Роборовский Всеволод Иванович
Путешествие в восточный Тянь-Шань и в Нань-Шань

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Труды экспедиции Русского географического общества по Центральной Азии в 1893-1895 гг.
    Второе, сокращенное, издание

   

В. И. Роборовский

Путешествие в восточный Тянь-Шань и в Нань-Шань
Труды экспедиции Русского географического общества по Центральной Азии в 1893-1895 гг.

   Под редакцией, со вступительной статьей и комментариями Б. В. ЮСОВА
   М., ОГИЗ, 1949
   

СОДЕРЖАНИЕ

   В. И. Роборовский -- исследователь Центральной Азии.
   Б. Юсов. Предисловие. В. Роборовский
   
   Глава первая. Петербург.-- Пржевальск.-- В Тянь-шане. Вступление.-- Снаряжение: серебро; инструменты для сбора коллекций. Выезд из С.-Петербурга.-- В Москве.-- От Москвы до Пржевальска.-- Приезд в Пржевальск.-- Окончательное снаряжение в путь.-- Начало коллекций.-- Учебные занятия.-- Приглашение В. Ф. Ладыгина.-- Состав сформированной экспедиции.-- На могиле Н. М. Пржевальского.-- Выступление.-- Первый переход до сел. Аксу.-- Сел. Аксу.-- Наши первые экскурсии в горы.-- Ключи Арашан.-- К сел. Джергес.-- Под перевалом Санташ.-- Пропажа лошади.-- Перевал Санташ и р. Тюб.-- Урочище Ташбулак.-- Урочище Kap-кара и ярмарка.-- Горы Сары-Джас.-- Р. Капкак.-- Р. Баин-гол.-- Поселок Охотничий
   Глава вторая. В Тянь-шане (р. Текес и долина Большого Юлдуса). Ур. Цаган-Чулуту.-- Река Музарт и переправа через нее.-- Цаган-усунын-ширик.-- Пикет Гилян и переправа через р. Текес.-- Ур. Хонохой.-- Р. Атан-гол.-- Ур. Кетмен-туб; перевоз на правый берег р. Текеса.-- Чиновники-калмыки.-- Встреча с людьми Матэ.-- Река Кок-су.-- Река Капсалан-су.-- Киргизский начальник Дадай.-- Ур. Кен-сай, нижняя граница леса.-- Встреча с женою Дадая.-- Ур. Кара-Джюн.-- Река в ущелье Курдай.-- Флора перед перевалом Мукурдай.-- Перевал Мукурдай и спуск в долину реки Джаргалана; дневка на нем.-- Охота на оленя.-- Подъем на перевал Сары-тюр.-- Ледники у перевала.-- Первая Сары-тюр.-- Спуск.-- Дальнейший путь.-- Каменная группа Карагай-тас.-- Болезнь верблюдов от постоянных дождей.-- Горы Коксунын-таг.-- Перевал Карагай-тас.-- Спуск в Большой Юлдус незаметен.-- Река Ихэ-Юлдус-гол.-- Ее течение.-- Дожди.-- Растительность западного Большого Юлдуса.-- Встреча людей.-- Бегство проводника.-- Замкнутость торгоутов.-- Нерасположение их к китайцам.-- Тарабаганы и охота на них.-- Река Чулу-тын-гол и походная кумирня.-- Кое-что узнаем о дороге.-- Р. Бага-Юлдус-гол.-- Первые посетители.-- Чейбсенский кутухта.-- Хлопоты о проводниках.-- Воспоминания кутухты о Н. М. Пржевальском.-- Отъезд П. К. Козлова в экскурсию.-- Вор.-- Подарки гыгена и хана.-- Р. Загасутай-гол.-- Дунгане-купцы.-- Ур. Алтын-гасны.-- Погода на Юлдусе за наше пребывание там
   Глава третья. В Тянь-шане (страна Далын-Дабан, Нижний Хайдык-гол и по р. Алго до Люкчюпской котловины). Идем в страну Далын-дабан.-- Дорога ущельем реки.-- Река Сейхен-тохой.-- Перевал Сейхен-тохой и плато Далын-дабан. Перевал Карагайтын-дабан и ущелье Карагай-тын-гол.-- Перевал Харгутын-ула. Перевал ГГун-Хапчелык-дабан.-- Река Улясутай-гол.-- Флора беднеет к востоку.-- Перевал Уластын-дабан. Заметное понижение к востоку Далын-дабана.-- Ключ Сор-гын-булак.-- Река Цаган-усу.-- Древнее укрепление.-- Котловина Чубо-горин-нор.-- Перекочевка в Хара-мото.-- Пашни и враги их.-- Одежда торгоутов.-- Жилище их.-- Р. Хахрын-гол.-- Приезд П. К. Козлова.-- Двигаемся дальше.-- Ур. Гун-хара.-- Чаза.-- Новый проводник.-- Погода на нижнем Хайдык-голе.-- Опять в горы.-- Р. Саарылтын-гол.-- Перевал Дзурмын-Тахилга-дабан.-- Мертвый монгол.-- Р. Ихэ-Киргут-гол.-- Перевал Гымыке.-- Долина озера Нарин-Киргут-нора.-- Отъезд П. К. Козлова на верховье р. Алго.-- Наш путь до ур. Таша-гайн на р. Алго.-- Ур. Бакшин-амы.-- Ур. Зурмунте.-- Множество старых укреплений по р. Алго.-- Р. Шагрын-гол.-- Ур. Текен-амы.-- Ур. Алтын-амы.-- Пустынный переход до с. Илянлыка
   Глава четвертая. Люкчюнская котловина и "Долина бесов". Селение Илян-лык.-- Прибытие в селение Токсун и работы в нем.-- Новый телеграф.-- Новая крепость и войска.-- Жители.-- Тремя партиями выступаем из Токсуяа.-- Мое предварительное знакомство с котловиной.-- Жители ее.-- Наш караван.-- Знакомство с ваном.-- Устройство, метеорологической станции.-- Поездка в Турфан и водворение Шестакова на двухлетнее жительство на станции.-- Нивелировка котловины.-- Прощальный визит вану.-- Отъезд П. К. Козлова на оз. Лоб-нор.-- Оставляем Люкчюн.-- Ур. Таган-сак.-- Последняя ночь в котловине.-- Границы котловины: пески Кум-таг, высоты Тус-тау, горы Чоль-таг, пустыня нижней Алго и на сев.-зап. отроги Даванчина.-- Ур. Кован.-- Селение Шуга.-- Город Пичан.-- Ур. Гун.-- У порога "Долины бесов".-- деление Шота.-- Случайное приобретение новой собаки для каравана.-- Вороны и волки--спутники каравана.-- Немного заблудились.-- Кл. Сарык-каш.-- Повеление богдохана.-- Кл. Отра-кема.-- Кл. Опур. Кл. Тёс.-- Близ колодца Джигдыян.-- Селение Чокагу.-- Селение Кара-тюбе.-- Мазар Еллик.-- Приход в Бугас
   Глава пятая. Бугас, северная окраина Хамийской пустыни.-- Хамнйская пустыня до оазиса Са-чжоу.-- Посылаю В. Ф. Ладыгина в г. Хами.-- Возвращение его и получение проводников.-- Перекочевка каравана.-- Экскурсия к озеру Шона-нору.-- Долина реки.-- Урочище Ганыпу.-- Колодец Китай-кудук и звуки пустыни.-- Оз. Таг-куль.-- Оз. Шона-нор.-- Обратный путь.-- Покидаем Бугас.-- Ур. Тузлык.-- Кл. Астан-булак.-- Кл. Кош-булак.-- Рождество Христово в Хамийской пустыне.-- Потеря дороги.-- Развалины в пустыне.-- Дикие верблюды.-- Поворот к востоку.-- Оазис камышей и ночлег возле него.-- Дорога Н. М. Пржевальского 1879 г.-- Кол. Хунлиу-чюаньцзы.-- Кол. Джюань-чюаньцзы.-- Сохранение хронометров.-- Кол. Шугуза.-- Новый год в Хамийской пустыне.-- Миражи в пустыне зимой.-- Перевал через горы Курук-таг и спуск к оазису Са-чжоу
   Глава шестая. Оазис Са-чжоу. Ур. Лобей-ту.-- Разделение дорог.-- Дер. Ши-нау-эр и обилие фазанов.-- Придирки китайцев.-- Фермы.-- Пришли к г. Дун-хуану.-- Ур. Сань-цуй-кур и усиленная рубка леса китайцами.-- Знакомство с видным купцом.-- Визиты китайским властям.-- Средства, побуждающие китайских солдат к храбрости.-- Китайский новый год.-- Приезд П. К. Козлова с Лоб-нора.-- Моя поездка на Хала-чи и в глубь пустыни за горы Курук-тага.-- Река Сулей-хэ.-- Оз. Хала-чи.-- Береговые обрывы озера.-- Безводное солончаковое русло.-- Перевал в Курук-таге и обзор пустыни.-- Обратный путь.-- Возвращение на бивуак и результаты поездки.-- Посылка урядника Баинова в горы к монголам.-- Дорогая оценка китайцами своих услуг.-- Медленное движение весны в оазисе.-- Приезд урядника Баинова из гор
   Глава седьмая. Оазис Са-чжоу. Поездка в горы Анембар-ула и к Алтын-тагу и через долину Сыртын в Са-чжоу.-- Снаряжение и выступление.-- Предание монголов о происхождении сачжоуских песков.-- Нахалы проезжие.-- Жилой лянгер у разделения дорог.-- Хоир-субургой.-- Селение Нань-ху.-- Сближение диких зверей с домашними.-- Пески Кум-таг.-- Река Тумырту-гол.-- Проводник, найденный в пустыне.-- Ущелье реки Халчик-гол.-- Гашун-булак.-- Ур. Ирдыпгу.-- Аргали.-- Река Анембар-гол.-- Перевал Налив.-- Речка Куши-ху.-- Кл. Кулан-булак.-- Перевал Шины-хутул.-- Ур. Ангыр-тологой.-- Озеро Хунтэй.-- Распространение урочища на запад; ширина его.-- Бури.-- Обилие диких верблюдов.-- Отчаяние проводника.-- Озеро Хыйтун-нор и опять бури.-- Оз. Сухай-нор.-- Река Холин-гол.-- Кумирня Шадын-Данджи-лин.-- Ночевка у оз. Булунин-нора.-- Пер. Тангын-хутул и спуск ущельем Чон-цайн-ихэ.-- Подгорная степь.-- Пески.-- Находка.-- Ур. Сацзау-юаньцзы на р. Дан-хэ.-- Высоты Цоган-обо.-- Возвращение на бивуак. Посещение его Splingaerdt.-- Поездка П. К. Козлова.-- Печальный случай.-- Весенние воды в р. Дан-хэ.-- Визит Сянь-гуаню.-- Возвращение П. К. Козлова и результаты его поездки.-- Разведка урядника Баинова о движении весны в горах.-- Сдача вещей на хранение в ямынь.-- Снаряжение каравана в горы.-- Наши работы в Сачжоу.-- Тихое движение сачжоуской весны
   Глава восьмая. Са-чжоу. Площадь оазиса, орошение и состав почвы.-- Жители.-- Земледелие.-- Ремесла и промыслы.-- Добыча дров.-- Цыновки.-- Золото.-- Заводы.-- Сельское хозяйство.-- Удобрение.-- Севооборот.-- Урожаи.-- Скотоводство.-- Домашняя птица.-- Город Дун-хуан. -- Число жителей. -- Администрация: -- Войска. -- Жалованье.-- Сословия и состав жителей.-- Ремесла и производства.-- Базар и торговля.-- Дань-пу.-- Гостиницы и харчевни.-- Школы.-- Кумирни.-- Театры. -- Кладбища. -- Увеселения. -- Возобновление города. -- Санитарное его состояние.-- Следы дунганского восстания.-- Древности в окрестностях Дун-хуана.-- Юэ-ян-пюань.-- Пещеры Цянь-фо-дун.-- О браках между монголами и китайцами.-- О маральих рогах
   Глава девятая.-- В Нань-шань. Состояние нашего каравана перед оставлением оазиса Са-чжоу.-- Как предполагалось обследовать горы Нань-шаня.-- Покидаем Са-чжоу.-- Пещеры Чэн-фо-дун.-- Кл. Да-чуань.-- Кл. Гашун в предгорьях Нань-шаня.-- Развалины г. Дан-чэна.-- Растительность в горах.-- Невольная ванна.-- Речка Куку-усу, кл. Благодатный.-- Отправка в Дун-хуан верблюдов за продовольствием.-- Разъезд для обследования хребтов Гумбольдта и Риттера.-- Ур. Хабтагай-ширик.-- Перевал Куку-усунын-хутул.-- Река Ихэ-Халтын-гол, ур. Толи.-- Ур. Мандалта.-- Ур. Октул.-- Еще проводник.-- Хр. Риттера, горы Дархын-дабан.-- Ур. Нукын-хада.-- Ур. Куку-сай.-- Кл. Хо-булак.-- Пер. Кепту-дабан.-- Кл. Мо-булак.-- Ур. Цала-тохой.-- Ур. Кара-Кун-дык.-- Ур. Олун-нор.-- Река Ямату-гол.-- Проводники боятся оронгын.-- Верховья реки Какты.-- Пер. Ихе-дабан.-- Ур. Лама-тологой.-- Река Ихэ-Халтын-гол.-- Льды хр. Риттера, Гучин-гурбу-гпахалгын.-- Ур. Сан-до-чю.-- Обилие куланов.-- Пер. Улан-дабан.-- Кл. Улан-булак.-- Удачная охота Баинова.-- Ночь на реке Шарагольджине и посещение волками нашего бивуака.-- Долиною Шарагольджина.-- Наше прибытие на бивуак.-- Поездки П. К. Козлова.-- Результаты моей поездки.-- Поездка в соседние альпы.-- Сборы в дальнейший путь
   Глава десятая. По Нань-шаню. Вверх по реке Шарагольджину.-- Урочище Пэгэ.-- Ур. Яяху.-- Ур. Буглу-тологой.-- Кл. Бага-булак.-- Кл. Улан-булак.-- Разъезд в хр. Риттера.-- За перевалом.-- Р. Цаган-обо.-- Р. Бага-Халтын-гол.-- Перевал Тургын-хутул.-- Р. Бомын-гол.-- Пер. Тунту-гыр-мунку-хутул.-- Р. Хара-Худусу.-- Гучин-гурбу-шахалгын.-- Р. Ихе-Халтын.-- Под перевалом Кара-дабан.-- Перевал.-- Долина р. Шарагольджина.-- Аргалин-ула.-- Масса золотых приисков.-- На склад обратно.-- Результаты поездки.-- Из дневника.-- Опять по Шарагольджину к новому складу.-- Ур. Сунгынур.-- Ур. Улан-Иодун.-- Ур. Пай-дза.-- Ур. Хыйтун.-- Ур. Яматын-умру.-- Р. Дзурге-гол.-- Опять ур. Яматын-умру
   Глава одиннадцатая. По Нань-шаню. На бивуаке в ур. Яматын-умру.-- Экскурсия в сторону Курлыка, по Бухайну и Сулей-хе мимо оз. Хара-нор.-- Горы Баин-Дзургын-ула.-- Р. Дзурге-гол.-- Пер. Кептул-дабан.-- Долина р. Ихэ-Халтын-гол.-- Ее истоки.-- Кактынская долина.-- Сев. склон гор Южно-Кукунорских (Курлык-ула).-- Пер. Го-дабан.-- Р. Балгын-гол.-- На перевал Улан-хутул.-- Долина р. Баин-гол.-- Слияние р. Баин-гол с Ара-голом.-- На перевал Куку-Богучи.-- Р. Ара-гол.-- Ара-голын-бель-чир.-- К перевалу Нойон-хутул.-- Перевал Нойон-хутул.-- Первые тан-гуты.-- До р. Бухайн-гол,--Р. Бухайн-гол.-- Вверх по р. Бухайн.-- Приток ее Шина-гол.-- Оз. Янке-нур.-- Пер. Цзаирмыген-дабан.-- Р. Сулей-хэ.-- Непрерывные дожди.-- Р. Цзаирмык-гол.-- Перевал "Щзаирмык-дабан.-- Ночлег за перевалом.-- Идем на волю божию.-- Озеро Хара-нор.-- Озеро Ногот-нор.-- Возвращение в ур. Яматын-умру.-- Поездка П. К. Козлова и ее результаты.-- Результаты моей экскурсии.-- После возвращения.-- Страничка, другая из метеорологического дневника
   Глава двенадцатая. По Нань-шаню. Покидаем урочище Яматын-умру.-- Озеро Ногот-нор.-- Перевал Заха-дабан.-- Юго-западными увалами Бухын-дабана.-- Истоки реки Ангыр-гол.-- Ур. Гурбу-Ангыр-гол.-- Посылка в Курлык за проводником для П. К. Козлова.-- Отбытие разъездов.-- Я отправляюсь на р. Бухайн до оз. Куку-нор, мимо озер Дулан- и Сырхэ-нор, р. Ара-гол обратно в ур. Гурбу-Ангыр-гол.-- Река Байшинтын-гол.-- Перевал, ведущий в бассейн р. Бухайна.-- Долина р. Бухайна вниз по ней.-- Слияние р. Нойон-хутул-гола с р. Бухайном.-- Р. Цайза-гол, западный берег оз. Куку-нор.-- По долине р. Цайза-гол.-- Тибетский караван.-- Пер. Урун-хайши и оз. Цаган-нор.-- Кумирня Дулан-кйт.-- Речкой Дулан-гол к озеру Дулан-нор.-- Оз. Дулан-нор.-- Оз. Сырхэ-нор и хырма Куку-бэйле.-- Ур. Цаган-тологой.-- Сношения с тангутами.-- В гостях у тангута.-- Кража тангутских лошадей.-- По долине к западу.-- Оз. Баин-нор.-- Ур. Дунду-урбынгун-иргэ.-- Слияние рр. Баин-гола и Ара-гола.-- Р. Ара-гол.-- Вверх по р. Ара-гол.-- Возвращение в ур. Гурбу-Анагыр-гол и результаты поездок моей и П. К. Козлова.-- Метеорологические наблюдения за 32 дня
   Глава тринадцатая. В Курлыке. Караван идет в Курлык.-- Пер. Тупчун-дабан.-- Пер. Дзухын-хутул.-- Пожар на бивуаке.-- Неудачная охота П. К. Козлова на медведя и счастливая на уларов.-- Первая остановка в Курлыке.-- Переход на р. Баин-гол.-- Посещение нас князем.-- Снаряжение каравана в г. Данкыр и наши намерения на будущее. -- Камышовый пожар на Курлык-норе.-- Лама-врач.-- В, Ф. Ладыгин в Данкыре.-- Кое-что о Данкыре.-- Наше пребывание в курлыке.-- О хайныке.-- Трудность снаряжения в дальнейший путь.-- Девятый дьявол. Посыльные из г. Си-нина.-- Неудавшееся их поручение и отъезд в Синин обратно.-- Устройство склада в Курлыке.-- Прощание с князем.-- Сведения по метеорологии за два месяца и медленное движение весны
   Глава четырнадцатая. От Курлыка до Шан-рди. Движение к Сычуани.-- Покидаем Курлык.-- Посыльный от князя.-- По берегу оз. Тосо-нор.-- Неудобство движения на яках.-- Абдоринте-ула.-- Ур. Мушикшин.-- Пустыня Куку-бейле.-- Солончак Гельчик.-- Ур. Шара-гуй.-- Ур. Ханан-цаган.-- Вверх по р. Баин-гол.-- Ур. Кара-усу.-- Обилие фазанов.-- Старый знакомый князь Барун-засак..-- Тибетские монеты.-- В гостях у Барун-засака.-- Ур. Цзуха-мунцук.-- Ур. Гайдзер-удзур.-- Пашни.-- Хырма Шан-рди.-- Зрители.-- Происхождение хошуна Шан-рди. --Хлеб-соль шанрдийского ламы.-- Старый знакомый.-- Гости.-- У ламы.-- В кумарине.-- Разбой в хырме.-- Нойон у нас.-- Болезнь яков (хаса).-- Тан-гуты.-- Монголы-охотники.-- Монголы князя Куку-бейле.-- Попытка к воровству.-- Рождество Христово.-- Новый проводник.-- Метеорология за 12 дней
   Глава пятнадцатая. Шан-рди--хребет Амнэ-мачин. Оставляем хырму Шан-рди.-- Ур. Обо.-- Ур. Кушегын-амы.-- Неспокойная ночь.-- Встреча нового года под ружьем.-- Перевал Куку-хутул.-- Долина Цумныгын-боро-куде.-- Ур. Балгатын-тарсыхай.-- Перевал Балгатын-хутул.-- Р. Кактын-гол.-- Ур. Манитын-кунде.-- Ур. Тулайту-иорол.-- Ур. Цаган-оботу.-- Пер. Цаган-оботу-дабан.-- Р. Джюрме.-- Оз. Тосо-нор.-- Ур. Джамкыр.-- Долина Рначю-Наргын.-- Оз. Кара-нор.-- Ур. Джунла.-- Пер. Джапсет-ла-черу.-- Р. Чурмын.-- Горы Амнэ-мачин.-- Пер. Мджугди-лига.-- Перевал Мджугди-ла.-- Ур. Халун.-- Ущ. Мзушу-Ргымчон.-- Ур. Юнги-чунак.-- Нголыки.-- Моя болезнь.-- Конечный пункт экспедиции.-- Разъезды тангутов.-- Решаем повернуть обратно
   Глава шестнадцатая. Хребет Амнэ-мачин--Шан-рди. В обратный путь.-- Ур. Юнги-чунак.-- Р. Тейб-чу.-- Ночевка против ущелья Чунак-лунду.-- Ур. Халун.-- Ночная тревога.-- Лошади нашлись.-- Ночь близ перевала Мджугди-ла.-- Перевал и тангуты.-- Бивуак на р. Нак-чу и нападение тангутов.-- Отбитие нападения.-- Р. Чурмын-чу.-- Нголыкский лама Ркуб-сюк-лянцзя-сен.-- Еще встреча с ним.-- Буран.-- Жители.-- Водораздел.-- Р. Чурмын-чу и оз. Тосо-нор.-- Долина озера.-- Ур. Джамкыр.-- Берегом озера.-- Ур. Сут-халун.-- По р. Ёграй-гол.-- Ур. Цаган-оботу.-- Ур. Цаган-Чсичин.-- Ур. Ихэ-Мельчир__Ур. Куртэ.-- Приход в хырму Шан-рди
   Глава семнадцатая. Тангуты.-- Бурхан-будда.-- Курпыв. Тангуты левого берега Желтой реки.-- Монголы, живущие на правом берегу Желтой реки, по притоку ее Боа.-- Хр. Бурхан-будда.-- Пер. Арцытын-дабан.-- Ур.Оймын-амы (стойбище князя Барун-засака).-- Погода.-- Наши соседи.-- Кровожадные сороки.-- Четвероногие воры.-- Ур. Куку-тологой.-- Хырма Барун-засака и последнее свидание с ним.-- Отец Барун-засака.-- Хара-усуне-кубе. --Переправа Ганджир-гаталга.-- Ур. Ханан-цаган.-- Путь пустыней.-- Сончжи-гаталга.-- Прибытие к хырмам курлыкского князя
   Глава восемнадцатая. В Курлыке. Хырмы.-- Поездка к верблюдам в ур. Таряне-быль.-- Пашни.-- У князя.-- Справляем пасху.-- В ур. Таряне-быль.-- Покойник.-- Портрет Чингис-хана.-- Хлопоты но снаряжению П. К. Козлова в поездку.-- Фейерверк.-- Весна.-- Перекочевка князя и его распоряжение.-- Поездка В. Ф. Ладыгина в горы.-- Наша перекочевка к кумирне в ур. Худо-буре.-- Слухи о дунганах.-- Княжеский суд.-- Шкуры кабарги и фальшивый мускус.-- Возвращение П. К. Козлова из поездки.-- Запруда реки.-- Княжеское угощение.-- Власть князя и курлыкские монголы.-- Наш прощальный визит к князю.-- Хурул.-- Сборы в дальнейший путь.-- Из метеорологического дневника за два месяца.-- Движение весны в апреле.-- Движение весны в мае.-- Замеченные в Курлыке флора и фауна
   Глава девятнадцатая. От Курлыка до р. Ичегын-гол. Северным Цайдамом.-- Покидаем Курлык.-- Северный берег Курлыкского озера.-- Ур. Индырту.-- Ур. Хойту-таряне.-- Р. Балгын-гол.-- Кл. Хабирга.-- Перевал Серин-дабан.-- Кл. Гашун-булак.-- Кл, Мильтыдын-гашун-булак.-- Р. Сонджин-гол.-- Оз. Бага-Цайдамин-нор.-- Р. Тоталын (Кактын)-гол.-- Ур. Такял-ган.-- Оз. Ихе-Цайдамин-нор.-- Ур. Асхота.-- Р. Ичегын (Бомын)-гол.-- Соседи монголы
   Глава двадцатая. Махай.-- Сыртын и до Са-чжоу. Поездка в Махай.-- Ур. Дзун-Махай.-- Ур. Барун-Махай.-- Кл. Гашун-булак.-- Ур. Иче.-- Прибытие на бивуак на р. Ичегын-гол.-- Возвращение В. Ф. Ладыгина с почтой из - г. Дун-хуана.-- Оз. Иче-нор.-- Р. Орогын-гол.-- Перевал Орогын (Хара-тологой-хутул)-дабан.-- Ур. Цаган-чулу.-- Ур. Уту-пшрик.-- Сазы.-- Ур. Дыристё.-- Невероятные рассказы мон голов и вообще азиатов.-- Пастьба верблюдов.-- Долина Сыртын.-- Ур. Куку-сай.-- Жители.-- Годовой хурул в кумирне Шадын-Данджилин.-- Слухи о дунганах.-- Оставляем ур. Дыристе.-- Ур. Ихен-ширик.-- Перевал Тангын-дабан.-- Ущелье Чан-сай.-- Ур. Могып-дыбсын.-- Ночлег в песках.-- Ур. Сацзау-юаньцзы.-- На краю оазиса.-- Движение по оазису.-- Старый бивуак
   Глава двадцать первая. От Са-чжоу до Люкчюна. Опять в Са-чжоу на старом пепелище.-- Слухи о восстании дунган.-- Внимание к нам властей.-- Кумирня Юэ-ян-цюань.-- Покидаем Са-чжоу.-- Река Сулей-хэ.-- Колодец Шибендун.-- Характер гор Курук-тага.-- Горные породы Курук-тага.-- Колодец Малянь-чуань.-- Колодец Шугуза.-- Горы Чоль-тага.-- Станция Куфи.-- Станция Ян-дун.-- Станция Чан-лю-фи.-- Китаец-христианин.-- Оставляем большую дорогу.-- Селение Каратал.-- Буря.-- Встреча нас в Бугасе.-- Урочище Ак-яр.-- Отъезд П. К. Козлова.-- Наше пребывание в Бугасе.-- В гостях у аксакала.-- Жители Хамийского оазиса.-- Нашествие мышей.-- Первые известия о Шестакове.-- Возвращение П. К. Козлова.-- Погода в Бугасе.-- Приближение осени.-- Оставляем Бугас.-- Мазар Еллик.-- Селение Кара-тюбе.-- План дальнейшего следования "Долиною бесов".-- Ключ Сарык-камыш.-- Приезд П. К. Козлова.-- Иду пустыней на селение Дыгай.-- Характер этой пустыни.-- Древняя дорога.-- Встреча с Шестаковым.-- Селение Дыгай.-- Приезд на станцию в Люкчюн.-- Прибытие каравана.-- Поездка в Турфан.-- Город Турфан (магометанский).-- Город Гуань-ань-чэн (Турфан китайский).-- Из Турфана обратно в Люкчюн.-- Нивелировка котловины.-- Укушение скорпионом.-- Развалины Идыгот-шари.-- Легенда о Юнусе.-- Селение Туёк и Туёк-Мазар.-- Рассказ чиракчи о мазаре.-- На станции в Люкчюне.-- Жеребенок дикой лошади.-- Прощальный визит вану.-- Предание об основании Люкчюна.-- Киргизы в горах
   Глава двадцать вторая. От Люкчюна домой. Город Люкчюн.-- Селение Богар.-- Кыры.-- Якка.-- Арыки.-- Карызы.-- Местная администрация: тайджи, дога, уда-беги, топ-баши, подшабы, секретарь, переводчики, мирабы и аксакалы.-- Ходжи и крепостные.-- Судопроизводство.-- Наказания и пытки.-- Духовная администрация: алим-ахун, муллы, дивана-буве.-- Паломники.-- Постройки.-- Домашняя утварь.-- Гости.-- Подати.-- Полевая работа.-- Севооборот.-- Удобрение пашен.-- Саранча.-- Скотоводство.-- Охота.-- Промышленность.-- Дрова.-- Торговля
   Глава двадцать третья. Чанту. Слово Чанту.-- Наружность мужчин.-- Мужская одежда.-- Нравственные качества.-- Проституция.-- Наружность женщин.-- Женская одежда.-- Женщина в замужестве.-- Домашние работы.-- Воспитание детей.-- Свадьба.-- Первые роды у женщины.-- Кормление ребенка.-- Кормилицы.-- Обрезание.-- Игры. -- Болезни. -- Похороны и поминки.-- Дни замечательные.-- Суеверия и приметы
   Глава двадцать четвертая. От Люкчюна домой. Наши маршруты на родину.-- Прощание с люкчюнцами.-- Выступление в путь до Турфана.-- Город Тур-фан и остановка в ур. Яр.-- Оставляем Турфан.-- Развалины Су-ван-шари.-- Ур. Киндык.-- Ур. Кабирга.-- Лянгер Бэ-ян-хо.-- Перевал Даванчин.-- Селение Даванчин (Уйтал).-- Озеро Айдын-куль.-- Лянгер Дзи-дзи-цао-дзи.-- Город Урумчи (Ди-хуа-жоу).-- У консула.-- Пребывание в Урумчи.-- Дунгане и слухи о них.-- Солдаты.-- Сплингердт.-- Оставляем Урумчи.-- Селение Санджу.-- Селение Хутубей.-- Селение Тухулу.-- Город Манас.-- За Манасом.-- Оазис Сацзан-цза.-- Сел. Ян-син-фа.-- Маленькая поправка карты.-- Запас воды на 4 безводных перехода.-- Перевал Дзосо-бо и пески Дзосотын-элисте.-- Оз. Дабасун-нор.-- Ур. Кобук-сар.-- Ур. Шазга.-- Монголы (торгоуты).-- Ур. Убдун-таряне.-- Через г. Семис-тау и долиной реки верхнего Кобука.-- Перевал Цаган-обо.-- Родная граница.-- Встреча посланных к нам навстречу из Зайсанска на пикете Чиликты.-- Через Чиликтинскую долину и последняя ночь в горах Манрак.-- Первый колокол.-- Встреча с П. К. Козловым.-- Вступаем в Зайсанск.-- Помещение экспедиции.-- Телеграммы.-- Расформирование экспедиции
   Примечания и комментарии редактора
   Список работ, опубликованных В. И. Роборовским
   Список латинских и русских названий растений
   Примечания к списку названий растений
   Список названий животных
   Примечания к списку названий животных
   

[]

В. И. РОБОРОВСКИЙ -- ИССЛЕДОВАТЕЛЬ ЦЕНТРАЛЬНОЙ АЗИИ

   

I

   
   Произведения выдающихся русских географов XVIII и XIX столетий замечательны как яркие образцы классических географических трудов, представляющих большую научную ценность и поныне. Они являются свидетельством высокого уровня географической мысли и широкой исследовательской деятельности ученых-географов в России.
   Эти произведения воскрешают перед нами образы самоотверженных тружеников науки, передовых ученых и патриотов, для которых достижения и слава отечественной науки и отечества превыше всего.
   Государственное издательство географической литературы в 1946--1948 гг. издало труды П. П. Семенова-Тян-Шанского, Г. И. Невельского, Ю. Ф. Лисянского, Н. А. Северцова, Г. Н. Потанина, Ф. П. Литке; вышли 5 томов сочинений Н. М. Пржевальского, два основных труда его ученика П. К. Козлова и другие произведения.
   Настоящее издание -- "Труды экспедиции Русского Географического общества по Центральной Азии, совершенной в 1893--1895 гг." представляют собой отчет начальника этой экспедиции, известного русского путешественника Всеволода Ивановича Роборовского.
   В "Трудах" дано описание работы экспедиции и ее результатов, которые являются большим и важным звеном в цепи исследований, проложенной русскими путешественниками в Центральной Азии в конце XIX века.
   В этой вступительной статье ко второму, сокращенному, изданию "Трудов" мы считаем необходимым познакомить читателя с личностью и исследовательской деятельностью их автора. Но предварительно, чтобы читателю были ясны роль и значение русских в исследовании Центральной Азии и, следовательно, в расширении географических знаний и развитии естественных наук вообще, попытаемся коротко рассказать об основных моментах из истории ее изучения, включая эпоху выдающихся по своему значению экспедиций Н. М. Пржевальского.
   Благодаря трудам Пржевальского и его последователей -- Г. Н. Потанина, М. В. Певцова, В. А. Обручева, В. И. Роборовского, П. К. Козлова и других, исследовавших обширную и разнообразную по природным условиям территорию Центральной Азии, ученые получили богатейший материал, который существенно облегчает понимание общих связей и законов развития природы земного шара. Эти труды, далеко вперед двинувшие мировую науку, представляют наше великое национальное достояние.
   

* * *

   
   Древние китайские документы, которыми располагают историки, позволяют судить о том, что сведения о Центральной Азии проникали в передовые страны Европы очень давно. Известно, например, что через Восточный Туркестан проходили караванные пути из Китая в Рим более двух тысяч лет назад. Еще во втором веке до нашей эры при династии китайских императоров Хань проходил великий "шелковый" путь из Китая в Рим. В Хотане, Яркенде, Ташкургане, Кашгаре сходились караваны из Китая, Индии; Малой Азии, Черноморья. Своей торговлей Китай охватил многие страны к западу от своих границ, в том числе Грецию, Рим. Позже, в VII и VIII вв. нашей эры, с перенесением торговых путей к северу вдоль Тянь-шаня, в сферу торговли Китая с Западом (Рим, Греция, причерноморские страны) были вовлечены новые центральноазиатские районы -- притяньшанские. Известно также, что между Китаем и Римом существовали давние дипломатические отношения и уже в 166 г. н. э. у китайского Императора был римский посол, который, конечно, не мог не знать о странах, расположенных в Центральной Азии.
   Историки свидетельствуют, что элементы греческой (эллинской) культуры стали проникать в Центральную Азию со времен походов Александра Македонского (IV век до н. э.); в большой степени этому способствовала торговля с греками. В 1924 г. замечательный русский путешественник П. К. Козлов открыл в Монголии, в 130 км от Улан-Батора в горах Ноин-Ула, курганы, представляющие собой могилы знати восточных гуннов. При раскопках курганов были обнаружены ценнейшие исторические памятники, раскрывающие нам картину взаимодействия культур Запада и Центральной Азии. По китайской чашке, со стоящей на ней датой ее изготовления, было установлено, что могилы относятся к I в. до н. э.
   Среди многих предметов, извлеченных из могил, оказались шерстяные ткани с изображением трех всадников на конях и человеческой фигурой, вырастающей из цветка. Изображение это является рисунком греческого стиля. Советский ученый К. В. Тревер считает, что элементы греческой культуры проникали в Центральную Азию через Бактрию -- государство, существовавшее в 250--135 гг. до н. э. на месте владений Александра Македонского между Аму-дарьей и Индией.
   Несмотря, однако, на доказательства столь древних культурных и торговых связей Китая с Западом, оказывавших влияние и на народы Центральной Азии, мы не располагаем пока документами, подтверждающими проникновение европейцев в ее пределы ранее середины XIII века. Только к 1246 г. относятся первые указания о посещении этой загадочной территории европейцем. В этом году в Татарию (так называлась тогда неведомая Центральная Азия вместе с Сибирью) из Рима выехал Плано Карпини. Он направился в качестве политического разведчика к монгольскому хану Угэдэю, продолжавшему после Чингис-хана завоевательные войны и уже захватившему в Европе Венгрию. Плано Карпини был первым европейцем, оставившим записи о Центральной Азии.
   Немного позже, в 1253 г., из Франции в Центральную Азию отправился Вильгельм Рубруквис. Его путь лежал в столицу татарского Мункег хана Каракорум (находившийся на р. Орхоне в Северной Монголии) для установления политических связей с монгольским ханом, а при возможности и обращения его в христианство. Рубруквис дал более полное, чем Карпини, описание народов, населявших огромную империю монгольского хана, их обычаев и культуры. Он описал и столицу великого хана.
   Через 18 лет после Рубруквиса из Венеции в Китай направился Марко Поло. Марко Поло пересек Переднюю и Центральную Азию и много лет провел в Китае. Марко Поло оставил интереснейшие и наиболее ценные из всех древних документов, -- материалы наблюдений и устных сведений, собранных им за долгие годы странствований.
   Его содержательные и правдивые записи в течение многих веков оставались главным географическим документом о Центральной Азии.
   После Марко Поло отдельные части Центральной Азии в разное время и различными путями посетили европейские путешественники: Одорик из Порденона (XIV в.), Бенедикт Гоэс (начало XVII в.), Антоний Д'Андрад (XVII в.), Гит и Габе (XIX в.), путешественники братья Шлагинтвейты (XIX в.), индус Наин Синг (XIX в.) и многие другие, в числе которых были монахи, купцы, натуралисты.
   Первые достоверные сведения о посещении Монголии и Китая русскими относятся к 1616 г., когда в Китай совершил путешествие посланец тобольского воеводы Василий Тюменец. За ним через два года последовали сибирский казак Иван Петлин и Андрей Мундов. Далее на протяжении XVII столетия русские посольства в Китай следуют одно за другим. Так, в 1664--1656 гг. из Зайсана в Пекин по степям и пустыням Монголии прошел посол Федор Байков; спустя три года по этому же пути проследовали Перфильев и Сеиткул Аблин. Позже через Маньчжурию и Восточную Монголию прошло посольство Николая Спафария и другие.
   С 1707 года начинается деятельность русской духовной миссии в Китае, члены которой неоднократно проходили по Монголии и записывали свои наблюдения и сведения, собранные в пути и в Китае как о самой "Небесной империи", так и о прилежащих к ней странах. К этому же времени (1713--1716 гг.) относится интересное для истории трехлетнее путешествие тобольского дворянина Трутникова, охватившее маршрутами большую часть Центральной Азии. Через Восточный Туркестан Трутников прошел в Северный Тибет, оттуда в Калган, из Калгана в Тобольск. В это путешествие русские первыми из европейцев побывали на берегах озера Куку-нора и верховьях Желтой реки -- Алтан-голе,
   В 1728 году между Россией и Китаем был заключен Кяхтинский торговый договор. Русские торговые караваны часто стали проходить по территории Джунгарии и Монголии, что имело большое значение для изучения западной и северной частей Центральной Азии.
   В первой половине XIX в. сведения о Центральной Азии, главным образом о ее восточной части, между Ургой и Калганом, собирались членами русских духовных миссий и сопровождавшими их офицерами. Наиболее интересными документами, свидетельствующими о серьезном изучении ими Центральной Азии, являются написанные монахом Иакинфом Бичурнным по личным наблюдениям во время путешествий в Китай и по китайским источникам прекрасные труды: "Записки о Монголии" и "Описание Чжунгарии", представляющие большую ценность и в настоящее время.
   Из краткого обзора истории изучения Центральной Азии русскими и иностранными путешественниками, охватывающего период с древних времен до середины XIX века, видно, что эта обширная и интересная территория была посещена многими путешественниками, неоднократно пересекавшими ее в различных частях. Ими был собран некоторый географический материал. Но все же научные данные о природе и населении Центральной Азии оставались скудными, бессистемными, иногда вызывающими недоверие своей неправдоподобностью. Почти весь фактический материал был собран людьми без научной географической подготовки, не способными к критической оценке, чаще всего случайно, попутно. Кроме того, маршруты не захватывали наиболее труднодоступных районов Азиатского материка. Центральная Азия оставалась на карте белым пятном, т. к. съемки никем почти не производились; ее природа и люди оставались неизученными.
   Первым крупным вкладом в познания о Центральной Азии были результаты выдающегося по своему научному и историческому значению путешествия в Тянь-шагь П. П. Семенова в 1856--1857 гг. Хотя маршрут его путешествия охватил очень небольшую часть Центральной Азии и только ее самую западную окраину, все же выводы, последовавшие после изучения и обобщения собранного материала, оказались исключительно важны и велики для всей ее территории. Они коренным образом изменили имевшее место до Семенова неверное представление о Центральной Азии и выдвинули перед географами задачу ее всестороннего глубокого изучения.
   На основе своих наблюдений Семенов опроверг мнение крупнейшего по тому времени авторитета по географии Центральной Азии А. Гумбольдта о вулканическом происхождении гор "Высокой Азии" и, следовательно, -- основанную на этом представлении гумбольдтовскую "клеточную" орографическую схему ее четырех меридиональных и четырех широтных хребтов. Семенов дал первую правильную орографическую схему горной системы Тянь-шаяя; доказал наличие грандиозного оледенения в Тянь-шане и установил в нем высоту снежной линии. Им были выделены в Тянь-шане ландшафтные зоны, замечательно наглядно и правильно характеризующие природу обследованной им страны со всеми ее закономерностями и взаимосвязями. Это была одна из первых очень удачных попыток выделения ландшафтных зон вообще.
   За свое исключительно плодотворное и важное для науки путешествие П. П. Семенов получил почетное право именоваться Семеновым-Тян-Шанским.
   Петр Петрович готовился к организации новой, более крупной, экспедиции в Центральную Азию, но обязанности в государственных учреждениях и руководящая деятельность в Географическом обществе не позволили ему лично осуществить этот план.
   Но будучи фактическим руководителем Географического общества, Семенов стал организатором и вдохновителем грандиозных экспедиций в Центральную Азию Пржевальского и его последователей.
   Путешествием в Тянь-шань Семенова заканчивается предистория географических открытий и исследований в Центральной Азии. В 1870 г. своей первой экспедицией Н. М. Пржевальский положил начало ее широкому, всестороннему и систематическому исследованию. Началась история географического изучения Центральной Азии.
   В 1870 г. при горячем участии П. П. Семенова, благодаря его научной и организационной помощи снаряжается первая центральноазиатская экспедиция Н. М. Пржевальского, продолжавшаяся три года. После этой плодотворной, богатой научными результатами экспедиции, Русское Географическое общество снаряжало Пржевальского в Центральную Азию еще несколько раз. Вторая, третья и четвертая центральноазиатские экспедиции путешественника были также богаты интереснейшими открытиями и замечательными исследованиями, как и первая. В начале своего пятого путешествия в Центральную Азию Н. М. Пржевальский умер.
   18 лет посвятил великий путешественник исследованию неведомой до него ученому миру Внутренней Азии, но за это короткое время он сделал больше для ее исследования, чем все его предшественники вместе.
   Заслуги Пржевальского перед наукой исключительно велики. Он открыл миру природу Центральной Азии. За свои четыре центрально-азиатских путешествия Пржевальский прошел более тридцати тысяч километров и почти на всем протяжении произвел съемку, благодаря чему огромные районы впервые были положены на карту.
   Пржевальскому первому принадлежат описания многих племен и народов Центральной Азии. Он дал столь любопытные характеристики центральноазиатских народов с их бытом и культурой, что эти сведения оказались для европейцев не менее интересными, чем сведения о племенах внутренней Африки.
   Н. М. Пржевальский возглавил движение русских ученых по изучению Центральной Азии. Именно он начал, а Потанин, Певцов, Обручев и ученики Пржевальского Роборовский и Козлов и другие русские путешественники продолжили широкое ее исследование. Способы исследований Пржевальского оказали влияние на крупнейших путешественников-современников.
   Пржевальский первым применил методику полевых исследований П. П. Семенова, расширил и углубил принципы его комплексных географических наблюдений, гербаризации, сбора коллекций. Он применял его методы сравнительного анализа и замечательных географических обобщений.
   Пржевальский воспринял новые передовые идеи П. П. Семеноваг Тян-Шанского, который во многом близко подходил к современному нам пониманию географии.
   Кроме того, Николай Михайлович создал особый законченный стиль географических отчетов, которые писал по окончании каждого путешествия. Отчеты Пржевальского сочетают научную строгость и художественную форму изложения. Они написаны языком, понятным широким народным массам, что делает их особенно ценными.
   Появление именно в России такого великого путешественника и исследователя, как Пржевальский, равного которому не знает история, было естественно и закономерно. Помимо того, что Пржевальский воспитывался на передовых идеях русских географов, он впитал еще и богатейшее наследие своих предшественников-исследователей, изучивших не только огромную территорию своего отечества, равную 1/6 части земной суши, и окружающих морей и океанов, но и проводивших исследования в Европе, в Африке, в Америке, на просторах мирового океана и в Антарктиде, Путешественник непрестанно читал и изучал их труды.
   

II

   

...В русском народном творчестве сказочный русский богатырь желает быть похороненным на перепутье, как бы указывая своей могилой на дальнейшие путя тем русским богатырям, который пойдут вслед за нам.

П. П. Семенов-Тян-Шанский.

Памяти П. М. Пржевальского.

   
   После неудачи в выборе помощников во второе центральноазиатское путешествие Пржевальский при подборе отряда для новой экспедиции был особенно строг. Из многих кандидатов и лиц, желавших с ним ехать, его выбор пал на 22-летнего офицера, прапорщика Всеволода Ивановича Роборовского.
   "Человек весьма толковый, порядочно рисует и знает съемку, характера хорошего, здоровья отличного", -- такую скупую, но не бедную характеристику дал он своему новому помощнику в письме к И. Л. Фатееву.
   Новый товарищ Пржевальского по экспедиции, В. И. Роборовский, родился 26 апреля (ст. ст.) 1856 г. в Петербурге, в небогатой дворянской семье.
   Как и большинство городских жителей, имевших поместья, Роборовские выезжали на лето в свое имение Тараки в Вышневолоцком уезде Тверской губернии. Там и состоялось первое знакомство Всеволода с природой, прелесть и безграничность которой пробудили в ребенке большую к ней любовь, не угасавшую всю жизнь. Эта любовь к природе навсегда осталась руководящим началом у Роборовского и в учебе, и в отдыхе, и в работе. Еще будучи гимназистом, любознательный мальчик целые дни бродил по праздникам в окрестностях Петербурга, а в каникулы в Тараках, наблюдал жизнь насекомых, ящериц, рыб, растений, собирал их и приносил домой для коллекций.
   Склонность Роборовского к познанию природы сказывалась и на успехах в гимназии. Он превосходно успевал по истории и географии и самостоятельно занимался естествознанием. В 1892 г. в своих воспоминаниях о Н. М. Пржевальском {Николай Михайлович Пржевальский в 1878--1888 гг. Воспоминания. Русская старина, 1892.}, Роборовский писал: "Надобно заметить, что география была с малых лет моим любимым предметом и что я имел в гимназии у нашего учителя географии Пьянкова всегда круглую пятерку".
   Но увлечение географией, историей и естествознанием, по видимому, неблагоприятно сказывалось на успеваемости по математике и латыни, которые он осиливал с трудом.
   По окончании гимназии Всеволода Ивановича определили в Гельсингфорское юнкерское училище. Строевые занятия и беспросветная серость казарменной жизни царской армии были молодому человеку не по душе, а беззаботный образ жизни, который вели оканчивающие училище офицеры, не мог заинтересовать одаренного и жаждущего деятельности юношу. Его влекла к себе природа, интересовали живые описания путешествий, радость познания тайн жизни растений и животных.
   И когда после окончания в 1878 г. юнкерского училища Всеволод Иванович встретил товарища по гимназии Ф. Л. Эклона, уже совершившего с Пржевальским Лобнорское (второе центральноазиатское) путешествие, он был захвачен рассказами очевидца об экспедиционной жизни, о богатстве впечатлений, полученных там, о близости к матери-природе. "Увлекательные рассказы моего товарища о путешествии в Средней Азии [Центральной Азии. -- Б. Ю.] так заинтересовали меня, что во мне загорелось сильное желание испытать самому все то, о чем я слушал с таким любопытством, и я просил Эклона познакомить меня с Николаем Михайловичем" {Там же.}.
   Эклон представил Роборовского Пржевальскому, в течение нескольких месяцев Пржевальский присматривался к новому кандидату в спутники, изучал его, испытывал его характер, стращая и запугивая трудностями. И только убедившись в непоколебимом желании молодого человека ехать в экспедицию, дал свое согласие.
   Вместо 145 Новочеркасского полка, куда Роборовского хотели направить по окончании юнкерского училища, он попал в экспедиционный отряд прославившегося на весь мир путешественника. Жизненный путь Всеволоду Ивановичу стал ясен.
   21 марта 1879 г. третья центральноазиатская экспедиция Пржевальского вышла из Зайсана. В качестве второго помощника начальника при ней находился Роборовский.
   Экспедиция двигалась через Булун-Тохой вверх по реке Урунгу, прошла г. Хами, откуда сделала переход в 347 верст сыпучими и безводными песками до Са-чжоу. От Са-чжоу экспедиция обследовала близлежащие горы Нань-шань, затем двинулась в солончаки Цайдама, к хребту Бурхан-будда и далее к верховьям Голубвй реки -- реке Мур-усу, перевалила на высоте более 5 тыс. метров хребет Тангла и оказалась в расстоянии 300 верст от Лхасы. Далее путешественников не пустили тибетцы. От горы Бумза экспедиция повернула обратно, прошла к альпийскому озеру Куку-нор, поднялась немного вверх по Желтой реке, обследовала горы Джакар и бассейн Куку-нора и через кумирню Чейбсен и область Ала-шаня направилась в Ургу.
   Новый, неведомый мир раскрывался перед глазами Роборовского, когда экспедиция двигалась то пылающими зноем пустынями, то живописными горными долинами, то суровыми каменистыми плоскогорьями Тибета. Эта новизна поражала и увлекала его. Все хотелось увидеть, узнать и понять.
   Пржевальский всемерно облегчал молодому путешественнику сложный и трудный путь познания природы: объяснял, показывал, давал задания. Видя увлечение Роборовского ботаникой, он обучал его разработанному в экспедициях способу коллектирования растений. Николай Михайлович не ошибся в выборе помощника. Увлекающаяся натура юноши целиком отдалась интересующему его делу. В отчете о своем третьем центральноазиатском путешествии Пржевальский отмечает: "...В. И. Роборовский, страстный коллектор по части ботанической, лазил целые дни по россыпям и скалам..." {"Из Зайсана через Хами в Тибет и на верховья Желтой реки". Географгиз. 1948, стр. 113.}.
   Ученик успешно освоял коллектирование растений и вскоре обязанность сбора гербария целиком выполнялась им. "...Как-то само собой случилось, что ботанические экскурсии сделались мне особенно симпатичны и были вменены мне в исключительную обязанность; увлечение ботаникой доходило у меня до того, что зачастую я с опасностью для жизни взбирался на горы и доставал цветочек, до которого добраться казалось почти невозможным; но если я его раньше не видал или мне думалось, что это новый вид растения, то я напрягал все усилия: камни валились у меня из-под ног, казалось вот-вот свалюсь в пропасть, но все-таки я доставал интересовавший меня цветок" {"Николай Михайлович Пржевальский в 1878--1888 гг." Воспоминания. Русская старина, 1892.}.
   Всеволод Иванович выполнял и другие различные обязанности в экспедиции, в том числе рисовальщика. В отчете о третьем Путешествии в Центральную Азию Н. М. Пржевальский писал {"Из Зайсана через Хами в Тибет и на верховья Желтой реки". Географгиз, 1948, стр. 217.}: "Типы приходивших к нам, как мужчин, так и женщин втихомолку срисовывал В. И. Роборовский, всегда искусно умевший пользоваться для этого удобными минутами". Роборовский делал зарисовки пейзажей, животных, растений, в чем нередко проявлял большое умение. Особенно ему удавались зарисовки животных. Отображение же пейзажей отличалось некоторой наивностью, упрощением, что снижало их художественные достоинства.
   Большую трудность из-за незнания языков составлял для экспедиции сбор этнографического материала. Но здесь часто выручало большое терпение исследователя, каким отличался Всеволод Иванович, и его любознательность. Он часами просиживал с местными жителями и при помощи переводчика расспрашивал их об обычаях, образе жизни и нравах.
   С самой лучшей стороны проявил в экспедиции Роборовский и свои физические качества: ловкость, выносливость, смелость и присутствие духа в ответственную минуту. Когда экспедиция перевалила хребет Тангла и очутилась на земле тибетцев, на нее напали разбойники, жаждавшие поживиться добром путешественников. Смелость и решительность Всеволода Ивановича предупредили гибель одного из членов экспедиции в тот момент, когда нголыки, искавшие повода для нападения на отряд, затеяли в лагере экспедиции ссору. Вот как описывает это событие Николай Михайлович: "Пока шла торговля, один из прибывших ёграев украл складной нож, висевший на поясе нашего переводчика Абдула Юсупова. Когда этот последний начал требовать свою вещь обратно, то ёграй выхватил саблю и ударил ею Абдула по левой руке, но плохим клинком прорубил лишь шубу и халат, не нанеся значительной раны. Другой ёграй в ту же минуту бросился на Абдула с копьем. По счастью, находившийся вблизи прапорщик Роборовский успел схватить это копье и сломать его, прежде чем нанесен был удар..." {Там же, стр. 199.}.
   В третьей центральноазиатской экспедиции Пржевальского, продолжавшейся около двух лет, Роборовский под руководством своего учителя получил первые навыки многообразной экспедиционной работы; но главным и любимым его занятием была ботаника. Как коллектор, он проделал большую работу: собрал 12 000 экземпляров растений, среди которых было 1 500 видов. Им было выполнено 118 зарисовок, послуживших для иллюстрирования отчета Пржевальского об этом путешествии, вышедшем в 1883 г. под названием "Из Зайсана через Хами в Тибет и на верховья Желтой реки". Это путешествие окончательно определило судьбу Роборовского, готовившую ему славу замечательного русского путешественника.
   В 1883--1885 гг. В. И. Роборовский вторично сопровождал Пржевальского в четвертом путешествии великого первоисследователя Центральной Азии. На этот раз Роборовский шел на правах старшего помощника. Главной его обязанностью был сбор ботанических коллекций и фотографирование, пришедшее на смену карандашу. Кроме того, он по возможности выполнял и все другие важные работы.
   21 октября 1883 г. экспедиция вышла из Кяхты. Маршрут ее в 7800 км охватил огромную территорию малоисследованных и неисследованных территорий Внутренней Азии. Экспедиция с севера на юг пересекла пустыню Гоби, проникла к истокам Желтой реки, составлявшим многовековую загадку для ученых, прошла по северной окраине Тибета и, через Лоб-нор и бассейн Тарима, вышла к пределам России -- Караколу.
   Снова много нового и интересного за это двухгодичное путешествие увидел Всеволод Иванович. Многому и научился. Но одновременно он почувствовал, что для успешного изучения богатой и разнообразной природы Центральной Азии у него недостаточно специальных знаний, что нужно серьезно и глубоко готовиться к следующей экспедиции. Поэтому по возвращении в Петербург он усердно стал посещать зоологический и ботанический музеи, общался со специалистами по различным областям естествознания, старался не упускать малейшей возможности для пополнения знаний. Он всегда имел в виду пример своего учителя, Пржевальского, который, несмотря на очень большие познания в естественных науках, все же продолжал учиться, стараясь пополнить пробелы, как это было, например, перед отправлением в четвертую экспедицию, когда Николай Михайлович брал уроки по полевым геологическим исследованиям у И. В. Мушкетова.
   Участие Всеволода Ивановича в следующей, пятой, экспедиции Пржевальского было решено. Пржевальский оценил своего помощника, проявившего в обоих путешествиях подлинную страсть ученого и мужество воина. Он предполагал теперь поручать Роборовскому ответственные самостоятельные маршруты. Но... неожиданное несчастье нарушило все планы. Перед выступлением экспедиции из Каракола Николай Михайлович умер от брюшного тифа. Учителя не стало.
   Но экспедиция была снаряжена, и Географическое общество, видя в Роборовском уже хорошо подготовленного руководителя экспедиции, предложило ему ее возглавить. Однако Всеволод Иванович из-за чрезмерной скромности не считал себя достойным начальствования над экспедицией, которой предполагалось руководить его великому учителю. Отказался от начальствования по этой же причине в второй помощник Николая Михайловича П. К. Козлов, уже прекрасно зарекомендовавший себя с первого же путешествия в Центральную Азию. Начальствование экспедицией; было предложено известному и очень опытному русскому путешественнику, дважды проходившему по Центральной Азии, М. В. Певцову.
   Выступив 14 мая 1889 г. из Пржевальска (бывшего Каракола), экспедиция направилась к западу по прибрежной равнине Иссык-куля, повернула на юг, пересекла хребет Тянь-шань и через г. Яркенд дошла до урочища Тохта-хоп, откуда по пустынной равнине Южной Кашгарии двинулась к оазису Ния. От оазиса Ния через Кунь-лунь производились разъезды к югу и юго-востоку на плато Тибета. Из Северного Тибета экспедиция прошла к оз. Лоб-нор и через Кашгар, Токсун, Манас вышла к Зайсану.
   За эту экспедицию Роборовский произвел пять самостоятельных поездок.
   Первая поездка состоялась из Нии по северной дороге в Черчен и далее вверх по р. Черчен-дарье между хребтами Астын-таг и Токус-даван..
   Вторая самостоятельная экскурсия Роборовского состояла из двух разъездов и была самой трудной из всех экскурсий экспедиции М. В. Певцова; проходила она по северной окраине Тибетского нагорья.
   В первый разъезд Роборовский перевалом Сарык-туз, в 5270 м, поднялся на Тибетское плато и, следуя к западу между его окрайними северными хребтами -- Астын-тагом и Узу-тагом, -- достиг верховьев Керии-дарьи, откуда был вынужден из-за огромных трудностей вернуться в Карасай, стоянку экспедиции. Маршрут этого разъезда проходил на высоте, близкой к 5 000 м, в труднейших условиях.
   Следующий разъезд Роборовского в эту местность проходил в еще более трудных условиях.
   На этот раз с ним поехал только самый выносливый из членов экспедиции, Бессонов. Никто из местных жителей не решился итти с Роборовский в эту высокую и холодную пустыню, где, как они говорили, царит смерть, удушье -- "ис-бар". Поднявшись вторично, после короткого отдыха в Карасае, на плато Тибета и перевалив хребет Узу-таг, Всеволод Иванович взял направление на юг по нагорной пустыне, покрытой низкими и узкими кряжами восточно-западного направления. Высота пустыни приближалась к 5000 м, растительность отсутствовала, каменистость и неровности дороги затрудняли движение, лошади не выдержали страшных трудностей и бескормицы и все, кроме одной, пали. Роборовский, пройдя на юг немного более 100 верст, был вынужден опять вернуться в Карасай.
   В отчете об этой поездке Роборовский писал {Труды Тибетской экспедиции, стр. 40--41.}: "На пути по нагорной пустыне мы не видели никаких животных, кроме нескольких усталых, изморенных антилоп оронго, шедших медленно к северу. Они были так утомлены, что не обращали на нас никакого внимания, проходя шагах в 50-ти от каравана. Это давало довод думать, что названные животные идут издалека и что нагорная пустыня, в которую мы вступили, простирается очень далеко на юг. Мы нашли в той же пустыне несколько черепов диких яков, но следов этих животных не встречали. Вероятно яки зашли случайно в эту ужасную страну и погибли в ней от голода.
   На ночлеге наши лошади жестоко страдали от сильного ветра со снегом, несмотря на войлочные попоны, и тряслись как в лихорадке, Мне в первый раз приходилось быть в такой дикой и ужасной пустыне, и желание познакомиться с ней завлекло меня быть может далее, чем следовало".
   Действительно, Роборовский и Бессонов с трудом, бросив попутно вещи, дошли с уцелевшей лошадью до ключей Сют-булак, где они оставили склад.
   Третья экспедиция началась от урочища Мандалык на р. Черчене. Роборовский пересек окрайние северные горы Кунь-луня и дошел до хребта Пржевальского (Акка-таг). Затем прошел 120 верст к востоку вдоль этого хребта, пересек долину между хребтом Пржевальского и северными цепями Кунь-луня и, перевалив эти цепи уже значительно восточнее, вышел затем к урочищу Мандалык.
   Следующий самостоятельный маршрут Всеволода Ивановича проходил также от урочища Мандалык, вдоль северного подножия хребта Алтын-тага (Астын-таг) и по нижнему течению Черчен-дарьи в селение Абдал на озере Лоб-норе.
   Наконец, пятая экскурсия Роборовского проходила от селения Курля по южному берегу озера Баграш-куль до селения Ушак-тала.
   Во время этих поездок, несмотря на исключительные трудности, он снял 2500 верст пути в масштабе 10 вёрст в дюйме, 200 верст в масштабе 5 верст в дюйме, определил координаты 13 пунктов и измерил высоты термобарометром и анероидом 34 пунктов, -- всё это в общем позволило нанести на карту 18 000 кв. верст неизвестных ранее местностей.
   В экспедиции М. В. Певцова Всеволод Иванович собрал около 7 000 экземпляров растений, в том числе было 700 видов.
   В результате участия в трех выдающихся экспедициях но Центральной Азии, проходивших в ее малоизвестных или совсем неизвестных частях, Роборовский 6 раз пересек с севера на юг и с юга на север внутреннюю часть Азиатского материка в пределах от 80 до 106 меридиана восточной долготы, и в этих же пределах прошел по ее южной окраине, Тибетскому нагорью, неоднократно переваливая окаймляющие его с севера хребты, с заходом до 32R северной широты.
   Он посетил самые различные области Внутренней Азии: степи и полупустыни северо-восточной Гоби, горячие пески Ала-шаня и Хамийской пустыни, побывал на голубом высокогорном озере Куку-норе и зарастающем тростниками Лоб-норе, прошел пыльные равнины и оазисы Джунгарии и Кашгарии, пересек могучие хребты Тянь-шаня и Кунь-луня, обследовал холодное плато Северного Тибета и истоки великих рек Голубой и Желтой.
   Всеволод Иванович хорошо представлял общий характер природы и населения посещенных им мест. Он усвоил организацию и технику полевых исследований и чувствовал себя уверенным и способным к самостоятельному и ответственному руководству экспедицией в новые, неисследованные районы Центральной Азии, завещанные ему и П. К. Козлову Пржевальским.
   

* * *

   
   После плодотворных по своим результатам экспедиций в Центральную Азию Г. Н. Потанина и М. В. Певцова {Участником последней, как сказано выше, был В. И. Роборовский.} Русское Географическое общество решило снарядить еще две экспедиции для исследования ее отдаленных юго-восточных частей, включающих интереснейшую по природным условиям Сычуанскую провинцию собственно Китая.
   Начальствование над экспедицией, направлявшейся в пограничный Сычуани и Тангуто-Тибетскому нагорью район было поручено Г. Н. Потанину, а вторую предложили возглавить В. И. Роборовскому.
   Роборовский должен был пройти из Зайсанского поста {В действительности экспедиция начала свою деятельность от Пржевальска, а закончила в Зайсане.} в Сычуань на соединение с Г. Н. Потаниным и вернуться в пределы России новым путем. В план экспедиции входило также исследование Люкчюнской котловины.
   "Приняв крайне лестное для меня, но и ответственное поручение Русского Географического общества, -- писал В. И. Роборовский, -- и будучи уже знаком по предыдущим своим путешествиям с приемами исследования своеобразных во всех отношениях центральноазиатских стран, должен был озаботиться прежде всего соответствующим сформированием и таким снаряжением самой экспедиции, чтобы в ее устройстве не встретить недостатков, которые могли бы помешать гладкому ее ходу".
   Серьезный подход опытного начальника экспедиции к подбору спутников и снаряжения обеспечил ее успешную организацию.
   В качестве помощника с Всеволодом Ивановичем шел испытанный в совместных путешествиях товарищ и друг Петр Кузьмич Козлов. Другие помощники и спутники были привлечены в отряд по рекомендации авторитетных лиц.
   В снаряжении предусматривались малейшие мелочи, которые могли сыграть свою роль в трудной и полной неожиданностями экспедиционной жизни.
   15 июня 1893 года из города Пржевальска, что стоит у берегов живописного альпийского озера Иссык-куль, вышел большой караван, возглавляемый возбужденным и радостным Всеволодом Ивановичем, полным уверенности в счастливом успехе предприятия.
   Впереди, подернутый голубоватой дымкой, смутно виднелся могучий Тянь-шань -- Небесные горы китайцев, -- манящий путешественника своей дикой и величавой красотой.
   А там... дальше -- чудились малоизведанные ущелья Нань-шаня, седые вершины Амнэ-мачина и Сычуань с ее неисчерпаемой пестротой жизни и красок, богатейшая провинция "Небесной империй"; заветная Сычуань, в которую так стремился его учитель Н. М. Пржевальский.
   С большим воодушевлением, со страстью поэта и романтика начал Всеволод Иванович свою самостоятельную жизнь путешественника но дальним странам.
   Вспоминая впоследствии эти первые радостные дни и охватившие его волнующие чувства исследователя, ощущающего свободу и близость нетронутой природы, Всеволод Иванович писал: "Да, мы покинули цивилизованную жизнь, полную всяких стеснительных, так называемых удобств, и начали новую свободную жизнь, полную наслаждений природою, в объятия которой мы с любовью предавали себя на три года...
   Мы с увлечением лазили по скалам, цепляясь за кусты и деревья, разыскивая для себя подходящей добычи, в удобных местах мы приседали и, отдыхая, наслаждались окрестными видами, вдыхая полной грудью ароматы изумрудных лугов, пестревших чудными цветами.
   Множество мелких пернатых певунов наперебой услаждали слух наш своими веселыми мелодичными песнями, под аккомпанемент соседнего ручья, журчавшего по камням и разбрасывавшего на нависшую в него траву брызги бриллиантов, отливающих на солнце всеми цветами радуги. Они без особой боязни перепархивали по ветвям черемухи, защищавшей нас от пригревавшего солнышка своею ароматною прохладною тенью.
   Расцвеченные разнообразными красками бабочки соперничали с цветами лугов по красоте, которою блистали на солнце. Шмели и трудолюбивые пчелы проносились жужжа мимо уха и напоминали о труде.
   По сине-голубому небу плыли кучевые облака, принимая странные формы, временами загораживая солнце. Но куда они плывут! Разве здесь не так хорошо, чтобы побыть еще?!.".
   Нет нужды подробно шаг за шагом рассказывать о маршруте и работе экспедиции -- читатель это прочтет в увлекательной книге путешественника. Здесь же следует только остановиться на основных моментах ее движения, до того дня, когда непредвиденный никем трагический случай преградил исследователям путь...
   Собирая богатые естественно-исторические материалы, экспедиция успешно двигалась вперед. Прошли и обследовали Восточный Тянь-шань, спустились в Люкчюнскую котловину, исследовали ее и организовали в ней метеорологическую станцию; от Люкчюна северной окраиной Хамийской пустыни прошли в Нань-щань и с богатыми коллекциями, гербариями и заполненными дневниками пришли к Амнэ-мачину.
   Большие трудности и опасности были преодолены, дружный отряд находился недалеко от Сычуани, еще каких-нибудь 120--150 верст и она примет усталых путников, доставит им заслуженный отдых и радость удачи.
   Но в тот момент, когда все были уверены в близком достижении основной цели своего путешествия, случилось несчастье.
   В ночь на 28 января 1895 года с В. И. Роборовским произошел удар. Болезнь парализовала всю правую часть тела: лицо перекосилось, правая рука и нога отнялись, язык не слушался, сознание ежеминутно терялось.
   С ужасом думал Всеволод Иванович в короткие мгновенья прихода памяти о судьбе своего детища -- незаконченной экспедиции. Казалось, что все перенесенные трудности и лишения, опасности, все было напрасно, -- экспедиция не завершит намеченных работ, а собранные уже материалы не будут им обработаны.
   В эти минуты, когда перед глазами больного путешественника стояла смерть, в первую очередь возникла мысль у него не о личной судьбе, а о судьбе экспедиции.
   Впоследствии, в своем отчете, он писал:
   "Масса всевозможных мыслей толпилась в беспорядке в больной голове; постоянные потери сознания обрывали их, они лезли снова и снова прерывались обмороками и т. д. Но все-таки я не допускал мысли о том, что это задержит наше движение в Сычуань, и нарочно старался думать о чем-либо другом; но одна и та же назойливая мысль, не развиваясь дальше, не покидала мозг. Возможность выполнения задачи, намеченной и взлелеянной еще в Петербурге, вызывала молчаливые слезы, сердце невыносимо больно сжималось, от этой боли спиралось дыхание, на лбу выступал пот, наступал обморок и, как только он проходил, все начиналось снова. Помириться с этой мыслью мне казалось невозможным, и я боролся с нею до первого обморока, а по приходе в чувство в голове страшная боль, словно тысячи фабричных молотов работали наперебой; голова кружилась и, казалось, что катишься в какую-то бесконечную пропасть".
   Дни шли, приступ не отпускал больного, становилось ясно, что болезнь имеет затяжной характер.
   Как ни тяжело было Роборовскому повернуть обратно от близкой цели своего путешествия, но жестокая действительность заставила принять такое решение. Он не мог ставить под угрозу судьбу уже достигнутых результатов работы, не мог рисковать жизнью и благополучием членов отряда, для которых задержка где-либо с больным в оставшейся самой трудной части пути до Сычуани, среди суровой природы, могла привести к печальному исходу. Решение повернуть обратно было принято.
   5 февраля, после некоторого облегчения, наступившего в болезни начальника экспедиции, отряд повернул в обратный путь.
   Медленно, очень короткими переходами начали двигаться на родину. Всю силу своей большой воли собрал Всеволод Иванович, чтобы заставить себя тащиться и не быть обузой товарищам.
   Болезнь начальника не остановила научных работ: попрежнему собирались коллекции, производилась проверка записанных ранее материалов и сбор новых.
   Понемногу недуг отпускал Роборовского, и экспедиция стала двигаться быстрей, объем работ расширялся; наконец, он и сам уже мог самостоятельно и свободно двигаться, а в дальнейшем и совершать довольно продолжительные разъезды для посещения и обследования наиболее интересных мест...
   Через 30 месяцев по выходе из Пржевальска экспедиция вышла на перевал Цаган-обо, за которым раскинулась родная русская земля.

[]

   

* * *

   
   Несмотря на незаконченность намеченного маршрута, результаты работ экспедиции и весь собранный ею естественно-исторический материал были велики и важны для науки.
   Следуя по Восточному Тянь-шаню, экспедиция собрала дополнительные географические материалы по этой части Тянь-шаня и обследовала никем еще из европейцев не посещенный Большой Юлдус {Малый Юлдус прошел Н. М. Пржевальский во время второй центральноазиатской экспедиции.}.
   Исследованиями путешественника было установлено, что Большой Юлдус -- высокая платообразная межгорная впадина, по которой протекает река Хайдык-гол с ее западным притоком Ихэ-Юлдус-голом. Долина протянулась с запада на восток на 120--130 верст и в ширину до 30--40 верст. С севера ее ограничивает хребет Нарат высотой до 3500--4000 м, окаймляющий своим восточным продолжением также и северную сторону котловины Малого Юлдуса. С юга Большой Юлдус отделяется рядом снежных хребтов Тянь-шаня от Кашгарии.
   Впадина Большого Юлдуса (а также и его северо-восточное продолжение -- Малый Юлдус) некогда представляла дно альпийского озера, воды которого прорвали себе на востоке проход к озеру Баграш-куль.
   Средняя высота долины около 2400 м. С окружающих гор сбегают реки, делающиеся полноводными и бурными во время дождей. Поверхность Большого Юлдуса болотистая, покрыта роскошными лугами, на которых пасутся стада, принадлежащие монголам-торгоутам.
   Другим, более важным, результатом работ экспедиции было обследование Нань-шаня.
   После работ Пржевальского и Роборовского в Нань-шане, в связи с данными геолога В. А. Обручева, закончена была научная рекогносцировка этой огромной горной системы.
   Была выяснена орография Нань-шаня, являющегося частью северной ветви Кунь-луня. На западе Нань-шань соединяется с Кунь-лунем посредством хребтов Анембар-ула и Алтын-таг, а на востоке примыкает к Кунь-луню в верховьях Хуан-хэ.
   Хотя геологически Нань-шань представляет единое целое, но по физико-географическим условиям его принято по почину его первоисследователя, Пржевальского, делить на Западный и Восточный.
   В Западном Нань-шане В. А. Обручев при его пересечении к юго-западу от Сучжоу насчитал семь хребтов -- Рихтгофена, Толай-шань, Да-сюэ-шань, Е-ма-шань, Гумбольдта, Риттера и западное продолжение Южно-Кукунорского хребта. Восточный Нань-шань по его словам состоит из целого ряда отдельных горных хребтов, но ни один из них не имеет общего названия на всем протяжении.
   Общая длина Нань-шаня около 1000 км, а ширина превышает 300 км.
   Образующие его горные хребты расположены кулисообразно, между ними -- широкие продольные долины или с протекающими по ним реками, или же сухие.
   Западный Нань-шань выше, обильнее вечными снегами, имеет высокие пустынные долины; в нем отсутствуют древесные формы, беден животный мир.
   Восточный Нань-шань изобилует скалами, высоких пустынных долин нет. Растительность богатая, особенно на северных склонах, покрытых густыми тенистыми лесами; альпийская область занята прекрасными лугами. Животный мир разнообразится значительно большим количеством видов.
   Большая разница в физико-географических условиях между Западным и Восточным Нань-шанем по наблюдениям Пржевальского объясняется воздействием на последний китайского муссона, который не захватывает Западного Нань-шаня.
   Наконец, Роборовским была подробно обследована Люкчюнская котловина и, что главное, проведены там двухлетние систематические метеорологические наблюдения.
   По описаниям путешественника Люкчюнская, или Турфанская, котловина представляет собой огромную плоскую впадину, расположенную в Восточном Тянь-шане. На севере от нее тянутся с запада на восток хребты главной водораздельной цепи Восточного Тянь-шаня, уходящие за линию вечного снега у горы Богдо-ула. На юге изогнулся невысокой грядой хребет Чоль-таг -- это совершенно безводные, пустынные и безжизненные горы. На западе к котловине спускаются сильно пониженные смыкающиеся отроги окаймляющих ее с севера и с юга гор Даванчипа и Чель-тага. На востоке ее замыкают обширные малоподвижные пески Кум-тау (Кум-таг).
   Центральная часть долины занята солончаком, к которому от горных отрогов спускается галечная пустынная равнина. На юго-востоке солончака раскинулось соленое озеро Боджанте.
   Вся впадина расположена ниже уровня моря, и у озера Боджанте имеет по измерениям Роборовского самую низкую отметку, равную -- 130 м.
   По северной, восточной и западной окраинам котловины расположены оазисы, населенные тюрко-монгольским народом чанту. На арыках и карызах чанту занимаются земледелием, возделывая сорго, пшеницу; кунжут, хлопок, ячмень, овощи, арбузы, дыни.
   В результате двухлетних метеорологических наблюдений, проведенных экспедицией Роборовского в Люкчюне, выяснились ее исключительно интересные в климатическом отношении особенности: "...годовой ход давления, т. е. разность между средними месячными давлений в июле и в январе, равняется почти 30 миллиметрам, величина, вероятно крайняя для всего земного шара. В декабре, январе и феврале максимум давления в Азии находится в центре континента. Суточные колебания в этом центре также велики, как в некоторых тропических странах. Температура летних месяцев очень велика, в среднем для июля она приравнивается к Сахаре и предельная высокая в 48R тоже наибольшая для всей Азии {В настоящее время известно, что в Средней Азии отмечены два случая с температурой 50R.} (на солнце 64R). По сухости и по бедности осадков Люкчюнская впадина также представляет крайность" {Главнейшие результаты метеорологических наблюдений на станции, устроенной Имп. Русским Географическим обществом в притяншанской Центральноазиатской впадине в городе Люкчюне. А. А. Тилло (Изв. ИРГО, том XXXV, 1899 г., вып. 1).}.
   За 30 месяцев работы экспедиция прошла 16 000 верст, в значительной части по малоисследованным и неисследованным местностям Центральной Азии. На протяжении всего пути проделана топографическая съемка, основывающаяся на 30 определенных экспедицией астрономических пунктах. Вычисленные долготы и широты отличаются достаточно высокой точностью. В результате съемочных работ экспедиции было нанесено на карту 222 000 кв. верст земной поверхности.
   Среди привезенных коллекций было 250 шкур и 30 скелетов редких животных, 1200 птиц, 450 экземпляров пресмыкающихся и рыб, 30000 насекомых.
   В ботанических сборах насчитывалось 1300 видов (25 тысяч экземпляров), были привезены семена 300 культурных и дикорастущих растений, 350 образцов горных пород составляли геологическую коллекцию.
   Дневники и предварительные отчеты, присылавшиеся в Географическое общество, включали массу сведений о жизни животных и растений, об их местообитании и условиях существования. Различные этнографические материалы дополнили данные прежних путешественников: Пржевальского, Потанина, Певцова и др. о малоизвестных народах внутренних частей Азии, а привезенные археологические находки, в том числе уйгурские письмена и книги на языках народов Турфанской (Люкчюнской) впадины, побудили Географическое общество послать туда специальную экспедицию с Д. А. Клеменцем во главе, за которой последовали немецкая, английская и французская экспедиции.
   

* * *

   
   В. И. Роборовский -- ученик Н. М. Пржевальского. Его самостоятельная исследовательская работа 1893--1895 гг. была прямым продолжением работ Пржевальского по изучению природы и населения Центральной Азии.
   Общий характер и частные методические установки в его научной работе целиком сходны с методами его учителя.
   Ввиду рекогносцировочного характера исследований, проводимых в Центральной Азии, Роборовский также ставил своей основной задачей сбор фактического материала, обобщая и суммируя который, ученые могли бы делать выводы и построения. И он был прав. Ибо невозможно при таком ограниченном времени, которым располагал путешественник-рекогносцировщик, уделять внимание деталям, хотя и очень важным. При средней дневной скорости движения в 25--30 верст в трудных топографических и климатических условиях времени и сил едва хватало на съемку местности и сбор образцов геологических, растительности и животного мира.
   В качестве верного и оправдавшего себя способа исследований Роборовский применял дальние разъезды. Это позволяло охватывать значительные площади не только их однократным линейным пересечением, но несколькими. Кроме того, во время разъездов начальника экспедиции и его помощника на месте расположения оставленного лагеря велись систематические метеорологические и климатические наблюдения. Это был замечательный прием научной работы, давший чрезвычайно ценный материал, заслуживший высокую оценку ученых.
   Этнографические наблюдения и записи велись попутно, в маршрутах, или в дни стоянок у селений и городов. Но, ведь, понятно, что дать безупречный, очень точный и объективный материал о том или ином народе на основании изучения его в течение недели или нескольких совершенно невозможно. Он будет зависеть во многом от случайностей. Об этом надо помнить и иногда критически относиться к написанному.
   Как путешественник Роборовский во многом уступает Пржевальскому. Первоисследователь Центральной Азии был вообще личностью необыкновенно одаренной. Его специальная географическая подготовка и знания в естественных науках были очень велики, поэтому сравнивать с ним какого-либо путешественника трудно, скорее можно говорить только о более или менее удачном продолжении его деятельности другими. Роборовский, к его чести, достиг в этом успеха. И конечно, не будет принижением его заслуг, если придется отметить отсутствие у талантливого ученика того, что имеется у великого учителя.
   Роборовский, как и Пржевальский, удачно совмещал в себе зоолога, ботаника. Этого требовал в то время рекогносцировочный характер географических работ в Центральной Азии. Специалистов по различным разделам наук в помощь начальнику экспедиции не давали.
   В связи с этим интересно отметить, что Роборовский, как и Пржевальский, был более сильным в определении и характеристике растительности и животного мира и в климатических наблюдениях. Этим и объясняется то, что его ботанические и зоологические сборы и наблюдения по климату посещенных им местностей составляют главную ценность всего собранного материала. Геологические же исследования у ученика, так же как и у его учителя, были сравнительно слабее.
   Но у Пржевальского помимо сбора образцов горных пород и набросков орографических схем имеются попытки дать историю образования горного района, впадины, озера. Он дает также интереснейшие географические сравнения, например, Тянь-шаня и Нань-шаня в отчете о Лобнорском путешествии, приводит свои обобщения климатических наблюдений и выводы о климате Центральной Азии в книге "Монголия и страна тангутов", дает свои точки зрения на различные географические явления. Такой широты мысли у Роборовского в его книге мы не встретим. Но стремление к охвату всего круга географических вопросов, касающихся описываемой страны и всех сторон жизни населяющего ее народа, читатель проследит на страницах всего его труда.
   Сделано это с любовью, знанием дела и в максимально возможных для него пределах.
   Климатические, точнее -- метеорологические наблюдения, а также и гипсометрические, в исследованиях возглавлявшейся Роборовским экспедиции занимают особое место. По отзыву А. А. Тилло, бывшего тогда в Географическом обществе председателем отделения математической географии, "заслуги В. И. Роборовского по метеорологии и гипсометрии из ряда выдающиеся" {Доклад А. В. Григорьева "Комиссии по присуждению медалей Отделения статистики". Отзыв действ. члена ИРГО А. В. Григорьева о трудах В. И. Роборовского и П. К. Козлова по исследованию Центральной Азии", на присуждение Константиновской медали. Отчет ИРГО за 1897 г. Приложения.}.
   Если исследования В. И. Роборовского в общем проводились по разработанным Н. М. Пржевальским способам и приемам, то в области метеорологических и климатических исследований работы экспедиции Роборовского были новой ступенью в исследованиях природы дальних стран. Организация постоянной метеорологической станции II разряда в Люк-чюне и целый ряд станций со сроком работы до 4 месяцев представляют важнейшее достижение экспедиции.
   В течение двух лет Люкчюнская станция проводила наблюдения всех метеорологических элементов, что дало совершенно новые данные для климатологии Внутренней Азии. По этим наблюдениям стало возможным проводить на карте Центральной Азии изобары с точностью 1--2 или 3 миллиметров, вместо точности до 10--20 мм, которая допускалась прежними данными. Это было огромным успехом географии.
   Центральное положение Люкчюнской впадины на Азиатском материке и абсолютная высота, очень близкая к уровню моря, увеличивают ценность всех наблюдений, так как это позволило проводить изотермы и изобары без предварительной обработки для приведения к уровню мирового океана".
   В том же отзыве А. А. Тилло говорится:
   "Весьма важны многочисленные определения Роборовского и Козлова. Их было более 400 и притом некоторые основные пункты определены многократными наблюдениями стационарного характера, каких в Азии даже у Пржевальского почти не было. Впервые во время экспедиции барометр наблюдался 3 раза в сутки и только теперь мы имеем суточный ход давления в самом центре Азии. Многочисленные высоты и отдельные определения метеорологических явлений примыкают к этим стационарным наблюдениям, что делает дневники по метеорологии и гипсометрии гораздо более ценными, чем все прежде доставленные сведения этого рода из тех же стран".
   К сожалению, ботанические и зоологические сборы путешественника до сего времени не обработаны. Дать полную характеристику или систематические описания растительности и животного мира без научной обработки этих материалов не представляется возможным. Приходится ограничиться только очень краткой оценкой коллекций и заметок Роборовского по разделам ботаники и зоологии, используя для этого отдельные замечания специалистов.
   Коснемся сначала деятельности Роборовского как ботаника.
   По высказываниям В. Л. Комарова в "Некрологе В. И. Роборовского" (Изв. СПб. Ботанич. сада, No 4--5, 1911) труды путешественника способствовали созданию единственного в своем роде центральноазиатского гербария. В этом же некрологе В. Л. Комаров указывает на обилие ботанических сборов Роборовского, умелый их подбор и на богатство "своеобразными, лишь однажды собранными представителями".
   В. И. Липский ("Биография и литературная деятельность ботаников и лиц, соприкасавшихся с Имп. Ботаническим садом", в. 1, 1913, СПб) отмечает тщательность, с которой В. И. Роборовский записывал все необходимые данные к взятому в гербарий растению. На ярлыках всегда указаны дата, местонахождение экземпляра, высота местности, почва, окраска цветов, степень покрытия почвы растением (редко, часто, сплошь). К этому добавим, что в дневниках и отчете путешественника часто встречаются дополнительные записи, характеризующие то или иное растение, особенности его строения и вегетационного периода в зависимости от неблагоприятных условий -- ранних морозов, ветров, сухости или, наоборот, излишнего увлажнения почвы и т. д. Все эти заметки Роборовского очень ценны. Они помогут ученым при обработке ботанических материалов и коллекций путешественника восстановить картину распространения растений, их сообществ, периодов жизнедеятельности и приспособляемости к условиям среды. Обработанные коллекции также послужат необходимым материалом к систематическому описанию флоры Центральной Азии.
   Ботанические коллекции Роборовского хранятся в Ботаническом институте им. В. Л. Комарова Академии наук СССР. Количество растений в этих коллекциях достигает 25 тысяч экземпляров, среди которых насчитывается 1800 видов.
   В III томе "Трудов" Роборовского приведен лишь предварительный список, состоящий из 352 родов цветковых растений, которые относятся к 80 семействам и заключают 252 вида тибетской и 1103 вида монгольской флоры.
   Несомненно, что при обработке гербария будут описаны новые виды растений, и заслуги Роборовского перед наукой еще более возрастут.
   Для характеристики зоологических сборов В. И. Роборовского воспользуемся материалом, любезно предоставленным нам А. Г. Банниковым.
   "Зоологические коллекции, собранные В. И. Роборовским, представляют несомненный интерес. Если Н. М. Пржевальский и П. К. Козлов в своих сборах уделяли особое внимание птицам, то В. И. Роборовского интересовала не только эта группа. Но и в ряду интересных птиц,тсобранных лично В. И. Роборовским во время его путешествий, оказались новые формы; к числу таких относится, например, горный вьюрок Роборовского, описанный еще Н. М. Пржевальским.
   В. И. Роборовским были собраны значительные коллекции млекопитающих, в том числе и мелкие мышевидные грызуны, часто ускользающие от внимания других путешественников, несмотря на то, что как раз эта группа представляет большой зоогеографический интерес. Так особенно интересны были сборы 1894 года в Нань-шане. Здесь, в ряду добытых млекопитающих, оказалось шесть новых форм. Среди них особого внимания заслуживают хомячки, особенно Phodopus roborovskii, описанный К. А. Сатуниным. Этот вид представляет собой единственную, древнюю, песчаную форму из группы хомячков с интересными приспособительными чертами к условиям существования в незакрепленных песках. Интересны собранные в Нань-шане новые полевки и песчанки. Одной из самых замечательных находок является карликовый пятипалый тушканчик Cardiocranius paradoxus, вначале описанный как новый род, а впоследствии выделенный Б. С. Виноградовым в особое подсемейство. Это очень древнее подсемейство, видимо произошедшее от основного ствола тушканчиков еще в миоцене, совмещает крайне примитивные черты наравне с чертами специализации. Находка В. И. Роборовского позволила впервые с уверенностью говорить о Центральной Азии, как о колыбели еще третичной пустынной фауны.
   Интересны сборы В. И. Роборовского и по другим группам животных. Сборы рыб, амфибий и рептилий, до сих пор лишь предварительно обработанные, содержат большое число новых форм. Многие из них были описаны Я. Бедрягой в честь Всеволода Ивановича. К числу таких относятся, например, удавчик, геккон, круглоголовка, ящурка, носящие имя Роборовского.
   Наконец В. И. Роборовский не оставлял без внимания и беспозвоночных животных. В частности им проведены большие сборы насекомых, в том числе жуков и бабочек. Последняя группа, собранная особенно полно, послужила материалом для ряда специальных и общих зоогеографических работ".
   Большое внимание уделял Роборовский в своих наблюдениях населению, хотя это было трудно делать и по незнанию местных языков и по вышеуказанной причине, т. е. беспрерывному движению е остановками на сроки, недостаточные для наблюдений подобного рода.
   В записях путешественника примечательна его внимательность и к внешнему облику, и к духовной жизни и быту описываемого народа, вплоть до мельчайших деталей в их одежде и постройках.
   Он пишет о людях с чувством симпатии, без того ничем не оправданного чувства превосходства, которое наблюдается у многих иностранных путешественников, таких, как Стенли, Свен-Гедин, в их описаниях путешествий. Нельзя, например, не обратить внимание на то, как любовно Роборовский рассказывает о детях чанту, невольно заставляя полюбить эту ватагу нагих беззаботных ребят.
   В "Трудах" Роборовского можно видеть, что Роборовский во время путешествия всюду пользовался уважением и гостеприимством. Случаи недружелюбного отношения к экспедиции, которое, кстати говоря, искусственно возбуждалось китайскими колонизаторами, были редки. Но и в этих случаях отношение к экспедиции со стороны местных жителей быстро менялось в лучшую сторону, как только Роборовский сближался с людьми, и та узнавали, что перед ними дружественный русский путешественник.
   Так было в Восточном Туркестане, так было и в Тибете, несмотря на то, что в Тибете чувство ненависти к чужестранцам, помимо подстрекательства китайцев, дополнялось еще тем, что тибетцы ревниво оберегали свои земли от проникавших к ним из Индии, англичан, которые уже не раз пытались подчинить их своему влиянию. Не зная же русского языка, тибетцы не всегда могли отличить русских от англичан.
   Нельзя не остановиться на некоторых существенных недостатках в этнографических наблюдениях Роборовского.
   Путешественник не вникал в анализ общественных отношений и классовой структуры общества; дальше простого перечисления отдельных социальных групп города или селения -- купечества, ремесленников, крестьян -- он почти не идет, лишь изредка отмечая кабалу, в которой крестьяне находились у купцов, или безграничную власть князей. В этом сказывается отчасти и неподготовленность Роборовского к этнографическим наблюдениям и, несомненно, ограниченность его мировоззрения, хотя он и жил в годы, когда марксизм распространялся и развивался в России, а борьба классов была более острой, чем в какой-либо другой стране. Но от всего этого Роборовский был далек.
   Отсталостью Роборовского в политических взглядах объясняется то, что он, проезжая поселками Семиреченского казачества и отмечая крайнюю нищету казаков и их невежество, не вникает в причины, поставившие трудолюбивого русского человека в такое бедственное положение; он видит корень зла в их "лени".
   Н. М. Пржевальский оказался более наблюдательным, когда еще в 1870 г. с горечью описывал подобную картину в жизни уссурийского казачества {Путешествие в Уссурийском крае. Географгиз, 1947, стр. 222--226.}. Он указывал и причины, которые, по его мнению, привели к тому, что казаки опустились, стали нищи и, как он говорит, "ленивы". К этим причинам он относит, говоря его словами, насильное поселение казаков на Уссури, неумные действия царской администрации по устройству казачества в новых, отдаленных от родины, краях и отсутствие настоящей заботы о поселенцах со стороны этой администрации.
   Можно с уверенностью сказать, что эти причины имели место и в судьбе Семиреченского казачества, что осталось незамеченным Роборовский.
   Роборовский не скупился на резкие слова, давая характеристики китайцам, с которыми ему приходилось встречаться. Он говорит об их жадности, хитрости, ненависти к чужестранцам.
   Понятно, что эти отрицательные качества ни в коей мере не являются чертами, присущими китайскому народу. Путешественник имел дело с определенными социальными группами китайцев, с людьми, ушедшими с родины в китайские колонии за легкой наживой за счет угнетаемых народов.
   Перечисляя китайское население города Данкыра, наблюдательный Роборовский пишет, что: "коренные, т. е. постоянные жители города Данкыра состоят из китайцев: купцов, начальства, солдат, различных предпринимателей, актеров и аферистов...". Мы видим, что это люди, в большей части оторвавшиеся от трудовой деятельности, для них труд, совесть и честь не являются добродетелями. Были, конечно, в колониях Китая и представители честного трудового китайского народа, но их против всех чужестранцев восстанавливали те же чиновники и купцы, боявшиеся потерять власть в колониях и объекты для грабежа.
   Пишет Роборовский и об ужасном состоянии китайской армии, ее распущенности, деморализации и неспособности к боевым действиям. Это совершенно закономерно. Армия, руководимая неграмотными, бездарными и алчными людьми, не могла быть иной. В книге "Из Зайсана через Хами в Тибет и на верховья Желтой реки" Н. М. Пржевальский рассказывает о том, как главнокомандующий китайской армии, направленной для борьбы с восставшими дунганами, Дзо-цзун-тан, не только не боролся с курением опиума в среде солдат, но сам обыкновенно сразу закупал у купцов весь привозной опиум, а затем на время запрещал его привоз с тем, чтобы продавать солдатам по двойной цене.
   После сказанного становится ясным, почему у Роборовского так нелестны характеристики китайцев, встреченных им в Западном Китае.
   Лучшие духовные качества китайского народа мы можем видеть в революционном Китае. Китайский свободолюбивый народ успешно освобождает свою землю от власти реакционного гоминдановского правительства, развязавшего при поддержке американских империалистов гражданскую войну. Народно-революционная армия Китая тесно связана с народом и, руководимая идейными и одаренными людьми, показывает примеры дисциплины и героизма в справедливой борьбе с продажными войсками Чан-Кай-ши, которые отстаивают старый, отживший мир, порождающий эксплоататоров и тунеядцев.
   К сказанному о китайских колонизаторах следует добавить, что Роборовский правильно отметил разлагающее влияние их "цивилизации" на монголов. Многие отрицательные качества, которые путешественник наблюдал у некоторых встречавшихся ему монголов, он прямо приписывает чуждому, нездоровому воздействию китайских колониальных чиновников, купцов, аферистов, которые в корыстных целях спаивали простодушных кочевников, приучали их к азартным играм, курению опиума и подавали им пример к легкой наживе торгашеством и обманом.
   Но колонизаторы, вместе с местными феодалами и духовенством, не смогли внести разложения в массы монгольского народа, подавить в нем чувство собственного достоинства и стремление к свободе. Ныне в Монгольской Народной Республике монгольский народ, сбросив власть чужеземных эксплоататоров и местных князей и духовенства, успешно идет по пути строительства новой жизни в своей независимой, свободной от эксплоатации стране.
   Несмотря на отдельные недостатки в этнографических наблюдениях Роборовского, они все же интересны. Портреты жителей Центральной Азии, данные путешественником, ярки, выразительны, а описания их быта, несомненно, очень ценны.
   Заканчивая нашу краткую характеристику научных заслуг путешественника, мы приведем заключительные слова А. В. Григорьева, ученого секретаря Географического общества, который воспользовался для доклада "Комиссии по присуждению медалей Отделения статистики" отзывами А. А. Тилло и других виднейших специалистов о работах экспедиции В. И. Роборовского. Он закончил свой доклад следующими словами "...Эта экспедиция -- одна из замечательнейших и плодотворнейших экспедиций новейшего времени... результаты ее поистине велики" {Доклад А. В. Григорьева "Комиссии по присуждению медалей Отделения статистики". Отзыв действ. члена ИРГО А. В. Григорьева о трудах В. И. Роборовского и П. К. Козлова по исследованию Центральной Азии, на присуждение Константиновской медали. Отчет ИРГО за 1897 г. Приложения.}.

[]

   

* * *

   
   В ряду путешественников, которыми гордится наш народ, В. И. Роборовский занимает видное место. Его научные достижения заслужили прекрасную оценку ученых обществ. За великолепные и богатые ботанические сборы Всеволод Иванович был избран почетным членом Ботанического сада. Около десятка растений, названных его именем, будут хранить память славного путешественника.
   За плодотворное участие в экспедиции Н. М. Пржевальского в 1879--1880 гг. Всеволоду Ивановичу была присуждена Географическим обществом Малая золотая медаль. В 1892 г. после путешествия с М. В. Певцовым его наградили большой серебряной медалью им. Н. М. Пржевальского. В 1897 году за экспедицию 1893--1895 гг. Географическое общество дало Всеволоду Ивановичу высшую свою награду -- Константиновскую медаль.
   Говоря о научных заслугах В. И. Роборовского в экспедиции 1893--1895 гг., необходимо сказать, что успехом в своей научной деятельности он в огромной мере обязан товарищам и спутникам по экспедициям, и в первую очередь Петру Кузьмичу Козлову, опытному путешественнику, преданному делу исследования Центральной Азии, который превосходно провел значительную долю научных наблюдений и успешно руководил экспедицией в отсутствие Всеволода Ивановича в разъездах и во время его болезни; В. Ф. Ладыгину, усердно помогавшему в сборе научных материалов, оказавшему экспедиции большую помощь знанием китайского и тюркского языков; Шестакову, который с большим чувством ответственности провел двухгодичные наблюдения на метеорологической станции в Люкчюне; Иванову, значительно облегчившему своей опытностью экспедиционные трудности, и другим членам отряда, которые всемерно способствовали успеху дела.
   Роборовский и сам это прекрасно понимал и не даром он, заканчивая свои "Труды", с тяжелым чувством вспоминает о минутах прощания со своими спутниками после расформирования отряда: "мы с грустью провожали своих товарищей -- солдат и казаков к их служебным частям и, может быть, чтобы не встретиться со многими никогда более. Не легко было следить за уносившимися тройками, увозившими от нас людей, с которыми в течение почти трех лет мы делили все труды, лишения и все радости нашей счастливой страннической жизни, направляемой всеми единодушно для этой общей задачи -- выполнения целей экспедиции!"
   На экспедиции 1893--1895 гг. деятельность В. И. Роборовского как путешественника была закончена. Тяжелый недуг не позволил ему больше принимать участие в экспедициях, и он занялся составлением отчета о своем путешествии и подготовкой его к изданию. Но и-это тяжело больному, измученному болезнью страдальцу, давалось с большим трудом.
   С 1900 года болезненные припадки стали следовать один за другим, оильыый организм Всеволода Ивановича не успевал справиться с одним припадком, как наступал новый. Больной уже с трудом говорил, это заставило его удалиться в Тараки и там проводить свои печальные годы в борьбе с жестокой болезнью. Только богатырский организм путешественника смог так долго сопротивляться тяжелому недугу.
   Умер Всеволод Иванович 23 июля 1910 года в Тараках.
   По воспоминаниям очевидца, видевшего Всеволода Ивановича в последние годы жизни в Петербурге в 1898--1899 гг., Роборовский, несмотря на свою болезнь, был тогда еще строен; его высокий рост и пропорциональное сложение говорили о природной силе и крепости организма. Лицо с русыми волосами и русой бородкой было болезненно, но мужественно и красиво.
   Простой, негордый, от природы веселый и остроумный характер Всеволода Ивановича сразу располагал к нему. Всегда вокруг него создавались кружки зачарованных его словами слушателей, которых он заражал своей энергией и страстью к путешествиям, большой любовью к природе. Его мысли и слова всегда были проникнуты чувством восхищения перед своим учителем Н. М. Пржевальским, заветам которого он был предан до бесконечности {Этими сведениями я обязан Дмитрию Константиновичу Иванову, сотруднику Центральной картографической фабрики им. Дунаева, который в 1898--1899 гг. был учеником картографического заведения Руднева в Петербурге, где В. И. Роборовский готовил к изданию карты своего путешествия.}.
   В Известиях Русского Географического общества {ИРГО, том XLVI, выпуск VIII--X, стр. 367, 1910 г.} имеются проникнутые сердечным чувством строки, посвященные В. И. Роборовскому: "Его любовь к природе, к человеку, его редкий по своей скромности характер, внушали к нему уважение и искреннюю любовь не только его родственников, благоговевших перед его именем, не только близко его знавших и приходивших с ним в общение людей, но и среди крестьян, которые на всю округу, от мала до велика, сохраняют о нем самую нежную почтительную память".
   В селе Овсище, в 5 верстах от Тараков, где похоронен В. И. Роборовский, стоит скромный памятник славному путешественнику, о котором с уважением всегда будет помнить наш народ.
   

* * *

   
   "Труды экспедиции по Центральной Азии" написаны Роборовский под влиянием превосходных книг Н. М. Пржевальского. Это сказывается как на отборе и расположении материала, так и на самой литературной форме.
   Изложение "Трудов" имеет повествовательный характер -- все описано так, как происходило в действительности в течение тридцати месяцев изо дня в день
   Нет ничего лишнего, что рисовало бы идиллически картину его путешествий по далеким странам, и, наоборот, ничего нет, что выставляло бы автора в роли героя, преодолевающего сказочно трудные препятствия. Автор не приукрашает, не усугубляет.
   Повествование иногда прерывается главами, содержащими полное географическое описание отдельных районов и их населения, или поэтическими страницами, посвященными особенно тронувшим путешественника картинам природы или события... Эти как бы нарушения повествовательного характера книги только увеличивают ее ценность, так как первые -- главы с полным географическим описанием районов -- преподносят читателю материал в обобщенном виде, облегчая его понимание, а вторые -- поэтически написанные страницы -- придают книге большую художественность.
   Язык автора красочен, прост, не загроможден трудными оборотами с ненужными "учеными" словами.
   Это делает книгу легко доступной и интересной большому кругу советских читателей.
   Книга В. И. Роборовского вышла в 1900--1901 годах под названием "Труды экспедиции Императорского Русского географического общества по Центральной Азии, совершенной в 1893--1895 гг. под начальством В. И. Роборовского". Вышла она в трех частях:
   Часть I (в трех выпусках) -- представляет отчет начальника экспедиции В. И. Роборовского;
   Часть II -- Отчет помощника начальника экспедиции -- П. К. Козлова;
   Часть III -- Специальный сборник "Научные результаты экспедиции В. И. Роборовского".
   Настоящим изданием в свет выходит только первая часть "Трудов" под заглавием, для удобства издания, "Путешествие в Восточный Тянь-шань и в Нань-шань". Эта часть, обобщающая работу экспедиции, изложена в широко доступной интересной форме, удачно сочетающейся с богатым научным содержанием.
   Текст издания почти полностью сохранен, за исключением малых сокращений в первой главе, касающихся распределения обязанностей в отряде, работы повара, дежурного, и некоторых легенд и сказок.
   Исключены и списки цен на товары, приводимые в некоторых главах.
   Географические названия, мало отличающиеся по написанию от современных, оставлены без изменения. Там, где они изменились и их современное написание выглядит иначе, -- рядом в квадратных скобках проставлены современные названия.
   В книге помещены две карты:
   1. -- "Центральноазиатские экспедиции Н. М. Пржевальского и М. В. Певцова, в которых участвовал В. И. Роборовский".
   2. -- "Маршруты экспедиции В И. Роборовского по Центральной Азии в 1893--1895 гг.", выполненная по карте, приложенной к первому изданию "Трудов", но с некоторой генерализацией географических элементов и изменением условного знака "болото" на знак "солончак" в таких типичных солончаках, как Цайдам, Сыртын.
   На карту "Центральноазиатские экспедиции Н. М. Пржевальского и М. В. Певцова, в которых участвовал В. И. Роборовский", не нанесены маршруты пяти самостоятельных разъездов В. И. Робовского, что объясняется мелким масштабом карты, не позволившим нанести линии коротких маршрутов.
   При пользовании картой "Маршруты В. И. Роборовского по Центральной Азии в 1S93--1895 гг." необходимо помнить, что градусная сеть имеет начальный меридиан от Пулкова, так, как это было в первом издании карты.
   Для иллюстрации книги использованы девять иллюстраций из первого издания "Трудов" и две, представляющие собственные рисунки В. И. Роборовского, взяты из книги Н. М. Пржевальского "Из Зайсана через Хами в Тибет и на верховья Желтой реки".
   В конце книги редактором помещены списки проверенных специалистами латинских названий растений и животных, имеющихся в тексте книги, соответствующие современные их латинские и русские названия.
   Приложена также таблица перевода старых мер, применявшихся Роборовским, в современные.
   Даты, проставленные в книге по старому стилю, оставлены без изменения.
   Редактор приносит глубокую благодарность зоологу А. Г. Банникову и ботанику Л. Е. Родину, взявшим на себя труд проверки латинских названий животных и растений, и Д. К. Иванову, поделившемуся с редактором впечатлениями от встреч с автором издаваемой книги; Следует также отметить работу редактора Картографического отдела Издательства А. В. Голицына, много потрудившегося над улучшением цветной карты.

Б. ЮСОВ.

   

ПРЕДИСЛОВИЕ

   
   Настоящая книга представляет первую часть Трудов экспедиции Русского Географического общества по Центральной Азии, совершенной в 1893--1895 гг. под моим начальством.
   Появление в свет этого труда замедлилось и вылилось не в том виде, как я бы того желал, вследствие постигшей меня во время путешествия болезни, потрясшей мою нервную систему. С самого возвращения из путешествия я, по настоянию врачей, около года не мог приступить к работам, а затем должен был работать с большой осторожностью. Но и при этом условии работа очень часто прерывалась болезненными припадками, отнимавшими у меня время.
   Эта первая часть содержит в себе историю путешествия и моих отдельных поездок в стороны от каравана, составленную по моим личным записям в дневники и частью по материалам, полученным от моих товарищей -- участников экспедиции. Кроме данных, собранных П. К. Козловым и В. Ф. Ладыгиным, весьма полезны были мне сведения, доставленные наблюдателем на метеорологической станции в Люкчюнской котловине, старшим урядником Николаем Шестаковым и старшим урядником Бадьмой Баиновым.
   Я пользовался также работами и определениями добытых экспедицией коллекций и материалов ученых специалистов, коим приношу мою глубокую благодарность за их крайне любезно оказанную мне помощь. Упоминая о флоре, я мог пользоваться, однако, лишь моими скромными ботаническими познаниями, ибо сданная в С.-Петербургский Ботанический сад коллекция моя до сих пор еще не обработана, и мною получены из Ботанического сада определения одних только родов, помещенные в III части "Трудов".
   К настоящему изданию приложено пять карт: 1 отчетная 100-верстного масштаба {На ней разъезд П. К. Козлова из урочища Яматын-умру к северу, на реке Сулей-хэ, ошибочно отмечен сплошной линией, следует же отметить прерывистой.} и 4 обзорных в масштабе 40 верст в дюйме, составленные из соответствующих листов изданной военно-топографическим отделом Главного штаба "карты Азиатской России и сопредельных стран" и "южного пограничного пространства". На эти листы нанесены мои маршрутные съемки, астрономические и гипсометрические определения, а равно съемки П. К. Козлова, согласно чему и сделаны и в них перемены. Карты составлены под благосклонным наблюдением нашего известного картографа генерал-майора А. А. Большева, начальника картографического заведения Главного штаба, где они и печатались. Для наглядности моего маршрута, не сходящегося с приложенной картой в окрестностях города Манаса, приложена в соответствующем месте издания между страницами 590--591 маленькая карточка этой местности, снятая с моего маршрута в масштабе 20 верст в дюйме. Из нее видно, что положение Манаса находится значительно южнее показанного на картах. Новое положение Манаса получено на основании произведенного мною астрономического определения к северу от этого города в урочище Ян-синь-фа. Положение города Турфана и его окрестностей на карте тоже не совсем сходится с моей съемкой, что можно видеть из карты Люкчюнской котловины, сделанной по моей съемке и приложенной к III части "Трудов". Чтобы сохранить исчезающие на 40-верстной карте подробности съемок, совершенных в странах наиболее интересных, т. е. или вовсе до того времени неизвестных, или где съемок еще не производилось, а именно: в горной стране Нань-шаньи в хребте Амнэ-мачин, приложена карта, составленная исключительно по уменьшенным в два раза подлинным съемкам моим и П. К. Козлова, сведенным мною вместе и положенным Г. Ф. Захаровым на сетку, вычисленную под наблюдением председательствующего в отделении математической географии РГО Генерального штаба генерал-майора В. В. Витковского {К новому, второму, изданию "Трудов", выходящему под названием "Путешествие в Восточный Тянь-Шань и в Нань-Шань", приложены только две карты, о чем было сказано в нашей вступительной статье. -- Прим. ред.}.
   II часть, напечатанная под наблюдением члена совета РГО Генерального штаба генерал-майора М. В. Певцова, представляет собою описание отдельных разъездов моего помощника и товарища по путешествию П. К. Козлова, поручавшихся ему мною в видах более широкого ознакомления со странами, коими пролегал наш путь. В ней П. К. Козловым сгруппированы зоологические наблюдения над млекопитающими и птицами, столь характерными для посещенных экспедицией стран {На 204 странице этой части замечены две важные ошибки, не вошедшие в список опечаток, а именно: на строке 4-й сверху напечатано Дэйб-чю вместо Мзушу-ргым-чон, и на строке 5-й сверху -- Мцуй-гуятук, вместо Манлун.}.
   Съемки отдельных поездок П. К. Козлова вошли, наравне с моими, в карты, приложенные к "Трудам", причем пути его отмечены отдельной краской.
   III часть издана под наблюдением ныне покойного помощника председателя РГО, сенатора, Генерального штаба генерал-лейтенанта А. А. Тилло под частным заглавием: "Научные результаты экспедиции В. И. Роборовского". В нее вошли:
   Составленное мною описание устройства метеорологической станции в Люкчюнской котловине (с планом станции).
   Метеорологические наблюдения на станции в Люкчюне. Обработаны А. А. Тилло.
   Маршруты и метеорологические наблюдения экспедиции.
   Абсолютные высоты, не вошедшие в мой дневник.
   Астрономические наблюдения, произведенные мною в пути (с приложением 19 планов местностей, в коих произведены наблюдения). Обработаны генерал-майором А. Р. Бонсдорфом.
   Статья А. А. Тилло "Главнейшие результаты метеорологических наблюдений на станции в Люкчюне".
   Моя статья "Нивелировка Люкчюнской котловины" (с картою).
   Статья А. Родда "Определения [магнитные], произведенные В. И. Роборовским в окрестностях Тянь-шаня".
   Список млекопитающих, собранных за время экспедиции и определенных Е. А. Бихнером.
   Список птиц, собранных во время экспедиции и определенных В. Л. Бианки.
   Список пресмыкающихся, амфибий и рыб, собранных за время экспедиции и определенных А. М. Никольским.
   Список собранных за время экспедиции чешуекрылых, определенных С. И. Альфераки.
   Предварительный список родов растений тибетской и монгольской флоры, собранных во время экспедиции и переданных в С.-Петербургский Ботанический сад.
   Описание геологических коллекций, собранных во время экспедиции мною и П. К. Козловым и определеннных В. А. Обручевым.
   Не вошли в этот том не полученные еще из Зоологического музея Академии наук определения 218 экземпляров моллюсков, 49 экземпляров ракообразных, 19 экземпляров паукообразных и насекомых различных отрядов до 30 000 экземпляров, поступивших частью в коллекции Академии наук и частью в коллекцию вице-председателя Общества П. П. Семенова.
   Не вошли сюда также и сведения относительно собранных экспедицией монет, бурханов, образцов старинной местной письменности, рисунков, гончарной работы, украшений и пр. из древних городов Люкчюнской котловины и книг местных языков. Оказавшиеся в этом собрании обрывки уйгурских рукописей, найденных в Люкчюнской котловине в развалинах города Идыгот-шари и в пещерах Туёка, представили столь значительный интерес, что побудили Академию наук снарядить туда специальную экспедицию с Д. А. Клеменцом во главе.
   Здесь считаю уместным принести мою искреннейшую благодарность всем лицам, принявшим материалы экспедиции для научной обработки, коим я обязан появлением в свет третьей части "Трудов".
   Оканчивая мой труд, считаю приятным для себя долгом засвидетельствовать мою глубокую благодарность всем дорогим бывшим сотрудникам, -- товарищам по путешествию, благодаря единодушному стремлению которых к одной цели -- успеху экспедиции -- удалось достигнуть известных результатов.
   Мой друг и сотоварищ по трем путешествиям Петр Кузьмич Козлов, перу которого принадлежит II часть "Трудов", с замечательным самоотвержением и рвением, всегда обдуманно и умело, делал свои самостоятельные, отдельные от каравана, поездки, иногда на тысячи верст, производя глазомерную съемку и всевозможные сборы коллекций и наблюдения. Коллекция млекопитающих и птиц составлялась при его личном участии и под опытным и весьма умелым его руководством.
   Вениамин Федорович Ладыгин знанием китайского и тюркского языков и опытностью в сборах растений, насекомых, а равно в производстве метеорологических наблюдений был незаменим в путешествии, главным образом, на складах. Ему обязан я многими этнографическими данными.
   Фельдфебель Гавриил Иванов1, старший урядник Шестаков, старшие урядники Бадьма Баинов и Семен Жаркой, особенно полезные, как опытные; смелые люди, бывавшие в экспедициях К. М. Пржевальского и М. В. Певцова, ставили интересы экспедиции выше собственных, а люди, бывшие в первый раз, старались не отставать в доблестях от уже бывалых товарищей и соревновать с ними.
   Воспоминания обо всех них будут всегда для меня дороги и приятны. Дай бог всем им на долгие лета здоровья и благополучия.

В. РОБОРОВСКИЙ.

   

Отдел первый

ОТ ТЯНЬ-ШАНЯ до НАНЬ-ШАНЯ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

ПЕТЕРБУРГ. -- ПРЖЕВАЛЬСК. -- В ТЯНЬ ШАНЕ.

Вступление. -- Снаряжение: серебро; инструменты для сбора коллекций. -- Выезд из С.-Петербурга. -- В Москве. -- От Москвы до Пржевальска. -- Приезд в Пржевальск. -- Окончательное снаряжение в путь. -- Начало коллекций. -- Учебные занятия. -- Приглашение В. Ф. Ладыгина. -- Состав сформированной экспедиции. -- На могиле Н. М. Пржевальского. -- Выступление. -- Первый переход до сел. Аксу. -- Сел. Аксу. -- Наши первые экскурсии в горы. -- Ключи Арашан. -- К сел. Джергес. -- Под перевалом Санташ. -- Пропажа лошади. -- Перевал Санташ и р. Тюб. -- Урочище Ташбулак. -- Урочище Kap-кара и ярмарка. -- Горы Сары-Джас. -- Р. Кап-как. -- Р. Баин-гол. -- Поселок Охотничий.

   
   Приняв крайне лестное для меня, но и ответственное поручение Русского Географического общества заведывать новою его научною экспедициею в Центральную Азию, я, будучи уже знаком по предыдущим своим путешествиям с приемами исследования своеобразных во всех отношениях центрально-азиатских стран, должен был озаботиться прежде всего соответствующим сформированием и таким снаряжением самой экспедиции, чтобы в ее устройстве не встретилось недостатков, которые могли бы помешать гладкому ее ходу.
   Для этого мне нужно было: собрать подходящий личный состав экспедиции; решить денежный вопрос; запастись соответствующими и в необходимом количестве научными инструментами для производства съемки, а равно наблюдений: астрономических, магнитных, метеорологических и др.; различными препаратами для сборов всесторонних научных коллекций; аптекой; охотничьим и боевым снаряжением, прокладывающим путь экспедиции в крайних случаях; обеспечить экспедицию перевозочными средствами и продовольствием, чтобы быть вне всякой зависимости от местных случайных обстоятельств. Все это потребовало многих хлопот, деятельное участие в которых принимал мой ближайший помощник -- товарищ по экспедиции П. К. Козлов. В помощь при работах по снаряжению в Петербург был вызван из Москвы 2-го гренадерского Ростовского полка старший унтер-офицер Гавриил Иванов, участвовавший ранее в экспедициях с покойным Н. М. Пржевальским и М. В. Певцовым, приобретший значительную опытность и определенный вновь на службу в полк из запаса для участия в снаряжаемой экспедиции в качестве вахмистра и вообще заведующего караваном.
   Вопрос денежный в Китае довольно затруднителен. В местностях, где нам предстояло производить свои исследования, другой монеты не существует, как только серебро в слитках (ямбы), расходуемое, при посредстве особых китайских весов, в рубленом виде. Приобрести его можно без особого убытка только в Кяхте, или в Семипалатинске, и не всегда его можно иметь сразу необходимое количество, а потому нужно об этом заботиться заблаговременно.
   В этом деле мне любезно помог знакомый еще по Кяхте уважаемый Альберт Александрович Хомзе, представитель Кяхтинской чайной фирмы Цзинь-лун. По моей просьбе он приобрел восемь пудов ямбового китайского серебра с доставкой его в Пржевальск, пункт выступления экспедиции, и выписал для меня из Гамбурга четыре пуда лучшего слиточного серебра тоже с доставкой в Пржевальск.
   Все необходимые для экспедиции инструменты я озаботился приобрести заранее, чтобы иметь время их хорошенько выверить перед путешествием и получить для каждого точные поправки.
   Главный штаб снабдил экспедицию необходимыми для производства и вычерчивания съемки инструментами и материалами, буссолями Шмалькальдера, тремя анероидами Naudet, двумя барометрами Паррота и запасными к ним налитыми ртутью трубками; астрономической трубой для наблюдения покрытия звезд луною, и тремя бокс-хронометрами Frodsham, из которых один шел по среднему времени и два по звездному.
   Русское Географическое общество приобрело для экспедиции маленький универсальный инструмент Гильдебрандта для астрономических наблюдений с деклинатором для определения магнитных склонений. Для станции в Люкчюне оно купило самопишущий барометр Ришара.
   Кроме того, Географическим обществом были заказаны механику Мюллеру два психрометра (один для станции), четыре ртутных термометра (два для станции), два термометра maximum'a (один для станции), два minimum'a (один для станции) и два фонаря для астрономических наблюдений.
   Братья покойного Н. М. Пржевальского, Владимир и Евгений Михайловичи, предупредительно разрешили мне пользоваться в экспедиции инструментами, принадлежавшими лично покойному: малым универсальным инструментом Брауэра, буссолью Шмалькальдера, гипсотермометрами Бодена и многими книгами, оставшимися после смерти Н. М. Пржевальского.
   Из Главной физической обсерватории были получены для Люкчюнской метеорологической станции спиртовой термометр и часы Флеша.
   На средства экспедиции приобретено было несколько запасных компасов, циркулей, транспортиров, графленая и съемочная бумага, книжки для записей дневника, перья, карандаши, чернила, резина, запасная бумага и проч.; спиртовая лампа для кипячения ртути для барометра и для него же замазка Менделеева и проч.
   Для препарирования шкур зверей и птиц были приобретены различные ножи, пинцеты, кисточки, мышьяковое мыло, квасцы; в большом количестве вата и пакля для набивки птиц; нитки, различные бичевки и иголки. Для помещения этих коллекций должны были служить ящики, а для шкур и скелетов крупных животных устраивались тюки, обшитые войлоками. Масса заготовленной ваты и пакли служила для укладки в ящиках всех вообще экспедиционных запасов в дорогу.
   Для сохранения пресмыкающихся и рыб были взяты деревянные ящики, уже служившие в экспедициях покойного Н. М. Пржевальского и М. В. Певцова, наполненные склянками с притертыми пробками, и значительный запас для них спирта. Для ловли рыб -- запасы удочек, сачков и небольшой невод, а для ловли змей -- большой пинцет.
   Для ловли летающих насекомых у нас были сачки из кисеи и широкогорлые склянки с цианистым калием для отравления пойманных насекомых. Бабочек мы помещали в бумажные пакетики, а мух и жуков в деревянные коробки, которыми весьма предупредительно и любезно снабдил экспедицию высокоуважаемый П. П. Семенов.
   Для сборов растений было взято три стопы непроклеенной, пропускной бумаги; 8 досок, между которыми укладывались пачки с растениями, и крепкие крученые веревки с кольцами для перевязывания пачек в досках. На бивуак собранные растения приносились в холщевом мешке, носимом через плечо. Для сбора семян не было взято никаких особых запасов, кроме небольших холщевых мешочков и простой бумаги для мелких пакетиков, а также ниток для перевязки их.
   Экспедиционная аптека, оказавшая неоценимые услуги в путешествии, была снаряжена при весьма любезном участии доктора Л. В. Андронова, составившего для экспедиции список лекарств и способов употребления их в необходимых случаях.
   По распоряжению Главного артиллерийского управления были высланы в Пржевальск 8 берданок для нижних чинов и 25 тысяч боевых патронов; кроме того, в распоряжении экспедиции оказались еще 4 берданки, не принадлежавшие казне.
   Для охоты и сборов зоологических коллекций помимо берданок имелись: у меня скорострельное, центрального боя ружье работы Гано, берданка, служившая мне в трех предыдущих путешествиях, и маленькое ружье Монте-кристо, для случайных охот у палатки. П. К. Козлов имел с собой ружье Перде, память покойного Н. М. Пржевальского, и тоже берданку, которую он брал теперь в третье путешествие. Для препаратора была взята двухстволка, произведение родной Тулы. Прочие же пользовались для охоты на зверей имевшимися на руках берданками. Для ружей центрального боя имелся значительный запас гильз Элея и разных номеров дроби и лучшего пороха в большом количестве.
   Снаряжение караванное производилось по образцу прежних экспедиций Н. М. Пржевальского, т.е. в Петербурге заготовлялось все то, чего не достать в исходном за границу пункте, в данном случае в Пржевальске.
   В нашем удачном снаряжении мы много обязаны парусной мастерской Кебке, где нам сделали три отличных палатки, из них одну маленькую для разъездов в стороны; все они нам вполне отменно прослужили три года. Там же нам шили кожаные и брезентные сумы для вьюков, чехлы на ружья, охотничьи яхташи; делали доски для растений, обручи к сачкам для ловли рыб и насекомых и весьма многое иное, прекрасно служившее во время всей экспедиции.
   В этой же мастерской по данным размерам делались ящики для укупорки запасов снаряжения в дорогу до Пржевальска, где они впоследствии с удобством были переснаряжены для вьюков.
   Снаряжение для нашей походной кухни было выполнено почти все в Петербурге. Резиновой фирме Макинтош были заказаны резиновые мешки, по пяти ведер каждый, для воды при переходах каравана безводными пространствами, они сослужили нам весьма почтенную службу в путешествии. 3 медных котла, 3 медных чайника, 4 толстых ведра белого железа делались на заказ по особым указаниям. Прочая необходимая посуда покупалась готовою или глазированная, или белого железа.
   Дорожные шанцевые и столярные инструменты были куплены в Гостином дворе у братьев Леонтьевых.
   Не были забыты и другие многие запасы: большие иглы для шитья верблюжьих седел, ремни и шила для подшивки проношенных верблюжьих подошв сыромятной кожей2; скипидар и чистый деготь, чтобы смазывать у караванных животных места, изъеденные различными оводами, москитами и клещами.
   Хлопоты и заботы по всестороннему снаряжению в продолжительный путь заняли у нас весь январь, февраль и март месяцы, и только первого апреля я нашел возможным тронуться из Петербурга с огромным багажом. Три хронометра, заверенные в Пулкове и требующие особого к себе внимания и ежедневной заводки, я взял с собой в вагон, равно как и два ртутных барометра, во избежание какой-либо случайности, могущей с ними произойти без моего личного присмотра.
   Поезд тронулся. Дорогие родные и близкие знакомые провожали меня и напутствовали лучшими искренними пожеланиями успехов начатого славного дела и крепкого здоровья. Они посылали мне вслед свои приветы, пока поезд не умчал меня из их вида.
   В Москве ко мне присоединились мой товарищ-помощник, поручик Петр Кузьмич Козлов, и старший унтер-офицер Гавриил Иванов, прибывшие сюда из Петербурга несколькими днями ранее меня. Здесь же нужно было выбрать еще одного спутника, солдата из гренадер. Выбор пал на ефрейтора 7-го гренадерского Самогитскогр полка Зиновия Смирнова, которого указал мне мой товарищ по гимназии и по третьему путешествию с Н. М. Пржевальским ротный командир того же полка Ф. Л. Эклон, и которого прекрасно снарядил в путь командир полка генерал-майор Мациевский. Часы отдыха я с удовольствием проводил в радушных, всегда относившихся ко мне самым родственным образом, семьях двух братьев покойного Н. М. Пржевальского -- Владимира Михайловича и Евгения Михайловича Пржевальских.
   Покинув Москву, мы по железной дороге приехали в Севастополь, где были ласково встречены хорошими знакомыми по Петербургу. Далее прямым рейсом по Черному морю пришли в Батум, оттуда проехали Закавказской железной дорогой через Тифлис в Баку. Здесь сели на пароход, на коем пересекли поперек Каспийское море; войдя в порт Узун-ада3, мы сели на Закаспийскую железную дорогу, перенесшую нас через равнины и пески области, мимо Бухары, в Самарканд. Отсюда быстро проскакали на почтовых в Ташкент, где нам было оказано самое широкое гостеприимство и покровительство со стороны туркестанского генерал-губернатора барона Н. В. Вревского и со стороны всех властей. Командир 4-го стрелкового Туркестанского батальона дал мне возможность выбрать двух стрелков -- Павла Замураева и Ефима Ворошилова.
   В Ташкенте я нашел подводчика-сарта4 для перевозки клади в Пржевальск и, под охраной Г. И. Иванова и вновь выбранных стрелков, отправил все снаряжение вперед; сам же я с П. К. Козловым и ефрейтором Смирновым поехали на почтовых. Дорогой я перегнал свой обоз и прибыл в Пржевальск5 20 мая.
   Мы остановились в доме кашгарского аксакала, в том самом, в котором экспедиция покойного Н. М. Пржевальского дожидалась решения своей участи после его смерти и откуда заместитель его, полковник М. В. Певцов выступил продолжать дело, начатое Пржевальским.
   В Пржевальске нас весьма радушно встретили хорошие и добрые знакомые, участливо предлагавшие свою помощь по снаряжению, чем мы с сердечной благодарностью и пользовались при случае. Свободные часы отдыха проводили в приятном обществе радушных людей, последних в пределах милого отечества.
   23 мая прибыл старший унтер-офицер Иванов со стрелками и экспедиционной кладью. Затем приехали из Забайкалья казаки: старший урядник Бадьма Баинов, младший урядник Семен Жаркой и казак Гантып Буянтуев; вслед за ними и старший урядник Семиреченского казачьего войска Николай Шестаков.
   Сейчас же мы приступили к окончательному сформированию караванного отряда. Всем были назначены известные обязанности и должности и заведены экспедиционные порядки.
   По сформировании отряда нижних чинов и по введении экспедиционных порядков было приступлено и к окончательному снаряжению каравана: фельдфебель отряда Гавриил Иванов, имея в распоряжении нескольких молодых людей, идущих в путешествие в первый раз, занимался присмотром за работами и руководил ими по приготовлению вьючных ящиков, кожаных сум и снаряжением вьючных верблюжьих седел, для шитья которых были привлечены несколько киргизок. Закупались войлоки, арканы; снаряжалось продовольствие, состоящее из муки, сухарей, печеного хлеба и дзамбы на полгода и даже долее.
   Старший урядник Баинов был отправлен с джигитом по окрестным киргизским аулам для закупки верблюдов для вьюков каравана.
   Старший урядник Шестаков, тоже с джигитом, был послан по аулам для покупки лошадей под верх для людей каравана.
   Поездки Баинова и Шестакова были выполнены вполне успешно: Баинов купил 35 верблюдов хорошего качества по недорогой цене; Шестаков купил 15 лошадей прямо из табунов. Чтобы не держать в загоне этих привыкших к свободе и воле животных, я решил и тех и других пасти за городом, в степи, для чего был отряжен урядник Жаркой с одним казаком и наемным дунганином6 в помощь им.
   По случаю высоких цен на баранов мы купили только пять штук и к ним, в качестве вожака, козла, названного людьми отряда "Максимкой". Через несколько переходов мы надеялись найти у кочевых киргизов более дешевых баранов и приобрести их в большем количестве.
   В течение пребывания в Пржевальске на кухне прикармливалось несколько бродячих собак, и из них намечались наиболее подходящие для службы в караване экспедиции. Нам нужны были всего 2--3, но мы взяли их в двойном числе на всякий случай. Уважаемый уездный начальник Пржевальского уезда Николай Григорьевич Сатов, которому я вообще много обязан за оказанные мне услуги по снаряжению в Пржевальске, подарил мне в путешествие прекрасного умного пойнтера "Яшку", который вскоре стал другом экспедиции.
   По указаниям хороших знакомых, тут же, в Пржевальске, мы подыскали для исполнения обязанностей препаратора молодого человека, местного мещанина Куриловича, недавно окончившего курс городского училища; П. К. Козлов усиленно занимался подготовкою его к предстоящим обязанностям, для чего делал с ним почти ежедневные экскурсии в соседние горы и, так сказать, натаскивал его. занимал стрельбою и обучал приготовлению шкурок убитых птичек.
   Эти учебные экскурсии и положили начало обильной впоследствии орнитологической коллекции.
   Впрочем, и другие коллекции зарождались тоже еще в Пржевальске. Я положил здесь начало и своему обширному гербарию, делая, в свободное время, сборы весенней растительности в роскошных лесных ущельях южных Терскейских гор, где растительная жизнь уже находилась в полном развитии, и мне удалось найти много интересных образцов, чему в значительной доле содействовала и прекрасная травянистая приозерная степь, изрезанная речками, бегущими с гор в Иссык-куль.
   Ежедневно, рано утром, и изредка перед вечером, мы упражняли свой небольшой отряд в стрельбе из берданок, в чем наши люди достигли замечательных результатов.
   Так как назначение старшего урядника Шестакова в экспедиции было служить наблюдателем на предполагаемой в Люкчюне метеорологической станции, то я его упражнял в обращении с ртутным барометром, солнечными часами Флеша и другими инструментами, которые должны были служить на станции. Шестаков оказался очень понятливым и способным для своего назначения.
   Во время предстоявшего путешествия я намеревался устраивать склады и станции в удобных пунктах, из которых я и Козлов могли бы предпринимать рекогносцировки по сторонам для более широкого обследования страны.
   Чтобы оставлять на таких станциях надежного человека для производства, за время нашего отсутствия, всякого рода сборов и метеорологических и прочих наблюдений, мне необходим был второй помощник. На эту должность, по рекомендации многих весьма уважаемых и доброжелательных экспедиции лиц, я наметил совсем еще молодого человека, заведывавшего в то время каракунузскою дунганскою школою, учителя ее, губернского секретаря Вениамина Федоровича Ладыгина. Заручившись его согласием, я просил семиреченского военного губернатора генерал-майора Григория Ивановича Иванова, в ведении коего он состоял, командировать его в состав экспедиции. Генерал Иванов любезно исполнил мою просьбу, и 14 июня В. Ф. Ладыгин прибыл в Пржевальск.
   Здесь же из местных мещан был взят калмык Ульзабад Катаев работником в помощь нижним чинам при караванных работах.
   Таким образом персонал экспедиции составили: два офицера -- начальник экспедиции и его помощник (штабс-капитан Всеволод Иванович Роборовский и поручик Петр Кузьмич Козлов), чиновник, исполнявший обязанности второго помощника начальника экспедиции, а также переводчика китайского языка (губернский секретарь Вениамин Федорович Ладыгин); восемь нижних чинов: фельдфебель отряда старший унтер-офицер Гавриил Иванов; старший урядник Семиреченского казачьего войска Николай Шестаков, назначенный быть оставленным наблюдателем на метеорологической станции в Люкчюне, Забайкальского казачьего войска старший урядник Бадьма Баинов, младший урядник Семен Жаркой и казак Гантып Буянтуев, ефрейтор Зиновий Смирнов, стрелки Ефим Ворошилов и Павел Замураев, двое вольнонаемных: препаратор Курилович и работник Катаев; всего, без проводника, экспедиция составляла отряд в 13 человек.
   14 июня утром оканчивали снаряжение каравана; кончали укладывать багаж.
   К первому часу дня уложили последние сумы; собралась вся наша экспедиция и, кроме дежурного, оставленного дома, отправились к могиле незабвенного учителя нашего Николая Михайловича Пржевальского на озеро Иссык-куль. Нам сопутствовали многие пржевальцы, усердно чтущие память Николая Михайловича.
   На другой день, к 10 часам утра, привели с пастьбы лошадей и верблюдов. Заседлали первых и захомутали вторых. Люди пообедали, немного отдохнули и в 2 часа приступили к вьючке. Для молодых солдат дело это было новое, еще не привычное, да и старые поотвыкли немного, почему эта процедура длилась около часа.
   Тем временем я послал в Главный штаб и в Русское Географическое общество следующую телеграмму: "Экспедиция окончательно сформирована и выступает из Пржевальска в составе: 2 офицеров (я и Козлов), 8 нижних чинов, переводчика (он же второй мой помощник, В. Ф. Ладыгин), препаратора и двух проводников. С нами идут 25 вьючных и 10 запасных верблюдов, 15 лошадей, 5 баранов, козел и 3 собаки. Мы все здоровы. После панихиды на дорогой нам могиле Николая Михайловича Пржевальского, укрепленные духом, полные сил, энергии и надежды на счастливый успех предприятия, выступаем в трудный, славный путь 15 июня".
   Добрые знакомые пржевальцы собрались нас проводить в далекий путь и интересовались нашими последними приготовлениями. Караван был готов и завьючен к трем часам.
   Мы сердечно распрощались со всеми, участливо провожавшими нас. При этом случае не обошлось без слез. Тронулись по главной улице на восток через город. Громадная толпа народа, местные горожане, дунгане, конные киргизы посылали нам свои напутствия. Не успели мы оставить город, случилась небольшая неприятность: привыкший к тишине и простору степей один верблюд, испугавшийся городской сутолоки, выбросил из седла казака Буянтуева; к счастью, последний не ушибся.
   За городом верстах в двух у дороги мы увидели раскинутую палатку, в ней ожидали нас с хлебом-солью гостеприимные пржевальцы и вновь напутствовали нас самыми сердечными пожеланиями в начатом нами предприятии.
   Я, Козлов и Ладыгин, не задерживая каравана, остановились на несколько минут, чтобы принять хлеб-соль и перецеловать последних русских людей, и, сказав им надолго "прости", пустились догонять мерно подвигавшийся вперед караван.
   Из Пржевальска до первой нашей остановки, селения Аксу, было семь с небольшим верст. Дорога тянется вдоль северной подошвы гор; вправо от дороги подымаются прекрасные мягкие луговые предгорья Терскея, а выше стоят темной щетиною еловые леса, уходящие в глубокие темные ущелья. На севере растянулась довольно широкая долина реки Джаргалана, пришедшего с востока к озеру Иссык-кулю. За нею, подёрнутый дымкой, стоит хребет Кунгей Ала-тау, тоже покрытый лесами.
   Под влиянием массы различных, пережитых только что и еще не улегшихся впечатлений мы не заметили, как дошли до Аксу, прошли через деревню и в одной версте выше ее остановились на берегу речки Аксу, по имени которой называется и деревня, населенная украинцами, пришедшими сюда не так давно и довольно крепко уже осевшими на новых местах, так что деревня имеет вид уже давно существующей. Прекрасные дома, масса скота, множество скирд еще немолоченного хлеба и уходящие вдаль тучные пашни, хорошие и чистые одежды обывателей, цветущие лица краснощеких ребят и девиц, -- все свидетельствует о довольстве жителей и отсутствии гнетущих нужд нашего крестьянина в сердце коренной и великой России. Селение это быстро растет и ширится в стороны. Наш бивуак расположился на цветущем лугу у самой речки, при выходе ее из гор.
   Довольно быстро мы поставили наши палатки, устроили сейчас же и кухню. Я решил передневать, чтобы исправить недостатки вьюков, замеченные дорогой. Перед вечером нам доставили Яшку, которого пришлось привязать, чтобы не сбежал в Пржевальск обратно. Бедняга отказывался от пищи и завываньями выражал свою тоску по своим прежним хозяевам.
   Ночью нас окропил первый дождь, стихший в 8 часов утра. После утреннего чая отправились на экскурсии: П. К. Козлов с Куриловичем на орнитологическую, а я с В. Ф. Ладыгиным на ботаническую.
   Мы направились в красивое лесное ущелье р. Аксу, манившее к себе нас еще с вечера своими таинственными лесами и цветущими лугами.
   Это была наша первая экспедиционная экскурсия.
   Да, мы покинули цивилизованную жизнь, полную всяких стеснительных, так называемых, удобств и начали новую свободную жизнь -- полную наслаждений природою, в объятия которой мы с любовью предавали себя на три года!..
   Мы с увлечением лазили по скалам, цепляясь за кусты и деревья, разыскивая для себя подходящую добычу, в удобных местах мы приседали и, отдыхая, наслаждались окрестными видами, вдыхая полной грудью ароматы изумрудных лугов, пестревших чудными цветами.
   Множество прелестных мелких пернатых певунов наперебой услаждали слух наш своими веселыми мелодичными песнями, под аккомпанемент соседнего ручья, журчавшего по камням и разбрасывавшего на нависшую в него траву брызги бриллиантов, отливавших на солнце всеми цветами радуги. Они без особой боязни перепархивали по ветвям черемухи, защищавшей нас от пригревавшего солнышка своею ароматною прохладною тенью. Расцвеченные разнообразными красками бабочки соперничали с цветами лугов по красоте, которою блистали на солнце. Шмели и трудолюбивые пчелы проносились жужжа мимо уха и напоминали о труде. По сине-голубому небу плыли кучевые, белоснежные облака, принимая странные формы, временами загораживая солнце. Но куда они плывут! Разве здесь не так хорошо, чтобы побыть еще?!.
   Полные восторгов природою мы пришли, наконец, к теплым минеральным ключам Арашан, в которых насладились купанием, и повернули обратно вниз по ущелью.
   На ключах этих устроены ванны, тут же выстроено помещение в несколько номеров для приезжающих сюда лечиться больных; вода этих ключей целебно действует от различных простудных, параличных и других болезней и, по рассказам, производит чудеса. Мне еще ранее, в Пржевальске, указывали нескольких лиц, которые были лишены всякого движения, а после лечения купаньем в этих ключах совершенно свободно ходивших.
   [На обратном пути к бивуаку чувствовали, что было] довольно жарко; но все-таки хорошо дышалось в вольном горном воздухе. Мы пришли на бивуак только к двум часам дня, обремененные добычей из растительных видов, приводящих в восторг истинного любителя. Нехитро сваренный из баранины обед мы съели с завидным для петербуржца аппетитом, запив удивительно вкусным после прогулки чаем на воде горной речки, совершенно свободной от всяких микробов, обычных в нашей родной Неве и ее фильтрах.
   Укладка всего добытого заняла у меня с В. Ф. Ладыгиным много времени. П. К. Козлов с Куриловичем тоже спешили приготовить шкурки добытых ими птичек. Не успели мы пообедать, как пошел сильный дождь и продолжался до 7 часов вечера. Животные наши наслаждались, поедая вкусную, сочную траву. Перед ночью разъяснило.
   Оставив селение Аксу, мы продолжали держаться к востоку по долине реки Джаргалана, тучными пашнями, среди которых много перепелов выпархивало из-под ног каравана; наш Яшка поминутно делал на них стойку. Другие же две собаки -- Марс и Кутька -- их только гоняли, делать же стойку они не умели, хотя смотрели на Яшку и пытались подражать ему, но это им не удавалось.
   Пройдя всего 22 версты, мы остановились на одном из оросительных арыков в версте от деревни Джергес и в полуверсте от дороги.
   Джергес тоже не старая деревня, хотя носит характер довольно обсиженного места; хорошие дома и другие постройки, масса скирд немолоченного еще хлеба, обширные пашни -- все говорит о довольстве жителей ее, пришедших сюда украинцев.
   Множество поселенцев-крестьян приходили к нам на бивуак, интересовались местами, куда мы идем, и с завистью смотрели на нас, высказывая даже желание нам сопутствовать, чтобы поглядеть, не найдется ли удобных мест и для них.
   Не взирая на свое полное довольство, простор, они находили все-таки поводы, чтобы жаловаться и желать лучшего. То жаловались, что киргизы их будто бы "забижают", то на пашнях "овсюк" давит хлеб, то "поливка не способна" и множество различных причин. "Хлеб здесь, слава богу, родится вволю, да вот кабы цены российские!" "Оно ничего, работать бы можно!" -- говорили мужики.
   Далее сильно наезженная дорога идет по левому берегу р. Джаргалана, сопровождаемого зарослями стелющегося можжевельника (Juniperus Sabina), сидящего большими клумбами по берегам, пересекает множество ручьев, сбегающих с южных лесных гор.
   Р. Джаргалан разбивается на несколько рукавов; через два из них, наибольших, устроены мосты, а через остальные ездят бродом.
   С самой переправы через реку замечается уже подъем в гору на перевал Санташ. Дорога входит в живописное ущелье, поросшее еловыми лесами; она подымается правой стороной ущелья и, перейдя небольшой увал, красиво вьется, сбегая немного вниз по зеленым цветущим лугам мягких гор; затем она идет по дну ущелья, а в гору отделяется другая, вьючная, по которой направился наш караван. Нам попадалась масса перекочевывавших на новые стойбища киргизов и разодетых киргизок. Они крайне радушно нас встретили и угощали кумысом. Далее по пути нам попадались киргизские аулы, из юрт которых выбегали киргизы и киргизки, с ребятами довольно неряшливыми, предлагали кумыс, молока, простоквашу и унимали своих злых собак, кидавшихся с остервенением и лаем под ноги наших лошадей в верблюдов. Наш Яшка куда-то исчез; Кутька просил защиты у казаков и прижался к каравану, а Марс так перетрусил и растерялся, что не знал, куда ему деться, и потому был порядочно искусан.
   Недалеко от перевала роскошь окружающей флоры сманила нас на дневку. Мы расположились на цветущей луговине под елями {Abies [Picea] Schrenkiana.}, у края крутого лога, по дну которого гремел ручей, вырывавшийся из объятий высоких мощных трав, столпившихся возле бурных его вод: тут был знаменитый иссыккульский корешок (Aconitum sp.), столь прославленный в Семиречье своим ядовитым соком, которым лихие жены-казачки изводят нелюбимых мужей; какой-то другой Aconitum, приходящийся сродни первому; голубоглазая синюха (Polemonium coeruleum); роскошные экземпляры чемерицы (Veratrum sp.) с зеленой метелкой цветов; множество голубой и розовой герани (Geranium sp.); буроцветная кровохлебка (Sanguisorba sp.); различные зонтичные, Archangelica sp. и борщевик (Heracleum sp.), красиво выделявшийся своими резными крупными листьями. Между ними протискивались злаки (Gramineae sp.), осоки (Carex sp.); роскошные палевые махровые купальницы (Trollius sp.), скромная голубая вероника (Veronica sp.), едва заметная среди массы других цветов, гордо выставляющихся напоказ из зелени, и много, много других, успешно пополнивших наш быстро разраставшийся гербарий.
   Луг, охватывавший бивуак наш, представлял такое же разнообразие и красоту своего пестреющего цветами фона: здесь особенной красотой выделялись огненные астры (Aster sp.) и красивые губоцветные (Lamium sp.) с крупными мохнатыми листьями, выставлявшие свои головки оригинальных неправильных розовых цветов. Синие колокольчики (Campanula sp. и Adenophora sp.) колебались на легком ветерке, сородичи же их (Campanula glomerata), с цветами, собранными в густые головки, уверенно стояли на твердых стебельках.
   Травы здешних лугов так высоки и густы, что присутствия пасшихся баранов не было заметно. На более крутых склонах и покатостях обращали на себя внимание оранжевые альпийские маки (Papaver alpinum) и купальницы (Trollius sp.), необыкновенно крупные и приятно-душистые.
   Прекрасная погода довершала прелести очаровательного места. П. К. Козлов нашел интересные виды птиц и препарировал их с Куриловичем. На этом бивуаке нас посетили проезжавшие из поселка Охотничьего в Пржевальск бухгалтер Пржевальского казначейства {Знакомый всем, бывавшим в Пржевальске, Николай Иванович Коллиженский, страстный охотник и рыболов.} с учителем школы поселка Охотничьего; они пробыли у нас часа четыре и поехали дальше.
   Утром у нас не досчитались одной лошади. По ее скромному нраву нельзя было предполагать, чтобы она убежала, да и аркан, к которому она была привязана, был перерезан; очевидно, что то было дело рук киргизов, ночью укравших ее. Киргизам, кочевавшим невдалеке, было объявлено, что до вечера мы подождем лошади, а если ее не найдем, то принуждены будем взять от них, уведомив начальство о пропаже нашей. Киргизы уверяли, что украли лошадь соседи, из соседней волости, чтобы сделать им неприятность, а они ничего не знают и лошади не брали. Тем не менее, к вечеру лошадь нашлась: незаметным образом ее привели и оставили около опушки ближайшего леса, откуда она сама пришла к нашим лошадям.
   До перевала Санташа было всего лишь 2 версты прекрасной мягкой дороги, слабо поднимающейся вверх. Спуск, тоже не представляющий никаких трудностей, вывел нас на многоводную и рыбную реку Тюб, идущую на запад в озеро Иссык-куль, среди густых ивовых (Salix sp.) зарослей, служащих притоном множеству кабанов (Sus scrofa), которых, впрочем, мы не только не убили, но даже и не видели, несмотря на то, что несколько человек было отпущено на охоту, да и я, П. К. Козлов, В. Ф. Ладыгин и Курилович все свободное время были на экскурсиях. Местность здесь также живописна и одарена роскошными травами. Мой гербарий перешел на третью сотню номеров.
   С самого вечера целую ночь шел дождь, и мы оставили свой бивуак на Тюбе лишь после 12 часов пополудни, выбрав минуты, когда дождь немного стих и не мешал нам вьючить караван. Мы направились на восток междугорной долинкой, хорошо орошенной ключами и ручьями. Пройдя верст 15, мы встретили небольшое озерко, на котором увидели пару важно шагавших по отмели журавлей (Grus cinerea или G. virgo), турпанов (Casarca rutila), поднявших крик и гвалт при виде каравана, крачек (Sterna sp.) и каких-то куликов (Tringa sp.); шедший во время всей дороги дождь помешал охоте.
   Наконец горы раздвинулись, и мы вышли на широко раскинувшееся урочище Таш-булак (Каменный ключ), изрезанное множеством ключей и различных мочежинных болот, со множеством водяной птицы, заполненное юртами киргизов с тысячными табунами. Дождь не переставал и продолжал лить всю ночь. Наши вьюки намокли; аргал плохо горел под костром, и мы не скоро могли добыть чаю; спать легли в мокрые постели. Ночью, часов в 12, мимо нашего бивуака со страшным шумом пронесся табун лошадей, гонимый барантачами-киргизами7; наши лошади перепугались и многие сорвались с арканов, но, благодаря бдительности дежурного, были во-время пойманы. Дежурный сделал выстрел из берданки, чтобы предупредить воров, что здесь караулят.
   Утром прекрасная погода дала нам возможность рано выступить в путь, и часа через два хода мы встретили речку и внизу по ней множество киргизских юрт, около 400, и необыкновенно оживленное движение множества всадников. Оказалось, что это урочище Kap-кара, разрезаемое с юга на север небольшою речкою того же имени, а необыкновенное скопление киргизов здесь -- по случаю временной ярмарки, торгующей почти исключительно скотом, красным товаром, железом и мелочами, необходимыми в кочевом быту. Обороты этой ярмарки, продолжающейся от 15 мая до 15 июля, на этот год предвиделись до 700 000 рублей. Мы побывали в ярмарочной толчее, встретили там знакомого по Пржевальску капитана Грязнова, ныне заведующего Нарынкольским участком.
   Ночью у нас ушла с пастьбы лошадь и при пособии капитана Грязнова была отыскана у киргизов. Надо думать, что была ими украдена.
   Отсюда шли две дороги: одна, степная, низом, а другая горами; мы пошли по последней, более удобной для наших целей, как идущей лесами, обещавшими обильные естественно-исторические сборы.
   Съемки я еще не делал, потому что путь пока пролегал по родным пределам и съемка на этом пути уже была ранее произведена топографами.
   Мы шли прекрасными еловыми лесами и кормными лугами, на которых паслись тысячи скота кочующих в большом количестве киргизов. Мы восторгались горными пейзажами, сменявшимися на нашем пути, и пополняли свои коллекции.
   С бивуака мы увидели впереди на довольно высоком предгорье красивое и казавшееся удобным для бивуака место под серыми скалами гранита, верстах, повидимому, в трех, не более, и решили перекочевать туда на другой же день, 24 июня. Но это соблазнительное местечко оказалось на самом деле в 8 верстах; по дороге к нему пришлось овладеть незначительным перевалом, с которого мы увидели чудную картину долины верхнего Текеса, огораживаемой с юга крутыми темными лесными горами Сары-Джас. Кругом кочевали киргизы со своим скотом. Мы с трудом забрались с караваном почти под самые скалы. Здесь мне удалось измерить линию крайнего верхнего предела ели, которая простирается до 11 000 фут. абсолютной высоты; на тысячу футов выше распространяется альпийская ива (Salix sp.), немного выше луга, а затем россыпи и в них камнеломки (Saxifraga sp.), хохлатки (Corydalis sp.), твердочашечник (Androsace sp.), крупка (Draba sp.) и др. Снега по северному склону сползают до 13 000 футов абсолютной высоты.
   В еловом лесу нам попадались ивы (Salix sp.), рябина (Sorbus aucuparia) и три вида жимолости (Lonicera sp. sp.); ниже попадались: черемуха (Prunus padus), барбарис (Berberis sp.), кизильник (Соtoneaster nigra), боярка (Crataegus sp.) и красная смородина (Ribes rubrum). На лугах несколько видов острокильника (Oxytropis sp. sp.), 2 вида астры (Aster sp. sp.), чемерица (Veratrum sp.), девясил (Inula sp.), 2 вида аконита (Aconitum sp.), конский щавель (Rumex sp.), герань (Geranium sp.), водосбор (Thalictrum sp.), синюха (Polemonium sp.), клевер (Trifolium sp.) красный и белый, 2 вида лука (Allium sp.), 3 вида злака (Gramineae sp. sp.), лютики (Ranunculus sp.), мак желтый и оранжевый (Papaver 2 sp.), купальница (Trollius sp.) и многие другие.
   Прекрасные скалы подали П. К. Козлову надежду встретить здесь улара, но самые усердные поиски его и Куриловича были безуспешны. Здесь мы встретили красивых бабочек, собрали немного жесткокрылых.
   После удачной естественно-исторической поживы мы пустились далее. Спуск из-под скал в долину реки Текеса был затруднительнее подъема. Река Текес, сопровождаемая прекрасными елями, березой (Betula daurica?) и ивой по берегам, быстро несется по дну своей неширокой долины, поросшей богатейшими травами. Мы отвернули от реки немного на юго-восток, перевалили, хотя довольно высокий, но удобный, пустынный выжженный солнцем отрог, и вышли на реку Капкак, левый приток реки Текеса. За рекою с гор к ней спускался еловый густой лес, возле которого мы выбрали себе прелестный уголок для бивуака. В лесу оказались косули (Cervus sp.); из птиц -- хищники, в значительном числе, выкармливавшие своих птенцов; тут же П. К. Козлов встретил и убил черного тетерева. Когда мы, покидали этот бивуак, из леса вышел большой самец-козел (косуля), но наши собаки немедленно угнали его обратно в лес. Мы слышали выстрелы, но самих охотников не видали, равно как и кочевий близко к нашему бивуаку не было. В числе многих собранных растений нашли 2 вида ревеня (Rheum sp.), не попадавшегося до сих пор нам на глаза. Горной дорогой вдоль Баин-гола, тоже правого притока реки Текеса, мы прошли двумя перевалами по крутизне довольно значительными и остановились среди кустов и деревьев на берегу его. Река Баин-гол, довольно многоводная, несет беловатые мутные воды, вероятно, известкового свойства. Долина ее в верховьях узкая и лишь местами достигает ширины одной версты. Растительность ее густо поросших берегов заключала в себе, кроме двух видов ив, елей и даурской березы, рябину (Sorbus aucuparia), 2--3 жимолости (Lonicerasp.), таволожку (Spiraea sp.), белую розу, золотарник (Garagana sp.). Из травянистых тут появились: золотой ломонос (Clematis orientalis), пчелка (Delphinium sp.), 2 вида подмаренника (Galiam sp.), белый и желтый, не попадавшиеся ранее лютики (Ranunculus sp.), мелкие розовые орхидеи (Orchis sp.), зонтичные (Umbelliferae sp.), колокольчики (Gampanula sp.), гималайская купена (Polygonatum sp.), белозор (Parnassia sp.), первоцветы (Primula sp.), скабиоза (Scabiosa sp.), луки (Allium sp.), злаки (Gramineae sp.), осоки (Carex sp.) и др.
   Сила растительности доходит здесь до необыкновенных размеров. Высокие травы во многих местах скрывают человека. Наши животные, в особенности верблюды, наедались так сильно, что вечером тяжело дышали, даже охали. У положенных на ночь верблюдов животы расплывались по земле. Близ реки наши люди видели барсука (Meles sp.).
   Поселок Охотничий, последний здесь к востоку населенный пункт, виднелся вниз по реке верстах в 15. По реке итти мешали заросли кустов и деревьев, и потому мы шли немного в стороне; пройдя его, остановились на северо-восточной окраине его по реке Баин-голу. Поселок расположен на ровной местности текесской, довольно широкой, долины, верстах в десяти от северной окраины знаменитой в Тянь-шане группы Хан-тенгри, переходящей за 24 000 футов абс. выс. Ледяные массы этих гор, хотя и загораживаются своими высокими передовыми горными бастионами, но все же достаточно видны, чтобы судить об их удивительной высоте. Горы обильны лесами, в которых во множестве водятся маралы (Cervus maral), косули (Cervus sp.), медведи (Ursus sp.), лисицы (Canis vulpes) и пр.
   Поселок населен казаками Семиреченского войска; вечно пьяные и крайне ленивые и развратные они не способны без энергичного понуждения ни к какой работе, но при всяком удобном случае не прочь посетовать на свой несчастный удел, в котором сами виноваты. Пашен кругом совсем не видать, и хлеб, вследствие лени, возделывается неохотно, причем отговоркою служит ссылка на мнимые холода и ветры. Охотничий лежит на 6 500 футов над уровнем моря; принимая его южное положение (42R54'29" сев. шир.) нельзя допустить, чтобы хлеб там не родился от холодов.
   Улицы разбиты на правильные кварталы, обсажены деревьями. Дома, многие прекрасно выстроенные, требуют ремонта, но предоставлены домохозяевами полнейшему разрушению. Многие дома заброшены своими хозяевами и, необитаемые, предаются еще скорейшему тлению. Есть небольшая церковь, обнесенная решетчатой оградой, внутри которой густо насажены деревья и кусты. Кое-где по окраинам поселка пристраиваются татары, которые живут несравненно лучше казаков, вследствие своего трудолюбия, аккуратности и любви к сельскому хозяйству.
   В поселке живет нарынкольский участковый начальник, который на время от 15 мая по 15 июля пребывает на ярмарке в Kap-карах. Кроме того, здесь устроены казармы и стоит пикет в 20 человек Сибирского казачьего войска под начальством очень милого есаула Е. С. Елгаштина, которому подчинены еще два соседних пикета; Е. С. Елгаштин сердечно встретил нас и любезно помог пополнить наше продовольственное снаряжение. Кроме него, помогал нам П. А. Волков, смотритель продовольственного магазина, самоучка-ботаник, страстно увлекающийся флорой; несмотря на свои пожилые годы, он все свободные минуты проводит в соседних горах, в степи, экскурсирует по рекам Баин-голу и Текесу.
   Несмотря на облака, закрывавшие от меня солнце, мне, хотя и с немалыми трудами, удалось все-таки изловить его и определить широту и время на своем бивуаке. Верблюды наслаждались кормом, но их беспокоили оводы (Gastrus equi).
   В ночь на 30 июня воры подбирались к каравану, но несколько выстрелов дежурного прогнали нахалов.
   Повторение астрономических наблюдений и снабжение каравана продовольственными запасами заставили нас пробыть в Охотничьем и четвертый день -- 1 июля.
   Отсюда мы послали последние из родных пределов письма родным и знакомым и извещение о своем движении по начальству.
   С ближайшего китайского пикета Сумбе приехали несколько солдат-калмыков от китайского начальника, приглашавшего нас зайти на пикет, где он желает оказать нам почести и постарается удовлетворить все наши нужды, если таковые есть. Заходить в Сумбе не было в моих расчетах, ибо для этого мы должны были сделать лишних 50 верст по крайне печальной местности и уйти на север от р. Текеса, которая представляла для нас немалый интерес. Я показал свой паспорт из пекинского цзун-ли-ямыня, но калмыки не могли его прочитать; я просил передать китайскому начальнику, что у меня плохие животные, спешу скорее дальше, должен поэтому лишить себя удовольствия с ним познакомиться, посылаю ему самые лучшие пожелания, с надеждой видеться на обратном пути; для памяти я послал ему небольшой подарок.
   

