Розанов Василий Васильевич
Церковный и вместе космологический вопрос...

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

В.В. Розанов

Церковный и вместе космологический вопрос...

   ... Нет, все это пустяки, о чем спорят и шумят сейчас в печати: "быть" приходу или "не быть", "так" его организовать или "этак", "преобразовать" или "не преобразовывать" семинарии, и пр., и пр., и пр., и т.д., и т.д., и т.д. Все это -- "пыль порошит в глаза и закрывает небо", все это -- "горчичник на шею", который оттягивает головную боль, но ее нимало не лечит.
   Ну, вот, например, в виде предисловия к тому, о чем я хочу говорить: не замечаете ли вы одной важной перемены, которая совершилась в церковном управлении после смерти знаменитого духовника царского, протопресвитера И.Л. Янышева, бывшего профессора и ректора Петербургской духовной академии? Наверное, не замечаете, потому что вся печать не заметила. Никто слова не промолвил, ни гугу. А перемена произошла громадная, простирающая значение свое на все области церковной жизни, -- и на вопрос о приходе, и на вопрос о новом уставе семинарий, и на все будущие вопросы, какие еще подымутся в Синоде. Но в то время, как об этих вопросах шумят и дозволяют шуметь, -- ибо это ничего принципиального для церкви в себе не содержит, -- сказанная перемена, о которой я две минутки помолчу, произошла в полном безгласии, безгласии настолько выдержанном, что о ней, может быть, лишь "бочком обмолвились" в самих синодальных учреждениях, но ни в каком случае не официально, не в торжественном и ответственном заседании с протоколом, записями и т.п. историческими документами, и она, эта перемена, решилась молча, бездокументально, по единогласному, всеобщему и страстному желанию всех членов его, иерархов его...
   -- Какая? Какая? -- залюбопытствует читатель.
   -- Да как же: ведь Янышев, протопресвитер дворцовый, и Желобовский, протопресвитер армии и флота, хоть и под старость лет, лишь только в конце жизни, были, однако, введены в состав членов Святейшего Синода и заседали в его заседаниях, решали вопросы и "о приходе", и "об уставе академий и семинарий", и пр., и пр. И они были единственными в высшем церковном управлении представителями священнического рода, священнического сана, -- белого, семейного, женатого, детного духовенства. Только они одни. И введены-то они были под старость, когда все "обновлялось в церкви", в 1905-1906 гг.; между тем, в ранней молодости, лет сорок назад, Янышев тоже заседал в Синоде, да протопресвитеры и вообще в Синоде заседали почти весь XIX и весь XVIII века. Но большое яблоко медленно спеет. Участие и белого духовенства в высшем церковном управлении, будучи признано нормальным и непременным при учреждении Синода Петром Великим, впервые случайно поколебалось при обер-прокуроре Победоносцеве: именно Янышев, с его светлым умом и обширным богословским образованием, с его культом просветительных реформ Александра II, был в высшей степени неприятен как член Синода Победоносцеву, и эта неприятность удесятерялась от того, что он был вместе с тем духовником Императора Александра III, могшим иметь с ним беседы наедине о церковных делах, о синодском делопроизводстве, о "делах" или об отсутствии всякой деятельности, инициативы и творчества у самого обер-прокурора, т.е. у Победоносцева. Это было неприятно, опасно и оскорбительно гордому обер-прокурору. Тогда Победоносцев из архива "канонических правил", забытых и никогда не исполнявшихся или же исполнявшихся очень давно, извлек одно, по которому запрещалось или будто бы запрещалось (древние каноны по языку часто невразумительны) лицу белого духовенства участие в управлении церковью, и Янышев был исключен из членов Синода на основании этого указания. Благочестивый Александр III не решился идти против канона. По поводу этого я справился у самого Победоносцева в "Кратком очерке истории церкви", желая проверить, насколько он был искренен и прямодушен в данной мере, в настоянии перед Государем. Вот что там он говорит по поводу возобладания монашествующего духовенства в строе греческой церкви, в строе общехристианской церкви, до разделения и папства: "Монашество первоначально вело отшельническую, уединенную жизнь и в управление церковью никогда не вмешивалось. Но императоры греческие, заметив из личного случайного общения высокую ревность монахов по вере и о церкви, стали иногда призывать их и к делам церковного управления; вскоре же, увидев всецелую их преданность делу церкви, без личного начала и корыстолюбия, и, кроме того, высокую личную добродетель и строгий образ жизни, начали призывать их по преимуществу и, наконец, их одних исключительно, избегая белого духовенства, отягощенного семьями и потому заботившегося о земных делах и к тому же невольно корыстолюбивого. И так это вошло в практику церкви. Но под этим не лежит и не лежало никакого исключительного права монахов на высшие церковные должности, призыв к которым их был исключительно волею константинопольских автократов". Итак, практика, и никакой теории. Явно, что страстный обер-прокурор русского Синода выразил свое "хочу", но не свое "знаю" в требовании удаления Янышева из Синода.
   Итак, это был случай. Т.е. удаление было случаем, а присутствие в Синоде двух протопресвитеров, двух священников было правилом, вытекающим из здравого смысла, из истории церкви и русской полуторавековой практики.
   Но слушайте, что вышло дальше: "случай" вдруг обращается в "принцип", ему присваивается сила принципиального решения, а норма, история и правило начинают исчезать, таять, испаряться.
   Победоносцева нет, умер. Переменился ряд обер-прокуроров, которым что до личного решения Победоносцева, -- что до преобладания монашества над белым духовенством, и какое вообще у них могло быть опасение перед духовником Государя? "Гекуба" их и не "тревожила". Без сомнения, Оболенский, Извольский и Лукьянов не имели решительно ничего против участия в заседаниях Синода двух просвещенных священников, никак не менее могших помочь советом, чем заурядный "владыка" с Волги, Камы или Балтики. Больше даже: против резких и оскорбительных для петербургского управления выступлений таких "иноков", как Виталий и Илиодор, кто же мог бы сыскать более веское слово, найти более искусное решение, более разумный довод, как тот же Янышев, Желобовский или теперешний образованный протопресвитер армии и флота? Явно, следовательно, что после Победоносцева и Янышева обер-прокурорам решительно было бы желательно, было бы выгодно иметь в составе Синода лиц белого духовенства, двух наших протопресвитеров.
   И так это, несомненно, чувствует и сознает и Вл. К. Саблер. Но не остальные иерархи Синода, -- монахи.
   Власть и авторитет обер-прокурора явно ослабели, стали "тенью" сравнительно с тем, как это было не только при Победоносцеве, но было уже и при Протасове, при Голицыне, при Ахматове, как было за весь XVIII и XIX века. Иерархическое монашество за время "междуцарствия" в Синоде, наступившего по смерти Победоносцева, чрезвычайно быстро воспользовалось положением и укрепилось. Сейчас епископская власть стоит так высоко в России, как она ни разу не стояла за два последние века. Митрополит Филарет говорил тихо, робко (смотри об этом у Барсукова, в "Жизни и трудах Погодина") и ни в каком случае не в уровень с тем, как сейчас говорят епископ Антоний волынский; Никон вологодский, Гермоген саратовский. Монашеский голос окреп, монашеский ветер становится штормом. И обер-прокуроры под действием этого шторма, без всяких слов, без всяких переговоров, "в молчании все понимая", не решались просто "напомнить, где следует".
   -- Умер И.Л. Янышев, -- протопресвитер и вместе член Святейшего Синода; кого бы ни благоугодно было избрать ему в преемники, но, по стопам почившего Янышева, и он должен войти в состав Синода. Так уже два века повелось и только при Победоносцеве случайно не исполнилось.
   То же следовало бы сказать после кончины тоже члена Святейшего Синода, протопресвитера армии и флота Желобовского.
   На всякие слова о "канонах" было что возразить: да неужели же митрополит Филарет, составивший катехизис, не знал канонов, -- а он заседал в Синоде наряду с протопресвитером Баженовым. Неужели историк русской церкви, митрополит Макарий, тоже канонов не знал? Ни Платон московский, ни Исидор петербургский? Это был "случай" при Победоносцеве, -- насилие над историей при нем: об этом говорят даже его книги, собственная его учебная и маленькая "История христианской церкви".
   Да, и если бы так сказал обер-прокурор, "где следует", -- конечно, два священника были бы введены в Синод. Так все дело право и здравомысленно. Но этим обер-прокурор, как личность, обратил бы на себя тот "ураган" монашества, о котором я уже упомянул... И он сробел и не сделал.
   "Случай" повернулся в "правило"... О, неоформленное, несказанное, неузаконенное. Узаконить нет возможности, опасно. Об этом я сейчас буду говорить. Но уже создан прецедент для "правила", уже начала укрепляться привычка, обыкновение, которая практически и жизненно будет все равно эквивалентна правилу...
   Разве кто-нибудь вычеркивает из "Послания апостола Павла" слова: "епископ должен быть единыя жены мужем"? Кто смог бы вычеркнуть, решился вычеркнуть? Буквы и стоят на месте... Но уже "пошло", что в епископы призываются только неженатые. Что такое "пошло"?.. "Привыкли", "обыкновение", -- и теперь "не менять же".
   "Привычка" или "слово", а факт тот:
   Только одни монахи в епископах.

