OCR и вычитка: Александр Белоусенко (http://belolibrary.imwerden.de), 20 августа 2002.
Солнце еще не поднималось, а в лощине под деревней было пасмурно и сыро, а уж мужики выехали пахать и сеять -- в первый раз на помещичью землю.
Сколько лет ждали ее, смотрели на нее и работали на ней, как на чужой, а теперь -- своя.
Жалкое, изрезанное узкими полосками крестьянское поле, все изрытое рвами и промоинами, жавшееся по буграм, смотрело бедно и убого. А рядом с ним -- целое, разделенное на большие участки,-- свободное поле, точно обетованная земля.
В поле выехали все. Впереди молодежь, сидя бочком на лошадях с сохами на возилках, чертивших бороздочки на влажной утренней пыли дороги. За ними пожилые мужички и старики. Даже старушки -- и те вышли в поле, захватив с собой какие-то узелки.
Поднявшееся над березовым леском солнце окрасило румяным светом березки на бугре и белые рубахи мужиков.
Даже старик Софрон, весь седой, шатающийся от ветра,-- и тот вышел с палочкой, в белых онучах на иссохших ногах, посмотреть на землю.
Старики были не столько радостны, сколько серьезны и озабочены.
Земля лежала перед ними, с виду покорная, обещающая, но они хорошо знали эту покорность.
-- Что-нибудь не потрафишь, вот и утрешься. Семена пропали.
-- Очень просто. Ведь прежде, бывало, на свою-то землю и то разве с бухты-барахты выезжаешь?
-- Да... Бывало, с поста еще начинают приготовляться, по приметам соображаться, когда пахать, когда сеять, а теперь вишь, вон, молодые-то: папироски закурили, шапки набекрень, и пошел с некрещеным рылом.
-- Прежде без толку не делали,-- сказал Софрон,-- на всё дни знали счастливые. Одной воды святой сколько изводили.
-- Это что там...
-- Бывало, перед тем как сеять, старики недели за две выйдут в поле и все на небо смотрят...
-- Галок считали? -- спросили молодые.
-- Галок... Посмотрят, а потом, как по писанному, все знают, когда сеять, когда что. А мы теперь что же -- окромя понедельника и пятницы -- тяжелых дней -- больше ничего не знаем.
-- Да, на понедельнике с пятницей далеко не уедешь. А прежде и по понедельникам сев начинали: какой-то водой побрызгают, бывало,-- готово. Сей и не сумлевайся. А то опять тоже на небо поглядят.
-- Теперь на небо смотреть не любят. Они все думают силой взять. Не-ет, сколько спину ни гни, а ежели благословения на тебе нет, и не будет ничего.
-- Без благословения и человек не родится.
-- То-то девок наших, должно, дюже все благословляет кто-то, что они каждый год в конопях рожают,-- сказал кто-то из молодых.
-- Бреши еще больше... На какое дело едешь, а язык без привязи.
Приехали в поле, выпрягли лошадей из телег с семенами и откинули веретья, под которыми лежало тяжелое, гладкое зерно.
Старушки стали доставать из узелков просвирки, желтые копеечные свечи. А молодежь села на рубеже покурить.
-- Эх, машину бы сюда хорошую,-- сказал Николай-сапожник,-- раз проехал -- готово. Тут бы до самого нутра ее взворочали, поневоле родила бы.
-- Бывало, как с иконами да со звоном пойдем по ней всем народом,-- говорила старушка Аксинья, вдова Тихона,-- в небе жаворонки поют, в лощине ручейки журчат, солнышко играет, а тут Христос воскресе. Как посмотришь, бывало, на нее, на землю-то, так и зарадуешься. А теперь чтой-то словно и нет радости.
-- Какую же тебе еще радость надо,-- сказал солдат Андрюшка,-- по две палки тебе дали, лишних пять четвертей сгребешь, свинью выкормишь да портки сыну сошьешь, а то у него все огузья уж прогорели.
-- Нам, брат, этой радости не надо,-- отозвался Николай,-- а вот с силами соберемся да машину поставим, тогда твоего бога силком работать на нас заставим да барыши гнать... А то вы со своей радостью каждый год с пустым брюхом да без порток сидите.
-- Нет, батюшка, бога машинкой не поймаешь, сколько ни лови. Все промеж пальцев выскочит. Не в том месте ловишь.
-- Ну да, заладил свое...
-- Да уж что ж там, вы до всего дошли. Заместо навозу порошками какими-то стали посыпать. Прежде за такие дела ловили да били чем попадя.
-- Только об этом и стараются, как бы бога обойтить. Лучше порошком каким ни на есть посыплю, а уж богу не поклонюсь.
-- Не очень-то об нем думают теперь. Бывало, в поле без молитвы и не выезжают, а теперь лошадь у него с борозды свернула, а он ее матом; так надо всем полем и стоит.
-- Веселей выходит... Убираться бы вам пора под березки,-- сказал Андрюшка, кивнув головой в сторону кладбища.
-- Мы-то уберемся, нас господь не забудет,-- отвечал Софрон,-- на ней, матушке, с молитвой работали, в нее и ляжем.
-- И хорошее дело. И вам покойней и людям просторней...
Когда начали сеять, старушки раскрошили просвирку и крошки побросали на новую землю, а свечку прилепили на грядку телеги перед иконкой и зажгли.
Пламя свечи, почти невидное в свете утреннего солнца, горело не колеблясь. И над полем, в свежей синеве небес, пели жаворонки.
-- Сколько лет уж не делали так-то, не перепутать бы...-- говорили старики, с надеждой следя глазами за проворными руками старушек, которые уверенно делали свое дело.
Даже молодые на время как будто присмирели,-- столько было торжественности и уверенности в движениях старушек. Только Николай не удержался и сказал:
-- Скорей кончайте свою музыку-то. Дело делать надо, а не чепуховину разводить. Яиц тухлых зачем-то притащили... Что ж, у тебя и куры, что ли, святые?
Никто ничего не ответил. Старушки, не обращая внимания, заканчивали молитву. Молодежь сидела и курила на травянистом рубеже с прошлогодней жесткой травой, через которую из сырой весенней земли уже пробивалась нежная молодая травка.
Кругом синели и сверкали в утреннем блеске освобожденные из-под снега поля. Вверху свежо синело небо, а на нем четко вырисовывались красноватые ветви берез с надувшимися тройчатыми почками и пробивающимися, туго сложенными пахучими листочками.
Было тихо. Концы полотенца, на котором стояла в семенах икона, едва колебались от слабого ветерка. А над головами едва заметно вились к небу два дымка: один -- из кадильницы с ладаном, другой -- от папирос молодежи.