ГЛАВА ВТОРАЯ

В ТЯНЬ-ШАНЕ

(р. ТЕКЕС И ДОЛИНА БОЛЬШОГО ЮЛДУСА).

У р. Цаган-Чулуту. -- Река Музарт и переправа через нее. -- Цаган-усунын-гиирик. -- Пикет Гилян и переправа через р. Текес. -- Ур. Хоно-хой. -- Р. Атан-гил. -- У р. Кетмен-туб; перевоз на правый берег р. Текеса. -- Чиновники-калмыки. -- Встреча с людьми Mama. -- Река Кок-су. -- Река Капсалан-су. -- Киргизский начальник Дадай. -- Ур. Кен-сай, нижняя граница леса. -- Встреча с женой Дадая. -- Ур. Кара-Джюн. -- Река в ущелье Курдай. -- Флора перед перевалом Мукурдай. -- Перевал Мукурдай и спуск в долину реки Джаргалана; дневка на нем. -- Охота на оленя. -- Подъем на перевал Сары-тюр. -- Ледники у перевала. -- Перевал Сары-тюр. -- Спуск. -- Дальнейший путь. -- Каменная группа Карагай-тас -- Болезнь верблюдов от постоянных дождей. -- Горы Коксу-нын-таг, -- Перевал Карагай-тас. -- Спуск в Большой Юлдус незаметен. -- Река Ихэ-Юлдус-гол. -- Ее течение. -- Дожди. -- Растительность западного Большого Юлдуса. -- Встреча людей. -- Бегство проводника. -- Замкнутость торгоутов. -- Нерасположение их к китайцам. -- Тарабаганы и охота на них. -- Река Чулутын-гол и походная кумирня. -- Кое-что узнаем о дороге. -- Р. Бага-Юлдус-гол. -- Первые посетители. -- Чейбсенский кутухта. -- Хлопоты о проводниках. -- Воспоминания кутухты о Н. М. Пржевальском. -- Отъезд П. К. Козлова в экскурсию. Вор. -- Подарки гыгена и хана. -- Р. Загасутай-гол. -- Дунгане-купцы. -- Ур. Алтын-гасны. -- Погода на Юлдусе за наше пребывание там.

   
   Второго июля мы оставили Охотничий и, изменив направление своего пути на юго-восток, вступили в степь, где растительность от сильных жаров уже стала немного высыхать. На девятой версте мы перешли р. Малый Музарт, бегущую с местных снеговых Музартских гор и глубокую настолько, что переправлявшимся лошадям вода хватала по брюхо. Воды холодные, мутные. Дно реки крупно-каменистое. По берегам росли три вида ивы, можжевельник кустарный (Juniperus Sabina), береза, ель и жимолость (Lunicera sp.) до 5 футов высотою. Мы переправились благополучно. С переправы были видны снега Музартских гор. Остановились в прекрасном урочище Цаган-Чулуту (ур. Белых камней). Здесь мы собрали немного растений. К нам приехали с китайского пикета какие-то чиновники и оставили нам одного человека, опытного в местных переправах через реку Большой Музарт, на которую мы шли к востоку, у самого подножия хребта; темные лесные пади {Падями в Сибири называют неглубокие плоские балки. -- Прим. ред.} манили нас к себе, сулили тенистые бивуаки, коллекторские добычи и пр., но мы воздержались заходить в них, дорожа временем, и пошли по реке Музарту, вниз по течению которой мы стали отыскивать переправу, что было не особенно легко, ввиду прибывшей сильно воды от таявших снегов в горах. Чтобы поискать обстоятельнее переправу, мы разбили бивуак, а проводники и несколько наших казаков поехали искать удобного брода; вдоль берега реки нам попадались по ее берегам ивы 3 вида, облепиха (Hippophäe rhamnoides), березы, жимолости 2 вида, розы, стелющийся можжевельник, барбарис, перевиваемый золотым ломоносом (Clematis Orientalis), 2 вида васильков, злаки, зверобой (Hypericum sp.), полынка и чернобыльник (Artemisia sp.), дельфиниум (пчелки) (Delphinium sp.), живучка (Sempervivum sp.), горечавка (Gentiana sp.), сушица (Anaphalis sp.), сложноцветное, хвойник (Ephedra sp.) и др.
   Левый берег Музартской реки немного возвышенный, правый плоский. Река бежит с музартских ледников в реку Текес и в июле бывает особенно многоводна от сильного таяния снегов и обильных дождей в горах; она разделяется на несколько русел, которыми выносит свои бурные воды в р. Текес. Валуны, шлифуемые водой, не очень крупные, достигают всего лишь головы ребенка. Во время полного разлива река выходит из берегов и поднимается выше ординара до 1 1/2 аршина, а иногда и до двух.
   Наконец нашими людьми было найдено место для переправы каравана, в 5 верстах ниже нашей остановки, где река разбивается на наибольшее число проток.
   Переночевав на берегу, утром тронулись с полной надеждой осилить загораживавшие нам, путь воды разыгравшейся реки. Прибыли к выбранному месту и начали перебираться. Вода хватала лошадям выше брюха, а иногда они и всплывали, и сильный напор воды сносил их. Верблюдов с вьюками переправляли по два в сопровождении 4--5 верховых человек. Все перешли благополучно. Трудно досталась переправа собакам и баранам. Их заливали волны и сильно увлекало течением вниз, погружая часто в воду с головой. Наш вожак баранов, козел Максимка, чуть было не поплатился жизнью; несколько сильных валов опрокинули его и понесли вниз, но казаки успели его захватить и вытащить на берег. Вся переправа продолжалась 1 час 40 минут.
   После переправы нам пришлось обходить топкие, болотистые и ключевые места, идущие до самого Текеса. Урочище, на восточной окраине которого мы остановились ночевать, называется Цаган-усунын-ширик, что значит "Болото чистой воды". В ключах его найдены были только креветки и лягушки. На степи, на сухих местах попадались ящерицы (Eremias sp.). Ночью шел дождь, а на утро пал сильный туман.
   Только благодаря опытному проводнику мы пустились в путь. Шли по торфяным пространствам и вышли, наконец, на торную дорогу, ведущую на р. Текес, к переправе через нее, именуемой Гилян.
   К дороге совершенно неожиданно подошла своей западной излучиной река Аксу, плавно текущая в пологой балке с южных гор. Она причудливо извивается и довольно многоводна; дно илистое без гальки; кусты сопровождают ее только в верхнем течении, при выходе ее из ущелья; внизу же берега одеты лишь прекрасной травой. По пути она собирает воды многих ключей и отходит к северо-востоку, где впадает в п. Текес значительно ниже переправы Гилян, на которую мы пришли, перейдя небольшую высоту, и мимо старицы р. Текеса, представляющей собою ряд небольших озер с массою водяной птицы. Здесь же на берегу этой старицы стоит пикет, состоящий из калмыков. Здесь же мы встретили калмыков, живущих вообще на пространстве к востоку от Охотничьего, в пределах уже Китая.
   Придя на переправу, мы застали много прибывших ранее нас и желающих переправиться на плохо устроенном пароме. Дожидаться очереди было бы утомительно для животных, и мы решили переправиться на другой день рано утром, а пока устроить бивуак и переночевать; чтобы любопытные путники не досаждали нам своим зрительством, мы разбили свой бивуак в стороне от переправы, на свежем месте, где травы еще не были съедены, и наши верблюды принялись за свою обильную трапезу. Около бивуака на нашем правом берегу были хорошие травы; толпились к реке густые заросли ивы, облепихи, жимолости и пр. Мы наловили тут красивых бабочек, в числе которых попалась прелестная Lycaena pheretiades Ev. var.? tekessana Alph. nova; в этом не столько успешно, сколько охотно, помогал нам проводник-калмык, с увлечением гонявшийся за бабочками, размахивая сачком. На противоположном же левом берегу р. Текеса корм был весь выеден, вытоптан постоянно кочующими калмыками. Если бы мы переправились сейчас же, то пришлось бы остановиться на печальном и голодном для животных месте.
   К нам приходил чиновник, заведующий казенным перевозом, состоящим из каюка, управляемого несколькими калмыками, которые более приказывают друг другу и командуют, чем работают, и я только удивляюсь, как при таком беспорядке совершается переправа на плохо сооруженном и еще плоше управляемом каюке. К большому удовольствию чиновника мы заявили, что откладываем свою переправу на следующее утро и не желаем стеснять прибывших ранее нас.
   На другой день, 6 июля, погода, довольно пасмурная, не помешала нам приступить к переправе в 5 часов утра. Прежде всего мы приступили к перевозке своих вьюков на другой берег; это заняло порядочно времени. Процедура переправы заключается в следующем: в нагруженный каюк помещается несколько человек калмыков, почти обнаженных, с бревнообразными веслами; заводится выше каюка лошадь в воду и придерживается с каюка за повод; палками, ремнями, веревками и вообще подходящими для этого орудиями, понуждают лошадь плыть на другую сторону реки и тащить за собою каюк, который сильно уносит течением вниз и выносит на другую сторону на 1/2 версты ниже по реке, где и выгружается все привезенное. Затем порожний каюк бичевою по берегу тянется вверх течения почти на версту, откуда при помощи той же лошади опять переправляется на правый берег реки, за следующими вьюками. В таком порядке продолжалось и далее, и пятью рейсами мы перевезли весь наш багаж с собаками и баранами.
   Для верблюдов нашли брод немного ниже, где река делится на рукава. Сначала переводили их по одному и по два, но убедившись в их смелости и способности (редкой у верблюдов) плавать, прогнали остальных всех разом. Они бодро и смело шли в воду, которая покрывала их спины, но не закрывала горбов. Таких смелых верблюдов мне приходилось видеть в первый раз; обыкновенно верблюды не умеют плавать и боятся воды, не любят переправ через реки. Если при переправе вода, в особенности холодная, коснется брюха, то верблюд подбирает ноги и всплывает на бок, предоставляя себя на волю вод, и без помощи человека ему грозит утопление. Лошадей переправили гоном вплавь.
   Только к 10 часам утра мы окончили свою переправу, занявшую четыре часа времени, и тут же разбили бивуак. Поставили вариться обед. Животных пустили пастись. Некоторые вьюки требовали просушки и переснаряжения. Отсутствие дров на левом берегу, недостаток кормовых трав для животных гнали нас вперед. Запасшись водою и завьючивши караван, в 5 час. 30 м. дня мы оставили Текес и пошли на восток вдоль подножия северных гор. Имея запас воды, мы не стеснялись выбором места для ночевки. Пройдя девять верст, мы остановились в кормном урочище.
   Рано утром продолжали двигаться в восточном направлении. Река Текес тянулась верстах в восьми правее нашего пути; слева подбегали пологие увалы северных гор, с которых струились ключевые речки во влажных берегах, покрытых богатою зеленью. Дорога, по которой шел наш караван, направлялась в горы налево, за перевалом Хонохой спускалась в роскошную долину Кунгеса и далее к городу Кульдже, но наш путь лежал на восток.
   В нескольких верстах вправо находилось стойбище главного начальника местных монголов Харида, и далее, в некотором расстоянии за ним, на берегу р. Текеса, временное стойбище недавно прибывшего сюда из Алтая цаган-гыгена.
   Мы остановились на ур. Хонохой, на кормных ключах того же имени в 18 верстах от ночлега. Я воспользовался близостью стойбища Харидая, написал на родину письма и послал с В. Ф. Ладыгиным и Баиновым к Харидаю с просьбой передать их нашему консулу в Кульдже Виктору Матвеевичу Успенскому, и, если в консульстве есть на наше имя какая-либо корреспонденция, доставить ее нам. Харидай вежливо принял посланных и обещал все исполнить в точности. Относительно предстоявшей еще нам переправы через Текес против устья реки Атан-гола на правый берег Текеса Харидай обещал принять все меры, чтобы переправа эта была благополучна, причем все-таки высказал сомнение в возможности ее, если к нашему приходу туда не убавится воды в Текесе.
   В. Ф. Ладыгин и Баинов проехали и к цаган-гыгену, который проявил им особое расположение, чем обратил на них внимание огромной толпы богомольцев-монголов, отнесшихся к ним поэтому с большим уважением.
   Цаган-гыген, которому я послал "Таранату" (жизнеописание Сакья-Муни8) на тибетском языке, был удивлен столь дорогим подарком и крайне тронут, просил передать мне его искреннее желание познакомиться, хотя бы впоследствии, где-нибудь в Тибете, и желал здоровья и успехов в пути, чтобы достигнуть всего желаемого. Постоянное жительство цаган-гыгена находится в горах Алтая; здесь же на Текесе он живет временно по приглашению местных монголов. При нем служащих лам и учеников до 500 человек и по стольку же собирается ежедневно монголов-богомольцев.
   Двигаясь в том же восточном направлении плоским перевалом, мы вышли на верховья реки Атан-гол, образующейся из многих ключей и болотинок, местами топких. Травы кругом были выгоревшие от солнца, но накрапывающий уже второй день дождь, конечно, оживит растительность, хотя крайне неприятен для нас в дороге. Как с северных гор Сакман, так и с южных Атан-ула, отделяющих Атан-гол от Текеса, прибегают многие речки в Атан-гол. Сама речка Атан-гол на расстоянии 23 верст от ур. Хонохой имеет всего 1 1/2 аршина ширины, крайне извилистая, с мутной, вероятно от дождя, водой. По берегам корма выжжены солнцем и вытравлены массой пасущегося скота кочующих здесь монголов. Перед вечером приезжал чиновник-монгол от Харидая, чтобы показать свою ретивость в хлопотах относительно нашей переправы обратно на правый берег Текеса.
   Сильный дождь, начавшийся перед вечером и заладивший на всю ночь, задержал наше выступление на следующий день до 11 ч. 40 мин. Он перемочил наши вьюки, несмотря на брезенты, и размыл глинистую дорогу так, что с трудом можно было по ней двигаться, и животные скользили, рискуя ежесекундно упасть и поломать ноги и вьюки.
   14 верст мы не оставляли реки, держась восточного направления.
   С северных гор Ишкимек тянутся к югу до речки пологие, мягкие травянистые высоты, а с юга, с Атан-ула, сначала такие же высоты, а затем непосредственно и сами скаты Атан-ула; таким образом, рэка Атан-гол, размывая между ними себе небольшое ложе, бежит в неглубоком ущелье. Сбегающие к реке скаты Атан-ула покрыты в падях еловым лесом (Abies Schrenkiana), кустарниками тальника (Salix sp.) и хорошими травами, сопровождающими и все течение р. Атан-гола.
   Не перестававший все время дождь понудил нас остановиться и разбить бивуак. Лёссовая почва совершенно размокла и лишила нас возможности итти далее. Дождь продолжался всю ночь. Утром разъяснило и к 9 ч. 40 мин. обсушило немного землю и нас, и мы имели возможность (хотя и с опасением за животных) пуститься далее. Нам попадались кочевки калмыков со множеством пасущихся стад.
   В низовьях своих р. Атан-гол сопровождается зарослями ивы (Salix sp.), березы (Betula daurica?), жимолости (Lonicera sp.), облепихи (Hyppophäe rhamnoides), тополя (Populus sp.), вытягивающегося местами в стройные деревья. Попадаются камыши (Phragmites communis). Крупноцветный вьюнок (Calystegia sp.) красивой гирляндой, украшенной белыми розовыми и голубыми колокольчиками, обвивал кусты и взбегал по ветвям сажени на 1 1/2 вверх. Появились кусты розовой мальвы (Malva sp.). Здесь встретили и первых фазанов (Phasianus torquatus).
   С северных предгорий бегут в Атан-гол речки: Орто-булак, Халха-ата, Сюрту, Тарабаги, Бугра, Субурга. Они значительно добавляют воды в Атан-гол, который перед своим впадением в реку Текес становится порядочной речкой. Кроме Атан-гола, в Текес несут свои воды речки, впадающие в него ниже реки Агыяз, -- Са-Курта, Моильте, Сокто-тохой с южных гор и, против последней, речка Сейхен-тохой с Атан-ула. Против Атан-гола в Текес впадают Терек и Мин-булак с притоком, а ниже -- река Кок-су; с северных гор, ниже Атан-гола в Текес впадают в недалеком расстоянии речки Нюцугун и Бах-алык.
   Урочище при впадении Атан-гола в Текес, с крутыми лёссовидными обрывами в долину Текеса, носит название Кетмен-туб.
   Перевоз расположен на берегу Текеса ниже Атан-гола в двух верстах. Каюк того же устройства, как и на переправе Гилян, только во много раз хуже и опаснее, -- весь в щелях и дырах -- требовал серьезной починки. Дождь лил весь день, как и в предыдущие дни; этому обстоятельству Текес обязан был своим полноводием, заставлявшим нас серьезно задумываться о переправе. Приехавшие немедленно калмыки, заведующие перевозом, не соглашались нас перевезти, страшась так сильно расходившейся реки и указывая на ненадежность каюка. Нельзя было не согласиться с ними -- они были правы.
   Прежде всего приступили к починке каюка, в надежде, что тем временем хоть немного спадет вода. Затем занялись обследованием этой части р. Текеса и его окрестностей и различного рода наблюдениями.
   На другой стороне реки расположились партии киргизов и сартов, ожидавших спадения воды и возможности переправиться на наш левый берег. В первый же день я пополнил свой гербарий 30-ю видами растений, собранных по берегу Текеса по обширным зарослям, состоявшим из тополей (Pqpulus sp.), березы, ивы, облепихи, жимолости, розы, барбариса (Berberis sp.), перевитых ломоносом (Glematis Orientalis) и вьюнком (Calystegia sp.). Местами эти заросли так густы, так переплетены ветвями и перевиты лианами, что нет никакой возможности пробраться через них по реке. Тут же у реки растут ежевика (Rubus fruticosus L.), костяника (Rubus saxatilis L.), солодка (Glycyrbiza sp.), крапива (Urtica dioica L.), васильки (Centaurea sp.), полынка и высокий чернобыльник (Artemisia sp. sp.), несколько видов сложноцветных: одуванчик, череда, девясил (Leontodon, Bidens, Inula) и пр. Зонтичные, 2 вида мяты, вьюнки (Gonvolvulus arvensis), высокие молочаи (Euphorbia sp.), болотная лапчатка (Calimeris palustre), дикая конопля (Gannabis sp.), злаки (Gramineae sp. sp.); ближе к воде и на местах спавшей воды: рогозник мелкий (Typhasp.), осоки (Caerx sp.), чистуха (Alisma plantago), белозор (Parnassia sp.), череда (Bidens sp.) и множество других. Благодаря обильно цветущей растительности мы добыли бабочек: Zygaena pilosellae Esp, Lycaena pheretiades var. Tekessana Alph., Melitaea parthenie var, Alatauica Stgr, Cabera exanthemata. Sc. var. П. К. Козлов тоже поживился для коллекции птичками.
   День простоял без дождя.
   На другой день вода немного сбыла в реке и ожидавшие уже несколько дней на том берегу сарты пытались было переправиться.
   Сарты первый раз переправились благополучно, а во второй раз их вынесло на тот же берег, но значительно ниже по реке, и они, убедившись, что опасность еще не миновала, не рискнули перевозить свои товары, чтобы не подмочить их.
   Чиновники, посланные Харидаем, оказались неспособными чем-либо нам помочь. Прибыли они к перевозу после нас и не успели ничем распорядиться. Когда увидели, что мы сами занялись исправлением каюка, стали просить об увольнении их обратно; я, конечно с удовольствием их уволил, чтобы избавиться от излишних совершенно беспомощных людей, умевших только суетиться и бесцельно приказывать и не умевших ничем помочь.
   О предстоявшей впереди дороге и перевале Мукурдае получались самые противоречивые показания; так же точно и о перевозе через реку 40 верст ниже, на который хотели нас спровадить калмыки-чиновники. Чтобы выяснить точно качество последнего, я послал Баинова с проводником. Погода простояла хорошая; вечером показалась луна, долженствовавшая прекрасно покрыть звезду; но совершенно неожиданно появившееся облако покрыло и ту и другую; к великому моему огорчению мне не удалось определить долготу места и все приготовления для наблюдения пропали, что бывает в путешествии очень часто и сильно портит расположение духа.
   Дожидаемся третий день. Вода в реке сбывает, но медленно, хотя дождей, слава богу, нет. Торговцы за рекой тоже ждут и указывают на облака, прикрывающие вершины гор: они боятся, как бы не выпал дождь и не прибавил воды в реке, но, кажется, все обойдется благополучно. От сартов мы узнали, что за рекою, в южных горах, живут 20 волостей киргизов, родственных нашим киргизам-казакам [казахам] и частью киргизам дикокаменным (каракиргизам)9 Семиреченской области.
   С близлежащей высоты я имел возможность обозреть далекие окрестности и заполнить пробелы своей карты, которую веду с поселка Охотничьего. Благодаря облакам, и этот вечер был потерян для наблюдений.
   Сегодня, 13 июля, четвертый день нашей стоянки на Текесе; вода еще сбыла, и мы решили попытать счастья и переправиться, наконец, через реку. Это заняло много времени, весь день. С 8 часов утра до 6 часов вечера переправляли только вещи. С первым рейсом отправился на каюке я, чтобы распоряжаться порядком при выгрузке вьюков. Мы перевозили все на остров, который отделен от правого берега небольшим рукавом реки, не представляющим препятствий для переправы в брод. Пришлось складывать вьюки на острове, среди деревьев. Каюк несло водою сажен 200 в 3 минуты времени. Часто он становился на мель и от этого задерживался ход его. Во время нашей переправы проезжали люди большого дипломатического чиновника Матэ, собиравшего подати в горах и возвращавшегося в Кульджу. Сам Матэ переправлялся ниже бродом, боясь плота, на котором, по его мнению, ездить опаснее, чем бродом. Он говорит и пишет по русски и, до отдачи Кульджи китайцам10, служил при уездном управлении в качестве фельдшера, прививал по уезду оспу татарам. Видеться с ним не пришлось; но я посылал к нему В. Ф. Ладыгина, передавшего ему наши письма для доставки консулу В. М. Успенскому в Кульджу. Благодаря его же любезности, мы получили проводника на Большой Юлдус, киргиза лихого вида, похожего на барантача.
   Прибытие людей Матэ не помешало нам переправлять свои вьюки, потому что они занимали каюк, отправлявшийся пустым за вещами обратно, а потому к обоюдному нашему удовольствию не происходило никакой задержки. С вещами мы перевезли баранов и собак и вплавь за каюком перевели лошадей. Верблюдов же прогнали бродом, немного ниже, где переправлялся и Матэ. Переправа окончательно закончилась к 9 часам вечера, всего продолжалась 13 часов. Палаток мы не ставили, чтобы не задерживать уборкою их выступления каравана следующим утром. Приятно было располагаться спать в тополевом лесу, через листву которого луна обливала нас своим холодным светом. После неустанных дневных хлопот по переправе чувствовалось утомление, и сон не замедлил сомкнуть наши глаза и прервать вереницы дум, роившихся как всегда перед сном. Перевоз обошелся вполне благополучно.
   У здешних калмыков существует странное предубеждение против перевоза собак в каюке и только решительное мое приказание взять собак с собою было исполнено, но видимо с неохотою. Малейшая неудача при переправе была бы объяснена переправой собак в каюке. Калмыки-перевозчики остались ночевать у нас на бивуаке. Верблюдов и лошадей на ночевку перевели на правый берег под присмотром трех человек, потому что там было суше лежать для верблюдов и находился кое-какой корм, чтобы наарканить лошадей.
   Беспорядок, произведенный вчерашней переправой, послужил причиною позднего нашего выступления в путь, который держали в юго-востоко-восточном направлении вдоль правого берега Текеса и невдалеке от высот, сбегающих с южных гор хребта Музарта.
   Местность, которою мы шли, необыкновенно плодородна; на влажных местах травы и злаки доходили до пояса верхового человека. Мы видели здесь сенокос киргизов, перенятый от русских. Небольшие стоги сена, неумело сметанные, напоминали своими ароматами родные сенокосы.
   Верст через 10 мы свернули к югу, в ущелье реки Кок-су, и направились вверх по левому ее берегу; на третьей версте встретили животрепещущий мост, смело перекинутый через реку и требующий еще большей смелости, чтобы через него пройти. Мы переводили верблюдов по одному, плохо уверенные в прочности моста и рискуя каждый раз потерять животное и вьюки в волнах бурной Кок-су. Прошли все-таки благополучно.
   За мостом на третьей версте встретилось препятствие. От соседних гор правого берега Кок-су в реку выдвинулась скала и загородила нам дорогу. Обойти эту скалу рекою нет никакой возможности по причине большой глубины. Пришлось пользоваться небольшим карнизом, вымытым водою реки еще в те времена, когда уровень ее был значительно, до трех аршин, выше настоящего. Но чтобы взобраться на этот карниз пришлось устроить аппарель11 из верблюжьих вьюков и седел, и все вымытые водою и отшлифованные камнями и галькою улубления в скале выложить войлоками, чтобы наши верблюды не скользили и перешли благополучно. С немалыми затруднениями перевели их всех поодиночке, поддерживая их людьми, чтобы не соскользнули в пропасть бушующей мутной реки, окатывавшей водами своих волн злополучную скалу до ног наших верблюдов. Это заняло у нас времени около трёх часов. Версты через 2 покинули мы Кок-су и свернули к востоку к устью реки Капсалан-су, восточного притока р. Кок-су. Тут же и остановились. Неудобства пути порасстроили наши вьюки, и, несмотря на пройденные всего 18 верст, утомили животных.
   По берегам реки Кок-су растут тополя, ивы двух-трех видов, большими деревьями боярышник (Crataegus sp.), жимолости, абрикосы (Prunus armeniaca L.), тоже деревьями, дающими мелкие, но вкусные плоды, уже поспевшие к нашему приходу, к немалому удовольствию наших людей.
   На Капсалане те же виды, но бросаются в глаза еще камыши, высокие лактуки (Lactuca) и осоты (Sonchus) достигают до 10 футов; тоже высокие колючие мордовники (Echinops sp.) с голубыми шаровидными головками цветов; альпийские маки (Papaver alpinum L.), Statice, молочаи (Euphorbia sp.), достигающие значительной высоты 2 вида злаков (Gramineae sp.), крапива (Urtica dioica L.), водосбор (Thalictrum sp.) и др.; все они, смешиваясь с кустами и деревьями, образуют густые заросли, которые можно назвать вполне непролазными. Горы ущелья, вымытого р. Капсалан-су, слагаются из известняков и песчаников, крайне круты и на прикрытых почвою местах одеты травянистою растительностью, а по пазухам и более скрытым местам кустами, служащими прекрасным обиталищем многих мелких певунов, обращавших на себя внимание П. К. Козлова.
   Перепадавший от времени до времени дождь мешал нашим экскурсиям в этой обильной для пополнения наших коллекций местности.
   Здесь посетил нас киргиз Дадай, киргизский начальник, заведующий 20-ю волостями, и дал нам проводника до Большого Юлдуса, где мы снова попадаем к калмыкам. Ночью разразилась буря, к утру она стихла, но дождь не перестал, изменив лишь только свое напряжение. Несмотря на него, мы пошли вверх по Капсалану, довольно живописному, но местами настолько узкому и сжатому известковыми скалами, что нам не раз приходилось обходить скалы на значительной высоте, где в короткие промежутки, когда дождь переставал итти, ловили бабочек: Pararga eversmanni F. v. W, Satyrus heydenreichi Ld, Parnassius discobulus Alph., Pieris dubernardi var. koslovi Alph. и др. Внизу по речке наши собаки разыскали барсука (Meles taxus0, в помощь им подоспели охотники, трофеем которых было приобретение этого зверя в коллекцию. На южных горах Чон-кара-джюн, тянущихся к востоку, значительно выше нашей дороги, темнели еловые леса. На севере в том же направлении огораживали ущелье с этой стороны безлесные более мягкие горы Кичик-кара-джюн. Опасною дорогою, карнизами, прошли мы 8 1/2 верст, вышли на раздвинувшуюся здесь долину, изрезанную ключами и речками, и направились на юго-восток мягкими луговыми предгорьями к видневшемуся в ближайшем ущелье еловому лесу. Здесь оказался небольшой ручеек, и мы, остановившись на опушке, разбили свой бивуак. Дождь не переставал.
   Местность была так интересна, что мы решили пробыть здесь и еще день, чтобы поближе познакомиться с нею. Место нашей остановки, урочище Кен-сай, на высоте в 500 футов абсолютной высоты, было здесь крайним нижним пределом елового леса; ниже, по мягким предгорьям спускались тучные травянистые луга, украшенные цветами, привлекавшими взоры красками и наполнявшими воздух благоуханием.
   Перед вечером дождь стих, и светлозолотистая и нежно-румяная полоса на северо-западе горизонта подавала приятные надежды на завтрашнюю дневку. Но ночью все-таки шел дождь, остановившийся к утру, превратившемуся в полуясный день, ибо солнце постоянно скрывалось, за перистыми и кучевыми облаками. В седьмом часу утра, после метеорологических наблюдений, мы разошлись на экскурсии: я -- на ботаническую, П. К. Козлов с Куриловичем на охоту за птичками, а В. Ф. Ладыгин за бабочками. После нескольких часов сборов все мы вернулись, вполне довольные своими успехами: я вернулся и принес с собою 23 вида растений, еще не бывших в гербарии и несколько уже бывших, но роскошных экземпляров, которыми можно было украсить гербарий.
   Обыкновенно первые попавшиеся экземпляры, хотя и дефектные, всегда берутся, если этого вида еще нет в гербарии, и впоследствии они добавляются лучшими, найденными потом.
   П. К. Козлов принес интересных дятлов (Picus sp.). В. Ф. Ладыгин поймал крупных аполлонов (Parnassius sp.) и перламутровок (Argynnis paphia L.). Наши животные отъедались на прекрасном корме, многие верблюды лежа пережевывали свою жвачку.
   В еловых лесах я встречал высокие рябины, жимолости, черную смородину (Ribes nigra), кизильник (Cotoneaster nigra); по опушкам -- барбарис, таволгу (Spiraea sp.) и др.; дикий хмель, уже отцветающий (Atragene alpina) путается в кустах; тут же белая бальзамина (Impatiens noli tangere), желтая колосовидная высокая хохлатка (Gorydalis sp.), иссык-кульский корешок (Aconitum sp.) и другой Aconitum в 10 футов высотою с белыми почти цветами, похожий на А. Napellus L. На лугах пионы (Paeoniasp.), уже отцветшие, белый татарник (Cnicus sp.), дрема (Lychnis flos cuculi), гвоздика (Dianthus sp.); разные крупные Compositae, например, Senecio sp., лактук (Lactuca sp.), осот (Sonchus sp.), девясил (Inula sp.) и др. Конский щавель (Rumex sp.), высокий злак, герань (Geranium sp.), головчатый колокольчик (Campanula glomerata) и колокольчик Adenophora sp., высокая крапива (Urtica dioica), водосбор (Thalictrum sp.), подмаренник (Galium sp.), молочай (Euphorbia sp.), крупноцветный борщевик (Heracleum sp.), мята (Mentha sp.) и др.
   Из зверей в окрестных лесах водятся маралы и козы (Cervus maral и С. pygargus).
   Много хищных (Rapaces) и других мелких птиц, которыми с успехом обогащались наши коллекции. Ели (Abies Schrenkiana) здешних лесов достигают 100 футов высоты при трех футах толщины.
   Отсюда мы поднялись лесом на горы Чон-кара-джюн, которые не похожи на хребет, а скорее представляют сильно всхолмленное плато, местами луговое, местами, в более пересеченных частях, особенно на северных склонах, покрытое лесами ели и перерезанное небольшими речками. Масса киргизов со своими стадами кочевала на прекрасных пастбищах. Многие киргизы выезжали здороваться с караваном; из ближайших к дороге юрт выходили женщины с кумысом и творогом и усердно угощали наших людей, что, конечно, сопровождалось платой им.
   Тут же по пути находилась и юрта управителя Дадая, жена которого, женщина средних лет, встретила нас и неотступно просила заехать к ней в юрту, чтобы отведать ее скромного угощения. Муж ее, бывший у нас на Капсалане, уехал по требованию начальства в Кульджу и приказал жене встретить и угостить русских. Заботливая хозяйка угощала нас бараниной, кумысом, чаем, пенками и другими киргизскими лакомствами. При весьма торопливом визите, мы пробыли около 3/4 часа и простившись с приветливой хозяйкой, пустились вдогонку своему каравану. Пройдя всего 18 верст, мы соблазнились красотою места в урочище Кара-джюн и хорошей погодой; разбили свой бивуак на краю елового леса.
   Наша палатка пришлась среди вековых елей; толщину одной из них я измерил -- ствол ее у корня имел в окружности 4 аршина и 3 четверти; высотой же ель была до 120 футов. Здесь опять пополнился мой гербарий; в лесу видели тетеревов (Tetrao tetrix) и уларов (Tetraogallus sp.). Много бабочек, в особенности аполлонов (Parnassius sp.), Lycaena argus L. и L. amanda Sehn., Argynnis pales var., Generator stgr., Malanargia suwarovius Hrbst, Aspilates acuminaria Ev., и А. mundataria, Pieris callidice var. orientalis Alph. и Р. leueodice Ev. и др. и жуков.
   Перед сумерками к нам приехала жена Дадая отдать визит за отсутствующего мужа и сожалела, что мы остановились не рядом с их стойбищем и лишили ее возможности принять нас, как следует. Пользуясь знакомством, я решил приобрести несколько [необходимых сейчас] баранов, до встречи с торгоутами на Большом Юлдусе, у которых, говорят, бараны дешевле [и можно будет закупить их много]. Цена барана среднего качества 2 р. 30 к. За ними я послал Баинова и В. Ф. Ладыгина, которые успели вернуться лишь к вечеру совершенно промокшими от дождя, начавшегося с сумерек и, продлившегося до утренней зари.
   Оставив это урочище, мы пошли в восточном почти направлении по караджюнекому холмистому плато; высота этого плато 8 000 -- 9 000 футов абсолютной высоты; всюду встречали юрты, киргизские стойбища и множество скота; через 2 1/2 часа достигли ущелья реки Курдая, в которое должны были спуститься, и остановились немного подождать отставший караван, от которого я уехал вперед с проводником и Баиновым. Из соседних юрт сейчас же явились киргизы с кумысом, с просьбой не побрезгать их напитком; кумыес оказался очень вкусным. Люди догнавшего меня каравана тоже полакомились кумысом, и мы начали спускаться в глубокое лесное ущелье р. Курдай длинным и, местами, довольно крутым боковым скатом.
   Речка Курдай довольно сильная, с крутым падением вод, начинается с лежащих впереди снежных гор; берега ее, в особенности левый, обставлены еловыми лесами, подымающимися по склонам почти до 12 000 футов абсолютной высоты, где достигают крайнего верхнего предела своего распространения. Ели у берега реки необыкновенно стройны и высоки. По лесу много высоких трав, придающих особую красоту лесу, освещенному через просветы ветвей солнцем. Множество светлых ключей пробиваются лесом и береговыми лужайками в бурную речку. Наша дорога переходила постоянно с одного берега ее на другой и выбирала удобные места среди валунов, набросанных всюду. Выше лесов белели снега, скатывавшиеся языками в скалистые ущелья; из-под этих снегов струились ручьи и каскады, блестевшие на солнце. Впереди на юг высились стены снегов и льдов Мукурдая.
   Сделав верст 9 ущельем, мы остановились на последних тучных луговинах. Выше нашего бивуака сплошной лес уже окончился, и только редкие группы и отдельные ели взбегали вверх по скалистым откосам. Множество громадных крупных россыпей скатываются с высот вниз, почти до реки. Их окаймляют кусты ивы и травянистой растительности; высокие белые метелки ревеней (Rheum raponticum) торчат кое-где; красные астрагалы (Astragalus sp.) и желтые астры с голубою геранью (Geramum sp.) и синей горечавкой (Gentiana sp.) красиво пестреют в серых гнейсовых россыпях. Клумбы стелющегося можжевельника (Juniperus Sabina) отдельными темными ковриками прикрывают верхние откосы. Обилие оводов (Tabanus bovinus L. -- бычий слепень) своей назойливостью мешали нашим животным вполне пользоваться прекрасным кормом. Кроме того, им досаждали еще какие-то хищные и кровожадные мухи, прокусывавшие кожу верблюдов до крови. Ночной дождь не мог разогнать рои летучих кровопийц, мучивших животных и не оставлявших в покое и нас.
   Дождь перед утром стих, и в 9 часов 30 мин. мы тронулись к перевалу Мукурдаю, для чего свернули налево в пришедшее с востока ущелье, которое в своем устье имеет много щебнистых выносов, состоящих из мраморов и гнейсов и др. известковых пород с глиной. Чтобы войти в ущелье, нужно было довольно крутым подъемом взобраться на этот вынос и затем уже итти вверх по ущелью, частью дном, частью поднимаясь на левый склон его; пропитанные водою глинистые склоны были так скользки, что верблюды могли ежеминутно покатиться вниз и требовали самого тщательного присмотра и постоянной помощи со стороны людей. Охрана верблюда, завьюченного инструментами и хронометрами, требовала, конечно, особенной заботы. Это замедляло ход каравана. Часто попадавшиеся каменные осыпи, широкими потоками перебегавшие дорогу, своими острореберными подвижными камнями причиняли боль ногам верблюдов и усугубляли трудности подъема.
   Растительность заметно редела; по мере подъема наверх, кусты ивы уменьшались в росте и скоро совсем исчезли. Поднимавшиеся среди осыпей рукавами луга все еще пестрели цветами, между которыми стали попадаться многие виды, не встречавшиеся ранее внизу. Через 6 верст ущелье поворотило немного к северу, и нам представилось грандиозное зрелище ледников главного хребта, направляющихся на юго-восток-восток; снежные пики их врезались в темные облака, ежеминутно готовые разразиться грозой или бураном. С наибольшей группы, сверкая по серым каменным россыпям, стремятся три речки, которые составляют начало р. Курдая.
   Здесь, в скрытом от солнца ущелье, растительность забегала за 12 000 футов, [т. е.] выше сползавших до 11 000 футов снегов. Мы заметили и собрали два вида соссюреи (Saussureasp. sp.), низкий альпийский оранжевый мак (Papaver alp.), Lagotis brevituba, альпийский первоцвет (Primua sp.), 2 вида камнеломки (Saxifraga sp. sp.), лапчатку (Potentilla sp.,) и Potentilla дерновидную, растущую дернинками по россыпям, лютики (Raniinciiliis sv.), альпийские купавки (Trollius sp.) и на россыпях в глине Trollius зеленовато-белый; тут же цвели два-три вида заячьей капусты (Sedum sp. sp.), Oxytropis sp. лиловый, 2 вида мытника (Pedicularis sp. sp.), 3 вида крупки (Draba sp. sp.) -- желтая, белая и особенно крупноцветная. По очень влажным скатам и у речки между камнями обращали на себя особенное внимание Saussurea, растущие кочнами, заключающими в себе собранные головки темнофиолетовых цветов, прикрываемых длинными прицветниками, образующими как бы кочан капусты. Все наши казаки называли это растение капустой и даже предлагали положить ее в котел, в котором варился обед на нашей остановке.
   Ливший ливмя дождь, сопровождавший нас на всем переходе и сильно тормозивший наше движение, заставил подыскивать местечко для остановки, хотя мы прошли только 16 верст и до вершины перевала оставалось всего две-три версты, правда, очень трудного пути, потому что продолжительные дожди размыли натоптанный след, и дорога требовала исправлений, без чего мыслимо ли было взобраться на перевал с нашими тяжело нагруженными верблюдами -- не знаю?!
   Разбили бивуак. Дождь неистовствовал и заливал огонь под котлом, в котором варился обед. Двое казаков с инструментами были посланы на подъем к перевалу для поправки дороги. Я и В. Ф. Ладыгин, собрав предварительно близ палатки интересовавшие нас растения, полезли вверх по скалам и россыпям и, конечно, были вознаграждены обильной добычей еще не виданных растений. П. К. Козлова с Куриловичем тоже не остановил дождь, и они отправились в соседние скалы искать уларов (горных индеек). П. К. Козлов одного улара убил, но добыть его не пришлось -- в такую трущобу он покатился со скал.
   Дождь не прекращался всю ночь, и только утром стих и позволил нам в 9 часов продолжать свое наступление на перевал. Дорога шла сплошь по голой россыпи, напитанной дождями и водами, с огромных снежных и ледяных масс, нависших на вершинах гор справа и готовых скатитьсяг вниз, чтобы уничтожить все следы нашего каравана. Благодаря исправлению дороги накануне нашими людьми, разделавшими ее среди осыпей и убравших заграждавшие крупные камни, подъем стал возможным для нас, и мы, пройдя в 3/4 часа две версты, достигли перевала, который, при хорошей погоде, должен быть хорошо доступен и наверное не представляет тех трудностей, с которыми пришлось бороться нам.
   Абсолютная высота перевала Мукурдая, по показаниям барометра, оказалась в 11 390 фут.
   Горные породы, составляющие эти горы, заключают в себе главным образом гнейсы, биотитово-хлоритовые и серые мраморы, прикрытые местами продуктами разложения этих пород с глиною и песком, а в лесах с прибавкою растительного перегноя. Горы эти служат северным отрогом главного хребта.
   Спускаясь с перевала, каравану предстояло перейти по снеговому полю саженей 15 шириною и 2--3 сажени толщиною. Эта снежно-ледяная полоса от гребня перевала сползает на северо-восточный склон перевала, и чтобы верблюды не скатились по ней вниз, пришлось нарубать ступени. Тут, в 10-м часу утра, при температуре +8RЦ в тени была поймана порхавшая дневная бабочка.
   Дальше спуск пологий; среди осыпей и обломков камней всюду бежит вода, собирающаяся в речку, впадающую в истоки реки Джаргалана, бегущей из соседнего справа, более восточного ущелья, спускающегося от огромных снегов главного хребта Биики12. Далее справа из следующего ущелья прибегает еще речка, и Джаргалан делается значительной горной речкой, в которую на шестой от перевала версте вливается еще небольшое подкрепление в виде тоже порядочного ручья. До устья последнего дорога шла правым берегом Джаргалана среди лугов, изобилующих луковыми (Allium sp.) и застланных вообще сплошными коврами цветов, привлекающих тучи насекомых.
   Перейдя на правый берег р. Джаргалана, мы пошли косогором, изрезанным ключами, увлажнившими чернозем его настолько, что он превратился в липкую скользкую массу. Тут опять пришлось беспокоиться за судьбу верблюдов, чтобы не сползли в реку. Здесь же стали попадаться кусты караганы (Caragana jubata) и низкорослой ивы, пройдя которыми немного и переправившись несколько раз в брод через Джаргалан, встретили речку, пришедшую справа из ущелья Сарытюрскрго перевала. На мысу между нею и Джаргаланом мы разбили бивуак, чтобы на прекрасной траве дать отдых животным на пути между перевалами; кроме того, потянувшиеся вниз ло реке еловые леса, окутывавшие оба ската ущелья Джар-талана, направившегося к северу, манили на охоту за зверем.
   После легкого завтрака П. К. Козлов, взяв с собою Шестакова, направился в лес на охоту, а я остался вычерчивать съемку и произвести необходимые наблюдения на бивуаке, где, впрочем, множество мух и оводов настойчиво мешали всякого рода занятиям.
   Перед вечером П. К. Козлов и Шестаков вернулись с добычей: они убили хороший экземпляр молодого самца-оленя (Gervus sp.).
   На следующий день П. К. Козлов, В. Ф. Ладыгин и Шестаков с проводником поехали на лошадях в тот же лес. Проводник вскоре вернулся и привез мясо убитого накануне оленя. Сегодня обед готовится без барана -- едим оленину, остальное мясо сушим впрок.
   Меня очень тянуло в лес на охоту, но несколько дней подряд шедшие дожди и приезды к нам киргизских гостей мешали мне работать. Я должен был теперь наверстывать и пополнять упущенное.
   Сегодня опять война с оводами и самая неприятная, оборонительная.
   Несмотря на роскошь лугов и кажущееся разнообразие их растительного покрова, гербарий мог пополниться лишь немногими видами, но зато было положено начало сбора семян нескольких уже вызревших растений. Совсем мало жуков и бабочек.
   Весь день простоял прекрасный, с шести же часов вечера небо быстро закрылось облаками. Зашумел дождь, понеслись раскаты грома, засверкали молнии, гигантскими зигзагами бороздя темное небо и освещая на мгновение землю.
   Наши охотники вернулись мокрые, охота не была удачною; хотя видели одного большого оленя, но стрелять по нему не пришлось. К вечеру погода разгулялась. Лунная ночь на бивуаке, среди горной величественной природы, была восхитительна!..
   Такое же прекрасное утро разбудило нас, напоминая о походе, о новом предстоящем перевале, который сегодня мы должны одолеть и оставить позади себя.
   Мы живо напились чаю, завьючили верблюдов и выступили в шестом часу по Сарытюрскому ущелью вверх к перевалу. Ущелье, довольно пологое, по мере поднятия вверх расширялось понемногу; дорога удобная.
   C южной стороны ущелье обставлено покрытыми ледниками горами, протянувшимися с запада, еще из-за Мукурдая; последнего, однако, не видать: его загораживает ледяной Биик, дающий начало главным истокам Джаргалана.
   В самой голове ущелья, правее перевала, спускается на его дно громадный ледник; он так доступен, что к нижнему краю его можно удобно подъехать на лошади. Этот край спускается до 11 000 футов. Ледник обрывается почти отвесно синевато-зелеными ледяными скалами с грязноватыми горизонтальными прослойками. Вышина ледникового обрыва 200--250 футов. В правой, западной части, этого ледника нанесена масса поперечных каменных валов, морен13, насыпанных грядами. Множество ручьев и каскадов сбегает к речке и уносится ею в р. Джаргалан. Северные горы, более низкие, далее к северу еще более понижаются и бегут в долину Джаргалана. Южная наивысшая снеговая вершина, стоящая рядом с перевалом, выделила снеговой отрог к востоку. Такой же отрог отошел и от северных гор к северо-востоку-востоку.
   Перевал оказался пологим; дорога шла по красному песку и камням, остаткам разрушенного конгломерата, переходящего в хлоритово-мусковитовый мелкозернистый гнейс, приближающийся к хлоритово-мусковитовому сланцу; порода эта покрывает самый перевал шириною в 80 сажен и протягивается, далеко на запад; высоко поднимающиеся вершины и отроги гор состоят из конгломерата, спаянного белым кристаллическим известняком, и из гнейса хлоритово-мусковитового, переслаивающегося с первой породой. Абсолютная высота перевала Сары-тюр достигает 11 270 футов. Здесь северные склоны не имеют вовсе растительности, на южных же встречаются и выше перевала камнеломки (Saxifraga sp. sp.), Saussurea sp., Oxytropis sp., заячья капуста (Sedum sp.), дернистая лапчатка (Potentilla sp.), осоки (Carex sp.), крупка (Draba sp.), альпийская фиолетовая астра (Aster alpinus) и некоторые другие.
   С перевала на восток, немного на северо-восток представляется котловина, около двух верст шириною; бегущая по ней с перевала речка Кок-сай-су, верстах в 13 впереди, прорывает себе через пониженные южные горы путь в темном ущелье к реке Кок-су.
   Спуск с перевала в долину Кок-сай-су, по мягким, напитанным водою, осыпям с глиной, довольно удобный. Кок-сай-су по дороге принимает воды многих ключей и речек с северных гор. Берега болотисты и топки. Здешняя флора как будто переменила свой внешний вид. Здесь, повидимому, преобладают злаки, и не встречается той массы пестреющих цветами ковров, ласкавших своей красотой наши взоры до сих пор. Вдобавок осоки и злаки были выжжены солнцем, несмотря на сильно влажную черноземную и отчасти торфянистую почву.
   Перед своротом речки Кок-сай-су на юг в ущелье, по направлению к реке Кок-су, долина расширяется к северу и заполняется мягкими луговыми высотами, которые замыкают долину с востока, куда через них идет наш дальнейший путь на Юлдус. Эти высоты замечательны обилием горных баранов. Дождь, ливший безостановочно, мешал познакомиться с ними. Этот же дождь, не прекращавшийся всю ночь, задержал на следующий день до 12 часов наше выступление, а нам между тем хотелось скорее попасть на обетованный Большой Юлдус и проследить р. Хайдык-гол в неизвестной европейцам местности.
   Покинув Кок-сай-су, дорога поднялась на высоту, протянувшуюся с севера к р. Кок-су;, растительность в значительной мере утратила свой роскошный вид, лишь кой-где между скромными осоками и мелкими злаками торчали белые головки мыкера (Polygonum viviparum L.) и изредка астры или горечавки (Gentiana sp.); множество сазов {Так называются наполненные водою котлообразные с топким дном ямки различного диаметра.} были для нас некстати, ибо верблюды могли ежеминутно завязнуть в них своими неуклюжими ногами.
   С высоты мы увидали далеко впереди реку Кок-су, стремившуюся навстречу нам с громадных снегов Кок-теке, стоящих на востоке, и панораму окрестных сланцевых гор, окрашенных внизу в красный цвет, от залегающих на них глин и конгломератов, приподнятых оголовками с юга и падающих к северу на 8--10R; всюду по склонам встречались оползни глин и обвалы глыб конгломерата. Масса сланцевых валунов, вынесенных речками из гор, свидетельствует о преобладании в горах сланцевой породы.
   Вдали, на востоке, выделялись громады гор Кок-теке и снега, ледники которых служат истоками р. Кок-су, на которую мы не вышли только потому, что отвернули немного к северу, к горной группе Карагай-тас, состоящей из конгломератов с известково-глинистым желтым цементом (вероятно, новейших отложений) и представляющей самые фантастические очертания, имеющие формы замков, острых игл, колонн и др. Издалека гребень этой группы кажется покрытым еловым лесом, что и послужило поводом к названию этой группы Карагай-тас, т. е. Каменный еловый лес.
   У юго-западной части подошвы этой группы мы остановились, принужденные к этому дождем, шедшим не переставая 20 часов. Дорогой мы видели много кустов иссыккульского корешка (Aconitum sp.), которые толпились у нор тарабаганов (Arctomys sp.), водящихся здесь в большом количестве. Этот Aconitum избрал себе соседство нор тарабаганов, очевидно, потому, что семена этого растения нашли здесь более выгодные условия для произрастания в выброшенной из нор рыхлой земле, чем на твердой неразрытой почве в стороне от нор.
   Кроме злаков, на глинах, прикрытых ими, встречались изредка мыкер (Polygonum viviparum L.), герани (Geranium sp.), горечавка (Gentiana sp.), лютик (Ranunculus sp.), прострел (Pulsatilla sp.), астры -- лиловая и розовая, последнее зависит, вероятно, от периода расцвета растения или от содержимого почвы, луки (Allium sp.). На голых красно-желтых глинах росли в ограниченном числе Saussure а sp., Oxytropis sp., сложноцветные, колокольчики (Campanula sp.) и, конечно, незамеченные нами другие виды..
   По скалам и крутым склонам попадались ивы небольшими кустами, верблюжий хвост (Caragana jubata Poir.); довольно мелкий ревень, альпийские оранжевые маки, астры, альпийская роза (Leontopodium sp.), одуванчики (Leontodon sp.), крестоцветные, высокая темнофиолетовая Saussurea sp., незабудки.
   По руслам речек между камнями: осоки, дикая пшеничка (Triticum sp.) и другие злаки, степной ячмень (Hordeumpratense), стелющаяся мелколистная ива, альпийская роза, первоцвет (Primula sibirica), лиловые губоцветные, низкий кипрей (Epilobium sp.).
   Из зверей замечено много тарабаганов (Arctomys sp.), волков, горных козлов (Capra sibirica), аргали -- каменный баран (Ovis sp.); мы встречали множество черепов последних с рогами, и, как можно было заключить, двух видов.
   Проводник говорил, что у старых самцов аргали рога достигают такой длины и изгиб их настолько выступает перед мордой, что животное упирается рогами в землю и не может щипать короткую траву. В засуху, когда травы высоко не растут, или вообще в бескормицу, такие звери или умирают от голода, или их, обессиленных голодом, поедают волки. Этим обстоятельством проводник и объяснял множество валяющихся черепов.
   Дождь не останавливался до вечера и наладился на всю ночь. Наши несчастные верблюды, облинявшие уже и совершенно голые, дрожали от мокроты и холода (средняя температура держалась около 4-8RЦ) и некоторые начинали кашлять. Уже много переходов им пришлось сделать в мокрых седлах, ходить по мокрой, скользкой дороге, питаться сочной горной травой и дышать разреженным воздухом. Все эти, условия крайне нетерпимы верблюдами. Они -- дети пустыни, сухой, жаркой, и в ней только чувствуют себя хорошо и рождены для нее, а не для гор.
   Речка, на которой мы стояли, соединяясь еще с двумя другими -- Аксу и другою без названия -- верстах в трех от бивуака, на юге впадает в р. Кок-су, которая на противоположном левом своем берегу, почти напротив, принимает р. Мус-дамас-су из гор того же имени, довольно диких и скалистых, покрытых, отчасти, еловым лесом и увенчанных вечным снегом,
   Все ближайшие горы, среди коих моет себе путь верхняя Кок-су, киргизы зовут Коксунын-таг.
   Все утро мы выжидали прекращения дождя, но напрасно; сварили обед и в 12 часов 50 минут, потеряв всякое терпение, несмотря на дождь, пошли подошвою гор Карагай-тас; обошли их с юга и, сделав 14 верст, остановились у восточной их подошвы на берегу реки Карагай-тас-су, выбегающей из гор с северо-запада и направляющейся, перед впадением в р. Кок-су, на юг.
   На ближайших скалах правого берега мы увидали массу горных козлов (Capra sibirica). П. К. Козлов не выдержал и с казаком Шестаковым отправился на охоту; но проливной дождь помешал этой охоте, и они, сильно измокнув, вернулись домой без добычи.
   Настроение, в котором мы тогда находились, и состояние, в какое пришли, явствует из следующей выписки из дневника от 24 июля:
   "Дальних горизонтов не видать; вершины гор окутаны свинцовыми облаками, отчего съемка дорогой очень затрудняется; диоптры буссоли заливает дождем, и в них ничего не видно; бумага, на которой делаются отметки и записи, совсем раскисла. Нам нет времени хотя немного обсушиться, и мы ходим все эти дни в мокрой насквозь одежде, в мокрых сапогах, спим на мокрых войлоках. Сварить обед или чай стоит больших трудов -- всякое топливо, кустарники ивы, верблюжьего хвоста и аргал, все совершенно мокро и не горит!
   Ох, уж эти дожди! сильно они донимают нас! Но близость Юлдуса, от которого теперь нас отделяет один только перевал, бодрит нас, и мы надеемся, перейдя его, встретить в долине Юлдуса лучшую погоду, предполагая, что дожди эти льют так немилосердно только в горах!.."
   Опять ранее 12 час. 40 мин. нам не удалось тронуться, надо было ждать пока дождь хотя немного стихнет. С места пришлось лезть в гору. Дорога местами сырая, но хорошая, удобная. Никаких затруднений для верблюдов мы не встретили.

[]

   На плоском перевале Карагай-тас, покрытом травою, выложено из камней монгольское "обо"; горы с обеих сторон -- севера и юга -- несколько отставлены, и нам представилась просторная плоская долина Юлдуса, уходящая далеко на восток, где на горизонте встает в середине мощное возвышение, а по сторонам последнего светлеют два провала, огражденные с севера и юга горами. Все это представляло следующее: на севере тянулись горы Нарат, огораживающие оба Юлдуса, Большой и Малый, от р. Кунгеса. Северный провал представляет собою долину Малого Юлдуса; южный провал -- ущелье реки Хайдык-гола, и южные горы, отгораживающие Большой Юлдус от Кашгарии. Среднее же мощное возвышение -- горы, разделяющие Малый Юлдус от р. Хайдык-гола, состоящие из хребтов различных наименований.
   Итак, мы увидали Юлдус! Но и он нас встретил уже надоевшими за это время дождями. По определению барометра вершина перевала оказалась всего на 10 125 футов над уровнем моря.
   Спуск в долину Юлдуса почти незаметен, настолько он полог; долина начинается, собственно говоря, с самого перевала, который находится на плоском возвышении, связывающем южные и северные горы, которых ближайшие подступы в долину мягки и травянисты.
   Многие ключи, скатывающиеся с окрестных высот, образуют небольшую сначала речку, усиливающуюся к востоку, которая довольно извилиста и в плоских, часто сильно влажных берегах бороздит зеленую поросшую преимущественно злаками долину.
   Эта речка, по показанию проводника, называется Ихэ-Юлдус-гол и носит это имя до впадения в нее р. Бага-Юлдус-гол, а соединившись с нею, принимает имя Хайдык-гол. Верстах в 5--6 от перевала речка эта, обойдя неглубоким ущельем небольшой отрог южных гор, направляется немного к северу, принимает две довольно большие речки, бегущие с южных снежных гор Кок-теке, и делается уже порядочною рекою, а выйдя на обширную долину, несется вдоль нее на восток, не стесняемая горами на протяжении 120 верст. Тут, снова сдавленная подошедшими с севера горами, река промывает себе гигантскую узкую траншею до 3 000 футов глубиною и стремительно несется ею 160 верст на юго-восток-восток, возвышенною страною Далын-дабан, имея падение воды около 32 футов на 1 версту. Выбегая вновь на свободу из своего ущелья, река выходит на урочище Чубогорин-нор, составляющее западную часть обширной баграшкульской котловины. Пройдя этою последнею, через 75 верст впадает в озеро Баграш-куль, из которого под именем р. Конче-дарьи подкрепляет своими водами р. Тарим, разливающуюся в оз. Лоб-нор и, попутно, во многие мелкие озерки. Обойдя по реке стоявшие поперек дороги протянувшиеся с юга высоты, мы остановились на покинутом торгоутском стойбище возле реки вскоре после того, как она вышла на долину и приняла свое восточное направление. Вода в реке была мутная от дождей, так упорно преследовавших нас, и лишь иногда несколько стихавших по утрам, в восьмом или девятом часу, не на долгий срок. До этого места мы прошли Юлдусом, считая от перевала Карагай-таса, 16 верст.
   Невдалеке виднелись старые торгоутские стойбища, которые, как и настоящее наше, на сильно удобренной навозом почве, покрыты были особенно тучным зеленовато-синим злаком, в то время еще не расцветшим. Кроме того, по этим стойбищам росло много шампиньонов (Agaricus arvensis), которыми мы с большим удовольствием сдабривали себе суп и которых жарили на бараньем сале.
   Вблизи нашей остановки мы заметили, что тарабаганьи норы здесь обступают нe Aconitum'ы, а однолетнее крестоцветное с яркожелтыми цветами, издающими приятный аромат: вероятно, и это растение находит здесь удобную для произрастания семян разрыхленную почву.
   Кроме того мы заметили тут много грызунов с темной узкой полоской вдоль спины, поступающих совершенно так же, как и халхаские грызуны оготоно. Они собирают лучшие травинки с ближайших к норе окрестностей, сушат и складывают их около своей норки в маленькие стожки, для запаса на зимнюю голодовку; чтобы эти стожки не раздувало ветром, то они сверху стожка накладывают небольшие камешки и крупные куски конского помета.
   Как-то особенно радостно стало на душе, когда мы пришли на Юлдус; чувствовалось, что экспедиция достигла первого интересного этапа. От г. Пржевальска мы находились 41 день в пути; прошли за это время до 550 верст, по местам более или менее посещенным, хотя и мало исследованным географически и естественно-исторически. Теперь же лежал перед нами Большой Юлдус, который, несмотря на близкое положение свое к нашей границе, не только не был исследован, но, в своей восточной части, в области горного течения р. Хайдык-гола, не был даже и посещен кем-либо из европейцев. Нетерпение видеть всю страну, чтобы сказать о ней что-нибудь верное и положительное, влекло вперед, но благоразумие сдерживало это нетерпение, и мы решили двигаться медленно, чтобы больше увидеть, больше записать, подробнее сделать съемку, приглядеться ближе к животной и растительной жизни и к жизни местного номада-торгоута14, которого до сих пор мы еще не видали. Впрочем, на протяжении последних 110 верст мы и вообще не встречали людей.
   На пространстве, пройденном за последние 25 дней -- с 1 по 25 июля -- в течение 21 дня были проливные дожди, остальные дни, хотя обошлись без дождя, -- ясными назвать нельзя, ибо небо наполовину и более было постоянно затянуто менявшимися облаками.
   За это время дней совершенно тихих было 9. В остальные дни преобладающие ветры дули с востока, юго-востока и северо-востока средней и слабой силы, и лишь однажды случилась восточная буря ночью.
   Ночью по обыкновению шел дождь. Утром продолжаем путь опять под темными небесами, изливающими на нас потоки воды. Держимся восточного направления и немного отходим от левого берега реки, чтобы выбрать дорогу посуше, среди залитых водою болот, сопровождающих реку. Более сухие пространства состоят из бурого плодородного лёсса, а на мокрых прибавляется масса растительного перегноя, имеющего торфянистый вид. Наших верблюдов подгонял довольно сильный западный, перешедший потом в северо-западный непривычный нам ветер, ко второму часу разогнавший толстую пелену облаков, закрывавших от нас так долго небесную голубую твердь и все оживляющее солнце, которому мы обрадовались и от которого ожидали многих милостей, главным образом возможности обсушиться немного самим, обсушить промокшие верблюжьи седла, вьюки, постели, палатки и все прочее, сделавшееся вдвое тяжелее от напитавшейся в них воды, которая излишним бременем отягощала наших и без того промокших и дрожавших верблюдов.
   Но этому не суждено было осуществиться: показавшееся было солнце и несколько пятен темносинего прозрачного неба не долго радовали нас и скрылись за вновь сплотившимися облаками, снова пославшими ненавистный нам дождь, прекратившийся только перед сумерками. Но и в этот короткий промежуток времени мне удалось обозреть очистившиеся от облаков некоторые вершины северных и южных гор, сторожащих подступы к Юлдусу. Как те, так и другие раздвигаются и тем уширяют к востоку долину Большого Юлдуса, верст до 60--70.
   Дорогой и на бивуаке, вчера и сегодня мною замечены среди местных юлдусских растений следующие: мелкая белая горечавка (Gentiana sp.), голубая Pleurogyne sp., звездчатка (Stellaria sp.), тибетская осока (Kobresia thibetica), мыкер (Polygonum viviparum), 2 вида невысоких зонтичных, желтые камнеломки (Saxifraga sp.), одуванчик (Leontodon sp.), еще два вида горечавок (Gentiana sp.), сибирский первоцвет (Primula sibirica), Oxytropis sp. голубой, астры -- розовая, голубая и оранжевая (Aster sp. sp.),мытник (Pedicularis sp.), мятлик (Poa sp.) и еще 4 других злака, альпийская роза (Leontopodium), манжетка (Alchemilla sp.), белый душистый мытник (Pedicularis sp.), Gypsophila sp., Lagotis brevituba sp., розовое сложноцветное, Saussurea sp., Polygonum, похожее на Р. Bellardii, стелющийся спорыш (Р. aviculare), мелкий лютик (Ranunculus sp.), белый Astragalus sp., какое-то мне незнакомое лиловое, губоцветное, дикая пшеничка (Stipa sp.) и пр.
   Здесь заметно, что с понижением абсолютной высоты местности многие виды исчезают и заменяются другими, в особенности, благодаря и болотистой почве, осоками и злаками; из последних, на более сухих и песчанистых пространствах, попадаются сплошные заросли невысокого ковыля (Stipa sp.).
   Наконец, впереди мы увидали пасущийся скот: табуны лошадей, стада баранов и рогатого скота. Затем показалось несколько верховых людей, не подъехавших, впрочем, к нам и смотревших на нас, повидимому, с недоверием и удивлением.
   Так как мы сделали уже порядочный переход, около 26 верст, то, выбрав подходящую для нашей остановки площадку среди ключей, разбили свой бивуак. После обычного в таких случаях чая, отправили урядника Баинова с проводником киргизом к ближайшим кочующим торгоутам. Оказалось, что невдалеке живет один из торгоутских начальников, к которому Баинов и поехал. Начальник этот, не очень важного ранга, проявил огромное высокомерие и с напыщенной важностью отказался дать проводника, знающего дорогу через Большой Юлдус в город Карашар. Он говорил, что все их калмаки [калмыки] ходят в Карашар с Большого Юлдуса через Малый Юлдус, что прямой дороги нет, и проводника, который бы провел желаемым путем, не найти, потому что таких людей нет. Главным препятствием, по его словам, служат непроходимые болота и непреодолимые скалы, среди которых р. Хайдык-гол каскадами прыгает по темному глубокому ущелью, местами совсем скрываясь под землей. Для прохода же через Малый Юлдус он, если хан прикажет, постарается найти проводника.
   Хан -- еще совсем мальчик; ему всего десять лет; в дела управления еще не вмешивается, а управляет за него торгоутами, совместно, с другими чиновниками, мать его, утвержденная китайским богдоханом в звании регентши сына-хана.
   Торгоуты дорожат своими великолепными пастбищами на Большом Юлдусе; зорко оберегают доступ на него со стороны своих соседей, и были крайне удивлены нашим приходом, потому что к ним, кроме торговцев дунган, обыкновенно никто не ходит. Узнав, что нас привел киргиз, приступили к нему с расспросами, почему он знает дорогу на Юлдус. "Ты, верно, ездил к нам воровать лошадей, потому ты и знал, как привести к нам русских". Торгоуты выражали даже намерение задержать его, когда мы его отпустили. Перед вечером, несчастный перетрусивший киргиз стал просить разрешения уйти от нас ночью, чтобы скрыться от торгоутов. Он хотел ехать прямым путем к северу, через горы Нарат, на р. Кунгес, до которой он рассчитывал добраться в одну ночь. Как только стемнело, мы его отпустили, и он скрылся и, вероятно, не с пустыми руками, а выбрал в табунах торгоутов для смены своей усталой лошади свежего коня-иноходца. Такими конями Большой Юлдус славится на далекое пространство, и ими очень гордятся местные торгоуты.
   Торгоуты держат себя настолько особняком от соседей, что с севера, со стороны Нарата, не пускают вовсе киргизов. В южных горах все перевалы, ведущие в Кашгарию, завалены камнями. Со стороны Карашара к ним ходят только купцы-дунгане, с различными железными, чугунными, медными и мануфактурными товарами, на которые они выгодно выменивают от торгоутов маральи рога, шкуры зверей, особенно лисиц, высоко ценимых у китайцев за длинную пушистую шерсть, прекрасно сохраняющуюся на звере, потому что здесь, на Юлдусе, нет ни густых колючих кустов, ни высоких крепких трав, о которые стиралась бы шерсть зверя. Последним обстоятельством, по крайней мере, торгоуты объясняют пушистость шерсти своих лисиц.
   Главною приманкою для дунган служат лошади-иноходцы, которых дунгане дорого перепродают китайским купцам, уводящим их внутрь Китая, где их высоко ценят как природных иноходцев и как имеющих довольно крупный рост. Китайские купцы, боясь торгоутов, не посещают Большого Юлдуса, потому что не пользуются симпатиями торгоутов; если и проникают иногда к ним, то под видом дунган.
   Торгоуты не любят китайцев за то, что во время последнего дунганского восстания китайцы потребовали со стороны торгоутов помощи, заставили их вооружиться против дунган, а в трудную минуту оставили их без помощи и предали их на разграбление дунганам. К дунганам, конечно, не питают расположения, но оправдывают их тем, что "дунгане воевали, а на войне все грабят! Мы тоже грабили бы; на то война! Зато дунгане люди храбрые -- батыри. Если бы мы не были на стороне китайцев, они нас не трогали бы. Китайцы наши господа, но не умели нас защитить, а предали дунганам!" Так говорили торгоуты при разговоре с нами об этом предмете15.
   Ночью немного прояснило, и температура понизилась до --4,5RЦ. Это 27 июля! Земля покрылась густою пеленою инея. Впрочем, это уже четвертая ночь настолько холодная, что требовалось прикрывать верблюдов, еще не обросших хорошенько новой шерстью, войлоками.
   Утром хорошая светлая погода, при совершенной тишине. Мы пошли без проводника по указаниям одного встречного торгоута, попавшегося нам с ружьем за плечами и тремя тарабаганами, притороченными к седлу. Это был охотник на тарабаганов (Arctomys sp. -- у нас их называют байбак). Монголы с удовольствием едят этих животных, ценя в них слабо застывающее сало, составляющее для монголов во многих случаях лакомство, приправу и лекарство, а также служащее для смазки различных кож и сапогов, делающихся от него особенно мягкими. Мясо жарят на вертеле или варят. Но, откровенно говоря, сало и мясо этого зверя обладают чрезвычайно сильным неприятным мышиным запахом. Шкурки тарабаганов, как меха, малоценны, но снятые тулупом, т. е. не разрезая вдоль брюха, а целиком, через рот, служат мешками для сохранения в дороге чайной (деревянной обыкновенно) чашки и различных потребных для обихода мелочей и возятся или за пазухой, или, чаше, у седла лошади.
   Охота на тарабагана производится следующим образом: монгол с заряженной винтовкой на сошках прячется вблизи норы тарабаганьей, за каким-либо прикрытием, и дожидается появления тарабагана. Последний, выставив голову из норы, с любопытством осматривает кругом местность и, только вполне убедившись в полной безопасности, вылезает из норы; тогда пригнувшийся к земле монгол шевелит над своей головой имеющимся всегда при нем как принадлежность тарабаганьей охоты хвостом убитого зверя. Заинтересованный и крайне любопытный зверь отбегает от норы, чтобы разглядеть хорошенько, что привлекает его взоры, конечно, рассчитывая встретить тарабагана же. Тогда охотник, метко нацелив свою винтовку, выстреливает, и тяжело раненный зверь не имеет сил добежать до норы, делаясь добычей охотника. Если тарабаган не убит, а только ранен возле своей норы, он почти всегда успеет спрятаться в нее, и тогда он хотя и околеет в ней, но будет потерян для охотника, если у того не найдется предмета, пригодного для разрытия норы, что все-таки неудобно, так как требует много хлопот.
   Мы держали на восток. Вторую половину пути делали болотами, среди которых во многих местах попадались земляные вспучения, с глубокими трещинами, идущими от вершины к подошве. Трещины эти от 1/2 до 1 фута шириною, вглубь суживающиеся, разбегаются в разные стороны по болоту. Происхождение этих вспучений, вероятно, такого рода: сильные зимние морозы промораживают мелкие болота и пропитанную водой землю на известную глубину, образуя твердую корку, которая от напора подземных ключевых вод подымается вверх сопкой, лопающейся на вершине, изливающей воду из трещин сломанной коры. То же самое я часто встречал зимою в Тибете на высоте 12--16 тысяч футов над уровнем моря на болотах и некоторых реках, например, Напчитай-улан-мурень, Зайсан-саиту, Юсуп-алук-су и др. На реках довольно мелководных, не имеющих омута, случается иногда, что река промерзает до дна; в омуте имеется ключ, и напором его лед подымается или в виде сопки, или длинным валом, и растрескивается на вершине звездообразно или по гребню, откуда бежит вода, снова замерзающая наплывом; я видал такие ледяные сопки до 10--12 и даже более футов высотою при диаметре у основания до 40 футов. Обыкновенно же эти сопки бывают в 4--6 футов по высоте и 20--30 футов в диаметре.
   Дорогой попадались грызуны, ставящие стожки сена на зиму.
   Благодаря засухе, бывшей здесь до нашего прихода, мы прекрасно выбирали себе путь по болотам; многие неглубокие озера высохли и не имели вовсе воды, и мы пользовались ровным сухим дном, сокращая тем себе дорогу. На 21-й версте встретили р. Чулутын-гол (Каменная река), идущую с северных гор с того же имени перевала Чулутын-дабана, ведущего в долину р. Кунгес.
   На берегу этой реки мы остановились. Здесь прекрасное открытое место с далеким горизонтом во все стороны, очень удобным для обозрения местности, лежащей впереди и по сторонам.
   Верстах в трех выше по реке стоял бивуаком курень (Походная кумирня Цагатын-хуцин-курё16.}. Вскоре из куреня приехало к нам несколько лам, а из соседнего аула несколько торгоутов. Из разговоров с ними мы сначала не много могли узнать о предстоящей дороге через Большой Юлдус; они или отмалчивались, или отговаривали итти туда, склоняя направиться через Малый Юлдус и расхваливая прекрасные качества этого пути. Ко затем один случайно обмолвился, что порога через Большой Юлдус существует, но крайне плохая; другой проболтался, что по ней возят хлеб сюда из Карашара; третий сообщил, что этой дорогой торгоуты кочуют в Карашар и обратно, и к вечеру мы уже кое-что знали об этой таинственной дороге.
   В курене жило до 160 человек лам. Оттуда нам дали проводника до реки Вага-Юлдус, на которой живет в настоящее время местный торгоутский хан с матерью.
   В речке Чулутын-гол мы ловили рыбу, похожую на маринку, двух видов, взятых в коллекцию. Невдалеке от палатки несколько журавлей (Grus cinereus) паслось по болоту, над которым носились крикливые кулики (Totanus sp.). А пролетавшие часто над нашей палаткой гуси (Anser sp.) свидетельствовали о значительной воде в недалеких окрестностях.
   Р. Хайдык-гол протекала южнее нашего бивуака верстах в пяти.
   Утром к нам приехал наш проводник, уверявший, что переход до реки Бага-Юлдус-гол очень небольшой, но, сделав 29 верст, мы убедились, что он знал дорогу довольно плохо. Без всякой нужды он вдруг изменял взятое направление почти на 90R и напрасно водил караван из стороны в сторону. Мне это, наконец, надоело, и я, выбрав прямо восточное направление, приказал каравану итти на намеченную точку и не следовать за проводником. Дорога ровная, прекрасная, по мягким луговым глинам. По пути мы пересекли сухое русло небольшой речки и одно с водой, направляющиеся с гор Нарата в р. Хайдык-гол.
   Мы шли окраиной болот, тянувшихся вдоль Хайдык-гола, и видели массы водяной птицы: сильно кричащих чаек (Larus sp.), гусей (Anser sp.), куликов (преимущественно Tringa, Totanus, Charadrius sp. sp. [ржанка] и различных уток (Anas sp.).
   Стали попадаться солонцеватые места, которыми мы вышли на правый берег р. Бага-Юлдус-гола, где и остановились на прекрасном лугу, у ската незначительной возвышенности, приползшей с севера.
   Река значительно прибыла от дождей, обильно выпадающих уже несколько дней, особенно в горах; было видно, что переправа займет немало хлопот и времени. Но мы об этом еще мало заботились, ибо, кроме этого, здесь предстояло еще немало дела: нам необходимо было добыть от матери хана проводника для движения местностью Далын-дабан к Кара-шару, и проводника с Большого Юлдуса через южные горы в Кашгарию, в город Кучу, и на нижний Хайдык-гол. Решено было, что последним маршрутом пройдет П. К. Козлов и пересечением южных гор познакомится с ними. Здесь же я хотел сделать астрономические определения и дать небольшой отдых животным на прекрасном корме, кроме того пополнить наши коллекции представителями местной фауны и флоры и собрать какие-нибудь сведения о жителях-торгоутах.
   Только что мы с большим трудом разбили бивуак, к нам вплавь переправились через реку несколько торгоутов из расположенных на том берегу юрт. Один из них проболтался, что знает дорогу, интересующую нас, но потом перетрусил и к утру куда-то сбежал из своей юрты.
   На следующее утро я снарядил урядника Баинова к хану с просьбою дать нам проводника через Далын-дабан в Карашар. До самого хана и его матери приближенные к ним сановники не допустили Баинова и сказали, что проводников желаемой нами дорогой найти нельзя, потому что никакой там дороги нет и никто там не ходит, а потому и людей, знающих те места, в их распоряжении нет.
   Рядом с ханскими стойбищами и в том же урочище Баин-будак, при входе из Большого Юлдуса в долину Малого Юлдуса находился походный курень чейбсенского хутухты, хорошего знакомого покойного Н. М. Пржевальского; во время путешествий с покойным мне также довелось дважды видеть этого хутухту в его кумирне в Ганьсу. Хутухта, узнав о прибытии русских, пожелал видеть Баинова. При свидании с ним, расспросивши хорошенько его, хутухта признал во мне своего старого знакомого и выразил Баинову свое великое желание видеться со мной, прося меня приехать к нему завтра же. О проводниках вопрос так и остался пока нерешенным.
   На другое утро, 30 июля, я поехал к хутухте в сопровождении П. К. Козлова, В. Ф. Ладыгина, урядника Баинова (он же переводчик с монгольского языка) и казака Буянтуева. Сперва дорога шла, верст 12, по возвышенному правому берегу р. Бага-Юлдус-гола, затем, оставив реку вправо и держась в том же северном направлении, привела нас к южному подножью хребта Нарата, к ключевой речке Баин-булак, в курень хутухты, до которого от нашего бивуака было всего верст 16, что мы сделали в два часа времени. Нас любезно встретили ламы-тангуты и ввели в прекрасно убранную, просторную юрту, приемную гэгэна; угостили необыкновенно вкусным холодным кумысом, которого с удовольствием мы напились после совершенно открытой и пыльной дороги под палящим солнцем.
   Через несколько минут, дав нам оправиться с дороги, нас пригласили к гэгэну.
   Гэгэн сидел против двери на возвышении, обитом красным тибетским сукном; спинка сиденья была обита также сукном с белой каймою; над головой был подвешен в горизонтальном положении зеленый, с лучеобразными сборками, квадрат аршинной величины, отороченный красной и желтой шелковой фалбарой.
   Внутренность всей юрты отделана красно-бурой шерстяной тибетской материей и убрана зеленым и желтым шелком. Пол юрты выстлан цветными войлоками, и для сиденья постланы кругом стен коврики, сделанные из тибетского сукна. По правую руку гэгэна была устроена божница с бурханами и образами; перед ними стояло десятка два медных плоских чашечек, наполненных растительным маслом; в средней из них был зажжен фитиль. С левой стороны хутухты стоял прикрытый материями шкапчик, в коем сохраняются его священные одежды. В середине юрты стоял раскрашенный деревянный жбан с кумысом, вместимостью около ведра. Перед посетителями были поставлены низенькие, крашеные красным лаком столики, напоминающие собою скамейки, уставленные всякими угощениями. Перед гэгэном стояла такая же отдельная скамейка-стол.
   Одет он был в плащ красного тибетского сукна, прикрывающий грудь, бока и спину, и такого же цвета была надета у него юбка и желтого цвета шелковые гутулы (сапоги); кроме того, на плечи еще накинут был кусок красной материи вроде мантии, прикрывающей обнаженные руки и шею. Никакого нижнего белья гэгэн не носит. Голова его, совершенно гладко бритая, ничем не была прикрыта; усы и борода чисто выбриты. Сам он невысокого роста, средней полноты; лицо округлое, без выдающихся скул; хотя переносица и не особенно высокая, нос довольно выпуклый; украшенные густыми черными бровями и длинными ресницами глаза живые, искрящиеся и крайне подвижные; рот довольно большой с толстыми губами, сложенными в красивую и приятную ласкающую улыбку, с которою он встретил нас и которую сохранял за все время нашего, довольно долгого, по его желанию, визита.
   После обоюдных приветствий, хутухта предложил мне занять место рядом с божницей по правую от нее сторону, прочие же сели ниже меня вдоль стены до выходной двери; его же люди разместились вдоль левой стены юрты против нас. Он сообщил нам, что еще за несколько дней до прибытия нашего на Юлдус он знал уже о нашем движении и ждал с нетерпением, рассчитывая встретить старых знакомых-приятелей. Затем он с большим интересом расспрашивал о смерти Николая Михайловича Пржевальского, о чем он слышал еще четыре года ранее настоящей встречи. Показывал нам хранящийся у него постоянно при себе портрет Николая Михайловича, к которому относился с самым глубоким уважением и удивлением. Хутухта говорил нам, что когда он увидал Николая Михайловича в первый раз, вид этого человека сразу произвел на него особенное впечатление, сильное и глубокое, и он расположился к нему душевно; с этих пор ему всегда приятно видеть русских. Хутухта объяснил далее, что первое его рождение было в России на Волге; русских, поэтому, он считает своими земляками; теперь его восьмое перерождение17 и ему 35 лет. Уезжая из Чейбсена на Юлдус, он надеялся часто видеть русских, но за два года видел только одного, как он называл, купца Громова, который сообщил ему много полезных сведений по географии, астрономии и другим предметам. Гэгэн от него узнал массу русских названий различных предметов. Он нам показывал много европейских вещей, которых употребление и названия ему известны. Мы видели у него барометр, термометр, хронометр, бинокль, зрительную трубу, микроскоп, чернильницу, перья, карандаши и пр. На показанной им мне карте Азии Ильина он указал главные пункты, которыми он ехал из Чейбсена на Юлдус, и указал путь, каким думает ехать обратно. Карту эту ему подарил в прошлом году Громов. Гэгэн знает градусную сеть на карте; представляет себе шаровидность земли и ее вращение и пр. Своими знаниями он поразил нас, и он с громадным интересом обо многом расспрашивал меня. Его чрезвычайно интересовала Россия, да только одно горе -- китайцы не пустят его в Россию.
   Между прочим гэгэн заявил о своем желании сняться на фотографии, но секретно, чтобы никто из приближенных его людей не знал об этом. Я решил заняться этим завтра же и заявил гэгэну о необходимости иметь двух помощников из своих людей, на что он согласился.
   На следующий день, снарядив фотографическую камеру и захватив электромагнитную батарею, я с Баиновым и Шестаковым отправился к гэгэну.
   Электрическая батарея его очень заинтересовала; он записал ее название, чтобы впоследствии как-нибудь купить ее.
   После массы всяких угощений я предложил ему сняться. Он немедленно достал свою гэгэнскую шапку, расставил на стоящей перед его сиденьем скамейке различные аттрибуты своего достоинства и сел на своем месте, с поднятой благословляющей правой рукой, приняв созерцательную позу; неподвижный, застывший и сосредоточенный счастливый взор его, устремленный в пространство, невольно привлекал к себе. Глядя на него, чувствовалось что-то странное, еще неощущавшееся, возвышенное! Могу себе представить, какое впечатление этот вид его производит на невежественную верующую темную толпу! Казак, сопровождавший меня, потом говорил: "я не знал, что делать -- хотел молиться! Такие лица могут быть только у святых!"...
   Я сделал два снимка и поблагодарил гэгэна. Он медленно пришел в себя и снял свою одежду. А потом просил снять его в одежде, в которой его могут видеть только китайский император и далай-лама. Он надел на себя эту одежду, сплошь вышитую цветными шелками по голубому шелковому фону. Тут изображались моменты из жизни будды среди разноцветных облаков, которые вообще преобладали на одежде и составляли роскошную широкую кайму по подолу и по полам халата. "Если бы я когда-нибудь попал в Россию, я в этом платье явился бы белому царю", -- говорил он.
   Я снял его в этой одежде два раза, но, к сожелению, эти последние снимки не удались, ибо в темной юрте, через открытый тюндюк, освещение лучами солнца, врывавшимися через отверстие густыми снопами, было слишком резко.
   После фотографирования опять нас начали усердно угощать бараньим супом-лапшой и отдельно поданным вареным мясом. Подавали чжуму (мелкие вареные клубни Potentilla anserina), сваренную в воде, слитой перед подачей ее на стол, и приправленную сахаром и маслом. Это блюдо очень распространено в тангутских кумирнях вообще и особенно в Тибете. Гэгэн спрашивал, собираемся ли мы в Тибет?
   Из прежних своих встреч с нами и другими он знал, что китайцы не особенно дружелюбно относятся к европейцам вообще и к нам тоже, и высказал мне такую мысль: "отчего китайцы не любят русских и мешают им ездить по стране? Русские худого не делают; они много знают; знают небо, знают землю, реки, горы, зверей, птиц, рыб, насекомых, знают очень много. Все это дело рук творца, а потому русские и творца знают больше наших людей. А раз они знают творца больше, то ближе стоят к нему. Таких людей, напротив, надо уважать. Но китайцы плохой народ, черствый, без веры; любят только деньги, богатство, других людей никого не любят и только притесняют". Вообще же гэгэн не любит говорить о китайцах и старается не говорить о них, равно как и все торгоуты юлдусские.
   Гэгэн не раз заставлял нас удивляться обширности его памяти и вообще сведений всякого рода, добытых им в его замкнутой обстановке. В разговорах с ним мы незаметно просидели у него больше четырех часов. При прощании он просил непременно быть у него, при случае, в Чейб-сене, где он у себя дома и может принять нас, как хозяин; здесь же на Юлдусе. он временно, в гостях у родственников торгоутов, просивших его помолиться за них, так как у них развилась сильная горловая болезнь, губившая народ. Пробыть на Юлдусе гэгэн предполагал еще около года, думал вернуться в Чейбсен через города Турфан, Хами и Су-чжоу, и надеялся где-нибудь встретиться с нами.
   Пожелав всяких благополучии гэгэну, мы вышли из его юрты и направились к лошадям, которых подводили к нам ламы-тангуты. Гэгэн, обещав еще раз позаботиться о проводниках для нас, тоже оставил юрту и вышел нас проводить; тогда высыпали и все ламы, все богомольцы и, обступив нас кругом, помогали нам садиться на лошадей, провожали нас, напутствуя всякими пожеланиями удачи и здоровья в долгом нашем пути. Громадное расположение к нам гэгэна подействовало на толпу и сразу изменило отношение ее к нам. Сразу мы приобрели доверие торгоутов, до сих пор немного дичившихся нас.
   2 августа утром приехал от хана чиновник мунку-мэрэн (эскадронный командир) и привез с собою проводника для П. К. Козлова. Петр Кузьмич только этого и ждал и в 12 часов тронулся в свой разъезд, который рассчитывал совершить недели в 3 и соединиться снова с караваном на нижнем Хайдык-голе. Погода обещала быть хорошей. Кроме проводника, П. К. Козловым был взят Ульзабад Катаев. Цель поездки была познакомиться с оградой, отделяющей Большой Юлдус от Кашгарии, посетить горы Кок-теке, по возможности выйти через них в город Куча и южным склоном пройти на восток до р. Хайдык-гол.
   По отъезде П. К. Козлова пастухи наши поймали вора-торгоута, пытавшегося украсть двух лошадей; но ввиду близости своего начальника он не наказан нами, а отправлен к хану, где, вероятно, не прошло это ему даром.
   У посещавших нашу кухню торгоутов мы узнали, что начальство их усердно стережет проходы на Большой Юлдус с севера и с юга от соседей, для чего по горам постоянно ездят конные разъезды, следящие за проходами. Года три тому назад сарты из города Куча гнали баранов, но торгоуты их вернули, не допустив до Юлдуса. Торгоуты боятся, чтобы пришельцы не польстились на их луга и не завладели бы их пастбищами силою или хитростью. Торгоуты боятся лишиться многих вольностей, коими пользуются в своей замкнутости.
   3-го я оканчивал свои наблюдения. Вечерние не удались вследствие сильной юго-восточной бури, потрясавшей треногу инструмента и заносившей глаза пылью, от которой они слезились. Тонкие перистые и кучевые облака закрыли все небо. Молодая луна плыла к западу, постоянно скрываясь за ними, озаряя их края серебристой оторочкой.
   Гэгэн, в ответ на посланные ему подарки, прислал мне прекрасную по своим нравственным качествам лошадку, чреввычайно ласковую, привычную к рукам, серой масти, но еще молодую, ей не исполнилось еще трех лет. За молодостью ее лет она не поступила в число верховых, а вошла в состав заводных, при караване. Хан тоже, в ответ на сделанные ему подарки, прислал мунку-мэрэна передать мне от него на память тоже лошадь и нашел проводника. Решено было выступить на другой же день утром далее по Юлдусу и через Далын-дабан на нижний Халдык-гол.
   Наконец, 4 августа, после семидневного пребывания на р. Бага-Юлдусе, тронулись мы далее. Через реку прекрасно переправились. Несмотря на почти ежедневные дожди, вода в реке сбыла почти на аршин. Путь держали на восток. С севера приходили мягкие предгорья; с юга же довольно часто подбегали болота, среди которых течет Хайдык-гол. Мы шли по хорошей натоптанной дороге, среди луга с глинистой почвой, выстланной местами галькой, кварцевого и кремнистого известняка, с бугорками и бороздками выветривания.
   По сторонам, стоя около своих нор, беспрестанно кричали зурмуны (Spermophilus eversmanni) и тарабаганы (Arctomys sp.) и задавали работу нашим собакам, которые, привлекаемые их криком, всю дорогу бегали, посещая каждую нору. Встречались мелкие грызуны (Glires sp.) двух видов. Справа с болот неслись крики гусей (Anser cinereus et А. indicus), турпанов (Casarca rutila). Там же были разные утки (Anas sp.), журавли (Grus. sp. sp.), кулики (Totanus sp., Tringa sp. и др.), чибисы (Vanellus cristatus); видели черного аиста (Giconia nigra); над долинами в выси небес реяли грифы (Gyps sp., Gypaёtus barbatus) и другие хищники (Rapaces): орлы (Aquila sp.), скопы (Pandion haliaetus L.) и орланы (Haliaetus sp.), зорко следившие за рыбой в реке. Проводник передавал, что здесь на Юлдусе множество волков и ценных пушистых лисиц.
   Наконец, встретили небольшую реку Загасутын-гол, названную так по обилию рыбы в ней породы расщепнобрюхих (Schizopygopsis sp.) двух видов. Она [река] бежит с. северо-востока, с гор Ихэ-Рибен-ула, с перевала на Малый Юлдус -- Загасутын-дабан и направляется на юг в р. Хайдык-гол, среди болот, на которых множество земляных выпучин и трещин, образовавшихся зимой.
   С полверсты выше нас стояли торговцы-дунгане, с самыми разнообразными товарами, вымениваемыми торгоутам на лошадей и баранов, продаваемых в Гучен и Урумци [Урумчи]. У этих купцов мы тоже сделали некоторые хозяйственные закупки.
   День простоял довольно хороший, к вечеру же снова нахмурилось, а ночью несколько раз принимался дождь.
   5 августа, рано утром мы были снова в движении. Это последний день, что мы идем по долине Большого Юлдуса, завтра уже пойдем по горной стране Далын-дабан. Впереди на востоке, на долине стояла не очень высокая островершинная скалистая группа Башлык-тау, отмытая от общей массы восточных гор Сейрмын-ула рекою Сейрмын-гол.
   Горы Сейрмын-ула на северо-востоке возвышались своими снежными вершинами примерно на 17 тысяч футов. Проводник сообщил, что через эти горы имеется удобный перевал; ведущий в Малый Юлдус, носящий тоже название Сейрмын-дабан, с которого и бежит упомянутая выше речка Сейрмын-гол.
   На 13 версте мы свернули в обход, северным подножием горы Башлык-тау, а потом на юго-восток в урочище Алтын-гасны, обширное и кормное, образуемое нижним течением р. Сейрмын-голом и впадающей тут же речкой Алтын-гасны-гол, приходящей сюда из северо-восточного угла долины с гор Сейрмын-ула. Сделав в продолжение перехода 24 версты, мы остановились в этом урочище на берегу сильного и чистого ключа, близ реки, верст через 5 ниже изливающейся в Хайдык-гол. С нашего бивуака на юго-западе были видны скалистые горы хребта Сейхен-тохой (хороший луг), коими он в юго-восточном направлении представляет как бы бастион главного хребта. Позади Сейхен-тохоя стоит снежный Арзамлык-шиле, видимый через Сейхен-тохой из долины Большого Юлдуса. К западу понижается Бунорин-ула, а еще западнее встает снеговое громадное вспу-чение, уже известное нам, горы Кок-теке.
   Алтын-гасны -- самое восточное урочище долины Большого Юлдуса, который несомненно был когда-то дном большого альпийского озера; заливом этого озера являлся Малый Юлдус, орошаемый ныне рекою Бага-Юлдус-голом.
   Воды этого озера прорвались сквозь восточную ограду гор Далын-дабана, на абсолютной высоте 10 000 футов и излились в долину нынешнего озера Баграш-куля.
   Теперешняя река Хайдык-гол, собирающая все воды долин Большого и Малого Юлдусов и бегущая с запада на восток, промыла в этом восточном озерном прорыве себе глубокий проход, образовав узкое скалистое ущелье с отвесными берегами, падающими местами до 2 000--3 000 футов ниже верхнего своего края.
   Наша семидневная стоянка на р. Вага-Юлдус-гол находилась на абсолютной высоте 7 500 футов. Средняя высота долины должна быть-принята около 8 000 футов над уровнем моря. Поверхность долины представляет собою обширные болота с роскошной травянистой растительностью и служит превосходным пастбищем для скота местных торгоутов, выходцев с нашей Волги, которую они оставили 200 лет тому назад и куда они мечтают когда-нибудь опять вернуться. Свое пребывание в пределах Китая считают временным18.
   Торгоуты управляются ханом, кочуют на восток до оз. Баграш-куля, по северному его берегу, и в низовьях Хайдык-гола, где занимаются отчасти земледелием. Там, среди пашен, имеется небольшая хырма (глиняная крепостца)19 хана, в которой хранятся все его драгоценности, корона, одежда. Китайцы боятся, чтобы хан не вывел своих торгоутов снова на Волгу, и потому, различными хитростями, изводят каждого до достижения им 25-летнего возраста. Смерть хана, обыкновенно, случается во время поездки хана к императору, дорогою, или в самом Пекине, или дома, по возвращении из Пекина. Ламы нас уверяли, что эта смерть ханов всегда совпадает с свиданием китайцев с ханами. Торгоуты тоже это подозревают, но открыто об этом не говорят, боясь каких-нибудь пагубных для себя последствий за свою болтливость.
   Из 12 дней, с 25 июля по 5 августа включительно, проведенных нами на Большом Юлдусе, 9 дней было дождливых; остальные облачные; ясного не было ни одного. Ночные морозы доходили до -- 4RЦ; днем же средняя полуденная температура была +14,24RЦ; самое большое тепло было 5 августа в 1 час дня -- термометр поднимался в тени до +21,8RЦ; совершеннл тихих дней было три; преобладали ветры СВ1--220.
   Ежедневно по утрам перед восходом солнца, р. Хайдык-гол, версг на 15 ниже впадения в нее р. Бага-Юлдус-гола, и примыкающие к ней обширные и недоступные болота покрывались густою пеленою тумана, напоминавшего слоисто-кучевые облака, к 7--8 часам уже исчезавшие.
   В Алтын-гасны наших животных осаждали в несметном количестве овода и мешали им наслаждаться роскошным кормом сочных трав. К степной и болотной флоре Юлдуса стали примешиваться по склонам ближних гор и преобладать альпийские формы, две низкорослые ивы (Salix sp.), курильский чай (Potentilla fruticosa), желтый альпийский мак (Papaver alpinum), иссыккульский корешок (Aconitum sp.), два вида пчелки (Delphinium sp.), еще светлосиреневый прикрыт (Aconitum sp.), похожий на А. Napellus, два вида астры (Aster sp.), тысячелистник (Millefolium sp.) светломалиновый; четыре вида горечавки (Gentiana sp. sp.), два вида герани (Geranium sp.), львиная лапка (Leontopodium sp.) и многие другие.
   Из бабочек на Юлдусе нами найдены следующие: Parnassius delphius Ev. и Parnassius sp., Satyrus regeli Alph., Colias erate Esp., Colias standingeri Alph., Erebia kalmuka Alph. и др.
   

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

В ТЯНЬ-ШАНЕ

(СТРАНА ДАЛЫН-ДАБАН, НИЖНИЙ ХАЙДЫК-ГОЛ И ПО Р. АЛГО ДО ЛЮКЧЮНСКОЙ КОТЛОВИНЫ)

Идем в страну Далын-дабан. -- Дорога ущельем реки. -- Река Сейхен-тохой. -- Перевал Сейхен-тохой и плато Далын-дабан. Перевал Кара-гайтын-дабан и ущелье Ларасайтын-гол. -- Перевал Харгутын-ула. -- Перевал Гун-Хапчелык-дабан. -- Река Улясутай-гол. -- Флора беднеет к востоку. -- Перевал Уластын-дабан. -- Заметное понижение к востоку Далын-дабана. -- Ключ Соргын-булак. -- Река Цаган-усу. -- Древнее укрепление. -- Котловина Чубогорин-нор. -- Перекочевка в Хара-мото. -- Пашни и враги их. -- Одежда торгоутов. -- Жилище их. -- Р. Хахрын гол. -- Приезд П. К. Козлова. -- Двигаемся дальше. -- Ур. Гун-хара. -- Чаза. -- Новый проводник. -- Погода на нижнем Хайдык-голе. -- Опять в горы. -- Р. Саарылтын-гол. -- Перевал Дзурмын-Тахилга-дабан. -- Мертвый монгол. -- Р. Ихэ-Киргут-гол. -- Перевал Гымыке. -- Долина озера Нарин-Киргут-нора. -- Отъезд П. К. Козлова на верховье р. Алго. -- Наш путь до ур. Ташагайн на р. Алго. -- Ур. Бакшин-амы. -- Ур. Зурмунте. -- Множество старых укреплений пор. Алго. -- Р. Шагрын-гол. -- Ур. Текен-амы. -- Ур. Алтын-амы. -- Пустынный переход до с. Илянлыка.

   
   Шестого августа оставляем собственно долину Большого Юлдуса и вступаем в восточную его горную часть, страну Далын-дабан (70 перевалов), о которой столько ужасов рассказывали нам торгоуты, надеясь склонить нас взять направление через Малый Юлдус. Со стоянки в Алтын-гасны мы четыре версты прошли на юг и вышли на р. Хайдык-гол. Здесь она величественно и плавно вливает свои воды в ущелье. С юга в нее падают каменные отвесы северных склонов гор Сейхен-тохой, поросших редким небольшим ельником, кустами ивы и березы, да еще кое-где жимолостью. Иногда попадались площадки с верблюжьим хвостом (Caragana jubata).
   Чтобы сократить к реке путь, мы пересекли идущий с севера горный мыс и спустились с него прямо в ущелье. Крутые склоны Далын-дабана обставляют речное ущелье с севера; река бежит по руслу, местами сжатому стенами северных и южных скатов, местами немного раздвигающемуся, сопровождаемая луговыми кормами. Слева, с Далын-дабана, приходят одно за другим ущелья и приносят в реку свои воды. По дну боковых ущелий и при реке кусты ивы (Salix sp.), верблюжий хвост и жимолости попадаются значительными порослями и заполняют иногда виднеющиеся на реке острова; ели тут у реки не встречаются. Наш путь пока идет по левому берегу реки и, по словам проводника, сегодня же покинет ее. Она направляется здесь к юго-востоку.
   На пути, на противоположном склоне гор, мы видели косулю (Cervuscapreolus L.). Проводник говорил, что выше на горах водятся аргали (Ovis sp.) и горные козлы.
   Мы прошли ущельем реки Хайдык-гол около 24 верст. Здесь Хайдык-гол склонился более к юго-востоку, и ущелье приняло дикий, недоступный характер и сдавило реку в темных каменных объятьях своих гигантских теснин.
   Слева пришло светлое широкое ущелье, по дну которого речка Сейхен-тохой стремительно несла свои светлые воды в Хайдык-гол. Дорога наша втянулась в это ущелье, и мы вскоре разбили свой бивуак, перейдя речку. Несмотря на прекрасный корм, не на радость была эта остановка: овода в несметном количестве осаждали и нас и животных, которые бегали, метались из стороны в сторону, катались по земле и приходили почти в бешенство от назойливости этих мучительных насекомых, озлобленно кусавших и людей, и животных до крови. Я не имел никакой возможности ни вычертить съемки, ни записывать своих заметок в дневник. Овода лезли в нос, в уши, забирались за ворот, за пазуху, валились в чай, в кушанье, в котел с обедом, и я вспомнил время египетских казней. Только с сумерками это нашествие стихло, и наступил для всех отдых. Отсюда на юге мы увидали громадные вершины гор Арзамлык-шиле, увенчанные мощными снегами. Кое-где по ущелью Сейхен-тохой попадались старые стойбища монголов, густо поросшие тучной синеватой травой. Вчера ночью был дождь и сегодня к вечеру тоже собрался. На другой день утро тихое, туманное. Мы направлялись вверх по ущелью Сейхен-тохой. Со стоянки прошли почти на север версты четыре и свернули по ущелью, направившись на юго-восток. Пройдя 13 верст, остановились у подъема на плато. Здесь рос редкий еловый лес и различные кустарники по склонам; прекрасная трава одевала берега речки. В нескольких местах видели рытье медведя. Оводов опять без числа.
   Всю ночь лил дождь, а нам предстояло подыматься вверх на плато по довольно крутому склону ущелья, довольно каменистому, с выступами скал серо-зеленого кварцево-глинистого сланца и светлосеро-зеленого известково-глинистого сланца. Подъем начался с самой стоянки, и довольно высокий и крутой, но, благодаря частым извилинам, крутизна его умаляется. На самом верху он мокрый и скорее даже болотистый, что не особенно приятно было для верблюдов {Перевал этот называется Сейхен-тохой-дабан.}. Мы достигли плато на 10 000 футов абсолютной высоты и увидали Большой Юлдус и окружающие его хребты.
   Плато это изрезано множеством балок, несущих воды в Хайдык-гол. По всему плато разбросаны хребты, хребтики, отдельные горки и выходы светлосеро-зеленых известково-кварцево-глинистых, известково-глинистых и кварцево-глинистых сланцев. Эти хребтики и горки достигают до 11 000 футов абсолютной высоты и больше, имеют западно-восточное направление с небольшими уклонениями к северу и югу; все они выжжены солнцем и лишены растительности, которая встречается при их подъемах на степи и иногда по падям забегает наверх. На севере стояли высокие горы Сейрмын-дабан, покрытые снегом, вытянутые на северо-запад.
   Пройдя под проливным дождем верст 12 по мокрому плато среди сазов {Сазы -- небольшие водоемы от аршина до нескольких сажен в диаметре, разбросанные на болотистых пространствах; очень часто встречаются на солончаках; на дне их, в таком случае, находится самосадочная соль.}, разбросанных повсюду, мы перевалили небольшую известковую высоту Карагайтын-дабан, идущую от берега р. Хайдык-гол, и стали спускаться глубоким, лесным ущельем в балку р. Карагай-гол. Правый, т. е. северный склон ущелья, покрыт еловым лесом, к которому примешивались березы и ивы. Тут при спуске встретили кровохлебку (Sanguisorba L.) и слышали уларов (Tetraogallus sp.). Ниже спуск до р. Карагай-гол, идущей с севера, с снеговой группы Сейрмын-дабана и восточной Хор-гутын-ула, несущей свои воды в Хайдык-гол по глубокой лесной балке того же имени, довольно удобный.
   Река Карагай-гол прибыла от дождей настолько, что мы не сразу нашли брод; после переправились на другой, левый берег, где была протоптана дорога.
   Оба склона этой балки крутые; частью скалистые, поросшие еловым лесом с березой и ивой. По дну ущелья, перемешиваясь с березами и ивами, стоят стройные тополя; встречается черемуха (Prunus padus L.) и жимолость (Lonicera sp.); у последней уже красные прозрачные ягоды резко выделялись в зелени листьев.
   Множество ключей выбегает из подножия скатов; они орошают зеленые луговины, обставленные тополями и другими деревьями. К сожалению, плохой дождливый день мешал нам подробнее познакомиться с жизнью этого лесного ущелья. Это обстоятельство было причиной устроенной нами на следующий день дневки.
   Всю ночь опять дождь; утром тоже дождь, заправившийся на весь день, не пустил нас далеко от палатки; но я все-таки собрал семена от вьющегося неприятно пахнущего колокольчика (Godonopsis viridiflora Max.) и даурской березы (Betula davurica Pall.). Дождь шел до ночи и всю ночь.
   Не перестал дождь и на утро 10 августа, стал стихать только к 10 часам. Мы решились воспользоваться этой передышкой и итти далее, но не успели еще завьючить караван, как дождь полил с новой силой. Нечего делать, совсем уже промокшие, пошли вперед; на четвертой версте наша балка отвернула на юг к Хайдык-голу, до которого всего расстояния верст 6, а с северо-востока-востока пришло другое ущелье, в которое пошла наша дорога, подымаясь на перевал. Тут мы встретили жителей торгоутов, не изъявивших по отношению к нам любопытства и не подъезжавших к каравану; может быть, причиною этому был сильный дождь, от которого они прятались в свои юрты. Немного пройдя, мы свернули к перевалу на восток.
   Перевал был труден, от дождя мокрый и очень скользкий. Верблюды с величайшей осторожностью шли, чтобы не поскользнуться на мокрой глине; много камней мешали движению {Проводник назвал этот перевал Карагайтын-дабан, спрошенный же дорогой, торгоут назвал его Харгутын-джурхынын-дабан, что, конечно, правильнее, ибо и предыдущий перевал наш проводник называл Карагайтын-дабаном.}. Высота перевала достигала 11 000 футов над уровнем моря. На перевале мы встретили растущую в изобилии капустообразную кочанную Saussurea.
   На перевале сложено "обо". Отсюда мы увидали на юге, за Хайдык-голом, прятавшиеся за облаками и видневшиеся только частями снежные горы Хан-хоро-ула. Видна была и темная трещина, в которой бежал Хайдык-гол.
   Наш путь шел на восток по местности, немного падающей к югу и всхолмленной выходами известково-кварцево-глинистых светлосеро-зеленых сланцев, стоящих на ребре и направляющихся с запада на восток. Вдоль левого берега хайдыкгольской трещины по верхнему краю тянется изрытая водами и пестреющая множеством сланцевых выходов, тянущихся тоже на восток, валообразная возвышенность, называемая Хоргутын-шиле, и непосредственно за Хайдык-голом -- высоты Хатын-ула. На севере ближайшими горами были протянувшиеся с запада от Сейрмын-дабана на восток Хоргутын-ула.
   На этом возвышенном плато Далын-дабана почва глинисто-песчаная с известковыми и глинисто-сланцевыми обломками, крупными и мелкими.
   Встреченная растительность представляла собою по степи: белые астрагалы (Astragalus sp.), мята (Mentha sp.), сушица (Anaphalis sp.), розовый василек (Gentaurea sp.), горечавка (Gentiana sp.), дикая рута (Peganum Harmala), Arnebia guttata, полевой вьюнок (Gonvolvulus arvensis), ковыль (Stipa sp.), овсяница (Festuca sp.) и другие злаки.
   Мы подошли к глубокой балке р. Хоргутын-гол, куда спустились благополучно. Р. Хоргутын-гол берет начало в северных горах того же имени, роет себе глубокую балку и впадает в реку Хайдык-гол. На самой реке Хоргутын-гол кочевали торгоуты, и вся трава была выедена скотом кочевников; поэтому мы остановились на скате, не доходя до реки 1/2 версты, где травы еще были достаточно хороши, хотя рытвины, камни и прочие неровности мешали выбору места под палатку и, вообще, под наш бивуак. При реке росли березы, ивы, тополя и кусты облепихи (Hippophae rhaninoides). В стороне, выше нас, был ключ, и возле него устроились юрты торгоутов. Северные горы Хоргутын-ула, видимые вдоль ущелий вверх, переходят линию снега, т. е. достигают 15 000 -- 17 000 футов абсолютной высоты.
   И сегодня сделали под дождем все 18 верст пути. Лишь с 3 часов, через отверстия прорванных облаков, проглянуло солнце, к великой радости нашей и наших животных. Перед ночью дождь пошел снова с западной бурей на всю ночь.
   Утром следующего дня прошли остальную часть спуска и перешли реку. Подъем вверх на плато, несмотря на свою высоту, очень удобный и легкий, вследствие искусно проложенной дороги {Перевал называется Гун-Хапчелык-Дабан, несколько шире предыдущего.}. По пути камня хотя и много, но он убран частью, а находящийся на пути окатанный и не режет ног верблюдам. Этим перевалом мы вышли на плато и держались все того же восточного направления, уклоняясь немного то к северу, то к югу, сообразно удобствам местности. Дорогою пришлось раз пересечь одну балку и спуститься в балку реки Карасая, впадающей в р. Улясу-тай, для ночлега. Обе реки берут начало в снегах Хоргутын-ула, разделяются вначале одна от другой небольшим отрогом, а затем, слившись под именем р. Улясутая, глубокою балкою доходят до Хайдык-гола.

[]

   Наш путь сопровождала погода облачная, но без дождя, который пошел с 12 час. дня до вечера на ночь. Прошли всего 19 верст.
   Корма стали хуже, ибо их уже вытравили торгоуты своими стадами; да и дождей, от которых мы теперь не можем избавиться, весною здесь было маловато, и растительность от засухи плохо развилась. Спуск к реке Улясутаю трудный, каменистый. На реке встретился вид лапчатки до 2 фут. высотою с крупными белыми цветами (Comarum Salessowi).
   По мере того как растительность беднела, уменьшалось и количество тарабаганов и зурмунов.
   Дожди, непрерывно идущие, не позволяют нам нигде подольше остановиться и более подробно познакомиться с интересной страной Далын-дабана, не посещенного до нас европейцами. Естественно-исторические исследования наши оставляют желать еще многого, да и прочие работы не могут похвалиться своей полнотой. Будет весьма полезно, если эта страна будет кем-либо посещена при лучших метеорологических условиях.
   Утром мы опять полезли вверх на плато из ущелья р. Карасая и р. Улясутая, служившего нам для ночлега последнюю ночь. Подъем довольно пологий и не так высок, как были предыдущие. На подъеме встретили каменных куропаток, кекликов (Gaccabis chukar). В горах слышны были улары (Tetraogallus sp.). Пролетела стайка каменных голубей (Columba rupestris), где-то глухо отдавался удод (Upupa epops L.) {Этот подъем называется Уластын-дабан, он не поднимается выше 9 000 футов абсолютной высоты.}. В общем абсолютная высота плато стала понижаться до 8 000 футов, падала заметно к востоку. Стали попадаться кусты золотарника (Caragana sp.), Calimeris sp., дырисуна (Lasiagrostis splendens), хвойник (Ephedra sp.), кипец (Stipa sp.), ломонос (Clematis songarica) и кустики Atraphaxis sp. Верстах в 8 от Карасая на восток, к северу от дороги в горах встретилось довольно обширное плоское урочище Хура, разделяемое речкою того же имени; травы здесь окончательно выедены торгоутским скотом. Отсюда местность стала падать заметно на глаз к востоку и изрыта массой балок, сбегающих к юго-востоку, по направлению к реке Хайдык-голу. Почва тут пестрела различными оттенками в зависимости от составляющих ее пород. Попадались красные, то глиняные, размытые дождями и раздутые ветрами пригорки и хребтики, то конгломератовые, то серые и зеленоватые сланцевые, чередующиеся с глинами и конгломератами, приподнятые с юга, а иногда поставленные на ребро и протягивающиеся на восток, в полнейшем беспорядке, отчего дорога для верблюдов значительно затруднялась.
   Злаки почти исчезли и уступили место растениям пустынь: преобладали солянки, попадался и золотарник (Caragana sp.).
   На 21-й версте мы встретили небольшой ключик Соргын-булак, струящийся по дну небольшого лога. В голове ключа небольшая солонцеватая площадка, покрытая дырисуном, дала нам возможность, хотя и стесненно, разбить свой бивуак. Кое-где белели выпоты соли и росли кусты хармыка (Nitraria Schoberi). Здесь мы в последний раз видели зурмунов и тарабаганов (Spermophilus eversmanni et Arctomys dichrous).
   Абсолютная высота этой местности не превышала 6 500 футов.
   Дождь не забывал нас и попрыскивал дорогой и на бивуаке, к ночи разошелся ливнем, с западной бурей, да не перестал и на следующее утро. На юго-востоко-востоке, куда мы держали путь, с Соргын-булака на р. Цаган-усу, стоял густой туман. По берегу Хайдык-гола хребтики сланцев тянулись попрежнему в восточном направлении. Местность все понижалась, начали встречаться кусты парнолепестников (Zygophyllum xantoxylon), сугаки (Lycium ruthenicum), бударгана (Kallidium sp.), белолозники (Eurotia sp.), ломонос (Glematis orientalis), Sympegma Regeli, золотарник (Caragana sp.); по балкам -- тамариски (Tamarix sp.) и Myricaria germanica. Появилась первая сойка (Podocis hendersoni), виднелось множество чекканов (Saxicola sp.). Видели харасульту (Antilope subgutturosa) и прекрасной шерсти лисиц (Canis Vulpes).
   Заметно спускаясь, дорога вывела нас через 18 верст от Соргын-булака к реке Цаган-усу, протекающей по каменному руслу среди кустарных зарослей в довольно широкой и не особенно глубокой конгломератовой балке; бежит она с высоких снеговых северных гор Хура-дабан, с перевала того же имени, ведущего на Малый Юлдус и, прорвав сланцевую северную ограду р. Хайдык-гола, вливается в эту последнюю.
   Здесь же северный хребет Хура-дабан отворачивает немного на северо-восток, и подгорная долина Далын-дабана раздвигается, но представляет не гладкую равнину, а местность всхолмленную, скатывающуюся на юго-восток к Хайдык-голу и изрезанную в этом направлении сухими руслами и логами, по дну которых растут полынки (Artemisia sp.), ломоносы (Clematis songarica), хвойники (Ephedra sp.), дырисуны (Lasiagrostis splendens), Calligonum mongolicum и хармыки (Nitraria Schoberi).
   Поверхность почвы выстлана обломками известняков и сланцев, иногда затейливо обработанных ветрами и песками; так как особенно выдуты западные стороны галек, то, следовательно, господствующие ветры здесь западные. Конгломератовым склоном балки мы спустились в ложе ее; дно его засыпано огромными валунами, окатанными и принесенными сюда с гор; пришлось выбирать среди них дорогу. Между камней пристроились дырисун, кусты белой розы (Rosa sp.) и кусты барбариса (Berberis sp.) до 14 футов вышиною. Барбарис этот отличается совершенно круглыми крупными вкусными ягодами, вполне съедобными (я собрал их для семян фунта 1 1/2). Попадаются группы тополей и ив, чащею теснящихся к реке; карагачи (ильмы) (Ulmus campestris), стоящие отдельными деревьями, непролазные кусты облепихи (Hippophae rhanmoides), хвойники (Ephedra sp.) и кусты белолозника (Eurotia sp.), достигающие до 7 футов вышиною.
   Вся впереди лежащая местность прячется от любопытного взгляда путешественника в постоянные здесь пыльные туманы, приносимые с востока из баграшкульской долины и через простирающиеся к востоку южные горы Борохотын из Кашгарии. Перейдя бродом на левый берег реки Цаган-усу, светлыми водами своими доходившей до брюха лошадей, мы разбили свой бивуак среди прекрасных тополей, между которыми тут же струился хрустальный ключик; на нем суетливо бегал дупель (Scolopax sp.), боязливо вспорхнувший при нашем появлении.
   В реке Цаган-усу летом вода самая малая часов в 11 дня; после полудня она прибывает; самая высокая -- ночью, а утром сбывает вновь. Судя по береговым приметам, вода иногда прибывает до 1 1/2 сажени выше ее ординара.
   По реке в окрестностях нашего лагеря, кроме указанной выше флоры, на солонцеватой глине росли кусты тамарисков (Tamarix sp.), хармыков с разноцветными ягодами (Nitraria Schoberi), на корнях которых песья дурь (Cynomorium coccineum) развивала свои красно-бурые цветовые початки. Попадались кустики Atraphaxis sp., злаки (Gramineae sp. sp.), Statice sp., по ключикам -- осоки (Carex sp.), водяная вероника (Veroniea sp.) и др.
   По верхнему краю левого берега балки хорошо заметна линия каменного укрепления, пришедшего ныне в разрушение. Оно расположено в 30--100 шагах от края, параллельно ему, и представляет каменную стену, протянувшуюся на 8 верст с юга от реки Хайдык-гола на север, вдоль Цаган-усу к горам, закрывая собою вход в Далын-дабан. Ширина стены около одной сажени. Сложена она из валунов, внутри заполнена галькой с глиной. Наружные валуны стены свидетельствуют о ее древности, ибо тронуты временем настолько, что рассыпаются от прикосновения ноги. Через каждые 80 шагов стояли здесь башни по 2 сажени в квадрате. Перед стеной заметны следы рва до трех шагов шириною. Форма стены в плане такова:

[]

   Это старинное укрепление защищало когда-то вход из восточной низкой баграшкульской долины в только что пройденную нами горную страну, разрываемую рекой Хайдык-голом и носящую ныне название Далын-дабан. Насколько достоверны сведения, полученные мною от проводника относительно этого укрепления, не могу сказать, но передаю их в том виде, в каком слышал: тому назад лет 300, а может быть и того ранее, на Большом Юлдусе и в стране Далын-дабан жил хан монгольского племени, Мохур-хан; от набегов джунгар он выстроил эту стену, на которой в 150 больших и многих малых башнях, соединенных каменной стеной, жило охранительное войско. Мохур-хан управлял племенем шарасы-махасы, которые были людоедами; они не оставили к настоящему времени потомства, кроме 10 хошунов олютов, живущих ныне по р. Текесу.
   На Цаган-усу мы передневали, т. е. провели день 14 августа, который простоял хотя довольно облачным, но без дождя, что дало возможность мне и Ладыгину сделать сборы местной флоры и насекомых, осмотреть укрепления, описанные выше, а людям привести в порядок вьюки и починить свое порванное в дороге платье и сапоги.
   Перед вечером сгустились облака, а ночью, прошел сильный, хотя и непродолжительный, дождь, наливший много воды, забежавшей в нашу палатку и подмочивший все наши войлоки и разложенные по бивуаку вещи, а главное -- сушившиеся семена, набранные по пути с Далын-дабана.
   Вьюки наши скоро просохли, восточный сухой ветер их живо обдул.
   Прошедший ночью дождь прибил пыль впереди лежащей песчанистой пустыни, и мы тронулись в путь, который оказался значительно лучше, чем рисовал его нам проводник. Прошли 38 1/2 верст по неприветливой скучнейшей пустыне: на всем пространстве попадались разрушенная выдутая глина и песок, сдутый кое-где в небольшие барханы, множество глиняных увалов и сухих русел и логов, тянувшихся сначала на ЮВ, а потом на восток; одним сухим руслом мы шли в этом последнем направлении 11 верст; с правой стороны тянулась высота, разбитая на множество хребтиков, а слева высокие лёссовые обрывы примыкавшей к северным горам пологой покатости, обмытой когда-то бежавшей здесь водой.
   Выйдя из этого русла мы увидели впереди плоскую местность, лежащую, ловидимому, немного ниже русла, текущего на юге Хайдык-гола. На ней виднелись леса; мы направлялись туда, держась все того же восточного направления, испытывая непривычную 30R жару, при облачном небе. Не доходя до леса мы встречали множество дзеренов (Antilope subgutturosa). Усталые и заморенные собаки еле плелись и даже не увлекались преследованием их. Попалась нам и лисица, должно быть, охотившаяся на кур у близкого уже жилья. Наконец достигли леса, состоящего из карагачей (Ulmus campestris), среди которых были раскиданы пашни и бахчи, с приютившимися на опушках глиняными хижинами карашарских монголов-торгоутов, занимающихся здесь исключительно земледелием. На одном из арыков, в тени карагачей, на прекрасном лугу, мы разбили свой бивуак. Вся эта долина называется Чубогорин-нор; она, действительно, лежит немного ниже уровня реки Хайдык-гола, орошается выведенными из нее арыками, а когда-либо, может быть, заливалась из реки водою, образуя озеро, как гласит ее название. Абсолютная высота Чубогорин-нора равняется 3842 футам; на том же меридиане Хайдык-гол бежит на высоте 3855 футов.
   Почва пашен Чубогорин-нора состоит из серых лёссовых и тончайших намывных илов. Котловина Чубогорин-нора, замкнутая с запада горами Далын-дабана, с севера горами Хура-ула, Хабцагайтын-ула, а восточнее Балтабарин-ула, а с юга Боро-ула и Хан-хоро, к востоку открыта к озеру Баграш-кулю и несомненно составляла когда-то огромный залив этого, некогда обширного внутреннего бассейна.
   Вечер был прекрасный, теплый, ясный и тихий; мы соблазнились и пили чай на лугу, вне палатки, на разостланном войлоке при освещении полной луны и наслаждались непривычными прелестями этого редкого для нас вечера. Перед сумерками летало много стрекоз (Libellula sp.), а в сумерки летучих мышей (Vespertilionea sp.), гонявшихся за бабочками и насекомыми; кричал филин (Bubo sp.), должно быть в развалинах покинутой фанзы; трещали полуночники (Caprimulgus sp.); заводила свою песню медведка (Gryllotalpa sp.), и ей вторили хоры кузнечиков (Locusta sp.), рассевшихся по деревьям и кустам.
   Наступившая ночь была так тепла и хороша, что в палатках не осталось ни одного человека, все разлеглись на ночлег между вьюками, чтобы отдаться в объятья Морфея при такой необычно прекрасной обстановке. Перед утром туман покрыл влагой всю землю, но проснувшееся солнце живо прогнало его и осушило своими приветливыми лучами игравшие на ней капли росы.
   После пережитых месяцев, все время безжалостно донимавших нас дождями, мы здесь блаженствовали и наслаждались, не дрогли более в мокрой одежде, не жались и не тряслись более от пронизывающих ветров и с наслаждением пользовались ласками теплых солнечных лучей.
   В 7 часов утра я с казаком Баиновым отправились верхами по направлению к р. Хайдык-голу, чтобы присмотреть удобное место для более продолжительного бивуака, на котором нам предстояло дожидаться возвращения П. К. Козлова из его разъезда в Кашгарию. Дорогой, по оазису, нам попадались юрты и глиняные фанзы, скрываемые кустами и порослями высокого золотистого дырисуна (Lasiagrostis splendens), окруженные пашнями и бахчами. Жители выбегали и удивленно рассматривали невиданных всадников.
   При первом нашем появлении на Юлдусе на нас также смотрели с удивлением, не только люди, но даже табуны лошадей и стада коров, сбегавшихся поглядеть на новых людей, и провожали наш караван на потеху наших собак, пользовавшихся случаем полаять вволю.
   По числу попадавшихся пашен можно судить, что земледелие у здешних торгоутов сильно развито, и обработка пашен, довольно аккуратная, превосходит во много раз качеством все другие виденные нами ранее монгольские пашни; здесь они, по тщательности обработки, напоминают пашни китайские. На восьмой версте мы вышли к рукаву р. Хайдык-гола, отмывающего небольшой лесистый остров от левого берега. Широкая многоводная река плавно и величественно двигалась гладкою поверхностью, иногда свертывая ее в круги и воронки, в небольших водоворотах. Не доходя берега, мы встретили небольшую крепостцу, теперь уже разрушенную и построенную монголами не одну сотню лет тому назад.
   Реку сопровождает обильная растительность, давшая возможность пополнить мой гербарий как цветущими видами, так и семенами. По реке мы прошли верст 6--7, местами пашнями, местами густыми зарослями ивы, джиды (Elaeagnus sp.), барбариса и облепихи. Река Хайдык-гол и ниже делится на рукава, образуя прекрасные лесистые острова. На 13-ой версте мы пересекли арык, выведенный из реки на пашни в ур. Хара-мото. Это место я нашел удобным для бивуака: вблизи шла дорога из Карашара, и П. К. Козлову здесь нас будет легко найти.
   На обратном пути, на бивуак наш проводник немного заблудился среди пашен. Это дало повод поторопиться нам перекочевать на видное место, потому что если местный житель не мог найти бивуака сразу, то как же найдет его проводник Козлова, взятый где-либо в Карашаре.
   Весь день простоял тихий и ясный, но в воздухе носился сухой туман, пришедший с востока.
   Вечер и ночь теплые и душные. Не хотелось ложиться спать, и мы, я и Ладыгин, провели до 10 часов под густыми карагачами, не пропускавшими лунного света, болтая о предстоявших нам работах, о родине, вспоминая родных, знакомых и вообще делясь воспоминаниями обо всем, забывая сон. Ночью пронеслась с северо-запада сильная буря, но благодаря защите окружающего леса, нас она не беспокоила. Перед утром она совершенно стихла, только принесла значительное количество перисто-слоистых облаков и густого тумана.
   Напившись чаю, мы быстро завьючили верблюдов и покинули бивуак. Накануне нашелся торгоут, который взялся вести нас до Токсуна; он повел в Хара-мото дорогою несколько иною, чем та, по которой мы ездили накануне; сегодня нам попадалось больше пашен и жителей. Здесь возделывают 2 вида пшеницы, кукурузу, просо, 3 вида ячменя и овес; кроме того около домов разводят морковь, земляные груши, бобы, дыни, арбузы, огурцы, баклажаны; возделывают сады, в которых можно встретить яблоки, абрикосы, груши и персики. Из животных, кроме лошадей, коров, овец и коз, держат собак; попадаются кошки. У некоторых есть куры, утки, гуси; голуби и воробьи тоже ютятся около фанз.
   Поросль леса составляют карагачи (Ulmus campestris), ивы (Salix sp.), серебристый и пирамидальный тополь (Populus alba et pyramidalis), джигда (Elaeagnus sp.), тамариски (Tamarix sp.). На пути мы собрали здесь Atraphaxis sp., Myricaria sp., хармыки (Nitraria Schoberi), сугак (Lycium sp.), белолозник (Eurotia sp.), хвойник (Ephedra sp.), четыре вида полынок (Artemisia sp.), 4 вида солянок (Salsola sp.), 6--7 злаков (Gramineae sp.), высокий камыш (Phragmites communis), очень высокий, до 3 метров, дырисун (Lasiagrostis splendens), метелку (Calamagrostis Epigeios), рогозник (Typha sp.), осоки (Carex sp.), ситник (Juncus sp.), татарники (Cnicus sp.), песью смерть (Gynanchum sp.), солодку (Glycyrhiza sp.), верблюжью траву (Alhagi camelorum), Sphaerophysa salsa, брунец (Sophofa alopecuroides), Dodartia orientalis. лебеду (Chenopodium sp.), девясил (Inula sp.), Kochiasp, 2 вида гречишника (Polygonum sp.), овечий репейник (Xantium atriirnarium). осот (Sonchus sp.) и мн. др.
   Из зверей, по словам проводника, обыкновенны: кабаны (Sus scrofa), волки (Ganis lupus), лисицы (Ganis vulpes), дзерены (Antilope subgutturosa), барсы (Felis irbis), рыси (Felis lynx), малуны (F. malun), зайцы (Lepus sp.), и др. грызуны; в горах медведи (Ursus sp.) и косули (Cervus pigargus).
   Из птиц чаще других попадались: сойки (Podoces hendersoni), фазаны (Phasianus sq. torquatus?), турпаны (Gasarca rutila), утки (Anas sp.), кулики (Totanus, Limosa sp. sp.), воробьи (Passeres sp. sp.), сороки (Pica sp.), вороны (Corvus sp.), коршуны (Milvus sp.), орлы (Haliaetus, Aquila sp., Buteo etc. sp.), завирушки (Accentor sp.); варакушки (Gyanecula sp.), камышевки (Salicaria sp.), чекканы (Saxicola sp.) и мн. др.
   Нам попались: 2 вида ящериц (Phrynocephalus et Eremias sp. sp.), змеи, жабы (Bufo sp.). Много мелких мух и комаров; слепней и оводов почти нет в это время года (вторая половина августа). Из бабочек попадались: Argynnis sp., Lycaena amanda Sehw, Colias erate sp., Leucophasia sinapis L. var., Satyrus arethusa Esp., Pieris rapae L., Vaaessa sp. и др.
   До Хара-мото сделали 13 верст и раскинули свой бивуак на берегу арыка, выведенного для поливки пашен, из реки Хайдык-гола, протекавшего шагах в 100 и доставлявшего нам прекрасную воду и отменное купанье. Только что мы расположились, проводник принес нам 6 штук прекрасных дынь, стоивших всего 25 копеек.
   Вскоре пришли к нам торгоуты; за чаем гости очень откровенно жаловались нам на своих господ-китайцев, к которым вообще относились недружелюбно, и спрашивали, скоро ли придет к ним батыр Амур-сана21, чтобы освободить всех монголов от китайцев, которых он всех вырежет. По их поверью, Амур-сана перерождается и живет в России постоянно, то на Волге, то на Урале, то в Сибири; когда же настанет время, он, с разрешения русского царя, объявит свое имя и уничтожит китайское царство. Тогда все народы Китая будут молиться и благодарить бога за счастье, посланное им на землю, ибо все тогда будут жить хорошо, богато и счастливо, и никто не будет обижать друг друга. Вообще торгоуты, при ласковом с ними обращении, довольно доверчивы и откровенны.
   Здесь в ур. Хара-мото (на р. Хайдык-голе) мы простояли 9 дней, в течение которых знакомились с окрестной жизнью животной, растительной, с самими торгоутами и делали различные наблюдения: метеорологические, астрономические, магнитные и прочие. Всякого рода коллекции наши тоже пополнялись постепенно.
   Невдалеке от нас пролегала большая, дорога, и много торгоутов проходило по ней мимо нас к Карашару и обратно. Они уже скочевывали с Юлдуса; там теперь начались дождливые и снежные погоды и наступают холода. Здешние жители тоже торопятся с уборкою хлебов, которые местами уже начали осыпаться. Для той же цели многие юлдусские торгоуты, имеющие здесь пашни, тоже торопятся скорее перекочевать, чтобы не опоздать с уборкою хлеба. Жнут здесь серпами, довольно низко срезывая солому; иногда же выдергивают колосья с соломой из земли и вяжут пучками. По нивам довольно много сорных трав, но несмотря на это урожаи очень хорошие. Летом торгоуты со скотом откочевывают отсюда в горы и на Юлдусы, а караулить пашни остаются только старики и бедные люди, служащие работниками за плату.
   Главными врагами пашен и бахчей считают кабанов, водящихся по окрестным камышам в большом количестве. С закатом солнца они выходят из своих логовищ и направляются на покормку на ближайшие пашни, где проводят ночь до утра, производя большие опустошения. Трусливые торгоуты принимают против них самые незатейливые меры: они зажигают на пашнях костры и время от времени стреляют холостыми зарядами, или кричат благим матом, чтобы испугать и прогнать опустошителей. Но кабаны, уже знакомые с этими безвредными для них приемами торгоутов, спокойно кормятся на пашнях, не обращая внимания на старания торгоутов прогнать их. Много вредят пашням и антилопы (А. subgutturosa).
   Одежда мужчин здесь состоит из широких панталон, спускающихся немного ниже колен (до половины икры), и китайского образца дабовой (материя грубой бумажной ткани) рубахи, распашной спереди и застегивающейся у ворота на медную пуговицу и у пояса; иногда подпоясываются куском синей или белой дабы; длина рубахи на 1/2 аршина ниже пояса, часто забирается в панталоны. Ноги почти всегда обуты в гутулы -- сапоги из выделанной местной кожи, или в чирки из бараньей или другой какой сырой кожи. На голове носят войлочную шапочку китайского образца, только на верхушке прикреплена красная кисть, длиною 6--8 вершков из тонких бумажных шнурков, а у богатых -- из толстых шелковых ниток. На работе эта шапочка часто заменяется куском синей или белой дабы, обернутой по-китайски вокруг головы и сверху обвитой косою. Для выезда и зимою имеется меховая шапка с квадратным верхом (матерчатым), с наушниками и назатыльником. Верхние халаты синего или черного цвета, из дабы или привозной русской материи (кизинец, чортова кожа). Духовенство, т. е. ламы, которых вообще у всех Монголов очень много, носят свои одежды желтого и красного цветов22. Женщины носят такие же, как и мужчины, халаты, с косым воротом, застегивающимся на правую сторону. Шапки у них меховые, бараньи или выдровые того же образца, как и мужские, только меньшего размера. Женщины надевают их лихо набекрень и не глубоко на голову. В ушах мужчины и женщины носят большие серебряные серьги, убранные маржанами или бирюзой. Мужчины подбривают спереди волосы до половины темени и кругом за ушами и у шеи, оставляя лишь на макушке клок длинных волос, которые заплетаются в косу. Многие добавляют, подобно китайцам, к своим волосам пряди шелка и вплетают их в косу, отчего последняя бывает особенно длинна и густа, что составляет некоторое франтовство. Женщины заплетают волосы в две косы, разделенные по середине темени прямым пробором. Чтобы спущенные на грудь косы не секлись, их носят в синих дабовых чехлах.
   Живут все почти в юртах, хотя более богатые имеют фанзы, битые из глины. У местного хана довольно большая фанза с садом, ее называют по-китайски "ямынем" (управлением). Хан строит для себя еще новый ямынь. Местный торгоутский гэгэн, ныне отсутствующий и находящийся в Амдо для получения своего высшего духовного образования, имеет тоже свой ямынь с садом и с помещениями для монахов. Много попадалось нам здесь старых разрушенных стен глиняных фанз и множество покинутых пашен; нам торгоуты говорили, что все это теперь только остатки разрушений, произведенных дунганами во время их восстания.
   Эти торгоуты, так же как и юлдусские, -- выходцы с Волги около 200 лет тому назад, считают свое пребывание в пределах Китая временным и надеются возвратиться со временем в Россию, где, по их словам, у них есть земли, на которые у хана хранится бумага русской царицы. Китайцев сильно недолюбливают зато, что последние изводят их ханов и не дают им долго жить. Отец настоящего малолетнего [хана] тоже изведен (отравлен) китайцами по достижении 25 лет. Это делается для того, чтобы какой-нибудь энергичный хан, войдя в более зрелые годы, не увел бы торгоутов из Китая в Россию.
   Здесь, после проведенных девяти дней, повидимому, нам уже нечего было делать: мы обошли все ближайшие окрестности и обыскали все кустики и все камешки. Бивуак наш порядочно загрязнился, животные кругом объели весь корм, а нам двигаться вперед никуда нельзя было, не дождавшись П. К. Козлова, еще не вернувшегося из своего разъезда. Долгое его отсутствие меня начинало сильно беспокоить, и я решил, выбрав новое место для бивуака и перейдя на него, послать на Юлдус Баинова с монголом, чтобы хотя узнать там что-нибудь о П. К. Козлове.
   26 августа мы перебрались на р. Хахрын-гол. Эту р. Хахрын-гол мне называли многими именами, а именно: Хахрын-гол, Кара-су, Уластын-гол. Может быть, она и называется всеми этими именами, но я буду звать ее Хахрын-гол, потому что ее мне чаще так называли, да и покойному Пржевальскому она была названа торгоутами тем же именем.
   От Хара-мото пришлось всю дорогу, 10 верст, колесить по болоту, заросшему местами густыми камышами, среди которых множество кабанов находят себе притоны, откуда по ночам делают набеги на соседние пашни и бахчи. На левом довольно возвышенном берегу Хахрына мы раскинули свой бивуак под двумя развесистыми карагачами, среди роскошной высокой травы, скрывавшей наши вьюки. Противоположный берег представлял собою сплошные пашни на далекое пространство.
   Река шириною сажени 3, при глубине в пояс, своими чистыми водами заманивала лишний раз искупаться. В прозрачных водах ее довольно значительными стаями разгуливали рыбы, не раз разнообразившие наш стол прекрасной ухой и своим нежным мясом. Рыба эта из расщепнобрюхих, сильно распространенных во всей Азии. Река начинается в северных горах Хахрын-дабан и в юго-восточном направлении идет по камышовой долине, принимает в себя р. Хабцагай-гол и вместе с нею впадает в Хайдык-гол, в 25 верстах выше города Карашара.
   На Хахрыне для нас тоже началась кое-какая коллекторская пожива, но для этого приходилось уходить подальше от бивуака.
   27 августа я направился на речку Хабцагай-гол, чтобы посмотреть характер ее при выходе из гор, и, возвратясь домой, нашел, к великому моему удовольствию, П. К. Козлова возвратившимся из поездки. Причины, задержавшие П. К. Козлова, были таковы: взявшийся вести его в г. Куча проводник завел его в непроходимое ущелье, откуда Козлов должен был вернуться обратно на Юлдус; проводник же бежал от него. При содействии гэгэна нашелся другой проводник; уставших лошадей пришлось заменить новыми наемными, и вышли не на Кучу, а на селение Вугур. Во всяком случае новое пересечение гор вполне удалось, хотя и не в том месте, которое было желательно осмотреть. Дорога в Кучу есть, но в наиболее доступных местах она уже несколько десятков лет засыпана валами камней: кашгарские сарты, боясь юлдусских торгоутов, загородили ущелья, или, вернее, наоборот. Из Бугура Козлов через Курлю вышел к нам нижним Хайдык-голом на р. Хахрын. 1 сентября вернулся и Баинов, ласково принятый на Юлдусе гэгэном, которому он оставил необходимые запасы для Козлова на случай, если бы ему не удалась его вторичная попытка пройти через горы в Кашгарию.
   Соседние торгоуты приходили приглашать нас на охоту на кабанов. Козлов, Ладыгин и Шестаков три ночи подряд сидели и караулили их. Кабаны приходили, но за темнотою ночи стрелять их ни разу не пришлось.
   3 сентября, пообедав, мы тронулись в дальнейший путь. Дорога пролегала частью по камышовым, частью по песчаным пространствам и вывела на 12-ой версте в урочище Гун-хара, расположенное на арыке, выведенном из реки Цаган-тюнге, идущей с северо-востока от подножия северных гор и разбираемой на арыки обширных пашен Гун-хара. Дорогою мы пересекли р. Хабцагай-гол, очень маловодную в ту пору.
   Ур. Гун-хара расположено среди зарослей огромных карагачей и тополей, между пашнями на ровном месте, а по пескам его толпятся тограки (Populus euphratica), тамариски (Tamarix sp.), камыши (Phragmites communis), белолозники (Eurotia sp.) и хвойники (Ephedra sp.). В одной версте к юго-востоку от Гун-хара строится новый ямынь (управление) для молодого хана.
   Сильный туман застилал окрестность и мешал видеть на значительные расстояния вдаль. Комары и здесь в значительном количестве надоедали нам; впрочем, они нас не оставляли все время с тех пор, как мы пришли из Далын-дабана на нижний Хайдык-гол. На здешних пашнях мы кое-что собрали в свой гербарий. В сумерки небо совсем закрылось облаками. Ночью пролил небольшой дождь, разрешившийся значительной бурей, продолжавшейся почти до рассвета. Утром же совершенно разъяснило, и мы после чая быстро собрались и тронулись дальше.
   Около шести верст мы шли на северо-восток камышами, большая часть которых растет на болоте, образуемом разливами арыков р. Цаган-тюнге.
   На 6 1/2 версте мы встретили помещение торгоутского гэгэна, состоящее из нескольких глиняных построек и сада с группою пирамидальных тополей. Дорога здесь сворачивает на восток, куда тянется и северная граница баграшкульской растительной полосы, направляющейся отсюда на восток к Ушак-талу, и к югу, за Хайдык-гол, обнимая озера Баграш-куль с юго-запада узкой полосой.
   На 10-ой и 11-ой верстах нам попадалось множество отдельных разрушенных глиняных фанз, раскиданных среди заброшенных пашен. Это все печальные воспоминания о бывшем дунганском восстании. Тут же влево, недалеко от нашего пути, был виден и старый ханский дворец и ямынь, тоже посещенный в свое время дунганами, оставившими свои разрушительные следы и здесь. Сохранились лишь роскошные пирамидальные тополя, видимые издалека. Здесь живет несколько семей монголов, и несколько разрабатываемых пашен свидетельствуют, что здесь земледелие еще не совсем брошено.
   Слева, к северу от дороги тянутся вдоль ее сагызы, глиняные обмытые обрывы, напоминающие как бы старинный берег водоема, может быть, отступившего в свое время отсюда Баграш-куля. Выше этих сагызов к горам тянется галечная предгорная пустынная покатость.
   Вправо тянулось плодородное урочище Чаза, вновь после дунганского разрушения разрабатываемое ныне торгоутами под тучные пашни.
   Сорные травы близ арыков здесь вырастают до удивительных размеров; некоторые из Chenopodiaceae достигали до 22 футов вышины.
   Через 19 верст мы разбили свой бивуак. Могли бы, конечно, пройти и больше, но шли такими прекрасными кормами, что хотелось воспользоваться этим случаем и покормить наших животных. Мы остановились среди убранных уже пашен. Невдалеке была усадьба зажиточного монгола, хозяина этих пашен. Он нам жаловался, что его сильно обижают дзерены, приходящие с севера, из пустыни, пастись на его хлеба. От кабанов по ночам постоянно жгут сторожевые костры, которые в темную ночь очень красивы. Комаров здесь тучи. Сильный, сухой туман скрывал ит нас гиры и задергивал далекий горизонт.
   Наш путь лежит на р. Алго, через альпийское озеро Нарин-Киргут-нор. Предстоит довольно большой и совершенно бесплодный переход к северным предгорьям. Но мы делим его на два раза, чтобы лишний раз покормить животных.
   До поворота дороги на северо-восток прошли оазисом еще 7 верст и остановились там, где кончалась вода в арыке. Проводник наш заболел и отказался итти дальше. Нужно было искать другого. Послал Баинова по юртам за проводником, которого он скоро нашел, до озера Нарин-Киргут-нора. Необыкновенно высокая травянистая растительность поражала нас: дырисун (Lasiagrostis splendens) был вышиною за 14 футов. Один вид Artemisia доходил до 5 1/2 аршина, другой до 4 аршин; одна солянка до 4 1/2 аршин. Хлеб весь уже сжат; древесная растительность здесь реже. Комаров те же тучи.
   После страны Далын-дабана мы провели в бассейне нижнего Хайдык-гола и долине Баграш-куля двадцать один день. За это время температура днем была выше +30RЦ шесть раз, на Хайдык-голе 19 августа доходила до +32,3RЦ.
   Самая низкая температура была +18,3RЦ днем, в полдень, отмечена при ясной и тихой погоде 30 августа, Поверхность земли нагревалась 17 августа до +64,1RЦ. Тихих дней было 8; ветры дули преимущественно северо-западные или северо-восточные; по ночам частые бури. Ясных дней пять; облачность выражалась более слоистыми и перистыми облаками. Пыльные туманы, приносимые с востока, наблюдались ежедневно. По ночам бывало иногда довольно холодно; в горах не раз замечался выпадавший снег. 30 августа ночью случился мороз, земля покрылась инеем. 4 раза ночами шел дождь и один раз на северных горах замечена гроза. Птицы довольно спешно летят на юг.
   Добыв себе нового проводника, мы выступили в северо-восточном направлении прямо в пустыню, устланную галькою. Нашу дорогу перебегали довольно часто сухие лога дождевых потоков, а на 16--17 версте мы пересекли небольшие высоты, протянувшиеся с запада на восток неширокой полосой. За ними опять шла крупногалечная пустыня, изрезанная сухими логами, по дну которых растут корявые полусухие карагачи. По одному из этих русел мы вошли в узкое, темное ущелье, пройдя по которому около версты, мы нашли струящуюся по гальке воду, сейчас же снова исчезающую в гальку. Тут густо толпились карагачи, ивы, кусты барбариса, местами представлявшие непролазную заросль. Для животных же травяного корма почти на нашлось; несмотря на это мы должны были здесь переночевать.
   Ущелье это носит название Саарылтын-гол; летом здесь кочуют торгоуты и совершенно вытравляют тот немногий корм, который сумеет здесь вырасти. Немного выше мы нашли еще несколько чистых ключей, привлекающих для водопоя множество мелких птичек. Мы видели и крупных их представителей: бородачей, соколов, воронов, сорок, клушиц, плисиц, горихвосток, овсянок и др. Состав окрестных гор известково-сланцевый; оголовки приподняты с юга на 35--45R. Ночью нас покропил небольшой дождь.
   Чтобы продолжать путь, мы должны были выйти из ущелья вновь к подножию гор; отсюда в дымке тумана, на юге под углом 171R, мы увидели северный залив озера Баграш-куля; на восток видели южный склон северных гор, падающий к селению Ушак-талу. Двигаясь на северо-восток, на 7-ой версте, мы снова вступили в невысокие глиняные размытые горки и пошли извилистым ущельем, которым вышли на невысокий удобный перевал Дзурмын-шахилга-дабан, с которого направление нашего пути сделалось более восточным (75R). Окрестные горы состоят из скал глинистого серо-бурого известняка и мелкозернистого с простилками известкового шпата. Мы двигались междугорной долиной. Поперек нее сбегают вправо сухие лога, поросшие корявыми ильмами (Ulmus campestris). Отсюда опять виден на юге Баграш-куль. На 18-ой версте мы снова перевалили через небольшой сланцевый отрог левых гор и спустились к реке.
   На берегу ее нам бросился в глаза лежащий у кустов труп монгола. Он лежал на спине, головой на запад; ноги были согнуты в коленях. Синий драповый халат прикрывал труп. 2 палки в головах и 2 в ногах, с привязанными на концах белыми тряпками, были воткнуты в землю. Труп издавал уже смрадный запах, но ни птицы, ни звери еще не нарушали его покоя и не приступали к тризне. Как оказалось впоследствии, в здешнем округе была распространена злокачественная горловая болезнь, уносившая многих монголов в другой мир. Болезнь эта выражается язвами в гортани с белым налетом; затем гнойные пленки заволакивают горло и удушают больного. Многие из нашего конвоя тоже заболевали, но им помогло полосканье, составленное из чайной ложки нашатыря (Ammonium chloratum) на бутылку кипяченой воды, повторяемое 4--6 раз в день.
   Речка, на которую мы вышли и, пройдя 24 1/2 версты, остановились, называемая Дзурмын-гол или Ихэ-Киргут-гол, течет на юг по галечному руслу, среди высоких и толстых, в 2--3 обхвата тополей, стоящих красивыми рощами. Между густых зарослей ив, облепихи, роз и барбариса множество светлых ключей бежит из-под скал в речку. Корму для наших животных на реке почти уже не было. Проходящие из гор монголы, скочевывавшие со скотом в долину Баграш-куля, стравили своими многочисленными стадами здесь все корма окончательно. Окрестные серые известняковые горы по падям и ущельям прикрыты кое-где кустарниками и группами деревьев, преимущественно карагачей. На северных склонах гор виднеются темные пятна большого елового леса. На реке близ нашего бивуака видны следы не очень давно обрабатывавшихся пашен.
   Далее, вверх по реке дорога идет, затейливо извиваясь по ущелью, постоянно переходя вброд речку и с трудом пробираясь среди рощ громадных тополей, карагачей и зарослей ив. Множество крупных камней и валунов, разбросанных в хаотическом беспорядке по дну ущелья, и узких тропинок, проложенных по крутым поросшим лесом скатам, иногда и по карнизам, представляют много затруднений, а подчас и опасностей для движения верблюжьего каравана.
   Направление ущелья постоянно ломается под различными углами; местами каменные стены сдвигаются и сдавливают небольшую клокочущую речку, непокорно выбивающуюся из их жестких, неласковых объятий. Местами же эти стены раздвигаются, особенно в верхнем ее течении, до версты, и сравнительно широкая долинка заполняется красивыми рощами тополей и карагачей (Populus sp. et Ulmus campestris).
   Дорога все время шла в северо-восточном направлении, на 12-ой версте свернула вправо, в падь, и, поднимаясь довольно крутым и каменистым ущельем, через 1/2 версты привела нас на невысокий перевал Гымеке-дабан, с которого мы увидели вдали всю реку Ихэ-Киргут-гол, идущую навстречу с запада с перевала Сасык-дабан, довольно высокого, но пологого, ведущего в долину Малого Юлдуса. Река, сбегая с него, вскоре же окаймляется древесной и кустарной растительностью и бежит среди зелени извилистой синей лентой. На восток, через неширокую долинку, виден другой перевал, Дулен-дабан (через который лежит наш дальнейший путь).
   Прямо внизу под нашими ногами, на восток, тянется с севера зеленая долина, местами довольно обширная, реки Нарин-Киргут-гол, разбивающейся на многие рукава и пробивающейся среди густых зарослей ивняков. Немного правее, т. е. на юг, река собирает свои русла в одно и по широкому травянистому лугу, сопровождаемая группами вековых тополей, затейливо извивается и впадает в синее, охваченное отвесными серыми скалами, альпийское озеро Нарин-Киргут-нор, в большую воду изливающееся в р. Ихэ-Киргут-гол, посредством протоки, разрывающей горы.
   Спуск с перевала каменистый, крутой, но наши верблюды сошли по нему спокойно.
   Остановились мы на берегу озера у устья реки. Красота местности, обилие корма и желание обшарить этот прелестный уголок соблазнили нас провести здесь два дня.
   Озеро Нарин-Киргут-гол лежит на высоте 6 315 футов. Мы застали здесь уже наступающую осень. На деревьях листья пожелтели и осыпались; травы отчасти тоже стояли желтыми. В густом лесу на склонах гор лежал снег, ночью лужи замерзали; по утрам земля застилалась инеем, хотя в полдень температура и доходила до +13RЦ в тени. Утром на дно ущелья, обставленного крутыми горами, к нам на бивуак солнце приходило не скоро.
   На другой день по приходе, дождавшись его первых лучей, я снял несколько видов, в том числе и сжатое каменными громадами озеро, поросшее по берегам золотой каймой желтеющих тополей, красиво отражавшихся в зеркальных водах его. Подувший довольно сильный ветер с северо-востока помешал мне приступить к астрономическим наблюдениям. По скалам и по лугу я собрал несколько видов растений для гербария, сборы которого приходилось, кажется, на этот год уже приканчивать. Несколько видов собранных здесь семян пополнили и этого рода коллекцию. Несколько интересных птиц были добычею П. К. Козлова. Рыб мы не нашли; в реке, хотя в озере я заметил круги, как бы от плещущейся мелкой рыбы. Насекомых было не много, хотя из бабочек нам попались: Vanessa antiora L., V. urticae L. var., Golias erate Esp., Satyrus arethusa Esp.
   Животные наши отъедались на прекрасном корме при отсутствии оводов и всякой мошки.
   Температура благодаря ветру была невысока и днем, так что заставляла одеваться несколько теплее, чем ранее в долине нижнего Хайдык-гола и Баграшского озера. Вокруг нашего бивуака непременные наши гости, сороки и вороны, постоянно дрались, оспаривая друг у друга добычу из отбросов нашего обеда.
   Выше нашего бивуака по ущелью кочевали монголы-торгоуты; они приезжали к нам просить лекарства от горловой болезни, от которой за 3 последних дня у них умерло четыре человека. Я поделился чем мог, дав им нашатыря, и, как впоследствии узнал, мое лекарство помогло многим.
   С трех часов дня солнце покинуло наш бивуак, уйдя за горы; сделалось сразу холоднее, а ночью даже был порядочный мороз. Следующий день, 10 сентября, был более облачный, но мне все-таки удалось поймать в небольшой промежуток времени ясное солнце и определить широту места и время. Кроме того, я съездил наверх в соседние горы, чтобы осмотреть озеро сверху, ибо берегом обойти его невозможно, вследствие падающих отвесно в воду скал, загораживающих путь. Подъем на гору был мало доступен из-за большой кручи. Цепляясь руками и ногами за камни, мне удалось, наконец, достичь места, удобного для обзора озера. Оно, замкнутое с трех сторон скалами, вытянуто версты на три с северо-запада на юго-восток; в середине образует как бы пролив, вследствие сблизившихся с обоих берегов каменных глыб. У южного края его, где начинается ущелье, выносящее избыток вод в реку Ихэ-Киргут-гол, верстах в трех ниже нашего бивуака, на истоке этого прорыва, сгруппировалась поросль из нескольких ив и тополей, которые образуют красивую растительную кайму в западной части берега; местами голые, негостеприимные серые скалы спускались непосредственно в воду, не уступая места пристроиться и неприхотливым тополям. В самом широком месте озеро не достигает версты. Бассейн озера довольно обширен, несколько ущелий несет в него воды: Харынга-дабан, Харгын-дабан, Бюрге-дабан, Кайтын-дабан и Дулен-дабан.
   Поверхность этого озера прежде находилась на 500 футов выше настоящей; прежний уровень ее прекрасно обозначается на склонах гор горизонтальной полосой, представляющей обмытые и сглаженные водой скалы, служившие когда-то береговой линией прежнего озера. Разумеется, оно распространялось значительно на север, заполняя собою все ущелье нынешней реки Нарин-Киргут-нор, проложившей себе русло по дну озера, сбежавшего через прорыв, промытый; в скалах, в реку Ихэ-Киргут-гол.
   Здесь мы добыли проводника на верховья р. Алго, чтобы ею пройти в селение Токсун. По словам проводника, через четыре дня мы должны выйти на р. Алго, на один большой день хода ниже ее истоков; но так как желательно было снять на карту все ее течение, то и решили, что П. К. Козлов поедет другой, более западной дорогой на ее истоки и соединится с караваном по приходе последнего на р. Алго, для чего был найден и ему проводник.
   Утром, 11 сентября, мы выступили в путь. Пройдя версту, я простился с П. К. Козловым, отправившимся на северо-запад вверх по р. Нарин-Киргут-голу с казаком Жарким и проводником торгоутом, а сам с караваном свернул на восток в ущелье Дулен на перевал Дулен-дабан.
   Подъем на Дулен-дабан пологий, начинается с самого поворота в ущелье. С полдороги по ущелью правая его сторона (северный склон) покрыта еловым лесом, забирающимся по скалам далеко вверх. Внизу по ущелью растут тополя, карагачи (Ulmus campestris), кизильник (Cotoneaster sp.), верблюжий хвост (Garagana jubata) и золотарник (Caragana sp.), барбарис (Berberis sp.) и др. Травы выедены торгоутским скотом, пасшимся здесь летом. Воды в ущелье нет. В лесу кричали ореховки (Nucifraga sp.), пролетные овсянки (Emberiza sp.), горихвостки (Ruticilla sp.) и синички (Leptopoecile sophiae), с криком перелетавшие по кустикам.
   С перевала мы увидели долину р. Сохотын-гола и следующий на востоке перевал Улунтын-дабан. Поднялись благополучно.
   Поднимаясь на перевал, мы встречали серых куропаток (Perdix barbata), взлетавших из-под ног верблюдов небольшими стайками. Верблюдов трудно было понудить быстро двигаться вверх: встречавшийся, хотя и небольшой, снег затруднял их движение.
   Спустившись, мы пришли на реку Сохотын-гол в 3 часа дня, пройдя всего 15 верст. Здесь кочует несколько юрт торгоутов. Корма окончательно вытравлены. Нашим животным приходилось довольствоваться лишь приятным воспоминанием о прекрасных травах покинутого утром бивуака.
   На р. Сохотын-голе появилась масса зурмунов (Spermophilus eversmanni). В горах слышны крики и свист уларов (Tetraogallus sp.) и клушиц (Fregilus graculus).
   С вечера небо стало заволакиваться облаками, пошел дождь, перешедший в снег, засыпавший к утру землю белым покровом на 2 вершка.
   Утром t --10RЦ. Животные, не привыкшие к таким холодам, дрожали. Вьюки и палатки пришлось очищать лопатою от снега. Это обстоятельство не позволило нам рано оставить бивуак.
   Подъем на Улунтын-дабан [сравнительно] мягкий, но вследствие выпавшего ночью снега, довольно скользкий для верблюдов. Дорогой нам опять попадались куропатки. Одну поймал наш Марс (караванная собака); [куропатку] мы не успели от него отнять, как он ее уже растрепал.
   С перевала виднелась дорога на запад через р. Харынгунгын-гол и за нею перевал Джимкен-дабан. По скользкому таявшему снегу мы спустились к реке Харынгунгын-гол. Правый склон ущелья был покрыт хорошим еловым лесом, который потянулся вниз по реке. Перейдя ее, мы опять поднялись на невысокий и удобный перевал Джимкен-дабан, спустились в лог небольшой речки, оставив которую осилили еще небольшой отрог перевалом Хурерин-гурбун-кедере-дабан и за ним остановились на реке Нюцугун-Камагай-гол, пройдя по ней вверх пять верст на северо-запад, чтобы ночевать на порядочном корме для животных. Здесь снег уже почти стаял, а к ночи его и вовсе не осталось. Прошли 26 верст.
   На другой день продолжали итти вверх по р. Нюцугун-Камагай-гол в северо-западном направлении. Корма здесь были всюду. Мы вышли на перевал Шара-дабан (он же Нюцугун), подъем на который идет правой стороной ущелья по его склону. Самый кряж этого перевала состоит из серого биотитового мелкозернистого гранита. Соседние породы состоят из красного роговообманкового хлоритового крупнозернистого, приближающеюся к аплиту, гранита.
   Спуск -- около 4 верст, и мы вышли на реку Дунду-Камагай-гол, направляющуюся на юго-восток. Вверх по этой реке, куда мы держали путь, стояли роскошные, нетронутые скотом травы: ковыль (Stipa sp.), дикая пшеничка (Triticum sp.) и другие, главным образом, злаки (Gramineaesp.). Мы прошли 18 верст и остановились покормить своих верблюдов и лошадей, а так как выше травы становились площе, и на следующий день мы непременно должны были дойти до р. Алго, до которого оставалось не больше пройденного на сегодняшний день, то мы раскинули здесь бивуак на ночь. Место это довольно высоко поднято абсолютно, и потому наступившая ночь была холодная; вдобавок еще с вечера выпал дождь и смочил наши вещи и палатки, замерзшие к утру, что немного замедлило наше выступление в путь.
   Утром холод особенно чувствовался, свежий северо-западный ветер резал лицо и щипал уши; руки приходилось прятать в рукава. Подъем к перевалу Ташагайну пологий; северные склоны ущелья местами чрезвычайно каменисты и болотисты. Животным трудно было итти по замерзшей, твердой и неровной почве. По сторонам стоящие горы сделались положе и как-то расплылись, раздвинув ущелье вверху.
   Наконец, на северо-западе мы увидели "обо" и за ним ущелье, идущее на север. Это -- перевал Ташагайн-дабан; мы свернули к нему. На плоской поверхности перевала сложено большое "обо" до 30 саж. в диаметре. Перевал этот лежит на высоте 8 783 фут. абс. высоты. Окрестные горные породы состоят из белых роговообманково-биотитовых среднезернистых гранитов, с белым и желтым кварцем.
   С перевала мы увидели на севере снеговой хребет Уластын-дабан, протянувшийся в восточном направлении, а за ним другой, Урумчийский, как его назвал проводник. Между ними идет река Шагрын-гол, впадающая в р. Алго слева. Выше своего владения в Алго, Шагрын-гол принимает справа р. Уластын-гол, впадающую в нее с запада, с хребта Уластын-дабан. Хребет, который мы перешли перевалом Ташагайн, общего названия не имеет и тянется с запада на восток вдоль правого берега р. Алго. По ту сторону р. Алго к северу до гор Уластын-дабан тянется высокое плоское плато, называемое Дзулан-хура и падающее к реке Алго крутыми дикими гранитными скалами.
   Спуск с перевала довольно крутой, каменистый, устланный осколками красного гранита, осыпавшегося с верхних скал. Ущелье шло сначала на северо-восток, а потом на северо-запад. В нижней его части склоны его поросли прекрасной луговой травой, соблазнявшей наших верблюдов. Лишь только мы вышли из ущелья, нас встретил монгол, проводник П. К. Козлова, прибывшего на Алго ранее нас днем, другой дорогой, сделавшего около 95 верст и посетившего верховья р. Алго.
   В урочище Ташагайн, против Ташагайнского ущелья, на одном из островов р. Алго, заросшем тополями и ивами с хорошим кормом, мы разбили бивуак и устроили дневку. Здесь было заметно теплее, чем в горах, и зелень, хотя и пожелтела, но не имела еще вполне зимнего вида. Урочище это находится на абсолютной высоте 7 615 футов. Пункт этот удалось мне определить астрономически. Мы видели много торгоутов, кочующих мимо нас с Малого Юлдуса вниз по реке Алго и на Баграш-куль; по их словам на Юлдусах уже наступила настоящая зима.
   Местная растительность состояла из рощ тополей, ив, Myricaria, шиповника (Rosa sp.), хвойника (Ephedra sp.), белолозника, (Eurotia sp.), камыша (Phragmites communis), дырисуна (Lasiagrostis splendens), кендыря (Apocynum sp.) и др.
   На дневке мы приводили в порядок свое караванное снаряжение, запущенное во время дороги в горах.
   Ниже урочища, на котором мы стояли, ущелье реки то расширяется, то суживается. Поросли вдоль реки не прекращаются и рощами обступают реку. Пространства, свободные от зарослей, покрыты желтеющими камышами, дырисуном, среди которых там и сям виднеются пашни торгоутов, уже приступавших к уборке хлебов (пшеница и ячмень).
   Довольно широко раздвинулось урочище Бакшин-амы. Мы нашли здесь только что перекочевавших с гор торгоутов. Тут же мы видели развалины построек, сложенных из крупных камней, когда-то живших здесь иных обитателей. Главный южный горный хребет тянется на восток вдоль реки; гребень его находится приблизительно верстах в 10 от нее и загораживается передовыми отрогами; впрочем, иногда гребень этот открывается, и пытливый глаз может проникнуть в далекие недра его. Горы эти состоят из среднезернистых белых роговообманковых биотитовых гранитов.
   В урочище Зурмунте, где мы устроили ночевку, эти громады сжимают своими тисками р. Алго. С них пришло сюда ущелье, по которому тянется вверх, через горы, перевалом Зурмун-дабан, дорога в селение Ушак-тал, расположенное на большой кашгарской дороге в 16 верстах севернее озера Баграш-куля у южного подножия Тянь-шаня. Тут же, на правом берегу,, стоят каменные развалины какой-то старой постройки. Туземцы-торгоуты относят их ко времени джунгар23. Пришедшие с Малого Юлдуса торгоуты со скотом не успели еще вытравить корма.
   Далее ущелье шло в том же восточном направлении с небольшим северным склонением. Обширные заросли, здесь встречавшиеся, были несколько реже и дорога значительно каменистее. Всюду много следов старинных, разрушенных ныне построек и укреплений, сложенных из огромных валунов. На девятой версте от Зурмунтё стены ущелья совсем сдавили реку и она, вырвавшись из каменных объятий горных великанов, сделала крутой и короткий поворот к югу, затем снова побежала в прежнем направлении и на несколько верст лишилась своего постоянного спутника -- древесной и кустарной растительности, которая снова потом возвратилась, чтобы не покидать ее надолго.
   На пути нам попались развалины укрепления, сбитого из глины, несомненно не столь отдаленного происхождения. О нем мы не могли получить никаких сведений от проводника, туземцев же не встречали.
   На 17 версте, пройдя узким проходом, мы встретили опять сложенное из валунов укрепление, перегораживающее ущелье поперек. Оно, говорят, принадлежит ко времени последнего дунганского разгрома. Далее, на 21 версте, на обрыве правого берега мы увидели опять небольшое укрепление вроде пикета, сложенное из кусков каменной осыпи.
   Против последнего с северо-запада проходит ущелье р. Шаргын-гола, впадающей в реку Алго. Здесь прекрасный корм, обширное место для экскурсий и заметный пункт, который я определил астрономически; абсолютная высота этой местности, называемой Текен-амы, равняется 5 230 ф. Ущелье Шаргын-гола в своих низовьях плодородное, довольно обширное и около реки поросшее рощами тополей, ив и хорошими злаками. Монголы здесь занимаются земледелием, о чем говорят виденные нами здесь значительные пашни. Тут же с левого берега реки наверх поднимается наезженная вьючная дорога в город Урумчи через горы Текен-дабан. В реку Шаргын-гол, выше ее устья верстах в 25, справа впадает р. Уластын-гол, протекающая по плато Дзулан-хура, в глубоком, вымытом ею ущелье, с западо-северо-запада с гор Уластын-дабан.
   Окрестные горы состоят из белого мелкозернистого биотитового гнейсо-гранита и мелкозернистого розового роговообманкового гранита с прослойками темнобуро-серого кремнистого сланца.
   Два дня, проведенных нами на ур. Текен-амы, простояли хорошие, теплые; мы собрали кое-что в свои коллекции. Вечером второго дня наши люди устроили иллюминацию: зажгли огромный костер из старого сухостоя и валежника, около которого провели вечер: казаки пели и плясали, вспоминая далекую родину. Ночь простояла теплая, хорошая. Завывание волков разносилось за полночь по ущельям гор.
   Утром густой сухой туман, пришедший с востока, заволок окрестности. Мы по обыкновению после чая тронулись в дорогу. Сегодняшний переход, как и прежние по р. Алго, сопровождался множеством развалин древних построек, свидетельствующих о сравнительной густоте населения, прежде владевшего этой долиной.
   Богатство этой долины не так велико, чтобы прокармливать плотное население, и какие средства служили для его существования прежде, неизвестно. Ущелье и на этом переходе часто суживается настолько, что река, пенясь и бурля, спешит скорее прогнать в этих местах свои воды и вынести их на свободу, в более широкие пространства. Густые заросли сильно стесняют движение верблюдов, преграждая им дорогу сплетающимися своими ветвями, перевиваемыми ломоносами (Clematis orientalis) и кутрой (Cynanchum sp.). Множество огромных валунов тоже усугубляет неудобства дороги.
   Южные горы понемногу начинают отступать от реки к югу, оставляя при ней баррикаду невысоких каменных грядок вдоль берега. С севера слабо падающее к востоку плато Дзулан-хура уже не обрывается в реку сплошной каменной стеной, а спускается небольшими размытыми ущельями.
   На 11 версте этого перехода ущелье р. Алго опять суживается, и в этом месте, поперек его, построена стена из валунов торгоутами, во время прошлого магометанского восстания в Китае, от дунган, чтобы преградить им доступ вверх по реке. Отсюда же начинается в горах и другая горная порода, обнажающаяся в склонах ущелья. Тут преобладают розовые граниты с прослойкой каких-то сланцев. Слои приподняты с юга (45--70R) и имеют массу плойчатых складок и сдвигов.
   Боковые ущелья, кроме р. Шаргын-гола, не дают воды в р. Алго, и потому воды в ней заметно ослабевают.
   Начали попадаться маралы (Gervus sp.), следы которых встречались в значительном количестве. Вообще по реке Алго мы встречали еще зайцев (Lepus sp.), зурмунов (Spermophilus eversmanni); заметили волков (Lupus sp.) и лисиц (Canis vulpes), и следы горных баранов (Ovis sp.), и козлов (Capra sibirica), последних особенно много в северном хребте Текен-дабан. К растительным видам, попадавшимся ранее, стали прибавляться тамариски (Tamarix sp.). Среди камышей два вида кендыря (Apocynum venetum и А. pictum), местами до двух сажен вышиною, шиповники (Rosa sp.), увешанные кистями красно-желтых продолговатых ягод и подымающиеся выше 2 1/2 сажен. На голых галечных местах и на сухих речных выносах ползут каперсы (Capparis herbacea) в разные стороны своими колючими ветвями с белыми крупными цветами и грушевидными плодами; попадались и многие другие виды.
   20 сентября сделали небольшой, всего в 11 верст, переход по Алтайскому ущелью и остановились на выходе этой реки в долину, падающую на восток в глубокую котловину Люкчюнскую, опускающуюся ниже уровня океана, как показали наши наблюдения, на 130 метров (427 футов)24.
   Урочище, где мы остановились, называется Алгын-амы; его абсолютная высота уже всего лишь 2 710 футов. Река здесь заметно менее многоводна. Древесная растительность тут, видимо, уже знакома с топором человека; больших деревьев почти не осталось; но кустарные поросли тамарисков и ив настолько еще густы, что мы близ бивуака видели нескольких оленей, которым эти заросли служили убежищем. В урочище прежде были даже пашни, следы которых время не успело еще сгладить и сравнять с соседней местностью.
   Невысокие обрывы пологих пустых предгорий обставляют здесь немного расширившуюся долину реки. Северные горы, значительно пониженные, как бы порвались и, отступив еще далее к северу, направились к горам Даванчину. Южные горы тоже отодвинулись к югу и, уклоняясь к юго-востоку, далее на восток сильно пониженные, служат уже южной оградою Люкчюнской котловине под именем Чоль-тага; уходящего на восток далеко за меридиан города Хами.
   Завтра предстоит большой безводный переход; для удобства мы выйдем после обеда и будем ночевать в пустыне без палаток, а на следующий день, выйдя со светом, по словам проводника, утром придем в чантуйское селение Илянлык, западный предел Люкчюнской котловины.
   Переночевав в урочище Алгын-амы, мы после часа пополудни, пообедав, тронулись в пустыню. Направления держались восточного по мягкому песчаному грунту. Река Алго, вырвавшись из ущелья, из своего родного, одинокого в горах русла, и почуяв свободу на широкой долине, разбежалась несколькими рукавами по степи и растратила в ней свои ослабленные воды, которые, будучи не в состоянии бороться с алчностью жадной пустыни, частью впитались в почву и скрылись под гальку пустыни, частью же поглотились сухой атмосферой. Растительность, сопровождавшая реку до сих пор все время, кинулась по следу за водою и, добывая ее своими длинными корнями из почвы, образовала по руслу несколько зелено-желтых извилистых лент на сером фоне окружающей мертвой пустыни; полосы эти теряют свою свежесть на востоке, тощают и, наконец, исчезают, и голая галечная с валунами, светлосерая полоса, идущая по темному, безотрадному фону пустыни на восток, обозначает сухое русло р. Алго.
   На далеком восточном горизонте видна лишь белая дымка, в которой теряется граница и серой земли и голубого неба.
   На второй версте от урочища Алгын-амы мы перешли речку Урубан-гол, пришедшую с северо-западных дальних снеговых гор, выделяющих на восток хребет Даванчин. Эта речка, выбежав из гор, влила свои воды в р. Алго и, увлеченная ее свободой, разлилась по ее рукавам, увлекшим ее на совместную погибель в пустыне. Тут же близ переправы стоят развалины какого-то укрепления, запиравшего вход в Алгойское ущелье; кроме того, по обоим берегам Алго стоят развалины двух башен и много других, на вид довольно старых, построек, сложенных из речных валунов и глины.
   Русло р. Алго тянулось по пустыне вправо в двух-трех верстах от нашей дороги. Затем вправо показались глиняные холмы карызов {Искусственные подземные галереи, собирающие подземные воды для орошения.}, выведенных в селение Илянлык и отчасти в селение Токсун.
   С севера нас сопровождали известковые и песчаниковые высоты, местами передутые сероватым песком.
   Мы прошли 21 версту к 5 1/2 часам вечера и остановились у подножия этих высот. Расположились для ночлега на открытом воздухе, не ставя палаток. Ночь теплая +18RЦ, удушливая, как всегда в пустыне. Серая, пыльная, безводная пустыня, накаленная дневным солнцем, не успевала остынуть и всю ночь лучеиспускала теплоту в воздух. Густая дневная пыль пустыни села ночью, и плохо видимые днем окрестные горы были недурно видимы ночью, освещенные луной, придающей особенный таинственный вид молчаливой и нежилой застывшей пустыне.
   Утром наши сборы были очень коротки, и мы могли выступить в дорогу еще до света, тем более, что все необходимые засечки для своей съемки я сделал еще засветло, накануне. Качество дороги не изменилось нисколько: та же ровная и гладкая поверхность пустыни, выстланная глинисто-песчаной мягкой с галькою почвою, иногда с белыми выпотами соли.
   Сопутствовавшие вчера нам слева высоты стали мельчать и отходить к северу, а за ними виднелись силуэтами в утренней слабой дымке высокие горы Даванчина, отделяющие на севере Люкчюнскую котловину от города Урумчи. Пройдя верст 15, мы разглядели группу дерев -- это оказалось селение Илянлык, орошаемое карызами из р. Алго и р. Субапш, идущей с южных гор Борто-ула, на востоке обрывающихся ущельем, по которому проходит карашарская дорога. Мы с радостью подвигались, к оазису и вскоре встретили двух человек, ехавших навстречу баранам, которых гнали в селение Токсун сарты для продажи; но узнав от нас, что бараны прогнаны еще ночью, вернулись с нами и довели нас до воды и удобной остановки на одном карызе у мельницы в сел. Илянлыке. Прошли 28 верст; пустыня оканчивается у западной окраины оазиса, обрываясь крутыми скатами и обрывами глины к оазису. Они состоят из лессовидного серого суглинка и, можно предполагать, составляют почву алгойской пустыни на западе.
   