* * *

   Католичество давно "дозрело", и у него, со времен Григория VII Гильдебрандта, все духовенство -- бессемейно, безженно.
   Как только жена, дети, -- не может быть духовным лицом.
   -- Да что, вражда, что ли?
   -- "Не говорим".
   Не говорит. Как, в самом деле, выговорить:
   -- Мы враждебны семье.
   -- Мы не любим детей.
   Относительно этого полное и глубокое молчание. Но только растет факт, без теорий, без принципов, без заявлений. Факт состоит в том, что и в XX веке, и в XIX, в XVII, XV, в X, в VIII, в VI, как только к сонму иерархов подходит семейный человек, женатый человек, с кучею детей, притом пылающий верой, благочестием, праведностью, и говорит:
   -- Дозвольте мне стать среди вас, как друг ваш, как один из вас... Как тотчас в ответ слышит единогласное, единодушное:
   -- Не надо.
   -- Почему? Какая теория? Жены ли моей не любите, -- но она еще праведнее и богомольнее меня; детей ли моих не любите, -- но они невинны и научены закону Божию.
   -- Нет теории. Какая теория? И брак твой мы же благословили, и детей твоих примем в свое учение... Окрестили, венчали, но...
   -- Но?!..
   -- Тебя самого не надо. Вот помрет жена, ступай в монахи, -- и будешь наш... И дети, может быть, пойдут в монашество, мы поманим туда их, -- и тогда они станут тоже нашими. Но до тех пор пропасть, яма меж нами, которую ни тебе не переступить, ни нам не перешагнуть. Мы разных царств люди, но об этом -- ни гугу, молчать. Теорий нет никаких.
   Это -- и в VI веке, и в XIX... Течение никогда не дрогнуло в направлении, не пошло вспять, не уклонилось в сторону. Но еще поразительнее, как оно ползло, -- всегда цепляясь за практические поводы, за "случаи", там ссылаясь на то, что "монах, естественно, бессребреник", в другом месте, -- что, не обремененный заботами о семье, он будет всецело предан делу одной службы, и т.д., и т.д. Везде повод практический и как будто в интересах службы, но на самом деле, на протяжении пятнадцати веков, везде, в сущности, давление могущественной идеи, и самая идея эта заключалась в возвышении безбрачного лица, в поднятии инока, которому служба приносилась в жертву. Инока, т.е. у которого нет и не будет детей, нет и не будет семьи!
   -- Да что такое? Скажите явно: вы ненавидите семью!
   -- Ни-ни... Мы весь мир благословляем. Мы благостны, благоуветливы.
   -- Как же так все вышло? Выходит?
   -- Что "выходит"?
   -- Да как же: вот все и цензора по всей России уже только одни монахи. Какая связь между цензурой и монашеством? И начальники семинарий, ректоры и инспекторы также только монахи. Какая связь между педагогикой и монашеством? Предполагается или был предположен церковный собор, и уже за несколько лет до его созыва высказано было величайшее беспокойство, как бы на него не попал кто-нибудь не из монахов, а если кто и попадет, то чтобы он был лишь "в свите" монаха (епископов), без своего голоса на соборе, во всяком случае -- без решающего голоса... Что это такое? Тут вовсе важны не частности; не цензуры жалко, не ректорства, не даже судьбы будущего и возможного собора... Бог с ним со всем; возьмите должности себе, управляйте, законодательствуйте. Речь не о соперничестве, не о зависти. Все преодолевает любопытство к самому течению и еще сильнейшее любопытство к тому, что нет теории. Такой факт пятнадцать веков тянется, все одолел собою, все окрасил в одну краску, а теории -- никакой. Нигде не сказано:
   Монах есть власть и авторитет, высший на земле. Высшие на земле власть и авторитет принадлежат тому, что дало зарок себе не иметь детей и жен.
   Это есть заповедь, завет: это-то и образует "новый завет" -- не иметь детей. Противоположный "ветхому завету", т.е. поветшавшему, износившемуся, упраздненному, который начался со слов: "Плодитесь! Множитесь!" Заветы один против другого, как два острия двух мечей, с рукоятками, обращенными в противоположные стороны. Один завет прав, -- тогда другой не прав. Другой прав, -- тогда первый не прав. Борьба и смерть, но никакой жизни и гармонии. Никакого мира и согласия. И это -- в самом сердце религии.
   Это так интересно теоретически, философски, метафизически, что всякие вопросы о "программах духовных семинарий" и о том, будет или не будет у нас "приход" и "каков он будет", просто отлетают в сторону, как неинтересная пыль, как подробность, которая может всякое десятилетие решаться и, следовательно, перерешаться и в которой поэтому никакого значения не содержится.
   В церкви есть только один вопрос, исключительно единственный, за все ее шестнадцать веков бытия: -- Вопрос о монахе.
   Он важнее всего, что говорил Лютер, что произвел Лютер; важнее 30-летних войн и борьбы гугенотов и католиков; важнее не только "приема английских духовных лиц в Петербурге", но и важнее самой английской церкви, как, между прочим, лежащий и в основе ее... В самом деле, англиканская церковь сохранила у себя епископат, но иночества не сохранила. Епископ английский, согласно повелению ап. Павла, "должен быть единыя жены мужем" и семеен, как и все прочие священники. Но вот что замечательно и поразительно: английская церковь, а за нею и английское образованное общество, культурное общество, высоконравственны и одновременно высокопозитивны, совершенно светски, нисколько не спиритуалистичны и по существу нерелигиозны. Таким образом, оказывается, что в иночестве, действительно, лежит зерно христианского спиритуализма, как спиритуализма совершенно нового и оригинального, отличного от языческого, от греческого или римского, тоже бывшего, спиритуализма. И там были "философы", -- да, но "христианский философ" вырос только в иноке.
   Это подводит нас к таким загадкам, к таким тайнам, к таким "темнотам" в религии, что ум кружится... "Светы" как будто распадаются; "солнц" оказывается два, а не одно... "Белые одежды духовенства" и его же "черные одежды" несут на себе свет двух, и притом противоположных, враждебных солнц... Отчего "белое духовенство" и "черное" на самом деле враждуют между собою, хотя и глухо, тайно, больше в душе, нежели на словах, но это еще страшнее, потому что внутреннее, и это опять какая-то тайна!! Нет вопросов, кроме одного:
   -- Что такое монах?
   -- Кто он?
   -- Откуда пришел?..

