Розанов Василий Васильевич
Валентин Александрович Серов на посмертной выставке

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

ВАЛЕНТИН СЕРОВ В ВОСПОМИНАНИЯХ, ДНЕВНИКАХ И ПЕРЕПИСКЕ СОВРЕМЕННИКОВ

2

   

В. В. РОЗАНОВ

   Василий Васильевич Розанов (1856--1919) -- публицист и философ крайне правых воззрений, близкий искусству, увлекавшийся собиранием монет, русского фарфора, книг. Он был "в высшей степени "человеком искусства", то есть зорким и чутким ценителем прекрасного и талантливого. Недостаток эрудиции с избытком пополнялся в нем огромным, пытливым, напряженным и проницательным умом, умением проникать в душу вещей и событий" (Э. Голлербах. В. В. Розанов, как историк искусства и коллекционер.-- "Среди коллекционеров", 1922, No 2, стр. 36). Розанов принимал непосредственное участие в литературном отделе журнала "Мир искусства". Грабарь писал о нем: "Он был постоянным посетителем редакции "Мир искусства", редкий день я его не встречал там между четырьмя и пятью часами. Был он застенчив, но словоохотлив и, когда разговорится, мог без конца продолжать беседу, всегда неожиданную, интересную и не банальную" (Грабарь. Автомонография, стр. 158). Интересное суждение о характере литературного дарования Розанова, которое представляется вполне приложимым и к публикуемой ниже статье о Серове, было высказано по поводу сборника его статей "Среди художников", вышедшего в Петербурге в 1914 году: "Автор считает написанное "мелочами", "крупицами мысли". Ведь пишет-то он о том, что уже выяснено (Гоголь, Пушкин, Ибсен) и зарегистрировано (картина Иванова), и оценено (сиамские танцы, Дункан). Но во все "известное" Розанов всматривается по-своему, открывает особенное. Часто, впрочем, это особенное не в наблюдаемом, а в нем самом. Еле уловимая черточка, намек вызывает в мозгу автора идеи, возбуждает чувства, рисует картины <...> Главная особенность книги "Среди художников", как и все розановское,-- субъективность. Она волнует "чувством жизни и всегда пылающим огнем мысли" (Г. Mагула. Библиографические новости. В. В. Розанов. Среди художников.-- "Новое время", 1914, 6 февраля, No 13616).
   
   Статья Розанова "Валентин Александрович Серов на посмертной выставке" была напечатана в газете "Новое время" (1914, 31 января, No 13610 и 2 февраля, No 13612).
   

Валентин Александрович Серов на посмертной выставке

1

   За разной суетой я едва было не упустил посмотреть посмертную выставку картин безвременно скончавшегося Валентина Александровича Серова -- величайшего художника нынешнего царствования. Все -- портреты, все -- современная история... "Наша жизнь", волнующаяся, переменная, которая под кистью художника закрепилась и теперь передана для суждения в вечность.
   Портрет в живописи?.. Он занимает малое поле среди ее необозримых тем, среди неисчерпаемой темы -- "изобразить весь мир", но едва ли это место не есть самое центральное. Ведь есть тайна в каждом лице сколько-нибудь значительного человека; ведь это именно лицо бесспорно никогда не повторится еще в мире: и живописец, постигая и изображая его, постигает и изображает некоторую "новую натуру" в божием творении, и к передаче ее приспособляется весь сам. Я думаю, самые приготовления живописца "передать это вот лицо" полны мук творчества для самого живописца. Он "как бы сотворяет сам себя вновь", готовясь к каждому новому портрету; усиливаясь забыть все, что ранее видел, усиливаясь освободиться от впечатлений и от самой памяти всех других лиц, им ранее виденных. Параллельно тому, как он "заготовляет полотно и основу" для портрета, девственно-чистую, он тяжелыми усилиями должен "очистить и приготовить" душу свою для свежего, для оригинального, для точного восприятия "этого урода, которого буду рисовать", "этой красоты, которую буду рисовать", "это среднее, что буду рисовать"...
   Нарисуйте-ка вы "средненькое", о чем хорошо знаете и понимаете, что это "никогда не повторится".
   И вот в этом "среднем" и "обыкновенном" портретист улавливает и должен уловить вечное, неповторяющееся... Известно, что сделал со "средними людьми" Гоголь: он повалил к подножию своих "средних людей" всех героев, всех ангелов истории человеческой. И "Агамемнон" поистине смертен перед его бессмертным Павлом Ивановичем...
   
   Нет великого Патрокла,
   Жив презрительный Терсит...
   
   Ах, жив он, слишком жив, этот Терсит. Мы все умрем, а Терсит останется. Терсит есть тот, кто закопает человечество в землю и похохочет над его могилой.
   Итак, я думаю, что "портретная живопись" есть труднейшая и тай-нейшая. В особенности я начал это думать, посмотрев, как один-- Правда элементарный и первобытный художник рисовал, пытался рисовать портрет одной "давно знакомой ему и уважаемой им дамы". Она была худенькая. Уже давно он рисовал, и очень удачно, ландшафты, рощи, луга, "старый дуб" и "милую сосенку"; рисовал ве-ли-ко-ле-пно собак, кошек и целые стада гусей. Что ж вышло с дамой? Она была худенькая,-- и он рисовал "селедку", а не "ее". "Худенькое" выходит, тощее -- есть. Но "ее" -- нет! Нет и нет!! Решительно ничего -- кроме худощавого. Никакого личного сходства...
   А так давно "знал"...
   И все-таки владел "карандашом", "красками".
   Тут-то я и понял, что только с человека начинается в живописи истинно-трудное...
   
   И вдруг этот демон Серов, заготовив громадное синее полотно, темно-синее, такое некрасивое и грубое... не зарисовал его портретом, т. е. оставил синими только одни поля фона, а взял (для зрителя так кажется) мел, и этим хрупким, неверным, осыпающимся материалом повел в одну линию, одну элементарнейшую линию, откинутую назад ножку балерины Павловой, коротенькие юбочки, поднятые грациозно кверху обнаженные руки,-- и "вполне сделал" только головку1...
   Голова, воздух, синева и ничего...
   "Ничего не сделано": а идея танца выражена так совершенно, как нельзя более придумать.
   Дана иллюзия, световой обман... "Ведь ничего нет". В балерине "вообще ничего нет". Пуф. Мелькает, несется, не "бытие", а "мечта". "Что она говорит?" -- Всякий машет руками и кричит: "Не надо! Говорящая балерина -- чепуха". Ум? -- "Не надо! не надо!" -- Сердце?-- "Всем и никому. Нет".-- "Господи, что же это такое?" Серов и ответил:
   -- Ничего. Прозрачность. Грубое синее полотно. И вы его видите грубое перед собою, в пять рублей ценою...
   Балерины нет.
   Кроме хорошенькой головки. А остальное и главное -- то, для чего она живет и чем существует, что страстно любит и в чем ее гений...
   Серов в ответ повел осыпающимся мелом и дал существенный и вечный ответ о балете и танцовщицах:
   -- Их вообще нет, они только кажутся и влекут за собой мечту нашу, как бессильного смертного своими бессмертными движениями.
   Полно и прекрасно. Из этого способа "взять балерину" видно, до чего Валентин Александрович был страшно умный человек.
   ...Его автопортрет (в круглом зале, сейчас как войдешь на выставку). Видно, что Серов, как великий портретист, был прикован к своему лицу и задумывался об его особой тайне. Она была,-- поразительно, в чем выраженная. Я помню его постоянно бывавшим в редакции "Мира искусства": и вот войдешь в комнату, и всех сейчас же видишь, ярко, выпукло: черный жук завалился в глубокое кресло и молчит, точно воды в рот набрал: это -- А. Н. Бенуа. "Верно умен человек, когда вечно молчит". Вот вечно нежный Бакст, с розовой улыбкой. Расхаживающий "многозначительный" Философов. Лукавый смеющийся С. П. Дягилев. И все шумят:
   -- Сережа! Сережа!..
   -- Дима! Дима!..
   -- Лева! Лева!..
   Тесная дружба, "одна семья" была прелестнейшим качеством молодой и шумной редакции.
   Вы уже со всеми поздоровались, когда замечаете, что не поздоровались с "кем"-то или с "чем"-то одним, прямо против вас сидящим: это -- Серов...
   Нет возможности заметить. Поистине, от "фамилии" его "суть" его: до того сер и тускл человек, что невозможно заметить. Ничего нет "обыкновеннее". Борода -- не большая и не маленькая, нос -- не большой и не маленький.
   Господи, да что я описываю: нельзя описать. Невозможно. Как вы опишите, выразите "все "обыкновенное"?..
   Серов "прикусил язык" перед такою темою. Она его кусала и мучила. "Как?!! Стольких я нарисовал, а в себе -- нечего нарисовать".
   Тогда, очевидно долго рассматривая себя в зеркало, он выразил себя через поистине великий автопортрет, с сигарою во рту2.
   Тут же, около этого автопортрета, есть несколько других автопортретов,-- и, очевидно, "передать себя" -- мучило его. Но те все, сделанные и доконченные, надо выбросить, а оставить только этот, с виду и для первого взгляда как бы недоконченный, который до того схож с "живым Серовым", что страшно смотреть.
   Он только кажется недоконченным, а на самом деле изумительно окончен. Суть лица и фигуры Серова заключается в тусклом оттиске природы: похоже, как гравер, сделав портрет -- слабо его оттиснул, некрепко прижал прессом. "Лицо" вышло, с драгоценными чертами, но бледно, не ясно, без красок, без черни, без теней.
   Белый лист бумаги. В своем роде "ничего". Но, присматриваясь, видите, что тут "тиснуто".
   -- Как жалко, что "не вышло".
   Из этого "не вышло" вдруг слышен голос:
   -- Это я, Серов; к несчастью. Я "не вышел".
   А ум громадный. И полная вера в себя. Это -- "сигара во рту": "Я владею своим мастерством". И взгляд тоскующий и умный: "да, не вышел! не удалось!"
   Все это он и выразил через страшно-матовый, тусклый тон портрета. Все усилия вы делаете всмотреться. Вам что-то точно мешает видеть. Вы злитесь на художника: "зачем не кончил?" Но он кончил, слишком кончил через великий свой автопортрет...
   Точно вуаль на лице... ужасная вуаль, накинутая самою природою еще при рождении... "Кто ты, Серов? Заговори!"
   Серов молчит и будто шепчет: "Пусть говорит этот А. Н. Бенуа, этот вечно тараторящий Дягилев, а я не могу, у меня нет языка. Голоса, речи, сказывания -- ничего нет. Да и вообще ничего нет. Я хотел родиться, а не родился. Хотел быть да "не вышло". Так что-то такое. Черты одни, грунт, масса. Во мне четыре пуда веса -- это единственно ясное. К несчастию"...
   И эту тайну себя, до того трудную, неизъяснимую -- выразить! Великий мастер Серов, единственный <...>
   

2

   Выставка картин Валентина Александровича Серова занимает два обширных зала, направо и налево от круглой парадной комнаты, что прямо против лестницы.
   Из портретов в зале "направо" прекрасны портрет государя императора, некоторых великих князей и великих княжен, графа С. Ю. Витте и Максима Горького. Это -- "целая история", недавно пережитая. Портрет государя императора я видел в эскизе, на столе редакции "Мира искусства" (квартира С. П. Дягилева): он был только начат, в этой самой военной тужурке, облокотившись руками на стол, и смотря прямо "на вас" (зрителя), хочется сказать -- "в вас". И в эскизе он меня поразил необыкновенной простотой, естественностью и ясностью. Доконченный портрет (на выставке) -- собственность императрицы Александры Федоровны. Из всей серии, почти необозримой, какая помнится из галерей наших и заграничных (мюнхенская Пинакотека) с "императорскими портретами", "королевскими портретами", "принцевыми портретами",-- портрет ныне царствующего государя русского наиболее уводит зрителя в глубину частной жизни, личной души, домашнего быта. Решительно ни одной "коронованной особы", у себя и за границей, мне не приводилось и вероятно никому не приводилось видеть "в портрете" до такой степени вышедшим из рангов и обстановки своего величия и значительности -- просто "в человека". Тут вся "гаагская конференция", и сложная судьба царствования, до такой степени исполненная тягостей и томительного долгого стояния "с ружьем на часах у своего царства". Взгляд необыкновенно тверд, ясен и "смотрит вам в душу". Это -- портрет, если вдуматься, несравненного великолепия. Витте -- не No минуте творчества. Он в ленте и орденах, грузно севший в кресло. Ничто не говорит о таланте и энергии. Мне не кажется этот портрет удачным. В черной блузе и штанах, подпоясанный ремнем, сидит Максим Горький, взявшись правою рукою за грудь. Он взят в момент повертывания. Лицо доброе и деликатное, без малейшего оттенка грубости,-- а поворот фигуры, вызывающий боевой взгляд и это "взялся за грудь" (болезнь, угроза чахотки) заставляют вас прошептать: "Не справишься,-- молодой орленок! Ведь ты уже с рождения был ранен. И полетишь не высоко и не далеко, скликая всех криком не столько могучим, сколько надорванным. И подымется за тобой надломленная Русь,-- и тоже упадет!"
   "Горький" вождь "горьких" учеников... Ну, что за мысль -- позвать "Сатина", актера, барона и проститутку на "губернаторское место". Какие же это "губернаторы". Им бы только доползти до "сороковки"...
   Нет плана, мысли и понимания. Одна поэзия и порывы. Тут и "без чахотки" надорвешься. Чахотка лежит в самой мысли.
   Многие портреты коммерсантов, капиталистов говорят монотонно об одном: как все они не интересны. На месте "капиталиста" никогда не снимал бы с себя портрета. И куда девался в современном "капитальном мире" старый "господин купец", с окладистой бородой, с медалью на шее, храмостроитель и оберегатель "древляго благочестия". В кармане у них прибыло, а в физиономии у них убыло. Из "капитальных" мне понравилась только мадам фон-Дервиз3: в тусклом платьице, тускленькая сама, без "вида и образа", она, по-видимому, кормит ребенка: по крайней мере ребенок не сидит, а лежит на руках (горизонтально) и личиком обращен "к маме". Явно -- кормит, но это выражено только в позе, в фигурах, в положении их. Личико у матери совершенно юное, почти девичье еще; здоровье -- хрупкое, и ребенок явно ее крепит, оздоровляет. Будь я женщиной, матерью и богачом, непременно заставил бы себя нарисовать "в открытую" кормящим грудью ребенка: что за ужимки, манерничанье и ложный стыд. "Рисуй, где я многозначительна, и где я -- природа, а не эти тряпки и "комнату вокруг". Что значит комната перед ребенком и туалет возле материнства?
   Перестаньте, женщины, стыдиться того, что составляет вашу честь и славу. Во всяком случае прелестной фон-Дервиз -- благодарность за сюжет и тему.
   В левой зале привлек мое внимание миф: "Зевс и Европа" ("Зевс и Іо" Геродота): он несет на спине юную Іо, переплывая Малую Азию через пролив моря. Видна только спина его, морда и высокие рога. Іо поджала ноги, чтобы не замочить в воде. Чудно представлено море: перед зрителем оно стоит горой,-- вода от нижней каймы рамы занимает все полотно до верхней каймы рамы. Это дает впечатление массы воды, с трудом одолеваемой богом. Лицо ее какое-то оступенелое, древнее, не развитое, без тени в себе души, мечты и воображения. "Я захотела": и дальше этого коротенького -- ничего нет. "Я захотела бога, потому что он могущественнее людей". "Я не замочу своих ног", "я перееду в Азию". Фактическая женщина. В ней все -- факт, и рассуждение никуда не пускается. "Ну, что же, матушка, когда тебе хочется",-- молились древние люди, тоже не рассуждавшие.
   Этого мифа дано несколько вариантов у Серова. На выставке они не "выигрышны". Но раньше выставки я видел один из вариантов в квартире В. В. Матэ, нашего знаменитого гравера, и не мог оторваться. Мне кажется, все живописные изображения этого мифа (бесчисленные) суть "картинки", суть игривое упражнение христиан-живописцев. У Серова же, в этой оступенелой, статуеобразной 1о я увидел что-то "настоящее". И мне кажется в будущем нельзя представлять этого иначе, как сделал Серов. Он дал канон сюжету "Похищение Европы".
   

КОММЕНТАРИИ

   1 Анна Павловна (Матвеевна) Павлова (1882--1931) -- знаменитая балерина, сыгравшая большую роль в утверждении новых принципов балетного танца. Ее искусству посвящено множество книг и статей.
   В 1909 г. Павлова выступала в "русском сезоне" в Париже. Тогда же Серов, по-видимому, по просьбе Дягилева, исполнил для спектаклей этого сезона ее портретный рисунок для афиши-плаката. Некоторые современники, как, например, известный юрист и балетоман С. А. Андреевский, считали, что Серов "изумительно схватил линии Павловой" (А. Плещеев,. Виденное и слышанное.-- "Возрождение", Париж, 1935, 13 октября, No 3784). Иные из них утверждали, что "портрет Павловой работы Серова вызвал больше откликов в печати, чем сама Павлова" (Лаврентий Новиков. Я делил с ней славу.-- Сборник "Анна Павлова. 1881--1931". М., 1956, стр. 124). Некоторые рассматривали плакат Серова, как проявление чрезмерной заботы об успехе балета со стороны "не в меру энергичных друзей балерин". Заявляя, что плакат "точь-в-точь, какие расклеивают кафешантанные дивы и цирковые атлеты", они подчеркивали его неприемлемость для балерины императорских театров (Русские спектакли в Париже.-- "Театр и искусство", 1909, No 22, стр. 392).
   Серов представил плакат на очередную выставку "Союза русских художников", где он привлек всеобщее внимание. Вот что писал сотрудник одного московского журнала: "...возникает постоянный вопрос о "гвозде" выставки. Есть ли он? Да. Это наверное "Terror antiquus" Бакста,-- быть может думает читатель. Нет, о нет! По размеру -- пожалуй! По существу же это произведение, носящее весьма скромное название: рисунок для афиши русских спектаклей в Париже -- портрет А. П. Павловой Серова. Движение и легкость всей фигуры граничит с полетом; это поистине "сильфида". И как характерно взят самый момент, чтобы прямо выразить талант артистки. Если быть придирчивым, можно бы поставить в вину художнику некоторый жанр "instantané" {мгновенный, минутный (франц.).}; он сказывается в позе, могущей длиться лишь момент, но на наш взгляд это новое достоинство ввиду предназначения рисунка. Не устаешь любоваться его сжатой силой и экономией средств, сведенных до минимума" (Nemo. Беглые заметки о выставке Союза.-- "Московский еженедельник", 1910, No 3, стр. 57).
   Критик Н. И. Кравченко, касаясь "вещей наиболее ярких, бросающихся в глаза и могущих украсить любую из европейских выставок", заявил, что "таковы портреты Серова": кн. А. П. Ливен, Е. П. Олив и А. П. Павловой. Далее он писал: "Огромный портрет Павловой 2-й, исполненный углем на синей бумаге, еще лучше, чем его такой же портрет Шаляпина, украшающий помещение Московского художественного кружка. Красивый, легкий, полный движения рисунок послужил оригиналом для плакатов, напоминавших парижанам о "русской неделе в "Châtelet" минувшей весной. Кажется, ничего лучше нельзя было и выдумать для этой артистической затеи, и о мастерском рисунке нашего портретиста французские художники говорили много" (Н. Кравченко. Выставка Союза русских художников.-- "Новое время", 1910, 23 февраля, No 12196).
   П. П. Муратов, усматривая "некоторую спорность движения", писал: "настоящая красота, что-то прямо божественное, есть в большом рисунке, изображающем г-жу Павлову 2-ую" (П. Муратов. Союз русских художников.-- "Утро России", 1909, 30 декабря, No 69-36).
   Некоторые отзывы были более сдержанны. Так, Головин считал, что "набросок балерины А. Павловой" -- "очень красив, но несколько робок, чувствуется, что художник не вполне знал технику балета" (Головин, стр. 34).
   H. E. Эфрос, хотя и называл портрет Павловой "удачным", однако выражал недоумение, почему он сделан "на синем фоне, с слабо намеченными контурами и без силы в выражении лица" (Коль-Коль. Московская пестрядь. Герои недели.-- "Одесские новости", 1910, 3 января, No 8007). Критик Д. Варапаев был еще более категоричен, заявив, что портрет Павловой -- "безвкусный рисунок" (Выставки.-- "Известия Общества преподавателей графических искусств в Москве", 1909, No 10, стр. 374).
   В 1909 г. Серов исполнил портрет-рисунок Павловой в танцевальном костюме (ГТГ).
   2 Речь идет об акварельном автопортрете 1901 г. (Одесский художественный музей).
   3 Надежда Яковлевна фон Дервиз (1866--1908) урожденная Симонович, двоюродная сестра Серова.
   Речь идет о ее портрете (масло), исполненном Серовым в конце 1880-х гг. (ГТГ).
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru