О пониманіи. В. Розанова. М., 1886. Ц. 5 руб. Странное впечатлѣніе производитъ этотъ "опытъ изслѣдованія природы, границъ и внутренняго строенія науки, какъ цѣльнаго знанія". Уже самый объемъ сочиненія (въ немъ болѣе 730 страницъ) свидѣтельствуетъ о томъ, что авторъ положилъ на него много времени и труда. И, тѣмъ не менѣе, приходится, къ сожалѣнію, убѣдиться, что обширная работа г. Розанова не имѣетъ большаго значенія, что основныя мысли, имъ защищаемыя, представляютъ либо ошибочныя утвержденія, либо преувеличенія.
То, что въ умственной сферѣ создается человѣкомъ,-- говоритъ г. Розановъ,-- съ давняго времени носитъ два названія: науки и философіи. Но объ одномъ не можетъ быть двухъ знаній, одновременно и различныхъ, и справедливыхъ. Необходимо, полагаетъ нашъ авторъ, занять иное положеніе, подняться надъ областью и науки, и философіи, къ ученію о пониманіи: "какова бы ни была дѣятельность разума, она всегда будетъ по существу своему пониманіемъ и, кромѣ этого же пониманія, ничего другаго не можетъ имѣть своею цѣлью".
Начать съ того, что наука и философія занимаются не однимъ. Первая раскрываетъ законы существованія и послѣдовательности явленій, а вторая старается объяснить міръ въ цѣломъ и въ особенности понять нравственный смыслъ человѣческой жизни. Наука изслѣдуетъ то, что есть, и возстановляетъ по уцѣлѣвшимъ остаткамъ прошлаго относительно полную картину этого прошлаго, или, опираясь на точныя наблюденія, предсказываетъ то, что будетъ, напримѣръ, солнечное затмѣніе или появленіе вновь каметы, путь которой уже вычисленъ. Философія заключаетъ въ себѣ ученіе о прекрасномъ, о добрѣ и злѣ, о томъ, какъ долженъ человѣкъ жить и относиться къ другимъ людямъ. Необходимо строго различать эти двѣ области. Одна наука не можетъ удовлетворить человѣка, но не слѣдуетъ забывать, что тѣ построенія, которыя носятъ названіе философскихъ системъ, прежде всего, должны быть согласованы съ научными данными. Идеалы нравственной и общественной жизни, догадки о смыслѣ міра, какъ цѣлаго, могутъ имѣть великое значеніе лишь въ томъ случаѣ, когда они не находятся въ противорѣчіи ни съ дознанными уже законами міра физическаго, ни съ духомъ научнаго излѣдованія вообще.
Но что разумѣетъ г. Розановъ подъ именемъ? На страницѣ 2-й мы читаемъ: "пониманіе есть единственная дѣятельность разума". На стр. 7: "такъ какъ разумъ не одинаковъ у различныхъ людей, то и пониманіе свойственно имъ не въ одинаковой степени: есть отдѣльные люди и даже цѣлые народы, почти совершенно лишенные его, и есть народы богато одаренные имъ". Отъ пониманія должно отличать званіе, которое ограничивается простымъ сознаніемъ, что объектъ его существуетъ; "такъ какъ органы чувствъ одинаковы у всѣхъ людей (напримѣръ, спросимъ мы, у слѣпаго и зрячаго?;, то и знаніе всѣмъ имъ доступно въ одинаковой степени". Пассивно узнающее въ человѣкѣ г. Розановъ называетъ умомъ, а дѣятельно понимающее- разумомъ. Этотъ странный дуализмъ г. Розановъ кладетъ въ основаніе своей теоріи и доходитъ, благодаря этому, до совершенно невѣрныхъ утвержденій. Замѣтивъ (стр. 19), что "поступать умно значитъ поступать и говорить сообразно съ вещами, какъ онѣ являются человѣку" (какая же это пассивная способность поступать сообразно съ чѣмъ либо?), авторъ утверждаетъ на стр. 421--422 слѣдующее: "духъ не чувствуетъ присутствія вещества и вещество не чувствуетъ присутствія духа, и это такъ общеизвѣстно, что противное сочлось бы за чудо: было бы чудомъ, напримѣръ, еслибъ однимъ желаніемъ могъ сдвинуть вещь, или одною идеей порядка могъ размѣстить вещи извѣстнымъ образомъ, или однимъ гнѣвомъ на что-либо матеріальное уничтожить или разрушить его". Не согласится ли г. Розановъ съ тѣмъ, что, не имѣя возможности сдвинуть вещь однимъ желаніемъ, я могу ее сдвинуть рукою? Руку, слѣдовательно, будетъ двигать единственно мое желаніе,-- не отнесетъ же руки авторъ опыта О пониманіи въ область явленій духовныхъ.
Никакое пониманіе,-- говоритъ г. Розановъ,-- не можетъ быть образовано безъ предварительнаго чувственнаго впечатлѣнія. Поэтому "разумъ, разсматриваемый въ самомъ себѣ, не есть что-либо дѣйствительно существующее (не есть существо реальное)". Мы думаемъ, что большинство читателей, познакомившись съ этимъ опредѣленіемъ, откажется отъ дальнѣйшаго чтенія книги г. Розанова. Но мы должны присовокупить къ приведенному опредѣленію другое, данное авторомъ на стр. 51: "разумъ есть потенція, въ которой предустановлены формы пониманія, матеріалъ для котораго дается внѣшнимъ міромъ, и обладающая скрытою жизненностью". (Избавляемъ читателя отъ "послѣдняго и полнаго опредѣленія разума", напечатаннаго на страницѣ 62.).
Приведенныхъ выдержекъ достаточно для характеристики сочиненія, въ которомъ говорится обо всемъ на свѣтѣ: о религіи, красотѣ, нравственности, государствѣ, явленіяхъ міра физическаго и т. д. Государство, по мнѣнію г. Розанова, есть -- "идеи, чувства и стремленія и основанная на нихъ дѣятельность, которыя не индивидуальны по происхожденію, по цѣли и по формѣ". Черезъ нѣсколько страницъ это опредѣленіе упрощается, оставаясь вполнѣ непригоднымъ при серьезномъ изученіи: "государство есть система психическихъ состояній, соотносительныхъ и не природныхъ" (стр. 628). Г. Розановъ убѣжденъ, что это опредѣленіе "проливаетъ чрезвычайно много свѣта на происхожденіе, развитіе и умираніе государствъ". Едва ли найдутся читатели, которые раздѣлятъ убѣжденіе автора.
Само собою разумѣется, что въ обширномъ сочиненіи г. Розанова встрѣчаются иной разъ, по второстепеннымъ вопросамъ, вѣрныя мысли и благія пожеланія. Одною цитатой въ этомъ родѣ мы и закончимъ свою рецензію. "По справедливости можно сказать,-- замѣчаетъ г. Розановъ,-- что народъ, создавшій науку и не создавшій ничего другаго, больше носитъ въ себѣ человѣческаго достоинства, чѣмъ тотъ народъ, который создалъ все и не создалъ науки". Къ этому мы прибавимъ, что создать все безъ науки невозможно -- это съ одной стороны, а съ другой стороны -- нельзя представить, разумѣется, и народа; создавшаго только науку.