Вероятно, у многих в Петербурге и провинции забилось сердце, когда на этих днях появилось маленькое, скромное объявление в газетах:
Л. Ф. Достоевская БОЛЬНЫЕ ДЕВУШКИ Современные типы
По биографии Достоевского, написанной Н.Н. Страховым, все знают, что у него осталась дочь Любовь; и инициалы имени и отчества "Л.Ф." почти с несомненностью говорили, что на литературное поприще появляется именно она... Я поспешил в магазин, и посвящение книжки "Памяти отца моего Федора Михайловича Достоевского" подтвердило ожидание, почему-то радостное. Почему? Да, Достоевский всем нам интимно дорог, и видеть его "кровь" в литературе -- просто приятно. Лет 16 назад мне сказал Страхов именно об авторе книжки, тогда еще молоденькой девушке: "Она -- наследница талантов своего отца". Он сказал это по поводу пьес для домашнего театра, которые она писала тоже "домашним образом".
Вот коротенькое предисловие ее к первой своей книжке: "В наше время, вследствие ненормального положения женщин в обществе, число больных девушек увеличивается с каждым годом. К сожалению, люди мало обращают на них внимания. Между тем, большинство таких девушек выходит замуж и заражает своею нервностью и ненормальностью последующие поколения.
Я медицины совсем не знаю, да и таланта литературного у меня нет. И все же я решаюсь описать некоторые, наиболее поразившие меня типы. Нет сомнения, что ученые со временем начнут серьезнее изучать ненормальность женщин, чем делали это до сих пор, и тогда им могут пригодиться даже самые ничтожные материалы. Вот, в качестве таких материалов, я и решаюсь напечатать первый выпуск моих "больных девушек".
Во всяком случае, это умно, дельно и практично. Если бы вместо той "изобретательной" дребедени, какую беллетристы преподносят нам в толстых книжках журналов, простые девушки начали рассказывать наиболее выдающееся, что им стало известно "из жизни", -- из судьбы виденных и узнанных девушек и женщин, -- литература много выиграла бы прежде всего в интересе, в занимательности. А польза и поучительный смысл таких "простых рассказов" были бы огромны для читателей, для общества, но также и для науки.
В книжке три рассказа: "Чары", "Жалость" и "Вампир". Мне показалось, что Л.Ф. не выдержала задачи, намеченной в предисловии, и, должно быть, природный литературный дар повлек ее дальше сухой и деловитой темы, темы строгой: передавать виденное, не выходя из рамок того, что видел глаз и услышало ухо. В рассказ врывается воображение, творчество. Я по крайней мере не умею отнестись к ним иначе как к беллетристике: но "чисто прибранной", умной, никого не копирующей (в том числе и отца)... Рассказы во всяком случае вполне литературны, и, может быть, больше этого не следует требовать от "первого шага". Я сказал, что подражания даже и отцу -- не видно. И это -- так. Но натура отца сказалась в первом и самом значительном рассказе: вообразите, девушка, чистая и нравственная, с горячею, исключительною любовью к детям, в каком-то болезненном, ненормальном кошмаре задушивает ребенка, ей вверенного! Сцена эта передана страшно и натурально: девушка оказывается с врожденною маниею к этому ужасному преступлению! Чем более она любит беззащитное существо, -- еще ребенка, -- любит с проницающею все ее существо любовью, -- тем "в момент приступа", в кошмарную ночь неодолимее влечется умертвить его!! Я сказал, что в этом фантастическом рассказе дочери сказалась "натура" отца: точнее сказать, выразилось продолжение замечательной наклонности великого романиста сводить вместе, связывать "в один узел" величайшую человеческую чистоту, вот, именно детскую, с величайшим страданием, и именно мукою, замучиванием ее. Все помнят "Смерть Илюшечки" в "Бр. Карамазовых"; или как турок разможжил голову болгарскому ребенку, которого посадил на колени, -- и ребенок стал играть дулом пистолета: турок в это время и спустил курок (рассказ в "Дневнике писателя"). Еще: как один помещик затравил собаками провинившегося мальчика лет семи; и как другой мальчик, таких же лет, утопился, избегая наказания. Подробности, которыми окружены все эти терзания -- смерти, и страшно напряженный тон рассказа, говорят, что у Достоевского было какое-то влечение "вот так поставить дело", свести "вот эту невинность", притом страстно любимую, "пронзительно любимую" (его термин), -- с ужасною насильственною смертью, именно -- с мукою. В высшей степени характерно, что у дочери сказалось это как продолжение, как дальнейшее развитие, даже как заключение и конец: ибо куда же "дальше идти"? Смерть... но не от врага, не от "турка" или "барина", а от кроткой девушки, тоже почти ребенка по годам, притом любящей этого ребенка исключительною любовью, экзальтированной, но, нельзя скрыть, не материнскою, а вот именно какою-то девичьей ("Больные девушки"), особенной, обожающей, восторженной... как к величайшему художественному созданию природы.
Такие кошмары у женщин и матерей не являются, и совет доктора, к которому девушка обратилась, когда у нее впервые начались эти кошмары (видение терзаемых детей и ощущение ужасного при этом наслаждения), совет "поскорее самой выйти замуж" -- не представляется неуместным... Но, с другой стороны, надо заметить, что у "больной девушки" вовсе ни в чем не проявлялось влечение к замужеству: с детства (в институте) она скучала обществом взрослых людей; ее мир был -- одни дети! любовь -- одни дети, которых она тайно душила!!!
Суд застал ее на втором преступлении. Она сейчас же созналась во всем. Но оставалась совершенно равнодушна ко всему и только горько заплакала, когда ей пришлось прощаться с Жоржиком (третья намечавшаяся жертва), к которому уже успела "горячо привязаться".
Страшно. И, повторяю, очень интересно по родовой, генетической связи с одним уклоном в творчестве великого своего отца...
Впервые опубликовано: Новое время. 1911. 3 апреля. No 12593.