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

ЛЮКЧЮНСКАЯ КОТЛОВИНА И "ДОЛИНА БЕСОВ"

Селение Илянлык. -- Прибытие в селение Топсун и работы в нем. -- Новый телеграф. -- Новая крепость и войска. -- Жители. -- Тремя партиями выступаем из Токсуна. -- Мое предварительное знакомство с котловиной. -- Жители ее. -- Наш караван. -- Знакомство с ваном. -- Устройство метеорологической станции. -- Поездка в Турфан и водворение Шестакова на двухлетнее жительство на станции. -- Нивелировка котловины. -- Прощальный визит вану. -- Отъезд П. К. Козлова на оз. Лоб-нор. -- Оставляем Люкчюн. -- Ур. Таган-сак. -- Последняя ночь в котловине. -- Границы котловины: пески Кум-таг, высоты Тус-тау, горы Чоль-таг, пустыня нижнего Алго и на сев.-зап. отроги Даван-чина. -- Ур. Кован. -- Селение Шуга. -- Город Пичан. -- Ур. Гун. -- У порога "Долины бесов". -- Селение Шота. -- Случайное приобретение новой собаки для каравана. -- Вороны и волки -- спутники каравана. -- Немного заблудились. -- Кл. Сарык-каш. -- Повеление богдо-хана. -- Кл. Омрá-кемá. -- Кл. Опур. -- Кл. Тёс. -- Близ колодца Джигдыян. -- Селение Чо-кагу. -- Селение Кара-тюбе. -- Мазар Еллик. -- Приход в Бугас.

   
   Западная и северная части оазиса представляют глинистую бугристую местность, выдутую страшными северо-западными ветрами, и большую болотистую площадь с прекрасным кормом, служащую для выгона скота илянлыкцам.
   На ближайших к бивуаку ключах нам с Ладыгиным удалось наловить чрезвычайно интересных рыбок Diplophysa sp., впервые мною здесь встреченных, и довольно крупных водолюбов (Hydrophilus sp.) и плавунцов (Dytiscus marginalis). На илянлыкских болотах останавливалось много водяной пролетной птицы и особенно куликов. Деревья оазиса стояли еще зеленые; отчасти еще зеленые хлеба на пашнях, главным образом просо-сорго, не были еще убраны. Здесь зима подбирается не так быстро, как на верхнем Алго, чему в значительной мере причиною и абсолютная высота, падающая в Илянлыке до 679 футов.
   Почва оазиса состоит из желто-серого очень мелкого, сильно глинистого песка (песчаный лёсс) и из серого, лёссовидного суглинка с мелким хрящем; кое-где попадаются, на сдутых ветром местах, особенно в северной части Илянлыка, выходы розовато-желтого известково-глинистого мелкозернистого песчаника (ханхайского)25.
   Самое название Илянлык -- от слова "илян" -- произошло от обилия змей, водящихся в этой местности; но ко времени нашего прихода они уже исчезли, вследствие приближения осени и сравнительно свежих ночей, почему ни одного экземпляра добыть нам не удалось.
   Жители Илянлыка -- сарты и чанту, 400 семей -- занимаются исключительно земледелием, сеют сорго и хлопок; подчинены токсунскому беку.
   Переночевав в Илянлыке, мы чуть свет направились в селение Токсун. По дороге все время попадались редко разбросанные сакли, обсаженные ивами и реже тополями. Фрукты здесь не растут -- весенние неистовые ветры обрывают все цветы. Да и все листья хлебных растений истреплены и разорваны ветром, вдоль по нервам. Самые сильные ветры дуют со второго месяца по пятый, т. е. с февраля по май; сила этих ветров бывает настолько велика, что иногда прекращается всякое сообщение Илянлыка с Токсуном. Южная часть оазиса Илянлыка орошается карызами рек Алго и Субаши, северная же -- карызами реки Даванчина. На 9-й версте мы вышли на р. Даванчин-су, идущую с северного хребта Даванчин-дабан, и, вступив в южную часть сел. Токсуна, разбили свой бивуак на том самом месте, где стояла экспедиция М. В. Певцова в 1890 г. Я отыскал даже точку, на которой производил астрономические наблюдения Михаил Васильевич, и на ней установил столб для той же цели.
   От Илянлыка до сей точки мы прошли 15 1/2 верст.
   Не успели мы остановиться, как приехал местный бек, кадыр-бек, ставленник китайских властей, чтобы по поручению турфанского уездного начальника, китайца, "тина", осведомиться о здоровье нашем, благополучии пути, и, главное, о дальнейших наших намерениях. Он оказался очень милым в обращении, вежливым, но криводушным и корыстным человеком.
   Первое, что бросилось нам в глаза в Токсуне, это -- телеграфные столбы. Телеграф этот проведен из Су-чжоу через Гоби на Хами и Турфан. Здесь он разделяется: одна ветвь идет на Токсун, Карашар и в Кашгар26, а другая на город Урумчи и на запад в Кульджу. Токсунскому беку поставлено китайцами в самую непреложную обязанность блюсти за сохранностью всех телеграфных сооружений. Человека, испортившего телеграф, бек доставляет в город Турфан китайцам для повешения. Если бек не найдет виновного, то лишается места, строго наказывается и высылается навсегда с родины. Постройкой телеграфа в Токсуне заведуют китайцы под руководством одного иностранца, носящего китайскую одежду; видеть его нам не пришлось, но по сведениям, собранным В. Ф. Ладыгиным, он, кажется, бельгиец.
   По словам бека, китайцы нас ожидали уже и даже разыскивали; они никак не предполагали, что мы пройдем в Токсун через Алго, потому что там настоящей дороги нет, и сами китайцы там не ездят, опасаясь торгоутского кочевого населения и трудностей пути. Нас ожидали из Кашгарии в городе Урумчи, куда уехал недавно турфанский тин, рассчитывавший встретиться там со мной.
   Вторая новость в Токсуне -- новая глинобитная крепостца, вполне уже готовая, но за неимением войска пока не занятая. В другой, старой крепости стоит 150 конных китайских солдат. Во всем же Турфанском округе находятся 2 лянзы войск на 150 000 жителей. Токсун стоит на единственной дороге, ведущей из Китая в Кашгарию, куда в прошлом году прошли до 12 лянз из Хами и Урумчи. Войска эти были смешанные, состояли из китайцев, чанту, монголов и кашгарцев. Из них пехоты 9 лянз и кавалерии 6. В нынешнем же году прошли 3 лянзы и 10 пушек и 170 арб сбруи и боевых припасов. Пехота была вооружена пистонными ружьями, а кавалерия -- скорострельными и пиками, причем скорострельных патронов, кроме имевшихся на руках, в запасе не было. Из Урумчи была только одна лянза, остальные же из Хами. Войска продовольствовались на средства местных жителей, которые должны были все заготовлять заблаговременно к проходу войск, причем жители жаловались на своеволие и мародерство войск, не сдерживаемых начальством.
   Селение Токсун стоит на р. Даванчине и на карызах рек Алго и Субаши. Население -- чанту (тюрко-монголы, магометане), 400 семей. Подчинены беку, назначаемому турфанским уездным начальником. Дунган 200 семей, китайцев до 15 семей; те и другие подчиняются непосредственно "тину" в Турфане. Кроме того к Токсуну причисляются селение Илянлык с 400 семей чанту; селение Ямши [Яньмуши] -- 150 семей чанту; Хадун -- 280 семей чанту, есть немного и дунган, которые, как и немногие китайцы, подчинены Турфану.
   Жители сеют преимущественно сорго, пшеницу, кунжут, хлопок, ячмень и огородные овощи, а также дыни, арбузы. Возле домов и на карызах садят ивы, тополя, шелковицу, айлантусы.
   Дикая растительность состоит из тамарисков, джинтака (Alhagi camelorum), Karelinia caspica, камышей, сугака (Lycium ruthenicum), солодки, солянок, Sophora alopecuroides, кендыря (Apocynum venetum и A. pictum) и злаков.
   Ветры в Токсуне бывают настолько сильны, что листья камышей и проса бывают оторваны, как и в Илянлыке, и истреплены ветрами на узкие полосы по нервам.
   Почва пашен Токсуна состоит из лессовидного буро-желтого очень твердого суглинка. В более южной части -- серо-желтый мелкий слюдисто-глинистый песок, с обломками веточек тамариска, а по дну русла временно приходящих в Токсун вод Субаши -- довольно толстые отложения серо-желтого лёссового слоистого ила.
   Дождей в Токсуне почти не бывает, иногда падают на землю редкие капли дождя, насыщенные воздушною пылью и потому окрашенные в темнобурый цвет. Снег очень редко порошит зимою, но на земле не остается, испаряясь немедленно.
   Абсолютная высота селения Токсун, проверенная многими моими наблюдениями, оказалась в 52 фута над уровнем моря.
   С первого же дня прибытия в селение Токсун я вывесил все метеорологические инструменты, имевшиеся в распоряжении экспедиции и предназначенные для метеорологической станции в Люкчюне, и в течение семи дней делал параллельные наблюдения три раза в день, из чего можно было вывести сравнения показаний инструментов; произведены здесь наблюдения магнитные и астрономические; последние очень удачно совпали с наблюдениями М. В. Певцова в 1890 г.:
   
   широта его наблюдениями определилась -- φ = 42R 46' 54"
   в 1893 г. по моим наблюдениям -- φ = 42R 46' 52"
   Разница всего на -- 2"
   Долгота Токсуна получилась: δ = 88R 40' 21" от Гринвича.
   
   Я так увлекся различными наблюдениями, что не находил времени для участия в сборах коллекций, которые усердно пополняли П. К. Козлов, В. Ф. Ладыгин и препаратор Курилович. Кроме того, немало времени отнимали различные приемы и визиты местных властей разных рангов и отдача таковых им, и часто безрезультатные и продолжительные с ними переговоры, напоминавшие толчение воды в ступе.
   На другой день после нашего приезда в Токсун возвратился сюда же из Кашгарии и турфанский тин (уездный начальник). Мы взаимно сделали друг другу визиты. Он нам вручил почту, любезно присланную ему, для передачи нам, нашим кульджинским консулом, уважаемым В. М. Успенским.
   Пользуясь сведениями, собранными в прошлую экспедицию с генералом М. В. Певцовым, и кое-какими еще добытыми ныне о местности Кызыл-сыныр [Сынгыр], затерянной в глухой пустыне, по пути отсюда на Лоб-нор я решил, не теряя времени, направить туда П. К. Козлова для ознакомления с этим урочищем и дорогою на Лоб-нор, куда предполагалось снарядить его из Люкчюна. Не без затруднений нашелся проводник, молодой чанту, красивый и молодцеватый, сын живущего в Кызыл-сыныре чанту Ахмет-палвана. Недостаток лошадей в Токсуне задержал выступление, и только 30 сентября рано утром мы выступили в путь тремя партиями: караван направил я в Люкчюн с В. Ф. Ладыгиным северной окраиной котловины, по большой дороге. П. К. Козлов с казаком Баитовым и проводником Абдурахманом за 15 дней пошел в Кызыл-сыныр. Снаряжение его составляли, кроме верховых лошадей, 2 вьючных верблюда, продовольствие, постель, маленькая брезентная палатка и 2 резиновых мешка, каждый на 5 ведер, для воды. Я же, захватив одного вьючного верблюда, продовольствие и 2 резиновых мешка для воды, с казаком Шестаковым и проводником, токсунским чанту, пошел в Люкчюн южною окраиною котловины, для предварительного с нею знакомства, чтобы знать, с чего начать свои предстоявшие здесь исследования.
   Караван отправился на восток, П. К. Козлов на юг, а я на юго-восток-восток.
   На 9-й версте моего пути окончилась растительная полоса; к окраине ее подбегала галечная равнина с южных гор Чоль-тага, изрезанная карызами, идущими с запада на восток и собирающими подземные воды Субаши. Мы вошли на эту равнину и ею двигались на восток; пробовали иногда итти и окрайними камышами, но это было трудно, так как соленая почва, покрытая твердой известково-гипсовой коркой, представляла затвердевшие глыбы, о которые лошади и верблюды спотыкались и портили себе ноги -- пришлось итти снова галькой. На 13-й версте попался нам ключ Кашка-булак с солоноватой водой и затем лишь только на 32-й версте другой -- Янги-Яйлак, пресный, многоводный, поверхность которого лежала ниже уровня земли лишь на 3/4 аршина. Кругом ключа хороший корм (мелкий камыш) и дрова (тамариск); в одной версте к востоку стояла небольшая группа тополей, могущих служить для ориентировки местности при разыскивании этого ключа. На краю южной равнины, взбегающей на юг вверх к Чоль-тагу, встречается много курганов, сложенных из крупной гальки и камней. Все они уже нарушены алчными искателями кладов и расхищены; вместе с землей и галькой, кругом них валяются куски дерева и пучки старого камыша, которыми, вероятно, закрывались могилы.
   Кроме того по камышовому пространству на солончаках тянется линия сторожевых башен, сложенных из кусков солончаковой глины и ныне уже разрушенных, построенных когда-то старинными обитателями котловины с целью охранительной. Линия эта тянется с запада на восток вдоль котловины.
   На севере, верстах в 17 от Янги-Яйлака, виднеются развалины Асса-шари, не те, о которых говорит Г. Е. Грумм-Гржимайло в своем сочинении, а расположенные по дороге из Токсуна в Турфан.
   Второй переход сделали всего в 20 верст; как и накануне, дорога шла окраиной галечного пространства и по своему качеству, и по своему восточному направлению не изменялась. Те же солончаки и камыши влево и 2--3 башни среди них; на галечной степи постоянно попадались группами разрытые древние могилы. Сведений о древних обитателях этой местности, коим могли бы принадлежать эти могилы, довольно словоохотливый проводник наш не мог сообщить; говорил он о кладах, находимых в котловине до Бадуалета и после него. О могилах же он сообщил, что разрывали их дунгане во время восстания, когда здесь хозяйничали, и находили в них много серебра и золота. В котловине, говорил он, "как кому посчастливится с кладами. Один увидит развалины огромного древнего города и найдет много серебра и разных дорогих украшений, а другой на том же самом месте и следов никаких развалин не найдет".
   Остановились на ночлег в урочище Бахлык-тура. Здесь стоит сложенная из крупных сырцовых кирпичей башня и при ней вырыт колодец с слабо солоноватой водой, лежащей только на 1 аршин ниже поверхности земли.
   Из зверей здесь в котловине много антилоп (Antilope subgutturosa), лисиц, волков, зайцев и много мелких грызунов. Попадаются еще кабаны (Sus scrofa), но теперь их немного. Лет 30 тому назад с Чоль-тага нередко забегали дикие верблюды по несколько штук. Теперь же это редкая случайность, и они попадаются только в Чоль-таге и южнее, особенно если в нем выпадет снег, ради которого они приходят туда из пустыни.
   Свой третий переход, очень большой, в 41 версту, к озеру Боджанте, мы совершили при неприятной довольно сильной северо-западной буре, продолжавшейся с раннего утра до сумерек.
   Мы остановились на голой гальке, на которой не было никаких признаков растительности; камни и гальки, содержащие множество окаменелостей {Обломки серого мелкозернистого известняка и известковой брекчии с отпечатками каменноугольных кораллов.}, были источены и вышлифованы свирепствующими здесь постоянно северо-западными бурями; с севера, со стороны озера, к ним прилегал большой береговой солончак, покрытый твердою коркой, состоящей из гипса, извести и различных солей, скрывающей под собою выпоты поваренной соли. Дальнейший путь наш шел галечной пустыней по границе камышей, которые вскоре кончились и сменились голыми, безжизненнымиг с изрытою поверхностью солончаками, за которыми в 1 1/2 версты к северу виднелась сначала белоснежная, а потом переходящая в бирюзовый цвет поверхность солончакового озера Боджанте-куль. Ширина его верст 15 при длине около 30; берега его, совершенно плоские, окружены солончаками, и трудно определить, где собственно кончаются солончаки и начинается водное пространство. Это озеро -- самое низкое место впадины, и одною из задач предполагаемой метеорологической станции в Люкчюне будет определение абсолютной высоты этой интересной местности {Из двухгодичных наблюдений на станции и на основании моей нивелировки абсолютная высота этого озера вычислена покойным А. А. Тилло и оказалась равною 427 фут., т. е. на столько ниже уровня океана.}. Следуя краем солончака, мы должны были отклониться немного к югу и подошли к возвышенности, выдвинувшейся сюда от хребта Чоль-тага и присыпанной серым, средней крупности, песком. Сам Чоль-таг тянется здесь на восток-юго-восток и не имеет глубоких ущелий, будучи выглажен страшными бурями в течение многих веков.
   На следующее утро, через 2 версты, мы вышли на дорогу, пришедшую с юга с гор Чоль-таг из урочища Кызыл-сыныр и пошли по ней на север, обходя озеро Боджанте с востока, по вспученным и изрытым сухим солончакам, малодоступным для движения на лошадях и верблюдах. Только местные, привычные животные могут, с опасностью сломать ноги, кое-как пробираться по такой невозможной местности. Наконец, мы увидели развалины каких-то стен; это оказались развалины древнего города калмыков -- Чон-Асса-шари, -- описанные Г. Е. Грумм-Гржимайло; мы прошли мимо, рассчитывая посетить их впоследствии, и вступили в солончак более мягкой формы. Нам стали попадаться тощие и сухие камыши, тамариски, следы арыков и пашен, встретились 2--3 развалины: мы шли районом старого Асса-шари. Эти развалины носят название Чон-Асса-шари в отличие от развалин Асса-шари, расположенных к юго-западу от г. Турфана.
   Пройдя полосу песков, наметанных в небольшие барханы, версты 2 шириною, мы вступили на глинисто-солонцеватую равнину, поросшую солодкой, верблюжьей травой, Sophora alopecuroides и др., и направились к деревьям, росшим на окраине оазиса, представшего перед нами на 18-й версте нашего пути. Здесь впервые встретились нам пашни и сады на карызах и первые люди.
   Впереди, вправо и влево видны были рощи и между ними окруженные пашнями фанзы -- небольшие поселения, домов по 5--6, при воде, выведенной карызами.
   Здесь нам указали направление к Люкчюну; вскоре мы перешли речку, бегущую с северных гор Тус-тау, весьма маловодную, стремящуюся по лёссовому без гальки руслу.
   На 26-й версте пути остановились на одном карызе, четыре версты не доходя до города Люкчюна, стоящего на севере. Жители ближайших фанз моментально явились с предложениями арбузов, дынь, жареных лепешек и пр. Перед вечером мы заметили на соседнем к западу карызе наш караван. Я немедленно послал туда Шестакова, который вскоре вернулся с фельдфебелем Ивановым, хотевшим перевести сейчас же и караван на нашу стоянку. Но я решил перекочевку каравана на завтра, так как повар уже готовил людям ужин. Караван перекочевал к нам на другой день рано утром. Вскоре приехал от местного вана (князя) чиновник с хлебом-солью и сообщил, что сам ван уехал в гости и приказал исполнить все наши требования, желает вступить с нами в приятельские отношения и на днях приедет к нам.
   В Люкчюне мне предстояло устроить метеорологическую станцию, и для этого было необходимо приискать пригодное для сего помещение, где-нибудь на соседнем карызе и в стороне от города, на краю, поближе к пустыне. Ближайшие жители, ссылаясь на бедноту и тесноту своих жилищ, отказывались принять нас к себе, и только у казначея вана, Бешир-ахуна, подходящее помещение нашлось, но на сдачу его нам потребовалось разрешение вана, к которому я послал с документами и подарками В. Ф. Ладыгина, а на другой день съездил к нему сам. Сан был крайне любезен, устроил нам парадный прием и, по моем возвращении на бивуак, сейчас же отдал визит, который продолжался около часа. На все мои просьбы, обращенные к вану, не последовало ни одного отказа, он на все давал согласие; не имел ничего против устройства метеорологической станции и склада экспедиционных коллекций, собранных от границы до Люкчюна, и даже предложил свой надзор за ними и покровительство человеку, предназначенному оставаться при складе; для последнего он указал помещение Бешир-ахуна, если бы оно оказалось удобным.
   Мы должны были скорее перебираться к Бешир-ахуну в фанзу, чтобы устроить станцию, и затем я должен был ехать в котловину для ее нивелировки.
   9 октября рано утром мы перешли на карыз Бешир-ахуна и сейчас же позаботились о постройке метеорологической будки для станции. Для этого не оказалось ни подходящих мастеров, ни готового годного леса. Наконец, добыли дерева, но плохого качества; нашли и плотника, но так плохо знавшего свое ремесло, что решили строить будку сами под руководством Иванова; наемный плотник был полезен нам не искусством своим и не трудами, а только инструментами, которыми пользовались наши люди. Наконец, будка была построена, приборы установлены и станция начала действовать.
   Во время постройки станции все метеорологические инструменты, предназначенные для нее и для путешествия, были выставлены в фанзе, и я произвел в течение нескольких дней ряд сравнительных наблюдений, т. е. повторил то же, что и в Токсуне.
   В бытность свою в Токсуне и теперь в Люкчюне я произвел наблюдения для определения высоты горы Богдо-ула в Тянь-шане. Эти наблюдения были вычислены генералом А. Р. Бонсдорфом, который получил высоту горы = 22 692 англ. фут. над уровнем океана {См. стр. 9 отд. В, часть III. Труды экспедиции27.}. Здесь же я определил положение станции и астрономически; она оказалась φ = 42R 41' 57" широты и долготы от Гринвича 89R 42' 28" {Абсолютная высота ее, как оказалось впоследствии, лежала на 56 футов [17 метров] ниже уровня океана. Подробности см. III часть Трудов экспедиции.}.
   Оставляя на складе собранные уже коллекции и запасы продовольствия на обратный путь от Люкчюна до границы, мы должны были все это хорошенько уложить в ящики, которых у нас свободных не было. Пришлось их делать самим. Опять возня с лесом, который с трудом добыли за непомерно высокую цену, например, бревно тополевое, кривое, в 3 вершка толщиною и 2 сажени длиною, для пилки досок нам обходилось до 1 руб. 50 к. Так же дороги здесь гвозди и все железные вещи.
   23 октября возвратился П. К. Козлов из своей двухнедельной поездки в Кызыл-сыныр, привезя около 400 верст съемки неведомой пустыни и расспросные сведения для следующей поездки своей на Лоб-нор и Са-чжоу, которая уже ранее предполагалась. С его приездом у нас началась пренеприятная работа -- разборка и новая укладка всех запасов путешествия, из которых нужно было выделить все необходимое на обратный путь, через два года, из Люкчюна на родину. Как тому, так другому делалась опись, с обозначением номера ящика или сумы, где какие предметы находились. Затем выделение инструментов для станций и установка их, частью в выстроенной будке, частью в отдельном углу фанзы. Тем временем пополнялись и кухонные запасы: сушилось мясо в дорогу, приготовлялись запасы муки, дзамбы, круп, соли и пр. и зерно для лошадей; не были забыты и запасные вьючные принадлежности в дальнейший путь: войлока, веревки и пр.
   По просьбе вана я должен был съездить в Турфан к китайскому уездному начальнику и заявить ему, что я оставляю свои вещи и человека для присмотра за ними люкчюнскому вану. Тин был очень любезен и предлагал оставить вещи в Турфане у него в ямыне (управлении) и не оставлять при них человека. Но я ему объяснил, что у меня остаются в числе прочего и собранные коллекции, т. е. шкуры зверей и птиц, но для сохранения их от моли и других насекомых они вымазаны ядом, а чтобы не съели их мыши, их надо часто пересматривать. Поручить это китайцам я не могу, потому что, при неумелом обращении, китайцы могут отравиться сами, поэтому я должен оставить своего сведущего человека. Жить моему человеку в большом городе Турфане неудобно, потому что будет обращать на себя внимание любопытной городской толпы, да и вообще может выйти какая-либо неприятность при незнании им китайского языка, а потому я оставлю его с вещами где-нибудь в малолюдном месте близ Люкчюна и попрошу вана, чтобы он принял моего человека под свое покровительство. Тин долго настаивал, чтобы склад сделать в Турфане, но, наконец, согласился со мною и даже обещал поговорить с ваном, чтобы ван заботился об оставляемом.
   Для производства наблюдений на станции я выбрал урядника Шестакова, который был вполне подготовлен к выполнению связанных с этим обязанностей, так как в течение четырех месяцев практиковался почти ежедневно в обращении с инструментами и в отсчитывании показаний их, по нониусам и на глаз, и прекрасно в этом успел, а во время пребывания в Люкчюне практиковался в определении времени по часам Флеша. Вану были сданы на хранение деньги, необходимые Шестакову на продовольствие и другие расходы. При каждом случае он должен был брать необходимое количество денег от вана, держать же их ему у себя было запрещено, чтобы не вводить в соблазн людей, везде алчных до наживы, и для спокойствия самого же Шестакова. Оставили Шестакову паспорт, засвидетельствованный турфанским тином и люкчюнским ваном, а на всякого рода расходы 10 ямб28 серебра, сданного вану на хранение. За фанзу под склад и устройство станции Бешир-ахуну было уплачено сразу вперед за два года.
   Шестакову была оставлена инструкция для метеорологических наблюдений и наставления для сбора различных сведений, главным образом этнографических; поручено собрать коллекцию культурных местных семян, хлебных, технических, огородных и пр. Поручено при случае добыть шкуры и скелеты диких верблюдов, диких лошадей и других местных зверей, на что оставлена особая сумма вану; собрать и другие коллекции по возможности. Подарок чейбсенского гэгэна, молодую лошадь, необыкновенно ласковую и привыкшую к нам, я не рискнул взять в дорогу через пустыню, опасаясь, что она не выдержит предстоящего трудного пути, и оставил ее Шестакову, чтобы не так сильно чувствовалось его одиночество. Оставил я ему и личного моего друга -- Яшку, удивительно разумного пойнтера, привыкшего к каравану и особенно ко мне; со мною он спал всегда, забираясь в ноги под одеяло. У него была короткая шерсть, и в дождливые дни и при малых даже морозах он испытывал дрожь и выглядел мучеником. Я не надеялся, что и он выдержит все трудности пустыни и тибетские порозы, а потому оставил его Шестакову, который был искренне рад и этому участнику нашего каравана. "Жизнь моя теперь будет веселее, я остаюсь не один, а с Яшкой и Гэгэном {Так называли казаки лошадь, подарок гэгэна, и она понимала это имя.}".
   Ван с первого знакомства полюбил Яшку, и всех своих служащих спрашивал: "А видал ли ты Яшку?" Если тот не видал, ван посылал его смотреть и спрашивал потом: "Ну, хорош, понравился?" Он даже брал его к себе на несколько дней гостить.
   Самой важной работой после устройства метеорологической станции была произведенная мною и Шестаковым нивелировка котловины. Это я выполнил по программе, данной мне в дорогу М. В. Певцовым. По устройстве в Люкчюне станции были точно сверены все инструменты и в том числе 2 больших анероида Naudet, предназначенных для станции, с двумя ртутными барометрами Паррота, одним станционным и другим, назначенным для путешествия, и часы -- мои, Шестакова и станционные.
   17 октября я и Шестаков сверили свои часы со станционными, в 9 часов утра мы наблюдали показания своих анероидов и температуру воздуха, а П. К. Козлов по станционным барометрам высоту их ртути. После наблюдения я медленным шагом, чтобы не трясти анероида, проехал 15 1/2 верст к развалинам древнего города Чон-Асса-шари и в 4 часа дня посмотрел показания своего анероида. Шестаков и П. К. Козлов одновременно наблюдали на станции, после чего Шестаков приехал ко мне на Асса-шари.
   Ночью несколько дзеренов приходило на наш маленький бивуак. Они чуяли, вероятно, воду, хранимую нами в резиновых мешках, около которых утром мы увидали массу их следов.
   Переночевав, в 9 часов утра мы оба сделали наблюдения по своим анероидам и обменялись ими. На станции, одновременно с нами, во время всей нашей поездки наблюдал П. К. Козлов. После утреннего наблюдения я двигался дальше на следующую станцию, где в 4 часа дня делал свое наблюдение, а Шестаков -- на предыдущей, после чего Шестаков догонял меня. Утром в 9 часов опять делали их вместе, менялись анероидами; я уезжал, оставляя для вечернего наблюдения Шестакова. При всех наблюдениях записывались показания вывешивавшегося в тени термометра и т. д.
   Двигаясь таким образом, мы в 10 дней дошли до селения Токсуна, астрономический пункт которого был 12-й станцией.
   Обратный путь мы прошли северной окраиной котловины и изменили количество станций. От голодной дороги в передний путь лошади, делавшие трудные безводные переходы и часто ночуя без воды и с недостаточным запасным кормом, отощали, и мы потому должны были спешить, делая большие переходы, разделив все расстояние до Люкчюна на 4 станции.
   1 ноября пришли на метеорологическую станцию, где после наших утренних совместных наблюдений анероиды поступили на двухлетнюю службу станции, а Шестаков принял ее в свое заведывание.
   Сами мы хорошенько снаряжались в опасный и рискованный путь южной, пустынной, называемой "Долиною бесов", заброшенной китайцами, дорогой на восток на селение Бугас, лежащее на 20 верст южнее Хами, и дальше поперек Хамийской пустыни в оазис Са-чжоу. Снаряжали и П. К. Козлова на не менее рискованное предприятие: он должен был пройти через Кызыл-сыныр на оз. Лоб-нор и пустынной дорогой в Са-чжоу, пройденной лишь единственным европейцем, венецианцем Марко Поло за шестьсот лет до нашего времени. Ни до него; ни после него ни один европеец пути этого не посещал. Покойный Н. М. Пржевальский намечал и этот путь к выполнению, находя его очень интересным. Снаряжение П. К. Козлова состояло из 5 верблюдов, завьюченных продовольствием, ящиками для коллекции, мешками для воды и постелью с небольшой брезентной палаткой.
   Спутниками ему были урядник Баинов, препаратор Курилович и проводник, данный ваном.
   15 ноября мы были приглашены на обед к вану, который был к нам чрезвычайно внимателен. Обещал полное покровительство Шестакову и иногда даже посещать его; желал нам всяких благополучий и успешного выполнения наших задач, и возвращения обратно с большими результатами нашего путешествия. Обед его состоял из различных блюд, приготовленных на китайский образец, но не содержавших никакой мерзости, лакомой на китайский вкус, но отвратительной на наш и расстраивающей желудок. Тут были баранина, курица, утка в разных видах, вареные и жареные, приправленные соусами и салатами; все удобосъедобное и вкусное; был также и плов, которому я при всех случаях оказывал свое внимание.
   За обедом полагалась довольно крепкая водка, приготовляемая из сорго, которая наливалась в маленькую чарочку и подносилась каждому тайджием (местный сановник). Князь довольно часто пользовался услугами тайджия и удивлялся, что мы отказывались от этого приятного и очень полезного, по его словам, напитка.
   За обедом он забавлял нас музыкой и пением своего постоянного придворного певца, который, несмотря на то, что уже охрип, все же с полным усердием, добросовестно исполнял свои обязанности, чтобы заслужить расположение своего повелителя. Танцы не состоялись по болезни придворной балерины.
   Мы пробыли у вана 4 часа; после обеда он показывал свой новый строящийся двухэтажный, с лестницей из тесаного камня, дворец, выложенный из сырцовых кирпичей. Водил нас на крышу, откуда открывается обширный, застланный пылью, вид на всю котловину и ближайшие окрестные карызы. На крыше же мы пили и чай, любуясь видами княжеских владений. Виды эти не могли увлечь своими красотами, потому что их в наличности и не было: глазам представлялась серая унылая местность, затянутая беловатым туманом. Дружески распрощавшись с князем, приехали домой уже в сумерки.
   На следующий день мы распрощались с Петром Кузьмичем и его спутниками на два месяца до встречи в Са-чжоу, посылая поклоны старым знакомцам на Лоб-нор -- Кунчикан-беку, Архейджану, Аксакалу, Джахан-беку, Тахта-ахуну и многим другим29. Проводив его, кончали свои приготовления к выходу в путь.
   17 ноября трогательно простились с добродушными хозяевами, которым оставляли заложником Шестакова, и с соседями, уже успевшими привыкнуть к нам и провожавшими нас хлебом-солью (жареными лепешками и изюмом) и добрыми пожеланиями здоровья, счастливого пути и благополучного возвращения к ним. Мы оставили Люкчюн. Шестаков поехал нас проводить две--три версты.
   Из попутного карыза вышло несколько человек с хлебом-солью и сердечно напутствовали нас в далекий путь. Трогательно мы распростились с Шестаковым, которого оставляли одного на два года, среди чужих людей, на чужой земле, на полное одиночество! В предстоящие два года он будет совершенно оторван и от родины, и от нас и лишен будет возможности сообщаться даже письмами... Расставшись, и он, и мы часто оглядывались и посылали друг другу приветы, кивая головой, махая платками... наконец, за дальностью расстояния, мы потеряли его из виду.
   Мы шли на северо-восток и остановились через 13 верст в ур. Таган-сак. Возле нас стояла фанза и уже убранная пашня. Ниже по отведенному арыку тянется селение Низар-бак, а полверсты западнее его на р. Дихан-су -- селение Ама-ша. Почва этих поселений плодородная, состоит из буро-желтого песчанистого лёсса, при достаточном орошении дает превосходные урожаи.
   На восток тянутся пески, замыкающие Люкчюнскую котловину, барханы которых, по словам жителей, мало подвижны и как бы застыли и вздымаются до 400 футов30. Они называются Кум-тау {Их зовут по другому произношению Кум-таг.}.
   Местные чанту уверяют, что пески эти скрывают развалины какого-то древнего города, жители которого были засыпаны живыми песком в наказание за неуважение заповедей божьих. И существует легенда, что в прежнее старое время на месте этих песков был обширный город. Жили в городе не мусульмане, а язычники. Они были очень развращены и, не признавая родственных отношений, вступали между собой в брак. Разнузданность нравов этих жителей прогневила господа, и он решил их наказать. Был в городе единственный человек, угодный богу, местный учитель, его господь решил пощадить. Ночью ему явился ангел господень и объявил, что в следующую ночь бог, прогневанный распутством и бесчестием жителей, пошлет на город тучи песку, который засыплет его и погребет нечестивых жителей вместе со всем их скотом и имуществом. Ему же, учителю, приказал взять большую палку, воткнуть ее в землю и бегать вокруг нее, пока не перестанет сыпать песок. "Палку будет засыпать песком, ты ее выдергивай и снова втыкай в землю, и снова бегай. Тогда песок не засыплет тебя", -- сказал ангел. Когда наступила ночь, все успокоилось, с неба посыпал сплошной песок и засыпал город, а с ним и жителей со всем их имуществом. Учитель спасся указанным ему ангелом способом. Когда окончилось это господне наказание, учитель уже не видел более города, а лишь пустынные песчаные горы, и ушел на жительство в г. Аксу, где и сейчас есть мазар этого учителя, почитаемый таранчами.
   Местные жители рассказывают, что лет 60 тому назад один охотник отправился на охоту и заблудился в этих песках. Блуждал он два дня. На третьи сутки, утром на рассвете он увидал невдалеке телегу, нагруженную ящиками, и обрадовался, рассчитывая найти жителей. Но их не оказалось, тогда он подошел к телеге, открыл один ящик и нашел его полным золотом. Он набрал себе золота столько, сколько мог захватить с собой. Вернувшись домой, он обо всем разболтал соседям. Они массой отправились в пески, но не нашли ни телеги, ни даже следов охотника, которые были уже задуты. Охотник этот стал жить очень богато. Дети его и теперь живут в Люкчюне, нисколько не нуждаясь. Живущие поближе к пескам уверяют, что и теперь иногда в полночь до них доносятся из песков голоса поющих петухов, и обижаются, если высказываешь им недоверие. Место, где был город, у жителей называется Кетек-шари -- наказанный город.
   На севере, с запада от меридиана селения Токсуна, тянутся красно-песчаниковые глинистые высоты Тус-тау и отходят на восток к городу Пичану, отделяясь с юга от Кум-тау ущельем Кован и образуя широкий перерыв около Турфана. В горах Тус-тау, особенно западнее Турфана, видны издалека белые пятна выпотов соли, почему, по словам туземцев, и сами высоты получили свое имя.
   С юга отгораживает котловину хребет Чоль-таг, отделяемый от гор Аргый ущельем, по которому проложена дорога в Кашгарию, направляющаяся из сел. Токсуна. Хребет Чоль-таг невысокой грядой потянулся на восток за меридиан г. Хами под другими названиями и незнаком там еще европейцам. Это совершенно пустынные, безводные горы, в которые только дикий верблюд заходит из пустыни случайно, когда в них выпадет снег. На западе обрывается в котловину пустыня нижнего Алго и северо-западные отроги хребта Даванчина31.
   Население котловины сосредоточено главным образом на карызах, которых насчитывают до 140, с 400 дворов чанту. Происхождение этого слова туземцы объясняют так: это слово китайское, означает "большая голова". Прежде туземцы обертывали голову белой чалмой, что производило на китайцев, впервые их увидевших, впечатление очень больших голов, почему китайцы стали их называть чанту. Название это привилось настолько, что и сами жители теперь называют себя этим именем.
   Город Люкчюн обнесен глиняной стеной; в нем живет ван и прочие его соправители. Населения около 500 дворов чанту, несколько дворов дунганских и китайских, вану не подчиненных, а зависимых непосредственно от Турфана. На северо-востоке от города, на Лямджинской речке, выбегающей сюда из гор Тус-тау, и на арыках, выведенных из нее, расположено селение Богар. Здесь масса садов и вообще древесная растительность, очень густая, производит отрадное впечатление. В Богаре до 700 дворов чанту.
   Карызы -- это подземные галереи, собирающие подпочвенную воду и выносящие ее на поверхность земли, обыкновенно в пруд, обсаженный деревьями; из последнего выводятся арыки на пашни. Иногда на арыках устраиваются водяные мельницы. Вообще об этой котловине и жителях ее сообщу подробнее в одной из следующих глав, при рассказе о посещении котловины на обратном пути.
   На пашнях в Таган-саке шла усердная работа. Посещавшие по ночам морозы подгоняли хозяев: просо почти все было убрано; хлопок, хотя и померз, но еще стоял на поле.
   На утро арыки замерзли. Двигаясь на северо-восток, мы вступили в ущелье Кован, дно которого выстлано желто-красным глинистым песком и галькой, на которых заметны следы бежавшей здесь не так давно воды; растительность здесь печальная, и только на реке Шуга местность оживилась, стали попадаться деревья, кусты, наконец, пашни, и вскоре мы вступили в довольно населенное селение Шуга, в котором и остановились на убранной уже пашне.
   Заселенная долина, орошенная речкой, здесь немного расширяется и представляет достаточно удобств для поселения, хотя довольно песчаная почва не славится особым плодородием. Особенно много сеют здесь гороха, из которого пекут хлеб.
   Шуга -- селение, растянутое по обеим сторонам реки; постройки местами скучены, местами же рассеяны. Северо-восточная часть считается более плодородною. С юго-востока огораживают долину пески Кум-таг, а с северо-запада -- протянувшиеся высоты Тус-тау, состоящие из известково-глинистых песчаников (ханхайских), розовых с желтыми и красными пятнами; их разноцветные слои приподняты с юга градусов на 45--60.
   В Шуге нас перегнал большой верблюжий караван, направлявшийся из Турфана в Пекин с хлопком.
   Дни стояли ясные и довольно хорошие. Ночи были холодные, термометр спускался до -- 12RЦ, арыки замерзают, и лед держится до 11 часов утра; на реке много пролетных диких уток. Несмотря на значительные ночные морозы, днем попадаются различные мухи в достаточном количестве.
   Оставив за собою селение Шугу, мы продолжали итти ущельем, почти сплошь заселенным; северные глиняные высоты по мере движения нашего к востоку понемногу понижались; южные же пески Кум-таг или, как их еще называют, Кетек-шари, "засыпанный город", тянулись слева на восток. На 8-й версте слева пришла Пичанская речка; высоты севернее совсем сошли на-нет. Путь отвернул восточнее, мы вступили в селение Мюрат, а вправо видно было селение Кичик; впереди немного влево виднелась сбитая из глины крепость Пичан, построенная еще Бадуалетом кашгарским. В крепости находятся 2 лянзы китайского войска; население же к юго-востоку и югу от крепости живет в кишлаках.
   Жители, принадлежащие Пичану, преимущественно чанту и дунгане, до 2 000 обоего пола. Проходя кишлаками, мы были свидетелями отчаянной драки; дрались дунгане кирпичами по голове и по чем попало; лица, грудь, руки драчунов обливались кровью; собравшаяся толпа принимала участие только словесными увещаниями; но, наконец, нашлись смелые и обезоружили буянов и куда-то повели их, истекавших кровью. Мы шли своей дорогой и не узнали причины, так наглядно раздвоившей их взгляды.
   За последним небольшим кишлаком Арал, мы шли по плодородной, заросшей камышами и обильно снабженной водою долине. Влево, вместо сопровождавших нас глиняных высот, тянулась на север к горам Тянь-шаня галечная почти пустынная степь.
   Прошли 20 верст и остановились в прекрасном урочище Гун; в двух верстах впереди виднелся магометанский мазар того же имени. На севере опять подымались глиняные высоты, тянувшиеся на восток, как говорил проводник Савук, до Бугаса. На востоке виднелась безграничная туманная даль; с юга протягивался все тот же Кум-таг.
   Пришли в ур. Гун довольно рано, успели сделать небольшие и, правда, малоприбыльные экскурсии, но зато хорошо покормили лошадей и верблюдов. Такими кормными местами необходимо пользоваться. Ведь впереди предстояла дикая пустыня, которой страшатся туземцы. Китайцы называют ее "Долиной бесов". Многие отговаривали нас итти этой дорогой, описывая все ужасы ее, а потом говорили: "Китайцам ходить здесь вовсе нельзя; нам, может быть, и можно иной раз проскользнуть удачно, а русских ничто не может удержать, они знают какое-нибудь колдовство; им помогают тайные силы, они одни ходят там, где никто раньше не бывал, и находят дороги; обо всем спрашивают и все знают как будто долго здесь жили; для русских нет непроходимых мест".

[]

   Погода на Гуне простояла хорошая, ясная, тихая. Единственно, что портило настроение, это -- густая пыль, которая нас уже давно, впрочем, преследует, нарушает гармонию и усердно укрывает от нас далекие горизонты, сильно интересующие путешественника в неведомых странах, где страсть путешественника больше увидеть, больше собрать, узнать обо всем, растет по мере неизвестности и таинственности страны.
   Утром в 7 часов мороз -- 13,2RЦ. Небольшие перистые облака и умеренный В2 ветер. Держали путь в ССВ направлении. На 5-й версте от Гуна, оставив камыши, вступили на песчано-галечную солонцеватую почву. Долина, по мере поднятия к водоразделу, от которого она идет, стала понемногу суживаться, т. е. северные глиняные высоты стали приближаться к дороге. Наконец, на 12-й версте мы дошли до плоского водораздела. Отсюда все воды сбегают на юго-восток, северные глиняные высоты опять немного отвертывают к северо-востоку, а южные пески Кум-тага направляются к югу.
   Спускаясь с этого пологого водораздела, мы пересекли много сухих русл, дождевых потоков, и шли вдоль выдутых и размытых глиняных глыб, протянувшихся на север.
   К концу перехода впереди влево на изрытой глинистой высоте показались деревья. Через две версты мы пришли к ним. Это оказалось селение Шота.
   Здесь собственно два только двора дунган, занимающихся хлебопашеством, пристроившихся на пороге "Долины бесов". Почва состоит из темносерого песчано-глинистого ила. Орошаются поля водою, приносимою сильными ключами. Мы остановились на убранной пашне, близ одной из фанз, у пруда, в который дунгане собирают воду ключей до разведения по арыкам. Кругом пруда и по арыкам рассажены тограки, карагачи и ивы.
   Здесь в Шота мы застали отчаянную грызню собак, и дунганин нам жаловался на одну из них, пришлую из селения Чиктыма -- от сел. Шота к северу, верстах в 3--4, -- китайский импань (глиняное укрепленьице) с лянзой китайских солдат, -- и просил нас ее застрелить, чтобы избавить его от назойливости этой собаки, настойчиво ухаживающей за его собакой дамского пола и в ревности грызущей и калечащей прочих собак его и соседа. Видя ее отвагу, и, вообще, боевые способности, столь ценные в караванной собаке, мы решили не убивать ее, а привлечь вкусными кусочками мяса к каравану. Казаку Жаркому удалось, приманивая ее мясом, накинуть на нее петлю и завязать так, чтобы она не могла сорваться. Он привязал ее к вьюку, положил перед ней внутренности убитого для обеда барана, и наш новый узник наелся так плотно, что забыл о своей неволе и уснул крепким сном. Он забыл даже о своем "предмете", привлекшем его в Шота из Чиктыма, за который так отважно дрался, что возбудил негодование дунганина и, наоборот, расположение людей нашего каравана. Собаку эту казаки наименовали Люкчюном, в память города, в котором мы оставили Шестакова. Перед вечером Люкчюна опять усердно накормил повар, а ночью эту обязанность взяли на себя дежурные казаки. Утром его опять накормили, но с веревки не отпускали.
   По словам нашего проводника Савука, следующий переход должен был быть более 50 верст абсолютно дикой пустыней. Я решил выступить из Шота перед вечером, сделать верст 20-25 и, переночевав в пустыне, следующим переходом притти на колодцы Сарык-камыш.
   На другой день в Шота мы сварили обед, и после 12 час. дня пустились в путь с запасной водой в "Долину бесов".
   Оставляя Шота, мы увидели двух воронов, замеченных нами еще в Гуне, они прилетели сюда следом за караваном. Я и в прошлые свои путешествия замечал, что вороны следят за караваном целые сотни верст, продовольствуются его отбросами по уходе каравана на покинутом бивуаке, прячут найденное и съедобное в соседние скалы, камни или зарывают в землю, и догоняют караван. Особенно часто наблюдается это в пустынях, где при слабом населении, или при полном отсутствии животной жизни, эти акулы воздуха резко заметны; они перегоняют караван, садятся или на дороге, или на ближних скалах, пропускают мимо себя караван и снова обгоняют его, жадно осматривая и перегоняя вновь. Таким порядком они добираются до следующего бивуака и т. д.
   То же самое проделывают и волки. Они приходят на покинутый бивуак, пользуются оставшимися кухонными отбросами и отправляются следом за ушедшим караваном. Около нового бивуака они ночью довольно близко бродят и высматривают, сильно беспокоя собак; иногда задают свои концерты и воют ужасно. Лишь только караван снимается с бивуака, они, проголодавшиеся в ожиданиях, жадно поедают все отбросы и подробно исследуют бивуаки. Грифы и бородачи, вечно парящие в облаках, разглядев движение внизу, тоже надеясь разделить трапезу, или даже силою ею воспользоваться, с страшной быстротой, сложивши крылья, с опущенной головой стремительно несутся вниз, и, конечно, чаще опаздывают на праздники и рассаживаются в раздумьи кругом. Волки же, подобрав все, осторожно уже пробираются за караваном.
   На второй версте к северу в ущелье виднелось дунганское селенье Хун-сянь, дворов в 50. Мы оставили его влево, и свернули на северо-восток, пересекая глиняные высоты; по пути встретили каменноугольные копи и вышли на совершенно пустынную галечную местность. Верст через 18 наш Савук заблудился, потерял дорогу и голову; приходил в отчаяние и с озлоблением бил землю палкой, оглашая воздух проклятьями. Темнело; чтобы не блуждать напрасно в темноте по пустыне и не томить и без того не кормленных животных, мы, благодаря имевшемуся запасу воды и дров, могли остановиться на ночлег в любом месте пустыни. После чая расположились ко сну без палаток. Ночь была темная, холодная.
   Перед рассветом послали Савука искать дорогу. Он через два часа вернулся сильно уставший, но радостный: дорогу нашел, и мы, завьючив верблюдов, пустились дальше. Дорога шла южной окраиной высот, поднимавшихся к северу, страшно выдутыми и вымытыми ущельями. По логам нам изредка попадались кустики камышей, окруженные абсолютно мертвой безмолвной пустыней.
   В двух местах мы встретили здесь на пути развалины двух старых лянгеров (станций), разрушенных по повелению императора в начале этого столетия. Дело было так: по этому пути шел из Пекина в Восточный Туркестан казенный караван с серебром, сопровождаемый войсками и чиновниками; поднялась, обыкновенная здесь, страшная буря и разметала весь караван по пустыне; посылавшиеся для розысков отряды смелых людей и охотников не находили никаких следов -- все погибло без остатков. Тогда, по повелению богдо-хана, все устроенные по дороге станции были разрушены; колодцы закиданы камнями, а сама дорога была наказана бичеванием цепями и битьем палками. Чиновникам, войскам и всем едущим по казенным делам строжайше воспрещено пускаться этим путем. Частные лица ходят по своим собственным нуждам только осенью, когда бури немного стихают и в некоторых ключах появляется соленая отвратительная вода. Зимою же и летом этою дорогою пускаться никто не рискует, зная, что там сторожит смерть!
   Нам и в Люкчюне говорили много страстей про эту дорогу, пустынную и опасную, вследствие безводья и ее страшных бурь, которые производят невероятные изменения в поверхности земли, представляющей фантастические формы гигантских зданий, замков, обелисков и пр. и выдутые до 200 футов глубиною обширные котловины. Караваны, пускавшиеся этой дорогой, случалось, бывали уносимы ураганами в пустыню, где и погибали бесследно. Для этой местности китайцы не нашли более подходящего имени, как "Долина бесов".
   Но несмотря на все ужасы и легенды, которые распространены среди жителей, эта дорога, без сомнения, самая ближайшая до Хами.
   Существовала еще и другая дорога, направлявшаяся южнее из сел, Дыгай, через оз. Шона-нор [Шор] на сел. Кара-тюбе. Она тоже была наказана императорским указом еще ранее, тоже вследствие частых несчастий, происходивших от неистовства бурь. По ней уже никто не ходит; только во время дунганского восстания несколько человек добрались из Кара-тюбе в Дыгай, рассеяв по пути массу трупов товарищей и животных, не выдержавших трудностей пути.
   Поперек нашего пути множество сухих логов сбегало с севера на юг и юго-восток. То поднимаясь из них, то опускаясь в них, мы наконец пришли по такой изрытой местности в Сарык-камыш. Этот переход был в 27 верст.
   Урочище Сарык-камыш, "Желтый тростник", занимает солончаковое пространство, около десятины, заросшее полусухим камышом, у южной окраины которого вырыт колодец с соленой и зловонной водой, вытекающей небольшой струйкой по поверхности гальки и служащей немалой приманкой для антилоп (Antilope subgutturosa), приходящих сюда покормиться на камышах и на водопой, ибо в окрестностях на большие пространства нет ни капли воды.
   Следующий день 23 ноября мы дневали, чтобы определить астрономически этот пункт, да и покормить животных сухими камышами.
   В Сарык-камыше мы уже довольно высоко находились над оставшимся позади Люкчюном. Здесь абсолютная высота уже доходила до 2 372 футов. Серая, изрытая, пустынная местность, на юг сильно понижаясь, сбегала к Чоль-тагу, видневшемуся невысоким силуэтом в пыльном, тумане. Морозы за это время, несмотря на последние числа ноября, были незначительны и при тихой погоде совсем не чувствительны, хотя по ночам доходили до --15RЦ. Температура воды в колодце в 1 ч. дня = +5,9RЦ.
   Следующий переход опять на большое расстояние предстоял безводный, а потому мы вышли из Сарык-камыша после обеда, чтобы ночевать в пустыне и осилить его в два приема. Дорога держалась восточного направления, по южному склону стоящих влево глиняных высот красного цвета и с горизонтальными наслоениями. Глины эти сильно разрушены постоянными здесь бурями.
   Дорога то спускалась вниз в лога, то поднималась снова наверх и шла галечно-песчаной почвой. В конце 12-й версты мы встретили развалины станции Кош-булак.
   Колодцы этой станции зарыты; все здания разрушены. Около станции мы видели жалкие кустики камышей, тамарисков, сугака, Alhagi camelorum, солянки и привлекаемых этой тощей растительностью антилоп (Antilope subgutturosa) и жаворонков (Alauda sp.); на развалинах сидели 2 ворона, кажется, наши спутники. За Кошем мы перестали встречать бульдуруков (Syrrhaptes paradoxus), этих пернатых жителей пустыни. Наконец, пройдя 28 верст, перед сумерками мы решили сделать ночной привал на совершенно лишенной всякой растительности пустынной черной гальке.
   Ранним утром продолжали путь по такой же изрытой местности в северо-восточно-восточном направлении. Разрушения глин очень сильные, не поддающиеся никаким описаниям. Верстах в 50 виднеется на юге хребет Чоль-таг. Страшно изборожденная, изрытая местность, приближается к нему.
   Обдутые высоты выдаются вверх странными неясными формами в желто-буром пыльном тумане. Тянь-шаня не видно было нам всю дорогу: он скрыт предгорьями и за туманами или за густыми облаками свирепствовавших на нем все время бурь. Снег, каждый день идущий в горах, не достигает этой пустыни; как-то один раз падала редкая ледяная крупа.
   До Отра-кема местность не меняла своего характера, и только верст 8 не доходя до этого ключа северные высоты отошли немного к северу, и дорога сделалась несколько ровнее.
   В Отра-кеме несколько ключей; один из них теплый, незамерзающий, слабо соленый. Развалины старого лянгера довольно обширны: среди них стоят разрушенные 2 китайских кумирни. Очевидно, это была большая станция, вероятно, вследствие присутствия достаточного количества воды. Тут растут Alhagi camelorum, камыши (Phragmites communis), Calligonum mongolicum, хвойник (Ephedra sp.), Glaux maritima и пр. Почва ключей солонцеватая. Наши знакомцы вороны следуют за караваном и, повидимому, привыкли к нему, потому что очень смело стали подходить к кухне и перестали бояться наших собак.
   Дорога с Отра-кема пошла на восток местностью того же характера, пересекая постоянно сухие русла, иногда углубляющиеся на несколько сот футов. На севере, верстах в 6-7 видны высоты, а на юге все те же раздутые пространства, тянущиеся к Чоль-тагу.
   Так мы дошли до Опура (Сарык-су то же) 27 1/2 верст. Проводник Савук называл мне этот ключ Оцур, а впоследствии при расспросах в Бугасе мне называли его Сарык-су. На ключе почва солончаковая, прикрытая камышами и др. злаками, касатиком (Iris sp.), хвойниками (Ephedrasp.), Calligonum sp., небольшими кустами шиповника (Rosa sp.). Из животной жизни здесь замечены антилопы (Antilope subgutturosa), воробьи (Passer sp.) и жаворонки (Alauda sp.), собирающиеся здесь к ключам на водопой; впрочем, ключи теперь были замерзшие. Окрестности Опура уже не имеют того разрушенного бурями вида, какой представляла местность только что пройденная.
   С Опура наш путь стал склоняться немного к югу. Северные высоты, уже несколько пониженные, опять начали подходить ближе к дороге. На юге видны столовидные высоты, отдельно, стоящие друг от друга; сильные и вековечные бури разделили их, вынеся массы земли и образовав котловины меж них. Почва пустыни здесь прикрыта щебнем различных горных пород, с желто-серым глинистым песком. Как и ранее, здесь часто встречаются выбеленные летним знойным солнцем и выдутые ветрами кости верблюдов и лошадей, погибших в этой пустыне. Верстах в пяти к югу местность обрывается в глубокую долину, уходящую к Чоль-тагу. На 15-й версте остановились на ключе Тёсе.
   Казак Жаркой убил здесь антилопу, очень интересного вида, вероятно, отличного от А. subgutturosa и более близкого к А. gutturosa. Это отчасти и послужило причиною остановки, чтобы успеть приготовить шкуру для коллекции. В 3 1/2 часа пополудни подул очень сильный северо-западный ветер, принявший размеры бури. Галька, величиною с кедровый орех, поднималась вверх и больно била в лицо. Мы были принуждены собратььвьюки вокруг юрты и привязать последнюю к ним, чтобы не унесло ее. Самые сильные бури и ветры бывают в Отра-кеме. Когда они там бушуют, на Тёсе, за 40 с лишком верст, слышен сильный шум, который даже доносится ясно до сел. Лодунг [Ледун], лежащего верстах в 15--20 к северу от Тёса. Корм на Тёсе нашелся кое-какой: камыши, солодка (Glycyrrhiza sp.), касатики (Iris sp.), впрочем, последние не идут в пищу ни верблюдам, ни лошадям. Буря к вечеру стихла. Абсолютная высота Тёса 2 746 футов.
   Следующая наша остановка должна была быть на ключе Джигды-ян, но мы, пройдя 30 верст в юго-восточно-восточном направлении местностью такого же характера, как и накануне, встретили солончаковую площадь с хорошими камышами и водою и потому остановились, не доходя Джигды-яна, как оказалось на другой день, всего 7 верст, на протяжении которых вправо от дороги тянулась полоса камышей, высылавшая их до дороги как бы рукавами.
   Самое урочище Джигды-ян представляет собою после пустыни вполне порядочное место. Это довольно обширное солончаковое пространство, покрытое камышами, среди которых растут тамариски, Alhagi camelorum и несколько групп небольших тограков (Populus euphratica). Самый ключ -- немноговодный Джигды-ян вытекает из обрыва среди нескольких здесь растущих деревьев джигды (Elaeagnus sp.).
   После ночевки, на 16-й версте, встретили мы маленькое селение в 2 дома -- Чокагу [Чакага]; жители имеют пашни. Мы остановились в полуверсте южнее саклей в ур. Агмечук, расположенном выше уровня океана на 2 172 фута. Сплошные пространства камышей занимают собою покатые склоны, падающие на юг в пустыню.
   Джигда, карагач, урюк и тополь сосредоточиваются у фанз, а по сторонам растут хармыки (Nitraria Schoberi), тамариски, шиповники, Alhagi camelorum, полынки и солянки.
   На пашнях сеют кунжут, кунак (просо) и пшеницу.
   Тут же мы видели серых куропаток (Perdix barbatus.?), кекликов (Caccabis chukar Gray), фруктоедов (Carpodacus sp.), маленьких синичек софиек (Leptopoecile sophiae), крапивничков (Troglodites sp.) и др.
   На юг виднелась пустыня, в ней указывали мне местоположение оз. Шона-нора, в которое изливается Хамийская река.
   На юго-восток было видно селение Кара-тюбе, через которое лежал наш путь.
   В Чокагу мы простояли два дня, покормили животных и сделали астрономическое наблюдение.
   С места, спустившись вниз, мы шли до Кара-тюбе галечной равниной; вправо шла в мутную даль пустыня, а слева тянулись красные глиняные обрывы, среди которых мы видели 2 ключа -- Ауз-булак, на нем живут люди, и Ак-терек-булак; впереди, вправо по Каратюбинской речке, ниже этого селения, виднелось довольно кормное урочище Кизил-сыныр; положение его показывают отвесно падающие красные обрывы.
   До Кара-тюбе мы прошли 13 верст и, перейдя речку, расположились на левом ее берегу на западном краю селения. Жителей в Кара-тюбе до 160 дворов чанту; ни дунган, ни китайцев здесь нет. Пашни и садоводство -- главное занятие жителей. Громкой славой пользуются здешние дыни, лучшие в Китае; жители ежегодно доставляют определенное число дынь в Пекин ко двору императора, за что освобождаются от прочих податей. До дунганского восстания здесь было более 2 000 человек жителей. Во время восстания большинство жителей было перебито; многие бросились в пустыню, рассчитывая выбраться в Дыгай, но, не успев захватить достаточно запасов продовольствия и воды, погибли от голода и жажды, и лишь несколько человек выбрались живыми. Абсолютная высота Кара-тюбе до 1 611 футов.
   Каратюбинская река идет вниз на 20-25 верст и в урочище Чон-тограк, поросшем тограковым лесом, вода оканчивается. В Чон-тограке каратюбинцы держат скот во время летних жаров и возят оттуда дрова.
   В 10 верстах выше Кара-тюбе, на той же речке стоит чантуйское селение Лапчук, состоящее из 70 дворов земледельцев.
   Пашни каратюбинцев состоят из лёссовидного суглинка, твердого, известновистого. Обрывы же -- из кирпично-красной известковистой глины.
   В сел. Кара-тюбе мне удалось собрать кое-какие сведения об озере Шона-норе, и я хотел посетить его, но местный бек не решался дать мне проводника, без разрешения на то хамийского вана, и послал в Хами за разрешением. Я решил подождать ответа. Кстати нам нужно было обновить свое продовольствие, поизрасходованное в пути по "Долине бесов". На третий день пришел ответ от вана, с присланным к беку человеком. Ван писал, что в Хами ничего неизвестно о приезде русских, и китайцы не знают, откуда эти русские приехали и как попали в Кара-тюбе. По дозволенным дорогам никаких русских не проходило -- это было бы им известно, а потому китайцы запретили беку давать проводников, что-либо продавать и что-либо сообщать; вообще, приказано было держаться от нас подальше. Хорошо, что еще вчера я успел купить баранов, токачей, печеных лепешек и круп.
   Ввиду такого недружелюбия китайцев, я не решился отправиться в разъезд на Шона-нор из Кара-тюбе и оставить караван без себя, а потому пошел на с. Бугас, чтобы, выяснив обстоятельства, оттуда съездить на это озеро, окруженное дикой пустыней. Это озеро мне называли весьма различно: Шара-нор, Шор-нор, Кара-нор и Шона-нор.
   Но подробные расспросы убедили меня, что следует его назвать Шона-нор, как его называет большинство туземцев; этого имени буду держаться при описании.
   В Кара-тюбе ночные морозы достигли до --18RЦ, а днем в тени температура доходила до --4RЦ; погода стояла ясная, при слабом СВ1--2 ветре. Днем парили в вышине жаворонки, оглашая воздух песнями.
   Утром 4 декабря, на четвертый день пребывания в селении и Кара-тюбе мы оставили его, чтобы через мазар Еллик выйти на селение Бугас.
   Здесь, местность другого характера, чем в "Долине бесов"; совсем пустынею ее назвать нельзя; на мягкой песчаной почве, местами солонцеватой, всюду встречаются, хотя довольно жалкие, камыши, Alhagi camelorum, тамариски, тограки, Calligonum mongolicum, Atraphaxis sp., Karelinia sp., солодка. В пазухах приходящих слева обрывов ютятся кусты роз.
   На 19-й версте, при спуске с обрыва вправо от дороги, хороший незамерзающий ключ, довольно многоводный, выбивается из купы густых ив. Из ключа выведены арыки для орошения небольших пашен, принадлежащих служителям находящегося здесь мазара Еллик-Бузурга [Эллик]. Мазар этот, обсаженный джигдою и ивами, пользуется почетом у местных магометан, которые ходят к нему на поклонение. Для наших животных здесь нашелся прекрасный корм. Мы тут только переночевали.
   За ночь лег довольно большой снег, забеливший землю и местами надутый более 1/2 аршина.
   Мы направились на юго-восток по мягкому песчаному и песчано-галечному грунту. Слева приходили мысы небольших высот или -- вернее, обрывы плоских высот красного песчаника, стоящие оторванными отдельными столбами и башнями.
   Всюду вдоль дороги камыши, изредка прерываемые галечными пространствами. Сама дорога идет по плоской возвышенности, падающей на юг обрывами в долину Бугасской реки, бегущей на запад в Шона-нор.
   По полям вдоль наезженной колесной дороги я заметил множество следов ночевок бульдуруков (Syrrhaptes paradoxus), которые пользуются здесь мягкой размятой почвой и прикрытием от холодных ветров. По всей дороге здесь можно для остановки каравана пользоваться кормом для животных и дровами, но воды по дороге нет. С 25-й версты стал попадаться довольно толсто лежащий снег.
   На 36-й версте дорога круто свернула на юго-юго-восток и начала спускаться в глубокое и широкое русло, вернее даже долину Бугасской реки, приходящей сюда из Хами и здесь же поворачивающей свое течение к юго-юго-западу. По реке всюду прекрасные травы и густые поросли тамарисков, тограков, ив и пр.
   Спустившись вниз и пройдя стоявшие невдалеке справа развалины какого-то города или селения, мы перешли арык и остановились возле него на пашнях в 1 1/2 версты от реки, идущей восточнее и невдалеке от разбросанных среди пашен фанз селения Бугас. Прошли 38 верст.
   Местные жители, встретившие нас, очень уклончиво отвечали на наши вопросы. Оказывается, они получили уже приказания из Хами того же свойства, как и бек в Кара-тюбе.
   Снегу в Бугасе было всюду довольно много. Первая ночь была холодная, мороз доходил до --20RЦ.
   

ГЛАВА ПЯТАЯ

БУГАС, СЕВЕРНАЯ ОКРАИНА ХАМИЙСКОЙ ПУСТЫНИ.-- ХАМИЙСКАЯ ПУСТЫНЯ ДО ОАЗИСА СА-ЧЖОУ

Посылаю В. Ф. Ладыгина в г. Хами. -- Возвращение его и получение проводников. -- Перекочевка каравана. -- Экскурсия к озеру Шона-нору. -- Долина реки. -- Урочище Ганьшу. -- Колодец Китай-кудук и звуки пустыни.-- Оз. Таг-куль. -- Оз. Шона-нор, -- Обратный путь, -- Покидаем Бугас. -- Ур. Тузлык. -- Кл. Астпан-булак. -- Кл. Кош-булак. -- Рождество Христово в Хамийской пустыне. -- Потеря дороги. -- Развалины в пустыне. -- Дикие верблюды. -- Поворот к востоку. -- Оазис камышей и ночлег возле него. -- Дорога Н. М. Пржевальского 1879 г. -- Кол. Хунлиу-чюань-цзы. -- Кол. Джюань-чюаньцзы. -- Сохранение хронометров. -- Кол. Шугу-за. -- Новый год в Хамийской пустыне. -- Миражи в пустыне зимой. -- Перевал через горы Курук-таг и спуск к оазису Са-чжоу.

   
   На другой день я послал проводника Савука к известному местному охотнику собрать сведения о дорогах, но оказалось, что он уже предупрежден китайцами и "ничего не знает". Ему за 60 лет; зовут его Ходжемет-полван {Полван вначит охотник.}. Всю жизнь он провел на охотах за дикими верблюдами и далеко углублялся в окрестную пустыню. Про него дорогою нам проводник много рассказывал, что он, будто бы, знает всю пустыню до Са-чжоу и оз. Лоб-нора, он везде бывал, таскаясь по охотам. Но, как оказалось, воспользоваться его услугами и знаниями нам пока не удалось.
   Ввиду столь неутешительных обстоятельств и чтобы выяснить наши отношения к китайцам, я отправил В. Ф. Ладыгина с казаком Жарким в Хами, снабдив их паспортами. Сам же занялся обследованием окрестной фауны и флоры и различными наблюдениями и приводил свой маршрут от Люкчюна до сего места в порядок. Последнего я не мог аккуратно делать дорогой, потому что руки свои я простудил, держа бусоль при засечках; они распухли, покрылись струпьями и болели. Руки мои были простужены еще раньше в одном из разъездов прошлого путешествия, при съемке в сильную стужу, на ветре. С тех пор на холодах появляется ревматическая боль и опухоли, мешающие сгибать пальцы.
   Наш бивуак усердно посещали вороны, галки, сороки и клушицы, слетевшие вниз с Тянь-шаня от выпавших там снегов и начавшихся непогод. Близ бивуака попадалось много зайцев и серых куропаток. В камышах скрывались кабаны, опустошавшие ночами в продолжение всего лета поля и бакчи туземцев.
   На третий день, 9 декабря, вернулся из Хами В. Ф. Ладыгин. Дело выяснилось таким образом: каратюбинский бек не сообщил в Хами властям, что мы имеем паспорты, а следовательно, и разрешение пекинских властей на путешествие в Китае. Хамийские же власти, не зная, кто пришел в Кара-тюбе, запретили давать проводников и продавать продовольствие ввиду того, что в Хами бывали случаи беспаспортных русских староверов, искавших в Китае "Беловодья", с которыми властям китайским было много хлопот32.
   Просмотрев наши паспорты, китайский амбань сейчас же сделал распоряжение снабдить меня проводником на Шона-нор для моего разъезда и дать двоих для проводов в Са-чжоу. Приказано все нам необходимое продавать по базарной цене, не запрашивая лишнего.
   Слава богу, дело наладилось, но все-таки было неприятно потерять три дня, когда полная неизвестность и таинственность Шона-нора постоянно и настойчиво заманивала заглянуть в этот уголок неведомой еще пустыни.
   На другой день после приезда В. Ф. Ладыгина я астрономически определил пункт нашего бивуака и приготовил все необходимое для разъезда.
   Затем, ввиду не особенно хорошего корма для животных, я перекочевал с караваном на время предстоящего разъезда на 6 верст ниже, где для животных было просторнее и лучше пастбище. Здесь наш бивуак был расположен на абсолютной высоте 1 857 футов.
   В Бугасе до 30 дворов чанту-земледельцев. Дома эти раскиданы группами по два, по три в чащах тограков; они окружены полями. Лучшие пастбища для скота вниз по реке. Развалины, стоящие под обрывом правого берега долины, свидетельствуют о гибельном здесь посещении дунган. При их появлении жители разбежались, кто куда. Очень многие бросились по Бугасской реке (Курук-голу) на оз. Шона-нор и кл. Сулгассар. Здесь они разделились: одни пошли на северо-запад, к колодцу Кош-булаку, лежащему в "Долине бесов", и далее в Турфан, а часть на запад в Дыгай и Люкчюн. Немногие достигли того и другого, большинство же погибло в дороге от голода, жажды и истощения сил.
   В 10 часов утра 12 декабря, взяв с собою ограниченный багаж и необходимые инструменты, с двумя вьючными верблюдами, на наемных лошадях, с проводником Ходжеметом-полваном, я тронулся в свой разъезд на озеро Шона-нор.
   Погода была прескверная. Темные облака, заволакивавшие все небо, сыпали снег, устилавший нашу дорогу и окрестности белым ковром, мешавшим следить за изменениями местности и лепившим наши глаза, что, конечно, мешало производству съемки.
   Долина реки направлялась к западу. Шириною она от 3 до 5 верст, и обставлена по обе стороны возвышенностями; отдельные высоты стоят иногда и по долине, довольно щедро наделенной растительностью, среди которой в песочном русле пробивается река Бугас-гол (Курук-гол.)
   Главными представителями растительности здесь служат камыши (Phragmites communis), тограки (Populus euphratica), тамариски (Tamarix sp.) по береговым буграм; затем верблюжья трава (Alhagi canielorum), Karelinia caspia, солодка (Glycyrrbiza sp.) и два-три злака.
   В 7 верстах от нашего бивуака река разделилась на два рукава; левый направился несколько южнее, огибая значительную плоскую высоту, представляющую собою остров. Мы пошли по правому, на котором вскоре встретили кормное урочище и ключ Аштам-булак. Здесь дорога переправляется через северный рукав реки и идет по возвышенному глинисто-песчаному острову, выстланному на поверхности галькою.
   На 22-й версте, считая от бивуака, оба рукава вновь сливаются, и переправа через левый рукав ведет на левый берег реки. С севера река обставлена тут песчаными буграми, поросшими тамарисками, а с юга стоят барханы песков, и местность поднимается полого вверх, служа подножием Чоль-тагу.
   На 25-й версте река обходит встретившуюся высоту, называемую Кара-сай, и здесь немного стеснена в своем русле. Камыши жмутся по реке и перемешиваются с талом (ива, Salix sp.); к южному берегу приходит галечная покатость с Чоль-тага, с выходами сланцев, протянувшихся с запада на восток. Эта местность называется Кырлюк-кальчи. Но мы не дошли до нее, и, пройдя всего 29 верст, остановились у восточного края урочища Арпа-териду; незадолго перед тем показавшееся из-за туч солнце собиралось уже прятаться за Чоль-таг, и далеко уже мы не успели бы уйти.
   Название Арпа-териду указывает, что здесь возделывали хлеб прежде; и действительно, на ровном месте я заметил что-то в роде следов старых пашен.
   Для нашей ночевки здесь было вполне достаточно корма -- среди тограков росли камыши.
   Вечер был довольно холодный и Ходжемет-полван устроил себе на ночь постель следующим образом: он снял верхний тонкий слой песку, насыпал на это место горячих углей и золы от костра и засыпал песком, поверх застлал войлоком, и получилась мягкая и до утра теплая постель. Впоследствии я применял этот способ для сохранения тепла в хронометрах ночью при больших морозах, и применял с успехом, что могу рекомендовать вообще путешественникам.
   В течение перехода в этот день мы видели антилоп (Antilope subgutturosa). Спугнутые появлением человека, они очень высокими прыжками быстро исчезали. Прыжки достигали сажени в вышину и до 3 сажен в длину. Попадались в значительном количестве зайцы (Lepus sp.), малуны (Felis malun), волки, лисицы и вида 3 грызунов, среди которых и люкчюнская длиннохвостая песчанка. Среди птиц были замечены: сойки (Podoces hendersoni), 2 вида галок (Monedula sp.), грачи (Frugilegus sp.), вороны и вороны (Corvus corax et C. corone), клушицы (Fregilus graculus), синички (Parus sp.), синички Софии (Leptopoecile sophiae), синички биармийские (Panurus barbatus), дрозды (Turdus sp.), воробьи (Passer sp.) домашние и саксаульные, жаворонки (Otocoris sp. et Alauda sp.) и соколы (Falco sp.).
   Из растительных видов преобладали: тограки (Populus euphratica), тамариски (Tamarix sp.), ивы (Salix sp.), розы (Rosa sp.), камыши (Phragmites communis), кендырь (Apocynum sp.), верблюжья трава (Alhagi camelorum), полынки (Artemisia sp.), Karelinia caspia, Elymus и другие злаки, солодка (Glycyrrhiza sp.), кутра (Cynanchum sp.), сугак (Lycium ruthenicum) и хармык (Nitraria Schoberi).
   На второй день своего разъезда, оставив ур. Арпа-териду, мы продолжали путь по реке в том же западном направлении; прошли мимо урочища Кытшюк-кальчи. Здесь довольно близко к реке подходят с юга ряды невысоких сланцевых выходов, тянущихся параллельно с запада на восток. Растительность по реке пошла беднее, вследствие сильных порубок леса жителями селения Кара-тюбе, добывающими здесь дрова для себя и на продажу в Хами. Долина реки суживается. Камыши держатся только у самой реки, к которой с севера приступили ряды высоких песчаных бугров с тамарисками. Тут же через бугры Юкер-дабан проходит из сел. Кара-тюбе дровяная дорога.
   В буграх, образовавшихся под тограками, залегают толщи тограковых листьев до 1 сажени мощностью. Они пересыпаны слюдистым серым лёссовидным с пылью песком и не поддаются гниению вследствие отсутствия дождей и вообще большой сухости верхнего слоя почвы, представляющей здесь твердую солончаковую корку. Вся растительность живет тут влагою, добываемою длинными корнями из нижнего слоя почвы, напитываемого рекою. Ивы густыми кустами теснятся по реке. В стороне от нее преобладают кусты Galligonum sp.
   В изломах, срубах и других поранениях на тограках сок дерева, содержащий в большой пропорции соль, вытекает и, засыхая, образует затверделые соленые накипи, имеющие вид пемзы. Эти накипи собираются туземцами и продаются китайцам, которым они заменяют дрожжи.
   На 17-й версте нам встретилось большое камышовое пространство, называемое Ганьшу, потянувшееся к северо-западу от реки и орошаемое рукавом реки, несущим воду поздней осенью и весной. Затем через 4 версты река омывает берега кормного урочища Ак-от, называемого так (белый корм) от одного злака, близкого к ковылю, в изобилии растущего здесь. От этого урочища река принимает юго-западное направление. Пологие южные высоты отодвигаются к югу, а северные обрывы отступают к северу, и долина реки раздвигается и покрывается буграми вымирающих тограков и камышами, образуя обширное урочище Тонгус-дова, обильное кабанами (тонгус -- кабан по-чантуйски); его камышами мы вышли к колодцу с пресной водой Китай-кудук. Этот второй переход был в 28 верст.
   После урочища Ак-от вода в реке окончилась, и по руслу ее кое-где еще попадался лед, скоро, впрочем, исчезнувший. Когда в Хамийском оазисе убирают осенью хлеб, и пашни уже не нуждаются в воде, ее спускают в реку, и река значительно увеличивается в размерах и несет свои воды вниз, где в ур. Ганьшу и Тонгус-дова разливается по камышам и замерзает огромными наплывами в течение целой зимы. Весной же эти наплывы сильно тают и дают массу воды, которая сливается в Шона-нор речным руслом, широким потоком, разливающимся по степи. Переполненный этими водами, Шона-нор выпускает их через свой восточный край до ключа Сулгассара.
   Китай-кудук лежит среди обширных камышей. На севере видны отдаленные глиняные обрывы, скрывающие за собою сел. Кара-тюбе, а к югу -- небольшие сланцевые высоты, идущие на восток, а за ними, в некотором расстоянии, пологий подъем к Чоль-тагу. Гребень Чоль-тага, видимый на юге верстах в 30--40, совершенно ровный, без всяких возвышенностей, выдающихся кверху.
   В сумерках, когда мы с Ходжеметом уже убрали на ночь животных и распивали у костра чай, мне послышался звон как бы арбяного колокольчика, и я спрашиваю у Ходжемета: "Откуда едет арба?" Ходжемет, прислушиваясь, отвечал, что слышит звон колокольчика, "но арбы тут не может быть; это потому он слышен, что здесь пустое место -- людей здесь нет. Я часто слышал в пустыне на охоте то ржание лошади, то отдаленный рев ишака, плач ребенка, причитание о покойнике, звуки отдаленной тамаши, пение и музыку. На все это не следует обращать внимание, все это от пустоты. Эти звуки отманивают людей от воды. Многие охотники ходили искать причину этих звуков и теряли свой колодец и погибали от жажды. Опытный настоящий полван никогда не слушает этих обманчивых голосов". Звонки колокольчика то усиливались, как бы приближались, то стихали и удалялись. Странно то, что это не было обманом индивидуального моего слуха, потому что мы с проводником одновременно слышали звон. Я склонен думать, что звон этот производят какие-нибудь пустынные грызуны; как известно, некоторые из них кричат очень звонкими отрывистыми голосами.
   Относительно же других пустынных звуков, которых мне не удалось, самому слышать, я думаю, что они относятся все-таки к категории фантазий моего Ходжемета, хотя об этом я слышал и в прошлые путешествия в Кашгарии, где говорили о голосах, слышных в песках пустыни Такла-Макан, отманивающих путешественников от дороги и от воды в глубь, пустыни, откуда увлеченные уже не возвращаются. То же рассказывают и в Люкчюне про пески Кум-таг.
   Мы улеглись спать; звонки продолжались и так сходно с настоящими арбяными звонками, что лошади прислушивались и водили ушами. Под звуки их мы и заснули33.
   Утром мы благополучно продолжали путь свой с небольшим склонением к югу, делая извилины среди камышей, частью окраиной их; по галечной степи и тамарисковым и таграковым буграм, пересыпанным песками, мы дошли до Чакмак-таши, высот, выдвинувшихся к северу от гор Чоль-тага. Перевалив через эти высоты, мы спустились к лежащему на их западном склоне колодцу с пресной водой Чакмак-таши-кудук, вырытому среди большого тогракового леса возле сухого русла реки, свернувшей здесь к югу. Переход небольшой, всего 14 верст.
   Я воспользовался ранней остановкой и, напившись чаю, отправился с проводником осмотреть лежащее недалеко на юг озеро Таг-куль, о котором слышал еще в Кара-тюбе. Верблюдов с вьюками оставил на колодце и поставил чайник с чаем в горячую золу костра, чтобы иметь готовый чай по возвращении из поездки.
   До Таг-куля было всего пять верст голой каменной дороги. Таг-куль -- это три, при моем посещении, сухие междугорные впадины, которые наполняются водою из реки, когда она многоводна и проходит здесь мимо, сворачивая на запад к ур. Ликен и далее в Шона-нор.
   Эти три междугорные впадины, разделенные между собой неширокими сланцевыми кряжиками, вытянуты на юго-восток; все они длиною до 2 верст при ширине в 1/2 версты; совершенно сухое дно их поросло редким камышом и тамариском (юлгуном). Северная впадина называется Мал-Сугарды, средняя -- Юлгунлук и южная -- Чон-куль, что значит: Скот поить, Тамарисковое и Большое озеро. Все же урочище, занимаемое ими, зовется Таг-куль, Горное озеро.
   На реке Курук-гол (здесь она справедливо сохраняет за собой название "Сухой реки", потому что вода бывает только временно), много тогракового леса, наполовину мертвого, засыпанного песком; попадаются заросли и кусты тамарисков, роз, камышей, метлы, Karelinia sp., верблюжьей травы и проч. Здесь очень много антилоп, привлекающих охотников из Кара-тюбе и Бугаса.
   По дороге от колодца Чакмак-таши до Таг-куля я увидел следы старой дороги и даже, верстах в трех от Чакмак-таши, нашел развалины старинного китайского лянгера, Ма-коза, сложенного из камня, а верстах в 20 далее вниз по реке лежат развалины пикета Ши-коза. Ходжемет сообщил, что это самая старая дорога из Хами в Дыгай и на Лоб-нор. Она пролегает страшной пустыней, доступной более из Дыгая, чем отсюда. Из Дыгая он ездил на охоту за дикими верблюдами и сообщил мне свой приблизительный маршрут. На этой дороге было столько несчастья от безводья и страшных жаров и невероятной силы бурь, что по повелению одного из императоров она была закрыта для движения по ней не только для войск и чиновников, но и для частных даже лиц.
   Ездили мы не спеша и через 2 часа возвратились на кол. Чакмак-таши.
   С Чакмак-таши я взял направление в 285R на обрыв у северного берега Шона-нора, указанный Ходжеметом, и держался этого направления. Сначала мы вышли на старое русло реки, идущее на ур. Ликен прямо к западу; оно пересыпано песками и поросло буграми тамарисков и тограков. Бури с СЗ бывают здесь чрезвычайно сильны, судя по выдутым логам и нанесенным барханам из мелкой гальки в грецкий орех и более; эти гряды барханов превышают сажень.
   Все растущие тограки наклонены к юго-востоку; сторона стволов, обращенная к северо-западу, обнажена от коры, сбитой галькою, несомой бурями. Множество искалеченных мертвых дерев, источенных песком и галькою в разнообразные формы, лежит по пути. Умирающие тамариски ползут своими ветвями к востоку. Оставив позади себя это мертвое русло, мы пошли по галечной, совершенно бесплодной степи; изредка попадались обломки древесных трупов, безжалостно казненных местными бурями. Занесены ли они ветрами сюда, или росли когда-нибудь здесь, этого я не берусь решить.
   Глиняные обрывы, на которые мы шли, по мере приближения к ним резче выделялись, и, наконец, мы увидали блестящую полосу, с юга к ним примыкавшую. Это было озеро Шона-нор. Скоро его достигли и остановились на его плоском северо-восточном берегу. Итак, мы его достигли в 4 дня, сделав от Бугаса 100 верст.
   Берега озера пологие, с неширокой полосой камышей и одного вида злака, во многих местах прерываемой солончаками и гальками. На восточном берегу песчаные бугры с тамарисками. Особенно же их много по руслу сухой в это время года реки Курук-гол, впадающей в юго-восточный край озера. Вода озера сильно соленая, по берегам затянута льдом, на средине открыта. Озеро имеет овальную форму, вытянутую с востока на запад на 2 1/2 версты при ширине в 1 1/2 версты. С юга к озеру спускается незаметно пологая покатость от Чоль-тага. С севера -- глиняные обрывы с плоскими вершинами, служившие нам в последний переход ориентировочным предметом. Солонцеватые берега озера испещрены массою следов антилоп, очевидно, пользующихся его соленой водой.
   Мне крайне хотелось определить астрономически положение этого заброшенного в пустыне озера, но неблагоприятная погода не позволяла мне этого выполнить. В надежде на улучшение погоды, я оставался тут и 16 и 17 декабря, но надежды мои не оправдались.
   Шона-нор -- так называли его тайпинги, так называют его и большинство хамийских чанту -- по настоящему зовется Шор (солончак)-нор. Я его называю по произношению местных жителей Шона-нор.
   Чтобы познакомиться с окружающей местностью, я ходил на северные глиняные высоты, с которых мне удалось обозреть местность на довольно далекое расстояние на запад и северо-запад. Сейчас непосредственно за озерами, к северо-западу, среди выдутых глин, находится другая впадина, более низкая, чем Шонанорская, и принимающая излишек шонанорских вод посредством особого русла, идущего из северо-западного угла озера. Воды эти разливаются верст на 8 к западу по дну этой впадины, орошая площади камышей. Верстах в 8 к северо-западу среди глиняных обрывов находится горько-соленый ключ Сулгассар-булак. От него разделяются дороги, ныне не посещаемые, а именно: на северо-запад, на ключ Кош, находящийся на дороге, идущей по "Долине бесов", нами недавно пройденной; на северо-восток -- в сел. Кара-тюбе, а на запад -- в Дыгай и Люкчюн.
   Вода реки Курук-гол приходит в Шона-нор в 3 месяце (в марте) и держится до 6 (до июня), затем, разводимая на арыки в Хамийском оазисе, здесь пропадает, в 9 месяце (в конце сентября) доходит снова до ур. Ак-от или Тонгус-дова, где собирается за зиму наплывами; весною они тают, и вода бежит в Шона-нор и даже до Сулгассара. Тограки идут по реке только до ур. Ликена, ниже же до озера только бугры тамарисков, камыши, Galligonum sp. Alhagi, Karelinia, да еще какой-то злак -- низкий и колючий.
   Положение Шона-нора очень низкое = +331 фут абсолютной высоты, а кл. Сулгассара = +65 футов. Это дало мне повод предполагать, что не составляет ли Шонанорская впадина восточное начало впадины Люкчюнской? Решить этот вопрос теперь не было возможности, и я поставил себе задачей выяснить это сомнение на обратном пути в Люкчюн через два года.
   Во время прожитых на Шона-норе дней мне представился случай наблюдать и животную его жизнь. По руслу р. Курук-гола ежедневно приходили на водопой в значительном количестве, штук по 20 антилопы и разгуливали по юго-восточному берегу озера. В корнях сухих тамарисков я видел песчанку, довольно доверчиво евшую насыпанный ей ячмень. На озеро прилетала каждый день стая разных пород жаворонков, преобладали рогатые (Otocoris nigrifrons) и один между ними татарский жаворонок (Melanocorypha tatarica), совершенно черный, с выдранным хвостом, случайно попавший в эту пеструю компанию и игравший как бы роль предводителя; все три дня эта стая, штук в 30, не разбивалась и держалась вместе и всюду следовала за своим черным предводителем.
   18 декабря в 10 часов утра мы тронулись в обратный путь в Бугас и пришли на бивуак свой на третий день.
   Погода во время всей моей поездки не благоприятствовала настолько, что ни одного раза не видел я на севере Тянь-шаня, он был все время скрыт в тумане и облаках; но все-таки я вывез около 120 верст линейной съемки, представление о виденной дикой пустыне и кое-какие расспросные сведения.
   За мое отсутствие бивуак наш перекочевал на 1 1/2 версты севернее, к лучшим кормам для наших верблюдов. Все было благополучно: проводники на Са-чжоу были готовы. Чтобы "взять время" перед оставлением Бугаса, я перекочевал было на свой первоначальный бивуак за 6 верст севернее, но погода не позволила произвести наблюдений, серия дурных дней продолжалась, и 22 декабря мы решили пуститься через великую пустыню Хамийскую возможно новым путем, о котором кое-что расспросили здесь в Бугасе. Проводники говорили, что хотя бывали в детстве в пустыне, охотясь с родителями на верблюдов, но плохо помнят, а вдвоем разыщут дорогу через нее.
   Мы пошли вверх по реке до сел. Кара-тал (сел. Черных ив) и в 9 верстах от Бугаса перешли на другую сторону реки, где стоит большая башня. К северу пошло сплошное население до самого Хами. Мы же спустились вниз по реке 2 1/2 версты и остановились в урочище Янги-Ашма, в большом урюковом саду, между дерев которого раскинуты пашни. По близости стоят развалины фанз; жителей нет. Верблюдам корм по их вкусу -- Alhagi, Lycium, солянки, а лошадям -- камыш. Погода плохая; выпавший 5 декабря снег лежит и не тает и даже уплотнился настолько, что не сносится ветром.
   Отсюда мы двигаемся на юго-восток. Влево от нас тянется обрыв падающей сверху террасы. Под обрывом камыши, Alhagi, тамариски, солодка. Местами дорога захватывает эту растительность, а местами идет мягкою глинисто-песчаной с галькою почвой, местами же солонцеватой. Вправо от нас в различных расстояниях в 2 -- 1 1/2 верстах спускаются обрывы в лог, идущий с юго-востока на северо-запад в долину реки Курук-гола, к Бугасу. На 13-й версте нам встретился солончак Тузлык. Хамийскому вану отсюда доставляется соль к столу. На восточной окраине стоит тура и развалины нескольких фанз, где жили рабочие; здесь в прежнее время добывалось много соли.
   Всего прошли 22 версты и остановились на ключе Асган-булак, вытекающем из-под корней большого розового куста, по скату в большой лог. Множество молодых тограков растет тут же по скату -- это остатки от вырубленного уже большого леса, бывшего здесь когда-то. Вода в ключе пресная, удобная к употреблению.
   Направление на юго-восток продолжалось и следующий день; слева тянулся скат той же террасы. Характер местности тот же. На четвертой версте встретился ключ Чиглык-булак. На нем хороший корм. Мы тут увидели, в первый раз после реки Алго, чий (Lasiagrostis splendens). Отсюда дорога спускается в глубокий лог, пересекает его излучину в южном направлении и поднимается на тот же берег, где снова принимает юго-восточное направление. Слева потянулись высоты Сынгыр, а справа скат в лог; сделав 20 верст, разбили бивуак на ключе Кош.
   Здесь встретили мы глиняные развалины и туру. Здесь делятся дороги на Са-чжоу и ст. Куфи [Кушуй]. До последней три станции: Шауцы, Алтюмир и третья Куфи.
   Нами была выбрана дорога на Са-чжоу. На ключе здесь, среди порослей молодых тограков, всюду хороший корм для животных. Снег идет третий день, погода прескверная. Днем морозы --5, --6RЦ, небольшой ветерок порошил снег в глаза. Завтра Рождество Христово; но мы не думаем дневать, а лучше продвинемся пустыней еще вперед хоть на день и будем ближе к Са-чжоу, где и отдохнем.
   25 декабря не отрадная погода была для праздника, небо было закрыто темными слоистыми облаками; мороз утром --9R. Переменный ветер засыпал глаза снегом и гнал по земле поземку, свивая ее у ног каравана. Дороги почти не видно, и нужно ехать впереди и вглядываться через снег под ноги, чтобы заметить слабое ее присутствие.
   Идем дальше без дороги, придерживаясь направления 140--150R, иногда находим ее и идем по ней. В такую погоду чрезвычайно неудобно делать съемку. Руки мерзнут, глаза наполняются слезами, призма и стекло у буссоли потеют, и потому трудно рассмотреть показания стрелки. Но единственное стредство -- уменье приноровиться в обращении с буссолью и не уступать непогоде, а бороться с ней до последней возможности.
   После кл. Коша мы вскоре же перешли большой лог и пошли по ровной пустынной галечно-песчаной почве до 14-й версты, где дорога спустилась снова в другой тоже сухой большой лог, пришедший с северо-запада с Чоль-тага, обнажающего свои темные доломиты и сланцы и местами серые граниты.
   Мы уже вступили в Хамийскую пустыню, не столь теперь страшную своим безволием, ибо вода теперь везде -- снег устилал всю поверхность ее на 5--6 вершков толщиною. Морозы, хотя и суровые, все же лучше палящих летних жаров. Корма же все равно никогда нет много.
   На 31-й версте нам встретилась старинная тура, сложенная из камня, и такие же развалины; очевидно, это древний китайский пикет на заброшенной большой дороге в Са-чжоу.
   На 38-й версте, перевалив небольшую высоту, пришедшую слева, мы остановились на низком дне сухого лога. Никакого признака какой бы то ни было растительности здесь не было. Наши животные были обречены на самую скудную порцию захваченного с Коша сухого камыша. Лошади получили по пригоршне зерна. Воды здесь не было, и мы пользовались для чая водою, взятою в резиновых мешках с Коша, и, чтобы ее не много расходовать, вместе с нею растапливали снег, надутый довольно толстым слоем за неровностями почвы. Чтобы наши животные не разбежались в поисках за кормом, всех их и баранов пришлось привязать на ночь.
   Мы остановились перед сумерками и с немалым трудом поставили юрту, потому что сильный северо-западный ветер настойчиво нам в этом мешал, срывая войлок. Юрту пришлось привязать к наиболее тяжелым вьюкам. Свечу задувало в юрте, и с большим трудом удалось завести и сравнить хронометры. Перенести дорожные заметки и съемку на планшет оказалось невозможным, пришлось отложить до более лучшего времени. Первую половину ночи дул ветер, убаюкивая нас, но его порывами поднимало юрточные войлока, и нас осыпало снегом, что поминутно заставляло просыпаться от неожиданного прикосновения снега, сыпавшегося на лицо. Так прошло первое Рождество Христово, встреченное нами в путешествии; чтобы отметить его чем-нибудь, к обеду люди получили по стакану водки, была разделена пачка сигар и выдан сахар и 2 коробки сардин. Не пьющие водки и не курящие получили монпансье.
   Снег шел и утром, но его не накопилось за ночь много -- сильный ветер уносил на юго-запад.
   Мы вышли из приютившего нас на ночь лога на правый его берег и двигались по ровной поверхности степи, устланной галькой. Справа и слева лога бороздили местность. Впереди виднелись горные кряжики Чоль-тага, вытянутые на северо-восток. Дорога ежеминутно терялась, но мы удачно находили ее вновь. Это очень старая дорога из Хами на Са-чжоу; на ней нет никаких признаков пребывания человека в течение очень многих лет. Часто встречались развалины пикетов, сложенных из камня и глины, Местность пустынная, иногда сплошь выстланная щебнем, продуктом разложения ближайших окрестных пород, преимущественно доломитов и сланцев, насыпанных толстым слоем, прикрывающим собою настоящую почву.

[]

   Жизни нет никакой. Лишь после 20-й версты по сухому руслу, идущему слева, стали появляться тамариски, саксаул и еще кое-что из пустынной растительности. Затем разглядели мы темные бугры тамарисков и направились к ним, чтобы накормить верблюдов, проголодавшихся за прошлую ночь. Тут, на 27-й версте нашего хода, попали мы в выдутую ветрами обширную котловину, поросшую тамарисками, хармыком, кустиками Reaumuria, эфедрою (хвойником), частью камышом и сугаком (Lycium ruthenicum). Здесь мы увидели много следов диких верблюдов (Camelus bactrianus ferus), а ездивший на поиски потерявшейся дороги проводник видел двух верблюдов, пустившихся моментально бегом в сторону, как только приметили проводника.
   Мы остановились в этой котловине. В стороне, на восток верстах в трех виднелась каменная тура; но там дороги не оказалось, или она за долгим временем потеряла свои приметы.
   Здесь мы пользовались редким в пустыне обилием прекрасных сухих дров, добывая из тамарисковых бугров сухие коренья этих кустов, необыкновенно хорошо горящие. Воду на чай добывали из снега, и, пользуясь обилием дров, натаяли его столько, что пополнили свои мешки запасом воды на будущее.
   Ночью порядочный мороз со снегом и ветром, с вечера юго-восточным, переменившимся с полночи на северо-западный.
   Утро холодное, снежное, ветреное. Дорога потеряна окончательно. Впереди стоял довольно крутой стеной засыпанный снегом хр. Чоль-таг. Как итти -- вперед ли, без дороги, и поискать ее, или свернуть на восток, чтобы выйти на современную хамийско-сачжоускую дорогу, пройденную покойным Н. М. Пржевальским? -- последняя мне уже знакома. Я решил двигаться в том же юго-восточном направлении и поискать дороги, а если она не найдется и пройти в намеченном направлении не будет удобным, решил выйти на восточную дорогу, которая, по расчетам моим, находилась не далее как в 30 верстах восточнее.
   Проводники наши -- их дали нам двух -- мало того, что сами ничего не знали, но еще путали, и им было приказано только самим слушаться и не исполнять обязанностей проводников. Ведение каравана я взял на себя, и мы пошли вперед. Обойдя немного справа одну высоту, мы нашли какую-то дорогу, но она приняла не совсем желательное для нас направление на юг и слегка на юго-восток, следовательно, шла не в сторону Са-чжоу. Но впереди стеною стояли темные скалы Чоль-тага, и я предполагал, что эта дорога идет в обход им, и продолжал по ней свое движение.
   Через две с половиною версты дорогою вдоль сухого русла мы пришли в довольно обширное урочище; в нем стоит большая тура и много развалин старых фанз, между которыми пролегали улицы; мы видели сухие колодцы; русло сухой речки, идущей на запад, разделяло пополам селение. Все это поросло полумертвыми или едва сохранившими признаки борющейся с пустынною сушью жизни, тамарисками, камышами, Reaumuria sp., сугаком и проч. Очевидно, люди здесь были очень давно, теперь же -- это унылое царство смерти, наводящее на самые грустные размышления.
   С этого мертвого селения пошли две дороги на юго-запад и на запад. Мы же свернули на юго-восток, чтобы не очень удаляться от дороги Н. М. Пржевальского и, в случае крайности, выйти на нее. Как лучшего стрелка и охотника, на случай встречи диких верблюдов, следы которых мы только что видели в развалинах, я командировал казака Жаркого вперед каравана.
   Встретиться с таким редчайшим зверем и положить его -- очень заманчивая перспектива для каждого охотника. Но я, в интересах нашей зоологической коллекции, отказался от этого удовольствия в пользу лучшего стрелка Жаркого, которому не раз удавалось добывать в коллекцию прекрасных зверей.
   Немного пройдя и поднявшись на небольшой перевальчик, впереди в сухом логу, среди тамарисковых бугров, мы увидели двух верблюдов. Я моментально остановил караван и послал к ним Жаркого. Выпросился с ним и Иванов, я ему запретил мешать Жаркому, но, в случае, если бы верблюды бросились от Жаркого, разрешил и ему стрелять. Жаркой чрезвычайно удачно и ловко подкрался к ним. Оказалась самка с молодым. Он выстрелил в мать на 400 шагов. Пуля пролетела мимо. Вторая, попавшая под лопатку, уложила ее на месте. Молодого верблюжонка Жаркой преследовал 6-ю пулями, довольно сильно изранил, но не в убойных местах, почему тот мог еще отбежать на 300 шагов от убитой матери34.
   Видя результаты охоты, я направил караван вниз в лог и разбил тут же бивуак. Здесь нашелся кое-какой корм животным, прекрасные тамарисковые дрова и достаточно снегу для скота и наших караванных потребностей. Остановка была необходима, чтобы снять шкуры с убитых и обделать их для коллекции, на что требуется довольно много времени. Маленький убитый оказался тоже самкою. У обеих шерсть была великолепная. Это было драгоценным приобретением для нашей коллекции. Жаркой был героем дня. Благодаря этому событию, мы прошли только семь верст. От убитых зверей часть мяса пошла сейчас же на обед, а остальное, сколько можно было взять с собою в путь, мы заморозили.
   Я первый раз в жизни пробовал верблюжье мясо и с некоторым недоверием и даже брезгливостью брал первый кусок в рот, рассчитывая на нем и остановиться. Но вышло наоборот: такого вкусного, мягкого и нежного мяса я не ел никогда, в особенности оно было вкусно от молодого верблюжонка. Все мы с таким удовольствием его ели, что даже почувствовали непривычную в дороге тягость. И, таким образом, эту необыкновенную добычу мы ознаменовали не менее необыкновенным гастрономическим обедом.
   По этому логу на песке всюду было много следов верблюжьих. Это, вероятно, один из любимых ими уголков, где они кормятся. Здесь растут тамариски, уже многие века сменяющиеся одни другими, и трупы мертвых валяются источенные ветрами и выжженные жгучим солнцем пустыни. Многие образуют навеянные ветрами глиняные бугры, из которых половина ветрами же и разрушена и представляет кучи разбросанных столетних, сухих, скрученных зноем корней; Тут же растут: хармыки (Nitraria Schoberi и N. sphaerocarpa), камыши (Phragmites communis) немного; сугак (Lycium ruthenicum), Reaumuria sp., R. songarica, солянки (Salsolaceae sp.); хвойник (Ephedra sp.), может быть и еще что.
   Из животного царства, кроме добытых верблюдов, не удалось заметить никого и никаких следов, даже мелких грызунов.
   Местность эта представляет северное подножие Чоль-тага и здесь приподнята над уровнем океана на 4 016 футов.
   Весь день шел снег; температура даже днем держалась ниже --10RЦ. Северо-западный ветер средней силы гнал все время поземку.
   Плотно поев, ложились спать с таким решением: если погода разъяснит, мы остаемся дневать, чтобы здесь сделать астрономическое определение местности и привести в полный блестящий порядок шкуры убитых верблюдов, а также сделать небольшой разъезд на юг в горы и поискать прохода через них, или какого-либо обхода.
   Но эти предположения не оправдались. Утром полный мрак; небо закрыто облаками. Довольно сильный северо-западный ветер метет поземку и вьет вверх снег, закрывающий окрестности. Следовательно, дневать нет основания. Двигаться вперед при такой погоде засыпанными снегом горами с караваном в пустыне мне показалось более чем рискованным. К тому же и самые горы здесь необыкновенно круты, каменисты, снежная же с песком пурга заметает глаза и скрывает за собою все предметы.
   Я решил выйти на дорогу Пржевальского 1879 года и, взяв запас дров и натаянной из снега воды, ближайшим северо-восточным направлением, вдоль гор Чоль-тага справа повел караван.
   Первоначальное наше движение горами оказалось совсем невозможным и грозило окончательной порчею верблюжьих ног, так как разложившиеся пластинами сланцы, стоящие ребром, резали подошвы им, как ножи; пришлось взять на север, чтобы скорее выйти из гор.
   Равнина, расстилающаяся к северу от Чоль-тага, пересечена мелкими гребнями сланцев, протянувшимися на северо-восток. Иногда они немного меняли это направление, и нам не раз приходилось пересекать их на своем пути. Много и сухих обширных каменистых русел мы переходили. Все они стремятся на север и северо-запад. Все они собираются в главное Яндунское русло, приходящее в р. Курук-гол (Хамийскую) с запада.
   Погода бушевала с прежней силой и не стихала, как бы желая сломить наше терпение. Резкий северо-западный ветер рвал наши одежды, постоянно меняясь и пробуя нас пробрать с разных сторон, обдавая караван облаками снега с песком. Два наших несчастных проводника, не имевших понятия о дороге, считали себя и караван погибшими и никак не верили, что мы в такую погоду можем правильно итти по выбранному направлению без всяких ориентировочных предметов, закрываемых бурей. Они ехали понуря головы и убитые отчаянием. Мы неуклонно щли на северо-восток, по обширной абсолютной пустыне, поверяя направление постоянно по буссоли; Чоль-тага почти не было видно, снежный буран скрывал его от нас, хотя мы шли очень близко к нему вдоль его северной подошвы. Лишь на редких пересекаемых нами сухих руслах, кое-где на громадных друг от друга расстояниях, виднелись сухие торчащие кустики какого-нибудь несчастного тамариска или эфедры, занесенных судьбою сюда за какие-то неизвестные им самим грехи.
   Наконец, после долгого и утомительного движения каравана, несколько впереди и вправо от выбранного мною направления, сквозь снег, прогоняемый временами ветром, мы увидели на сухом русле камыши, занимающие около 20 кв. сажен пространства. К ним мы направили свой караван и, достигнув этого крошечного камышового оазиса, разбили бивуак. До него прошли утомительнейших 28 верст.
   Верблюды, лошади, бараны набросились на эту кучку камышей и в час времени уничтожили их, как саранча.
   Дорогою мы постоянно встречали следы диких верблюдов, что свидетельствует о значительном их здесь количестве.
   С 23 числа, т. е. пятый день, мы живем снежной водой, а животные пробавляются снегом, который так тормозил наши движения, но без которого здесь не было бы возможности двигаться вовсе, при безводии этой пустыни.
   Когда верблюды съели все камыши, то скрывавшиеся в них сойка (Podoces hendersoni) и два жаворонка (Otocoris nigrifrons) остались без крова, который, впрочем, нашли в наших вьюках, забившись в них подальше.
   К ночи буран переменил свое направление на северо-восточное, а к утру -- на юго-восточное и к рассвету мы были поражены переменой картины: ветер юго-восточный принял умеренные размеры; небо совершенно голубою твердью расстилалось над нашими головами. Хребет Тянь-шань, невиданный около полутора месяца, еще с Люкчюна, гигантской белой стеной загораживал горизонт с севера; с юга стоял не столь уже высокий, но зубчатый и скалистый Чоль-таг, занесенный снегом; он убегает на восток и северо-восток и под именем Силу-сяня, не имея всхолмленных предгорий, стоит крутой оградой, запирающей с севера доступ в каменную пустыню Хамийскую. В совершенно ясном воздухе далеко на восток виднелись его продолжения, расплывающиеся по долине.
   Покинув свой ночной приют и пройдя только 2 версты в том же северовосточном направлении, мы вышли на дорогу Пржевальского, верстах в 3 южнее станции Куфи. Отсюда мы увидели на востоке столбы телеграфной линии, потянувшиеся от ст. Куфи по аньсийской дороге.
   Выйдя на дорогу, мы свернули по ней на юго-восток к Чоль-тагу, от которого вчера удалились, не видя его за снежным бураном.
   Наши проводники никак не могли верить, что мы вышли на сачжоускую дорогу; уверяли, что это другая дорога, и поехали дальше на восток разыскивать.
   Я уже в начале знакомства с этими проводниками убедился в том, что они ничего не знают, но из милосердия держал их при караване. Кроме того хамийское начальство поручило им передать какие-то бумаги сачжоускому тину, и я, скрепя сердце, выносил их присутствие.
   Пройдя по дороге верст 10, караван вошел в предгория Чоль-тага, и, среди увалов мягкой формы, шел неглубоким песчаным мягким ущельем на юг. Горы сплошь были засыпаны снегом вершка на три толщиною. Недавно перед нами прошли этой дорогой люди с юга, вероятно, из Са-чжоу, и следы их, хотя и передутые снегом, но настолько были заметны, что могли служить нам, при некоторой нашей опытности, достаточным указателем дороги. Мы подымались на пологий небольшой перевал, когда нас догнали проводники, не нашедшие никакой иной дороги и убедившиеся, что мы идем правильно. Наконец, мы пришли в междугорную, довольно широкую верст 10--12 лощину, где должен находиться по расчету и согласно карте Н. М. Пржевальского колодец Хун-лиу-чюаньцзы.
   Но оба проводника настойчиво увлекали нас итти далее, хотя мы прошли уже 27 верст, уверяя, что они теперь признали местность, и колодец находится далее. Но я остановил караван и с В. Ф. Ладыгиным и людьми пошли разыскивать колодец, который неподалеку и нашли. Хитрые проводники уверяли, что этого колодца они не знали, они останавливались при своем посещении этой дороги на следующем, в котором вода более пресна и вкуснее. Видя такое настойчивое вранье, могшее вовлечь нас в очень неприятное и опасное заблуждение, я решил одного проводника, особенно усердствовавшего во вранье и, как наиболее вредного для нас, прогнать прочь, что и было выполнено после обеда, дав ему поесть; другой же был оставлен при караване в качестве работника при кухне -- носить воду, дрова, поддерживать огонь у костра и помогать убирать животных на ночь.
   Местность, окружающая колодец Хун-лиу-чюаньцзы, бугристая, солонцевато-песчаная, покрытая жалкими кустиками сугака (Lycium ruthenicum), встречалось очень немного сухого обглоданного камыша, и я видел два кустика несчастного какого-то касатика (Iris sp.).
   На дне соседних ущелий, выстланных мягким песком, снег местами вовсе был сдут, а местами были нанесены буранами значительные снежные сугробы. Здесь и растительность разнообразнее; мы встречали: тамариски (Tamarix sp.), Calligonum mongolicum, парнолепестник (Zygophyllum sp.), хармыки (Nitraria sphaerocarpa Max.), Sympegma sp., сугак (Zycium ruthenicum), полынки (Artemisia sp.) древовидные, солянки (Salsolaceae sp. sp.), Reaumuria songarica, хвойник (Ephedra sp.), Atraphaxis lanceolata, камыш (Phragmites communis), вероятно, было и еще что-нибудь, за снежным покровом незамеченное нами.
   Погода была удивительно хорошая, ясная, теплая; в полдень термометр показывал в тени +1,8RЦ; с юго-востока потягивал легкий приятный ветерок. Но перед вечером погода испортилась. Небо заволокли облака, и поднялся сильный буран с северо-востока. Юрту мы должны были сейчас же привязать к тяжелым вьюкам, чтобы бурей не сорвало и не унесло куда-нибудь.
   Бедные животные, плохо поевшие, дрожали от холода, хотя были покрыты на ночь попонами из войлоков. Чтобы согреть лошадей, я приказал дежурному выдать им невзачет ночью хлеба.
   Вечерний чай сварили с трудом: сильной бурей выносило дрова из-под котла и увлекало бог весть куда. Надуваемый снег, как бы подбрасываемый в огонь лопатами, тушил костер. Некоторые люди, сильно уставшие за день, не дождавшись чаю, улеглись спать.
   Утро тоже не принесло нам радостей. Буран продолжался с той же силой. Все наши вьюки и вьючные принадлежности были заметены и занесены снегом. К лежащим верблюдам были приметены целые сугробы. В юрте нашей было --13RЦ, а снаружи t = --15,5RЦ, что при буране очень чувствительно. Одна из собак наших, Кутька, более нежная, хотя и с густой собственной шубой, забралась от ветра в юрту к нам и, несмотря ни на какие угрозы, решилась не уходить, жалобно глядя в глаза, как бы моля о пощаде, которая и последовала.
   Откапывая свои вьюки от завалившего их снега, мы значительно запоздали своим выступлением и вышли только в 9 часов. Буран переменил свое направление на юго-западное и не уступал по силе свирепствовавшему всю ночь. Снег тоже не переставал и, тучами крутясь, несся нам под ноги и осыпал с головы.
   Дорога, оставив колодец, около версты шла на восток, а затем по ровной галечно-каменистой местности, направилась на юго-восток и на 10-й версте ввела нас в ущелье дикого, каменного, протянувшегося на северо-восток-восток хребта, чрезвычайно пустынного, состоящего из серых оголенных гранитов, частью белых и серых мраморов и темных сланцев.
   Дно ущелья, при входе в него, представляет собою каменные гранитные обнажения, в которых во многих местах совершенно смыта и сдута почва.
   Из растительности мы встретили тут какой-то кустик караганы (Garagana sp.), а В. Ф. Ладыгин убил несчастную, должно быть занесенную сюда бурей, какую-то отставшую от стайки, пролетную горихвостку (Ruticilla sp.). Из-под ног каравана вылетела спугнутая сойка (Podoces hendersoni), сидевшая в камнях, и выскочил заяц (Lepus sp.), тоже прятавшийся от ветра. Видели следы бесприютной в такое время бедной антилопы (Antilope subgutturosa).
   Это ущелье, разрывая неширокий хребет поперек, вывело нас на узкую долинку, за которой мы перешли небольшой хребтик и пошли по возвышенной части Хамийской пустыни прямо на юг. С востока приходят к дороге хвосты убегающих на восток небольших сланцевых гребней. Среди них мы встретили и прошли мимо колодца Джюань-чюаньцзы; после маленького перевала, впрочем достигающего 5 500 футов абсолютной высоты, кормным ущельем прошли еще немного и остановились в нем на хорошем корму. Снегу лежало столько, что о воде и не могло быть никаких забот. Прошли всего 25 верст, а от колодца Джюань-чюаньцзы 4 версты.
   Непогода, не переставая, бушевала и подсыпала снегу. Дорога, местами совершенно пересыпанная снегом, терялась, но, пользуясь составленной по съемке Н. М. Пржевальского картой этой местности, мы все-таки благополучно шли вперед и дорогу находили. Кусты тамариска доставляли нам достаточно дров, а немного тощего камыша и кое-какие кустики обеспечивали удовлетворение аппетита нашим верблюдам. Лошадям же, где недостаточно встречалось травы, мы давали понемногу хлеба.
   К ночи ветер стал немного стихать, снег пошел еще обильнее. После полночи и он прекратился, но успел закрыть землю слоем толщиною до двух вершков. К утру совершенно разъяснило, и ледяные иглы, носясь в воздухе, красиво искрились и блестели на солнце. Мороз доходил до --30RЦ; в нашей юрте было --24,5RЦ.
   Пользуясь случаем и положением местности, посредине между Бугасом и Са-чжоу, я решился передневать, чтобы сделать здесь астрономическое определение места и дать отдохнуть животным. Первое утреннее наблюдение делать было особенно трудно, потому что настывший инструмент обжигал руки, и от дыхания стекло окуляра покрывалось инеем. Винты не ходили совершенно свободно от сгустившегося масла, коим они были смазаны, и может быть это повлияло и на точность наблюдений, тем более, что дувший прямо в глаза ветер больно резал их и выжимал слезы. Из опасения заморозить хронометр, и чтобы он не изменил сильно хода во время самого наблюдения, я пока не пользовался им, держал его за пазухой, чтобы согревать по возможности. Но во всяком случае, несмотря на затруднения, наблюдение удалось. Полуденное производилось при несравненно лучших условиях, морозу было всего лишь --15RЦ, и инструмент работал лучше -- винты ходили легче; не так мерзли руки, и глаза не слезились от ветра. Вечернее наблюдение вышло тоже удачно, и этот пункт, хотя ничем особенным не замечательный, послужил хорошей опорой для прокладки на карту моего маршрута. Мы находились на абсолютной высоте 5 230 футов.
   После 9 часов вечера мороз усилился до --25RЦ. В таких случаях приходилось прилагать особенные заботы сохранения в тепле хронометров в течение ночи. Все три хронометра постоянно находились в ящике с гнездами, выложенными волосом и сукном; этот ящик, обернутый двойным бараньим мехом и обвязанный ремнями, помещался в другой, специально для того устроенный, вместе с двумя наполненными кипятком жестяными грелками, обшитыми войлоком {Кипяток в грелках обыкновенно заменялся свежим 2 раза в день, во время утреннего и вечернего чаепития, после сверки хронометров.}. Все пустые места ящика заполнялись куделью. Тут же в ящике постоянно лежал термометр, по которому можно было следить за однообразием температуры; все это завертывалось в большой войлок. Так сохранялись хронометры вообще в холодное время, и ночью в юрте, и дорогой во время движения каравана. Во время же бурь и сильных морозов в юрте выкапывалась яма, насыпалась углями с горячей золой и покрывалась нетолстым слоем песку или земли; на это место ставился укутанный, как только что сказано, ящик с хронометрами. Процесс довольно сложный, но очень хорошо сохранявший хронометры от морозов.
   Сегодня, канун нового года, ничем особенным мы не отметили, отложив празднование и самого нового года до более удобного времени. Ночь простояла холодная, и на следующий день в 7 часов утра термометр показал --22RЦ.
   В нашей опочивальне, в юрте, перед рассветом было --21,5RЦ. Борода и усы постоянно примерзали к подушке, покрывшейся от дыхания инеем, и к одеялу. При разборке юрты войлока, служившие нам постелями, оказались пристывшими к земле. Утром погода плохая; сильный туман надвигался с юго-востока. Снег порошил, а в 9 часов поднялась северовосточная буря с поземкой. Нерадостна встреча нового года.
   Покинув бивуак, мы шли к югу широким ущельем, перешли на широкую долину, за которою снова вступили в горы, перевалили их, и вышли на широкую площадь пустыни, местами всхолмленной. Стали попадаться сухие следы потоков, направлявшихся на юго-запад; по дну их встречались иногда тамариски, изредка довольно жалкие камыши, саксаулы (Haloxylon ammodendron), хармыки и бударгана (Ка lidium sp.).
   Направляясь к югу, дорога привела нас в сухое русло, довольно густо для пустыни поросшее тамарисками и саксаульником по окрестным буграм. Видели 2 стоящих тут же тограка (Populus euphratica), как-то здесь приютившихся, следы землянки и колодец, носящий название Ши-гуза, что значит "Лесистое ущелье" по-китайски. Это одно из лучших мест в Хамийской пустыне; но мы не остановились здесь, потому что прошли еще только 18 верст и накануне дневали, а потому Ши-гузу оставили за собой.
   Впереди и по сторонам нашего пути равнина представлялась всхолмленною и уходящею за горизонт к северо-востоку и юго-западу. Мы шли по мягкой глинисто-песчаной и галечной почве и через 8 верст от Ши-гузы остановились в неглубоком логу, скатывающемся к юго-западу и покрытом буграми с тамариском. Дно этого лога покрыто пушистой глинисто-солонцеватой почвой. Для животных имелись старые камыши.
   Прошли всего 25 верст, и времени впереди еще было довольно; мы достали 2 коробки сардин, банку сгущенного кофе, банку сгущенного молока и фунтовую коробку монпансье. Люди получили по большой чарке водки, а мы, я и В. Ф. Ладыгин, по глотку бенедиктина. Таким образом справили новый 1894 год.
   Побаловать себя и людей было вполне кстати, потому что дорогой нас усердно донимал буран при --20RЦ и более и пронизывал до костей.
   Иногда буран немного стихал и делалось теплее. Проглядывало даже солнце, и по сторонам появлялись причудливые формы миражей, ежеминутно изменявших свой вид; вершины гор на горизонте поднимались колоннами, замками, то соединялись наверху линиями и представляли из себя столы, крыши, мосты, и все это ясно, отчетливо.
   С Бугаса летит всю дорогу за нами ворон, один из тех, что пристал к нам в Хуне, близ Пичана.
   Отсюда местность повышается к югу, и видны гребни Курук-тага, пришедшего сюда от р. Конче-дарья с запада и замыкающего эту пустыню с юга.
   Перед сумерками ветер ослаб, стало разъяснивать, к 9 часам вечера мороз усилился до --26,5RЦ и перед рассветом --35,2RЦ, а в нашей юрте доходил ночью до --25,8RЦ. Одеяло, подушка, усы, борода покрывались от дыхания густым инеем, сыпавшимся с подушки к шее, к вороту рубашки, который смачивался и мешал спать. К утру на снегу и вещах иней лег толстым слоем.
   Верблюды и лошади были тоже совершенно покрыты инеем, отчего теряли обычный вид и люди их не узнавали. Густой туман облегал окрестности и на юге переходил в облако. Небо ясное, и лишь только стихал ветер, солнце нагревало настолько, что делалось тепло.
   Благодаря такой погоде мы выступили в путь рано. Дорога, делая всевозможные извилины, все-таки держалась южного, с небольшим восточным склонением, направления и шла поперек вчерашней долины 10 верст. На 11-ой версте вступила в горы; следовательно, ширина этой долины около 45--50 верст. Теперь мы шли собственно не горами, а среди холмов, за которыми снова вышли на долину, уходящую также на восток и запад за горизонт. На 26-ой версте мы попали в довольно обширное камышовое урочище, местами размытое сухими руслами с мягкой сланцеватой красной глинистой почвой.
   С юго-востока оно огораживается холмистым кряжем, у подножия которого находится колодец Ма-лянь-чу-ань [Малентинза], разрушенная фанза и маленькая глиняная китайская кумирня. Мы перевалили этот кряж, перешли узкую долинку и вошли в широкое ущелье, по которому, изменяя направление, поднялись вверх на Курук-таг. Снегу было довольно много, дорога постоянно терялась.
   С перевала, лежащего на абсолютной высоте 6 000 фут, открылась панорама нескончаемых гор, толпящихся на юге, которые предстояло нам пройти. Эти горы не имеют вида одного хребта, а стоят в беспорядке, одна загораживая другую. К югу они понижались. Коротким, около версты, спуском мы вышли в лощину и остановились в ней, пройдя за весь день 32 версты.
   За вчерашний и сегодняшний день мы встречали в горах по ущельям и в долинах по логам следующие виды растений: саксаул (Haloxylon ammodendron), 2 вида хармыка (Nitraria Schoberi и sphaerocarpa), тамариски (Tamarix sp.), Calligonum mongolicum, 2 вида Atraphaxis sp., Lygophyllum sp., Reaumuria songarica, золотарник (Garagana sp.), Karelinia sp., кендырь (Apocynum sp.), хвойник (Ephedra sp.), дырисун (Lasiagrostis splendens), ломонос (Clematis songarica), Sphaerophyza salza, Artemisia sp. (древовидная), Statice aurea и др. Из птиц вьюрки (Montifringilla sp.), сойки (Podoces hendersoni) и ворон, летящий с нами с Хуна.
   Мы видели много верблюжьих следов (Camelus bactrianus ferus), антилоп (Antilope subgutturosa affinis), зайцев (Lepus sp.), 2--3 вида грызунов (Glires sp.) и по снегу следы лисиц (Canis vulpes) и волков (Canis lupus sp.). Горы, среди которых мы остановились, состоят из кристаллической породы розового цвета, как кажется, из шпата и кварца; в предыдущих кряжах преобладали сланцы.
   Оставшийся до Са-чжоу путь уже не будет нам загораживаться горами. Курук-тагом мы будем только спускаться вниз. Сознание этого обстоятельства как-то делало Са-чжоу более близким и нетерпение притти в него росло с каждым новым переходом. Меня сильно огорчало то обстоятельство, что проводник наш, давно уже не несущий своих обязанностей, на все мои расспросы об окрестной местности, о горах, урочищах и прочее, ничего не мог сообщить и, как уже после оказалось, он ехал этой дорогой только по ночам в арбе и спал. Дело было весной, когда днем под палящими лучами солнца ехать никто не рискнул бы. Этим-то и объяснилось его незнание дороги.
   Ночью опять очень сильный мороз, и густой туман закрывает утром окрестности.
   Мы, подгоняемые желанием скорее достичь Са-чжоу, быстро снялись с бивуака. Дорога предстояла не трудная, все вниз, но зато по камням, что так неприятно нашим верблюдам, потому что их подошвы стали пронашиваться за эту пустынную дорогу. В 12 часов опять северо-восточный буран дул нам в левую сторону и подгонял наше движение.
   Видели совсем свежие следы диких верблюдов, вероятно только что убежавших, зачуявших движение каравана. Нам навстречу попался китайский караван на верблюдах, шедший в Хами с горохом.
   Пройдя 33 версты, остановились в ущелье, немного не доходя колодца Шибендун; начинало уже смеркаться, и мы едва успели поставить юрту. На другой день, пройдя Шибендун, возле которого стоят какие-то развалины и тут же на горе башня, мы оставили горы и вышли на долину, засыпанную снегом на 1/2 аршина и окутанную туманом.
   Здесь на снегу мы видели следы встреченного нами вчера каравана, которых и решили придерживаться, так как никаких других следов дороги видно не было. Эта верблюжья дорога донельзя виляла по ровной долине и сильно удлиняла тем путь. Впереди все застилал туман и не было ничего видно. С полдня стало разъяснивать, и вскоре проглянувшее солнце начало нестерпимо жечь лицо, а блестевший на долине снег вызывал резь в глазах. Наконец, я увидал силуэты горных вершин хр. Нань-шаня, прятавшихся в облаках. Радостно забилось сердце: и на эти-то выси мы заберемся летом. Меня только смущало юго-восточное направление дороги: Са-чжоу ведь лежит на юг. Впрочем, думаю, если и дальше немного пройдем, то больше увидим -- нет худа без добра, и мы продолжали дорогу; наконец, пройдя 36 верст, мы пришли к богатому камышовому займищу, протянувшемуся с востока на запад.
   Это займище образуется разливами большой воды р. Сулей-хэ, впадающей на западе в оз. Хара-нор или Хала-чи. Река Сулей-хэ на картах называется еще и Булундзир, но это монгольское название, которого я ни разу не слыхал в Са-чжоу. Нынешние наньшанские монголы называют р. Сулей-хэ -- Сурингол.
   

ГЛАВА ШЕСТАЯ

ОАЗИС СА-ЧЖОУ

Ур. Лобей-ту. -- Разделение дорог. -- Дер. Ши-нау-эр и обилие фазанов. -- Придирки китайцев. -- Фермы, -- Пришли к г. Дун-хуану. -- Ур. Сань-цуй-кур и усиленная рубка леса китайцами. -- Знакомство с видным купцом. -- Визиты китайским властям. -- Средства, побуждающие китайских солдат к храбрости. -- Китайский новый год. -- Приезд П. К. Козлова с Лоб-нора. -- Моя поездка на Хала-чи и в глубь пустыни за горы Курук-тага. -- Река Сулей-хэ. -- Оз. Хала-чи. -- Береговые обрывы озера. -- Безводное солончаковое русло. -- Перевал в Курук-таге и обзор пустыни. -- Обратный путь. -- Возвращение на бивуак и результаты поездки. -- Посылка урядника Баинова в горы к монголам. -- Дорогая оценка китайцами своих услуг. -- Медленное движение весны в оазисе. -- Приезд урядника Баинова из гор.

   
   Пройденная покатость от гор Курук-тага имеет небольшой склон к югу, местами разрезанная водными размывами, сбегавшими с Курук-тага. Она покрыта редкою растительностью, преимущественно невысокими хармыками. Почва ее мягкая, песчано-галечная. Снег во многих местах сдут.
   Урочище, на котором мы остановились, называется Лобей-ту.
   Корм в Лобей-ту прекрасный, вода тоже очень хорошего качества, дров в виде сухих тамарисков достаточно; мы остались дневать.
   В камышах появились первые фазаны (Phasianus satscheunensis Prz.); перекликаясь своими звонкими голосами, перепархивали целые процессии биармийских синичек (Panurus barbatus). К бивуаку подбегал небольшой табун (штук 12) куланов (Asinus Hang).
   Я послал проводника поискать жителей и порасспросить кое о чем. Оказалось, что в двух верстах на юго-восток находились жители, орошающие свои пашни водами р. Сулей-хэ. Жители эти сообщили, что шли мы настоящей дорогой, а та, которой спускался с гор покойный Н. М. Пржевальский в 1879 г, уже не существует, ее размыло водой в один из недавних прошлых годов.
   День, наполовину облачный, простоял холодный, в полдень термометр не поднимался выше -- 17,8RЦ. К вечеру прояснило, и термометр после 9 час. вечера спустился до -- 26RЦ. Наши животные хорошо здесь поели и отдохнули, проведя сутки без работы.
   Оставляя урочище Лобей-ту, мы пошли окраиной урочища на восток и версты через 3 свернули на юго-восток, выйдя на дорогу, которая удивительно как изменяла свое направление, виляя то вправо, то влево, без всякой зависимости от местности, единственно по неразумению жителей, не понимающих аксиомы, что прямая линия есть кратчайшая между двумя точками, и этими бессмысленными извилинами удлинявших дорогу вдвое. Дорога пролегала среди камышей, тамарисков, попадались и тограки.
   Через 9 верст мы вошли в небольшую китайскую деревню Лао-цзюан-цзы, состоящую из четырех дворов, пристроившихся у колодца того же имени.
   Отсюда отделяется дорога на северо-восток, идущая на соединение с дорогой аньсийско-хамийской у колодца Хулу-яньцзы. Версты через четыре за этой деревней путь наш свернул на юго-запад, по направлению к городу Дун-хуану, приблизительно делая угол в 240R по буссоли. Здесь уже мы вышли из сплошных камышей и шли по солончакам, на которых камыши занимали лишь площадки между буграми тамарисков. Кроме тамарисков и камышей мы заметили среди местной флоры: Alhagi camelorum, молодые поросли тограка (Populus euphratica), Karelinia sp., сугак (Lycium ruthenicum), солодку (Glycyrrhiza sp.), Inula ammophyla, Halostachys, солянки (Salsola herbacea), Sophora alopecuroides, Sphaerophysa salsa.
   Среди птиц мы заметили: фазанов, биармийских синичек, соек, жаворонков, саксаульных воробьев, около жилья -- грачей и ворон. Видели хищников -- орла и двух соколов.
   Волки и лисицы очень обыкновенны; местами много зайцев, видели Nesokia sp.
   Наконец, камыши стали редеть, и чтобы не оставить скот без корма, мы должны были остановиться, сделав по дороге 27 верст, а по прямой линии расстояние между начальным и конечным пунктом пути только 17 верст.
   Погода, с утра туманная, после полудня приняла приветливый вид, и мы вторично увидели гигантский снежный Нань-шань и его передовую небольшую гряду Шишаку-сянь, ушедшую от Са-чжоу на восток к городу Ань-си.
   Мимо нашего бивуака ночью проезжало много китайцев с арбами, нагруженными дровами и запряженными четверкой лошадей, быками и даже ишаками.
   Ночь ясная, холодная. Утром опять туман; небо сплошь закрыто облаками, и совершенно тихо в воздухе.
   Проезжавшие мимо нас утром китайцы говорили, что до ближайших селений, где начнется уже население оазиса, дойдем сегодня.
   Мы вскоре оставили камыши. Дорога пошла по изрытым солончакам широкой выбитой колеей и вышла вскоре на старую дорогу, пришедшую с востока-северо-востока и обозначенную старинными турами. Тут же находились какие-то развалины и следы старого заброшенного колодца. Здесь уже солончаки серого однообразного цвета, совершенно лишены растительности и представляют взрыхленный вид пахотных полей.
   Колеи старой дороги вскоре совсем потерялись, только встретившаяся вновь древняя тура указывала на ее направление. Правее туры стояли какие-то развалины старинных построек.
   Бугры тамарисков стали делаться выше, и после 16-ой версты почва стала изменяться -- начал появляться песок, менее напитанный солью, а вместе с этим стали появляться снова камыши, Alhagi и Karelinia. Затем впереди показались на горизонте и деревья. Это оказалась уже китайская деревня Ши-цзау-эр [Шицао], стоящая на арыке, выведенном из реки Дан-хэ.
   На первых же встреченных нами убранных пашнях этой деревни мы увидали такое множество фазанов, что даже не верилось глазам. Их тут ходило и подбирало зерна штук 150--200; но наши непрошенные охотники, караванные собаки Кутька и Марс, первые воспользовались этой редкой охотой и менее чем в три минуты разогнали всех. Здесь уже был корм и нашим животным; мы прошли 20 1/2 верст и остановились, чтобы поохотиться на фазанов. Мне не посчастливилось: я двух подбил и одного убил и должен был вернуться, так как меня ожидали работы на бивуаке: нужно было сделать кое-какие записи, наблюдения и вычерчивать съемку. Ф. В. Ладыгин добыл 4.
   Жители соседних фанз, желая сорвать с нас что-нибудь, пришли с заявлением, что они нарочно разметают снег на пашнях, чтобы привлекать фазанов, и ловят их петлями, что, разумеется, было неправдой, так как никаких следов метлы нигде не было заметно. На этом сорвать с нас не удалось, и потому они изобрели другой способ попользоваться от нас, заявив, что один наш человек наломал дров с места, где у них похоронены их родственники, и тем нарушил покой их праха, и требовали за это удовлетворения, собравшись в значительную толпу.
   Чтобы отвязаться от этой голодной, рваной толпы бессовестных людей, я велел дать им барана, и они тотчас же всевозможными приседаниями и поклонами с различной уморительной мимикой благодарили за подарок, и нарушенное спокойствие их предков было моментально удовлетворено.
   Перед вечером совершенно разъяснило и при совершенно тихой погоде мы одновременно видели и Курук-таг на севере, и Нань-шань на юге. Мороз стоял довольно сильный, после 9 часов вечера достиг --27RЦ, а ночью доходил до --30RЦ. Ночью пришлось людям усерднее наблюдать на дежурстве, потому что голодные соседи могли что-нибудь стянуть; но все обошлось благополучно, и рано утром мы продолжали свой путь уже по оазису.
   Снегу лежало всюду много -- на 1/4 аршина и более. Дорога, до крайности скользкая, задерживала движение верблюдов, которые не раз падали и расстраивали свои вьюки. Приходилось перевьючивать. Всюду по оазису раскиданы отдельные фермы или по несколько таких вместе. Поля, прекрасно обработанные, ждут новых трудов земледельца, чтобы своими богатыми урожаями вознаградить его работы.
   Внешний вид большинства ферм имеет форму небольшой крепостцы, иногда с башнями по углам и с бойницами. В такой крепостце обыкновенно живут человек до 30 родственников.
   Арыки обсажены преимущественно ивами, тополями, джигдой. Ближе к городу чаще встречаются пирамидальные тополя.
   На пашни свозят теперь удобрение, состоящее из свежей непаханной земли, добываемой из-под пахотного слоя. Самым лучшим удобрением здесь считают старые стены глиняных построек. Это я заметил и в Люкчюне: там тоже развалины разбивают и эту глину перевозят на пашню. Вообще выветрившиеся глины считаются в Азии прекрасным удобрением.
   Не доходя города Дун-хуана версты 1 1/2, мы потеряли лошадь, выбившуюся из сил, она отказалась следовать с нами далее, пришлось ее оставить. К городу подошли к восточной стене, обошли город с севера и вышли за городом на реку, где и остановились, не дойдя до ур. Сань-цуй-кур, в котором останавливался покойный Н. М. Пржевальский в 1879 г.
   Местность настолько изменилась, что я сразу не сумел найти это урочище. К тому же лежавший сплошь снег тоже сильно изменял картину и мешал узнать знакомую местность.
   Разбив бивуак и напившись чаю, я сейчас же командировал В. Ф. Ладыгина в город с паспортами к китайским властям.
   Они оказались крайне неделикатными: продержали В. Ф. Ладыгина в ямыне (управлении) очень долго. Старший чиновник его не принял, якобы по болезни, а мелким полицейским Вениамин Федорович не доверил документов и вернулся ни с чем.
   Перед вечером же я послал Иванова и Жаркого вверх по реке посмотреть подходящее место для нашего бивуака, потому что там, где мы остановились, не было простора для животных и мы были окружены пашнями.
   Такое место нашлось в ур. Сань-цуй-кур в 4 1/2 верстах к северу от города, поблизости от бивуака Пржевальского 1879 г.
   На другой день утром мы и перешли в Сань-цуй-кур. Это место оказалось очень хорошим, удобным, мы разбили бивуак на старой пашне. Для животных было достаточно корму и обширный выгон на северо-западе за арыком; для лошадей нужно будет покупать хлеба.
   Росший по арыкам лес, ивы и тополи, при нашем прибытии был совсем нетронут; но только лишь мы прикочевали сюда, понабралось к вечеру много китайцев и начали рубить лес вдоль большого казенного арыка. Это мне показалось довольно странным и сразу бросилось в глаза, потому что, если бы так усердно производилась рубка всегда, то здесь не было бы давно ни одного прута. Очевидно, все соседние жители воспользовались случаем нарубить себе дров, чтобы потом объяснить властям, что всю эту порубку сделали русские, пользовавшиеся дровами.
   Я с первого же дня распорядился покупкою дров прямо с возов, едущих мимо нас из Лобей-ту. На другой день, 10 января, я послал В. Ф. Ладыгина в ямынь заявить об этом, чтобы не вышло впоследствии каких-нибудь неприятностей. И на этот раз Вениамин Федорович ничего не добился в ямыне и вернулся ни с чем.
   10 же января днем к нам приехал китаец с двумя другими, как оказалось, местный видный купец с сыном и своим торговым компаньоном; просидели у нас они довольно долго. Мы угощали их чаем и кое-какими сластями. Старший предлагал свои услуги по удовлетворению всех наших продовольственных надобностей. От нас он узнал о невнимательности городских властей к нам и старался уверить, что мелкие полицейские чины ямыня вовсе и не докладывали о нашем прибытии начальству, и оно еще о нас ничего не знает. Со всем городским начальством этот купец в очень хороших отношениях, и он доложит уездному начальнику, а полицейским, не допустившим В. Ф. Ладыгина к нему, будет сделан порядочный нагоняй. Звал он очень к себе в гости, и я обещал посетить его вместе с П. К. Козловым по приезде последнего с Лоб-нора. Погода и здесь пасмурная, но днем не холодно благодаря тихой погоде.
   В течение первых семи дней мы устраивались на продолжительную стоянку в Сань-цуй-куре; прибирали бивуак, строили печь на кухне. Я настраивал свою временную метеорологическую станцию, для чего с 10 же января вывесил все инструменты и начал правильные наблюдения. Погода все эти дни не особенно приятная: туманы по утрам ежедневные, с восходом солнца поднимающиеся вверх и превращающиеся в облака, заволакивающие небо. Выпадал не раз небольшой снег.
   В. Ф. Ладыгин опять ездил в город к властям. Оказалось, что купец говорил правду. Полицейские, находящиеся при уездном начальнике, не докладывали ему о нашем приезде в Са-чжоу, и он поэтому ничего не знал и никаких потому распоряжений сделать не мог относительно нас. Недоразумения уладились. Он прислал мне свою визитную карточку и разной дряни в подарок, а именно -- горсть кирпичного толченого чаю в бумажке, 1/2 десятка тухлых утиных яиц, обмазанных соленой глиной (пекинские), фунта 4--5 риса, столько же муки и петуха с курицей. На все это пришлось отвечать тоже подарками, хотя и не ценными, но все-таки европейскими вещами, имеющими ценность в 20 раз большую, в особенности в этом медвежьем углу Китая.
   16 января я отправился с В. Ф. Ладыгиным и двумя казаками в город и сделал визиты тину (начальнику уезда), командующему войсками и чиновнику, заведующему сборами всякого рода. Все они были крайне любезны и предупредительны, приглашали жить в городе, где можно устроить жизнь удобнее и лучше, чем в степи; можно часто бывать в гостях у них и видеть театры и вообще жить, по их мнению, весело, за что я, конечно, тоже вежливо их благодарил. Встреча и проводы сопровождались выстрелами из небольших мортир, врытых в землю. Проводы у командира войск сопровождались музыкой, представлявшей собою самую невозможную какофонию для европейского уха.
   Заехал к купцу, нашему первому знакомцу в городе Дун-хуане; он не отпустил от себя, не угостив своим китайским обедом, так что в городе мы пробыли довольно долго, почти до заката солнца. Китайским властям послал сказать, что так как не нашел для себя подходящей фанзы в городе, то остаюсь жить в степи с караваном, в юрте, а потому не нахожу удобным их принимать в таком убогом помещении и прошу их не беспокоиться отдачей визитов, так как это будет для них неудобно и далеко. Воинский начальник, узнав, что я еще в городе у купца, поспешил отдать мне визит у него. Его помощник все-таки приехал на бивуак на следующий день. Это очень веселый и разговорчивый человек, расспрашивавший с особенным интересом о русских женщинах, спрашивал, бывают ли такие красивые, как у них в Китае, и на мой ответ, что бывают и много красивее, чем у них, качал головою с недоверием и говорил, что слыхал от ученых старых китайцев, бывавших в Европе, что таких маленьких ножек у женщин, как у них, нет нигде. С этим я должен был согласиться.
   Большинство всех чиновников в этом краю из провинции Ху-нань, в числе их и этот тоже хунанец. Он с особенным восторгом рассказывал о незаменимых качествах храбрости хунаньских солдат, причем как средство, возбуждающее в солдатах чувство храбрости, он советовал: "хорошенько бить солдат, тогда они жизни не жалеют своей и дерутся храбрее".
   При первых же наших покупках как в городе, так и у окрестных поселян, с нас запрашивали страшные цены, которые приходилось платить, чтобы добыть необходимое. Животных приходилось подкармливать, потому что травы были засыпаны снегом. Лошадям мы давали давленый горох в смеси с льняными жмыхами и яровой соломой, или же сухим зеленым камышом, скошенным в первой половине лета, когда он начинает только колоситься. Лошади охотно едят этот камыш, так как он содержит в себе множество сахаристых веществ.
   По утрам пускаем верблюдов на место ночных коновязей, и они вместе с баранами подбирают не съеденное лошадьми.
   21 января приехал знакомый купец приглашать на другой день в город на праздник. У китайцев будет праздноваться встреча нового года, и в городе будут устроены разные торжественные процессии. Я с благодарностью отказался, но дал согласие на поездку В. Ф. Ладыгина. В это время я не был спокоен, и мне было не до китайских развлечений: я ждал возвращения П. К. Козлова. По расчетам он должен был прибыть в Са-чжоу самое позднее 10 января, а теперь уже 21, и дума -- не случилось ли чего с ним -- не давала мне покоя. Много разных мыслей приходило в голову. Я думал даже, что, подождав еще, придется ехать на розыски его.
   Много шуму доносилось на бивуак из города, над которым стоял какой-то гул. Это гул ликующей китайской толпы.
   Приехавший вечером следующего дня из города В. Ф. Ладыгин говорил, что праздник вполне удался. Подробностей я, как не бывший очевидцем, не описываю, да его описывали уже путешественники, более знакомые со смыслом всех этих торжеств.
   Самое празднование нового года началось 23 нашего января; гул ракет, трещоток, выстрелов, бубнов, каких-то удивительных музыкальных инструментов, тысячи голосов и проч. продолжался весь день, всю ночь и весь следующий день.
   Чтобы выполнить китайский этикет, я послал с В. Ф. Ладыгиным свои китайские визитные карточки к уездному начальнику, мандарину Джан-гуан-ли, его помощнику Чэн-лй, командующему Сачжоуского и Ань-сийского округов, мандарину Судейшэн, его помощнику, заведующему по интендантской части -- Динь-да-лойе и знакомым купцам: Джань-шэн-юй и Джы-фынь-лэй. Все они были в неописуемом восторге от такой вежливости русского офицера, и прислали с поздравлениями и любезностями свои карточки.
   Я имел возможность это сделать, потому что дня за 4 ранее Джань-шэн-юй привез мне в подарок сотню написанных по-китайски им самим на красной бумаге моих визитных карточек, и просил послать их начальству в новый год: "Это сделает им очень большое удовольствие, потому что новый год у нас, китайцев, самый большой праздник".
   Праздник справляли и во всех окрестных фермах, каждый домохозяин праздновал и у себя дома. Кругом трещали ракеты, шумихи, били в медные тазы, рвали порох в земле, в кумирнях звонили колокола.
   "27 января, а П. К. Козлова все нет, да нет! Не знаю, что думать, что делать. Знакомые китайцы объясняют, что глубокий снег наверное выпал между Са-чжоу и Лоб-нором и тормозит его движение. Если это предположение и верно, оно все-таки не успокаивает меня, потому что, дожидаясь П. К. Козлова, я могу пропустить время для намеченной мною экскурсии в безводную пустыню, для чего необходимо пользоваться лежащим там теперь снегом, который солнце может согнать в 2--3 хороших дня, а не дождавшись П. К. Козлова, я не рискну оставить караван".
   Но на другой же день, как я написал эти строки в своем дневнике, а именно 28 января, в полдень приезжает к нам на бивуак сарт и заявляет, что наши едут, а он поехал вперед разыскивать нас. Найдя нас, сарт поехал обратно навстречу, чтобы привести их.
   Это было для нас большой радостью после стольких беспокойных ожиданий.
   Минут через 10 мы увидели Петра Кузьмича к ехавших с ним Баинова, Куриловича и двух проводников, старых знакомцев с Лоб-нора, старика Архейджана и молодого муллу. Мы крепко сердечно расцеловались как со своими, так и со знакомцами-проводниками, которые, видимо, были искренне рады встрече с нами.
   Причина, задержавшая Петра Кузьмича на такое долгое время, была -- скверный проводник, взятый им из Люкчюна, который завел его в горы и удрал, так что пришлось посылать к вану в Люкчюн за другим проводником.
   Интересная поездка Петра Кузьмича, о которой он подробно рассказывает в своем отчете (см. II том настоящих Трудов, главы III и IV), кроме весьма важной съемки местностей, дала возможность собрать могущие быть весьма полезными сведения о смежных посещенных им частях великой пустыни. Кроме 4 убитых верблюдов, около 60 экземпляров местных птиц послужили прекрасным пополнением нашей зоологической коллекции35.
   С приездом П. К. Козлова я начал подумывать о разъезде на оз. Хала-чи, принимающее воды рек Сулей-хэ и Дан-хэ и далее на северо-запад от него через горы Курук-таг, чтобы заглянуть в недра пустыни. Но перед тем я озаботился приобретением дров, чрезвычайно дорого здесь стоящих, и с разрешения китайских властей отправил за дровами на северную окраину оазиса, в урочище Дзян-дун четырех своих людей с 15 верблюдами.
   Цетр Кузьмич, услыхав о несметном количестве фазанов в сел. Ши-цау-эр, возгорел охотничьей страстью и отправился туда с Куриловичем. Но охота не оказалась столь успешной, как предполагалась. Снег уже согнало во многих местах, и фазаны уже не были так скучены и разошлись по пашням. Их охота дала только трех фазанов.
   Для своей поездки я думал было или приобресть пару свежих лошадей, или нанять таковых, но ни того, ни другого не удалось, и потому я решил ехать на своих, немного отдохнувших двух вьючных верблюдах дней на 15--17. Еду сам-друг с Ивановым, без всяких проводников, коих тут и добыть нельзя, потому что в пустыню, куда я направляю свой путь, никто из сачжоуских жителей не ездил, по неимению в этом никакой нужды. Имею в виду проследить р. Дан-хэ до слияния ее с р. Сулей-хэ, осмотреть нижнее течение последней до впадения ее в оз. Хала-чи и обойти это озеро; а затем мне хочется врезаться в горы Курук-таг и проникнуть в пустыню, насколько это окажется возможным, чтобы сличить эту страну с тою западной частью, где прошел П. К. Козлов, и более восточною, где пересекли мы ее с караваном из Бугаса на Са-чжоу. Но надо торопиться, потому что снег начинает уже таять, и температура днем доходит, как сегодня, 3 февраля, до +4RЦ в тени. Пустыню же эту удобно посетить только пока в ней держится снег, коим можно довольствоваться самим и давать животным, вместо воды. В другое же время года она недоступна, по причине безводия и страшной жары, отраженной от накаляющейся солнечными лучами каменистой голой почвы. Поэтому я, не медля, выступил 4 февраля в 10 часов утра, после завтрака.
   Выйдя с бивуака, мы сразу перешли на левый берег р. Дан-хэ и шли вниз по ней 13 1/2 верст. Оседлость, по реке вниз, идет только по правому берегу; левый же представляет собою бугристую пересыпанную песком поверхность, покрытую камышами, Alhagi camelorum, сугаком (Lycium ruthenicum) и др. Только на 6-ой версте приютилось несколько фанз, обсаженных деревьями, а с 12-й протянулась на 1 1/2 версты местность, занятая жителями, с искусственной посадкой леса, да и то в некотором расстоянии от реки.
   Река идет по широкому песчаному руслу, среди низких берегов. Замерзала она, очевидно, имея больше воды, чем теперь, и поверхность льда занимает довольно широкую полосу.
   На первый день мы прошли только 13 1/2 версты. День был очень хороший и приятный: совершенно ясный и тихий.
   Встретили на реке первую пролетную весеннюю птицу -- турпана (Casarca rutila). Кроме турпана видел пролетного орла. Попались еще камышовая овсянка (Emberiza schoenicla), полевая крыса (Nesocia sp.) и лисица (Canis vulpes). Снег сбегал довольно быстро.
   На пути нам попадались следующие растительные формы, а именно: камыши, тамариски, сугаки, солодка, Sophora alopecuroides, кендырь, метла (Calamagrostis sp.), Inula ammophyla, Zygophyllum sp., хармык, касатики. На более песчаных местах преобладали Alhagi camelorum и Karelinia sp. и Glematis по арыкам.
   Несмотря на порядочный корм, мы видели очень мало скота и то только коров и баранов.
   Наш ночлег был на берегу реки, среди песчаных бугров с камышом и тамариском.
   Следующий день продолжали путь по реке. Она идет широким руслом на север, склоняясь немного к западу, среди камышей, особенно густых по правому ее берегу. Через 12 верст и на правом ее берегу прекращается всякое жительство, а вместе и древесная растительность. Тут же река сворачивает на северо-запад и кончаются наплывы льда. Русло, выстланное песком без гальки, понемногу суживается и идет, извиваясь, среди бугров и камышей; лишь кое-где встречаются солончаковые площадки с солонцевато-глинистой, пушистой почвой.
   Через 6 верст после сворота русло реки делится на 2, а потом и эти два разбиваются многими потоками, бегущими по поверхности в северозападном направлении и на запад. Здесь камышовые пространства чаще и чаще стали заменяться солончаками, в которых заметна сильная примесь приносимого ветрами песку.
   Затем путь, изменившись опять на северное направление, привел к р. Сулей-хэ. На берегу ее стоит глиняная тура и фанза, в которой приезжающие сюда за дровами китайцы ночуют в большом иногда числе. Они собирают сухие сучья тамарисков, для чего порою пускают палы и губят массы тамарисков, чтобы иметь впоследствии сухие дрова.
   За рекою стоят массами глиняные обрывы, протянувшиеся далеко на восток. Дорога вдоль берега реки Сулей-хэ идет на запад среди густых камышей. Тут же на арыке нам попалась группа тограков, возле которых мы и остановились после 32 верст движения по различным порослям, почти без дороги.
   В 12 часов дня я видел первого паука, ползущего по солончаку, жаворонков, уносящихся в голубую высь и оттуда изливающих свою песнь совсем по-весеннему; нам показались еще Leptopoecile sophiae, биармийские звонкоголосые синички, носившие в своих клювиках какой-то пушок для гнезд. Словом, приближение весны замечалось. Да и термометр показывал в тени +6RЦ, в полдень.
   Растительность здесь по Сулей-хэ состояла из камышей, тамарисков, Halostachys, Chondrjlla paucifolia, хармыков, солянок, сульхира (Agriophyllum sp.) и особенно роскошных кустов солодки и Alhagi camelorum. Попадались, как я уже выше говорил, и тограки.
   На другой день с утра хотели перебраться на правый берег р. Сулей-хэ, чтобы выйти на северный берег озера, к которому держали путь. Переправа эта оказалась невозможной за тонкостью свежего льда, под которым аршином ниже лежал зимний лед, протаявший полыньями. Итте по берегу реки тоже оказалось невозможным для верблюдов, за неровностью местности, покрытой камышами. Пришлось обходить их на юго-запад и запад.
   На 10 версте мы встретили пересекшую наш путь дорогу, идущую к северо-западу, и пошли ею. Через 1/4 версты перешли р. Сулей-хэ, в которой находилось очень немного льду, а вода еще не дошла сверху. Далее дорога раздробилась по сторонам, но мы сохранили северо-западное направление и шли опять без дороги, по глинисто-солонцеватым пространствам, среди тамарисковых бугров и осохших водных впадин, соединенных между собою сухими небольшими руслами, наполняемыми водою во время половодья в р. Сулей-хэ.
   На 9 версте в этом направлении мы пересекли еще два русла этой реки, теперь еще сухих, и вышли в камышовую заросль, затопленную тонко разлившеюся водою, оказавшеюся пресною. Пройдя зарослью, мы вышли на сухой берег на дорогу, идущую под глиняными обрывами пришедшей сюда с Курук-тага пустынной предгорной покатости. Этой дорогой мы вышли к озеру Хала-чи с плоскими, пустынными, солончаковыми берегами. Пройдя северным берегом 6 1/2 верст, мы остановились под обрывами на совершенно голом, лишенном растительности берегу, после 32 верст пути.
   К воде озера трудно подступить, потому что ее отделяет от твердого берега полоса тонких, недоступных солончаков36. Итак, находясь на берегу озера, нам приходилось ночевать с запасной водой; корма не было вовсе. Я поднялся на ближайший обрыв и заглядел на юго-западном берегу озера довольно хорошие камыши и сугроб надутого за бугром снега.
   Переночевав, я чуть свет пустился 7 февраля к этому снегу, чтобы запастись водой на дальнейший путь и подкормить своих голодных лошадей и верблюдов.
   Мы порядочно колесили по солончакам западного берега озера; в некоторых местах торчали кустики тамариска, хармыка или камыша -- это более твердые солончаки; совершенно голые солончаки в большинстве случаев были очень топки, их приходилось обходить, отчего путь удлинялся настолько, что 6 верст мы могли сделать только в 2 часа.
   Под обрывами юго-западного берега вырыты пещерные жилища, в которых жили, вероятно еще во время дунган, китайцы, удравшие из Са-чжоу. В жилищах я нашел довольно много бараньего помета, значит, тут жили со скотом. Весь день Иванов, не переставая, натаивал из снега воду в дорогу по пустыне. Лошади бродили по камышу и отъедались за вчерашнюю голодную ночь, а верблюды щипали молодые ветви тограков, в небольшом количестве росших здесь среди обрывов.
   С высоты обрывов я обозрел окрестности, сделал много засечек и озна-крмился с контуром водной поверхности озера Хала-чи. Отсюда же я увидал на западе еще небольшое озерко, соединенное с Хала-чи полосою солончаков, которыми излишняя вода Хала-чи перекатывается в это маленькое озерко. Оно около 2 1/2 -- 3 верст в длину и ширину и лежит среди солончаков, составляющих его недоступные топкие берега.
   Озеро Хала-чи имеет грушевидную форму, своим широким концом обращено на северо-восток, а узким на юго-запад. Длина его около 13--14 верст и ширина приблизительно около 7 верст. Вода, конечно, соленая. Вдоль южного и восточного берегов много камышей, северный и западный берега пустынные, совершенно мертвые, солончаковые, топкие. К западу от него потянулись тамарисковые бугры, состоящие из буро-желтого, сильно глинистого мелкого песка с массою обломков тамарисковых веточек. Солончаки состоят из буро-желтого глинистого песка, сильно сдобренного солью. На северном берегу близ воды намыт зеленовато-серый очень мелкий ил.
   Обрывы у южного берега озера, до 30 футов вышины, лежат наслоенными на роговообманковом порфировидном граните; на нем мощностью от 2 до 5 фут. лежит плотный розоватый мергель.
   Верхний же слой, самый мощный, различной толщины, состоит из известковистой, серо-желтой плотной глины. Оба эти слоя, вероятно, древние озерные отложения. Обрывы северного берега с буграми и впадинами выдувания состоят из желто-серого известково-глинистого песчаника (ханхайского). Поверхность тех и других устлана галькою различных горных пород. Местами надуты ветром гряды в 1--2 фута вышиною мелкого хряща различных горных пород, отвеянного ветром.
   На другой день утром в 7 час. летели на запад утки-шилохвостки (Dafila acuta L.).
   Утро было тихое и ясное; мы шли на запад, делая излучину к югу, чтобы обойти солончаки, окаймленные камышами. Влево в различных расстояниях стояли обдутые глины, принимавшие формы обрывов, столов, куполов, столбов, каких-то зданий и пр. На 3-й версте от ночлега и в полуверсте от нашей дороги за камышами показалось озерко, виденное мною вчера с обрыва. Берега его топкие, солончаковые, и нам пришлось обходить их по камышам.
   На 9-й версте мы встретили прекрасный пресноводный ключ, довольно обширный и многоводный с прекрасным кормом вокруг. Пройдя еще версты четыре, мы свернули на северо-запад. Справа от дороги камыши сменялись солончаками и блестело еще другое озерко, такого же размера и характера, как и только что пройденное. Слева подбегали отдельные глыбы глин, оторванные от стоящих поодаль обрывов свирепствующим временами здесь ветром. Между этими глыбами, по солонцеватой почве, среди невысоких и редких камышей, стояли кое-где тограки.
   На 21-ой версте мы перешли солончаковое русло, идущее на запад и наполняемое иногда водою, что можно видеть по следам обмывов у берегов.
   Вдоль этого русла потянулись на запад тамарисковые бугры, из них некоторые достигают футов 30. Возле них мы остановились, чтобы напиться чаю.
   Отсюда начинался уже легкий подъем по возвышенностям Курук-тага, и через две версты мы вошли в невысокую красного гранита гряду. Граниты здесь разрушены до крайней степени и представляют сплошную розовую дресву, и трудно было отбить кусок для образца, чтобы он не раскрошился. Ширина этой плоской гряды оказалась около 3 верст; за нею довольно обширная долина, которая у подножия гряды и параллельно ей застлана полосой нанесенных растительных бугров, а за ними, и тоже параллельно им, тянется версты в две шириною холмистая возвышенность совершенно выветрившихся красных крупнозернистых гранитов. Далее на север стояла возвышенная и короткая островершинная гряда; я шел на ее западный конец в северо-западном направлении. На северо-востоке видны были окрайние к югу и лежащие восточнее меридиана озера Куруктагские горы.
   Поперек нашего пути впереди лежал хребтик с сильно изрезанным гребнем. Мы остановились у его южной подошвы в маленьком ущельице с клочком камышей. Прошли 35 верст. Дорогой видели массы бульдуруков (Syrrhaptes paradoxus), проносившихся к западу; видели следы диких верблюдов. Из растительности замечены хармыки (Nitraria sphaerocarpa), хвойник, Reaumuria songarica и Calligonum mongolicum. Это южное подножие Курук-тага лежит на абсолютной высоте в 5 280 футов. Самый же гребень подымается еще футов на 400--500, не более, и не представлял вовсе затруднения перейти через него.
   Эта окрайная ограда состоит из гранитов: роговообманкового мелкозернистого и биотитового роговообманкового крупнозернистого.
   Дно ущельица, в котором пристроился наш маленький бивуак, носит следы когда-то бывшего здесь ключа и, по настоящее время, покрыто наплывом желтого известновистого суглинка с кристаллами гипса.
   Ранним утром мы поднялись на верх хребтика, приютившего нас на ночь у своего южного подножия. В том же юго-западном направлении стоял впереди опять кряж, загораживавший нам дорогу. Я выбрал самое заметное понижение в его гребне и направил туда свой путь по степи, выстланной галькой, а затем пологими предгорными холмами, мягкой формы, и легким пологим подъемом достиг удобного перевала. Состав этого хребтика заключался в какой-то темной кристаллической породе, южный же склон и предгорные холмы -- из разрушенных серых гранитов. Влево от перевала громоздилось много скал, а вправо гребень понижался и имел более мягкие формы. Спускаясь вниз, мы поблуждали немного, переваливая параллельные грядки, и переменили свое направление.
   Сойдя вниз, мы пошли долиною, имеющею скат на юго-восток. Впереди опять высилась горная каменная островершинная группа, идущая на северо-восток; обойдя ее с западного края, мы вышли на долину, представляющую гранитную плоскую поверхность, выставляющую местами округлые каменные плоские выходы, напоминающие собою известные "бараньи лбы", или образующие небольшие углубления, заполненные водой таявших в это время снегов. Почва, заполняющая промежутки этих выходов -- дресва серовато-красноватого цвета и есть не что иное, как продукт разложения местной коренной породы (розовый хлоритовый порфировидный гранит). Перевалив удобным перевалом следующую небольшую гряду, состоящую из таких же красных гранитов и фельзита, с ущельями, пересыпанными красным песком местного происхождения, мы увидели на долинке массу верблюжьих следов, представлявших целые тропы.
   Мы пошли этими тропами в надежде, не выведут ли они нас на какой-нибудь ключик? Они вывели нас в довольно кормное место с порядочным количеством надутого и не растаявшего еще снега. Ключа здесь не оказалось. Но мы остановились здесь, потому что прошли уже 35 верст, и впереди нужно было опять одолевать неизвестный еще перевал. Растительность здесь состояла из Calligonum mongolicum, Atraphaxis sp., Nitraria sphaerocarpa, Ephedra sp., кустарной Artemisia и Statice aurea, забегающей даже и в горы по ущельям. Дорогой видели пролетных уток чирят (Querquedula crocca L.), небольшим стадом пронесшихся к западу, должно быть, на озеро Лоб-нор, и тысячи бульдуруков, несшихся по тому же направлению, вероятно в пески Кашгарии.
   Сегодня, 10 февраля, у нас горная дорога, и целых пять часов мы колесили по ущельям, стараясь перевалить через хребет, довольно скалистый и потому трудно доступный, не имеющий одного строго определенного направления, а извивающийся, подобно змее, и часто делившийся на параллельные. Он состоит из кристаллических пород, крут, дик и представляет собою чрезвычайно зубчатый гребень. В одном из ущелий его мы видели дикого верблюда и даже стреляли по нему, но неудачно. Стаи бульдуруков неслись огромными массами на запад. По тому же направлению летели и утки.
   Через 17 верст трудной горной дороги мы достигли перевалами нам открылся далекий вид на равнину то красного, то желтого, то почти черного цвета, в зависимости от цвета породы выходов, разложившейся на месте в песок и гальку.
   Далеко на севере (60--70 верст) виден невысокий хребет, к западу понижающийся и убегающий на северо-восток, вероятно тот, упершись в который мы свернули на дорогу Н. М. Пржевальского, идучи из Бугаса на Са-чжоу. На западе безграничная даль, скрывающаяся за горизонтом. Кажущееся падение этой долины к западу. На востоке она заметно выше.
   Горы, с перевала которых мы делали этот обзор, состоят из диоритов и роговообманковых хлоритовых мелкозернистых гнейсов. Крупный гранитный песок засыпает ущелья хребта. Высота перевала 6 637 футов абсолютной высоты. На нем сложено когда-то, очень давно, "обо"; камни его уже выветриваются и рассыпаются. Здесь когда-то пролегал с юго-запада на северо-восток путь, следы которого заметны в этом направлении.
   Спуск с перевала, сначала довольно каменистый, представляет более удобств и тянется около трёх верст.
   Выйдя из ущелья, мы прошли долиною на север, с небольшим восточным склонением, и вышли на высшую точку холмов гранитного строения, протянувшихся на юго-запад и встающих там значительными скалистыми группами. Отсюда мы еще осмотрели эту долину и спустились вниз на ночлег. По показаниям анероида, долина эта лежала на высоте 4 567 футов над уровнем моря.
   Прошли 33 версты; дорога была довольно каменистая, трудная; лошади шли плохо и не обещали хорошей службы для дальнейшей поездки. Да и снег уже исчезал от денного тепла; оставался снег лишь кое-где под обрывом или за бугром. Следовательно, обстоятельства слагались так, что благоразумие требовало этим ограничить разведывание пустыни, тем более, что открытая местность позволила себя осмотреть на далекие пространства.
   По долине попадались выходы кристаллических известняков, графитовых, серпентизированных и мелкозернистых розовых гранитов.
   По дну долины переслаиваются и тянутся на северо-восток розовый крупнозернистый роговообманковый гранит и мелкозернистый серый диорит.
   Поверхностные же отложения состоят из щебней, преимущественно кристаллического известняка с буро-желтым слюдисто-глинистым песком. Затем мелкие хрящи различных горных пород и щебень, преимущественно розового гранита и зеленого гнейса, с серо-желтым мелким песком.
   Ночью подул с страшной силой северо-западный буран, не давший нам нисколько заснуть, и к утру заполнил всю атмосферу густой пылью, закрывшей от нас все окрестности. Хорошо, что еще вчера я сделал обозрение окрестностей, верст на 70 и более. Теперь бы это не удалось нам потому, что и Курук-тага, который мы только вчера перевалили и стоящего всего верстах в 11 на юг, не было видно вовсе. Чтобы итти обратно, пришлось пользоваться собственной вчерашней съемкой.
   Только не доходя версты полторы, я разглядел сквозь пыль силуэт горного гребня и слабый признак пройденного нами вчера ущелья.
   Чтобы не бродить по ущельям, как накануне, с перевала мы пошли немного западнее вчерашнего, чем немного спрямили свой путь. Два следующие перевала мы прошли тоже ближним путем и по старой дороге поднялись на третий. Снегу по дороге оказалось уже очень мало. Старой дорогой мы дошли до ущелья, в котором мы ночевали, в передний путь на южном склоне Курук-тага, и отсюда вышли на прекрасный ключик в западной части котловины озера Хала-чи, которое, разумеется, в былое время закрывало своими водами и эту местность. От ущелья до этого ключа около 13 верст.
   После неприветливой и дикой пустыни отрадное впечатление производил на нас этот ключик. Его окружали: прекрасный мягкий камыш, Sphaerophyza salsa, солодки, Karelinia, служившие искушением для наших голодных лошадей, а растущие возле обрывов тограки, наливавшие уже свои почки, доставляли немалое наслаждение верблюдам, не обращавшим никакого внимания на прочий росший в изобилии кругом корм.
   В ключе я видел маленьких рыбок из рода Diplpphysa, но взять их с собой не пришлось. Здесь неподалеку мы видели дзеренов (Antilope subgutturosa), зайцев (Lepus sp.) и с удовольствием слушали весеннюю песню жаворонка, разносившуюся высоко над головой. Вчера встретили первого в этом году лесного клопа (Cimex sp.), сидевшего в расщелине скалы, а сегодня нашли микроскопического жучка. Пауки уже попадались в значительном числе. Бульдуруки тучами летят на запад. Дувший вчера буран задержал их лёт.
   Переночевав на ключе и запасшись из него прекрасной водою на дорогу, мы решили в два перехода дойти до Са-чжоу. Двигаясь южным берегом оз. Хала-чи и не доходя до его восточного окончания версты 3--4, мы свернули на юго-восток, по расчету к своему бивуаку. Местность была заполнена глинистыми холмами, покрытыми галькой и, между ними, солончаковыми пространствами и полувымершими чащами камышей. Иногда протягивались на северо-восток неглубокие и широкие лога, поросшие камышами и тамарисками. По ним как будто когда-то приносились сюда воды с севера. В одном из таких логов, отойдя верст 15 от озера, мы ночевали; в камышах нашлось немного снега для наших лошадей и верблюдов. После этого ночлега мы двигались, не изменяя юго-восточного направления, по местности довольно однообразной, в течение почти 28 верст, после которых, с правой стороны нашего пути, стала попадаться оседлость, культурный лес и пашни. Затем свернули влево на р. Дан-хэ, немного ниже бивуака, где и перешли ее, довольно топкую в других местах.
   На бивуак мы пришли 15 февраля и были радостно встречены. Нас уже поджидали там.
   Поездка эта заняла 14 дней. В передний путь мне удалось на 182 версты пройти в северо-западном направлении к пустыне и в глубь ее со съемкой, к которой на обратном пути добавил еще 90 верст. Озеро Хала-чи, лежащее на высоте около 3 500 футов над уровнем моря, почти обойдено мною. Оно оказалось значительно меньших размеров и много восточнее, против обозначенного на картах. Оно имеет всего около 15 верст в длину и от меридиана Дун-хуана удалено на запад всего на 16 верст.
   Пути, мой и П. К. Козлова, опоясали пустыню замкнутою линиею, а разъездами своими мы врезались в недра ее. Эта страна представляет собою вспучение, вытянутое с запада на восток шириною в 120--150 верст, с продольною долиною посредине, лежащей на высоте около 4 500 футов над уровнем моря, при ширине 40--70 верст и представляющей абсолютную каменную пустыню в середине. С севера долина эта ограждается полосой возвышенных кряжей, тоже пустынных, носящих название у соседних тюрков Чоль-таг, что значит пустынные горы, и имеющих среднюю абсолютную высоту до 6 000 футов. С юга долину эту огораживают такие же горки и кряжи, средняя высота коих переходит 6 600 футов абсолютного поднятия над уровнем моря, называемые Курук-таг (сухие горы, т. е. безводные). Так их называют лобнорцы. Вся эта обширная пустыня служит приютом множеству диких верблюдов, которые, избегая встречи со своим врагом -- человеком, избрали эту страну, как самую недоступную для него, где лишь немногие смельчаки-охотники решаются на их преследование.
   Для предстоящих разъездов я думал приобрести здесь в Са-чжоу свежих, не изморенных, штук пять-шесть лошадей, потому что наши лошади, сделавшие столько пустынных переходов от Люкчюна, были сильно изнурены; в этом я убедился, сделав с ними последний свой разъезд в пустыню, из которой вернулся ранее желаемого, чтобы сохранить своих лошадей, проявлявших все признаки сильного истомления, грозившего им гибелью.
   Но выполнить этого, по видимому, самого простого желания в Са-чжоу мнение удалось. С нас запрашивали совершенно безумные цены, которых экспедиционная казна не могла удовлетворить, а потому я послал 24 февраля казака Баинова на юг, в горы и урочище Сыртын к монголам, в надежде скорее поладить с ними, чем с кровопийцами китайцами-торгашами.
   Баинову было поручено собрать некоторые расспросные сведения об окрестных к Сыртыну местностях; купить 5 лошадей, 30 баранов для продовольствия; несколько кошм (войлоков) и арканов, необходимых для упаковки 6 добытых уже экспедицией верблюжьих кож с черепами и предполагаемых к оставлению на сохранение в Са-чжоу, до возвращения сюда, при обратном движении каравана.
   Я предполагал собрать семена всех культурных, хлебных, технических, цветочных и др. растений. Но боже, скольких хлопот это стоило! Добыть чего-либо требует много времени, бесконечных напоминаний, просьб; и самая малая и пустая услуга, вроде доставления щепотки ничего не стоящих семян, выставляется натянуто-рельефно особенно большой, с уверениями в том, сколько хлопот и трудов было положено, чтобы выполнить ваше желание. Одним словом, за самые грошовые услуги, не стоящие вовсе и разговора, с вас стараются вытянуть всякими способами побольше благодарности.
   Это -- способность китайцев-торгашей, а торгаши они все. Наш приятель-купец, богатый человек, держащий в руках все местное начальство, имеющий в Нань-шане свои золотые прииски, старается всучить непременно какую-нибудь дрянь почти насильно, хотя бы даже без денег, уговаривая вас с массою любезностей; при расчетах же предъявляет безумные цены и даже разговаривает тогда грубо и с нахальством. Увидев кусок серебра, глаза его разгораются каким-то гадким огнем, и захватив серебро в дрожащие руки, ему не хочется его выпускать, и, вместо необходимой сдачи, он старается вам отдать каким-нибудь гнильем втридорога; уговаривает взять товар, даже униженно упрашивает, только бы не выпустить из рук части попавшегося к нему серебра. Если же обладаете довольно решительным характером и настойчиво требуете сдачи, то держите ухо востро: вам будут стараться всучить такого серебра, которое у вас никто потом не возьмет, даже и он сам, уверяя, что "такой дряни он никогда не давал". Да и дрянь-то эту отдавая, он непременно вас обвесит на своих фокуснических весах.
   Уже 24 февраля; снега в оазисе окончательно не осталось, хотя на реке и арыках кое-где еще был лед. Приближение весны задерживается буранами, наступившими во второй половине февраля. Травы нигде не было заметно, и почки на деревьях еще не наливались. Ночные морозы держатся около --10RЦ.
   Насекомые понемногу стали появляться с 23 февраля: мы нашли одного жука и 3 вида мух, и этим начались наши энтомологические сборы 94 года. 24 февраля поймали в арыке рыбку, поступившую тоже в коллекцию.
   Первые дни марта были очень хорошие, тихие, ясные. Мне удалось сделать несколько астрономических определений и по солнцу, и по луне, и по звездам.
   2 марта начали сеять. Появились моль и кузнечики. 3 марта температура поверхности песка в 2 часа дня +50,0RЦ. 5-го появились майские жуки.
   6 марта возвратился из гор Баинов. Там он купил 4 лошадей для предстоящих разъездов и 30 баранов для продовольствия. Он привез с собой молодого монгола ламу Дзун-ту, знающего дорогу вдоль южного склона Нань-шаня, т. е. окрестности Хунтей-нора, Хыйтун-нора и сыртынские озера. Я согласился взять его с собою в разъезд, намеченный мною еще ранее в эти места. Но чтобы дать отдохнуть немного Баинову после поездки в горы -- он же должен был ехать со мною и в разъезд, -- я отложил свою поездку до 11 марта. Кроме того, время требовалось и на обстоятельное снаряжение, так как предполагалось быть в местностях в большинстве бесплодных и безлюдных.
   

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

ОАЗИС СА-ЧЖОУ

Поездка с горы Анембар-ула и к Алтын-тагу и через долину Сыртын в Са-чжоу. -- Снаряжение и выступление. -- Предание монголов о происхождении сачмсоуских песков. -- Нахалы проезжие. -- Жилой лянгер у разделения дорог. -- Жоир-субургой. -- Селение Нань-ху -- Сближение диких зверей с домашними. -- Пески Кум-таг. -- Река Тумырту-гол. -- Проводник, найденный в пустыне. -- Ущелье реки Хапчик-гол. -- Гашун-булак. -- Ур. Ирдышу. -- Аргали. -- Река Анембар-гол. -- Перевал Налив. -- Речка Куши-ху. -- Кл. Кулан-булак. -- Перевал Шины-хутул. -- Ур. Ангыр-тологой. -- Озеро Хунтэй. Распространение урочища на запад; ширина его. -- Бури. -- Обилие диких верблюдов. -- Отчаяние проводника. -- Озеро Хыйтун-нор и опять бури. -- Оз. Сухайн-нор. -- Река Холин-гол. -- Кумирня Шадын-Данджилин. -- Ночевка у оз. Булунин-нора. -- Пер. Тангын-хутул и спуск ущельем Чон-цайн-ихэ. -- Подгорная степь. -- Пески. -- Находка. -- Ур. Сацзау-юаньцзы на р. Дан-хэ. -- Высоты Цаган-обо. -- Возвращение на бивуак. Посещение его Splingaerdt'ом. -- Поездка П. К. Козлова. -- Печальный случай. -- Весенние воды в р. Дан-хэ. -- Визит Сянь-гуаню. -- Возвращение П. К. Козлова и результаты его поезддки. -- Разведка урядника Баинова о движении весны в горах. -- Сдача вещей на хранение в ямынь. -- Снаряжение каравана в горы. -- Наши работы в Са-чжоу. -- Тихое движение сачжоуской весны.

   
   Десятого марта я окончательно снарядился в экскурсию вдоль хребта Анембар-ула и к Алтын-тагу на запад и за хребтом через ур. Сыртын обратно в Са-чжоу. Проводником с нами (я и Баинов) едет Дзун-ту, человек веселый, молодой и неунывающий, несмотря на свой духовный сан ламы. Рассчитывал я проездить 20 дней и взял с собой следующие запасы: 15 фунтов сушеного бараньего мяса, своей заготовки; 60 ф. дзамбы, 1 кирпич чаю, 5 ф. муки, 134 ф. соли, 1 ф. сахару (для своего употребления и для угощения в случае встречи с кем-либо), 1 плитку сушеной зелени, 1 плитку сухих кислых щей, да еще ячменных круп фунтов 5 и 5 пудов хлеба для лошадей. Из вещей со мною были маленькая брезентная палатка, войлок для постели, одеяло и подушки, самая необходимая посуда. Все это составляло вьюк двух лошадей. Кроме того взяты были съемочные принадлежности, термобарометр, анероид и термометр, бывшие в сумке при мне.
   Снарядившись таким образом мы тронулись в путь 11 марта в 10 часов утра. Когда мы уходили, весна только что пробуждалась, а когда, дней через 20, мы вернулись, застали уже настоящее лето.
   Дойдя до Дун-хуана и обойдя его с западной стороны, на 7-й версте от бивуака я перешел р. Дан-хэ по мосту, откуда путь пошел на юго-запад по оазису. На пашнях шли деятельные работы -- кто пахал, а кто сеял. Тут же мы встретили остатки глиняных стен старого города, размытых водами р. Дан-хэ, которые направил на крепость монгольский богатырь Дархан-тайджи во время войны с китайцами.
   Мы шли невдалеке от реки, остававшейся влево, по которой сплошное китайское население тянется верст на 20 с лишним. Верстах в 7 от моста мы вышли на старое русло реки, обставленное размытыми глинами, и пошли по ним. Оно каменисто, выстлано окатанной галькой и не крупными валунами. Через 10 верст на западном краю оазиса мы миновали разрушенный лянгер, состоящий из кумирни, сторожевой башни, помещения для сторожа и 5 небольших глиняных башенок, служащих всегда в Китае для обозначения казенной почты; тут же пересекли арык, идущий на север, для орошения крайней западной части оазиса. В 12 верстах от края оазиса в юго-западном направлении на возвышенном яре (обрыве) стоит восьмигранная сторожевая башня, а внизу недалеко от реки небольшая глиняная крепостца, которую монголы зовут Улан-хырма.
   Несколько южнее крепостцы мы остановились на арыке, пройдя на первый день 22 версты. В арыке было еще много снега. Не доходя остановки, мы встретили антилоп (Antilope subgutturosa), ящериц (Phrynocephalus sp.) и на разливах арыков гусей (Anser indicus) и турпанов (Gasarca rutila). Здесь же на арыке и вблизи его росли ивы, барбарис, джигда, роза, дырисун, Alhagi camelorum, камыш, какой-то еще злак, ломонос (Clematis orientalis), хвойник (Ephedra sp.), Sophora alopecuroides, полынка, чернобыльник, солодка, касатик и др.
   Против нашего маленького бивуака, на юг, громадные барханы песков скатываются в реку Дан-хэ. О них монголы рассказывают следующее: мифический герой Дархан-тайджи, отрубив мечом часть стоящей недалеко горы, сбросил ее в реку, чтобы загородить воду; когда воды набралось много, он спустил ее разом; она хлынула на город и смыла его. Развалины эти мы видели сегодня, перейдя реку. А чтобы китайцы не прошли вверх по реке, по левому берегу, он захватил горсть песку и засыпал стоявший тут тогда другой обширный и богатый город. С тех пор и стоят эти пески стеной от китайцев, чтобы не пускать их в горы к монголам. Довольно странное совпадение рассказов относительно песков мне приходилось слышать у монголов, у сартов Кашгарии, в Турфане и в других местах; почти обо всех барханных обширных песках существуют предания и легенды о погребенных под ними городах.
   Тут же вечером в разговоре у костра мой проводник сообщил, что во время дунганского восстания и после него в Сачжоуском оазисе голод доходил до того, что китайцы очень много меняли детей своих монголам на баранов; отдавали даже даром и многих убивали, преимущественно девочек, и даже ели их. Бедняки и теперь прибегают к продаже и цены доходят до 5--6 быков за мальчика или девочку. Эти дети привыкают к монгольским обычаям, вступают в браки между собой, или мешаются с монголами; много китайцев живет даже в горах у монголов в качестве работников. Эти китайцы носят китайскую одежду, а чаще отрепья от хозяев монголов.
   Вечером заезжали к нам на бивуак какие-то китайцы и заявили нам претензию на то, что мы остановились на их арыке, и наши животные будто бы поломали много деревьев и кустов. Это были просто какие-то проезжие и захотели чем-нибудь поживиться от "заморских чертей". Мы с ними обошлись крайне неласково, советуя им ехать своей дорогой. Видя энергичный отпор, они, ничего с нас не содрав, удалились. Несчастных монголов, останавливающихся здесь часто, нахальные проезжие мимо проходимцы, выдавая себя за хозяев этого места, обдирают, требуя за постой неимоверно крупных вознаграждений. Проходившие мимо в это время монголы воспользовались нашим энергичным отпором китайцам и просили нашего разрешения остановиться возле нас, что им, конечно, было дозволено.
   Ночь была теплая, ясная, а с 8 часов утра подул холодный юго-западный ветер, довольно сильный, нагнавший густую пыль, заслонившую все дальние предметы.
   Мы двигались левым берегом р. Дан-хэ. Местность представляла абсолютную пустыню, и дорога пролегала по песчано-галечной почве в юго-западном направлении. Вскоре мы встретили старый разрушенный лянгер Шова-дин. Через час -- другой; в последнем живут 2 китайца, имеющих внизу под обрывом у речки небольшие пашни. Отсюда дороги разделяются: одна, склоняясь немного к северу, идет в китайское селение Нань-ху; а другая, направляющаяся более к югу, обходит прорыв р. Дан-хэ перевалом через высоты Цаган-ула, идет на юг и в горы Нань-шань, в Сыртын. Мы направились по дороге в Нань-ху.
   Между лянгерами Шова-дин и вторым жилым в обрывах левого берега реки Дан-хэ находятся пещеры с массою бурханов, их считают до 500. Место это, наверху обозначенное двумя осыпавшимися глиняными колонками, монголы называют Хоир-субургой.
   Дунгане разбили всех бурханов, поломав им руки, ноги и головы. Эти пещеры, равно как и известные пещеры Цянь-фо-дун, монгольского происхождения и относятся ко временам батыря Дархан-тайджи. Китайцы же, овладев страною, переделали эти пещеры на свой лад и признают теперь своей святыней, наименовав всех бурханов своими китайскими именами. Впрочем, и поныне многие монголы посещают и те и другие.
   Река Дан-хэ, вырвавшись из гор Нань-шаня, бежит по пустынной степи на северо-запад верст 75 в глубоком вымытом русле и прорывает каменную с севера ограду, к востоку погребенную сачжоускими песками и к западу протянувшуюся верст на пять под именем Цаган-ула. Прорвав эту ограду, Дан-хэ бежит на северо-восток к оазису и на север по оазису, за которым, разливаясь по камышам и солончакам, вливается частью в р. Сулей-хэ, а частью непосредственно в оз. Хала-чи, как выяснила моя предыдущая экскурсия.
   От прорыва реки Дан-хэ, сквозь каменную ограду, тянется на запад, к сел. Нань-ху, верст на 30, небольшой вал. Его монголы относят ко временам борьбы своего Дархан-тайджи с китайцами.
   Вал этот был сооружен Дархан-тайджи для отвода течения рек в Нань-ху и далее в пустыню, чтоб лишить китайцев, жителей Са-чжоу, воды и изморить их жаждой; но какое-то обстоятельство помешало Дархан-тайджи довести это дело до конца.
   От Дан-хэ по направлению к Нань-ху совершенно пустынная безжизненная степь выстлана галькою; кое-где попадаются черные выжженные сланцевые выходы, сильно разложившиеся.
   Верст 12 не доходя до сел. Нань-ху, преобладают неглубокие бугристые пески с тамарисками и камышами.
   С юга же и юго-запада Нань-ху охватывают пески, пришедшие сюда с востока почти от Дан-хэ, наметенные барханами на каменные, засыпанные ими высоты.
   Урочище Нань-ху довольно обширное, со множеством ключей, соленых и пресных среди зарослей камышей, а местами тограков. Не по своей охоте пришлось нам здесь передневать. Наш Дзун-ту заявил, что часть дороги до Куши-ху он плохо знает и потому советовал взять из Нань-ху человека. Такового нашли, но он нас все-таки обманул и не пошел с нами.
   Нань-ху лежит на высоте 4 260 футов над уровнем моря. Речка, орошающая это урочище и поселение, собирается из ключей и бежит вниз верст на 5--6, где и кончается.
   Выше нашей остановки в одной версте, среди леса, стоял один дом; его окружали пашни. Немного ниже -- 15 дворов и старая разрушенная крепостца времен Дархан-тайджи. Ниже, верстах в 4--5, стоят группою 6 дворов. Жители Нань-ху китайцы-земледельцы, ведут с монголами торговлю хлебом; некоторые имеют свои табуны и баранов в горах Анембар-ула. Здесь мы видели последних на запад фазанов (Phasianus satscheuensis) и двух орлов, устраивавших свое гнездо. В болоте замечены серые гуси (Anser cinereus), утки, журавли. Вечером усердно кричали жабы.
   Ночью нас посетили воры: китайцы не кормят своих собак, и потому они сами должны промышлять себе продовольствие. Во время своего промысла они посетили и нас, украли у нас хлеб и подняли страшную драку, которою и разбудили нас.
   Жители Нань-ху нам рассказывали о следующих интересных случаях: больные куланы, а чаще куланята, отбившиеся от своих табунов, приставали к табунам домашних лошадей и привыкали к ним настолько, что самцы куланов даже простирали свои ухаживанья за кобылами. Но потомства не бывало.
   В горах Анембар-ула бывали случаи помеси коров с дикими яками. Яки, водящиеся в Анембар-ула, размерами менее тибетских, как то говорили мне китайцы и монголы, имеют на шее гриву и сравнительно тонкие рога. Действительно, попадавшиеся мне по пути черепа были не особенно большой величины.
   Так же бывали случаи помесей домашних верблюдов с дикими. Китайцы говорили, что и сейчас в Сыртыне находятся 2 маленькие и 1 шестилетняя верблюдицы, отцы которых были дикие. Бывают случаи, что и домашние самцы уходят к диким, но их почти всегда излавливают вновь. У помесей от диких верблюдов сравнительно небольшая чолка на голове и не велики горбы. Эти помеси значительно слабее в работе чистых домашних.
   Из Нань-ху дорога идет на запад, с весьма слабым склонением к югу и взбирается по барханам песков, составляющих южный рукав огромных песков Кум-тага, протянувшихся сюда с Лоб-нора. Состав этих песков следующий: наветренные склоны барханов состоят из серо-желтого крупного песка; вершины, поднимающиеся на 300 и более футов, состоят тоже из серо-желтого крупного и мелкого песка, немного более темного цвета. Заветренные, крутые склоны барханов состоят из смешанного крупного и мелкого серо-желтого песка, и между барханные площади и котловины выстланы тем же песком с мелким гравием и хрящем.
   Барханы эти насыпаны на каменные выходы предгорных высот, которые далеко потянулись на запад и с севера засыпаются песками Кум-тага.
   Среди этих каменных высот мы встретили речку Тумырту-гол, пришедшую с гор Анембар-ула. Тут мы видели следы пашен и не столь давнего жилья. В полутора верстах ниже нашей остановки стояла фанза одного китайца, живущего постоянно в Нань-ху и засевающего здесь хлеб. От Нань-ху до сих мест около 35 верст.
   Переночевали мы здесь на абсолютной высоте в 4 600 футов и, не имея проводника, пошли вверх по речке, чтобы выйти на юг, к северному подножью Анембар-ула, и двигаться вдоль него на запад. Вскоре нам попалась фанза живущего здесь другого китайца, но не могшего быть нашим проводником, потому что ему не на кого было оставить живущую у него 8-летнюю девочку-дочь. Дом и пашни этого китайца обсажены довольно густо тополями. Растут и тограки с тамарисками. Выше этой фанзы, в 7 верстах от нашего ночлега, р. Тумырту-гол собирается из ключей, бегущих среди камышей, растущих по краям сухого русла. В одном месте ключи образуют красивое маленькое озерко, над которым, на обрыве, поставлена небольшая китайская часовня. В этом озерке плавали утки и турпаны, моментально улетевшие при нашем появлении.
   Затем мы вышли из каменных, засыпанных песком высот, разрываемых руслом р. Тумырту-гол, и направились на юг, прямо к горам, по степи, изрытой сухими руслами р. Тумырту-гола, бушующей здесь во время выпадения массы вод в горах Анембар. Степь эта чрезвычайно каменистая, редко прикрыта невысокими кустами тамарисков, Sympegma Regeli, Atraphaxis sp., Artemisia sp., Ephedra sp., Reaumuria songarica и др.
   Всюду встречалась масса следов диких верблюдов, что заставляло нас посматривать по сторонам, но самих верблюдов мы не видали.
   Впереди до больших гор было около 40 верст.
   Проехав первую половину этой неприветливой степи, мы встретили монгола, ехавшего из гор в Тумырту, чтобы объездить оседланную в первый раз молодую лошадь.
   Наш Дзун-ту уговорил монгола ехать с нами проводником до Куши-ху. Тот сначала долго отнекивался, но в конце-концов все-таки согласился. Мы, пройдя за день 41 версту, ввиду наступавших уже сумерек, не дойдя немного до людей, остановились на встретившейся нам по пути р. Хапчик-гол, в которую только что при нас пришла вода с гор. Русло р. Хапчик-гол направлялось на северо-северо-запад.
   В 5 ч. 45 м. утра мы оставили ночлег и правым берегом Хапчик-гола пошли к горам и через 5 верст вошли в устье ущелья этой реки, где живут монголы. Здесь мы нашли 3 китайские фанзы, китайскую кумирню, разработанные пашни, прекрасный корм для лошадей и воду, бегущую из ключей и с громадных снегов, дающих начало р. Хапчик-гол, вздымающихся на юге к небесам.
   Здесь мы должны были прикупить у монголов немного продовольствия, ввиду того, что одним ртом прибавилось, вследствие приглашения еще проводника до ур. Куши-ху. Мы купили молодого барана и 1/2 пуда ячменя. Живущие здесь в одной юрте монголы пасут китайский скот из селения Нань-ху.
   Предгорье Анембар-ула крайне каменисто, изрезано рытвинами: и сухими руслами, делающими путь крайне утомительным для животных. Здесь растут Sympegma Regeli, Reaumuria songarica, Ephedra sp., тамариски, Glematis (древовидный), Calimeris sp., Statice aurea, изредка дырисун.
   Горы, составляющие устье ущелья, представляют собою белые граниты с таблицами биотита среднезернистого, мелкозернистого сиенито-гнейса и белый крупнокристаллический известняк.
   В ущелье Хапчика я видел: иву, Myricaria sp., тамариск, хармык, Elimus sp., дырисун, Atraphaxis sp., Calimeris sp., Hedysarum sp., Saussurea sp.
   Запасшись необходимым, мы оставили ущелье р. Хапчик-гол и пошли окраиной предгорий, пересекая множество русел и сухих и заполненных вешнею водою, сбегающею с снегов, пригретых солнцем. В 22 верстах от ущелья Хапчик-гола в ущелье Гашун-булака мы остановились, чтобы переночевать. Гашун-булак -- постоянный солоноватый ключ, бегущий по узкому ущелью, в устье которого растут камыши, толпящиеся к ручью и представляющие очень порядочный корм. Горы довольно дикого характера состоят из выше названных кристаллических пород. Дно ущелья солонцеватое с белым налетом соли. Близ ключа Гашуна наиболее характерны были породы: гнейс биотитовый, роговообманковый, мелкозернистый серый; гранито-гнейс роговообманковый, среднезернистый, розовый, и белый гранит с таблицами биотита.
   Из Гашуна мы шли вдоль подножия Анембара и на пятой версте вышли на р. Холустай-гол, разрезающую довольно обширное и кормное урочище, поросшее камышами, дырисуном, Myricaria и орошаемое несколькими светлыми ключами. Дорога пересекает это урочище на запад-юго-запад. Мы же пошли вверх по ущелью на юго-запад. Ущелье это версты через четыре стало раздвигаться и приняло, наконец, степной характер; с юга его огораживали предгорья Анембар-ула, а с севера стояли отдельно торчащие каменные высоты, промытые во многих местах горными водами, стремящимися на север. С Холустай-гола мы перешли на р. Бинчу-гол, русло которой густо поросло кустами курильского чая (Potentilla fruticosa), ломоносом (Glematis sp.), чагераном (Hedysarum sp.) и др. Поросли эти дают пристанище непоседливым и живым синичкам (Leptopoecile sophiae). Тут же в соседних осыпях гор я видел больших розовых вьюрков. Руслом Бинчу-гола мы шли на юго-запад 4 версты, потом оно отвернуло к северу, а мы своротили на юг, даже с слабым (175R) восточным склонением. Такого направления держались верст 8, дорогою видели много следов диких яков и встретили 12 штук лошадей, повидимому, никем не пасомых.
   В голове ущелья, в юго-восточно-восточном направлении были видны снега Анембар-ула. Мы свернули вправо к западу, перевалили небольшой отрог и вышли на мягкие травянистые предгорья северного склона хребта. Предгорья эти идут, спускаясь к северу, мягкими увалами, прикрытыми ковылем и другими кормными злаками. Нам не раз попадались аргали, спокойно пасущиеся на прекрасных лугах. На 35 версте нашего движения мы встретили не растаявший еще сугроб снега и остановились на ночлег. Это урочище, лежащее на высоте 10 570 футов над уровнем моря, называется Ирдышу.
   В недалеком от нас расстоянии паслись шесть штук прекрасных аргали. Баинов их заглядел, и я послал его с винтовкою к ним. Одного старого самца прекрасной шерсти и чрезвычайной красоты, с большой белой гривой Баинову удалось убить. В тот же вечер Баинов с проводниками очистил череп и закопал его в землю, а сверху развел костер, чтобы отвлечь внимание волков и лисиц, шкуру же пришлось чистить уже на следующей остановке.
   На севере, вниз от предгорий Анембар-ула расстилается долина, а верстах в 30 тянутся гребнями к западу каменные высоты, начавшиеся с востока еще у Нань-ху и присыпанные с севера песками Кум-тага. Они служат пристанищем диким верблюдам, живущим там в большом количестве.
   Постоянная пыль не дает возможности видеть далеко вперед; это удается лишь иногда, на короткое время. Такой случай представился на другой день ранним утром 17 марта. Прекрасная ясная погода при отсутствии пыли позволила мне обозреть дальние окрестности, пока Баинов с проводниками чистил шкуру. При этом выяснилось, что северные высоты, подавшиеся заметно к югу, продолжаются в западном направлении. В конце 9-го часа утра мы уже продолжали путь. Дорога шла на юго-западо-запад, мягкими предгорьями, выстланными лёссом, прикрытым кормными злаками, а в более низких местах кустиками курильского чая. Множество аргали пасется на этих угодиях, не страшась человека.
   Нам они попадались очень часто, но я их не стрелял и не давал стрелять Баинову, потому что удачными результатами охоты мы не могли бы пользоваться, а совесть не позволяла бесцельно убивать таких красивых и благородных животных. Они не убегали от нас, а медленно уходили и, часто останавливаясь, оборачивались и смотрели на нас. В одном стаде их было более сотни; в другом -- более пятидесяти. Таких многочисленных стад аргали мне не приходилось встречать ни разу за все время моих прежних путешествий". Куланов (Asinus kiang) здесь сравнительно немного и попадаются в одиночку, парами и изредка по нескольку штук.
   Верстах в 30--40 к северу видны каменные гряды. Ближе, верстах в 15, стоит по степи отдельная группа каменных горок, прямо на запад виднеются в тумане тоже какие-то горы.
   Луговыми предгорьями мы пришли, наконец, на р. Анембар-гол, идущую с юго-востока-востока из глубокого ущелья со снегов Анембар-ула и удаляющуюся на северо-запад, прорывая для сего окрайние предгорья. Мы остановились возле этой реки на прекрасном луговом корму у ключей после 31-верстного перехода. Здесь много зарослей Myricaria sp., среди которых мы видели множество куропаток -- кекликов (Gaccabis chukar). Тут же прилетало на водопой множество каменных голубей (Golumba rupestris).
   По ключам, в зарослях, попадались маленькие синички (Leptopoecile sophiae) и фруктоеды (Carpodacus sp.), немного зайцев (Lepus sp.), и следы волков. Сегодня в первый раз за время пребывания в этих горах увидал желтоносую клушицу (Pyrrhocorax alpinus). Тут же мы видели жаворонков (Otocoris et Alauda sp. sp.), чечеток (Acanthis linaria L.) и каких-то светлых вьюрков (Montifringilla sp.). На соседних горах вечный снег не держится, хотя теперь, в первой половине марта, его было достаточно на вершинах. Абсолютная высота этих гор здесь не превышает 16 000 футов.
   Возле нашей стоянки, на левом высоком берегу речки, устроены китайская часовня, фанза и квадратный забор для загона скота, сложенные из камней. В окрестностях наньхуские китайцы держат на пастьбе свои табуны лошадей и пригоняют сюда для проверки их и для выбора назначаемых в продажу. День простоял хороший, без особенной пыли и ветра.
   По речке и склонам ущелья, кроме Myricaria, попадались чагеран (Hedysarum sp.), курильский чай (Potentilla fruticosa), ломонос (Clematis orientalis), Calimeris sp., 4 вида Artemisia sp. sp., дырисун (Lasiagrostis splendens). Подальше от воды, где посуше, росли: Reaumuria songarica и R. trigyna, низенький курильский чай (Potentilla fruticosa), лук (Allium sp.), белолозник (Eurotia sp.), Statice aurea и полынь (Artemisia sp.).
   Из долины Анембар-гол мы поднимались вверх чрезвычайно пологим ущельем на перевал Налив, гребня которого достигли на абсолютной высоте 11 970 футов, через 14 верст пути. Ни на самом перевале, ни по сторонам его не обнажалось никаких каменных пород. Они были одеты толстым слоем лёссовой земли, прикрытой луговой растительностью. Спуск на долину р. Куши-ху тоже мягкий, пологий и весьма удобный. Долина р. Куши-ху в верхней своей части представляет прекрасные луговые пространства. Ниже же преобладает более сухой степной характер растительности, свойственный галечной степи: бударгана (Kalidium sp.), Sympegma, Reaumuria, Statice, низкий корявый белолозник (Eurotia sp.),
   Речка Куши-ху берет начало несколько восточнее и южнее перевала с высоких гор, хорошо видимых с р. Анембар-гол, и бежит верст 45 на запад неширокою долиной, а потом сворачивает на северо-запад, прорывая огораживающие долину с севера довольно мягкой формы невысокие горы, и выносится в пески Кум-таг, в которых пропадает. С юга эта долина ограждена высоким хребтом Анембар-ула, который западнее принимает имя Алтын-тага и местами еще прикрыт снегом.
   С перевала мы прошли долиной р. Куши-ху верст 26 и свернули к северу в небольшое ущелье окрайних предгорий, где на ключе Кулан-булак остановились на ночлег. Здесь мы нашли слегка солоноватую воду и довольно много дырисуну, способного прокормить порядочный караван, верблюдов в 30--40. Здесь мы встретили свежий скелет необыкновенно крупного съеденного волками аргали; кругом валялись клоки его длинной белой гривы, опачканной кровью. Этих красавцев за последний переход мы видели довольно много и издали любовались их изяществом и красотой.
   Северо-западная буря дула весь день. Пыль непроглядная. До сворота р. Куши-ху на северо-запад от Кулан-булака оставалось 20 верст. Но так как перевал Шины-хутул, по которому мы имели в виду перейти через горы Анембар-ула, мы оставили сзади, и к нему надо было возвращаться обратно по Куши-ху, мы не пошли далее Кулан-булака.
   Проводник, взятый нами у Хапчик-гола, стал проситься к себе домой, ссылаясь на усталость своей молодой, непривычной к дороге лошади; действительно, за 5 дней дороги с нами, и его конь и наши лошади значительно похудели. Мы воспользовались случаем и, чтобы не таскать с собою шкуры аргали, поручили монголу доставить ее и череп аргали, оставленный в Ирдышу, в Са-чжоу на наш бивуак; заплатили ему за проводы и отпустили его. Сами же на следующее утро, оставив ключ Кулан-булак, прошли 11 верст обратно вверх по р. Куши-ху и свернули на юг в ущелье хр. Анембар-ула к перевалу Шины-хутул. Подъем на перевал, в другое время года, может быть, более удобный, теперь затруднялся обилием снега; но все-таки на восьмой версте от устья ущелья мы благополучно достигли перевала, подымающегося на 12 070 футов абсолютной высоты.
   По ущелью и на перевале преобладали мусковитово-роговообманковые гнейсы и биотитовые мелкозернистые гнейсо-граниты. Спуск с перевала очень хороший, удобный, среди биотитовых мелкозернистых гнейсов, прикрытых лёссом, с довольно бедной растительностью, жавшейся к речке, бежавшей по дну ущелья.
   На 14-й версте от перевала, широким устьем ущелья, мы вышли на долину, почва которой состояла из серо-желтого песчанистого лёсса, совершенно лишенного растительности, и направились по долине в юго-юго-восточном направлении. Сильная северо-западная буря свирепствовала с страшной настойчивостью и несла тучи пыли, песка и мелкую гальку. Отступя от гор, почва пустыни представлялась уже более каменистой и состояла из серо-желтого глинистого песка со щебнем и хрящем различных пород.
   Наконец мы увидали впереди полосу камышей и блестящую поверхность озерка, которого достигли, пройдя за день 41 версту. Камышовое это урочище называется монголами Ангыр-тологой, т. е. желтая голова, и называется так вследствие песчаных (желтых) высоких бугров с камышами и тамарисками. Бугры эти состоят из довольно мелкого неровно-зернистрго светложелто-серого песка. Между этими буграми надуты валиками грядки в 1--5 футов вышиною из мелкого хряща различных пород.
   Неправильной формы озерко или, вернее, открытая поверхность болотца, поросшего камышом, называется озером Кунтей или Хунтей, от монгольского слова хун -- человек. Хунтей-нор -- человек-озеро. Так оно названо монголами по форме своей, в которой монголы находят сходство с очертанием фигуры человека.
   У сыртынских монголов есть такое предание относительно этого озера: жил здесь когда-то известный своей праведной жизнью отшельник, очень высокого рода, тангут Радзымба, и пользовался водой бившего здесь чистого ключа. Когда он умер, ключ вылился с большой силой и разлился в озерко, принявшее форму человека. Три года тому назад в Сыртын приезжал какой-то гэгэн освящать вновь выстроенную кумирню и запретил называть это озеро именем Хунтей-нор, найдя почему-то это название неподходящим, и приказал все урочище и озеро называть Ангыр-тологой -- желтая голова.
   Мы остановились на прекрасном корму и на пресном, очень вкусном ключе. Буран неистовствовал весь день и хотя немного ослаб к ночи, но и ночью не переставал бушевать. К утру он нагнал такую густую пыль, что я не решался пускаться далее в путь и остался переждать погоду на Ангыр-тологое, благо корм был хороший. Отсюда я, захватив винтовку, пошел пешком на запад, вдоль урочища, представляющего широкую полосу камышей, между которыми попадались солончаки, мелкие озерки и хорошие пресноводные ключи.
   Пройдя 8 верст, я встретил небольшое озерко с прекрасными камышами, тесно обступающими его, посреди которых видно несколько открытых, светлых, пресных ключей. Здесь же на солончаках я увидел бесчисленное множество следов диких верблюдов, а в соседних буграх заметил что-то движущееся. Подобравшись тихонько шагов на 800, я заглядел 2 больших верблюдов и с ними одного верблюженка. Выстрелил, но неудачно: все трое бросились бежать и ближе версты не допускали к себе. Видел несколько антилоп (Antilope subgutturosa) и куланов (Asinus kiang).
   Урочище тянулось далее на запад, насколько мне позволяла рассмотреть густая пыдь; скоро я должен был повернуть обратно к бивуаку, где меня ждали Баинов и Дзун-ту. Ширина этой полосы, состоящей из камышей, бугров и солончаков, до 10 верст местами, а местами суживается до трех верст.
   Около 12 часов дня немного стихло, пыль значительно улеглась, и я увидал на западе высоту, потянувшуюся к юго-западу верст на 40--50; за нею на западе и юго-западе стоят довольно высокие горы верстах в 40 от нашей стоянки. Но видеть все это пришлось недолго: пыль снова скрыла все от наших глаз, а затем запорошил небольшой снежок. С двух часов дня снова подул страшной силы северо-западный буран. Верблюды и лошади не отходили от бивуака и отказывались от пастьбы, несмотря на хороший корм. Эта буря не стихла к ночи, а, как будто подкрепленная новыми силами, бушевала еще настойчивее в течение всей ночи, проведенной в ежеминутном ожидании потерять последнюю защиту, маленькую брезентную палатку, готовую унестись с каждым страшным порывом бури.
   Перед утром все-таки удалось немного заснуть -- буря стала немного потише и к 6 ч. 25 м. затихла. Пыль была так густа, что, несмотря на позднее уже утро, было темно, как в сумерки.
   Мы собрались и тронулись в путь, но не успели пройти и одной версты, как с шумом и ревом, крутя огромные темные клубы пыли, песка и щебня, нанося последним чрезвычайно болезненные ушибы по лицу и рукам, налетел ужасной силы ураган с северо-запада. Верблюды моментально полегли, не будучи в состоянии сопротивляться буре, которая валила их с ног и могла бы опрокинуть вместе с вьюками. Лошади повернулись хвостами к ветру, и никакие наши понуждения не могли вывести их из этого положения. Удержаться в седле на лошади не могли ни я, ни казак Баинов, ни монгол-проводник. Крупный песок или, вернее, дресва и мелкие камни нестерпимо больно били по шее и лицу. Нельзя было открыть глаз, их моментально засыпал песок, набивавшийся в нос и рот и хрустевший на зубах. Нечего было и думать итти вперед. С большими усилиями мы подняли своих верблюдов, чтобы добраться обратно до покинутого ключа, но в темных сумерках не нашли его, а натолкнулись на другой, более пресный, на котором я решил переждать эту ужасную бурю, которая при --3RЦ пронизывала и нас, и животных своим холодом насквозь.
   Только после полудня, при той же силе ветра, сумерки стали рассеиваться, причем температура значительно упала (--9RЦ).
   Перед закатом солнца я имел возможность в бинокль опять улавливать дальние окрестности для пополнения карты, а до того времени Баинов и Дзун-ту, укутавшись с головой в войлока, лежали, засыпанные песком, и спали все время, я же с интересом, а подчас и с тоской следил за этим невиданным в такой сильной степени явлением. О какой-либо работе, занесении заметок, черчении карты нечего было и думать. Все это было невозможно в это время. В 8 часу вечера я уснул: но сон был беспокойный и постоянно нарушался ревом бури, грозившей унести мой скромный кров -- палатку, все время жалко трепетавшую. В 2 часа ночи буря разом стихла, и мы с жадностью принялись варить чай, которого не имели более 22 часов. Не дожидаясь его, принялись за трапезу -- холодное вареное мясо, оставшееся от обеда, третьего дня.
   Перед восходом мороз дошел до --23RЦ. От таких значительных морозов мы уже поотвыкли, и он давал себя чувствовать; особенно чувствовали мои припухшие от ветра и морозов руки.
   Подкрепившись едой и напившись горячего чая, мы, пользуясь тихой погодой, поспешили вперед и рано утром пошли на восток вдоль ангыртологойского солончака по северному краю камышей.
   На долине снега нигде не было; в горах же снег лежал лишь на северных склонах.
   Дорогой встречали множество следов и стойбищ диких верблюдов, хотя самих не видали. Следов диких яков здесь мы не заметили, тогда как на северном склоне Анембар-ула мы их встречали очень много. Куланьих следов, тропок очень много. Четырех куланов мы видели дорогой.
   По дороге встречали множество выдутых столбов и обрывов розовато-белого мергеля, прикрытых сверху слоем окаменевшей соли и гипса.
   Восход солнца был заметен, но потом оно скрылось за пылью. Пройдя 20 верст, мы остановились, чтобы сварить чаю, ибо жажда нас нестерпимо томила. Около этой нашей временной остановки там и сям по солончакам и камышам блестели зеркала открытой воды и длинная полоса ее, протянувшаяся на юго-восток верст на 5--6. Отсюда голым солончаком мы вышли на пустынную равнину, выстланную беловатой галькой, без всякого признака органической жизни. Подул снова буран. Нас окружала безжизненная пустыня.
   Проводник наш, при каждой буре приходивший в уныние, теперь сильно испугался, как-то осунулся, почернел. Его отчаяние не поддается описанию. Он решил, что мы окончательно заблудились и должны погибнуть; что эти бураны нас преследуют неспроста, и здесь в пустыне окончательно должна решиться наша участь. Он то бросался пластом на землю с жаркой молитвой, то вскакивал на ноги и, в исступлении злобы, топтал землю, плевал на нее, ругался, то обращался к небесам с страшной руганью, вытягивая к ним свои сжатые в кулаки руки и скрежеща зубами, то снова с криками и мольбами, слезами и рыданиями расстилался по земле. Я думал, что он обезумел. Двигаться далее было невозможно, и я принужден был вернуться на то место, где мы пили чай и куда по буссоли я нашел дорогу. Следы наших животных уже были разметены. Здесь мы расположились на ночлег, чтобы на другой день взять с собой воды 10 ведер и дров и пуститься до озера Хыйтун-нора, по взятой приблизительно по карте засечке, рассчитывая напасть, если не на Хыйтун-нор, то на большое сыртынское озеро Сухаин-нор.
   Утром следующего дня, т. е. 24 марта, мы пустились на волю божию по пустыне, держась северо-восточно-восточного направления и окраины солончака, идущего тоже в этом направлении. Одно время солончак слишком отошел к югу; мы его оставили, но вскоре он снова подошел к нам, и мы увидали на нем стадо, в 19 штук, диких верблюдов, но не преследовали их, потому что не имели возможности воспользоваться результатами охоты, если бы она и была успешна, так как мы не могли бы на наших усталых животных возить шкуру, составляющую самостоятельный верблюжий вьюк. Да к тому же верблюды, увидевши нас, еще за 1 1/2 версты, столпились и побежали на юг в глиняные бугры, протянувшиеся на восток.
   Пройдя 14 верст, мы увидели водную площадь оз. Хыйтун-нора и на северной ее окраине 3 больших куста, на которые я взял направление; и его придерживался, выбирая удобную дорогу по солончакам. Нужно было видеть радость Дзун-ту по этому случаю. Он говорил: "Вот что значит, что я молился богу, дорогу-то и нашли". От брани, ругани и неистовств он отпирался и говорил, что этого ничего не было.
   Кусты оказались хармыком (Nitraria Schoberi) и около них прекрасные пресные ключи, поросшие прекрасной мягкой осокой (Carex sp.), на которую набросились наши животные, измученные голодом, ночными морозами в 20--25RЦ и бурями. Ключики собрались в небольшую речку, впадающую тут же в озеро, северный берег которого от нашей стоянки был всего в 50 шагах.
   Озеро Хыйтун-нор продолговатое, вытянутое на северо-восток. В окружности имеет 8--10 верст; берега плоские, болотистые со множеством пресных ключей на севере и востоке; кругом озера множество камышей, а в юго-восточном углу бугры тамарисков и хармыков. Довольно толстый лед держал еще человека. На льду мы видела множество турпанов (Gasarca rutila), журавлей (Grus sp.), несколько видов уток (Anas sp.) и куличка (Totanus sp.), тщетно искавших открытой воды: на озере проталин еще не было.
   Мы прошли в этот день до Хыйтуна всего 18 верст и остановились в 10 часов утра, надеясь отдохнуть сами, дать отдых животным и покормить их вкусной осокой. Но не тут-то было. Только что убрали животных, устроили свой крошечный бивуак и успели напиться чаю с дзамбой, как в 11 1/2 часов с северо-запада нас накрыл сильнейший буран, а в 2 ч. дня не было никакой возможности устоять на ногах и сопротивляться напору ветра.
   Поставленный вариться обед в котелке был сброшен с костра ветром, а дрова с огнем были унесены в степь.
   Верблюды лежали, вытянув по земле шеи, и издавали какие-то стоны и глубокие вздохи; лошади, несмотря на голод, ничего не ели, то ложились, то вставали и, не выдерживая борьбы с порывами, опять ложились на землю. Наступали темные сумерки, окрашенные в темно-бурый, иногда красноватый цвет. Набегавшие темные столбы пыли и песку с галькой превращали атмосферу в темную глубокую ночь, продолжавшуюся 1--3 минуты. Неожиданно страшный порыв вдруг проносил эту темноту и на минуту-другую открывал божий свет, сменявшийся немедленно снова или непроглядной тьмой или по временам сумерками, окрашенными в темнооранжевый цвет, похожий на освещение фотографической лаборатории. Ушедший было за дровами в бугры Дзун-ту не имея силы вернуться к нам и пролежал в буграх 4 часа. Баинов лежал, завернувшись в войлок с головой, "чтобы не видать светопреставления", как потом говорил он. Я сидел в своей крохотной брезентовой палатке и наблюдал это невиданное в такой силе явление бурана. Но, увы, палатку в 2 часа времени буря истрепала в клочья. Буря свирепствовала всю ночь при --25RЦ и стихла только к утру.
   На рассвете я не узнал вчерашнего озера; его не было видно, лед был покрыт слоем уже осевшей пыли, которой я собрал для образца с поверхности льда за 1/2 версты от берега. Пыль эта состояла из глинисто-слюдистого серо-желтого очень мелкого песка.
   Озеро Хыйтун-нор вполне оправдало свое имя: слово Хыйтун -- значит холод. Вчерашний буран с морозом так сильно пронял нас, что мы и лошади тряслись всем телом. Наши посиневшие рты были сведены как бы судорогой и плохо действовали при разговоре. Чтобы разогреться самим и разогреть животных, мы стали бегать и гонять их, что имело свое действие, а сварившийся тем временем чай с дзамбой доставил нам неописуемое наслаждение, согрел нас и окончательно подкрепил наши силы. Несмотря на изрядный мороз, лица наши разгорелись, и мы перестали ощущать холод. Пока мы совершали свою трапезу, с неменьшим удовольствием паслись и животные; но необходимость двигаться вперед заставила нарушить это приятное для них занятие, и мы начали вьючить.
   Покинув травянистые и камышовые берега Хыйтун-нора, мы пошли по галечной степи на восток, с незначительным склонением (70R) к северу.
   Вправо на юг, в двух-трех верстах тянулись невысокие горы, пришедшие с юго-запада и ушедшие на восток под именем Сыртын-Махаин-ула и северным склоном своим примыкающие к горам Сухайн-ула, опоясывающим с юга оз. Сухайн-нор.
   Северные горы Анембра-ула тоже склоняются немного к северо-востоку от нашей дороги; от нее они отступают на 5--7 верст, занимаемых голой и пустынной степью, покрытой серо-желтым глинистым песком со щебнем и хрящем различных горных пород, составляющих южный склон хребта Анембар-ула. На последнем белеют пятна снегов.
   Через 35 верст однообразной пустынной и скучной дороги мы достигли западного берега оз. Сухайн-нора, что значит тамарисковое озеро (сухайн -- тамариск). Этот берег, совершенно плоский, солонцеватый, местами присыпан принесенными бурями песками. Вода горько-соленая. Лед на озере так же, как и на Хыйтун-норе после бури, прикрыт слоем бурой пыли, и только выступающая поверх льда вода позволяет догадываться, что это водное пространство: иначе можно было бы принять озеро за ровный, гладкий солончак. На 5-й версте нашего движения по северному берегу озера стали появляться камыши и среди них пресные ключи, а еще через четыре версты, пройдя всего 44 версты, мы остановились на ночлег.
   На плоском северном берегу озера тянулся вал выброшенного бурями льда. Южный берег крутой; озеро подмывает подошву гор Сухайн-ула, стоящих на юге и спускающихся в него своим северным склоном. Вода в озере настолько слабосоленая, что мы без отвращения пользовались ею и поили животных. Против нашего бивуака ширина озера достигла 7 верст; восточнее оно заметно шире. День не обошелся без бурана. С 11 часов подул ветер от северо-запада, но, сравнительно с вчерашним, слабой силы, хотя преследовал нас тучами песку. Он не прекращался и ночью и стих лишь к утру с переменою своего направления на северо-восточное.
   Следующим утром мы продолжали итти берегом озера еще 10 верст; следовательно, длина озера около 18--20 верст, и тянется оно от юго-запада к северо-востоку; ширина его равна 10 верстам.
   С северо-востока в него двумя рукавами впадает река Холин-гол, идущая с северо-северо-запада из оз. Хойту-нор, по хорошей кормной долине и принимающая по пути с востока ключевые воды урочища Тода и воды р. Ихэ-Халтын-гола, во время ее половодья. Мы пытались перейти р. Холин-гол, чтобы пройти в кумирню Шадын-Данджилин, недавно выстроенную в сыртынской хырме и уже освященную гэгэном; но это нам не удалось по причине большой воды в реке и чрезвычайно топкого дна у берегов, где сильно вязли ноги верблюдов. После нескольких тщетных попыток переправиться на левый берег мы пошли правым, вверх по течению реки в северо-восточном направлении.
   Кумирня Шадын-Данджилин построена по приказанию властей, на средства сыртынских монголов, 4 года тому назад (в 1889 г.). Управляется хамбо-ламою и подчинена гэгэну намын-хану, живущему в Сыртын-хите. Строилась архитектором из города Донкыра, по типу гумбумского хита, рабочими из Гумбума и китайцами из Са-чжоу. Бурханы привезены частью из Гумбума, а частью делались на месте из глины. Во время летнего хурула (богослужения) собирается в кумирню до 1000 человек богомольцев, в том числе до 350 лам. Зимой же постоянных лам в ней живет с хамбо-ламой только 20--25 человек. Выстроена она из дерева, доставленного сюда из Сачжоуского оазиса, и стоит очень больших денег; окружена глинобитной оградой.
   Баинов убил дорогою одну антилопу (Antilope subgutturosa), которых здесь было много, Много также и куланов, которых встречали табунами штук в 50--70.
   Начинается река Холин-гол из больших разливов южного берега озера Хойту-нора и оз. Булунгин-нора, где массы журавлей (Grus virgo) встретили нас своим громким криком. Здесь, пройдя в этот день 33 версты, мы остановились на старом монгольском стойбище, еще не вытравленном, возле небольшого пресного ключика, сбегающего в озеро.
   Невдалеке от нашей остановки паслись куланы и антилопы, а по разливам беспокойно перелетали с криками или полоскались в воде массы пролетных водяных птиц; нам бросились в глаза 2 вида гусей (Anser iadicus и А. cinereus); массами перелетали с места на место и паслись по болоту и разливам журавли (Grus virgo), утки-чирки (Querquedula crecca), кряковые утки (Anas boshas), черныши (Podiceps cristatus), гоголи (Bucephala clangula), шилохвостки (Dafila acuta), турпаны (Casarca rutila); я слышал голос кроншнепа (Numenius major) и видел двух летящих на север лебедей (должно быть Gygnus musicus); над головой вился жаворонок (Alauda sp.), певший по-весеннему. К вечеру стих дувший весь день северо-западный ветер, и температура сильно опустилась.
   В 5 часов утра, когда мы встали и начали собираться в дорогу, термометр показывал --25,6RЦ.
   На рассвете мы были разбужены криком журавлей и других пробудившихся пролетных странников, между которыми особенно настойчиво подавали свои голоса и заглушали прочих турпаны. Крикливые птицы, поднимаясь вверх, уносились стая за стаей на север. Особенно красиво это выходило у журавлей, которые медленно выстраивались в свой походный порядок и большими кругами плавно поднимались в верхние слои воздуха, откуда уже в полном порядке неслись с мелодичным криком на север.
   Наша дорога лежала тоже на север и через горы хребта Гумбольдта немного к северо-востоку в Са-чжоу. Мы шли по западному берегу озера Хойту-нора (Бага-Сыртын-нор), немного отступя от него, потому что около берега теснились топкие болота, мешавшие движению, да и стороною лежала прекрасно наезженная дорога, которой мы пользовались. С дороги прекрасно было видно все озеро, достигающее в длину с севера на юг до 8 верст и до 4--5 верст шириною. Оно окружено болотами, снабжающими своими многочисленными ключами это озеро пресной водою; озеро лежит на абсолютной высоте 9 450 ф.
   Через 9 верст пути от ночлега мы оставили плодородную приозерную полосу и вступили на галечную пустынную степь, покатую от северных гор Гумбольдта к югу. Дорога тянулась заметной светлой полосой на север в горы, и мы ею слегка поднимались. Слева в 6--7 верстах начиналось подножие Анембар-ула, блестевшей своими двумя снежными группами в высях небесных.
   Наконец, мы достигли подножия хр. Гумбольдта и ущельем начали подниматься на перевал Тангын-кутел {Кутел, или хутул -- одно и то же, зависит от произношения.}. Подъем прекрасный, удобный, хорошо наезженный, среди диоритовых скал. Высота его около 12 200 ф. абсолютной высоты.
   Спуск также удобный, с хорошими травами по сторонам, вывел нас в ур. Чан-цайн-ихэ, расположенное в ущелье северного склона хр. Гумбольдта. За этот переход мы сделали 37 верст и остановились на речке, пробегающей по этому урочищу и носящей его имя и выбегающей по ущелью на север. Главный хребет идет к северо-востоку. Из урочища Чан-цайн-ихэ идет дорога на р. Куку-усу на восток. Здесь мы нашли несколько юрт кочующих монголов, которые были с нами очень любезны: живущий неподалеку зангин, узнав о нашем приезде, приглашал нас к себе в юрту переночевать, чтобы отдохнуть после донимавших нас буранов; но для этого нужно было сделать еще версты 1 1/2, а может быть и более в сторону; я благодарил его и остался на раз уже выбранном для ночевки месте. Здесь уже морозы значительно меньше: ночью было --16RЦ.
   Переночевав, мы пустились, чуть свет, вниз по ущелью наплывами льда, образованными речкой; дорога эта скользкая, трудная, ежеминутно приходилось пересыпать песком и землей скользкие места льда. Лошадь проводника Дзун-ту настолько ослабла за дорогу, что падала и, наконец, совсем отказалась нести службу. Мы отпустили Дзун-ту к монголам переменить лошадь.
   По соседним скалам ущелья, состоявшего из гнейсо-гранита, мусковито-биотитового и мусковитового гнейса, пегматита (мусковитовый гранит с черным шерлом) и биотитово-мусковитового гнейса, мы видали горихвосток (Ruticilla sp.), желтоногих клушиц (Pyrrhocorax alpinus) и каменных голубей (Columba rupestris). Ущельем шли 12 верст, пройдя которые, мы оставили горы; путь наш принял северное направление, склоняясь то слегка к западу, то к востоку. Выбежав из гор, река направилась к северо-западу.
   Мы же, оставив их, шли по сильно каменистому пространству, усыпанному массою валунов и поросшему кустами белолозника (Eurotia sp.), хармыка (Nitraria sp.), чагерана (Hedysarum sp.), ломоносом кустарным (Clematis sp.), Atraphaxis sp., Statice aurea, 3-мя видами полыни (Artemisia sp. sp.), Reaumuria sp., хвойника (Ephedra sp.), Scorzonera sp., Calimeris sp. и проч. Тут нам попадались по кустам маленькие синички (Leptopoecile sophiae), чекканы (Saxicola sp.), жаворонки (Otocoris et Alauda sp. sp.) и много верблюжьих следов.
   Не имея никаких ориентировочных пунктов впереди для засечек, -я пускал Баинова с верблюдами вперед версты на две и делал засечки на него через каждые 1/2 часа. Перед нами за день, должно быть, шли китайцы из гор с баранами в Дун-хуан, и мы часто встречали дорогой выпотрошенные внутренности погибших от жажды баранов. Мясо погибших, конечно, было взято китайцами с собой.
   Наконец, впереди показались песчаные барханы Кум-тага, протянувшегося сюда рукавом мимо с. Нань-ху с запада из Лобнорской котловины. Мы не дошли до них и, пройдя 37 верст очень трудной каменистой дорогой, остановились на ночлег среди пустыни. Запасную воду мы всегда возили с собой, а потому имели возможность останавливаться в любом месте. Запасных дров было тоже, как и всегда, достаточно на два варева. Животным дали на ночь ячменя и понемногу воды лошадям. Погода простояла весь день довольно тихая, но пыль все-таки не садилась и густой завесой висела в воздухе, скрывая горизонт. Дзун-ту нас не догнал сегодня. После холодов и бурь, донимавших нас за горами, тихая теплая ночь была особенно приятна, и мы отлично выспались; ничто не нарушило нашего покоя, и только золотые лучи восходящего солнца возвестили нам о наступлении утра.
   Мы ночевали в двух верстах от песков, по которым тянулось сухое русло, пришедшее с гор. Утром мы пошли этим руслом; оно идет среди конгломератовых обрывов, состоящих из щебней и хряща различных горных пород в серо-желтом глинистом песке, лежащих на более древних твердых породах мощностью в 15 футов. На них громоздились толщи до 150 футов кирпично-красного известново-глинистого песчаника, а сверх всего были наметены барханы серо-желтого мелкого ровнозернистого песка.
   Мы шли этим руслом по следам недавно прогнанных баранов и коз. Вдруг услышали слабое блеянье в стороне, за песчаным бугром. Чтобы посмотреть, что там было, мы отвернули туда и увидали серую козочку, которая от изнурения не могла стоять на ногах и слабо блеяла с помутившимися глазами. Мы быстро развьючили верблюда, достали воду и выпоили ей бутылки 1 1/2 воды. Стоять на ногах она все-таки не могла, и мы, завьючив ее на верблюда, взяли с собой, не имея почти надежды, что она оправится и будет жить; но совесть не позволяла бросить животное беспомощным в дикой безводной пустыне, умирающим от истомления и жажды. Итак, наш найденыш ехал с грустным видом, обернутый войлоком и завьюченный на верблюде и блеял время от времени.
   Ширина песков оказалась 12 верст. Мы перевалили их и в северном направлении, по галечной безжизненной пустыне дошли до р. Дан-хэ, бегущей в глубоком ущелье, ревущей здесь среди каменных глыб, разорванных ее бешеными пенистыми водами, и спустились к ней в урочище Са-цзау-янцза.
   Густые заросли кустов розы, барбариса, облепихи, ивы и камыша окружали крошечную ключевую площадку, на которой мы едва могли разместиться со своими животными. Бешеная Дан-хэ ревела и клокотала рядом за густой оградой кустов и заглушала наш разговор.
   Привезенная нами несчастная козочка как-то ожила, стала пощипывать травку, причем оказывала удивительное доверие своим избавителям. Лишь только Баинов уходил за дровами или посмотреть верблюдов, пасущихся по кустам, а я уходил работать в палатку, наша находка начинала страшно беспокоиться, блеять и кричать. При появлении же кого-либо из нас она подбегала, терлась в ногах и успокаивалась.
   Нам отрадно было видеть здесь первую зелень, первый цветок одуванчика; а за ночь перед тем мы спали при температуре в --16 градусов и испытывали холод суровой зимы в дикой пустыне. Все это так скоро случилось, словно волшебством каким-нибудь. Животные наши были, повидимому, довольны не менее нас этой обстановкой и не отрывались от свежей молодой травы, поедая ее с удивительным аппетитом. Одно удивило меня, -- я не видел здесь пролетных птиц, несмотря на обилие для них корма, в виде множества ягод и плодов на кустах розы, облепихи и барбариса, сохранившихся еще с прошлой осени. Здесь я видел первого фазана и слышал несколько голосов их, перекликавшихся по кустам.
   Прекрасно спалось в теплую тихую ночь, под шум речных перекатов. С вечера было достаточно комаров, толкавшихся в воздухе и тем предвещавших хорошую погоду; они, занятые своим делом, не надоедали нам.
   Утром мы с сожалением должны были оставить этот уютный уголок, ласково принявший изморенных путников, переживших столько неприятностей, трудов и лишений среди неприветливой и негостеприимной пустыни, стремящейся своими бурями и другими невзгодами сокрушить все живое, ступившее в ее недра...
   За невозможностью пройти ущельем, по которому Дан-хэ прорезывается сквозь перегораживающий ее скалистый кряж Цаган-обо, мы должны были обойти его по скалам, составляющим эту возвышенность, сложенную из амфиболитового сланца, протогинового гнейса, жильного охристого кварца и розового сильно кварцевого и охристого известняка. У южного подножия Цаган-обо видны следы покинутых обширных разработок золота. Подъем на эту небольшую высоту невелик и нетруден, но чрезвычайно каменист. Наш Дзун-ту, который накануне соединился с нами, сообщил к случаю следующую легенду: горы эти были неудобны для прохождения войска легендарного монгольского батыря Дархан-тайджи; тогда он саблей разрубил преграду и провел войско. Тут на самом перевале стоит как бы каменная стена и в ней для прохода пробита брешь, на которую указывают, как на дело меча Дархан-тайджи. С перевала мы увидали в тумане силуэты деревьев Сачжоуского оазиса, но несмотря на великое желание прийти скорее на бивуак в Сан-цюй-кур и обнять товарищей, мы, не доходя оазиса, близ его окраины, щадя силы наших добрых животных, послуживших нам верою и правдою и вынесших нас из мертвой пустыни, остановились на арыке, близ дороги; травы по арыку зеленели. Ночь теплая, несмотря на северо-западный буран, закрывший от нас пылью зеленеющий оазис. Близость к родному бивуаку наводила на множество мыслей, отгонявших долгое время сон. Но пройденное пространство давало себя знать: томившая усталость заставила сомкнуть глаза.
   Восход солнца застал нас уже входящими в пределы оазиса, так рано мы выступили в путь. Деревья в оазисе еще только что стали распускаться; пашни же уже зазеленели и своей изумрудной муравой привлекали наши взоры, утомленные серой уныло однообразной пустыней. Бураны, столь надоевшие нам в горах, и здесь задерживали растительность и вообще движение весны.
   Приятно нам было итти по зеленеющему оазису. На пашнях заметное оживление, все повыползли на работы, и деятельность кипела всюду. Миновав город, мы рекою подошли почти незаметно к бивуаку, только шагов за 150 нас заметили люди отряда и все высыпали навстречу.
   На бивуаке я застал всех, здоровыми, но надежды мои найти здесь почту из России не оправдались. В день моего возвращения в Са-чжоу, 30 марта, исполнился год со дня выезда моего в путешествие из Петербурга.
   В то время, пока я пребывал в своем разъезде, приезжал в Са-чжоу я останавливался бивуаком рядом с нами м-r Splingaerd, бельгиец родом, состоящий на китайской службе и занимающий пост начальника таможен Западного Китая и чиновника по дипломатической части. Приехав в город по делам службы и узнав, что недалеко расположен бивуак русских, он так этому обрадовался, что ночью же перекочевал к нам и разбил рядом с нашими свою юрту. Городские власти, приготовившие для него помещение в городе, были в претензии, что его до сих пор тянет к европейцам, несмотря на то, что служит так долго в Китае. В Са-чжоу он был проездом в командировку в Кашгарию, и вообще в юго-западный Китай для осмотра золотых приисков, которые, несмотря на свое богатство, дают правительству очень мало доходов, вследствие недобросовестности чиновников, заведующих этим делом и чересчур обогащающихся лично на счет доходов, долженствующих поступать в казну. Местное дунхуанское начальство тоже не указало ему некоторых приисков, эксплоатируемых местными чиновниками в Нань-шане.
    M-r Splingaerd -- чрезвычайно живой и деятельный человек, сочувствующий России и русским, и не один раз был полезен многим русским путешественникам по Китаю своим гостеприимством и дружеским содействием. Каждый путешественник, встречавшийся с ним, сохранит о нем наилучшие воспоминания. За свою жизнь в Китае Сплигангэрд видел различных китайцев и приморских городов и внутренних; живет уже давно среди тех и других; женат на китаянке, имеет от нее 12 человек детей и все-таки не может совсем сжиться с Китаем. Из Са-чжоу Сплингэрд направился горной дорогой, пройденной Литтльделем, на Лоб-нор и далее в Кашгарию.
   С моим возвращением предстояла поездка П. К. Козлова вверх по Сулей-хэ до города Юй-мынь-сяня и оттуда северным подножием Нань-шаня, обратно в Са-чжоу, на что предполагалось дней 20 времени. В снаряжении в эту поездку Петр Кузьмич провел весь день 2 апреля. С ним ехали казак Жаркой и тангут-проводник, который жил около нашего бивуака. Для вьюков 2 верблюда заблаговременно подкармливались особо, чтобы они заправились в дорогу. 3 апреля в 10 ч. утра после завтрака этот разъезд оставил бивуак экспедиции.
   Весна надвигалась как-то медленно и лениво, не с той энергией, как это делается у нас на севере. 4 апреля разлилась река Дан-хэ по всем ближайшим низким окрестностям. Лягушки громко кричали по вечерам; наши коллекции насекомых медленно пополнялись, пополнялся и гербарий, но тоже очень медленно, по одному, по 2 номера в день. Ивы, груши и абрикосы стояли в полном цвету. Мы начали сами купаться и купать лошадей.
   К нам на бивуак приехали 2 монгола из Бага-Цайдама, с 8 верблюдами, и просили разрешения остановиться возле нас, чтобы избавиться от назойливости и притеснений китайцев и китайских воров, к которым можно причислить здесь каждого простого небогатого обывателя. Конечно, запрещать мы не имели основания. Затем 7 апреля с такой же просьбой явилось еще два монгола, и они поселились около нас. Они ужасно недолюбливают китайцев. По их словам, это очень худые люди, воры я ко всему норовят придраться, чтобы что-нибудь получить даром. В последнем мы и сами имели случай убедиться.
   Так, один сосед наш, китаец, искушенный массой удобрения, накопившегося от долгого пребывания здесь наших животных, вздумал пахать на той площади, где мы стояли бивуаком, и нахально требовал, чтобы мы перекочевали на место рядом. Я послал В. Ф. Ладыгина в город к уездному начальнику, который объявил, что эта земля даже не принадлежит тому китайцу и пахать ее он не имеет никакого права, а потому нам перекочевывать против своего желания никуда не следует. Оказывается, он желал получить с нас что-нибудь, рассчитывая, что мы с ним вступим в переговоры. Но этого не случилось, а его таскали в ямынь к начальнику и должно быть с него взяли.
   9 апреля мы, наконец, получили через китайцев почту с родины, из которой не имели сведении месяцев шесть. Радости нашей не было конца. Письма читались и перечитывались, а на другой день все занялись составлением ответной корреспонденции. За этим делом застал приехавший к нам наш поставщик, китаец-купец.
   Собираясь домой, не успел он еще сесть на своего мула, как мул взбесился и понес его, а затем сбросил его на землю. Несчастный китаец сильно разбился: казаки принесли его ко мне в юрту почти в бесчувственном состоянии. Положив ему компрессы холодной воды на разбитые места -- особенно пострадали обе кисти рук, -- я послал в город к нему на дом с уведомлением о случившемся; оттуда прислали повозку, в которой я и отправил его домой. Дня через четыре ездил в город В. Ф. Ладыгин; он заходил узнать о здоровье купца. Оказалось, что тот только что пришел в себя, пролежав три дня без памяти. Теперь же ему было лучше и он подавал надежду на выздоровление.
   Наши соседи-китайцы долго не могли привести в порядок арыки, выведенные из реки: вода все прорывала плотины и сносила мосты. Переходы, необходимые для переправы через арыки наших верблюдов при пастьбе, исправили наши люди сами, к большому удовольствию китайцев. Их же работы на арыках вследствие полного отсутствия, не только каких-либо познаний, но и здравого смысла, совсем не клеились.
   Последнее обстоятельство побудило самого сянь-гуаня поехать для осмотра работ на арыках. С огромной свитой и массой зонтиков и разных значков он выехал из города, но прежде всего остановился у нашего бивуака и зашел к нам в юрту. Мы угостили его чаем с разными сладостями. Он просидел часа 2 и поехал далее на арыки.
   На другой день я, по китайскому этикету, отдал ему в городе визит; по дороге заехал навестить больного купца. Он страшно похудел и изменился, но уже приступил к занятиям.
   Сянь-гуань был по обыкновению очень любезен. Я сообщил ему о своем желании оставить у него в ямыне часть своего багажа до обратного возвращения в Са-чжоу. Он охотно на это согласился, и мы дружелюбно расстались.
   Во время этой поездки я заметил в городе особенное движение; оказалось, что праздновался день именин воинского начальника; на улицах сновали процессии с кушаньями, установленными на столах, несомых поварами и сопровождаемых музыкой; спешили с поздравлениями и чиновники в полной форме, и выдающиеся купцы, и именитые граждане.
   22 апреля возвратился из своего разъезда П. К. Козлов. Он поднялся вверх по р. Сулей-хэ до города Юй-мынь-сяня, откуда северным подножием Нань-шаня, как и предполагалось, возвратился в Са-чжоу, сделав со съемкою около 600 верст.
   Так как в Са-чжоу все уже зеленело и цвело, то большинство пернатых уже пролетело.
   Нас неудержимо тянуло в горы. Однообразие сачжоуской жизни уже прискучило нам, а в горах нас ожидали массы всякого рода заманчивой научной добычи. Чтобы удостовериться, насколько весна уже вступила в свои права в горах, я послал туда урядника Баинова, который, проездив 5 дней, возвратился на шестой -- 29 апреля, и сообщил, что зелени там еще очень мало, и необходимо подождать еще недели 2, чтобы подросло достаточно свежей травы для наших животных.
   С 1 мая мы начали разбирать вещи, которые необходимо было оставить в Са-чжоу на хранение, до обратного нашего через него движения. Кроме того несколько дней я посвятил на повторительные астрономические и магнитные наблюдения.
   Наши животные наедаются досыта свежей травой и заметно поправляются. Лошадей купаем каждый день.
   7 мая П. К. Козлов с В. Ф. Ладыгиным сдали в китайский ямынь на хранение наши вещи, коих набралось: 4 ящика, три сумы, одна юрта и 4 огромных тюка звериных шкур и черепов. Таким образом, мы освободились от вьюков на 8 верблюдов и этим порядочно облегчили свой караван. [Затем] П. К. Козлов объехал с прощальным визитом всех китайских знакомых чиновников.
   На другой день я поехал с визитами в город и сделал запасы продовольствия, чтобы обеспечить им на первое время караван в горах. Хотел свезти это продовольствие в горы на наемных верблюдах, чтобы не изнурять своих, но это не удалось, потому что китайцы заломили такие громадные цены, что я счел безумием их платить, и решил поднять всю тяжесть на своих. Затем для расчетов с монголами в горах необходимо было приготовить мелкого рубленого серебра, для чего был отправлен В. Ф. Ладыгин с двумя казаками в город, в кузницу; они взяли 11 ямб серебра (около 1 1/2 пуда); за разрубку его пришлось порядочно уплатить кузнецу и потерять несколько в весе.
   Выступить в горы я решил 11 мая, и мы спешили с окончанием своих работ и различных наблюдений.
   За 4 месяца пребывания нашего в Са-чжоу деятельность экспедиции выразилась в следующем.
   Была устроена временная метеорологическая станция, работавшая все четыре месяца. Наблюдения производились по 3 раза в день ежедневно. Кроме того записывались состояние погоды во время ночи, и все выдающиеся явления, вне часов наблюдения происходившие. Барометром Паррота произведено 363 наблюдения; малым анероидом Ньютона 83 наблюдения и термобарометром Бодена 19 наблюдений. На основании этих наблюдений абсолютная высота Са-чжоу вычислена А. А. Тилло в 3 688 ф.
   Несколькими повторительными наблюдениями определена долгота урочища Сань-цюй-кур, лежащего на 4 версты севернее города Дун-хуана, в 94R42'24" к востоку от Гринвича, что значительно передвигает последний на запад, против существующих карт. Широта же определилась следующая: 40R11'58" северная, наблюдениями по солнцу и по полярной.
   Разъездами моими на запад и П. К. Козлова на восток определилась северная окраина горной системы Нань-шаня на протяжении почти 500 верст. Эти разъезды выяснили план предстоящих летних наших исследований Нань-шаня. Прилагая к сему и мой первый из Са-чжоу разъезд в Хамийскую пустыню, нами сделано, в продолжение весны, в неизвестных странах съемки более 1 500 верст.
   Весна, как упоминал я и ранее, надвигалась здесь ленивыми шагами, крайне вяло, не энергично. Не было той кипучей весенней жизнедеятельности, как у нас на севере. Пролет птиц тянулся медленно в малом числе видов и особей. Их как будто пугали пустыня и постоянные сильные бури, понижавшие температуру; из Са-чжоу они направлялись то к востоку, то к западу. Только с 1 марта появилось много пролетной, преимущественно водяной птицы, заполнявшей окрестные болотца, оглашавшей своим криком оазис и пролетавшей постоянно над нашим бивуаком стаями и в одиночку. В это время действительно чувствовалась весна, особенно когда по вечерам заголосили лягушки.
   Растительность тоже не спешила блеснуть своей изумрудной зеленью или пощеголять красотой своих цветов; на деревьях почки распускались с какой-то потугой, как бы через силу, словно недоспали в долгий зимний период; цветы расцветали как-то боязливо. Насекомые и прочая живая тварь тоже как бы раздумывали, стоит ли еще просыпаться. Сколько борьбы, часто непосильной, обещает здешнее наступающее лето: весенние беспощадные бураны оборвут роскошные цветы, не успевшие достаточно блеснуть на солнце своей красотой, выполнить своей обязанности перед потомством; те же безжалостные бураны сбросят с дерев и кустов гнезда птиц с яйцами и с птенцами и принесут им только горе за все заботы и труды. Летние палящие лучи солнца иссушат листья дерев и сожгут роскошные травы, а от недостатка воды погибнет и корень. Дожди здесь не освежают воздуха, и палящая сухость его здесь все убивает; растительность в оазисе существует лишь при содействии человека.
   Весенние бураны, юго-западные и северо-западные, редко северо-восточные и еще реже юго-восточные, сильно понижают температуру воздуха, способствуют испарению влаги, и без того очень скудной. Одним словом, медленное здесь движение весны объясняется только невыгодными климатическими условиями.
   С начала оживления природы возобновились сборы для коллекций; пролет птиц содействовал обогащению нашей орнитологической коллекции. Кроме того зоологические коллекции пополнились некоторыми млекопитающими местной фауны; собирались насекомые, бабочки, мухи, лягушки, жабы, ящерицы, змеи, рыбы и пр. Постоянно пополнялся и гербарий расцветающими экземплярами местной культурной и дикорастущей флоры.
   Люди, окружавшие нас, китайцы-поселяне и китайцы-горожане тоже привлекали наше внимание, и путем расспросов, которыми, по моим указаниям, занимался очень усердно Вениамин Федорович Ладыгин, нам удалось собрать многие сведения.
   

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

СА-ЧЖОУ

Площадь оазиса, орошение и состав почвы. -- Жители. -- Земледелие. Ремесла и промыслы. -- Добыча дров. -- Цыновки. -- Золото. -- Заводы. -- Сельское хозяйство. -- Удобрение. -- Севооборот. -- Урожаи. -- Скотоводство. -- Домашняя птица. -- Город Дун-хуан. -- Число жителей. -- Администрация. -- Войска. -- Жалованье. -- Сословия и состав жителей. -- Ремесла и производства. -- Базар и торговля. -- Дань-пу. -- Гостиницы и харчевни. -- Школы. -- Кумирни. -- Театры. -- Кладбища. -- Увеселения. -- Возобновление города. -- Санитарное его состояние. -- Следы дунганского восстания. -- Древности в окрестностях Дун-хуана. -- Юн-ян-цюань. -- Пещеры Пянь-фо-дун. -- О браках между монголами и китайцами. -- О маральих рогах.

   
   Площадь культурных земель оазиса занимает около 200 квадратных верст и орошается арыками из р. Дан-хэ. До прихода сюда дунган главных действующих арыков было 13, а теперь обходятся с 10, из коих по левому берегу выведено 3, а по правому 7. Земли, очень плодородные, состоят из буро-желтого измельченного песчанистого лёсса.
   Жителей в оазисе, по их же словам, что подтверждают и служащие в ямыне уездного начальника, от 40 до 50 тысяч, в том числе в городе Дун-хуане 7 000; по словам же Сплингэрда, в оазисе не более 35 000 душ обоего пола.
   Все население оазиса живет в фермах по арыкам; некоторые фермы имеют вид небольших укреплений и вмещают по нескольку семей, большинство же представляют обыкновенные фанзы, сбитые из глины, с плоскими крышами из прутьев и земли; их окружают сады, пашни и частью небольшие невозделанные солончаковые пространства и небольшие болотца, образуемые стоком излишних вод с пашен.
   Названий деревень определенных нет, они существуют по бумагам начальства; их знают только старики, да и те путают и говорят неодинаково. Теперь называют известную часть оазиса чаще по имени какого-либо самого богатого или почетного и чем-либо знаменитого человека, живущего в данной местности. Узнать точно названия частей оазиса было довольно трудно, потому что различные люди давали названия различные, и я потому не придавал таким сведениям значения достоверности. Кроме того, некоторых участков уже не существует -- со времени дунган, они представляют еще до сих пор одни лишь развалины.
   Жители высевают разные хлебные, технические и огородные растения.
   Пшеницы сеют более всего; ячменя сравнительно немного; проса -- мелкого метельчатого, "гуцзы" -- много; проса-сорго (гао-лян) немного, истощает сильно землю; кукурузы немного, только в огородах; льна (ху-ша) много, для масла и кудели; конопли много (для веревок); хлопка довольно много (невысокого качества); индиго (немного); чечевицы (немного); мака -- очень много, для опия; гороха очень много (для корма скота).
   В огородах сеют арбузы, дыни (семена привозятся из Или и Хами), огурцы, редьку, капусту (бэй-цай) и пр.
   В большом почете русские бобы (да-ду) -- желтые, черные, зеленые; средние и мелкие.
   Всюду разводимый китайцами "кунжут" в Са-чжоу вовсе не сеют.
   Табаку высевается очень мало. Туземцы употребляют привозный из городов Хами и Су-чжоу.
   В садах разводят яблоки, 2 вида груш, виноград, жужубу (Zizyphus vulgaris), абрикосы, персики, шелковицу, последней мало.
   Огородные овощи очень дешевы и их много.
   Среди жителей оазиса нет искусных ремесленников. Столяры и плотники изощряются в делании главным образом гробов, очень плохо отделанных и еще хуже раскрашенных, столов, скамеек, тоже далеко не мастерски слаженных из мягкого тополевого леса. Кузнецы работают неумело, грубо, аляповато и дорого, для своих домашних нужд и нужд своих соседей, причем жгут много дров и железа. Прочие ремесленники, если и найдутся таковые, то такого же качества и не могут перещеголять своим искусством названных.
   Вообще надо сказать, что все эти ремесленники могут удовлетворить только скромные потребности бедных жителей-соседей. Более богатые все необходимое стараются добыть или сделать в Су-чжоу и Лань-чжоу.
   Дрова добывают в северной и западной окраинах оазиса в зарослях тамарисков из урочищ Ло-бей-ту и Цзянь-дун. Добывать их там может всякий безвозмездно. В городе дрова начинают подниматься в цене летом и до 10 луны (декабря), пока земледельцы не покончат работ своих на пашнях. Зимою же люди и животные свободны, начинается обильный подвоз дров, и они дешевеют.
   Цыновки делаются из камыша, добываемого из болотца Сиху, расположенного верстах в 18--20 на запад от города Дун-хуана, и из северной окраины оазиса с болот по низовьям р. Сулей-хэ.
   Немногие занимаются добычею саксаульного угля, который привозят главным образом из окрестностей городов Ань-си и Юй-мынь-сяня, а также из гор Нань-шаня. Этот уголь идет особенно для золотых дел мастеров.
   Добычей золота могут заниматься все желающие. Добывают его в горах Нань-шаня хищнически и воровски. Начальство не только не преследует за это, но даже и само секретно в свою пользу разрабатывает здесь, золото, обходя интересы правительственной казны.
   Все добывающие золото обязаны покупать продовольствие для рабочих непременно у местного начальства и по ценам, какие оно установит, и кроме того, каждый рабочий обязан доставить ежегодно местному начальству от 1 до 5 цин золота и этим обеспечить себе свободную работу на приисках своего хозяина.
   Тайно занимаются добычей золота многие купцы, горожане, чиновники, в числе коих и помощник начальника местного гарнизона Дин-да-лойя, который посылает на работы своих солдат, выплачивая им лишь служебное жалованье. Сельские китайцы говорят, не стесняясь, что все их начальство ежегодно посылает своих низших подчиненных на добычу золота в горы.
   Обыкновенно хозяин прииска снаряжает ежегодно от 30 до 60 человек рабочих. Работают в течение 3--4 жарких летних месяцев. Из добытого количества уплачивается сянь-гуаню и прочим властям, "для спокойствия".
   Местные жители говорят, что чиновники, присылаемые на службу в Са-чжоу из Лань-чжоу и Су-чжоу, приезжают обыкновенно бедняками, возвращаются же отсюда богачами, благодаря горному золоту.
   Заводы в Са-чжоу главным образом следующие: кирпичнообжигательные, приготовляющие гуа-мянь и фынь-тяо-цзы (лапша из пшеничной и гороховой муки), ткацкие на станках, маслобойные. Кирпичнообжигательных всего 6. Производство кирпича небольшое. Местный небогатый люд обходится, в большинстве случаев, своими средствами, выделывая для себя сырцовый кирпич. Обожженный же идет главным образом на постройку кумирен, ямыней, лавок и домов людей богатых. Заводов, производящих гуа-мянь и фынь-тяо-цзы, немного, эти произведения доставляются в Са-чжоу из Су-чжоу. Фарфоровых и гончарных заводов вовсе нет. Глиняные вещи привозят из Гань-чжоу, а фарфоровые из внутреннего Китая. Маслобоек очень много. Крупные земледельцы и купцы имеют свои мельницы и маслобойки. Они приводятся в действие лошадьми, мулами и ишаками. Ткацких станков много. Материя (бязь, мата), выделываемая в Са-чжоу, хуже и дороже люкчюнской и турфанской. Бязь эта удовлетворяет потребностям местного бедного населения и никуда не вывозится, разве только небольшое количество разбирается неприхотливыми монголами из Нань-шаня.
   Землепашцы удобряют свои пашни, главным образом, свежей землей из нижних слоев той же пашни или с нераспаханных мест. Земля эта составляет серо-желтый неровнозернистый глинистый песок. Удобрение это свозится комками на пашни, где разбивается особым инструментом, напоминающим деревянный большой молот на длинной рукоятке, и равномерно распределяется по поверхности. Удобренное таким образом поле не пашут, а только боронят и, засеяв, поливают. На землях более твердых, глинистых, после удобрения сеют зерно особой сеялкой-сохой, у которой сошники царапают маленькую борозду, и в нее одновременно механически падает по одному зерну хлеба. Эта пашня потом боронится и поливается немного спустя. Это делается в марте месяце.
   Прекрасным удобрением признаются здесь, так же как и в Люкчюне, стены старых глиняных построек. Затем бугры, надутые ветром на тамарисковые кусты в период, когда последние умирают, и отбросы всякого мусора с дворов и зола из печей; также навоз животных и людей и пережженая солома.
   Китайцы крепко придерживаются известного севооборота, придавая ему огромное значение для урожаев.
   После двух подряд посевов пшеницы на третий год высевают просо (гу-цзы); после проса -- горох; после пшеницы на второй год сеют просо-сорго (гао-лян); после сорго можно сеять горох. Лен сеют после каждого хлеба, за исключением мака, но и то предварительно удобрив пашню свежей землей; после льна -- хлеб не иначе, как удобрив почву навозом (конским, бараньим) или пережженной соломой и мусором из города, если нет навоза. После мака сеют пшеницу. Главным же образом, после мака, удобрив почву навозом, сеют, в тот же год овощи, заготовляемые впрок, на зиму: капусту, редьку, кольраби и проч.; после хлопка -- горох и пшеницу, смешанные вместе, так как случается иногда, что после хлопка удается очень хорошо пшеница и гибнет горох, или наоборот.
   Поливка хлебов производится не всюду одинаково, от 2 до 4 раз в лето. Тот, кто живет ближе к воде, поливает чаще, кто живет дальше от главного арыка, тому достается воды меньше. Иногда случается, чтр на дальние пашни вода приходит не во время, и тогда хлеб пропадает. Если случится полить хлеб во-время хоть один только раз, то хлеб родится лучше даже, чем у тех, кто обильно пользовался водой. Хлеб, мало пивший воду, и вкуснее и тяжелее на вес, да и урожай его больше. Он выше ценится и на базаре.
   Урожаи хлебов здесь приблизительно таковы:
   1 ду (немного более пуда) пшеницы в урожайный год дает сам-8 и плохо сам-5. Мелкое просо доходит до сам-200. Сорго -- сам-12 -- 8. Горох -- сам-9 -- 6. Ячмень -- сам-8 -- 4. 1 ду пшеницы высевается на 3 му (в десятине 17 му). 1 ду проса высевается на 60--70 му земли.
   Скотоводство между китайцами довольно слабо распространено. Китайцы-торговцы выменивают у монголов на свои товары необходимых баранов, лошадей, стада которых они пасут или на окраинах оазиса, если они не велики, или оставляют в горах под присмотром тех же монголов. В оазисе держат небольшие стада баранов для продажи на убой. Лошадей и верблюдов китайцы берут у монголов за долги и редко меняют на товар. Китайских верблюдовладельцев немного, всего 5--6 человек, причем все они вместе имеют до 200 штук верблюдов. Эти верблюдовладельцы занимаются извозом, доставляя товары: хлеб, горох, уголь в Ань-си, Су-чжоу, в Хами и Баркуль, продовольствие -- на золотые прииски в горы.
   Цена верблюда довольно высокая 20--30 лан. Цена лошади 9--20 лан и дороже. Быки, которых после ишаков держат больше всего, 5--15 лан. Ишаки, самые распространенные домашние животные, ценятся 3--7--9 лан серебра. Не кормленные бараны от 3 лан до 1 лан 5 цин. Козы значительно дешевле.
   Из птиц китайцы разводят главным образом кур, но их немного и они дороги: плохая курица стоит 2 1/2 цина, а сотня яиц 5 цин серебра. Куры и яйца ценятся китайцами, как особенно здоровая пища, в особенности для старых людей.
   Уток держат очень немного, и их почти не приходится встречать. Ценятся они очень дорого: колотые привозные при нас стоили по 3 цина штука, живые до 5 цин.
   Китайцы большие любители держать певчих птиц в клетках, но в Са-чжоу их держат немного. Местные жаворонки не хороши, а привозные дороги. Немногие богатые купцы выписывают из Лань-чжоу жаворонков бэй-лин.
   Административный центр Сачжоуского оазиса заключается в городе Дун-хуан. Он состоит из двух, обнесенных глиняными стенами, частей, лежащих на правом берегу р. Дан-хэ.
   Западная часть новая, более чистая, с лучшей стеною и лучшими постройками; в ней сосредоточена вся местная администрация. Длина ее 620 шагов и ширина 500 шагов; она называется Син-чэн.
   Другая, Лао-чэн, восточная, в ней сосредоточена вся торговля оазиса. Она особенно грязна и наполнена птицами, собаками, свиньями. Улицы узкие, вонючие, за исключением двух, тянущихся от востока к западу и с севера на юг и имеющих прямое направление, идут разными закоулками. Длина этого города 660 шагов и ширина 470. Оба города обнесены глинобитными стенами, приходящими в разрушение, окружены рвом. В Син-чэне трое ворот внешних: северные, южные и западные, и двое ведут в Лао-чэн; в последнем только восточные ворота; южных нет; северные и западные соединяют его с новым городом.

[]

   Точного числа жителей в городе и окрестностях определить нельзя. Средняя цифра обоих городов доходит, по словам сянь-гуаня, до 7 тысяч человек.
   Администрация города и оазиса состоит из сянь-гуаня (исправника), который управляет гражданской частью уезда. У него помощник фынь-сянь, служащий советником при сянь-гуане и заменяющий последнего во время его отсутствия из города. Может разбирать мелкие дела и тяжбы: ссоры, драки и поношения и пр.
   Лао-сы (главный учитель). Ему подчинены все училища и молодые люди, готовящиеся к сдаче экзаменов в Пекине. Он учит их и блюдет за их нравственностью, дает о них отзывы и рекомендации.
   Сянь-гуань получает от правительства в год жалованья 1200 лан и "доходы" с вверенной ему области. Фынь-сянь -- 500 лан жалованья в год и "что может доходов" Лао-сы жалованья 200 лан и кроме того "добровольные" приношения родителей учеников. В его распоряжение 14 школ.
   Уезд подчинен Ансийскому округу, в котором живет чжоу-гуань... Вся сачжоуская администрация подчинена чжань-таню в городе Су-чжоу,
   Главный начальник всех местных войск, генерал 3-й степени цзюнь-мынь. В его распоряжении находится 500 солдат конных и пеших. Чжун-ин -- чиновник 5-й степени, заведующий оружием, провиантом и платьем солдат. Ему подчинены и войска. Он главный помощник цзюнь-мыня. Чжун-ину подчиняются два пянь-чжуна (вроде ротного командира) и 4 па-чжуна (субалтерны). Последние, под наблюдением цянь-чжунов, занимаются обучением солдат стрельбе и воинским эволюциям.
   Постоянный штат солдат не превышает 500 человек; набираются они из местных жителей. В Са-чжоу солдаты служат до старости, до полной непригодности к службе. Поступивший в войско получает землю под фанзу в самом городе, продовольствие, форменное платье и лошадь (конный) с фуражом на нее. Все солдаты имеют семьи и живут в старом городе, в собственных фанзах. Дети мужского пола, достигшие 16--17 лет, могут заменять отца.
   Небольшая местная команда несет караульную и полицейскую службу в городе и оазисе.
   Ученья солдатам производятся, начиная с 15 числа 2 луны по 15 число 9 луны (с февраля по сентябрь).
   Цзюнь-мынь получает 1300 лан серебром и другие доходы: недодача жалованья и прочего довольствия солдатам, торговля, подарки от горожан, купцов и пр. Чжун-ин -- 600 лан серебра. Цянь-чжун -- 120 лан. Па-чжун -- 100 лан.
   По штату служат: пехоты -- 300 человек; кавалерии -- 200 человек.
   Пехотный солдат получает в год 12 лан серебра, 3 дадана 2 ду (около 35 пудов) пшеницы. Конный -- 12 лан серебра, 4 1/2 дадана пшеницы, кроме того на службу казенную лошадь и фураж на нее. В свободное от службы время (обыкновенно в продолжение всего года) казенные лошади пасутся в горах. Пастухами наряжаются солдаты же, и фураж, идущий от казны на весь год, остается в экономии начальства, которое иногда делится с подчиненными.
   Как пеший, так и конный солдат, будучи наряжен на службу, получает казенное форменное платье, которое сдается обратно по исполнении наряда. Оружие у конных солдат состоит из пики, шашки и лука со стрелами, а у пехотинца из трезубца-вил и фитильного ружья -- тай-фуры (по китайски тао-паю), одной на двух человек.
   Население города и окрестностей состоит из: бэй-син -- крестьян-земледельцев, живущих вне города, в оазисе, в своих фанзах, бин -- войска, живущего в старом городе, и май-май-жен -- торговцев и ремесленников, живущих в новом городе.
   Население Сачжоуского оазиса состоит исключительно из китайцев, пришедших сюда из Гань-су. Ни одного торговца, ни одного ремесленника нет не-китайца. После, дунганского восстания в город дунгане вовсе не допускаются ни по каким делам, не говоря уже о жительстве, что им окончательно воспрещено.
   Монголы приезжают в город только за покупками товаров, или для продажи скота, войлоков, арканов или мяса убитых в горах зверей и шкур их. Чиновники -- почти все из провинции Ху-нань, назначаются из Ланьчжоу.
   Несколько богатых купцов родом из провинции Шань-си и из Сычуани.
   Среди ремесел в оазисе и городе можно насчитать следующие: кузнецы (те-цзан); плотники (му-цзан), сюда же причисляются и многочисленные гробовщики; сапожники (се-цзан); серебряники (ин-цзан); медники (тун-цзан); портные (цан-фын); цирульники (дай-чжао); каменщики (ни-шуй-цзан); маляры (луа-цзан); ткачи (чжи-бу-цзан); красильщики (жан-цзан); кожевники (пи-фан); меховщики, сшивающие меховое платье вчерне (мао-мао-цзан); починяющие разбитый фарфор (дин-вар-цзан); чжуно -- литейщики (сэн-ин-цзан), приготовляющие чугунные колокола, плохие котлы, сошники и пр. (чугун везется из Читая и Гучена). Их немного. Китайцы предпочитают эти вещи готовые, привозные, хотя таковые и дороже. Произведения местных мастеров расходятся среди местного беднейшего населения оазиса. Свечники (ле-цзан); приготовляющие серую грубую оберточную бумагу (ма-цзы-цзан); решетники, приготовляющие рамы для окон (сэйцзы-цзан); мастера, приготовляющие из белой жести кувшинчики для вина, чайники, тазики и пр. (бэй-те-цзан); жерновщики, они же приготовляют шестигранные каменные вальки для молотьбы (ши-цзан); кирпичники (чжуан-цзан) делают кирпичи двух родов: большие квадратные (сторона кирпича 1/2 аршина), сотня которых стоит от 8 цин до 1 лана, и малые -- 1 четверть шириною и 2 четверти длиною, сотня около 5 цин. Хорошо обожженные, эти кирпичи очень прочны и имеют вид огнеупорных.
   Кроме того в Са-чжоу приготовляют вермишель из пшеницы (гуа-мянь) и из гороха (фынь-тяо-цзы).
   Затем в городе существует несколько маслобоен (фан), около 10; несколько домов, занимающихся только одною варкой меда, белого и черного, из проса с мукою, так называемого тангуар.
   У каждого мало-мальски состоятельного хозяина мельницы приводятся в движение силою лошади или мула. Что странно -- это отсутствие водяных мельниц. Их я в оазисе мало видел.
   Главный базар находится в новом городе на средней улице, идущей через весь город с востока на запад. Вообще же лавки и лавчонки разбросаны по всем улицам и закоулкам обоих городов. Продают в них всякую дрянь вместе с шелком и все непомерно дорого для европейцев.
   Из привозных русских товаров особенно хорошо здесь идет демикотон Саввы Морозова No 3 цветов: красного, синего и зеленого, аршин которого стоит 1 цин 6 фынов. Демикотон Богородско-Глуховской мануфактуры No 3 черного цвета аршин стоит 1 цин 6 фынов. Все это бракованый товар, помеченный клеймами.
   Полумолескин Пашкова (Золотухинской мануфактуры) No 8 различных цветов от 1 цина до 1 цина 7 фынов.
   Кумач Товарищества Соколовской мануфактуры Асафа Баранова от 1 цина 5 фынов аршин.
   Спички -- серянки Логинова пачка (10 коробок) 1 цин.
   Круглые медные подносы желтой меди от 9 цин до 1 лана 4 цина и жестяные подносы ценою до 1 лана.
   Маленькие желтой меди тазики (плевательницы), употребляемые китайцами при омовении теплой водой лица и рук, от 5 цинов до 1 лана 8 цинов.
   Китайский шелк дорог, даже сравнительно с привозным в наш Илийский край.
   Всего лавок больших и малых в городе около 200.
   Помимо торговли, производимой в лавках, многие купцы ездят в горы к монголам и привозят им материи и всякие безделушки, очень выгодно выменивая свой товар на баранов, шерсть, войлока, шкуры и пр.
   В горы они возят материи преимущественно цветов: желтого и красного для лам, синего и белого, далембу, бязь, чай, табак, гребни, муку, табачные трубки, горох, гуа-мянь и пр.
   В городе существует несколько лавок для заклада различного имущества; они называются дан-пу. Всякий, желающий открыть дан-пу, обязан получить билет, который выдается из управления генерал-губернатора в Лань-чжоу. Билет выдается один навсегда, за что вносится 200 лан серебра.
   Условия заклада следующие; срок окончательный 24 месяца. Проценты взимаются по 3 фына на 1 лан, в месяц 3%. Заложившему вещь выдается расписка в приеме ее, не именная, а по порядку номера. Цена вещи устанавливается по соглашению с хозяином лавки. Принимается в залог имущество движимое и недвижимое. По истечении двух лет, если вещь не будет выкуплена, она поступает в собственность хозяина дан-пу.
   На базарной улице не мало различных харчевен (около 10 малых и 2 большие), в которых во всякое время дня бедный люд за небольшую плату может получить какой угодно обед. Но зато, как, и из каких продуктов готовятся эти обеды, сомневаются сами китайцы. Мало-мало состоятельный человек, а тем более купец, ни за что не пойдет обедать в харчевню.
   При харчевнях же продается хлеб, зимой печеный в котле, а летом приготовленный на пару.
   Кроме грязных харчевен не мало мелких торговцев-кусочников жареного мяса и внутренностей, которые они готовят тут же на улице на своей тачке-кухне, на горячих угольях. Не мало таких же тачек-кухонь с лапшой -- гуа-мянь, фынь-тяо-цзы, гороховым киселем, питьем-наваром из груш и урюка, является всюду, где соберется несколько человек.
   Хлебных лавок до 10.
   Школ всего 14; все начальные. Учат в них студенты под руководством лао-сы.
   Учитель школы получает от общества, через посредство начальника, 4 дадана пшеницы в год, готовую квартиру при кумирне и дрова. Все же прочее учитель имеет свое. Помимо этого, ученики приносят учителю подарки (кто что может, смотря по достатку родителей). В следующие дни: 5 числа 5-й луны, 15 числа 8-й или 11-й луны, когда угодно, 30 числа 12-й луны и 5-го 1-й несут ученики учителю сласти и, главным образом, деньги от двух цин до пяти лан. Есть и такие бедняки, которые за несколько лет не приносят своему учителю ничего. Преследовать их за то каким-либо образом учитель не имеет права.
   В городе имеется 27 кумирен и 9 за городом, в оазисе.
   В каждой кумирне служит хэшан или дао-сы. Прихожане платят ему около 20 лан серебра в год и менее, смотря по состоянию прихожан. Ничего больше он не получает. К штатным хэшанам пристраиваются еще и другие, не имеющие своей кумирни; эти живут подаянием, пользуясь даровой квартирой при кумирне.
   При каждых 5--6 и более отдельных соседних фермах в оазисе также имеются кумирни.
   Постройки кумирен во много раз красивее жилых [помещений] и чище их содержатся, хотя иногда иная кумирня бывает до омерзения гадка, грязна, так как китайцы не стесняются отправлять свои естественные потребности не только на улице, но и в оградах кумирен и подле ее стен.
   Против каждой кумирни в городе и в оазисе устроены открытые кирпичные помещения с крышей для театральных представлений в честь богов. Для игры в них в Са-чжоу существует постоянная труппа актеров.
   В настоящее время, по словам местных жителей, нет хороших актеров, они ушли в другие города или сами, или их переманили. Одежды, прежде роскошные и красивые, теперь пришли в совершенную негодность. И трудно теперь себе представить в оборванце актера, скорее похожего на отрепанного нищего, чем на какого-либо богатейшего рыцаря, богатыря или даже императора.
   Определенных мест, исполняющих назначение кладбищ, три: одно кладбище к северу от города, тотчас же за его стеною, второе -- к югу от города, верстах в двух за стеною, и третье -- на восток от города, верстах в 5--6.
   Фермеры же хоронят обыкновенно своих покойников рядом со своим жилищем или же на меже своей пашни. Люди состоятельные кладут тела своих родственников, не уроженцев Са-чжоу, а других провинций или даже другого округа, в гроб, который не закапывают, а только обмазывают снаружи глиною, или же ставят гроб в каком-нибудь свободном помещении при кумирне, иногда дома, до тех пор, пока не представится случай отправить его на родину.
   Бедняков хоронят в землю, в гробах, если есть на что купить гроб, а то просто завертывают покойника в цыновку и закапывают настолько неглубоко, что собаки и волки откапывают эти трупы и поедают их.
   Кроме театров, занимательные для китайцев зрелища доставляют бродячие певцы и музыканты, собирающие всегда значительные толпы. Качели -- да-цю -- приносят тоже немало удовольствия. Они устраиваются и в городе и за городом, почти при каждой ферме, если до города далеко. Эти качели состоят из веревки, привязанной двумя концами своими или к суку дерева, или к перекладине, где-нибудь у фанзы. Качаются и взрослые и дети только с 10 по 11 число 1-й луны. Если кто покачается в это время, то избавится на целый год от всяких болезней. В городе качели устраиваются при кумирнях.
   Из реки в город не проведено ни одного арыка; жители копают во дворах домов или на улицах возле стен домов колодцы, из которых и пользуются водою. Кроме того есть колодцы при каждой кумирне. Из колодца пользование водой никому не возбраняется. Большинство колодцев делается с коромыслами, как у нас.
   Грязнее и отвратительнее Дун-хуана я нигде ничего не видал. Все узкие улицы и переулки наполнены всякой мерзостью, и только посредине их имеются протоптанные места, где нога может не завязнуть в вонючей липкой грязи. Только средняя улица в новом городе и большая средняя в старом будут немного почище, но и на них европейский нос не выдерживает зловония и требует или замедления дыхания, или. защиты при помощи носового платка. Всюду к стенам домов навален мусор, в котором копаются свиньи и собаки. Здесь же, среди белого дня, без всякого стеснения, останавливаются прохожие для естественных надобностей, к великому удовольствию свиней и поросят.
   Во дворах грязь и вонь еще хуже. Город раз в год чистится. Ранней весной приезжают из окрестностей фермеры с телегами, нагруженными соломой, которую они выменивают у горожан на мусор, идущий им на удобрение полей; соломой же горожане топят свои каны. За четырехмесячное пребывание в Са-чжоу мы не замечали, чтобы с боковых улиц, ужасно зловонных от обилия всякой гадости, когда-нибудь вывозилась эта зараза. Человек, не знакомый с китайской обстановкой города, не пройдет по улице и 10 шагов -- такая в ней вонь от дохлых собак, разлагающихся на жаре, и от всюду валяющегося человеческого и свиного помета. А китайцы -- ничего, чувствуют себя прекрасно и даже сравнительно мало заболевают. Тут же рядом с кучей всевозможных отбросов и мерзостей вы увидите китайца, сидящего на корточках и провожающего себе в рот своими палочками какую-нибудь фынь-тяо-цзы или гуа-мян, тут же приобретенную на одну чоху в подвижном ресторане-тележке.
   Вы, может быть, подумаете, что в управлении начальства вы встретите большую чистоту. Ничуть не бывало: в ямыне уездного начальника во дворе по всем углам и подле стен валяются всякие отбросы и мусор; тут же прислуга, полицейские, арестанты и зрители, которых всегда очень много возле ямыня, без церемонии отправляют естественные потребности.
   В ямынь стекаются зрители в большом числе послушать разбор дел, посмотреть телесные наказания, налагаемые начальством на виновных и приводимые немедленно же в исполнение.
   Толпа привлекает и торговлю: в воротах ямыня всегда можно видеть уличного ресторатора с тачкой-кухней и продавцов яблок, груш, жареных бобов и арбузных семечек.
   Ограды же ямыней военных властей содержатся несравненно чище. Здесь уже не увидите тех куч мусора с роющимися свиньями и мертвыми собаками. Дворы их подметаются и в жару поливаются водой; посажено несколько дерев, дающих немного тени.
   Дунгане, преследуемые китайцами с востока, в свою очередь, гоня перед собою и уничтожая попадавшихся им на пути китайцев, разрушили их селения и города, предавая все огню, мечу и уничтожению. В Сачжоуский оазис они пришли в 12-й год правления императора Тун-чжи в 4-й луне, т. е. в первой половине мая. Они расположились в северных от города окрестностях. Жители были вырезаны, а кто успевал, спасался в городе за стенами. Дома, кумирни -- все быстро было уничтожено, разграблено, леса порублены. Берегли они только хлебные посевы, чтобы собрать их, когда поспеют.
   Они несколько раз пробовали взять город силою, когда не могли ни угрозами, ни обещанием пощады склонить китайцев к сдаче. Все их попытки не увенчались успехом благодаря только тому, что в городе было много хлебных запасов, которыми пользовались только солдаты, и что дунгане ежеминутно ждали прихода китайских войск с востока.
   Еще до прибытия дунган в Са-чжоу прибежало много китайцев, бежавших от дунган из Су-чжоу, Юй-мынь-сяна и Ань-си. Все беглецы бросились под защиту стен Дун-хуана, вместе со многими жителями окрестностей, и город переполнился народом. От этого цены на все припасы в городе возросли до неимоверной цифры: напр. 1 мерка ду (около 1/3 пуда) пшеницы, по словам современников, стоила 6 лан серебра (12--15 руб.). Бедные и нищие умирали с голода массами. Лошади, рогатый скот, бараны, собаки, кошки, ишаки -- все было приедено. Случаи людоедства, сначала редкие, потом, как ушли дунгане, снявшие предварительно в конце 6-й луны все хлеба, и созревшие и полуспелые, были уже обыкновенны. Китайцы меняли тогда соседним горным монголам своих детей и жен на скот.
   Во время осады города дунганами и после них, сообщал очевидец, от голода и болезней погибло более 10 000 человек, да столько же, если не больше, было убито дунганами.
   Масса развалин фанз и кумирен, всюду бросающихся в глаза и ныне еще, рисует наглядную картину того разрушения, которое принес сюда известный Бей-ян-хоор (Бэ-ян-ху) со своими дунганами.
   Во времена династии Хань горы Нань-шань были очень богаты растительностью и заселены китайцами. В том месте, где теперь в песках к югу от города Дун-хуана находится кумирня и лунообразное озерко Юэ-ян-цюань, была в то время крепостца с гарнизоном, которым заведывал военачальник, китаец Ма, богатырь, известный всему Китаю.
   Когда пришло время сменяться гарнизону и оставлять крепость, то большинство солдат стали роптать и, наконец, взбунтовались, не желая расставаться с хорошими местами для беспокойной и трудной походной жизни. Солдаты эти отличались трусостью и ленью и, чтобы избавиться от похода, хотели прежде всего избавиться от своего начальника Ма. Но добрые духи Ма спасли его; во время нападения бунтовщиков на Ма и его приверженцев, под ними разверзлась земля, и на этом месте образовалось озеро, поглотившее бунтовщиков. Ма же и его верных солдат вынесли из воды на себе хай-ма (морские лошади) и перенесли их на их родину.
   С той норы по сие время, по словам китайцев, в этом озере слышится страшный шум, как бы от сильной свалки большого войска, а иногда выходит на поверхность воды морская лошадь, спасшая военачальника Ма.
   Рыба, водящаяся в этом озере, по-китайски те-бэй-юй -- рыба с желтой спиной; водоросли (ци-синь-цао) и появляющиеся иногда (пролетные птицы) утки -- священны для всех китайцев.
   На южном берегу озера выстроено теперь несколько кумирен, в которых происходят несколько раз в год моления: во 2-й луне 2 и 19 числа; в 4-й луне -- 25 числа; в 5-й луне 5 числа и в 6-й -- 6 числа. В остальное время года китайцы приезжают сюда гулять, привозят с собою закуски, пьют, едят, играют в кости, отдыхают, спят, и вообще их поездки сюда имеют характер пикников. На одном из таких пикников мне пришлось участвовать, и я сделал несколько фотографий.
   Пещеры Цянь-фо-дун37, тысяча кумиров, находящиеся на юго-восток-восток от города, верстах в двадцати пяти, были построены при династии Хань, разрушены были монголами; при династии Тан38 были снова восстановлены. Потом были разрушаемы и восстанавливаемы не один раз. В последнее свое восстание дунгане разрушили их и разграбили. В настоящее же время китайцы вновь стали понемногу приводить эти пещеры в порядок. Живущие там хэшаны (4 человека) жалуются, что правительство не принимает мер к исправлению пещер, а частных приношений для этой цели почти нет. Пока исправлено только 5--6 пещер, поправлены входы в них, сделаны деревянные пристройки и исправлены фанзы для хэшанов. Богомольцы собираются сюда в 4-й луне с 1 числа по 8. За это время здесь перебывает до 10 тысяч богомольцев. Иногда бывают и монголы из гор39.
   В еще более запущенном виде находятся пещеры с бурханами, расположенные выше города верстах в 27, вырытые в левом обрывистом берегу реки Дан-хэ и обозначенные на верхнем крае берега двумя разрушенными глиняными субурганами; они так и называются "Хоир-субургой" {Помимо литых изображений, у главной, т. е. северной стены храма, поставляются еще бронзовые фигуры субурганов, обыкновенно называемых у нас пирамидами. Субурганы суть собственно не что иное, как миниатюрное изображение древних индийских ступ. По сказаниям буддистов, устройство субурганов, как памятников замечательнейших священных событий, начато было в Индии еще при жизни Шагэмуния будды; впоследствии субурганы воздвигались там не только на местах замечательных событий, но служили еще гробницами для лам, известных святостью своей жизни и своими подвигами на благо буддийской веры. Понятно отсюда, что субурганы, устроенные в различных местностях и в равное время, должны были иметь у себя и разные формы; но у монголо-буддистов субурганы, по своему внешнему виду, особенно не разнятся. Рассматривая фигуру субургана в архитектурном отношении, мы находим, что он состоит из трех частей; пьедестала (сэитэй), главной части (бумба) и шпица. (Очерки быта буддийских монастырей в Монголии, А. Позднеева, стр. 58).}.
   В 30 верстах севернее города Ань-си на той же речке во ста с небольшим верстах на восток от города Дун-хуана, тоже находятся пещеры с кумирами Вань-фо-ся. При выходе реки Дан-хэ из гор Нань-шаня расположены развалины небольшого городка Дан-чэна. В оазисе по левому берегу реки Дан-хэ, против города Дун-хуана, стоят развалины стен древнего города, разрушенного монголами.
   Монголы редко смешиваются с китайцами и очень редко отдают своих дочерей за китайцев; на это решается только очень бедный монгол. Вдов же отдают китайцам охотно. Китайцы же вообще охотно отдают монголам своих детей, по бедности и недостатку средств для их прокормления, как мальчиков, так и девочек. Монголы с большой охотой берут девочек, которые, выросши в монгольской семье, остаются в ней и не стремятся в город. Между тем, мальчик китайский, выросший у монголов, всегда норовит вернуться к китайцам. Во время дунганского восстания, и в особенности после восстания, во время голодовок в Са-чжоу, монголы много брали у китайцев девочек, которые и по сие время находятся у них. Они хотя и знают, что их родители живы, вовсе не мечтают о возвращении в город. Монголы говорят, что во всякое время можно найти китайцев, готовых с удовольствием выменять детей на рабочий скот.
   Когда я был с визитом перед своим отъездом в горы у уездного начальника, он неотступно просил привезти ему, если случится, молодые маральи рога. С этой же просьбой приступил ко мне и наш поставщик-купец. От него я узнал об оленьих рогах следующее.
   Ценны рога только от маралов, выросших на свободе, так как, по словам китайцев, на свободе марал питается мифической травой лин-цзы-цао, которую люди не могут найти. Это растение, обладая особенными свойствами, дает силу и жизненность питающемуся ею маралу. Кормящиеся этой травой маралы достигают до 100 лет. В этом разубедить китайца невозможно.
   Рога эти приготовляются следующим образом: необходимо, чтобы рога марала совершенно развились, но сохранили бы упругость в концах отростков и были бы полны крови. Их спиливают от головы убитого зверя, вместе с лобной частью черепа, во избежание того, чтобы содержащаяся в рогах кровь не вытекала. Рога эти опускаются в горячий соляной раствор и подвешиваются концами вниз для просушки на вольном воздухе. Время от времени их смазывают сильно солёной глиной. Если от рогов начнет даже пахнуть, это не портит дела, и, по словам китайцев, только доказывает, что рога не переросли, т. е. содержимое в них не успело затвердеть.
   Когда рога высохнут, их держат над горячими угольями так, чтобы опалился только пух на них, но без вреда для кожи; обгорелый пух соскабливается тупым ножом, и когда он будет удален, то рога эти снова держат над горячими угольями, и смазывают хорошим коровьим маслом, которое должно впитаться в рога досуха. Смазываются до 5 раз, не более.
   Проделав это, рога разбивают на куски и долго толкут в ступе, а затем протирают сквозь сито, и снадобье готово.
   На прием брать количество, равное по весу 5 пшеничным зернам.
   Принимают один раз в сутки, утром на тощий желудок. Употреблять его могут люди не моложе 45 лет, когда человек начнет чувствовать слабость органов, а следовательно, будет чувствовать, что молодость уходит.
   Снадобье это, по уверениям китайцев, имеет удивительное свойство подбадривать, оживлять и омолаживать дряхлых и старых людей: желтый старый человек молодеет, крепнет и полнеет. Лицо делается здоровым, румяным, появляется сила в руках и ногах. Улучшается зрение и проясняется ум. Оно продляет жизнь. На крепкий и молодой организм маральи рога оказывают обратное действие.
   Цена снадобья значительно меняется, обыкновенно 1 цин рогов стоит 6 цин серебра, а иногда доходит до 2 лан.
   Порошок этих рогов примешивается китайскими докторами во многие дорогие лекарства.
   

