Розанов Василий Васильевич
Еще два слова о С.Ф. Шарапове

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

В.В. Розанов

Еще два слова о С.Ф. Шарапове

   ...Какой-то "мор" в ряду писателей: на протяжении с немногим месяца четвертый видный писатель сходит в могилу: Фофанов, Щеглов, Альбов и вот теперь Шарапов... Гробы их закрываются, не дав передохнуть и очнуться друзьям, свидетелям, читателям.
   Над закрывшимся гробом Сергея Федоровича мне хочется отметить черту его души, которая для многих покажется неожиданностью, когда я ее назову, которая действительно была в нем и, собственно для меня, служила единственно связывавшим нас литературным качеством его. Ибо идеи и темы его относились к тем областям, в которых я ничего не понимал, или они мне были чужды, неинтересны.
   Сергей Федорович Шарапов был до редкости скромным человеком.
   Да, этот шумный, красивый, большерослый человек, с мягкими руками, с мягкими щеками, с жгучим взглядом смеющихся добрых глаз, с непрерывной улыбкой губ, -- весь в речах, вечно что-то предпринимающий, во что-нибудь веривший, в чем-нибудь убеждавший вас, -- с сотнею мелких талантов, так и лившихся с него оживлением и возбуждением, был бы, пожалуй, неприятен, неприятен определенной группе людей, напр. созерцательных, если бы задумчивый взгляд не подмечал под всем этим шумом скромной души, нисколько не занятой своим "я", а занятой действительно теми темами, о которых он шумел, в которые действительно верил и которые, увы, часто были совершенно неосновательны. Он имел мало "критики" в себе, и от этого в основательности и неосновательности мог плохо разбираться. Вечно с пылким "да" или "нет" на устах, он недоказателен был и в "да", и в "нет". Но убеждал неустанно, по многу лет. Так, он выдумал "русские царские орлы" -- особые бумажки с такими изображениями и с денежною условною стоимостью, которые заменяли бы и червонцы, и прежние кредитки. Но в чем заключалась бы их разница от прежних "кредиток" -- он не мог объяснить. Прежних "кредиток", упавших до 60 коп., он не любил. Но вот, подите: "царские орлы" были совсем другое дело: падать не могли, обесцениваться не могли, и при них никакого золота не надо было, а печатать их можно было сколько угодно. Возможность-то печатать их "сколько угодно" и с этим вместе безгранично двигать вперед русскую промышленность и торговлю -- и соблазняла его. На пропаганду этого он потратил много лет; не только печатал статьи и брошюры об этом, но составлял об этом "докладные записки", посылая их во всевозможные учреждения и всевозможным высоким лицам, от которых могло бы зависеть решение нашей денежной системы. С.Ю. Витте, осуществившего золотую валюту, который в то время был в апогее славы и силы, он считал "убийцей России", или приблизительно так, и без стеснения это печатал. Это образец вообще его мысли, -- а она перекидывалась от финансов к церкви, к философии, к вопросам нравственности. Не здесь, не в решении вопросов была его сила, а в постановке их: здесь он был неистощим, неутомим, всегда рвался, надеялся, верил. Всегда делал или задумывал делать. Вот по этим качествам новизны, постоянного искания, порыва -- он и был ценен в разнообразных ролях, которые принимал на себя: журналиста, писателя, редактора, лектора. "Шарапов" и "себе на уме" несовместимы: хотя нельзя с грустью не думать, что иногда люди "без языка", стоявшие за ним и возле него, имели нередко это "себе на уме". И когда он шумно в чем-нибудь "проваливался", всегда смеясь и никогда не негодуя, по крайней мере никогда не ненавидя, -- эти люди "себе на уме" отходили осторожно в сторону.
   Потребность служить чему-нибудь, России, партии, лицам, памяти лиц, -- была его потребностью. Он был или казался себе "преемником" Аксакова (И. С), Гилярова-Платонова и Скобелева: последнего -- разумеется, в качестве оруженосца, пажа или патетического корреспондента. Эпитеты мои нетверды, как нетвердо было все и в Сергее Федоровиче. Но он непременно чему-нибудь "служил" и что-нибудь "славил". Иногда он "славил" совершенно незначительных лиц, безвестных лиц: и здесь на число "удач" в общем можно полагать такое же число "неудач". Но здесь я и перехожу к его скромности и бескорыстию, которые всегда меня поражали: много ли найдется писателей, которые, приобретя уже шумную известность, с таким энтузиазмом и, наконец, даже вредя себе, -- посвящали бы время, заботу и типографские чернила другому имени, лицу, никогда его не могущему отблагодарить. Между тем на пропагандирование "не себя" ушла треть его жизни и всех писаний. И в разговорах, в личном общении ничего не было обычнее, как увидеть его всецело подчиненным чужому авторитету, чужому мнению, чужому вкусу, -- и это не завистливо и тайно, но "с громом, свечами" и при "колокольном звоне". Всегда думалось: "Да когда же вы начнете работать для себя?!"
   Нашу Россию он бесконечно любил. Это было первою причиною его литературной неудачи, так как вот уже полвека, как в России имеет успех только космополитическое, или прямо враждебное нашей земле. Второю причиною его литературной неудачливости было то, что он всегда был страшно личен в своих изданиях, журналах и статьях. Они не отвечали нужде страны, как эта нужда слагалась объективно; они все выражали только его самого, разумеется по преимуществу в его взглядах "на нужды страны". Но "его взгляды" и "реальные нужды" -- не одно и то же. Разумеется, нужно было уже предварительно "поверить в него", чтобы начать читать его шумные журналы. Но тут мы входим в тот логический круг, который носит название "circulus vitiosus" [порочный круг (лат.)]. Как "поверить", не читавши; и как, с другой стороны, начать читать, когда знаешь, что все это "Сергей Федорович и его ближние". Но зато эти личные его издания, какого-то странного частного характера, -- будто напечатанные "домашние рукописи" -- были незаменимы для начинающих, для людей новых, и молодых, и очень старых, но которые раньше не могли пробиться в печать, и между тем мучительно этого хотели, и иногда несли в себе мучительно-интересную мысль.
   Умер он в расцвете сил, неожиданно, и даже неизвестно отчего... Близкие не сообщили, -- а между тем о конце его все-таки, вероятно, хочется узнать множеству читателей его, между которыми, мы хорошо знаем, были горячие энтузиасты.
   Мир его праху и добрая память.
   
   Впервые опубликовано: Новое время. 1911. 1 июля. No 12679.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru