* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

-- Э... крыша. Т. е. на крыше. Все равно. Только надо: игла. Учи, учи, маленькой.

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

И это кончает разговоры с ним. Расстаюсь с ним вечным расставанием.

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

Собственно, непосредственно слит с церковью я никогда не был (в детстве, юношей, зрелым)... Я всегда был зрителем в ней, стоятелем -- хотящим помолиться, но не и уже молящимся; оценщиком; во мне было много любования (в зрелые годы) на церковь... Но это совсем не то, что, напр., в "друге", в ее матери: "пришел" и "молюсь", "это -- мое", "тут -- все мы", "это -- наше". Таким образом, и тут я был "иностранец", -- "восхищенный Анахарсисом[117]", как в политике, увы, как -- во всем.

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

* * *

* * *

* * *

* * *

(однако певчих за обедней с "Благословен Грядый во имя Господне" -- я никогда не мог слушать без слез. Но это мне казалось зовом, к чему-то другому относящимся к Будущему и вместе с тем к Прежде Покинутому).

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

-- Вовсе нет!!! Это -- письмо!!! Ведь не к тебе оно написано!!!!!

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

(о ц. англиканской; семейные истории в Шерлоке Холмсе:[179] "Голубая татуировка" и "В подземной Вене". "Повенчанная" должна была вернуться к хулигану, который зарезал ее мужа. много лет ее кинувшего и уехавшего в Америку, и овладел его именными документами,а также и случайно разительно похож на него; этого хулигана насильно оттащили от виски, и аристократка должна была стать его женою, по закону церкви).

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

* * *

* * *

* * *

* * *

-- Если бросить бомбу в русский климат, то, конечно, он станет как на южном берегу Крыма!

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

Собственно нравственность (не в книжно-теоретическом значении, а в житейском и практическом) есть такая вещь, о которой так же не говорят, как о воздухе или кровообращении, "нужны ли они"? Можно ее отрицать, но пока дело не коснулось нас и жизни. Вот, напр., все писатели были недобры к К. Леонтьеву, и не хотели ни писать о нем, ни упоминать: то как он это чувствовал?! Эту недоброту он проклинал, ненавидел, сплетничал о ней ("дурные личные мотивы"), отталкивал ее, звал заменить ее добротою, чтобы "были отзывы о нем". Это -- факт, и о нем говорит вся биография Леонтьева, плачут и кричат об этой "недоброте людей" все его письма и ко всем лицам. Как же осуждать людей, еще в ужаснейших страданиях голода, бедности, угнетения личного и народного, когда они тоже зовут доброту и недоброту проклинают. Теоретически можно против этого спорить, и Леонтьев спорил, но это и показывает, до чего он был теоретиком и Дон-Кихотом "эгоистического Я", а не был вовсе жизненным человеком, со всей суммой реальных отношений. Также он допускал "лукавство": но представим, что из его домашних слуг, которых он так любил и их верностью был счастлив, во-первых, обои бы обманывали его на провизии, на деньгах, а во-вторых (слуги были муж и жена, и брак их устроил Л-в) муж обманывал бы жену, и "великолепно как Алкивиад" имел бы любовниц на стороне? Явно, Л-в бы взбунтовался, проклинал и был несчастен. По этим мотивам "весь Леонтьев", в сущности, есть -- "все одни разговоры", ну, согласимся -- Великие Разговоры. Но -- и только. А "хороший разговор" не стоит пасхального кулича. Жил же Леонтьев и практически желал всего того, что "средний европеец" и "буржуа в пиджаке".

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

Разнообразие форм и сила каждого из расходящихся процессов (основа его теории истории и политики), конечно, суть выражение природы как она есть. Но есть два мира, и в этом и заключалось "пришествие Христа": мир природный и мир благодатный. А "победа Евангелия", по крайней мере теоретическая и словесная, "возглашенная", -- заключалась в том, что люди, безмерно страдавшие "в порядке естественной природы", условились, во всех случаях противоречия, отдавать преимущество миру благодатному. "Христианство" в этом и заключается, что ищет "мира" среди условий войны и "прощает", когда можно бы и следовало даже наказать. Леонтьев пылко потребовал возвращения к "порядку природы", он захотел Константина-язычника и противопоставил его крещеному-Константину. Но уже куда девать "битву с Лицинием"[234] и "сим победиши",[235] на Небе и в лабаруме (государственная хоругвь Константина с монограммой Христа).

В византизме, церковности, в христианстве его не манило то положительное и доброе, святое и благое, что обратило "Савла" в "Павла",[241] чему мученики принесли свою жертву... Вообще самой "жемчужины евангельской" он вовсе не заметил, а еще правильнее -- взглянул и равнодушно отворотился от нее, именно "как Кир ничего не предчувствующий". Любить в христианстве ему было нечего. Почему же ¹/₂ его страниц "славят церковь, Афон и русскую православную политику"? Его не тянуло (нисколько!) к себе христианство, но он увидел здесь неистощимый арсенал стрел "против подлого буржуа XIX века", он увидел здесь склад бичей, которыми всего больнее может хлестать самодовольную мещанскую науку, дубовый безмысленный позитивизм, и вообще всех "фетишей" ненавидимого, и основательно им ненавидимого, века. В сущности, он был "Байрон больше самого Байрона": но какой же "Байрон", если б ему еще вырасти, был, однако, христианин?!!

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

-----