ОТДЕЛ ВТОРОЙ

НАНЬ-ШАНЬ АМНЭ-МАЧИН

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

В НАНЬ-ШАНЬ

Состояние нашего каравана перед оставлением оазиса Са-чжоу. -- Как предполагалось обследовать горы Нань-шаня. -- Покидаем Са-чжоу. -- Пещеры Чэн-фо-дун. -- Кл. Да-чуань. -- Кл. Гашун в предгорьях Нань-шаня. -- Развалины г. Дан-чвна. -- Растительность в горах. -- Невольная ванна. -- Речка Куку-усу, кл. Благодатный. -- Отправка в Дун-хуан верблюдов за продовольствием. -- Разъезд для обследования хребтов Гумбольдта и Риттера. -- Ур. Хабтагай-ширик. -- Перевал Куку-усунын-хутул. -- Река Ихэ-Халтын-гол, ур. Толи. -- Ур. Мандалта. -- Ур. Октул. -- Еще проводник. -- Хр. Риттера, горы Дархын-дабан. -- Ур. Нукын-хада. -- Ур. Кукусай. -- Кл. Хо-булак. -- Пер. Кепту-дабан. -- Кл. Мо-булак. -- Ур. Цала-тохой. -- Ур. Кара-Кундык. -- Ур. Олун-нор. -- Река Ямату-гол. -- Проводники боятся оронгын. -- Верховья реки Какты. -- Пер. Ихэ-дабан. -- Ур. Лама-тологой. -- Река Ихэ-Халтын-гол. -- Льды хр. Риттера, Гучин-гурбу-шахалгын. -- Ур. Сан-до-чю. -- Обилие куланов. -- Пер. Улан-дабан. -- Кл. Улан-булак. -- Удачная охота Баинова. -- Ночь на реке Шарагольджине и посещение волками нашего бивуака. -- Долиною Шарагольджина. -- Наше прибытие на бивуак. -- Поездка П. К. Козлова. -- Результаты моей поездки. -- Поездка в соседние альпы. -- Сборы в дальнейший путь.

   
   Одиннадцатого мая решено было оставить Са-чжоу и направиться в горы, где в это время мы надеялись уже найти кое-какую зелень. Еще накануне, 10 мая, весь караван был у нас совершенно снаряжен, вьюки пригнаны и разложены по местам, оставалось только развести верблюдов и приступить к вьючке. Всех вьюков было 34 (32 верблюжьих и 2 конских), из них 17 с продовольствием для людей и лошадей. Общий вес всего -- около 250 пудов.
   При выходе из Са-чжоу у нас было налицо: 32 вьючных верблюда, 2 вьючные лошади, 4 лошади запасные и 12 лошадей верховых. Все эти животные были подкармливаемы в Са-чжоу за все время стоянки и имели вид настолько хороший, что мы выступали с полной надеждой на их исправную службу. Серебра с нами шло 60 ямб; с этими деньгами нам предстояло сделать рейс до Сычуани; оно хотя и маловато было, но при нашей постоянной экономии мы как-нибудь обошлись бы.
   Чтобы сберечь силы животных, дать отдых людям и не таскаться всюду со всем караваном, для обследования Нань-шаня (Южных гор), у меня составился такой план.
   Двигаясь вверх по р. Шарагольджину, -- так называется в своем верхнем течении река Дан-хэ, -- желательно было устраивать через каждую сотню верст продолжительную стоянку, 20--30-дневную приблизительно. Эти стоянки должны были устраиваться в лучших местах, богатых кормом для караванных животных, с хорошей водою и могущих служить удобными исходными пунктами для летучих географических разведок в стороны, предпринимаемых одновременно мною и П. К. Козловым. На главном бивуаке предполагалось оставлять В. Ф. Ладыгина, который, помимо ботанических сборов и пополнения энтомологической коллекции, должен был 3 раза в день систематически производить метеорологические наблюдения на устраиваемой временной метеорологической станции. Препаратор Курилович должен был собирать в окрестностях птиц. Прочие люди отряда несли службу караульную и остальные свои караванные обязанности, а в свободное время от службы увольнялись фельдфебелем отряда для охоты за зверями в ближайшие окрестности. Общий надзор за людьми отряда, животными и вообще за всем складом лежал на фельдфебеле отряда, старшем унтер-офицере Гаврииле Иванове.
   Я предполагал определить географические координаты всех таких пунктов, и к ним должны были примыкать маршруты моих и Козлова второстепенных поездок, охватывавших своими петлями до 700 верст окрестной местности. Для разъездов должны были быть выбираемы необходимые животные, прочим же, свободным, предоставлялась полная возможность отдыхать, кормиться и набирать силы на следующие труды. При таком способе исследования люди, оставшиеся на складе, имели бы достаточно времени и поддерживать порядок караванного снаряжения, и поохотиться, и отдохнуть.
   В 1 час дня 11 мая мы оставили наш насиженный бивуак в ур. Сань-цюй-кур и простились с оазисом и городом на продолжительное время. Обойдя городскую стену с востока, вступили в южную часть оазиса, которая имеет несравненно более цветущий вид. Здесь и дома как-то богаче и пашни роскошнее и лучше обработаны; попадается больше домашней птицы. Всюду видны колодцы с коромыслом, напоминающие нам деревенские в России. Луковые и чесночные посевы и посевы люцерны уже в полном цвету. Дорогой видели много персиков, винограда, груш и яблок. В южной части заметно больше пирамидальных тополей, которые очень красиво выглядят на фоне желтых песчаных барханов, стоящих за оазисом на юге.
   Через 3 часа мы вышли из оазиса и пошли на юго-восток по галечной равнине; вправо тянулись высокие сачжоуские пески, насыпанные на каменной гряде. Мы не раз пересекали их спускавшиеся к дороге грядки. По степи нам попадалось множество ящериц Eremias sp., антилоп, видели ворона, ловившего песчанку, и, наконец, увидели часовню, стоящую у верхнего края балки, скрывающей в себе пещеры Чэн-фо-дун.
   Мы остановились на краю самой балки, уже перед сумерками, сделав 22 версты. Животных наших пришлось гонять на водопой вниз, где по дну балки струился ручеек. Под нашими ногами в конгломератовом обрыве, падающем отвесно ко дну речки, находилось множество выкопанных пещер, и 1 000 всевозможных барханов разной величины. Самый большой из них "Да-фо-ян" (Великого бога) олицетворяет собою "фо" -- бога, который изображен в сидячем положении, до 13 с лишним сажен вышиною. При пещерах имеется кумирня, в которой живет хэшан -- Священник, следящий за пещерами, и несколько учеников. Все эти пещеры пришли в упадок после разрушения их дунганами во время последнего их восстания. Бегущий по дну лога ключ орошает небольшую площадку, засеваемую хлебом. Тут же растет и несколько деревьев серебристого тополя (Populus alba).
   Перевалив отсюда на юг ряд каменных высот, идущих далеко на северо-восток и служащих на западе, против оазиса Са-чжоу, пьедесталом для сачжоуских песков, мы вышли, на севере, на ключ Да-чуань -- Великий ключ. Он лежит среди мелкосопочниковых глиняных небольших высот на 5 377 футов над уровнем моря. Флора, довольно разнообразная, здесь уже была вполне развившись: рогозник (Typha latifolia); 2 вида тамарисков (Tamarix sp.), 2 вида мирикарии (Myricaria sp.), 2 вида хармыка (Nitraria Schoben et N. sphaerocarpa), сугак (Lycium ruthenieum), Glaux maritima, одуванчики (Taraxacum sp.), песья смерть (Cynanchum sp.), песья дурь (Cinomorium coccineum), парнолепестник (2 sp. Zygophyllum), Reaumuria songarica, Galligonum mongolicum, чернобыльник (Artemisia sp.), Sphaerophysa salsa, сульхир (Agriophyllum sp.), солянки (Salsola kali, Kochia mollis), хвойник (Ephedra sp.), Atraphaxis sp., спаржа (Asparagus sp.), пижма (Tanacetum sp.), татарский осот (Mulgedium tataricum), касатик (Iris sp.), камыш (Phragmites communis), Sympegma sp., тополь (Populus euphratica), 2 вида лютика (2 sp. Ranunculus,) вероника (Veronica sp.), Garelinia sp., Oenothera sp., девясил (Inula ammophylla), и последние к горам три больших тополя (Populus laurifolia aff.), один из них 5 ф. в диаметре и до 100 ф. вышиною. По глине вверх по скату ползли саксаулы (Haloxylön sp.), 2--3 солянки (Salsola sp.), статицы (Statice aurea) и небольшими пучками какой-то злак.
   На ключе Да-чуане видели стрижей (Gypselus sp.), ласточек (Hirundo sp.), плисиц (Motacilla sp.), ворон (Gorvus Orientalis), куликов (Tringa sp.), турпанов (Gasarca rutila), коршуна (Milvus melanotis), сову (Strix sp.).
   Мы остановились в голове ключа, где ущелье немного раздвигается и высоты понижаются; близ воды довольно хороший корм доставил нашим животным возможность провести сытую ночь. Здесь, кроме гербария, довольно удачны были сборы жуков: особенно много мы набрали слоников в глине, в корнях кустов; поймали несколько бабочек. Мошек и комаров было достаточно, но, благодаря ветру, они не могли нам досаждать.
   Оставив Да-чуань, мы шли глинисто-галечной степью, на которой встречали кустики красивой разноцветной Arnebiae sp., Astragalus monophylla, Echinospermum sp., маленькую пижму (Tanacetum sp.) и несколько других. Ночь пришлось провести с запасной водой, а на следующий день пришли к северным мягким предгорьям Нань-шаня40 к ключу Гашуну (горькому). На степи нам попадались Galimeris sp., чагеран (Hedysarum sp.), ломонос (Glematissp.), Potentilla fruticosa, чернобыльники, Atraphaxis sp., изредка Zygophyllum xantoxylon. Пологие склоны предгорья покрыты были внизу дырисуном (Lasiagrostis splendens), который давал еще мало свежей зелени. Полынка поднялась над землей всего на вершок.
   На ключе Гашуне корм оказался вытравленным. Растущие кусты Myricariae объедены с ветвями. Здесь мы встретили два небольших табуна, красавцы-жеребцы которых, на виду своих поклонниц, производили поединок. Здесь пойман был роскошный золотой махаон (Papilio machaon var. montanus Alph.), найдена была майка (Maloe proscarabaeus?). Растительный покров составляли: лапчатка (Potentilla bifurea), голубой касатик (Iris sp.), темнофиолетовый астрагал и дырисун (Lasiagrostis splendens). Видели фруктоедов (Garpodacus sp.), чекканов (Saxicola sp.), монгольских вьюрков (Erythrospisa mongolica), бульдуруков (Syrrhaptes paradoxus).
   Этими предгорьями, придерживаясь юго-западного направления, мы вышли на р. Дан-хэ несколько ниже старинной китайской крепостцы Дан-чэн, теперь необитаемой и представляющей одни только развалины, расположенные на левом берегу реки. С реки мы должны были свернуть на юг, чтобы обходным путем через перевал попасть на другую сторону гор. Река же Дан-хэ прорыла себе такой узкий проход, что не было никакой возможности пройти им в горы. Абсолютная высота перевала около 8 000 фут. Подъем на него, равно как и спуск, не представляют трудностей и вообще доступны, хотя немного круты.
   В соседних горах и горных ущельях, по мягким лёссовым склонам нам попадались: лук (Allium sp.), ковыль (Stipa sp.), дырисун (Lasiagrostis splendens), три вида астрагала (3 sp. Astragalus), 2 вида хвойника. (2 sp. Ephedra), ломонос (Glematis sp.), Sympegma Regeli, бударгана (Kalidium sp.), полынь (Artemisia sp.), курильский чай (Potentilla fruticosa), белолозник (Eurotia sp.), карагана (Garagana sp.), цветущий парнолепестник (Zygophyllum xantoxylon), ситник (Juncus sp.), наперстянка (Digitalis sp.), ежесемянка (Echinospermum sp.), Astragalus monophyllus, Atraphaxis sp. и пр. Среди пернатых чаще прочих мы замечали горихвосток (Ruticilla sp.), Gorydalla richardii, стрижей (Gotyle sp.), воронов (Corvus corax), клушиц желтоносых и красноносых (Pyrrhocorax alpinus et Fregilus graculus), кекликов (Gaccabis chukkar) и уларов (Tetraogallus sp.).
   Тут же в горах нам встретился самец аргали (Ovis sp.), гордо стоявший на выступе скалы и поспешно от нас скрывшийся. Тут же был пойман второй экземпляр махаона (Papilio machaon var. montanus Alph.).
   С перевала мы спустились прямо к р. Дан-хэ и благополучно переправились на ее левый берег; только моя лошадь оступилась и погрузилась в воду, вследствие чего мне пришлось принять непредвиденную ванну. Быстрота течения реки не помешала мне благополучно выбраться на берег.
   Немного пройдя, мы достигли устья речки Куку-усу (голубая вода), впадающей с юга в реку Дан-хэ, и свернули направо вверх по ней. В трех верстах от Дан-хэ находится прекрасный многоводный ключ, названный покойным Н. М. Пржевальским Благодатным. Здесь в 1879 г. стояли мы бивуаком около трех недель, и животные поправились настолько, что доставили нас в Тибет и обратно в Цайдам.
   На старом нашем пепелище мы застали несколько монгольских юрт, вследствие чего мы вынуждены были остановиться по другую сторону р. Куку-усу против ключа Благодатного, на влажном лугу. Абсолютная высота ключа Благодатного 8 632 ф. Это наша первая станция, из которой предприняли П. К. Козлов и я свои разъезды.
   C ранней весны здесь господствовала засуха -- не выпало ни одной капли дождя: травы мало поднялись. Наши животные не могли вдоволь наедаться, тем более, что мы имели соседей монголов с многочисленными стадами, поедавшими медленно развивавшуюся травянистую растительность. Myricaria, столь полезная для верблюдов и любимая ими, обступавшая густыми зарослями реку Куку-усу и ее протоки, еще только собиралась распускаться; но все-таки животные, подкармливаемые хлебом, не голодали. На ключ Благодатный мы пришли 16 мая, на пятый день после выступления из Са-чжоу, сделав за это время 90 верст.

[]

   Отсюда П. К. Козлову предстояло совершить поездку на сев.-восток, на соединение с линией его весеннего разъезда, а я избрал разъезд за хр. Гумбольдта и возможное знакомство с хр. Риттера.
   Не совсем довольный остановкой, вследствие обилия скота кругом и многолюдства, я предпринял перед вечером с Петром Кузьмичем и Баиновым легкую поездку в горы, с целью поискать более удобного бивуака, но, сделав изрядную петлю и не найдя ничего лучшего, решил остаться на раз выбранном месте, -- оно все-таки было лучшее. Когда мы возвращались на бивуак, первый, по словам монгола, за эту весну, дождь смочил землю и нас.
   Прежде чем приступить к разъездам, я отправил в Дун-хуан двух из наших людей с монголом и девятью верблюдами прикупить еще продовольствия, чтобы иметь возможность вне всякой зависимости спокойно работать в Нань-шане. Кроме того я приобрел несколько яков, чтобы везти имеющий прибыть груз продовольствия, так как верблюды не могли поднять всех вьюков. Приобретение яков было полезно еще и потому, что люди заблаговременно могли привыкнуть к обращению с этими животными, на которых предстояло итти в будущем в Сычуань.
   Здесь я устроил временную метеорологическую станцию, по образцу бывшей у нас в Са-чжоу, и определил астрономический пункт.
   Собрав затем необходимые запасы на 20 дней, я с старшим урядником Баиновым и проводником верхами при двух вьючных верблюдах, 20 мая в 10 час. утра, оставил бивуак и в южном направлении отправился вверх по речке Куку-усу.
   Пройдя 8 с лишком верст, мы вступили в горное ущелье, в котором проложила себе ложе эта речка. Оно каменисто, завалено гранитными глыбами, отчего местами не совсем удобопроходимо. Ущельем этим мы двигались 9 верст и вышли на довольно широкую долину, где стояла экспедиция покойного Н. М. Пржевальского в 1879 г. Здесь эта экспедиция чуть не лишилась одного из своих товарищей, унтер-офицера Егорова, увлекшегося на охоте за диким яком и заблудившегося в горах. Егоров нашелся только через шесть дней блужданий. Это происшествие описано в третьем путешествии Н. М. Пржевальского.
   На востоке стояли громады льдов и снегов, с которых берет начало речка Куку-усу. Мы свернули в ущелье к ним и вскоре остановились на ночлег в урочище Хабтагай-ширик, с порядочным кормом, состоящим из тибетской осоки (Kobresia sp.). Невдалеке от нас вверху в горах паслись дикие яки, но их прогнали своим страшным криком наши верблюды. Здесь уже растительность заметно слабее развилась, чем на бивуаке при речке Куку-усу, на ключе Благодатном. На ключах урочища мы встретили еще достаточно льду.
   С Хабтагай-ширика мы взяли направление юго-западное и по правому склону ущелья подымались понемногу к перевалу. Неровности кое-где еще были заполнены снегом; растительности почти никакой не попадалось, только изредка встречались клумбы твердочашечника (Androsace sp.) и какая-то Saussurea sp. На этой высоте флора, очевидно, еще не просыпалась, а сильные бураны снесли сухие остатки растительности прошлого года почти без следов, а потому скалы и осыпи были совершенно оголены. Ночные морозы еще держались около --15RЦ.
   Подъем на перевал, называемый Куку-усунын-хутул (перевал голубой воды), довольно пологий; дорога идет узкой тропой по сланцевой осыпи. Высота перевала оказалась в 13 400 фут. На южном склоне лежала за гребнем полоса нанесенного ветрами снега, толщиной около 1 1/2 сажени и шириною около 10 саж.
   Пользуясь утренним морозом, мы прошли по этому снегу, не проваливаясь в него.
   С перевала мы увидали панораму восточного Сыртына. Равнина эта, подернутая дымкой, частью засыпана песками, между которыми разбросаны болотца, частью же состоит из глинисто-галечных пространств. Стоящий на юге хребет Дархын-дабан (западное продолжение хребта Риттера), хотя и невысок, но местами засыпан снежною порошею и блестит на солнце. На восток тянулись снега хребта Риттера и гор Цаган-обо (белое обо). На западе едва обрисовывался, в виде белого пятна, высокий горный массив Анембар-ула41, который можно было легко принять за отдаленное облако. Обнажения на перевале и ниже, обнаружившие состав хребта, представляют из себя серо-зеленый кварцево-хлоритово-слюдисто-глинистый сланец. Плоскими сланцевыми спусками между гор, прикрытых лёссом, но лишенных растительности, мы вышли в долину Сыртына, куда выбегают верст на 8--10 отроги гор узкими и длинными кряжами. Мы шли на юг долиною по глинисто-песчаной почве.
   На востоке, между хребтом Гумбольдта42 и горами Цаган-обо, верстах в сорока виден проход, из которого вырывается река Ихэ-Халтын-гол в Сыртынскую долину. На эту реку мы пришли в урочище Толи (зеркало). Река, разрезая долину Сыртын пополам, направляется на запад к реке Холин-гол, соединяющей оба сыртынские озера, но, в расстоянии верст 40 не доходя до нее, скрывается под землею, и затем снова выходит в виде обильных ключей, в болотах урочища Тода и других, сопутствующих реке Холин-гол. Последняя соединяет озера эти, унося воды озер Хойту-нора и Булунгин-нора, наполняемых ключами окрестных болот, в озеро Сухайнын-нор. В урочище Толи р. Ихэ-Халтын-гол имеет шириною 12 саж. и до 1 аршина глубины. Впрочем, масса воды изменяется от количества выпадающих в горах дождей и таяния снегов. Бывали случаи, по словам проводника, что воды Халтына добегали и до Холин-гола. Дно реки песчаное и топкое; вода светлая, течение быстрое. По берегам попадаются пространства, поросшие злаками43.
   В Толи мы хотели переправиться через Халтын, но, по причине очень топкого дна, нам это не удалось, и мы, оставив Толи, пошли правым берегом реки. Местами она идет плесом и разливается до 2 1/2 верст шириною, разбиваясь на массу мелких рукавов. Почва берегов рыхлая, песчанистая, кое-где прикрытая редкой бударганой (Kalidium sp.), полынкой (Artemisia sp.) и колючкою (Oxytropis sp.).
   На 12-й версте ниже Толи мы перешли благополучно на левый берег р. Халтына и вступили в пески, которыми шли на юго-западо-юг семь верст, и выбрались на ключевое кормное урочище с речкою Мандалта (Ломоносовая речка, называемая так монголами вследствие обилия кустов ломоноса (Clematis sp.), растущего по берегам ее и по всему урочищу). Довольно многоводная речка Мандалта, шириною до 5 саж. и глубиною 1 1/2 фута, быстро бежит на запад и, разрывая только что пройденные нами пески, вливается в р. Халтын-гол. Вверху, верстах в 8 отсюда, речка эта составляется из множества обильных и сильных ключей, разбросанных по кормному урочищу того же имени, обитаемому монголами. В речке я поймал рыбку (Diplophysa sp.). Здесь мы нашли тоже монголов со скотом. До Мандалта мы прошли от Толи 19 верст и решили здесь отдохнуть, поесть и итти дальше. Пошли в юго-юго-западном направлении; сначала нам попадались ключи и небольшие озерки со множеством птицы: перед нами взлетали турпаны (Casarca rutila), журавли (Grus sp.) и тучи разных водяных мелких птиц, преимущественно куликов.
   Версты через три мы опять вступили в пески, барханы которых невысоки, футов до 70, и тянутся почти с севера на юг с крутыми восточными скатами; между барханами всюду попадаются небольшие озерки и площадки с прекрасною травой; на песках здесь растет какой-то злак с необыкновенно длинными корнями; я измерил один экземпляр, -- он оказался длиною в 35 шагов. Это растение прекрасно связывает пески, переплетаясь своими корневищами и мелкими пушистыми корешками, выходящими пучками из каждого сочленения корневища.
   Верст через 8 мы оставили пески и вступили в травянистое, кормное, обильное водою урочище Октул; в северной его части много мелких ключевых озер и многоводных ключей, собирающихся в речку Октул, текущую на запад, где она поглощается пустыней. Здесь громадные пространства прошлогодних дырисунов золотились на солнце. Много скота (верблюды, лошади, бараны и коровы) виднелось по сторонам. Это урочище тянется верст на 7--8 на восток и верст на 5 на запад, кое-где встречаются ворвавшиеся невысокие барханы песков; говорят, эти пески стали появляться здесь на памяти не очень старых людей. Многие помнят, когда здесь не было никаких признаков песков. Здесь тоже много куликов, турпанов, жаворонков, журавлей, гусей, уток, а в песках бульдуруков (Syrrhaptes paradoxus Pall.). Земля во многих местах изрыта массою светлых грызунов, бесхвостых или с очень короткими хвостами, превосходящих размерами ладакских; издают тонкий протяжный писк. Кулики токуют.
   В Октуле мы встретили монгола, хорошо знающего интересующую меня местность и готового итти в качестве проводника; этот монгол помнит Иринчинова и других казаков, участвовавших в экспедиции Н. М. Пржевальского. Я решил взять его с собой. Он оказался охотником, человеком пожилым и хорошо знающим местность. Так как нам предстояла ночевка в безводном месте, то воду мы взяли из Октула. Через 1 1/2 версты мы достигли места, где несколько сильных ключей собираются в речку, идущую верст на 15 на запад и исчезающую далее в песках. Дорогой нам встретился очень приличный и вежливый, хорошо одетый монгол, предложивший свои услуги быть проводником в окрестностях, которые он, как охотник, тоже хорошо знал. И этот монгол прекрасно помнил экспедицию Николая Михайловича.
   До западной оконечности гор Дархын-дабан дорога вела нас по галечной почве, прикрытой местами тонким слоем нанесенного песка, сдутого местами в небольшие барханы, поросшего мелкими кустами бударганы и белолозника, в которые прячутся убегающие из-под копыт лошадей ящерицы (Eremias sp.). Своротив за мыс, дорога направилась на юго-восток и часто переваливала мягкие песчаные увалы, протягивающиеся от гор.
   Горы Дархын-дабан тянутся на юго-восток; вверху они скалисты, а внизу прикрыты лёссом и бесплодны. Основные горные породы, составляющие этот хребет, следующие: гранито-гнейс протогиновый очковый, серый слюдисто-глинистый сланец и светлосерый кварцево-глинистый сланец.
   Обойдя западное окончание дархын-дабана, мы выбрали довольно кормное место у южного его склона в урочище Нукын-хада (впалое место) и остановились на ночлег с запасной водой, взятой из Октула. С полудня погода стала портиться, несколько раз принимался итти дождь и снег. Отсюда прекрасно было видно озеро Сухайн-нор (тамарисковое озеро), голубым пятном лежавшее на сером пустынном фоне степи. С Нукын-хада путь лежал на юго-восток версты 3 горами; затем мы свернули на юг и вышли из гор в долину Куку-сай (синяя галечная степь), засыпанную на западе песками. Местность, которой мы шли, представляла мягкие предгорья Дархын-дабана и пересекалась сухими логами, идущими на запад.
   Тщедушная растительность, состоящая из кустиков белолозника (Eurotia sp.), полынки (Artemisia sp.) и двух видов ежеобразных колючих Охуtropis sp. и какого-то злака, кое-где прикрывает песчаную поверхность почвы. В Куку-сай зимой приходит много верблюжьих самок с молодыми. На них охотятся сыртынские монголы и даже цайдамские.
   На 16-й версте дорога, поднявшись на мягкий увал, коснулась подошедшего с востока горного мыса, снова свернула на юго-восток в ущелье, впадающее с востока в долину Куку-сай и огороженное с юго-запада невысокими горами Орогын-ула и Куку-сайнын-дабаном, идущими с западо-северо-запада от озера Сухайна, а с северо-востока Дархын-дабаном. В этой долине преобладает курильский чай (Potentilla fruticosä), растущий кустами 1--1 1/2 ф. вышиною, редко разбросанными по долине и нижним склонам гор. Мы остановились на ключе Хо-булак, чтобы напиться чаю, попоить животных, дать им похватать немного травы и итти перед вечером далее с запасной водой, чтобы за перевалом ночевать в степи. Дорогой я видел много соек (Podoces hendersoni), охотившихся за ящерицами, во множестве здесь бегающими и, в свою очередь, кормящимися черными песочными жуками.
   Отдохнув, мы тронулись вверх к пологому и мягкому перевалу Кепту-дабану. Он связывает южные горы с хребтом Риттера; его абсолютная высота достигает 12 700 футов. С него открывается далекий вид на юго-восток вдоль долины, огражденной с одной стороны хребтом Риттера, а с другой -- южными горами, не имеющими общего названия; каждая группа носит свое имя, или вовсе его не имеет. Первая выдающаяся и ближняя не очень высокая группа носит название Бельджин-ула; вторая снеговая, восточнее ее стоящая, -- Бомын-ула; третья за нею, тоже снеговая, плосковершинная -- Цайдамин-ула и дальше на восток Кактын-ула. Дальше восточное продолжение хребта Риттера, представляющее сплошные снега на значительном протяжении, называется Ихэ-дабан (великий хребет), и снабжает водами своих снегов реки: Ихэ и Бага-Халтын, Кактын-гол, Бомын (Ичегын)-гол и другие, истоки коих мне предстояло осмотреть.
   Пологим спуском мы достигли этой долины, изрезанной сухими руслами поперек. Во время дождей воды с Дархын-дабана проносятся здесь, бегут в западную, склоняющуюся к югу, часть долины и, разрывая горы, вливаются в р. Орогын-гол. Растительность долины состоит из Potentilla fruticosa, по сухим логам Comarum Salessowi, бударганы (Kalidium sp.) и полынки (Artemisia sp.). Множество дорожек, вытоптанных куланами, сходятся с разных сторон к ключу, находящемуся здесь у подножья хребта Риттера, верстах в четырех восточнее перевала Мутоли-булак (плохое зеркало). Пользуясь такими тропинками, охотники часто разыскивают воду.
   Остановились на ночлег в 13 верстах от перевала, на долине, среди жалких и тощих кустиков белолозника, между которыми животные отыскивали редко растущую полынь. С 8 часов вечера подул северо-западный буран. Ночью он немного стихал, а к утру подул вновь и свирепствовал со страшной силой. Почва дороги была довольно мягкая песчано-глинистая со щебнем, состоящим из окрестных пород. Мы приблизились к южным горам, присыпанным песком, и пошли окраиной этих песков. Здесь преобладали: курильский чай, дырисун, еще какой-то злак, полынка, колючий Oxytropis, Statice sp., лук, Stipa sp.; последний почему-то особенно усердно пристраивался в старых следах куланов.
   Тут попадались и следы диких верблюдов. Попадались антилопы-ада (Procorpa picticauda Hodg.).
   Кроме ветра, дорогой нас донимали то дождь, то снег. Остановились среди песков, пройдя 17 верст и не доходя до ключа Мо-булака одной версты, чтобы переночевать на корму. За водой ездили на ключ, а животных гоняли к нему поить.
   Ключ Мо-булак лежит на абсолютной высоте 12 050 футов, прорывает горы в юго-западно-западном направлении и выносится на долину в озеро Иче-нор, из которого, прорывая следующие глиняные высоты, выходит, в урочище Махай, где сливает свои воды с водою рек Ичегын-гол и Орогын-гол. С севера в него приходит сухое русло с перевала Хотун-дабан, в хребте Риттера; тут же отделяется дорога и на пер. Дархын-дабан в том же хребте, несколько западнее первого. Отсюда мы шли 13 верст, пересекая сухие русла в юго-восточно-восточном направлении и, перейдя малозаметный увал, протянувшийся поперек долины от северных гор к южным, мы вышли в бассейн р. Бомын-гол (Ичегын-гол) и на 22-й версте пришли в довольно обширное болотистое урочище Толи, с ключами и кормом, примыкающее к берегу Бомына. Против этого места р. Бомын огибает с севера горы Цайдамин-ула и идет на юго-западо-запад в ущелье, сдавливаемая снеговыми группами Цайдамин и Бомын-ула. Хр. Риттера тянется на восток, имея к югу покатые предгорья. Пройдя 8 1/2 верст от ключа Толи, мы свернули на юго-восток и через 1 1/2 версты остановились в урочище Цала-тохой, обильном ключами и кормом, на высоте 12 395 футов над уровнем моря, на берегу Бомын-гола, пришедшего с хребта Риттера.
   32 версты, отделяющие эту стоянку от предыдущей, мы прошли под дождем и снегом с ветром. В четвертом часу дня выпала крупа, величиною с орех, и в полчаса успела забелить долину и склоны гор. Дорогой я видел стрепетов (Otis tetrax L.), небольшой стаей поднявшихся впереди нашего пути. Растительность долины: Oxytropis sp., бударгана (Kalidium sp.), курильский чай (Potentillafruticosa), полынка (Artemisia sp.), Stipa sp., мелкий лук (Allium sp.), белолозник (Eurotia sp.), Statice sp., Reaumuria sp. prostrata?, тибетская осока (Kobresia sp.), 3 вида Saussurea sp.
   В Цала-тохое монголы добывают нашатырь, который продают китайцам в Са-чжоу.
   На юг отсюда, в горах, верстах в 5 на южном склоне, за перевалом находится кормное ключевое урочище Хама-чук. Летом из Цайдама приводят сюда верблюдов, которые здесь прекрасно поправляются. Тут же верховья реки Балгын-гол, идущей в озеро Ихэ-Цайдамин-нор. Перевал, ведущий отсюда через Цайдамин-ула на Балгын-гол, называемый Балгын-экин-дабан, с южной стороны труден, спуск же на р. Бомын-гол хорош.
   Несмотря на 26 мая, растительность на этой высоте (12 300 ф. над уровнем моря) была развита еще слабо. Злаки и луки еще только начинали зеленеть, а курильский чай лишь собирался раскрывать свои почки. Это последнее растение достигает высоты 3 1/2 футов при толщине у корня в 1 1/2 дюйма. Последние дни стояли облачные и ежедневно дули северозападные бураны с пылью.
   Отсюда нам предстояло подыматься на увал, перегораживающий долину в северо-восточном направлении. Подъем довольно пологий, мягкий, прикрыт слабою растительностью (Androsace, полынь, бударгана). Увал этот, имеющий покатость к югу, смыкает хребет Риттера с Цайдамин-ула, но отделяется от последней рекою Бомын-голом. Впереди виден такой же увал, перегораживающий долину поперек с севера на юг. Первый увал, не носящий особого названия, переходит к востоку в мягкие предгорья хребта Риттера, изрезанные сухими руслами, сбегающими в р. Бомын-гол. Хребет Риттера на все видимое пространство к востоку завален громадными снегами, по словам проводника, вечными.
   Несмотря на свою высоту и видимую недоступность, хребет Риттера имеет проходимые перевалы; проводник называл мне: Дархын-дабан, Хотун-дабан, Уралты-дабан, Тургын-дабан, Дава-дабан, Ихэ-шахылга, Ары-Яматын-хутул и Ихэ-дабан. Кроме того между Уралты и Тургын-дабаном есть еще Хоир-Чицарганын-хутул.
   Хребет Риттера есть притон диких яков всего Нань-шаня. Кроме яков здесь водится много антилоп ада (Procarpa picticauda), называемых местными монголами дзере-оно. На западе они распространяются только до Сыртына, в долину которого не проникают; в Цайдаме тоже не встречаются и появляются только снова в Бурхан-будда. Дорога, пересекая сухие русла, шла увалами и была довольно трудна вследствие сильного, залеплявшего глаза ветра. Изредка попадались дзере-тулэ, Androsace и Saussurea sp.
   Видели куланов (Asinus kiang) и следы яков; особенно много последних в урочище Кара-кундык, куда мы пришли на ночевку, пройдя лишь 18 верст, и то с большим напряжением и страшной борьбой всю дорогу с северо-западным бураном, опрокидывавшим верблюдов и не дававшим делать съемку.
   Кара-кундык лежит на абсолютной высоте 13 019 футов на берегу р. Бомын-гол, которая идет вдоль западного подножья второго увала, направляющегося поперек долины от хребта Риттера на соединение с горной группой Цайдамин-ула в юго-западном направлении. В этом месте, где этот увал подходит к предгорьям южных гор, он отделяется от них речкою, идущей с юго-востока и вливающейся в р. Бомын-гол. На Кара-кундыке мы думали переждать непогоду, но, прождав тщетно три часа, потеряли всякую надежду на улучшение погоды и остались ночевать. В моменты, когда прояснялись ненадолго горы, я пользовался этим, чтобы делать засечки и пополнять свою съемку.
   Над нами несколько раз пролетали в одиночку тибетские бульдуруки (Syrrhaptes thibetanus). Кроме бульдуруков видел ворона (Gorvus corax), редко рогатых жаворонков (Otocoris sp.). Других птиц не видел вовсе. По словам монголов, во время дурной погоды в горах, грифы, бородачи, соколы улетают за добычей в долины. Сыртынские монголы замечают появление этих хищников у себя, когда окрестные горы окутывают облака и в горах несколько дней под ряд царит непогода; напротив, когда в горах хорошая погода, на долине их почти не видать.
   Словоохотливый проводник-охотник рассказывал мне про диких яков. Летом эти животные, убегая от сильных жаров, забираются на ледники. Ледники, двигаясь, дают трещины, и целые косяки, отделенные трещинами от своих стад, умирают с голода, или же погибают, падая в пропасть при попытках перейти трещины.
   Баинов с охоты принес трех антилоп ада, что было очень кстати, так как наши запасы сильно поубавились от прожорливости проводников-монголов.
   Утро нас порадовало прекрасною тихою солнечною погодою, при морозе --12RЦ, несмотря на 27 мая. Дорога пошла прямо на восток, подымаясь ущельем на мягкие высоты, протянувшиеся поперек увала, обнажающего иногда выходы серого гнейса и мрамора.
   Через 10 верст мы поднялись на высокую точку увала, достигающего 14 000 футов абсолютной высоты, откуда перед нами открылась панорама уходящего вдаль на восток хребта Риттера, заваленного снегами и скованного вечными льдами.
   Путь наш пошел по мягкой возвышенности. Дорогой встретили трех тибетских бульдуруков; из них при одной самке имелось 3 маленьких, только что вышедших на свет божий и плохо еще бегавших. Бедная мать, забывая всякую опасность, раскрыв крылья, вилась в наших ногах, стараясь оказать возможную защиту своим птенцам, жертвуя своей жизнью. Но я не велел их трогать и напрасно беспокоить беззащитную и самоотверженную мать.
   С 17-й и до 23-й версты стали попадаться озера разной величины и выходы жильного, белого кварца и биотитового крупнозернистого гранита. Между озерами почва состоит из бурожелтого песчанистого лёсса. Эта местность называется Олун-нор (много озер) и лежит на высоте 13 780 футов над уровнем моря. Озера все пресные; некоторые постоянные, некоторые высыхают. На 24-й версте мы спустились с высот к р. Ямату-гол и, пройдя ею среди мягких увалов 15 верст, остановились. Корм животным был вполне порядочный. Баинов убил самца ады. Кругом множество зайцев. Погода простояла хорошая. Здесь мы уже спустились на тысячу футов и ночевали на высоте 12 982 футов. Мороз ночью был ниже --12RЦ, и речка подернулась льдом.
   С утра оставили речку, свернувшую на юго-запад к р. Какты, и продолжали свой путь на восток мелкими предгорьями хребта Риттера, с которых прекрасно видели на юге хребет Кактын-дабан и западные продолжения Южно-Кукунорских гор. Мы пересекли множество речек, бегущих с хребта Риттера в р. Какты. Мягкие увалообразные предгорья покрыты скудною растительностью: Androsace, 2--3 Saussurea, полынь, Rheum spiciforme. На голой глине в одном месте встретили множество мелких белых бабочек, добыли их 18 штук. Множество антилоп попадалось нам по дороге. На одной речке мы увидели 5 лошадей, пасущихся на лугу. Наши проводники-монголы решили, что это лошади оронгынов, как они называют тангутов, и страшно перетрусили. Мы прошли от этого места 15 верст, а всего в течение дня 38 верст; но проводники непременно хотели итти дальше и говорили, что они не останутся ночевать с нами, а удерут ночью; что русские не боятся оронгынов только потому, что не знают их. Наконец, нам удалось уговорить их не покидать нас. Но они остались при убеждении, что виденные нами лошади принадлежали не кому иному, как оронгынам, и что эти последние непременно видали нас и проследили место нашей остановки, чтобы напасть ночью, а потому просили нас принять кое-какие меры, вынуть на ночь ружья из чехлов и приготовить патроны. Конечно, ночь прошла тревожно, а проводники вовсе не спали и продежурили, не сомкнувши глаз, ожидая нападения. Ночь все-таки прошла благополучно. Никаких оронгынов к нам не приезжало, и монголы уверяли, что по белым шапкам оронгыны узнали, что мы русские, и не решились напасть. Мороз --12RЦ. В реке вода замерзла.
   Мы направились в северо-восточном направлении, предгорьями северных гор, пересекая постоянно увалы и речки, бегущие с ледников хребта. Дорогою опять видели много антилоп ада и пролетавших в одиночку и парами тибетских бульдуруков. Зайцы и мелкие грызуны, роющие землю, попадались в большом количестве; видели кучи, набросанные слепышами, преимущественно на влажных местах. Через 21 версту мы остановились на роздых и покормку животных.
   На низких местах около речек и возле ключей попадаются площадки, поросшие мелкой осокой (Сarex sp.) и злаками, и в них я заметил маленькую Primula sp. и один экземпляр цветущего Pedicularis sp.; Myricaria prostrata, тоже растущая во множестве по речкам, собиралась цвести.
   После отдыха мы свернули на север по р. Какты к перевалу Ихэ-дабан. Подъем крайне пологий, но мокрый, глинистый, со множеством сланцевых камней-плит, лежащих в беспорядке и шевелящихся под ногами животных. Вершина совершенно плоская, слегка покатая к востоку. На западе видны снега, потянувшиеся к северу. Местность плоская, платообразная, усеянная камнями, почти лишенная растительности, хотя кое-где встречаются Androsace, Sedum sp., Cremanthodium sp., Rheum sp., Draba sp., осока и один вид злака.
   Высота перевала 13 409 футов. Антилоп видели много и, судя ло следам, тут тоже много диких яков. Спуск, пологий и более удобный, чем подъем, выводит в ущелье небольшой речки, идущей с снегов хребта Риттера на восток и составляющей одно из верховьев р. Кактын-гол. За нею следует подъем на другой тоже удобный перевал в 14 295 футов абсолютной высоты и снова ущелье с рекою, бегущею тоже в Кактын-гол на северо-восток. Наверху перевала множество каменных глыб и выходов розовато-желтого крупнозернистого роговообманково-хлоритового гранита. Скверная погода, снег с ветром, лишила меня возможности обозреть дальние окрестности с высоты перевала и нанести их на карту. Спустившись с перевала на речку, я остановился для ночлега, чтобы со свежими силами на следующий день овладеть третьим и последним перевалом Ихэ-дабана. Прошли 35 верст.
   На речке нашелся не особенно обильный корм, но животные наши все-таки, хотя не досыта, могли утолить свой голод. Сегодня на плато Ихэ-дабана я видел альпийскую сойку (Podoces humilis), вьюрков Тачановского (Onychospiza taczanowskii) и других вьюрков (Pyrgilauda sp.) и большую белоголовую горихвостку (Ruticilla erythrogastra Gold.). Мелких грызунов я находил по каким-то причинам, во множестве мертвыми. До ночи небо сплошь закрыто облаками; поминутно идет то снег, то крупа с холодным северо-западным ветром.
   На утро нас встретила погода, которая смело могла соперничать с вчерашней всеми своими отрицательными качествами. Как и вчера горизонт закрыт. Начали подыматься на последний перевал с места в северном направлении. Подъем тоже очень удобный, но очень мокрый. Высота его почти равна высоте предыдущего, т. е. 14 290 слишком футов. Множество гранитных камней, глыб и обломков выстилает местность. С этого последнего перевала я увидал на западе громадные массы ледников хребта Риттера, спускающихся к северу в долину р. Ихэ-Халтын-гол, а на востоке небольшой кряж Янхэ-дабана, с северного склона которого берет начало из ключей Мхэ-Халтын-гол.
   Спуск с этого последнего перевала, Ихэ-дабан, очень длинный, но пологий, сопровождается речкой Ямату-гол, бегущей в р. Халтын и принимающей в урочище Лама-тологой (ламская голова) еще воды с левых ледников, сливаясь с которыми она буйно добегает до Халтына.
   Спускаясь к р. Халтыну, мы видели вытянувшийся с запада на восток хребет Гумбольдта, с его снегами, и правее его последней снежной группы понижение в хребте, носящее название Кептул-дабан, которым идет дорога из Курлыка в Са-чжоу. На восток хребет Гумбольдта заметно понижается и снеговых вершин уже не имеет.
   Сделав за день 40 верст, мы вышли на р. Халтын и остановились при впадении в него р. Ямату-гол. Рядом с последней тут же впадает идущая с ледников с юго-запада еще другая светловодная речка. На Халтыне довольно порядочный корм для лошадей и верблюдов (какой-то злак). Мы находились на высоте 12 360 футов над уровнем моря. Халтын приходиг сюда с востока, где проходит по долине, лежащей между хребтами Гумбольдта и Янхэ и отсюда направляется на юго-западо-запад по долине, между хребтом Гумбольдта с севера и хребтом Риттера и Цаган-обо с юга и, обогнув последний с севера, выбегает в Сыртынскую долину. До истоков его, говорят, один день хода на восток, но это будет выяснено при личном посещении их в одном из последующих разъездов.
   Долина Ихэ-Халтына, благодаря чрезвычайно пологому скату южных гор, кажется довольно широкой. Эти скаты пологи вверх до самых ледников, которые вследствие этого весьма доступны. Хребет Риттера потянулся от Ихэ-дабана на запад, и, насколько было видно, весь окован вечными льдами и окутан мощными снегами. Проводники уверяли, что эта ледяная масса лежит на горах сплошь на 50 верст к югу, и судя по съемке, они говорили правду, -- еще два дня тому назад мы шли по южному склону этого хребта и удивлялись мощности снегов, венчавших хребет. Такие сплошные снега и льды тянутся широкой полосой верст на 70 к западу, где делятся на группу, тоже снеговую, Цаган-обо, на севере, несколькими рукавами врезающуюся в долину Сыртын, и хребет Дархын-дабан на юге, служащий водоразделом бассейнов сыртынского и цайдамского.
   Все это пространство сплошь засыпано снегами, и лишь кое-где встречаются болотца, порастающие летом тщедушной осокой. Здесь царство диких яков, спасающихся летом во льдах от жаров и мошек. Здесь их не преследует никто и даже люди, потому что сюда не проникают туземцы, и называют эту недоступную страну вечных льдов Гучин-гурбу-шахал-гын -- 33 непроходимых перевала.
   Здесь, на р. Ихэ-Халтын-гол опять увидели зайцев (Lepus sp.), антилоп ада, мелких грызунов, вьюрков, соек. Появились грифы и бородачи, до сего времени в хребте Риттера нами не встреченные, и бульдуруки.
   Дно реки галечное, твердое, не топкое, вода светлая; ширина от 8 до 10 саж.; иногда она делится на рукава. Судя по береговым наносам мусора, вода подымается иногда до 2 саж. в высоту.
   Сегодня, первое число июня месяца, начинается худой, облачной и ветреной погодой. Идем вниз по р. Ихэ-Халтыну. Хребет Гумбольдта довольно круто спускается к реке, местами же высылает к ней мягкие, покрытые травой предгорья. Южные громады хребта Риттера оставлены сравнительно дальше и спускают свои скаты так полого, что трудно различить, где кончается долина и где начинаются горы.
   Делая множество извилин, река держится преимущественно северозападного направления. По дороге нам часто попадались заброшенные золотые прииски, разрабатывавшиеся китайцами до дунган {До дунганского восстания. -- Прим. ред.}. По берегам реки тянется, иногда прерываясь, полоса луговой растительности из осок и злаков, довольно привлекательных для наших постоянно голодных животных. По скатам гор и мягким предгорьям попадались полынь, молочай (Euphorbia sp.), ревень (Rheum sp.), иногда твердочашечник (Androsace), Arenaria sp., Saussurea sp. и дзере-тулэ (трава антилопы). И все это в самом начальном весеннем развитии.
   На реке, несмотря на июнь, еще во многих местах встречались огромные наплывы льда толщиною более сажени. Нам подвернулся дикий як, но, пока мы доставали ружья из чехлов, он успел удрать. Потом стороною видели 7 штук. Одного Баинов ранил, но догнать не мог. Много ад, зайцев, корсаков (Canis corsac). Из птиц: крачки (Sterna sp.), бульдуруки (Syrrhaptes thibetanus), гуси (Anser indicus), вьюрки, жаворонки (Otocoris sp.).
   Прошли 31 версту и принуждены были остановиться вследствие сильного юго-западного бурана, спиравшего дух, чрезвычайно холодного, сбивавшего с ног животных, бившего галькою в лицо и залеплявшего глаза снегом. В такую погоду совершенно невозможно делать съемку. От ветра лимб буссоли не скоро успокаивается, ветер режет глаза и засыпает их песком и снегом, глаза наполняются слезами, и через них ничего не видно. От сильного ветра лицо страшно горит и саднит, точно на нем ободрана вся кожа, и, действительно, она лупится и слезает клочьями.
   Перед вечером вблизи бивуака Баинов убил жеребца кулана на радость проводникам, жадным до обильной мясной еды. Перед вечером буран стих.
   Наступившая на другое утро хорошая погода благоприятствовала нашему раннему выступлению в путь. Река ежедневно замерзает по ночам, и часов до 10-ти утра по ней идет лед. Оба берега ее плодородны и покрыты хорошей растительностью. Мы встречаем: Stipa sp., Triticum sp. и другие злаки, низкую облепиху (Hippophae rhamnoides), курильский чай (Potentilla fruticosa), низкую Myricaria sp. и Myricaria prostrata. Довольно часто попадаются касатики (Iris sp.), Potentilla bifurca, Pedicularis sp., лук (Allium sp.), лиловый цветущий астрагал, Rheum spiciforme.
   В ур. Сан-до-чю много заброшенных золотых приисков и чрезвычайно кормные поляны, на которых мы встретили необыкновенное количество зайцев; на них здесь охотился небольшой орел, но неудачно, -- зайцы, опрокидываясь на спину, отбивались ногами. Здесь встречалось также много тарабаганов (Arctomys sp.). На реке в нескольких местах видели не стаявший еще зимний лед.
   Наконец долина расширилась; река разлилась по широкому галечному руслу и разбилась на многие рукава. В некоторых, где течение было потише, вода отлагала липкую, красную глину. Тут мы встретили невиданную до сего массу куланов; прекрасный корм долины служил им приманкой. Мы их не беспокоили, хотя вскоре остановились вследствие упорного бурана, истомившего животных, пройдя за день 28 верст.
   Кругом толпились поросли невысокой Myricaria sp. собиравшейся цвесть, росли низкорослые облепихи (Hippophae rhamnoides), уже раскрывавшие свои серо-зеленые листочки. По песчаным невысоким буграм рос кормный хороший злак. Отсюда мы увидели прорыв Халтына, между гор, в Сыртынскую равнину и направление, по которому нам предстояло итти по Улан-дабану, перевалу в хребте Гумбольдта, в долину р. Шарагольджина. По всему пройденному нами течению реки мы не встречали солончаков, попадались иногда -- подчас даже высоко на горах -- только белые солонцеватые выпоты.
   На р. Халтыне, несмотря на очень недурной корм, кроме золотоискателей, никто не живет. Мы не встречали нигде стойбищ кочевников. Травы не помяты и имеют вид нетронутых; ими пользуются только дикие яки, дзерены и куланы.
   На утро 3 июня опять хорошая погода, и мы, взяв северо-западное направление, пустились, оставив за собой р. Халтын, к перевалу Улан-дабан -- красный перевал. Шли по прекрасной кормной степи, усеянной табунами куланов, затем мягкими глинистыми увалами. Пересекли 3 бегущие с хребта Гумбольдта речки и на третьей, пройдя 20 верст, сделали привал, чтобы напиться чаю. Отсюда же я отпустил проводника, взятого в Октуле. С нами остался молодой из Куку-усу.
   После чая в том же северо-западном направлении шли верст 12, перевалили красную песчаниковую гряду и спустились в сухое русло, ведущее к перевалу в северо-востоко-северном направлении. Этим руслом мы поднимались пологой дорогой 8 верст и достигли перевала Улан-дабана, расположенного на абсолютной высоте 14 350 футов. Так как соседние горы загораживали вид и на север и на юг, то, несмотря на ясную погоду, видеть далеких окрестностей не пришлось. На южном склоне преобладала зеленовато-серая мелкозернистая кварцево-глинистая порода. На перевале и на спуске с него были характерный серый кварцево-глинистый сланец и краснобурый очень мелкозернистый глинистый песчаник.
   Спуск несколько круче, особенно вверху, но исключительных трудностей не представляет. Мы спустились верст на 6 и остановились на ночлег, воспользовавшись первым встретившимся кормом, ибо надвигались сумерки; сделали переход в 46 верст.
   Утром 4 июня погода, сначала туманная, вскоре разъяснила; нам удобно было двигаться вниз по ущелью почти на север. По выходе из гор направление изменилось на северо-западное, и через 11 верст пути мы вышли в кормное и ключевое прекрасное урочище Улан-булак (Красный ключ), находящееся в голове балки, сбегающей к р. Шарагольджину. Это место я нашел удобным для следующего склада-станции, после ключа Благодатного. На увале мы увидели несколько штук аргали, которые, заметив нас, удалились. Не зная хорошо места и не будучи уверен, найдется ли на нем достаточно корма для наших животных, я решил здесь немного их покормить прекрасной травой, растущей по ключам, и самим позавтракать. После завтрака я отправил Баинова за аргалями, полагая, что они не далеко ушли, не будучи напуганы нами.
   Действительно, он скоро вернулся и, захватив верблюда, чтобы привезти убитую им самку, взял с собою и проводника. Я же остался один вычерчивать съемку. Вскоре наверху на обрыве я заметил кричащего аргаленка. Я пробовал подлаживаться под его голос, и он, спустившись с обрыва, подошел ко мне шагов на 70, но испугался зафыркавшей лошади и убежал. Это повторялось два раза. Мясо двух убитых самок мы решили везти на бивуак, т. е. на склад, а прекрасную шкуру одной из них взяли в коллекцию.
   Перед вечером мы успели сделать еще 11 верст, направляясь к северу. Сначала шли мягкими предгорьями, довольно редко прикрытыми кустиками бударганы. Версты через три после Улан-булака вышли на ключи с прекрасной в другое время травой, а теперь еще только зеленеющей, потому что здесь только что успел стаять снег, да и то не весь. Старая же трава, освободившаяся только что из-под снега, имела вид примятой и перепревшей. С ключа шли местностью, размытой многими каменистыми руслами, по которым попадались кусты облепихи (Hippophaё rhamnoides), курильского чая (Potentilla fruticosa), чагерана (Hedysarum sp.), Comarum Salessowi. Местность эта спадает в долину Шарагольджина, которой достигли мы лишь перед сумерками. По ней раскинуто множество озер, среди болотистых пространств и невысоких песков, прикрытых злачной растительностью, привлекающей сюда массы куланов и антилоп ада. По пресным озеркам и болотцам тучи водяной птицы оглашали воздух своим криком.
   Ночь была лунная, тихая, теплая; мы уснули богатырским сном. На утро мы были поражены опустошением, произведенным на нашем маленьком бивуаке: шкур и черепов накануне убитых аргали и ады не оказалось; мешки с продовольствием и мясом были изорваны и клочья их валялись по сторонам. Мясо все съедено. Кругом земля истоптана вольчими следами. Оказалось, что ночью здесь хозяйничали волки: они даже посетили мою маленькую палатку, в которой я спал, и привели в беспорядок вещи, лежавшие возле моей подушки; все это делалось так тихо, что никто из нас не проснулся, несмотря на то, что волки, действуя очень смело, ходили около самых голов наших и, вероятно, нюхали в лицо, но так аккуратно и осторожно, что мы не проснулись.
   Шкуру аргали мы нашли изъеденной; она более не годилась для коллекции; не годился для коллекции и череп, у которого вся ноздревая часть, наиболее мягкая, была тоже съедена.
   Собрав свои пожитки после этого вражеского нашествия, мы тронулись вниз по р. Шарагольджину.
   Долина Шарагольджина широкая, покрытая травянистыми лугами среди болотистых пространств. Ниже по течению она суживается; сохраняя прекрасные корма. С хребта Гумбольдта сбегают к реке ручьи, однако, не столь многоводные, чтобы значительно увеличить объем несущихся к ней вод. Северные горы наделяют ее лишь речкою Ема-хэ-гол, но та еще дорогою теряет почти всю свою воду, которая появляется ключами в устье ее, в урочище Пэгэ, густо поросшем Myricaria germanica.
   Здесь долина опять расширяется, но впереди опять видно сужение; пройдя это последнее, мы увидели устье р. Куку-усу, ближе которого находится кормное урочище и развалины старой фанзы, а минут пять спустя, мы были уже на бивуаке в кругу своих, нетерпеливо ожидавших нашего возвращения.
   К великому моему удовольствию, на складе все было благополучно. П. К. Козлов возвратился из своей поездки, совершив ее удачно. Он приехал накануне. Отправившись с ключа Благодатного к северу, он перевалил горы перевалом, подымавшимся выше 13 500 футов, Дзерен-норин-дабан, и вышел к горному озеру Дзерен-нор, с горько-соленой водой, питаемому рекой. Перевалив еще перевал приблизительно той же высоты, он вышел на долину р. Ема-хэ-гол, впадающей в Шарагольджин. Перейдя долину Ема-хэ, он снова с большими трудностями перешел горы Буруту-курун-ула, перевалом Тулетэ-дабан в 13 500 футов абсолютной высоты и вышел на р. Шарагольджин, коей пришел в ур. Куку-усу. В разъезде П. К. Козлов провел 11 дней, пройдя в это время со съемкою 267 верст.
   Я же в своем разъезде провел 18 дней, в которые сделано свыше 600 верст съемки, сильно изменившей карту пройденных мест.
   Два дня по прибытии на бивуак я употребил на приведение в порядок своих съемок и дорожных заметок, сделал астрономическое определение и приведение точки наблюдения к ключу. Порядочно времени ушло на разговоры с монголами, приводившими для продажи и промена лошадей и яков.
   Чтобы поподробнее познакомиться с соседними горами, я с П. К. Козловым и В. Ф. Ладыгиным, взяв с собою Куриловича, снарядились на ночлег и отправились в соседние горы, куда проехали всего верст 17 в голову прекрасного ущелья с альпийской растительностью, где остановились, устроив свой крошечный бивуак. Выше нас перебегали из норы в нору и кричали веселые и любопытные тарабаганы (Arctomys roborowskii); по склонам носились клушицы, наполнявшие воздух своими звучными голосами, а наверху в россыпях кричали и свистели улары; среди невысокой альпийской флоры выглядывали голубые астры, золотые ранункулы и скромные потентиллы, синие и розовые Oxytropis и Astragalus. Мы сразу поняли, что здесь нам предстоит пожива по части коллекторской.
   В. Ф. Ладыгин и я собрали свыше 20 видов, еще не бывших в нашем гербарии, и нашли прекрасные экземпляры уже попадавшихся ранее. Чтобы не оставлять бивуака одного, В. Ф. Ладыгин перед вечером вернулся на бивуак к каравану. Его присутствие было там необходимо и для того, чтобы своевременно завести хронометры. У меня перед ночью разболелась голова. П. К. Козлов вернулся с трофеем -- тарабаганом. Добыть улара не пришлось. Ночь провели прекрасно под открытым небом. Рано утром после чая П. К. Козлов и Курилович отправились в россыпи на охоту, результатом которой были: тибетский улар, грызун, 2 вьюрка и 2 овсянки. В горах этих водятся маралы, медведи, аргали, рыси и барсы. Около нас летали грифы, бородачи и вороны.
   Возвратясь около полудня на бивуак, мы нашли нескольких монголов с товаром; они привели лошадей и яков для промена или для продажи. Мы променяли одну ненадежную лошадь на свежую, с приплатою 5 лан серебра и плоховатого верблюда на двух яков.
   Мы решили, что пора покинуть р. Куку-усу и итти далее. Монгол, нанятый в погонщики к якам, на всем готовом за три цина серебра в день, вдруг заявил, что не пойдет с нами менее как за пять, но, после дипломатических переговоров с Баиновым, все-таки согласился итти за цену, договоренную раньше.
   С утра 11 июня стали собирать вьюки на свои места, вечером захомутали верблюдов, и караван был уже совсем готов к выступлению в дорогу на следующий день.
   

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

ПО НАНЬШАНЮ

Вверх по реке Шарагольджину. -- Урочище Пэеэ. -- Ур. Яяху. -- Ур. Буглу-тологой. -- Ключ Бага-булак. -- Кл. Улан-булак. -- Разъезд в хр. Риттера. -- За перевалом. -- Р. Цаган-обо. -- Р. Бага-Халтын-гол -- Перевал Тургын-хутул. -- Р. Вомын-гол. -- Пер. Тунтугыр-мунку-хутул. -- Р. Хара-Худусу. -- Гучин-гурбу-шахалгын. -- Р. Йхе-Халтын. -- Под перевалом Кара-дабан. -- Перевал. -- Долина р. Шарагольджина. -- Аргалин-ула. -- Масса золотых приисков. -- На склад обратно. -- Результаты поездки. -- Из дневника. -- Опять по Шарагольджину к новому складу. -- Ур. Сунгы-нур. -- Ур. Улан-Иодун. -- Ур. Пайдза. -- Ур. Хый-тун. -- Ур. Яматын-умру. -- Р. Дзурее-гол. -- Опять ур. Яматын-умру.

   
   Наше выступление из насиженного бивуака у ключа Благодатного на р. Куку-усу сопровождала пренеприятная холодная погода с северозападным резким ветром и облачным небом, скрывавшим от нас солнце. Долиною р. Шарагольджин мы шли вверх по ее левому берегу, преимущественно среди незавидной растительности, по глинам, и на 19-й версте вышли в довольно широкое урочище Пэгэ, расположенное на абсолютной высоте 9 020 футов, поросшее густыми зарослями балго-мото (Myricaria sp.), составляющими весьма полезный и питательный корм верблюдам, которые им наедаются страшным образом и по ночам тяжело дышат и охают от обжорства. Для лошадей и яков встретились прекрасные сочные лужайки, по которым струились чистые ключики, разбегавшиеся по зарослям Myricaria. Несмотря на приятный вид этих лужаек, они нам не дали ни одного вида для пополнения нашего гербария. По кустам же мы нашли лишь Malcolmia africana и один вид одуванчика, еще не имевшегося у нас в гербарии.
   На возвышенном, совершенно сухом, южном берегу, несколько отступя от реки, стоят развалины бывшего лянгера.
   С северо-востока в это урочище приходит река Ема-хэ, при нашем посещении не имевшая воды, но, во время дождей, наполняющаяся. В устье этой реки много ключей, впадающих в Шарагольджин.
   Приобретенные нами от монголов на р. Куку-усу 8 яков, шедшие впервые этот переход с нами, шли удовлетворительно, двигались довольно скоро и немного разве уступали в этом отношении верблюдам. Для яков необходима прохладная погода, они не выдерживают большого тепла; они -- жители исключительно гор. При теплой погоде яки тяжело дышат, высовывают языки, с которых капает слюна, как у собак, сильно машут хвостами, часто останавливаются, выходят из послушания и отказываются итти далее.
   В Пэгэ, недалеко от нашего бивуака, было несколько юрт монголов, которые все время находились у нашей кухни. Мы их угощали хлебом, дзамбой, чаем и расспрашивали о соседних местностях вверх по р. Шарагольджину, р. Сулей-хэ и по р. Бухайну, подлежавших нашему исследованию. Монголы эти, повидимому, не таили от нас своих сведений, что знали сами, то и рассказывали; но сведения их были очень ограничены об этих местах, так как редко кому из них удавалось там бывать из опасения встречи с кукунорскими тангутами, которых они очень страшатся. Они соглашались итти с нами проводниками, но побаивались гнева со стороны своего начальства.
   Оставив Пэгэ, дорога сделалась трудной, каменистой и неровной. Р. Шарагольджин с севера сжималась горами Ема-хэ-ула, а с юга высотами, высланными сюда хребтом Гумбольдта; северные склоны этого хребта изобилуют здесь золотом. Сдавленная горами река имеет тут большое падение, шумит и пенится, вырываясь из теснин на свободу. Бегущие с мощных снегов хребта Гумбольдта две-три речки очень буйны и каменисты.
   Тут мы видели аргали и куку-яманов (Ovis sp. et Ovis nahoor).
   Среди местной флоры всего чаще встречались: хармыки (Nitraria Schoberi), Myricaria sp., дырисун (Lasiagrostis splendens), полынка (Artemisia sp.), лапчатка (Potentilla dealbata), бударгана (Kalidium sp.), Reaumuria songarica, песья дурь (Cinomorium coccineum), сизозеленка морская (Glaux maritima), одуванчики 2 вида (Leontodon 2 sp.), солянка (Salsola sp.), мелкий камыш (Phragmites communis), ломонос (Clematis orientalis), лютик 2 вида (Ranunculus 2 sp.), лапчатка гусиная (Potentilla ansepina), Potentilla bifurca и курильский чай (Potentilla fruticosa), осоки 4 вида (Carex 4 sp.), чагеран (Hedysarum multijugum), Atraphaxis sp.; наперстянка (Digitalis purpurea), сугак (Lycium ruthenicum), парнолепестник (Zygophyllum xantoxylon et Z. mucronatum), ятрышник (Orchis sp.), Malcolmia africana, хохлатки (Corydalis sp.), белолозник (Eurotium sp.), Statice sp., несколько злаков (Gramineae sp.), троекрючник (Triglochin 2 sp.) морской и болотный, Oxytropis sp. колючий, Astragalus sp., голубой; липкий и другие растения.
   Выйдя из горных теснин, мы встретили опять довольно широкую долину р. Шарагольджин и на 24-й версте остановились на ночлег, на прекрасном ключевом и кормном урочище Яяху, на берегу р. Шарагольджин. Наши животные наелись травы до обременения. Вечером пошел дождь, ливший всю ночь и задержавший наше выступление на следующий день, до 12 часов.
   Отсюда пошли мы широкой и кормной долиной р. Шарагольджина. Окрестные горы были убелены снегом, выпавшим ночью, и долина во многих местах была устлана им. Дорога прекрасная, мягкая, ровная, по площадям, покрытым роскошными пастбищами, не уступающими местами юлдусским.
   Здесь затейливыми извилинами плавно льется Шарагольджин в своих низких берегах, не сдерживающих реку в большую воду. Тогда она выходит из берегов, затопляет глинистую почву долины и щедро поит своей водой тучные злаки, здесь привольно растущие. Эти почти нетронутые пастбища посещаются множеством куланов (Asinus kiang) и антилопами ада (Antilope picticauda), приходящими сюда из соседних горных долинок.
   Через 20 верст пути мы остановились на кормном ключевом урочище Буглу-тологой и под соседними скалами разбили свой бивуак на абсолютной высоте 10 575 футов. Здесь р. Шарагольджин делает крутую излучину к северным горам и отрывает от них выдающуюся к югу мысом каменную глыбу, на вершине которой стоят развалины сторожевой башни. Затейливая излучина реки огибает эту глыбу с трех сторон: с восточной, с западной и с северной, отрезая здесь от гор помянутое урочище.
   День простоял прохладный и облачный. Мы, я и В. Ф. Ладыгин, собрали по болотцам у ключей много интересных растений, а по соседним скалам прекрасных душистых левкоев (Gheiranthus sp.), окраска цветов которых от продоляоттельности их цветения изменялась от светлопалевого до темнооранжевого и также фиолетового. Кроме того к скалам прижимались красивые хохлатки (Gorydalis sp.). Тут же на бивуаке П. К. Козлов добыл трех индийских гусей (Anser indicus) -- одну старую самку и двух молодых.
   Животные наши наслаждались сочным кормом. Мы их всегда берегли и искали случая покормить, так как добыть свежих в этих местах невозможно, а хорошие надежные животные являются залогом успешного выполнения намеченных задач. Без них далеко не пойдешь.
   Ночью шел несколько раз дождь, и мы боялись, чтобы он не задержал нашего выступления утром.
   Выступить поздно очень неприятно, потому что и на следующую остановку тогда придется притти поздно, и не достанет времени обследовать до сумерек окрестную местность, и управиться со всеми бивуачными работами.
   Но, к нашему благополучию, утром дождь скоро перестал и задержал наше выступление всего лишь на несколько минут. Покинув свою ночевку, мы оставили реку Шарагольджин немного к северу и направились по южной окраине ее долины, по галечной покатости, сползающей с северного подножия хребта Гумбольдта. Поперек нашей дороги перебегали с гор в долину окрашенные красною глиною сухие русла. Они наполняли собою обширные болотные пространства, примыкающие к левому берегу реки. За последней виднелись невысокие барханы песков. Направления мы держались юго-восточного и через 23 версты вышли на ключ, называемый Бага-булак. Свой бивуак мы раскинули на прекрасном зеленом лугу, изрезанном ключами, бегущими из-под соседних обрывов южной предгорной покатости, коими она обрывается в болотистую долину реки. В самых ключах, в воде, мы нашли и взяли: мох (Mnium sp.), крестоцветное, ясколку водяную (Gerastium aquaticum), 2--3 осоки (Carex sp. sp.), сусак (Butomus sp.) маленький; мелкий ситник (Juncus sp.), водяную гречку (Polygonum sp.). На лугу три вида Oxytropis sp. sp., ситник (Juncus sp.), одуванчик (Leontodon sp.) и наверху над обрывами по гальке: Oxytropis 2 sp., крестоцветное. На болотах слышали крики куликов и других водяных птиц: уток, турпанов и гусей. Горы были закрыты облаками. Дождь принимался итти поминутно. Перед вечером поднялся сильный северо-западный буран, разогнавший к ночи облака.
   После сумерок буран стих. Ночь простояла ясная и холодная.

[]

   Прекрасная погода позволила нам рано выступить в путь. Мы направились на юг по пологим предгорным скатам хр. Гумбольдта на ключ Улан-булак. Дорога заметно поднималась по местности, изрытой сухими руслами, крайне каменистой и слабо одетой растительностью, жалкими кустиками Atraphaxis sp. и курильским чаем (Potentilla fruticosa). Через 10 верст пути, в начале 9 часа утра, мы уже достигли Улан-булака.
   Это урочище лежит в неглубокой балке и дает своими ключами начало речке того же имени, бегущей к северу в р. Шарагольджин. В голове этих ключей по мокрым лугам хорошая растительность, а внизу заросли альпийской ивы (Salix sp.) обступают берега речки.
   Так как абсолютная высота местности, где мы разбили свой бивуак, равнялась 11 730 футам, то мы надеялись, что наших животных не будут беспокоить овода и мошки, и они найдут себе здесь прохладное и кормное пристанище на время наших отсюда поездок. Много красивых бабочек перелетало по цветам; они должны были украсить собой наши коллекции. Весело перекликались тарабаганы; их громкие крики приятно разносились в воздухе. Вообще этот бивуак обещал нам много хорошего как будущая станция-склад каравана и исходный пункт наших сторонних разъездов.
   Лишь только мы устроили свой бивуак и вывесили инструменты для ежедневных метеорологических наблюдений, П. К. Козлов с Куриловичем и Ворошиловым отправились на ночлег в соседние горы.
   Пользуясь подходящей погодой, я определил широту места по солнцу, а вечером по полярной звезде.
   На другой день, после полудня, возвратился из гор П. К. Козлов. Его поездка была удачна. Он привез с собой трех тибетских уларов (Tetraogallus thibetanus) и гнездо с яйцами этих редких птиц, несколько других мелких птичек, прекрасного аполлона (Parnassius sp.) и иных бабочек. Его спутники, Ворошилов и Курилович, убили аргали (Ovis sp.)
   Вообще кругом нашего нового склада зверей было довольно много; вечером приходили на водопой к ключам кулан и антилопа ада, но были прогнаны нашими собаками.
   Хорошая погода нас недолго баловала: к вечеру она уже испортилась небо затянулось облаками, и пошел дождь, а в окрестных горах -- снег. Следующие три дня были очень плохие. В продолжение всего этого времени непрестанно шли то дождь, то снег; ключи вышли из берегов; река Шарагольджин переполнилась водою, перевалы и горные проходы завалило снегом. Несмотря на это, П. К. Козлов, как только приехал его проводник, тронулся 19 июня в свою поездку на север с Жарким и проводником.
   Мой проводник, старик Гомбо, приехал на чужой лошади известить, что не может ехать со мной, так как лошадь его за перевалом разорвали волки, а ту, на которой он приехал к нам, он должен возвратить ее хозяевам, которые собираются к перекочевке. Делать было нечего, я остался без проводника и, обождав, чтобы на перевале стаял немного снег, решил отправиться в разъезд для обследования хребта Риттера вдвоем с Баиновым.
   21 июня с утра разъяснило, все необходимое было у меня уже приготовлено, и в 11 часов утра мы выступили.
   Чтобы помочь нам подняться на перевал Улан-дабан, взяли с собой Смирнова. Не доходя до перевала версты 2 1/2, мы сделали небольшой привал, чтобы дать животным отдохнуть, а сами тем временем напились чаю. Тут мы встретили партию монголов, перекочевывавших из Цайдама в долину Шарагольджина. Из Цайдама они шли от обилия мошки, нестерпимо беспокоившей их скот.
   Перевал оказался в лучшем состоянии, чем мы ожидали: теплая погода и сильный ветер согнали снег, и мы благополучно овладели им. На вершине я вскипятил гипсотермометр для проверки раз уже измеренной мною высоты этого перевала. Отсюда я отпустил Смирнова обратно на бивуак.
   Спуск был очень мокрый от таящего снега. Оставив ущелье, дорога направилась на юго-запад, по кормным плоским высотам, сбегающим на юг к р. Ихэ-Халтыну.
   Погода простояла весь день довольно хорошая. Пройдя 26 верст, мы остановились на сухом русле, имея с собой взятую на всякий случай воду из Улан-булака.
   Кроме ковыля (Stipa sp.) здесь во множестве росли касатики (Iris sp.), колючий Oxytropis sp. и лук (Allium platiphyllum). Закат солнца был ясный и обещал нам на завтрашний день хорошую погоду.
   Ночь была настолько холодна, что оставшийся с вечера чай в чашке замерз. Утром мы пошли на юго-запад. Впереди тянулись на северо-восток небольшие мягкие увалы, одетые хорошей травой. На пятой версте от ночлега встретили богатый водою ключ Орту-булак, вокруг которого расстилались прекрасные пастбища. Недалеко от нашего пути в голове ключа стояли три монгольские юрты. Берегом ручья, берущего начало из этого ключа, мы вышли к р. Ихэ-Халтын-гол, которая здесь разбивается на несколько рукавов, разливающихся по плоскому широкому плесу, местами галечному, местами занесенному красной липкой глиной.
   Переправившись через Халтын, мы пошли левым берегом его на западо-северо-запад и, через три версты, пришли в урочище Намыр-дзыдыг-тохой. Отсюда река сворачивает немного к северу, чтобы обойти северо-западные высоты Цаган-обо и вынестись в долину Сыртынскую. В Намыр-дзыдыг-тохое мы застали монголов, скочевавших со стойбища на другое место. Мы здесь же расположились, чтобы напиться чаю. От встреченного тут нашего старого проводника Гомбо мы узнали, что здесь проводника найти теперь нельзя, все ожидают приезда какого-то большого ламы, и от начальства всем приказано быть дома и не отлучаться под страхом штрафа в пять лан серебра.
   Потеряв последнюю надежду найти проводника, я с Баиновым направился на юг в горы Цаган-обо. На 8-й версте мы поднялись на перевал, довольно пологий, невысокий и мягкий, называемый Цаган-обо. Северный склон его прикрыт очень хорошей луговой растительностью, некоторой мы встречали по несколько штук пасущихся антилоп ада. Южный склон тоже пологий и кормный.
   С перевала мы увидели долину Сыртына, занесенную барханами песков, в этой части кормными. Пески эти ползут высоко вверх по западным склонам гор Цаган-обо.
   Путь свой с перевала держали на юго-запад, пересекая приходящие с востока горные мысы. Большие табуны куланов, не выражая к нам особой боязни, шагах в 200--300 от нас бешено носились и играли, подымая страшную пыль.
   Пройдя 26 верст, мы остановились на ночлег. Наши животные с жадностью принялись за покормку на хорошей траве, состоявшей главным образом из Stipa sp. и вида высокой Kobresia sp., которая замечательно хорошо скрепляет сыпучие пески. Между ними попадались экземпляры какой-то Saussurea sp., астрагалы и колючий Oxytropis sp.
   Масса куланьего помета послужила нам хорошим топливом, и уже скоро после остановки мы пили свой вечерний чай из запасной воды. Погода простояла весь день хорошая. Дорогой мы видели мелких грызунов (Glires sр.), зайцев (Lepus sp.), антилоп (Antilope picticauda), куланов (Asinus kiang). Из птиц встречались вороны (Corvus corax), жаворонки (Alauda sp., Otocoris sp.), вьюрки (Montifringilla sp.), бульдуруки (Syrrhaptes paradoxus et S. thibetanus).
   По предгорьям, присыпанным с запада песками, мы видели курильский чай (Potentilla fruticosa), колючий Oxytropis, полынку (Artemisia sp.), лук (Allium sp.) и злаки (Gramineae sp.) преимущественно.
   С высоты удалось рассмотреть на Сыртынской долине пробивающееся среди песков русло р. Бага-Халтын-гол.
   Мы прекрасно и спокойно переночевали в этой совершенно безлюдной местности. Ночь была тихая, ясная, холодная. Вода в посуде замерзла. Утро восхитительное, свежее, ясное, бодрящее. Мы держали путь в том же направлении вправо на запад и все такими же кормными предгорьями, убегающими в сыртынские барханы песков. Беспрестанно встречавшиеся табуны куланов и стада антилоп развлекали нас, и мы не могли налюбоваться быстротою их бега и их странными перестроениями.
   Пески, рассыпанные по долине Сыртына, тоже кормны и населены куланами и антилопами. Среди барханов виднеются яркозеленые площадки, вероятно, снабженные и водою, как пески, пересеченные нами в прошлый разъезд мой в ур. Октуле.
   Повернув несколько круче к югу, мы вышли на р. Бага-Халтын-гол. Она несет свои чистые светлые и в это время не особенно обильные воды на северо-запад, где теряет их в попутных песках, а в половодья доносит до р. Ихэ-Халтын.
   С юга к Бага-Халтыну незаметно подползают пологие высоты от хребта Риттера (Дархын-дабана), с севера высоты Цаган-обо и, таким образом, она течет как бы в довольно широком ущелье.
   Выйдя на реку, мы сделали небольшой привал, чтобы напиться чаю, после чего направились вверх по реке, в юго-восточно-восточном направлении. Подступающие с обоих берегов высоты местами так сближаются, что река идет как бы в коридоре. В одном из таких сужений мы остановились на ключевом болотистом лугу, пройдя 32 версты. Здесь мы нашли следы покинутого стойбища и пасущуюся лошадь, следовательно, можно было предполагать, что есть люди и теперь.
   Флору соседних ключей составляли несколько злаков и осок, Kobresia sp., Leontopodium sp., ревень (Rheum spiciforme), 4 вида крестоцветных (Cruciferae sp.). одуванчик (Leontodon sp.), 3 вида лапчатки (Potentilla sp.), троекрючник (Trigloehin sp.), твердочашечник (Androsace sp.), Myricaria prostrata, 4--6 Oxytropis sp., Astragalus sp., маленькая пижма (Tanacetum sp.), полынка (Artemisia sp.), Saussurea 2 sp., бударгана (Kalidium sp.), курильский чай (Potentilla fruticosa), первоцвет сибирский (Primula sibirica), 2 лютика (Ranunculus 2 sp.), звездчатка (Stellaria sp.) и многие другие.
   В 3 часа пополудни посыпала ледяная крупа, с горох величиной, при сильном северо-западном ветре. Река, несмотря на 23 июня, еще не на всем своем протяжении вскрылась и местами была покрыта толстой корой льда на значительные пространства.
   Ночь была ясная и холодная; к утру в ключиках вода замерзла; по речке плыл сверху лед. Мы подымались вверх по речке ее левым берегом, держась восточного направления, причем вторая половина пути отклонялась немного к югу (98R). Левый берег сначала сдавливали глинисто-каменистые высоты, идущие с юга от хребта Риттера; на них мы видели много уларов и зайцев. Далее на восток эти высоты заметно понижаются. Несколько речек, бегущих с хребта Риттера, размывают их, стремясь излить свои воды в Бага-Халтын.
   Правый берег сначала обрывается скалами высот Цаган-обо, но выше по течению принимает более мягкие и пологие формы, так что долина заметно расширяется. Там и сям расстилаются белые пятна льда, покрывающего реку, и некоторые, вероятно, не успеют растаять до льда следующей зимы, потому что ночные морозы их поддерживают.
   Река струится несколькими светлыми рукавами по широкому галечному руслу. В более тихих протоках вода покрывается по утрам льдом до 1 1/8 дюйма толщиною, который оттаивает лишь к полудню, а в холодные дни сохраняется до вечера.
   Антилопы, зайцы, куланы, яки, волки -- обитатели долины верхнего течения этой реки. Растительность здесь едва видна: дзере-туле и Rheum piciforme, последний еще не цветет. По руслам и на влажных местах представители высоких альпийских областей: камнеломки (Saxifraga sp.), очиток (Sedum sp.), 3--4 лютика (Ranunculus sp.), хохлатки (Corydalis sp.), крупка (Draba sp.), мелкое крестоцветное, львиная лапка (Leontopodium sp.), мелкие осоки (Garex sp.), горошки (Vicia sp.), лапчатки (Potentilla sp.), твердочашечники (Androsace), Saussurea sp. и другие.
   От ночевки мы продвинулись по р. Бага-Халтыну 35 верст. Подошли к подошве хребта Риттера, выдвинувшего в этом месте к реке свой снеговой массив несколько к северу. У западного края этого массива находится перевал Шины-хутул, недоступный для верблюдов. Впереди видно повышение гор Цаган-обо, закрытое снегами и имеющее челообразную форму. Слой вечного снега здесь необыкновенно толст. Здесь мы переночевали на высоте 14 255 футов над уровнем моря. Ночью мороз доходил до --12RЦ.
   Перед вечером Баинов увидел на расстоянии примерно с версту от нашей остановки нескольких диких яков. Охотиться на них было уже поздно, а потому мы их не преследовали, в надежде, что за ночь они никуда не уйдут, если их не пугать. Ночь простояла холодная и морозная. Чуть свет Баинов пошел за яками, но не видал их, а мы из-за этого потеряли 2 часа и позже покинули бивуак.
   Пройдя верст 8 к востоку-юго-востоку мы свернули круто на юг в ущелье, чтобы перевалить горы на южную их сторону. Ущелье это прямое, широкое, чрезвычайно каменистое; по дну его бежит ледниковая речка, головной своей частью упирающаяся в высокий крутой вал -- ось хребта, через который зигзагами подымается дорога; справа и слева на дно ущелья спускаются ледники.
   Дорожка, по которой мы пустились вверх, на перевале оказалась тропою диких яков и куланов. Никаких признаков пребывания здесь когда-либо людей нами замечено не было. Каменная остроребрая осыпь, скатывавшаяся вниз из-под ног животных, чрезвычайно затрудняла движение. Верблюды ползли на коленках передних ног, кровянили их и останавливались через каждые 5--6 шагов. На полдороге нам преградил путь узкий ледник; его пришлось обходить, что заняло много труда и времени. Несмотря, однако, на все затруднения, мы, хотя и с большими усилиями, ввели своих животных на перевал. Породы, слагающие этот хребет, состояли главным образом из порфирового туфа. Кипячением гипсотермометра на перевале определялась его абсолютная высота в 15 866 футов. Отсюда с вершины я увидел свой старый путь первого разъезда и челообразные снега Кактын-ула на Юге. Перевал этот вследствие его недоступности был мною назван Звериным, но впоследствии мне пришлось узнать настоящее его имя -- Тургын-хутул.
   Спуск с перевала пологий, сначала тоже каменистый. С него начинается один из главных истоков р. Бомын-гол (в нижнем течении Ичегын-гол); другой большой исток той же реки начинается западнее с перевала Шины-хутул и третий восточнее с перевала Ширун-хутул, восточнее которого стоит огромная, увенчанная льдами и снегами гора Тунтугыр-мунку, а между нею на востоке и следующей восточной ледниковой группой Гучин-гурбу-шахалгын, лежит перевал, носящий имя первой, Тунтугыр-мунку-хутул (Ширун-хутул).
   По южную сторону перевала Тургын-хутул, у его подножья, корма животным не оказалось, и мы были принуждены спуститься по р. Бомын-гол несколько верст, чтобы остановиться хотя бы на жалком корму, которого уже третий день недоедали наши животные.
   На реке, несмотря на конец июня, всюду лежали массы льда. Болотца и ключи по ночам здесь замерзают в течение всего лета.
   Растительность только что еще начинала понемногу оживать; некоторые виды, торопясь совершить свой растительный период, одновременно с листьями раскрывают и цветы, чтобы успеть в короткий срок здешнего лета выполнить все свои жизненные отправления. Многие представители местной флоры настолько малы, что могут быть замечены только при тщательном осмотре почвы. Ежедневные ночные морозы, повидимому, нисколько не вредят этой уже применившейся к ним растительности. Ревени, например, каждое утро замерзают и принимают какой-то особенный вид; листья их темнеют и делаются полупрозрачными, стекловидными, иногда покрываются инеем. На утреннем морозе они ломаются и крошатся под ногами, но лишь их обогреет солнце, они снова оживают и принимают свежий, бодрый вид, как будто никогда не замерзали в такой сильной степени. Нежные хохлатки (Corydalis) за ночь промерзают совершенно и тем не менее оживают при появлении первого тепла. Нужно удивляться способности применяться к морозам, какую имеет это красивое и хрупкое растение в борьбе со всеми невзгодами этих неприветливых стран44.
   Громадный ледник, расположенный на плоской долине, прикрывает собою р. Бомын-гол на пространстве 2 верст шириною и 4 1/2 верст длиною. Толщина его доходит до 2 1/2 сажен, а местами и более.
   Мы остановились на южном берегу реки на болотце, пройдя в течение дня всего 31 версту.
   Южная снеговая окраина хребта Риттера, у подножия которого мы стояли, идет на восток и уклоняется немного к югу, как то прослежено мною в прошлый мой разъезд вдоль этого хребта.
   На северо-восток стоит огромная челообразная, увенчанная ледниками и засыпанная снегами гора Тунтугыр-мунку. Восточнее ее находится перевал того же имени Тунтугыр-мунку-хутул (Ширун-хутул). Завтра нам предстоит с ним считаться. С ледников Тунтугыр-мунку бегут каскады, сбегающие в речки, составляющие восточные истоки реки Бомын-гол.
   Здесь нас встретила в воздухе густая пыль. Недалеко от бивуака паслись дикие яки.
   С Бомын-гола мы подвигались на восток увалами предгорий Тунтугыр-мунку и через 8 1/2 верст вступили в ущелье, ведущее на перевал Тунтугыр-мунку-хутул. Ущелье направляется вверх в северо-восточном направлении. Оно обставлено огромными ледниками; на западе ледники Тунтугыр-мунку громадными утесами обрываются в ущелье и сбрасывают в него каскадами и целыми речками массу вод. На востоке нескончаемые льды Гучин-гурбу-шахалгын. Само ущелье широкое, светлое, крайне каменистое; бегущая по дну его речка часто совсем скрывается в обломках и глыбах камней, и только доносящийся из-под них рокот ее и журчанье напоминают о ее существовании.
   Подъем пологий, вверху сворачивает на восток к плоскому перевалу, выстланному красной осыпью гранита, продуктами разложения пород, составляющих собою сиенитогранит, хлоритово-роговообманковый красный. Правее перевала стоит огромный ледник, сползающий на северную сторону, на самое дно ущелья, куда ведет довольно крутой спуск с перевала по мягкому, мокрому грунту, состоящему из красной глины и мелкой гранитной осыпи. Вышина перевала определялась в 16 007 футов абсолютной высоты. Ущелье, коим мы спускались, идет версты 2 на север и впадает в другое, идущее тоже с Тунтугыр-мунку с запада на северо-востоко-восток. Оно огорожено с севера отрогом гор, отделяющимся от главного хребта немного севернее Тунтугыр-мунку. Этот отрог идет крутою стеною и переходит в область вечных снегов. С южной стороны ущелья подступают ледяные громады Гучин-гурбу-шахалгын.
   По дну ущелья идет речка, часто скрывающаяся под огромными наплывами льда, Хара-Худусу, изливающаяся в р. Ихэ-Халтын; сначала она идет на восток по ущелью, а по выходе из него, на север, к р. Халтын.
   Стоящая на юге огромная часть хребта Риттера, заваленная льдами и снегами, идет широкой полосой да восток, высылая огромные ледяные массивы в долину р. Халтын; она носит у монголов название Гучин-гурбу шахалгын, что значит 33 непроходимых, безвыходных места. Ледники эти поистине громадны, и никакая человеческая фантазия не в состоянии представить себе такой массы льда. На востоке эти ледники, не доходя до перевала Ихэ-дабан, круто обрываются, и хребет понижается увалами к долине верхней р. Какты, которая начинается в восточных понижающихся продолжениях Ихэ-дабана.
   Спустившись с перевала, мы остановились, пройдя 30 верст, возле речки Хара-Худусу на небольшом ключевом болотце. Судя по растительности, можно было заключить, что здесь была засуха. О дожде говорить нечего, его здесь не бывает, а снега давно не выпадало. Ниже нашей остановки по речке тянулась, вероятно, никогда совсем не растаивающая полоса льда с версту или полторы длиною и шагов 800 шириною. Лед этот накапливается зимою наплывами замерзающей воды, а летом поддерживается ежедневными ночными морозами. Здесь я собрал несколько интересных видов растений, принадлежащих высокому поясу.
   Почти к самому нашему бивуаку подходил як. Баинов стал к нему подбираться, чтобы стрелять в него; но он заметил Баинова и удрал. С востока к вечеру пришла густая пыль, застлавшая окрестности. Эта пыль продолжалась до утра, что было далеко не в моих интересах, ибо сильно мешала точности моей съемки, закрывая наиболее удаленные предметы.
   Мы взяли направление вдоль речки Хара-Худусу на восток. Сильный ветер дул навстречу, что усугубляло трудность работ в пути. Перед отправлением в этот разъезд я на своем складе, на ключе Улан-булак, делал ночные наблюдения по полярной, по своему обыкновению, левым глазом, натрудил его и получил воспаление, почему съемку в разъезде должен был сначала делать правым и, наконец, снова левым. При бурях лимб буссоли долго не останавливается и не успокаивается, натруженные глаза не выдерживают напора встречного ветра, и слезы неудержимо катятся. В такие бури кожа на лице обветривается, лопается и слезает, в особенности на носу; за последнюю экскурсию слезала уже восьмая кожа. За день лицо успевает так сильно обветреть, что ночью, несмотря на мороз до --15RЦ, от прикосновения лица к подушке развивается в нем страшный жар, кожа болит, саднит и, несмотря на денную усталость, всякий сон от боли пропадает. Всю ночь приходится переворачивать подушку к лицу нахолодавшей стороной, чтобы умерить этот жар; но подушка живо нагревается и продолжает жечь. Гортань по ночам болезненно пересыхает и также доставляет немало беспокойства.
   Ущелье р. Худусу на восток перегораживается увалом, сползающим с хребта Риттера по р. Ихэ-Халтын. Увал этот заставляет р. Худусу повернуть на север к Халтыну, огибая с востока хребет, огораживающий ее ущелье с севера. Идя на север, Хара-Худусу склоняется немного к западу и впадает в р. Халтын; мы же, оставив ее, направились почти прямо к северу, к видневшемуся в хребте Гумбольдта понижению, которым рассчитывали перевалить этот хребет, принимая его за перевал Кара-дабан, о котором получили на Улан-булаке достаточно расспросных сведений от проезжих. Достигнув р. Халтын, мы немедленно переправились на правый его берег, где выше нашей переправы нашли хороший для животных корм, и остановились, сделав переход в 31 версту. На переправе вода, окрашенная красной глиной, доставала до стремени верховой лошади и еще сбывала.
   На лугу я нашел красный мытник полевой (Pedicularis sp.), с грязно-малиновыми цветами, Saussurea sp., белый душистый змееголовник (Dracocephalum sp.), мохнатый красивый злак и розовый крупноцветный колючий Oxytropis sp.
   Переночевав на Халтыне, утром мы тронулись вверх по правому его берегу, и через семь верст свернули на север к горам, к перевалу Кара-даману. Оставив реку, мы заметно подымались по совершенно пологой предгорной покатости, по глиняной почве, поросшей местами ковылем (Stipa sp.), горошками (Vicia sp.), полынью (Artemisia sp.) и дзере-туле. Наконец подошли к руслу речки, бежавшей к нам навстречу с гор, в обрывах, изрытых золотоискателями. Здесь когда-то разрабатывалось золото в очень больших размерах; всюду стоят разрушенные хижины, сложенные из речных камней и колотых каменных обломков.
   Мы остановились на этой речке на хорошем корму в 12 верстах от Хал-тына. Нас окружали высокие красные береговые обрывы, на огромное пространство изрытые золотоискателями.
   Перевал стоял впереди, верстах в семи. Чтобы ознакомиться с ним, я послал Баинова осмотреть его. Когда-то к нему вели дороги, но они уже давно заброшены, и давно этот перевал не посещали люди. Пока Баинов ездил -- я собрал несколько видов растений; кое-что успел записать и вычертил карту; затем занялся стряпней обеда, т. е. сварил кашицу из ячменной крупы с сухим мясом и чай. Сильный северо-западный ветер налетал порывами, иногда меняя свое направление на северо-восточное. Он поднял в воздухе массу пыли.
   Баинов приехал с разведки в 7 1/2 часов вечера. Его задержала встреча с яками и охота за ними. Их ему встретилось штук до 70. Он убил двухгодовалого бычка и оставил до утра следующего дня, чтобы, подымаясь на перевал, захватить его с собой. Перевал хотя и давно не посещается людьми, но при подъеме доступен для наших животных. Ночь была хотя совершенно ясная, но луна светила тускло из-за густой пыли. Ветер не унимался и, установившись в северо-восточном направлении, яростно бушевал всю ночь, что сильно ощущалось при --15RЦ.
   К утру резкий холодный ветер снова переменился на северо-западный. К 7 часам утра термометр повысился до --11RЦ. Мы уже двигались на перевал в северо-западо-северном направлении, обходя с востока гору, которая оказалась окончанием отрога хребта Гумбольдта. Часть хребта, через которую предстояло перевалить, идет параллельно этому отрогу и смыкается с ним западнее перевала плоской возвышенностью. На востоке видна такая же перемычка между хребтом и большой снеговой группой, стоящей южнее, и через которую на востоке дорога идет перевалом Кептул-дабан.
   Подымаясь к перевалу, мы сделали крюк, чтобы захватить яка, убитого накануне Байтовым. Он оказался в такой плохой шерсти, что не удостоился быть зачисленным в коллекцию. Кроме того, Баинов, убив его накануне, не догадался разрезать ему живот и выпустить содержимое, отчего он успел испортиться и дать сильный запах.
   Подъем с юга на перевал, и короткий, и пологий, не представил для нас ровно никаких трудностей. Спуск же очень каменистый, и прежней дороги не существует -- она размыта и совершенно разрушена временем. Проходящие здесь дикие яки и куланы каждый раз прокладывают новые тропы. Судя по значительным размерам набросанного на самом перевале обо, надо думать, что здесь было когда-то сильное движение, вероятно, во времена разработки золотых приисков.
   Состоят эти горы из темносланцевых пород, главным образом серо-слюдисто-глинистого сланца.
   Абсолютная высота Кара-дабана [Черного (злого) перевала] достигает 15 390 футов.
   Пыльная атмосфера препятствовала обозревать дальние горизонты.
   Спускаясь ущельем, мы встретили бесчисленное множество бабочек, преимущественно аполлонов (Parnassius imperator v. imperatrix Alph.), перламутренниц (Arginnis clara Blanch.), желтянок (Colias eogene, ab. Wanda Gr. Gr.), белянок (Pieris sp.) и др.
   На девятой версте ниже перевала мы остановились на кормной площадке при речке, бегущей с перевала в р. Шарагольджин, пить чай и покормить своих животных. На севере мы видели громадный Да-сюэ-шань, увенчанный блестящими снегами. Долина р. Шарагольджин к востоку суживается.
   Пока готовился чай, я наловил пять видов бабочек в количестве 31 экземпляра. Их здесь было очень много благодаря хорошей тихой и солнечной погоде. Стоило бы подуть ветру, и все исчезли бы разом.
   С хребта Гумбольдта в долину Шарогольджина сбегает множество сухих логов, более или менее глубоких и обрывистых. Чтобы избежать неровностей дороги, от того происходящих, мы выбрали путь до Улан-булака не предгорьями, а самой долиной реки, взяв для сего определенное направление. Нам попадалось множество старых дорожек, и даже дорог, когда-то очень наезженных, сворачивающих в горные ущелья северного склона хребта Гумбольдта. Надобно заметить, что на расстоянии между перевалами Кара-дабан и Улан-булак хребет Гумбольдта тянется двумя параллельными снежными кряжами с выходом ущелий с речками из этой междугорной долинки в долину р. Шарагольджина. Этими-то ущельями и направляются дороги в междугорную долинку хребта Гумбольдта, заполненную бесконечными заброшенными золотыми приисками, частью потихоньку разрабатываемыми китайцами и ныне. Второй южный горный кряж особенно высок и сплошь убелен снегами. Через одно из широких ущелий, разрывающих переднюю ограду, мы видели громадный ледник задних гор, спускающийся своей массой до самого дна долины. С него бежит по гальке река, разбивающаяся на многие русла, с берегами плоскими, поросшими густыми 1 1/2-футовыми зарослями облепихи (Hippophae rhamnoides), на которой держались неисчислимые количества бабочек мелких боярышниц (Aporia sp.). Перейдя эту речку, мы остановились ночевать на крайнем западном русле; воды в нем не было, она была замерзшей, но наш постоянный дорожный запас воды нас услужливо выручал во всякое время в пути, и от воды мы почти никогда не зависели и имели возможность останавливаться, выбирая для ночлега лучший корм животным. Очень часто приходящие на водопой звери тут же и пасутся и стравливают хороший корм близ воды, между тем по сторонам травы бывают нетронуты. В таких случаях мы поили своих животных или дорогой на первой встречной воде, или гоняли их на водопой, если он находился недалеко от места остановки и отдыха, выбираемых в кормных местах.
   На этот раз выбирать было нечего -- корм для животных оказался всюду плохим; мы, связав лошадей и уложив верблюдов, дали первым по пригоршне гороха, всегда возимого на такие случаи. Напившись чая, мы завалились спать и утром тронулись далее. Погода была ясная; всю вторую половину пути дул северо-западный ветер прямо в лицо. По пути Баинов убил прекрасный экземпляр молодого куланенка. Шкуру его и скелет мы взяли для коллекции. Переход сделали в 38 верст и расположились на ночлег на небольшой речке, бегущей с южных снеговых гор; корм был тоже плохой; только между кустиками облепихи попадалась порядочная трава.
   Утром, чуть свет, продолжали путь, взяв направление на северный мыс группы Аргалин-ула, за которой на западе находился наш склад на ключе Улан-булак.
   Аргалин-ула, каменная группа, прикрытая лёссом, снаружи имеет пустынный вид, но содержит в себе кормные долинки, орошенные прозрачными и сильными ключами. Группа эта служит пристанищем многим аргали, куку-яманам, луговые ее долинки дзеренам (Antilope picticauda); отделяясь от снежнего южного хр. Гумбольдта, она занимает пространство с запада, почти от урочища Улан-булак, на восток около 20 верст, а с юга на север до 8 верст. На востоке смыкается с небольшой глинистой мелко-сопочниковой высотой, протянувшейся на север и северо-запад вдоль левого берега р. Шарагольджин, бегущей здесь среди болот верст на 25 вдоль северного ската этих высот.
   Дорогой мы встретили несколько широких каменистых, сухих в то время русел; на них попадались заросли низкой, около 2 футов вышиною, облепихи, дающей приют массе бабочек из вида боярышниц. Наконец, дорога наша поднялась на плоские глинистые высоты мелкосопочника, коим мы входили в группу Аргалин-ула. Здесь почва глинистая, кочковатая, поросшая бударганой (Kalidium sp.) и стелющейся дзере-туле {Неприглядное растение серого цвета, едва поднимаюшееся выше уровня почвы, растет дернинами, имеет сильный развитой многолетний корень, расстилающийся под землей; еще не определено в моей коллекции, сданной в СПб. Ботанический сад.}.
   Постоянные бугры, которые встречались по дороге, задерживали наше движение. Нам попалось несколько старых сильно наезженных дорог, ведущих в горы хребта Гумбольдта, к прежним золотым приискам, которыми так богаты они по обоим своим склонам. Переходя крупными увалами, мы встречали речки с прекрасными ключевыми лугами и болотцами, и всюду следы добычи золота: сложенные из камня фанзы, в которых жили золотоискатели; изрытая и изборожденная земля, и шахты, и кучи выброшенных из них камней и каменных осколков; всюду заброшенные и ныне сухие арыки.
   На одной такой речке мы, соблазненные хорошей травой, свежей ключевой водой, после 34 верст пути под жгучим солнцем, остановились на ночной отдых.
   Роскошные луга недаром манили нас на остановку: животные наши удовлетворили свой аппетит, сильно развившийся от вчерашней голодной ночевки и сегодняшнего совершенного под палящим солнцем, перехода. Я собрал штук пятнадцать интересных растений, не бывших ещё в нашем гербарии, и несколько насекомых, тоже мало мне знакомых.
   И на этом ключе-речке, по берегам, всюду когда-то добывалось золото, судя по каменным фанзам, уже развалившимся и покинутым, обвалившимся шахтам.
   С закатом солнца жар свалил; охватившая нас прохлада доставляла нам особенное удовольствие. В десятом часу почувствовался даже холод и, ложась спать на ночь, мы с удовольствием завернулись в войлока. Приятно спать на холоду, завернувшись потеплее, в тихую ясную ночь, под открытым небом! Но во время бури со снегом или дождем -- это целое испытание!
   После прекрасной ночи мы уже перед восходом солнца стали снаряжаться в путь, чтобы пораньше притти на наш склад в Улан-булаке, который, по нашему расчету, должен был быть от нас недалеко.
   Напившись чаю и напутствуемые восходящими лучами встававшего солнца, мы пошли среди гор Аргалин-ула и, по своему незнанию местности, не имея проводника {Надо заметить, что по Нань-шаню приходилось делать экскурсии, пользуясь лишь буссолью, без проводников. Последние иногда находились, но в большинстве случаев по своему незнанию местности служили более работниками и пастухами.}, пробродили по ущельям лишних версты две. Пришлось перейти несколько глубоких балок, по дну которых расположены были ключевые болотца с роскошными альпийскими травами и зарослями низкой альпийской ивы, низкой облепихи и Myricaria germanica. Тут нас окружали массы надоедливых мошек, забиравшихся в глаза, нос, рот, уши и допекавших нас своей назойливостью, каких на Улан-булаке, слава богу, мы еще не испытали. Дорогой видели аргали, дзеренов и тарабаганов.
   1 июля, пройдя всего 12 верст, мы спустились в неглубокую балку ключа Улан-булак, где нашим глазам предстал в полном порядке весь наш караван; людей я нашел здоровыми и бодрыми; П. К. Козлов еще не возвратился из своей экскурсии на север. Животные наши, не тревожимые мошками, отдыхали и поправлялись на хорошем корму и ключевой воде. Верблюды обомшились короткою красивою шерстью благодаря ночным холодам. За мое отсутствие В. Ф. Ладыгин усердно пополнял метеорологический дневник и коллекции растений и насекомых. Оставшиеся казаки добыли несколько хороших звериных шкур и скелетов для коллекции.
   Я с Баиновым в 11 дней прошел без проводника 315 верст, все время производя глазомерную съемку. Посетили и ознакомились с системой гор Риттера; посетили истоки рек Бага-Халтын-гол и Бомын-гол, несущего воды с главных снегов хребта Риттера в северный Цайдам и далее на запад-юго-запад в солончаки Махая. Пересекли два перевала в хребте Гумбольдта и три в системе гор Риттера, один из них, не посещаемый туземцами, переходящий 16 000 футов. Собрали кое-что и для различных своих коллекций.
   Этим разъездом окончательно выяснилось положение и строение системы хребта Риттера, какие воды с него текут, и значительно пополнилось знакомство с хребтом Гумбольдта45.
   Последующие первые дни июля были посвящены на бивуаке приведению в порядок съемки, сделанной за время разъезда, дневников, укладке гербария, собранного в мое отсутствие в окрестностях бивуака, и пр. Заболевший во время разъезда глаз мешал мне делать астрономические наблюдения и мешал успеху прочих работ.
   Наконец, 5 июля возвратился П. К. Козлов. Он вышел в путь 19 июня, пересек к северу хребты Буруту-курун-ула (Ема-хэ-ула) и Да-сюе-шань, прошел северным подножьем последнего до р. Сулей-хэ, затем избрал другой более удобный путь и, через те же хребты, вернулся новой дорогой на бивуак. Все это ему удалось выполнить в 16 дней. Снято им 452 версты.
   Несмотря на болезнь глаза, астрономическое наблюдение было сделано. 6 и 7 мы собирали свои разбросанные по бивуаку пожитки, уложили их и собрали во вьюки, и перед вечером 7 июля были уже готовы к оставлению бивуака для устройства нового склада верстах в 100 восточнее.
   Ключ Улан-булак расположен на дне балки, в голове ее. В версте ниже нашего бивуака она значительно расширяется и углубляется.
   Наш бивуак был расположен на абсолютной высоте 11 673 футов и, на основании моих наблюдений, находится на 38R 58' 25" северной широты и на 95R 49' 25" долготы от Гринвича.
   Из метеорологических данных выписываю следующее из девника, веденного на Улан-булаке 22 дня:
   Ветры преобладали западные; наблюдено их 7 и северо-западных тоже 7; северо-восточных 6, 1 восточный в полдень и 1 южный тоже в полдень; первый силою 1, а второй доходил до 4.
   Вообще же ветры дули порывами, силою от 0 до 4. Буран был один, только с запада с 5 ч. дня до 9 вечера. Ветры обыкновенно начинались между 11 и 3 ч. дня и продолжались до вечера, иногда до следующего дня. Ночи в большинстве случаев были тихие и ясные.
   Совершенная тишина наблюдалась по утрам 19 раз, по вечерам 13, и в полдень 9 раз. В том числе полных тихих суток было 6.
   Совершенно ясных суток было только 2, остальные же облачные; и ясность наблюдалась только по утрам 11 раз, по вечерам 10 раз, в полдень 4 раза. Ночи по большей части были ясные.
   Облака располагались таким образом: слоистые были наблюдены 9 раз, одинаково во все часы наблюдений; слоистые вместе с облаками других видов -- 12 раз и в таком порядке: чаще всего в полдень -- до 6 раз, затем утром вечером -- только 2 раза.
   Кучевые наблюдались чаще всего в полдень -- до 6 раз; утром и вечером по одному. Слоисто-кучевые -- в полдень 4, утром же и вечером тоже по одному разу.
   Перистые -- по вечерам 4, в полдень 2 и утром 1 раз. Сложные перистые -- в полдень 6 раз, утром 3 раза и вечером 2.
   Чисто барашковые не наблюдались ни разу, а вместе с перистыми 2 раза, и то только по вечерам.
   Густота облачности доходила от 0 до 10.
   Дождливых и снежных полных суток было 5; кроме того, дождь наблюдался 5 раз: днем 2 и ночью 3 раза.
   На бивуаке и в соседних горах снег и снежная крупа наблюдались, тоже 5 раз: 2 днем и 3 ночью.
   Росы и иней бывали по утрам довольно часто. Морозы по ночам тоже нередки.
   Дневная температура была следующая: во время утренних наблюдений средняя температура опускалась до +6,9R; наименьшая была 21 июня = +2,0R; наибольшая 2 июля = +12,5R. В полдень средняя температура = +15,4R; наименьшая = +7,3R 22 июня; наиболыпая = +21,5R 2 июля. Вечером средняя температура = +7,3R; наименьщая = +2,3R 20 июня; наибольшая = +13,9R 1 июля.
   Такое сильное падение температуры вечером 20 июня и утром 21 была причиной дождей и снега, выпавших 18, 19 и 20 числа и густо покрытого сплошь облаками неба, а в полдень 22 выпадения снега, принесенного с запада, как это и видно из дневника.
   Наибольшая высота температуры вечером 1 июля, утром и в полдень 2 июля, обязана ясности этих дней и господствовавшей в течение предшествовавших семи дней то слабой облачности, то полной их безоблачности. Слоистые облака отсутствовали вовсе за это время; появлялись лишь кучевые, перистые и барашковые.
   С вечера 2 июля замечена облачность и легкое понижение температуры, а с 3, с появлением слоистых облаков, температура еще заметнее упала.
   Среди млекопитающих на кл. Улан-булак и в окрестной местности встречались в большом количестве в соседних горах аргали (Ovis sp.), горные козлы (Capra sp.), дзерены (Antilope picticauda), куланы (Asinus kiang), тарабаганы (Arctomis sp.) и другие грызуны (Glires). Проезжавшие через перевал монголы уверяли, что в горах водятся медведи (Ursus sp. lagomyarius?), рыси (Lynx sp.), олени (Cervus sp. albirostris?) и яки (Poephagus mutus Prz.). Следы последних мы видели сами, но экземпляров встречать не пришлось. Много зайцев (Lepus sp.).
   На бивуак прилетали вьюрки нескольких видов, вороны (Corvus corax), коршуны (Milvus sp.), вороны (Corvus orientalis), клушицы (Pyrrhocorax alpinus и Fregilus graculus), грифы и бородачи (Gyps sp. и Gypaetus barbatus), сокола (Falco sp.), горихвостки (Ruticilla sp.), трясогузки (Motacilla sp.}, щеврицы (Anthus sp.), сорокопуты (Lanius sp.), жаворонки (Alauda sp.), по кустикам облепихи, при ключах, маленькие синички (Leptopoecile sophiae), стрижи и ласточки (Cypseluset Hirundo sp. sp.), лунь (Circus sp.), 2 вида уларов (Tetraogallus sp.), на болотцах кулики (Totanus sp. и др.), гуси (Anser indicus), различные утки (Anas sp. и др.), турпаны (Casarca rutila), чайки (Larus sp. et Sterna sp.) и пр.
   Рыб в ближайших ключах и речках не нашлось. Во всяком случае пойманы не были.
   Представителями пресмыкающихся служили, главным образом, ящерицы 2 родов -- Eremias и Phrynocephalus, по окрестной глинистой степи; а по болотцам -- жабы и лягушки (Bufo sp. et Rana sp.).
   Из насекомых попадались в значительном количестве жуки (Coleoptera) и других отрядов; к сожалению, не могу их назвать, потому что они не все еще определены специалистами. Из бабочек (Lepidoptera) назову: двух желтянок (Golias cocandica var grumi Alph. новая форма и С. eogene ab. Wanda Gr. Gr.); двух перламутренниц (Argynnis clara Blanch и A. aglaja var. vitotha Moor), новую форму Oeneis buddha Gr. Gr. var. lutea Alph.; новый вид Haderonia optima Alph., новые формы аполлона (Parnassius imperator var. imperatrix Alph.); белянки (Pieris dubernandi var. koslovi Alph.), Alaucera pumitis Feld. var. nova.
   Наш гербарий пополнился следующими видами: из альпийской области в россыпях были найдены: Gremantodium sp. 3 вида, Saussurea sp. -- 4 вида, крестоцветных 4 вида, лютик (Ranunculus sp.), камнеломки (Saxifraga sp.), пижма (Tanacetum sp.), лапчатка (Potentilla sp.), одуванчик (Leontodon sp.), перекати-поле (Gypsophila sp.).
   По альпийским лугам: крестоцветных 2 вида, вероника (Veronica sp.), водосбор (Thalictrum sp.), камнеломка (Saxifraga sp.), фиалка (Viola thianschanica), полынка (Artemisia sp.), злаков 2 вида, мытник 2 вида (Pedicularis sp.), змеедушник (Dracocephalum sp.), лук (Allium sp.), горечавка (Gentiana sp.), Gremanthodium sp., астрагал 2 вида (Astragalus sp.), альпийская ива (Salix sp.), лютик 2 вида (Ranunculus sp.), острокильник (Oxytropis sp.), первоцвет (Primula sp.).
   По обрывам на глине и среди скал: Saussurea sp. 2 вида, заячья капуста (Sedum sp.), какое-то зонтичное, твердочашечник (Androsace sp.), лютик (Ranunculus sp.), злак, камнеломка (Saxifraga sibirica); на степи глинистой: 2 вида Oxytropis sp., полынка (Artemisia sp.), Atraphaxis sp.
   По осохшим руслам реки на гальке с песком и глиной: лактук (Lactuca sp.;, крестоцветник 2 вида, злак, лютик (Ranunculus sp.), Kobresia sp., Primula sp., адонис (Adonis sp.), вероника (Veronica sp.), колокольчики (Gampanula sp.), астрагал (Astragalus sp.).
   На влажных лугах, по болотцам, возле речек и ключей: осока (Carex sp.) 3 вида, острокильник 2 вида (Oxytropis sp.), Myricaria sp., бурачник (Borrago sp.), горечавки (Gentiana sp.) 2 вида, (G. barbata), Pleurogyne sp., Saussurea sp., дикая гречка (Polygonum sp.), злаки, мытник (Pedicularis) и мн. др.
   Рано утром 8 июля мы оставили ключ Улан-булак, чтобы устроить свой склад в новом удобном месте. На Улан-булаке мы провели почти месяц очень приятно и с большою пользой во всех отношениях. Люди прекрасно отдохнули. Я и Козлов удачно выполнили свои разъезды; коллекции наши значительно пополнились; животные, не беспокоимые ни мошкой, ни бурями, отъелись и отдохнули на отличном корме. Мысли наши были заняты тем, что принесет с собой предстоящий новый бивуак? Будет ли он так же удобен для устройства склада, будет ли вполне соответствовать целям наших разъездов? Будет ли корм, вода и в окрестностях научная пожива для пополнения коллекций?
   Мы пошли сначала несколько верст вниз по речке, составляемой ключами Улан-булака, а потом свернули на восток, с небольшим склонением на север, оставляя горы Аргалин-ула на юге, перевалили глинистые крайне пологие мелкосопочниковые высоты, сливающиеся с Аргалин-ула на юге, и вышли в урочище Сунгы-нур.
   Пройдя всего 25 верст, мы остановились на речке, образующейся немного южнее из ключей. По случаю пребывания здесь множества монголов, собранных по распоряжению курлыкского князя для воинских: упражнений, здесь были уже вытоптаны все травы.
   Монголы нам говорили, что через 10 верст мы уже не найдем людей;, кроме случайно проезжавших охотников. Поэтому я нашел необходимым для разъездов из следующего склада запастись проводниками здесь; пользуясь случайным сборищем монголов, я послал с своими паспортами Баинова к местному старшине для переговоров о проводниках. Но старшина был занят, и дело пришлось отложить до другого дня.
   На другой день, как и накануне, погода была прекрасная. Рано утром Баинов был послан к старшине, который был уже на маневрах, и потому Баинову пришлось довольно долго ждать его; после двухчасовых переговоров, различных взаимных уверений, старшина -- дулун -- решил дать, двух проводников для меня и П. К. Козлова, за что, конечно, получил кое-какие подарки. Один проводник вечером явился на бивуак совсем; другой же, будущий мой проводник Тонне, пришел лишь заявить, что скоро собраться с нами не может, что должен еще побывать дома, для кое-каких распоряжений, и обещал нагнать нас к вечеру следующего дня на урочище Улан-Иодун.
   В ожидании результатов переговоров Баинова со старшиной, мы пробовали ловить рыбу, но в речке ее не оказалось; собирали растения, жуков, бабочек и пр. П. К. Козлов нашел на болоте интересных куликов и больших жаворонков (Melanocorypha maxima).
   Трескотня выстрелов, доносившихся с маневров, разносилась по окрестностям до вечера. Тихою ночью резко раздавались крики спугнутых кем-то на болоте куликов.
   Проснулись утром и были поражены густотою пыли, застилавшей небо и окрестности. Горы слабо просвечивали сквозь эту плохо проницаемую завесу, и впереди не видно было ни одного ориентировочного для съемки пункта46. Мы двигались вдоль левого берега р. Шарагольджин в 2--4 верстах от нее, местами -- по пескам, совершенно лишенным растительности, местами же прикрытым довольно редко сидящими бударганой (Kalidium sp.), дырисуном (Lasiagrostis splendens) и каким-то другим злаком, заменяющим собою, на больших абсолютных высотах, дырисун. К северу от этой полосы песков, вдоль берега р. Шарагольджйна, тянутся ключевые болота, сливающие свои воды в р. Шарагольджин. Хорошие травы этих болот приманивают для пастьбы скот соседних монголов, облюбовавших это место. Массы лошадей, баранов, коров, яков и верблюдов бродили в одиночку и стадами.
   Обойдя эти болота, вышли на р. Шарагольджин. Здесь она разбивается на многие маловодные рукава, разливающиеся по широкому галечному плесу. Травы стали очень плохими и состояли из низких и редких злаков и осок, несмотря на множество разбросанных ключей.
   Через 17 верст мы остановились на островке, покрытом плохой растительностью. Местность эта называется Улан-Иодун. Расположена на высоте И 150 футов над уровнем моря. Сюда приходит и вливается в р. Шарагольджин с юго-востока Дзурге-гол, приносящая воды с северных склонов, восточных продолжений хребта Гумбольдта и с южных склонов стоящих вдоль правых ее берегов гор Баин-Дзургын-ула, служащих водоразделом между р. Дзурге-гол и прочими, севернее расположенными, верховьями р. Шарагольджин.
   На нашем бивуаке из растительности, вообще очень небогатой, преобладали: кое-где жалкий дырисун (Lasiagrostis splendens), 2--3 других злака, столько же мелких осок и какой-то невзрачный астрагал (Astragalus sp.). Погода простояла весь день неприятная; с 8 часов утра подул ветер от северо-северо-востока, сгустил пыль, закрывшую окончательно всякие признаки солнца, и временами сыпал песок в глаза. Около полудня пошел дождь. Ветер, переменившийся после полудня на северо-западный, стих только к вечеру. Эта погода, сильно тормозившая съемку, была причиною нашей ранней остановки. Вечером приехал проводник Топке, намеченный сопровождать меня в разъезды из следующего склада, место для которого придется еще выбирать впереди.
   Густая пыль не рассеялась и за ночь. Мы принуждены были двигаться вперед почти в сумерках, несмотря на позднее утреннее время. Невидимое солнце уже поднялось достаточно высоко, судя по часам.
   Дорога опять пошла вдоль р. Шарагольджин болотцами, обнимающими оба ее берега неширокой полосой. На 13-й версте мы вступили в площадь невысоких, хорошо орошенных подпочвенными водами песков, образующих прекрасную травяную степь; на ней мы встретили ковыль (Stipa sp.) и другие злаки, астрагалы и горошки (Vicia sp.), курильский чай (Potentilla fruticosa), по гальке у реки облепиху (Hippophaö sp.) и многие другие.
   Остановились, перейдя на правый берег р. Шарагольджин. на прекрасном кормном месте, чтобы дать животным утолить голод после вчерашней ночи. Прошли только 17 верст. Урочище это называется Пайдза и прежде служило границею, до которой монголы могли кочевать на восток, по долине р. Шарагольджина; земли же, лежащие далее на восток, принадлежали исключительно китайцам, которые пасли здесь скот золотопромышленников с окрестных многочисленных приисков.
   Кроме указанных видов растений здесь были в изобилии 2 вида острокильника (Oxytropis sp.), один сильно колючий, растущий кочками по песку, Calimeris sp. с крупными лиловыми цветами, лапчатка (Potentilla bifurca var.), полынка (Artetaisia sp.), лук (Allium sp.), в большом количестве ковыль (Stipa sp.), у реки три вида солянок (Salsola sp.).
   Погода простояла полуясная; солнце проглядывало через пыль, временами как бы редевшую.
   Ветер дул с небольшой силой переменный; утром начался с юго-востока, перед полуднем подул с противоположной стороны, с юго-запада, а перед вечером опять с северо-востока, очень слабый, унес перистые облака. Пыль осталась в воздухе и на ночь.
   Верблюды, наевшиеся луку и других любимых трав, чувствовали себя обремененными и тяжело вздыхали далеко за полночь, а на утро лениво поднимались и нервно кричали, отплевываясь на казаков, их вьючивших. Пыль понемногу рассеялась; погода стала тихая и ясная; солнце приятно пригревало. Мы шли по песчаной почве, и нас всю дорогу сопровождала хорошая травянистая растительность. На юге открылись небольшие барханы песков, за ними снега хребта Гумбольдта, а на севере покрытый снегами хребет Да-сюе-шань, и впереди, еще неведомые нам ледяные гиганты, манившие нас своими неизведанными никем тайнами. Они отходят от хребта Да-сюе-шаня в северо-восточной его части и направляются на юго-восток на соединение с ледяными громадами Цзаирмык-ула, ушедшими на восток. Ближе впереди виднелись ворота, из которых выбегала река. Ворота эти образуются каменным отрогом северных гор и северозападной оконечностью высот Яматын-ула. До этого прорыва мы шли 20 верст; не переходя через него, разбили свой бивуак на реке среди роскошных порослей разных трав.
   Это урочище называется Хыйтун (ур. Холодное) и лежит на абсолютной высоте 12 192 фута. Оно отличается в восточной своей части, выше прорыва реки, необыкновенно богатыми пастбищами, которыми никто не пользуется, кроме многочисленных диких яков, пасущихся здесь зимою. Монголы не заходят сюда со скотом, боясь быть ограбленными тангутами, а тангутам не с руки заходить сюда из своих тоже привольных пастбищ на озере Куку-нор и по р. Бухайну. По восточную сторону этого прорыва на северной стороне реки находятся прииски, ныне почти заброшенные и разрабатываемые только небольшой партией смелых китайцев; судя по развалинам многочисленных фанз рабочих и обилию покинутых шахт работа здесь когда-то кипела. На Хыйтуне мы собрали растений, жуков и бабочек.
   Ночью было морозно и ясно.
   На восходе продолжали путь вверх по реке. В воротах реки дорога пролегает по довольно крутому скату северных гор, довольно затруднительному для верблюдов. Яки, нагруженные мешками с продовольствием, по обыкновению следовавшие в хвосте каравана, не чувствовали вовсе неудобств дороги. Вскоре по выходе нам пришлось два раза переправляться через реку. Шерсть у яков и на собаках быстро обледенела и гремела намерзшими льдинками. Хвосты у лошадей замерзли и били их по задним ногам. Сейчас же за воротами у подножья северного отрога разбросаны золотые прииски; долина опять расширяется, и дорога, следуя вверх по течению реки, направилась на юго-восток. Река здесь тоже приняла название урочища Хыйтун, соединяясь на 9-й версте нашего пути с речкой, приносящейся с востока, с южного снежного отрога гор Да-сюе-шаня, именуемою также Хыйтун. Выше ее впадения главная река приняла название гор, ограждающих ее с юга: Яматын-гол. Мы пошли ее левым берегом по северо-восточному склону гор Яматын-ула.
   Луговые склоны этих гор уступали качеством кормов Хыйтуну. Мы встречали множество трупов диких яков, павших, вероятно, от какой-либо болезни, вероятно еще зимой, лежавших в одиночку и по нескольку штук вместе. Крепость ячьей шкуры помешала зверям растерзать эти трупы, и потому они лежали почти целиком.
   Наконец, пройдя 24 версты, мы достигли урочища Яматын-умру, о котором были собраны кое-какие сведения от монголов-проводников и встречавшихся ранее охотников.
   Это урочище, лежащее на левом берегу р. Яматын-умру, довольно широко раскинулось на ключевой площадке, примыкающей к подножью юго-восточной оконечности гор Яматын-ула, и к подножью начинающихся от них седловиной гор Баин-Дзургын-ула. По ключам и по болотцам здесь росли осоки и злаки; но после роскошных лугов Хыйтуна это урочище мне показалось недостаточно кормным для продолжительной стоянки, и потому я решил здесь только переночевать и на завтра же поискать чего-нибудь лучшего, выше по р. Яматын-гол, или, за горами Баин-Дзургын-ула.
   На следующий день мы продолжали подниматься вверх по реке. С каждым шагом корма для животных становились хуже и хуже. Стоящие на севере горы, поднимаясь стеной, переходили далеко за пределы вечных снегов. Горы Баин-Дзургын-ула сначала шли на юго-восток, а далее рядом плоских холмов сливались с северными горами и замыкали верховья реки Яматын-гол. Мы оставили реку и, продолжая путь на юго-восток, поднялись на перевал; спустились с него руслом мягкого ущелья, состоящего из красноватой глины.
   На дне этого ущелья нашли жалкий ключик, и на 26 версте остановились на нем. Корму животным не нашли здесь вовсе: красная глина была почти обнажена или покрыта такими низкорослыми растениями, что животные, не могли их щипать. К утру ночной мороз сковал льдом наш убогий ключ, и мы топили лед для чая; животные же должны были выступать в дальнейший путь, не евши и не пивши. Сухим руслом, в южном направлении, мы опять поднялись на широкую и плоскую, пустынную глиняную возвышенность, пересекли ее и вышли к речке, почти лишенной воды и корма; лишь кое-где виднелись площадки густой, но невысокой тибетской осоки (Carex sp.) зелено-желтого цвета; на них паслись яки. На первой же из этих площадок я остановил караван и послал казаков, Жаркого и Баинова, вверх и вниз по реке поискать лучшего места. Оба возвратившись сообщили, что таких, как оставленное нами Яматын-умру, они не видали: все было хуже.
   Речка эта оказалась р. Дзурге-гол. Мы находились на абсолютной высоте 14 020 футов.
   С юга долину этой реки ограничивали довольно мягкие и относительно небольшой высоты восточные продолжения хр. Гумбольдта, называющиеся Укырте-хара-нургын-ула (Коровьи черного озера горы); эти последние на востоке смыкаются плоскими высотами с горами Баин-Дзур-гын-ула.
   Мимо нас проходило много яков через долину из северных гор в южные. Какая причина вызвала эту массовую перекочевку -- неизвестно.
   Нас преследовала холодная, сырая пренеприятная погода. Я решил вернуться в Яматын-умру и там устроить свой склад.
   Мы находились верстах в 38 от урочища Яматын-умру и путь назад хотели по возможности сократить, для чего, переночевав, взяли направление более западное на видимое понижение Дзургын-ула; вследствие массы увалов эта дорога оказалась более трудной и всего лишь версты на 2--3 короче. Возвратились на Яматын-умру и выбрали на ключе место для склада. Травы около бивуака придется приберегать и днем гонять скотину подальше на пастьбу.
   В виду уже Яматын-умру проводник на лошади догнал молодого волка, связал поводьями ему рот и ноги и довез на бивуак на лошади, на которую с трудом взял его. Лошадь, почуяв волчий дух, бесилась и бросалась в стороны, не давая положить на седло волченка; но монгол как-то изловчился. Я подарил монголу за его лихость хороший нож.
   

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

ПО НАНЬ-ШАНЮ

На бивуаке в ур. Яматын-умру. -- Экскурсия в сторону Курлыка, по Вухайну и Сулей-хе мимо оз. Хара-нор. -- Горы Баин-Дзургын-ула. -- Р. Дзурге-гол. -- Пер. Кептул-дабан. -- Долина р. Ихэ-Халтын-гол. -- Ее истоки. -- Кактынская долина. -- Сев. склон гор Южно-Кукунорских (Курлык-ула). -- Пер. Го-дабан. -- Р. Балгын-гол. -- На перевал Улан-ху-тул. -- Долина р. Баин-гол. -- Слияние р. Баин-гол с Ара-голом. -- На перевал Куку-Богучи. -- Р. Ара-гол. -- Ара-голын-бельчир. -- К перевалу Нойон-хутул. -- Перевал Нойон-хутул. -- Первые тангуты. -- До р. Бухайн-гол. -- Р. Бухайн-гол. -- Вверх по р. Бухайн. -- Приток ее Шина-гол. -- Оз. Янке-нур. -- Пер. Цзаир-мыген-дабан. -- Р. Сулей-хэ. -- Непрерывные дожди. -- Р. Цзаирмык-гол. -- Перевал Цгаирмык-дабан {Произносится Цзаирмык и Цзаирмыген.}. -- Ночлег за перевалом. -- Идем на волю божию. -- Озеро Хара-нор. -- Озеро Ногот-нор. -- Возвращение в ур. Яматын-умру. -- Поездка П. К. Козлова и ее результаты. -- Результаты моей экскурсии. -- После возвращения. -- Страничка, другая из метеорологического дневника.

