Розанов Василий Васильевич
Об отлучении гр. Л. Н. Толстого от Церкви

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

  

В. В. РОЗАНОВ

Об отлучении гр. Л. Н. Толстого от Церкви (1902-1906)

  
   Акт Синода относительно Толстого я считаю невозможным теоретически, а потому и в действительности как бы не составившимся вовсе. Это по следующим причинам. "Similia similibus expelitur" ("подобное подобным изгоняется") -- равно в органической и духовной природе. Нельзя алгебру опровергать стихами Пушкина, а стихи Пушкина нельзя критиковать алгебраически. -- Синод может быть святым и, вероятно, праведен по личностям, его составляющим: но нужно же всмотреться во все его учреждения, в рождение его и историю, в механизм его устройства, в смысле вызова епископов заседающих, и в самый процесс заседания, и, наконец, в постоянные двухвековые темы его суждений, чтобы понять, что это есть строгое, точное, так сказать, алгебраическое учреждение, без всякой собственной души в нем, волнения, совести, свободы -- непременных элементов религиозности. Синод не есть религиозное учреждение, почти не есть, очень мало есть. И не имеет ни традиций, ни форм, никаких способов религиозное религиозно судить. Отсюда прозаичность бумажки о Толстом, им выпущенной: Синод не умеет религиозно говорить. Митрополит Антоний в ответном письме графине Толстой не назвал Синод "Святейшим", что тогда же меня поразило как правда, как пример невозможности употребить сей эпитет в языке неофициальном, серьезном, частном, сердечном. Синод, не говоря о лицах, а говоря об учреждении, не имеет сердца и вообще никаких признаков личного и живого и свободного существа. А Бог -- личен, жив, свободен, -- и от Бога и именем Божиим что-нибудь сказать Синод просто не может, не умеет, не имеет формы по отсутствию в самом нем "образа и подобия Божия". Между тем Толстой, при полной наличности ужасных и преступных его заблуждений, ошибок и дерзких слов, есть огромное религиозное явление, может быть -- величайший феномен религиозной русской истории за 19-й век, хотя и искаженный. Но дуб, криво выросший, есть дуб, и не его судить механически-формальному учреждению, которое никак не выросло, а сделано человеческими руками (Петр Великий с серией последующих распоряжений). Посему Синод явно не умеет подойти к данной теме, долго остерегался подойти и сделал, может быть, роковой для русского религиозного сознания шаг -- подойдя. Акт этот потряс веру русскую более, чем учение Толстого. "А, так вот в чем наша вера", могли воскликнуть русские в параллель толстовской "В чем моя вера". Там у Толстого -- тоска, мучения, годы размышлений, Ново страдание, Иова буря против Бога. Даже бесы видели Иисуса и трепетали, но Синод вовсе не видел никакого Иисуса и похож на рожденных до Христа: ни мучений, ни слез, ничего, а только способность написать "бумагу", какую мог бы по стилю и содержанию написать каждый учитель семинарии или гимназии. Толстой -- как бес перед Иисусом (допустим), но поступок Синода просто есть решение византийского или римского юрисконсульта, до рождения Христа высказанное: до такой степени в характере и методе и тоне его не отражается ничего христианского.
   Толстой написал: "Чем люди живы". Он как бы видел Ангела у мужика1; я настаиваю на слове "видел": густота размышлений уплотнилась до осязательности того образа. Скажите: какие "видения" видел когда-либо Синод? Никаких. Покажите мне "знамения" Синода -- ибо верующие требуют "знамений", когда философы спрашивают "доказательств". У Синода есть доказательства, а вот "знамений" -- нет; и он в одной части есть административное учреждение, а в другой -- философская академия, без всякого "помазания". Вот, в самом деле, еще термин: каждый из членов Синода -- помазан, но ведь не каждый отдельный член Синода судил Толстого от себя и за себя, а судило учреждение, которое ни на коллективные суждения, ни на коллективные решения помазания не имеет.
   Все это чувствовали, и все остались холодны к решению, безотчетно чувствуя, что в нем нет ни святости, ни религиозности, а исключительно светскость, мирской характер.
   Это -- мирское дело, только совершенное не мирянами.
  
   1902 г.
  
   P. S. Толстого могла бы осудить, "отлучить от Церкви" толпа закричавших мужиков, баб, -- веру и даже "суеверия" которых он оскорбил. Пусть и "суеверия", но под ними века, кровь и умиление. Я хочу сказать, что "отлучение" понимаю и даже допускаю (ведь отлучение -- "от себя" только, от верующих, без универсального тезиса): но нужны эти воспламененные лица, горячо дышащие груди, поднятые руки, загоревшиеся глаза. Нужно "с кровью" оторвать такое явление, такого человека от своей груди, от народной груди; а вот "крови"-то мы и не видели, а только бумагу и номер. Это кощунство, а не серьезный факт; и менее всего -- факт "церковной жизни". Отлучение было а-экклезиастично, внецерковно.
  

КОММЕНТАРИИ

  
   Доклад на третьем заседании Философско-религиозного общества, превращенный в заметку, которая вошла во второй том книги "Около церковных стен" (1906). Заметка включена в комментарий современного издания брошюры В. В. Розанова "Л. Н. Толстой и Русская Церковь" (1911) Е. В. Барабановым: Розанов В. В. Сочинения: В 2-х т. Т. 1: Религия и культура, М., 1990. С. 619-621. Воспроизводится по этому изданию.
   1 Он как бы видел Ангела у мужика... -- Розанов очень точно определил позицию Толстого: мужик для него -- воплощение точки зрения внеконкурентной правды; он наделен даром распознавания лжи, различения дурного и хорошего, как и ребенок, также приближенный в силу этих качеств к ангельскому чину.
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru