Розанов В. В. Собрание сочинений. Юдаизм. -- Статьи и очерки 1898--1901 гг.
М.: Республика; СПб.: Росток, 2009.
ДУМЫ И ВПЕЧАТЛЕНИЯ
<О КЛАДБИЩАХ>
Только что прочел в рубрике "Из писем в редакцию" заметку "Кладбищенский разгул". Какое страшное неестественное сочетание слов: гулянье на кладбище. Это пахнет чем-то средневековым, средневековыми сатирами и легендами. Кости и водка, тление и "амуры", истинные "шабаш ведьм", где роль "нечистых" играют христиане, и с каким-то бесстыдством мысли, что это они "празднуют по покойникам". Все знают и Тургенев с негодованием указал в свое время на глубоко отвратительный характер так называемых "поминальных обедов". Покойничка снесли, а сами сели кушать. Это -- исстари. Мне совершенно случайно раз пришлось попасть на похороны богатейшего московского коммерсанта-старообрядца. Только что "опустили в могилку", сели за несколько тысяч стоивший стол: ранняя весна, приблизительно начало мая -- и примеры, груды земляники и вообще редкость. Стол занимал несколько зал. В самой передней сидел старообрядческий священник. Покушают-покушают и встав пропоют что-то в отношении к покойнику; потом опять кушают. Значит это исстари.
Не так давно я был на Волховом кладбище; уже подходя я был поражен, что кладбище не отгорожено от улицы и мы прямо шли мимо крестов и могил, в то же время идя по тротуару, а колесницу с гробом везли рядом. В письме в редакцию, на поминках старообрядца, в отсутствии забора на кладбище сказывается одно: неуважение к смерти и значит непонимание, что такое смерть. Смерть, т. е. вот то, что "я умру", есть часть моей религии. Смерть есть новое и другое таинство и мы "приобщаемся" смерти почти как крестимся, как принимаем Св. Дары. Аналогия не объяснение и я только подвожу мысль читателя к тому, что к смерти нужно приготовиться, нужно чистым и омытым войти в смерть и провожающие в нее человека должны быть чисты же и омыты. Софизм, что "нельзя до конца печалиться", нужно "веровати, яко Бог благ" -- всегда останется софизмом и неудачною плоскостью; ибо какой же в благости Господней предлог к примерам и кулебякам, а пуще всего -- к праздным и глупым разговорам в этот час. Мне кажется, священники должны бы безусловно отсутствовать на поминальных обедах и этим дать жест указания к упразднению их, что вообще входит в план земной миссии церкви возвеличить культ усопших и создать ритуал истинного отношения к могиле. Могила есть маленький храмик -- иначе и представить себе не могу; кладбище во всяком случае святое место, священное место и если никого не пустят с водкой в анатомический театр, где "атеистическая наука", то непостижимо, каким образом с водкою проходят и пропускаются на место, где есть плачущие, припоминающие. Какая неделикатность, какой вообще в этом у нас ужас цинизма друг к другу, к ближнему.
Все мы встанем из могил, кости в них на время: вот основание принять могилу за малый и сокровенный временный храм. Не безнадежность, но окончательное уныние должно выражаться не через клубнику, ананасы и водку, но через зелень и цветы. Инстинкт, по коему решительно все кладут на могилу цветок, кладут букет и венок -- знаменателен. Кажется, это не есть новоизобретение нашего времени и наших стран, но таков древний и всемирный инстинкт относиться к умирающему и, наконец, к умершему, как к невесте, вступившей в новое для нее и дотоле сокровенное бытие. Смерть есть перелом отсюда -- "туда". "Туда" -- в жизнь бесконечную. Никаким образом невозможно было бы построить теизма, по крайней мере монотеизма, не объединив и, наконец, даже не слив смерти и рождения, не о "единосуществив" их, употребим терминологию древних богословов. Очевидно, умереть -- это также кардинально, как родиться; это "ближе к Богу", там и здесь. Теперь если смерть и рождение взаимно отрицали бы друг друга, были бы противоположны, даже просто были бы разнородны, -- было бы непременно "два бога", два центра тайн, два разные устремления наших надежд и религии. Получился бы непременно религиозный дуализм, ни в каком случае не получилось бы религиозного монизма. А мы так привыкли к монизму. Очевидно, или, рождаясь, мы в истине дела -- умираем, или, умирая, мы в истине дела -- рождаемся. Но первое совершенно непостижимо: у нас в руках ребенок, море бытия; однако около него болевшая и еще болящая, едва не умершая -- мать. Прибавьте немного ей тяжести и она будет труп; аналогично можно думать, что в сущности всякий труп есть как бы мать, родившая что-то "туда" и в потугах этого рождения, через страдания этого рождения оставшаяся в наших руках недвижною и косною. Смерть есть рождение, а покойник есть родильница, или по крайней мере ее омертвевшие около рожденной души части. Не это, но что-то вроде этого, около этого составляет суть и потрясение и тайну смерти.
Могила и кладбище поэтому не должны наводить уныние, но безмолвие и тишина как просто знаки благоговения -- присущи здесь. Символ нашей веры в жизнь -- цветок. Но "попойка", громкие разговоры и "амуры" указывают только на отсутствие в нас благоговения к смерти и вообще всякой мысли о смерти, понимания смерти. Вообще поразительно, что как в наших религиозных представлениях не содержится твердого понимания, что значит "родиться", так мы очень смутно понимаем и то, что такое "умереть". -- "Душа будет ходить по мытарствам", "сорок дней будет ходить": что это, догмат или догадка, знание или верование? "Будет суд после второго пришествия Христова"; а теперь? до тех пор? для праведника и покаявшегося? "Праведные -- в рай, грешные -- в ад": но ведь христиане все умирают с покаянием, и не будет ли слишком пуст ад? А если в аду "вообще грешные, все равно грешные", то где же действие покаяния? Вообще отсутствие незыблемой доктрины, твердой у каждого мужика и у меня, нет -- и это не по леностности нашей, но потому, что такая незыблемая доктрина не распространяется и, может быть, в совершенно твердых очертаниях, ее нет. Между тем смерть и рождение -- краеугольные камни религии; если я не знаю, что "до" рождения и "после" смерти, то я вообще очень мало знаю религиозно. Мне кажется, недостаточность здесь религиозного и отразилась, во всяком случае, нерелигиозным у нас отношением к почившему и месту их всех "ожидания" -- кладбищу. И было бы в высокой степени желательно, чтобы религиозная мысль устремилась несколько сюда и обвеяла поэзией и философией не только одну минуту "выноса" покойника из дома и "отпевания" его, но еще и далее: ибо там -- бесконечность. И эту "бесконечность" нужно бы воспеть и, наконец, нужно бы вещественно и символически выразить истинное свое к ней отношение.