   
   Урочище Яматын-умру лежит на 12 740 футов абсолютной высоты, 38R 40' 45" с. ш. и 96R 52' 42" в. д. от Гринвича. На реке против него лежала, во время нашего прихода, несмотря на 16 июля, масса льда, остатки зимнего наплыва, толщиною больше сажени и длиною до 1/2 версты, при ширине в 200--400 шагов.
   Скверная погода мешала моим астрономическим наблюдениям. Ночные морозы ежедневно сковывали все воды, которые держались под льдом часов до 10 утра, а иногда и до 11. Диких яков кругом было много, и мы добыли прекрасный скелет для коллекции.
   19 июля с ночи и в течение всего дня падал снег с крупой, к вечеру все покрылось снежной пеленой, в 2 дюйма толщиною. Ночью был сильный мороз, но ясное солнце к полудню согнало снег на южных склонах и по долинам. С вечера на ночь 21 опять пошел дождь, стихший с полночи. Утром сильный иней белил землю. Небо стало прояснивать. Я решил воспользоваться этим обстоятельством и тронуться в задуманный разъезд. Баинов и Топке готовы были еще ранее; но 19-го и 20-го все время шел снег и задерживал нас. 20-го, хотя и прояснило немного, но выступлением было нужно подождать, чтобы дать время почве впитать в себя вылившуюся на нее воду и обсохнуть немного. У меня было решено выступить непременно 21-го и не дожидаться долее.
   В район моего маршрута входило посетить восточную часть хребта Гумбольдта, горы Южно-Кукунорские, истоки рек: Ихэ-Халтына, Бал-гын-гола, Баин-гола и Бухайна и возвратиться северным подножьем гор Сурин-ула.
   Мой проводник заявил, что знает дорогу только на десять дней пути, на р. Бухайне он вовсе не был и дороги туда не знает, но надеется встретить тангутов и среди них найти проводника. Говорить по-тангутски он умеет, потому что в молодости он участвовал с тангутами в их набегах, и знаком их начальнику, через которого можно чего-либо добиться и даже требовать именем закона, так как он считается китайским подданным и признает власть сининского амбаня.
   П. К. Козлову, успевшему выехать ранее меня, надлежало посетить р. Сулей-хэ и северные горы; он выехал с проводником, который заявил, что в ту сторону не ходил и дороги не знает, но надеялся найти ее по расспросам у встречных.
   После завтрака, утром 21-го июля часов в 11, захватив двух верблюдов с постелями, маленькой брезентной палаткой, кое-какими необходимыми запасами для коллекций, инструментами для съемки и метеорологических наблюдений, анероидом, сверенным на станции с оставленным на ней барометром, и запасами продовольствия для себя, на троих, и для лошадей на 20 дней, верхами я, Баинов и Топке, простившись с товарищами, направились с бивуака на юго-запад к понижению гор, служащему соединением гор Яматын-ула и Баин-Дзургын-ула. Легко подымаясь по лугу, мы достигли перевала через 6 верст. С перевала продолжали держаться того же направления, обходя горы и возвышенности Баин-Дзургын-ула, часто подымаясь и спускаясь их увалами, довольно плодородными, передутыми песками. На последних, лежащих не толстым слоем, прекрасно росли какие-то злаки и довольно высокая Kobresia sp.
   Через 16 верст мы вышли на р. Дзурге-гол и пошли ее берегом между горами в юго-юго-восточном направлении. Здесь мы увидели множество яков, пасущихся на прекрасном корму, по луговым склонам гор. Наконец, пройдя 23 версты, достигли небольшого притока реки, в котором воды было очень немного, -- она скоплялась по плоскому руслу в ямках. Неважный, но все-таки кое-какой корм был здесь, и мы остановились на ночлег.
   По дороге горами мы слышали свист уларов (Tetraogallus sp.), видели красноносых клушиц (Fregilus graculus) и вьюрков. Кроме яков видели по сторонам пасущихся куланов (Asinus kiang) и норки грызунов.
   По песчаным склонам гор, их скалам и возле реки попадались: прикрыт низкий (Aconitum sp.) с зелеными цветами; пчелка (Delphinium sp.), низкая, крупноцветная, лиловая; Saussurea sp., желтый мытник (Pedicularis sp.), злак с мохнатым колосом, синяя горечавка (Gentiana sp.), альпийская астра (Aster alp.), касатик (Iris sp.), острокильник (Oxytropis sp.), ревень (Rheum sp. spiciforme?), заячья капустка (Sedum sp.), осока (Carex sp.), дикая пшеничка (Triticum sp.), Kobresia sp., Cremanthodium sp., полынка (Artemisia sp.), стелящаяся Myricaria prostrata, твердочашечник (Androsace sp.), камнеломки оранжевые (Saxifraga sp.) и мн. др.
   На утро, оставив речку и перевалив пологий, мягкий увал, я взял направление немного на юго-запад, на перевал Кептул-дабан. Сначала шли по долине и любовались дикими яками, во множестве уходившими от нас в горы хребта Гумбольдта, понижавшиеся к востоку и носящие имя Укырте-хара-нургын-ула.
   Мы подошли к подножью этого хребта и удобным пологим подъемом поднялись к перевалу без затруднений. С перевала я увидел уже знакомую картину грандиознейших льдов хребта Риттера, Гучин-гурбу-шахал-гын, стоящих недоступной стеной на юге и уходящих далеко на запад. На юго-востоке вздымался невысокий, сравнительно, Янке-дабан, в восточных продолжениях которого, с северных склонов, берет свое начало р. Ихэ-Халтын-гол, струящаяся внизу под перевалом Кептул-дабан на запад.
   Гипсотермометр, прокипяченный на перевале, показал абсолютную высоту его в 14 660 футов.
   При подъеме, на самом перевале и спуске с него обнаружены породы: порфир роговообманковый; песчаник серо-красный, твердый, с обломками серого кварца; песчаник метаморфический. Некрутым и удобным, правда, каменистым, южным склоном, мы спустились с перевала к правому берегу р. Ихэ-Халтын и свернули на юго-восток-восток, вверх по ее течению, чтобы увидать истоки этой реки.
   Нам всюду попадалось много диких яков. Наконец, на выбранном нами месте ночлега на правом берегу р. Ихэ-Халтын я соблазнился поохотиться; вместе с Баиновым мы убили огромного самца в роскошной, перелинявшей уже шкуре, с вывернутыми от частых и грозных поединков рогами. От него я воспользовался частью мяса, копытами, взятыми на память, и шкурой с хребта для ковра. До этого места мы прошли 32 версты. Корм для животных нашелся в достаточном количестве. Ночью небо было закрыто облаками, при довольно сильном морозе, и юго-восточный ветер не раз нагонял снежную крупу, забелившую к утру землю. Перед утром небо почти совсем разъяснило, и мороз усилился до --17RЦ.
   С удовольствием согрелись мы утренним чаем и, держась восточного направления, продолжали движение долиною вверх по р. Халтыну; она сегодня видимо расширилась. На севере восточные продолжения хр. Гумбольдта здесь заметно понизились, приняв название Укырте-хара-нургын-ула и далее на востоке направили свои увалы на соединение с горами Дзургын-ула, на север, частью к оз. Хара-нору на восток и на юго-восток, к вздымающемуся в небесную высь снежными пиками Бухын-дабану, отгораживающему с юга долину оз. Хара-нор. Бухын-дабан идет на восток, склоняясь немного к югу, и я счел бы его за возродившееся на востоке продолжение хребта Гумбольдта.
   На юг долина Ихэ-Халтын огораживается крутой стеной хребта Янке-дабан, который и замыкает на востоке долину невысоким увалом, соединяющимся с горами Укырте-хара-нургын-ула47.
   Идя все вверх по Халтыну, со второй половины пути этого дня нам стали попадаться ключи, бегущие из подножий Янке-дабана в Халтын; на одном из самых восточных, бегущих среди зеленой луговой болотистой площадки, через 30 верст пути, мы устроились на ночлег, сменив собою только что ушедших от нас штук 70 диких яков, доставивших нам грандиозное зрелище нескольких отчаянных боев из-за обладания тут же присутствовавших многочисленных особ прекрасного пола этой мощной породы.
   Ключи возле нашего бивуака и составляют самые верхние истоки р. Ихэ-Халтын-гол.
   В долине р. верхнего Ихэ-Халтына мы не встретили следов человеческого жилья вроде старых стойбищ, покинутых кочевий и пр., но зато очень много зверей: яков, куланов, антилоп, зайцев, грызунов; из норок последних часто выпархивали вьюрки (Montifringilla ruficollis и Onychospiza taczanowskii Prsew.), устраивающие совместно с грызунами свои гнезда в их норках, да кое-какие хищники, грифы и бородачи (Gyps sp. et Gypaetus barbatus L.), всегдашние спутники обилия диких зверей и многочисленных стад номадов, постоянно выслеживающие или с окрестных горных высот или из выси подоблачной себе поживы, в виде животного, павшего от болезни или убитого во время междоусобного побоища, явления обыкновенного, в особенности во время течки.
   На лугах, особенно обильных осоками, в более сухих местах еще цвели несколько видов горечавок (Gentiana sp.), астрагалы (Astragalus sp.), звездчатки (Stellaria sp.), камнеломки (Saxifraga sp.) и крупноцветные невысокие лиловые пчелки (Delphinium sp.).
   К ночи небо разъяснило совершенно. К утру мороз сковал льдом все воды. Земля покрылась инеем.
   Чтобы обозреть подалее окрестности и пространства, подлежащие нашему посещению, мы, покинув бивуак, поднялись на восточную оконечность Янке-дабана, откуда мы увидали на юге через Кактынскую долину Южно-Кукунорский хребет, на востоке снежные горы Бухын-дабан, на северо-востоке снеговые горы Цзаирмык-дабан, запирающие Хара-норскую долину с севера; на западе огромным валом стояли ледники Ихэ-дабана (хребта Риттера) и его понижения, скатывающиеся широкими, плоскими увалами в Кактынскую долину; последняя на востоке замыкается тоже увалом, идущим от Бухан-дабана к Южно-Кукунорским горам. Этот увал служит водоразделом р. Кактын-гол и р. Гурбу-ангыр-гол.
   С высоты Янке-дабана я сделал засечку на заметное ущелье в горах Южно-Кукунорских через Кактынскую долину и направился в этом направлении на юг с небольшим западным склонением, пересекая приходящие с запада с Ихэ-дабана плоские увалы, пестреющие множеством мелких озер, раскиданных по их поверхности. С тоской переваливали мы эти однообразные увалы, скрывавшие за собою местность, лежавшую впереди. Осилишь один, а за ним стоит другой, за этим третий и так далее, и, казалось, не будет им конца. Увалы эти состоят из лёссовидного буро-желтого суглинка со щебнем различных горных пород, почти неприкрытого растительностью, а местами хотя и прикрытого ею, но весьма скудно. Озерки все пресноводны, неглубоки, с пустынными берегами и не населены водяной птицей, отчего молчаливы и имеют безжизненный характер. На пути попадались часто гряды огромных камней, среди которых встречались клумбы твердочашечника (Androsace sp.), заячья капуста (Sedum sp.), 2--3 злака осоки (Garex sp.), песчанка (Arenaria sp.), Saussurea sp., альпийская астра (Aster alp.), желтый Cremanthodium sp., крупка (Draba sp.), желтые и оранжевые камнеломки (Saxifraga sp.), альпийская крупноцветная пчелка (Delphinium sp.), одуванчик (Leontodon sp.) и стелящаяся Myricaria prostrata дернинками до 2--3 сажен в диаметре, разбросанная по влажной глине. Вообще по встречавшейся, плохо развитой растительности можно было заключить, что в этой местности нынешнее лето преобладала засуха.
   Пройдя 31 версту, остановились на сухом русле, с запасной водой. Травы здесь было, как и везде, немного. После полудня дул северовосточный ветер.
   На утро нам предстоял путь по той же долине и того же характера, как и накануне. Погода сначала сносная, сделалась потом отвратительной: подул в лицо резкий ветер и посыпала снежная крупа, больно бившая в лицо.
   Мы стремились скорее добраться до намеченного еще вчера с высоты Янке-дабана ущелья в южных горах, где виден был хороший корм. Его достигли мы через 21 версту и тут же в устье его остановились на берегу светлой и быстрой небольшой речки, выносящейся из гор среди тучной зелени по дну ущелья.
   Несмотря на скверную погоду, до нас долетали крики множества уларов (Tetraogallus sp.) из ущелья соседних гор.
   Собирая в окрестности своей остановки растения, я встретил совершенно свежую, только что покинутую лежку медведя, вероятно, зачуявшего приближение человека и покинувшего ее. Дождь не переставал весь день и зарядил на всю ночь; тем не менее, промокнув до костей, я успел собрать немало интересных видов растений в свой гербарий: тут я видел первоцвет (Priniula sp.), прострелы (Pulsatilla sp.), Saussurea sp., осоки и злаки, роскошные экземпляры пчелки (Delphinium sp.) 2 вида, с темно-бурыми, поникшими головками, Gremantnodium sp. и др. Особенно прекрасные экземпляры ревеня (Rheum spiciforme) росли между камней на речке. Я собрал множество зрелых семян его, в изобилии украшавших самые растения, состоящие из пучков крупных темнозеленых округлых листьев, с красными сочными черешками.
   Скалы соседнего ущелья состояли из зеленовато-серого кварцево-глинистого сланца.
   Всю ночь шел дождь, частью со снегом. К утру мы совершенно вымокли и дрожали от холода, проведя ночь на мокрых войлоках; мокрые наши верблюды и лошади имели вид плачевный, ежились, дрожали и печально смотрели на нас, как бы ожидая нашей помощи. Чтобы их согреть, дали всем понемногу запасного зерна. Сами согрелись чаем, с усилиями приготовленным на мокрых дровах, и после него вьючкой своего багажа. Утро предвещало хорошую погоду. Над головами, в просветы облаков, проглядывало голубое небо, хотя окрестности были окутаны белыми ватообразными облаками, часто налетавшими на нас и охватывавшими нас своей холодной и влажной средой. Тогда мы принуждены были двигаться в непроницаемой для глаз мгле, ничего не видя ни впереди себя, ни по сторонам, лишаясь всякой возможности делать съемку. Облака эти преследовали нас и не прекращались. Чтобы переждать их немного, мы, пройдя всего три версты, остановились в соседнем небольшом ущелье на речке напиться чаю.
   Через два часа облака поднялись кверху и разошлись по сторонам. Погода стала хорошая, солнечная. Мы надеялись просушиться на солнечном тепле и продолжали свою дорогу, держась южного направления, пересекая глиняные увалы, идущие к юго-западу-западу, служащие водоразделами речкам, бегущим в том же направлении в долину р. Какты.
   Рассеявшиеся облака открыли нам горизонт, и впереди мы увидели довольно высокие горы, сильно скалистые и понижающиеся немного восточнее. Их, пожалуй, можно было бы попытаться обойти, но я, для сокращения пути, пустился в том же южном направлении.
   Следов и тропинок, которые бы вели на перевал [Го-дабан], не было видно никаких; мы легко вошли на него по пологому, удобному подъему. Но велико было наше разочарование и удивление, когда мы посмотрели вниз. Там мы увидали, повидимому, недосягаемую пропасть. Проводник Топке увещевал вернуться, уверяя, что здесь люди никогда не ходили. Тоскливое чувство охватило при мысли об отступлении, и я решил рискнуть спускаться вниз.
   Острая, как бы колотая, каменистая осыпь скатывалась в глубокую бездну по крутому склону. Я направился вперед, разыскивая зигзагами более доступную дорогу. С тяжелыми усилиями и крайнею осторожностью сводили Баинов с Топке верблюдов; последние часто падали на колени, чтобы не скатиться вниз вместе с подвижной каменной осыпью, по которой пришлось спускаться. Сильными криками, разносившимися в горах, они выражали свой протест против этой дороги. Наконец, мы благополучно достигли дна ущелья. Проводник был в удивлении и восторге, передавая свои чувства Баинову. Он говорил, что русские особенные люди, для которых все возможно, которым все подчиняется: и вода, и земля, и пространство, и время, которым покровительствует само небо.
   Один он никогда не рискнул бы итти здесь ни за какие награды и деньги, даже не послушался бы самого вана (курлыкского князя).
   Абсолютная высота перевала Го-дабан, что значит скалистый перевал, оказалась в 15 673 фута.
   Спустившись с перевала и пройдя горным ущельем 12 верст в юго-восточно-восточном направлении, мы вышли на р. Балгын-гол, впадавщую в Курлыкское озеро в северном Цайдаме, для чего она сворачивает на юг и разрывает Южно-Кукунорский хребет и его южную ограду Оботу. На Балгыне мы нашли 2 китайских палатки и множество баранов и коз, приобретенных китайскими торговцами от монголов за всякую мелочь: иголки, тесемки, пуговицы, бусы, нитки, миткаль и пр. малоценные предметы. Монголы говорят об этих торгашах так: "идут два-три китайца в горы пешком с одним ишаком, на которого поочереди присаживаются дорогой, с небольшими ящичками, наполненными пустяками, и выглядят скорее нищими, чем купцами, а назад едут на хороших лошадях с большим стадом баранов, которое дорого стоит, а что они дали за этих баранов и не видно и ничего не стоит".
   От самого перевала до Балгына нам сопутствовала чрезвычайно сильная гроза с угрожающими раскатами грома по горам и обильным дождем, сменявшимся снежною крупой. На реке мы нашли заросли мирикарии (балго-мото -- по-монгольски) {По имени этих зарослей балго-мото называется и река Балгын-гол.}, сильно поломанной торгашами-китайцами на дрова. Монголы же древесных дров почти не употребляют, предпочитая дровам сухой аргал (помет травоядных животных).
   К вечеру погода стала разгуливаться, и мы, не удаляясь с своего бивуака, видели: зайцев (Lepus sp.), сороку (Pica sp.), каменных голубей (Columba rupestris), ласточек и стрижей (Hirundo et Cotylesp. sp.) и удодов (Upupa epops.).
   Переход был небольшой, всего в 23 версты, но утомительный, и мы вместе со своими животными довольны были возможностью остановиться на хорошем корму и дровах, а присутствие людей, еще первых за этот разъезд, давало нам надежду расспросить кое-что о дороге на р. Бухайн-гол, куда мы направляли свой путь.
   К нам на бивуак пришли сейчас же монголы, работники китайцев; последние же не приходили к нам. Монголы сообщили, что завтра выше по р. Балгын мы встретим юрты курлыкских монголов, кочующих по долине со скотом и промышляющих охотой в горах, где добывают оленей (Cervus sp.) для рогов и кабаргу (Moschus sp.) для мускуса, дорого ценимого китайцами, платящими за лан мускуса лан серебра. Попадаются охотникам и другие звери; мясом некоторых они сами пользуются, а шкуры их или продают торговцам, их посещающим, или возят продавать сами в город Данкыр. Постоянной их добычей бывают яки дикие (Poёpbagus mutus), медведи (Ursus sp.), куланы (Asinus kiang), аргали (Ovis sp.), горные козлы (Capra sp.), рыси (Lynx sp.), волки (Lupus sp.), лисицы (Canis vulpes), тарабаганы (Arctomys sp.) и др.
   Долина приходящей сюда с востока р. Балгын-гол, вверх по течению которой мы стали подниматься рано утром, расширялась местами до 2 верст. Горы, обставляющие ее, довольно скалистые и обрывистые, слагаются из известняковых пород. Южные -- Барун-Балгын-ула, на своих северных склонах, спадающих в долину, прикрыты маленькой альпийской ивой (Salix sp.), дающей приют мелким игривым птичкам, составляющим неумолкающие хоры. Выше этих кустов, по россыпям, слышатся звучные крики тибетских уларов (Tetraogallus thibetanus). Ущелья речек, сбегающих в Балгын-гол, сопровождаются зарослями облепихи (Hippophae sp.), курильским чаем (Potentilla fruticosa), белой крупноцветной кустарной лапчаткой (Comarum Salessowi) и др. К кустарникам, встречавшимся на Балгын-голе, следует добавить 1 вид жимолости (Lonicera sp.) и перевивающийся среди них золотой ломонос (Clematis orientalis). В них прячутся со своими выводками сифаньские куропатки (Perdix siphanica Prz.); красноносые клушицы (Fregilus graculus) расхаживают по лугам и с криком перелетают с места на место, кормя свое беспокойное потомство. О чем-то хлопочет непоседливая сорока (Pica sp.), и издает свой странный звук пустошка-удод (Upupa epops). Последние собираются по несколько штук вместе, очевидно, намереваясь лететь уже на юг на зимовку.
   У реки мы видели несколько площадок, поросших мирикарией, сильно поеденной верблюдами, несмотря на прекрасные пастбища по долине; на этих пастбищах пасется множество монгольского скота: верблюдов, лошадей, яков, коров и баранов.
   Все кочующие здесь монголы несут караульную службу на пикетах в горах или в разъездах, чтобы следить за тангутами, которые все большие охотники до грабежей, а монголы очень трусливы и чрезвычайно боятся посещения тангутских грабителей. Несмотря, однако, на бдительность монголов, тангуты все-таки ухитряются делать на них неожиданные набеги и грабить, главным образом угоняя скот, который сбывается в города Данкыр или Синин.
   Вода в Балгыне светлая, неглубокая, бежит по галечному руслу, покрытому известковым белым налетом, осаждающимся из воды.
   С севера долину Балгына ограждают горы Дзун-Балгын-ула, каменистые, выжженные солнцем, южные склоны которых довольно скалисты, местами прикрыты нетолстым, с жалкой растительностью, слоем лёсса.
   Таким образом мы прошли по реке 33 версты и остановились близ перевала, перегораживающего долину поперек и служащего водоразделом между рр. Балгын-гол и Баин-гол, несущими воды в то же Курлыкское озеро довольно кружным путем и впадающими в него с востока.
   Мы расположились на хорошем ключике; в самых верховьях р. Балгын-гол воды не было. Здесь мы встретили сокола Гендерсона (Falco hendersoni), порядочное количество желтоносых клушиц (Pyrrhocorax alpinus), альпийских соек (Podoces humilis), жаворонков (Otocoris sp.), бородача (Gypaetus barbatus), каменных голубей (Golumba rupestris), множество мелких грызунов (Glires sp.).
   Окрестные горы состояли из известняков и сланцев.
   Часов в 11 вечера пошел дождь, но скоро перестал.
   Утром свежо, ясно и тихо. Мы шли пологим подъемом на перевал Улан-хутул верст 6 среди прекрасных трав.
   Горы состояли из мелкозернистого, буровато-белого мрамора, прикрытого бурым лёссом. Растительность имелась даже на самом перевале, абсолютная высота которого определилась посредством кипячений термобарометра в 14 223 фута.
   Спуск в долину р. Баин-гол тоже пологий, удобный. В голове ущелья русло реки сухое, безводное. Долина до 2 верст шириною. Южные горы скалисты, мраморные, со скатами в долину, поросшими ивой (Salix sp.). Северные -- обрывистые, скалистые, обнаженные, состоят из мраморов и других известняков и сланцев.
   По реке и боковым ущельям сбегают в долину облепиха (Hippohae sp.), белая кустарная лапчатка (Comarum Salessowi), курильский чай (Potentilla fruticosa); среди них высокая дикая пшеничка (Triticum sp.).
   Северные горы выше южных и достигают местами снежной линии; известковые скалы их представляют множество фантастических форм, подымающихся громадными обелисками, видимыми издалека.
   После 13-й версты от перевала ущелье делает небольшое колено и сжимается скалами с обеих сторон. Из-под основания левой (северной) известковой горы, из круглого отверстия в 1 1/2 фута в диаметре вырывается со страшной силой огромная, кристаллически чистая струя холодной, ключевой воды, которая, стремясь среди роскошного травянистого луга, сразу представляет собой значительной силы горную речку. Этот огромный ключ носит название Баин-булак и по количеству выбрасываемой воды служит главным источником р. Баин-гол, с которой сливается; но вскоре эта большая вода уходит под гальку реки, образующей сухое, каменистое русло; так что мы, пройдя за переход 33 версты, остановились на ночлег без воды, на сухом русле, имея запасную воду для чая, как всегда, с собой. По дну р. Баин-гол галька была прикрыта на 1 1/2 дюйма снежнобелым известковым налетом, осевшим из воды, содержащей много извести. Всюду по реке на нашем пути был прекрасный, не стравленный скотом корм и густые заросли облепихи и ивы, взбегающей довольно высоко на северные склоны южных гор. Наш гербарий здесь значительно пополнился. День простоял прекрасный. Ночь ясная, тихая и довольно теплая, хотя вода в ведре к утру замерзла.
   Утро прохладное, но не холодное, приятно подбадривающее, ясное. Благодаря высоким горам, солнце осветило ущелье только к 7 часам. Прекрасные, нетронутые пастбища ласкали взоры своим изумрудным блеском. Дырисуны (Lasiagrostis splendens), 2 вида дикой пшенички (Triticum sp.), какой-то красивый злак с мохнатым колосом, ковыль (Stipa sp.), дикий овес (Ayena sp.), овсяница (Festuca sp.), мятлик (Роа sp.) густыми высокими группами толпились, тесня друг друга.
   По склонам гор негустым лесом растет древовидный можжевельник (Juniperus Pseudo-Sabina). Отдельные деревья его достигают 40 футов в вышину и 1 1/2 фута в диаметре у корня. Попадавшиеся пни свидетельствуют, что были здесь деревья и больших размеров, но всеразрушающая рука человека успела уже прекратить их существование48.
   Ущелье тянулось на восток-юго-восток, потом свернуло на юго-восток, после чего стало заметно понижаться. Река, имеющая тут более крутое падение, пробивает себе путь в конгломератах и густо прикрывает свое неровное каменное ложе белым известковым налетом.
   Оба склона ущелья крайне скалисты, а северные, прикрытые лесом, особенно круты и мало доступны. На прекрасных кормах вдоль обоих берегов реки стали попадаться старые стойбища тангутов с массою якового аргала, из-под которого клушицы (красноносые альпийские галки), переворачивая куски его клювом, ухитрялись добывать насекомых для покормки своих подрастающих птенцов.
   По речной гальке у воды мы встречали несколько раз очень красивых куликов с длинным, загнутым книзу клювом -- серпоклювов (Ibidorhyncha strutersii). Они громко кричали, и, перелетая с места на место, быстро бегали по гальке, на которой, вследствие схожей окраски, были почти незаметны.
   По дороге в кустах нам попадались, привлекая наше внимание, резвые и неугомонные певуны: горихвостки (Ruticilla sp.), 2 вида чекканов (Saxicola sp. sp.), пеночки (Phyllopneuste sp.), синички софийки (Leptopoecile sophiae), красные фруктоеды (Carpodacus sp.); удоды (Upupa epops) торопились на юг и летели по 1--8 штук. С гор доносились неумолкаемые свист и крики уларов (Tetraogallus sp.). Кроме них, мы не раз за 2 последних перехода встречали: сорок (Pica sp.), рогатых жаворонков (Otocoris ер.), каменных голубей (Golumba rupestris), больших соколов Гендерсона (Falco hendersoni).
   Крупных зверей мы не встретили ни одного. Присутствие же черепов аргали (Ovis sp.) и диких яков (Poephagus mutus Przew.) убедило нас, что и эти животные обитают здесь.
   Несомненно, что встречаются и медведи, волки, рыси, лисицы, олени, кабарга и др. Зайцев и других мелких грызунов мы встречали во множестве.
   Река Баин-гол в устье своего ущелья сливается с р. Ара-гол, прорывающеюся через горы с севера недоступным для человека ущельем. Версты за три до этого места мы оставили р. Баин-гол, делающую извилину к югу, и вышли прямым путем к месту слияния обеих рек, пройдя всего 18 верст.
   Абсолютная высота места здесь равнялась 10 824 футам.
   Здесь нас встретила температура, еще не испытанная нами за все лето в горах; в полдень термометр в тени показал выше 30RЦ.
   Вследствие сравнительной теплоты этого места и растительность здесь приняла иные, более роскошные формы; мы остановились среди зарослей Myricaria germanica, до 8 футов вышиною, такого же роста облепихи (Hippophae rhamnoides), жимолости (Lonicera sp.), чагерана (Hedysarum sp.). Тут же росли: белая лапчатка (Comarum Salessowi), курильский чай (Potentilla fruticosa), ломонос (Clematis Orientalis), Calimeris sp., кустарная пижма (Tanacetum sp.), полынь (Artemisia sp.), лук (Allium sp.), синий осот (Mulgedium tataricum), лактук (Lactuca sp.), Reaumuria sp. и R. trigyna, татарник (Gnicussp.), дикая пшеничка (Triticum sp.), колосник (Elymus sp.), какое-то сложноцветное, горечавка (Gentiana barbata), будар-гана (Kalidium sp.) и многие другие.
   Среди массы цветов летали бабочки: перламутренницы (Argynnis sp.), белянки (Pieris sp.), траурница (Vanessa antiope L.) и другие.
   Горы, огораживающие с юга ущелье реки Баин-гол, здесь оканчиваются и отодвигаются к западу.
   На юге, по выходе из ущелья, глазу представляется долина, шириною в 15--20 верст, далеко уходящая на восток, где виднеются высоты, охватывающие ее с юга и примыкающие на западе к горам Кукунорским. На юго-западе в этих высотах виден прорыв реки Ара-гол, выбегающей в Цайдам и на запад в Курлыкское озеро. В Цайдаме она носит название Баин-гола, зовут и Ара-голом, но редко; там она, разливаясь, образует обширные болота, в устьях поросшие огромными камышами.
   В течение дня несколько раз накрапывал дождь. К вечеру разъяснило.
   Здесь мы провели приятную тихую теплую ночь. Рано утром, на восходе солнца, я видел на реке серпоклювов (Ibidorhyncha struthersii), парящих над рекою крачек (Sterna sp.), по кустам удодов (Upupa epops) и полный выводок сифаньских куропаток (Perdix sifanica Przew.).
   Чтобы хорошенько взглянуть на южную долину и осмотреть не пройденную накануне часть реки Баин-гол, я, покинув бивуак, сделал небольшую петлю и встретил на правом берегу р. Баин-гол, на третьей версте, значительные теплые известковые ключи, струящиеся по плоским туфовым наплывам, порядочно толстым, наслоенным за многие века. Отсюда прошли еще версты три вверх по р. Баин-гол, а затем свернули вправо в ущелье, ведущее к перевалу Куку-богучи.
   Это ущелье обильно кормом и обставлено красивыми известковыми горами, вдоль стен которых носится множество клушиц (Fregilus graculus); с вершин доносятся голоса уларов; из-под ног же выпархивают спугнутые выводки сифаньских куропаток; молодые куропатки, несмотря на свой еще малый рост, порядочно летают. Нередки каменные голуби, стаями перелетающие по громадным скалам. Удоды летели валом на юг. Вверху ущелье расширяется и делится на несколько широких падей, расходящихся в разные стороны. Мы пошли в северо-восточную и через 3 версты местами довольно крутым подъемом поднялись на перевал Куку-богучи. Окрестные горы состоят из известняков, мраморов и сланцев. Абсолютная вышина перевала не превышает 14 000 футов.
   Чрезвычайно красивы склоны ущелья, ведущего с перевала в ущелье реки Ара-гол, на восток. Они густо поросли кустарными ивами, а свободные от кустов пространства покрыты мягкой травой, пересыпанной множеством разнообразных альпийских цветов, среди которых, на фоне осок и злаков, выделялись 2 вида альпийской астры (Aster sp.), 4--5 видов одуванчика (Leontodon sp.), 3--4 вида горечавок (Gentiana sp.), синий зверобой (Pleurogyne sp.), 2 вида лука (Allium sp.), 2 вида полынки (Artemisia sp.), альпийская пижма (Tanacetum sp.), курильский чай (Potentilla fruticosa), белая кустарная лапчатка (Comarum Salessöwi), ломонос (Qematis orientalis), облепиха (Hippophae sp.), жимолость (Lonicera sp.,) и пр.
   Спустившись в ущелье реки Ара-гол, мы сейчас же должны были переправиться через нее.
   Река здесь сильная, многоводная, вода чистая, прозрачная, дно твердое, каменистое, с крупными глыбами камней. Ущелье к северу вверх по реке расширяется и поросло облепихой, в чащах которой водятся олени (Cervus sp.).
   Мы видели свежие следы многих маралов, недавно пробежавших здесь, и следы копыт лошадей гнавшихся за ними охотников.
   К югу ущелье, по которому проходит река, сжимается горами и непроходимо для человека.
   Против перевала Куку-богучи впадает в реку с восточных гор речка Ихэ-баргасутай; немного ниже ее с тех же гор -- р. Нарин-баргасутай. Обе они, пробегая по каменному руслу, несут чистые, правда, необильные воды.
   Наконец, на 32 версте перехода мы вышли на долину, пересекающую ущелье с запада на восток. Это место называется Ара-голын-бельчир. Река Ара-гол приходит сюда по долине с запада; с севера приходит речка с гор Бухын-дабан; с востока речка Бельчир, по которой идет дорога на перевал Нойон-хутул, выходящая далее на реку Бухайн-гол. Этой дорогой нам предстояло двигаться завтра. День простоял хороший, теплый, тихий и ясный. На остановке нашей был хороший корм для животных.
   На утро встретили последний день июля месяца и направились вверх по ущелью речки Бельчир на восток. Громадные известковые горы стоят, падая слоями на юг и выдвигая свои оголовки на север. Многие переходят за снеговую линию. Растительность та же, что и прежде, не изменился и состав млекопитающих и птиц. Попался давно не встречавшийся тарабаган (Arctomys sp.), поступивший в коллекцию.
   Страшная пыль наполняла атмосферу и, заслоняя собой окрестности, мешала съемке. Ущелье отклонилось немного к югу, и мы увидели вдалеке трех конных людей, ехавших навстречу нам. Но мы были удивлены, когда не встретили их, они словно куда-то провалились. Оказалось, что издалека они нас приняли за тангутов и спрятались в логу. Но увидав, что ошиблись, вышли из своей засады и объяснили нам, что объезжают местность с целью предупредить неожиданное нападение тангутов. Один из них оказался знающим нужную нам дорогу и охотно соглашался итти с нами проводником, но, состоя в наряде на службе, не мог самовольно отлучиться без разрешения зангинов, ехавших другим ущельем и охотившихся на оленей. Действительно, выстрелы их мы сами слышали.
   Зангины должны были остановиться на этой же речке в четырех верстах ниже. Мы прошли 21 версту. Разбив наш маленький бивуак, я стал варить незатейливый обед, Топке пасти животных, а Баинова послал к зангинам похлопотать о проводнике. Баинов их не дождался и вернулся обратно только к 10 часам вечера. Таким образом, мы и далее должны были двигаться без проводника.
   Ночь на 1 августа была холодная. Утро неприветливое, облачное; в воздухе сыро и холодно. Мы пошли без проводника, и, вскоре, свернув в пришедшее с юго-востока ущелье, в которое вело много тропинок, я решил, что это дорога на перевал, и не ошибся. Внизу у речки сырую почву прикрывают мото-ширики (Kobresia thibetica), а по влажной глине довольно редко были раскиданы: заячья капуста (Sedum sp.), камнеломки (Saxifraga sp.), дернины твердочашечника (Androsace sp.), Cremanthodium sp., ревени (Rheum sp.), крупка (Draba sp.), синий зверобой (Pleurogyne sp.), роскошная альпийская горечавка (Gentiana sp.) светлоголубого цвета многих нежных оттенков.
   Подъем на перевал сильно каменист, хотя и не особенно крут. С юга стоят известковые громады, отвесно спускающие свои северные скаты, все неровности которых заполнены снегом. Под ними огромные морены. Дорога проходит краем ледника. На перевале горы состоят из мелкозернистого буровато-белого известняка. Кипячением термобарометра установлена абсолютная высота этого перевала (Нойон-хутула) в 15 100 футов.
   Спуск пологий, тоже каменистый, известковый, щебневой. На западе и северо-западе высоких гор не видно, видно лишь возвышенное глиняное плато, по виду бесплодное и изрытое руслами многих речек; да кое-где отдельные возвышенности, заметенные снегами.
   Немного пройдя, мы вышли на русло речки Нойон-хутул-гол и на ней, в четырех верстах ниже перевала, сделали остановку, чтобы немного отдохнуть после трудного подъема и напиться чаю. Тем временем на соседней за рекою горе появилось стадо баранов с пастухом.
   Посланный к нему Топке узнал, что немного ниже по реке стоят три тангутские палатки. У нас явилась надежда найти в них себе проводника на верховья реки Бухайн.
   Пройдя еще шесть верст, мы действительно увидели не левом берегу речки 3 черных тангутских палатки и, разбив недалеко свой крошечный бивуак, занялись приготовлением обеда. Два тангута не замедлили к нам приехать; они знали дорогу и соглашались итти с нами проводниками, но непременно вдвоем, так как тангуты в одиночку не ездят, из боязни встретиться, как они выражаются, с лихим человеком, к которым причисляют всех, кроме себя, даже всех своих же тангутов. Тангуты очень осторожны, и каждый из них смотрит на своего встречного родича, как на способного к грабежу. Поэтому они свои многочисленные стада и табуны на ночь пригоняют к палаткам и держат до утра на привязи.
   У своих посетителей нам кое-что удалось расспросить, но воспользоваться их услугами в качестве проводников не пришлось, так как они запросили непомерную цену, по 2 лана на человека в день, чего я не был в состоянии им платить, ибо, заплативши раз так дорого, пришлось бы установить эту цену навсегда, и впредь не пришлось бы дешевле нанимать проводников.
   Решили итти дальше по буссоли, вверяясь воле божией.
   Топке, боясь ночного нападения, уговаривал нас перекочевать на ночь подальше от тангутских палаток. Но мы всегда останавливались в таких случаях на расстоянии меткого выстрела берданки, определив поточнее еще засветло расстояние до палаток, чтобы в случае недружелюбного поведения тангутов мы могли бы вредить им своим огнем, чем и сдерживалась постоянно их алчность к грабежу.
   Ночь прошла благополучно, хотя Топке спал довольно беспокойно; при малейшем шуме в тангутском лагере вскакивал и будил Баинова, нарушая его крепкий после дневной усталости сон.
   На утро небо было сплошь затянуто слоистым облаком и каждую минуту грозило- разразиться дождем. Мы пошли плоским ущельем речки на восток. Массы куланов (Asinus kiang) и в одиночку, и табунами свыше 300 штук носились по сторонам и с любопытством оглядывали невиданных в этих местах верблюдов. Теперь у куланов течка (любовный период), и человека они в это время совсем не боятся. Дзерены (Antilope picticauda) по 5--8 штук постоянно мелькали перед глазами, торопясь удрать от каравана.
   В 10 часов утра полил такой сильный дождь, что мы принуждены были остановиться.
   После полудня стало прояснивать, и в первом часу мы пошли далее. Там, где мы пережидали дождь, долина реки расширилась верст на 6--7 вследствие того, что южные горы, понижаясь и мельчая, отступают к югу. Северные их склоны сильно поросли ивой (Salix sp.). С севера спускаются к реке пологие увалы, и только здесь возвышается небольшой хребтик, подходящий к реке под углом с северо-запада. Верст через 8 далее горы становятся значительнее, придвигаются к реке и снова суживают ее долину. Впереди видна долина р. Бухайн и увалы, ограждающие ее с севера.
   Мы прошли за день 35 верст и, не дойдя до р. Бухайн всего несколько верст, остановились на хорошей площадке левого берега р. Нойон-хутул-гол, принимающей выше по течению три речки с правой стороны и две с левой. Дорогой мне попался очень оригинальный вид прикрыта (Aconitum sp.) с курчавыми темнофиолетовыми цветами и мелкоразрезными листьями; я думаю, что этот вид окажется новым при описании специалистом.
   На бивуаке я нашел роскошные экземпляры желтого Cremanthodium sp., два вида горечавки (Gentiana sp.) и мытник (Pedicularis chinensis) очень оригинальной формы, палевого цвета, найденный впервые покойным Н. М. Пржевальским.
   Следующим утром, продолжая путь вниз по реке Нойон-хутул-гол, нам попадалось очень много пролетных коршунов (Milvus sp.). На речке были встречены индейские гуси (Anser indicus), крачки (Sternasp.) и серпоклювы (Ibidorhyncha struthersii).
   Через 10 верст пришли мы, наконец, на Бухайн-гол. Ширина его мутных вод достигает 30 саженей. Берега и дно состоят из крупных валунов около 1/2 аршина в диаметре. Место впадения в реку Бухайн-гол реки Нойон-хутул-гол лежит на высоте 11 674 футов над уровнем моря.
   Мы напились здесь чаю, покормили животных, я собрал несколько видов растений, сделал необходимые засечки, промеры реки, вскипятил гипсотермометр, и пошли вверх по правому берегу Бухайна.
   Вскоре я увидел первых кукунорских дзеренов (Antilope przewalskii), впервые найденных Н. М. Пржевальским.
   Дорога вверх по реке шла предгорьями, на тучных склонах которых мы встречали много старых тангутских стойбищ.
   Река отдалилась к северным высотам и временно скрылась в горном ущелье, затем вдруг неожиданно появилась вновь на долине, где она делится на рукава и перед входом в вышеупомянутое ущелье собирается вновь в одно русло.
   Впереди я заметил понижение в стоящем поперек пути увале и направился через него; перевалив этот пологий увал, мы спустились в долинку небольшой речки, стремящейся в р. Бухайн. Эта долинка обширная, кормная, и мы, весь день донимаемые дождем, не переставшим и к ночи, направились к реке, где и остановились на ночлег.
   Дождь не переставал всю ночь. Утром все окрестности были окутаны густым облаком, скрывавшим от нас все то, что мы с таким жгучим любопытством хотели видеть. К 11 часам окрестности понемногу стали виднее и мы тронулись далее. На северо-востоке виднелось широкое ущелье с пологими скатами по сторонам; из него выливается река Шина-гол, очень многоводная, несущая в Бухайн почти равное с ним количество вод. Она берет свое начало с огромнейшей снежной группы Шаголин-намзил, с которой начинаются реки Тэтунг, Токай (Сучжоуская река) и Сулей-хэ. В верховьях Шина-гола кочуют тангуты; мимо них идет дорога на р. Тэтунг. Нам по пути очень часто попадались покинутые тангутские стойбища, огней в 5--8--12.
   Мы вышли на правый берег реки Бухайн, все еще многоводной. Русло ее выстлано крупными валунами. Пройдя 25 верст, остановились для ночлега на кормной лужайке на берегу реки. К вечеру погода стала портиться. Дорогой мы встречали куланов, антилоп ада (Antilope picticauda), видели небольшого светлого волка, зайцев с довольно длинным темным хвостом, опущенным во время бега книзу, земляные кучки слепышей (Spalax sp.) и бесчисленные норы грызуна Lagomis sp.
   Из птиц попадались серпоклювы, сокола Гендерсона, пролетные удоды и щеврицы (Anthus sp.); вообще в птицах заметна большей бедность, в насекомых тоже: бабочек уже более недели я не видел; пресмыкающихся тоже не видно, конечно, причиной этого обстоятельства плохие холодные мокрые дни, стоявшие все это время.
   Утром мы встали в ежеминутном ожидании дождя. Температура стояла очень низкая, небо было сплошь затянуто завесой темных дождевых облаков. Выйдя с бивуака в том же северо-западном направлении, продолжали путь свой правым берегом реки, пересекши устья двух впадающих в нее речек с значительной водой. На 10 версте долина принимает вид узкого ущелья, скалистые скаты которого сдавливают реку, чем, повидимому, она крайне недовольна и, ища большого простора, яростно шумит, пенится и бьет своими волнами каменные твердыни давящих ее гор. Пройти здесь берегом реки было невозможно, и, чтобы обойти это препятствие, мы поднялись на верх скатывающегося к реке косогора; с него мы увидели обширную долину, окруженную невысокими горами или вернее скатами спадающего в нее плато. Небольшие кряжики тянулись на северо-восток. На северо-западе виден прорыв, из которого выбегает река в эту долину. На западе видно понижение, которым, вероятно, можно пройти на оз. Хара-нор, и оттуда бежит порядочный приток Бухайн-гола. Немного ниже в Бухайн впадает еще приток с востока-северо-востока.
   Южнее этого понижения видны горы, идущие в юго-восточно-восточном направлении и составляющие, быть может, продолжение хребта Бухын-дабана. Мы перешли эту кормную долину, вошли в видневшийся прорыв Бухайна и снова вышли на другую, довольно просторную, долину, покрытую озерками, болотцами и многими ключами, сливающими свои воды с водами Бухайна, рассекающего эту долину, в западном углу которой лежит небольшое озерко, верст 15 в окружности, называемое Янке-нур.
   Пересекши и эту долину, мы вошли в пологое ущелье, делающее вскоре колено к северу и даже северо-востоку.
   Пройдя 35 верст, мы расположились на ночевку. Выше нас версты на 3 с северо-востока пришел приток к Бухайну.
   С абсолютным повышением местности растительность заметно беднела.
   Среди растений заметили зеленый аконит (Aconitum sp.), с поеденными кем-то головками семян; во всех ямках и других неровностях земли надуты кучи семян Przewalskia sp. (tangutica aut Roborowskii); их сильно поедают грызуны. Incarvillea compacte Max. уже отцвела, и сухие стебли стоят украшенными длинными стрелами семян. Тангутская жимолость (Lonicera sirynta var. tangutica Max.), подымающаяся немного выше уровня земли, стелется подобно Myricaria prostrata, занимая площадки в десятки квадратных сажен, она возвышается над землею не выше 1 вершка, а чаще выставляет лишь одни листики и цветы, стебли же зарываются в сыроватую глину с песком.
   Дорогой мы видели гусей (Anser indicus), турпанов (Casarca rutila), различные породы куликов (Tringa et Totanus sp. sp.), вьюрков Тачановского (Onychospiza taczanowskii Przew.); показались альпийские сойки (Podoceshumilis) {Сойки и вьюрки Тачановского быстро прячутся от глаз человека в норки грызунов, с которыми, повидимому, состоят в дружбе.}, щеврицы (Anthus sp.), стрижи (Cotyle sp.), пролетные удоды (Upops sp.), белохвостый орел (Haliaetus albicilla), коршуны (Milvus sp.) пролетные во множестве, орел (Archibuteo sp.).
   Млекопитающие замечены следующие: яки, куланы, антилопы ада (Antilope picticauda), корсаки (Canis corsak), волки, грызуны, из них чаще других слепыши (Spalax sp.).
   Днем не раз накрапывал дождь; вечером пошел довольно частый, а ночью превратился в ливень, не прекратившийся даже утром и заставивший нас, против нашей воли, сделать дневку, вследствие полной невозможности двигаться по скользкой, размоченной дождем глине. К нашему благополучию корм для животных был довольно хороший, и не пришлось их морить голодом. Дождь, смочив у нас совершенно все вещи и промочив нас насквозь, стих к вечеру, а к ночи облака угнало и небо расчистило; сделалось очень холодно, что особенно чувствовалось в мокрой одежде и окружающей сырости. Но сон сделал свое дело: сковав наши вежды, заставил забыть и эту неприятность.
   На другой день после дневки, продолжая держаться северо-западного направления, мы поднялись на соседнюю высоту, чтобы осмотреть окрестности: впереди тянется с северо-запада громадный снеговой хребет, носящий название Цзаирмыген-дабан, который немного западнее нашего направления значительно понижается и на линии нашего пути образует удобный перевал Цзаирмыген-дабан. Восточнее этот хребет снова становится выше, опять переходит далеко за снеговую линию, образуя величайшую группу Шаголин-намзил, высоко возносящуюся к небу и питающую истоки многих рек, идущих во все стороны. Мы направились на помянутое понижение, пришлось оставить истоки Бухайна, идущие с запада и востока, и заметно круче подниматься по пологому травянистому скату, одетому лёссовой почвой; на этом скате паслось множество диких яков, убегавших при нашем приближении.
   Перевал имеет вид плоского увала; никаких скалистых выходов не видно; породы скрыты под слоем лёсса, прикрытого растительностью. Он достигает 14 600 ф. абсолютной высоты, хотя по своей доступности представляется ниже. С перевала я увидел долину р. Сулей-хэ и далее за нею опять снежный хребет, протянувшийся параллельно течению Сулей-хэ, с юго-востока на северо-запад, который по определению Русского Географического общества назван хребтом Александра III {Хребет Александра III в настоящее время имеет местное название Да-сюэ-шаня. Роборовский же выделял в этом горном хребте его центральную часть под названием хребта Александра III и западную -- под названием Да-сюэ-шаня. -- Прим. ред.}; на юго-востоке он, при посредстве не очень высокого перевала, примыкает к снежной группе Шаголин-намзил, а на северо-западе отделяется от системы хребта Да-сюэ-шаня рекою Сулей-хэ. С перевала же мы увидели громадный снежный хребет Сурин-ула, стоящий параллельно Цзаирмыген-дабану и отделенный от него лишь узким диким ущельем, выносящим к северу в р. Сулей-хэ значительный приток со снегов обоих хребтов. Северные склоны Сурин-ула от самых снегов скатываются пологими высокими увалами к левому берегу р. Сулей-хэ, давая последней множество притоков различной величины.
   Спускаясь с Цзаирмыген-дабана, мы продолжали держаться северо-западного направления; внизу перешли вышеупомянутый приток р. Сулей-хэ и, пересекая увалы Сурин-ула, остановились на берегу одной горной речки после 31-верстного перехода. Корм был роскошный. Массы куланов и антилоп ада паслись на нем. Погода простояла хорошая. Ночь тоже прекрасная, но холодная.
   Ясным утром продолжали дорогу опять поперек увалов, пересекая довольно многоводные речки, бегущие на север в р. Сулей-хэ со снегов Сурин-ула. На плоских увалах росли хорошие кормовые травы, а по речкам на гальке и среди валунов встречались преимущественно облепиха и курильский чай. Наш путь шел южнее левого берега р. Сулей-хэ верст на 6--10. Сама р. Сулей-хэ многоводная, идет среди болот, коих особенно много в самом верхнем ее течении. Впереди нашего пути горы сближались, образуя узкое ущелье, в которое направлялась Сулей-хэ.
   На 30 версте, спустившись в лог, мы увидели медведя. Баинов убил его. Это оказалась прекрасно облинявшая самка. Чтобы привести в порядок ее шкуру для коллекции, требовалось время, и мы остановились на ночлег. Не успев напиться чая, мы увидали вверх по реке, верстах в двух, другого медведя; я пошел с винтовкой навстречу к нему. За 200 шагов он заметил меня; я выстрелил и ранил его; он бросился на утес, за которым скрылся. На месте, куда я стрелял, остались следы крови, и я крайне сожалел, что он не достался в коллекцию и, раненый, может околеть без всякой пользы.
   Погода стала портиться; накрапывал дождь. Шкуру убитого Баиновым медведя (Ursus lagomyarius Przew.) мы приготовили к вечеру до наступления темноты.
   Всю ночь шел перемежающийся дождь; утром мы выступили, но, пройдя 19 верст, принуждены были остановиться в горном ущелье, верстах в 4 ниже впадающем в р. Сулей-хэ, которая здесь уже вошла в горы и идет узким ущельем. Страшной силы ливень захватил нас и лишил всякой возможности двигаться далее. Бегая вчера за медведем, я простудился и сегодня чувствовал себя очень плохо; но от приемов хины головная боль ослабла.
   Скалы ущелья состояли из песчаника метаморфического биотитово-известковисто-глинистого серого с красными пятнами.
   Опять всю ночь напролет шел дождь. Утром он перешел в перемежающийся. Мы сами и вещи наши совершенно промокли. Состояние моего здоровья было плохо, в особенности болело горло, -- в нем появились язвочки, покрытые белым налетом.
   Оставаться здесь нам не было возможности: корм для животных был плоховат, аргал, совершенно мокрый, не горел, а другого топлива не было. Собрали свои намокшие, а потому тяжелые пожитки, взвалили их на верблюдов и, пройдя 4 версты под страшным ливнем, вышли на берег р. Сулей-хэ, где нашли хороший корм животным и кустики курильского чая. Сварив с большим трудом чай, мы немного обогрелись. Я послал Баинова с Топке поискать дороги; но они вернулись без всякого успеха. Ни о каких работах и занятиях не могло быть и речи. Через брезентную палатку всюду протекала вода. Главной заботой было сохранить как-либо инструменты, съемку, дневник, гербарий и шкуры, добытые для коллекций, для чего жертвовалось постелью, т. е. войлоками, которыми накрывалось все оберегаемое. При расстроенном здоровье в эту несносную погоду одолевала страшная тоска. Надежда была лишь на завтрашний день. А дождь все лил да лил, не переставая и не обещая перестать. Дождались ночи, погода не менялась; лишь к утру дождь немного умерился, а часам к 7 стих.
   Мы воспользовались этим временем и пошли вниз по р. Сулей-хэ.
   Ущелье ее местами настолько суживается, что пропускает только ее обильные мутные воды. Во многих местах река подмывает берега, смывая дорогу, почему часто приходилось делать обходы горами. Стоящий вдоль правого берега реки хребет Александра III сверху запорошен снегом. С юга виднеются тоже снега Сурин-ула.
   После полудня пошел снова дождь со снегом, залеплявшим глаза; сделалось опять очень холодно. Рекою мы прошли 18 верст и встретили приходящий с юга приток Цзаирмык-гол. Сулей-хэ вскоре направилась в горные теснины, прокладывая себе дорогу между хребтом Александра III и Да-сюе-шанем.
   При впадении Цзаирмык-гола в Сулей-хэ местность лежит на абсолютной высоте 11 300 ф.
   Мы свернули вверх по р. Цзаирмык-гол, изменив свое направление на юго-западное. От предшествовавших в продолжение нескольких дней дождей вода в реке настолько повысилась, что на многих переправах лошади всплывали, а верблюды подмачивали вьюки. Вследствие крутизны скатов, опускающихся выступами прямо в реку, дорога очень часто прерывалась и переходила на другую сторону. Эти переправы сильно замедляли наш ход, так как движение требовало большой осторожности, чтобы вьючные верблюды не упали бы в воде. Когда почти прошли ущелье и были в конце его, сделав 31 версту, выбрали себе бивуак среди облепихи и прекрасного корма. К вечеру дождь перестал. Что-то бог пошлет на завтра!
   Утром оставили ущелье и вышли на просторную долину, окруженную снеговыми горами: с востока и севера стоят Сурин и Цзаирмыген-дабан, а с запада Да-сюе-шань. С них тремя главными рукавами берет свое начало р. Цзаирмык-гол. Мы держались среднего истока, бегущего с юга с Цзаир-мыген-дабана, сильно пониженного в этом направлении, а к западу вновь уходящего за линию снегов и соединяющегося с системою Да-сюе-шаня. Дорогой встретилось стадо аргали, из которого я одного добыл для коллекции. Он отличался светлым оттенком своей прекрасной шерсти.
   Подъем, каменистый и мокрый, исподволь стал более заметным, хотя и не был крут, и мы без труда поднялись на него. Вправо к западу лежали плоские куполообразные ледники громадной толщины. С южных склонов этих ледников бежит речка в оз. Хара-нор. Восточные снега хребта Цзаирмыген-дабан спускаются на юг огромным полем, почти до долины оз. Хара-нор. Самого озера с перевала не видать, оно загораживается предгорьями. Несмотря на легкость подъема с севера, перевал подымается на 15 325 ф. абсолютной высоты. Его плоская вершина и южный склон выстланы острыми обломками мелкозернистого темносерого известняка. Спуск с перевала к речке не длинный, но довольно крутой; острые обломки подвижных камней несколько затрудняют спуск для животных. На перевале нас застиг снег с дождем.
   На речке корма не нашли, топлива тоже не было. Но, пройдя уже 32 версты и осилив перевал, не зная впереди ничего лучшего, пришлось остановиться здесь, выйдя немного из узкого ущелья и больших гор. Всю ночь шел дождь. К утру мы были засыпаны снегом и стояли в густом облаке; у нас оставалось продовольствия дня на три, не более.
   До бивуака в Яматын-умру оставалось еще верст около 60 на запад. Итти вперед было необходимо. Положились на волю божью, счастье и буссоль. Не видя за облаками ничего впереди, взял я направление к югу, чтобы обойти стоящие прямо на западе большие горы, виденные мною еще накануне. Перевалили небольшой отрог, отходящий с севера, и спустились к речке, бегущей в Хара-нор. Около нее отдохнули и напились чая. Тем временем, словно по волшебству, поднялся небольшой ветерок и прогнал облака, открыв нам вид на окрестности.
   После чая мы поднялись на следующий увал и увидали на юге громадную синюю поверхность озера Хара-нор. Сердце забилось, увидав впервые озеро, не виданное никем и неведомое еще европейцу. Это красивое и большое, верст до 80 в окружности, озеро лежит на значительной абсолютной высоте 13 230 футов. До него было не более пятнадцати верст. Сильно притягивало оно своей неизвестностью; хотелось побывать на нем, обойти его, попробовать его воду. Но пришлось помириться с невозможностью и двигаться на бивуак. Препятствием служила и моя болезнь, требовавшая скорее прибыть на бивуак, а главное недостаток продовольствия и усталость животных, изнуренных частой бескормицей, трудной дорогой и неприветливыми погодами.
   Через некоторое время открылась панорама окрестностей Яматын-умру, и мы, держась западного направления, шли мягкими увалами, сбегающими с северных снежных гор. На пути нам встретилось маленькое соленое озеро Ногот-нор, верст 10 в окружности, лежащее на высоте 13 900 футов над уровнем моря. Перевалив затем мягким перевалом, служащим смыканием между горами Баин-дзургын-ула и южным скатом восточного Да-сюе-шаня, спустились в ущелье левого притока реки Яматын-умру. По выходе из этого ущелья в долину Яматын-умру, мы остановились после 31 версты движения. В стороне от бивуака паслось стадо диких яков и несколько антилоп; мы не трогали их, и они до самой ночи спокойно продолжали пастись вблизи нас.
   Далее к ур. Яматын-умру шли знакомой уже дорогой вниз по речке. Не доходя до бивуака верст 10, мы остановились на прекрасном корму, чтобы дать немного отдохнуть и покормиться лошади Топке, которая утомилась за разъезд настолько, что совсем почти отказывалась итти далее. Пользуясь случаем, покормили наших животных и сами напились чаю, чтобы на бивуак приехать бодрыми, и затем пошли далее.
   С бивуака нас заметили версты за две; все побросали свои занятия и ожидали нашего приезда. Встреча была по обыкновению радушная после почти месячной нашей отлучки. На складе царил полный порядок; все люди были здоровы. Животные несколько отдохнули, несмотря на то, что их донимала плохая погода: снега, дожди и ветры, а по ночам морозы.
   П. К. Козлов уже вернулся из своей поездки, о которой он рассказывал так: "В последней трети июля я оставил бивуак. Мое начальное движение было к северо-западу, где все время приходилось то подниматься на боковые увалы южных предгорий снеговых гор, то спускаться в долины их речек. Затем по одной из последних, изменив прежнее направление на северо-восточное, я поднялся на южную снеговую цепь Да-сюе-шаня и перевалом в 14 300 фут. над морем спустился, следуя к востоку, на реку Цзаирмык-гол. Пройдя немного по этой реке, я ее оставил и, со своим маленьким караваном, на лошадях, последовал горами, держась альпийского пояса; мне помогали охотничьи тропинки, умело проложенные тангутами и монголами, промышлявшими здесь за маралами. Везде на моем пути были отличные пастбища: роскошные лужайки с коврами цветов пестрели подле тех мест, где виднелись следы давнишнего обитания человека-номада. Горные ручьи с чистейшей, как кристалл, водой шумно катились к долине реки Сулей-хэ. Только одна эта главная ветвь, громко бурля, неслась шумным потоком, в особенности в узких, недоступных человеку, местах. В местах же расширения долины мы выходили на нее, и даже шли по ее левому берегу до левого незначительного притока р. Барон-гол. Ущельем этой речонки и следующими сухими мы снова попали в альпы и проходили в их области два дня, в надежде хорошо поохотиться. Для этой же цели съездили на речку Цаган-бурга-сутай и опять увидели высокие грязные волны Сулей-хэ. Затем поднялись на южную цепь Да-сюе-шаня; в пониженной, не снеговой ее части мы попали на верховье Ема-хэ. Кругом лежит пустынное место. Хребет Буруту-курун-ула (Ема-хэ-дабан) едва простирает свою оконечность к подножью Да-сюе-шаня. Оставив истоки реки Ема-хэ, мы уклонились на юго-восток, следуя южной окраиной гор. Придерживаясь такого направления, я на другой день был уже на бивуаке".
   Из этой экскурсии Петр Кузьмич привез съемку пройденной местности и образцы различных коллекций, собранные в пути.
   Я выехал 21 июля и возвратился 14 августа, следовательно, в пути был 25 дней, за которые прошел свыше 709 верст со съемкой и сбором всевозможных коллекций и сведений о странах, соседних с посещенными, и о жителях, обитающих в них. Посетил горные группы и хребты: Дзургын-ула, Гумбольдта, Янхе-дабан, восточное продолжение Ихэ-дабана (хребет Риттера), Южно-Кукунорский, на протяжении 80 верст, перейдя его тремя непосещенными перевалами, Нойон-дабан, высоты по р. Бухайн, Шаголин-Намзил, Цзаирмык-дабан, хребет Александра III, Сурин-ула, Да-сюе-шань и пр. Пройдено 9 перевалов, еще никем не посещенных. Посещены верховья и истоки рек Дзурге-гол, Ихэ-Халтын-гол, верховья р. Кактын-гол, истоки Балгын-гола, Баин-гола; верховья Ара-гола, Нойон-хутул-гола, Бухайна, верховья Сулей-хэ, Цзаирмык-гола, Харанорской речки и Яматын-гола. Кроме того засечено и впервые нанесено на карту большое озеро Хара-нор и маленькое Ногот-нор.
   После моего приезда в Яматын-умру пришлось здесь простоять еще три дня. Я возвратился с сильно расстроенным здоровьем. Еще в разъезде я заболел насморком, мучившим меня и не дававшим уже более полмесяца спать по ночам; язвы в горле тоже усилились, и кроме того давало себя знать расстройство желудка. Все эти болезни, вместе взятые, изнурили и ослабили мой организм настолько, что последние дни разъезда я с трудом высиживал на лошади денной переезд. Кроме того непогоды не давали работать в пути, и пришлось очень многое по съемке и прочим записям приводить в порядок на складе.
   На складе в Яматын-умру велись правильные метеорологические наблюдения с 16 июля по 18 августа, следовательно, 33 дня. За все это время не наблюдалось ни одного полного дня тихого, следовательно, этот период следует, назвать ветреным. Тихое состояние атмосферы из 99 наблюдений наблюдено 22 раза. Оно приходится на известные сроки наблюдения в такой последовательности: вечером тишина наблюдалась 11 раз; утром 8 раз и днем только 3 раза. Ночи часто бывали тихие.
   Ветры дули порывами, силою до 4 [баллов]. Бурана, в полном смысле, не было ни одного. Ветры преобладали больше днем, начинаясь после утреннего наблюдения и кончаясь между полуденным и вечерним.
   Из них вовсе не наблюдалось северных, южных и восточных; западный только 1 слабой силы; северо-восточных тоже не было.
   Преобладали же северо-западные -- до 30, затем юго-восточные -- 28 и юго-западные -- 16.
   Переменный наблюдался 1 раз днем; ночами он повторялся не раз.
   За все это время, свыше месяца, совершенно ясных суток были только одни, именно 17 июля; кроме того ясность наблюдалась всего 14 раз: по утрам 8 раз, вечером 6 раз и днем только один раз. Ночью полная ясность замечена около 5 раз.
   Облачность главным образом составляли облака слоистые; наблюдены с осадками 17 раз, в том числе 5 полных суток небо было застлано ими. Сложно-слоистые замечены были днем -- 13 раз, вечером -- 11, утром -- 9, всего 33.
   Кучевые наблюдались 8 раз: днем -- 5 раз, утром -- 3 раза и вечером не наблюдались вовсе. Сложно-кучевые 33 раза: днем -- 16 раз, вечером -- 11 и утром -- 6.
   Перистые четыре раза: утром и вечером по 2, днем ни одного. Сложно-перистые -- 29: вечером -- 13, утром -- 9 и днем -- 7.
   Барашковые только один раз вечером и сложно-барашковые утром -- 4 раза и вечером 2. Днем же ни разу.
   Дождливых и снежных суток было 5, в том числе наблюдались дожди днем 19 раз, ночью 8 раз; снег наблюдался 5 раз днем и ночью 2 раза.
   На окрестных горах все дожди заменялись снегом.
   Иней наблюдался по утрам 11 раз.
   Туман два только раза утром.
   Пыль в воздухе 8 раз.
   По ночам морозы очень часты.
   Дневная температура было такова: во время утренних наблюдений средняя была за 33 наблюдения +1,74RЦ; наименьшая = --5,6R 15 августа; наибольшая +8,9R 30 июля.
   За 32 денных наблюдения, средняя = +13,7R. Наименьшая температура = +4,3R 13 августа; наибольшая = +23,5R 30 июля.
   За 33 вечерних наблюдения средняя = +4,4R. Наименьшая = --2,8R 17 августа; наибольшая = +10,6R 29 июля.
   Окрестности Яматын-умру не обитаемы ни тангутами, ни монголами и предоставлены в распоряжение диких зверей, которых, впрочем, время от времени беспокоят приезжающие для охоты монголы из Цайдама и тангуты с р. Бухайна.
   Среди попадавшихся зверей преобладали: дикие яки (Poephagus mutus Przew.), медведи пищухоеды (Ursus lagomyarius Przew.), куланы (Asinus kiang), волки (Canis lupus), зайцы и другие грызуны (Lepus et Glires) и антилопы ада (Antilope picticauda), аргали (Ovis sp.), дикий горный баран.
   Из пернатого царства обращали внимание главным образом хищники: грифы, белый и черный (Gyps sp. и Vultur monachus), бородачи (Gyraetus barbatus), орлы (Aquila et Buteo sp. sp.), соколы Гендерсона (Falco hendersoni); кроме них: вороны (Corvus corax), клушицы (Fregilus graculus), жаворонки (Alaudula sp.), вьюрки (Montifringilla et Pyrgilauda sp. sp.).
   Пресмыкающихся и насекомых почти совсем не встречалось, вероятно, по случаю холодов по ночам и в продолжение долгого времени по утрам.
   Более всего здесь было поживы по части растений; на самом бивуаке и его окрестностях было встречено большое число растительных видов, и ранее уже попадавшихся и таких, какие мы видели в первый раз; укажу чаще встречавшиеся: горечавки (Gentiana sp.) до 11 видов, астрагалы (Astragalus sp.), пчелка (Delphinium sp.), звездчатка (Stellaria sp.), первоцвет (Primula sp.), прострел (Pulsatilla sp.), Saussurea sp. до пяти видов, одна из них Saussurea Stella Max, очень красивая красная звезда с цветами, собранными в головках малинового цвета, и пахнущая малиной, найденная впервые Н. М. Пржевальским в Тибете; желтая Statice sp., белозор (Parnassia sp.), сложноцветных, взятых впервые, два вида, Galimeris sp., колокольчики (Campanula sp.), лапчатка (Potentilla sp.), лактук (Lactuca sp.), синий осот (Mulgedium sp.), 3 полынки (Artemisia sp.), сушица (Anaphalis sp.), прикрыт (Aconitum sp.), 2--3 злака, несколько осок (Carex sp.), два вида пижмы (Tanacetum sp.), дикий овес (Avena sp.), перекати-поле (Gypsophila sp.), Reaumuria trigyna, одуванчик (Leontodon sp.), астра (Aster sp.), татарник (Gnicus sp.), стелющаяся тангутская жимолость (Lonicera tangutica), найденная Н. М. Пржевальским; 2 вида лука (Allium sp.), хохлатка (Corydalis sp.), валериана (Valeriana Jaeschkei), 2 мытника (Pedicularis sp. et P. chinensis), Gremanthodium sp., щавель (Rumex sp.), Lagotis brevituba, зонтичное, по ключикам в воде 2 вида рдеста (Potamogeton sp.) и нитчатка (Gonferva sp.).
   Вот в главных чертах жизнь животная и растительная в окрестностях урочища Яматын-умру.
   

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

ПО НАНЬ-ШАНЮ

Покидаем урочище Яматын-умру. -- Озеро Ногот-нор. -- Перевал Заха-дабан. -- Юго-западными увалами Бухын-дабана. -- Истоки реки Ангыр-гол. -- Ур. Гурбу-Ангыр-гол. -- Посылка в Курлык за проводником для П. К. Козлова. -- Отбытие разъездов. -- Я отправляюсь на р. Бухайн до оз. Куку-нор, мимо озер Дулан- и Сырхэ-нор, р. Ара-гол обратно в ур. Гурбу-Ангыр-гол. -- Река Байшинтын-гол. -- Перевал, ведущий в бассейн р. Бухайна. -- Долина р. Бухайна и вниз по ней. -- Слияние р. Нойон-хутул-гола с р. Бухайном. -- Р. Цайза-гол, западный берег оз. Куку-нор. -- По долине р. Цайза-гол. -- Тибетский караван. -- Пер. Урун-хайши и оз. Цаган-нор. -- Кумирня Дулан-кит. -- Речкой Дулан-гол к озеру Дулан-нор. -- Оз. Дулан-нор. -- Оз. Сырхэ-нор и хырма Куку-бзйле. -- Ур. Цаган-молд-гой. -- Сношения с тангутами. -- В гостях у тангута. -- Красота тангутских лошадей. -- По долине к западу. -- Оз. Баин-нор. -- Ур. Дунду-урбын-гун-иргэ. -- Слияние рр. Баин-гола и Ара-гола. -- Р. Ара-гол. -- Вверх по р. Ара-гол -- Возвращение в ур. Гурбу-Ангыр-гол и результаты поездок моей и П. К. Козлова. -- Метеорологические наблюдения за 32 дня.

   
   Восемнадцатого августа мы выступили дальше на новый склад, хотя мое здоровье не поправлялось. Прошли от Яматын-умру только 11 верст и принуждены были остановиться, потому что я не мог ехать верхом, со мной делалось головокружение, и я не был в состоянии держаться на лошади. Наша остановка была на небольшой кормной площадке, на правом берегу Яматын-гола, носящего здесь еще название Яган-гол, по имени урочища, коим он протекает.
   Болезнь моя усилилась, и мы должны были простоять здесь еще два дня. Затем на третий, по долине реки верхней Яматын-умру, держась юго-восточно-восточного направления и перевалив высоту, смыкающую горы Дзургэ-ула и южные склоны снегового Да-сюе-шаня, после 15 верст пути вышли на знакомое уже мне озерко Ногот-нор. Остановились на северо-западном пустынном берегу. Вода в озере соленая, и пришлось пользоваться водой, приносимой сюда с запада, из крошечной речки, которая постоянно пересыхает и едва струится по глиняному своему ложу. Отсюда открывался вид в долину озера Хара-нор, но мы ничего не видели за пылью.
   Следующий день шли отрогами восточных продолжений Дзургэ-ула; между ними начинаются две речки, идущие на восток в оз. Хара-нор, долина которого и самое озеро были видны нам довольно хорошо. Последнее лежало на восток от нас, верстах в двадцати. Спустившись с третьего увала, мы перешли еще речку и долинкой перешли на следующую; на ней остановились после 23 1/2 верст пути. Обе эти речки идут на восток в оз. Хара-нор. Здесь корм тоже неважный.
   Держались южного направления весь день и следующий не изменяли его. Перевалили последний увал, тоже пустынный, плоский, покрытый осыпью и выходами метаморфического фиолетово-серого известково-глинистого с прослойкой кварца песчаника. Этот увал есть непосредственное продолжение хребта Гумбольдта, тянется на юго-восток-восток и примыкает далее к снеговым высотам Бухын-дабан, которые следует считать вновь переходящим за снеговую линию хребтом Гумбольдта. Перейденный нами перевалом Заха-дабаном, увалообразный в этом месте пониженный хребет Гумбольдта имеет и здесь абсолютную высоту, значительно превышающую 14 000 фут. С него мы спустились в Кактынскую долину, переменили немного свое направление на юго-восточно-южное и вышли к подножью хребта Бухын-дабан, где остановились на кормных ключах, невдалеке от небольшого озерка, лежащего на абсолютной высоте 13 963 фут. Погода простояла тихая, довольно ясная; если бы не моя болезнь, я счел бы за большое удовольствие двигаться в такую погоду. Прошли 22 версты.
   На хорошем корму, уже заметно желтевшем, покормили своих животных и рано утром тронулись дальше в путь, в том же направлении, переваливая через пологие увалы, спускающиеся с хребта Бухын-дабан на юго-запад в Кактынскую долину; в нее же выносятся и речки, бегущие с этих гор между увалами в том же направлении; наверху этих плоских увалов почву выстилала осыпь сланцев, гранитов и песчаников. По скалам, равно как и по дну образуемых ими логов, росли злаки и другие альпийские виды растений. Таких увалов мы пересекли 6. С первого нам хорошо было видно лежащее на севере синее озеро Хара-нор, а на западе снега и льды Гучин-гурбу-шахалгын, хребта Риттера, стоящие верстах в 60. Последний увал самый высокий, он протягивается на юго-запад и упирается в Южно-Кукунорский хребет, сливается с ним и замыкает кактынский бассейн с востока. Горные породы, составляющие его, состоят из сланцев метаморфических известково-кварцево-слюдисто-хлоритово-глинистых серо-зеленых.
   Из места соединения Южно-Кукунорского хребта и этого увала бежит вдоль северного склона первого речка на восток. Перевалив увал, мы спустились в лог, по которому проходит другая речка, впадающая в первую и вместе с нею составляющая р. Ангыр-гол. До нее мы сделали 19 верст и остановились, потому что мне было трудно ехать на лошади. Тут мы заночевали и на утро, опять не изменяя направления, продолжали путь.
   За первым же увалом встретили третью речку, бегущую в р. Ангыр-гол. Место слияния носит название Гурбу-Ангыр-гол, что значит три желтых речки; так зовут эти речки за их мутные воды.
   Обширное урочище, потянувшееся ниже слияния их верст на 15, носит то же название. Наконец, перевалив южный мыс последнего увала, состоящего из гранитов двуслюдистых, крупнозернистых, желтоватых и идущего к реке Ангыр-гол в урочище Гурбу-Ангыр-гол, мы вышли на это последнее и тут переправились на правый берег реки, текущей здесь несколькими неглубокими рукавами по широкому галечному руслу. Остановились на уже пожелтевшей, поросшей злаками луговине, почти против ущелья Южно-Кукунорских гор, ведущего на перевал Тупчун и далее в Курлык-Цайдам. Для устройства метеорологической станции и астрономических наблюдений мы выбрали более удобное место, то есть более заметное, верстах в 9 ниже слияния трех составляющих Ангыр-гол речек. За этот переход прошли 22 версты. Было уже 25 августа.
   Отсюда мне и П. К. Козлову предстояло сделать два больших разъезда: П. К. Козлову на истоки р. Тэтунга, а мне на озеро Куку-нор. Со мной, в качестве уже работника, не проводника, как и в прежние мои разъезды, должен был итти Топке; к нему я уже привык. Дорог он вовсе не знал, но работал в пути и был полезен как хороший вьючильщик и для переговоров при встрече с монголами и тангутами. С ним они доверчивее разговаривали и сообщали необходимые сведения, как равному, нас же побаивались, не были откровенны и скрытничали, подозревая что-то недоброе.
   У П. К. Козлова же не было проводника, и за таковым пришлось послать в Курлык урядника Жаркого с тем же Топке. Это потребовало 3 дня.
   Устройство склада, метеорологического пункта, различные предварительные наблюдения и приготовления к предстоящим разъездам заняли все свободное время. Из Курлыка приезжал шерам, посыльный князя, в звании ротного командира, разведать, по приказанию князя, о нас и обещал кое-что приготовить для нас ко времени нашего прибытия в Курлык; обещал приготовить нам и проводника для движения нашего далее, из Курлыка в Сычуань.
   Прибыл проводник для П. К. Козлова, и они втроем с Жарким и новоприбывшим проводником 1 сентября имели возможность выйти в экскурсию.
   Общее состояние моего здоровья немного поправилось, хотя язвы в горле и насморк еще не проходили и я был слаб настолько, что еще не мог садиться на лошадь без посторонней помощи.
   Несмотря на это обстоятельство, я с Баиновым и Топке 2 сентября после завтрака, с двумя вьючными верблюдами, пошел на северо-восток увалами, ползущими на юг к р. Ангыр-гол, с Бухайн-дабана, снега которого острыми гигантами врезались в небо. На вершинах увалов, представляющих влажную, почти обнаженную, лишенную растительности глину, набросана масса громадных глыб, состоящих из гранитов: хлоритово-роговообманковых, крупнозернистых, розово-желтых и таковых же мелких осколков. Ползущие с севера лога дробят эти увалы на более мелкие. На западе виден высокий увал, служащий водоразделом бассейнов Кактынского и Ангырголского. На 9 версте мы спустились в лог, по дну которого бежала в Ангыр-гол речка; на ней попадались площадки с осоками и злаками. Дальше дорога наша шла увалами; они тоже забросаны гранитными глыбами, снаружи сильно выветрившимися. Среди этой невысокой и дикой местности иногда попадаются на глаза в очень небольшом числе представители небогатой флоры: заячья капуста (Sedum sp.), узколистая Saussurea sp., желтый Cremanthodium sp., маленькая полынка (Artemisia sp.), синий зверобой (Pleurogyne sp.), и, может быть, несколько других.
   Дорогой пересекали речки, струившиеся в Ангыр-гол. Встречались следы яков, куланов, антилоп, видели мы зайцев и корсаков. Пройдя 17 верст, спустились в лог р. Байшинтын-гола, небольшой и светлой, заваленной большими каменными глыбами; по берегам ее виднелись желтые лужайки осок и злаков. На одной из них мы заночевали. Холод был сильный с вечера, а ночью доходил до --15RЦ при совершенно ясной и тихой погоде. Ночью на нашем бивуаке был дикий як; походил кругом, но, почуяв, должно быть, людей, ушел. По сторонам выло много волков, особенно перед рассветом.
   К утру слоистое облако прикрыло все небо. Мы пошли в том же северо-восточном направлении. Увалы, которыми мы шли, направлялись с Бухын-дабана к югу, и каменные выходы их состояли из буро-фиолетовых мелкозернистых слоистых песчаников. Восточнее, приближаясь к подножью Бухын-дабана, увалы делались каменистее, что затрудняло ход животным. На 13 версте мы спустились каменистым и крутым скатом в глубокий лог с рекой, идущей с Бухын-дабана прямо на юг. Внизу этот лог принимает характер дикого ущелья, скаты которого состоят из твердого конгломерата, сложенного преимущественно из белой кварцевой гальки в буро-фиолетовом глинисто-слюдистом цементе. На площадках по берегам речки разбросаны мото-ширики и пожелтевшие злаки и осоки. Мы свернули к востоку в ущелье, которое повело нас в прежнем направлении на перевал отошедших к югу от Бухын-дабана нешироких гор.
   Подъем был не крутой, но засыпанный крупными, острыми осколками камней. Это обстоятельство заставляло беспокоиться за целость ног наших животных. Абсолютная высота перевала 15 400 ф. Спуск крутой с такими же камнями. Породы, составляющие эти горы, суть буро-фиолетовый конгломерат и красно-бурый крупнозернистый гранит. Погода скверная -- мокрая, холодная, туманная. Вдаль ничего не видно. Ветер, переменный, резкий, дул со всех сторон. Много раз принимался итти снег.
   В четырех верстах от перевала, уклонившись немного к югу и пройдя за весь день 31 версту, мы остановились уже в бассейне р. Бухайна на реке, в него бегущей и берущей свое начало несколькими ключевыми истоками в близких окрестностях с южных склонов хребта Бухын-дабан.
   Дорогою нам попадались: дикие яки, куланы, антилопы, зайцы и другие грызуны. Видали тоже тибетских бульдуруков (Sirrhaptes thibetanus), уларов (Tetraogallus sp.), горихвосток (Ruticilla sp.), вьюрков (Montifringilla et Pyrgilauda sp. sp.), рогатых жаворонков (Otocoris sp.).
   Довольно бедная растительность состояла из следующих видов, весьма скудно прикрывавших глинистую почву: 2 вида заячьей капусты (Sedum sp. sp.), желтый Cremanthodium sp., ревень (Rheum spiciforme), крупка (Draba sp.), камнеломка (Saxifraga sp.), желтая и оранжевая, 2 вида; твердочашечник дернинками (Androsace sp.), соссюрея, прикрывающая свои цветы большими прицветниками, имевшими какой-то сухой вид, и соссюрея мохнатая, растущая дернинками, лилового цвета (Saussurea sp. sp.), 3 вида синего зверобоя (Pleurogyne sp. sp.), альпийская пчелка (Delphinium sp., должно быть Pylzowi, Max.), вид ковыля (Stipa sp.), мелкий мятлик (Роа sp.), полынка (Artemisia sp.), 2 вида пижмы (Tanacetum sp. sp.), горечавка (Gentiana sp.). Вся флора уже окончила летний жизненный круг. Цвел еще только синий зверобой (Pleurogine sp.), запрятавшийся от морозов среди камней. Осень уже наступила полная, несмотря на первые числа сентября. Морозы по ночам здесь уже сколько времени превышают --10RЦ. Сегодня, например, 3 сентября было --14RЦ. Да и наступающая ночь обещает быть не теплее.
   Она была чистая, лунная, с сильным инеем и морозом в --12RЦ. К рассвету появился туман, но скоро рассеялся и не мешал нам двигаться дальше. Мы шли на восток сначала по реке, затем оставили ее вправо и, выбирая более удобные места для движения, вышли опять на нее. Здесь она направляется к северу, прорывает в этом направлении пониженный к востоку хребет Бухын-дабан и невдалеке северного его склона вливается в р. Бухайн. Версты через четыре мы вышли на ее правый приток, впадающий в нее перед входом в ущелье Бухын-дабана. Он, повидимому, берет начало в южных не очень высоких горах, идущих на восток и отделившихся от южных склонов Бухын-дабана. С этой реки мы перевалили невысокий, покрытый травяной растительностью мягкий водораздел и спустились к речке, начинающейся в тех же горах. Она подходит на севере к еще более понижающемуся далее на восток хребту Бухын-дабана и его южным склонам в юго-восточно-восточном направлении, достигает р. Бухайн, выше притока его Шина-гола, впадающего слева, с востока. В невысоком ущелье этой реки мы сделали 33 версты, не раз переходя ее с берега на берег. На левом ее берегу на хорошей травянистой площадке мы остановились. Недалеко от нашей остановки увидели стадо куку-яманов (Pseudois nahoor, горные козлы), но догнавший нас со склада Марс (экспедиционная собака -- друг отряда) разогнал их, не обращая внимания ни на какие наши приказания оставить их. Как Марс, так и Кутька, другая наша собака, были две увлекающиеся натуры. Их часто приходилось привязывать на веревку на бивуаке, чтобы сдержать их страсть гонять зверя. Третья наша собака, взятая из Люкчюна и именем его названная, тоже не уступала в этом отношении первым двум.
   Среди растительности к прежде попадавшимся видам можно еще прибавить крапиву (Urtica sp.), и Przewalskia tangutica Max, которые росли тут в большом изобилии.
   На следующий день шли той же рекой; попадались пространства с мото-шириками (Kobresia thibetica Max.); стелющаяся Myricaria prostrata, стелющаяся и образующая луговины тангутская жимолость (Lonicera tangutica Max.). Как и накануне, преобладали крапива и пржевальския тангутская. По скатам: ковыль (Stipa sp.), колосник (Festuca sp.). Южные склоны ущелья пологи. Северные, особенно в нижнем течении ближе к Бухайну, скалисты и состоят из конгломератов. Растительность на них слабая. По дороге с обеих сторон ущелья проходят ручьи. Ближе к устью реки ущелье расширяется, увалообразные скаты понижаются. По берегам реки стал попадаться прекрасный корм, еще не совсем желтый, как мы встречали ранее, дня два-три тому назад. Здесь, должно быть, значительно теплее, чем в только что пройденных местах.
   На 23 версте хода мы пришли на устье ущелья, выходящего на долину р. Бухайн, в который впадает и речка немного выше впадения в него притока Шина-гол. По правому берегу р. Бухайна мы пошли знакомой нам дорогой вниз по реке. Травы на последней теперь были значительно лучше, чем в наше первое посещение этих мест, вследствие бывших здесь в промежуток между обоими нашими посещениями дождей. Через 13 верст ниже этого притока, перевалив невысокий увал, мы вышли на следующий приток Бухайна и, пройдя всего 35 верст, остановились на нашем бивуаке прошлого разъезда. Здесь как и в прошлый разъезд, так и теперьтнас донимала прескверная погода: все время чередовались снег и крупа с дождем. На долине паслись куланы и, подходя шагов на 200 к нашей стоянке, останавливались и с удивлением рассматривали нас. Их, вероятно, привлекали своим странным, должно быть, для них видом наши верблюды.
   За ночь мы совсем измокли, и ясное утро было нами встречено с радостью: оно обещало подсушить нас и наши вьюки, напитанные водой.
   Чем ниже двигались по Бухайну, тем менее было заметно приближение осени: травы становились зеленее, аспера еще цвела, чернобыльник тоже.
   При впадении р. Нойон-хутул-гол в Бухайн-гол мы расположились пить чай опять на прежнем месте. Я повторил наблюдение гипсотермометром, ознакомился поподробнее с флорой. В реке Бухайн на этот раз воды было меньше, чем при первом нашем посещении, но зато теперь она отличалась необыкновенною прозрачностью. Погода была тихая и теплая: в полдень термометр показывал в тени +20RЦ.
   После чая переправились через Нойон-хутул-гол, и пошли правым берегом Бухайна по роскошной степи, покрытой бесчисленными табунами куланов (Asinus kiang) и стадами антилоп Кювье (Antilope cuvieri Przew.), которых я только здесь и видел. Сюда, в свою очередь, уже не заходят ады (Antilope picticauda), которых отсюда вверх по Бухайну встречается множество, так что р. Нойон-хутул-гол как бы служит границею распространения этих двух видов.
   Долина Бухайна расширяется верст на 6. С юга она огораживается горами системы Южно-Кукунорского хребта, а с севера мягкими увалами, сползающими с хребта Южно-Тетунгского. Как сама долина, так и ее оба склона покрыты отменными травами. Самую реку сопровождают густые заросли облепихи (Hippophae rhamnoides).
   Мы шли, придерживаясь направления Бухайна, на юго-восток-восток, сначала немного отступя, а потом подножьем южных гор, которые, отойдя на юг, расширили богатую пастбищами долину верст на 20 с лишком. После 33 верст пути мы остановились и закончили свой дневной переход. Погода стала портиться еще после полудня; ветер дул с разных сторон; к вечеру тучи совершенно заволокли все небо. Северных дальних гор не видать, их закрывают собой передовые увалы. Наш бивуак посетила сорока (Pica sp.). Вечером ветер стих, и теплая облачная ночь окутала нас своим непроницаемым темным покровом.
   Монгол Топке уговорил не раскладывать огня. Он дорогой заметил свежий след тангутской лошади, из чего заключил, что где-нибудь не особенно далеко живут тангуты, а последние, по его словам, имеют обыкновение подкрадываться к огню и, рассмотрев людей, сидящих у огня, стрелять по ним, чтобы воспользоваться их скотом и имуществом. Но когда костер все-таки разложили, чтобы сварить чай, он ни за что не садился к костру и довольно долго не ложился спать, прислушиваясь по сторонам. Спалось очень хорошо на просохших войлоках и не корчась от холода. Перед утром небо прояснило.
   Мы продолжали путь по широкой долине. По реке всюду заросли мирикарий и облепихи. Нам попались несколько тангутов, гнавших завьюченных шерстью яков. Топке поговорил с ними, но ничего не узнал, -- их интересовали мы; они закидали его вопросами: кто идет, куда, зачем? и пр. и неохотно отвечали на его вопросы о дороге. У реки в зарослях кустов начинают попадаться жители-тангугы с их баранами; но они избегали встречи с нами.
   Река разливается по долине на несколько рукавов. Несмотря на присутствие жителей, куланов и антилоп Кювье было много; видели следы волков и лисиц. Замечены были: белохвостый орел (Haliaetus albicila), скопа (Pandion haliaetus), соколы Гендерсона (Falco hendersoni), сорока (Pica sp.), сойка (Podoces humilis), вьюрки (Pyrgilauda ruficollis et Onychospisa Taczanowskii), ворон (Gorvus corax).
   После первой половины пути южные увалы выдвигаются своими мягкими формами к реке, а северные, напротив, отодвигаются к северу и делаются положе. Начали попадаться Gousinia sp., жимолость кустарная (Lonicera sp.), касатики (Iris sp.), Galimeris sp., сизозеленка (Glaux sp.), Lancea thibetica Max, подорожники (Plantago sp.), горечавка (Gentiana sp.), 2 вида полынки (Artemisia sp. sp.).
   Я видел черношейного журавля (Grus nigricollis Przew.), желтоносых клушиц (Pyrrhocorax alpinus), бородатых вьюрков (Pyrgilauda barbata) и др.
   Через 32 версты мы заночевали на луговых предгорьях правого берега реки, коими шли последние версты. Ночью выли волки и близко подходили к бивуаку. Где-то лаял корсак (Ganis corsak).
   Утром продолжали путь теми же предгорьями. Бухайн шел севернее, верстах в 5 по долине. Вскоре южные горы отошли к югу, и долина, сильно раздвинувшись, потянулась на восток к оз. Куку-нор. Чтобы выйти на Бухайн, мы должны были перейти долину в восточном направлении. Вокруг мы видели по сторонам тангутские стойбища и множество скота. Два любопытных тангута подъезжали к нам и издали молча рассматривали нас. Стоянка была одета травами, преимущественно ковылем (Stipa sp.), колосником (Роа sp.), дикой пшеничкой (Triticum sp.) и овсяницей (Festuca sp.); кроме этого пестрели на степи еще мышьяк (Thermopsis sp.), звездчатка (Stellaria chameyasme), мытник (Pedicularis sp.), прикрыт (Aconitum sp.), Galimeris sp.; 3 вида горечавок (Gentiana sp. sp.), синий зверобой (Pleurogyne sp.), сушица (Anaphalis), одуванчик (Leontodon sp.), 3 вида астрагала (Astragalus sp. sp.), лапчатка (Potentilla sp.), касатик (Iris sp.), и другие.
   На этих плодородных степях паслись во множестве вблизи тангутского скота куланы и антилопы Кювье. Наконец, после 28-верстного перехода мы вышли и на р. Бухайн. Бухайн здесь разливается многими рукавами по галечному руслу, среди кустов мирикарии и кормных лугов. Близ реки и возле бивуака мы нашли: 2 вида мяты (Mentha sp.), 2 вида лебеды (Ghenopodium sp.), Caussurea sp., сушицу (Anaphalis sp.), подмаренник (Gallium sp.), крестоцветное, полынку (Artemisia sp.), белый мытник (Pedicularis sp.), крапиву (Urtica sp.).
   Перед полуднем подул переменный ветер. Вообще последнее время по утрам было большею частью тихо; с полудня ветер дул с юго-востока, склоняясь к востоку и северо-востоку. Небо обыкновенно заволакивается облаками; к ночи ветер меняется и дует с запада, с уклонениями к югу и северу. Иногда после полуночи небо прояснивает.
   Все время нашего пребывания на Бухайне в долине носилась в воздухе пыль.
   Последняя ночь, проведенная нами на Бухайне, была теплая и облачная; облачность продолжалась до полудня.
   Переночевав, отправились с Бухайна прямо на юг к устью р. Цайза-гол роскошной злачной степью. Часто попадаются старые русла, поросшие особенно густой травой. Быть может, это старицы рукавов или Бухайна, или Цайза-гола. Пришлось немало итти и болотами, тянущимися до самого берега оз. Куку-нор, раскинувшегося далеко к востоку своей синей поверхностью.
   Через 8 верст от Бухайна мы пришли к берегам Цайза-гола; они очень топки, поросли осоками и злаками; среди болота мы с трудом нашли местечко, достаточно твердое, чтобы нам с животными поместиться и сварить чай. Ширина р. Цайза-гол 1--3 сажени. Вода прозрачная, рыбы много и очень крупной, -- мы имели случай видеть ее в воде сами; течение слабое, едва заметное. На западе, приблизительно в одной версте, было тангутское стойбище в 15 палаток. К нам долгое время никто не приходил. Наконец от стада баранов, пасшегося по другую сторону реки, отделился конный пастух, подъехал к реке и спросил у Топке: кто, куда, откуда, зачем, нет ли торговли? и поехал к палаткам.
   Здесь я измерил гипсотермометром абсолютную высоту оз. Куку-нор. По моему наблюдению она оказалась равною 10 500 футам49. С низкого болота оз. Куку-нор не поражало нас своей грандиозностью. Вблизи: на болоте мы видели пять штук черношейных журавлей (Grus nigricollis Przew.); на берегу озера сидел белохвостый орел (Haliaetus albicilla), над озером носились скопы (Pandion haliaetus) и многочисленные чайки (Larus occidentalis et L. ichtyaetus et Sterna sp.). На берегу несколько бакланов (Graculus carbo sp.) просушивали свои крылья; то же делали и снежные пеликаны (Pelicanus crispus); множество чирков (Guerquedula sp.), кряковых уток (Anas boshas), утки других: пород и разные кулики. Замечался сильный пролет галок (Monedula daurica), плисиц (Motacilla sp.) и жаворонков (Alauda sp.). На болоте много больших жаворонков (Melanocorypha maxima); они весело распевали свои песни, не думая, кажется, об осени.
   Напившись чаю, мы продолжали дорогу вверх по Цайза-голу. Через несколько верст свернули по ней к югу в короткое ущелье, за которым вышли в долину направо к западу и остановились при реке на лугу. Переход этот от устьев Бухайна был всего в 20 верст. Здесь я собрал семь видов растений, уже ранее попавших в мой гербарий. Кроме осок и злаков росли: горечавки (Gentiana sp.), синий зверобой в большом количестве (Pleurogyne sp.), дикая гречка (Polygonum sp.), мытник (Pedicularis sp.), Saussurea sp., Lancea thibetica, астрагал (Astragalus sp.), сизозеленка (Glaux maritima), курильский чай (Potentilla fruticosa). На склонах гор: карагана верблюжий хвост (Garagana jubata) и карагана кустарная (Garagana sp.), белолозник (Eurotia sp.), ива (Salix sp.), таволга (Spiraea mongolica), крапива (Urtica sp.), 4 вида полыни (Artemisia sp.), мята (Mentha sp.), луки (Allium sp.), заячья капуста (Sedum sp.), подмаренник (Gallium sp.), татарник (Gnicus sp.) и другие.
   Перед закатом солнца через наш бивуак вверх по долине р. Цайза-гол летели журавли в огромном количестве (Grus sp.).
   Утром следующего дня, при облачном небе, дул чрезвычайно холодный и резкий ветер прямо в лицо с запада. Мы подымались долиною р. Цайза-гол, по прекрасным травам в западном направлении с легким северным склонением; и, чем выше поднимались по реке, тем лучше делались травы, т. е. меньше ими пользовались тангуты. Осенью тангуты, враждуя друг с другом, выжигают часто травы, чтобы лишить недругов хороших пастбищ. Иногда же при обилии трав это делается и для того, чтобы весною на черных обуглившихся площадях, сильнее нагревающихся на солнце, зелень появлялась ранее. Ширина долины доходит до трех верст. Северные горы мягкие, пологие и невысокие; южные значительно выше, скалисты, круты, и склоны их, обращенные к р. Цайза-гол, поросли ивой (Salix sp.), курильским чаем (Potentilla fruticosa), караганой (Garagana jubata). В них водятся олень (Cervus sp.), кабарга (Moschus sp.) и другие.
   Дорогой мы встретили тибетский караван в три эшелона нагруженных яков, с чаем, шерстью и тибетской материей, направляющийся из Тибета в Синин-фу. Он был уже 5 месяцев в дороге. Сопровождавшие его тибетцы были необыкновенно малого роста, все вооружены саблями, пиками и фитильными ружьями. Большинство было пеших, часть же конных; всего их было более ста человек. С караваном следовал из Тибета в монастырь Гумбум какой-то гэгэн, окруженный почетом. Тибетцы неохотно рассказывали о себе, стараясь побольше собрать у Топке сведений о нас, людях ими невиданных и потому крайне интересных. Все они выражали изумление и любопытство, глядя на нас.
   На 16-й версте в южных горах мы увидали темное ущелье, прорванное рекою Цайза-гол, из которого она выбегает на долину. Далее к западу долина понемногу суживается и переходит в ущелье. Северные и южные горы разделяются только речкою, принимающею но пути много мелких притоков и, в свою очередь, прорывающую северные горы, чтобы излиться в р. Бухайн-гол. Мы шли долиною 29 верст до ущелья и остановились среди кустов северного пологого склона южных гор, густо ими поросших. Погода с переменным ветром простояла пасмурною весь день, несколько раз принимался накрапывать дождь или снег. Здесь стали попадаться вновь антилопы ада. Баинов убил одну для ужина.
   Всю ночь с 10 на 11 сентября шел снег, и к утру мы оказались занесенными трехвершковой снежной пеленой. Под снегом было очень тепло спать, но сон нарушали волки, которые невдалеке от нашего ночлега громко выли еще с вечера и всю ночь до рассвета.
   Утром вступили в ущелье; оно направлялось на запад, но вскоре свернуло на юго-запад, ломаясь то вправо, то влево.
   Наконец, пологим подъемом достигли перевала Урун-хайши. Нестаявший еще снег немного мешал нам подниматься: верблюды скользили, и их приходилось поддерживать, что замедляло подъем. Окрестные горы состоят из мелкозернистого известняка, серого доломитизированного, с гнездами серого и желтоватого известкового шпата. Мы перешли этот перевал на абсолютной высоте 13 540 футов, как то показал гипсотермометр. На перевале выложено из камней огромное обо, свидетельствующее о большом числе путников, здесь проходящих.
   Спуск удобный, пологий, по правому скату гор ведет в ущелье с хорошей травой, направляющееся на юго-запад и сворачивающее к западу в долину небольшого озера Цаган-нор, белое озеро, длиною около трех верст при ширине от 1/4 до одной версты, с плоскими берегами и соленой водой и небольшим количеством водяных птиц: турпанов, гусей и разных уток. На восточном берегу расположено было несколько тангутских стойбищ; по тучному берегу паслось множество скота.
   Пройдя 32 версты, мы остановились на пресном ключике, вливающемся в северо-западный край озера, абсолютная высота которого оказалась в 10 633 фута. Вечером, лишь только потухла заря, на северо-востоке за горами замелькала зарница, освещая на мгновенье зубчатый гребень восточных гор. Это явление было мною замечаемо несколько дней подряд. Ночь наступила тихая, теплая. Еще до рассвета за озером в тангутских палатках показались огни, длинными факелами отсвечивавшие в гладкой темной поверхности озера. Что же они [тангуты] делают так рано?
   На рассвете на озеро спустилось с шумом несколько стай водяной пролетной птицы.
   Неширокой долиной озера мы продолжали утром свою дорогу, направляясь на запад-юго-запад. По сторонам на горах попадались отдельными деревьями разбросанные можжевельники (Juniperus Pseudo-Sabina).
   Наконец, мы вышли на дорогу, ведущую из Дабасун-гоби через перевал на юго-восток-восток в кумирню и монастырь Дулан-кит. Здесь стоял тангутский аул из 10--12 палаток. Тангуты эти пользуются очень нелестной славой отчаянных грабителей. Они, кроме того что грабят проезжих цайдамских монголов, не дают покоя и своим соседям-тангутам, да не брезгуют стянуть что-либо и из кумирни, воруют скот, принадлежащий монастырю, выпущенный за ограду его. Почти ежедневно в монастыре Дулан-ките недосчитываются то барана, то другой более крупной скотины.
   Верстах в четырех к западу на р. Дулан-голе стоит против лесного ущелья северных гор, чрезвычайно красивых, кумирня Дулан-кит. Здесь прежде была и ставка кукунорского вана, но теперь живет только гэгэн и монахи с ним. Эта кумирня служит потребностям не только монголов, но есть единственная кумирня для всех тангутов кукунорских. Впрочем, последних нельзя причислить к ревностным почитателям, потому что они не особенно часто посещают ее. С Цаган-нора до Дулан-кита мы сделали 13 1/2 верст.
   Остановились против кумирни на реке Дулан-гол. Корм был вытравлен окончательно. Несъеденными были только площадки, густо поросшие касатиками (Iris sp.), теперь имевшими совершенно зимний желтый вид. В кумирне никого из высших правителей не было; гэгэн и другие власти были кто в Тибете, кто в Синине и Гумбуме, почему я и не заходил в нее. Нынешний гэгэн в Дулан-ките живет уже несколько лет, но вскоре оставляет его совсем и едет в Чейбсен помощником к хутухте.
   Ниже нас по реке расположены необширные, правда, уже убранные пашни; на них монахи сеют только голосемянный ячмень (Hordeum hymalaiense).
   Перед вечером просил позволения остановиться возле нас, ехавший в Синин тангут-лама с учеником. Он боялся, чтобы тангуты не ограбили его. Я, конечно, не препятствовал, ему в этом и был очень рад, надеясь кое-что у него порасспросить о Тибете, далай-ламе и пр.; но мои надежды не осуществились: он все время очень усердно молился, перебирая четки, и читал тангутские священные книги, даже до ночи у костра. Я счел неудобным досаждать ему расспросами.
   Желая посетить озеро Дулан-нор, принимающее в себя речку Дулан-гол, на которой мы ночевали, мы 13 сентября двинулись вниз по речке; тут мы увидали дуланкитские пашни. Сильная засуха этим летом была причиною плохого урожая.
   Ниже эта речка сопровождается зарослями Myricaria sp., хармыка (Nitraria Schoberi), сугака (Lycium ruthenicum), камыша (Phragmites communis), острицы (Calamagrostis sp.), дырисуна (Lasiagrostis splendens), крупного крестоцветного (Brassica sp.); между ними осоки (Garex sp.), мелкие злаки, одуванчики (Leontodon sp.), мышьяк (Thermopsis sp.) и другие.
   Чтобы сократить путь и выйти скорее к озеру, мы оставили речку и пошли прямо по степи в юго-западно-южном направлении. Здесь мы встречали много арыков и пашен, среди порослей густых дырисунов. На западе стоит несколько старинных глиняных построек, архитерпурой своей напоминающих магометанские мазары; о них и впоследствии никто из монголов не мог сообщить нам никаких сведений; говорили, что это постройки какого-то Сокто-хана; но кто он был, когда он жил и каким племенем управлял, объяснить мне не могли. Тут же недалеко стоят старая разрушенная и новая крепостца (хырма) кукунорского вана. К самому озеру нельзя было подойти: окружающие его болота топки, наши верблюды вязли в солончаках; воды озера солены; береговая линия его достигает тридцати верст. Мы свернули на запад-северо-запад, где увидели хырму князя Куку-бейле, стоящую в 1 1/2 версты севернее оз. Сырхэ-нор на речке Сырхэ-гол. К ней шли плодородною степью, густо поросшею дырисуном и другими злаками.
   С оз. Дулан-нор до хырмы бейле прошли 10 верст, всего же 29 верст. Мы остановились у хырмы на арыке. Возле хырмы посажены тополя, что придает ей более веселый вид. В хырме живут сторожа. Мимо нее, с восточной стороны, протекает впадающая в озеро речка Сырхэ-гол; выведенные из нее арыки орошают распаханные пашни. Озеро Сырхэ окружено топкими солончаковыми болотами с массою ключей. Вода соленая. Оно тянется на запад до двадцати слишком верст и в ширину доходит до 8, а, может быть, и больше. Замечен большой лет жаворонков (Alauda sp.) на юг; я видел соколов (Falco sp.).
   День был ясный, жаркий, к вечеру заоблачило. Возле хырмы видел дрозда (Turdua sp.), сорокопута (Lanius sp.), синичек софиек (Leptopoecile sophia) и серпоклювов (Ibidorhyrieha strutersii). Флору составляли: Reaumuria trigyna и R. songarica, Calimeris sp., дырисун (Lasiagrostis splendens), Myricaria germanica, суган (Lycium sp.), хармык (Nitraria Schoben), касатик (Iris sp.) и пр.
   Ночь была теплая +12RЦ. Утром летели на юг голуби (Columba sp.). Наша дорога шла на север вверх по речке Сырхэ-гол. Вошли в ущелье, стали попадаться барбарис (Berberis sp.) и чагеран (Hedysarum sp.). За ущельем открылась довольно широкая, идущая к северу, долина. С 20-й версты стали встречаться группы тангутских палаток. На 30-й версте долина поворачивает на запад; здесь начинаются выеоты Цаган-тологой; на 33 версте у подножья этих высот мы остановились среди массы тангутских палаток. Не успели мы еще разобрать свои вещи, как один весьма богато одетый молодой и красивый тангут, проезжавший мимо, заехал к нам на бивуак. Сначала он как бы побаивался нас и нерешительно вступал в разговор, но, увидя наше ласковое с ним обращение, скоро освоился с нами, пил у нас чай с дзамбой и, уезжая, настойчиво просил завтра утром непременно заехать к нему напиться чаю. Я не мог отказать его усиленным просьбам и обещал.
   Перед сумерками к нам приехал еще красивый молодой тангут, лет 17--19, также очень богато одетый и подойдя довольно развязно к моей палатке, вступил к разговор. Он оказался сыном местного начальника. Узнав, что в их хошун прибыли русские, ему очень захотелось увидеть людей, о которых говорят много чудесного, а так как он слыхал вдобавок, что русские никому до сих пор ничего худого не делали, то и решился приехать к нам. Он интересовался всеми нашими вещами и приходил в крайний восторг от бинокля, компаса и пр. Прощаясь, он выражал нам свое счастье и радость по поводу того, что познакомился и говорил с чудесными людьми и видел у них много удивительных вещей, каких никто у них [тангутов] никогда еще не видывал. Затем крайне настойчиво упрашивал заехать завтра к его отцу в гости и осчастливить старика своим присутствием, хотя бы на короткое время, ибо, познакомив отца с русскими, он сделает отцу самый дорогой подарок. Я объяснил ему, что очень тороплюсь домой и заехать к нему в сторону от дороги не могу по недостатку времени, выражая надежду побывать у него впоследствии; передал ему свое крайнее по этому случаю сожаление и просил передать его отцу мой привет и пожелание здоровья ему, семье и всей скотине (последнее тангуты особенно ценят). Просил его также передать от меня отцу, вместо хадака, небольшой подарок, состоящий из отличного финского ножа, очков и дести белой бумаги с карандашом для писания молитв. Мы расстались е ним большими друзьями, искренне прощаясь. Поздно вечером до полночи раздавались кругом отчаянные крики стороживших свой скот тангутов.
   Ночь была замечательно тихая, теплой, но темная, облачная. Рано утром, на восходе солнца, мы снарядились в путь, чтобы по дороге заехать к тангуту, которого я обещал навестить. Его палатка оказалась в двух верстах от нашего стойбища. Он уже ожидал нас, вышел навстречу и, введя в палатку, усадил возле очага по правую его сторону на стеганую подстилку, сшитую из тибетской материи. На очаге уже варился чай с чурой (сушеный творог), молоком и дзамбой. Наливая его ложкой в чашку, хозяйка прибавляла масла, которое она брала прямо рукой из бараньей брюшины, в коей оно хранится. К чаю были поданы пшеничные лепешки, жареные в бараньем сале. От хозяина мы узнали, что причиною вчерашнего крика была пропажа 20 лошадей из палатки, стоявшей возле нас. На вопросы, кто же украл, тангут говорил, что кто-нибудь из своих, потому что монголы к ним не ходят, а китайцы и подавно, потому что очень боятся их. На мое заявление, что у нас все время, пока ходим среди тангутов, все благополучно, хозяин заметил, что все тангуты удивляются смелости русских. Он говорил, что будь мы монголы или тангуты, то уже давно шли бы пешком, т. е. у нас давно были бы украдены все животные.
   Мы сами и наши костюмы и все принадлежности их, пуговицы, крючки и прочее привлекали всеобщее внимание. Особенно интересовались оружием. Их поражала берданка и все манипуляции с нею, выделка кожи на сапогах и пр. Думаю, надолго оставили мы им по себе память и тему для разговоров. Я для знакомства подарил хозяину хороший завьяловский нож, а хозяйке отличные ножницы, что привело их обоих и всех присутствующих в чрезвычайный восторг; вещи эти переходили из рук в руки, смотрелись как в зеркало в их полировку, восторгались, ахали, охали, чмокали губами, показывали языки и большие пальцы на руках, складывая ладонь в кулак. Этим у всех азиатов выражается вообще превосходная степень. Простились друзьями; тангуты подсадили нас на лошадей, хозяин увещевал в будущем заехать когда-нибудь еще с тем, чтобы поохотиться в горах на яков и пожить у него несколько дней.
   Мы пустились в путь, а тангуты долго стояли у палатки и провожали нас глазами. Мне кажется, что, имея много свободного времени в распоряжении, можно было бы с пользой для дела довольно тесно сблизиться с этими людьми.
   Мы ехали на запад с небольшим склонением к северу по долине, которую я видел западнее, при слиянии реки Баин-гол с рекою Ара-гол, Эта долина, довольно широкая, верст на 8, далее к западу расширяющаяся до 20 верст, покрыта хорошими пастбищами. Множество черных тангутских палаток запряталось по ущельям соседних гор. На 11 версте от поворота долины к западу лежит озерко Баин-нор в 3/4 версты длиною, и 1/2 версты шириною. Навстречу нам попадалось множество тангутов со стадами, кочующих вниз по долине. Вдалеке на западе южные горы, немного понижаясь, примыкают к северным.
   С 10 часов утра дул нам в лицо сильный и холодный ветер. Всюду по степи паслось много куланов и антилоп Кювье (Antilope cuvieri). На речках, сбегающих с гор, и на их сухих руслах росли: облепиха (Hippophae rhamnoides), белая кустарная лапчатка (Comarum Salessowi), курильский чай (Potentilla fruticosa), ломонос (Clematis orientalis), чернобыльник (Arlemisia sp.), чагеран (Hedysarum sp.), Reaumuria trigyna и Reaumuria songarica, бударгана (Kalidium sp.), дырисун (Lasiagrostis splendens) и другие злаки.
   После 22 верст пути, от южных гор в долину несколько выдвинулся горный мыс. Мы у него остановились напиться чаю. Отсюда южные горы пошли немного на юго-запад, и долина значительно расширилась; мы же, не переменяя своего направления, приблизились к предгорьям северных гор и через 30 верст пути выбрали ночевку в ур. Дуиду-урбын-гун-ирхэ среди надувных бугров, поросших хорошей густой травой. Здесь мы встретили много антилоп Кювье (Antilope cuvieri). Перед вечером стало совершенно тихо, и в воздухе сильно похолодело.
   Рано утром 16 сентября мороз дошел до --16RЦ, и долина покрылась инеем. Небольшой восточный ветер дул нам в спины, когда мы тронулись далее. Ясное солнце поднималось на горизонте, но еще не согревало, и холод довольно заметно давал себя знать. Дорога вдоль северных гор неровная: сухие русла, сбегавшие с гор, постоянно перегораживали путь.
   Наконец выдвинувшиеся с гор в долину увалы принудили нас немного отвернуть влево, чтобы не утомлять животных нескончаемыми перевалами.
   На 17 1/2 версте мы расположились пить чай с запасной водой. После чая попытались было итти увалами, но это оказалось неудобным, и мы опять вышли на долину, причем крайне сожалели, что и заходили к горам, потому что путь долиною был несравненно удобнее и лучше.
   Вскоре вошли в ущелье, где сливаются реки Ара-гол и Баин-гол, на старую дорогу, пошли вверх по течению Баин-гола и свернули к знакомому уже нам перевалу Куку-богучи. Не доходя всего нескольких верст до него, на 34-й версте мы заночевали.
   Ночь ветреная, холодная, сменилась очень холодным морозным утром. Осветившее вершины соседних гор солнце не проникало к нам в ущелье и не обогревало нас нисколько, пока мы не поднялись на перевал. Спускаясь вниз по ущелью, поросшему кустарником, мы видели спугнутых нами и убегавших оленя (Cervus sp.) и маленькую изящную кабаргу (Moschus sp.). Листья на кустах были замерзшими, уже почернели и наполовину осыпались. На женских экземплярах ив (Salix sp.) коробочки плодов только теперь, после морозов, стали растрескиваться и выбрасывать свои семена с пушистой летучкой, которые носились по воздуху. Травы окончательно уже пожелтели и замерзли на продолжительный зимний сон.
   Спустившись на р. Ара-гол, мы нашли воды в ней очень светлыми и значительно уменьшившимися, сравнительно с тем, как мы видели их при первом нашем посещении, полтора с лишком месяца тому назад. Облепиха и сабельник (Comarum sp.) тоже приготовились к зиме и потеряли свои листья; остатки их, скрученные морозами, еще держались на кустах до первого сильного ветра. Эти, уже закоченевшие на сей год, заросли оживляли лишь неугомонные маленькие болтливые синички (Leptopoecüe sophiae) и пролетные горихвостки (Ruticilla sp.), в большом числе порхавшие но кустам. Здесь кустарные поросли не желтеют осенью, как у нас, а замерзают от сильных ночных морозов и, высыхая, буреют, издали же представляются черными. На реке попадались, тоже собирающиеся на юг, серпоклювы (Ibidorhyncha struthersii).
   С Ара-голын-бельчира ваша дорога пошла на запад вверх по р. Ара-гол. Заросли по Ара-голу сначала мельчают и редеют, а потом и совсем кончаются. Травы, еще довольно порядочные, продолжались до остановки на ночлег, который мы выбрали на 9-й версте выше Бельчира и на 33-й версте от вчерашнего ночлега за перевалом Куку-богучи. Подымаясь вверх по Ара-голу, мы шли ущельем, составляемым с юга известковыми горами системы гор Южно-Кукунорских, а с севера горами системы Вухын-дабана, обрывающими к реке свои скаты крутыми известковыми и конгломератовыми колоннами.
   Продолжая путь на следующий день по Ара-голу, мы свернули немного к северу и встретили речку, впадающую в него с севера. Эта речка идет по глубокой балке, образуемой на востоке горами системы Вухын-дабана, потянувшимися на восток к р. Бухайну вдоль северного берега р. Нойон-хутул-гола и своим плоским смыканием с Южно-Кукунорским хребтом образовавшими перевал Нойон-хутул. С запада эту балку огораживает восточный увал хребта Бухын-дабан, сбегающий к югу к реке Ара-гол. После этой балки ущелье превращается в долину. С севера пологие увалы Бухын-дабана подходят к реке более мягкими формами, и Южно-Кукунорские горы тоже немного отступают к югу. Река Ара-гол уже не придерживается одного русла и часто дробит свои воды на несколько русел. Кроме указанной речки по пути до ур. Гурбу-Ангыр-гол, река Ара-гол с севера принимает еще четыре довольно крупных притока.
   На 17-й версте, поднявшись на увал, мы увидели верстах в 10 наш склад-станцию, и, пользуясь хорошим кормом, даже значительно лучшим, чем на складе, остановились напиться чаю и покормить тружеников-верблюдов и лошадей, несших безмолвно и усердно свою трудную службу этого разъезда.
   Напившись чаю, мы направились на бивуак по довольно широкой долине и пришли на него в 2 часа 18 сентября. Этот последний переход был в 27 верст. В разъезде проведено 17 дней и пройдено более 500 верст со съемкою. Этим разъездом мне удалось ознакомиться с системой восточного Бухын-дабана, одним из притоков Бухайна, средним и нижним течением его, и, таким образом, закончить знакомство со всем его течением; побывать на озерах Куку-норе, Баин-норе, Дулан-норе, Сырхэ-норе и на верховьях р. Ара-гол; собрать разнообразные сведения и естественно-исторические коллекции.
   На бивуаке все было вполне благополучно. Без меня люди удачно охотились. С приезда я угощался студнем из яковой головы и ног, блюдом чрезвычайно вкусным, в особенности после поста, наблюдаемого в разъезде, и незатейливых блюд, состоявших главным образом из всезаменяющей дзамбы с чаем, солью и бараньим салом; впрочем последнее составляло роскошь, не всегда доступную.
   Я привез с собой те же болезни, с которыми поехал: тот же насморк, лишавший сна ночами во все время разъезда; те же кровотечения носом; ту же болезнь горла и общую слабость. Вследствие всего этого я должен был немного отдохнуть, прежде чем тронуться далее в Курлык.
   Вскоре после меня вернулся на склад П. К. Козлов, сделавший интересный и дальний разъезд со съемкою. Он побывал на истоках рек Сулей-хэ, Тэтунга, Бухайна (р. Шины-гол), р. Сучжоуской, обошел с севера и юго-востока величайшую снежную группу Шаголин-намдзил и посетил озеро Хара-нор, виденное мною впервые при возвращении из последнего моего разъезда и экспедицией, при перекочевке ее с Яматын-умру на этот последний склад в Нань-шане. С озера Хара-нора он возвратился в Гурбу-Ангыр-гол через хребет Бухын-дабан. Он привез с собою также экземпляры для пополнения коллекций50.
   Собравшись все на складе Гурбу-Ангир-гол и работая понемногу, мы отдыхали после разъездов; потихоньку снаряжались для перехода в Курлык. Становилось холодно, а по ночам даже и очень морозно. Тем временем я чувствовал улучшение в общем состоянии своего здоровья, и долее пребывать нам здесь уже было незачем. Решено было 27-го покинуть этот четвертый и последний в Нань-шане наш склад-станцию, где экспедиция останавливалась на 22 дня, во время которых были аккуратно ведены метеорологические наблюдения.
   Привожу здесь главные данные, полученные из этих наблюдений.
   Совершенно тихих безветреных суток было только трое: 1 сентября, 24 и 26 того же месяца. Кроме того в определенные часы наблюдения тишина отмечена 38 раз, из них утром 22, вечером 13 и днем только 3; по ночам чаще тихая погода.
   В общем 29 дней надо признать ветреными.
   В часы наблюдения были отмечены чаще прочих северо-западные ветры -- 30 раз, из них чаще вечерами -- 14 раз, днем 12 и утром 4. За ними следуют юго-западные; чаще с большим западным направлением -- 7 раз; 6 раз наблюдались днем, один раз вечером и ни одного раза утром. За ними стоят ветры северо-восточные -- 4 раза; по одному разу утром и днем и 2 раза вечером. Далее ветры юго-восточные и чаще юго-востоко-восточные наблюдались три раза и то только днем. Наконец, ветер западный наблюдался только один раз утром за все 32 дня. Чисто северо-восточный и южный ветры не наблюдались ни разу. Буря была только один раз после полудня 12 сентября, стихшая к 7 ч. вечера; принеслась она с северо-запада.
   Совершенно ясных дней круглых не было ни одного; а в часы наблюдений ясность записана 16 раз; в утренних наблюдениях записи эти были занесены в дневник 8 раз; на вечерних -- 7 раз и на денных только 1 раз; следовательно, время, проведенное в Гурбу-Ангыр-голе, можно назвать облачным.
   Более других закрывали собою небо облака перистые и сложно-перистые; первые наблюдались 28 раз; преимущественно в вечерние часы -- 14 раз, по утрам -- 9 и днем 5 раз. Сложно-перистые -- 24; днем 10 раз, утром 9 и вечером 5. После них слоистые и сложно-слоистые: слоистые -- 5 раз, днем и вечером по два и утром один; сложно-слоистые -- 37 раз: 17 -- днем, 14 -- утром и 6 вечером.
   Кучевые и сложно-кучевые наблюдались 23 раза; кучевые только днем 6 раз и ни разу ни утром ни вечером. Сложно-кучевые же 17 раз: 12 -- днем, 3 -- утром и 2 вечером. Ночи были наполовину облачные.
   Барашковых, же и сложно-барашковых ни разу не было наблюдено.
   Дождей здесь не выпадало; они изредка накрапывали, а выпадали или снег, или крупа.
   Снег ночью выпадал три раза и довольно глубокий. В часы наблюдений: днем 7 раз, вечером 2 и утром 1 -- всего 10 раз.
   Иней по утрам наблюдался 21 раз.
   Туман по утрам -- 4 раза.
   Пыль всего 19 раз; из них 9 -- утром, 7 -- днем и 3 -- вечером.
   Каждую ночь морозы, более или менее сильные, сковывали льдом воды в ключевых речках и на реке Гурбу-Ангыр-гол.
   Днем температура была такова: за утренние наблюдения средняя температура = --7RЦ; наименьшая = --18RЦ 16 сентября; наибольшая = --0,7R 26 сентября.
   Наблюдения денные дали: средпюю температуру +10,9RЦ; наименьшую +5,3RЦ 15 сентября, наибольшую +14,0RЦ 5 сентября.
   Вечерние дали среднюю = --2,3RЦ; наименьшую = --8,0RЦ 12 сентября и наибольшую +14,0RЦ 5 сентября.
   Астрономические наблюдения мои определили географическое положение пункта нашей стоянки на Гурбу-Ангыр-голе -- по вычислениям генерала А. Бонгдорфа широта его оказалась 37R 42' 35" при долготе от Гринвича 97R 24' 48". Абсолютная высота 12 717 фут.
   Жителей даже в виде кочевников здесь нет вовсе. Приходят чаще монголы, охотники на яков и куланов, и сравнительно реже с р. Бухайна тангуты.
   Из млекопитающих следует назвать тех же, что и на Яматын-умру, т. е. диких яков, куланов, антилоп, волков, вездесущих зайцев и других грызунов. Из птиц множество грифов и бородачей прилетало на бараньи отбросы, т. е. брюшину, голову, ноги, шкуру и пр. Тут же следили за ними вороны, сороки, пролетные коршуны. На противоположных обрывах за рекой часто замечались летающие большие соколы Гендерсона. Там же были замечены куропатки (Gaccabis chukar); из мелких птиц -- вьюрки и много пролетных.
   Пресмыкающихся и земноводных мы более не встречали. Они, вероятно, почувствовали движение зимы, равно как и все почти насекомые, которые также перестали попадаться нам.
   Растительность здесь тоже окончательно умерла, а по мертвым представителям ее судить трудно. На бивуаке нашем росли главным образом осоки и злаки; среди них мелкие горечавки, мытники, соссюреи, полынки, пчелки, синий зверобой и проч.; по реке попадались ревени (Rheum spiciforme), с сухими листьями, сметенными ветром к обрывам.
   

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

В КУРЛЫКЕ

Караван идет в Курлык. -- Пер. Тупчун-дабан. -- Пер. Дзухын-хутул. -- Пожар на бивуаке. -- Неудачная охота П. К. Козлова на медведя и счастливая на уларов. -- Первая остановка в Курлыке. -- Переход на р. Баин-гол. -- Посещение нас кнмзем. -- Снаряжение каравана в г. Дан-кыр и наши намерения на будущее. -- Камышовый пожар на Курлык-норе. -- Лама-врач. -- В. Ф. Ладыгин в Данкыре. -- Кое-что о Данкыре. -- Наше пребывание в Курлыке. -- О хайныке. -- Трудность снаряжения в дальнейший путь. -- Девятый дьявол. -- Посыльные из г. Синина. -- Неудавшееся их поручение и отъезд в Синин обратно. -- Устройство склада в Курлыке. -- Прощание с князем. -- Сведения по метеорологии за два месяца и медленное движение весны.

   
   Двадцать седьмого сентября после завтрака мы покинули урочище Гурбу-Ангыр-гол, чтобы перенестись в Курлык, где должны были снарядиться для дальнейшего движения в Сычуань, оставив склад в Курлыке под присмотром четырех человек своих людей. Караван направился на юг в ущелье Южно-Кукунорских гор.
   Пройдя немного в этом направлении по ущелью, караван свернул к западу и версты через 3 1/2 взял снова южное направление на перевал Тупчун. на который ведет весьма слабый подъем по мягкой лёссово-известковой почве, не лишенной кое-какой уже умершей растительности. Абсолютная высота перевала оказалась в 14 554 фута. Окрестные горы состояли главным образом из известково-глинисто-кварцевых желто-зеленых сланцев. Спуск был тоже пологий, немного, впрочем, круче подъема по ущелью, спускающемуся в долину реки Балгын-гол. Сойдя вниз, мы остановились в устье ущелья, не доходя до р. Балгын-гол, пройдя только 16 верст.
   Наши верблюды, отдохнувшие на последнем складе и отъевшиеся на хорошем корму, отвыкшие от караванной службы, часто отрывались и замедляли общее движение каравана. Да правду сказать, и люди как будто тоже не так искусно вьючили в первый переход после значительного отдыха, потому что вьюки приходилось часто поправлять или вовсе перевьючивать.
   На стоянке кругом нас раздавались по горам крики и свист уларов. Ночью было несравненно уже теплее, чем на складе, хотя с перевала подувал свежий ветер. На утро первыми звуками, которые мы услышали, были крики тех же уларов, оглашавших окрестные горы, уже залитые по вершинам лучами восходящего солнца, еще не дошедшего к нам в ущелье, чтобы поторопить заспавшихся путников в дальнейшую дорогу.
   Утренний мороз, сковавший льдом бегущую с перевала речку, подбадривал нас. Напившись живо чаю, который приготовлял всегда дежурный третьей ночной смены, и завьючив верблюдов, мы вышли из ущелья в прекрасную долину Балгына и шли правым его берегом на запад, потом на юго-западо-запад, и, перекосив долину, перешли реку на левый берег и вскоре вошли в ущелье, ведущее на юг к перевалу Дзухын-хутул.
   Мы поднимались по пологому дну ущелья, выстланному осыпью довольно мелких и мягких плоских пластинок, не мешавших нашему подъему вверх, серого глинистого сланца, из которого состоят пологие скаты ущелья, прикрытые лёссом с луговой растительностью. Ближе к перевалу и на самом перевале, которого достигли на 13-й версте, встретили несколько выводков уларов. Каменные громады, высящиеся по сторонам, состоят из известняков мелкозернистых, белых с розовыми и красными железистыми пятнами и прожилками. Перевал этот поднимается вверх до 14 524 фут. абсолютной высоты. С перевала мы увидели северо-западный угол озера Курлык-нор, остальная же его часть закрывалась предгорьями, стоящими впереди нас.
   Спустившись с перевала 2 версты вниз по ущелью, мы остановились на роскошном альпийском лугу, на котором, раскладывая огонь для чай и обеда, повар чуть было не сделал пожара: сухие высокие травы загорелись от костра большим огнем, побежавшим по лугу в разные стороны и наибольшим широким рукавом прямо на нашу, уже поставленную палатку. Пламя чуть не пожрало наш нехитрый приют, столько времени защищавший нас от непогод всякого рода. Но, к счастью, сбежавшиеся люди успели потушить огонь, забрасывая его мешками с продовольствием.
   Кругом голосили улары. В ближайшем ущелье, против нашей палатки, во время нашей трапезы и чаепития мы заметили из палатки прогуливающегося по дну ущелья медведя. После чая П, К. Козлов с Баиновым направились к нему, стреляли, но убить не пришлось: медведь ушел вверх по ущелью и на глазах всех следивших за охотой с бивуака, перевалил невредимо на другой склон гор. Мы все много смеялись над неудачею охотников. Это служило темой, занимавшей довольно долго всех в караване. Но они скоро утешились другой замечательной охотой. Улары все не угомонялись и своими криками и свистом дразнили охотников. Петр Кузьмич с Куриловичем поспешили к ним на скалы и в короткое время настреляли 19 штук, из которых 13 оказались чрезвычайно интересными экземплярами, добытыми на сей раз впервые. Они отличались своим крупным ростом и прекрасным оперением. В 1879 г. один экземпляр подобного улара был добыт покойным Н. М. Пржевальским в хребте Гумбольдта (в Нань-шане); но этот единственный экземпляр был убит пулей из берданки и был ею настолько разбит и растрепан, что приготовить шкуру для коллекции, несмотря на все искусство препаратора А. Ф. Коломийцева, оказалось невозможным; была взята только голова с шеей; но этого для определения вида, конечно, было недостаточно. Ныне же по 13 прекрасным экземплярам, добытым П. К. Козловым, Зоологический музей Академии наук определил этот новый вид улара и назвал его Tetraogallus koslowi в честь Петра Кузьмича, как добывшего полные роскошные экземпляры этого прекрасного нового вида улара. Остальные экземпляры принадлежали виду Tetraogallus thibetanus could.
   Радости охотников не было конца, когда они возвратились с такой завидной добычей и разложили ее возле палатки; сейчас же закипела работа по препарированию их. П. К. Козлов и Курилович дотемна не покидали своей работы, а потом приступили к приготовлению оставшихся для перевозки в дальнейший путь.
   Наступившая ночь была хотя и ясная, безоблачная, но темная. На совершенно черном, словно затянутом черным бархатом, небе резко блестели звезды. Ветер с перевала дул с вечера и всю ночь и к утру занес небо наполовину перистыми облаками.
   Рано утром мы уже шли по ущелью вниз на юго-восток. Ближе к устью ущелья по склонам гор стала попадаться арца (древовидный можжевельник) (Juniperus Pseudo-Sainna), а по реке сначала появлялись изредка, а потом пошли зарослями облепиха (Hippophae sp.), белая кустарная лапчатка (Comarum Salessowi) и курильский чай (Poteniilla fruticosa). Река, выбежав из гор, течет среди высоких конгломератовых обрывов. На 12-й версте пути мы вышли из речной балки, поднялись наверх и остановились на лёссово-глинистой степи, отправив пасти наш скот вниз на реку. Переход этот сократили до 12 верст ввиду предстоявшей работы по препарированию оставшихся от вчерашней охоты уларов. С нашего бивуака прекрасно были видны на юге оба курлыкских озера: Курлык-нор и Тосо-нор и большие, поросшие камышами, болота, примыкающие к восточному берегу Курлык-нора и разрезаемые нижним течением р. Баин-гол,
   На другой день, 30 сентября, при хорошей теплой погоде, мы спускались к Курлыку, по пологой к югу глинисто-галечной предгорной покатости, и на 11-й версте вступили в глиняные высоты, протянувшиеся с юго-востоко-востока на северо-запад-запад, где они примыкают к горам Южно-Кукунорским, входя в их систему. Ширина этих высот в месте нашего пересечения около четырех верст. Выйдя из них, мы спустились в равнину Курлыкского озера и шли еще шесть верст в южном направлении.
   Остановились на небольшом болотце, с которого своим появлением спугнули черношейных журавлей (Orus nigricollis Przew.), оставивших его с своим мелодичным криком. Тут же были заметившие нас первыми турпаны (Casarca rutila), поднявшие своим беспокойным криком и прочих уток (Anas sp.) и куликов. На болотце этом травы оказались выеденными, и нашим животным не на чем было пастись; кроме того вода была очень плохая я сильно отдавала сероводородом, отчего была неприятна для употребления не только людям, но и животным. Тем не менее решились здесь переночевать, а для отыскания подходящего бивуака на более продолжительное время я послал Баинова, который нашел не совсем удовлетворительное место на левом берегу р. Баин-гола в 6 верстах на юг от нашей остановки. За неимением лучшего пришлось удовольствоваться найденным и перекочевать на него на следующий день.
   Здесь тоже началась зима и по ночам морозы. Наше болотце утром оказалось подернутым тонким льдом.
   Оставив стоянку, мы, пройдя широкой полосой густо росших хармыков, переправились довольно глубоким бродом, на котором вода хватала до брюха лошадей. Остановились на довольно низменном левом берегу, поросшем камышами по солонцеватой бугристой с белыми солеными выпотами почве. Эти камыши с удовольствием ели лошади, а верблюдов пришлось гонять за реку по хармыки, которые привозились оттуда ежедневно на топливо в кухню.
   Невдалеке от нас на юг в камышах было стойбище князя Курлыкского. Ввиду того, что снаряжаясь в путь в Сычуань придется часто обращаться к нему, близость наших стоянок нам представлялась удобной. Он не замедлил нас навестить, и через два дня после нашего приезда приехал к нам с женой и своим сыном-наследником. Он был крайне любезен и с первого раза обещал выполнить все наши требования относительно проводников, яков, необходимых для движения в Сычуань, и прочего. Что касается продовольственных для Сычуани запасов, он сразу заломил столь невозможно дорогую цену, что я решил более выгодным для себя снарядить караван верблюдов за 500 верст в город Данкыр и отправил туда В. Ф. Ладыгина, Жаркого и Катаева при 12 верблюдах. К ним пристроились и несколько монголов, имевших нужду побывать в Данкыре и Синине, а также люди, посланные князем с извещением губернатору о нашем приезде в Курлык и о намерении нашем двигаться далее в Сычуань через оз. Тосо-нор и кумирню Раджа-гонпа, на извилине верхней р. Хуан-хэ.
   В. Ф. Ладыгин тоже должен был побывать в Синине у губернатора, показать наши паспорта и заявить ему о нашем намерении двигаться в Сычуань через верховья Желтой реки и на юг в город Да-цзянь-лу (Дар-чандо, Тарсандо), для чего просить у него проводника до этого пункта. Затем В. Ф. Ладыгин должен был заявить амбаню, что у меня накопилось много коллекций и есть лишние вещи, которые я не повезу в Сычуань, а оставлю в Курлыке, под ответственность князя. Для присмотра за этими вещами и за верблюдами, оставляемыми в Курлыке, оставляю 4-х человек, снабдив их на время моего отсутствия продовольствием и всем необходимым.
   Так как по возвращении из Сычуани у нас будут лишние вьюки от прибывших коллекций и, чтобы поднять их, необходимо будет увеличить число верблюдов, тогда, разумеется, нас прижмут в ценах настолько, что мы не будем в состоянии приобрести их, да если найдем, то разве лишь каких-нибудь плохих, изморенных работой, я решил купить теперь же штук 12. За время нашей поездки в Сычуань они отдохнут, и мы будем иметь здоровых и свежих верблюдов, которые вынесут домой наши вьюки.
   Но князь, обещавший с такой любезностью выполнить все наши требования, оказался человеком крайне недобросовестным, жадным торгашом. Прежде всего, чтобы продать своих животных, он запретил монголам приводить к нам их верблюдов, а за своих заламывал неслыханно большие цены. Определенная цена для верблюда хорошего качества в Курлыке, да и во всем Цайдаме -- 20 лан. Князь же запрашивал по 30--35 и дешевле не уступал, все же прочие не смели приводить. Приходилось покупать у него, чтобы не платить вдвое дороже потом, когда при настоятельной надобности он постарается с нас получить побольше. Когда князь продал несколько своих верблюдов, то начали приводить и другие монголы, но продавать дешевле князя не могли. То же самое было и с баранами и яками, которых мы покупали для снаряжения каравана в Сычуань.
   В один из темных октябрьских вечеров мы были поражены чрезвычайно красивой картиной пожара камышей на берегу озера. Живая огненная полоса ползла на запад и своими длинными огненными языками слизывала клубящиеся валы черного дыма. Множество искр взлетало снопами вверх, представляя собою удивительную иллюминацию. Это продолжалось до утра и следующие четыре дня. Выгорела огромная площадь камышовых зарослей. Виновник пожара был строго наказан и почти разорен штрафами в пользу князя, взятыми деньгами и скотом.
   Отсюда П. К. Козлов два раза ездил в Курлыкские горы Южно-Кукунорского хребта и сделал экскурсию кругом озер Курлыкского и Тосо-нора.
   Болезнь моего горла все усиливалась, и по увещеванию князя я обратился к одному ламе, который действительно скоро помог мне посредством вдувания в горло порошка темнокоричневого цвета, сильно пахнувшего мускусом. Порошок этот, по словам ламы, есть не что иное, как цветочная пыль, собираемая с цветов одного альпийского растения, находимого на альпийских лугах Сычуани. Целительная сила этого порошка, по его словам, такова, что при посредстве его можно заживить какие угодно раны, только бы кости не были повреждены. Среди тангутов у многих приходилось видеть на теле громадные рубцы от ран, заживленных, вероятно, этим средством. Вообще тангуты, как народ разбойничий и вступающий в постоянные недружелюбные отношения с монголами и между собой, заводящий рукопашные свалки, часто нуждаются в медицинской помощи против сабельных и огнестрельных ран и получают эту помощь от лам.
   У Петра Кузьмича тоже болело язвою горло, но, благодаря лечению ламы, язва и у него прошла.
   В. Ф. Ладыгин прошел в Данкыр через Южно-Кукунорский хребет на средний Бухайн и далее уже известной дорогой северным берегом рз. Куку-нор. В Данкыре он сделал все необходимые закупки. В Синине амбань был очень вежлив, но нашу просьбу исполнить отказался, уверяя, что дороги в желаемом нами направлении нет, ибо эти страны населены недружелюбными разбойничьими племенами, и он, амбань, не может оказать в этих местах путешественникам никакого покровительства и никакой защиты. Проводников тоже найти не может, потому что там никто не ходит, а советует итти безопасным путем через Лань-чжоу. Этим путем он может оказать и почесть и покровительство, и путь этот вполне безопасен; везде будут проводники, легко можно добывать продовольствие и нанимать животных.
   Находясь в Данкыре [Хуан-юань], или, правильнее, Дань-гэр-тине, В. Ф. Ладыгину удалось собрать о нем некоторые сведения. Лично мне пришлось побывать в нем два раза: в марте 1880 г. и в марте же 1884 г.51. Это небольшой городок, расположенный среди гор в ущелье, на речке, бегущей к городу Синину и далее в Желтую реку. Сравнительно с большинством чисто китайских городов он не так вонюч и грязен. Улицы, хотя и узкие, но вымощены булыжником, иногда даже подметаются. Помет конский, свиной (свиней большое изобилие, и они составляют немалую часть "населения" города) и людской и всякие другие зловонные отбросы подбираются и выносятся на окрестные пашни. Назойливых, не дающих прохода нищих и валяющихся разложившихся собачьих трупов, непременной принадлежности китайских городов, здесь в виде исключения немного.
   Дома по большей части сложены из камня и обмазаны глиной, а иногда и выбелены известью, что придает им более чистый вид.
   Лавки не особенно велики, но в них найдется все необходимое для кочевника тангута или монгола.
   Казенные здания довольно чисты снаружи, красивы, с раскрашенными драконами на улицу; дворы их вымощены камнем.
   Кумирни, городская стена и общественные учреждения содержатся в сравнительном порядке и ремонтируются время от времени.
   Жители, чрезвычайно пестрые, разноплеменные, не особенно назойливы и не выказывают той ненависти к иностранцам, как это бывает в настоящих китайских городах; слова ян-гуй-цзы (заморский чорт) вы здесь почти не услышите. Это замечено мною при двукратном посещении города во время путешествия с покойным Н. М. Пржевальским. В одно из этих посещений мне пришлось прожить в городе около недели, и поведение толпы было несравненно сноснее, нежели в Синине, где местная полиция отбивала нас от назойливости толпы палками.
   Местное китайское начальство, с приездом в город В. Ф. Ладыгина, объявило приказ по лавкам, чтобы с приезжих русских лишних денег за товары не брать, и было вежливо и предупредительно.
   Торговля Данкыра с монголами и преимущественно с тангутами отдаленных юго-западных и западных хошунов очень значительна. Сюда приходят монголы из Курлыка, Махая, западного Цайдама и из Сыртына, не находя в Са-чжоу многих необходимых для кочевников вещей, как например, котелков из тонкой меди и др. Здесь выменивают свои произведения скотоводства и охоты на необходимые в кочевом быту предметы кукунорские и с Желтой реки тангуты, и даже грабители нголыки закупают в Данкыре пшеницу, ячмень, готовую дзамбу, горох, посуду, ножи, сапоги, материи, табак и пр. Данкыр же приобретает от этих кочевников шерсть, особенно в большом количестве баранью, за последнее время скупаемую агентами для европейцев; кошмы (войлока), масло, баранов и лошадей, часто приобретаемых тангутами путем грабежей, и любимую китайцами рыбу, привозимую с оз. Куку-нор.
   Дяней (постоялых дворов и гостиниц) вне города 25 и в городе столько же. Во всякое время они битком набиты приезжающими и отъезжающими монголами и тангутами. Кроме того все купцы дают приют своим постоянным покупателям. Многие останавливаются и за городом с караваном, разбивая свои палатки прямо под открытым небом. Очень многие тангуты и монголы, увлекаясь городскими прелестями, остаются на продолжительное житье в городе, где азартные игры, вино, распутные женщины, курение опиума, разные безнравственные увеселения и бесшабашный восточный разгул разоряют вконец и губят этих полудиких и вольных, у себя дома счастливых, детей природы, сталкивающихся здесь с тлетворной для их первобытных сильных натур, китайской цивилизацией.
   Коренные, т. е. постоянные жители города Данкыра, состоят из китайцев: купцов, начальства, солдат, различных предпринимателей, актеров и аферистов, вовлекающих, для собственной наживы, приезжающих кочевников в разные пороки и пр. Дунган очень немного; они живут в городах Бомба и Ду-ба-чэне, между Синином и Данкыром, и приезжают в последний для торговли произведениями сельского хозяйства, в котором вообще достигают больших успехов и конкурируют с китайцами. Про китайцев надо сказать, что они здесь живут хорошо; постоянное общение с прибывающим сюда кочевым народом со здоровым духом и телом оказало на них прекрасное влияние: они здесь выглядят гораздо здоровее, энергичнее и решительнее и, вовлекая в курение опиума номадов, сами его менее курят. Они быстро расселяются в окрестностях города, где во время прошлого дунганского восстания были вырезаны дунганами. Вверх по данкырскому ущелью, 10 лет тому назад еще совершенно безлюдному, теперь на расстоянии 30 верст к западу, все пространство уже сплошь занято фермами, а скаты соседних гор снизу до верху разделены уступами под пашни. На них сеют главным образом ячмень, который идет на приготовление дзамбы, быстро разбираемой в большом количестве кочевниками. Для перемола последней устроено на протекающей по ущелью речке множество небольших мельниц. Кроме ячменя сеют еще пшеницу и горох, тоже выгодно сбываемые в город, и немного маку для добывания опиума.
   В окрестностях города Данкыра, в горах, недалеко от сел. Бомба кочуют киргизы, которые управляются начальником или по-китайски шань-го (старшиной, аксакалом). Они занимаются скотоводством и охотою. Все они магометане, говорят смешанным языком (киргизский, китайский, монгольский и тангутский). О том, в какое время и при каких обстоятельствах они сюда попали, никому неизвестно. Вместе с ними живут и монголы-магометане. Они славятся как замечательные охотники-стрелки. Управляются своим шань-го. Они отличаются удивительной чистоплотностью, и крайне фанатичные магометане усердно исполняют все омовения и положенное в день число намазов (молений). Киргизов вместе с монголами считается китайцами немного более 200 юрт; внешним видом они почти не различаются. Мужчины и женщины одеваются одинаково. Всеми ими управляет князь в степени гуна, назначаемый китайским правительством из их же среды. Он имеет поочередное местожительство по кочевьям то киргизов, то монголов и, по указанию китайцев, то в Данкыре, то в Синине.
   Со второй половины октября морозы усилились. На р. Баин-гол по утрам появлялась шуга (лед) и наконец 8 ноября река вышла из берегов и стала затоплять окрестности. Мы поспешили сняться с бивуака и перебрались в другое более возвышенное место на ключи в стороне от реки. Князь, ввиду наступивших холодов, предложил нам юрту. Но, когда ее поставили, она оказалась совсем дырявой, старой, проношенной. Мы воспользовались ею не ради тепла, а ради сравнительного простора: она была больше нашей палатки.
   Морозы доходили до --30RЦ по ночам. В юрте большое количество дров позволило нам поддерживать даже ночью огонь в маленькой железной печке, захваченной из Петербурга и теперь несшей свою службу.
   Чтобы итти в Сычуань и попасть туда к весне, решено было снарядиться к 1 декабря и тогда же выступать. Но так как итти с полотняной палаткой было бы холодно, а приобрести юрту в Курлыке очень дорого, да и возить ее на яках неудобно, мы решили сделать на палатку кошмянный легонький футляр, надевающийся сверху, и маленькую, тоже легкого войлока юламейку, т. е. один верх юрты без боковых стенок.
   Люди шили седла на яков и осматривали постоянно приводимых на продажу яков, конечно, ванских в первую голову. За них заламывали неслыханную цену в 10--15 дан и уступали не дешевле 9, настоящая же цена всего 4--6 лан. Так как монголы с большим уважением относились к качествам хайныков, то мы приобретали и хайныков, хотя они стоили еще дороже.
   Хайнык есть помесь яка с коровой. У тангутов эта помесь называется мцзу -- самец, и мцзу-му -- самка.
   Мцзу-му может отелиться, будет ли отец як или бык (болема). Приплод называется хртуле.
   От самца хртуле и самки яка или коровы -- приплод анчацзы; так же называется приплод от быка и самки хртуле или яка. Этот приплод плох, слаб и с кривыми ногами.
   От анчацзы с яком или быком родится янгацзы, более сильный, чем предыдущий.
   От янгацзы при скрещивании с яками или быком получается сильный и здоровый приплод. Это будет самый сильный вьючный хайнык. Он похож на быка, но хвост пушистее.
   При дальнейшем скрещивании вид приплода меняется, смотря по тому, кто был отцом. Приплод более похож на яка, если отцом был як, и более на корову, если отец был бык.
   Вследствие бессовестной алчности князя к деньгам, все приобретаемое в Курлыке для снаряжения в поход в Сычуань стоило больших, почти непосильных для экспедиции денежных затрат, и только благодаря заблаговременной закупке кое-каких предметов, а главное дзамбы, чая и др. в Данкыре, мы могли извернуться с меньшими затратами.
   С приобретением баранов была тоже не малая возня. Прежде всего нам приводили в большинстве негодных, сухих и не уступали их дешевле как по 2 лана; цена же настоящего хорошего барана 7--8 цин. Поэтому я послал Баинова в горы, где он и приобрел штук 15 порядочных баранов ценою от 7 цин до лана и двух яков, одного за 6 лан и одного очень хорошего за 7 1/2. Монголы в горах объяснили дороговизну яков в этом году следующей причиной. На Бухайне у кукунорских тангутов был падеж яков прошлой осенью; тангуты, чтобы возместить свой убыток, принялись очень усердно грабить монголов и в течение всей прошлой зимы угоняли преимущественно нужных им яков.
   Войлоки, арканы, которых требовалось большое количество, стоили в Курлыке страшных цен, потому что прежде всего приносилось для продажи все княжеское.
   К нам на бивуак повадился приезжать один чрезвычайно сметливый и разбитной монгол, который тайком от прочих продавал нам разную нужную мелочь; веревки, кожи, масло, соль и пр., спрятанное все за пазухой. Он не стесняясь жаловался на притеснения князя в торговле. Он говорил, что князь хочет сначала продать свой товар и получить денег побольше. Продавать монголам раньше не позволяет и не велит продавать дешевле его, а, напротив, приказывает монголам запрашивать дороже, чем его люди, чтобы русские думали, что у князя все дешевле. Этот монгол, прозванный казаками за свою изворотливость Девятым дьяволом, откликался на эту кличку, конечно, не понимая значения ее по-русски. Он пользовался большими симпатиями казаков, ибо у него за пазухой всегда было с собой все, что они не спросят -- табак ли, кремни, веревки, масло и пр. Если его бывало спросят: "Девятый дьявол, есть у тебя масло?" -- он, улыбаясь, сейчас же лезет за пазуху и достает комок масла. "Девятый дьявол, есть ли у тебя аркан?" -- он моментально доставал аркан. Но если у него чего не случалось, то в самое короткое время он привозил желаемое на бивуак. Я у него довольно сходно купил хорошую лошадь для похода в Сычуань. Впоследствии она оказалась вполне пригодной.
   У нас шла сортировка вещей, которые мы оставляли на складе, устраиваемом в хырме князя, и вещей, которые должны были итти с нами. Оставляли на время отсутствия немного продовольствия, все собранные во время пребывания в Нань-шане коллекции, запасные на обратный путь препараты для них, часть патронов и охотничьих принадлежностей, часть сапог, белья и проч. Все это укладывалось в ящики и заклеивалось, шкуры же и скелеты зашивались в большие тюки или в свободные брезентовые сумы. Все это занумеровывалось и записывалось в книгу, что за каким номером уложено.
   В конце ноября приехали к нам в Курлык от Сининского амбаня три чиновника с увещеваниями амбаня, чтобы мы не отправились избранным нами путем, а чтобы шли кружным на Лань-чжоу, пугая нас всякими невзгодами: разбойниками, страшными холодами, очень высокими, трудно проходимыми перевалами, отсутствием корма животным и грозя погибелью в этой дороге, если мы не послушаем его.
   Чиновники рассказывали о прелестях кружной дороги, описывая лянгеры ее со всем готовым для путешественников, с теплыми канами, горячим чаем, прекрасной едой и удобным и безопасным передвижением по ней; говорили о почестях и встречах, которые нам везде будут оказывать на той дороге. На избранной же нами дороге амбань ничем нам услужить не может и очень беспокоится, боясь за нашу участь.
   Я очень благодарил чиновников за их беспокойство и просил передать амбаню мою глубокую благодарность за его заботы о нас и любезность, оказанную нам присылкою чиновников; но, не имея возможности отступить от назначенного мне моим начальством пути, я во что бы то ни стало должен выполнить это приказание, хотя бы даже мне и людям моим то стоило жизни, а потому я усердно извиняюсь перед амбанем, что несмотря на все мое желание сделать ему приятное, я, связанный распоряжением моего начальства, которого не могу ослушаться, должен пойти указанной мне дорогой, несмотря на все, что может случиться со мний.
   Чиновники 5 дней продолжали меня уговаривать, но, конечно, напрасно. В этом им помогал и сам князь, желавший скорейшего их отъезда обратно в Синин, потому что он был обязан угощать этих чиновников баранами, не знаю в каком количестве, это зависит от ранга чиновника, а это обстоятельство было ему, как донельзя скупому человеку, крайне неприятно.
   Убедившись вполне, что им не сломить настойчивости русского человека, они передали последнюю просьбу амбаня, чтобы я написал бумагу, что амбань принял все меры, чтобы отклонить меня от опасного пути,, но я не послушался и пошел на свой страх, слагая с амбаня вину за все, могущее случиться в пути, по которому я пошел своевольно. Затем они просили написать им другую бумагу для амбаня, что три таких-то чиновника приезжали ко мне в Курлык-Цайдам от Сининского амбаня и прилагали все усилия и старания отклонить меня от выбранного пути в Сы-чуань, но я не послушал их, и что в моем решении никакой вины с их стороны нет.
   Я написал им эти две бумаги, дал для памяти небольшие подарки, состоящие из европейских вещей и понемногу серебра для дороги. Амбаню послал тоже какую-то вещь и кучу извинений, поклонов, добрых пожеланий здоровья, долголетия и надежды видеться на обратном пути.
   28 ноября чиновники оставили Курлык к большому удовольствию курлыкгкого скупого и жадного князя бейсе. Тотчас после их отъезда мы отвезли в хырму князя оставляемые вьюки и накануне отъезда отвели оставляемых верблюдов.
   При складе и верблюдах были оставлены: старшим -- 4 стрелкового туркестанского батальона ефрейтор Ворошилов, того же батальона стрелок Замураев, забайкальского казачьего войска казак Буянтуев и мещанин, зачисленный на общую экспедиционную службу, калмык Катаев. Все они были представлены князю и поручены его попечениям.
   Ворошилов был снабжен подробными наставлениями на разные случаи и запасом патронов для берданок. Ему же даны были списки всего поставленного под его охрану, а также деньги для пополнения продовольствия.
   Проводником до Раджа-гонпа шел с нами старик тангут, который, по его словам, знал хорошо дорогу от Шав-рди, а до нее плохо почему пришлось взять от бейсе проводника до владений Дзун-засака, следующего по нашей дороге монгольского князя, который должен будет нам дать проводника далее.
   30 ноября мы сделали бейсе прощальный визит. Любезностям и радушию его и его супруги не было конца. Нас закармливали с хлебосольством, похожим на русское. Князь обещался пещись о людях, оставляемых мною, о вещах в хырме и о верблюдах и лошадях, указывая моим людям лучшие пастбища. Простились как искренние друзья с взаимными лучшими пожеланиями.
   Вьюки все были в полном порядке к выступлению и разложены по местам.
   Вечером пригнали из гор всех наших яков числом 19; явился и проводник-тангут, нанятый до Раджа-гонпа.
   Провели последнюю ночь в юрте; затем уже будем жить в крошечной юламейке. Люди займут палатку, обкладывая ее на ночь войлоками. Для нас же необходимо более теплое помещение, особенно днем, для производства многих работ, невыполнимых при сильном морозе, вроде ведения дневников, вычерчивания съемок, препарирования птиц и зверей и проч., почему и решили взять с собой юламейку.
   В Курлыке мы провели полностью два месяца -- октябрь и ноябрь -- и все время работала метеорологическая станция; вот главные данные, выведенные из наблюдений, произведенных на ней.
   За октябрь месяц.
   Полных тихих суток было шесть. Кроме того было тихо в часы наблюдения: утрепние -- 22 раза; вечерние -- 10; дневные -- 4. Всего 36 раз наблюдалось тихое состояние атмосферы.
   По ночам, в особенности во вторую половину, бывало чаще тихо.
   Ветреных дней наблюдалось 25. Северных и восточных ветров не наблюдалось вовсе, а по одному наблюдению пришлось на южные и западные. Чаще других наблюдались ветры северо-западные и юго-восточные; каждые по 11 наблюдений; из них первые дули в часы наблюдений: утренние ни разу; дневные 4 и вечерние 7 раз. Вторые -- утренние 1; дневные 9 и вечерние 1 раз. Бури ни одной не было, лишь днем 18 октября до 8 часов вечера дул юго-западный ветер силою в 4 балла и иногда порывами, равносильными буре.
   Совершенно ясных суток было за месяц трое. Кроме того в часы наблюдений было ясно 8 раз: утром 3, днем ни разу и вечером 5 раз.
   Облачность состояла из следующих форм облаков: слоистые наблюдались 7 раз: 3 раза утром, 4 вечером и 0 днем.
   Сложно-слоистые 35 раз: утром 13, днем 13 и вечером 9.
   Кучевые наблюдались только днем 2 раза, утром же и вечером ни разу.
   Сложно-кучевые 6 раз: 3 утром и 3 днем; вечером ни одного.
   Перистые 22 раза: утром 8, днем 7 и вечером тоже 7 раз.
   Сложно-перистые 33 раза: утром 12, днем 12, вечером 9 раз.
   Барашковых не пришлось наблюдать ни разу.
   Сложно-барашковые два раза, по одному утром и днем и ни разу вечером. Таково было состояние неба за октябрь месяц.
   Ежесуточно по ночам были морозы; со второй половины месяца по р. Баин-гол шла шуга по утрам, а в болотах замерзала вода.
   Дневная температура выражается в следующих цифрах:
   Средняя температура из утренних наблюдений = --11,3R. Наименьшая утренняя = --17,6R; наибольшая утренняя = +1,6R.
   Средняя температура дневных наблюдений = +8,4R. Наименьшая = +3,8R; наибольшая = +16,2R.
   Средняя температура вечерних наблюдений = --4,4R. Наименьшая = --9,5R; наибольшая = +4,3R.
   Дождя и снега на долине ни разу не наблюдалось в течение месяца ни днем, ни ночью; в горах иногда выпадал снег.
   Иней по утрам был 19 раз.
   Тумана не было вовсе.
   Пыльных суток было 7; кроме того наблюдалась пыль в воздухе четыре раза: утром однажды, днем три раза и вечером ни разу.
   За ноябрь месяц тихих суток было 6.
   Кроме того тихая погода была: в утренние часы наблюдения 20 раз; в дневные 2 и в вечерние 17, а всего 39 раз.
   Ветреных дней было 24.
   Ветры северный, южный и западный не наблюдались ни разу. Восточный один только раз вечером 30 числа.
   Северо-восточный наблюдался 20 раз: из них утром 1, днем 16 и вечером 3 раза. Северо-западный не наблюдался. Юго-восточный -- 4 раза: один раз утром и 3 раза днем; вечером не наблюдался. Юго-западный 4 раза: утром и днем по одному и вечером 2 раза.
   Ветры чаще были слабые: в 3 балла один только раз и один раз, 18 числа, была буря.
   Совершенно ясных дней было три, и в часы наблюдений кроме того полная безоблачность наблюдалась 8 раз: утром 4 и вечером 4; днем же ни разу. Большая часть ночей облачная.
   Облачность составляли следующие формы облаков:
   Слоистые, наблюдавшиеся 16 раз: утром 5, днем 6 и вечером 5 раз.
   Сложно-слоистые -- 26: 11 утром, 7 днем и 8 вечером.
   Кучевые -- дважды: однажды днем и однажды вечером, утром же ни разу.
   Сложно-кучевые -- 8: 4 утром, 3 днем и однажды вечером.
   Перистые -- 26: утром 6, днем 9 и 11 вечером.
   Сложно-перистые -- 22: утром 10, днем 5 и вечером 7.
   Барашковых и сложно-барашковых облаков в ноябре месяце не наблюдалось.
   Снег шел 6 раз: четыре раза ночью и 2 раза днем, по одному разу утром и днем.
   Пыль замечали два раза: однажды днем и однажды вечером.
   Иней -- 17 раз.
   Туман -- 9 раз: утром 5 и днем и вечером по два раза.
   Ночью сильные морозы. 8 ноября стала р. Баин-гол.
   Дневная температура была такова: из утренних наблюдений средняя получалась = --18,3R, наименьшая была = --29,0R; наибольшая = --7,4R.
   Из дневных наблюдений: средняя = +0,1R, наименьшая = --7,3R и наибольшая = +11,3R.
   Из вечерних: средняя = --12,5R, наименьшая = --21,2R, наибольшая = -4,8R.
   

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

ОТ КУРЛЫКА ДО ШАН-РДИ

Движение к Сычуани -- Покидаем Курлык. -- Посыльный от князя. -- На берегу оз. Тосо-нор. -- Неудобство движения на яках. -- Абдоринте-ула. -- Ур. Мушикшин. -- Пустыня Куку-бейле. -- Солончак Гельчик. -- Ур. Шара-суй. -- Ур. Ханан-цаган. -- Вверх по р. Баин-гол. -- Ур. Кара-усу. -- Обилие фазанов. -- Старый знакомый князь Варун-засак. -- Тибетские монеты. -- В гостях у Варун-засака. -- Ур. Цзуха-мунцук. -- Ур. Гадзер-удзур. -- Пашни. -- Хырма Шан-рди. -- Зрители. -- Происхождение хошуна Шан-рди. -- Хлеб-соль шанрдийского ламы. -- Старый знакомый. -- Гости. -- У ламы. -- В кумирне. -- Разбой в хырме. -- Нойон у нас. -- Болезнь яков (хаса). -- Тангуты. -- Монголы-охотники. -- Монголы князя Куку-бейле. -- Попытка к воровству. -- Рождество Христово. -- Новый проводник. -- Метеорология за 12 дней.

