Романов Пантелеймон Сергеевич
Три кита

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

  
   ТРИ КИТА
   Пантелеймон Романов
  

Три кита

  
   Издание: Пантелеймон Романов; Избранные произведения.
   Изд-во "Художественная литература", Москва, 1988.
   OCR и вычитка: Александр Белоусенко (belousenko@yahoo.com), 20 августа 2002.
  
  
   Как только прошел слух, мужики сейчас же выбрали комитет. А в комитет избрали трех человек: Николая-сапожника, Степана и лавочника.
   Николая выбрали за то, что он очень долго говорить мог и выдумывать то, чего до него никто не выдумывал.
   Степана выбрали за то, что у него душа была уж очень хорошая, он всегда говорил о том, чтобы всем было хорошо и чтобы все было по справедливости, и все были бы равны.
   И совесть у него была замечательная. Он скорее своему готов был отказать, но чужому никогда не отказывал.
   Лавочника выбрали просто от хороших чувств. От этих же чувств выбрали бы и помещика, чтобы показать, что они зла не помнят, но не решились, побоявшись молодых, которые должны были скоро вернуться с фронта. И потому остановились на лавочнике.
   -- Он хоть жулик номерный, но деляга,-- говорили мужики.
   -- Без жулика нешто можно, потому он тебе все знает, где, как и что. Может, он не для себя только будет стараться, а и для обчества.
   -- Довольны своими? -- спрашивали соседние мужички из слободки.
   -- На что лучше. Одно слово -- три кита. На подбор.
   Деятельность избранных распределилась очень хорошо. Николай работал головой и языком. Он добивался главным образом того, чтобы устроить жизнь так, как еще нигде не было. И потому он взял на себя разработку планов, проектов.
   -- Главное дело -- выдумать,-- говорил он,-- а сделать-то всякий дурак сделает.
   Но у него был один серьезный недостаток: он свои планы никогда не согласовывал с жизнью. Чем меньше возможности было выполнить на деле то, что он придумал, тем для него было лучше: значит, так сразу далеко шагнул, что и рукой не достанешь. Значит, голова работает.
   А голова, действительно, хорошо работала: не проходило дня, чтоб его не осеняла новая идея. Идей этих было столько, что он едва успевал их выкладывать, и даже часто сам забывал сегодня о том, о чем говорил вчера.
   -- Что ж ты, черт! Ведь вчера совсем другое говорил! -- кричали ему мужики.
   -- Нешто все упомнишь,-- отвечал Николай,-- хорошо у вас одно дело, а я обо всем думаю.
   Начал он с того, что деревню сразу превратил в столицу. По его плану, нужно было открыть школу для взрослых, столярную мастерскую, агрономические курсы, народный дом, пчеловодные курсы и театр. И все сразу и в разных помещениях, чтобы путаницы не было.
   -- А денег откуда возьмешь? -- спрашивали мужики.
   -- Ерунда. По копейке со всех соберем, вот тебе и школа для взрослых.
   -- А насчет столярной мастерской?
   -- Ерунда. По две копейки со всех соберем, вот и все.
   -- А на агрономические курсы, значит, по три будет?..
   На другой день школа и курсы отменялись, потому что у Николая мысль направилась куда-нибудь совсем в другую сторону. И мужики облегченно вздыхали при мысли, что одна копейка, две копейки и три копейки останутся в кармане. И чувствовали даже повышенное расположение к Николаю, что он так хорошо говорил, и в конце концов ничего не придется платить за это.
   Такие перемены в решениях и планах Николая происходили оттого, что он никак не мог утерпеть, чтобы не говорить о задуманном со всяким встречным или первым попавшимся под руку приятелем, И если таких приятелей попадалось десятка полтора, то к вечеру задуманное до того ему надоедало, и так он уставал от него, точно работал целую неделю день и ночь.
   -- Как у тебя голова только терпит? -- говорили мужики.
   -- Что ж сделаешь-то, время такое, надо стараться,-- отвечал Николай,-- зато теперь про нас в газетах пишут.
   И, правда, писали, что в таком-то селе открылась школа для взрослых, народный дом, пчеловодные курсы и т. д. Это происходило потому, что Николай в волостном комитете рассказывал председателю, как о задуманном, председатель волостного комитета рассказывал в уездном комитете, как о начатом, председатель уездного рассказывал в губернском, почти как о законченном, в расчете на то, что пока он до губернии доедет, там уж обделают дело. А тот печатал в газете, как об открытом.
   И не только не видели никакого убытка от деятельности Николая, а частенько получали и кое-какую выгоду. Николай вдруг решит разобрать на школу помещичью кухню. Разберут с удовольствием. Но школу класть еще не начали, как у Николая новая идея.
   А кирпич лежит свободный.
   А в хозяйстве он каждому нужен.
   И когда Николай решит общественную библиотеку построить, наложивши на каждого по четыре копейки, то оказывается, что четырех копеек платить не придется, потому что и никакого кирпича нет.
   Пойдет посмотреть на то место, где лежал кирпич -- его и, правда, нет.
  -- Ну, и черт с ним,-- скажет Николай,-- какая тут библиотека, когда бани нету, ходим все как черти немытые.
   Библиотеку откладывали.
   -- Вот это другое дело,-- говорили старички,-- в баньке попариться не грех, это всякий с удовольствием.
   -- Взносы небось придется на нее делать? -- спрашивал кто-нибудь.
   -- Нет,-- отвечал Николай,-- вот амбар помещичий приспособим, перегородки из закромов высадим -- и ладно.
   Перегородки высаживали, и, когда приходили к нему за дальнейшими указаниями, он раздраженно кричал:
   -- Ну, какого черта еще прилезли? Чего вам?
   -- Насчет бани...
   -- Насчет какой бани?
   -- Обчественной.
   -- Вот надоели с этой баней. Всю жизнь сидели без бани -- ничего, а то вдруг им баня понадобилась.
   -- Да нам не к спеху.
  -- Не к спеху, а лезешь?..
   Баню пока откладывали.
   -- А перегородки себе взять можно? -- нерешительно спрашивал кто-нибудь.
   -- Можно.
   -- Вот так до весны подработаем,-- везде чисто будет.
   Когда выбирали Степана, который старался всегда, чтобы все было хорошо, то каждый думал, что раз Степан -- хороший человек, то он уж не откажет, если, к примеру, пойтить насчет леску попросить.
   И так как каждому что-нибудь было нужно, то поэтому к Степану шли все.
   И он никому не отказывал. Писал на бумажке какие-то крючки и отправлял к лавочнику для выполнения.
   Но получалось всегда так, что одному даст,-- глядишь -- обидел другого. Написал одному выдать корову, отобрав ее у прасола, мужичок ушел, благословляя Степана. А через минуту прибежал прасол, прося написать бумажку о том, что его корова не подлежит реквизиции. Степану как-то неловко было отказать и этим обидеть человека. Он написал и прасолу. И когда мужичок прибежал, запыхавшись, и показал прасолу бумажку насчет коровы, прасол, прибежавший еще более запыхавшись, показал ему тоже бумажку насчет той же коровы.
   Когда разговор заходил о том, чтобы делить помещичью землю, Степан первый присоединялся к этому, говоря, что несправедливо одному владеть тысячей десятин, когда у мужика и пяти нету.
   Но, когда разговор заходил о том, чтобы в это воскресенье начать делить, Степану становилось жаль помещика,-- тоже человек, и он говорил, что лучше подождать.
   -- Как там решат всем народом, так тому и быть. Немножко и подождать-то. Скоро соберутся.
   -- Да до каких пор ждать-то! Жрать нечего,-- говорил кто-нибудь.
   -- Ну, я тебе записочку к арендатору напишу, он тебе муки даст.
   -- Что ж ты одному только напишешь, а остальные облизываться будут?
  -- Зачем одному, можно и не одному.
   И все, окружив Степана, получали записки и бежали к арендатору за мукой.
   -- Вот человек, вот это душа. Чтобы он когда-нибудь тебе в чем-нибудь отказал,-- примеру еще такого не было,-- говорили мужики.-- Не ошиблись, выбрали.
   -- На душу гляди, никогда не ошибешься. А минут через десять прибегал арендатор и торопливо говорил:
   -- Голубчик, дай скорей записочку, а то всего оберут, сукины дети.
   И чем Степан был добрее ко всем, тем больше его начинали ненавидеть. И дошло наконец до того, что не могли слышать одного его имени, чтобы при том не помянуть своих и чужих родителей.
   Лавочник, сообразно своему призванию, занялся хозяйственной частью, главным образом, кооперативом, куда посадил своего племянника, у которого нос постоянно был в саже, а правая рука почему-то поднималась вместе с левой.
   Но лавочник свое призвание, имевшее определение номерного, направлял односторонне: только для себя, забывая при этом об обществе. Поехал к Пасхе за товаром и привез почему-то одного мыла. Дешево очень было. Все подходили к прилавку, на котором лежали бруски серого мыла, и, потрогав руками, отходили.
   -- Хочешь умывайся, хочешь разговляйся,-- сказал Сенька.
   -- Бани не построили, зато мыла сколько хочешь.
   И так как мыла за глаза было много, то лавочник от себя стал сбывать его. Деньги за проданный крестьянам помещичий скот тоже поступили к нему.
   -- Квиток-то дашь? -- спрашивал иногда какой-нибудь мужичок, только что внесший за корову деньги.
   -- Какой же тебе квиток,-- говорил лавочник,-- я вот тут тебя запишу.
   Он ставил на клочке бумажки какой-то крючок и совал бумажку себе в карман, где у него были еще такие же бумажки.
   -- Не спутались бы,-- говорил мужичок,-- по разным карманам бы разложил.
   -- На каждого черта особый карман, что ли, буду готовить? -- отвечал лавочник,-- жирно будет, облопаетесь.
   А потом и, правда, оказалось, что бумажки спутались: неизвестно, кто платил, кто не платил, и выходило так, что будто вовсе никто не платил, потому что, когда понадобились деньги на покупку товара, денег никаких не оказалось.
   -- Да ведь бумажки-то ты с нас брал? -- закричали все в один голос.
   -- Брал,-- ответил лавочник.
   -- Крючки-то свои ставил?
   -- Ставил.
   -- Ага, ставил? Так где ж они?
   -- Кто?
   -- Да бумажки-то эти с крючками?
   -- Он, должно, не в тот карман их клал...
   -- Чего галдите, вот ваши бумажки. Все тут записано. Проверяй.
   И вынул из кармана пачку смятых истертых бумажек. Все посмотрели на бумажки и замолчали.
   -- Вывернулся, черт...
   -- Этот всегда вывернется. Вот отчетность бы завести, тогда бы они попрыгали. А деньги-то у тебя где?
   -- Деньги разошлись. Где ж им быть? Что я их съел, что ли? Очень мне нужны ваши деньги! -- кричал уже лавочник.-- Ежели бы я квитанций вам не показал, могли бы орать, а раз все тут, значит, и не галдите.
   -- Товар надо осмотреть,-- сказал кто-то.
   -- Правильно. Веди в лавку. Зови дьячка для контролю.
   Пришли в лавку, стали проверять. Оказалось, что в кассовой книге, в графе, где стоят рубли и копейки, записано "поступило три свиньи".
   -- Что-то они не в ту закуту попали,-- сказал дьячок, держа желтый табачный палец на графе и повернув к мужикам голову с подпрятанной под воротник полукафтанья косичкой.
   Ближние к дьячку нагнули головы к книге.
   -- Ты бы поаккуратней писал-то,-- сказал кузнец малому,-- тебе тут рубли нужно писать, а ты свиней сюда нагнал!
   -- Это я спутался, их вон куда надо...-- сказал черноносый малый, полез правой рукой почесать затылок, и левая стала подниматься.
   -- Ты, должно быть, не той рукой писал...-- сказал Сенька.
   -- Поаккуратней надо,-- сказал член комиссии,-- а то, за тобой не догляди, ты к весне тут целое стадо разведешь.
   -- Правильно, что ли? -- спрашивали задние.
   -- Черт ее знает! Уж очень намазано чтой-то... Про свиней прочли, а про деньги чтой-то ничего не разберешь.
   -- Это я тут ошибся да пальцем растер,-- сказал малый недовольно.
   -- Зачеркивал бы. А то скоро кулаком по всей книге начнешь мазать.
   Когда же с лавочником заговорили о земле, то он, сам имевший 20 десятин купленной, говорил:
   -- С этим надо подождать, как там решат. Сейчас пока только налаживаем. Без закону нельзя. Вот соберутся, тогда... Зато мы с вас никаких налогов не берем.
   Если кто-нибудь приходил к нему с запиской от Степана, который просил выдать просителю кирпича на хату, лавочник говорил:
   -- Нету кирпича. На школу пошел.
   -- Да ведь школы-то нету?
   -- Школы нету потому, что курсы решили строить.
   -- Да ведь курсы-то не построили?
  -- А, черт, пристал... У Николая спрашивай.
   Проситель шел к Николаю.
   -- Кирпич из разломанной кухни брал? -- спрашивал Николай.
   -- Брал...
   -- Ну, так какого же черта лезешь!
   И выходило так, что все терпели от троих. С одной стороны, от пустой головы Николая, с другой -- доброй души Степана, с третьей -- от односторонне направленного номерного дара лавочника.
   -- Этому черту в святые надо было идти, а не обчественными делами заниматься,-- говорили про Степана.
   -- Вот засели, окаянные, на обчественную шею. Когда ж это с фронту придут?!
   -- Кто же это вам удружил таких? -- спрашивал кто-нибудь из мужиков.
   -- Сами, конечно. Кто ж больше? Ведь это какой народ...
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru