Один господин, с "благочестивой бородой", но совсем без головы, невзлюбил почему-то современной русской литературы. И, скорбя об уничтожении цензуры и надеясь на ее восстановление, много лет посвятил на составление обширного увража, куда занес выписки из "богомерзких" писаний Кузьмина, Арцыбашева, Каменского, Розанова, Горького, Мережковского, Протопопова, Андреева и, кажется, еще многих других литераторов. Старался этот господин с усердием чиновника старой цензуры, и как никакой чиновник не может оставить своего труда "втуне", то и он решился сообщить своему увражу "движение" для "спасения отечества". С сею целью он вошел куда-то с "ходатайством о пресечении" и, будто бы, переслал свой "увраж"... Но он оказался так велик, что для прочтения его не нашлось ни у кого охоты. Читавшие персоны заметили только, что содержание оного близко по содержанию и мотивам с известною "запискою" саратовского архиепископа, представленною в Казани на миссионерский съезд, но гораздо слабее ее и даже малограмотно в отношении литературы и в отношении церковного учения. Сей кустарь-богослов и никем не нанятый цензор свалил в одну кучу писателей, не имеющих ничего между собою общего и даже между собою непримиримо враждебных. К тому же едва ли он не из секты хлыстов: он, между прочим, ближний приятель знаменитого Григория Распутина, устраивавшего в банях радения с петербургскими барынями. Но хлысты, "радея" сами, как известно, гнушаются "плотью" и не допускают вовсе христианского брака, как "скверны". И Распутин, когда "радел", то убеждал барынь, что он это делает для познания, свободен ли его "дух" от соблазнов и сможет ли перенести зрелище нагих женских тел без вожделения. А когда "вожделение" наступало и он его удовлетворял, то объяснял, что в "совершенство" еще не пришел и надо опять попоститься и потом опять порадеть. Так Григорий Распутин проводил свои дни в удовольствии, молитве и посте. Но совершенно известно, что "скверны" брака он не признавал, "скверну" полового общения отвергал и на эту удочку поймал не одного аскета... Возвращаемся к цензору нравов и литературы. И его обуяла мысль, что всякое половое вожделение есть "скверна", -- мысль чисто хлыстовская и враждебная церкви, которая признает и утверждает благословением христианский брак. Поэтому он и набрал в кучу совершенно разнородных писателей, заметив у них то общее, что все они разрабатывают проблему пола. Но он не заметил, что в то время, как Каменский, Арцыбашев и некоторые другие услажденно описывают всякие "падения", и в сущности описывают их хлыстовский "свальный грех", но только разбитый на отдельные сцены, -- другие писатели, как Мережковский и Розанов, стараются поднять к серьезному половую жизнь человека и в этом отношении не имеют другой задачи и другого понимания, чем какое церковь выразила, вводя венчание и утверждая институт брака.
Поистине: "своя своих не познаша"...
Старец сей, -- мы слышали, -- тоже с Волги, но имеет пребывание не в Саратове, а в Самаре. Что это за благодатный угол богословов, невежд и сыщиков? Хоть бы "Волгарь" постарался просветить своих "ближайших читателей", а то они совсем заросли блохами, клопами и тому подобной нечистью, какую Ной напрасно набрал себе в ковчег и не дал ей погибнуть в очистительном потопе.
Впервые опубликовано: "Русское слово". 1910. 2 дек. No 278.