Розанов Василий Васильевич
Памяти Е.И. Апостолопуло

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   
   Розанов В. В. Сочинения: Иная земля, иное небо...
   Полное собрание путевых очерков, 1899-1913 гг.
   М.; Танаис, 1994.
   

ПАМЯТИ Е.И. АПОСТОЛОПУЛО

   С 5-го на 6-ое ноября скончалась после продолжительной и тяжелой болезни, на 58-м году жизни, в Одессе, Евгения Ивановна Апостолопуло, урожденная Богдан, бессарабская помещица-дворянка. Это была одна из тех синтетических личностей, которые поистине живят общество своим умом, талантом, рвением, вечным возбуждением и готовностью ко всему лучшему и благородному. Ее знали в литературных и в художественных кругах в Петербурге, когда уз своей родной Бессарабии она приезжала в 90-х годах минувшего и в первое десятилетие нынешнего века. Все знали ее как "русскую", и она была русскою по воспитанию и образованию, по всем своим воззрениям, по деятельности, работе, по интересам и большим сочувствиям; но не закрывался никогда маленький уголок ее сердца для маленькой родной ее народности -- молдаван Бессарабской губернии.
   Ее имение "Сахарна", близ большого молдавского села того же имени, неподалеку от станции Рыбница Юго-Западных ж. дорог, было расположено на правом берегу Днестра, на самой границе Бессарабской и Подольской губерний. И дедовские, и родительские корни ее и воспоминания все тянулись к совместным отношениям России и Румынии, их соединению и роковому разделению. Всегда она негодовала, что в румынском королевстве выбросили вон древнецерковнославянское начертание букв, заменив его, из политических тенденций, начертанием латино-католическим, -- и простое население Молдавии, обучаемое в школах только латинскому алфавиту, уже не может в своих старых сельских церквах, как равно в старых соборах и монастырях Бухареста и Ясс, разбирать и читать надписи на могильных плитах, на церковной утвари, на иконах.
   Она мне показывала надписи сфотографированных старых икон; это -- наши славянские надписи, как на наших иконах. Согласно этому воззрению и всем своим историко-культурным убеждениям, она всецело отрицала "отдельную Румынию", говоря, что вся Румыния есть и должна быть своеобразным уголком России. "Народ политикой вовсе не интересуется. Народу политика вовсе не нужна. Народу должна быть сохранена только его культурная и бытовая старина, старинные краски и узор жизни".
   Этот простой народ своей местности, своей "дедины", она очень любила; любила его особую интересную психологию, его поговорки, из которых хочется привести одну: "Когда девушка свистит -- Богородица плачет" (требование скромности); любила его обычаи и нравы. Мечтою всей ее жизни было -- собрать и открыть местный музей в Кишиневе, посвященный общерусской живописи и местной старине, народному творчеству в костюмах, в домашней утвари, во всяческом роде ремесленно-художественных изделий. Нижний этаж ее дома уже представляет собою такой музей, -- собрание мебели, ковров, предметов церковной утвари, икон, внутреннего расположения молдавских изб. Чем-то столько же восточным, как и западным, веяло от этого музейчика, удивительно уютного, какого-то "теплого" по своему духу. Музей был в то же время "молдавскою избою", т.е. это не были "вещи", собранные в кучу или лежащие в витринах, а это было "народное жилище", но только подобранное из предметов всей страны и всей ее старой истории. Едва она узнала о своей неисцелимой болезни,-- как тотчас же озаботилась составлением духовного завещания, по которому после ее смерти должно было реализоваться ее имущество (ей принадлежит один большой завод в Одессе) и на вырученные деньги (около миллиона) должна быть осуществлена ее мысль касательно музея. План и осуществление самого здания музея возложены на друга ее, с детства, известного архитектора Алексея В. Щусева, -- который вообще принимал близкое и горячее участие в ее художественно-народных интересах.
   Потеряв рано мужа и пятилетнего единственного сына, потеряв вообще связанность и прикрепленность к месту, она в девяностых годах прошлого века приехала в Петербург, и здесь ее занимала мысль -- дать место и условия для работы молодым начинающим художникам, избавляющие их от забот о "хлебе насущном", от жизни по "петербургским углам" и от ранней потери здоровья. Скромная и не желавшая "выдаваться вперед" ("Богородица плачет"), она незаметно и безгласно устроила здесь, на Галерной улице, обширную квартиру, с общей мастерской и комнатками для жильцов, где безмездно жили и работали "ученики художества", едва ли знавшие свою хозяйку иначе как разве при поступлении. Это была художественная коммуна, где коммунары едва ли давали себе отчет, кто это им устроил; как и я, посещавший этот дом, -- не знал, что это такое, пока, много лет спустя, она рассказала свой план. Трудно найти слова, чтобы передать всю степень и всю сложность особенных дарований этой женщины, -- и казалось иногда, что именно для общественной службы нужны такие лица, без рекламы и выставки, без публичных речей, без торжественных собраний, без "уставов" и параграфов, но с постоянною работою и заботою души около всего доброго -- с одной стороны, около всего даровитого -- с другой.
   Синтетичность ее личности восходит и к истории: в сущности, -- славянофилка, с интересною прививкою славянофильства на чужую почву и чужую кровь, -- в то же время в раннем девичестве она узнала в своей местности несколько молодых людей из духовного сословия, "с нигилистическими замашками и нигилистическим образом жизни", лечивших и учивших, "людей удивительной наивности, невинности и чистоты" (ее рассказ). И образ этих людей "70-х годов", очевидно, веял в ней, как "завет" и "путь". Но в них не было ничего "от Базарова и Марка Волохова", не было цинизма и нигилизма, а только -- труд среди народа и для народа, учение, лечение, слияние с простотой крестьянства... Как она передавала, впечатление, ими оставляемое, было таково, что тогдашний местный попечитель учебного округа, покойный Арцимович, будучи католиком и поляком, лучше и "роднее" относился к этим русским и православным, нежели к своим сородичам и единоверцам. Ее родительская семья была близка (кажется -- в соседстве) с этою семьею Арцимовичей. В детях, по крайней мере некоторых, эти Арцимовичи совершенно слились с русскими, слились "по вере и крови".
   Ее сравнительные наблюдения над молдаванами и русскими очень замечательны. "Когда священник мало просит за свадьбу, то молдаванин оскорбляется" (гонор, честь). И весь народ молдаванский -- картинный, любит картину, все цветное, -- но не ярких, а смягченных тонов, любит в жизни и в домашнем обиходе -- красивый узор. "Они -- народ воображения и строят легенду и сказку около всякого обыкновенного события". "Но у них, -- добавляла она, -- нет глубины и мистицизма русских и их великого нравственно-религиозного начала". Она работала на голоде в Казанской губернии, и ее выводы1, сделанные на этой работе, и послужили фундаментом для таких заключений. "Один, последний каравай хлеба в избе; после него -- помирать; и вот мужик разрезает его пополам и половину кладет на окно: возьмет кто голоднее, кому уже -- сейчас помирать". Это действительно поразительно. Она приводила и другие примеры деревенских решений морально-бытовых затруднений. И говорила в заключение: "Если взять русского крестьянина верстах не ближе ста от железной дороги, то я вообще не знаю лучшей породы человека, лучшей его природы, чем этот крестьянин". Основав в имении две школы, одну -- виноградарства и виноделия, она говаривала: "Увы, уже из школы почти сплошь выходит вовсе не то, что принимаешь в школу. Летам к 17-ти они все ознакомляются с Леонидом Андреевым, с дурными болезнями и ищут носить штиблеты с высокими каблуками. Что с этим делать и как этого избежать -- я не знаю и не умею. Это что-то повальное". Кошмаром ее было влияние на первородную молдаванскую, малорусскую и польскую этнографию соседних еврейских "местечек". "Они заражают крестьянство варшавскими модами, убивая домотканые материи и национальные костюмы, развращают аптекарскими лавочками с продажею грошовых косметик и вредных для здоровья снадобий (особенно для вытравливания плода), порабощают и разоряют своим "кредитом" (ростовщичество)". Проведя несколько зим в Петербурге, она решила, что место ее -- не здесь, а "там", у себя; и ради скрепы с местом и населением решила проводить в "невылазных бессарабских грязях" (чернозем) и томительную осень, и совсем одинокую зиму.
   Вся ее личность была в непрерывном, удивительном творчестве. Наблюдения, афоризмы -- все это сыпалось в ее тихой беседе, как зерна хлеба с перезревшей нивы. "Подставляй кошницу и собирай". Но не было условий для этого. И вот ушла в землю и будет зарыта, с холодным прахом, -- и эта кошница живого ума и чудной, обаятельной души, в которой светились мириады мыслей, грации, возбуждений, положительно -- "открытий". Ну вот хоть что-нибудь: "Дважды два никогда не четыре. Это -- только в арифметике. Дважды два всегда пять -- в жизни". Т.е. жизнь нерациональна, непоследовательна и нелепа, и мила -- именно поэтому; и в ней вечно приходится возиться, переделывать, подправлять хоть приблизительно "до четырех" (2x2 = 4). Не правда ли, как кратко, выразительно и верно? Об эпохе огрубения, принесенного Максимом Горьким и вообще литературою "разночинцев": "Если в темноте я натолкнусь на столб, то скажу невольно -- pardon. Это -- неодолимо, я так воспитана и привыкла". И как понятна из этих простых слов старая "дворянская литература", без зуботычин, критических и беллетристических. Творчество ее было постоянно. И приходилось говаривать: "Позвольте, у меня -- свои мысли. Вы говорите столько интересного и нового, что я ощущаю боль в голове от тесноты и своего и вашего". И об этой "боли" от собеседника и его умственной производительности мне ни разу еще не пришлось никому сказать.
   А женщина. И без литературы. Но она была прелестною литературою "на ходу", в изустном слове. Вечная ей память. Как неутешна будет без нее ее Сахарна, и памятный пастух, столь любимый, и беднота, и бездомные, находившие у нее приют.
   -- Этого мальчика я купила за семь копеек.
   -- Как "за семь копеек"? (бутуз лет четырех).
   -- Нищая молдаванка его водила с собою -- мать. Я и говорю: "Отдай мне его, я его выучу мастерству".
   -- Дай семь копеек.
   -- Я дала. Она взяла семь копеек и оставила сына. Из дальнего села. Мне его личико показалось интересным и обещающим.
   Так она ко всему была внимательна, к вещам, людям. И выбирала. И трудилась.
   

КОММЕНТАРИИ

   Впервые опубликован некролог в "Русском Библиофиле" (1915. No 8. С.96-99).
   1 Е.И. Апостолопуло получила 1300 руб. от Русского женского взаимно благотворительного общества, а также и от частных жертвователей для крестьян Казанской губ. Спасского уезда, Юрткульской волости в мае, июне и июле 1899 г. См.: Апостолопуло Е.М. Отчет о помощи пострадавшим от неурожая (Одесский Листок. -- 1899. 13 сент. С. 3).
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru