Я получил недавно письмо от сестры моей, живущей постоянно в деревне, и при этом письме находились листки, исписанные бегло и беспорядочно мелким шрифтом, очевидно принадлежащим женской руке. Листки содержат отрывки в стихах и стихотворенья, по-видимому набросанные в разное время, без цели, но связанные вместе тесною нитью, развитием одной и той же мысли, или лучше сказать, одного и того же чувства. Это нечто в роде дневника; минутные порывы мечты, радости, молитвы, горя; полуясные, полутемные намеки на тайные, задушевные события, которых нельзя отгадать вполне, но предчувствовать можно и должно всякому, знающему хоть немного женское сердце,- эту странную смесь всего глубокого и святого со всем неуловимо-легким и мелко-суетливым, смесь любви, самоотверженья, пылкости, бессилья, восторга и боязни, надежды и страданья... Видно, что много всего того пребывало в душе и груди той, чья неведомая рука начертала отрывистые строфы чудной поэмы страсти. Видно, что бедное созданье долго и пламенно боролось против тысячевидных препон судьбы и света, то унывало в удушливых объятиях железной, непоколебимой существенности, то снова, на крыльях воображенья, желанья и упованья, улетало мгновенно из предела земных невозможностей, чтобы отдохнуть на просторе в заоблачном мире исполненных желаний и совершающихся снов... (Я слыхал, что женщины охотно совершают такие прогулки, на которые у них много лишнего времени и лишних сил, неупотребленных заботами положительной жизни и полезных занятий.) Но главное для меня, видно по всему, натура страстная, сильная и в высшей степени искренняя. Эта женщина умела любить, страдать, зато умела и понимать бесконечное чрез откровение преходящих, но бессмертных минут жизни... Видно, что каждое, даже не значащее прозаическое событие ежедневной жизни отпечатлевалось на ней поэтическим пламенным следом, что сердце ее, созданное для высоких и пылких ощущений, принимало впечатления разных явлений жизни чрез призму собственного животворящего луча. Нужно ли более, чтоб возбудить в нас участие к неведомому, но по искренности чувств своих замечательному существу?.. Меня увлекло оно всей прелестью загадки и таинственности, признаюсь, я почувствовал сильное сочувствие к незнакомке. Полагаю, что и другие, подобно мне, найдут источник приятного ощущения в прилагаемых здесь страницах; полагаю, что некоторые читатели и в особенности многие читательницы будут заинтересованы новым, небывалым явлением,- женскими стихами без имени и подписи, без всякого притязанья на авторитет или известность. Вот почему, Милостивый Государь, я предаю известности бумаги неизвестной вместе с письмом моей сестры. Кажется, я не нарушу никакой тайны, не потревожу ничьей щекотливости: должно думать, что никто в целом мире не интересовался и не дорожил этими стихами, иначе они не попали бы в мои руки. В оправдание свое предлагаю письмо моей сестры.
"Пишу тебе, любезный брат, под влиянием грустного события, опечалившего и поразившего весь наш околоток. Недавно в нашем губернском городе продавали с аукциона меблированный дом овдовевшего помещика 3..., который не хотел более обитать в том городе после смерти молодой, прекрасной жены, служившей украшением его дому и всему нашему обществу. Мы все знали покойную 3..., мы все ее любили; она была простодушна, приветлива, снисходительна, никому не завидовала, никого не старалась порочить или унижать,- что и у нас в провинции столь же редко теперь видно в женщинах, как и у вас, я думаю. По временам мы видали ее веселою и беззаботною; она выезжала охотно, наряжалась и танцевала, как и все мы грешные. Но если, бывало, застанешь ее дома, врасплох, то найдешь ее всегда унылою и бледною, и сквозь все ее старанья казаться спокойною мелькало какое-то грустное волненье, какая-то сердечная, томительная тревога, которой мы себе объяснить не умели. Говорили, правда, что у нее какое-то горе, прежняя любовь, рассказывали, что она когда-то была помолвлена и дело разошлось, что потом она встретилась с прежним женихом, и что любовь их возобновилась и продолжалась несколько лет... Говорили, что ее убивает горе разлуки... Да кто же бы этому поверил при ее роскоши и довольстве?.. какое горе устоит против таких всеуцеляющих лекарств?.. Покойная З... была очень образованна, получала иностранные книги, выписывала журналы, но никогда никто и не подозревал ее в стихотворстве, писательстве или чем-нибудь подобном. И говорить-то она была не мастерица, все больше молчала... Каково же было наше изумление, когда при переторжке вещей, ей принадлежавших, наш богатый откупщик В..., приобретший ее письменный стол, стоявший всегда в ее спальне, весь покрытый свежими цветами и разными безделками, вовсе не принадлежащими au dur metier de bas bleu* (извини употребление технического слова, которого перевести никак не умею!), когда, говорю, наш откупщик открыл в том столе секретный ящик, из которого вывалились листки, исписанные покойницей и содержащие... кто бы мог подумать?!. стихи, да, стихи! никому не известные, нигде не напечатанные и не читанные, и которые, по всем заключениям, сочинены самою покойницею?.. Мы все были тут,- Предводительница, Прокурорша, Советница, исключая Ее Превосходительство, которым натурально, по их высокому губернаторскому званию, и неприлично показываться на аукционах, но которые изволили прислать своего дворецкого, чтобы купили им бархатное кресло, выписанное мужем З... для дня именин ее из Петербурга, от самого знаменитого Гамбса. Все бросились к владельцу неожиданной находки, все стали вырывать из рук его легкие бумажки, окаймленные золотом и живописью, стали разбирать, читать, декламировать... По- сыпались догадки, толки, рассуждения, удивленья... говорили, кричали, шумели, да и разошлись, чтоб поехать по разным сторонам города и развозить чудную новость. Так как я довольно коротко знакома с женою откупщика, да и была очень дружна с бедною, милою 3.., то мне доверили и даже подарили ее бумаги. Я наплакалась вдоволь, читая и перечитывая их. То-то была душа!- как она чувствовала, как она писала, а никто из нас и не подозревал того! Мы считали ее добренькой, да находили, что никто лучше ее не варил вишен с ванилью... Подлинно же правду говорит пословица: "в земле своей никто пророком не бывал, да еще, qu'il n'y a point de heros pour son valet de chambre"**. He знаю, так ли я сужу, но мне кажется, что тут скрывается истинный талант, и что стихи нашей деревенской, скромной, таинственной писательницы могут вынести сравнение со стихами всех наших и чужестранных пишущих дам, не исключая г-жи Деборд-Вальмор, от которой все мы так плакали в свою молодость, и после которой уж никто не умел изобразить женское сердце. Прочитай мою присылку, милый брат, и прошу тебя, напиши мне откровенно и отчетливо твое мнение. Ты умен и чувствителен и недаром у нас в семье слывешь за доку, объясни мне глубокое впечатление, произведенное на мое сердце и ум мой этою рукописью, единственным отголоском прекрасной души, замолкшей, не высказавшись здесь никому.
Прощай! обнимаю тебя; мы все здоровы, только нет ни мороза, ни санного пути, что нам по хозяйству крайне неудобно и неприятно.