* * *

   "Откуда, вы спрашиваете? -- ответил один прекраснейший лицом и прекраснейшей жизни инок 25-летней образованной девушке, которая не хотела сдаться сразу на его доводы о монашестве. -- Из бессеменного зачатия, каким зачат наш Господь Иисус Христос. Монашество не само из себя родилось и не само себя выдумало. Вы верите в Евангелие и любите Христа? Тогда вы вспомните тайную Его беседу с Никодимом, где он противопоставил плотскому рождению духовное рождение. Церковь и есть область духовных рождений, только одних духовных: плотские рождения -- за ее оградою и, действительно, сами по себе, как натуральный факт, лежат вне церкви. Оттого и сонм правящих в церкви именуется "духовенством", и оттого же в сонм этот входят люди духовного рождения, отрекшиеся от плотского. Вот монах, и вот откуда он вышел: из первого слова, которым началось Новое Благовестие".
   Девушка стояла пораженная... "В самом деле! В самом деле!" И она отдалась иноку, его "духовному руководству", и зареклась от брака, предпочтя быть "совершенною христианкой".
   В "христианстве" есть "совершенные" и "несовершенные": "несовершенные" -- все, но "совершенные" -- только одни монахи. И не по добрым делам, не по образованию, не по заслугам. Даже если им случится быть дурной нравственности и они не исполняют своих обетов, -- они все равно в "совершенных", по одному званию своему, по одному имени своему, т.е. потому, что, "постригшись в монахи", тем самым провозгласили первенство духовного рождения над плотским... А личные пороки -- частность и случайность.
   Английский лучший воин, герой и рыцарь, -- все-таки не "русский подданный", но "принявший присягу русский рядовой солдат" есть тем самым "русский подданный", и вся армия России защитит его, а для "первого англичанина" она и пальцем не шелохнет. То же самое и здесь: монашество и принятие его есть удостоверение в постижении самой главной истины Евангелия, -- истины духовного рождения и бессеменного зачатия, и признание этой истины, согласие на нее. А просто "добродетельная жизнь", "разумная жизнь", "благочестивая жизнь" есть только пока язычество и ветхий завет, и ни одной капли нового. Это есть "верность Аврааму и Сократу", а не Христу: только инок объявляет себя "верным Христу"... И за него вступится вся церковь, -- за всякого инока, за рядового, даже за дурного, т.е. она вступится за весь иноческий сонм и за существо иночества, потому что тут взаимная клятва и взаимное понимание.
   А за семейных и за семью церковь так не вступится, потому что это -- язычество и ветхий завет. И там семья была, и была такая же. А инока нигде не было.

* * *

   Вот теория, которую мне удалось подслушать или уловить в горячих, спорящих выкриках... Я только ее несколько закруглил или осознал. Выкрики были короче, но они начались со слов: "Бессеменное зачатие нашего Спасителя" -- и состояли в этом, кружились около этого.
   "В самом деле, так! Великая Эврика", -- подумал я.

* * *

   Но теория хорошо закругляется, только очень узко. И сказано ведь: "узкий путь". Крепко кольцо, не разорвешь. Но весь мир остается вне этого кольца, почти весь мир, и когда он надавит тоже страшною тяжестью своею, тоже страшною ценностью своею, -- не раздавит ли он кольца?
   Вот вопрос. Тучи вопросов и тайн. И что перед ним какой-то "устав семинарий", который можно поновить в среду и, значит, можно поновить и в пятницу?
   
   Впервые опубликовано: Русское Слово. 1911. 25 авг. No 125.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru