Розанов Василий Васильевич
О "народо"-божии как новой идее Максима Горького

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

В.В. Розанов

О "народо"-божии как новой идее Максима Горького

   Максим Горький в своей "Исповеди" страстно и горячо провел мысль о том, что масса народная -- это и есть "Бог, творяй чудеса"... Как все горячее, -- это сказалось у него красиво. Но одно -- красота, и совсем другое -- истина.
   "Обожение" русского народа, выраженное Максимом Горьким в его "Исповеди", повторяя отчасти славянофилов, отчасти Гоголя, главным образом и почти буквально повторяет известное исповедание Достоевского, вложенное им в уста Николая Ставрогина в романе "Бесы". Вот отрывки из этого исповедания, как передает их исступленный Шатов, ученик Ставрогина: "...Бог есть синтетическая личность всего народа, взятого с начала и до конца"... "Единый народ-богоносец -- это русский народ, которому даны ключи жизни и нового слова и который грядет обновить и спасти мир"... Как известно, сам Достоевский конец жизни своей веровал совершенно по Ставрогину и его "Дневник писателя", как равно и оставленные заметки в "Записной книжке", свидетельствует о безудержи этого исповедания. Но Достоевский при этом забыл то осторожное замечание, которым сам Ставрогин поправляет исповедание Шатова. Именно, он говорит, что тот в этом исповедании "низводит Бога до простого атрибута народности". В самом деле, это, очевидно, так. Обожение народа, к которому приходит интеллигент, есть довольно естественное заключение его атеизма; есть подставка чего-то кажущегося лучшим, кажущегося более утешительным на место пустого и безотрадного безбожия, внебожия. В интеллигенте, который в таком исповедании отрицается от себя и своей личной скудости и кладет свое сердце и ум к ногам громадной и пока страдающей массы народа, есть что-то благородное. Но представьте сам народ, так верующий; представьте француза или русского, говорящего о себе: "Я есмь Бог, и нет других, кроме Меня", -- и вы почувствуете, до чего это мизерно, жалко, невозможно! Достоевский, говоря в том же исповедании Шатова Ставрогину, что "народы даровитые исключают всех богов, кроме своего", что "тот народ обращается в простой этнографический материал, который не верует, что в нем одном истина, -- именно в одном и именно исключительно", подчеркивает и усиливает он, и что всякий народ от этого "ищет первой роли в человечестве, исключительно первой", -- выговаривает именно эту формулу, этот призыв и программу: "Пусть для каждого народа его я станет Богом". Ну-ка, спросить толпу, спросить русских Иванов, Петров: не захотели ли бы они быть Господом Богом? "С нами крестная сила! Что за бусурманство!" -- ответили бы они Достоевскому и Горькому. Да и воистину так: никогда человек не сливал себя с Богом, ни как масса, ни как личность. Это -- последняя степень безбожия, безбрежное безбожие. Скажем попросту: это -- нахальство. И таким нахалом никогда не был русский народ. Напротив, совершенно напротив: русский простолюдин величайшим счастьем считал, и будет считать всякий здоровый народ -- умереть за Бога, умереть для Бога, пострадать за исповедание истинного Бога. Народ и каждого в себе лично, и всю свою массу считает подножием другой Истины -- не себя и не из своей души вынесенной. "Умираем за греческую истинную веру", -- говорят самосжигатели и морелыцики, т.е. фанатичнейшие, могущественные вероисповедники в народе; и в последнем анализе и обобщении -- "умираем за Истину, с неба нам данную". "С неба дано", -- вот величайший для народа критерий подлинности веры, истины веры, настоящего в вере. "С неба" -- т.е. именно не "наше", не "мое", не "народное". "С неба" -- это другой полюс исповедания Достоевского и Горького. И это вполне правильно: нужно совершенно забыться и личности, и народу, чтобы начать изводить из своих немощей "богов" и "божеское", "божественный порядок". Народ русский совершенно правильно ищет "преклониться перед другим", а не ищет поклонения себе. В миг, как ему сказали бы и заставили поверить: "Нет другого, перед чем тебе поклониться, -- поклонись себе", -- народ русский запил бы такую "горькую", как и не слыхано, и прямо зарезался бы, не захотел жить. Да, право: сочти я себя лучше всех на свете, -- я тоже зарезался бы. Должно быть, это -- общечеловеческая черта. Ведь это такая скука, такой отрепок веры. Ведь самосознание говорит, что мое "я" -- мало, скудно, жалко; и потерять веру, что есть что-то лучшее, -- значит, конечно, прийти в отчаяние. От этого народ русский простодушно и нравственно верит, что "у немцев -- лучше", что "англичанка мудрее нас", что в итоге значит только: "У нас ой-ой как скверно". И пока есть это скромное и истинное сознание о себе, -- народ радостен, живет, надеется и ищет лучшего. Это -- в подробностях и это -- в мировом итоге. "Бог" -- именно "не я", как утверждают Достоевский и Горький, "не я" и лично, и коллективно, народно. Бог -- другое, небесное, т.е. вне-земное. "Пришел с неба и сказалслово", -- вот суть религии и начало богопочитания. Посмотрите, как мы все ищем в мелочах "другого лучшего"; верим, что найдем; радуемся, когда находим что-то "обещающее" в этом роде, и как скучаем, томимся, когда "везде такая же гадость, как у нас". Таким образом, вера в народобожие есть наша логическая интеллигентная мечта, совершенно не народная -- во-первых, совершенно противоположная общечеловеческим инстинктам -- во-вторых, совершенно атеистическая -- в-третьих. Поверим первой строке Библии, что человек создан Богом, что он есть тварь и обусловленное, зависимое; и поэтому он не только не стоит на своих ногах, но и не может и, наконец, не должен стоять, а может только опереться на Сотворившего его, который Один безначален и бесконечен, совершенен и силен ко всему. Такое сознание своей страшной конечности и слабости есть первая ступень к религии, есть дверь в религию. "Помилуй мя, Боже" -- вот голос пробужденной веры; "кто на море не бывал", т.е. не боялся, не трепетал, не сознавал своей безграничной малости и слабости, -- "тот Богу не маливался", -- говорит русский народ. И мудрый Давид, и русский простец здесь оба говорят одно и то же. И это проницательнее Горького и Достоевского. Даже человек огромных и исключительных даров сказал: "Нет Бога, кроме Бога, а я только пророк Его". И Моисей говорил, что он видел Бога, а не сказал: "я -- Бог".
   
   Впервые опубликовано: "Русское слово". 1908. 13 декабря. No 289.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru