Ах, культура, культура: кто тебя не почитает, но и кто тобою не злоупотребляет! Как на рисунке Гойи старая, в морщинах женщина, обладательница миллионов, идет среди жадных молодых людей, в прелестных галстуках, открытых жилетах и безукоризненных фраках, и все они нашептывают ей сладкие речи, и каждый готов ее повести к алтарю, -- так и культура, действительно древняя и благодетельная бабушка, облеплена со всех сторон ловкими "факторами духа", и, послушать их речи, подумаешь: "Вот где душа цивилизации!.." Это впечатление рисунка Гойи оставляет после себя только что кончившийся всероссийский съезд книготорговцев и книгоиздателей.
Ну, конечно, зал, электрический свет, кафедра, речи, чтение приветствий и телеграмм... Я вспоминаю бедную квартиру в три комнаты, на Петербургской стороне, -- где захварывал, но пока не умирал (вскоре, однако, умерший) русский молодой философ. Зал был так сыр, что со стен текло. Но контракт с хозяином был заключен. Больной автор призвал домохозяина и сказал, что квартира сыра, он болен и хотел бы перейти на другую квартиру, т.е. уничтожить контракт. Домохозяин ответил: "Ну, что вы! Вот и отлично: вам на берег моря незачем ездить" (о сырости, -- буквально привожу слова) -- и отказался нарушить контракт. Дом был новенький, еще даже не доведенный до конца, непросушенный: бедный философ соблазнился дешевизною и с детьми и женой перешел в мокрую квартиру.
Блеск съезда книгоиздателей и книготорговцев перемежается у меня с этим воспоминанием об убогой квартире умиравшего писателя-философа. Может быть, и сейчас есть такие? Наверное, есть. У этого умиравшего философа было 3-4 брошюрки, книжки, ну, странные, как все молодое странно, -- но обнаружившие огромную энергию ума и пылкость стремлений. В последние годы он уже становился на ноги и почти встал; но злая чахотка, которую подкормила мокрая квартира расторопного домохозяина, подкосила его и свела раньше времени в могилу. Он имел средств (наследственных) тысячи три и жил процентами и доходом с брошюрок. "Вот семьдесят рублей получил", "вот пятьдесят рублей получил". Иногда же приходилось, увы, 15 или 20 рублей. Но как-то мало обращал внимания на средства и все думал и думал, писал и писал.
Сейчас я не умею связать две картины, но мне думается, не изображай наша русская "культура" рисунка Гойи со старухой и франтами, дело могло бы обставиться совершенно иначе, -- и молодой философ не умер бы, а был бы теперь крупной величиною в литературе, что он решительно обещал. Он имел бы друзьями своими, "домашними" своими не 2-3 бездомных студентов-товарищей и, так же как он, "бессредственных" литераторов, а был бы "своим человеком", другом книгопродавцев и книгоиздателей, которые, разобрав человека, оценив "обещания" в нем, талант и ум, помогли бы ему советом, указаниями, коротеньким кредитом, да, наконец, просто сочувствием и ласкою, ободрением и надеждою. Иное слово стоит рубля, -- но слово опытного и знающего человека, человека сильного. В силе-то и дело. В некоторые годы нужна поддержка не благородного и доброго человека, а сильного. Ее не было. Литератор и философ мой умер, и "легка земля" над его могилою. Я перехожу к книгопродавцам и издателям.
Из писателей они вспомнили одного... ну, конечно, Л.Н. Толстого. Тут я и вспоминаю особенно рисунок Гойи. Все имело такой вид или всему был придан такой вид, будто это собрались двигатели культуры, труженики прогресса, и они пожелали связать свой съезд с лицом и именем "великого писателя земли Русской". Они, видите ли, оценили его великодушие, пролиянное на жертвенник всемирной культуры, и благодарили его телеграммою за благородный отказ от своих сочинений, т.е. за право их перепечатывать кому угодно без вознаграждения автора.
Великодушный гр. Толстой!
Великодушные книгоиздатели и книготорговцы!
Он отказался...
Откажутся ли они?..
"От чего?" -- спросит читатель. Ну, добрый читатель: не делайте наивного вида и не уверяйте, что сырая квартира заменяет морской берег. Стоимость книги слагается из: 1) стоимости производства, т.е. бумаги и печатания, 2) вознаграждения автора, написавшего книгу, 3) "благодарности" книгоиздателю и 4) "благодарности" торговцу, который вручает книгу покупателю-читателю. Бумага и печатание абсолютно должны быть возмещены; автор может "потесниться", если он богат, как богат Толстой или Чертков, или совершенно не может, абсолютно не может, ибо ведь все, что он делает и даже к чему единственно способен, -- это что он "думает" и "думает", "пишет" и "пишет". Между тем желудок его переваривает и аппетит хочет есть, да кроме того, хотя это и роскошь, у него есть иногда жена и дети, "какая-то там жена и какие-то дети", как жаловался и смеялся один книгоиздатель, когда автор, не получавший за свои книги денег, сослался на нужду кормить одну и воспитывать других. Все это есть и иногда не подлежит ни малейшему сжиманию, особенно у молодых и начинающих, еще "не оперившихся". Затем книгоиздательство как фирма со всеми служащими и равно книготорговля со всеми приказчиками, помещением и прочее должны быть оплачены уравнительно из суммы стоимостей всех проданных книг, год за год. Затем остается "благодарю" автору, "благодарю" книгоиздателю и "благодарю" книготорговцу. Толстой отказался от своего "благодарю": вот в отношении продажи и издания его, гр. Л.Н. Толстого, сочинений откажутся ли от своего "благодарю" книгопродавцы и книгоиздатели?
Т.е. станут ли они, без барыша себе, продавать его благодетельные, нравоучительные, зовущие мир к обновлению и пр., и проч. сочинения? Об этом ничего в телеграмме не упоминается. А ожидалось бы. Ну, что им стоит на одном Толстом, solo-Толстом, среди тысяч других авторов и книг, не брать ни копейки барыша, взимая лишь строго за одну бумагу и издержки печатания, т.е. оплату наборщиков и корректоров? Ведь уже на одних учебниках они достаточно взимают, чтобы оплатить роскошь обстановки магазинов и всего прочего?! Но что они со своей стороны "окажут великодушие" публике и дадут ей в пятикопеечных и десятикопеечных книжках его великие морализующие и религиозные творения, его наставительные рассказы из народного быта, об этом они в телеграмме промолчали...
Между тем телеграмма имеет этот тон аттестации и себя: "Вы, гр. Лев Николаевич, поняли невозможность брать что-нибудь за сочинения, возвещающие великие истины, и отказались от вознаграждения. Мы жмем вашу руку, потому что мы вас понимаем". Другие писатели еще не возвысились до такого "понимания", и книгоиздатели и книготорговцы далеки от рукопожатия им. Другие писатели... но из них ведь вообще очень мало похожих по благополучию на Толстого. Вспомним Достоевского, который тоже был "несколько талантлив", даже, вероятно, на оценку таких судей, как книгопродавцы, и всю жизнь прожил в нужде. Вспоминается его "издатель" Стелловский: он связал его каким-то необычайным контрактом, так что Достоевский, как угорелый, ходил по комнате и наскоро диктовал стенографистке своего "Игрока". Без доставленных стольких-то листов нового романа к такому-то сроку Стелловский грозил его засадить в тюрьму, как "неисправного должника".
Вот воспоминание, которое должно бы несколько отяготить душу книгоиздателей и книгопродавцев. Они "протягивают руку" преуспевающим, но отдергивают руку от того, что связано с несчастьем, неудачей, от всего, что хворает, нуждается, бедно и слабо... "Отдергивают руку" вслепую, не разбирая, где талант и только временная неудача; и, например, если не в телеграммах, то в книгоиздательстве "протягивают руку" и положительно дурному. Кто отказался издать "Четырех" Анатолия Каменского, кто не гнался за "Саниным" Арцыбашева? Входило ли "в моду" хулиганство или порнография, книгопродавцы, как вороны, питающиеся падалью, кидались на все и все разносили "в пищу" еще слабому и некультурному народу, -- лишь бы давало им "барыши". Вот отчего с телеграммой Толстому, такою самоаттестующею телеграммою, им не следовало бы торопиться.
И без телеграмм была бы ясна их душа, если б на съезде они решили построить в складчину маленькую больничку для инвалидов-писателей, -- такие есть; если бы подняли вопрос и обдумали, как издать в хорошем переводе классиков западноевропейской философии. Труд Малебранша, напр., несколько лет пролежал переведенный в рукописи, не находя ни одного издателя. Несколько лет!
И вообще издателей ученых хороших книг, если это не суть книги медицинские и технические или книги юридические, -- обещающие немедленный и верный барыш, -- у нас трудно найти. Писать серьезную книгу на русском языке может только или герой или наивный: он не найдет себе издателя! Русский издатель берет обыкновенно только то, что связано с барышом: и ничего другого, решительно ничего не берет! Тот же Толстой, лишись он славы своей и останься при одних качествах, тех же самых качествах, как сейчас, -- не нашел бы себе никого в издатели!
Все -- по славе. А слава -- деньги.
Каким же образом люди угомоздились "в тетушек" культуры, в "друзей" цивилизации, когда по положению и средствам они действительно могли быть таковыми, но жадно, брося славу и честь, ухватились за один рубль? "Книгоиздатель", "книгопродавец": да, в самом деле, это мог бы быть друг культуре, и в каком прекраснейшем одеянии! "Сам я не имею таланта -- не могу писать; но тем болезненнее и тоньше я чувствую настоящий талант. И пусть мое дело небольшое, не небесное -- но вот я техникой, трудолюбием, умелостью, рублем и всем, что имею, -- тяну к свету и к свету, людям в помощь все, что дает талант". Такая "техника" воистину стала бы святою: и можно представить себе, каким ореолом окружили бы, и чистосердечно, бескорыстно, отнюдь не за себя, писатели такого "книгоиздателя" и "книгопродавца". Окружили бы сильные и уже "оперившиеся" за то, что он помог слабым, умирающим, "бесперым". Не одною больницею, а именно "книгоиздательством", но умным, зорким, талантливым, в определенном проценте -- бескорыстном. Ибо, по существу дела, сплошное бескорыстие здесь невозможно, конечно, и не требуется, не ожидается.
Впервые опубликовано: Новое Время. 1909. 15 июля. No 11975.