня, проф. Лосский, уже заметивший твое прилежание к его лекциям, наверное оставит готовиться на кафедру по философии". И вот бедная девочка, с такими силами, здоровьем и нарастающим малокровием мозга, вся затягивалась в петлю "готовиться на профессора", и, в сущности, потому, что перед нею сболтнули о профессуре, сболтнули безжалостно и поистине не ценя жизни ребенка, а чтобы просто сказать "любезносгь, привет и надежду". Среди таких ужасов около детей мы живем. Вы и от. Павел буквально спасли ее. Она поехала к Вам с горем и злобой,-- поехала к людям, коим абсолютно доверяла. Там еще была у нее встреча с каким-то старичком, который ей сказал грозное слово укора и совета. Сама по себе она чудный ребенок с безгранично доверчивой душой, и нежной, внимательной и чуткой. Дома случилось расстройство, о котором Вы, вероятно, знаете от о. Павла, и бедное ее сердишко попало в щель этого расстройства и тем раздавила эго сердце. Такое горе было. Теперь она вся веселенькая, и вот сегодня утром (на "завтра" приезда), встав вместе с Верою, которая у нас временно гостит, приехав из Санатории, она побежала "без кофею" к обедне, а на слова матери: "Что же ты без кофею",-- засмеялась: "Да разве можно с кофеем" (т. е. к обедне идти). Мы совсем с мамой успокоились и крепко-крепко Вас оба целуем, и о. Павла и Ваника.

Передайте о. Павлу для "Бог. Вести." статью о Египте, которая провалялась 1[] месяца в "Нов. Вр." и ее разобрали, а между тем там есть кое-что нужное. Поблагодарите его за письмо ко мне. Оно очень меня поддержало и утешило. Подписка на Египет 117 человек к 20-му января; за первый выпуск я уплатил этою выручкою (1200 руб.); ни один проф. университ. и Духов, академии не подписался,-- ни люди со средствами, как Ростовцев и Зелинский. Но, слава Богу, есть признаки, что "мелкий обыватель" хочет поддерживать. И этот мелкий обыватель как-то меня очень поддерживает (письма и телефон). Между тем уже затрачено на бумагу ровно 5000 руб.-- я купил вперед единственный запас этого сорта бумаги, какой имеется в России на 15 выпусков, и теперь ее больше в России нет,-- ну, и все прочее. Я все-таки бодр. Я думаю к концу 2-ю года будет подписка на 1400 (печатается 1500), и тогда все окупится.

В. Розанов.

148

<20 февраля 1917 г., Пг.>

Сижу я, рисую египтян, а думаю все о Тане.

Мама спит. Все дети ушли к "подругам", хорошо (тихо), а только болит сердце о Тане. Она очень хороша, мягка, ни одного грубого слова, к Васе очень хороша; только как-то сама не весела, и раза 3 проговорилась в болтовне: "Ой, я уж старуха". Молоденькой себя никак не хочет считать, "не считает достойной". Прелесть ее -- чрезвычайная скромность: "Я всех хуже", и -- с болью. И думаю я, как и раньше часто думал, что избавит ее от внутренней неясной боли только замужество. Нет человека более ее склонного к "верности" и ко всем сопутствующим ингредиентам. Но у нее есть какая-то внутренняя органическая слабость, м. б., даже надлом внутренний и органический, который исцелит только приток силы, мужской силы. Это не мои "египетские теории", и о других дочках я этого не скажу. Другие -- дневные и крепкие, особенно Варвара, а Таня -- ночная, тихая затаенная (благородно-затаенная) и ей нужна вот дневная мужская сила, ясная и твердая. Только -- честная и верная, честная в отношении всех людей и верная ей. Я думал, что в Посаде что-нибудь "склюется". Не знаю и не понимаю, как вообще эти судьбы устраиваются. Тут явно "Божие благословение", Божие благословение: но я не понимаю, почему бы мою Таню не благословить. Ее, которая так любит Бога и в себе самой такая достойная. И вот мне хотелось бы, чтобы и Вы и Анна Михайловна посмотрели на нее с этой стороны.

Чувствую, что тут центр дела. В отношении других детей не чувствую, но в отношении ее чувствую.

Мне нравится лохматый академик, что писал о Федорове; конечно, есть и другие студенты. "Вообще добрых людей еще много на свете". Будем верить. И вот я думаю, что хорошо бы ей устроиться, как когда-то Надежда Романовна за Щербова. Подумайте со временем.

Ведь это редкость -- девушка, ничего о себе не думающая, считающая себя "уродом" (несколько раз проговаривалась) и на самом деле милая.

А ей что нужно? Тихая жизнь "со своими" и больше ничего.

Во всяком случае душа очень болит, а "Павел мой друг".

Статья, кот. я послал Вам для "Богосл. Вести.", хотя и имеет надпись "сегодня" (= "т. е. сегодня поставить в No") на самом деле была отложена за недостатком места, затем провалялась, и наконец Мих. подписал на корректуре "разобрать", т. е. уже "вообще не пойдет". А между тем она ничего себе. Отчего ее Вам не поставить? Написал с любовью.

Стал опять заниматься в Публичной. Наслаждение. Таня мне переводит из Маснеро, стр. 110 и дальше, о Sa и Ка; особенно о Sa меня интересует. Взял (из Библ. дали на дом) Myscria Hattons Юнкера. Я спросил для рисунков, ночь не спал, думал -- "вот завтра все увижу". Смотрю -- немецкий чекан, а из рисунков 2 вазочки. Но везде: о Hupi -- и гимн, о Osiris -- и гимн. Между тем ведь достаточно их перевести, да перевести "такой переполненный всяческим Dizionario di mitologia egiziana" Ленцонини -- и "египтология по-русски была бы готова". Всякий имел бы по-русски почти все, что нужно. Мне вообще не понятны наши ученые: такие бездны знаний, "все книги на дом бери". Что же они делают. Так восхитившие меня издания Музея изящных искусств в Москве, когда я их покупал у Тураева, о чем же, однако, говорят? О том, что "кусочек папируса, хранящийся в Берлинском музее", имеет "окончанием себе кусочек папируса, находящийся в собственности Голенищева". И в обоих кусочках ничего важного, ничего интересного не содержится. Я совсем не понимаю, для чего они учатся или для чего их столькому выучили. И нахожу объяснение только в том, что у них при огромных способностях к научению -- нет тем в душе. "В сущности, ничего нет интересного".

Если бы Вы приехали -- то доставили бы много наслаждения Петербургу. Лихачев определенно ждет Вас. Он огромный хлебосол. 9 человек детей, влюбленный в жену, очень некрасивую (тго всегда признак хорошего человека,-- простого). Юнкер -- у меня, и пробудет недели 3: Вы бы у нас остановились -- или, проведя ночь за Юнкером,-- собственно вы все о Египте узнали. Тут все "литания 3-го часа, литания 11-го часа", один "днем", другие -- "ночью". Я убежден, что это таинственная, одним египтянам известная (4000 лет размышления) история и судьба... его "пробуждений" -- возбуждений, его усталости и "не могу": и -- только. А ученые это принимают за "судьбу мифического основателя Египетского царства". Вообще мы бы с Вами погрузились в познание органической природы, и, уверен, похоже бы нашли много интересного и важного. Книги наверное в Дух. Академии нет. Ах, если бы приехали!!.

В. Розанов.

149

<3 марта 1917 г., Пг>

Поразительно, как "легко все случилось": забрали этих старцев в мешок и свезли всех в одну кутузку, какой-то "министерский павильон в Таврическом дворце". И -- "прежнего нет" и "все новое". Так легко совершаются "апокалипсические времена". Мы с Вами, дорогой друг, конечно, не сольемся с Апокалипсисом из "Das Kapital" Карла Маркса и останемся душою и силою с старой, изношенной, неинтересной историей России, как она была и прекратилась.

Как же она "прекратилась"? Даже и событий никаких не было. "Стало трудно доставать булок в Петрограде": Больше решительно ничего не было. Преспокойно народ умирал с голода в Казанской губернии в 1892 году. И как это было далеко, то никто этим и не беспокоился. Вдруг петербуржцы остались без булочек: и русской истории "бысть поставлена точка". Оказалось, никаких "властей" и нет. Как не нашлось "власти", чтобы устроить подвоз муки в столице, не нашлось "власти", чтобы справиться с внутренним "немцем", так не нашлось же власти, чтобы хотя забарахтать ногами, когда их свозили в кутузку. "Революция совершилась", п. ч. и до революции был какой-то мираж, призрак яко бы "властительств" без всякого властительства на деле.

Всю ночь сегодня думал о русской истории. И везде -- слабость, слабость, слабость. Мы с Вами, конечно, не станем на сторону католичества и лютеранства, не пойдем за Бердяевым или Мережковскими и останемся при "старых слабых богах", наших "угодниках": ибо они нам всех милее, милее и бл. Августина, и Оригена. Но если взять собственно работу и силу: то несоизмеримость всего русского с западным -- поразительна. Мы именно милая, тихая и замирающая страна. "Замирание" нам так мило, что мы с ним, конечно, и останемся, ни "на что новое не посягая". Вообще в русском есть что-то, что близко к абсолютной красоте, "после чего -- ничего не надо". Это -- тихость, безмолвие и нешевеление. Это -- наше. Но с другой стороны как-то ясно "падение разом всего" и приход жидов Маркса и Лассаля. "Была речка Десна и в ней купались гимназисты и преподаватель Розанов". Вдруг пришли два черных лица из Берлина, разделись и опустили свои мерзостные брюхи в ту же Десну-реку. И полуживая Десна, с кой-какими карасиками, так же омыла и жидовские телеса, как дотоле омывала гимназистов, преподавателя и кой-каких мещанинишков.

Русская история вообще не имела в себе силы сопротивления. Кому и когда она сопротивлялась? Нужно же было, чтобы каких-то 500 000 татар, собственно орды -- т. е. хаоса "некрещеного", завладела всею Русью и владела 240 лет, и русские барахтались под ордою и "ничего не могли поделать". Тоже -- половцы. Тоже -- печенеги. "Ничего не можем сделать". Одолели одного Наполеона: но ведь явно, что "Антихрист и шел в погибель", придя с 500 000 армии "на край света" завоевывать державу "от Белого до Черного моря". Туг победа не в Кутузове и не в Бородине, а в том, что Наполеон "забылся" и стал "безумствовать".

Росла Русь. Почему? Да на Востоке -- пески. Русь множилась и врастала в пески, пустыни, степи. "Естественное распространение травы". Все наши войны вплоть до Японской были пустые. "Побеждали персов и турков", "завоевывали Кавказ", "Кучук-Кайнарджирский мир", и гимназисты ликуют. На самом же деле ни одной трудной войны и ни одной "дорого стоившей победы". Суворов -- единственная и притом действительно прекрасная и святая личность в "военных летописях России". Петр был трус и при Полтаве, кажется, спрятался (вообще при Полтаве победил Меньшиков). Затем Св. Александр Невский, Владимир Мономах. Димитрий Донской и Ермак Тимофеевич: все это более мифы, чем история. Суворов был и остался -- один.

Книгопечатание? -- Там Альды и Эльзевиры. История Церкви? Но она вся и состоит из тихих угодников, и это -- та же Десна-река, омывающая черного и белого, злого и доброго. (Ой, все мешают). Что нового сотворили русские на почве Евангелия и почве "Священных книг Ветхого завета"? Собственно, русская история, вялая и милая, кончилась с Алексеем Михайловичем. Кончилась и прекратшась. С Петра начинается подражательность: немцам, голландцам, французам, англичанам. Что же дивиться, что "подражательность" кончилась крахом; что напор немцев, когда им стало тесно жить (действительно тесно), сломил эту державу или якобы державу, которая только множилась и разрасталась в сторону песков?

Россия и всегда была безгранично слаба.

Мы -- нация певучая, тоскливая, сказочная, плутоватая:

Нужда скачет, нужда пляшет

Нужда песенку поет.

"Вор-Савин" ("Записки корнета Савина") и Соловей Разбойник; а с другой стороны -- тихие угодники. "Какое же тут царство построишь"? Не было элементов для царства. Россия всегда была, в сущности, аполитична. "Чаек" и "песенка": и дальше, и больше -- ничего. Полная анархия. Анархичность русских, анархичность от бессилия -- чудовищна. "Мы собственно ничего не можем": и это самая суть русских. Суть -- в какой-то тоскливой и скучной импотенции.

Солнышка мало: суть.

Помните Вы писали о своей (личной) фригийской родине. "Армяне -- почти фригийцы". В этом тоже суть. Но мы с Вами оба безгранично любим Русь (я вполне верю, что Вы любите ее безгранично) и, конечно, с "Карлом Марксом" не пойдем. Т. е. для нас русская история просто кончилась.

Слабая, бессильная, бессильная на какую-либо борьбу, она естественно перешла в подражательность. Подражательность, не стояние на своих ногах,-- кончилось крахом. "Помилуйте: 8 университетов: а мы учились латинскому языку по КЮНЕРУ и КРЕМЕРУ". Что же делать с этой "державой" как не послать ее к черту. Собственно русская, напр., "наука" есть тот же бессильный полицейский "на углу Преображенской улицы", который "только тем и жив, что оберет пьяного", и только тем и симпатичен, что "живет с кумой". Какое же вы тут "царство посгроите". И вот "пришли немцы": честная нация. Но с какой тощищей в себе. Что же: сменяем мы себя на них? Я долго наблюдал немца (датчанина) Ганзена. "Если Вы хорошо не кушали -- Вы не можете работать". Дальше этого, вперед этого, в сторону от этого -- не шли его мысли. Его надругательства над религией, над церковью -- были чудовищны по полному непониманию. И таких же немцев-инженеров я наблюдал в Мюнхене. "Это не только не выше русских: это неизмеримо ниже, тоскливее, подлее русских". Это хуже Савина: п. ч. Савин был все-таки "молодец".

Скверно то, что "небытие" русских совершилось во всемирной истории с каким-то ревом и зубами Дракона или Гадины. Теперешний напор Германии есть: "Гадина хочет пожрать тебя". И мы -- бессильны, мы -- "небытие, толкущееся около Карла Маркса".

Собственно, надо было сейчас -- после Петра Великого начинать "национальное русское развитие". Знаете, где свихнулась Русь: где мы "не сумели пойти за Ломоносовым", а свернули с его "самостоятельного, русского и умного пути" на дорожки певучего, сладкозвучного и гораздо более ограниченного Карамзина. "Он так хорошо писал". Карамзин был так же отвратителен для истории дальнейшего умственного развития России, как Сперанский был отвратителен для "дальнейшего построения политического русской державы".

Все мешают. Пишу за чаем утром. Ночью была полна голова мыслей. Теперь написал какую-то ерунду.

В. Розанов.

150

<28 марта 1917 г., Пг.>

Дорогой и милый о. Павел: ну, конечно, я и Таня, мы очень рады, что Вы "ничего себе" по здоровью, не хуже, чем всегда (от. Сералион по телефону): а то мы очень беспокоились, т. к. Вы ничего не пишете, и оба с Таней (Ваши "заботчики" в Петрофаде) боялись за Вас. Есть что-то, "что -- не знаю", постоянно заставляющее тревожиться о В. здоровье, a + милой Вали, столь поразительная и внезапная, еще делает "грознее психику" всех Ваших друзей.

Ну, теперь о революции. Сел было отвечать Перцову, который требует ответа, но подумал: "Уж лучше я напишу Фл-му".

Ну, переболел, перехворал; думал -- "все кончилось для нас" (впрочем ведь "мы"-то говно собачье). "Где Россия". "Ах, где христианство". Было 2 форменно апокалипсические сна (может; ниже расскажу): а теперь -- руки в карманы, хожу, посмеиваюсь, и решил: "Это -- не только хорошо, это даже отлично".

Прежде всего зрелище: все расцвело, прежде всего все расцвело. 20 дней -- ни одного угрюмого лица на улице. Ни одного печального, угрюмого, заподазривающего Вас. Мы с Вами настолько любим людей, любим народ, что, невысоко умничая, просто говорим: "Очень рады встретиться"; "слава Богу здоровы", и т. д. По моему мнению, это сегодняшнее "хорошо" необыкновенно важно: подумайте, люди действительно ведь исстрадались.

Людям скучно, людям горе, квартиры плохи, хлеба нет, "злая жена" у одного, "ребятишки болят у другого": и если вдруг смех на улицах, хороший дикий смех "брюхом", но без грубости -- то это действительно важно и хорошо. Это -- во-1 --х. Но "Розанов не такой дурак, чтобы дальше носу не видеть"; и я совершенно успокоился и за Россию и за ее будущее (считал "зачеркнутым").

Ну, конечно, марксисты и вся эта сволочь остается по-прежнему сволочью, позитивисты и Плеханов, Брешко-Брешковская и "Вера Фигнер" -- все это не нужно и не интересно. Но ведь не тот важен, кто песенку поет, а кто ее слушает. Иду улицей: 5-тилеток с красной ленточкой. Что ему до Плеханова? Что народу вообще до Плеханова? Что до марксизма даже? Народ, дети особенно -- живут восторженно, не как мы в грустном детстве нашем: и знаете, через 20 лет подымется действительно идеальное поколение людей, "не нам чета": и просто оттого, что они в 11 лет пели:

Вставай, подымайся, рабочий народ.

Песенка эта совсем иначе звучит, чем у плута Григория Петрова, когда ее поет 10-11-15 лет гимназист и рабочий. Носится что-то прекрасное вдали, носится -- "галлы лезут на Рим, и мы спасаем Рим", и вообще прекрасно юношеству жить в "эпоху борьбы с Анибалом". Так что эти старые селедки, Брешко-Брешк. и "Вера", конечно, не интересны: но юношество живет действительно великую юность.

Хотя бы и мечтательную. Но ведь Вы знаете: "мечта делает историю".

Ну, а когда это БЫЛО? Да -- никогда (за весь XIX в.). Мне вот 60 лет: и я ни одного года, ни одной недели даже не помню "в розовых мечтах". У Вас хоть Кавказ, Арарат, Эльбрус. У нас -- ничего, кроме сурового соснового бора (однако люблю), брусники и серых грибов (люблю же). Для романа сердца и ума ничего розового в России не было, и -- никогда не было.

Это же ужас.

Царь Николай II ушел с трона совершенно безболезненно. Ни -- протеста, ни -- жалобы, ни -- сопротивления. Поехал на фронт "проститься": Вы можете представить, "как бы расправился с Петербургом" Петр, Екатерина, Павел, да и всякий. Николай II простился, надел шапку и уехал, в сущности, "в кутузку". Эта несопротивляемость его изумительна. Точно "вышел из комнаты" и "перешел в другую комнату". Вы знаете, что делали "Цари". Помните Митридата VI Эвпатора, коего портрет Вы у меня рассматривали на сереб-- рянной тетрадрахме, с волосами "отлегающими", как змеи. "60 000 римлян было перерезано в 1 ночь, потайному приказу его". А, это -- Царь. Но Николай II? Знаете, тут в "смирении" есть "величие". И вообще "сила Божия в немощах наших сказывается" до того мелькает во всей революции, что я с ума схожу, думая об этом.

Сперва мне показалось это цинизмом, что он сказал: "Вот и хорошо. Я поеду в Ливадию. Там много цветов, а я гак люблю цветы". Это он сказал "от брюха". Сперва мне показалось циничным = "après nous le déluge" {"После нас хоть потоп" (фр.).}. Но я думаю, это стоит Сакья-Муни. Это -- просто мудро. Это действительно великий и прекрасный конец династии.

"Ах, я так устал. Мы все устали, Романовы. Пора и отдохнуть".

Это изумительно, и никогда не бывало. Все барахтались. И это решительно было скверно. "Нас не хотят, но мы лезем". Это решительно осквернение истории. Царь должен быть действительно любим. И пока -- любим, он -- царствует. Не любим -- и просто уходит, и должен уйти. Но "не любили его страшно": Нестеров Бог знает, что говорил. Я молчал и осуждал Нестерова. Грингмут наиболее его ненавидел (Тернавцев мне). Я с ними совершенно не согласен: Николай был безмерно несчастный человек, "совершенно не туда попавший", т. е. попавший царствовать, когда он не хотел царствовать, не мог царствовать, не умел царствовать. Это (общее впечатление личное от него) очень не глупый, наиболее за XIX век интеллигентный человек, но с абсолютным исключением в нем "командира", т. е. всегда немножко Скалозуба и немножко Аракчеева (миссия, задача, суть). Смогрите, как Николай Николаевич вдруг "стяжал любовь всей России", а между гем это просто "солдафон" и грубиян. Посадите на трон мягкого, доброго и милого человека -- и он исцарапается, измучится и его все проклянут. "Алпат Алпатыч" ("Война и мир") хороший в ржаном поле, за счетами хозяйскими: а "на троне" был бы вроде Николая II: мямлит, а не царствует. И Николай II все 20 лет "что-то мямлил", царствуя, и его все ненавидели и, наконец, стали невыразимо презирать. Он все это отлично чувствовал, видел, понимал,-- и не знал выхода отсюда. Почему он не отрекся, не отрекся же сразу после Ходынки -- я не понимаю. Или -- после Японской войны. Единственное объяснение в его странной нерешительности, инде глубокого онанизма, кк я думаю: такие люди вообще умны, талантливы, спиритуапистичны, но "уж никак не цари". Он не умел царствовать, ни говорить, а только подписывал на бумагах: "Прочел с удовольствием",-- характерная подпись онаниста, от Николая II до Марка Аврелия. "Мыслит к<а>к Амьель". "Еще нужно произносить речь к народу, кк Карл V". "И вообще иметь мудрый вид". И он испугался. И продолжал мямлить.

Сперва у меня рвало сердце бесправие революции. "Как смел Петербург решать судьбу России". "Расказнить", "расстрелять". "1 корпус сюда -- и разгромить из дальнобойных орудий". Действительно. Но "в немощах людских сила Божия сказывается". Революция вообще глубоко апокалипсична. Недели 2 я прямо видел "Апокалипсис с неба". Помните: "И небо свилось как свиток" и "звезды попадали, как груши с отряхаемого дерева". Рушилась -- империя. "Все -- пало". А "дно" (Макс. Горький) поднялось "к верху".

-- Успокойся, Васенька, Бог сказал: "Я лучше знаю, что делаю".

Особенность, что "свергли все" недалекие, точнее, слишком обыкновенные люди. Иваны Иванычи, и почти -- с Сосипатрой Сидоровной. Старый мешок -- бла-а-родный дворянин -- Родзянко, сумасшедший психопат Керенский, обыкновенный проф. Милюков и земский "зауряд-врач" Шингарев. Ваш кавказец Чхеидзе (говорят -- прекрасный лично человек), но, конечно, тоже сумасшедший эс-дек. И -- вообразите ТАЛАНТ между ними: тогда бы ничего не удалось. Поместите туда Мирабо -- и никакого "ниспровержения России" не будет. Но... солдаты испугались за свои "шеи" (быть повешенными) -- и в испуге бросились к Таврическому дворцу: "Защити!" -- "Ты -- что-то, а мы ничто и умеем говорить только "Ваше благородие". По такому же страху и бесприютности духовной Г. Дума бросилась к солдатам: "Защити хоть физической силой, защити -- пока, на минуту, чтобы нас не арестовал Градоначальник" или во всяком случае Министр внутренних дел, со страшным Курловым (шеф жандармов, пьяница и плут, циник). Эти 2 трусости, кинувшиеся друг другу в объятия с воплем: "Защити и сохрани", кк пишется на нагрудных образках, и произвели самый цимез революции, без нее ничего бы и не было. Т. е. не было бы "у Мирабо и Дантона", а вот "у Ивана Ивановича вышло".

Собственно, Временное Правительство "ничего себе": из него мерзок определенно Гучков, этот купчишка, разыгрывающий роль Военного министра, имевший нахальство повезти "Николаю II-му отречение", и собственно булавочно уколающего Николая II-го за то, что тот "не узнал великого Гучкова" после роспуска ("прощанье" на вакацию) Г. Думы; спросив его: "Вы от Московской губернии или от города Москвы". Государь, конечно, знал, что "московский купчик". Но он, не дождавшись ответа Гучкова, прошел дале к депутатам, сказать каждому 2-3 слова. Это было в 1913 или 1914 году, вся Россия говорила об этом, все "подсмеивались в руку" над Гучковым. И конечно, Государь тут был то же мелочен, как "комнатный человек" и любовник своей любовницы. Но Гучков решил отомстить, а должно быть адски наслаждался, "излагая ему события в Петербурге, и сказав, что под натиском событий Временное Правительство, чтобы не вызвать народного кровопролития, советует Императору отречься". Потом он нафискалил "другим министрам", что в телеграмме Государя к Царице стоят непонятные шифрованные знаки -- и его "пылкий Керенский" или "все вместе" решили взять под арест и караул. Тут дело решительно воняет клоном, но (но мне) это единственно гадкое место революции.

"Так все легко совершилось". Революция "сама собой сделалась", почти "без усилия кого-либо". Как же это могло совершиться? И вот у меня замелькал совершенно новый образ мыслей. По коему "Бог пожалел Россию" и спас ее "руками дураков" ("Иванов", сказки).

Собственно, все шло скверно, и целый XIX в. скверно. В 1877 мы "2 года воевали с турками", когда "Пруссия покорила почти Австрию в 2 недели", а Францию -- в 1 год. Россия заваливалась во второстепенное государство, будучи "¹/₆ суши". Отчего? "Нам до царств нет дела, а подавай идеи". И Вы кк идейный работник поймете еще лучше меня, что Россия как-то странно и таинственно стала оподляться. Тут мы с Вами "о Гоголе понимаем лучше друг друга". Нельзя быть стране благородною и сильною, если всякий гимназистишко надругается своему отечеству. А это началось с Фон-Визина, Грибоедова, "прославилось в декабристах" и "все покрыло собою" в хохоте Гоголя. "Кто же может Гоголю сопротивляться". "Не читать Гоголя так же странно, как не читать Гомера". И вот у нас вышел "Гомер наоборот". Гомер хохота и издевательства. "Ну, и прочее". 60-ые годы, Чернышевский. "Все реформы" и аблакаты. Россия -- умирала. И Вы ведь хорошо знаете, не хуже меня, что, кроме "старцев Серафима, Германа и Исидора", Россия действительно и везде умирала, задыхалась, извращалась.

"Россия превращалась в страну Мережковских и Философовых". Ну, а Розанов и Флоренский.

-- Кому они нужны?

-- Зачем ты воешь ветр ночной,

-- Кому ты что-то напеваешь.

Теперь, заглянув глубоко в свое сердце,-- Вы скажете, что жило что-то БЕЗНАДЕЖНОЕ, не НАДЕЮЩЕЕСЯ НА ЧТО-ЛИБО ЛУЧШЕЕ у нас, да и вообще, пожалуй, в Европе. Собственно, мы суть и были певцы КОНЦА, ПРОПАСТИ, СМЕРТИ: в которую все безнадежно валится.

И вдруг эта таинственная, "Богом посланная революция", с шопотом за ее спиною: "В немощах человеческих сила Божия сказывается".

Тут -- тоже впечатление улиц и "зрелище всего".

Керенский, Милюков, которые "рвали и метали" в Г. Думе, Керенский на митингах рабочих звал прямо к бунту (он очень честен, кк оказывается) -- теперь едут в Гельсингфорс, в Свеаборг и успокаивают, говорят -- тише, ради Бога тише, все спасется тишиною и порядком и благоразумием. Это Керенский-то? А ведь он сумасшедший. Да и все они. Вдруг 99% Россия, "вся Россия от Гоголя пошедшая и отрицательная", вся "злобствовавшая" перевалилась на другой бок и зовет к "умилению и порядку и закону"! Скажите, кто это мог сотворить, как Бог? Никому, царю не подсильно, и это прямо зримый Апокалипсис. Вы скажете: "Да ведь они зовут признать революцию". Если бы они "за Царя". Пустяки. Дело не в Царе, а в России". Конечно, и ведь это уж Николай II кротко признал, что "дело собственно не во мне, а чтобы в Петербурге (только!) не было кровопролития". Теперь слушайте же дальше: чудеса прямо "из решета". Конечно -- они "за революцию". И, конечно, "пока есть сил -- будут революционны". Но только -- мнимо, и в своем крошечном разумению. Тайна в том, что переменится метод отношения к своему, к "нашим делам", ко всему, что "восточнее Эйдкунена". Все это теперь им будет -- "наше милое (пусть революционное) отечество".

Но Вас истомило в душе, что это "революционное". Что все "от марксизма". Глупости. "Не тот же ли человек просыпается завтра, который лег в кровать сегодня". На самом деле -- совершенно не тот. "Πάντα ρει" {"Все течет" (греч.).}. Ну, a человек, тем более политика, еще более и культура тем паче.

"Молекулярное движение". Не одни "кости" и "ноги", но -- и кишки, нервы, "дерьмо". Все работает, живет. "Вчера марксизм: но пока он -- угнетен, то марксист защищал его. А когда даже 5-летний поет "Вставай, подымайся, рабочий народ", то и Плеханову, и "Верочке" марксизм сделается, наконец,скучен.

Даже тошнотворен.

Социализм и революция, наконец-то, сделаются скучными и неинтересными в России.

Разве это мог сделать кто-нибудь как "ТОКМО БОГ". Царю, мудрецу, "всем наукам неподсильно". Именно, именно только Бог мог сделать совершенно просто, "посадив Родзянку" и внушив ему слова Мирабо: "Мы отсюда не расходимся" (ослушание Государю).

"И бысть все кончено. Романовых -- нет". "Вся Россия в красных флагах".

Вот уж "природа не рациональна", по Страхову. Но она "бысть мудра".

Теперь -- этика.

Правда, Россия развалится. Да и не нужно. Ведь дело не в величине, а в истине. Зачем нам Россия "с Польшей, с Арменией, с Грузией, с латышами, с Финляндией",-- зачем, особенно нам, когда мы сами "князей из варяг призвали". Вспомнишь опять Николая II, цветы и Сакья-Муни. Это может быть "нужно" только милому и прелестному М. В. Нестерову, с его мечтою "славы и величия России", но ведь он чуть-чуть все-таки не образован, и в смирении сам себя "почитает неучем". Кто же "учился", как Флор, и отчасти Розанов, тому эта "проклинаемая с Востока, Запада и юга, от волоков, грузин, армян, хохлов, поляков и латышей" -- Россия решительно не нужна, решительно окаянная, решительно мы чувствуем, что "залезли взад", и как залезли -- черт его знает. Вам нужен "старец Исидор", мне -- "мой дом", и вообще всем нужен людям -- покой, мир и счастье. "Империя -- это ошибка". И это сказали еще кривичи, позвав шведов или черт знает "кого". Все равно "кого". Просто -- тут нет счастья и нет света.

Теперь посмотрите же, как "через дураков делает Бог": Керенский решил очень просто... позвать Ледницкого, адвоката из Москвы, получающего до 50 000 в год за судебное красноречие, вероятно, полуплута, но хор-р-ро-шего либерала: и поручить ему выработать автономию Польши.

Тоже -- с Финляндией.

Таким образом, "дураки" и отчасти "плуты" делают хорошее дело кривичей:

"Князя позвать из варяг".

Это =

"Нам чужого не надо".

Ну, не "святая ли Русь": впервые "святая" не фразеологически, а по-- настоящему. Ибо Вы сами "святой человек" хоть с краешку -- и воистину лучше меня сами знаете, что этого всего "воистину НЕ НАДО".

"Власть -- она окаянна".

"Она -- Диавола".

"Бысть Древний Змий и удушил людей".

И это делает просто Керенский.

"Наш Иван-дурак, коего глупее в Думе нет".

Ну, и прочее. Ой, устал.

И затем, не как уже прежде, с отравленною мыслью, что нас принимают за "правительственных чиновников", за "певцов официозной печати",-- наши прекрасные, наши вечные песни. Наши лучшие песни. Которые победят, п.ч. они просто ЛУЧШЕ. "Лучшее", все лучшее -- впервые победит в России. Когда доселе "по изложенным обстоятельствам" побеждало только худшее. "Эпоха Гоголя кончилась 26-го февраля 1917 г.", когда "4-ая рота Измайловского полка с музыкой и знаменем прошла к Таврическому дворцу". И: в России всегда есть Дурак: я до 23 марта ни разу не прошел в Г. Думу, живя от нее в 12 минутах ходьбы. "В России везде осел". Ведь я же увидал бы бесконечное. Этих притащиваемых туда, Сухомлиновых и m-me Сухомлинову (много видел и разговаривал: не молодая, некрасивая и обаятельная). Господи. Теперь уже поздно. И "на похороны жертвы" не вышел. Просто г...но. Vale. В. Розанов.

Да, еще, почти самое важное: в России, "умудренной в тупости", скорее будет б....к, чем социализм "comme à Paris et Berlin". И посему "об этом можно быть спокойным".

151

<11 апреля 1917 г.. Пг.>

Получили ли Вы, дорогой о. Павел, наши письма? Очень беспокоит Ваше молчание всех нас. Слышал о Титлинове и "радости о сем Тареева". Если помнит меня о. Федор (ему я писал) -- передали бы от меня поклон. Ему "не подобает" ни гнуться, ни сгибаться: а "стоять прямо", аки статуэтка Didon. Получили ли через Ан. Мих. статью об Египте и будете ли печатать? Она не была нигде напечатана, хотя и стоит на посланном "на завтра". Это он надписал (как всегда), не читая: а прочитав, нашел "специальным" и "не текущим" и выбросил из "набора" (накануне выхода No). Еще посылаю статью -- о том же: тут о Вашем не любимом Бэконе: хотя Вы так сильно его не любите его чрезмерно. Это был Писарев XVII в.: а тогда была такая схоластика, что "Писареву было не дурно придти". Не все же смотреть в Небеса и наводить трубу на один Сириус.

Револ., о которой я "умер было" со злости, с не юридичности ее ("какое имеют право, подлецы") и т. д., и т. д.-- решительно примиряюсь. Прямо -- великолепные горизонты в будущем. В сущности, само "Православие" ведь было полуразрушено "Самодержавием". И, в сущности, "пало Петрово Время", от которого уже Ив. Аксаков звал "домой". И верьте (о, как я верю!) через эту фери-а-туру "домой" -- окажемся. Как все крепче. Дав всем свободу, мы -- уже со всеми сгорим, и -- "почти на кулачки". Впервые русский человек стал хвастать: а до сих пор вечно щедринское: "Мы -- последние", "мы -- оплеванные". Это окаянное слово с университета в моих ушах, и только с 27-го февраля не слышал его ни разу. Прямо все удивительно. Керенский, который при мне кричал в Г. Думе: "Министров надо отдать под суд", теперь то в Гельсингфорсе, то в Кронштадте "уговаривает солдат не волноваться", а рабочих -- "доверять Временному Правительству". Да это все такие чудеса психики, о которых если бы 3 месяца мне кто-нибудь сказал, я бы замахал руками и закричал: через 100 лет, и -- никогда этого не будет. Теперь все "немного Достоевские" по патриотизму, и равно наплевать, что они в то же время суть социалисты. Суть в том, что пробудилась везде русская гордость, русское достоинство, а ум -- придет потом. Все хорошо, все слава Богу: и так хорошо Государь отказался. Так это вышло деликатно, скромно, почти смиренно: "по-русски". Он "по-русски" и правил, т. е. совсем не правил, по-русски и отрекся, почти сказав о монархизме: "суета", "не русское дело". По моему -- не русское. Помните, Саванаролла жег "vanitatem", т. е. "художников и картины" -- на костре: вот и мы: в 862 призвали "чужих править", а через 1000 лет "сами ушли из царства" -- "Ну все это к черту". "Мы -- Берендеи и царствуем под водой". Не надо этого, и в точности -- не надо. В наших прежних взглядах была одна чрезвычайная ошибка: мы измеряли "левых" умом и измеряли их недостатный ум. "Тут-то и разражалось наше справедливое негодование". Но ведь Вы знаете, что "не ум творит", да и Страхов писал: "Природа вечно спорит против рационализма". Тут не одни мы, а и Достоевский ошибался: хотя я помню у него ("Бесы") акушерку Виргинскую: нигилистка из нигилисток, "Бога отрицает", "все -- по Бюхнеру". Но какая она вся добрая, ясная; кроткая -- но добрая (она у m-me Шатовой "принимает ребенка", и все ей доказывает, что "ребенок, что муха", только "будущий человек" и "почти ничто"). Но -- добрая, прекрасная, благородная. Я помню, 20 лет назад -- поражен был ею, и дивился, "как это вышло у Достоевского". Это -- промежуточный, совершенно мимолетный тип у него (только "принимает"). Остальное обширное поле романа занято проходимцами-terrorist`ами. Ну, вот: в жизни и политике и в Г. Думе мы и видели "говорунов" Родичевых, Керенских, и проч. Вдруг -- Керенский "получил право действовать", впервые с основании планеты. "Министр". Даже "спас правительство, войдя со своею частью в подлый состав его". Возрадовался, как "Комиссаров Костромской" спас Александра II. И -- со счастья "спасителя отечества" начал прямо валом валить добрые, хорошие, ясные дела и речи, как акушерка Виргинская около умирающей Шатовой. Вот тут мы и ошиблись, мы "avec l'озлобленный ум" (об Ирине в "Накануне"). Вот. Я б. в отчаянии: но, "лежа лицом к земле",-- по хитрости и смирению начал смотреть в щёлку "гроба"! -- и ЕЙ-ЕЙ ЯСНЕЕ ВАС (Вы, Нестеров, Перцов) вижу дело. Через 10-12 лет "из всех щелей полезут Булгаковы и Бердяевы, бывшие марксисты. Не век же ведь им издыхать на "Капитале" этого провокатора (Маркс).

Ну, да вот увидите -- через год Вы тоже почувствуете. Вам и Нестерову l'esprit orgueil {Гордость (фр.).} не дозволяет.

Посылаю статью нигде не напечатанную.

Любящ. В. Розанов.

До чего на Вас зол Бердяев: прямо умоисступление. Отчего? "Что-то специальное" в ненависти. "И что ему Гекуба?".

Вот что: помните Вы мне говорили о "дружбе", ради коей "ищете примечаний для Булгакова": вот сделайте и мне это: я нашел под страницами 7-й и 8-й отрывок или вариант из статьи, посланной Анне Михайловне: сверьте с оригиналом этот отрывок, и -- возьмите для печати лучшее. Нужно всегда брать melius {Лучше (лат.).}.

Что Андреев? Что здоровье Кожевникова? Вот человек, коего мнение безумно бы хотелось и важно знать о событии. Ведь он чуть не каракозовец.

В. Розанов.

Мама и Таня Вам кланяются.

152

<ок. 20 мая 1917 г., Пг>

Читаю с наслаждением "Гёте". Скажите (непременно) спасибо от меня свящ. Соловьёву. Почему так тупы немцы, даже и Гёте, к хр-ву? Лютер их испортил, явно. Как хорош Пушкин против Гёте. Умнее. Есть что-то глупое, и у Гёте, в отнош. к христианству.

Поразительно, да у жидов чувствительности больше, чем во всех "приапах": там прямо запах половой в Песни песней. Отчет же они так религиозны, суть в том, мне каж., что пиво -- не вино, пиво засоряет душу, а не делает в ней пьяного восторга.

Я давно решил, что + чувствительности ничего не дает, но + + дает начало религии. Египтяне несравненно были чувственнее греков, не говоря о немцах, из них вышла религия торжественная и глубокая. Кстати, этой весной я видел то, что всегда называл miracula sexus {Чудо пола (лат.).}: шел по Шпалерной, недалеко отошел: и подняв голову, увидел посередине дороги "начало у собак". Задержался в шаге: и когда б. в уровень, увидел что сука гордо стоит, подняв шею и голову, кк. царица: он же делает усилия и почти начал. "Все шло кк. следует". Пока сзади их показался и послышался воз: тогда "он" спустился. Вся в страсти сука (чего я никогда в жизни у животных не видал),-- когда он стоял, как угорелый ("прервано") -- подвела голову ему под брюхо и стала облиз.... весь еще обнаженный, большой х... Он стоял ошалелый. Не шевелясь. Она долго это делала. Потом, вбежав в снег (сугроб), легла в него как в пух и стала (1-й раз видел) есть снег. Большого роста оба. Эта их красота и величие поразили меня. И я думаю: до чего несчастны и гнусны все "козлоногие сатиры" (и нимфы) у греков перед этим простым и ясным зрелищем природы, которое было до такой степени страстнее и до такой степени достойнее Гёте, нимф и сатиров.

Посему все ницшеанское мне кажется гнусным по холоду.

Вот что, мой милый: 1) я на вас в обиде за неписание писем. Ну -- не ответьте на 3 пис.; но чтобы на 5 пис. не ответить -- это уже слишком. Я понимаю великое "некогда": но когда вечно "некогда" -- это уже обидно.

2) Мне очень трудно с Египтом: и попросите милого Фед. Конст., что ему ничего не стоит, подписаться. От Вас я абсолютно этого не хочу. Но друзьям своим в Питере я тоже не раздаю. Слишком дорого. Типографии совсем остановились, рабочие не берут даже 1 р. 40 к. за час набора (!!!) (у моего нового типографа, прелестного татарина, женатого на православной Ипатьевне, крестьянке из Ярославской губ.-- и удивительны оба -- miracula sexus {Необычный пол (лат.).} -- он у сестры жены крестил всех детей, а попы петроградск. принимали его в крестные отцы (!!???) -- прямо miracula).

Ну, addio, caro mio {Прощай, дорогой мой (ит.).}. Таня и Мама здоровы. Революция опять мне мерзит: не спал ночь и возненавидел русских крестьян: из какой-то деревни эти живодеры прислали в Петроград коллективное требование, чтобы Николая II посадили в Петропавловскую крепость. Когда я узнал этот ужас, я возненавидел весь русский народ, "и с дедушками, и с деточками". Откуда это, Господи -- откуда: откуда живодерня в душе? Что им? Что он им худого сделал. И Новосёлов с его пошлой Raspuniad'ой мне стал так глуп и жалок. Ведь Новосёлов есть один из инициаторов революции.

Отчего все так пошло и глупо в России.

Булгак, написал колоссальный труд. Машкин -- удивителен. У Вас книжка-- очень хороша. "Сразу проглотил".-- Вы вообще холодный человек (тайна "s"): посему когда у Вас мерцает привязанность, любовь или воспоминание теплое о человеке, то тогда только бывает "Флоренский с двумя ++". Ума у Вас достаточно. И вдруг -- сокрытый ум.

Ф.К. Андр., кк. я стал проницать, тоже холодный, и у него тоже ¹/₄, 0,1 "s". А такой интересный и прелестный. Мы с ним раз долго беседовали, я -- с поучительностью (т. е. учился). Он мне рассказал и тайну влечения матушки Новосёлова к сыну. Я просто со страху трясся. Вот еще дело, и срочное. Кажется, я Вам отослал статью о Бэконе, Ермане и Египте,-- не вернете ли ее мне. Тут я встретился с 1 господином, кот. может быть мне выгоден и который попросил у меня "что-нибудь о Египте", и сам им интересуется Лернер. В. Розанов.

Читаю о "Кор. Нев.". Я Вам не писал о моей Верочке: знаете ли, что моя Верочка есть разрешение узла о монашестве. 1) Она пошла sua sponte {По собственной воле (лат.).}: никто не напоминал, никто не упоминал. "Не было в дому никакой мысли ни у кого". Вдруг отпросилась,-- и непременно одна,-- сходить в монастырь, верст за 16. "Вооружилась ножом для защиты невинности". Взяла краюху хлеба, рубль денег -- и пошла. Дня на 3. Как передала потом бонне, за всенощной написав "О здравии мамы болящей",-- подала вынуть частицу. Монах повертел в руках бумажку и сказал: "Вы лучше подайте завтра за обедней". Т. е. неопытность в церковной жизни -- "будто 1-й раз видит". Выспросила все об условиях монашеской жизни. Любви и "несчастия в ней" (Лиза Калитина) -- не было. До этого -- года 4 дружбы с Тартаковер, Марусей, еврейкой. Потом из Петрограда -- металась, там и здесь спрашивая,-- как и где поступить в монастырь. И теперь, потеряв здоровье (холодные вечера, начало туберкулеза),-- до того любит монастырь, "и весь дух", что только и бредит мыслью вернуться туда и "получить скуфейку". И с этим -- детское, милое, всегда улыбающееся счастьем лицо. Очень умна и рассудительна. Очень начитана, оч. любит Игнат. Брянчанинова "и все тамошние книги". Для меня Верочка есть пример и образ того, "как вообще люди натурально идут в монастырь". В нашей семье есть неоспоримо 0,1, 0,001 от Варв. Дим., которая с детьми "как-то не умела", ни -- поговорить с ними, ни -- понежить их, и, в сущности, и тайне организации -- вся есть Venus von Milo (знаете, этот мужественно-красивый образ ее).

Ой, устал. Не могу.

153

<29 июля 1917 г., Пг.>

Целую ночь читал "См. идеал.": "Εν και πολλα" {Много прекрасного (греч.).} etc.-- старые любимые темы (Брянск). Многое не понял ("премудрость", трудны термины). Но основной пафос -- схватил. Нельзя "уплощать" вещи, нет -- "Единого", это "эгоизм бытий". Это то, что когда-то я определил в "Понимании": каждое "Эн" окружено мириадами потенций, теней -- но и не только теней, а полу-зародышей, [] -- зародышей, 10 000 -- долей зародышей бытий. Вообще -- потенциальность -- гениальный принцип: доработав "Поним.", у меня родилась тема -- пафостность: "Идея потенциальности" и, кажется,-- "мир, рассматриваемый сквозь (через. Пара, ста их". И имей бы "О поним." хоть 0,0001 "успеха" -- выполнил бы его.

В сущности же и больше знаете что: когда я засел теперь опять за Египет. Это возвращает все опять к "потенциям", "голодам", "алканиям", росту, "и почему деточка растет", и т.д., вообще все много за 30 лет о-зрелось, у-яснилось, что и "платоновский метод" и "весь П. А. Флор." и мое милое "О поним." (как я его любил, когда писал, и долго после, кк. безумно любил: это самая моя любимая книга, до сих пор любимая, хотя Шперк ее считал почти глупой: ("тупая география ума и наук, ни к чему не нужная") (да это и так -- отчасти, по форме), но знаете ли вы и приходило ли на ум мне самому, что, в сущности, и я, и все мы, и Платон построены по "злакам". Помните, дурак Сахаров написал об Элевз. таинств., что там "ничего не было", п.ч. дурак этот (жрец, демиург таинств), "отпуская народ из таинств" -- ничего более не делал, как показывал им древесную ветку и что-то вроде "махал ею". Я потрясся: "древесную ветку показал" (и потряс, помахал) -- именно и значило: "не отупи, не уплощи мир"; "эй -- не Бэкон, даже -- не Кант, а -- Шеллинг". "Эй -- не французская ревоюция,-- а наш Царь, который зовется "Батюшкой", ну и проч. сказки и мифы. Теперь слушайте: Вы клюнули в "Поним." и, след., знаете то, что я "все толкусь в одну дверь, один факт, одно представление: "КАК из зерна вырастает дерево", и, в сущности, начал и всю книгу написал по плану, мысли и пафосу: "ведь растет же ДЕРЕВО из зернышка". И -- больше ничего. Теперь слушайте же громовое: да и есть един способ суждения, един -- факт, Едино -- все: да "мистерии", "Египет" -- "Платон", "Вы", "я", "все мы". В сущности, есть мистериальный -- египетский -- элевзинский -- ветвящийся (эпоит) -- зернистый (я) способ взгляда на вещи, и тут -- все. В основе же тут Живой Бог или механический постулат. Так. образ., книга "О поним." написана, в сущности, с точки зрения Элевз. "таинств" (зерно, потенции). Теперь слушайте субъект: я писал "О понимании" -- с невыразимым счастьем. Просто "что-то делается в душе", как думаю о "зернах" и дереве, и кк. все растет. Теперь: когда около 1895-6 г. я стал переходить к идее святости семени (ваш неприятный термин "сперма"), то у меня несколько месяцев стояла тоска кк. смута мысли и души о таком "грехе": но -- не очень долго: меня что-то стало неодолимо вздымать, как ветер под крылья, и я второй раз пережил опять бурю восторгов. Сперва, кажется, "ужас", п. ч. "так неприлично", "неприличные объяснения мира", "неприличен становится Бог". Помните Авраам: "И нашел ужас велий на него во сне" (перед обрезанием сон). Но теперь бесспорно для меня, что весь юдаизм, в сущности, и построен или состоит в "принятии страшной тайны", т. е. опять же Элевзинской тайны, что: да, семя свято, ну -- и отсюда "лествица Иакова". Что так вначале пугает, что так в начале страшно, "о, зачем? зачем?" -- то очень быстро переливается во все-объясняющий и главное какой-то радующий свет, какой-то добренький мягкий, мерцающий, голубой. Ну, прощайте.

Революция чем более поганится, тем лучше. Но вот что страшно или плачевно (а, м.б.,-- радостно?), что русские -- абсолютно аполитический народ, что, "варяги до конца нами будут править", что мы такие, в сущности, анархисты, прощалыги, сутенеры, лентяи и дураки, что совершенно дики и стали строить царство, что никакого нам царства не нужно, не бывать у нас, что даже "царевич в руках русских" есть "для всего мира мужик", а что просто мы -- голытьба, рвань, уроды, нигилисты, попрошайки, нищие, но -- "таковых и есть Царство Небесное". Т. е. что вообще "истории не надо", а было бы "кое-что", какая-то "Божья малина". "Калики-перехожие". А что мир строить -- германцу и жиду, а нам около них попрошайничать и плутовать. Вообще русские -- народонаселение, а -- не государство. Вечная этнография, "с очень милым бытом". И это -- хорошо. В сущности, мы ужасно похожи на жидов, и это наша честь. С жидами спорить нам совершенно не пристало. Безумная ошибка. Они будут богатые и скучающие, мы около них -- радующиеся, нищиеся; они нас будут очень любить, очень ценить. Вы знаете ли, что у евреев есть безумная привязанность к русским, и -- бескорыстная. Еврей русского ставит в 1 000 000 раз ценнее всякого немца, и он -- ценнее и есть, "с душою", "лучше", поэтичнее, но -- сволочь "в строительном отношении". Русские -- Лазарь, вечный; еврей -- богач на лоне Авраамовом. И -- связь неодолимая, связь вечная. Богач на лоне Авраамовом вечно и с завистью глядит на Лазаря, который копошится во вшах: и будет превосходно обирать эти вши, и превосходно будет помогать русским хоть сколько-нибудь не подохнуть. У русских была просто ошибка строить царство. Какое же "царство", если русский не умеет "избы построить порядочно" и "прожить толком с семьею". Много ли Вы видали "семей русских". "Домов русских". Ничего подобного. Русский -- прощалыга, мошенник и музыкант. Таким и ударимся в это, расположимся по этому плану. Революция, конечно, пройдет, конечно, восстановится царство, да что в том толку: оно будет такое же паршивое и глупое, как и предыдущее.

Я месяца 1 ¹/₂ назад послал "заказным" Царю в Царское о "Подразумеваемом смысле монархии" и написал очень длинное, страстно-любящее письмо, с нежными упреками за "глупости управления" и почти в том смысле, зачем он не занимался нумизматикой с Марковым (А. К., Эрмитаж), плюнув политику к черту. По-моему, политика -- пошлость и мерзость. "Царь" хорош, когда он "мерзавец" (Вильгельм да и Петр). Когда он "дуролом" (Николай 1). Порядочные, добрые, нежные цари -- "не годятся". Царь должен быть "фрунтовик". "Николай Николаевич Старший". Как только проявилось "лицо" в царе -- он "не годится". И тайная неудача Никол. II-го заключается в том, что в нем начало проклевываться "лицо" на престоле, что он был "декадент"-- царь, по всему вероятию, онанист (не порицание), интеллигент и вообще вроде критских декадентов, каких Вы нарисовали в "Эгейских культурах". Русские продляли, прокутили царство: и тут даже нигилизм ей-ей как-то провиденциально нужен и исторически необходим.

Ну, а раз "царство -- гадость" и "не нужно", то на кой черт спорить с "парламентом"? Гнусно. Я писал и Царю о том, что ему нужно было дать этой мерзости парламенту спокойно ругать этих мерзавцев -- министров, вполне того заслуживавших, и самому заниматься коллекционированием. Раз навсегда политика есть действительно хлам, "Левиафан" и разбой. И "устраиваться в политике" и надо предоставить Милюковым, Винаверам и Штюр-- мерам". Вашего огорода ягода?

В. Розанов

154

<22 августа 1917 г., Москва.>

Дор. Пав. Ал.!

Я оставил у Вас на столе Пинкертона и вообще "свое чтение". В ужасе, что оно может попасться Вашим на глаза. Порвите, если еще не поздно.

В. Р.

Господи, вечно я глуп.

155

<4 марта 1918. Сергиев Посад>

<Рукой Флоренского: получ. 1918. III. 4. "Прощёное Воскресенье">.

Дорогой отец Павел!

Не зашли ли бы Вы к нам. Очень надо видеть. Ушла вчера часов в 11 дня наша Таня, ушла с негодованием и презрением в душе, из нашего дома, сказав, что "пойдет искать где-нибудь места, работы". Мы в муке и само-- презрении. Может, Вы что-нибудь знаете, она что-нибудь Вам говорила, советовалась. В. Розанов.

Заявление*

* Написано рукою Нади Розановой.

Приложено "Пояснение к Заявлению В. В. Розанова", написанное о. Павлом Флоренским 11 марта 1919 г. ст. ст.-- Ред.

Я, нижеподписавшийся Василий Васильевич Розанов, лежу безнадежно больным, разбитый параличом. Жена моя также разбита параличом. Имею двух дочерей, старшая на службе, младшая дома по хозяйству. Доктор сказал, что единственное лечение мое -- питание. Я же не имею в доме ни фунта муки, ни фунта крупы, ни фунта картофеля, ни одного овоща, ни капусты, ни фунта чая, ни фунта кофе.

Покорнейше прошу выделить мне по возможности 20 фунтов муки, 5 ф. патоки, 1 ф. кофе, 4 ф. крупы, картофеля.

Положение мое совершенно безвыходное.

Выдать прошу в комитет III-го района.

Пребываю в

Красюковке. Полевая ул., д. Беляева.

В. Розанов.

Пояснение к Заявлению В. В. Розанова

Этот документ подарен мне сегодня, 1919, III. 11 с т. ст., Г. И. Качмаром, а последний взял его, как ненужный, из архива продовольственного отдела, при переносе его в новое помещение. Нижеследующее пояснение пишу под диктовку Георгия Ивановича Качмара:

Это заявление Василий Васильевич Розанов подавал, уже будучи больным своею предсмертною болезнью и лежа в постели, в средине января 1919 года по старому стилю, недели за две до смерти, в продовольственный отдел Сергиевоиосадского Совета рабочих депутатов. Писала дочь В. В. Розанова Надя, подписал ее он сам. Принесла его в Отдел Надя Розанова студенту Академии, ученику моему, Георгию Ивановичу Качмару, для передачи Василию Михайловичу Жмакову; в это время Г. И. Качмар был счетоводом продовольственного отдела, а В. М. Жмаков -- распределителем продуктов первой необходимости. После того как поставлено было комиссаром продовольствия Львом Еремеечем Виленским (его зовут все в комиссариате "Лёвочка", этого с здоровенными яиц, из посадских рабочих кирпичного завода) -- "20 фун мука была выдана на руки представителю третьего посадского района Ивану Ивановичу Введенскому, для передачи бесплатно В. В. Розанову, причем И. И. Введенский сам вызвался на эту услугу В. В. Розанову. Но ему он представил дело в таком виде, что эту муку он выпросил сам, пользуясь стеснительным положением больного В. В. Розанова, он уговорил последнего отдать ему за маленькую ничтожную плату в р. богатый буфет, за которым давно охотился. Кроме того он выпросил от В. В. Розанова 1 фунт кофе, спрятал его в свой буфет и когда пришла к нему дочь Розанова, то распахнул буфет и: "Я для Василия Васильевича все отдам, все сделаю,-- вот берите мой последний фунт кофе". За эту услугу он потребовал продать ему семейный стол, принадлежавший бабушке Розанова -- Рудневой; Василий Васильевич согласился, будучи в полной уверенности, что он облагодетельствован И. И. Введенским, но семья воспрети вилась. И. И. Введенский: "На что Вам такой стол?" -- однако семья не согласилась расстаться с памятью бабушки. И. И. Введенский рассердился.

1919. III. 11. Сергиев Посад.

Священник П. Флоренский.

Письма В. В. Розанова к П. А. Флоренскому за 1903-1917 гг. хранятся в Фонде священника П. А. Флоренского, публикуются по рукописи, впервые подготовленной к печати В. Г. Сукачем. Многие письма Розанова посвящены проблемам гомосексуализма ("s"), о чем он хотел написать с Флоренским книгу (см. письмо No 63).

Даты в письмах Розанова, как правило, не обозначены. Они восстановлены по почтовым штемпелям на конвертах и пометкам Флоренского о дате получения письма.

В ходе подготовки к печати писем Розанова к Флоренскому были утрачены оригиналы следующих писем:

1912 г. 8 июля,

1913 г. 13 августа (вторя половина письма), 7 октября, 25 октября, 1 ноября, 25 ноября, 26 ноября, 7 декабря.

1916 г. 21 января (конец письма).

Печатаются по сохранившимся копиям расшифровки этих писем (с некоторыми непрочитанными словами).

Как известно, рукописи не горят. Нельзя исключить, что оригиналы этих писем могут появиться у коллекционеров в нашей стране или за рубежом.

Удивительны стихи Тютчева.-- В первом письме Флоренского к Розанову от 9 сентября 1903 г. приведены строки из стихотворений Ф. И. Тютчева "День и ночь", "Видение".

...вдовы Наинской -- Лк. 7, 11-12.

Подобосущный -- термин, в ходе тринитарных споров IV в. о соотношении Бога-Сына и Бога-Отца признанный арианской ересью. Догматически принят термин ὁμοουσιος (Единосущный), вошедший в Никейский Символ веры (325 г.). О термине см. "Столп и утверждение истины" о. Флоренского.

...по ней "сохнет" один молодец -- имеется в виду А. В. Карташёв.

"О Кормчей" -- Громогласов И. М. Определения брака в Кормчей и значениях их при исследовании вопроса о форме христианского бракозаключения. Сергиев Посад, 1908.

Aglaophon (Аглафон) -- древнегреческий живописец из Фасоса (V в. до н. э.). Вероятно, имеется в виду Ашаофам, учивший Пифагора тайным знаниям.

...в "Основах идеализма" -- вероятно, Флоренский делился с Розановым своим замыслом книги "Смысл идеализма" (Сергиев Посад, 1915).

...сгорели 2 города -- Содом и Гоморра.

Вы старый сотрудник "Весов" -- Флоренский напечатал свою статью "Об одной предпосылке мировоззрения" в "Весах" (1904. No 9. С. 24-35).

...слушаю возражения на свой доклад Вяч. Иванова -- 4 мая 1909 г. на заседании секции по изучению вопросов истории, философии и мистики христианства в Религиозно-философском обществе был прочитан доклад Розанова "О радости прощения" (Весы. 1909. No 12. С. 175-184), полемически направленный против Д. С. Мережковского. Вяч. Иванов выступил на тему "Евангельский смысл слова "земля"".

...по Карамзину -- имеется в виду статья H. М. Карамзина "О счастливейшем времени жизни" (Вестник Европы. 1803. No 13). Розанову принадлежит статья ""Кто истинно счастливый человек" (Из тем Карамзина)" (Московские Ведомости. 1916. 2 и 6 июля).

...послал книгу Вашей сестре -- речь идет о только что вышедшей книге Розанова "Итальянские впечатления".

...где Вы пишете об Ерме -- Флоренский писал: "Ерм -- римский харизматик и аскет I-го и начала II-го века. "Пастырь его написан весь в аскетически-эсхатологических тонах" (Флоренский П. А. Столп и утверждение Истины. М., 1990. С. 305).

...Ваши брат и сестра -- Андрей (1899-1961) и Ольга (1890-1914) Флоренские.

Не измерят, не оценят...-- измененный текст стихотворения Ф. И. Тютчева "Эти бедные селенья..." (1855).

Я б. 3 дня в Тифлисе -- В июне 1898 г. Розанов был в Тифлисе.

"огурец с гору" (Хемницер) -- на самом деле это образ из басни И. А. Крылова "Лжец" (1812).

Было в 1905 году...-- Розанов был в Кисловодске в 1907 г.

"Первоначальное христианство" -- статья С. Н. Булгакова "Первохристианство и новейший социализм (Религиозно-историческая параллель)" // Вопросы Философии и Психологии. 1909. No 98. С. 215-268.

Бранд или Эрик -- герои пьес Г. Ибсена "Бранд" (1866) и "Союз молодежи" (1869, поставлена в Петербурге в 1907 г.).

Ваша лекция -- "Космополитические антиномии И. Канта" в "Богословском Вестнике". 1909. Апрель. Пробная лекция на общем собрании совета Московской духовной академии 17 сентября 1908 г.

...с переездом на новую квартиру -- В июле 1909 г. семья Розанова переехала на Звенигородкую ул., д. 18, кв. 23.

"Истор. религий" Ельчанинова -- имеется в виду сборник "История религий" (М., 1909), где главы I-IV и VII написаны А. В. Ельчаниновым.

Корделия -- младшая дочь короля Лира в драме У. Шекспира "Король Лир" (1605).

"Песнь песней" -- речь идет о книге "Песнь Песней Соломона". Пер. А. Эфроса. Предисл. В. Розанова. СПб., 1909.

Плоды невольных искушений...-- измененный текст посвящения к "Евгению Онегину" (1827) А. С. Пушкина.

"Лекция Lectio" -- статья Флоренского с подзаголовком: "Вместо предисловия к издаваемому курсу лекций" появилась в "Богословском Вестнике" (1910. Апрель).

...писания Карпова -- Платон. Сочинения. Пер. В. Н. Карпова. СПб., 1863-1879. Ч. 1-6.

...мужа Вашей сестры убил ученик гимназии -- 2 октября 1910 г. в Тифлисе мужа Ольги Флоренской Сергея Семеновича Троицкого зарезал психически ненормальный ученик 5 класса Шалватавдгеридзе.

Не пылит дорога...-- М. Ю. Лермонтов. Из Гёте (1840).

Апостат -- вероотступник.

"Рустам и Зораб" -- персидская повесть из эпической поэмы Фирдуоси "Шахнаме" (1010), переведенная в 1846-1847 гг. В. А. Жуковским с немецкого перевода Ф. Рюккерта.

"Красненькая" -- 10 рублей.

Еду в Наугейм -- в июне 1910 г. Розанов с женой ездил в Германию (Берлин, Наумбург, Мюнхен, Франкфурт-на-Майне).

"Не хорошо быть человеку одному" -- Быт. 2, 18.

...один любитель-собиратель ...адвокат с "местной страстью" -- Иван Александрович Рязановский (1869-1927), принимавший активное участие в организации Романовского музея и первый его директор в 1913-1914 гг.

"Критяне лгут" -- апория Зенона Элейского: "Критянин сказал: "Все критяне лгут". Значит, он солгал, и потому правда, что критяне лгут, а если так, то... и т. д.".

"Ицкагу" (Ицхак) -- Исаак.

О "частушках" -- Собрание частушек Костромской губернии Нерехтского уезда. Предисл. П. А. Флоренского. Кострома, 1909.

И всем мирам она грозит -- Г. Р. Державин. На смерть князя Мещерского (1779). ...Струве и еще один соц.-дем. обрушились -- речь идет о статьях П. Б. Струве "Большой писатель с органическим пороком" (Русская Мысль. 1910. No 11. Отд. II. С. 138-146) и А. В. Пешехонова "Бесстыжее светило, или Изобличенный двурушник" (Русские Ведомости. 1910. 20 декабря).

"разбить яйца и сделать яичницу" -- запись вошла во второй короб "Опавших листьев" ("Нужно нарушить политику...").

"Предисловие" и "Голгофу и Крест" -- части книги Розанова "Темный Лик" (СПб., 1911).

Вы хорошо пишете... о ревности и особенно о Спинозе -- письмо XII "Ревность" в книге Флоренского "Столп и утверждение Истины" и письмо IV. "Свет истины" (там же).

Я вас любил...-- одноименное стихотворение А. С. Пушкина (1829).

Умоляю прислать наставление...-- 2 ноября 1911 г. А. М. Бутягина писала Флоренскому с просьбой приехать, чтобы вытащить Розанова из смертельной тоски.

Умерла наша бабушка... 29 ноября -- по другим сведениям Александра Андриановна Руднева (урожд. Жданова, 1826-1911) умерла 27 ноября.

Отвращение к жизни -- выражение приписывается римскому историку Тациту.

Всегда пишу Штатная -- с 1 апреля 1912 г. по 14 октября 1915 г. Розанов писал на письмах Флоренскому адрес: Троице-Сергиев Посад Московской губ., Штатная Сергиевская ул., дом Озерова.

Читая корректуру ее (1894 г.)...-- В 1912 г. вышла книга Розанова "О подразумеваемом смысле нашей монархии", написанная весной 1895 г. и снятая тогда из июльской книжки "Русского Вестника" за 1895 г.

...все сдано в типографию -- речь идет о втором издании книги Розанова "Люди лунного света" (СПб., 1913) с "Поправками и дополнениями Анонима" (т. е. Флоренского).

...за "Анонима" спасибо -- публикуя статьи Флоренского, Розанов подписывал их псевдонимом "Аноним".

Ольвия -- город-государство, основанное в начале VI в. до н. э.

Не поместите ли Вы под заглавием "Из впечатлений мирянина" -- речь идет о статьях Розанова ""Торжество Православия" в служении Антиохийского Патриарха" и "Не нужно давать амнистию эмигрантам", напечатанных в мартовском номере "Богословского Вестника" 1913 г. под общим заголовком "Впечатления мирянина".

"Древо жизни и идея скопчества" -- книга Розанова не вышла. В архиве Розанова сохранились материалы этой книги (РГАЛИ. Ф. 419. Оп. 1. Ед. хр. 49 и 49а), статьи из которой Розанов печатал в других изданиях.

...как эта девочка -- Письмо напечатано на обороте открытки с изображением девочки и якоря.

Об Ω (греч. буква "омега") -- псевдоним Флоренского.

Владимир Карлович -- Саблер, обер-прокурор Синода в 1911-1915 гг.

Рцы помер -- друг Розанова И. Ф. Романов (псевдоним Рцы) умер 16 мая 1913 г.

Статью Философ.-- 16 мая 1913 г. Д. В. Философов в газете "Речь" назвал Розанова за статью "Не нужно давать амнистию эмигрантам" "осатаневшим публицистом".

...прочитав об "отлучении" Св. Синода Булатовича, Иллариона -- Вас и Цв. и Новое.-- 1 мая 1913 г. появился указ Синода об осуждении имяславия, направления в русском православном богословии, созданного в 1912 г. в русском Пантелеймоновском монастыре на Афоне иеросхимонахом Анатолием Булатовичем. В поддержку имяславцев выступали Флоренский, М. А. Новосёлов, В. А. Кожевников, С. Н. Булгаков и др. Эта "Афонская смута" основывалась на книге схимонаха Иллариона "На горах Кавказа. Беседа двух старцев подвижников о внутреннем единении с Господом через молитву Иисус Христову" (1907, 3-е изд. 1912).

"аки трава, брошенная в пещь" -- Мф. 6, 30.

...прекраснейшая статья Энгельгардта "Анархия духовная" -- не установлена.

Мережковский написал обо мне...-- статья Д. С. Мережковского "В. В. Розанов" в газете "Русское Слово" 1 июня 1913 г.

"Утренняя Звезда" -- еженедельник "религиозного пробуждения русского народа", выходивший в Петербурге в 1909-1917 гг.

"Вечная память" -- статья Розанова была опубликована в "Русском Обозрении" (1896. No 9-10); вошла в книгу "Литературные изгнанники" (1913).

...у Куно Фишера есть книжка -- "Реальная философия и ее век. Франциск Бэкон Веруламский". СПб., 1870.

Не надо ли вм. "Дамские моды" -- "женские наряды" -- Розанов здесь и далее делает замечания по оттиску статьи Флоренского "Напластования Эгейской культуры" (Богословский Вестник. 1913. Т. 2. Июнь).

Жаль, что не знаком ты с нашим петухом -- И. А. Крылов. Осел и Соловей (181 1).

Nautilus -- ср. запись 19 апреля 1915 г. в "Мимолетном" Розанова о чтении им в гимназические годы романа Жюля Верна "25 000 верст под водой" с его капиталом Немо и кораблем "Наутилус".

"Ангел Иеговы у евреев" -- статья Розанова была опубликована отдельным изданием в феврале 1914 г. под названием: "Ангел Иеговы" у евреев (Истоки Израиля)". См.: Розанов В. В. Собр. соч. Возрождающийся Египет. М., 2002. С. 465-474.

"Земщина" -- газета издавалась в Петербурге в 1909-1917 гг. В ходе дебатов в печати по делу Бейлиса Розанов напечатал в ней две статьи: "Андрюша Ющинский" (1913. 5 окт.) и "Наша "кошерная печать"" (1913. 22 окт.).

Отрок нежный, отрок милый...-- А. С. Пушкин. Подражание арабскому ("Отрок милый, отрок нежный...") (1835).

"милый Иван Павлыч", который вечно "спит" -- ср. запись в первом коробе "Опавших листьев" Розанова: "Много есть прекрасного в России... как спит Иван Павлыч". Иван Павлович Щербов -- участник Религиозно-философских собраний 1901-1903 гг., преподавал нравственное богословие в С.-- Петербургской духовной академии.

"Подпольная Россия" -- очерк русского народнического движения, напечатанный на итальянском языке в 1882 г. С. М. Кравчинским под псевдонимом "Степняк" (на русском языке в Лондоне в 1893 г.).

...у Платона "идея волоса" -- диалог "Парменид" у Платона {Платон. Собр. соч.: В 4 т. М., 1993. Т. 2. С. 350).

"В соседстве Содома" -- брошюра Розанова вышла в свет в феврале 1914 г. под названием "В соседстве Содома (Истоки Израиля)". См.: Розанов В. В. Собр. соч. Возрождающийся Египет. М., 2002. С. 457-464.

"Евреи и трефные европейские царства" -- статья вошла в книгу Розанова "Европа и евреи". В архиве Флоренского хранятся гранки этой статьи.

101

...книги о хлыстах и скопцах -- книга Розанова "Апокалипсическая секта (Хлысты и скопцы)", вышедшая в Петербурге в феврале 1914 г.

107

Посылаю Вам... 100 р.-- Письмо на отрезанном купоне почтового перевода.

109

"Православие, самодержавие и народность" -- формула, провозглашенная в 1832 г. С. С. Уваровым, назначенным в следующем году министром народного просвещения.

Мое все идет очень плохо -- после выступлений в печати в связи с процессом Бейлиса гонорары Розанова стали снижаться.

117

...январь, реценз. Андреева -- в январе 1915 г. в "Богословском Вестнике" напечатана рецензия Ф. К. Андреева "О сочинении студента Виноградова Николая "Позитивные и мистические представления о прогрессе в русской литературе XIX столетия"".

"Творч. мысль" -- издательство, в котором вышла книга Рафаила Михайловича Соловьёва "Философия смерти". М.: "Творческая мысль", 1906.

"П. Ф." -- псевдоним Флоренского в его рецензии на книгу H. М. Соловьёва ""Научный" атеизм" (Богословский Вестник. 1915. No 6).

120

...курсистка в Москве -- Вера Мордвинова.

...учительница музыки -- Вера Ивановна Рашевская, учительница музыки в гимназии М. Н. Стоюниной, в которой учились дочери Розанова.

У курсих...-- о своей подруге Калиночке Мордвинова писала в письмах к Розанову.

121

...и еще журнал -- "Вешние Воды" (Петроград, 1914-1918).

"Записки Саввы" (Тверского), в "Б. В." -- Петропавловский И. Д. Вынужденное самооправдание (Заметки к письму высокопреосвящ. Саввы в его "Автобиографических записках") // Богословский Вестник. 1904. Май. Паг. 2. С. 124-140.

...около Медведя (поп) -- петербургский священник Ярослав Иванович Медведь, участник Религиозно-философского общества; был тесно связан с Г. Распутиным. Осенью 1907 г. А. М. Бутягина ушла из дома под "скверным влиянием" Медведя.

122

...конец "Обломова" -- госпожу Обломову звали Агафья Матвеевна.

123

"Скучно жить на этом свете, господа" -- конец "Повести о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем" (1834) Н. В. Гоголя.

Вознепщеваху <вознепщевати -- предположить, подумать; древнеруо -- предполагав.

126

"Рус. ночи" Одоевского -- книга В. Ф. Одоевского "Русские ночи" (М., 1913) под редакцией С. А. Цветкова.

В Костроме у Покрова -- Розанов вспоминает свое детство в Костроме, где дом его матери находился вблизи храма Покрова Пресвятой Богородицы (1790, разрушен в 1936 г.). Розанов рассказал об этом в предисловии (1905) к своей книге -- "Около церковных стен".

"Якуба" -- П. Якуб, домовладелец, у которого Флоренский купил дом. Дома обычно назывались не по номерам, а по фамилии хозяина.

127

...у Соколова "Обрезание" -- Соколов В. Обрезание у евреев. Историко-богословское исследование. Казань, 1892 (оттиски из журнала "Православный Собеседник". 1890-1891).

128

...о "Столбе" у меня выделилось ядовитое замечание --19 августа 1914 г. в "Мимолетном" запись: "Недостаток "Столпа и утверждение истины" тот, что он весь и непрерывно музыкален".

"Кнут" Флоренского -- запись во втором коробе "Опавших листьев": "Кнут" Фл. как-то месяцы жжет мне душу..." (Розанов В. В. Уединенное. М., 1990. С. 304). Ср. о "кнуте" в письме Флоренского к Розанову 27 сентября 1912 г.

"Лазурь" -- сборник стихов Флоренского "В вечной лазури". Сергиев Посад, 1907.

"Корни идеализма" -- очевидно, речь идет о книге Флоренского "Смысл идеализма" (Сергиев Посад, 1915).

137

"статуетка Didon" -- сохранилось несколько античных статуэток, изображающих кончину основательницы Карфагена царицы Дидоны. В четвертой книге "Энеиды" Вергилий описывает любовь Дидоны и Энея.

1-й вып.-- здесь и далее речь идет о книге Розанова "Из восточных мотивов". 1-й выпуск вышел в сентябре 1916 г.

138

Халила -- санаторий близ Петербурга, куда Розанов ездил к дочери Вере.

...унылое письмо Глубоковскому -- 11 августа 1916 г. Розанов писал богослову H. Н. Глубоковскому, с котором переписывался с 1905 г., о своих сомнениях по поводу книги "Из восточных мотивов": "Ах, коровы Египта меня смутили. И я задумал сделать что-то чудовищное. Для науки: безумие. Хуже: преступление... Суть дела не в фараонах, а в коровах. Но с этой точки зрения составить книгу" (Богданова Т. А. Из переписки В. В. Розанова и H. Н. Глубоковского // Проблемы источниковедческого изучения истории русской и советской литературы. Л., 1989. С. 50).

Вы и Волжский -- Флоренский и А. С. Глинка-Волжский просили Розанова отказаться от продолжения "Опавших листьев". Розанов глубоко переживал это, но все же не мог удержаться от продолжения изобретенной им формы философских записей.

139

"Стилиз. правосл." -- статья Н. А. Бердяева "Стилизованное православие" (о. Флоренский. "Столп и утверждение истины")" // Русская Мысль. 1914. No 1. С. 109-125.

Юдифовна -- жену Бердяева звали Лидия Юдифовна (1874-1945), ее сестра-- Евгения Рапп (1875-1960).

Его книгу я купил -- речь идет о книге Бердяева "Смысл творчества. Опыт оправдания человека" (М., 1916), о которой Розанов написал несколько статей.

141

Проезжая мимо сфинксов -- имеются в виду два сфинкса XV в. до н. э., установленные в 1834 г. на набережной Невы в Петербурге.

"Потому что он прекрасен" -- Аристотель. Риторика.

...могила 1-й Нади -- первая дочь Розанова Надя умерла 25 сентября 1893 г. в возрасте 10 месяцев и похоронена на Смоленском кладбище Петербурга вблизи могилы святой Ксении.

...у французского Maspero -- имеется в виду книга: Maspero G. Essais sur l'art égyptien. Paris, 1912.

...у Иезекииля -- Иез. 40, 3 и 29.

143

Ив. Павл.-- Щербов Иван Павлович, церковный деятель, с которым Розанов дружил семьями.

Кожевников Владимир Александрович -- религиозный философ. Розанов сблизился с ним в 1910-е годы, когда у него сложились дружеские отношения с Флоренским и "молодыми московскими славянофилами". Далее упоминается и его сын Кирилл.

145

Чудно Вы о Хомякове -- рецензия Флоренского на книгу: Завитневич В. З. Алексей Степанович Хомяков. Киев, 1902. Т. 1-2. (Богословский Вестник. 1916. Июль -- август. С. 516-581).

...у Крижанича -- имеется в виду книга хорватского ученого-энциклопедиста Юрия Крижанича "Политика", свидетельство о России XVII в.

Кушитство -- в концепции Хомякова одна из двух сил в истории человечества. См.: Флоренский П. Соч.: В 4 т. М., 1996. Т. 2. С. 228.

146

"Ист. фил." -- Книга немецкого философа А. Швеглера "История философии" (1848; рус. пер. М., 1864).

...по Котошихину -- бежавший в Литву, а затем в Швецию подьячий Посольского приказа Г. К. Котошихин (ок. 1630-1667), автор книги "О России в царствование Алексея Михайловича" (издана в 1840 г.).

147

Дома случилось расстройство -- имеется в виду скандал, описанный Ф. К. Андреевым в письме к Флоренскому. Поводом стало письмо московской почитательницы Розанова (очевидно, В. Мордвиновой) со словами: "Ва-- сичка, приезжай, зацелую до смерти", попавшее в руки жены Розанова.

148

...лохматый академик, что писал о Федорове.-- Речь идет о шести статьях студента МДА С. А. Голованенко о "Философии общего дела" Н. Ф. Федорова в "Богословском Вестнике" в 1913-1915 гг.

Надежда Романовна за Щербова -- участница "Религиозно-философской библиотеки" М. А. Новосёлова. В некрологе (НВ. 1911. 17 мая) Розанов записал ее мысль: "Религиозный человек -- вот с чего начинается человек".

Статья, кот. я послал Вам -- статья не была напечатана, как и многие статьи Розанова 1917 г.

Мих.-- Михаил Алексеевич Суворин (1860-1931), старший сын А. С. Суворина, с 1903 г. фактически главный редактор "Нового Времени".

149

Была речка Десна...-- Розанов вспоминает свою жизнь в Брянске, где в 1882-1887 гг. он преподавал в прогимназии.

Нужда скачет, нужда плачет...-- название картины (1870) художника Л. И. Соломатина в Гос. русском музее.

"Записки корнета Савина" -- книга Николая Герасимовича Савина (ум. 1937), международного авантюриста, присвоившего себе титулы -- граф Тулуз де Лотрек и маркиз Траверсе.

150

Зачем ты воешь, ветр ночной -- ср. Ф. И. Тютчев. "О чем ты воешь, ветр ночной..." (1836).

Эйдкунен -- пограничная станция между Россией и Германией.

"Все течет" -- выражение приписывается древнегреческом философу Гераклиту как основное положение его философии.

"Мы отсюда не расходимся" -- ответ деятеля Великой французской революции О. Мирабо обер-церемониймейстеру Людовика XVI А. Дрё-Брезе 23 июня 1789 г. на требование покинуть зал заседаний Национального собрания. На бюсте Мирабо работы Ж. А. Гудона высечены слова: "Скажите вашему господину, что мы здесь по воле народа и уступим только силе штыков".

151

Слышал о Титлинове и "радости о сем Тареева" -- историк русской церкви, профессор СПбДА Борис Васильевич Титлинов (1879-?) по поручению Синода проводил в марте 1917 г. ревизию МДА, в результате чего на Совете МДА 13 марта был смещен ректор академии, а вместо Флоренского с мая 1917 г. главным редактором "Богословского Вестника" назначен М. М. Тареев.

...статью об Египте -- статьи Розанова о Египте вошли в подготовлявшуюся книгу "Возрождающийся Египет".

"Комиссаров Костромской" спас Александра II -- 4 апреля 1866 г. в Петербурге у входа в Летний сад студент Дм. Вл. Каракозов совершил покушение на Александра II. В момент выстрела его толкнул стоявший рядом Осип Коммисаров, и император остался невредим.

...Озлобленный ум -- И. С. Тургенев. Дым. XXVII

152

Скажите... свящ. Соловьёву -- речь идет о статье С. М. Соловьёва "Гёте и христианство" (Богословский Вестник. 1917. No 2/3, 4/5), в которой "язычество" Гёте критикуется с христианских позиций,

Фед. Конст.-- друг Флоренского Ф. К. Андреев.

Буле, написал колоссальный труд -- имеется в виду книга С. Н. Булгакова "Свет Невечерний" (М., 1917).

Машкин -- удивителен...-- Флоренский прислал Розанову свою книгу "Данные к жизнеописанию архимандрита Серапиона (Машкина)". Сергиев Посад, 1917.

У Вас книжка -- очень хороша -- речь идет о книге Флоренского "Первые шаги философии". Сергиев Посад, 1917.

Читаю о "Кор. Нев." -- баллада И. В. Гёте "Коринфская невеста" (1797). Розанов читал статью С. В. Соловьёва "Гёте и христианство" (Богословский Вестник. 1917. No 4/3. С. 255).

153

...дурак Сахаров писал об Элевз. таинств.-- Розанов читал статью П. С. Страхова "Эсхатология языческих мистерий" (Богословский Вестник. 1913. No 7-10).

"И нашел ужас великий на него во сне" -- Быт. 15, 12.

"лествица Иакова" -- Быт. 28, 12.

"Эгейские культуры" -- статья Флоренского "Напластования эгейской культуры" (Богословский Вестник. 1913. No 6) вошла в его книгу "Первые шаги философии" (1917).

А. Н. Николюкин

Розанов Василий Васильевич
Письма к П. А. Флоренскому

ПИСЬМА В. В. РОЗАНОВА к П. А. ФЛОРЕНСКОМУ

ДЕТОУБИЙСТВО.

Заявление*

Пояснение к Заявлению В. В. Розанова

КОММЕНТАРИИ

Оставить комментарий Розанов Василий Васильевич (yes@lib.ru) Год: 1919 Обновлено: 21/10/2020. 647k. Статистика. Переписка: Эпистолярий Мемуары и переписка Иллюстрации/приложения: 14 штук.	Скачать FB2 Ваша оценка:

Розанов Василий Васильевич Письма к П. А. Флоренскому

ПИСЬМА В. В. РОЗАНОВА к П. А. ФЛОРЕНСКОМУ

ДЕТОУБИЙСТВО.

Заявление*

Пояснение к Заявлению В. В. Розанова

КОММЕНТАРИИ

Розанов Василий Васильевич
Письма к П. А. Флоренскому