В. В. Розанов. Полное собрание сочинений. В 35 томах. Серия "Литература и художество". В 7 томах
Том четвертый. О писательстве и писателях
Статьи 1908-1911 гг.
Санкт-Петербург, 2016
ПОТУХШИЕ ОГНИ
Рассказ Куприна "Яма", посвященный описанию проституции и размышляющий о проституции, вызвал критическую оценку, как литературный труд известного и даровитого автора. Но описанное им явление, которому посвящены силы тысячи умов во всех странах Европы, заслуживает специального к себе внимания, специального о себе слова независимо от качеств литературного произведения, хотя и в связи с ним. Всякий будущий исследователь этого тяжелого и мрачного явления не забудет "Ямы", и, может быть, ее именно возьмет исходною точкою фактического и идейного освещения дела. "Судьба русской проститутки -- о, какой это трагический, жалкий, кровавый, смешной и глупый путь. Здесь все совместилось: русский Бог, русская широта и беспечность, русское отчаяние в падении, русская некультурность, русская пошлость, русское терпение, русское бесстыдство". Действительно -- это огромный бытовой узел, огромное скопище национальных черт, выразившихся в этом особенном положении, и нельзя не думать, что в каждой нации, в каждой стране, в каждой религии и в каждой культуре и эпохе проституция складывается на свой лад и приобретает свой колорит. Напр., рассказ его начинается историей той "ямской слободки", -- как говорят, определенной улицы в Киеве, -- которая теперь вся застроилась домами терпимости, и которая положила зерно делу: "Давным-давно, задолго до железных дорог, на самой дальней окраине большого южного города жили, из рода в род, ямщики -- казенные и вольные. Оттого и вся эта местность называется Ямской слободой, или просто Ямской, Ямками, или, еще короче, Ямой. Впоследствии, когда паровая тяга убила конный извоз, -- лихое ямщичье племя понемногу растеряло свои буйные замашки и молодецкие обычаи, перешло к другим занятиям, распалось и разбрелось. Но за Ямой на много лет -- до сего времени -- осталась темная слава как о месте развеселом, пьяном драчливом и в ночную пору небезопасном. Как-то само собою случилось, что на развалинах тех старинных, насиженных гнезд, где раньше румяные разбитные солдатки и чернобровые сдобные ямские вдовы тайно торговали водкой и свободной любовью, постепенно стали вырастать открытые публичные дома, разрешенные начальством, руководимые официальным надзором и подчиненные нарочитым суровым правилам". Очень важный очерк, и, конечно -- отвечающий факту. Куприн, устами репортера-резонера, в конце рассказа спрашивает: "прекратится ли когда-нибудь проституция" и "что это за явление в его сверхчеловеческом безобразии". Обратившись к первым строкам собственного рассказа, он ясно бы увидел, что тут есть расслоения, -- и что вопрос резонера его рассказа не имеет ответа только по неточности самого вопроса, по его неопределенности. "Солдатские женки" и "чернобровые ямские вдовы", конечно, всегда были, и, если хотите, это была проституция: а, в то же время -- это и не была проституция. Она не давала темы для того патологического рассказа, каким является "Яма", для ужасных вздохов и стонов, и автора, и читателей. Много песенок, собранных первым их собирателем Новиковым, -- песен городских, развеселых и разудалых, иногда грустных и санти-- 30 ментальных, -- вышло из таких "ямских слободок" и "солдатских слободок", где любовь цвела из-за денег или около денег, небольших, а иногда и порядочных, а иногда и вовсе без денег, в формах пошлых и идеальных, смотря по человеку. "Товара" не было, "лавочки" не было, запатентованной и зарегистрированной, куда 1) приходят, 2) берут, 3) платят и 4) уходят, -- без памяти, без песни, с анекдотом вонючим, а не с рассказом пахучим. Эта новая проституция возникла совсем недавно, когда стало все "упорядочиваться", и, конечно -- через начальство. Рассказ Куприна очень верно, инстинктивно-верно начинается с разговора околоточного Кербеса с содержательницею дома, и с получения взятки в сто рублей за недонесение о взятии в дом несовершеннолетней. Тут и не-- 40 совершеннолетняя -- вздор, и взятка -- вздор, т. е. побочное, несущественное: важно, что на первый план выступают полицейский и содержательница дома, взаимодействующие, взаимопонимающие, взаимоуслужливые. Они и есть, как говорится о древних хорах -- "корифеи" проституции, выводящие за собою девушек, заморенных, усталых, на продажу по типу лавочки и торговли. Лавочка и торговля учреждены совсем недавно, совместными усилиями государства и медицины, -- при негласном "благословении" церкви. Читатель удивился последнему: голоса церкви не было слышно. Да, но идея ее живет тут: "солдатских женок" и "чернобровых вдов" она не отстояла, не защитила как живое самостоятельное лицо, с правом на дальнейшее существование. "Человек, в сущности, животное многобрачное, и даже -- чрезвычайно многобрачное", говорит Куприн устами того же резонера. Это не так -- в целом, преувеличение: потому что есть мужчины, которые при полной возможности, при полном праве -- и не коснулись проституции, да и не коснулись вообще никакой женщины, кроме своей жены. Человек коронует живой, органический Mip: и все типы любви, от абсолютной моногамии у голубей и лебедей, до абсолютной же полигамии у других животных, встречаются у человека, и по закону именно коронуемости животных человеком -- должны встречаться и будут встречаться извечно. Давно это пора принять в фундамент суждений об отношении полов и государству, и обществу, и церкви: в Библии, где на первой же странице установлен брак как половое притяжение, как родительская связь, рождающая связь -- не установлена нумерационная сторона брака: и евреи, которые знали свою Библию не хуже же нашего, никогда и не ставили вопроса о нумерационной стороне семьи. Моногамная семья, строго моногамная, установлена впервые в истории цивилизации Римом, римским правом, римскою юриспруденциею, -- и, заметим, римская семья, в конце концов, и повалилась, изолгалась и развратилась под действием этого требования, которое никогда не могло быть исполнено по несоответствию натуре человека в указанной выше дроби ее. Эта дробь и разрушила римскую семью, как не истинную. Восточное христианство было созерцательным, "пустынножительным", и практическими вопросами, в частности вопросами семьи и брака, не занималось, упоминая о них нехотя и небрежно: напротив, западное практическое христианство занималось ими много. Но оно выросло на почве Рима. Католичество взяло римскую формулу семьи -- абсолютную моногамию, и по возможности без развода, -- думая, что она подпирается и тем фактом, что Ева одна была создана для одного Адама. Но, конечно, если бы для Адама было создано две Евы -- это предписывало бы полигамию всем людям, обязывало бы всех к ней, что противоречит натуре человека в голубиных и лебединых ее особях. Бог не связал так человека: и вот это все, что означало создание одного Адама для одной Евы. Но статистика всемірно доказала, что рождается на каждых 100 мальчиков 103 девочки, -- и эти "3" никак и никем не обречены же на вечное девство, на бесплодие, на "дурную траву -- из полявок", -- "вон" из памяти человеческой и рождения всемірного. Законы природы тоже что-нибудь значат, и, при внимательном рассмотрении, они никогда не противоречат закону Божию: "3" сверх нужных для абсолютной моногамии "100" девушек и составляют тот остаток для полигамических инстинктов, которые вовсе не так многочисленны, если отбросить распущенность и дебош: но чрезвычайно упорны и, так или иначе, "находят свое". Эти "3" сверх "100" образовали собственно и ту слободу "чернобровых вдов" и "веселых солдатских жен", они вообще образуют в каждом обществе и в каждую эпоху некоторый женский остаток, который должен быть бережно сохранен и защищен, и государством, и церковью, конечно, не для девства и бесплодного засыхания, абсолютно никому не нужного и не интересного, -- а для пользования ими "в час, его же не знает никто, только Отец Небесный". Я пишу совершенно серьезно, и хочу выразить ту мысль, что половой инстинкт, который не есть только родовой, "потомственный инстинкт", но и заключает в себе некоторую "сказку, сущую в себе", -- нельзя рассматривать как железнодорожный поезд, "идущий от Петербурга до Москвы со скоростью 24 версты в час", и поэтому его не удавалось и никогда никому не удастся поставить на рельсы. Это и хорошо, в этом и истина. Печально было бы, если бы дети рождались из машины: такие дети были бы машинные же, куколки на пружинах, а не люди. Половой инстинкт -- океан и буря, с электричеством, но и с тишью, гладью, с невыразимой прелестью и красотою в нем. "Всего есть". И так и должно быть: иначе все было бы мертво и безжизненно в нем, а через это -- мертво и безжизненно и во всем рождающемся.
Вместо того чтобы охранить и сберечь этих "3" сверх "100", церковь взглянула на них с враждою, презрением и отвращением. Это -- сор, мешающий поезду двигаться, мешающий машине идти. И она ничего не имела против, т. е. молча одобрила и "благословила", когда государство и медицина, на этот раз безглазая, -- взяли в свои жесткие руки этот женский остаток, в свой надзор, опеку и наблюдение. Государство же, войдя в эту сферу, сделало то, что оно всегда делало, куда бы ни входило: преобразовало существа с лицом и биографиею во что-то безличное и имеющее вместо истории жизни формуляр о "службе". Оно преобразовало "солдатских жен" и "чернобровых ямских вдов" в послужных "чиновниц", с полезной или необходимой функцией для общества. Так появилась "проституция" XIX-го века и "дом терпимости" этого же столетия. Это не міровые явления, не вечные, как думает Куприн: смешивать это явление, местное и недавнее, с фактом всемірной и вечной свободной любви, свободной отдачи себя за плату -- невозможно. "Наследник престола в Турции должен быть сыном рабыни, купленной на рынке": эта-то "за деньги купленная женщина" и есть первая жена Султана. Когда я прочел это в каком-то очерке, то изумился закону: но сейчас же все понял, сообразив, что ведь "мусульмане суть агаряне", происходят от Измаила, сына Агари, купленной возлюбленной и вместе рабыни Авраама. "Наследник турецкого престола и будущий падишах правоверных должен быть рожден строго по типу рождения Измаила, т. е. от продажной любви: это есть самая аристократическая, единственно аристократическая и вместе мусульманско-церковная форма рождения, происхождения, брака. Но ведь Турция просуществовала пять веков и потрясла Европу войнами, мужеством, здоровьем. О порочности турок и вообще мусульман, о развале у них семьи -- ничего не слышно. Неужели же эту "любовь за деньги" мы сблизим с европейскою проституцией, а их семью -- с нашими домами терпимости. Архаическая, самая священная форма брака у евреев есть не маленькое подобие нашего венчания, -- крошечный обряд с раввином, введенный подражательно: давая монету девушке-невесте, именно одну монету, наш рубль, юноша-жених произносит: "Беру тебя, дочь Израиля, в жену себе по закону Моисееву". И брак был кончен и не расторжим -- до первого желания мужа, который мог расторгнуть брак без повода, по формуле: "ты (жена) не угодна в очах моих". Это -- типичный проституционный акт: "беру тебя, пока ты мне нравишься, беру за рубль". Но семья и у евреев не разваливается. Дело в том, что "священный брак", религиозно-освещенный, у евреев, как и у других восточных народов, развился непосредственно из "священной проституции", которая на самом деле проституциею в нашем смысле, в нашем значении, с нашим вонючим запахом -- отнюдь не была. Хотя была: 1) временною любовью, 2) за деньги. Куприн смешивает имя с делом. Имя "проституции" всегда было: но того ужасного явления, которое у нас существует под этим именем, глубоко неприличного, отвратительного до невозможности произнести это имя в обществе, в семье, до боязни произнести его в литературе -- никогда не было. Оно <появилось> совсем недавно и обязано происхождением своим "благопопечительности" государства и "мудрости" медицины.
* * *
Обратимся к теперь, к нашему. Что такое теперь проститутка? Рисунок Куприна очень не полон, и едва ли фотографически верен. Между тем, здесь было бы чрезвычайно важно собрать возможно больше литературных фотографий, по мере возможности -- собрать живые, натуральные слова. Важны обычаи, нравы, времяпрепровождение. Важны песенки, анекдоты. Медики давно обязаны были бы, хотя на латинском языке, описать все эксцессы, какие совершаются здесь, и кем совершаются, лицами в каком возрасте, положении, с каким образованием. У Куприна есть об этом страница и одно мимолетное замечание в шесть строк: но обличающая "профессоров и адвокатов" и всех сословий людей страница -- так горяча и вместе так обобщена, что не дает читателю ничего существенного. А оброненное замечание именно оттого, что оно кратко, дает мысль, что это "случай и исключение", тогда как на самом деле это и не случай, и не исключение, а 1/2 всей проституции. Вообще мы вовсе не знаем, "что именно совершается" в этой области, а оттого не знаем ее и вообще, -- иначе как схематично и отдаленно. Что же такое теперь проститутка? и кто становится ею?
Кроме небольшого процента как бы продолжательниц древней священной проституции, -- древних Клеопатр из простолюдинок, -- огромнейший процент их, подавляющая и основная масса, образуется из девушек врожденно слабого пола, недоразвитого, некрасивого, незначительного, безжизненного. Без лица пола. Это-то безличие пола, стертость лица в нем, индивидуальности, -- и есть производитель теперешней нашей проститутки.
КОММЕНТАРИИ
Автограф -- беловая рукопись с небольшой правкой -- РГАЛИ. Ф. 419. Оп. 1. Ед. хр. 214. Л. 18-22.
Печатается впервые по автографу.
Статья написана после выхода в свет 3-й книги сборников "Земля" (М., 1909) с повестью А. И. Куприна "Яма".
С. 416. "песенок, собранных первым их собирателем Новиковым... -- имеются в виду публикации в журналах русского просветителя Н. И. Новикова ("Живописец" и др.).
С. 417. ..."в час, его же не знает никто..." -- Мф 24, 36: Мк 13, 32.