Розанов В. В. Собрание сочинений. Около народной души (Статьи 1906--1908 гг.)
М.: Республика, 2003.
НАЦИОНАЛЬНОЕ НАЗНАЧЕНИЕ
Неизменное и древнее русское ядро со всех сторон обложилось "окраинами". И "окраинный вопрос" в России есть один из самых темных и неясных в путях своих и в существе своем. Он труден для правительства, мучителен для населения. Не знают, как поступать в нем, русские, закинутые службою на окраину, и русские внутри России. Для нас, при нашем несистематическом уме, неметодическом характере, он особенно страдателен: мы не умеем за него взяться, еще хуже "продолжаем" дело и, наконец, как всегда почти, начинаем "отмахиваться" через ссылку просто "на примеры у других народов". Но с кого брать пример: с немцев, поляков в Галиции, с англичан? Или с римлян и греков? Все эти народы имели у себя "колониальные" или "исторические" вопросы. И все смотрели на них совершенно различно и различно разрешали их. Когда думаешь о применении русского ума или, точнее, русской души к этому темному вопросу, то вырисовываются только два воспоминания. Одно -- сообщение учебника географии России, где при обозрении Якутской области сказано, что местное русское общество, даже образованное, охотно говорит по-якутски, и даже это считается там шиком, как французский язык во внутренней России. Второе воспоминание утешительное: где-то я прочел, что император Александр I подарил прусскому королю несколько крестьянских семей. Король отвел им место около Потсдама. С тех пор они размножились. Говорят и по-немецки, но сохранили и язык, и веру, и все обличье великорусских мужиков, не утратив йоты своей художественной личности. Только, может быть, не пьют так много и аккуратнее в деньгах и труде. Да и то это предположительно!
Вот два факта, из которых что же выходит? Что русские -- народ легкомысленный и что это народ стойкий. У нас это как-то совмещается. Русские люди отличаются двумя свойствами: ругать себя и все свое -- это первая русская черта, кажется, никем другим не разделяемая; и в то же время они способны, -- нет, больше, они требуют и ищут вечного восхищения перед чужими и чужим! Только несчастные эллины и римляне, и то благодаря классическим гимназиям, не вызывали у нас восторга; но, напр., "Вестник Европы" всегда восхищался Финляндиею и финляндцами, "Москов. Ведом." -- часто татарами и Батыем, все русские -- и барышни особенно -- черкесами и "восточными человеками", сибиряки и сибирячки -- якутами, правительство русское и образованное русское общество перессорились между собою из-за того, кто восхитительнее: французы, немцы или англичане. Даже Лев Толстой в "Анне Карениной" заметил, что "приехавшему в Петербург иностранному принцу из всех русских национальных особенностей, которые ему показывали, больше всего понравились француженки из "Альказара". Разумеется, без этого -- русские не русские и Петербург не Петербург. Что еще я припомню? Да, воспоминание-некролог кн. Мещерского о каком-то, кажется, англичанине или вообще европейце. Сей его "друг" лет сорок назад приехал в Россию по делам, требовавшим для окончания нескольких месяцев. Но, приехав в Россию, он почувствовал влияние какой-то растворяющей лени, -- ив "несколько месяцев" дела не окончил: отложил на год. За год лени принаросло, да и явились симпатичные русские знакомые: было это сорок лет назад; англичанин и в год "дела" не кончил, попросил у домашних или у какой-то там компании еще отсрочки. Отсрочка пришла, но уже поздно: англичанин совсем не окончил дела, остался навсегда в России, даже предпочитая терпеть утеснения от русского исправника, и, чтобы окончательно обрусеть, -- конечно, сделался русским либералом, начал кричать на все стороны, -- что "в России жить невозможно", ругать с приятелями и, может быть, с приятельницами правительство и даже стал потихоньку выписывать "Vorwärts". Когда он стал читать "Vorwärts", то о нем можно было сказать, что русская культура его окончательно победила и что он настолько сделался русским, как бы его родила московская попадья и сам он женился на чухломской поповне. Я думаю, это понятно само собою. И после этого я спрашиваю: "Что же такое значит русифицировать и как это можно сделать?"
Сделать этого мы, я думаю, по программе никак не сумеем: но не невероятно, что это когда-нибудь сделается. Я тоже, как "чисто русский человек", -- не люблю всего русского или, по крайней мере, всегда ругаюсь на русское. Но это -- одно. Около этого я чувствую, что как до Р.Х. по всей вселенной того времени разлился какой-то особый аромат, неощутимый, неосязаемый, но обаятельный и захватывающий в себя, -- это "эллинизм", просто как некоторая сумма эстетики, свободы, индивидуализма, дурачества и философии, софистов и Платона и т. д. и т. д., так когда-нибудь, ну, лет через сто, из России разольется на весь мир эта невероятная наша русская свобода и "милость", т. е. миловидность всех людей и всяких отношений, которая захватит и увлечет в себя и немцев, и французов, и англичан, и итальянцев. Потому что, право же, около русского универсализма и какого-то самозабвения все они какие-то мещане, грошовики и процентщики. Это -- в переносном смысле. Все любят себя или для себя: на чем же тут соединиться, как к этому прийти другим народам? Но Русь, от первоначального своего слова: "Приидите володети и княжити нами" -- и до новейших литературных течений, только и делает, что уверяет всех, что все эти другие гораздо лучше нас, -- так что в один прекрасный день все и почувствуют свою родину в России.
Мысль о таком высоком назначении нашей славянской "мякоти", -- в параллель древнему эллинизму, -- пришла мне на ум, когда я прочел в одной деловой "записке" прекрасного педагога и администратора, попечителя (к сожалению, -- бывшего), Рижского учебного округа г. Левшина несколько вводных слов о пангерманизме, с которым отчасти приходится бороться русской школе и русской администрации в немецко-латышском крае. Этот пангерманизм вытекает из взгляда немцев на себя как на "исключительную расу", "высшую породу", так сказать, в человечестве. Мысль -- старая. Когда я ее слышу или о ней читаю, мне всегда приходит на память одно длинное примечание в знаменитой "Истории цивилизации в Англии" Бокля. В примечании этом Бокль приводит наблюдения одного путешественника по Германии. Суть их в следующем. Путешественник говорит, что, прожив некоторое время в Германии и познакомившись с разными классами и профессиями в ней, приходишь к удивительному выводу, что высшая интеллигенция Германии, -- не в нашем русском смысле "интеллигенция", но в европейском и всемирном, -- до того резко отделяется от основного населения страны, т. е. собственно от народа в ней, точно это два племени, две породы совершенно разного корня и происхождения. И насколько интеллигенция германская, в лице ее философов, ученых и высших людей общества кажется превосходящею всякую другую европейскую, настолько же простое население ее тупее и грубее французского, английского и пожалуй всякого европейского. Такова ссылка Бокля и мнение путешественника. Мне кажется, они таковы, что всякий, присмотревшись к тому же предмету, -- найдет то же. Теперь я обращаюсь к идее "высшей расы". Раса -- в крови, а не в цивилизации, не в истории. Раса есть физиологическое данное и народное данное. Теперь, каким же образом может быть "высшею расою" и сыграть в будущем роль какого-то нового мирового "эллинизма", т. е. на этот раз уже "германизма", -- племя, которое по беспристрастному и совершенно незаинтересованному наблюдению просто-напросто есть племя тупое и грубое, тупее и грубее среднего европейского населения? Ведь греки покорили мир не Платоном и Софоклом, ведь не это называлось "эллинизмом": "эллинизмом" называлось "что-то такое, что есть в Афинах и чего нет в Риме", тонкий аромат народности и цивилизации, аромат улиц и садов, шумных собраний и торговой площади, а вовсе не библиотеки и музеи Эллады. Словом, -- покоряет народное, житейское и бытовое, а не то чтобы интеллигентный класс. С этой точки зрения и при свете этих рассуждений притязания немцев кажутся той безвкусицей, какою вообще всегда славилась немецкая неуклюжесть. Идея о "высшей расе" и "эллинизме" в немецком шлафроке есть именно идея, возникшая не у Кантов и Гумбольдтов, а скорее по немецкому взморью и в прирейнских городах, над которою задумывается и которой улыбается берлинский бюргер и дюссельдорфский пастор, беседуя под вечер со своими Amalchen. Правительство, конечно, утилизирует эту идею, ибо выгодность ее слишком очевидна для правительства: на будущий "эллинизм" ему дадут пушек и денег, и рекрут сколько нужно, и служить все будут отлично, и работать отлично, и повиноваться -- отлично же. Но для Европы и вообще для истины -- смехотворность этого притязания очевидна. Наука и философия Германии есть первая в Европе, литература в значительной степени -- первая же. Но народ туп: и этого ничем не поправишь. Имеет ли Германия великую церковь? Великое в стиле правительство? Вот в чем познается суть дела, вот где -- народное. Возьмите историю французских королей: хотя они и погибли, все же хроника их в своем роде Шехеразада абсолютизма, и ведь это вовсе не то, что линия берлинских фюрстов. И не оттого, что там длинно, а здесь коротко: Людовик XI жил на самой заре их, а сколько о нем анекдотов, сплетен и дела! У немцев все без анекдотов и без сплетен, а одно дело. Ну, сюда Европа не побежит, да и историку тут будет скучно. Германия вся есть великий огород, но в ней не нашлось уголка для сада. А сказано об Эдеме, что то был "сад", да и рай представляется у всех народов в виде "сада" же. Кто городил и садил вечно и всегда только "огород" и никогда не почувствовал небесной скуки о саде -- тот тем самым и не есть всемирный народ, а только очень обширный и упорядоченный уезд. Уездный отличный способ управления, уездные пасторы; уездная добросовестная вера. Сравните римских пап с потсдамскими пасторами -- и вы опять согласитесь со мною, с Боклем и его мудрым примечанием.
КОММЕНТАРИИ
НВ. 1908. 4 июля. No 11605.
Лев Толстой в "Анне Карениной" заметил... -- Розанов приводит далее неточную цитату из романа. У Толстого сказано: "В сущности, из всех русских удовольствий более всего нравились принцу французские актрисы" ("Анна Каренина", ч. IV, 1).
"Vorwärts" -- берлинская газета социал-демократической ориентации, печаталась с 1876 до 1933 г.
Такова ссылка Бокля... -- Бокль ссылается на путешественника Ленга (Бокль Г. Т. История цивилизаций. М., 2002. Т. 2. С. 307).