"Смысла в жизни не нахожу -- и потому умираю" -- это не только стоит в записке трех девушек, отравившихся цианистым кали после мирной беседы и за музыкой, но и в бесчисленных записках, оставленных русскими самоубийцами, еще начиная с памятной полосы самоубийств в 70-х годах прошлого века.
Эти самоубийства без определенного одного мотива выделяются в особую группу... Их не смешаешь с самоубийством от нужды, унижения, семейного расстройства, от определенной неудачи в жизни, от неудачи в определенном стремлении и проч. По характеру мотива их можно назвать "беспредельными" самоубийствами, а по среде, по личности -- можно назвать "культурными самоубийствами".
Самоубийцы -- всегда образованные люди.
"Предела", т.е. вот одного мотива, -- нет. Но "не бывает следствия без причины": и, очевидно, в данном случае мотив самоубийства -- беспределен, неуловим, неотчетлив, неясен.
Мы должны вполне верить искренности записок: "смысла в жизни не нахожу...". Только это -- не мотив, а описание... Описание состояния самоубийц перед смертью и, уверенно можно сказать, -- задолго до смерти. "Искал, искал смысла жизни... не нашел, и умер". Это Колумбы без Америки... Колумб, если бы ему не поехать в Америку "открывать ее", -- наверное, умер бы, написав: "Не знаю, зачем живу"; "Умираю, потому что нечем жить..." Или, так как этого обычая еще не повелось тогда, -- умер бы молча и немо, "непонятно" для окружающих. "Без определенного мотива..."
Все, конечно, давно заметили возраст этих "беспредельных" самоубийц: никогда позднее 28-27 лет. Большею частью эти самоубийства падают на возраст между 17-23 годами у девушек и между 22-26 годами у мужчин. Отступления к более ранним годам объясняются легко преждевременным "развитием"... Но оставим эти ненормальные случаи 14-летних самоубийц и перейдем к норме.
Возраст самоубийства падает на промежуток между законченным или заканчивающимся образованием, которое, как понятно всем и понятно самоубийцам, -- "готовит человека" к чему-то, и между определением пути жизни, выбором жизни, выбором цели и "смысла" жизни... "Меня готовили, готовили... а куда приготовили -- я не знаю и не вижу. Умираю". Момент самоубийства в биографии самоубийцы всегда занимает то положение, какое в "плавании корабля" занимает момент отхода: от "пристани" (старый быт, старая семья) отстал, "отвалил", а "маршрута" не получил или не нашел. "Умираю". Мы должны поверить запискам. Они вполне точны, да и предсмертно вообще не лгут, не притворяются. Но эти "иероглифы" юных мы обязаны дешифрировать.
Что же это такое?
Тянутся, тянутся годы... серые, тусклые... бесцельные... Талант бьется внутри, -- но еще не "выклюнулся из яичка", и он мучит, как непроросшее зерно, как энергия и сила "без приложения"... Самоубийцами являются не "бездарные" и "безвольные", -- как пишут по понятным педагогическим мотивам публицисты (чтобы удержать от самоубийства, чтобы внушить презрение к самоубийству), а скорее в этот несчастный итог попадают даровитые... Талант всегда мучит, и именно тоскливою мукою... Талант всегда требователен, взыскующ, полон "недоверия к себе", "недоумения о себе"; талант всегда есть строгий судья поступков и мыслей, жизни и сердца и всего сокровенного в сердце у своего носителя... Насколько талант, раскрывшись потом, принес бы счастья, радости и даже восторга своему носителю, наполнил бы "смыслом", и большим "смыслом", его жизнь -- настолько же до раскрытия, в "зерне", он всегда тягостен и закрывает тучами, облаками душу своего носителя, стоя упреком перед ним ("ничего не делаешь"), судьею ("и ни к чему не способен"), вообще неумолимым и часто торопящим требованием... Вот в этом торопящем характере его и беда... "Уже 22 года, а еще ничего не сделал и даже ничего не задумал..." "Как ты презренен: тебе нужно умереть..."
Талант -- и конь, и скелет смерти. Или "мчись", или "умри". И умирают, не успев "вскочить на коня".
Пишу по некоторому опыту...
В Москве, с первого и до последнего курса университета, года полтора после университета и года тоже полтора до университета, в старших классах гимназии (я кончил ее поздно, два раза оставшись "в том же классе"), желание умереть было сильнейшим... И именно от сознания: "не для чего жить", "я ни к чему не годен", "из меня ничего не выйдет"... Еще: "я ничего неумею", "я только отягощаю собою других", -- "без способности когда-нибудь вознаградить их". Даже это и не "сознание", а просто "так есть", уверенность всей натуры, не ума одного, не мысли... Точно сгнили все кости, вся душа: "ничего не умею. Лежу. Не для чего жить...". Еще: "хоть бы меня кто убил, у самого (убить себя) энергии не хватит... Или умереть бы случайно, непредвиденно" (без боли и предварительного испуга). Ощущение "самоничтожества" до того продолжительно, до того тягостно, что собственно останавливает только или больше всего болезненность известных способов умирания (утопиться, повеситься, застрелиться), -- и -- "эврика" безболезненного умирания от веществ вроде морфия, угара, цианистого кали не могла и не может не увеличить чрезвычайно числа этих "беспредельных" самоубийств. Но договорю: в университете товарищи прозвали меня за отражавшийся, вероятно, в лице дух мой -- "кладбищенским". "А вот и В. (всегда звали по имени, ласкательно), кладбищенский идет..." Почему? Вероятно, по сближению самого лица, всего вида, всего habitus'a (медицинский термин) моего с мыслью о кладбище, о могиле. "Кладбищенский" могло означать только: "предсмертный", "кому скоро умереть". Но в смысле -- "хочется": потому что я никогда не хворал, и болезни ни одной у меня в университете не было, и товарищи это знали.
Тут проходит нечто органическое, нечто биологическое. Цели, и такие общие, как "цель жизни", -- не вне нас, а внутри нас. И эти "цели" зреют, прорастают, бывают в маковое зернышко, в картофелину, в голову величиною, в гору (цель всей жизни). "Цели" растут буквально, как органы, и именно из нас. Колумб "в себе" нашел Америку, -- как ни странно сказать: ибо он собственно "нашел" желание во что бы то ни стало "поехать на запад и что-то открыть, увидеть" невиданное и неслыханное. "Суть Колумба" в желании поехать, совпавшем со "встретившимся материком", -- но последнее для психики его биографии -- уже случайность. Нужно заметить, что самое задание вопроса о щели жизни", или органическая настойчивость найти "в жизни своей смысл", -- свидетельствует именно и непременно о врожденном призвании: на каковое "призвание", в неопределенной и незрелой его фазе, -- и отвечает вопрос. Ибо обычно люди живут вовсе не для "цели" и не по "смыслу", а идут или "пробираются" по бахроме житейских обстоятельств, нужд, потребностей, самолюбия, желания обогатиться, "устроиться", найти занятия, жениться, выйти замуж, обзавестись семьею; немного общее -- "стать музыкантом", "ученым", "членом Г. Думы", "знаменитым адвокатом", врачом или "генералом". Об общей цели жизни, о цели жизни "человека вообще", под каковым вопросом, однако, подспудно всегда лежит другой вопрос: "зачем я живу", "для какой цели мне жить", -- эти вопросы или мелькают очень издали, ни к чему не нудя, не составляя позыва к самоубийству, оставаясь только философскою темою, или чаще -- не представляются и в этом виде, ни в каком. Вообще самый вопрос этот и тоска: "я не вижу своего призвания" -- и есть показатель наличности "призвания", еще не выяснившегося, не сформировавшегося.
Отчего так, по этому мотиву ("не вижу смысла в жизни") и умирают только до 30 лет, чаще даже не достигнув 27 лет. По этому мотиву также не бывает 30-летних самоубийц, как зеленых страусов. Вне "природы вещей".
Помню, вопрос о смысле жизни, точивший каждый день меня, точнее, стоявший на душе, как туман, как какая-то сырость души, бессилие, изнеможение, -- перестал даже когда-нибудь являться на ум, как только я сел (на много лет) за книгу "О понимании"... Тут совсем другие вопросы: "успею ли", "кончу ли", "доживу ли". Все наполнилось конкретным, ярким, оживляющим: "выходит", "дошел до такой-то рубрики", "кажется, кончу", "отложил на издание столько-то" (денег). И никакого вопроса: "зачем я живу?". Само собою, вопрос -- "для чего я живу" не разрешился у меня в ответ: "для написания книги "О понимании"... Это было бы пошло и глупо. А просто все само собою переменилось, и вдруг стало интересно жить...
Возраст. Годы. Так береза покрывается не сразу "десятью слоями коры", -- а по одному слою в год.
Горе с самоубийствами так велико, что позволительно по поводу их и говорить воспоминаниями, -- и говорить, что "слышал и видел". "Кто как понял или испытал". Ибо оставшиеся в живых близкие самоубийцам люди, без сомнения, изнывают в муках и недоумении.
Еще: самоубийства естественно сокращаются, когда огромный и уверенный в себе поток исторической жизни естественно помогает личным поискам "цели жизни". "Цель жизни" лежит на улице: вышел из дому и нашел. В Западной Европе в эпоху великих географических открытий, в эпоху реформации и революции, в эпоху первого ознакомления с античным миром -- вероятно, или не было, или было очень немного самоубийц. Каждый знал, "зачем он живет": чтобы помогать реформации, чтобы работать для гуманизма. Лицо человека сливалось с огромным лицом общества. "Оседланный конь" стоял во дворе каждого, и не показывалась бледная смерть. Но она показывается, когда "коня" приходится искать, иногда долго, тоскливо, годами: "где мое призвание?" "Моему" не помогает "всеобщее"... Но следует сказать, что в этом случае "нахождения коня", -- будучи труднее, зато и плодотворнее: скачет не конница, скачет не ряд, а -- один. Жизнь в общем интереснее, будучи глубоко личною и оригинальною.
Мне хочется сказать в заключение юношам и девушкам, вот еще сейчас, сегодня задумывающимся о самоубийстве назавтра.
-- Подождите! Не спешите! Отложите на неделю... Знаем, трудно вам брести "без цели и смысла"... Ноги тонут, как в песке пустыни, и не хочется вытащить отставшую ногу, чтобы переставить вперед...
Но подождите!
Кора нарастает, а пустыня -- не без конца. И именно ваша жизнь озарится более ярким смыслом, чем многих и многих...
Впервые опубликовано: Новое время. 1910. 5 марта. No 12205.