Розанов Василий Васильевич
Убогонькие в истории

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   В. В. Розанов. Полное собрание сочинений. В 35 томах. Серия "Литература и художество". В 7 томах
   Том четвертый. О писательстве и писателях
   Статьи 1908-1911 гг.
   Санкт-Петербург, 2016
   

УБОГОНЬКИЕ В ИСТОРИИ

   В свое время, размышляя над происхождением идеи "загробного мучения" в средневековом католичестве, с его красками, с его подробностями, и затем думая: откуда вытекло это тоскливое желание перетащить трансцендентную "муку" сюда, на землю (инквизиция), я пришел почти к наблюдению, что в основе его лежит юродство тела и духа, безобразия "я"... Не замечали ли вы, что все красивые лицом -- очень добры, ласковы, приветливы, а что благие в душе своей, благие и чистые, -- всегда веселы, легко прощают обиду, светлы лицом и словом, не "привязываются" к другому, не "мстят" и проч., и проч. Наконец, что большинство богатых людей -- щедры и "хлебосольны". Логика души ясная: "Самому хорошо -- хочу, чтобы всем было хорошо".
   Не то юрод или урод... Уж он "не забудет"... Он схватит у человека ниточку, словцо: и за "словцо" будет тянуть у него душу. Тут есть что-то мотающееся, тоскливое, вязнущее в зубах: и вот из мотка этих чувств или подобных ощущений возникла, в раннем и первом фазисе своем, инквизиция. Мір цветет, счастлив: мір в существе своем, в вечном зерне -- Моцарт:
   
   Когда бы все так чувствовали силу Гармонии!
   Но нет: тогда б не мог
              И мір существовать...
              Все предались бы вольному искусству...
   
   Я говорю, что мір, вышедший из творческого акта Божества, в тайной субъективности своей очень похож на это самоощущение, какое дивный Пушкин вложил Моцарту. Нужно ли оговаривать, что "не мог бы существовать" есть modus dicendi {манера выражения (лат.).}, для усиления впечатления. Напротив: им-то и живет, как своим "праздником", как "троицыной березкой" весна...
   Но подходит к "вдохновению" сбоку хромой... С косым глазом... Немощный, без радости, таланта и света. Никогда, никогда он с этою радостью здорового міра не сольется. И болит он весь, болит, как больной зуб. Болит грехом ума своего, души своей. И, подойдя к радости міра, стряхивает с кистей рук свою немощь на чужую радость, шепча: "Прими болезнь мою! Прими печаль мою"...
   Вот инквизиция. Родник ее. Психологический и метафизический, не говоря об исторической обстановке.

* * *

   Что я такое сделал Струве?.. Отвечал ему вежливо... По пунктам, на все вопросы... Ни на одну грубость не дал реплики. И думал -- все, дело кончено: признаюсь, ждал интимно благодарящего письма от него (мы с ним шапочно знакомы, и раза два он у меня был). Но в только что вышедшей январской книжке "Русск. Мысли" он дошел до какого-то исступления... и в то же время, чего никогда с ним не было, берет тексты из Евангелия, в слоге его вместо грубости -- мягкость, и он пишет решительно не своим тоном, даже два раза процитировав Евангелие (никогда не делал!):
   "Для меня Розанов -- не ординарный нововременец, а один из первых русских писателей, -- человек, награжденный большим писательским дарованием и чисто художественным прозрением"... "Объективно -- это обстоятельство огромной важности: ибо в нем лежит большая сила, чем во множестве маленьких беспорочно-благонамеренных писателей. И потому бесстыдство Розанова есть большое горе (подчеркнуто Струве) русской литературы"... "Именно этот смысл она имела для меня и должна иметь для моих читателей... И то, о чем я пишу со скорбью как о юре (мой курс.), никто не должен принимать с радостью, вроде того ощущения, какое овладевает стихийно толпой, когда раздается крик: "Вора поймали" (словцо-то всунул-таки размякший от благочестия Струве). Моя статья написана в другом настроении. Не удовлетворение я испытывал, когда я разоблачал Розанова, а огорчение. И не потому, что этот заведомый двурушник, сотрудничающий в разных газетах"... (словцо опять пало читателю в ухо). И т. д.
   Какой тон! Сколько психологии в нем!! Так и видишь хромающего со стоном... "Ох, болит! Все болит!". И ползет он, ползет сюда... Иголочки-то сейчас выпадут... Да уж и выпали, укололи...
   "Никого я, в том числе и г. Розанова, не могу без тяжкого душевного испытания (?!! -- В. Р.) -- счесть заведомо делающим дурное, нечестное. Иные говорят, что "нельзя пить из колодца, в который, может быть, плюнуть придется". Какое противоестественное и жестокое изречение! Как отразилась в таких поговорках вся извращенность русской жизни и вся извращенность нашей общественной психологии"...
   Этот хромой -- почти святой!
   "Мне, конечно, скажут: в этой извращенности повинны "Новое Время" (??!!), произвол, правительство и т. д., и т. д., и т. д. Да, конечно, совершенно верно: повинны. Но, кто бы и что бы ни были в ней повинны, все-таки это -- психология извращенная: в ней таится жестокость, злоба и гордыня".
   Осуждает злые чувства... Совсем святой человек! Но уж словечки-то произнесены, и читатель их услышал! "Конечно, все скажут -- он подлец, и даже это так в самом деле: но мое благостное сердце не дозволяет мне слиться с голосом всех".
   И "все" уронены, и "подлец" пригвожден: только "хромец" стоит в сторонке и молится Богу. Ах, Струве, Струве... где вы? где ваше?..
   "Морально такой человек никогда не будет прав (курс. Струве). Это один из тех случаев, когда мудрость житейская и мудрость этическая расходятся в разные стороны. Житейская мудрость учит нас величайшему недоверию к людям вообще, к "грешникам" в частности. Но житейски мудрый завет: "не пей из колодца, опять плюнуть придется" -- не может быть превращен в общее моральное правило. В справедливом гневе и негодовании"...
   Подходит! Совсем подошел!
   "...Можно или, вернее, извинительно плюнуть в лицо геловеку, совершившему мерзость (Струве раньше меня назвал "в корне безнравственным человеком, не могущим удержать в себе лжи", -- и конечно, читатель его статей это запомнил и сейчас делает вывод о "можно плюнуть в лицо"), но ни одного человека, самого дурного, самого грешного, нельзя раз навсегда превратить в плевательницу".
   Выпала иголочка... Это -- новый оборот: "превратить в плевательницу". Сладко заныло сердце Струве.
   
   Сладко, еще перечту...
   
   "Радуются изобличению Розанова... доволен всякий. Кто никогда не верил Розанову, с ним не общался, а, наоборот, всегда готов был плюнуть ему в лицо и за прошлое, и за настоящее, и за будущее!".
   Ну, это -- триумф. И сейчас падает на колени ханжа: "Но это была бы злая радость и самодовольство: а такие чувства не одного ли духа с молитвой фарисея: Боже, благодарю тебя, что я" и проч.
   Горничная плюнула. Фарисей помолился. "Вместе" составляют "Струве". Хорош соус...
   Три времени: "и за прошедшее", и "за настоящее", и за "будущее". "Будущее"-то чем виновато? А в прошлом -- "Семейный вопрос в России", "Сумерки просвещения". По деловому содержанию -- всей России будет жалко. Да и Струве так их хвалил, -- выписывал страницами цитаты и все восхищался почему-то слогу. Бедный Струве. Как ему теперь горько!! А уж вошли эти похвалы в его книгу, и их "не вырубишь топором". Вот теперь будет смотреть с ненавистью на собственную книгу...

* * *

   Признаюсь, тех больших качеств, какие он видит во мне, -- я не вижу. Но уж все равно, -- он видит. Я подскажу, что он видит: ибо его похвалы вращаются около одного пункта, который он не умеет назвать. Это -- психологичность самого языка, большая нагнетенность (как "нагнетают" воздух) ее -- качество новое... Ею-то, между прочим, угадываются "тайны" противника: и он вдруг видит себя "яко бос, яко наг", когда вступает в препирательство, задрапированный в высокие чувства... Напр., оскорбленного литератора или оскорбленного гражданина... Но не в них дело:
   
   Труден первый шаг
   И скучен первый путь... Ремесло
   Поставил я подножием искусству:
   Я сделался ремесленник... Поверил
   Я алгеброй гармонию...
   
   И все дальше... Все точно так, как вложил Пушкин Сальери. Ни один из русских писателей так не озаглавливал своих, за много лет, трудов: "На разные темы"... И не придавал же этого странного заглавия книге.
   
   Я сделался ремесленник...
   
   Бумагу положил перед собою, а мыслей -- нет. "На разные темы"... Да, действительно "на разные темы". Кое-что и в сущности -- ничего.
   
   В тишине и тайне
   Я стал творить...
   Нередко просидев в безмолвной келье
   Два, три дня, -- позабыв и соль и пищу...
   
   Но, Струве: надо быть скромным. Вы много понаписали о разных добродетелях, а не имеете простой и всем нужной: отчего вы не пришли никогда ко мне вечером (только не когда я занимаюсь нумизматикой), мы бы почитали, посмотрели вместе черняк, и, может быть, появилось бы что-нибудь другое, чем что появляется теперь... уж сколько лет... и все с одним заглавием, без "говора" в заглавии и в сущности -- без темы ("На разные темы"):
   
   Ни вкуса нашего не радуя, ни глаз,
   Висит между плодов пришлец осиротелый.
   И час их красоты -- его паденья час.
   
   И занимались бы нумизматикой. Ничто так не успокоит волнения публициста, как нумизматика.
   Струве дал толчок к говору обо мне: "Вести. Евр." (январь) говорит, что обо мне можно быть "только невысокого мнения как о человеке" (кто его спрашивает об этом?), а "Русск. Бог." по-демократически размахнулось: Розанов, как и один герой Достоевского, говорит о себе в ответах Струве: "Нет, я не подл -- я только широк". Язык, понятия и обвинения, совершенно небывалые у нас даже в 60-е годы! И что стольким людям за дело до моей нравственности, души, совести... Какая забота о "спасении". Россия так чиста, что больше и "спасать" некого. Струве, в той же книжке, где дал мне "плевок в лицо", говорит, в споре с Жаботинским, что "допустить в белорусских и малорусских губерниях школьное преподавание на местном народном языке -- значит готовить себе то, что Австрия имеет в Галиции", "раскалывать единство культуры и хода истории в России". Итак, он принял уже самые крайние мысли "Нов. Вр.", с чем вовсе не согласны все сотрудники "Нов. Вр.". (Я лично стою за этнографические языки в начальных школах.) Явно, что не "душеспасение" им руководит, а, ругая "Нов. Вр.", он маскирует источник, откуда берет темы, тон и мысли свои "на разные темы". Я не упоминал и стеснялся упоминать, что меня возмутило с первого же взгляда в нападении Струве; стеснялся упомянуть потому, что Струве имеет обыкновение или, может, имеет дух отрекаться от того, что говорит устно: так, когда я привел рассказ его о провокаторе, заведшем для них журнал "Начало", он печатно заявил, что никогда этого не говорил. В своей полемике против меня он приводит устные со мной разговоры: итак, я вправе сказать, отречется он от этого или нет, что именно его-то, Струве, нападения на революцию в самом ее фундаменте, в самой ее идее, с злорадным заявлением, что "жаль одного -- не дали ей дойти до конца, и тогда только все ужаснулись бы по-настоящему и Вехи получили бы надлежащее оправдание" (это -- буквально), далее -- что "такого позора, какой представляла наша радикальная журналистика в пору появления "Анны Карениной" и "Войны и мира", -- никогда во всемірной литературе не было, и следовало бы сделать хрестоматию из этих критических статей и приложить к Вехам как образец радикальной бессмыслицы, злости и безвкусия" (тоже -- буквально), -- все эти суждения Петра Бернгардовича, с большим подъемом и характерными его "преткновениями" сказанные весной минувшего года на вечере у А. В. Вержевской, -- подействовали на меня, а в словах моих о Чернышевском и Писареве прямо прозвучал тон слов Струве... И вдруг именно эти слова взяв, свои слова, -- из моих статей, он обвинил меня как предателя освободительного движения, врага прогресса, врага всей прогрессивной печати! Тут я пережил ощущение, каких в жизни и в деле разочарования в человеческой природе переживаешь много раз...
   Да: я один "день" говорю одно, "другой" день -- другое. Ну, что: тяготит, хочется сказать. Волнуешься, меняешься. Но ни один человек в міре не может сказать, чтобы устно и дома я сказал хоть единый тон, единую букву, какую не посмел бы сказать и не сказал бы в печати: или чтобы печатное -- я говорил дома иначе, с друзьями иначе!! Никогда, ни один человек, друг, знакомый, полузнакомый, этого не скажет: иначе как лжец, и лжец будет опровергнут другими свидетелями. Одни слова "за пазухой" и на страницах газет. Это-то, мне кажется, и есть все, что составляет нравственность писателя. Что еще иначе могу я сделать. Как не говорить, что думаю: глупо, умно, порочно, добродетельно, безумно, гениально. Так что читатель знает все мое "за пазухой". Но "Вести. Евр.", "Рус. Бог.", "Рус. Мысль" и в перепечатках множество газет подняли камни: "нельзя уважать", "плюнуть бы в лицо", "подлец". Эх, господа, не знаете вы тайн писательства. Для вас все это -- улица, для меня -- "дома", для вас -- говор толпы, для меня -- мысль в уединении. А уединение имеет свои сладости, каких нет на улице. Ну, представьте (секрет писательства, индивидуальный), -- получить "плевок в лицо" составляет для меня удовольствие. Ну, так-таки и удовольствие... Равно "подлец" и проч. Сперва болит, час-два: но потом переходит в какую-то удивительную приятность, больше -- в какое-то сладкое и нежное самоощущение. Не понимаю, "садизм", что ли: может быть, расплюевская природа? Поймешь себя, когда будешь "на том свете": а теперь просто -- значительное равнодушие к похвалам (стучат колеса на улице) и влечение быть обиженным, униженным, оскорбленным ("заноза" Дома), какой-то работой перерабатываемая в сладкое, мирное, тихое, прощающее... Глубоко прощающее.
   
   Таков, Фелица, я развратен.
   

КОММЕНТАРИИ

   Сохранились: 1) беловой автограф -- РГБ. Ф. 249. К. 6. Ед. хр. 7. Л. 1--5 (см Варианты); 2) корректура (гранки) -- РГАЛИ. Ф. 419. Оп. 1. Ед. хр. 140. Л. 144; с подписью: В. Розанов; включена в сверстанный газетный лист вместе со статьями других авторов, с обозначением выходных данных на логотипе верхней полосы -- "Новое Время. 9-го (22-го) января 1911 г. -- No 12510": в тексте отмечено карандашом несколько явных опечаток; на полях -- рекомендация М. А. Суворина от редакции: "Если б Вас. Вас. хорошенько прочел корректуру своей статьи, то она много бы выиграла. Нельзя бросать в публику нечто такое, где трудно добиться смысла благодаря опечаткам и поспешности. Думаю, что нет никакой надобности гнать свой мозг с такой быстротой. М<ихаил>". На обороте подпись: "К. К. М <...>" ; 3) правленые гранки -- Там же. Л. 130, 141--143; на нижней полосе редакторская запись: "На вторник исправленное. М<ихаил>".
   Датируется по времени первоначально предполагавшейся публикации (см. выше). При жизни автора статья не печаталась.
   В библиографии С. А. Цветкова приведено пояснение Розанова: "Сам взял назад" (РГБ. Ф. 249. К. 11. Ед. хр. 11).
   Впервые напечатано в Собр. соч. Розанова, т. 21 (с. 353--357).
   Печатается по беловому автографу.
   
   С 610. Когда бы все так чувствовали силу... -- А. С. Пушкин. Моцарт и Сальери (здесь и далее).
   ...в только что вышедшей январской книжке "Русск. Мысли",-- -- Статья Розанова написана в январе 1911 г. в ответ на статью П. Б. Струве "Жестокая поговорка и извращенная психология" (РМ. 1911. No 1. С. 184--186).
   С. 612. Сладко, еще перечту... -- А. А. Дельвиг. Удел поэта (1829).
   ..."яко бос, яко наг" -- Ис 20, 2 ("ходя наг и бос").
   "На разные темы" -- Струве П. Б. На разные темы (1893--1901): Сборник статей. СПб., 1902.
   С. 613. Ни вкуса нашего не радуя, ни глаз -- М. Ю. Лермонтов. Дума (1838).
   "Нет, я не подл,-- я только широк". -- Ф. М. Достоевский. Братья Карамазовы. Ч. 1. Кн. 3. &#167; III. Исповедь горячего сердца. В стихах ("Пусть я проклят, пусть я низок и подл -- Нет, широк человек, слишком даже широк, я бы сузил") (ПСС. Л., 1976. Т. 14. С. 100).
   Струве ~ в споре с Жаботинским... -- дискуссия о "национальном лице" (П. Струве) русского народа и еврейском народе (Вл. Жаботинский) в 1909 г. в газете "Слово".
   "Наголо" -- научный и литературно-политический журнал, выходил в Петербурге в 1899 г. под редакцией П. Б. Струве и был закрыт после третьего номера.
   С. 614. ..мысль в уединении -- одна из первых записей, предвосхищающих работу в следующем году над книгой "Уединенное".
   С 614. ...расплюевская природа -- от Расплюева, героя комедии А. В. Сухово-Кобылина "Свадьба Кречинского" (1852--1854).
   Таков, Фелица, я развратен -- Г. Р. Державин. Фелица (1783).
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru