Розанов Василий Васильевич
Предисловие

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   Розанов В. В. Собрание сочинений. Во дворе язычников
   М.: Республика, 1999.
   
   
   Язычество столько же истинно, как и христианство, и притом в таких же существенных [частях]. Оно было побеждено насилием и риторикою; "Апостол языков", обращаясь к народам древнего мира, изрек памятно и обещающе: "Мне в вас тесно, а вам во мне не тесно". Вошли. И задавились. И [нрзб.] вопль: "Слишком тесно".
   

Предисловие

   Со смущенным сердцем издаю я этот сборник. "Что за хаос", -- спросит читатель, увидев не более 2--3-х статей на эту тему, какая поставлена заглавием книги, а остальное -- на темы то житейские, то литературные? "Где же тут язычники? язычество?" Дорогой читатель, это только у Иловайского история переплетена в три переплета [с] заголовками: "Древняя история", "Средняя история", "Новая история", где действительно нельзя встретить наполеоновских войн среди карфагенян и римлян, а Горация Коклеса -- при дворе которого-нибудь из Людовиков. Здесь все крохи того исторического "каравая", который довольно непрерывно кушало человечество, аккуратно подметены щеточкою и заметены каждая в один из трех небольших, скучных и, я думаю, довольно [ложных] тома, которые пришло же на ум автору назвать "Всемирною историею", "Всемирная"!.. "история"!.. Я согласен с Митрофаном из фон-визинского "Недоросля", что "истории, которые рассказывает ключница Лукерья, -- куда интереснее" этих трех томов, по которым миллион учеников и учениц русских выучились римлянам, грекам, итальянцам, немцам, Ваалам, Зевсам и "всем святым" нашей эры.
   На самом деле история, конечно, одна, как и человечество, исшедшее из одного Адама. Я хочу сказать, что следует научною мыслью столь же настаивать на "единстве истории", как религия [открыла нам] "единство рода человеческого". Но и как человечество, будучи "единородным", разделяется по коренным признакам народов на 5--6 рас, [нрзб.] из очень давно живших рядом друг с другом, то без слияния, то [давая] [нрзб.] так называемых "метисов" (помеси); так точно и история, совершившаяся под одним Провидением, в разных [как бы] [нрзб.] представляется всюду довольно разного состава. Я хочу сказать, что так называемые "[нрзб.] всемирной истории" есть понятия более [нрзб.] чем анатомическое, более химическое, чем физическое. В Петербурге мы живем "после P. X.", но близ Колы и Онеги, за Каспием, вблизи Казбека... конечно, еще ютится по деревням история "до P. X.". "Языческое", "язычники" вовсе не умерли с Зевсом и Палладою; но живут среди нас то как странствующие люди, то как странствующее явление, то как оттенок нашей биографии, души, совести; наших идеалов, чаяний и надежд.
   До 1898 г. я о древнем мире, можно сказать, вспоминал только по поводу "братьев-чехов", которые обучали нас [Кюнеру]: мучительное и брезгливое воспоминание. Можно сказать, никто не имел более ледяного и равнодушного отношения к блестящей гвардии [нрзб.] "богов и богинь", чем я, и к героям их, стать похожим на этих "богов и богинь". В душе моей всегда жили "маленькие Капулетти и Монтекки", что-то провинциальное, по существу враждебное этой [типичной] величественности, с какой у нас связано представление о всем греческом и римском. Уезд мне нравится более губернии, губерния более столицы; деревянные дома лучше каменных, -- дом на окраине города -- лучше, чем в его центре. До 1898 г., и особенно между 1891 и 1898 гг., я был как бы христианский [прозелит], который [нрзб.] около туловища ихнего "болвана" (бога), где-нибудь в Александрии, тащил его с пьедестала, чтобы потом надругаться над самими кусками. Во мне это было бытовое: я как бы шел на штурм за милую провинцию, против нивелирующей и самонадеянной столицы. Христианство, все маленькое в нем, все маленькое в нас, этим "Монтекки и Капулетти" в [самых] пороках своих мне казались "святыми", "блаженными", простительными и уже заранее оправданными; а это здоровое дубье язычества в самом героизме своем казалось противным и несносным. Так было дело, таков был непрерывный строй моей души... пока писк маленького ребенка, замученного, оставленного, не всполошил во мне всех чувств с тем особенным смятением, какое, я думаю, подымается в селе с полухристианским, полуеврейским населением при затерявшемся ребенке. "Это -- опять жиды! Разве вы не знаете? У них есть тайный закон, тайное верование, тысячелетний [нрзб.] -- употреблять в каком-то [проклятом] обряде кровь замученного христианского ребенка". И -- погром! Вопреки документам, суду, ясному закону Моисея: "кровь никакого животного (и след., тем паче человека) не употреблять в пищу, ибо она. есть душа его". Страсти -- подняты! Рассудок потемней! Все равно погром, ибо они "распяли Христа", а вот теперь "мучат христианских младенцев". Только у меня это смятение души поднялось в направлении диаметрально противоположном тому, какой в [Нюренберге], в Польше, в Венгрии поднимался "против жидов": как жиды любят детей своих, а мы? Не забуду впечатления от картины, какую я рассмотрел в полухолодной комнате, куда была вынесена разная мебель и выходили пациенты знаменитого доктора из приемной -- "покурить". Небольшая, аршина в 1 1/2, она представляла, очевидно, одну из средневековых сцен ареста еврейской семьи именно по поводу ритуального убийства. В комнату в рыцарских и, во всяком случае, военных доспехах вошли несколько мужчин. "Дубье, как у язычников": все совершенные Марсы. В ужасе отшатнувшись, ибо убежать было некуда, сжалась еврейская семья; и меня тронуло самое расположение. Старец и старуха -- очевидно, родители, или тесть и свекр; но вообще -- старая, дедовская линия; [возле] них -- молодая женщина, дочь или невестка, даже две или три таких молодых женщины, может быть, тут и замужняя дочь с мужем, и сын уже женатый -- и его жена; еще -- мальчики; и наконец -- младенец, в люльке или около груди матери -- уже не помню. Вся семья сжалась перед Марсами. И у Марсов есть жены? да, верно, скучающие дома, пока мужья воюют, [нрзб.], арестуют жидов и т. п. и вообще исполняют "1001" нужду из столичных забот; забот большой улицы истории -- против именно этого исторического захолустья, которым было всякое "жидовское гетто". Впечатление как впечатление, не больше себя и не меньше себя. Картина была мила и я ею вообще залюбовался бы, но теперь она была уже лишь мыслью в ряду других, какие начались у меня с 1898 г.
   "Монтекки и Капулетти", все маленькое и ничтожное, что, пожалуй, было вполне более [человеческим] влечением, нежели [обширным помещением] религиозного и исторического созерцания и даже определяли собою выбор этих обширных помещений, -- стали [повертываться] лицом туда, куда стояли спиною, и спиною туда, куда стояли лицом. Вот уж... "светопреставленье", перемещение на противоположные концы, сравнительно с прежними, источников света и тьмы. "Всегда я думал", что жиды мучат детей, а мы любим их..." А вот... Художник нарисовал, что жиды жмутся к детям, а мы.... их арестовываем! Да что художник: это аллегория и пример. В жизни-то, в жизни как? "Здоровое дубье -- это -- язычество". Да, но ведь не чахоточные и не раковые больные и зачинают детей? Не правда ли? Дитя есть плод здоровья, а не болезни, силы -- а не бессилия: хорошо, и уж приходится, при всем меланхолическом сочувствии болезням и больным, однако же, сказать, что есть правда и красота, а наконец, и нравственность просто в здоровье и в здоровых! Особенно в отношении-то детей: плод здоров и [нрзб.], они вызовут [тематическое] (как тема), а не побочное отношение к себе у здоровых; тогда как санатория для чахоточных, где случилось бы родиться ребенку, естественно все-таки будет думать (о здоровье полуумирающих, чем об этом крошечном, [красном] и страшно здоровом существе) о своих болезнях, о своих стенаниях, нежели собственно о судьбе и будущем этого ребенка. И ведь [может случиться], что его задавят? Сошлют на кухню? Зашибут, простудят? Все может быть: чахоточные [лежат] стенают, погруженные в тот особый вид, пожалуй, самого ужасного эгоизма, какой присущ больным, капризным, надорванным существам. И представьте, больные бы победили! Да и им сообщено бы было бессмертие: но такое, о котором они ничего не знают, а ежечасно о себе думают, что вот -- последние их минуты. Картина, весьма похожая на нашу цивилизацию. Больные (бессмертные!) сложились бы в организацию, [закон] "порядок", строй, дали правила жизни: все приноровленное к их "стенаниям" и решительно равнодушное и даже враждебное к "здоровому дубью-язычеству". Появилась бы некоторая сумасшедшая [извращенная] цивилизация: и ведь "терпение, смиренномудрие, любовь" -- все эти [великие качества] христианина могли бы очутиться в тех самых загнанных и прогнанных с глаз здоровых людях, самый запах которых противен [вечным кощеям], которые "предсмертно" кушают "акриды". Цивилизация "воздыханий" и "воздыханства", раз это последнее получило господствующее положение, взяло скипетр и надело венец, может дать лютого Цезаря -- с кротким выражением лица, беспощадного Суллы -- с сердобольными причитаниями, свирепого Мария, -- который всех ["бенедиктствует"].
   

КОММЕНТАРИИ

   В плане Полного собрания сочинений В. В. Розанова, составленном им в 1917 году, восьмым томом значится книга "Во дворе язычников". Задуманная в первые годы XX века, книга эта так и не была издана писателем, однако сохранилось ее. Содержание, составленное в 1909 году. Именно оно и позволило ныне воссоздать эту книгу.
   Само название книги родилось у Розанова от "удивившего" его описания: "...в Иерусалимском храме, конечно истинного поклонения, был так называемый "двор язычников" с жертвенником и проч., и здесь израильские священники принимали жертвы и приносили их, -- конечно, своему Богу! -- от эллинов, римлян, парфян, мидян, персов. Да и Христа пришли встретить "волхвы" языческие, а Христос есть заключение всей израильской истории. Таким образом, в ветхозаветном храме и, следовательно, в ветхозаветной церкви был устроен как бы "придел", особое отделение... И они несли свою "свечечку" Иегове; но ведь они могли это сделать, конечно, в том единственном случае, если между Сионом и Афинами, Сионом и Римом лежал ровик, а пропасти не было! Какой же мусульманин пойдет к нам ставить свечку Богу за своего умершего. Пропасть -- не переступит".
   После смерти Розанова его друг П. А. Флоренский стал готовить книгу к печати, однако осуществить этот замысел ему не удалось (см. статью Е. В. Ивановой "Предисловие П. А. Флоренского к неосуществленному изданию книги В. В. Розанова "Во дворе язычников" // Контекст. 1992. М., 1993. С. 127--134).
   В "Контексте. 1992" было впервые опубликовано предисловие П. А. Флоренского ("От редакции") к подготовлявшейся им книге "Во дворе язычников". Воспроизводим это предисловие с пометой 16 февраля без обозначения года (1920--1922?). Публикация текста предисловия игумена Андроника (А. С. Трубачева), М. С. Трубачевой и П. В. Флоренского:
   "Заглавие этой книги -- "Во дворе язычников" -- сложилось в мыслях В. В. Розанова давно, во всяком случае, не позже 1900 года. Но состав самого сборника в его литературных замыслах многократно и существенно менялся. Об этих изменениях можно судить по нескольким черновым планам сборника, оставшимся в бумагах Розанова, печатному списку "Собрания сочинений" в "Опавших листьях" (Короб 2-й, стр. 298--9) и по связке рукописей и печатных оттисков, отложенных для этого издания: различные проекты далеко не сходятся между собой. Кроме того, автор сделал невозможным осуществить целиком какой бы то ни было из них, напечатав еще при жизни часть относящихся сюда материалов в других книгах и преднаметив издать некоторые статьи в иных сочетаниях. Редакторам не оставалось другого исхода, как, положив в основу общее ядро всех вариантов, осуществить "Во дворе язычников", имея в виду авторские распоряжения и предположения относительно его собрания в целом, в остальном же руководиться темою заглавия.
   Как известно, Иерусалимский храм имел три последовательных двора: двор внешний или язычников, куда мог входить всякий; двор женщин, куда допускались только иудеи; и, наконец, двор священников, где происходило священнодействие. В религии Розанова занимало, собственно, не трансцендентное само по себе, а его испарения, он предпочитал тереться "около стен церковных". Так -- вообще. Так и в отношении иудаизма: именно "двор язычников" особенно поразил воображение Розанова, тем более что, по мнению исследователей, в ограде этого двора ютились священные блудницы. Мысленно развивая возможности, содержащиеся в этом указании, Розанов представил себе древнюю религию как полное цветение пола и построил свой "двор язычников" -- теплицу всяческих побегов от "древа жизни".
   Но ведь это вообще -- господствующая тема Розанова, и большая часть написанного им подходила бы под заглавие настоящей книги. Отсюда и перед самим автором возникла трудность точнее установить состав именно данного сборника. Только с течением времени это для него выяснилось (хотя и не окончательно) отбором статей сообразно их тону: в преднамеченный сборник "Древо жизни и идея скопчества" отошли статьи, в которых Розанов хочет установить двойственный состав христианства -- из положительно-полового язычества и из начала отрицательного, -- бессемейного скопчества, так что "Древо жизни" по тону своему стоит между изданными при жизни Розанова книгами "Около стен церковных" и "В темных религиозных лучах" ("Темный лик"); подобным же образом в отношении иудаизма положительно-половое освещение его составляет предмет подготовлявшейся Розановым к изданию книги "Последние ханаане", а отрицательно жизневраждебное вылилось в ряд иудееборческих течений. Наконец, книга "Во дворе язычников" есть положительно-половая оценка язычества, дальнейшим углублением которой -- розановским Святая Святых, -- является книга об Египте: "Из восточных мотивов". Антитезы к двум последним сочинениям Розанов не написал и имел к тому побуждения, потому что истолковывал язычество как религию насквозь имманентную, т. е. не раздваивающуюся в противоречии, как это, на его взгляд, имеет место в отношении иудаизма и христианства.
   Большая часть статей настоящей книги была напечатана в разных повременных изданиях, но в большинстве случаев с очень значительными цензурными и редакторскими урезками; в настоящем издании подлинный текст восстанавливается. Другая часть статей печатается нами впервые.
   Библиографические и редакционные сведения даются в примечаниях после текста.

П. Флоренский"

   Текст книги "Во дворе язычников" печатается согласно Содержанию, составленному В. В. Розановым, хранящемуся в РГАЛИ (Ф. 419. Оп. 1. Ед. хр. 85) и опубликованному в кн.: Контекст: Литературно-теоретические исследования. 1992. М., 1993. С. 31--37 (публикация Т. В. Померанской и А. Л. Налепина).
   Библиограф Розанова С. А. Цветков приводит Содержание предполагавшейся книги "Во дворе язычников" (ОР РГБ. Ф. 249. Карт. 12. Ед. хр. 2. Л. 34), в котором, помимо входящих в настоящее издание статей, названо еще шесть (а также несколько неопубликованных статей, снятых с набора). Отметим эти шесть статей:
   Рецензия на кн.: Независимый <Ясинский И. И.>. Как нам жить? Этика обыденной жизни (Новое время. 1898. 30 сентября. Прилож.) -- вошло в книгу "Около церковных стен" (М., 1995. С. 154--155).
   Рецензия на кн.: Властов Г. К. Священная летопись народов (Новое время. 1898. 11 ноября. Прилож.).
   Рецензия на кн.: Иллюстрированная история религий (Новое время. 1898. 25 ноября. Прилож.) -- вошло в книгу "Религия и культура" (Библиография).
   Открытое письмо к Д. В. Философову (Мир искусства. 1899. No 2. Хроника. С. 57--61).
   Рецензия на кн.: Сперанский Д. А. Из литературы древнего Египта (Новое время. 1906. 29 марта. Прилож.).
   Полемический очерк "О законе Гейнца" (Новое время. 1900. 5 мая), посвященный наготе в искусстве.
   Следующие статьи из Содержания книги "Во дворе язычников" были включены Розановым в другие его книги и потому не печатаются в настоящем томе:
   По поводу одной страницы в "Воскресении" гр. Л. Н. Толстого (Гражданин.
   1899. No 92, 94, 95) -- вошло в книгу "Семейный вопрос в России" под названием "Об отреченных и апокрифических детях".
   Величайшие минуты истории (Новый журнал иностранной литературы. 1900. No10) -- "Из восточных мотивов" (в настоящем Собр. соч. в томе "В мире неясного и нерешенного". М., 1995. С. 340--351).
   Занимательный вечер (Мир искусства. 1901. No 1) -- "Среди художников" (М., 1994. С. 187--193).
   "Демон" Лермонтова и его древние родичи (Русский вестник. 1902. No 9) -- "О писательстве и писателях" (М., 1995. С. 95--105).
   Концы и начала, "демоническое" и божественное", боги и демоны (Мир искусства. 1902. No 8) -- "О писательстве и писателях". (М., 1995. С. 78--95).
   "Ипполит" на Александрийской сцене (Мир искусства. 1902. No 9--10) -- "Среди художников" (М., 1994. С. 202--211).
   Педагогички-весталки (Новое время. 1902. No 9543) -- "Семейный вопрос в России".
   Публицистика на сцене (Слово. 1905. 5 января) -- "Среди художников" (М., 1994. С. 217--227).
   Зачарованный лес (Весы. 1905. No 2) -- "Из восточных мотивов" ("В мире неясного и нерешенного". М., 1995. С. 352--355).
   "Homo novus" (Русское слово. 1906. 20 февраля: "Новые люди") -- "Когда начальство ушло", под названием "Homines novi..."
   Где же религия молодости? (Русское слово. 1907. 15 февраля) -- "Среди художников" (М., 1994. С. 246--252).
   Танцы невинности (Русское слово. 1909. 21 апреля) -- "Среди художников" (М., 1994. С. 286--295).
   Магическая страница у Гоголя (Весы. 1909. No 8--9) -- "О писательстве и писателях" (М., 1995. С. 383--421).
   В публикуемых текстах сохраняются особенности авторской лексики. Написание собственных имен не унифицируется и не приводится в соответствие с ныне принятым (пояснения вынесены в аннотированный указатель имен). Цитирование чужих текстов отличается у Розанова неточностями, что в комментариях обычно не оговаривается.
   

ПРЕДИСЛОВИЕ

   Черновик предполагавшегося предисловия к книге "Во дворе язычников" (РГАЛИ. Ф. 419. Оп. 1. Ед. хр. 85. Л. 6) печатается по кн.: Контекст. 1992. С. 27--31. Слова, прочитанные предположительно, заключены в квадратные скобки.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru