Lib.ru/Классика: Романов Пантелеймон Сергеевич. Скверный товар

Пантелеймон Сергеевич Романов

Скверный товар

Источник: Советский юмористический рассказ 20--30-х годов / Сост. Е. Глущенко. -- М.: Правда, 1987. -- С. 469.

Поезд уже часов пять стоял перед вокзалом, весь набитый народом.

В разбитых окнах виднелись лица, спины, мешки. Каждую минуту из вокзала выбегали все новые и новые пассажиры. Увидев, что поезд уже полон, с перепуганными лицами вскрикивали:

-- Матушки, уж тут набились!..

И бросались на площадки, на буфера с таким видом, как будто через секунду поезд должен был тронуться.

Но паровоз стоял потухший, темный, и на нем не было видно ни души.

-- Давно сели?

-- Часа три уж, как сидим.

-- Что ж он не идет-то?

-- Не собрались еще, значит. Давеча хоть машинист на паровозе копался, а теперь и он чтой-то затих. Эй, ты что там спать, что ли, лег? -- кричали с буферов машинисту.

-- Это вот так простоишь еще часа два и, с места не тронумшись, свалишься, -- говорил человек в овчинном тулупчике, стоявший одной ногой на буфере, другой -- на площадке, соединяющей вагоны, и держащийся руками за лесенку, отчего у него был такой вид, как бывает у человека, когда он лезет на дерево.

-- Два места занимает и то недоволен, -- сказал малый, сидевший между вагонами на мешке.

-- Вот обыскивать пойдут, -- все довольны останутся.

В самых вагонах пассажиры сидели совершенно молча, не выказывая никакого нетерпения и любопытства к тому, когда тронется поезд, как будто были довольны тем, что попали в вагон и боялись заявить о своем существовании, чтобы кто-нибудь не пришел и не выгнал их. Только изредка среди общей тишины слышалось:

-- Что ты на коленки-то садишься! Тетка!..

-- Прут, батюшка.

-- Когда ж тронется-то? -- сказала беспокойно старушка, везшая баранью ногу, завернутую в мешок.

-- Еще не обыскивали.

-- А строго обыскивают?

-- Да ничего себе... Тут есть один комиссар, с серьгой в ухе ходит, -- ежели на него нарвешься, забудешь, как мать родную зовут.

-- А бабы как его боятся, ну просто... иная обомлеет вся и слова сказать не может.

-- О, господи батюшка, -- сказала молодая женщина в полушубке. У нее почему-то так широко были расставлены ноги, что на нее то и дело кричали:

-- Да стань ты, ради Христа, потесней! Что ты раскорячилась-то? Одна полвагона занимаешь.

Женщина делала вид, что становится теснее, но ноги оставались опять так же широко расставлены.

-- Беременна, что ли? -- спросила тихо и сочувственно сидевшая около нее на уголке лавки старушка с бараньей ногой.

-- Нет, ничего... -- ответила уклончиво женщина и сейчас же отвернулась к окну, точно боясь продолжения разговора.

Старушка оглядела ее фигуру, потом, посмотрев на ее живот, сказала:

-- О, господи, во всяком положении едут.

-- Главное дело, не знаешь, что можно везти, что нельзя.

-- В том-то и дело. В одном месте одно отбирают, в другом -- другое. А иной с голодухи накинется -- все из рук рвет. И вот как только к вагону подходишь, так тебя лихорадка начинает трясти. Только об одном и думаешь: куда спрятать.

-- Иной раз пустой едешь, а голова по привычке все работает.

-- Ну, да теперь народ навострился. Намедни иду, гляжу, впереди меня баба, у нее кишки выскочили, волокутся. Я крикнул даже с испугу, а она подхватила себе кишку под юбку и пошла, как ни в чем не бывало. После узнал: спирт в велосипедной шине везла.

-- А что, батюшка, баранью ногу пропустят? -- спросила старушка.

-- Заднюю или переднюю? -- спросил солдат в рваной шапке.

-- Заднюю, кормилец...

-- Навряд...

-- Прямо изведешься, покуда доедешь, -- сказала старушка, вздохнув и осмотревшись по сторонам.

-- Слава богу, хоть темнеть начинает, в темноте все, может, лучше схоронить можно.

-- Они осветят...

-- Господи, может, как-нибудь обойдется, не будут обыскивать.

-- Хуже всего, когда вот так сидишь и гадаешь: будут или не будут?

-- Идут! -- крикнул кто-то.

По вагону пробежала судорога последних приготовлений и послышался бабий голос:

-- Да это нога моя, -- что ты очумел, что ли!..

И все затихло. Крайние от окон смотрели на платформу, где двигался колеблющийся свет фонаря, с которым шли какие-то люди к вагонам от вокзала.

-- Ой, кажись, прошли...

-- Матушка, царица небесная, спаси и защити, -- говорила старушка с бараньей ногой.

-- Эй, баба, да что ты в самом деле так растопырилась!

-- А ты, батюшка, не кричи, -- сказала старушка, -- женщина тяжелая, а ты локтем суешь.

И обратившись к женщине, прибавила:

-- Хорошо, что хоть безо всего едешь, а я вот трясусь над своей ногой, извелась вся.

Женщина, ничего не ответив, опять отвернулась к окну.

-- Да чего она нос-то все воротит? -- сказала толстая женщина, сидевшая рядом со старушкой.

-- Скрывает, должно. Небось, налетела сердешная на какого-нибудь разбойника. Ведь теперь народ какой пошел: слизнул и до свидания.

Вдруг поезд неожиданно тронулся.

-- Пошел, пошел!.. -- закричали все с таким выражением, с каким обреченные на гибель в океане мореплаватели и уже свыкшиеся с этой мыслью кричат: земля, земля!..

-- Матушка, царица небесная, услышала сироту, родимая! -- говорила старушка, одной рукой держа баранью ногу, другой крестясь.

-- Подожди еще радоваться-то, -- сказал солдат в рваной шапке, -- они по дороге обыщут. Мы как-то прошлый раз ехали, выпустили не обыскавши, а потом посередь поля остановились и пальбу подняли. Все думали, что неприятель какой напал, об вещах об своих позабыли, они тут и заявились. Особливо бабы боятся стрельбы этой. Как подготовку со стрельбой изделают, так у всех баб бери, что хочешь; и спрятать забудут. А на другой раз мы тоже ехали, муку везли. Устроили они это подготовочку, а мы -- не будь дураки -- все под вагон со своими мешками. Высидели, покуда они по вагонам прошли, и опять в вагон.

-- Господи, где ж тут, целую науку произойтить надо, -- сказала толстая женщина.

Вдруг в дверь послышались три редких удара. Стоявший около двери старичок в большой шапке с трубкой испуганно отшатнулся.

Дверь отворилась. Вошел человек с фонарем и, подняв фонарь в уровень с лицом, стал водить им по вагону, освещая лица сидевших в темноте пассажиров.

Все, замерев, сидели, стояли неподвижно, как стоят овцы, когда в овчарню входит мясник с фонарем в одной руке и с ножом в другой. Только полные страха глаза, блестевшие в полумраке от света фонаря, все были устремлены на вошедшего.

Человек поводил фонарем по лицам и, ни слова не сказав, ушел.

-- Ой, господи!.. -- вырвалось у кого-то.

-- Что ж он ушел-то?

-- Хотят сначала умаять, как следует.

-- Вот это хуже нет: войдет, посмотрит, фонарем поводит, а тут вся душа в пятки ушла.

-- Дяденька, пропусти меня, Христа ради, -- говорила женщина, туго увязанная платком и с валенками под мышкой.

-- Куда ж тебя пропустить, -- по головам, что ли, пойдешь?

-- Да мне в уборную, господи, батюшка.

-- В уборную... Там и без тебя полно, вишь -- хлопцы сидят, закусывают.

-- Бабы уж открыли кампанию. С фонарем показаться не успели, как их начало прихватывать.

Женщина с валенками остановилась в нерешительности.

-- Подожди, молодка, до завтра, куда спешить? -- сказал голос из угла.

-- Да, теперь беда с этим: как нарочно, когда нельзя, тут и прихватывает. А особливо, когда еще боишься, тут и вовсе избегаешься.

-- Тут и рад бы избегаться, да некуда.

-- Сядь, матушка, а я постою, -- сказала старушка с бараньей ногой.

Но женщина замахала руками и отказалась почему-то.

-- А может, еще так проедем, не будут обыскивать? -- сказал голос откуда-то сверху.

-- Кто их знает.

-- Господи, везешь за триста верст пять фунтов сахару, а измучаешься, сил просто никаких нет.

-- Сахар -- самый скверный товар: и тяжелый, и сыплется, и сырости боится.

Дверь вагона открылась. Вошел другой человек с фонарем. Опять все замерли, остановившись на полуслове. Человек поводил фонарем по лицам и ушел.

-- Глянь, опять ушел.

-- И все молча окаянные.

-- Когда же обыскивать-то начнете?

-- Дяденька, пропусти в уборную, Христа ради, -- послышался бабий голос.

-- Ну вот, одна угомонилась, теперь еще другая.

-- Это, ежели с фонарями тут будут ходить, они у нас тут всех баб перепортят.

-- Баб-то перепортят ли, еще неизвестно, а что бабы тут все перепортят, -- это уж верно.

Вдруг поезд пошел тише, тише, и, наконец, совсем остановился.

-- Матушки, что это?

-- Не что это, а сыпь под вагон! -- крикнул солдат в рваной шапке. И он ринулся с своим мешком к двери. Все, давя друг друга, бросились за ним.

-- Тише, ай взбесились!

-- Беременную не задавите.

-- Теперь, брат, не до беременных, -- говорил какой-то солдат, волоча по полу куль муки и наезжая им на пятки ломившихся в двери людей.

Все ссыпались под вагон. Поезд стоял посреди голого поля, занесенного глубоким снегом. Кругом глядела мутная ночь и белела необъятная снежная пустыня.

-- Что ж долго не стреляют-то? -- сказал кто-то, выглядывая из-под колес.

-- Должно, без подготовки решили.

Остальные все сидели совершенно молча и только тоже изредка выглядывали из-под колес.

Мимо прошли ноги каких-то людей с фонарем по направлению к паровозу. Потом послышались голоса:

-- Может, как-нибудь доедем до станции потихонечку? -- сказал один.

-- Попробуем, -- отвечал другой.

Солдат в рваной шапке прислушался и, почесав за ухом, сказал:

-- Чтой-то, кажись, промахнулись.

-- Что там? -- крикнули из окна.

-- Заклепка какая-то на паровозе выскочила.

-- Тьфу ты, черт! -- сказал солдат, плюнув. -- Полезай скорей обратно!

Все бросились кучей из-под вагона, так что проходивший мимо кондуктор отскочил с испугу, как ошпаренный, и крикнул:

-- Откуда вас черт вынес?!

Но пассажиры, не слушая, карабкались в вагон.

-- Беременной-то помогите! -- крикнул кто-то.

Вдруг едва только уселись, как обе двери вагона на двух концах одновременно растворились... Раздался лязг ружей. Вошли солдаты, а за ними два человека с фонарями.

-- ...Вот оно, подошло... -- сказал кто-то в дальнем углу.

Один из вошедших был черный человек в лохматой папахе, с серьгой в ухе. Он быстро осмотрелся и указал рукой на мешок, сказав коротко владельцу:

-- Развязывай... Мука?.. Удостоверение!.. Нету?.. Забирай!..

И он стал быстро обходить вагон, иногда неожиданно указывая на вещи, мимо которых, он, казалось, прошел, не заметив. Это еще сильнее действовало на пассажиров. В вагоне была мертвая тишина. Только слышалось:

-- Мясо?.. Удостоверение!.. Нету?.. Забирай!..

-- Батюшка! У меня только задняя нога!..

-- Переднюю в другой раз захватишь. Забирай.

-- А ты что? Чего глаза вытаращила? Что везешь? -- сказал он, подойдя к женщине в полушубке и наведя ей фонарем в лицо.

Та смотрела на него и не произносила ни слова, точно онемев.

-- Эх, пропади оно пропадом, какой это ребенок будет, когда этак вот... -- сказал голос из темного угла.

Комиссар перевел свет фонаря на живот женщины и сказал:

-- Что ж не скажешь?.. Эй вы, что ж уселись, не можете женщину посадить? Садись.

-- Ей сидеть нельзя, -- сказал голос из темноты.

Комиссар повернулся от нее и, увидев толстую женщину, крикнул:

-- Ну, выпускай кишки, живо!

-- Какие кишки? Что ты угорел?!

-- Что намотала на себя?

-- Нет, это верно, она толстая, это жир, -- заговорили кругом.

Комиссар, махнув рукой, отошел.

-- Ну, прямо хоть не езди! -- сказала толстая женщина. -- Смотрят на тебя, щупают.

-- С него тоже небось спрашивают. Что ж ты развалишься оттого, что тебя пощупал человек по ошибке?

-- Да их человек двадцать за день так ошибется.

-- Тоже не всякая от природы толстая... Намедни комиссар подошел к какой-то толстой, не говоря худого слова, -- шасть к ней под подол -- и вытащил десять фунтов солонины. Она и похудела.

Комиссар ушел. В вагоне сразу стало шумно. Все оживленно заговорили.

-- Прямо, ровно после исповеди полегчало, -- сказал солдат в рваной шапке, зажегши спичку и посветив ею кругом.

Вдруг женщина в полушубке, стоявшая неподвижно и со страхом смотревшая вслед комиссару, ахнула и схватилась за низ живота.

-- Чего ты? Ай скинула? -- спросила испуганно полная женщина. Женщина что-то ответила ей и, припав лицом к окну, заголосила.

-- А, пропасть тебя возьми!.. С испугу, значит, -- сказала полная женщина.

-- Что там у нее? -- спросили пассажиры.

-- Сахар намочила.

С минуту в вагоне было молчание.

-- Много?

-- Целые десять фунтов, -- мешочек промеж ног привязан был. Одна станция, говорит, до дома оставалась, за триста верст везла.

-- Ну, самый, самый скверный товар, накажи бог, -- сказал солдат в рваной шапке. -- Другое что -- хоть высушить можно бы, а этот только хуже расползется. Моя невестка намедни соль везла, такая же история вышла. Ну, что ж делать, -- не без соли же сидеть, покропили, покропили святой водой и пустили в оборот.

Оставить комментарий Романов Пантелеймон Сергеевич (yes@lib.ru) Год: 1920 Обновлено: 15/07/2014. 15k. Статистика. Рассказ: Проза, Юмор и сатира Рассказы	Скачать FB2 Ваша оценка:

Романов Пантелеймон Сергеевич Скверный товар

Пантелеймон Сергеевич Романов

Скверный товар

Романов Пантелеймон Сергеевич
Скверный товар