   
   Первого декабря после завтрака приступили мы к вьючке яков. Первый раз эта новая для людей работа не особенно спорилась и заняла около двух часов времени. Выступили только в час пополудни и направились на юго-восток, но, отойдя немного, принуждены были искать бивуака для остановки, так как случилась неприятность: недалеко от нашей дороги монголы пасли большое стадо баранов; наши бараны, еще непривычные к новому каравану, бросились к этому стаду и перемешались с ним. Пришлось остановиться, сделав только 2 версты, чтобы разобраться с баранами. Часа через два все наши бараны были выбраны из тысячного стада и пригнаны монголами к нам на бивуак. Но в этот день мы уже не пошли далее. Этот первый день нашего выступления был туманный, пыльный. Небо было подернуто облаками.
   Первую ночь провели в юламейке, нагретой печкой довольно тепло, несмотря на внешний мороз в --19,5RЦ, наблюденный утром.
   С яками ходить совсем другое дело, чем с верблюдами. Вьюченье идет долго. На этот раз мы могли тронуться в дорогу лишь в 8 1/2 час. утра; но я надеялся, что впоследствии наши люди попривыкнут к якам, применятся к ним и будут их вьючить быстрее.
   Мы вскоре вышли из полосы камышей и пошли дном отступившего к западу озера Курлык-нор, по мягкой пушистой солонцеватой глине. Затем пересекли полосу хармыков, тянущихся на восток, через четыре версты перешли реку, идущую с юго-востока к озеру. Река эта начинается в болотах, образуемых разливами р. Баин-гол; далее, еще через три версты, перешли ее рукав и свернули на юго-юго-восток. Вправо тянулись высоты, состоящие из глин; они направляются к северо-западу-западу. Вдоль них мы прошли полторы версты и должны были остановиться около ключа, на последнем порядочном корму, потому что далее почти до засаков не будет корма, и животным предстоит перейти большую пустыню. Тут же близ бивуака тянулась полоса камышей и бугры с хармыками, саксаулами (Halimodendron argenteum) и дырисуном. Большие саксаулы все изведены монголами на дрова, а потому по буграм росли лишь только небольшие кустики. Почва солонцевато-песчанистая. В ключах вода пресная с запахом сернистого водорода, исчезающего при кипячении.
   Дорогой нас догнал монгол, посыльный от бейсе, и привез показать бумагу, полученную им от сининского амбаня. В ней поручается князю, чтобы он во что бы то ни стало отклонил наше движение в Сычуань через кумирню Раджа-гонпа и направил нас по большой дороге. Сининский амбань пишет это князю по поручению ланьчжоуского генерал-губернатора; опять указывает все опасности и невзгоды для путешественников в предстоящей дороге и слагает с себя всякую ответственность в случае какой-либо неприятности, буде такая случится, если мы не изменим своего маршрута. На эту бумагу амбань требует от князя ответа; но так как ответ уже повезли чиновники, приезжавшие из Синина в Курлык, то отвечать было нечего. Погода, сопутствовавшая нам, была прекрасна, тихая и теплая. Прошли всего 8 верст. Ночь простояла тихая и теплее вчерашней.
   Утро до полдня мы решили провести на ключах, чтобы покормить на последнем порядочном корму наших животных, лошадей, яков и баранов, и вышли после обеда. Перевалив небольшие высоты, состоящие из глин и протянувшиеся с северо-запада на юго-восток, мы увидали впереди обширную синюю площадь соленого оз. Тосо-нор, восточный залив которого подходил довольно близко к нашей дороге, идущей в юго-юго-восточном направлении. Глиняные утесы подбегающих к озеру высот падают отвесно в соленые воды озера. По западную сторону озера стоят различных форм желто-серые глины, напоминающие собою издали старинные полуразрушенные древние замки, башни и отражающиеся довольно резко в зеркальных водах озера, местами еще не покрывшегося льдом. На гладких поверхностях открытых мест горделиво плавали белоснежные лебеди (Gygnus sp.) и другие пернатые обитатели вод, замедлившие свой отлет на юг, куда они неохотно собираются в путь. Все-таки север для всех них родина, где гнездятся и выводят и воспитывают они свое потомство, и покидают ее лишь гонимые не столько самими морозами, сколько происходящей от них бескормицей.
   Вода в озере пресыщена солью, что служит причиною медленного его замерзания. По восточному берегу, которым мы шли, тянется, несколько отступя от воды, полоса бугров, поросших частью саксаулом, частью хармыками. Довольно широкая полоса, которую мы прошли, направилась на востоку некоторые кусты в ней достигали значительных размеров до 1 1/2 и более сажен вышиною при толщине 1--10 дюймов. За этим поросшим саксаулами пространством мы опять перевалили невысокую глиняную гряду, обошли с запада другую к поднялись на третью; все они шли к востоку. С последней, наиболее высокой, мы увидели на юге довольно широкую и довольно пустынную долину, протягивающуюся параллельно перейденным только что высотам, с запада на восток; немного западнее нашего пути стояла впереди плоская гора Абдоринте-ула; она выделялась своими красными песчаниками.
   Перейдя лежавшую впереди пустыню и выбрав в ней небольшое пространство с довольно жалкой растительностью, мы, пройдя всего двадцать верст и не доходя верст пяти до Абдоринте-ула, остановились на ночевку с запасным льдом вместо воды. Кустики чернобыльника и мелкого саксаула, редко разбросанные по пустыне, послужили для нас дровами, а для животных кормом.
   Яки плохие ходоки по пустыням; их настоящая сфера -- горы, уходящие в облака. Там они незаменимы и там только они чувствуют себя хорошо. С ними у нас много возни, особенно по вечерам, когда их приходится привязывать на ночь; на это уходит много времени, потому что каждого нужно ловить веревками и остерегаться, чтобы он не боднул своими рогами, которыми может искалечить человека до смерти. Мы и то старались приобретать комолых (без рогов). Дорогой же они идут вразброд, медленно, и требуют от людей очень внимательного присмотра. Только тангуты, родившиеся и выросшие с ними, как-то умеют с ними обращаться и предпочитают их всяким другим вьючным животным.
   Ночь была довольно холодная; в 7 ч. утра термометр показал --20,2RЦ. В 8 часов утра мы уже двигались на юг. Дорогою перевалили 3 глиняных увала, протянувшихся к востоку. В долинке между первым и вторым шли порослями саксаулов. По гребню третьего, высота которого над уровнем моря доходит до 10 700 футов, подымалась на западе красная Абдоринте-ула. Спустившись с третьего увала, мы вышли в обширную долину, заполненную солончаками, среди которых были разбросаны блестевшие на солнце соленые лужи разной величины; кое-где торчали тщедушные, отжившие камыши. Этим солончаком мы шли около шести верст, к востоку же и западу он убегал за видимый горизонт.
   Пройдя солончак, мы поднялись на обширную плоскую пустынную возвышенность, называемую Мушикшин, выстланную щебнем и хрящом различных горных пород в серо-желтом глинистом песке. О силе дующих здесь временами ветров и их настойчивости свидетельствует встреченная нами на пути выдутая ветрами глубокая котловина, обставленная разрушенными и развеянными ветром глинами. Дно этой котловины совершенно гладкое, твердое, как ток, покрыто щебнем и хрящом различных горных пород, более или менее отточенных песками, с страшной быстротой и силой гонимыми ветром. Слегка возвышенным плато Мушикшин, понижающимся до 9 290 футов абсолютной высоты, мы шли 65 верст. На пути изредка попадались отдельные кустики или разреженные группы кустов саксаула, удаленные друг от друга на десятки саженей.
   С южной окраины Мушикшина нашим глазам представилась ровная глинистая долина Куку-бейле, с поверхностью местами настолько гладкою, что она блестела на солнце, и ее легко можно было принять за водное пространство. Отсюда к югу уже начинается гладкое пространство Цайдамской котловины. Чрез всю ее ширь, выше оседающей над этой долиной темной пыли, мы разглядели тянувшийся с востока на запад громадный хребет Бурхан-будда, своими зубчатыми снежными вершинами, позлащенными вечерним солнцем, таинственно просвечивавший через голубоватую дымку дали. Он опоясывает Цайдам с юга от Тибета и служит надежным сторожем последнему против набегов европейских путешественников в эту таинственную и неприветливую страну враждебного европейцу населения, дикого яка и страшных, убивающих все живущее, заоблачных высот. Немногим лишь счастливцам не загородил Бурхан-будда дороги в Тибет, и они унесут с собою в вечность чудные картины величественной природы, сказочно громадных снежных вершин и льдов, громоздящихся вверх и ослепительно сверкающих на солнце днем и переливающих своим холодным блеском при яркой светлой южной луне ночью; не забудут эти счастливцы и миллионные стада диких яков, куланов, антилоп и других зверей, привольно и безбоязненно пасшихся вокруг их палаток, и с любопытством и недоумением глазевших на пришлых новых людей.
   Спустившись с Мушикшинской возвышенности, которая подымалась на абсолютную высоту 9 288 футов, и промучившись со своими яками 8 часов времени, мы прошли всего 28 верст и остановились у ее подножья, на северной окраине пустыни Куку-бейле. Северо-западный ветер преследовав нас всю дорогу и не перестал даже к ночи.
   Вторую уже ночь животные проводят без корма, а мы с запасным льдом. Следующую ночь расположимся на главной цайдамской реке Баин-голе. Ночью мороз свыше --20RЦ давал себя знать довольно чувствительно, благодаря северо-западному ветру, дувшему, не переставая, вплоть до рассвета. Утром промерзшие и проголодавшиеся за ночь животные наши были какими-то нервными, недовольными и очень неохотно подчинялись вьючке, что опять немного задержало наше выступление.
   Вскоре после того, как покинули ночлег, мы подошли к реке Булунд-зиру, идущему широкою водною лентою недалеко вдоль высот Мушикшина, из болот Иргыцык, с северо-северо-востока к р. Баин-голу, в который он впадает. Берега его, солончаково-глинистые, совершенно лишены растительности. Дно такое же глинистое, вязкое. Ширина реки до 50 шагов, глубина местами доходит до 4--5 футов. Вода грязная, солоноватая; но несмотря на это наши животные при переправе останавливались пить, и только понуждения наших людей заставляли их двигаться вперед и избавляли от опасности быть затянутыми чрезвычайно липкой глиной. Переправа при общей усиленной деятельности всех участников каравана окончилась благополучно.
   Первые 15--16 верст мы шли по твердой глинисто-солончаковой поверхности, настолько твердой, что караван не оставлял следов. Изредка попадались площадки солончаков темнобурого цвета, похожих на изрытую гигантским плугом пашню. Неровности представляли собой соляную корку, состоящую из затвердевшей смеси соли и атмосферной пыли, обыкновенно осаждающейся после бурь в большом количестве. Дорога заметна только по помету животных. Перейдя эту пустыню, называемую Гельчик, на которой мы не встретили ни одной гальки, мы прошли неширокой каймой барханов песку и вышли в камышовую равнину р. Баин-гола, в урочище Шарагуй. Среди растущих здесь в изобилии кустов тограка (Populus euphratica), которые монголы безжалостно рубят на дрова, тянутся параллельно встретившейся речке (приток р. Баин-гола) бугры с тамарисками; эти бугры, состоящие из серо-желтого, сильно глинистого песка с растительными остатками, образуются путем осаждения из воздуха мельчайшей глины, поднимаемой в атмосферу ветрами и осаждающейся при затишье на землю.
   Из злаков, кроме камыша, попадались: колосник (Elymus sp.), дикая пшеничка (Triticum sp.).
   Почва песчано-солончаковая, мягкая, пушистая.
   Среди хармыков много соек (Podoces hendersoni), ропофилок (Rhopophilus sp.), фруктоедов (Carpodacus sp.); кроме того заметны были вороны (Gorvus corax) и жаворонки (Alauda sp.).
   По сторонам виднелись монгольские юрты, многочисленные стада овец, коров и табуны лошадей. Верблюдов видели немного. Наши яки, от которых зависит, главным образом, успех нашего предприятия, заметно устали за эту пустынную дорогу, несмотря на легкие вьюки. Некоторые, волоча ногами по земле, стирают себе копыта, а мы только начинаем свой поход в Сычуань.
   На 21-й версте мы вышли на небольшой рукав р. Баин-гола, он был подернут льдом. Найдя удобное местечко, остановились, развьючили яков, поставили палатки. Но, к удивлению своему, разбив лед, мы не нашли под ним воды. Вероятно, где-нибудь выше в более мелком месте, где рукав бежит по плёсу, он промерз до земли, а ниже этого места бежавшая вода ушла дальше, оставив пустоты между льдом и дном рукава. Тем не менее мы остались здесь, благодаря хорошему корму.
   Для себя мы имели запасной лед, да и этот могли растопить. Для животных же пришлось лед раскалывать и дробить его довольно мелко большим молотом. Но так как в нашем караване с собаками и баранами вьючных и верховых животных было до 45 штук, то удовлетворить их вполне этим способом было невозможно, и каждое из них получало лишь понемногу толченого льда. Хотя животные и сами грызли куски льда, но сила их жажды была так велика, что, несмотря на трехдневную голодовку, они стояли больше у безводной речки и не принимались за прекрасный корм.
   Мне необходимо было сделать здесь, на Баин-голе, астрономическое определение; а так как это редко удается окончить в один день, и для астрономического пункта желательно было кроме того выбрать место более заметное и, наконец, более подходящее для наших голодных животных, я послал Баинова на поиски; он скоро вернулся, найдя удобное местечко около дорожной переправы через р. Баин-гол, в ур. Ханан-цаган, название которого распространялось и на местность нашей настоящей остановки. Мы решили завтра же перебраться и устроить дневку. Погода стояла хорошая.
   Рано утром мы направились на юго-восток-восток. Хармыков было менее вчерашнего; вчера наши вьюки пострадали от их колючек и сильно поободрались, так что требовали починки. Мелкие выеденные скотом камыши тянулись на необозримые пространства к западу и востоку. Через семь верст мы вышли на главную реку Баин-гол, там где она делится на два рукава, образуя островок с хорошим кормом (мелкий мягкий камыш).
   На правом берегу разбили бивуак, а животных прогнали на пастьбу на островок.
   Лед на реке был толще одного фута. Погода теплая, но облачная; последнее обстоятельство помешало приступить к астрономическим наблюдениям. На льду возле полыньи собирается масса мелких птичек на водопой. Поймали в палатке какого-то короткохвостого небольшого грызуна, поступившего в коллекцию.
   Отсюда мы должны были отпустить нашего проводника, взятого из Курлыка, и получить другого от Дзун-засака. Это скоро не делается, и мы провели в ур. Ханан-цаган два дня. Тем временем, я в оба дня принимался за свои астрономические наблюдения, но появлявшиеся облака мешали работе. Впрочем, мне было крайне неудобно производить эти наблюдения, вследствие повязки с ватой на правой щеке, заболевшей еще в Курлыке рожей. Наши животные отдыхали и наслаждались хорошим кормом на острове. К вечеру третьего дня приехали двое проводников от Дзун-засака, которые поведут всего дня четыре, до Барун-засака, а этот снабдит нас проводником до кумирни Шан-рди.
   Погода здесь теплая. Наш бивуак осаждают вороны и затевают драки между собой из-за бараньих костей и других остатков от экспедиционной трапезы. Это очень смелые и нахальные птицы.
   Проведя в Ханан-цагане три ночи, утром 9 декабря мы продолжали путь, перейдя на левый берег реки, и двигались, отступя от нее немного к югу, по камышовым солончаковым пространствам; через 11 верст вступили в хармыковые густые заросли, которыми вышли снова на р. Баин-гол; здесь она разливалась шагов на 200. Дно реки состояло преимущественно из желто-серого неравнозернистого песка и некрупной гальки. Покрытые камышами песчаные бугры, тянущиеся вдоль реки, состоят из серо-желтого сильно глинистого, очень мелкого песка. Прошли только 15 верст.
   Следующим утром продолжали путь вдоль, реки солончаками, поросшими камышами, хармыками и местами тамарисками.
   Почва хармыковых зарослей состоит главным образом из серо-желтого очень мелкого глинистого песка; в местах с преобладающей тамарисковой густой порослью, солончаки прикрыты твердой коркой из солей с глиной, самая же почва -- серо-желтый известковый суглинок. Почва тамарисковых бугров образована из буро-желтого лёссовидного суглинка, перемешанного с тамарисковыми поломанными веточками.
   Немного далее, среди камышей, на совершенно ровной долине, стали появляться накипи льда замерзших ключей. Это начало урочища Кара-усу. Вдоль дороги по правую сторону тянется на запад ложбина с ключевой водой и наплывами льда, окаймленная лентой особенно густых и высоких камышей, из которых доносились голоса фазанов (Phasianus vlangalii Przew.). Наш проводник говорил, что следующая остановка будет малокормной, а в этом урочище трава была очень хорошая, мелкая, любимая яками; ввиду этого я решил остановиться на ночевку, хотя мы прошли всего девять верст. По ключам этого урочища паслось много скота, и группами стояли юрты монголов. Вскоре после нашей остановки приехал к нам монгол, знакомый по прежним моим путешествиям, и приглашал к себе в гости. Я остался дома, так как была работа по приведению в порядок дорожных записей и вычерчиванию съемки; поехали П. К. Козлов, В. Ф. Ладыгин и Баинов.
   Здесь мы видели летящих лебедей (Cygnus sp.), серых куропаток (Perdix barbata), много соек (Podoces hendersoni), белую цаплю (Ardea sp.), фазанов (Phasianus vlangalii), на ключах различных уток (Anas sp., Querquedula sp., Casarca rutila) и пр. Видели также нескольких антилоп (Antilope subgutturosa), много зайцев (Lepus sp.), и других мелких грызунов (Glires sp.).
   Монголы говорили, что очень много волков следят постоянно за стадами и давят баранов, а многочисленные лисицы охотятся по камышам за фазанами, не пропуская случая при удаче полакомиться и другими птицами, а весной их яйцами или молодыми птенцами, до которых они большие охотницы. В ключах мы поймали несколько рыбок из вида Cobites sp.
   Утром мы рассчитывали сделать переход верст в двадцать, по словам, проводника; но вышло несколько иначе. Мы вышли, не изменяя юго-восточно-восточного направления, и вскоре вступили на совершенно гладкую равнину, убегавшую на восток до гор, синевших вдалеке на горизонте. Роскошные высокие и густые травы заставляли забывать, что находишься в соленом камышовом Цайдаме, ибо вид этой равнины не имеет ничего общего ни с западным, ни с средним Цайдамом, с которым только я и был знаком. Густые травы, местами камыши вокруг незамерзающих ключей дают приют множеству фазанов. В этом месте р. Баин-гол уклоняется к северу, делая извилину, отдаляющую ее от нашей дороги. Тут же отделилась и пошла на северо-восток в Дулан-кит и на оз. Куку-нор наезженная дорога, -- дорога тибетских богомольцев, направляющихся из города Синина через Данкыр.
   Чтобы добыть хорошие экземпляры помянутых фазанов, я соблазнялся остановиться здесь; недостаток топлива, -- поблизости не было никаких кустов -- не позволил этого сделать. Кстати, здесь же нас встретил присланный Барун-засаком, узнавшим о нашем движении, монгол, который указал нам хорошее кормное место для остановки в урочище Ангыр-тын-куку-намага с кустами хармыка, невдалеке от стойбища засака, в том же урочище, в 3 1/2 только верстах от места, изобилующего фазанами. Нам говорили, что дальше мы можем не встретить их. Поэтому мы решили передневать здесь и сейчас же после остановки, напившись только чаю, П. К. Козлов, В. Ф. Ладыгин и Жаркой стали собираться на охоту.
   Тем временем я послал Баинова к Барун-засаку благодарить за его любезность, поручил передать ему кое-какие подарки вместо хадака. Князь очень радушно принял Баинова, расспрашивал его о нашем здоровье, здоровье животных и об успешности и благополучии нашего путешествия.
   По возвращении Баинова следом за ним приехал ко мне и сам засак с двумя провожатыми. П. К. Козлов еще не успел уехать на охоту. Князь узнал его, Иванова и Жаркого, которых видел в последнее путешествие Н. М. Пржевальского. Со мною же он был знаком по двум путешествиям Николая Михайловича, при посещении им Цайдама. П. К. Козлов при князе уехал на охоту. Князь был очень любезен, выражал радость по поводу состоявшейся встречи старых знакомых. Мы угощали его чаем, печеньем Эйнема, которое ему очень понравилось, и различными сластями, приготовлением которых сильно интересовался и расспрашивал, как бы желая делать их у себя. Прогостил он у меня более 2 1/2 часов времени и очень усердно просил навестить его завтра в его доме (юрте) и как у старого знакомого и приятеля отведать его хлеба-соли. Я с удовольствием принял его предложение.
   Близ бивуака мы видели антилоп (Antilope subgutturosa), нескольких зимующих белых цапель (Ardea sp.), кряковых уток (Anas boshas), стаями пролетавших мимо бивуака с одного ключика на другой. Среди ключей многие не замерзают, и в камышах много талых мест, где водяная птица находит себе корм. Я измерил температуру открытой от льда воды ближайшего ключа при выходе его из земли; термометр показал +3,5R в час дня.
   Местные монголы, осаждавшие нашу кухню, предлагали нам баранов, яков, верблюдов, желая вступить с нами в выгодные для них торговые сношения, что не везде бывало.
   Цена верблюда самая высокая 25 лан. Хорошего достать можно за 20, хотя запрашивают по 30 лан. В Курлыке же у князя платили мы по 29 лан и редко немного дешевле. Барун-засак, не стесняя своих монголов, как это делал Курлык-бейсе, предлагал нам тоже баранов, яков и даже проводника до Раджа-гонпа. Но мы имели тангута из Курлыка и за проводника только благодарили. Весь день погода стояла прекрасная, теплая. Ночью невыносимо выли волки, почти у самого нашего бивуака, и собаки выходили из себя, с лаем бросаясь по сторонам, и, боясь покидать бивуак, часто подбегали к ночному дежурному.
   Утром в обычное время наблюдений термометр стоял на --24,5R; но, благодаря ясному небу и отсутствию ветра, солнышко быстро нагревало воздух. У местных монголов много тибетских монет, которые они охотно приносили для обмена на серебро одинакового количества по весу. Мы приобрели по несколько штук. Кроме того сюда проникают и индийские монеты52, с портретом императрицы Индии, привозимые богомольцами из Тибета.
   В 11 часов утра я отправился с Баиновым к князю. До него было всего около 1 1/2 верст, и невдалеке от его стойбища виднелись песчаниковые обдутые ветром слоистые обрывы; верхние слои этих обрывов состоят из известково-глинистого мелкозернистого песчаника и тонкослоистой глины, оба розово-желтого цвета. Ниже лежащие слои из мелкозернистого известковистого твердого розового песчаника и самые нижние пласты слагаются из мелкозернистых известково-глинистых зеленоватых песчаников.
   Засак вышел мне навстречу из своей юрты и, как заботливый хозяин, приветливо ввел меня в нее. Тут находилась его старуха-жена и довольно миловидная, конечно для монгольской обстановки, девушка лет 16, дочь его; другой, младшей дочери я не видал. Сыновей у князя нет. Повидимому, он был крайне доволен моим посещением, распоряжался сам и приказывал жене и дочери угощать нас чаем и своими монгольскими сластями: сушеными пенками, китайским леденцом, сахаром, печеными в сале пшеничными лепешками, дзамбой и джумой. Джума -- это сушеные клубни гусиной лапки (Potentilla anserina), образующиеся на корнях ее на глубине 3--4 вершков ниже поверхности земли. Ее едят сильно разваренною с маслом и сахаром. Это блюдо я с удовольствием ел у монголов Цайдама. Эта еда, распространенная главным образом в Тибете, любимая в монастырях, у всех тангутов и тибетцев служит лакомством при угощении гостей.
   Я просидел у засака 1 1/2 часа. Он очень много расспрашивал о Н. М. Пржевальском, к которому относился в разговоре с особенным уважением, и крайне огорчился, когда я сообщил ему о смерти Николая Михайловича. Князь очень сожалел, что мы устроили свой склад в Курлыке, а не у него. Я купил у него за 10 лан прекрасного смирного хайныка, специально для перевозки инструментов и хронометров. Вьюк этот возился из Курлыка до сих пор на самой смирной лошади, но он для нее был тяжеловат. Расстались с князем как настоящие старые друзья.
   Вскоре по моем возвращении от князя, возвратился и Петр Кузьмич с охоты с добычею шести прекрасных фазанов Влангали (Phasianus vlangalii Przew.). Погода простояла тихая, с утра ясная, а после полудня небо закрылось на половину облаками. Наступившая темная ночь ознаменовалась сильным северо-западным бураном, заставившим подумать о целости нашего убогого приюта -- юламейке, и, чтобы ее не унесло ветром, пришлось обложить ее кругом вьюками и привязать к ним. С вечера было тепло, а подувший буран уронил температуру до --16R в юламейке, а вне ее утром было слишком --20R. и небо сплошь закрыто облаками, атмосфера заполнена пылью.
   Одиннадцать верст мы шли по вытравленной скотом болотисто-ключевой местности. На всем пути не встречали топлива. Непрерывные ключевые наплывы льда стесняли ход наших животных, которые постоянно на них скользили и часто падали. Погода была очень пыльная, но тихая.
   На 12-й версте мы остановились в урочище Цзуха-мунцук, принадлежащем уже к кумирне Шан-рди, но временно занятом кочевавшими монголами. Тут нашлись и дрова в виде небольшого количества кустов хармыка.
   Привыкши ходить с верблюжьим караваном, нам казалось неудобным чрезвычайно медленное движение яков, требующих особенно много внимания в пути. Мы делаем из-за них все маленькие переходы, т. е. двигаемся так называемым черепашьим ходом. Ужасно скучно так медленно двигаться и крайне обидно тратить много времени на такие короткие переходы. Мы двигаемся по 3 версты в час. Но ничего не поделаешь: в страну, куда мы идем, на других животных со вьюками не пройти! С Цзуха-мунцука, несмотря на пыль, мы увидали пески на юго-восток и восток, а верстах в 6--7 пески, потянувшиеся на север. Благодаря сильной пыли и облачности, сумерки наступили гораздо ранее обыкновенного, и пришлось довольно долго дожидаться наступления настоящей ночи. Ночь простояла очень темная, тихая. Пыль к утру немного осела и рассеялась. Очертания песков, виденных вчера сквозь пыль, сильно выяснились. Обрисовалось и ущелье, из которого выходит р. Баин-гол под именем Ёграй-гола; видно и то место, где, по указаниям проводника, находится кумирня Шан-рди, в неизменяемом нами юго-восточно-восточном направлении.
   Первые верст пять мы шли по замерзшему болоту, покрытому осоками и злаками. Затем почва стала изменяться в более песчаную; стала изменяться и растительность: появились хармыки, сугак (Lycium chinense), полынь (Artemisia sp.), изредка тамариски (Tamarix sp.), татарник (Cnicus sp.), саксаул (Haloxylon ammodendron), чернобыльник (Artemisia sp.) и пр.
   Река шла версты 1 1/2 севернее нашего движения; за нею потянулись к востоку пришедшие с севера пески. На южной стороне дороги тянулись тоже пески, присыпанные к подошве Бурхан-будда, теперь впервые ясно видимого, а ранее скрывавшегося все время за пылью. В бинокль можно было рассмотреть кусты саксаула. По дороге стал попадаться на северных склонах бугров и песчаных барханов сдутый с них снег, тоже первый после Курлыка.
   Река делалась все маловоднее и, наконец, совсем исчезла. Здесь в устье ущелья, куда лежал наш путь, ложе ее завалено толстым слоем гальки, вынесенной ею же из ущелья, и река скрывается под ней. Место это называется Гацзер-уцзур (Конец земли). На краю южных песков нашли место с надутым снегом, остановились на 13 версте и разбили свою юламейку, а люди палатку. На песках здесь росли песчаный камыш (Psamma vilosa), 2 вида полынки (Artemisia sp.), Galligonum mongolicum, хармык (Nitraria Schoberi) и саксаул (Haloxylon ammodendron).
   Продолжая дорогу на другой день, мы шли немного левее сухого русла реки Баин-гола, называемой здесь уже Ёграй-голом. Почва песчаная, местами с примесью гальки, прикрыта разреженною растительностью, состоящею из следующих видов: 2 вида полынки (Artemisia sp.), Statice sp., колючего, растущего кочками Astragalus sp., Reaumuria songarica, белолозника (Eurotia sp.), хармыка (Nitraria Schoberi), Calligonum mongelicum, Sympegma Regeli, сульхира (Agriophyllum sp.), песчаного камыша (Psamma vilosa), хвойника (Ephedra sp.), саксаула (Haloxylon ammodendron), дырисуна (Lasiagrostis splendens), Calimeris sp. и пр. На 9 версте; почва изменилась в лёссовую, и стали попадаться скверно обработанные жителями хырмы Шан-рди пашни с высоко торчащей соломой небрежно сжатого ячменя.
   Для сокращения пути мы шли прямо по пашням, не придерживаясь дороги. Часто попадались лога с вертикальными обрывами, характеризующие лёссовую почву и образованные водами, сбегающими с пашен при орошении их и вымывающими в мягкой лёссовой почве эти лога.
   Во время сильных дождей в горах в июне и июле, вода в Ёграй-голе сильно прибывает, выступает из ее сухого в другое время года русла, и наливает арыки, поящие эти пашни. Чем дальше мы двигались, тем плоше и плоше делались корма для животных. Мы прошли 16 1/2 верст и остановились на реке, которая, выходя из ущелья, теряла в гальке ниже нашей остановки свои последние воды. Галечное русло ее здесь доходит до 600 и более шагов и изрыто протекавшими здесь ранее потоками.
   В горах, стоящих на севере за рекой, живут тангуты-оронгыны, которые грабят цайдамцев чаще, чем прочие тангуты. Этими горами, состоящими из биотитового, желтоватого крупнозернистого гранита, тянется до Южно-Кукунорского хребта полоса лесов, состоящих сначала из можжевельника (Juniperus Pseudo-Sabina), а потом из ели с ивовым подлеском (Abies Schrenkiana et Salix sp.).
   Кое-как переночевав почти без корма для скота, мы пошли к кумирне, которая уже виднелась, по пашням, совершенно опустошенным скотом; по дороге не встречалось ни одной соломинки от сжатого осенью хлеба; из-под ног наших яков с размятой ногами многочисленных стад лёссовой почвы подымались вверх темные облака пыли, покрывавшей собою нас самих, вьюки и скот, придавая всем и всему одну общую окраску лёссового желто-серого цвета, что до неузнаваемости изменило наши лица и вид всего каравана. Через три версты столь печального пути мы подошли к стенам хырмы Шан-рди. Мы достигли ее 16 декабря. Пройдя с сотню шагов за нее на восток, мы остановились на совершенно голой пашне возле речного обрыва.
   Хырма Шан-рди представляет собой глиняную стену, около 1 1/2 саженей вышиною, четырехугольной неправильной формы, имеющую по всем фасам вместе до 1000 шагов; построена она возле реки, всего шагах в 35 от берега, с воротами, обращенными на север, к реке.
   Внутри хырмы посредине стоит кумирня с плоскою крышею, выкрашенная в красную краску. При кумирне живут духовный правитель лама и управляющий светскими делами хошуна тоже лама, которого зовут нойон (господин)53. Оба назначаются из Тибета из Шигацзе властью банчин-рембучи, которому собственно и принадлежит хошун Шан-рди. Вся внутренность хырмы застроена мелкими глиняными фанзами с плоскими крышами; в них живут монголы-тибетцы до 200 семей и дунгане до 9 семей; последние занимаются торговлей, главным образом привозя товары из Сун-пань-тина и немного из города Данкыра. Только очень бедные монголы и тангуты, не имеющие скота, живут постоянно в хырме, занимаются земледелием вокруг хырмы, сеют ячмень для дзамбы. Остальные же живут в горах со скотом.
   Вскоре после нашего прибытия на наш бивуак собралось из хырмы много зрителей, которые крайне смело и развязно вели себя и нисколько не стеснялись новых для них людей, как мужчины, так и женщины и девушки, довольно небрежно прикрывавшие свою наготу, несмотря на порядочный холод и сильный ветер.
   И мужчины и женщины носят тангутские одежды, да и наружностью похожи на тангутов и говорят более тангутским языком. Женщины имеют посредине темени пробор и носят массу мелких косичек из волос, рассыпанных по спине и плечам. Кроме того от затылка по спине и до пят ниспадает цветная, чаще красная, матерчатая лента, около 2 вершков шириною, с нашитыми на ней раковинами, чохами или фарфоровыми бляшками. На глаза до бровей спускаются подстриженные волосы. Большинство мужчин бреют свои головы, некоторые носят косы. Шапки бараньи остроконечные, верх их прикрыт цветной материей, одинаковы у тех и других; мужчины чаще ходят с открытой головой, если не удаляются от своей хырмы.
   Шубы бараньи, образца тангутского и носятся так же, т. е. выдергиваются много выше пояса и свешиваются через него, образуя много помещения за пазухой, куда складывается всякая мелочь, как в чемодан; у женщин шубы длиннее, достигают пят и такого большого свеса ниже пояса не носят. Мужчины носят бараньи панталоны, про женский пол ничего сказать по этому предмету не умею, ибо присматриваться к тайнам женского одеяния мне не позволила скромность. На ногах оба пола носят монгольские кожаные сапоги (гутулы).
   Хошун Шан-рди принадлежит Тибету и есть владение банчин-рем-бучи, живущего постоянно в Тибете в городе-кумирне Шигацзе.
   Когда-то давно один из банчпн-рембучи, приехав в Пекин, представлялся богдохану (при каком императоре это было, мне объяснить не могли). Он произвел на императора сильное впечатление, и император подарил банчин-рембучи землю в восточном углу Цайдама и несколько монголов с семьями. Теперь их до 400 семей составляют отдельный хошун, подчиненный прямо только Тибету, не имеющий никаких отношений ни к монгольским, ни к цайдамским и ни к китайским властям. Никаких повинностей они не несут. За три года весь хошун платит всего одну ямбу (50 лан) серебра банчин-рембучи54, которую отвозит в Тибет с отчетом об управлении сам нойон, обязанности которого в его отсутствие несет духовный правитель-лама.
   Несмотря на такие льготные отношения к Тибету, обитатели Шана живут очень небогато и жалуются на постоянные убийства и грабежи со стороны соседних тангутов.
   При всяких разбирательствах китайскими властями подчиненных Китаю тангутов с монголами, тангуты, хорошо платящие китайским чиновникам, всегда бывают правы, монголы же остаются виноватыми.
   К случаю в разговоре мне сообщили, что комиссар, китаец, ездивший в Тибет для примирения тибетцев с англичанами в начале 90-х годов, на обратном своем пути был убит нголыками. Теперь тибетцы платят англичанам обременительную денежную дань55.
   Осведомившись о нашем приезде, старший лама прислал своего человека приветствовать нас с хлебом-солью, состоявшей из 15 фунтов дзамбы, 30 пучков гуамяна (китайская вермишель) и 15 фунтов джумы. Последнюю мы ели всегда как лакомство, и я был доволен этим подношением, тем более, что на деньги купить ее нам было трудно.
   С ответным приветствием я отправил Баинова, послал с ним тоже подарки, состоящие их хорошего металлического подноса и "Тара-наты", жизнеописания Сакья-Муни, отпечатанной нашей Академией наук и переплетенной в роскошный переплет. Лама пришел в восторг от подарков; был очень любезен с Баиновым и через него приглашал нас к себе в гости. После ламы Баинов был у нойона. Последний, узнав от Баинова, что русские совсем другие люди, чем англичане, и ничего общего не имеют с их индийскими соседями, о которых говорил он крайне недружелюбно, переменил свое высокомерное обращение на крайне любезное и дружелюбное. До сей поры он смешивал эти две народности.
   Перед вечером приходил монгол-лама, живший прежде в хырме у Барун-засака и видевший меня во время четвертого путешествия Николая Михайловича и считавший себя по этому случаю моим хорошим знакомым. Он очень усердно упрашивал меня зайти к нему в гости в его фанзу в хырме. Пришлось уступить его настояниям, чем доставил, повидимому, ему и его жене очень большое удовольствие, а главное это подняло его в глазах всех соседей. Глиняная его фанза, крайне грязная и заваленная всяким хозяйственным скарбом, совершенно прокопченая дымом, черная по стенам и потолку, в котором квадратное в 1 1/2 фута отверстие заменяло окно, впускающее свет с воздухом, и служило для выхода дыма тут же устроенного очага, была размерами не более юрты. По закопченным стенам были развешены тоже прокопченные шубы, прочая одежда и многие предметы, назначение коих мне было неизвестно. Около очага было прибрано небольшое застланное тибетской материей местечко, и на нем поставлены небольшие скамеечки с угощениями на китайских блюдечках: джума, изюм, чура (сухой творог), китайский сахар, леденец, жужуба (плоды Ziziphus vulgaris), пшеничные лепешки, жареные в сале, и еще кое-что. Хозяева крайне любезно усаживали нас, угощая дзамбою, чаем с молоком и всем выставленным перед нами на скамеечках, заменяющих столики. Не прельщаясь, конечно, этими угощениями, а преодолевая некоторое брезгливое чувство, мы отведали всего, чтобы сделать удовольствие хозяевам. Мы просидели около 3/4 часа за трапезой, разговаривая с хозяевами,, которые доверчиво отвечали на наши вопросы и сожалели, когда мы поднялись, чтобы проститься с ними. Мы тоже пригласили их побывать и у нас.
   На другое утро после точных расспросов нашего проводника тангута из Курлыка и параллельно некоторых дунган, бывавших в Раджа-гонпа, оказалось, что наш тангут совсем не знал дорогу, и, вероятно, сам там не бывал, а рассчитывал довести нас как-нибудь, расспрашивая про дорогу у встречных.
   Это обстоятельство побудило рассчитать его, отпустить обратно и приискивать другого проводника.
   Перед полуднем пришли к нам гости, монгол-лама, у которого мы вчера были, с женой, двумя детьми и еще с двумя родственницами девушками и маленьким мальчиком, братом их. Мы их угощали лапшой, чаем с печеньем, монпансье и пшеничными лепешками их образца, печеными на сале нашим поваром. Каждая наша вещь привлекала их внимание и служила предметом удивления: наша металлическая глазированная посуда приводила в восторг женщин. От бинокля приходили в удивление, и каждый, посмотрев в него, передавал свои впечатления другому. После окончания визита семейства ламы к нам пришел старик тангут, которого вчера мы видели у ламы. Его мы угостили водкой, чаем, лепешками. Он бывал. в Раджа-гонпа несколько раз и прекрасно знает дорогу, но итти с нами не решается из опасения встречных тангутов. Завтра он уезжает домой и хотел послезавтра приехать к нам с молодым родственником, знающим нужную для нас дорогу. В хырме есть дунгане, знающие эту дорогу, но они запрашивали очень большую плату, по 2 лана человеку в день с условием итти не менее двух человек, чтобы возвращаться обратно не одному.
   На третий день нашего пребывания, возле хырмы, мы побывали у старшего ламы и нойона. По просьбе первого мы захватили с собой симфонион. Лама крайне радушно принял нас и рассадил на мягкие сиденья в своей небольшой полутемной комнате и сейчас же приступил к угощеныа нас чаем, джумой с маслом, лепешками и пр. Он очень усердно расспрашивал нас о русских, о России и говорил, что у них в Тибете слыхали о русских, но не знают разницы между русскими и англичанами и считают тех и других за один народ. Симфонионом лама восторгался почти с детским увлечением. Когда пришло время отправлять ему службу в кумирне, он пригласил нас посмотреть их моления. Мы приняли его приглашение и пробыли в кумирне около получаса. Оглушающие звуки пяти барабанов и поочередно двух больших раковин, труб и бубнов требовали более привычных ушей, нежели наши. Сам лама сидел на невысоком троне у задней стены, имея в руках колокольчик и еще какой-то атрибут его сана. По временам он звонил, читая молитвы. Перед ним стоял стол с пятью чашами с приношениями. Влево от него стояли украшения, сделанные из масла, дзамбы и сластей. Левый угол и стена были уставлены в 3 ряда, один над другим, небольшими бурханами (бронзовые изображения богов), перед которыми стояли металлические сосуды с растительным маслом и фигурные изображения из разной снеди, масла, лепешек, и между ними левая передняя нога барана с лопаткой. Тут же стоял таган с углями и 2 чайника с чаем. У этой же стены сидели на полу двое лам, читавших по тибетским книгам молитвы, и еще один, управлявший раковиной и трубой; ближе к выходу висел барабан, в эту службу при нас не бывший в употреблении.
   Вдоль правой от ламы стены сидели на полу музыканты, ближайший к ламе с бубнами; затем 4 с барабанами, с раковиной и трубой и последний тоже с барабаном. На стене висели писаные на холсте образа и различных фасонов шляпы ламы, употребляемые в разных случаях. Не дождавшись окончания молебствия, мы оставили кумирню и посетили нойона. Он принялся нас угощать; но мы были совершенно насыщены угощениями ламы, а потому у нойона пришлось угощаться через силу. Нойон был не менее любезен, чем и лама, и обещал побывать у нас на другой день.
   Утром мы узнали, что ночью в хырме было неблагополучно: шесть вооруженных тангутов пробрались в хырму и ограбили 2 фанзы, в которых находились только женщины, так как мужья их были в отлучке.
   Разбойники, ворвавшись в фанзы, заявили женщинам, что если они будут кричать, то будут немедленно убиты. Несчастные должны были беспомощно смотреть, как на их глазах забирали и связывали их добро. Такого рода происшествия здесь довольно постоянны.
   В эту же ночь в горах тангуты угнали 37 лошадей, принадлежащих старшему ламе. Отправлены люди разыскивать их по следам.
   Утром в гостях у нас был нойон, а после него мы пошли к ламе, которому показывали: бинокль, микроскоп, электрическую батарею, разные книги с раскрашенными рисунками птиц, зверей, бабочек, растений. Лама восторгался и всему удивлялся и уверял нас, что "если бы в Хлассе56 знали русских, какие они есть на самом деле, то, разумеется, радовались бы их приезду. А то их боятся и смешивают с англичанами, которых очень не любят и которым в Тибете не доверяют. Года четыре тому назад был в Шан-рди англичанин с китайской прислугой; он останавливался в хырме в одной фанзе и желал познакомиться с ламой и нойоном, но они оба отклонили это знакомство и приказали прислуге своей не допускать его до них".
   Мы же пользовались самым широким радушием и расположением обоих.
   Проводника все нет да нет. Посланный в горы еще не возвратился. Пребывание наше здесь затягивается, а это не особенно приятно ввиду ежедневных больших расходов на дрова, на корм нашим животным, вовсе не имеющим подножного корма, уже давно выеденного скотом. Все же покупаемое здесь стоит больших денег, потому что запасов для продажи нет, и каждый несет продавать запасенное для личной потребности.
   Перед вечером я был неприятно поражен известием, что несколько наших яков заболело хасой. Это -- заразительная болезнь, которой переболели верблюды у покойного Николая Михайловича Пржевальского в Цайдаме в 1884 году осенью. Многие из них не вынесли ее тяжелых приступов и околели.
   Ею поражаются чаще двукопытные, на лошадей она почти не распространяется. Она выражается очень сильным внутренним жаром у животного, головной болью, болью всего рта и языка в особенности; с него слезает кожа, и животное от прикосновения во рту пищи к обнаженным от кожи местам испытывает страшные мученья, отказывается от пищи и иногда околевает с голоду; в лучших же случаях во рту и на языке нарастает скоро новая кожа, и животное получает возможность принимать и жевать пищу. Во всяком случае животное, и выжившее после этой болезни, делается мало способным для каравана, потому что у него сходят копыта с большою болью, и оно не может итти с караваном. У верблюдов же сходит вся подошва, потому что во время болезни подошва отделяется от мускулов ноги, и пространство между нею и мускулами заполняется водянистою жидкостью. Когда утром верблюд становится на ноги, то эта жидкость, прорывая себе выходы, у краев подошвы, выливается струями из прорванных отверстий.
   Монголы говорят, что все наши яки могут переболеть хасой. Эта болезнь очень прилипчива. Во всяком случае эта неприятность позадержит наше выступление из Шан-рди, что очень некстати.
   Старший лама делается с нами все любезнее и милее; на пятый день нашего пребывания прислал нам в подарок барана и с полпуда джумы. Нойон настолько подружился с нами, что совершенно доверчиво показывал нам все свое имущество и денежное состояние, доходившее до 360 рублей серебром ямбами.
   Около хырмы бродит ужасно много голодных собак, осаждающих наш бивуак и днем и ночью. В назойливости и нахальстве с ними соперничают вороны и сороки, прилетающие стаями. Последние не имеют, как курлыкские и дуланкитские, белых перьев на горле. В развалинах хырмы водятся каменные воробьи (Passer pertronia). Недалеко от бивуака видели серых куропаток (Perdix barbata). Зайцев много; довольно крупные.
   В кумирне начались усердные молебствия, каждый день с утра до вечера с небольшими передышками.
   Тангуты часто приезжают к нам с предложениями продать лошадей, баранов и пр., но все это за очень высокую цену, для нас совершенно не подходящую. Вообще, после пребывания где-либо англичан, которые обыкновенно располагают большими средствами и платят за все очень большие деньги, экспедиции, снабженной ограниченными средствами, очень трудно изворачиваться57. Монголы и тангуты говорят тогда, там-то был русский (они других наций не знают, -- всех европейцев зовут русскими) и платил столько-то, столько же дайте и вы, и на меньшие деньги не соглашаются ни продать ничего, ни наняться в проводники.
   На седьмой день нашего стояния, вверх по реке мы увидели несколько человек со вьюками, -- это оказались монголы-охотники с убитым и уложенным на несколько вьюков яком. От них мы услышали невеселую весть. Они отправились на охоту на озеро Тосо-нор; но, не доходя 4 дней до него, принуждены были вернуться, потому что далее местность была занесена глубоким непроходимым снегом, закрывшим все травы и кизяк, другого же топлива там не находится. Глубина снега доходила до брюха яка и до седла. В таком глубоком снегу их животные не могли двигаться вперед и не могли достать корма, сами же они не могли добыть топлива. Следовательно, эта дорога совсем недоступна для нашего каравана, особенно принимая в расчет, что наши больные яки тихо поправляются; кроме того у некоторых уже посбиты спины; но, кажется, они поправляются от смазывания льняным маслом.
   Вчера прибыло несколько человек от Куку-бейле. Прошлым годом тангуты, живущие вверх по р. Цаза-голу, ограбили и убили одного монгола из хошуна Куку-бейле. На все требования монголов удовлетворения, тангуты отвечали молчанием. Наконец, выведенные из терпения монголы собрались в количестве полутораста человек и решили серьезно понудить тангутов к соглашению. И вот, несколько выборных монголов явились в Шан-рди к ламе с просьбою назначить беспристрастных людей, которые должны будут стараться устроить дело миром. Если последнее не удастся, то монголы положили решить дело оружием, в надежде, что виновники вражды будут наказаны богом и потерпят поражение. Жаловаться же китайцам они считают напрасным, потому что тангуты закупят их подарками, а монголам житье будет еще хуже, ибо тангуты будут еще с большею дерзостью относиться к монголам.
   В ночь на 23 декабря, в первую ее половину отчаянный лай собаки и беспокойство лошадей заставили экспедиционного дежурного тщательнее присматриваться к окружающей местности. Он заметил вверх по реке шагах в трехстах темное пятно, которое иногда делилось на четыре части; дежурный узнал в них четырех всадников, прокрадывавшихся к бивуаку. Он разбудил меня, чтобы спросить разрешения стрелять по ним. Зная нрав своих лошадей, которых не удержит никакая коновязь при выстреле, и не желая, чтобы они разбежались, я не разрешил стрелять без особой крайности.
   Воры, слыша наш разговор, заключили, что бивуак не без охраны, и, понимая, что им ничего легко не дастся, быстро повернули лошадей и рысью удалились.
   Утром пролетали на запад вдоль реки бульдуруки простые и тибетские (Syrrhaptes paradoxus et S. thibetanus).
   Вместе с монголами нас посещают и тангуты с предложениями отправиться с нами в качестве проводников в Раджа-гонпа и Сун-пань-тин. Знают дорогу через Гуйдуй, монастырь Лабран на Раджа-гонпа и в Сун-пань-тин или прямо на Сун-пань-тин. Некоторые говорили, что в Раджа-гонпа у них есть знакомые, ходившие от Раджа-гонпа прямо на Дар-чан-до (Да-дзян-лу). Но в одиночку не соглашались итти, а самое меньшее вдвоем и требовали по 4 лана на человека в сутки, чего, разумеется, я не был в состоянии им обещать.
   25 декабря, вспоминая торжественную обстановку этого праздника на родине, родных, знакомых и пр., и мы решили кутнуть, что изредка в исключительные дни мы разрешали себе: достали на отряд коробку сардин, жестянку кофе со сливками Либиха, жестянку монпансье, 1/2-фунтовую плитку шоколада, которую поровну разделили на всех. Кроме того люди получили по хорошей рюмке водки, а не употреблявшие ее по 1/4 фунта сахару. Так праздновали мы этот торжественный день, уже второй в путешествии, углубляясь в приятные мечты о далекой, милой родине и близких сердцу родных и знакомых... Конечно, и там нас тоже каждого вспомнят...
   Из своих скудных запасов мы угощали сластями и приезжавших к нам тангутов, палатки которых расположены недалеко на предстоящем нам пути. Они просили нас заехать к ним в гости, предлагали нам купить у них баранов и пр., словом, казались совсем дружелюбными.
   Наши больные яки возбуждают серьезные опасения; чтобы им облегчить дорогу и сколько-нибудь сократить общий вес вьюков, мы отбавили кое-что из ящиков и, уложив все это хорошенько, решили оставить эту часть имущества на попечении ламы в кумирне. Лама любезно согласился поберечь оставленное до нашего возвращения в Шан-рди.
   Наконец мы нашли проводника, хорошо знающего дорогу от Раджа-гонпа до Сун-пань-тина, но не знающего обходного пути на оз. Тосо-нор. Для последней цели лама дал нам монгола-проводника и записку к другому ламе-тангуту, управляющему целым тангутским хошуном. Последний должен был дать человека, который доведет нас до оз. Тосо-нор. Первый проводник -- тангутский лама по имени Амчут.
   27 декабря, накануне решенного мною выезда из Шан-рди, мы отправилисъ проститься с ламой и нойоном. Оба были до крайности любезны, желали нам счастливого возвращения снова в Шан-рди и встретиться вполне здоровыми и довольными своей поездкой.
   У меня снова появилась мучительная болезнь носа и горла, но запас лекарства, оставленный ламой, лечившим меня в Курлыке, давал мне возможность не задерживаться на месте.
   Два яка, как говорят люди отряда, не пойдут завтра в дорогу -- настолько они ослабли от болезни. Променять же здесь негде. Двигаться далее нам необходимо. Может удастся нам выменить их по дороге у тангутов.
   Из наблюдений, произведенных мною здесь, оказалось, что хырма Шан-рди лежит на 36R 0' 17" широты и на 97R 31' 47" долготы от Гринвича и на абсолютной высоте в 9 984 фута.
   В течение 12 дней, проведенных у хырмы, совершенно тихих дней не было ни одного, а в часы наблюдений помечено Т. 9 раз; утром два раза, днем шесть и вечером раз.
   Ветры наблюдались в наибольшем числе раз только юго-восточные -- 19 раз, по утрам и вечером по 9 и всего один раз днем. Затем были ветры северо-западные 6 раз -- 5 раз днем и один вечером. Северо-восточные 2 раза -- по одному утром и вечером. С прочих сторон не приходилось наблюдать ветров. Ночи больше ветреные.
   Ясных дней и ночей не было вовсе, а в часы наблюдений помечены по одному разу днем и вечером.
   Облака преобладали сложно-перистые.
   Иней был 2 раза.
   Атмосферная пыль 2 раза и один полный пыльный день 27 декабря.
   По ночам сильные морозы.
   В часы наблюдений утренняя температура -- средняя --14,2R, наибольшая --5,8R, наименьшая -- 21,2R, денная -- средняя --2,3R; наибольшая +3,0R, и наименьшая --6,5R. Вечерняя -- средняя --10,6R, наибольшая --1,8R и наименьшая --15,3R.
   

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

ШАН-РДИ -- ХРЕБЕТ АМНЭ-МАЧИН

Оставляем хырму Шан-рди. -- Ур. Обо. -- Ур. Кушегын-амы. -- Неспокойная ночь. -- Встреча Нового года под ружьем. -- Перевал Куку-хутул. -- Долина Цумныгын-борокуде. -- Ур. Балгатын-тарсыхай. -- Перевал Валга-тын-хутул. -- Р. Кактын-гол. -- Ур. Мапитып-кундё. -- Ур. Тулайту-иорол. -- Ур. Цаган-оботу. -- Пер. Цаган-оботу-дабан. -- Р. Джюрме. -- Оз. Тосо-нор. -- Ур. Джамкыр. -- Долина Рначю-Наргын. -- Оз. Кара-нор. -- . Ур. Джунла. -- Пер. Докапсет-ла-черу. -- Р. Чурмын. -- Горы Амнз-мачин. -- Пер. Нджугди-нига. -- Перевал Мджугди-ла. -- Ур. Халун. -- Ущ. Мзушу-Ргымчон. -- Ур. Юнги-чунак. -- Нголыки. -- Моя болезнь. -- Конечный пункт экспедиции. -- Разъезды тангутов. -- Решаем повернуть обратно.

   
   Двадцать восьмого декабря после завтрака мы покинули хырму Шан-рди. Нам предстояло прежде всего перейти на правую сторону реки Еграй-гол. Ширина его русла около двух верст. Наплывы льда на гальке очень широкие. Для удобства перехода люди нашего отряда еще вчера пересыпали их землей, чтобы не сильно скользили наши животные. Местах в двух вода шла. поверх льда довольно широкими полосами. С некоторыми хлопотами и не без возни с яками мы перешли реку и вошли в довольно кормную долину, пришедшую с северо-востока; в устье ее довольно порядочные пространства заняты сжатыми пашнями. Справа вдоль долины тянется довольно высокий хребет Дза-дзамбу, по падям которого с верхней части склонов тянутся поросли арцы (Juniperus Pseudo-Sabina). Горы эти высылают в долину кормные высоты. По левую сторону стоят группы невысоких гор, уходящих на север и северо-запад. Ближайшие с дороги лёссовые высоты прикрыты Reaumuria trigyna, саксаулом Регеля (Haloxylon Regeli), золотистой Statice aurea, бударганой (Kalidium sp.) и др. По долине же растет главным образом дырисун (Lasiagrostis splendens), взбегающий по падям и в горы, анис (Carumcarvi) и кустарники, упомянутые выше для высот.
   Первый переход мы сделали в 12 верст и остановились в урочище Обо. Здесь ущелье делает небольшое колено к северу, а далее идет вновь на северо-восток. По сторонам выбранного нами бивуака стояло несколько юрт со множеством скота, пасущегося на прекрасных травах. По руслу сухой речки росла Myricaria sp. и кое-где хармык (Nitraria Schoberi). Много монголов собралось на наш бивуак. Приехал знакомый тангут, оставшийся ночевать у нас на бивуаке, чтобы завтра итти вместе. Он рекомендовал быть возможно осторожнее ночью, чтобы не украли у нас лошадей.
   Следующий день прошли только шесть верст и остановились у подножья северо-западных мягких высот в урочище Кушегын-амы. На этой остановке очень хороший корм, но нет хорошей воды и дров, и мы пользовались снегом и дровами, взятыми с собой из Шан-рди. Устроившись на бивуаке, мы сделали 2 визита: ламе Амчуту, который идет с нами проводником, и молодому тангуту, который провел у нас на бивуаке прошлую ночь. В обеих палатках нас встретили радушно и в обеих палатках нас предупреждали быть осторожными, особенно по ночам, потому что здешние тангуты, не подчиняясь никаким начальникам, пользуются очень плохой славой отчаянных грабителей. Весь день стояла прескверная погода, -- дул буран, закрывший окрестности пылью.
   Мы хотели приобрести двух-трех якев, на случай замены присталых, для чего устроили дневку. Знакомый тангут ездил разыскивать своих, чтобы привести их к нам. Встречавшиеся тангуты расспрашивали его очень много про русских. Утром он заезжая к нам предупредить, что в следующую ночь мы должны ждать разбойников, и чтобы мы приготовились их встретить. Затем приезжал лама Амчут и спрашивал, были ли воры ночью. Узнав, что ночь прошла благополучно, предупредил, что следующую ночь наверное будут, потому что он слышал стороною, что тангуты собираются пограбить русских. Будем осторожны. На ночь были выданы на руки каждому по 100 патронов, насыпанных в конские торбы. Усилен ночной караул, и спать легли в одежде. Ночь, темная облачная, с непроглядною пылью, прошла благополучно.
   На следующий день с утра стали приезжать на бивуак тангуты; их перебывало у нас до 50 человек. Перед вечером чтобы избавиться от назойливости одного тангута, урядник Жаркой, несший в это время обязанности повара, толкнул его. Тангут, делая вид, что не мог удержаться на ногах, упал на куст дырисуна и схватился за коленку ноги, будто бы сильно зашибленную, и дерзко заявил претензию на вознаграждение за причиненную ему боль и обиду.
   Сейчас же явился еще тангут, родственник первого, с заявлением, что обо всем случившемся будет немедленно объявлено хошуну, чтобы собрать его и при его пособии потребовать от нас удовлетворение за обиду или с оружием в руках преградить нам дорогу. Их требования заключались: выдать хошуну одного яка, одну лошадь, 10 лан денег, в этом числе они считали вознаграждение и за вины П. К. Козлова, которого облыжно обвиняли: в испуге одной девицы выстрелом на охоте, в осрамлении другой и в избиении нагайкой третьей. Обсудив хорошенько положение и принимая во внимание, что, если мы встретим их требования оружием, то, хотя, без сомнения, одержим верх, преградим себе дальнейший путь, так как везде придется за каждую пядь земли давать сражения мстительным родственникам первых, рассеянным по дороге впереди; патроны будут расстреляны, и придется вскоре возвращаться по восстановленной против нас стране. Удовлетворив же их вполне незаконные требования, дорога вперед нам до следующей неприятности будет открыта.
   Во имя успеха предприятия решил окончить дело миром, вполне сознавая в то же время, что моя поблажка в этом случае может подбодрить тангутов к повторению такой же истории на обратном пути.
   Вечером приезжал наш проводник Амчут и опять просил нас быть осторожными, ибо он видел толпу тангутов, разговаривавших о нападении на русских. Мы решили не раздеваться всю ночь и провести ее под ружьем, чтобы быть готовыми встретить негодяев. Такова была "встреча" нового года, 1895, горстью русских людей, в трех тысячах верст от милой родины, среди разбойничьих тангутских племен, готовых ежеминутно броситься на эту маленькую, но сильную духом кучку людей, совершенно чуждых, неведомых им! Проводив старый, год, в первом часу нового мы, сидевшие двумя кучками по флангам бивуака, заметили силуэты 2--3 конных людей и были оглушены страшным лаем наших собак. Но мы не стреляли по этим разведчикам, потому что они не были видны достаточно ясно, а стрелять на-авось не хотели. Затем мы опять видели, как они подползали по высокой траве темными тенями, мелькая среди дырисунов, высматривали наш бивуак, и снова исчезали. Перед утром опять появлялись, но заметив, вероятно, что на бивуаке не спят, и потеряв надежду застать нас врасплох, к чему они вообще привыкли, открыто напасть не решились, но испортили нам ночь и заставили встретить 1895 год таким необыкновенным и беспокойным образом.
   1 января в 12 часов дня с удовольствием покинули урочище Кушегын-амы, доставившее нам кучу хлопот и беспокойств, и, пройдя 9 верст довольно широкой и кормной долиной среди невысоких увалов, остановились в урочище Дак-чю в виду перевала Куку-хутул через хребет Дза-дзамбу, идущий к юго-западу. В его ущельях видны темные пятна лесов. Здесь мы справили новый год: сами полакомились монпансье, а людям дали по рюмке водки. Ночью все мы дежурили по четыре человека, сменяясь каждые 2 часа. Собаки сильно лаяли и бросались по сторонам, но мы никого не могли разглядеть, хотя вряд ли собаки беспокоились напрасно. Ночь была облачная, но луна просвечивала сквозь тучи; холод донимал на дежурстве: к утру дошло до --26R.
   Двигаясь отсюда на восток, подымались на перевал 10 верст. Сначала шли кормной долиной, а потом лесными ущельями; нижняя граница леса спускается до 11 700 футов абсолютной высоты. Подъем на перевал вверху каменистый, но довольно пологий. Мы встречали курильский чай (Potentilla fruticosa), белую кустарную лапчатку (Comarum Salessowi), ломонос (Clematis orientalis), колючий острокильник (Oxytropis sp.), 2 вида полынки (Artemisia sp.), 2 вида горечавки (Gentiana sp.), заячью капусту (Sedum sp.), бударгану (Kalidium sp.), саксаул Регеля (Haloxylon Regeli), 4 злака, мытник (Pedicularis sp.), Reaumuria trigyna, Statice sp., чагеран (Hedysarum sp.) и др. Много ворон и сорок попадались всю дорогу.
   Перевал Куку-хутул подымается на абсолютную высоту около 14 000 футов. Хребет состоит из биотитовых, среднезернистых, желтоватых гранитов, прикрытых лёссово-песчаной почвой, одетой вышеназванной растительностью. Спуск был сильно завален снегом, так что во многих местах яки тонули до седел. Версты четыре ниже перевала, в восточном от него направлении, мы остановились на ночлег в урочище Куку-кутутке сымрык, на высоте 11 250 футов.
   На другой день мы вышли на довольно обширную замкнутую со всех сторон долину Цумныгын-боро-куде. С гор Дза-дзамбу на северо-востоко-восток идет сухое в зимнее время русло, прорывающее проход в северных горах Хорго-ула, которые идут высокой грядой на юго-восток-восток. Это сухое русло принадлежит уже бассейну Желтой реки и служит, вероятно, верховьем притока ее Бага-горгё, посещенного Н. М. Пржевальским летом 1880 г. Почва долины песчанистая, покрыта редкой растительностью, состоящей из кустов Reaumuria trigyna, золотистой Statice aurea, полынок (Artemisia sp.), саксаула Регеля (Haloxylon Regeli), бударганы (Kalidium sp.) и др. Ширина этой долины 9 верст и длина с запада на восток около 14 верст. Перейдя долину, мы свернули на юго-запад в ущелье южных гор Дала-хоргу и, пройдя всего 13 1/2 верст, остановились в кормном урочище Балгатын-тасырхай. Здесь росли прекрасные злаки, курильский чай (Potentilla fruticosa), ломоносы (Glematis orientalis), полынка (Artemisia sp.), дырисун (Lasiagrostis spiendens), забегающий вверх по пазухам склонов, на которых преобладают Reaumuria trigyna Мах, золотистая Statice aurea, бударгана (Kalidium sp.) и саксаул Регеля (Haloxylon Regeli).
   Горы состоят из гранитов, нагроможденных слоями друг на друга и осыпающихся глыбами на дно ущелья. Это урочище лежит на 12 520 футов над уровнем моря.
   Переночевав здесь, утром стали подниматься по ущелью на перевал Балгатын-хутул. Кверху ущелье расширилось, склоны его стали положе, и нам представилось роскошное пастбище. Северо-западные склоны были завалены снегом, на юго-восточных же снега почти не было. Кое-где попадаются старые стойбища тангутов и следы табунов куланов (Asinus sp.). Справа и слева проходят довольно глубокие пади. Подъем на перевал пологий, но завален снегом и потому был мало удобен для наших яков. Высота перевала Балгатын-хутул равняется 14 511 футам. Горные породы, составляющие хребет, представляют собой роговообманковый, биотитовый среднезернистый серый гнейсо-гранит. Спуск с перевала пологий, идет правым склоном ущелья и почти бесснежен.
   Вскоре довольно широкое ущелье сворачивает на юг и принимает более каменистый и дикий характер. По склонам ползут вверх заросли ивы (Salix sp.) и отдельные деревья можжевельника (Juniperus Pseudo-Sabina). Кое-где появился курильский чай и злаки по луговым скатам. Внизу по речке, среди камней ютились курильский чай, высокое зонтичное, горечавки, дырисуны, дикая пшеничка, плевел (Lolium sp.) и др. злаки, соссюрея, тамариск, татарник (Cnicus sp.), полынка, чернобыльник и многие другие. Наше движение было задержано ледяными наплывами ключа, выбегающего из-под камней на дне ущелья. Тут мы принуждены были остановиться, чтобы поправить дорогу для дальнейшего пути. Прошли 12 верст. Остановка по удобству местности и красоте ущелья прекрасная, летом дала бы нам немало поживы для всевозможных естественно-исторических коллекций. Теперь же по качеству своих кормов она удовлетворяет вполне лишь наших яков и лошадей, а по количеству топлива и качествам воды приятна, особенно повару и дежурному.
   Утром мы начали путь по ключевым наплывам, которые еще накануне местах в десяти были пересыпаны землей, чтобы яки и лошади не скользили по льду и шли по нему смелее; кроме этих довольно опасных переходов по льду, много мешали и камни по дну ущелья, во множестве сброшенные с обоих скатов. Верст через 8 ущелье расширилось, камней стало меньше, и яки шли много лучше по песчанистой почве, прикрытой пустым дырисуном и другими злаками; на скатах появились опять реомюрия, бударгана, саксаул Регеля, а около речки попадалась мирикария. Наконец, это ущелье вывело нас на р. Кактын-гол; она идет с юго-востока на северо-запад и верстах в семи ниже, в урочище Ихэ-бельчир, впадает в р. Еграй-гол. К северо-западу горы понижались. Река Кактын, здесь неглубокая всего около 1--2 футов, при ширине в 5--10 сажен, была покрыта льдом, в свободных от которого местах ясно виднелось галечное твердое дно; берега низкие, поросшие изредка ивою, а главным образом мирикарией. По кустам видели много мелких птичек. Мы немного прошли вверх по реке и остановились на ее берегу, пройдя от ночлега всего 12 верст. Северные горы называются Ихэ-дала-ула, а южные -- Бага-дала-ула. По глинистым скатам тех и других виднелись местами беловатые выпоты соли. Почва по р. Кактын лёссово-глинистая, слегка солонцеватая. После полудня погода по обыкновению испортилась. Лучшая часть дня за эти последние переходы была от 9 до 12 часов пополудни, затем поднимался северо-западный или северо-восточный ветер разной силы, отчего делалось холоднее.
   Утром продолжали движение вверх по р. Кактын-гол; она идет с юго-востока, широко разливаясь несколькими рукавами по роскошной травянистой долине, среди густых зарослей мирикарии в урочище Унагаме-амы. Это же название Унагаме-шиле носят горы, стоящие во втором ряду, к югу, за горами Бага-дала-ула. Главное русло реки посередине было свободно от льда, небольшие забереги виднелись лишь вдоль берегов. Среди зарослей мирикарии вился ломонос (Clematis sp.) мертвыми бурыми гирляндами; злаки: дикая пшеничка (Triticum sp.), мятлик (Poa sp.), дырисун (Lasiagrostis splendens) и осоки (Carex sp.) пристроились по берегам реки на сухих руслах, сбегающих с гор. По долине росли Calimeris sp., курильский чай (Potentilla fruticosa), чагеран (Hedysarum sp.), полынка (Artemisia sp.); по склонам гор и солонцеватым площадкам долины -- Reaumuria sp., саксаул Регеля (Haloxylon Regeli), Statice aurea, бударгана (Kalidium sp.), полынка (Artemisia sp.), изредка низкорослый хармык (Nitraria Schoberi) и др.
   По зарослям мирикарии встречалось много серых куропаток (Perdix barbata) и мелких птичек.
   Глубокие ущелья приходят с обоих склонов гор; сами горы гранитного состава, в нижней своей части прикрыты лёссово-песчаной почвой.
   На пятой версте этого перехода, в урочище Бамынте-тологой, река делает большую извилину. Здесь особенно густы заросли мирикарии, среди которых бежит множество чистых и светлых ключей, не покрывающихся льдом. Травы здесь особенно хороши.
   Отсюда мы увидели вверх по реке сильную пыль, поднимавшуюся из-под копыт лошадей нескольких всадников; проводники-ламы струхнули и зажгли фитили на ружьях. Люди эти оказались монголами-охотниками, везшими с собой мясо яков, убитых ими в верховьях р. Какты.
   Версты 4 далее, с северо-востока пришло ущелье, по которому бежит река Какты, впадающая в речку Цаган-оботу-гол, идущую с юго-востока. При своем слиянии речки эти образуют урочище Бага-Бельчир. Абсолютная высота этого урочища равна 11 545 футам.
   Выше слияния этих рек долина реки Цаган-оботу-гол суживается приходящим от южных гор узким и невысоким мысом, через который лежала наша дорога, вышедшая затем на широкую долину Манитын-кунде, обставленную не очень высокими горами. На восток отделяется довольно широкая долина, восточного же направления с желтевшими на ней злаками, служащими приманкою массе яков, постоянно пасущихся там. Эта долина известна охотникам под именем Цаган-кунде. На юге, за передовыми горами виднелись остроконечные вершины высокого снегового хребта Цаган-оботу-ула. С юго-юго-востока на долину Манитын-кунде выбегает из гор речка Цаган-оботу-гол и извивается в этом направлении по долине, сопровождаемая зарослями мирикарий и принимая по пути несколько сильных ключей, бороздящих долину в западо-юго-западной ее части.
   Мы прошли всего 11 верст и остановились на берегу этой речки. В ключах поймали перед вечером небольшими сачками полное ведро рыбы двух родов: из семейства вьюнков (Cobitidae), рода Nemachilus sp. до 6 дюймов длиною, попадавшихся в большом количестве, и из рода расщепнобрюхих [Schizopygopsis], семейства карповых [Cyprinidae], до 15 дюймов длиною. Мы взяли несколько штук этой рыбы для коллекции, сварили прекрасную уху на ужин и наготовили рыбы впрок, заморозив ее.
   На травянистых пространствах долины в южной ее части с бивуака мы прекрасно видели табуны куланов (Asinus kiang) и антилоп ада (Antilope picticauda).
   Наступившая ночь была наполовину ясная и очень холодная. Часа в 4 перед утром термометр показывал в нашей юламейке --21,5R. Утром же в 7 1/2 ч. внешняя, уже, вероятно, повышенная температура доходила до --22,3R.
   Прекрасное утро, хорошая ключевая вода, обилие сухих дров, прекрасный корм и перспектива охоты на водяных птиц, виденных на ключах, соблазнили на дневку: бог знает, скоро ли будет такое хорошее место для дневки. Мы опять ловили рыбу с тем же успехом и сделали запас ее на будущее время. На охоте П. К. Козлову удалось добыть двух кряковых уток. После полудня погода стала понемногу портиться, подул CЗ2--3 ветер, и небо закрылось сплошь перистыми и перисто-слоистыми облаками. Наступившая ночь была тихая, холодная, но, благодаря обилию дров, дежурные ночные пользовались теплом прекрасного костра.
   После этой приятной дневки мы двинулись долиною Манитын-кунде вверх по речке и верст через 7 вошли в ущелье, из которого вытекает р. Цаган-оботу-гол к северо-западу. Через несколько верст движения по ущелью горы, сопутствовавшие нам справа, окончились и из-за них выполз высокий хребет Унагаме-шиле. Слева стояли горы, отделяющие течение р. Цаган-оботу-гол от долины Цаган-кунде. Через 15 верст мы остановились в ур. Тулайту-иорол. Тут мы встретили тангутов с многочисленными стадами скота и потому остановились, чтобы попытаться приобрести свежих яков, так как наши хотя и перестали болеть, но страдали от последствий хасы: у некоторых копыта должны были сойти после болезни.
   Кроме того, здесь нам пришлось заменить проводника, взятого из хырмы в Шан-рди, тангутом от ламы, заведующего хошуном, среди которого мы находились теперь. С соседними тангутами у нас дело не налаживалось. Приехавший после обеда Баинов передал поклон ламы, приглашение на завтра к нему и обещание дать проводника до оз. Тосо-нор, а также продать по сходной цене яков, которых у него до 500 голов.
   Несмотря на плохую стоянку, пришлось устроить дневку, чтобы получить проводника и ремонтировать животных.
   Урочище Тулайту-иорол сильно населено тангутами и потому совершенно вытравлено их стадами. Травы ощипаны до земли. Склоны гор оголены и скалисты. На берегу реки среди густых зарослей мирикарии, журчат ключи, сбегающие в речку. По ключам снуют овсянки (Ginclus sp.). В зарослях живут синички (Leptopoecile sophiae), фруктоеды (Carpodacus sp.), куропатки (Perdix barbata); по болотцам -- большие жаворонки (Melanocorypha maxima) и множество зайцев.
   На другой день я отправил к ламе П. К. Козлова с Баиновым и для знакомства послал ему несколько небольших подарков. С П. К. Козловым лама был ласков. У него удалось приобрести 4 хайныка и одного яка за сходную цену в 52 лана, а у его соседа одного хайныка за 12 лан. Кроме того, мы выменяли двух своих яков, наиболее пострадавших от болезни, на одного хайныка и, таким образом, обеспечили себя на некоторое время вьючными животными и могли двигаться далее без особого замедления и смелее.
   Переночевав здесь две ночи, мы продолжали путь утром на третий день. Погода с вечера была почти ясная, но холодная. Ночью в палатке было --26R, благодаря сильному выдувавшему из нее все тепло юго-восточному ветру; в 7 1/2 ч. утра внешняя температура опускалась до --27R. Светившее через тонкое перистое облако солнце стало заметно согревать воздух, а дувший временами юго-восточный ветер пронизывал нас холодом до дрожи.
   Мы шли все вверх по реке; травы по долине вытравлены скотом до тла; первые верст пять еще встречалась мирикария. Несколько боковых глубоких ущелий открывали вид на снеговые гребни хребтов. На 12-й версте остановились в урочище Цаган-оботу. Здесь преобладал низкорослый ковыль (Stipa sp.), менее стравленный скотом, чем травы ниже по реке. Для топлива всюду много аргалу. В стороне видели антилоп ада (Antilope picticauda) и довольно большой табун куланов (Asinus kiang).
   Эту ночь в палатке было --22,5R. Яки поломали палки от юламейки, задевая ими друг о друга в пути, и мы которую уже ночь проводим в палатке, обкладывая ее по земле войлоками, чтобы не сильно выдувало тепло, скапливающееся от дыхания.
   Не изменяя юго-восточного направления, мы продолжали двигаться все вверх по широкому слабо пологому ущелью. По сторонам росли травы. Справа тянулись высокие горы Цаган-оботу-ула с двумя большими ущельями. По падям виднелись заросли альпийской ивы (Salix sp.); на травянистых пространствах паслись дикие яки, куланы и антилопы в близком расстоянии друг от друга, нисколько не стесняясь взаимным присутствием. Зайцев попадалось очень много. Земля была изрыта слепышами и другими грызунами.
   Слева потянулись на северо-восток 2 кряжа, из которых крайний есть продолжение хребта Цаган-оботу-ула.
   На 13 версте, почти незаметным, крайне пологим, глинистым подъемом мы взошли на перевал Цаган-оботу-дабан. Он вздымается на 14 085 футов над уровнем моря. Предел растительности идет выше его еще футов на 300. С перевала на юго-восток открылся вид на плоскую долину, по которой пойдет наш дальнейший путь. Спустившись с перевала 1 версту, мы остановились на луговой площадке. Здесь мы заметили, что за нами следует тангутская собака и летят три ворона, питающиеся остатками после снятия бивуака. Отсюда проводники тангуты ездили на охоту на яков, но безуспешно. Они говорили, что были раненые, но ушли; они их не преследовали, жалея лошадей и щадя их силы, нужные в дорогу. С такими же результатами охотился и Курилович.
   Утром мы направились в долину и перешли ее в юго-восточном направлении. Идя по ней, мы встречали травянистые кормные площадки, там же попадались полынка и дзере-туле. За долиною тянутся на юго-восток-восток высоты, которые пройдены нами разрывающим их ключевым ущельем, выведшим на другую долину. Впереди стоял опять кряж с понижением на юго-востоке. Переходя эту долину, я заметил большие трещины в земле и на снегу, крепко сбитом ветрами, из чего можно заключить, что трещины эти недавнего происхождения. Но какая причина их появления? Сильные морозы?
   Пройдя 11 верст, мы остановились на сухом зимою русле речки Джюрме, идущей с северо-востока-востока и впадающей в Тосо-нор, по пути к которому верстах в 6--7 западнее нашей стоянки она прорывает красноватые высоты, называемые Тэмэ-хода. Здесь нашли очень хороший корм, достаточное количество аргала для топлива и снега для воды. Много волков, которых гоняли нащи собаки. Вьючные яки наши идут плоховато; есть уже опять хромающие.
   Переночевав на Джюрме, мы пошли на перевал через высоты Тэмэ-хода. Перевал пологий с обеих сторон и относительно невысокий. Подымаясь, мы видели двух яков, куланов, антилоп ада, зайцев и других грызунов. С перевала открылось на юге обширное, покрытое льдом озеро Тосо-нор, и версты через три мы достигли берега этого озера в урочище Джамкыр, где и остановились на площадке с выеденной травой. До юго-восточного конца озера осталось недалеко, и завтра мы, вероятно, дойдем туда, чтобы передневать и сделать кое-какие наблюдения на озере. Чтобы выбрать хорошее место для дневки, я послал Баинова вперед найти таковое. По возвращении он сообщил, что впереди порядочных мест нет, и нечем кормить животных на дневке, а придется версты 1 1/2 вернуться назад, туда, где мы вышли на берег озера с перевала Тэмэ-хода.
   Толщина льда на озере равнялась пяти четвертям; вода в нем пресная. За озером стоят стеной скалистые горы, протянувшиеся на юго-восток к Амнэ-мачину, белевшему громадами своих снегов в том же направлении; по склонам этих гор растут ивы и водится много белошейных и совсем белых медведей. В горах Тэмэ-хода, по настойчивым уверениям проводников, водятся олени, имеющие белую шерсть на рогах. После полудня подул северо-западный ветер, доходивший временами до силы бурана. Вообще после Шан-рди погода все время стояла после полудня ветреная, а иногда ветер начинался и ранее. Около 8--11 часов небо немного разъяснивало, а потом вместе с ветром вновь появлялась облачность.
   Ранним утром мы подались версты 1 1/2 на запад, на то место, где впервые ступили на берег озера Тосо-нор. Здесь несравненно более корма, и наши животные наверно не будут голодать, да и для астрономических наблюдений это заметное место.
   День простоял прекрасный. Мне удалось определить широту по солнцу и время по западному положению его. П. К. Козлов убил 2 вида грызунов и несколько альпийских соек (Podoces humilis). Ночью дул сильный ветер при --27R в палатке.
   Следующий, тоже прекрасный солнечный день решили провести здесь же, чтобы повторить свои наблюдения солнца. Утреннее и полуденное прекрасно вышли, а во время вечернего небо затянуло облаком. Северо-западный ветер свирепствовал с полудня весь день и не утих на аочь. По берегам озера растут: кипец (Stipa sp.), мятлик (Роа sp.), полынка (Artemisia sp.), стелющаяся мирикария (Myricaria prostrata), вид дикой гречки (Polygonum sp.) и, вероятно, многие другие, зимою незаметные виды.
   Абсолютная высота положения оз. Тосо-нор оказалась в 13 182 фута.
   Урочище Джамкыр, лежащее на северном берегу озера в наблюденной точке, оказалось на широте 35R 18' 35" и при долготе от Гринвича 98R 25' 48".
   Пройдя от места ночевки берегом 12 верст на восток, мы оставили озеро и пошли подножьем северных высот, спускающихся в его долину.
   С востока к озеру примыкает обширное болотисто-ключевое пространство. Мы шли сперва в восточном, а потом в северо-восточно-восточном направлении, перевалили невысокие горы перевалом Джамкыр-яма и, спустясь с него, вышли на долину Рначу-Наргын, где и остановились. на 17-й версте. На этой долине всюду паслись стада яков и антилоп ада и табуны куланов. С 11 часов утра северо-западный ветер подымал в воздухе тучи пыли. По долине, в заветренных местах лежал снег. Окрестные горы имеют мягкий вид и по пазухам покрыты травянистою растительностью. Невдалеке от нашего бивуака паслись, не обращая на нас внимание, штук 50 диких яков и антилопы ада в одиночку и стадами, по несколько штук. Наступившая ночь была ветреная и холодная. Около полуночи термометр показывал около 28R мороза, в 3 часа ночи --36R и в 7 ч. утра --33,5R. В палатке нашей ночью было во всяком случае неменьше --30R. От дыхания усы, борода, подушка и баранье одеяло покрывались толстыми слоями льда и инея и смерзались, что было крайне неудобно и неприятно, особенно если требовалось перевернуться на другой бок.
   Утром, пройдя долиною Рначю-Наргын 8 верст, мы перевалили невысокие горы перевалом Рдо-вси-лун-нига, соединяющие северные горы Джаглунг-чадын с высотами Наргын, взяли направление на восток с легким склонением к югу; шли по долине Рамебыбр-манпиктын, местами переходя сухие русла по надутым ветрами сугробам снега; с юга эта долина огораживается неправильно набросанными высотами, отходящими от Наргына, а с севера высотами хребта Джаглунг-чадын. В северной части долины много ключей среди хороших кормовых пространств.
   Перейдя эту долину, вступили в широкое ущелье, образуемое южными высотами и высотами, пришедшими с севера. На 17-й версте мы остановились недалеко от берега оз. Кара-нор, по-тангутски Дыг-мцо. Оно было покрыто льдом, засыпанным пылью. В окружности имеет до 30 верст. Восточный берег, имеющий довольно прямую береговую линию и пологий, примыкает к высоким горам Хдзах-мугдын. Северо-западный и западный обставлены высотами хребта Джаглунг-чадын и крайне изрезаны заливами, образуемыми вдающимися в озеро мысами высот. Южный берег подходит к высотам Наргын и образует большой залив, из которого при переполнении озер водою идет речка по широкому ущелью на юго-восток. В южной части озера стоит горный остров версты 3 в окружности. Вода озера не сильно соленая, рыбы нет. С запада в южную часть озера по пройденному нами ущелью приходит речкою ключевая пресная вода, размывая по пути бело-серые глины. Абсолютная высота озера 13 038 футов. Среди тангутов и монголов ходит поверье, что в водах этого озера и озера Тосо-нор обитают чудовища в виде морских драконов и коров, которые по ночам разбивают лбами лед на этих озерах, и в доказательство указывают на большие трещины льда. По берегам и окрестным горам растет хороший корм, составляющий приманку для яков, куланов и ад; кроме того, много зайцев и мелких грызунов. По зарослям ивы, покрывающим южные горы, перепархивали мелкие птички, а по ровным местам -- вьюрки, сойки. Бивуак немедленно посетили вороны.
   Весь день, не переставая, дул ветер.
   Ночь с вечера ясная, потом облачная, ветреная и очень холодная. Minimum показал ночью --34,8R, утром в 7 ч. наблюдалось --32,8R.
   Покинув оз. Кара-нор, мы направились на юго-юго-восток, широким ущельем между высотами Наргын и горами Хдзах-мугдын. Первые мягки и травянисты; в пазухах поросли ивой. Вторые высокие, вверху очень скалистые, ближе к подножью кормны и поросли ивой.
   На 11-й версте ущелье заворачивает несколько круче к востоку, а на 15-й версте в урочище Джун-ла на сухом до сих пор русле появился наплыв льда и даже поверх его вода.
   Это начало речки Гарчжин-чю, составляющей один из верхних притоков реки Чурмын-чю, посещенной покойным Н. М. Пржевальским в низовьях, которая впадает в Желтую реку (Хуан-хэ). Возле этого наплыва мы остановились. Здесь уже начинаются земли тангутского племени ртау. Последние считаются не особенно ревностными грабителями и в открытый грабеж сравнительно редко выступают, а промышляют более мелкими кражами, преимущественно лошадей. Корму здесь уже не было, его вытравили кочевавшие ранее тангуты. Снег лежал по зарослям ивы и в неровностях почвы.
   Всю ночь свирепствовал сильный северо-западный ветер. Ночная температура понижалась до --35R и ниже. Эти морозы сильно вредят животным, особенно при бескормице. Ночным дежурным они тоже дают себя знать. Я дежурил вторым дежурным на третьей смене и на этой температуре, при сильном ветре, сильно озяб, хотя и старался согреться быстрым обходом бивуака и сильными энергичными телодвижениями. К 7 часам температура поднялась до --29,4R при не стихавшем ветре.
   На утро двинулись вниз по ущелью, надеясь встретить людей и выменять у них уставших яков, не подававших надежды на службу в караване при дальнейшем пути. По этой речке мы прошли семь верст и остановились, чтобы попробовать сменить проводника и негодных для нас яков у жителей, недалеко отсюда кочевавших. Нам удалось и то и другое. В проводники мы получили молодого ламу-ученика, который был очень легко одет и мерз страшно. Он не носил даже панталон. Наши казаки снабдили его таковыми.
   Устроив необходимые дела, мы свернули на другой день на юг в ущелье р. Бужикту-чадан-чю. Оба склона гор этого ущелья травянистые, но вытравлены массою скота кочующих здесь тангутов. На северных склонах гор приютились заросли ивы. Это ущелье вывело нас на перевал Джапсет-ла-черу в 14 879 футов абсолютной высоты; подымаясь по довольно пологому северо-западному склону ущелья, мы шли среди кустов альпийской ивы. Юго-восточный луговой скат, довольно покатый, спускается к р. Чурмыи. Дорога выводит на речку Хтыг-лун-чю, берущую начало в южных снеговых горах Гирун-тун и впадающую в р. Чурмын-чю. К правому берегу подходит небольшой хребтик Пара-нига, отошедший от Гирун-туна с юга, который при слиянии речек Хтыг-лун-чю и Чурмына обрывается в воду отвесной скалою; дорога пролегала через хребтик. Этот невысокий перевал крайне каменист, крут и труден. Перейдя его, мы остановились при р. Чурмыне на луговой, вытравленной скотом, площадке. Прошли 12 верст. По долине р. Чурмына кое-где лежал снег, надутый ветрами. Сама река сильная, быстро несется, образуя полыньи в покрывающем ее льду.
   Долина Чурмына к юго-востоку расширилась, и мы пошли ею на следующий день. Река разбегается по долине несколькими рукавами, по широкому галечному ложу, поросшему низкорослой, около 1 фута вышиною, облепихой (Hippophae sp.). Через несколько верст приходиг в долину широкое ущелье с северо-востока-востока с небольшой речкой; на северо-западе виден проход к оз. Тосо-нор, заметный своим широким понижением между горами Гирун-тун и Наргын. Сделав слабый излом пути к востоку, мы встретили на правом берегу реки у подножья гор огромное обо, сложенное из камня и увешенное множеством лоскутков различного цвета, шерстью, палками и пр. Это обо носит название Ломбу-Гжандр-лопчи; оно представляет немалую святыню в этих местах. Против этого обо, прорывая горы Гирун-тун, ущельем проносится с юго-запада река Гитун-чю, берущая начало в снеговом хребте Рта-мчук-нырки, снеговые вершины которого видны через ущелье р. Гитун-чю. Поражающие своей громадностью снега Амнэ-мачина невольно привлекали наши взоры. Амнэ-мачин служит как бы продолжением хребта Гирун-туна, отделяясь от него только ущельем, по которому выносится р. Чурмын с юго-востока, берущая начало с гор Рта-мчук-нырки, между которыми и хребтом Амнэ-мачином в том же направлении пробегает междугорную долину верст 8--9.
   При устье этого ущелья Чурмын принимает р. Накчю, идущую с юго-востока-востока с перевала Мджугди-ла. Дорога вела нас на пологий перевал Нджугуди-нига в 13 550 футов абсолютной высоты. Мы достигли его, пройдя 14 верст, и остановились на ночлег; травы было достаточно; для топлива множество кустов ивы; для чая много надутого снега. Кроме ивы, здесь росли курильский чай, мирикария стелющаяся, кобрезия, осоки и злаки.
   Ночь простояла теплая, облачная. Утром мы были поражены зрелищем трупа лошади унтер-офицера Смирнова, с вечера, повидимому, совершенно здоровой, очевидно, она не перенесла разреженного воздуха больших абсолютных высот. Немедленно появились почуявшие добычу бородачи (Gypaetus barbatus), реявшие в воздухе в большом числе вороны (Corvus corax) первые приступили к трапезе и выклевывали ей глаза, не стесняясь нашим присутствием.
   Пологий спуск с перевала выводит в долину реки Нак-чю, огороженную с северо-востока горами Джалунг-бджакыр-чадын, а с юго-запада хребтом Амнэ-мачином. По р. Нак-чю порядочный корм. Местами попадались мото-ширики (Cobresia thibetica) и на них тангутские стойбища. По мото-ширикам попадались ямки со льдом, испаряющимся под влиянием разреженной атмосферы и представляющим неправильных форм куски, лежащие на дне их. На северо-восточных увалах и склонах лежало довольно много надутого снега, в котором яки местами тонули до брюха. С Амнэ-мачина в долину спускаются морены.
   На верховье Нак-чю мы остановились после 10 1/2 верст пути в виду перевала, перегораживающего ущелье поперек. Перевал этот, называемый Мджугди-ла, образуется от смыкания хребтов Амнэ-мачина и Гой-яре на севере протянувшеюся между ними высотой, падающей в ущелье р. Нак-чю скатом мелкой осыпи, а наверху по гребню увенчанной ледником Врикэр-дуншен. Отвесная ледяная стена, которою ледник обрасеверо-западных ветров распадается на гигантские причудливых форм глыбы синего цвета.
   Ночь, несмотря на большую абсолютную высоту в 14 300 футов, не была очень холодная. Я заметил, что ночи вообще стали теплее с тех пор, как мы оставили озеро Кара-нор. Утром было только --15,5R.
   Более часа поднимались мы южным косогором северных гор по пологой и узкой тропинке, проложенной среди каменной осыпи, местами покрытой толстым слоем снега, и достигли перевала, поднимающегося над уровнем океана на 15 100 футов. Здесь были взяты нами образцы главных горных пород, составляющих горы и, по заключению В. А. Обручева, содержащих в себе золото: узловатый серый филлит с бурыми пятнами бурого шпата; известково-глинистый сланец (зелено-серый), переслаивающийся филлитом (серым); известково-слюдистый сланец, зеленовато-серый; кварц белый с охристыми прожилками, образующий жилы в сланцах.
   Спуск с перевала идет моренами версты четыре; справа тянется морена, размерами напоминающая целый хребтик, а за нею величественный ледник Врикэр-дуншен; считая от перевала, длина его верст 5 при ширине много большей. Ледник спускается более чем на 1 000 футов, давая начало реке Кою-кук-чю. У нижнего края его устроено, буддийское обо, а в стороне на косогоре среди каменных глыб, свалившихся с горы, ютится маленькая клетушка, сложенная из камней же, и в ней живет лама, проводящий жизнь в созерцании и молитве. Амнэ-мачин почитается буддистами как святыня. В большую заслугу ставится тому, кто обойдет его кругом и посетит множество кумирен и молитвенных странноприимных домиков, разбросанных по его ущельям. Для хорошего ходока на это потребно не менее 8 дней. Обыкновенно же это проделывают в 15 дней и больше.
   Спустившись с перевала, мы пошли по р. Кою-кук-чю; корма росли летом всюду, но всюду были и выедены скотом. По скатам ущелья росли ивы, курильский чай, злаки; кроме того Incarvillea compacte Max, зеленоцветный прикрыт (Aconitum sp.), крупный желтый мак (Gathcartia integrifolia Max.), твердочашечник (Androsace sp.), тангутская жимолость (Lonicera tangutica) и др. Всюду кочуют тангуты. Склоны Амнэ-мачина, обращенные к реке, покрыты ивой. Мы прошли 16 верст и остановились на реке в урочище Халун.
   Отсюда прекрасно была видна гора, выдающаяся по высоте и называемая Горцы. Кругом нас паслись стада тангутского скота.
   После ночевки в долине мы продолжали путь вниз по р. Кою-кук-чю, по ее правому холмистому берегу. Через три версты справа пришла речка Намзыл-яму с ледников Амнэ-мачина. Здесь мы перешли на левый берег и пошли крутым косогором чрезвычайно каменистыми и трудными тропинками, забирающимися высоко вверх.
   На пятой версте справа пришло от гребня гор обильное кустами и ключами ущелье, наполненное тангутскими палатками.
   Версты через две далее слева пришло ущелье, которое вверх идет двумя рукавами; восточным пролегает дорога в кумирню Джахан-фидза, оно называется Чунак-лунду. Отсюда же начинается и арцевый лес, сначала отдельными деревьями, расставленными среди порослей ивы на крутых северных скатах и на сухих южных. Немного далее пришли еще два глубоких ущелья одно за другим: Халун-чулун, тоже с арцевым лесом, и другое такое же, название которого мы не узнали. Южные горы имеют ущелья не столь глубокие. Очевидно, и гребень их значительно ближе к дороге, и северные склоны круче. Главное ущелье идет на юго-восток; внизу виднеется по ущельям лес и горы Чаян.
   Наша же дорога свернула в ущелье р. Мзушу-Ргымчон, пришедшее сюда с юга с речкою того же имени. После впадения последней р. Кою-кук-чу принимает название Тейб-чу и доходит до Желтой реки, где на ней живут тангуты. До последней отсюда всего верст 50. Устье этого ущелья крайне дико, скалисто, и дорога вьется среди валунов, сопровождающих ее на значительную высоту; затем спускается вниз к речке среди скал трудно проходимою каменистою тропинкой по арцевому лесу. Речка внизу рвется и шумит между скал и взломанных льдов. На другой стороне ее мы видели двух голубых фазанов (Grossoptilon auritum), гулявших в лесу. По такой чрезвычайно трудной дороге мы крайне медленно двигались вперед, и вьюки наши стали расстраиваться. Пройдя две версты этим ущельем, мы остановились на возвышенном мысе, висящем над рекою, в урочище Юнги-чунак.
   Отсюда ущелье прекрасно видно далеко вверх и представляет довольно красивый горный вид. Склоны его круты, лесисты и желты; далее дорога идет верхом по утесистому скату среди леса. Главный хребет стоит впереди, весь засыпанный снегом. П. К. Козлов ходил на охоту и убил трех голубых фазанов, двух фруктоедов и видел в кустах какого-то зверя, вероятно, хвостатую антилопу, но не мог рассмотреть. Растительность, покрывающая горы, состоит из арцы (Juniperus Pseudo-Sabina), ивы (Salix sp.), курильского чая (Potentilla fruticosa), караганы (Garagana sp.), розы (Rosa sp.), ревеней (Rheum palmatum var. tanguticum). По лесам растут злаки, напоминающие ковыль. В области россыпей живут улары, а внизу у речки сифаньские куропатки (Perdix sifanica).
   Это место довольно заметное, и мы решили передневать, чтобы определить его астрономически и познакомиться с окружающими горами.
   Ночью от нас удрал молодой лама-проводник. Это был молодой человек, довольно симпатичный, приятной наружности, смотревший прямо в глаза, что у тангутов редкое исключение, умевший своим веселым характером понравиться казакам. Отправляясь в дорогу, он получил вперед 6 лан денег, чтобы оставить, по его словам, старой матери. На месте, где он спал, он положил мешок с продовольствием, покрыв его войлоком, чтобы замаскировать свое исчезновение, и ушел, вероятно, с вечера, а дело выяснилось только утром, когда дежурный последней смены пришел будить людей.
   Ночь была ясная, светлая, утром же небо задернулось облаками, и наблюдение не удалось. Похищения никакого замечено не было. Лама Амчут таинственно говорил, что это не к добру. П. К. Козлов близ бивуака убил еще фазана; их здесь довольно много. Новых видов птиц, еще не бывших в коллекции, пока не замечено. К вечеру было убито еще 4 фазана и 2 дубоноса (Mycerobas sp.).

[]

   Ввиду неудавшихся наблюдений и предстоявшей препараторской работы, я решился еще один день передневать. Ночь простояла тихая, ясная, теплая. К утру появились облака, не помешавшие мне, однако, сделать определение времени. Полуденное наблюдение, тоже несмотря на значительную облачность, удалось. Сильный переменный ветер немало мешал ходу работ. Я принимался не один раз снимать фотографию ущелья, которое довольно красиво, но набегавшие облака портили картину. Близ бивуака замечены: дрозды Кеслера (Merula kesleri), сороки (Pica sp.), вороны (Corvus orientalis) и вороны (Gorvus corax), фруктоеды (Garpodacus sp.), главные наши соседи, навещавшие наш бивуак. Людей мы что-то не примечали, хотя в соседнем ущелье находится небольшой монастырь.
   Географические координаты этого урочища следующие: абсолютная высота 12 100 футов, широта 34R 46' 48", долгота от Гринвича восточная 99R 21' 18".
   Почва, одевающая каменный скелет гор в арцевых лесах от 12 000 футов абсолютной высоты, есть бурая растительная земля; по луговым склонам светлобурая растительная земля с мелким щебнем и обломками растительных веточек; по ивовым зарослям бурая растительная земля с мелким щебнем и растительными остатками, а на старых стойбищах, темнобурая растительная земля с мелким щебнем метаморфических сланцев и остатками растений и животного помета.
   После дневки в Юнгы-чунаке пошли вверх по ущелью левым его склоном; дорога извилистая, каменистая, местами взбегает узкою тропою высоко вверх и протискивается среди скал, местами спускается низко по каменным уступам и представляет серьезную опасность сорваться вниз. Вообще она представляет массу опасностей и трудностей для движения, особенно с вьючными животными; местами эта тропа идет по узкому карнизу, и яки задевают вьюками о каменную отвесную стену, уходящую вверх, а под ногами такая же стена падает в реку; пешком итти, так и то дух замирает, двигаешься на авось. Местами эти тропинки порваны скатившимися сверху каменными глыбами, наполняющими дно речки. Подъемы и спуски крайне круты, каменисты и ежеминутно грозят путнику падением вниз. В узких местах ноги наших яков часто срывались. Нужно было каждую секунду быть готовым ко всякой случайности.
   На пятой версте мы встретили сложенный из камня молитвенный приют для богомольцев; около него довольно большое обо. Хотя здесь и было два человека, но имени этого приюта мы не узнали. Тангуты избегали всяких разговоров с нами. На наши расспросы они отговаривались незнанием или, что еще хуже, бесстыдно врали. Здесь близ этой кумирни-приюта у нас свалился вьюк с ящиками и скатился вниз по откосу.
   От этого молитвенного приюта ущелье, кверху разделяется. Одно идет на юго-восток, впереди виднеются снежные вершины поперечного хребта; другое на юго-юго-восток, и впереди виден тот же хребет, вероятно, восточное продолжение хребта Амнэ-мачина или Рта-мчук-нырки, соединившегося немного западнее с Амнэ-мачином.
   Мы пошли последним. В устье его встретили развалины каких-то построек, защищавших вход в ущелье. Это ущелье тоже лесное, с речкою по дну его. Дорога идет то косогором правого ската, то дном ущелья по наплывам льда, по речке. Здесь она хуже и опаснее той, которою мы следовали накануне. На 7-й версте нашего движения один из хайныков, проходя по узкой нависшей над рекой тропинке, оборвался и упал прямо на лед речки с высоты 4--5 сажен. Он ударился головой, поломал рога и на месте околел, обагрив большой лужей крови наплыв льда. Вьюк был мягкий, с продовольствием и не пострадал.
   Такой малодоступной местности нам не приходилось еще встречать до сих пор. С немалыми затруднениями мы вышли из этого ущелья на 9-й версте, и взорам нашим открылась довольно широкая долина, идущая из-за правого мыса гор на восток; за ней высоким валом в том же направлении тянулся хребет; был ли он продолжением Амнэ-мачина или хребта Рта-мчук-нырки, лично выяснить не пришлось. Проводник Амчут говорил, что немного западнее видимого хребта Амнэ-мачин примыкает к нему и что, перевалив эту перемычку, можно попасть в большую междугорную долину, которою можно выйти на оз. Тосо-нор. Наш же путь лежал на юго-восток и восток, и в 10 верстах отсюда предстояло перевалить перевал Манлун, который выведет нас в земли нголыков. Здесь мы разбили свой бивуак.
   На всем пространстве, пройденном нами от Шан-рди, тангутское население состоит из следующих племен: от Шан-рди до р. Цаза-гол племя рынчын, номинально подчинено китайцам. Это грабители, наводняющие Цайдам разбойниками. Они грабят скот, имущество, убивают людей или уводят их в плен. Их 5 хошунов, около 250 палаток. Тангуты по р. Цаган-оботу и р. Кактын-гол рода Горо, всего 1 хошун, только 12 палаток, довольно мирные, занимаются скотоводством и охотой и только иногда, примыкая к другим, грабят. Управляются ламой. Затем, тангуты рода Ртау-сюма 1 хошун, около 100 палаток -- грабители; Ртау-мецен 1 хошун, около 80 палаток и Ртау-гунма 1 хошун, около 120 палаток; оба последние рода -- отчаянные грабители. Все три рода Ртау подчиняются нголыкским начальникам, живущим за перевалом Манлун и по Желтой реке.
   Ближайшие за Манлуном нголыки, 5 тысяч палаток, подчинены князю нголыкскому Гыпса-нгырё, имеющему стойбище Мцый-гунтук в урочище Гдом-кук. На юго-восток отсюда по Желтой реке и за нею живут нголыки, подчиненные молодому князю Кансыр-хомбу; их насчитывают 12--15 тысяч палаток. Этот князь берет со всех проезжающих через земли кочёвок своих нголыков, с богомольцев, купцов и частных людей, кто бы они ни были, по 1/40 стоимости всего имеющегося у проходящего имущества. Не заплативший этой пошлины подвергается ограблению. Кансыр-хомбу носит китайскую чунскую сишику (шарик) на шляпе, но власти китайской не признает и считает себя полноправным властителем страны и своих нголыков. Третий князь Кенгын-хомбу управляет 10 тысячами палаток, раскиданных за Желтой рекой на юго-восток и до верховьев этой реки.
   Хотя прочие князья не подчинены Кансыр-хомбу, но все-таки признают его за старшего, и его рекомендация имеет значение у прочих.
   Все нголыки отчаянные разбойники, грабят караваны купцов и богомольцев, идущих в Тибет и обратно. Нарочно для этого составляют отряды по нескольку сот человек, которые располагаются вдоль большой дороги богомольцев, из Цайдама в Тибет через хребет Тан-ла, излюбленное место нападений на караваны.
   Многомужество у нголыков обыкновенно. Мужчины носят длинные распущенные по плечам и подстригаемые над глазами волосы. Женщины же заплетают волосы в массу мелких косичек и за спиною носят широкую ленту с украшениями, как и у тангутов.
   Всех нголыков считают до 30 тысяч палаток.
   Подчиненные им тангуты бреют голову. Обычаи нголынов и тангутов очень схожи и разнятся в немногих мелочах.
   На нашей остановке был довольно хороший корм, а по западному склону ближайшей горы кусты ивы для дров. Здесь мы решили дневать, чтобы разъездом осмотреть перевал Манлун, во избежание неожиданностей. Все наши вечерние занятия, как и всегда, шли своим чередом; в сумерки сидели у горящей печки и разговаривали; окончив расспросы проводника, в 8 часов завели хронометры и записали метеорологические наблюдения; наконец, пили- чай и в конце 9 часа спокойно легли спать. Это было накануне 28 января. В 10 часу поднялась сильная буря, но она не мешала спать, а скорее убаюкивала своим шумом. Я спал спокойным крепким сном.
   Около полуночи я проснулся с страшной головной болью и шумом в затылке, ежесекундно теряя сознание. Во всей правой стороне тела я чувствовал какое-то одеревенение, онемение и полнейшую неспособность чем-либо двинуть. Сейчас же у меня мелькнула мысль о параличе. Никакие старания как-нибудь разбудить моих соседей, или П. К. Козлова или В. Ф. Ладыгина, не имели успеха; одеревеневший и как бы обожженный язык отказывался выговорить какое-либо слово; вызывались лишь слабые мычания; от постоянных напрасных напряжений добиться своей цели разбудить соседей я постоянно терял сознание; приходя в себя, я снова повторял свои попытки, наконец, один громкий, вырвавшийся из горла звук разбудил П. К. Козлова. Но объяснить ему я ничего не мог, и когда он зажег свечу, я с страшными усилиями открыл один глаз, залипший слезою, другой не слушался. Осветив палатку, он сам понял мое положение. Владея левой рукой, я объяснил свое желание положить лед на голову. Хотя боли и шум в голове не прекращались, но ощущение холода мне было приятно, и я понемногу стал открывать правый глаз. Я заметил, что челюсти были скошены и не сходились правильно. Сильные головокружения не давали возможности остановиться взглядом на одном предмете. Наконец, при помощи мычаний и жестами левой рукой я сумел объяснить мое желание быть растертым в пораженной половине. Эту работу принял на себя В. Ф. Ладыгин, повторяя растирание время от времени.
   Масса всевозможных мыслей толпилась в беспорядке в больной голове; постоянные потери сознания обрывали их, они лезли снова и снова прерывались обмороками и т. д. Но все-таки я не допускал мысли о том, что это задержит наше движение в Сычуань, и нарочно старался думать о чем-либо другом; но одна и та же назойливая мысль, не развиваясь дальше, не покидала мозг. Возможность невыполнения задачи, намеченной и взлелеянной еще в Петербурге, вызывала молчаливые слезы, сердце невыносимо, больно сжималось, от этой боли спиралось дыхание, на лбу выступал пот, наступал обморок, и, как только он проходил, все начиналось снова. Помириться с этой мыслью мне казалось невозможным, и я боролся с нею до первого обморока, а по приходе в чувство в голове страшная боль, словно тысячи фабричных молотов работали наперебой; голова кружилась, и казалось, что катишься в какую-то бесконечную пропасть.
   В таком состоянии я встретил 28-й день января, памятный мне навсегда. В таком мучительном состоянии проводил и следующие дни и встретил 1 февраля, когда я сделал следующий успех: приспособился есть правою рукою, для чего управлял ею левою. Все неотвязные мысли, боль головы, страшный шум в ней продолжались и компрессы со льдом не сходили с головы.
   Дело работ экспедиции, однако, не останавливалось: П. К. Козлов ходил на экскурсии и знакомился с обитателями лесов окрестных ущелий. Между прочими видами птиц он добыл еще несколько прекрасных экземпляров ушастых фазанов (Grossoptilon auritum); фруктоедов (Carpodacus sp.), дроздов Кеслера (Merula kesleri) и др. Среди птиц, посещавших наш бивуак, особенно много было сорок (Pica sp.), крайне нахальных, заходивших в наши палатки, воронов и ворон (Coryus corax et G. orientalis), клушиц (Fregilus graculus) и грифов (Gyps et Gypaetus barbatus).
   Вениамин Федорович Ладыгин знакомил меня с флорой окрестных гор, принося мне сухие зимние образцы, но которым все-таки можно было многое определить.
   Недалеко впереди нас стоял молитвенный странноприемный дом Гамзан-Лабзы, сложенный из камней, смазанных глиной. Он вообще необитаем и имеет целью приютить странника, богомольца, застигнутого непогодою в этих безлюдных местах. В этом доме находится несколько глиняных бурханов, образов и священных книг для пользования странников. Всякий, имеющий небольшой излишек продовольствия, оставляет немного для неимущего. Каждый прохожий богомолец-странник может здесь отдохнуть, переночевать в непогоду, найти немного дзамбы для утоления голода и пользоваться книгами для молитвы. Таких приютов для богомольцев, кроме многих небольших монастырей, находящихся по подножью Амнэ-мачина, кругом Амнэ-мачина считается до 36. Позади нас в ущелье остались две небольшие кумирни -- монастыри Гомзын-Ларцзын и Акпыр-луча.
   Высота нашей стоянки была 12 500 футов. Арцевый лес окончился, и по окрестным горам корма были совершенно вытравлены, наши животные голодали и сильно тощали. В один прекрасный день без всякой видимой причины околел один як. Можно было приписать это исключительно голоду. По ночам труп этого яка привлекал волков, задававших свои докучливые непрошенные концерты и смущавших наших собак на безустанный, в течение всей ночи, лай.
   Стороною мимо нас часто проезжали тангуты, осматривая наш бивуак, а по ночам виднелись костры. Проводник Амчут говорил, что это разъезды нголыков, желающих на нас напасть впереди на перевале и следящих теперь за нами. Сзади нас тоже собралась масса ртауских тангутов, ожидавших нашего возвращения после грабежа нголыков, чтобы перехватить от нас остатки могущего быть спасенным имущества и распорядиться с нами по своим обычаям, т. е. сдавшихся причислить к пленникам для несения домашних работ, а впоследствии, когда они убедятся в смирении пленников, обязанностей пастухов. Так они обыкновенно поступают с монголами.
   Здоровье мое что-то не поправлялось, или поправлялось, но незаметно для меня самого, хотя при помощи человека и держась за него я мог стоять на левой ноге; затем, чтобы передвинуться немного, я, передав на нее корпус, переносил и правую неподвижную омертвевшую ногу. Ожидать здесь долее моего выздоровления было невозможно. Яки худели от недостатка корма и сильных морозов и могли ежедневно последовать за своим товарищем, уже погибшим от голода. До монастыря Раджа-гонпа оставалось всего 120 верст; это первый оседлый пункт на Желтой реке. Пробиваться к нему предстояло среди алчных нголыков, ожидавших поживы на наш счет и карауливших нас за перевалом в одном переходе. Сзади же нас подждали тангуты. Следовательно, куда не итти, везде придетея прокладывать себе путь оружием. Но двигаться вперед со своими слабыми силами и ставить всю экспедицию в неудобное положение, в случае критического исхода моей болезни, мне не позволяла совесть, и я счел неблагоразумным. С великою грустью и ломкою над своими желаниями видеть Сычуань, землю обетованную нашей экспедиции, обдумывая в тиши безсонных ночей положение вещей, я решил повернуть обратно... А сколько надежд, сколько затрат трудов и борьбы всякого рода, часто сверх сил! К чему все привело!.. Да, эти минуты нравственной борьбы, я думаю, стоили физического недуга, так неожиданно овладевшего моею прежде очень крепкой натурой!
   Вечером на восьмой день болезни я решил всесторонне обсудить это дело вместе с Петром Кузьмичем и В. Ф. Ладыгиным. Они с неменьшим сожалением пришли к тому же заключению, как и я, что повернуть обратно необходимо, и наше решение было объявлено отряду с приказанием приготовиться к выступлению на другой же день утром 5 февраля58.
   

ОТДЕЛ ТРЕТИЙ

ОТ АМНЭ-МАЧИНА в ЗАЙСАН

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

ХРЕБЕТ АМНЭ МАЧИН -- ШАН-РДИ

В обратный путь. -- Ур. Юнги-чунак. -- Р. Тейб-чу. -- Ночевка против ущелья Чунак-лунду. -- Ур. Халун. -- Ночная тревога. -- Лошади нашлись. -- Ночь близ перевала Мджугди-ла. -- Перевал и тангуты. -- Бивуак на р. Нак-чу и нападение тангутов. -- Отбитие нападения. -- Р. Чурмын-чу. Нголыкский лама Ркуб-сюк-лянцая-сэн. -- Еще встреча с ним. -- Буран. -- Жители. -- Водораздел. -- р. Чурмын-чу и оз. Тосо-нор. -- Долина озера. -- Ур. Джамкыр. -- Берегом озера. -- Ур. Сут-халун. -- По р. Ёграй-гол. -- Ур. Цаган-оботу. -- Ур. Наган-Чсичин. -- Ур. Ихэ-мельчир. -- Ур. Курта. -- Приход в хырму Шан-рди.

   
   Настало 5 февраля -- день для нас знаменательный. Вместо того, чтобы двигаться вперед, мы должны были с грустью повернуть назад. Обратно караван пошел левым скатом ущелья по тропинке, взбегающей высоко наверх, а я, в сопровождении Баинова и поддерживаемый им, поминутно спотыкаясь и падая, поплелся по дну ущелья, по льду речки. На мое счастье лед не был очень скользким, -- его пригрело уже февральское солнце, и он стал несколько ноздреватым. Если по речке встречались пороги замерзших каскадов, то при помощи Баинова я садился и скатывался вниз, а затем продолжал итти, ступая левой ногой и волоча за ней правую.
   Таким образом с большим трудом и усилиями я продвинулся на 2 1/2 версты к старому тангутскому стойбищу в ур. Мзушу-Ргымчон {Это же название Мзушу-Ргымчон носит и речка, по которой мы шли, ошибочно названная во 2 части "Трудов" на стр. 204, строке 3 сверху, Дейб-чю. Тейб-чу -- см. 1 часть "Трудов", страница [310, стр. 20 и 24 сверху]. Кроме того, на той же 204 странице 2 части "Трудов", на строке 5 сверху перевал Манлун неправильно назван Мцый-Гунтук, что собственно обозначает стойбище нголыкского князя Гымса-нгырё за перевалом Манлун на востоке, в урочише Гром-кук.}. Сюда же спустился и караван, и мы остановились на ночевку. Погода, с утра пасмурная, с полдня окончательно испортилась; запорошил снег, продолжавшийся до ночи, которая не была холодна.
   Утром продолжали путь таким же порядком, т. е. караван верхом косогора, а я с Баиновым дном ущелья. Река обставлена сланцевыми скалами, иногда сближавшимися с обеих сторон, оставляя реке лишь очень узкий проход. Часто нам попадались скатившиеся сверху глыбы скал и сломанные ими по пути арцевые деревья, валявшиеся на льду речки. По отвесным скалам лепились кое-какие травы, а кусты свешивались книзу. Здесь приют мелких птичек. Караван, шедший по тропе верхом, казался нам со дна реки маленькой вереницей, и я все посматривал наверх и боялся, как бы который из яков не скатился по этой круче кувырком вниз. Мне было очень тяжело подвигаться, частые падения замедляли мое движение и часто причиняли болезненные ушибы левой половине тела. Правая же, хотя и подвергалась им, но была совсем лишена чувствительности. В этот день я с страшными усилиями продвинулся на 5 верст, причем даже применился к падениям, чтобы они не были так чувствительны. Караван тоже спустился на реку, и мы остановились среди хорошего арцевого леса.
   Potentilla fruticosa, Sibirea sp. и ивы давали убежище многочисленным голубым фазанам и другим птицам. Для наших яков корму совсем почти не было, хотя выше леса желтели луга, вероятно, с кормом, но мы не могли забираться на такую высь. Это доступно только тангутам.
   По дороге тангуты нам не попадались, -- они живут в глубине ущелий. Из соседнего монастыря приходили молодые тангуты, ламские ученики, но мы не могли добыть от них никаких сведений. Весь день простояла недурная, довольно теплая погода.
   На третий день нашего обратного пути мы прошли только 1 1/2 версты и пришли в ур. Юнги-чунак. В передний путь это урочище было мною определено астрономически. Здесь лучший лес во всем ущелье и довольно обильная прочная флора, прослеженная по зимним остаткам мертвых экземпляров. Кроме леса арцы (Juniperus Pseudo-Sabina) росли невысокие, фута в 2--3, ивы (Salix sp.), Sibirea sp., таволга (Spiraea mongolica), шиповник (Rosa sp.), карагана (Garagana sp.), верблюжий хвост (Caragana jubata), курильский чай (Potentilla fruticosa), крапива (Urtica sp.), мыльнянка (Saponaria sp.), сушица (Anaphalis sp.), львиная лапка (Leontopodium sp.), гусиный лук (Gagea sp.), лещица (Isopyrum sp.), два вида полынки (Artemisia sp.), какой-то папоротник, хохлатка (Gorydalis sp.), Saussurea sp., мякир, дикая гречка (Polygonum viviparum), листья которой употребляются монголами и тангутами как чай, а корень на лекарство, 2 вида лука (Allium sp.), ревень (Rheum palmatum var. tanguticum Max.), высокий мытник (Pedicularis sp.), дикая пшеничка (Triticum sp.) и другие. По старым стойбищам: дикая гречка (Polygonum sp.), гусиная лапка (Potentilla anserina), джума тангутская, какой-то злак, сизозеленка (Glaux maritima), лебеда (Ghenopodium sp.) и др. Кроме того в лесу у речки я встречал астрагалы (Astragalus sp.), змееголовник (Dracocephalum sp.), одно зонтичное и пр.
   Впереди предстояла очень трудная дорога по скалам, и на этом бивуаке был последний лес. Чтобы хорошенько познакомиться с лесами, которые мы покидаем, оставляя этот бивуак, и чтобы наши животные запаслись силами для преодоления предстоящих трудностей, я решил устроить здесь дневку.
   Ночь была тихая, ясная. Наступивший день теплый, хороший; для охоты прекрасная местность; обилие разнообразной флоры по скалистым горам; горная, светлая, местами открытая от льда речка; все обещало хорошую поживу для орнитологической коллекции. Петр Кузьмич отправился на охоту, исполненный приятных надежд на успех. Но после первых же выстрелов по ушастым фазанам (Crossoptilon auritum), из ближайшего ущелья, в котором находится кумирня, пришел лама с просьбой от настоятеля "не стрелять в горах и шумом выстрелов не нарушать покоя святых гор, иначе жители отнесутся крайне недружелюбно к нарушителям тишины. Местность эта считается у туземцев святою, и убивать здесь никого нельзя, ни людей, ни птиц, ни животных". Делать было нечего, П. К. Козлову пришлось отказаться от заманчивой охоты.
   Снегу в лесах на южных склонах уже не было, а на альпийских лугах по северным склонам он лежал нетолстым слоем.
   Днем видели первую муху, проснувшуюся на солнечном пригреве.
   Вообще понемногу становилось теплее и было заметно, что наступление весны уже недалеко.
   Еще 24 января в ур. Мзушу-Ргымчон в полдень термометр показывал +0,0RЦ. Затем до сего дня (6 февраля) термометр пять раз поднимался в полдень выше 0, а 31 января доходил даже до +4,5RЦ.
   Покинув ур. Юнги-чунак, караван полез наверх крайне трудною дорогой по скалам, а я с Баиновым пошел речкою Мзушу-Ргымчон, которою добрался до впадения ее в р. Тейб-чу. Пройдя всего три версты, я окончательно выбился из сил. Страшные головокружения и постоянные припадки потери сознания заставили остановиться на встретившейся площадке, куда пришел и караван.
   Река Тейб-чу, приток Желтой реки, принимает это название после слияния двух, речек -- Кую-кук-чу и Намзыл-яму, -- бегущих с ледников Амнэ-мачина. Ее течение сопровождается лесами арцы в горах, а ближе к Желтой реке тангутским населением. Вдоль реки вниз идет малодоступная дорога.
   При слиянии реки Мзушу-Ргымчон с рекою Тейб-чу и немного выше по последней долина, довольно широкая, покрыта плохою и настолько вытравленною травою, что нашим животным и здесь пришлось голодать. Несмотря на ничтожные переходы, они выглядели сильно истомленными.
   К нам на бивуак приезжал тангут и сообщил, что близ р. Чурмына за перевалом Мджугди-ла на нас собираются напасть до 500 человек нголыков и тангутов. К западу от этого перевала местность уже не относится к святыням Амнэ-мачина, в коих не допускается убийства. Мимо нас проезжали еще тангуты, но смотрели на нас недружелюбно и на наши вопросы о местности и некоторых названиях или вовсе не отвечали, или отвечали "не знаю".
   За точность многих названий, добытых от тангутов, я не ручаюсь, ибо весьма возможно, что многие тангуты умышленно говорили неправду. Я с уверенностью пользовался услугами ламы Амчута, который, как мне казалось, был к нам расположен и не лгал в названиях, которые я и решился поместить на карту, как наиболее достоверные.
   Отсюда продолжали на следующий день наш путь по правому пологому склону ущелья вверх по реке. В боковых ущельях прятались арцевый лес и довольно густые заросли ивы. Этот переход я сделал на самой спокойной и смирной в караване лошади, все время поддерживаемый Баиновым. Проехал 5 верст и остановился с караваном на правом берегу реки, против ущелья Чунак-лунду, коим проходит дорога в кумирню Джахан-фидза. В лесах этого ущелья, по уверениям Амчута, водится белая кабарга (Moschus sp.). Погода хорошая. Бескормица.
   Ночь ясная. Утро тоже прекрасное. Продолжаем итти вверх по Тейб-чу; переправились на левый берег и опасным косогором снова спустились, на реку; на горах много ивовых зарослей. Кое-где видны тангутские стойбища со множеством скота.
   Пройдя шесть верст, мы остановились в знакомом нам урочище Халун. Здесь мы встретили первый порядочный корм для наших несчастных, изморенных голодом животных на возвышенной плоской небольшой площадке над рекой, к которой по крутому склону сбегали заросли ивы.
   С бивуака открывался чудный вид на поражающий своею громадностью покрытый вечным снегом Амнэ-мачин и его главную вершину Готере, как бы упирающуюся в небеса.
   Погода была довольно хорошая; но часто собиравшиеся густые облака на гребне Амнэ-мачина закрывали от нас его чарующие красоты, к которым невольно стремились взоры.
   Соседство тангутов (невдалеке стояли тангутские палатки) внушило нам осторожность, и мы на ночь привязали своих лошадей у самого бивуака.
   В полночь все люди отряда были моментально подняты сигнальным выстрелом часового. Оказалось, что дежурный заметил людей, подползавших к лошадям; от выстрела люди эти бросились бежать, но вслед затем мы недосчитались трех лошадей, арканы которых были перерезаны ножом. Мы решили, что воры воспользовались лошадьми.
   К нападению тангутов мы всегда были готовы: по ночам спали не раздеваясь, имея возле себя заряженные винтовки и по полутораста патронов, всыпанных в конские торбы, надетые через плечо. Таким образом мы проводили ночи все время более месяца, пока находились среди недружелюбных тангутов.
   Утром мы вьючили яков в дорогу, сожалея о пропавших лошадях, как вдруг невдалеке, в небольшой котловине, П. К. Козлов увидел двух пропавших лошадей, третья оказалась там же. Во время суматохи ночью тангуты, обрезав им арканы, не успели захватить их, а от выстрела дежурного лошади сами бросились в сторону и в темноте отбежали от бивуака. Порадованные этой находкой, мы двинулись левым берегом речки вверх ее, часто встречая следы бежавших ночью тангутов. Заросли ивы и хорошие корма попадались всю дорогу, на протяжении 8 верст, пройденных нами; в виду перевала мы остановились на правом берегу реки, выбрав на случай нападения удобное место для обстрела и неудобное для тангутов, если бы они что-либо против нас замыслили. Невдалеке были видны черные тангутские палатки, из которых к нам на бивуак прибегали собаки.
   Здесь я собрал семена, прекрасно сохранившиеся в семенных коробочках прошлого лета: Incarvillea compacta, желтого мака Papaver alpinum и зеленого аконита. Злаки, покрывавшие почву, смешивались с Kobresia tangutica. Снега по долине реки уже не встречалось.
   Наши собаки отчаянно лаяли всю ночь, которая была совершенно тихая и безоблачная.
   Утром 13 февраля мы тронулись к перевалу Мджугди-ла. До края ближайшего ледника, Врикэр-дуншен, сползающего с гор, мы шли сносною дорогой. От нижнего же края ледника, вдоль нашего пути слева, тянулась огромная, версты в 4--5, морена, огораживающая его с севера. Проложенная тут дорога была завалена глыбами скал, среди которых обозначались сетью тропинки, ведущие на перевал; вправо по косогору, среди обломков камней, росли ивы и кусты курильского чая. Не доходя до перевала, справа видели довольно широкое и плоское ущелье; на перевал мы вошли благополучно, несмотря на его большую абсолютную высоту, около 15 1/2 тыс. футов, и с него увидели, что нас догоняют человек 15 конных тангутов. Благополучно овладев перевалом, мы вышли в долину р. Накчу, где верховые вскоре догнали нас. На наши расспросы, кто они такие, они отвечали "шарва" (сунпаньские купцы) и говорили, что едут из Сун-паня в Шан-рди с товарами; но их караван остался за перевалом, потому что их яки устали и не могут подняться на перевал и что они едут к тангутам, чтобы нанять у них яков, перевезти их через перевал. Некоторые были одеты купцами, и мы им вполне, было, поверили.
   Прошли мы 11 1/2 верст и остановились в виду тангутских палаток, куда поехали догнавшие нас купцы. Некоторые из них расположились у разведенного костра, не доходя нас 3/4 версты.
   На наших глазах к группе ближайших палаток, со всех окрестных гор, стали сходиться и съезжаться тангуты, пешие, конные и на яках. Затем в одной из палаток начался хурул (буддийское богослужение). По горам раздавались звуки священных труб и раковин; собравшиеся толпы молились. Мы думали, что это сборище происходит по случаю какого-либо местного праздника и имеет мирный характер. Устроившись на бивуаке и не ожидая ничего дурного, напившись чаю, разошлись мы по палаткам, и каждый занялся своим делом, а люди свободные отдыхали после чая, некоторые болтали о том, о сем у костра.
   Вдруг совершенно неожиданно мы услыхали ряд выстрелов; между мною и П. К. Козловым, пробив нашу палатку, провизжала пуля. Моментально все схватили винтовки, выскочили из обеих палаток. П. К. Козлов, а с ним В. Ф. Ладыгин, Иванов, Баинов, Смирнов и Курилович пошли на клубы дыма, из которого неслись на нас пули, выбивать засевших в ложбине разбойников. Я же, как немощный, остался на бивуаке с Жарким, для прикрытия его [бивуака]. С правого фланга тангутов шла особенно учащенная стрельба. Туда Жаркой, по моему указанию, и направил свои выстрелы. По отбитии фронтальной атаки и П. К. Козлов с людьми стал туда же направлять залпы. Я, несмотря на свое бессилие, тоже управлялся с берданкою, устанавливаемой на ящике, и стрелял, сидя возле него на земле. Скоро и эта сторона была очищена от тангутов. Бежавших тангутов мы преследовали выстрелами с бивуака до 3 000 шагов. Мы видели, как на расстоянии 2 000 шагов тангуты падали от наших выстрелов с лошадей; между убитыми оказался и лама, служивший хурул.
   Началась эта история в 4 часа дня, кончилась только в седьмом, когда вся местность очистилась от тангутов. В сумерки оставшиеся неубранными многочисленные стада яков и баранов сильно кричали, не находя хозяев, и прокричали всю ночь; собаки же отчаянно выли и лаяли. Для нас это столкновение прошло благополучно, кроме убыли 600 выпущенных пуль и порчи в двух местах нашей палатки. Определить число участвовавших тангутов трудно, но во всяком случае их было значительно более 200 человек. Наше преимущество составляла пересеченная местность, неудобная для действия кавалерии, а пешие тангуты плохие воины; кроме того на нашей стороне была сила духа и сознание превосходства нашего оружия.
   Ввиду полнейшей невозможности отступления -- наша база, дорогая родина, отстояла более чем на 3 000 верст -- единственная надежда была на бога, оружие и свои силы. И эта надежда оправдалась в полной мере. Смелость и беззаветная отвага горсти русских людей устрашили массу тангутов, привыкших к разбоям и убийствам, и спасли экспедицию, удаленную от родной России на тысячи верст. Проводники наши, как во время самой драки, так и после нее сильно трусили; они боялись повторения нападения еще большею массою; но все прошло благополучно.
   Ночь мы провели под усиленным караулом. Утром то же блеянье овец,: хрюканье яков и несмолкаемый вой собак сливались в страшный гул.
   Напившись чаю, мы завьючили яков и с восходом солнца пошли дальше вниз по ущелью р. Нак-чу, послав вперед, в качестве авангарда, Баинова и Куриловича осмотреть в опасных местах дорогу, чтобы не попасть в какую-либо засаду. Но вчерашний день хорошо проучил тангутов; некоторые, за версту увидав наших передовых людей, спешили скрыться.
   Едва мы отошли версты 2 1/2 от бивуака, как со всех сторон стали выходить попрятавшиеся вчера по ущельям тангуты и направлялись к покинутым палаткам.
   Дорогою нас никто не тревожил. На перевале Нджугди-нига мы встретили двух тангутов, которые, очевидно, не знали о нашей вчерашней перепалке.
   Спустившись с перевала, мы переправились через р. Чурмын-чу, пришедшую сюда с юга из ущелья гор, и ее левым берегом пошли вниз по течению. Придя на то место, где р. Чурмын делает небольшой поворот на северо-запад и север, и оставив за собою большое обо Ламбу-Гжандр-лапчи, мы остановились на ночевку через 12 верст хода. С полудня поднялся страшный северо-западный буран, гнавший облака пыли. До нас доносились звуки хурула, производившегося у обо; мы видели тангутов, спешивших на это молебствие; в ожидании повторения вчерашней истории дежурному было приказано внимательно следить за молящимися, чтобы не быть застигнутыми врасплох. Но хурул кончился, и тангуты вереницами разъехались по сторонам.
   Через несколько времени к нам приехали двое лам-тангутов: один высокий, довольно красивый, изображал старшего, другой с черной бородой ему прислуживал. Мы пригласили их в палатку, угостили чаем. О происшествии вчерашнего дня они оба услышали от нас впервые. По догадкам старшего ламы, нападение учинили три хошуна: Ртау-сюме, Ртау-гунма и Ртау-мецэн. Они подчинены отцу этого ламы, нголыкскому князю Гыпса-нгыре, который живет за Амнэ-мачином к востоку и ведает, кроме помянутых трех хошунов, еще 5000 палаток нголыков. Наш новый знакомец, по имени Ркуб-сюк-лянцзя-сэн, состоит при кумирне Раджа-гонба и считается старшим ламою во владениях нголыкского князя Кансыр-хомбу, управляющего нголыкским племенем свыше 10 000 палаток. Лама крайне сожалел, что мы не были знакомы раньше, -- тогда вчерашнего происшествия не произошло бы, потому что он старший над ламами всех трех хошунов Ртау, и с его проводником нас никто не посмел бы тронуть. Он приглашал как-нибудь в будущем приехать к нему в Раджа-гонба, обещая полное покровительство своего отца и князя Кансыр-хомбу, с которым очень близок и за которого ручался, что он примет русских дружелюбно и даст людей, с которыми можно безопасно ездить по всей нголыкской стране.
   При расставании я дал ему на память о нашем случайном знакомстве несколько европейских безделушек и "Таранату" на тибетском языке, отпечатанную в Петербурге Академией наук. Этот подарок привел ламу в восторг. Он записал имена всех нас на свободном листке книги, чтобы постоянно поминать нас в своих молитвах как друзей, посланных ему небом. Мы расстались большими друзьями. Он поехал к тангутам Ртау, отправлять хурулы и другие требы, и, уезжая, обещал, что вчерашняя неприятность более не повторится на нашем пути, а нападавшие будут наказаны его отцом.
   Лама этот со стойбища своего отца ехал сюда на Чурмын другой более удобной дорогой, а именно по долине между Амнэ-мачином и хребтом Рта-мчук-нрки, и вышел на долину Чурмына ущельем р. Гирун-чу.
   Еще вчера с перевала Мджугди-ла мы видели широкий проход на северо-западе-западе между хребтом Гирун-тун на юге и высотами Наргын на севере. Проводники этой дороги не знали; но чтобы пройти новым путем, мы положились на счастье, в надежде, что во всяком случае выйдем на оз. Тосо-нор. Бивуак наш оказался довольно кормным. Среди зарослей низкой облепихи много ключей, текущих в р. Чурмын, которая в этом месте широко разливается по плоскому галечному руслу, делясь на много рукавов.
   Переночевав на р. Чурмын, мы направились по холмистой глинистой местности на северо-запад. На юге стоял снежный хребет Гирун-тун, протянувшийся от Амнэ-мачина до оз. Тосо-нор, а на севере высоты Наргын. Людей дорогой не попадалось, хотя дорога была сильно наезжена; кусты ивы росли по сторонам целыми рощицами; зверей не видели никаких. Мы перевалили поперечный увал, футов в 700 высоты, и вышли на небольшую речку, идущую с южных гор. Перевалив следующий такой же высоты увал, спустились в другую речку и решили на ней остановиться. Обе эти речки впадают в р. Хтыглун-чу, левый приток р. Чурмын-чу.
   Здесь мы застали вчерашнего нголыкского ламу, уже снимающего свой бивуак. Он очень обрадовался вторичной встрече, отправил свой караван вперед, сам же остался немного побеседовать с нами. Он опять вспоминал про наш подарок Таранаты, обещал передать ее гэгэну кумирни Раджа-гонба и просить молиться за его друзей, встреченных в пути, когда сам он будет отсутствовать из кумирни. "Во всяком случае, -- говорил он, -- если бы вам пришлось быть в этой кумирне, то вы всегда там встретите лучший прием". После чая мы расстались.
   Переночевав на этой речке, продолжали путь в том же направлении и по местности того же характера: то же безлюдье, те же глины, те же поросли ивы. Встретили две речки, идущие в р. Хтыг-лун-чу. На второй принуждены были остановиться за невозможностью двигаться против северо-западного бурана, сбивавшего с ног наших лошадей и яков, которые ложились и отказывались итти вперед. Неся массы песку, буран засыпал им глаза людей и животных и спирал дыхание, что было довольно мучительно. Прошли только 7 верст. Дорогою попадались ползучая жимолость (Lonicera siryngantha), курильский чай, Kobresia thibetica, осоки и злаки двух-трех видов. Буран не стихал весь день и дул до 4 часов ночи, заполняя атмосферу густой пылью. Только после 4 часов он несколько утих, и пыль стала ложиться.
   Плосковершинные горы, стоящие на севере, не высоки. Южные же, Гирун-тун, покрыты снегами. Впереди, поперек нашего пути, тянулись высоты, с которых довольно широкою долиной бежала речка Амнэ-дзан-кын, приток Хтыглун-чу. Мы шли правым берегом этой речки; левый омывает высоты северных гор. По дороге нам встретилась еще речка, впадающая в Амнэ-дзанкын с юга. Переходить ее пришлось по широкому ледяному наплыву, который оказалось нужным пересыпать землей, чтобы наши животные на нем не падали.
   Здесь мы встретили яков и хайныков, следовательно, тут должны быть и жители.
   Далее шли речкою; дорога заметно подымалась; стали попадаться жители. Достигши перевала, увидали с него на северо-западе оз. Тосо-нор. Высота перевала не превышала 14 050 футов над уровнем моря.
   Оба склона перевала покрыты хорошей травой; по обеим его сторонам живут тангуты; их особенно много по западному склону.
   Пологим скатом спустились мы в долину Тосо-нора. Множество скота и тангутских палаток было рассеяно по сторонам на хороших пастбищах. Из растений здесь встречаются стелющаяся Myricaria prostrata, такая же жимолость (Lonicera siryngantha), мото-ширики (Kobresia thibetica), злаки (Graminea sp.), ива (Salix sp.), курильский чай. Попадались и глинистые пространства, почти лишенные растительности.
   Кое-где еще лежал надутый ветрами снег, которым мы воспользовались и остановились на хорошем корму без воды. Прошли 16 верст. Я приспособился ехать на лошади, конечно, при неотлучном присутствии при мне Баинова, но испытывал страшные и невыносимые боли в пояснице, повергавшие меня каждый раз в обморок, когда меня снимали с лошади. Вблизи наших палаток паслись дикие яки и куланы. С вечера небо совершенно прояснило, и сделалось очень холодно. Ночью мороз доходил до -30RЦ.
   С этой ночевки мы шли совершенно ровною дорогой, местами среди выдутых песчаных бугров. Направления держались все того же, только чуть-чуть более склонялись к западу. В течение всей дороги мы видели много диких яков и белых тибетских волков. Дорогой собирали семена аконита, Incarvilla sp. и Przewalskia tangutica. Наконец вышли на русло р. Цаган-усу, идущей с юго-востока из ущелья гор Гирун-тун. Оно нас вывело на прекрасное ключевое урочище Джамкыр, протянувшееся до северо-восточного берега оз. Тосо-нор.
   Пройдя 15 верст, мы остановились возле ключей, на которых встретили пролетных уток, направлявшихся уже на север. Под аргалом нашли первых жуков (Goccinella); попался и паук, ползший по солнечному пригреву. Жизнь понемногу просыпается, значит весна уже начинает свое наступление. А еще ночью было ниже --30R мороза! Около нашего бивуака ходило множество диких яков. Наши собаки неустанно гоняли их с лаем и к вечеру изморились страшно.
   Следуя урочищем Джамкыр, мы достигли на следующий день восточного берега озера Тосо-нор и пошли вдоль его северного берега. Дорога ровная, удобная шла близ самого берега озера по почве, состоящей из желто-бурого несколько песчаного лёсса с растительными остатками и желто-серого неравнозернистого песка, прикрытого выеденной травой; попадавшаяся в изрядном количестве галька была более или менее угловата; кроме того встречался щебень белого и желтого известняка и различных метаморфических сланцев. По самому берегу, у воды, лежал вымытый крупный желто-серый песок с мелким щебнем.

[]

   Справа тянулись высоты, то близко придвигавшиеся к озеру, иногда даже вступавшие в него, то отходившие от него к северу на версту и более; иногда мягкие лёссово-песчаные, покрытые травами; иногда дикие скалистые, содержащие в себе известковый шпат, в виде прослоя в известковом натеке, очень мелкозернистый светлорозовый с темнорозовыми пятнами известняк, и известняк очень мелкозернистый, светлосерый, кварцеватый, тоже прикрытый кое-какой растительностью. Прошли 15 верст и остановились для ночевки на узкой береговой полосе, возле скал, прижимающихся к озеру, на соседних скалах мы встретили полынки, курильский чай, а по берегу ломонос (Glematis sp.).
   Толщина льда на озере доходила до l 1/2 аршина. На льду образовались широкие трещины, обозначавшиеся издали валами набросанного мелкого льда. С нашей стоянки видны 2 острова, расположенных ближе к южному берегу. Хребет, ограждающий озеро с юга, на северных своих склонах прикрыт ивовыми зарослями, в которых водится много кабарги (Moschus sp.).
   Когда совершенно стемнело, видны были огни за озером, следовательно, там жили тангуты, а по северному берегу мы не встретили жителей. Еще в продолжение двух дней мы шли берегом озера, перешли речку Джюрме, впадающую в Тосо-нор с северо-северо-востока, и, обойдя большой залив, вдавшийся к северу, 21 февраля достигли крайнего западного угла озера, откуда начинается р. Ёграй-гол. Урочище это называется Сут-халун; здесь много ключей, поросших хорошим кормом, на котором мы встретили множество куланов, яков и антилоп-ада.
   Озеро Тосо-нор пресное, вытянутое на юго-восток с северо-запада на протяжении 30 с лишним верст; ширина его различна, в восточной половине доходит до 8 верст, в середине суживается почти до 3 и в западной половине достигает 10; береговая линия довольно извилиста и достигает в длину до 80 верст. В озере водятся рыбы из породы вьюнковых (Cobitidae), а также какая-то рыба довольно крупных размеров, добыть которую нам не пришлось.
   Отсюда шли три дня по Ёграй-голу до урочища Цаган-оботу и сделали за это время 35 верст.
   На пятой версте, по выходе Ёграй-гола из оз. Тосо-нор, с левой его стороны из междугорного ущелья с юго-востока приходит довольно сильный приток Амнин-норын-гол. Дорога шла почти на запад по правому берегу Ёграй-гола, долина которого то расширялась, то суживалась сближающимися северными и южными горами; попадались и ключевые урочища с вытравленными кормами; с северных и южных гор приходило много сухих русел, вероятно, наполняемых водою летом. Куланы попадались всюду в большом числе.
   Дырисуны и другие злаки довольно обильны, но поедены скотом. По ущельям гор растут ивы, а по сухим руслам облепиха, иногда мирикария и курильский чай.
   Посреди долины вдоль правого берега р. Ёграй-гол, почти все три дня тянулся высокий мягкий увал. Перейдя через Ёграй-гол на левый берег реки, мы оставили его и вышли в ключевое урочище Цаган-оботу; река свернула к северо-западу и, приняв в себя реку Алак-норын-гол, пришедшую с запада, пошла в горы на север узким ущельем с густыми зарослями мирикарий, среди которых множество незамерзших ключей. Урочище Цаган-оботу покрыто огромным наплывом льда, в несколько квадратных верст, образуемым множеством ключей, в которых мы ловили маленьких рыбок (Diplophysa sp.). Абсолютная высота этого урочища достигает 12000 футов. На запад вверх по р. Алак-норын-голу тянулась далеко широкая долина, на которой лежит озеро Алак-нор.
   Переночевав в Цаган-гол, мы свернули в горы на север за ушедшим туда Ёграй-голом, соединившимся с речкой Алак-норын-голом. Тут мы встретили прекрасные густые заросли мирикарии, открытые от льда рукава реки, сильные незамерзающие ключи, а на них массы уток; на кустах уже по-весеннему щебетали мелкие птички. Кроме мирикарии тут же попадались обвивавшие их пушистые от обилия семян ломоносы, курильский чай, облепиха, чернобыльник, колючий острокильник, чагеран, кустарная белая лапчатка, по горам арца. Далее на реке появился опять лед. Не очень хорошею дорогой мы все-таки прошли по ущелью около 12 верст и нашли для ночлега удобное местечко с хорошим кормом.
   После этой ночевки, через 16 верст далее по реке в северном направлении, мы остановились в ключевом, просторном и обильном хорошим кормом урочище Цаган-Чсичин, расположенном на абсолютной высоте 11 600 футов. По незамерзающим ключам толпились густые заросли мирикарии и хармыков, с высокими злаками между ними. Решили дневать. В ключах поймали сачком много рыбы из рода Schkopygopsis; ее достаточно было и для ухи и для коллекции. По кустам много перекликавшихся между собою фруктоедов, очень красивых своим красным оперением.
   С запада сюда приходит из междугорной долины сухое русло р. Цаган-Чсичин-гол, летом наполняемое водою. Погода оба дня, здесь проведенных, была прекрасная, теплая. Полуденная температура в тени, второго дня, 26 февраля, подымалась до +11,7RЦ. Весна уже чувствовалась.
   Отсюда долина Ёграя то расширялась, то суживалась и направлялась на северо-северо-восток; попадались ровные и обширные площадки состоящие из солонцеватой глины, с белыми солеными выпотами; на них росли: саксаул Регеля (Haloxylon Regeli), бударгана (Kalidium sp.), Reaumuria trigyna, различные солянки (Salsola sp.), дзере-тулэ. У речки, густо обступая ее, ютились Myricaria sp., камыши (Phragmites communis), ломоносы (Glematis orientalis), с белым пухом семян, взбегающие по кустам; пожарница (Calamagrostis sp.) и другие растения. Речка местами свободна от льда, и здесь мы встречали уток и водяных воробьев (Cinclus sp.) [оляпка]; местами же река скована крепким льдом. Дорогой нам попадались следы людей и травы, порядочно поеденные скотом. Прошли 15 верст, остановились на левом берегу реки; дров и корму было достаточно.
   Ночью выпал снег, к утру прикрывший землю белой пеленой в дюйм толщиною и не перестававший итти при нашем выступлении в путь. Река не меняла своего характера и северо-восточно-северного направления. Верст через семь пришло с юго-востока большое ущелье, с рекою Какты, впадающей в Ёграй-гол. Здесь, на абсолютной высоте 11 000 футов, находится просторное урочище Ихэ-Бельчир со множеством сильных ключей, раскиданных среди обширных зарослей мирикарии, потянувшихся далеко вниз по р. Ёграю на северо-запад.
   Пройдя устье р. Какты, мы остановились на 13-й версте. По кустам лежало довольно много старого снегу. Окрестности были закрыты облаками. По травянистым склонам северных гор в ур. Ихэ-Бельчир мы встретили первых монголов, подчиненных хошуну Шан-рди. Дорогой и на бивуаке нам попадались следующие растения: хармыки (Nitraria Schoberi), Reaumuria trigyna, бударгана (Kalidium sp.), саксаул Регеля (Haloxylon Regeli) и обыкновенный саксаул (Haloxylon ammodendron), хвойник (Ephedra sp.), ломонос (Glematis orientalis), чагеран (Hedysa-rum sp.), облепиха (Hippophae rhamnoides), Galimeris sp., белая лапчатка (Gomarum Salessowi), курильский чай (Potentilla fruticosa), дырисун (Lasiagrostis splendens), попадавшиеся уже с озера Тосо-нор; татарник (Cnicus sp.), по горам арца (Juniperus Pseudo-Sabina), ива (Salix sp.), пожарница (Galarragrostis sp.,), камыш (Phragmites communis), осоки, сугак (Lycium chinense), касатики (Iris sp.) и др. Вечером пролетела огромная стая журавлей (Grus sp.) на север.
   Ночью непрерывно шел мелкий снег и к утру выпал на 2 дюйма толщиною на долине, а в горах лег еще несравненно более толстым слоем. Отсюда далее на северо-запад долина Ёграя немного расширилась. Река местами свободна от льда, местами еще скована им. Начали попадаться монгольские пашни и огромные поросли мирикарии; среди них виднелись камыши, чагеран, ломонос, сугак, метла и прочие. По склонам гор и у подошвы их -- саксаулы, бударгана и реомюрия. На северных горах арца и, говорят, на южных она тоже есть, но подальше от реки. Пади гор представляют хорошие пастбища, покрытые тучными злаками.
   На 14-й версте мы остановились в урочище Куртэ. Здесь живет много шанрдийских монголов, которые, несмотря на постоянный страх быть ограбленными тангутами, все-таки живут здесь ради хороших кормов для своего скота. После полудня погода разъяснила и дала возможность оглядеть окрестности и нанести на карту многие невидимые ранее горы.
   Местные монголы уверяли нас, что до хырмы Шан-рди мы доберемся на другой день раненько. Утром другого дня мы шли рекою, долина делалась заметно шире; затем с северных гор к реке придвинулся отрог, вдавшись в нее мысом; за этим мысом мы увидали и самую хырму.
   Переправились на левый берег реки, которая здесь очень широко разлилась по галечному руслу многими рукавами, из которых иные мы переходили по льду, ломавшемуся под ногами наших яков. Перейдя реку, мы вышли на пашни, тянувшиеся до хырмы, у которой разбили свой бивуак на знакомом месте. Из хырмы высыпало к нам много уже знакомых монголов, приветствуя наше благополучное возвращение; им были уже известны неудачные попытки тангутов пограбить нас, и они с большим интересом расспрашивали подробности нашего с ними столкновения. Без нас в Шан-рди приезжали купцы из города Сун-пань-тина и принесли вести, которых и мы не знали: как, например, что лама, служивший хурул, был очень сильно ранен и приходится родным братом ламе Ркуб-сюк-лянцзя-сэну, встреченному нами на р. Чурмын, с которым мы вступили в дружбу.
   У хырмы Шан-рди мы провели 4, 5 и 6 марта, чтобы немного отдохнуть и пополнить наши запасы продовольствия. За эти дни мы почти ежедневно бывали у нойона и старшего ламы; дружба наша с ними стала еще теснее. Лама и нойон сообщили нам о тангутах много сведений, проверенных и пополненных в пути рассказами проводника Амчута, а потому я решаюсь их здесь привести.
   

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

ТАНГУТЫ.-- БУРХАН-БУДДА.-- КУРЛЫК.

Таигуты левого берега Желтой реки. -- Монголы, живущие на правом берегу Желтой реки, по притоку ее Боа. -- Хр. Бурхан-будда. -- Пер. Арцытын-дабан, -- Ур. Оймын-амы (стойбище князя Барун-засака). -- Погода. -- Наши соседи. -- Кровожадные сороки. -- Четвероногие воры. -- Ур. Куку-тологой. -- Хырма Барун-заеака и последнее свидание с ним. -- Отец Барун-засака. -- Хара-усуне-кубе. -- Переправа Ганджир-гаталга. -- Ур. Ханан-цаган. -- Путь пустыней. -- Сончжи-га-талга. -- Прибытие к хырмам Курлыкского князя.

   
   Вот перечень тангутских59 хошунов, кочующих от Дулан-кита по р. Сырхэ и по верхнему Бухайн-голу. Из них три хошуна кочуют к востоку от Дулан-кита до оз. Дабаеун-нор в окрестных горах.
   Каждый из этих хошунов управляется отдельным хошунным начальником, подчиненным старшему из них Ванхртык-хрчапку. Хошуны эти подчинены Синину. Должности хошунных начальников и старшего между ними наследственны.
   
   1. Хошун Ныгза около...... 30 палаток
   2. " Хртопа -- 30 "
   3. " Гадзя -- 15--20 "
   4. " Мухчин -- 50 "
   Племя ванхртык
   5. " Ванхртык-хрчапку -- 40 "
   6. " " дури -- 45--50 "
   7. " " чжуаца -- 35--40 "
   8. " " тахсук -- 10--15 "
   9. " " тала -- 10 "
   Всего около -- 265--235 палаток.
   
   Тангуты эти занимаются скотоводством и частью грабежом цайдамских монголов. Земледелия у них нет. Разводят яков, лошадей и хвостатых (некурдючных) баранов. Шерсть баранью, яковое масло, кожи, мускус, оленьи рога сбывают китайцам в г. Данкыр, выменивая на хлеб, материи и прочие необходимые вещи. Масло и чуру (сушеный творог) иногда возят и к монголам в Курлык, где выменивают его на ячмень и дзамбу.
   По нижнему Бухайн-голу, северному и северо-восточному берегам оз, Куку-нор и в прилегающих горах кочуют:
   
   1. Хошун Рганца-лама -- 60 палаток
   2. " Ня-ягму -- 30 "
   3. " Хрганцы-хуанцан -- 25 "
   4. " Шумду -- 15 "
   5. " Памбу -- 15 "
   6. " Янрун -- 30 "
   7. " Яшу -- 45 "
   8. " Рганца-сюгныр -- 18 "
   9. " " нягнык -- 40 "
   10. " " ремын -- 30 "
   Итого около -- 308 палаток.
   
   Эти 10 хошунов управляются каждый отдельно своим хошунным начальником; главный же управитель всех их Рганца-лама. Он светский и духовный владыка всех 10 хошунов. Живут они в черных палатках, занимаются скотоводством (бараны, лошади, яки). Продукты, добываемые от скотоводства и охоты, сбывают в города Данкыр и Синин. Земледелия нет. Занимаются грабежом монголов и не упускают случая пограбить и китайцев, хотя подчинены Синину.
   По юго-восточному, южному, юго-западному и западному берегам оз. Куку-нор кочуют тангуты следующих хошунов:
   
   1. Хошун Чамры-гунма -- 80 палаток
   2. " " сюма -- 100 "
   3. " " хахркурн -- 30 "
   4. " " хаик -- 30 "
   5. " " хдацыв -- 60 "
   6. " " ун'ня -- 40 "
   7. " " шинык -- 50 "
   8. " Мугры -- 65 "
   Около -- 455 палаток.
   
   Отдельные хошунные начальники подчинены старшему Чамры-сюма. Подчинены Синину. Занятие -- скотоводство и грабежи.
   
   9. Хошун Тэбчжа -- 100 палаток,
   
   управляется хошунным начальником Тэбчжа-хрта-го. Власть наследственная. Ему же подчинен и
   
   10. Хошун Сухца -- 60 палаток,
   
   имеющий кроме того и своего хошунного начальника (тоже наследственного). Оба эти хошуна зависят от Синина. Земледелия нет. Занимаются грабежом и скотоводством.
   
   до 120 палаток
   11. Хошун Куары
   12. " Сырцын
   
   у каждого из этих хошунов есть по начальнику; старший ведает обоими хошунами. Подчинены Синину. Занятия те же.
   
   13. Хошун Чго-ча -- 50 палаток
   14. " Гона -- 30 "
   15. " Чжюхркюрь -- 60 "
   16. " Хдысю-гунма -- 50 "
   17. " " сюма -- 80 "
   18. " " ныхта -- 30 "
   
   Каждый из последних шести хошунов управляется самостоятельными хошунными начальниками, независимыми друг от друга и подчиненными Синину. Занятия те же.
   Все эти 37 хошунов кукунорских тангутов, заключающие около 1 600 палаток, по рассказам, пришли лет 50 или 75 тому назад из-за р. Хуанхэ. Ушли они оттуда вследствие притеснений и грабежей со стороны более сильных соседей, своих же тангутов. Их язык, платье, обычаи одинаковы и если разнятся, то только в мелочах. Все они занимаются главным образом скотоводством и грабежом монголов и богомольцев, проходящих через их земли в Тибет и обратно. Подчинены сининскому амбаню, но в сущности только номинально. Земледелия у них вовсе нет.
   Разводят они баранов (тибетских) некурдючных, лошадей, яков и редко коров. Верблюды есть в небольшом числе только в хошунах Чамры и Хдысю. Шерсть баранью, кожи, масло, чуру (сушеный творог), живой скот меняют на необходимые для них товары в городах Данкыр и Синин, а также у приезжающих к ним торговцев "шарва" из Сунь-пань-тина, привозящих чай, посуду, и разные безделушки. Эти шарва живут у тангутов подолгу ведут среди них веселую свободную жизнь и, бывают случаи, разоряются и вступают в какой-либо хошун, делаясь такими же номадами.
   Все дела, ссоры, тяжбы разбираются хошунными начальниками, а более крупные, как, например, грабежи с убийствами, иногда доходят до Синина.
   Хошунным начальникам своим тангуты ничего не платят, кроме добровольных подношений, на что, говорят, тангуты не особенно падки.
   Все должности наследственные, утверждаются сининским амбанем (цин-цаем).
   Старшим хошунным начальникам, управляющим несколькими хошунами, дается амбанем вместо жалованья по два дадана ячменя зерном.
   Тангуты же обязаны вместо всякой денежной подати ежегодно представлять в Синин, через своих хошунных начальников, по 1 мерлушке с каждой палатки. Других податей нет.
   При проезде по их кочевьям китайских чиновников тангуты обязаны давать им безвозмездно вьючных и верховых животных и проводников.
   О тангутах, кочующих между кумирней Шан-рди, р. Цаган-гол и Амнэ-мачином (племена рынгын, горо и ртау) было говорено в XV главе.
   Хошун Давь'и кочует по ущелью, ведущему с Куку-нора к городу Данкыру, и по смежным горам; в нем более 1 000 черных палаток60.
   Тангуты этого хошуна находятся в ведении ламы шаврынь-чару, который постоянно живет по ту сторону Желтой реки, в монастыре Ламу-дэчин, и только летом приезжает на непродолжительное время в кочевья своих подчиненных. Лама этот светский и духовный владетель; он пользуется правами цзасака, как монгольские князья. В несколько лет раз он обязан ездить ко двору в Пекин.
   Помощник его всякуг-тосалукчи имеет постоянное пребывание в кочевьях хошуна; он разбирает все дела своих подчиненных, собирает подати как для ламы шаврынь-чару, которому тангуты ежегодно собирают 1 000 баранов, так и для сининского амбаня, которому доставляется по 1 мерлушке в год с палатки.
   Тангуты этого хошуна прежде жили по ту сторону р. Хуан-хэ и кочевали в окрестностях монастыря Ламу-дэчин; лет 60 тому назад они принуждены были уйти оттуда, теснимые грабежами со стороны соседнего тангутского племени нцурги (дзургэ).
   Занимаются скотоводством, произведения которого выменивают на все необходимое в Данкыре и Синине. Земледелием не занимаются. Вследствие близости к китайским властям считаются вполне мирными и на грабежи не ходят.
   Племя гоми делится на баргун-гоми (балекун гоми), принявшее имя гор, у подножия которых расположены фанзы и пашни этих тангутов по левому берегу Желтой реки. Их четыре хошуна:
   1. Гоми-Чикыгма состоит из 50 семей тангутов, китайцев и монголов.
   2. Гоми-Цотуглун около 50 семейств тангутов и монголов.
   3. Гоми-Тайныкма около 50 семейств тангутов.
   4. Гоми-Вангума около 20 семейств тангутов.
   Китайцы и монголы баргун-гоми поселились здесь во время последнего дунганского восстания; их сравнительно немного. Они, как и тангуты, вполне подчинены начальнику всех четырех хошунов самтын-хомбу-лана (должность начальника наследственная).
   Тангуты, китайцы и монголы занимаются земледелием. Фанзы всех четырех хошунов расположены почти рядом, в небольшом расстоянии одни от других.
   Постоянно живут в фанзах только китайцы и очень бедные из тангутов и монголов; более зажиточные тангуты и монголы кочуют со скотом в горах и приезжают только на весеннюю обработку пашен и осеннюю уборку хлеба.
   Недалеко от фанз на горе находится небольшая кумирня Данджа-гомба, принадлежащая жителям Баргун-Гоми (Джанджа-кит у Н. М. Пржевальского).
   Ха-Гоми заключает в себе девять хошунов, расположенных почти рядом.
   1. Хошун, ближайший к Баргун-Гоми, называется Гоми-цзю-ныгма; в нем живет до 20 семей тангутов. Фанзы и пашни этого хошуна отстоят от фанз Баркун-Гоми на один небольшой переход. Жители этого хошуна живут постоянно в фанзах и занимаются исключительно земледелием. Скота держат мало; вьючный скот ишаки.
   2. Хошун Гоми-Санхынтан отстоит от предыдущего на полперехода вниз по р. Хуан-хэ; жители тангуты, живущие постоянно в фанзах. Более 100 семейств. Занимаются только земледелием и очень мало скотоводством. Держат больше ослов.
   3. Еще верст 8 ниже по течению Желтой реки расположен хошун Гоми-Хорджа. Жителей более 100 тангутских семей. Земледелие. Скот главным образом ишаки. Большая кумирня Хорчжа-Чжуан-цан.
   4. Еще несколько ниже по течению расположены фанзы и пашни хошуна Гоми-Аркун. Он заключает в себе 20 тангутских семей. Кроме земледелия они занимаются и скотоводством. Держат баранов, коров, лошадей, коз и немного ослов.
   5. Несколько ниже и к северу от реки в горах расположены пашни и фанзы Гоми-Гаир; в нем по 150 семей тангутов и китайцев. Хлеба не поливные, как у всех предыдущих. Скота очень мало.
   6. Немного севернее и рядом с предыдущими находятся пашни и фанзы хошуна Гоми-Ченртэн-кит. Жители тангуты и китайцы, более 100 семей. Занимаются земледелием и скотоводством. Разводят много баранов, яков, лошадей, коз, немного ишаков. Среди фанз находится кумирня, именем которой называется и хошун.
   Рядом с фанзами, после дунганского восстания, выстроена китайская крепостца Ирца-Кауртук (по-тангутски); в ней около 50 человек китайских солдат с одним офицером составляют гарнизон ее. Обязанности этого гарнизона -- следить за кочевыми тангутами и ограждать мирных земледельцев от грабителей.
   7. На северо-запад, в 7 верстах от крепостцы Ирца-кауртук, в горах расположен хошун Гоми-Ирца, составляемый 60 семействами тангутов, занимающихся земледелием и скотоводством. Во время полевых работ живут по фанзам, прочее же время кочуют в черных палатках по горам.
   8. Еще далее к северо-западу, в соседнем ущелье, находится хошун Гоми-Хртуглун; жители тангуты, до 30 семей; земледелие и скотоводство. Время полевых работ проводят в фанзах; прочее время кочуют в черных палатках по горам.
   9. В расстоянии полуперехода к северу в горах расположен последний гомийский хошун, Гоми-Дора. Жители тангуты, около 20 семей, занимаются земледелием и скотоводством. При пашнях фанзы, в которых живут во время полевых работ. Прочее же время проводят в черных палатках, кочуя по окрестным горам. Лошадей и ишаков держат немного.
   Все девять хошунов, входящих в состав Ха-Гоми, т. е. Нижнего Гоми, управляются одним старшиною гаир-вэйху. Его должность наследственная. Подчинен Синину.
   Как Баргун-Гоми, так и Ха-Гоми вносят ежегодно небольшую дань в ямынь сининского амбаня.
   В Баргун-Гоми ежегодно в 8 луне приезжает переводчик сининского амбаня, чтобы принять на месте 100 штук баранов и 2 лучших лошадей.
   Старшина Ха-Гоми, гаир-вэйху, обязан ежегодно доставлять в Синин со всех девяти хошунов немного более 200 даданов ячменя, пшеницы и гороху зерном.
   Язык гомийских тангутов и почти все обычаи одинаковы с кукунорскими тангутами. Разница только та, что гомийские беднее и одеваются хуже.
   Женщины Баргун-Гоми, как и монголки, носят две косы в чехлах из материи, висящие спереди и украшенные 4 серебряными квадратной формы бляхами с насечкой. Женщины Ха-Гоми заплетают свои волосы в массу косичек, убранных медными чохами, маржанами и бирюзой. Женщины куку-норских тангутов имеют лучшие украшения на волосах. Они их заплетают также в массу мелких косичек, отброшенных назад, с тремя и более лентами, на которых приделаны или просто раковины, или большие серебряные раковины с рисунками, по нескольку штук. Ленты эти соединены своими краями и ниспадают за спиною до пят. Иногда эти украшения из серебра, маржанов, бирюзы и медных чохов бывают так тяжелы, что их носят при помощи ремня, перекинутого через плечи. Нголыкские женщины украшают свои косички серебряными тибетскими монетами, вместо медных китайских чохов. Женщины племени мцзирви, кочующего между Раджа-гомба, Лабраном и Сун-панем, заплетают волосы в массу мелких кос, которые украшают только маржанами и бирюзой в серебряной оправе.
   Все, как мужчины, так и женщины, носят на руках много серебряных колец, с маржанами и бирюзой, и громадные тяжелые серьги, которые не продеваются в мочку уха, а подвешиваются к ушам на ремешке.
   Молодые люди соединяются брачными узами не по своему свободному выбору, а по воле своих родителей: сын обязан жениться на девушке, которую ему укажет и высватает отец или мать. Дочь тоже выходит замуж за того, кто будет избран ее родителями.
   Обыкновенно сватовство начинается с того, что мать или отец (чаще мать), взявши хадак и кувшин водки, отправляется в палатку родителей девушки, намеченной в жены сыну, и, подавши хадак, заявляет им о цели своего прихода. Обыкновенно сейчас же сразу или отказывают, или если соглашаются, то предлагают вести переговоры о калыме.
   Бедные ограничиваются уплатой родителям девицы до 5 яков и 3 лошадей; выговаривается чура, масло, водка и мясо. Богатые же платят 10--200 лошадей, 20--200 яков, 100--500 баранов. Кроме того выговариваются и подарки для родственников и братьев невесты; обыкновенно родственникам дают 1--3 куска тибетской материи, а братьям по одной хорошей лошади. Для отца девицы выговаривается хорошая лошадь с седлом; кроме того чура, джума, масло, мясо, гуамян, водка и проч.
   День, в который невеста должна быть доставлена в дом жениха, назначается ламами.
   Невесту возут в дом жениха отец и братья ее и близкие родственники. При этом с невестою едет одна только девушка, какая-нибудь из ее подруг, в качестве провожатой. Эта компания везет с собой подарки в дом жениха, состоящие из мяса, масла и водки. В палатке жениха их принимают и угощают его родители. К этому времени сюда же собираются все родственники и знакомые с подарками (туши бараньего мяса). Всех угощают чаем с маслом, мясом, дзамбой, хлебцами, жареными в масле, и водкой. Последней выпивается очень много. Молодые на этот раз находятся в различных палатках и видеть друг друга не могут.
   Погулявши и покутивши 1--3 дня, отец с молодой и всеми провожавшими их возвращается домой, и только спустя 15 дней или 1--2 месяца молодую уже окончательно везут в палатку мужа и с нею везется приданое, состоящее из одежды, заготовленной на много лет, домашней утвари и количества скота, почти равного калыму, за нее заплаченному. Провожатые снова кутят день, если живут близко, и 2--3, если приехали издалека. Всех их снова понемногу одаривают.
   Через 2--5 месяцев родители молодой приглашают к себе дочь с ее мужем. Молодые отправляются к ним с подарками: маслом, чурой, джумой, мясом и водкой. В гостях они остаются от трех дней до одного месяца; это время их усиленно угощают. Перед возвращением же домой тесть дарит молодому хорошее ружье со всеми припасами и богатое дорогое платье, лисью или другого меха шапку, шубу с хорошей матерчатой покрышкой, отороченную барсовым или другим мехом, рубашку, панталоны, сапоги и пояс, а иногда дарит и деньгами лан 20--30.
   Бедные люди не исполняют всего этого полностью, а ограничиваются только либо шапкой, либо сапогами, либо далембовой рубашкой.
   Никаких священных обрядов при бракосочетании не существует, и ламы участвуют только в качестве гостей.
   Нередко случается, однако, что молодой человек крадет у родителей Девушку (конечно, с ее согласия) и делает ее своей женой, даже если родители ее выражали свое несогласие на брак. На этот случай у тангутов есть поговорка: "яо-бо, влому чок чого, мё-бо эик ркун ме-чо", т. е. "нельзя украсть быка у бедного, а дочь у богатого можно". В таких случаях, по истечении непродолжительного времени, родители похищенной посылают кого-нибудь из своих родственников пригласить к ним укравшего у них дочь для переговоров, причем необходимо уверение с их стороны, что вору у них не будет учинено обиды.
   Он приезжает, и обыкновенно дело улаживается благополучно, без всякой ссоры; со всем свершившимся примиряются. Но если, например, за украденную была уже уплачена кем-либо часть калыма или даже весь калым, то укравший обязан все возвратить полностью первому претенденту на похищенную девушку. Если же она не была просватана и за нее не было внесено калыма ее родителям, то им приходится довольствоваться только тем, что будет дано похитившим ее мужем, причем редко случается, чтобы родители похищенной были слишком обделены: обыкновенно им выплачивается почти все то же количество скота, что родители молодого человека могли бы заплатить и по уговору, если бы их сватовство было уважено. Понемногу и молодая получает от своих родителей свое приданое, и их отношения вполне восстанавливаются мирным путем.
   В Гоми калыма платят не более 3 коров, мяса, масла, хлеба и водки. Этим все ограничивается. В приданое за девушкой идет почти все то же самое, что было внесено как калым. Приемы сватовства и гуляний те же, что и у кукунорских тангутов. У всех этих тангутов полиандрия61 встречается за редкими исключениями. Можно сказать, что ее нет выше исчисленных тангутов.
   Не бывает случая, чтобы тангутская девушка выходила замуж целомудренной. Свобода отношений между молодыми людьми и девицами не считается предосудительной. Очень часто до замужества у девушек родятся дети, и это ее нисколько не порочит в глазах родителей и всех окружающих; дети эти принимаются в семью родителей на равных правах даже в наследстве с остальными детьми и не признаются незаконнорожденными. Они даже не понимают этого слова: "Все родятся по одному закону, следовательно; они законнорожденные и такие же люди, одинаковые со всеми. Незаконнорожденных людей нет!.." При выходе замуж девушки, имеющей детей, дети ее остаются в семье ее родителей как равноправные члены семьи.
   Рождение ребенка не празднуется. В самый день рождения или на следующий приглашается лама, который дает имя новорожденному. Если есть в семье старик, то он может вполне заменить ламу. Когда ребенку исполнится три года, то ему в первый раз подстригают волосы. В назначенный для сего день убивается несколько баранов, приглашаются родственники, их угощают мясом, хлебом и водкой. Волосы подстригает старший присутствующий родственник. Какое значение имеет этот обычай, узнать не пришлось; тангуты говорят: "у нас всегда так делается", и весь тут разговор.
   Обрядности похорон состоят в следующем. Прежде всего покойника связывают в сидячем положении, подтягивая коленки к подбородку, и привязывают руки к ногам ниже коленей. Затем одевают на мертвеца старую шубу и садят его в палатке у входа. Приглашают даму, пользующегося наибольшей известностью в данной местности; он молится и указывает, как следует похоронить покойника: посредством ли сожжения, пустить ли на воду или свезти в горы оставить на съедение зверям и птицам, и указывает место, где это должно быть выполнено.
   Лама, помолившись в палатке, где посажен у дверей мертвец, приказывает другому ламе отправиться и выбрать место, где труп должно предать сожжению или на съедение зверям и птицам. Если труп сжигается, то в указанное место привозят покойника; складывают большой костер из можжевеловых дров, кладут на него труп, поливают его маслом и при чтении молитвы поджигают костер. Когда все сгорит, собирают пепел от трупа, смешивают его с глиной и делают множество конусообразных ступочек (от 108 до 1000 штук по указанию лам), называемых "цаца".
   На съедение зверям и птицам, в указанном ламою месте, труп кладется на спину с согнутыми коленами и руками, сложенными на груди; труп прикрывается старыми одеждами; у головы по сторонам и в ногах втыкаются четыре палочки с флажками, на коих написаны молитвы, и после совершения ряда молитв труп оставляется на произвол судьбы.
   У бедняков обыкновенно предают покойников воде, как способу наименее хлопотливому, где есть большая река. В Гоми, например, бросают в Желтую реку. На реку труп, облеченный в старые одежды, опускается с молитвами головою по течению; молитвы совершаются, пока не исчезнет труп из вида. Во всех случаях ламы молятся о покойном 48 дней.
   Кроме того дети молятся о своих усопших родителях ежегодно в день их смерти. Эти моления совершаются ламами, которых приглашают от 5 до 30 человек. После службы лам одаривают мясом, дзамбой, хлебом, маслом.
   Если муж и жена различных хошунов, то жена по смерти мужа может уйти к своим родителям только в том случае, если остается бездетной, и тогда она берет с собой только половину всего оставшегося имущества. Вдова же с детьми переходит к одному из неженатых братьев покойного, хотя бы даже к малолетнему.
   Если у покойного ее мужа нет неженатых братьев, то она, чтобы не расстроилось ее хозяйство, должна найти себе мужа в этом же хошуне, холостого или вдовца; тогда все имущество после покойного мужа она сохраняет за собой. Но если, будучи бездетной, вздумает выйти замуж в другой хошун, то ей дают только ее платья, а имущество остается родителям или детям покойного ее мужа от другого брака.
   Вдова, выходя за одного из малолетних братьев своего покойного мужа и приживая детей от посторонних, не клеймится за это позором; дети же считаются законными детьми малолетнего мужа.
   Раздел имущества между детьми производится таким образом: когда в семье женится один из сыновей или выходит замуж дочь, то весь наличный скот делится на равные части по числу всех детей. Например, если в то время, когда из 5 сыновей и дочерей которого-нибудь выделяют, и весь наличный скот состоит из 500 голов, то выделяемый получает 100 голов. Случается, что после выдела двух-трех братьев число скота почему-либо умножится, тогда выделяемые после получают из наличного скота равные части. Прежде выделенные ни в каком случае не могут претендовать на прибавку. Когда выделяется старший сын, уже после смерти своего отца, то он все-таки должен заботиться о поддержке хозяйства матери, остающейся с малолетними детьми до тех пор, пока последующие не подрастут настолько, что сами будут в состоянии управлять хозяйством.
   По выделении всех детей своих родители остаются всегда жить с младшим сыном, которому поэтому остается большая часть.
   Когда дети остаются после родителей малолетними, то хошунный начальник со стариками своего хошуна назначает им опекуна из старших родственников их отца, который обязан охранять их имущество и их интересы. В таких случаях сироты получают равную с детьми опекуна часть, хотя бы они были богаче или беднее детей опекуна.
   Если же дети остаются после родителей немалолетними, то делятся сами между собою под наблюдением старших родственников или почетных стариков хошуна. Решающий голос имеет старший из делящихся братьев; как говорят, в таких случаях он не злоупотребляет своим правом, чтобы получить львиную долю из имущества, а делится справедливо.
   Лама Амчут сообщил мне следующее о монголах, кочующих между монастырями Раджа-гонба и Лабран-Чжасинъчи.
   Этих монголов считается до 1600 семей. Управляются цинваном, обязанным в три года раз ездить ко двору в Пекин.
   Одеждой своей они нисколько не отличаются от своих соседей тангутов мзурги; женщины их заплетают две косы, обвитые в чехлы и спущенные вдоль спины, а не на грудь, как у цайдамских монголок.
   Говорят они смешанным монгольско-тангутским языком, а чаще и совсем по-тангутски. Состоятельные живут в войлочных юртах, а бедные в черных тангутских палатках. Ван имеет деревянный разборный дворец, который при перекочевках вьючится на 70 верблюдах.
   Занимаются они исключительно скотоводством (бараны, коровы, якиг лошади и немного верблюдов).
   Все обряды и обычаи у этих монголов тангутские. Народ миролюбивый. Подчинены непосредственно Синину. Цин-ван получает жалованье от двора наравне с прочими монгольскими князьями равной степени. Они обязаны давать только подводы для китайских чиновников, других же податей и повинностей по отношению к Китаю не несут. Что же собирает их ван, неизвестно.
   Пока мы стояли возле хырмы Шан-рди, до нас доходили слухи, что ртауские тангуты собираются потребовать вознаграждения с тангутов племени Амчута (рынгын), который был нашим проводником. Как-то раз приехали к нам несколько тангутов и требовали, чтобы мы не оставляли хырмы Шан-рди до приезда ртауских тангутов, чтобы дело между ними было разобрано в нашем присутствии, как виновных во всей истории, но были нами прогнаны с острасткой.
   Вещи, лежавшие на хранении у ламы в кумирне, были в полной целости; мы их убрали в свои места во вьюки, простились с нойоном, ламой и были готовы к выступлению 7 марта утром.
   Я решил итти горами на р. Ихэ-гол, к стойбищу Барун-засака, у которого думал сменить яков на верблюдов или нанять последних и на них уже добраться в Курлык. Кроме того было интересно посетить и эту часть хребта Бурхан-будда.
   Оставив хырму, мы держались юго-западного направления, перевалили один отрог Бурхан-будда, идущий на север, и на 15-й версте остановились в урочище Кур. В урочище Кур находятся пашни шанрдийских монголов, орошаемые речкой, идущей по дну ущелья.
   На второй день мы прошли 11 верст, перевалив два мягких лёссовых отрога, и остановились опять в ущелье среди монгольских пашен в урочище Токто-булак. Отсюда увидели мы первый арцевый лес вверху ущелья. Переночевав здесь, мы направились вверх по р. Токто-булак, сначала на юго-восток, а затем свернули на юго-запад и по лесному ущелью достигли перевала Усу-учэ, или Арпытын-дабан, 12 780 футов абсолютной высоты. Подымаясь по ущелью, мы кроме арцы видели иву, курильский чай, горечавки, Anaphalis sp., 2 вида полыни, лебеду, дикую гречку, Gusiriia sp., кипец, дырисун, щавель, дикую пшеничку и др. На самом перевале встретили мягкий альпийский луг. Хорошо наезженным и красивым спуском мы вышли на р. Арцытын-гол и остановились среди монгольских юрт, сделав за переход 12 верст. Тут же с юга в Арцытын-гол впадает еще речка, а сама р. Арцытын-гол направляется на запад, на слияние с р. Ихэ-гол62.
   Следующим переходом мы должны дойти до ставки Барун-засака на р. Ихэ-гол в горах. Первые 7 верст мы шли на запад по р. Арцытын-гол до ее слияния с Ихэ-голом, по которому [шли] вверх и повернули на юг и через версту вышли в урочище Оймын-амы. Тут среди множества монгольских юрт стояла большая юрта Барун-засака. Мы остановились бивуаком, не доходя до княжеской юрты шагов 600.
   Здесь мы провели шесть дней. Барун-засак встретил нас радушно, посещал нас очень часто и сиживал подолгу; мы тоже бывали у него не один раз. Барун-засак вел образ жизни, ничем не отличавшийся от образа жизни подчиненных ему монголов. Его жена и старшая дочь несли все хозяйственные работы и ухаживали за скотом. Своих усталых яков мы сбыли Баруну на крайне невыгодных условиях, потому что они не были бы в состоянии пройти предстоящего большого пути к Курлыку. Барун-засак согласился взять их себе и за это доставить нас на верблюдах в Курлык. Более выгодной операции с ним не пришлось устроить.
   Погода стояла хорошая только в день нашего прихода, а потом испортилась. Пыль стояла все время при сильной облачности, и иногда выпадал снег. Несмотря на это, хотя и медленно, весна все-таки подвигалась. Ночи стояли в общем теплые, температура их бывала то --, то +; 11-го числа, в полдень температура подымалась до +15RЦ. Появились насекомые: 10-го летали мухи, 11-го встретился жук. 12-го ночью поверх льда на речке бежала вода.
   Мы стояли среди пашен. Кроме Баруна, нашими соседями были многие монголы в значительном числе юрт. Среди монголов находились две черные палатки тибетцев, пришедших к Баруну от притеснений своих тибетских властей. Барун их принял. Нас окружали гранитные и гнейсовые скалы, прикрытые лёссом, по которому кое-где виднелась отдельными деревьями арца да попадались дырисуны.
   П. К. Козлов ездил вверх по ущелью к перевалу Бамбурчик-дабан, названному так по обилию медведей, встречающихся по дороге к перевалу; но на этот раз они не были встречены. Ущелье вверху обстановлено скалами гранито-гнейса биотитово-роговообманкового мелкозернистого. Вследствие неподходящей погоды мне не удалось определить астрономически точки стояния нашего бивуака.
   В хырме Шан-рди и здесь у Баруна поразительное обилие сорок, которые крайне бесцеремонны и страшным образом расклевывают у живой пасущейся скотины спины и задний проход и заставляют несчастную скотину ужасно мучиться, биться и кататься по земле. Никакие движения и приемы скотины не могут освободить несчастную от мучительной надоедливости этих сорок. Несчастных наших животных сороки преследовали и во время движения каравана. Все наши мешки с продовольствием тоже были проклеваны сороками, и их приходилось постоянно зашивать.
   Нас поражало тоже обилие бродячих собак; здесь их нисколько не меньше, чем и в Шан-рди. Они днем и ночью занимались воровством на нашей кухне, и дежурным было много хлопот постоянно их прогонять. У монголов они также постоянно воруют все, что плохо лежит, и поедают ягнят, козлят, чему я сам был не раз свидетелем.
   Множество волков ежедневно пожирают у монголов баранов, давят телят и жеребят. По ночам они оглашают своим воем ущелье р. Ихэ-гол и главным образом ур. Оймын-амы -- средоточие местных кочевников в это время года.
   После шестидневного отдыха на стойбище Барун-засака, простившись с князем, мы тронулись 16 марта в путь на его верблюдах и пошли вниз по р. Ихэ-гол. Сначала шли пашнями, почва которых состояла из буро-желтого лёссового ила, с обрывками соломы. Река Ихэ-гол бежит по устилающим ее ложе круглым валунам, между которыми находится серый крупный песок с гравием и мелкой галькой. Кое-где реку сопровождают лёссовые невысокие холмы.
   Верст через 8--9 мы вышли из ущелья и свернули на северо-запад; на 12-й версте остановились в ур. Куку-тологой, оставив реку восточнее. Из нее сюда на пашни проведены арыки. Почва пашен состояла из буро-желтого лёссового ила, песчанистого и слюдистого с обрывками соломы и корней. Окрестная местность слагалась из буро-желтых, сильно глинистых неровнозернистых песков. По степи росли колючий острокильник (Oxytropis sp.), белолозник, полынь, реомюрия, а по реке мирикария, камыш, дырисун и сугак. Ниже нашей остановки на арыке стояло несколько монгольских юрт. Ночь почти ясная, теплая, термометр не опускался ниже нуля.
   На следующий день ясным хорошим утром продолжали путь к хырме Барун-засака, где он нас хотел встретить. Более половины дороги шли сухим руслом р. Ихэ-гол, пересекая несколько других, тоже каменистых и сухих, в него впадающих. По пути нам попадалось много соек (Podoces hendersoni). Из растений замечены: хвойник, тамариск, саксаул, козенец (Scorzonera sp.), калимерис, бударгана, реомюрия, сугак (Lycium chinense), хармык, дырисун. Оставив русло Ихэ-гола, мы пошли по галечной плоскости, на которой вправо от нас стояло несколько невысоких барханов песка. Галька местами была сдута ветрами, и обширные оголения глины сменялись площадями и барханами песку. Затем мы пересекли полосу, поросшую тамарисками и хармыком, среди которых лежала глубоким слоем вязкая пыль. На северном краю этой растительной полосы стоит хырма князя. Мы ее обошли и в полуверсте за нею остановились в камышах возле колодца. Переход был в 25 верст. На завтра решили передневать. Версты полторы восточнее этой хырмы стоит другая, покинутая старая хырма. К северо-востоку от хырмы, верстах в 2, находятся кчючи, где были пойманы пескари для коллекции. Перед вечером приехал в хырму Барун-засак с женою.
   На другой день были у Баруна в его фанзе. Внутри фанза заставлена мешками, посудой, седлами, завалена шубами, мехами и пр.; тут же мы увидали и шкуру рыси, набитую соломой. Мы приобрели эту шкуру за пять лан серебра для коллекции, так как она была хорошо снята и представляла собой интересный вид рыси, добытой в горах Бурхан-будда. Вообще торговля монгольских князей доставляет им не малые доходы, принимая во внимание, что часть продаваемых ими предметов досталась им даром, в виде приношений их подданных, делаемых в различных случаях, часть же привозится из Данкыра купцами, скупается князем, а затем продается им уже по значительно повышенным ценам. И мы сделали у Баруна небольшие закупки в дорогу до Курлыка: приобрели дзамбы, муки и немного джумы.
   После Баруна мы посетили его престарелого слепого отца. Старик был очень рад нашему посещению и вспоминал то время, когда у него в гостях был покойный Николай Михайлович Пржевальский; узнав от нас о смерти Пржевальского, крайне сожалел о нем и куском бумажной материи утирал слезы, катившиеся из потухших старческих глаз. Показывал он нам большой охотничий складной нож, подаренный ему Пржевальским и хранимый стариком как драгоценность. День простоял хороший, теплый, настоящий весенний; летали мухи.
   Оставив хырму Барун-засака, мы взяли направление на северо-восток. Почва -- солончаки, покрытые травою, выбитою скотом. Во многих местах топкие водяные выпоты. Придорожную растительность составляли хармыки, тамариски и дырисуны. На 9-й версте от хырмы достигли реки Цаган-гол, образуемой водами болот Хара-усу, лежащих на востоке, и рек Ихэ-гол, Хоту-гол и Номохун-гол, сбегающих с Бурхан-будда. По слиянии с рекою Хара-усу Цаган-гол, под именем Шишин-гола, достигает реки Баин-гол. По Цаган-голу шли несколько верст. Переправа через эту реку топкая; но у нас все обошлось благополучно. За переправой расстилается широкий солончак с камышами и местами тамариско-выми кустами, коими мы дошли до р. Хара-усу и остановились в урочище Хара-усуне-кубэ.
   По реке растут высокие камыши. Тут мы видели журавлей, турпанов, индийских гусей и серых уток, цапель, перезимовавших здесь; по хармыкам много соек, а по тамарискам гнезда воронов, уже сидевших на яйцах. Всюду много зайцев, попадаются антилопы (Antilope subgutturosa). День простоял тихий и теплый; в полдень в тени термометр показывал +15RЦ.
   Покинув этот ночлег, мы шли сначала левым берегом реки Хара-усу, затем переправились через нее в урочище Улан-усу; переправа не широкая, но топкая и глубокая; один верблюд опрокинулся в воду, но был вытащен; вьюки с сумами, конечно, были промочены.
   Двигаясь в северо-западном направлении, пришли через 13 верст на р. Баин-гол в урочище Ганджур-гаталга. Здесь находится брод через реку, коим ее обыкновенно переходят в этом месте. Пробовали и мы перейти на другую сторону, но это было трудно выполнимо по случаю большой воды в реке и сильного ледохода, почему отложили переправу до следующего дня. Вскоре после нас сюда же приехали монгольские чиновники; они решили переправиться и совсем вымочили свои вещи.
   Здесь по Баин-голу тянутся песчаные бугры с тамарисками и камышами, хармыками и сугаком. На больших тамарисковых кустах вороньи гнезда. Место нашей остановки еще недавно было под водой, и потому приходила в голову мысль: "а что если река ночью разольется, куда мы денемся!", но все обошлось благополучно. Утром с большим трудом переправились на правый берег реки и, несколько отступя от нее, пошли вдоль правого берега камышами, среди хармыков и тамарисков.
   Разлившаяся река наполняла своими водами все окрестные впадины и низкие места, представлявшие теперь лужи и озера, которые приходилось обходить нашему каравану. По дороге нам встретилось множество следов только что проехавших всадников. Оказалось, что этой ночью тангуты угнали у монголов большой табун лошадей.
   Наконец мы вышли на северный рукав р. Баин-гол в урочище Ханан-цаган. Отсюда дорога сворачивает на север в Курлык. Перед большим безводным переходом мы решили здесь передневать. На дневке я сделал астрономическое наблюдение. Найдены были фазаны (Phasianus vlangali). На реке сильный ледоход; днем вода в ней прибывала.
   После обильной кормом дневки животные бодро шли вперед на север; миновав окраину приречной растительной полосы в урочище Шара-гуй, мы вступили в солончак Гельчик; воды на нем почти не было, он как будто бы просох сравнительно с нашим посещением его прошлой осенью. В реке Булундзире воды оказалось много, и дно чрезвычайно топкое. Перейдя его, мы поднялись на возвышенность Куку-бейле и, воспользовавшись несколькими кустиками саксаула, росшими при дороге на 25-й версте пути, сделали привал и напились чаю, после чего продолжали дорогу по пустынной галечной местности. Подул юго-западный, страшной силы ветер, обдававший нас то песком с мелкой галькою, то тучами пыли, всюду проникавшей.
   Наконец, пройдя за день сорок пять верст, мы остановились в безводном урочище Му-шикшин, с запасной водой, взятой из р. Баин-гол. Ветер не прекращался и ночью; к утру надул к нашим вещам много песку и наполнил атмосферу густой пылью, заслонившей солнце.
   Отсюда до высот Абдоринте-ула шли старой дорогой, а оттуда взяли направление немного к востоку. Абдоринте-ула служит водоразделом между бассейнами южного Цайдама и северного. Спустившись с Абдоринте, мы сделали привал и пили чай среди довольно густых порослей саксаула. Затем, идя в северо-северо-восточном направлении, достигли реки Баин-гол и остановились в урочище Сончжи-гаталга, до которого в течение перехода прошли 37 верст.
   Для животных здесь хороший корм. На Баин-голе льду уже не было. Множество водяной птицы летало вдоль реки и по соседним болотам. По сторонам виднелись юрты монголов.
   Утром переправились через реку Баин-гол немного ниже нашего ночлега. Один верблюд завяз в топком дне и подмочил вещи. С переправы пошли правым берегом реки, отступя от нее и обходя разливы по топким солончакам, держась северо-западо-западного направления. Всюду среди хармыков наплывы льдов, разливы, топкая грязь, затруднявшие ход верблюдам.
   Употребив не мало усилий, мы прошли 17 верст и остановились возле хырмы Курлык-бейле на колодце. Место остановки, совершенно выбитое скотом, нам так не понравилось, что я сейчас же послал людей искать более подходящего, чтобы завтра же перейти. Людей, остававшихся в хырме с вещами, нашли в полном благополучии, вещи в порядке и сохранности; верблюдов еще не видели -- они были угнаны на пастьбу верст за 20, и при них жило два наших человека в ур. Таряне-быль, в кормном месте, по указанию князя. Пришли в Курлык 25 марта. Здесь весна, подвигавшаяся хотя и медленно, была уже очень заметна.
   

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

В КУРЛЫКЕ

Хырмы. -- Поездка к верблюдам в ур. Таряне-быль. -- Пашни. -- У князя. -- Справляем Пасху. -- В ур. Таряне-былъ. -- Покойник. -- Портрет Чингисхана. -- Хлопоты по снаряжению П. К. Козлова в поездку. -- Фейерверк. -- Весна. -- Перекочевка князя и его распоряжение. -- Поездка В. Ф. Ладыгина в горы. -- Наша перекочевка к кумирне в ур. Худс-буре. -- Слухи о дунганах. -- Княжеский суд. -- Шкуры кабарги и фальшивый мускус. -- Возвращение П. К. Козлова из поездки. -- Запруда реки. -- Княжеское угощение. -- Власть князя и курлыкские монголы. -- Наш прощальный визит к князю. -- Хурул. -- Сборы в дальнейший путь. -- Из метеорологического дневника за два месяча. -- Движение весны в апреле. -- Движение весны в мае. -- Замеченные в Курлыке флора и фауна.

   
   На другой день, 26 марта, рано утром мы перекочевали на версту севернее хырмы и разбили свой бивуак на краю болотца, уже густо заселенного прилетевшей с юга водяной птицей, занятой выводом своего потомства. Сюда же привезли и все вещи, хранившиеся в хырме. Хырма собственно не одна, а их здесь сгруппировано три вместе, и восточнее невдалеке стоит кумирня, в которой живет лама-ордосец. Кроме колодца, недалеко от хырм в зарослях хармыка журчит пресноводный ключ; из него пользуются сторожа, оберегающие сложенное в хырмах имущество, и нищие, живущие около хырм в драных юртах.
   Каждая хырма представляет собою четырехугольную площадь, окруженную глинобитною стеною; в стенах заключены фанзы, куда монголы складывают все запасы и излишние пожитки. Эти хырмы служат монголам также и прикрытием вместо крепости в случае нападения тангутов.
   Отсюда мы отпустили подводчиков, привезших наши вьюки от Барун-засака. Один из них хаживал в кумирню Раджа-гонба, и я воспользовался случаем порасспросить его о ней и проверить сведения, добытые от Амчута -- тангута-проводника.
   На следующий день, несмотря на скверную погоду, я решил съездить с П. К. Козловым и Баиновым на пастбище к верблюдам, чтобы видеть, как они выглядят, и посетить князя.
   Дорогой все время падал влажный снег и залеплял лицо. До стойбища верблюдов мы проехали 16 верст. Оно находилось на северной окраине урочища Тарянё-быль, на большом арыке, выведенном из р. Баин-гол, для орошения разбросанных здесь пашен, на пространстве от востока к западу верст 25 и с севера на юг верст 7. Пашни эти разбросаны неправильными клочками, среди густых зарослей хармыков, сугака (Lycium ruthenicum) и дырисуна.
   Пашни эти совсем почти не обрабатываются; определенная площадка земли заливается из арыка водою и окапывается маленьким валиком, чтобы задержать воду и дать ей возможность напитать землю; потом воду спускают, а на мокрую землю бросают зерна, прямо между кустов, не вырывая их; среди них проводятся кривой сапой редкие и мелкие борозды, в которые запахивается часть зерен, причем более половины их остается на поверхности и истребляется несметными стаями диких каменных голубей (Golumba rupestris), прилетающих сюда с Южно-Кукунорских гор и покрывающих пашни сплошными массами. Пашут и мужчины и женщины, на верблюдах, лошадях и коровах, небольшой искривленной сапой. Работа эта требует участия трех человек: один идет впереди и посыпает зерна, другой ведет впряженное в сапу животное за повод, а третий направляет сапу на посыпанную зерном полоску63.
   Кусты дырисуна, хармыка и др. удаляются лишь только в том случае, если их можно вырвать без усилий. Несмотря на такую примитивную обработку, по показаниям многих монголов, средние урожаи ячменя бывают сам-50. Почва пашен -- лёссовидная глина, при осыхании дающая белые солонцеватые выпоты. Пашни ничем не удобряются. Сеют монголы главным образом голосемянный ячмень (Hordeum himalayense) и немного метельчатого проса.
   Благодаря наступающей работе на пашнях сюда собралось много народу, прикочевавшего на это время. Прикочевал и сам князь, живший от стойбища наших верблюдов верстах в 2--3 на юг. Всюду виднелись группы юрт и массы скота, бродящего по кустам и разыскивающего зелень, которая еще не показывалась.
   Верблюдов я нашел в большом порядке; очевидно, что оставшиеся с ними люди вполне добросовестно относились к своим обязанностям и пасли их на лучших местах.
   Осмотрев верблюдов, мы поехали к князю, встретившему нас самым радушным образом. Угощениям его и княгини не было конца. Они расспрашивали о наших хождениях за это время, высказывали свое крайнее сожаление по поводу случившейся со мной болезни. О нашем столкновении с тангутами они уже слышали еще до нашего прихода и передавали нам с восторгом свои впечатления по поводу слухов о неудаче тангутов, потерявших несколько человек убитыми в стычке с нами. Тангуты непримиримые враги монголов, и последние всегда душевно рады всякой их неудаче.
   Между прочим князь рассказывал, что во время нашего отсутствия в окрестностях бродили шайки тангутов, а ему необходимо было ехать на семейное торжество к соседу, князю Куку-бейле, в хырму Сырхэ у северо-восточного края озера Сырхэ-нор, верст за полтораста. Ввиду возможной встречи с тангутами поездка представлялась очень опасною. Но с разрешения остававшегося на складе за старшего унтер-офицера Ворошилова князь упросил стрелка Замураева, остававшегося с верблюдами, сопровождать его с берданкой в числе многих монголов, вооруженных фитильными ружьями. Свою поездку он совершил удачно и приписывал это тому обстоятельству, что тангуты проведали, что с ними был русский, и потому не осмелились напасть. Сам же Замураев рассказывал,, что во время этой поездки все за ним ухаживали и сам князь с княгиней постоянно заботились, чтобы он был всегда накормлен лучшим мясом и беленым чаем (чай с молоком с солью). Замураев не умел вовсе говорить по-монгольски, и князь сам заучивал многие русские слова. Князь сообщил нам, что у китайцев война, но с кем, объяснить не мог, говорил, что с моря (это оказалась война с японцами). Кроме того салары64 и дунгане Ганьсу тоже перестали подчиняться китайским властям и стали собираться массами, чтобы резать китайцев. От князя мы возвратились на стойбище к верблюдам, где и переночевали.
   Утром, по пути к бивуаку, мы заезжали к тасалукчи (помощнику князя) поблагодарить за его заботы, которые он оказывал нашим людям, указывая лучшие места для пастьбы животных, остававшихся в Курлыке. К 11 часам утра мы были уже дома.
   Из хырмы нам привезли по распоряжению князя юрту и установили на бивуаке. В ней мы занялись разборкой оставшихся на хранении в Курлыке вещей, отбирая из них все необходимое на 1 1/2 -- 2 месяца для пользования на бивуаке здесь, в Курлыке. Остальное же мы предполагали сложить обратно в хырму до времени окончательного выступления из Курлыка домой на родину.
   На-днях князь отправляет людей в Синин по своим делам, и мы должны воспользоваться случаем переслать сининскому амбаню, при их посредстве, нашу почту на родину для препровождения ее в Пекин в Российскую миссию, а через эту последнюю в Россию. Отчет в Главный штаб о ходе экспедиции я не мог сам написать, потому что правая моя рука еще плохо слушалась, и поручил П. К. Козлову сделать это за меня. Эти работы заняли у нас несколько дней.
   Незаметно подошла Пасха, которую мы отпраздновали достойным образом, по православному обычаю, с красными яичками, добытыми, правда, не особенно добрым путем: еще накануне наши люди обобрали несколько гусиных гнезд на соседнем болоте, и обездоленные пары, с криком пролетавшие через бивуак, служили нам не малой укоризной в нашем недобродетельном поступке. Были добыты кое-какие услады, монпансье, сардины; люди получили водку, а непьющие по полфунта сахару. Вспоминали дорогую родину, родных, знакомых... Вторую уже Пасху проводим мы вдалеке от всего милого, дорогого!..
   В первый день Пасхи, 2 апреля, нашли и первую зеленушку на соседнем болоте, уже битком набитом крикливым населением водяных птиц: турпанов, гусей, разных уток, журавлей, кроншнепов и разных других куликов.
   4 апреля перебрались за 16 верст на северо-восток в урочище Таряне-быль и разбили бивуак вблизи юго-западного угла старой хырмы на арыке, идущем к княжескому стойбищу, находившемуся на 3/4 версты южнее выбранного нами. До стойбища наших верблюдов было всего около двух верст. Солнце здесь сильно пригревало, в полдень на солнцепеке термометр показывал +51RЦ, а в тени +30,7RЦ. На пашнях работы были в полном разгаре. Но монголы необыкновенно ленивы и медлительны в обработке пашни. Дело подвигается так незаметно, что неприятно и утомительно смотреть на их работу.
   Невдалеке от нас, в одной из юрт, умер мальчик лет 10; его вывезли на несколько сот шагов в сторону и оставили, по местному обычаю, на съедение зверям и птицам. Грифы и бородачи в огромном количестве показались в высях небесных, кружась и высматривая добычу, разысканную первоначально сороками и воронами, которые в ожидании этих более сильных посетителей урывали кусочки и прятали по сторонам, спеша запасти их по возможности побольше. Ночью же, привлеченные трупным запахом, волки задали такой погребальный концерт, что наши собаки не могли успокоиться всю ночь и своим лаем не давали нам уснуть.
   7-го я был у князя, чтобы устроить разъезд П. К. Козлова в Сарлык-ула и Южно-Кукунорские горы; он чрезвычайно охотно обещал все устроить и, как всегда, уверял нас в самых искренних и дружеских чувствах.
   Но все это не мешало ему, однако, при случае взять с нас за покупаемое у него несравненно дороже настоящей стоимости. Сам он вполне равнодушно слушал, не принимая никакого участия, когда в его присутствии его монголы запрашивали с нас бессовестные цены во время наших закупок. За самого плохого барана с нас запрашивали по 5 рублей, и дешевле трех мы не покупали; во время же экспедиции покойного Н. М. Пржевальского цена барану была 1 р. 50 коп.
   Как сам князь, так и его подданные запрашивали за все неслыханные цены и усердно старались содрать подороже с нас, заезжих людей. Это у здешних монголов практикуется относительно всех проезжающих через их страну, будь то ламы или богомольцы, идущие молиться в Тибет, -- для них все равно.
   У князя гостили два монгола из Ордоса, которые по поручению своего начальства объезжали монгольские земли и возили с собой портрет Чингис-хана и его саблю. Я посетил их. Они под большим секретом от прочих монголов показывали мне и портрет и саблю. Чингис изображен полным всадником, сидящим на белом жирном коне, с занесенным в правой руке мечом. Лицо у него белое, полное, обрамленное русой бородой, глаза серые. В ногах лошади извивается небольшая белая собака. На дальнем плане картины видны горы и какой-то огонь. Размер всей картины, наматывающейся на скалку, около 3/4 аршина в квадрате.
   Сабли две в одних ножнах, черных кожаных, оправленных медью. Длина их около аршина с медными эфесами, без дужек. Сабли с кривым изгибом.
   Перед этим портретом и саблями в юрте ежедневно служится хурул несколькими ламами, ездящими с этими ордосскими чиновниками. Чиновники уверяют, что Чингис скоро должен переродиться и явиться среди монголов через 12 лет. Но какую роль он будет играть среди них, чиновники таинственно умалчивают65.
   Через несколько дней эти чиновники, собрав изрядную мзду с монголов, оставили Курлык. В Курлыке они получили 300 баранов, 30 лошадей и 60 лан денег. Приблизительно такие же подаяния ими были добыты и у других цайдамских князей-засаков: Баруна, Дзуна и Тайдженера.
    Много пришлось похлопотать и повозиться с криводушием князя, чтобы снарядить П. К. Козлова в его экскурсию. Сначала, когда я говорил князю об этом обстоятельстве, он с полной готовнооью обещал помочь нам -- найти надежных верблюдов, лошадей и сведущего проводника, конечно, за хорошую плату. Когда же пришло время выполнить обещания. явилась масса проволочек и неосновательных отговорок: то верблюды больны, то лошади все заняты работой на пашнях, и только 15 апреля удалось П. К. Козлову тронуться в путь на 8 лошадях в сопровождении Жаркого, Ворошилова и проводника.
   Несмотря на свое очевидное криводушие, князь уверял нас в своих лучших к нам чувствах; бывал у нас и один и с сыном и с женой, радушно приглашая и меня к себе в гости.
   В один тихий, но очень темный вечер мы пустили небольшой фейерверк, состоявший из нескольких фонтанов, ракет и римских свечей. Трудно описать впечатление, произведенное им на наших соседей-монголов, сбежавшихся и съехавшихся со всех сторон в большом числе. Сам князь с женой и сыном прибежали к нам на бивуак. Восторгам его и всех монголов не было конца. Князь у нас просидел вечером довольно долго и в разговоре все возвращался к чудесам виденного им фейерверка.
   Весна наступала крайне медленно и долго вела борьбу с зимою. Южно-Кукунорский хребет то и дело покрывался белой пеленой снега, который иногда заносило ветрами и в долину, где он таял, не успевая прикрыть землю, и сейчас же испарялся в сухом воздухе. Каждую ночь вода в арыке замерзала; днем дули сильные ветры с северо-запада, мешавшие всяким работам; ежедневно неслись тучи пыли, застилавшей окрестности; по оголенным глиняным пространствам следовали друг за другом столбы вихрей, подымавшихся вверх иногда до облаков и почти всегда заволакивавших пылью небо; на голубых его пространствах глаз всегда замечал тонкое перистое облако.
   По утрам возле арыка часто лежал серебристый иней, пропадавший при восходе солнца. Днем тепло доходило в тени до +25RЦ, а на поверхности глины до +51RЦ. Между тем ночью вода в посуде к утру покрывалась льдом. Постоянные ветры иссушали и без того сухую землю; ночные морозы убивали все то, что успевало ожить днем. Растительность развивалась крайне медленно, почти незаметно; 2 апреля мы увидели первый росток злака, в 1 дюйм длиною, на мокрой почве; 7 апреля появились первые листочки лапчатки (Potentilla sp.) и дырисуна на влажном берегу арыка. Только 3 мая найдены были зеленеющие почки на хармыке и бударгане, а 7 мая, перекочевав вниз к хырмам, мы встретили первые цветы лютика, осоки и какого-то крестоцветного, а в воде, сильно нагреваемой днем, белые цветочки водяного лютика. В горах, на южных их склонах, на высоте 10 000 -- 11 000 футов над уровнем моря в укрытых от ветра местах, где более влаги и сильнее нагревают лучи солнца, растительность найдена 1 мая более развитой: древовидный можжевельник пустил уже молодые побеги, до вершка длиною; барбарис собирался цвесть, и расцветали клумбы твердочашечника. Злаки выгнали свои ростки до двух вершков; но на один вершок концы их были умерщвлены морозами и успели уже пожелтеть.
   Такое слабое развитие флоры влечет за собою и медленное развитие животной жизни. К приходу нашему в Курлык (25 марта) мухи уже попадались, но в ограниченном количестве; пауки -- тоже. Только через месяц, 23 апреля, мы увидели первых комаров; 1 мая поймана первая бабочка белянка (Pontia sp.). 14 апреля первая ящерица, и только 7 мая послышались голоса жаб.
   Пролет птиц, кроме водяных, был ленивый, мало заметный. Ночами слышались крики куликов, журавлей, турпанов, гусей, кряковых, чирковых и других уток. Первых стрижей я заметил только 3 мая. Плисиц летело довольно много, и стайками и в одиночку; днем они посещали наш бивуак. Гнездование было позднее. Последнее здесь требует больших трудов со стороны мелких певунов, которым приходится много потрудиться и похлопотать, чтобы укрепить в кустах гнезда и сохранить их от сокрушительного ветра. Пользоваться старыми гнездами здешним птичкам совсем не приходится, потому что за долгий зимний период они наполняются песком и пылью, приносимыми постоянными бурями.
   Из местных птиц наш бивуак довольно часто посещали дикие голуби, совершенно безбоязненно заходившие в нашу палатку; прилетали стаи воробьев, затевавших сейчас же драку из-за найденной добычи. Тут же встречались чернолобые жаворонки (Otocoris sp.), очень миролюбивые птицы. Изредка проносились через бивуак пара-другая бульдуруков. оглашая тишь пустыни своим симпатичным криком. Прилетали с гор и красноносые клушицы покормиться на засеянных пашнях, особенно когда в горах выпадал снег. На фоне мутного, пыльного неба, почти всегда затянутого пленкою перистых облаков, постоянно можно было видеть двух-трех грифов или бородачей, паривших над обширной долиной в недоступной для других высоте. В кустах, еще не одетых в зеленый весенний наряд, слышалось трещание сойки, песня ропофилки или сорокопута, взобравшегося на верхушку куста, или красного карподака, грустящего о медленной весне. Бедный чеккан певал только по ночам, уносясь в высоту, пронизанную лунными лучами, когда стихал докучливый ветер и улегалась несносная пыль. Около бивуака мы замечали коршунов, которые часто караулили, чтобы отнять что-нибудь из съестного у воронов и сорок, постоянно дежуривших у мусорной кучи и дожидавшихся отбросов из нашей кухни. Из зверей внизу на пашнях попадались антилопы-харасульты, волки, лисицы и зайцы.
   В соседних Южно-Кукунорских горах было много уларов тибетских и новых крупных, так удачно добытых прошлого осенью П. К. Козловым, ютившихся в скалах и россыпях альп. В лесах и кустарниках встречались дрозды Кеслера, клушицы, карподаки, синицы и другие. Свойственные этим горам звери известны в следующих представителях: тибетский медведь, открытый Пржевальским; кабарга, привлекающая своим ценным мускусом жадных до наживы охотников монголов и тангутов; два вида маралов: шара-марал (Gervus albirostris Przew.) и куку-марал (Gervus sp.). Первых маралов меньше, рога их менее ценны и у молодых экземпляров сваливаются поздно, в конце мая или начале июня. 28 апреля нам доставили монголы шкуру молодого марала, шара-марала, с черепом; рога, имевшие по 8 отростков, сидели на пеньках крепко и еще незаметно, чтобы они скоро свалились. На них охотятся только в конце июля.
   27 апреля ван перекочевал вниз к озеру и им было сделано распоряжение, чтобы монголы кончали свои земледельческие работы и торопились очистить это урочище от скота, чтобы он не травил хлеба и чтобы сохранить травы к осени, времени уборки хлебов, когда все вновь прикочевывают сюда со скотом. Чтобы выжить их, было приостановлено действие арыка, и лишенные воды монголы должны были подчиниться распоряжению. Мы же вырыли заблаговременно несколько больших ям у арыка, наполнили их водой и простояли на них до 6 мая включительно.
   1 мая В. Ф. Ладыгин с Куриловичем ездили в горы на экскурсию. Вениамин Федорович привез образцы оживающей в горах флоры, а Курилович добыл двух карподаков, двух синиц и пеночку для орнитологической коллекции. Из продолжительных гипсометрических наблюдений оказалось, что абсолютная высота нашего бивуака близ хырмы в Таряне-быль равнялась 9 652 футам. Из моих астрономических наблюдений получилась широта урочища 37R 19' 42", а долгота от Гринвича 96R 59' 30" восточная.
   7 мая мы оставили Таряне-быль и, отойдя к югу, остановились верстах в двух восточнее хырм, в ур. Худо-буре, на болотистой, поросшей камышами речке Ангыр-бургын-гол, впадающей в р. Баин-гол. По дороге мы перешли глиняную высоту Оботу, протянувшуюся от востока к западу и отделяющую долину Курлыкского озера от долины Таряне-быль. Затем каравану пришлось проходить топкими болотами, прежде чем выйти в намеченное урочище. Шагах в 800 от нашей остановки на запад стояла глиняная кумирня, около которой шли большие приготовления для хурула, ежегодно с торжественностью здесь отправляемого. Зелень и здесь еще только пробивалась; хармыки, главное украшение Курлыка и даже всего Цайдама, только начинали зеленеть, и мы принуждены были отослать наших животных для пастьбы в другое место; но и там, как оказалось впоследствии, они не поправились, а, пожалуй, еще более похудели.
   Всякого рода жизни здесь было больше, и потому чувствовалось как-то веселее. С окрестных болот доносились к нам оживленные крики разной водяной птицы, проносившейся постоянно над нашим бивуаком. По кустам хармыков раздавались голоса веселых и вертлявых ропофилок, сорокопутов, фруктоедов, чекканов и прочих. В воздухе с резкими криками носились стрижи, гонявшиеся друг за другом, или преследуя мошек, а по вечерам порхали летучие мыши и раздавались концерты лягушек и жаб, голосивших до полуночи в теплую погоду.
   Наши энтомологические коллекции стали пополняться жуками, мухами и бабочками; нашими конкурентами в этом деле были тарантулы, сидевшие в своих отвесных норах в земле и всегда готовые броситься на мимо ползущую добычу.
   Ветры здесь, как будто, немного слабее; пыль тоньше, небо яснее и солнышко светлее; но ночные морозы случались и в последней трети мая.
   От сининского амбаня пришло сюда известие о том, что дунгане и салары к югу от Желтой реки, за Гуйдуйем, поднялись против китайцев и небезуспешно, вследствие чего монголам приказано быть готовыми ко всякой случайности. Среди монголов только и разговоров, что о дунганах. Они страшно боятся, чтобы тангуты не воспользовались этим восстанием и не принялись за них.
   Заходил в кумирню к ламе, заступающему в Курлыке место гэгэна. Он живет здесь уже четвертый год и спит и видит, как бы скорее вернуться на родину в Ордос. Ему очень надоело здесь жить, крайне не нравятся курлыкские монголы, совершенно отличные по нравам от его родичей ордосцев. Он говорит: "они живут среди грабителей тангутов и приобрели их жадность и страсть к обирательству других людей, заброшенных судьбою в их сторону". Этот лама нуждался в 4 вьючных верблюдах для перекочевки в новое место. Он обратился не к князю и ни к кому из местных монголов, а к нам, рассчитывая получить эту помощь скорее от нас, чем от монголов, среди которых жил. Я, разумеется, не отказал ему.
   С 11 и 12 мая я начал понемногу запасаться в дорогу продовольствием, чтобы избегнуть этих хлопот в Са-чжоу и чтобы не прожить там лишнего времени. Хотя здесь в Курлыке добыть что-либо мудрено, но зато время позволяет делать все не спеша, исподволь.
   На днях был такой случай: приезжают к ламе монголы и просят помочь умирающему больному; лама отказывается, но мольбы родственников заставляют его дать лекарство больному. Он умирает. Ламу обвиняют в отравлении и жалуются князю, чтобы получить что-нибудь с ламы. Последний делается жертвой обирательства князя и родственников покойного. Все суды у князя кончаются постоянно чуть ли не полным разорением обвиняемого, а иногда и обеих судящихся сторон. Так алчна Фемида66 князя.
   15 мая несколько горных монголов привезли три шкуры кабарги и 3 мешочка мускуса67; они уверяли, что звери убиты лишь дня два перед тем, шкуры же засушены, чтобы не испортились; я купил у них все. Шкуры оказались подопревшими и по вымочке в квасцах у них вылезла вся шерсть. Пришлось их бросить. Мускус оказался тоже фальшивым. На один мешочек была натянута вторая кожа для веса, а два других были наполнены смесью мускуса с запекшейся кровью. Эту дрянь они обманным путем продали за настоящий мускус на вес серебра. В делах обмана не лучше поступает и сам князь. Мы у него купили 36 мерок (около 2 пудов) ячменя за пять рублей. Когда ячмень привезли на бивуак, из него были выброшены большие куски глины, и ячмень был снова перемерен -- в нем оказалось 12 мерами меньше. Когда об этом было послано сказать князю, он ответил: "если мера вам не нравится, пришлите ячмень назад, тангутам мы продаем этой мерой".
   16 мая в прекрасный ясный день мне удалось определить время по солнцу, а широту места по полярной звезде. Из этих наблюдений выяснилось, что урочище Худо-буре находится в широте 37R 14' 17" и на 96R 52' 47" к востоку от Гринвича. Абсолютная высота его равняется 9 180 футов.
   На другой день утром ван прислал лошадь за мной с приглашением на завтрашний день присутствовать на интересном зрелище: предполагалось запрудить реку Баин-гол и течение ее направить на юг в степь для ее полива, чтобы на ней росли камыши для корма скота. Я с удовольствием принял предложение князя. 18 мая утром только что стал собираться с Баиновым оставить бивуак, как приехал из своей поездки Петр Кузьмич, весьма довольный ею: он прошел со съемкою около 650 верст; посетил Сарлык и Тумыртын-ула; побывал на Цаза-голе и в окрестных горах и обошел дуланкитские леса; собрал образцы развивающейся там флоры и пополнил зоологическую коллекцию из фауны посещенных мест. Петр Кузьмич и люди, его сопровождавшие, вернулись в полном здоровье, с запасом рассказов о пережитых впечатлениях.
   Я не отменил своей поездки к князю по случаю приезда П. К. Козлова; вкратце ознакомившись с результатами его экскурсии, я направился к князю. Чтобы к нему попасть, пришлось проехать версты три. Он уже поджидал меня. Большой ватагой отправились все вместе и проехали верст пять до того места реки Баин-гол, где предполагалось ее перегораживать. Здесь было уже собрано свыше 300 человек и заготовлено по обоим берегам реки множество дерну и нарубленных кустов хармыку. Немного выше места, предназначенного для плотины, была приготовлена отводная канава. В нее пустили воду, которая хлынула с силою, несясь по канаве по сильно углубленному дну ее. Баин-гол заметно понизился в своем уровне ниже канавы. Начали класть из приготовленного дерна и кустов плотину в 3--4 аршина шириною. Рабочие не имели почти никаких инструментов, все делалось руками. Колья, коими прибивался дерн плотины, забивались в землю или кольями же, или большими камнями, причем колья застругивались ножами. Забивались они очень плохо. Масса народа толпилась без всякого дела. Приказаний раздавалось множество со всех сторон. Каждый что-либо приказывал и кричал, отчего гам стоял невозможный.
   Часа через три получилась плотина длиною сажен в 8--9, т. е. на 1/2 всей ширины реки. Ван с сыном направился в свою палатку, поставленную в стороне от реки шагах в 500. Он любезно просил и меня зайти к нему. Возле палатки варился чай. Князь потребовал к себе хошунного начальника. Тот явился и почтительно, по-китайски, присев, отвесил князю, потом мне, потом сыну князя поклоны. Князь потребовал посмотреть его руки и найдя их, вероятно, нечистыми, послал на речку вымыть их. По возвращении он снова осмотрел его руки, чтобы убедиться, чисто ли он их вымыл. Потребовал деревянные чашки; в одну из них насыпал рукой из мешка дзамбу, достал из бараньей брюшины, тут же стоявшей, кусочек масла, посыпал солью, приказал налить чаю и передал лично эту чашку хошунному начальнику. Последний, почтительно приняв ее, стал руками мешать дзамбу, вымешивал ее и мял пальцами очень усердно. Тем временем приготовляли дзамбу для себя все присутствующие, кроме меня.
   Хошунный начальник, вероятно, домешав дзамбу до надлежащей степени, опять крайне почтительно передал чашку князю, последний прибавил собственноручно мелкого сахару (темный китайский сахарный песок). Из вымешанной таким образом дзамбы князь приказал хошунному начальнику наделать колобков, и приняв от него чашку с колобками, передал мне, уверяя, что это очень-очень вкусная дзамба, и ее так умеет сделать только этот хошунный начальник. Он давно хотел меня попотчевать этим блюдом, но когда я бывал у него, хошунный начальник всегда был на службе, или в горах, или с каким-либо поручением в отъезде. Подобного блюда я еще никогда не ел и могу поспорить, что ничего такого не ел ни один европеец. Нужно было иметь много присутствия духа и силы воли, чтобы проглотить эту из гадостей гадость. Нельзя было отказаться и обидеть князя, после всех хлопот, потраченных им и хошунным начальником, особенно после того, что последний бегал на речку, по приказанию князя, мыть руки, и во всем приготовлении этого блюда соблюдено было так много торжественности и приложено столько участия самого князя, что я овладел собой и решил проглотить, но на первом же комке поперхнулся, и попросил чаю, чтобы запивать дзамбу, не разжевывая комков, говоря, что так дзамба очень суха, а мне вредно есть сухую пищу. В чашке было пять колобков с грецкий орех, и я насилу одолел их, ежеминутно отирая платком с лица пот. Увидя мою пустую чашку, князь опять приступил с усиленными угощениями той же дзамбой, но я уверял, что мне вредно есть много мучного, и я есть больше уже не могу. Тогда появился большой котел с вареной бараниной и лапшой. Пришлось и этого блюда отведать, я ел его даже с удовольствием, чтобы скорее расстаться с впечатлением первого.
   Поевши, мы с князем поехали обратно домой. Доехав до его юрты, он усиленно и неотвязчиво просил не объезжать его дома. Зашел; опять еда! снова лапша с бараниной, джума с сахаром и маслом, а после чай с солью и с молоком; пенки, китайский сахар и пшеничные лепешки, печеные в сале, довершали угощение. Всего я ел, пил много чаю; но дзамбы княжеской не могу забыть и, должно быть, никогда не забуду.
   Домой приехал вечером около восьми часов и едва успел вернуться до дождя; погода испортилась, небо затянуло тучами, пошел дождь и подул северо-западный ветер.
   П. К. Козлов привез из дуланкитских лесов несколько маленьких елок сыну князя, который посадил их около кумирни и ежедневно приезжал их поливать и вообще ухаживал за ними, надеясь впоследствии обсадить деревьями и три другие хырмы.
   Лама, о котором я упоминал уже, судившийся князем за отравление больного, был у нас. Его дело на суде у князя приняло хороший оборот: князь оправдал его; но это ему стоило 300 лан серебра.
   Власть курлыкского бейсе (князя 5 степени) распространяется на весь Цайдам, до крайних западных пределов гор Анембар-ула и на весь Нань-шань, где кочуют монголы. Этою властью он облечен сининским амбанем, от которого имеет печать на управление. Его помощник (таса-лукчи) так же, как и засаки, утверждаются в этом звании сининским амбанем, что не обходится без значительных денежных приношений последнему; но это пустяки сравнительно с теми доходами, которые приобретаются счастливыми носителями разноцветных шариков на шляпе. Они не стесняются никакими поборами с народа в пользу бейсе, причем не обидная доля приходится на них самих. Главный доход бейсе и его чиновников состоит в разборе тяжб между монголами, что последним обходится очень дорого, а иногда доводит даже до разорения. Наказания состоят, главным образом, из штрафов деньгами и скотом. Существуют и телесные наказания и лишение свободы, но этому подвергаются только неимущие. Эти последние наказания невыгодны для начальства.
   Постоянные грабежи и убийства со стороны тангутов, живущих на Бухаине, Куку-норе и Желтой реке, заставили бейсе устроить войско. Все способные носить оружие монголы, ему подчиненные, даже ламы, обязаны иметь всегда готовую лошадь, фитильное ружье и боевые припасы. Эти воины собираются раза два в год хошунными начальниками, которые проверяют готовность воинов и производят им упражнения в стрельбе. Иногда же их проверяет и упражняет сам князь. Говорят, после этого нововведения грабежи тангутов стали реже.
   Торговля здешних монголов состоит только в сбыте произведений скотоводства. Данкыр -- главный их торговый центр. В нем они приобретают у китайских купцов медную, фарфоровую и деревянную посуду, чай, материи, преимущественно цветную далембу -- красную, желтую, синюю, зеленую и белую; солдатские шляпы с кистями, ножи, ружья, котлы, чугуны и хлеб. Сами же привозят в обмен: шерсть, войлоки, соль, немного баранов и лошадей; этих они боятся гонять, чтобы дорогой не отбили тангуты; охотники -- мускус, оленьи рога и шкуры рысей и лисиц; иногда продают соседним тангутам хлеб -- произведение своих нехитрых пашен. Приезжают в Курлык и китайские купцы, но немного, потому что монголы часто ставят купцов в затруднительное положение: ничего у них не покупают и дожидаются, когда прожившийся купец понизит до крайности цены на свои товары, или решится уступить их себе в убыток, если надоест ему жить у монголов. Кроме, того купцу приходится давать дорогие подарки князю и его чиновникам. Таким образом, торговля представляется мало прибыльной. В южный Цайдам, впрочем, ежегодно ездят купцы из Данкыра и Сунь-паня; привозят чай и другие товары. Курлыкский князь-бейсе тоже имеет в своей хырме запасы необходимых товаров, ведет торговлю со своими подданными и дерет с них тройные цены. Это составляет тоже весьма не малый его доход.
   У здешних монголов, живущих на большой дороге богомольцев в Тибет, развилась привычка пользоваться всяким несчастием проезжих, и в торговых сношениях с ними они стараются вытянуть последнюю копейку, причем сам бейсе самый беззастенчивый обирала.
   Местные монголы далеко не представляют чистой расы. Сюда стекаются люди отовсюду: выходцы разных тангутских и тибетских племен; монголы из Халхи68, Тарбагатая, Алтая, Ордоса; бывают буряты из нашего Забайкалья и, наконец, китайцы. Мы видели даже лам из последних.
   Вероятно, переселяются сюда далеко не лучшие элементы; они заносят массу пороков. Здесь сильно развито свободное отношение между полами. Муж, например, принимает к себе в юрту заведомого любовника жены, который не скрывает своих отношений, и от обоих бывают дети. Часто двое открыто имеют общую наложницу.
   О супружеской неверности нечего и говорить. Чувство ревности отсутствует. Дети у незамужней девушки -- явление обыкновенное; это никем не осуждается и не препятствует ее вступлению в брак. Многие ламы других монгольских стран, идя молиться в Тибет или возвращаясь оттуда через Цайдам, поселяются здесь навсегда и забывают родину, чтобы пользоваться правом, разрешающим здесь ламам жениться, что во многих буддийских странах не разрешается. Ламы больших рангов, которые в глазах народа хотят показать себя безбрачными, имеют при себе молодых женатых лам и пользуются сами вниманием их жен. На высшие иерархические ступени женатые ламы не допускаются, но и это обходится.
   Пьянство среди цайдамских монголов сильно распространено, да оно и выгодно для властей, так как влечет за собой ссоры, различные проступки и даже преступления, разбор которых приносит начальству хороший доход. В пьянстве монголы не находят порока, и за него не осуждает никто. Пьют и женщины, и ламы, хотя последним это запрещается религией. Любимый напиток составляет китайский ханшин или водка-арека местного приготовления из молока. Нередко можно встретить монгола, едущего на лошади с костылями подмышкой: этот, наверное, падал в пьяном виде с лошади и сломал себе ногу.
   Среди цайдамских монголов распространены следующие болезни: глазные, желудочные, горловые, одышка и накожные от нечистоплотности; из наиболее серьезных -- сифилис и оспа; последняя уносит много жертв. Много простудных болезней происходит от того, что монголы имеют привычку держать шею и грудь раскрытыми и, сбрасывая с плеч шубу, оставляют их совершенно обнаженными, даже на морозе.
   27 мая прикочевало много монголов, расставивших свои юрты возле кумирни; начались спешные приготовления к ежегодному в это время хурулу. Молебствия продолжаются около полутора недель; на них съезжаются монголы со всего Цайдама и присутствуют почти все цайдамские ламы. Для церемонии ставилась огромная палатка, которая должна была быть превращена в кумирню.
   В Курлыке мы пробыли два месяца, знакомясь с окрестностями, туземцами, с его флорою и фауной и с условиями весеннего климата. Наконец, наступило время трогаться в путь далее к Сыртыну. Все время стояла бескормица; дождей, и то небольших, было всего два-три. Сборы коллекций подвигались неспешно; многим наблюдениям и работам мешала ветреная и пыльная погода. Животные наши поправлялись медленно. Мы укладывались и собирали наши вьюки, чтобы 1 июня покинуть Курлык.
   Чтобы проститься перед отъездом с князем и его семьей, мы отправились к нему 29 мая. Нас приняли крайне радушно и угощали своим незатейливым обедом, состоявшим из лапши с бараниной, дзамбы, чая с маслом и молоком, джумы с сахаром, жареных на сале лепешек и, вместо десерта, сушеными пенками от молока. Бейсе и его жена высказывали свое сожаление по поводу нашего отъезда, говорили, что жизнь совсем переменится с нашим отъездом, пойдет скучная, однообразная. У нас же они видели такие чудеса, как электромагнитную батарею, приводившую всех в полное недоумение и восторг, видели удивительные огни (ракеты, римские свечи и пр.), бинокли, "удивительные ружья и множество редкостей, от которых голова идет кругом и кажется, что все это был сон", о котором долго будут вспоминать все курлыкские монголы. Князь просил нас еще когда-либо побывать у него в Курлыке и на прощанье подарил мне лошадь, а П. К. Козлову кусок шелковой материи, за что получил подарки, конечно, большей стоимости. Жена его и сын поднесли мне и П. К. Козлову по монгольскому ножу и были тоже не в обиду им одарены более ценными европейскими вещами. Домой приехали часов в семь с обремененными желудками.
   На другой день, 30 мая, ван пришел за нами, чтобы вместе итти на хурул в палатку-кумирню. Ван с сыном, с старухой-матерью, с молодой женой и женой старухой, живущей уже на покое, поместился у правой стены палатки, мы же остались у входа, чтобы нам был виднее весь ход служения.
   Кумирней служила большая белая палатка, подбитая подкладкой из синей китайской бумажной материи (далембы), с таковыми же узорами, нашитыми по наружной ее стороне. Вход в палатку обращен к северу, а у южной стены на возвышенном троне восседал старший лама, заменявший в Курлыке гэгэна; он руководил хурулом.
   Ламы сидели на полу в 11 рядов, с колокольчиками в руках, и перед каждым стояла чашка и мешочек с дзамбой и чурой. У южной стенки по бокам старшего ламы стояли ламы, прислуживавшие ему. Вся внутренность палатки была увешана изображениями буддийских святых, нарисованными на холсте. Позади палатки было повешено огромное в 16 футов, на холсте, изображение Майдари. От него расходились а разные стороны веревки с подвешенными на них лоскутками, испещренными молитвами. Такие же веревки были протянуты и в стороны от кумирни (палатки).
   Служба началась молитвами, сопровождаемыми звуками труб и колокольчиков. Все ламы пели. Не скажу, чтобы это выходило мелодично, но на толпу должно было производить впечатление. Затем старший лама производил обряд омовения водой Дарихэ, и молодой его помощник обносил всех присутствующих этой водой омовения. Затем настоятель, кумирни обходил и осыпал всех ячменным зерном, после чего народ подходил на поклон к старшему ламе, и все омывали лица, глаза, уши, полоскали рот. После всего этого читалась отпускная молитва, и все шли восвояси.
   Мы заходили в другую кумирню, устроенную в небольшой сравнительно палатке, южнее изображения Майдари; здесь в том же порядке повторился другой хурул. Кругом этих кумирен расставлены были юрты приезжих монголов и устроено множество очагов, в которых варилось жертвованное баранье мясо для молящихся. Мы тоже пожертвовали двух баранов, и это произвело восторг среди толпы. После хурула мы вошли в палатку князя, тут же устроенную, и должны были откушать его хлеба-соли, после чего отправились домой.
   31-го все вьюки были пригнаны и лежали на местах; к вечеру верблюды были уже захомутованы. Мы были вполне готовы к выступлению на следующий день.
   В Курлыке мы провели 68 дней, в течение которых велись правильные метеорологические наблюдения в часы, общепринятые для того на метеорологических станциях в России.
   Из дней, проведенных в Курлыке, приходится на март месяц только семь, и из наблюдений за эти дни можно было вывести следующие данные. Из этих семи дней совершенно тихий был только один. Кроме того, в часы наблюдения замечена тишина: четыре раза утром, ни разу днем и три раза вечером. Пять ночей было совершено тихих; одна ночь вся ветреная -- дул слабый западный ветер (З0--1--2) и одна на половину ветреная со слабым северо-восточным ветром в первую половину.
   Ветреных дней было шесть. В часы наблюдений чаще дули северовосточные ветры: два раза вечером, один раз днем и один раз утром; затем юго-восточные: два раза днем, один, раз утром; западный один раз днем и один раз вечером; южный и восточный ветры замечены по одному разу днем. Прочих ветров не наблюдалось. Сила ветра была от 0 до 3 [баллов].
   В течение 30 дней апреля наблюдения, записанные в дневнике, показали следующее: совершенно тихих дней было только два, а тишина в часы наблюдений: утренних одиннадцать раз, полуденных один и вечерних тринадцать раз. Тихих ночей было девятнадцать. Из ветров же ночами преобладали северо-западные, затем северо-восточные, за ними шли юго-западные и юго-восточные. Ночные ветры силою доходили до четырех [баллов].
   Днем наблюдались ветры: северные три раза только в часы утренних наблюдений; северо-восточные утром семь раз, в полдень один и вечером два раза; северо-западные утром один раз, в полдень не было и вечером пять раз. Южных не было; юго-восточные утром три раза, в полдень три раза и вечером один; юго-западные утром один, днем шестнадцать и вечером три раза. Восточные дули утром четыре раза, днем один и вечером ни разу.
   Переменные ветры наблюдались в полдень шесть раз, вечером один, утром же ни разу.
   Вихри наблюдались только во время полуденных наблюдений десять раз. Вихри начинались обыкновенно после 11 час. дня и продолжались да 4; иногда с 10 час. утра до 7 час. вечера; ночами же не замечались.
   Буран был один лишь раз 19 числа. Он начался с 10 час. утра сильным (4) ветром с юго-запада, после полудня разыгрался полной силой и продолжался до 8 часов вечера.
   Совершенно ясных суток в апреле были только одни. В часы наблюдений замечена ясность утром семь раз, вечером четыре раза и в полдень ни разу. Ясных ночей было четырнадцать.
   Облачность неба составляли следующие облака: слоистые, наблюдавшиеся утром три раза, днем тоже три раза и вечером пять; сложно-слоистые утром 13, днем 18 и вечером 10 раз; кучевые -- только один раз утром; сложнокучевые -- утром 2 раза, днем 11 раз и вечером один раз; перистые -- утром шесть, днем четыре и вечером десять раз; сложно-перистые -- утром 12, в полдень 18 и вечером 9.
   Дождь, смочивший землю, выпал только один раз днем 14 апреля, в горах же шел снег, забеливший их склоны.
   Иней был замечен один раз утром 15 апреля, на другой день после дождя.
   Пыль наблюдалась в течение полных суток 21 раз и кроме того в часы наблюдений 10 раз.
   Восемь ночей было морозных -- к утру вода в арыках покрывалась льдом.
   Днем утренняя средняя температура = +6,3R; наименьшая = --2,5R, и наибольшая = +14,5R.
   Средняя полуденная температура = +19,9R; наименьшая = +7,0R, наибольшая = +27,0R
   Средняя вечерняя = +6,9R; наименьшая = --5,0R, наибольшая = +15,0R.
   Движение весны крайне медленное; 1 апреля курлыкские монголы начали сеять хлеб; 2-го на мокром лугу замечена зелень; 4-го глина на солнце нагревалась в полдень до +51,0RЦ; 8-го замечена зеленеющая Lactuca sp.; 13-го поймана первая ящерица; 14-го выпал первый дождь;, 21-го молодой дырисун поднялся до 2 вершков; ночью мороз доходил до --7,2RЦ; утром арык покрыт льдом; 23-го перед вечером массы комаров; 26-го ночью пел чеккан (Saxicola sp.); 27-го лед на арыке утром.
   Из наблюдений в мае месяце видно, что совершенно тихих суток было только пять, и в часы наблюдений тишина отмечалась утром шестнадцать раз, в полдень только раз и вечером девять раз; тихих ночей было в течение мая двадцать пять, остальные ветреные. Ветры шли в таком порядке: северо-западные, юго-восточные, юго-западные, северо-восточные. Ветры доходили силою до четырех баллов.
   Днем ветреность представлялась так: во время наблюдений северный ветер отмечался только три раза; днем и вечером замечен вовсе не был; северо-западные ветры помечены: утром -- один раз, днем два и вечером пять раз; северо-восточные -- утром один раз, днем ни разу и вечером пять раз.
   Южные утром не замечались, в полдень записаны в дневнике четыре раза и вечером всего один; юго-западные: утром ни разу, в полдень 12 раз и вечером три раза; юго-восточные: утром два раза, в полдень шесть раз и вечером ни разу.
   Западные только в полдень два раза и восточные только утром шесть, раз. Сила ветра доходила от 0 до 4 [баллов].
   Вихри отмечены двенадцать раз и все днем.
   Ясных дней не было ни одного; а в часы наблюдений ясность была отмечена: утром 8 раз, в полдень ни разу и вечером шесть раз. Ясных ночей было пять.
   Облачность выражалась за май в таких цифрах: слоистые облака; наблюдались утром шесть раз, днем четыре и вечером пять раз; сложно-слоистые -- утром шесть, в полдень двадцать и вечером двенадцать раз; кучевые -- утром и в полдень по одному разу, вечером же ни разу, и сложно-кучевые -- утром ни разу, днем тринадцать раз и вечером четыре раза.
   Перистые облака отмечены утром девять раз, в полдень три и вечером семь раз; сложно-перистые -- утром семь, в полдень шестнадцать и вечером девять раз.
   Барашковые ни разу не появлялись на небе за весь май; сложно-барашковые же были замечены 2 раза утром и один только раз днемг вечером же ни разу.
   Дождь выпадал слабый, не смачивавший земли, или только накрапывал шесть раз днем и четыре раза ночью.
   Иней по утрам появлялся всего три раза.
   Пыльных суток полных было 26, а в часы наблюдений кроме того еще отмечена пыль 4 раза.
   Пасмурность отмечена 30 раз. Зарница один раз.
   По ночам вода в посуде замерзала три раза, причем последний раз 17 мая.
   Днем же показания термометра были следующие в средних цифрах: средняя утренняя температура равнялась +11,5R, наибольшая +15,3R, наименьшая +7,0R; в полдень средняя равнялась +22,5R, наибольшая +27,0R и наименьшая +11,5R; вечером средняя +10,3R, наибольшая +14,0R и наименьшая +4,3R.
   Весна продолжала пробуждаться медленно: 2 мая замечена первая летучая мышь и поймана первая бабочка. 3-го у хармыков и бударганы начали развертываться листочки; появились первые стрижи; 6-го песья дурь (Cynomorium coccineum) показывает свои початки из земли; 7-го раздались первые голоса жаб; раскрывают листочки и зацветают лютики, осока и два вида крестоцветных; появилось много моли по утрам; в сумерки летали бабочки; 10-го появились тарантулы; 16-го летали стрекозы; 17-го в 6 часов вечера в продолжение часа летела масса жуков.
   Так медленно просыпалась животная и растительная жизнь в Курлыке.
   За время пребывания нашего в Курлыке нами замечены следующие растения: хармыки (Nitraria Schoberi), характерное растение для Курлыка и всего Цайдама; не менее характерны тамариски (Tamarix sp.), камыши (Phragmites communis), сугак (Lycium ruthenicum), балго-мото (Myricaria germanica), бударгана (Kalidium sp.), хвойник (Ephedra vulgaris), Atraphaxis и Calligonum sp. sp., саксаул (Haloxylon ammodendron) и травянистые растения; обширные заросли дырисуна (tasiagrostis splendens), несколько видов других злаков, по болотам осоки, лютики (Ranunculus sp.), одуванчики (Leontodon sp.), гусиная лапка (Potentilla anserina), мякыр (Polygonum sp.), троекрючник морской и болотный (Triglochin maritimum et Т. palustre), спаржа (Asparagus sp.), лактук татарский (Mulgepium tataricum), несколько видов крестоцветных, касатик (Iris sp.), солодка (Glycyrrhiza sp.), лук (Allium sp.), острокильник (Oxytropis sp.)r мышьяк (Termopsis lanceolatum), зонтичное, бурачниковое, лебеда (Ghenopodium sp.), звездчатка (Stellia sp.), полынь и чернобыльник (Artemisia sp.), сизозеленка морская (Glaux maritimum), песья дурь (Cynomorium coccineum), водяная сосенка (Hippuris vulgaris), гармала (Peganum Harmala), пгальник (Alisma plantago), несколько видов солянок (Salsola sp.), Sphaerophysa salsa и другие.
   Между зверями встречались на долине: волки, лисицы, зайцы (Canifr lupus, С. vulpes, Lepus tolai), грызуны, антилопы харасульты (Antilope subgutturosa); в горах к ним следует добавить: медведя (Ursus lagomyarius), оленя (Cervus albirostris), кабаргу (Moschus), антилопу Пржевальского (Antilope przewalskü), тарабагана (Arctomys) и других грызунов.
   Из птиц были замечены на водах и болотах: журавли (Grus nigricollis et G. cinereus), гуси (Anser indicus et A. cinereus), бакланы (Phalacrocorax carbo), крохали (Mergus merganser), лебеди (Gygnus sp.), утки кряковые (Anas boshas), шилохвосты (Dafila acuta), чирки (Querquedula crecca), гоголи (Fuligula clangula), пеганка (Fuligula rufina), нырки (Nyroca ferruginea), цапли (Ardea cinerea et A. alba), 2 вида чаек (Larus sp.) крачки (Sterna hirundo), кулики, улиты (Totanus ochropus, T. calidris, et T. glottis); ржанки (Charadrius sp.), камышница (urallinula chloropus); в воздухе носились: деревенские ласточки (Hirundo rustica), стрижи (Gypselus apus); с гор прилетали грифы (Vultur monachus et Gyps himalayensis), бородачи (Haliaetus barbatus), клушицы (Fregilus graculus), голуби (Golumba rupestris) тучами являлись кормиться на пашни; сойки (Podoces hendersoni), чекканы (Saxicola sp.), ропофилки (Rhopophilus albosupercillarms), горихвостки (Ruticilla sp.), фруктовды (Carpodacus sp.) держались более кустарных зарослей; шгасицы (Motacilla sp.) и щеврицы (Anthus sp.) держались по мочажинам.
   Среди пресмыкающихся и гадов встретили 3 вида ящериц (Eremias multiocellata et Phrynocephalus vlangalii et Phr. sp.), жаб (Bufo raddei) и лягушек (Rana); змей не попадалось.
   

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

ОТ КУРЛЫКА ДО Р. ИЧЕГЫН-ГОЛА.

Северным Цайдамом. -- Покидаем Курлык. -- Северный берег Курлыкского озера. -- Ур. Индырту. -- Ур. Хойту-таряне. -- Р. Балгын-гол. -- Кл. Хабиреа. -- Перевал Серин-дабан. -- Кл. Гашун-булак. -- Кл, Миль-тыдын-гашун-булак. -- Р. Сонджин-гол. -- Оз. Бага-Цайдамин-нор. -- Р. Тоталын (Кактын)-гол. -- Ур. Такялган. -- Оз. Ихэ-Цайдамин-нор. -- Ур. Асхопга. -- Р. Ичегин (Бомын)-гол. -- Соседи монголы.

   
   Первого июня в 4 3/4 часа утра мы покинули наш бивуак в урочище Худо-бурё, чтобы направиться в Сыртыни далее к пределам родины. Поравнявшись с хырмой, мы встретили князя, выехавшего еще раз проститься с нами. Мы остановили караван и должны были откушать напутственных угощений князя, вывезенных для нас на проводы в дорогу. Тут был чай, кумыс и кислое молоко. Это угощение заняло 20 минут. Простившись с князем самым дружественным образом, мы направились с караваном на северо-запад и верст восемь шли среди сплошных порослей цепких хармыков, наливавших кисти своих цветов; далее дорога пошла по болоту, довольно топкому, протянувшемуся до Курлыкского озера; последнее после девятой версты нашего движения приблизилось к дороге, от которой отстояло всего на 1 1/2 версты. Стада серых диких гусей и турпанов доверчиво паслись по лугам; по болотам важно расхаживали журавли; на голубой, поверхности озера, там и сям качались белоснежные лебеди. Берегом озера мы прошли 9 верст, всего же продвинулись вперед в первый день на 18 верст и остановились в ур. Индырту, обильном хармыками и населенном монголами, в 3/4 версты от берега, который порос прерывающимися камышами, поднявшимися уже на 4 фута; они служили убежищем множеству камышевок, овсянок, лысух и многих других водяных птиц. По кустам на заветренной стороне сидело много мелких стрекоз, укрываясь от ветра. Вода в озере имеет солоноватый вкус. Она разбавляется пресными водами рек Баин-гол, впадающей в озеро на востоке, и Балгын-гол, впадающей в северо-западный его угол, а также множеством ключей, бегущих в озеро из болот, охватывающих его с севера и востока. В озере и по ключам замечены небольшие рыбки из семейства Gobitidae.
   Второй день продолжали путь, держась северо-западо-западного направления, и вскоре оставили озеро влево; шли сухой солонцеватой глиной среди густых хармыков, сугаков, белолозников и дырисунов. Среди кустов попадалось много выходивших из земли по нескольку вместе кровяно-красных початков песьей дури (Cynomorium coccineum). На шестой версте вошли в урочище Хойту-таряне, занятое пашнями курлыкских монголов, орошающих их из р. Балгын-гола, несущейся с Южно-Кукунорских гор. Верст пять мы шли пашнями, поросшими дырисуном и другими злаками, хармыками, сугаком, цветущим белолозником, роскошно растущими Brassica sp., гармалой (Peganum Harmala), Sphaerophysa salsa, солянками (Salsola Kali et Kochia mollis), лебедой, чернобыльником, одуванчиками, чагеранами, осотами, татарниками (Gnicus sp.) и др. Дорогой мы встречали бульдуруков, каменных голубей, жаворонков, чекканов, ропофилок. Из-под ног верблюдов выскакивали зайцы и из-за кустов испуганно выбегали антилопы (Antilope subgutturosa), пасшиеся на посевах.
   Всего мы прошли немного более 10 верст и остановились у ур. Балгын-амы, верстах в двух южнее стоянки покойного Н. М. Пржевальского в 1879 г, против ущелья, из которого выбегала в долину Курлыкского озера р. Балгын-гол, прорвавшись через последнюю невысокую ограду системы Южно-Кукунорского хребта. Р. Балгын-гол начинается за 100 верст отсюда в Южно-Кукунорских горах, с перевала Улан-хутул, служащего водоразделом от западных истоков р. Баин-гол в Южно-Кукунорском хребте. Сбежав с Улан-хутула, р. Балгын-гол идет на запад между двумя скалистыми грядами Южно-Кукунорских гор -- северной Дзун-Балгын-ула и южной Барун-Балгын-ула, образуя прекрасную пастбищную долину, летом населенную множеством кочующих монголов. Промыв горы Барун-Балгын-ула, река выбегает на долину к югу и, пробежав поперек ее верст 15, снова размывает окрайний невысокий глиняный барьер Южно-Кукунорских гор Оботу и, оросив пашни Хойту-таряне, впадает в северо-западный угол Курлыкского озера.
   К югу и востоку от нашего бивуака верстах в полутора находились сбитые из глины 2 хырмы, куда Курлыкские монголы складывают хлеб, собранный с здешних пашен. Возле этих хырм было расположено несколько юрт. Мы стояли на мутном арыке среди роскошно растущих только что расцветших хармыков (Nitraria Schoberi). Корм для наших животных был прекрасный, невиданный ими с прошлого лета, и они с увлечением и не отдыхая ели. Всходы хлебов довольно плохи, вследствие недостаточной поливки, хотя воды пока вдоволь. Пользуясь глубиной арыка, купали лошадей, что им крайне нравилось.
   Выйдя отсюда, мы держались того же направления по долине, огороженной с севера глинистым бесплодным барьером Южно-Кукунорских гор и с юга скалистыми крутыми и тоже почти бесплодными горами Имнекен-ула, или Хабиргин-ула; последние подымаются почти с западного меридиана урочища Хойту-таряне и направляются к западу-северо-западу.
   Долина, по которой мы шли, сухая, глинистая, местами каменистая, изрезана сухими руслами, сбегающими с северных гор, в большое, тоже сухое русло, идущее с северо-запада и уклоняющееся на юго-восток к восточному окончанию Хабиргин-ула. Пройдя несколько времени этим руслом, мы уклонились к западу и пошли ближе к горам Хабиргин-ула, где в одной из пазух зеленел небольшой ключик Хабирга, а кругом его белело издалека пятно соляного выпота. Последние к нему три-четыре версты были каменисты, и дорога шла вверх.
   За весь переход мы встречали лишь редко разбросанные экземпляры: белолознкка, ломоноса, Reaumuria trigyna et R. songarica, 3 вида серой полусухой полынки, калимерис, хвойник, Sympegma Regeli, Atraphaxis sp. -- все в очень жалком виде, почти в полумертвом, выжженном солнцем состоянии. Достигли ключа на 28-й версте. Он лежит на абсолютной высоте 11 450 футов; струится узкой, настолько малой полоской светлой пресной воды, что необходимо было выкопать ямки, чтобы зачерпнуть воды. Корму животным немного и незавидного качества. В горах близ ключа была найдена жимолость (Lonicera sp.) и хохлатка (Corydalis sp.), вид лапчатки, лютик, с длинными усами, острокильник, астрагал, какой-то мелкий злак и мелкая осока.
   Переночевав, мы оставили ключ. Утро было холодное, неприветливое. Путь шел той же долиной и в том же западном направлении. Через несколько верст долина расширилась вследствие того, что северные горы, понижаясь и расплываясь, отклонились немного к северу. Через них мы увидели глубокое и широкое ущелье, идущее на северо-восток, к гребню главного хребта Курлык-дабана. В это ущелье, коим пролегает через хребет дорога в долину верхней р. Какты, спускаются мысами с юго-востока четыре параллельные гряды и с юго-запада три. Впереди мысов, оканчивающихся здесь и примыкающих к хребту передних гор (барьер Южно-Кукунорских), встает небольшой хребтик, темный, скалистый, уходящий на запад. Мы свернули тоже на запад, вступив в глинистые размытые высоты, которые возвышались впереди и протягивались между южными горами Хабиргин-ула и вышеназванным хребтиком. Дорога втянулась в ущелье, размытое среди этих высот; местность представлялась печальною, оголенною, мертвою, серого цвета. По глинисто-песчаным скатам ущелья встречали редко разбросанные душистые желтофиоли (Cheiranthus sp.). На 22-й версте на дне ущелья караван встретил горькосоленый ключ Манджу-булак и около него небольшую площадку жалкой травы, окаймленную белыми налетами соли по гальке.
   Продолжая итти вверх по ущелью, достигли перевала Серин-дабан, поднимающегося на высоту 12 695 футов над уровнем моря. Подъем на перевал удобный. Спуск с него идет тоже хорошей дорогой по ущелью, обставленному глинами и бесслюдистыми розовыми, с серыми и желтоватыми прослоями, гнейсами. Ущелье это, склоняясь к югу, вывело нас в ур. Серии, к солоноватому ключу Гашун-булак; на нем мы и расположились. Здесь ущелье несколько расширяется; ключ Гашун бежит по дну ущелья маленькой речкой среди песков, присыпающих окружающие глиняные и гнейсовые стены ущелья. Тут мы нашли невысокие поросли мирикарии, доходящей до трех футов, кусты курильского чая, бударгану, белолозник, хвойник, 2 вида Reaumuria sp., Sympegma Regeli, полынку, ломонрс, соссюрею, желтофиоль, 2 вида Oxytropis, 3 вида астрагала, кустики, Astraphaxis sp. и различные виды мелких крестоцветных.
   Ночью было облачно и холодно; утром накрапывал дождь, не помешавший нам продолжать дорогу по ущелью, идущему в западном направлении с частыми уклонениями к югу. По ущелью справа и слева выступали выходы розового гнейса. Немного пройдя ущельем, мы вышли из него на неширокую галечную темного цвета голую долину, уходящую на юг, пересекли ее поперек и вошли в небольшие, но скалистые горы, протянувшиеся небольшими гребешками на северо-запад и примыкавшие к видневшейся на севере более высокой снежной группе. Впереди стояла скалистая темная масса, отвесным утесом спускавшаяся в долинку, которою мы шли.
   Верст через 6--7 нашего движения, при неприятной дождливой погоде, мы встретили солоноватый ключ Мильтыдын-гашун-булак. Возле него мы видели следы ночевки, помет стоявших здесь животных и костры, на которых варился чай и кушанье проезжих. Версты через 1 1/2 от него дорога пошла заметно вниз, между южной скалистой группой и смягченными горами на севере. Оба склона этого ущелья осыпаны песками, по которым росли чагераны, только еще зацветавшие, курильский чай, белолозник, довольно высокий злак, напоминающий Elymus sp., встретилось также несколько кустиков хвойника и Galligonum sp. Все это вместе представляло порядочный верблюжий корм. Северные горы уходили далее к северу, и ущелье ширилось. Сделав верст 15, мы расположились в устье его чаевать и уложили верблюдов, не развьючивая их, чтобы не разбрелись.
   Через 1/2 часа мы уже опять шли долиною на запад на левый мыс гор, отдельно стоявших на долине. Обыкновенное здесь явление -- пыль -- мешало ясно различать очертания северных гор, стоявших от нашего пути верстах в 20 и лишь слабые силуэты выдавали их присутствие; на юге тоже слабо виднелись южные горы Хараголжин-ула, западное продолжение гор Тоталын, или Баин-ула, стоящие на расстоянии 15--18 верст от дороги. Почти совершенно пустынная степь, по которой пролегала наша дорога, глинистая, выстлана неокругленною галькою темного цвета (продукт разложения окрестных горных пород). Изредка лишь кое-где встретится злосчастный полумертвый серый кустик бударганы, Sympegma или Reaumuria sp., а то все скучная, неприглядная, черная, безжизненная, выжженная солнцем пустыня, а кругом торчат черные, блестящие на солнце, каменные островершинные группы гор. Обойдя с юга впереди стоявшие горы, присыпанные песками, мы вышли на долину р. Сонджин-гол. Остановились на самой речке возле Сонджи, небольшой глиняной башенки, бог весть кем и когда сложенной. Речка Сонджин-гол начинается из многих сильных ключей в 1/2 версте к северо-западу от Сонджи; сопровождающие ее болота тоже много добавляют в нее воды. Она идет на юго-восток и юг, где прорывает южную ограду небольших гор, заслоняющих собою южный Цайдам. Эта ограда, разорванная р. Сонджин-гол, принимает на востоке название Хараголжин-ула, а на западе Кукурин-ула, которая заметно выдвигается к северу под именем Темень-кузук-гану, Р. Сонджин-гол, вырываясь за горы, в Цайдам, теряется в его обширных солончаках; берега ее в верхнем течении болотисты и обильны кормом; по ним кочуют монголы со скотом.
   На севере верстах в 20 видны снежные вершины Хамыр-дабана, отошедшего на юго-запад и запад от Курлык-дабана, в этом месте немного пониженного. Рыбы в ключах и реке мы не нашли. Окрестности Сонджин-гола представляют собою солончаки, среди которых встречаются камышовые пространства с ключами и хорошим мелким кормом. Мы провели здесь 6 и 7 мая с пользой для животных и для дела. Погода была плохая, часто принимался итти дождь, так что лишь с большими усилиями удалось определить широту урочища; она равна 37R 24' 39"; абсолютная высота места -- 10 475 футов (долготы не пришлось определить).
   После дневки наши животные легко пошли по ровной глинистой, глинисто-галечной долине красноватого цвета, вдоль северного подножия гор Темень-кузук-гану на северо-запад. Слабая солончаковая растительность, редко разбросанная по долине, не развлекала нашего внимания и не дразнила аппетита хорошо поевших накануне на дневке животных. К северу степь слегка подымалась к горам Хамыр-дабан, стоявшим верстах в 20, а на юге взоры наши встречали мелкие пологие отроги, сползавшие с гор Темень-кузук-гану, свернувших к западу и далее к юго-западу.
   Пройдя верст 18 --20, мы сделали 20-минутную остановку, чтобы напиться чаю и съесть дзамбы. Пошел дождь и осадил немного пыль, заслонявшую окрестность; северные горы открылись; мы увидели верстах в 3--4 от нас довольно обширное озеро Бага-Цайдамин-нор, ушедшее к западу и до сего времени скрытое пылью; показались и южные горы Тоталын-ула и впереди них протянувшиеся к северу скалистые и темные Кара-удзур или Ангыртын-ула. Держась после чая северо-западного направления, мы подошли близко к последним. Обходя топкие, болотистые и солонцеватые места, мы отдалились от озера к северу и, подойдя к мысу Кара-удзур, сделали значительный крюк и от мыса должны были свернуть на запад.
   Вышли на реку Тоталын-гол (Кактын-гол) и остановились на ней у подножия гор Ангыртын-ула, огораживающих долину озера с северо-запада, на хорошем лугу. Прошли 35 верст. На второй половине пути нам попадались хорошие травы, тянувшиеся до берега озера. Видели дзеренов, за которыми усердно гонялись наши собаки. Хорошая вода и прекрасный корм склонили нас передневать здесь.
   Озеро Бага-Цайдамин-нор немногим превышает 35 верст в окружности. Вода сильно насыщена солью; берега плоские, солончаковые, болотистые, топкие. Окружающие его прекрасные пастбища принадлежат курлыкскому бейсе, и тысячи голов скота, составляющего тоже собственность князя, пасутся здесь совершенно свободно, оберегаемые лишь несколькими семьями монголов-пастухов. Кроме последних, жителей здесь нет, и никто не имеет права пасти здесь свой скот под страхом строгого взыскания. Особенно много здесь пасется княжеских табунов. Жеребцы их часто вступают в смелые и жестокие поединки, отбивая друг у друга лучших кобыл. Они часто сходились на наших глазах с большим задором и видимым намерением вступить в жаркий бой, но, погорячившись на некотором расстоянии друг от друга, расходились к своим табунам, как бы передумав враждовать. Чем-либо испуганные тысячные стада овец бессмысленно бросались со стремительностью в сторону.
   Соленую воду озера разбавляют пресные воды множества береговых ключей и реки Тоталын-гол, впадающей в него с западо-юго-занада. Она начинается в громадных ледниках хребта Риттера, Гучин-гурбу-шахалгына и Бухын-дабана, под именем Кактын-гола стремится на запад по долине между хребтами Ихэ-дабаном и Курлык-дабаном, разрывает хребет Кактын-дабан, отрезая от него снеговую группу Цайдамин-ула, в западно-юго-западном направлении. Выбегая затем на южный склон Южно-Куку-норского хребта, Тоталын-гол бежит по долине в юго-западном направлении к горам Ангыртын-ула, отрезает от них северо-восточный мыс Кара-удзур, бежит далее юго-восточным подножием Ангыртын-ула и, делая извилину на восток и северо-восток, впадает в озеро. Река пробегает всего до 270 верст и на этом незначительном расстоянии имеет около 5 000 футов падения, так как начинается на абсолютной высоте около 16 000 футов, а впадает на абсолютной высоте в 10 500 футов. По ночам верховья этой реки, бегущие на больших абсолютных высотах, перемерзают вследствие больших морозов {В начале июля мною на этих высотах ночью наблюдались морозы до --17RЦ.} и вода к утру уже не доходит в озеро, а растаявшая за день приходит лишь к вечеру. Таким образом, эта река пополняется водою только по ночам и течет периодически. Водящаяся в ней рыба из семейства Cobitidae при сбывании в реке воды забивается под берега в песок и лежит целый день, лишенная воды до ночи, пока не придет с гор свежая вода. Каким образом плодится эта рыба при таких условиях жизни?
   На скалах соседних гор Ангыртын-ула мы видели множество гнездящихся здесь турпанов, что, вероятно, и подало повод назвать настоящим именем эти горы. Здесь было довольно куку-яманов (Ovis nahoor), с высоты скал смотревших на наш бивуак, раскинутый у них под ногами; множество крачек носилось вдоль реки по утрам, останавливаясь вдруг на месте в воздухе, рассматривая в оставшейся после спадения реки тихой воде мелкую рыбку. Горные ласточки гонялись за насекомыми; чекканы, то и дело спускаясь с гор на луг, уносили обратно в гнезда своему вечно голодному и прожорливому потомству различных личинок, мух и других насекомых.
   Мы здесь провели 9, 10 и 11 числа. Животные наши отъедались на прекрасном корме.
   Постоянные западные ветры остужали дневную температуру; особенно сильны они были около 12 ч. дня. Мимо нас проезжало каждый день много монголов, из Курлыка с хурула; между прочим мы видели и старого нашего проводника Дзунтушку, с которым я ездил из Са-чжоу в Анембар-ула и на оз. Кунтей-нор. Мы воспользовались случаем, чтобы с ним отправить почту в Са-чжоу. С Дзунтушкой поехал В. Ф. Ладыгин.
   Ночь на 12 мая была тихая, ясная и холодная. Оставив бивуак и следуя рекой Тоталын-гол, караван вступил в горы Ангыртын-ула, состоящие из буро-серых, мелкокристаллических известняков. В горах мы встретили шедшую с гор воду (4 3/4 ч. утра) по осохшему с вечера руслу реки. Покинув реку, мы перевалили небольшим перевалом Бага-Цайдамин-кузукте и вышли ущельем на обширную долину; хр. Хамыр-дабан, омываемый с северо-запада вырвавшеюся из гор р. Тоталын-гол, оканчивается, а горы Ангыртын-ула на западе примыкают к высотам Зосотын-ула, ушедшим к северо-западу, где встают другие более выделяющиеся -- Ичегын-ула. На обширной долине, на северо-западо-севере разлилось большое соленое озеро, неправильной формы, окруженное солончаками и травянистыми ключевыми болотами, Ихе-Цайдамин-нор, отражавшее в своих водах голубой цвет неба.
   Мы взяли направление к северу и, выйдя из ущелья, увидели верстах в шести впереди и влево от намеченной засечкою дороги вблизи невысоких надутых ветрами песчаных барханов урочище, называемое Ангыр-булак по обилию здесь турпанов, Кукурин-булак или еще Табу-элиссен (пять песчаных барханов), через которое пролегала наша дорога. На 20-й версте мы сделали непродолжительную остановку, чтобы напиться чаю, расположившись на голой пустынной галечной степи, после чего продолжали путь этой же степью, изредка встречая редкие и тощие кустики бударганы. Влево к озеру тянулись зеленые пастбища, покрытые табунами лошадей, верблюдов, многочисленными стадами баранов и отчасти коров. Видны были и разбросанные юрты.
   Наконец мы вступили в зеленую плодородную полосу, оставив позади жалкую пустыню, и, сделав 34 версты, разбили свой бивуак в урочище Такялган, в местечке Балгын-голын-амы. Здесь выходят наружу сильными ключами воды Балгын-гола, которые, по выходе из гор, теряются в легко проницаемых слоях горных осыпей, окружающих подошву гор. Ключи эти соединяются в маленькие речки, бегущие среди травянистых болот, и впадают в восточный берег озер.
   Возле этих ключей -- прекрасный корм для скота, которого очень много во всех ближайших окрестностях, где кочуют до 15 юрт монголов, среди которых мы видели омонголившегося китайца. Он во время последнего восстания дунган укрылся с женою у этих монголов, обзавелся скотом и живет с тех пор совершенно монгольской жизнью, говорит по-монгольски, даже с женой-китаянкой; одежду они носят монгольскую, словом, ничем не отличаются от монголов. Детей не имеют. Это не первый случай, встреченный нами. В Курлыке мы видели даже ламу китайца. Видели китайцев и среди тангутов, живущих жизнью номадов. В Шан-рди нам рассказывали об одном китайском купце, перешедшем к тангутам и предводительствующем ими в смелых грабежах. Словом, хотя, может быть, и не частые, но бывают случаи перехода китайцев от цивилизованной жизни к примитивной жизни номадов.
   Озеро Ихэ-Цайдамин-нор имеет вид неполной подковы; монголы уверяют, что оно изображает дракона. В окружности оно имеет 45--50 верст; в длину же тянется с юго-востока на северо-запад верст на 15. Вода отлагает много соли хорошего качества, которая не уступает по белизне снегу, а вкусом -- нашей лучшей поваренной соли. Абсолютная высота Ихэ-Цайдамин-нора достигает 10 820 футов. Берега плоски и топки, со множеством ключей и обширными солончаками и болотами, покрытыми прекрасными травами, на которых пасется множество монгольского скота. Монголы нам говорили, что здешние травы вредны для животных. Но, конечно, это только для того, чтобы мы торопились скорее уходить отсюда и не скармливали бы своим животным их корма. Долина озера обставлена горами: с севера блестит в голубой выси своими ледниками Цайдамин-мунку-ула, с юга Ангыртын-ула, с которыми мы уже имели случай познакомиться; с юго-запада мягкий невысокий кряж Зосотын-ула, от которого на восток, впереди нашего пути, отделяется высокая темная скалистая группа Ичегын-кара-ула.
   Хороший корм и прекрасная погода соблазнили нас на дневку. Нам не следовало торопиться в жаркий Са-чжоу и раскаленную Хамийскую пустыню; мы должны были повременить своим приходом туда, чтобы миновало время, самое там жаркое и томительное как для людей, так и для животных. Это позволяло нам делать частые дневки в лучших местах и подкармливать наших животных, плохо поправившихся в Курлыке на плохих, вследствие бывшей там все время засухи, кормах.
   Вечером налетели с болот комары, и досадили же они нам! Ночь простояла прекрасная, тихая, ясная. Утро свежее, подбадривающее, солнечное и тихое. Я собрал несколько видов растений, не удаляясь в сторону от бивуака, и имел время просушить собранные за предыдущие дни благодаря теплому сильно согревавшему солнцу. Коллекция насекомых пополнилась несколькими новыми бабочками, красивыми шмелями и мухами. Весь день простояла прекрасная погода. Перед закатом мы любовались красивым блеском поверхности озера, отражавшего в себе прозрачный алый закат солнца, озарявшего громадные снега Цайдамин-мунку-ула.
   Отсюда продолжали путь в стороне от озера в северо-западном направлении по окраине зеленой полосы, окружающей озеро, и часто пересекали глинистые пространства с галькою, протянувшиеся рукавами от северных гор; нам попадались дырисуны, белолозники, хармыки, чернобыльники, песья дурь, а по сухим руслам речек -- хвойники, курильский чай, кустики Atraphaxis sp. и чагерана. С утра облачная погода не мешала обилию надоедливых мошек и комаров. Обширная гладь озера постоянно меняла свой цвет, в зависимости от состояния облаков. Множество ключей и озерков блестели возле озера по берегам его.
   Мы прошли 14 1/2 верст к северо-западному краю озера и остановились на краю болотистого урочища Асхота, занятого кочевыми монголами со множеством скота. Монголы эти собирались отсюда перекочевывать в горы Нань-шаня от докучливых мошек и комаров, появившихся дней пять перед тем в несметных количествах и изнурявших скот, не находивший от них покоя. Мы сами видели, как нестриженные еще бараны и козы с ревом и блеяньем перебегали от туч этих мошек с места на место, не находя покоя. На юго-западо-западе, за озером, лежало еще небольшое, версты 2--3 длиною, озерко; к югу от него раскинулось травянистое урочище Кундулук или Табу-намага (пять ключевых болот) и от него на западе урочище Зылы. Близ нашего бивуака находилось много прекрасных ключей; немного выше дороги глинисто-песчаная местность была поросшая хармыками, белолозником и бударганой.
   Ночь провели дождливую, но тихую. Утром нас сопровождала в дорогу масса мошек, которые, слава богу, скоро исчезли, потому что пошел дождь и прогнал их. Дорога шла на северо-запад по песчанисто-глинистой почве с галькою; кусты белолозника и бударганы редко прикрывали почву и немного скрашивали унылую наготу печальной пустыни. Соседние горы Ичегын-кара-ула и Буглу-ула усугубляли уныние своими черными, остроконечными, оголенными скалами. Резкий ветер с мокрым снегом и дождем беспощадно бил по лицу холодными крупными каплями, проникавшими насквозь через одежду и заставлявшими путников дрожать от холода и стучать зубами. Лошади сворачивали в сторону и поворачивали навстречу дождю и ветру хвост, чтобы уберечь головы от заливавшего глаза дождя. Отдаленных окрестностей за дождем не стало вовсе видно. Наконец мы дошли до реки Бомын (Ичегын)-гол.
   Она довольно обильна светлой быстро текущей водой. Нам пришлось перебираться через нее на другой берег широким, обильным хвойником (Ephedra sp.) каменистым руслом, заваленным валунами величиною в голову человека. На другом, правом, берегу реки мы вошли в заросли тамарисков и мирикарии, занимавших значительное пространство. Красивые зеленые лужайки и светлые ключи производили на нас приятное впечатление после только что пройденной грустной, пустынной местности, несмотря даже на дождливую погоду. Мы остановились, перейдя эти заросли по ключевой речке, среди прекрасного зеленого луга. Все люди отряда промокли до нитки, а дождь все не переставал. Животные тотчас же накинулись на манившую их своей свежестью и обмытую от пыли душистую траву; верблюды пошли по зарослям пожирать любимую ими мирикарию (балго-мото), уже украшенную розовыми душистыми цветами, всегда привлекавшими массу всякого рода насекомых, особенно мух, пчел и шмелей.
   Река Ичегын-гол начинается в хребте Риттера с ледников Тунтугыр-мунку, с высоты 16 000 футов. Отсюда она направляется на запад вдоль северного подножия гор Цайдамин-мунку-ула, входит в ущелье, коим эти горы отделяются от гор Бомын-ула, и течет 30 верст в юго-западно-западном направлении, выбегает на долину поперек нашей дороги, упирается в горы Ичегын-кара-ула, делает в них брешь и, пройдя ее, разливается к западу по Махайской долине и исчезает в ее галечной почве. Потом, сильными ключами появляется вновь и по обширным солончакам несколькими речками впадает в озера Дзун-махайн-нор и Барун-махайн-нор.
   На Ичегыне мы нашли монголов со скотом, которые тоже выпроваживали нас отсюда, пугая обилием мошек и комаров, которых не вынесут, по их словам, наши животные. Но масса густых зеленых зарослей цветущей мирикарии, обширные с прекрасным кормом болота и множество свежих прозрачных ключей делали это место незаменимым для отдыха и покормки наших животных, почему мы решили провести здесь несколько дней. Отсюда я хотел съездить в Махай, о котором я не мог себе составить ровно никакого представления, потому что показания монголов не согласовались между собой, и было много сведений совсем противоположных. Здесь же мы предполагали дождаться В. Ф. Ладыгина, уехавшего с почтой в Са-чжоу.
   Дождь хотя и перестал к двум часам дня, но все соседние горы до ночи стояли окутанными сверху темными, серыми облаками, и кроме их подножий и устьев ущелий ничего не было видно. Ущелье, куда стремится Ичегын-гол, прикрытое сверху темными облаками, кажется огромной раскрытой жадной пастью, которая сторожит какую-нибудь добычу.
   На другой день после дождя мы увидели множество птиц: стрижей, ласточек, голубей, турпанов, коршунов, жаворонков, плисиц, чекканов, карподаков, сорокопутов и других. Все они заявляли о своем присутствии или резким криком, или проносясь мимо нашей палатки, поставленной на зеленом лугу возле журчащего светлого ручья. Все это подало нам приятные надежды на успешное пополнение здесь наших коллекций.
   Невдалеке от нас стояли четыре монгольские юрты, в которые я посылал Баинова с нашим курлыкским проводником Барметом поискать проводника в Махай. Никто не соглашался ехать, потому что скочевывали в Наньшанские горы, чтобы здесь успела вырасти и сохраниться трава к следующей зиме. Монголам, очевидно, пришлось не по вкусу наше решение пробыть здесь со скотом недели две, ибо по их расчету наши животные за это время должны будут много потравить их корма, и они стали нас уверять, что уходят от неисчислимой мошки, беспокоящей их скот. Они говорили, что лишь только поднимется солнце, как несметные количества мошек, комаров и пауков облепляют животных, которые страшно мучаются, бьются, худеют и даже погибают. От этого бича они сами бегут скорее в горы, где прохладнее и нет мошки. Они уговаривали и нас уйти отсюда скорее, чтобы не погубить животных; но мы заподозрили их в криводушии и остались на месте.
   

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

МАХАЙ-СЫРТЫН И ДО СА-ЧЖОУ

Поездка в Махай. -- Ур. Дзун-Махай.-- Ур. Барун-Махай. -- Кл. Гашун-булак. -- Ур. Иче. -- Прибытие на бивуак на р. Ичегын-еол. -- Возвращение В. Ф. Ладыгина с почтой из г. Дун-хуана. -- Оз. Иче-нор. -- Р. Орогын-гол. -- Перевал Орогын (Хара-тологой-хутул)-дабан. -- Ур. Ца-ган-чулу. -- Ур. Уту-ширик. -- Сазы. -- Ур. Дыристé. -- Невероятные рассказы монголов и вообще азиатов. -- Пастьба верблюдов. -- Долина Сыр-тын. -- Ур. Куку-сай. -- Жители. -- Годовой хурул в кумирне Шадын-Данджилин. -- Слухи о дунганах. -- Оставляем ур. Дыристе. -- Ур. Ихэн-ширик. -- Перевал Тангын-дабан. -- Ущелье Чан-сай. -- Ур. Могын-дыб-сын. -- Ночлег в песках. -- Ур. Сацзау-юаньцзы. -- На краю оазиса. -- Движение по оазису. -- Старый бивуак.

   
   В Махай пришлось ехать без проводника только с Баиновым и Барметом, которого я брал как работника и в надежде, что через его посредство как туземца легче будет найти знающего человека в самом Махае.
   С собой взяли только самое необходимое. Рассчитывая на возможность безводных и бескормных переходов, мы запаслись двумя макинтошами {Макинтош -- резиновый мешок, вмещающий 5 ведер воды. Название макинтош дано было нашими людьми, потому что мешки эти были приобретены для экспедиции в Петербурге у резиновой фирмы "Макинтош".} для воды, для лошадей взяли небольшой запас гороха, а себе, для продовольствия, чаю, сухого мяса, сушеной зелени и дзамбы и ограниченную постель. Чтобы не томить верблюдов, мы вьюк одного разложили на двоих и тронулись с бивуака после завтрака 17 июня. Вследствие страшных теснин невозможно проникнуть вниз по реке ущельем, и потому дорога обходит горы с запада высотами Гашун и выводит снова на реку.
   Обойдя горы, на 11 версте дорога входит в узкое вымытое в глинах и направляющееся на юг ущелье, которое,через версту впадает в широкое, каменистое русло Ичегына, оставившего уже горы и обставленного высокими конгломератовыми69 с прослойками глин стенами, отвесно падающими в русло.
   Густые заросли ивы до двух саженей вышиною местами преграждали почти совсем наше движение, и нам приходилось продираться среди них, портя одежду и вьюки и опасаясь за целость глаз. По кустам свешивались золотые гирлянды ломоносов, наполовину одетые нежными, пушистыми семенами. Кусты чагерана распускали метелки своих красных цветов и вместе с нежными Atraphaxis; одетыми массою розовых цветов, ласкали наши взоры; свежие, яркозеленые молодые камыши соблазняли лошадей и верблюдов, которые при всяком удобном случае хватали их всю дорогу, пролегавшую по этим зарослям. Под кустами, словно рассыпанные в зеленой траве, цвели желтые и белые одуванчики с пушистыми шарами своих нежных семян, разлетающихся при малейшем прикосновении к ним. Тут же светлые ключи прокладывали себе путь к реке, проталкиваясь среди кустов, купавших свои ветви в их прозрачных, свежих водах. Немного в стороне от реки, среди валунов, торчали хвойники, сладкий корень (Scorzonera sp.) и пушистые солянки (Kochia mollis); к отвесным стенам балки прижимались изредка тамариски, готовые распустить метелки своих нежных душистых цветов. Ниже по реке к ивам примешивались во множестве кусты мирикарии, которые будто старались оттеснить их от реки, чтобы занять себе лучшее, более обильное влагою место.
   Мы прошли всего 18 верст. Против нашей остановки на ночлег стены балки значительно понижаются и вскоре совсем исчезают; река идет уже по открытой степи. Кустарные заросли кончаются, редея понемногу, и река выставляет на показ ничем не скрытые, окатанные и обмытые ею валуны. Ичегын-гол, направляясь по степи на юго-западо-запад, несдерживаемый более стенами балки, разбивается на множество мелких рукавов, занимая своим течением широкую полосу, и издалека блестит небольшими серебряными ленточками на сером фоне голой пустыни. Комаров и мошек на нашем ночлеге оказалось очень много. Они сильно беспокоили нас и наших животных. Шедший утром дождь совершенно промочил нас дорогою; но мы пришли на остановку сухими, потому что дорогой же и просохли.
   Утром погода опять пасмурная, что, впрочем, было хорошо, потому что иначе здесь была бы страшная жара, утомительная в дороге по пустыне. Мы шли к западу вниз по речке. Рукава ее становились все слабее и слабее и верст через десять потеряли окончательно воду, хотя сухие русла и продолжали держаться все того же направления. Местность и растительность изменились. Крупная галька и песок смешивались с глинисто-солонцеватой почвой. Вместо изредка попадавшихся на пути хвойников, белолозников, Calligonum sp., Atraphaxis sp., чернобыльника, стали попадаться старые, громадные, наполовину уже умершие и совсем мертвые тамариски, выдутые на разрушенных временем и бурями, ими же когда-то и созданных, глиняных буграх, из которых они торчат корявыми, сведенными сухостью и зноем корнями и скрученными стволами, выставляя свои трупы на потеху безжалостным разрушительным бурям и всесокрушающему времени.
   Здесь же на изрытой сухими руслами глинистой местности растут хармыки, попадаются Brassica sp., невзрачные камыши и кое-какие злаки.
   На 20-й версте нашего перехода мы заметили, что русла стали снова соединяться и образовали одно довольно глубокое, с отвесными берегами, вымытое в прослоенных гальками глинах. Тут хармыки и тамариски стали выглядывать заметно бодрее и свежее, -- очевидно, их корни достают подпочвенной воды в достаточном для себя количестве. Злаки тоже росли энергичнее и группировались в густые пучки, гордо выставляя свои колосья. Мы спустились на дно этого русла пить чай. По всему видно, что вода здесь не редкий гость. Кроме добегающих сюда иногда вод Ичегына, во время дождей в горах, сюда же попадают воды рек Орогына и Мо-булака, проносящихся среди высот Гашун; обыкновенно в прочее время воды этих рек скрываются под землею в толщах галек и других проницаемых пород. С гор с северо-востока идет полоса тамарисков, указывая собою направление русла р. Орогын-гола.
   Напившись чаю, мы продолжали путь вдоль правого берега этого русла и вскоре заметили на дне его воды. Это начало р. Дзун-Махайн-гол. Тамариски окончились, мы переправились на левый берег образовавшейся небольшой реки, и в нескольких верстах встретили недавно отстроенную кумирню. Близ нее пересекли множество дорожек, идущих к югу в Барун-Махай и извивающихся в мокрых солончаках, выбирая менее топкие места. Мы двигались вперед без дороги по выбранному направлению по неведомой и безлюдной местности, где мираж рисовал нам большое озеро.
   Вскоре встретили верхового человека, указавшего дорогу на северо-запад, где мы могли найти людей, чтобы получить проводника и добыть необходимые сведения для дальнейшего нашего пути. Мы оставили реку и, держась указанного направления, мокрыми солончаками вышли на речку Шантё, на которой стояло до 15 юрт. Эта местность и оказалась Дзун-Махаем. На выбранном сухом местечке мы остановились. Вскоре не замедлил приехать к нам монгол от местного засака, чтобы собрать сведения, что за люди появились в их Махае, откуда и зачем пришли. Затем явился сам засак, украшенный синим шариком на шляпе. Он стал требовать от меня бумаги и уговаривал уйти во-свояси и не причинять им хлопот. Уверял, что в их Махае нет ничего, чтобы стоило его посещать, и расположен он в диком пустынном месте, на краю жительства людей, и за ним уже ничего нет, что к ним в Махай никто не ходит.
   Я объяснил засаку цель своего посещения, успокоил, что мне ничего из Махая не нужно, только один проводник, чтобы проехать на озеро и в Барун-Махай. У жителей я даром ничего не возьму, а проводнику за его труды заплачу деньги.
   Наконец, после долгих неосновательных отговорок, он дал мне просимого проводника. Прошли за день 38 верст. Погода все время хмурилась и стращала дождем, который со всей силой пошел ночью и лил до 5 ч. 30 м. утра. Дав немного сбежать воде и обсохнуть почве, я с Баитовым и проводником поехали к озеру Дзун-Махайн-нор; путь держали на северо-запад по песчаной солончаковой почве, встречая кое-где тамариски.
   Не доезжая озера, мы встретили хорошие сильные пресные ключи Шубуте, обставленные высокими камышами. Здесь останавливается множество пролетной птицы весной и осенью; остаются и для гнездения, почему и ключи приняли имя от слова шубу -- птица. Через восемь верст достигли древней постройки, вроде башни, поставленной на холме в версте севернее берега озера и называемой Цаган-сонджи. С высоты ее удалось прекрасно осмотреть все озеро: берега его плоски, болотисты, служат продолжением громадных солончаков, недоступных ни для пешего, ни для конного, очень извилисты. Диаметр водной поверхности озера достигает 5 верст. С юга примыкает большой солончак Дабасун-нор, уходящий на запад и на юг до оз. Барун-Махайн-Hop. Река Дзун-Махайн-гол впадает одним рукавом в него, а другим в озеро Дзун-Махайн-нор. Кроме того, в последнее с востока приходит р. Шанте и изливаются ключи Шубуте, а во время больших вод прибегает и р. Орогын-гол, которая делит свои воды, изливая часть их в Шанте-гол, а часть в Дзун-Махайн-гол.
   Немного отступя от северного берега озера, идут узкой полосой хорошие травы, служащие пастбищем для скота соседних юрт. Мы проехали еще несколько верст далее на запад и повернули обратно.
   На озере, на открытых от льда местах, остаются зимовать лебеди в небольшом количестве, а весной и осенью пролетает очень много черношейных журавлей.
   На севере Махая стоят горы Махайн-ула, скалистые и пустынные, с юга и со стороны Дзун-Махая присыпанные у подошвы песками. К востоку они идут до р. Орогын-гол и посредством невысоких глиняных холмов Гашун-ула соединяются с Ичегын-ула, отделяясь от последних лишь ущельем р. Ичегын-гол. За ними на севере стоит невысокий хребет Оро-гын-ула, принимающий на западе название Сыртын-Махайн-ула; эти горы идут на запад до Хыйтуна, озерка у подножия Анембар-ула.
   К 12 часам мы вернулись на свой маленький бивуак на р. Шанте, где Бармет уже сварил нам обед. Без нас приходил засак и просил меня зайти к нему на чай. Чтобы не обидеть его и кое о чем расспросить, я после обеда отправился к нему. Вскоре мы с ним вступили в совершенно дружескую беседу; я купил у него шкуру золотого барса, привезенного им из Тибета, потому что он крайне нуждался в деньгах: он должен был уплатить бейсе в Курлыке 50 лан штрафа по следующему обстоятельству. Будучи как-то немного выпивши, он поссорился с одним золаном (тоже чиновник); последний его поколотил, причем в драке пользовался "для своего удобства" его косой. Дело это кончилось между ними миром. Весть об этом дошла до бейсе, который вознегодовал на засака, что он не жаловался ему и скрыл от него поступок золана, который должен был быть наказан, и присудил с засака 50 лан, а с золана 80. Справедливость таким образом была удовлетворена!
   В Дзун-Махае до 30 юрт жителей, управляемых засаком; последний подчинен курлыкскому бейсе. Местные монголы почти все уходят на лето в горы Нань-шаня или в Сыртын от комаров, которых тут очень много. Монголы здесь держат верблюдов, лошадей и баранов, коров очень немного.
   После Дзун-Махая я посетил Барун-Махай. Он лежит в 25 верстах южнее первого и отделяется от него топкими солончаками, травянистыми болотами и зарослями тамарисков, наполненными неимоверным количеством комаров.
   В Барун-Махае находится хырма. сложенная против тангутов из глыб солончака еще до дунганского восстания. Она так примитивна, что не может оградить даже от собак, прыгающих через стены. В десяти верстах от хырмы на запад лежит озерко Барун-Махайн-нор. Оно окружено также солончаками и отдельными разбросанными среди них глиняными высотами, обдутыми ветрами. Озеро всего до трех верст в диаметре. Вода насыщена солью. У берегов недоступно. С востока в него впадают две ключевые речки, начинающиеся близ хырмы; южная -- Ангыр-гол, северная -- Ара-гол. Водяных птиц на озере не видали, на ключах же и речках держались турпаны.
   Единственный водящийся в ключах и речках Махая вид рыбки, из семейства Gobitidae, попадая в озера, умирает. С юга Махай окаймлен едва заметною глиняною возвышенностью, не имеющей названия и идущей от Зосотын-ула с востока.
   В Барун-Махае всего до 10 юрт жителей. Управляются ламою, зависимым от дзунмахайского засака. Летом в Барун-Махае никто не остается жить, вследствие обилия необыкновенно докучливых комаров, которые, как выражаются монголы, совсем заедают людей и скот. Все откочевывают в Сыртын или Нань-шань. С восточного берега озера из урочища Цаган-обо идет дорога через Цайдам, Тайджинерский хошун и через горы Гурбу-Найджи в Тибет. С восточного берега северного озера идет дорога через Сыртын-Махайн-ула в Сыртын.
   Прежде в Махае монголы сеяли немного хлеба, а теперь перестали, за недостатком приходящей воды, и покупают хлеб, привозимый из Са-чжоу.
   Оставив Барун-Махай, мы пересекли Махайскую долину во всю ее ширину (25--30 верст) в северо-восточном направлении. В середине дороги мы перешли р. Дзун-Махайн-гол, а версты через четыре еще сухое русло, коим часть вод Орогын-гола бежит в Шанте-булак и, смешиваясь с ним, доходит до Дзун-Махайн-нора.
   Кроме русла Орогын-гола в реку Дзун-Махайн-гол добегает иногда и Гашун-булак, в который в большие воды вливается Мо-булак, собирающий их с Дархын-дабана и промывающий себе путь в глинистых высотах Гашун-ула. При выходе Орогына из гор мы нашли его очень бедным водою; подымаясь вверх по его течению, мы шли среди глинистых, розового цвета, стен ущелья, разделяющего горы Махай-ула на западе от Гашун-ула на востоке. Около реки попадались кусты мирикарии, хармыка и зеленые площадки с травою. Страшное количество мошки и комаров сопровождало нас с нестерпимой назойливостью. Пройдя неглубоким ущельем верст пять, мы вступили в более широкую часть русла р. Оро-гын-гол; последний выбегает из гор прямо с севера. Мы остановились, на ночевку, верст семь не доходя гор, и на утро тронулись далее.
   Этот последний шестой день поездки я держал путь на юго-восток между глиняными высотами Гашун-ула с юга и горами Бельждин-ула с севера, по каменистой и пустынной долине, пересеченной множеством сухих русл, идущих с северных гор. Против мобулакских гор долина принимает другой характер, -- почва делается глинистой и по ней довольно щедро разбросаны кустики бударганы, Sympegma Regeli, белолозника и местами саксаула Регеля.
   Этою долиною мы достигли урочища Иче; последнее довольно обширное, солончаковое, лежит на самой дороге в 20 верстах на восток от Орогын-гола. В нем сосредоточивается на значительном солончаковом пространстве множество ключей и озерков, в которые временами приходит вода с северо-востока из Мо-булака. Эти озера и ключи собираются в небольшую речку Иче-гол, которая идет на юго-запад, прорывает в этом направлении гашунские высоты и доносит вместе со своими большие мобулакские воды через Гашун-булак в Дзун-Махайн-гол. С Иче-гола, миновав мобулакский прорыв северных гор, мы имели с юга все те же Гашунские высоты, а с севера подымались горы Бомын-ула.
   Дорога шла по глинистой почве, прикрытой слабой растительностью. Вскоре показалось обширное пространство ичегынских зарослей, наш бивуак, и мы были дома! {Это было 22 июня.} На бивуаке было все благополучно; погода стояла ветреная, свежая и облачная, а потому комаров, предсказанных монголами, не было в большом количестве; животные наши заметно подправились.
   В Махае я проездил шесть дней и сделал со съемкою 180 верст.
   В эту поездку я добыл гигантский гриб (Agaricus sp.) [шампиньон]. Он растет в солончаках Махая в дождливое время и употребляется монголами в пищу. Размеры взрослого гриба очень велики. Махайские монголы показывают размеры его шляпки переходящими за 15 дюймов в диаметре. Привезенный же мною молодой экземпляр достигал 12 дюймов.
   Здесь на Ичегыне я хотел сделать астрономические наблюдения для определения географических координат места нашей стоянки. Кроме того, мы поджидали возвращения В. Ф. Ладыгина из Са-чжоу. Решено было остаться на Ичегын-голе до 1 июля.
   В реке и ключах рыб мы не находили; сборы растений подвигались довольно медленно; бабочек было много, но одного лишь вида Argynnis sp. Жуков собрали немного; сетчатокрылых разных родов нашли достаточно, и эта коллекция здесь значительно пополнилась. Вследствие непогод астрономические определения удались с большими хлопотами, как говорится с грехом пополам, и точка нашего стояния определилась так: абсолютная высота -- 10 669 футов, широта оказалась равною 38R 1' 37", а долгота от Гринвича -- 94R 48' 36".
   26 июня возвратился В. Ф. Ладыгин, которого мы с нетерпением ожидали, рассчитывая, что он привезет нам из Са-чжоу письма, давно уже, около 11 месяцев, не получаемые нами с родины.
   Письма с родины читались с такой неописуемой жадностью и увлечением, что читались и перечитывались почти целых два дня.
   Тридцатое июня прошло в укладке и снаряжении вьюков.
   1 же июля, как и предполагалось, мы оставили Ичегын-гол и по знакомой уже мне по последнему разъезду дороге пришли на Иче-нор. Невдалеке от нашей остановки были видны 2 юрты монголов, недавно прикочевавших со скотом. Корм на Иче-норе хороший, но в тихую погоду тут много комаров. По болоту перелетали разные кулики, крикливые и беспокойные турпаны и несколько пар черношейных журавлей (Grus nigricollis Przew.). Погода стояла хорошая, ясная, а небольшой ветерок по временам прогонял комаров. Северные горы называются Бельджин-ула, а горы, лежащие ближе к Мо-булаку, -- Мо-булакнын-ула.
   Переночевав здесь, мы опять знакомой уже мне дорогой продолжали путь к реке Орогын-гол. В 1 1/2 -- 2 верстах от ночлега перешли слабое мягкое повышение, идущее от северных гор к южным Гашунским высотам, которые потянулись к Орогын-голу на запад. Далее северные горы выдвигают к дороге каменные отроги, затем опять немного отступают в пользу раздвинувшейся к северу долины, перерезанной множеством сухих русл, пересекавших нам путь, шедший на северо-запад по глинистым возвышениям, протягивающимся к Гашунским высотам от гор Орогын-ула, встреченных нами справа, не доходя реки Орогын-гол, на которую мы вышли, обойдя их выдающийся мыс с юга и юго-запада и пройдя за переход всего двадцать верст. Дорогою мы встречали редко разбросанные кустики белолозника, бударганы, саксаула Регеля (Sympegma Regeli). Перевалив глинистые возвышения, ближе к реке мы встретили Zygophyllum sp., чагеран и злаки. На реке, на глине, кроме них попадались тамариски, хармыки особенно большими кустами, последние до 10--11 ф. вышиною, при толщине у корня до 3--4 дюймов.
   Вдоль реки тянулись неширокой полосой прекрасные луга злаков и густые заросли мирикарии, среди которых пробивались ключи.
   Вода в реке небольшая и чистая, идет из ключей же, расположенных верстах в 10 севернее среди гор.
   Масса комаров осадила нас немедленно же по приходе на реку. На реке жителей не нашли. Корм прекрасный; хотелось бы дневать и покормить животных перёд Сыртынской пустыней, да комары одолевают. Прошли 20 верст. Дорогой встречали антилоп (Antilope subgutturosa). На другой день с утра хмурая, с мелким дождем, погода позволила дневать, так как небольшой ветерок разгонял комаров. Собрали растения.
   На третий день пребывания на р. Орогын-гол после обеда тронулись в путь с запасной водой, направляясь к северо-западу. Вправо от нас стояли горы, называемые Ихэн-Орогын-ула, впереди темнели Хара-тологой-ула, правее их Хара-тологой-хутул или Орогын-хутул, перевал, на который мы держали путь и до которого мы шли 16 верст. С перевала, оказавшегося на абсолютной высоте 12 648 футов, мы увидели прежде всего протянувшийся по дороге с востока мыс от гор Куку-сайнын-ула, которые соединяются с Бельджин-ула или Мо-булакнын-ула, за ними, в синей дымке, хребет Гумбольдта, снега гор Анембар-ула, ушедших на запад к оз. Лоб-нор, и простирающуюся до них обширную Сыртынскую степь, которая уходит на восток за хребет Дархын-дабан.
   Спуск с перевала так же полог, как и подъем, только длиннее, идет коротким, версты 1 1/2 -- 2, ущельем почти на север. Дорога, выйдя из него, склоняется чуть-чуть к западу. Мыс Куку-сайнын-ула, к которому мы пришли с перевала по хорошей дороге, пролегавшей по галечно-песча-ной почве, оказался в 10 верстах от перевала. Пройдя его, караван остановился на ночлег в 8 часов вечера в совершенно мертвой пустыне. Солнце уже ушло за горизонт и озаряло красным светом снега Анембар-ула и наиболее высокие пики других окрестных гор. Прошли 35 верст. Палаток мы не ставили; развьюченных верблюдов на ночь уложили; лошадям дали по пригоршне хлеба. Сами напились чаю из запасной воды, согретой на привезенных же дровах, и в 9 часов все, кроме дежурного, уже спали сном усталых людей. Все успокоилось, лишь наши труженики верблюды изредка тяжело вздыхали после значительного перехода. Лошади, недовольные малой порцией полученного хлеба, ржали, требуя прибавки. Ночь простояла ясная, тихая, свежая. Спалось особенно хорошо.
   Утром, солнце еще не успело выплыть из-за горизонта, мы были уже в пути. За ночь воздух очистился, и нам открылись широкие горизонты; были ясно видны все окружающие Сыртын горы, виден был и далекий перевал Тангын-дабан в хребте Гумбольдта, последний на нашем пути до города Дун-хуана. Караван двигался на север, по глинисто-песчаной с галькою ровной степи, не встречая растительности. Итти по гладкой степи в прекрасную погоду было легко; небольшой северо-западный ветер освежал воздух. Через 20 верст пути мы оставили за собой, немного вправо, два рядом стоящих небольших плоских бугорка с сложенными наверху их белыми камнями, называемые Цаган-чулу {Или по другому произношению Чаган-чулу.} (Белый камень); тут считается половина дороги от перевала Орогын-хутула до кумирни Шадын-Данджилин, расположенной в сыртынской хырме, близ северного озера Булунгин-нор.
   Пройдя две версты, остановились чаевать -- это наше экспедиционное выражение, означающее--чай пить. Из запасной воды немного попоили собак, набегавшихся по сторонам каравана в степи и последних 2 версты следовавших за караваном с высунутыми языками и опущенными хвостами, попоили, очевидно, жаждавших баранов, дали понемногу и лошадям, но не все пили, непривычные пить из посуды, некоторые только с каким-то страхом нагибались к воде и фыркали, не дотрагиваясь до нее.
   Вскоре после чая мы увидели влево зеленую полосу, которая протянулась на север и пересекала отошедшим от нее на восток рукавом нашу дорогу. Это уже начинались прекрасные сыртынские пастбища. Войдя в область пастбищ, мы пришли в ключевое урочище Уту-ширик, после 34-верстного перехода. Обильная мошка, которой не было в пустыне, сразу напала на нас и на наших животных, которые не могли спокойно пастись и бегали из стороны в сторону, но несмотря на это, все наши животные все-таки хорошо поели после голодной прошлой ночи.
   Идя на следующее утро дальше по направлению к кумирне, мы обходили многие топкие места болот, испещренных светлыми ключами среди прекрасных трав, и многими сазами, со дна которых поднимались в виде огромных пузырей глиняные сопки, наполненные какими-то газами, с шумом лопавшиеся и разбрасывающие по сторонам комками грязь. Эти сазы чрезвычайно опасны для скота: если туда случайно ввалится верблюд, лошадь или баран, то без помощи человека выбраться не может. У нас погиб таким образом верблюд, ушедший совсем в воду; когда нашли его, он был уже мертв, и только морда торчала из воды. Во время дунганского восстания заезжавшие в Сыртын из Дун-хуана дунгане, не знакомые с этими сазами, попадали в них, и многие погибали. Шестом в полторы сажени длиною я пробовал смерить глубину в нескольких под ряд, но шест не доставал дна и совершенно свободно погружался всею своей длиной {По уверениям монголов, эти сазы не имеют дна и сообщаются под землею между собой.}.
   Через 23 версты мы пришли в урочище Дыристё на р. Тодагын-гол, которая начинается многими ключами верстах в 15 на востоке и, собирая по пути воды из других ключей {Ключи эти образуются водами реки Ихэ-халтын-гол, скрывшейся под землею верстах в 40 восточнее, и сохранившей на поверхности земли свое сухое ложе, по которому в большую воду, по словам монголов, иногда пробегает и сама река.}, в 8 верстах западнее в урочище То да впадает в реку Холин-гол, вытекающую из оз. Хойту-нор или Бага-Сыр-тын-нор и идущую в оз. Сухайн-нор или Ихэ-Сыртын-нор. С бивуака верстах в 1 1/2 -- 2 виднелась хырма, из-за стен которой высилась кумирня Шадын-Данджилин. Кругом по сторонам стояло много юрт местных монголов и паслось множество скота.
   К нам сейчас же заявилось несколько человек, которых мы угощали чаем с дзамбой и, как бы между прочим, расспрашивали о многом, проверяя добытые сведения у одних расспросами других. При этом, правду сказать, не только бывали разногласия в сведениях, сообщавшихся разными лицами, но иногда не согласовались сведения, добытые о данном предмете у одного и того же монгола, но в разное время, что вообще свидетельствует, как недоверчиво следует относиться к их показаниям. Часто приходится от них слышать массу всякого рода небывальщин и басен о разных мифических животных, в современном существовании которых монголы убеждены. У них все воды: реки, ключи, озера, наполнены всегда удивительными, фантастическими зверями, то драконами, то водяными лошадьми, коровами, собаками и пр., и это у всех монголов и тангутов Куку-нора, Цайдама, Жёлтой реки и Северного Тибета. Так, в 1879 г. проводник монгол отговаривал покойного Н. М. Пржевальского остановиться возле одного маленького озерка в песках, в Тибете, у северных склонов хребта Тан-ла, уверяя, что по ночам из озера выходят водяные коровы, которые убивают людей и скот и утаскивают к себе в воду. Тангуты объясняли треск льда по ночам на озере Тосо-нор близ хребта Амнэ-мачина тем, что в озере водятся водяные быки, которые по ночам лбами пробивают лед и выставляют свои головы. На оз. Куку-нор нам говорили о водяных собаках, лающих по ночам и сильно вредящих людям и животным, проводящим ночь близко к воде. На Булунгин-норе здесь в Сыртыне, по уверениям монголов, водятся водяные лошади. И все это видели люди, которых знают хорошо рассказчики; некоторые видели и сами, но от страха всегда убегали.
   В Баграш-куле в северо-восточной Кашгарии, по словам туземцев, водится рыба баснословных размеров, которая хватает приходящих на водопой лошадей и верблюдов, проглатывая целиком. Мне рассказывали такую вещь, которую можно смело принять за анекдот. Давно это было: однажды несколько человек, ехавших на плоту с камышом для скота, были застигнуты страшным волнением и не знали, как спастись. Вдруг они увидели огромную рыбу, волновавшую озеро своим хвостом и раскрывавшую свою огромную глотку; монголы усиленно гребли, чтобы достичь берега, бросали в рот рыбе пучками камыш, который рыба немедленно глотала. Они были уже недалеко от берега, когда камыш весь вышел; рыба рассердилась, что ей перестали давать камыша, и проглотила весь паром с монголами. Когда доложили об этом китайскому амбаню в Карашаре, он, подумавши, ответил: "да, такие рыбы есть, я очень много учился и прочитал очень много книг наших великих древних ученых, о таких рыбах пишут и они". Для блага народа, чтобы рыба эта не обижала людей, ему подчиненных, амбань решил, что рыбу надо кормить камышом, и для безопасности народа взял на себя труд кормить ее сам; требуемый же для сего камыш в количестве 10 000 пучков приказал доставлять ему в ямынь. Камыш этот доставляется ежегодно и поныне, хотя с тех пор переменилось уже много амбаней. Кроме того, было запрещено плавать на плотах по озеру. Я, обходя по всему южному и восточному берегу озера, не видал ни одной лодки.
   В 1879 г. Н. М. Пржевальскому рассказывали, что на пути из Тайдже-нера в Цайдамек Гасу водятся дикие лошади с такими длинными гривами, которые волочатся по земле. Гривами своими они часто путаются в цепких кустах хармыка и погибают. Много таких трупов встречается-де по дороге у кустов.
   Наш настоящий проводник, сыртынский монгол-лама, Бармет, ходивший в Тибет, рассказывал, что он сам видел с другими монголами место в трех днях пути на юго-восток от Лхасы, где растут громадные цветы, и жители не имеют ни хижин, ни палаток, а с закатом солнца прячутся в эти цветы, которые на ночь свертывают свои лепестки и скрывают своих постояльцев; с первыми лучами солнца цветы раскрываются вновь и выпускают ночлежников. Люди эти не носят одежды, питаются обильным и здоровым соком этих цветов, ни в какой домашней утвари и в скоте не нуждаются. Монголы не понимают их языка.
   Эти басни я привел, чтобы показать, сколько достоверного в их рассказах и сколько небылиц приходится выслушать, пока, наконец, удастся добиться от номада чего-нибудь достоверного и полезного для записи в дневнике. И это только в том случае, если вы сумели расположить к себе и внушить доверие, а то большинство или умышленно врет, боясь китайского начальства, или ссылается на полнейшее незнание, говоря: "мы люди простые, не ученые, ничего не знаем, это знает начальство, оно вам расскажет".
   Чтобы наши животные не попали в сазы, мы должны были их отправить на те несколько дней, которые предполагали провести в Сыртыне, в более безопасное для пастьбы место, верст за 10 на восток, для чего в помощь своим двум людям наняли монгола.
   Самое слово Сыртын означает "золотое блюдо" по-тибетски, как объясняли мне монголы. Назван он так за свои богатые корма для скота70. Долина эта, окруженная горами, протягивается с запада на восток на 130 верст и с юга на север до 85. В своей западной части, в области озер: Хойту-нор и Сухайн-нор, соединяющей их реки Холин-гол и прилежащих к ним обширных болот с обильными ключами и юго-восточной, по западным склонам гор Цаган-Оботу и северным склонам Дархын-дабана, по рекам Ихэ и Бага-Халтын-гол и в обширных урочищах Мандалты и Октуле, эта долина наделена замечательно хорошим и обильным кормом для скота, служит причиною немалой зависти прочих наньшанских монголов и по понятиям номадов вполне заслуженно носит название Сыртына.
   В самой долине, не касаясь гор, обитают следующие дикие животные: в большом количестве куланы, антилопы (Antilope subgutturosa), зайцы, волки, лисицы и мелкие грызуны разных видов. Зимой же в урочище Куку-сай приходят с запада с озера Хыйтуна самки диких верблюдов, беременные или еще кормящие молодых, вообще избегающие ухаживания самцов. Монголы, отправляющиеся охотно на добычу верблюдов в сторону оз. Хыйтуна, щадят самок, прибегающих к ним в Куку-сай; впрочем, некоторые охотятся и здесь, но это порицается прочими.
   На обширных болотах масса водяной птицы, в особенности на весенних и осенних пролетах. Часто над долиною проносятся грифы и бородачи, прилетающие с гор, чтобы покормиться на счет погибшей от чего-либо в стадах скотины. Песни жаворонков, парящих где-то высоко на голубом небе, мелодично разносятся в воздухе.
   Из растительности здесь преобладают на пространствах не столь мокрых дырисуны (Lasiagrostis splendens); Сыртын можно назвать царством дырисунов.
   Жители Сыртына монголы, около 200 юрт; кочуют со своим скотом в Сыртыне; в Анембар-ула, в хребте Гумбольдта. Держат преимущественно верблюдов, лошадей, коров, яков, хайныков, баранов и, конечно, собак как принадлежность стад. Кошек у них нет. В хырме, в кумирне, они есть, но в диком состоянии и не имеют хозяев. Домашней птицы не держат. Здешние монголы, как и в Цайдаме, далеко не чистой расы, а смесь собравшихся отовсюду. Есть даже омонголившиеся китайцы. Китайцы сачжоуские, держащие скот, живут главным образом по северному склону Анембар-ула, где местами даже и пашут. Они иногда посещают монгольскую кумирню. Иногда вступают в брак с монголками. У монголов иногда тоже встречаются жены китаянки, взятые еще девочками из Са-чжоу у китайцев во время дунганского восстания. Монголы говорят, что теперь китайцы, отдают девочек с удовольствием за 2--3 баранов. Сыртынские монголы не нанимаются в работники к китайцам из Са-чжоу, тогда как в других местах, например в Джунгарии, монголы охотно нанимаются в Урумчи и другие притяныьшанские города, что их сильно развращает, потому что монгол заимствует от китайца только его пороки, прибавляя к своим, из которых не малую роль играет лень и полнейшее равнодушие, если не сказать отвращение к труду.
   К религии монголы в Сыртыне относятся без особенного рвения. При нас в кумирне происходил годовой хурул {Молебствие.}. Старший лама пригласил нас посмотреть на их службу и молитвенные обряды, а после был у нас в гостях и подарил мне на память небольшого бронзового бурхана будды. На торжественной службе в самой кумирне присутствовало только несколько человек, а вокруг нее монголы толпились кучками и занимались приятными беседами; все они собрались из разных концов и делились интересными новостями.
   На хурул в кумирню приезжал махайский засак и как знакомый заезжал ко мне в гости; он привез из Махая несколько гигантских шампиньонов, частью которых я пополнил коллекцию, а частью воспользовался, чтобы попробовать в вареном виде; этот шампиньон чрезвычайно мясистый, вкусный, имеет сладкий привкус.
   Ввиду тревожных известий, приходящих сюда, о восстании дунган, местный мэрин (ротный командир), по приказанию курлыкского бейсе, коему сыртынские монголы подчинены, производил при нас смотр боевого снаряжения и искусства стрельбы. Все воины должны быть верхом.с ружьем, пикою и саблею. Всем монголам запрещено отлучаться далее как на расстояние одного дня. Запрещено ездить в Са-чжоу, где у городских ворот города Дун-хуана поставлена китайская стража, не допускающая монголов в город.
   В Сыртыне мы приобрели четырех верблюдов и двух лошадей, что значительно облегчило нашу казну. Это усиление перевозочных средств нам было необходимо ввиду того, что из Са-чжоу нам предстояло захватить вещи, оставленные в городе в ямыне у китайцев, и направиться с ними далее к границе.
   В Сыртыне мы провели две недели. Погода все время стояла облачная. Ветры доходили не раз до силы бури и дули целыми днями; впрочем, по утрам часов до 8--10 бывало тихо. Горы хребта Гумбольдта и Анембар-ула почти постоянно бывали закрыты облаками, а по утрам часто те и другие горы покрывались снегом, освобождаясь от него к полудню от действия сухих теплых ветров и хотя осенних, но все еще горячих лучей солнца. Положение нашей стоянки в урочище Дыристе было определено астрономически; она лежала на абсолютной высоте 9 393 футов при 38R 59' 57" широты и 94R 2' 3" долготы от Гринвича.
   20 июля мы уложились и 21 после обеда покинули урочище Дыристе. Прошли мимо хырмы, обошли озеро Хойту-нор с юга; переправившись через р. Холин-гол, пошли западным берегом озера и на 12 версте остановились у западного края болота Ихэн-ширик (большое болото), охватывающего озеро кругом. Вода в ключиках болота была пресная; корм кругом бивуака на большие расстояния был прекрасный. Невдалеке стояли две монгольские юрты.
   С Ихэн-ширика путь держали прямо на север; болото отошло вправо; мы шли сначала среди злаков по солонцеватой почве, а потом подымались покатостью, падающей к нам навстречу от хребта Гумбольдта, по глинисто-песчаной почве, выстланной темною галькой и лишенной всякой растительности. Перед вступлением в ущелье, ведущее к перевалу Тангын-дабан, посещенному мною год и четыре месяца назад, мы остановились напиться чаю около беловатых высот Цаган-тологой (белая голова). Не успели еще сварить чай, как послышались страшные раскаты грома с молнией, и пришедшие с ними с запада черные тучи осыпали нас крупным градом, бившим очень больно по лицу и перешедшим в дождь, смочивший нас до нитки. Продолжая путь ущельем, мы встретили большие потоки воды, окрашенной красною глиной, вымытой со склонов ущелья.
   Горы были совсем забелены слоем града со снегом. Со вступлением в ущелье мы заметили из растений бударгану, реомюрию (Reaumuria kaschgarica), белолозник, курильский чай и Potentilla bifurca, два вида полыни, два вида колючего Oxytropis sp., мелкий лиловый лук, статипу, дырисун и несколько других злаков. На перевале Тангын-дабан нас обогрело солнце, и мы спустились в верхнюю часть ущелья Чан-сай-яоцзы, пройдя 37 верст. По дороге еще в Сыртыне видели волка, антилопу и лисицу. В Чан-сай-яоцзы мы пополнили свой гербарий. Кроме дырисуна и злаков: Роа sp., Triticum sp. и прочих, здесь росли по руслу невысокие ломоносы, норочник, полыни, девясил (Inula sp.), белолозник, лук, Potentilla sp. и другие. По сторонам на склонах гор альпийские луга, на которых мы видели пасущихся архаров (Ovis polii).
   Отсюда дорога направлялась ущельем Чан-сай на северо-запад, делая множество извилин среди довольно пологих в общем гор, иногда сдвигавшихся с обеих сторон довольно близко, как бы готовых сдавить путника своими жесткими каменными объятиями. Дно ущелья каменисто. Склоны его выставляют из-под лёссовой одежды свои гранитные и сланцевые обнажения; в первых замечалось очень обильное содержание слюды, горевшей на солнце бесчисленными огнями, как самые драгоценные камни. Среди скал ютились кусты курильского чая, ломоноса, полыни, хохлатки, еще украшенной золотистыми цветами, и др.; по дну ущелья на встречавшихся монгольских пашнях попадались дырисуны, дикая пшеничка (Triticum sp.), луки, калимерис, Malcolmia africana, Atraphaxis, полынки и пр. Мелкие птички перелетали с кустика на кустик во множестве. Молодые пеночки гонялись за матерью, требуя настоятельно пищи. На лёссовых склонах ущелья вверху находятся хорошие альпийские пастбища, служащие кочевками для монголов зимой. Летом ущелье безлюдно; лишь вчера у перевала мы видели лошадей, значит, где-нибудь в скрытом, месте были юрты.
   Перед выходом из ущелья мы остановились в урочище Могын-дыбсын, на речке, которая здесь идет в красноватых глинах, а по выходе из ущелья на долину -- в конгломератовой балке, по крупным окатанным валунам, направляясь на северо-северо-запад. В дождливое время в этом урочище, лежащем на абсолютной высоте 8 619 футов, по словам монголов, очень много грибов (могой), съедобных и особенно любимых китайцами в Дун-хуане, куда их привозят монголы. Это-то обилие грибов и послужило основанием к названию урочища Могын-Дыбсын.
   Отсюда нам предстоял довольно большой безводный и бескормный переход. Я решил поэтому выйти на следующий день после обеда, чтобы ночевать в пустыне с запасной водой.
   Вышли в 10 ч. 30 м. Путь был крайне трудный, каменистый, держался на север. Предгорная покатость, сбегавшая к северу, прикрывалась разбросанными редкими кустами, доходившими, впрочем, до 5 футов вышины, состоявшими главным образом из Atraphaxis sp., Calligonum mongolicum, кустарного ломоноса и более мелких: бударганы (Calidium sp.), Sympegma Regeli, Reaumuria sp. и других. Впереди поперек дороги лежала гряда песков, наметенных на разрушенные глины. Эти пески суть восточное узкое продолжение огромного Кум-тага, присыпанного к северной подошве гор Алтын-тага, и служащего, по своей недоступности для человека, прекрасным и надежным становищем для диких верблюдов, которых, по словам лобнорцев, наньшанских (из Анембар-ула) монголов и очевидца П. К. Козлова, там очень много. Перед вечером мы вошли в эту гряду и в 8 часов расположились на ночлег среди барханов на сыпучем мягком песке. Ночью убывающая уже луна освещала соседние барханы, придавая им, лишенным совершенно всякой растительности и всякой жизни, какой-то таинственный вид. Перед вступлением в эти пески на их южной окраине мы видели саксаулы и довольно крупные чернобыльники.
   Утром, чуть свет, мы тронулись в путь, перевалили окрайний северный бархан и вышли на галечную ровную долину, уходящую на север до небольших высот Цаган-обо, отрываемых рекою Дан-хэ с запада от каменной гряды, засыпанной песками, служащими южной оградой Сачжоускому оазису. До 19 версты мы шли по лишенной всякой растительности, глинисто-песчаной довольно мягкой равнине, выстланной мелкой, темной галькой, и подошли к обрывам левого берега р. Дан-хэ, верхний край которого был покрыт полосою песчаных бугров с тамарисками, барбарисами и хармыками. Внизу же у реки мы увидели роскошный заманчивый уголок зелени, куда мы и спустились с караваном. Это -- урочище Сацзау-юаньцзы. Несколько тополей росло на небольшой, орошенной ключами террасе, сплошь покрытой густой яркозеленой травой и окруженной кустами белых роз. Мы разбили бивуак у самой реки и под большим развесистым кустом возле самого ключика поставили свою палатку.
   Кругом нас раздавались крики фазанов, воркованье голубей-турлушек, пение сорокопутов и разных мелких непоседливых певунов, перепархивавших ежеминутно с одного куста на другой. Много летало пестрых бабочек, садившихся на кусты белой розы, осыпанные цветами, и другие цветущие формы растительности, между которыми еще красовались Sphaerophyza salza, одуванчики, осоки, татарник, зонтичное, сложноцветное, полевой вьюнок. Здесь же росли ивы, тополя, джигда, абрикос, кара-агач, барбарис, хармык, сугак, облепиха, Sophora sp., касатик, подорожник, дырисун, 2 вида ломоноса, камыш, Gynanchum sp., Xantium sp., розовый василек, 2--3 вида лебеды, 2 вида солянки, верблюжья трава (Alhagi camelorum), девясил, Triglochyn sp., 4 вида злака, несколько осок, кокорник (Polygonum sp.), Oenotera sp., вероника; в ключах: нитчатка (Conferva sp.), хвощ, водяная сосенка, лютик. Наверху балки: хармык (Nitraria sphaerocarpa), хвойник, тограк, тамариск, Calligonum sp., Karelinia и солянки.
   Отсюда я послал В. Ф. Ладыгина вперед в город Дун-хуан, чтобы оповестить власти о нашем прибытии и подыскать место для остановки каравана, если можно, то в урочище Сань-цуй-кур, где стояли весной 1894 г.
   В один переход до Сань-цуй-кура нам нельзя было дойти, а потому мы оставили Сацзау-юаньцзы после обеда в 11 ч. 20 минут и знакомой мне дорогой, вдоль левого берега реки Дан-хэ, прошли по глинистой пустынной местности до окраины оазиса 34 версты и остановились на ночлег. Было очень жарко; раскаленный воздух при малейшем ветре обдавал яас своими жгучими потоками; мы ночевали без палаток. Крики ишаков долго не смолкали и напоминали нам о близости людей. Утром на заре приятно доносилось из ближайших фанз давно неслышанное пение нетухов.
   28 июля, еще до восхода солнца, мы вступали уже в оазис и шли среди роскошных изумрудных полей последнего посева (в оазисе Са-чжоу высеваются различные растения до трех раз в лето) и золотистых колосьев зрелой пшеницы, частью уже убранной или уже подкошенной и лежащей в снопах. На розовом фоне восточного края неба выделялись ивы, тополя, абрикосы, персики и другие деревья. Восходящее солнце прорезывало своими золотыми лучами густую листву. По зарослям ив, обвитых пушистым ломоносом, теснящихся по арыкам, ворковали турлушки (голуби), копошились и звонко перекликались разные мелкие птички, заботившиеся о насущном пропитании после ночного отдыха.
   Жители выходили уже на поля для работ. Слышался скрип телег, понуканье ленивых ишаков, лай собак, и вообще чувствовалось полное пробуждение от ночного сна всего оазиса; приятный свежий, влажный от арыков, воздух легко вбирался полной грудью.
   Мы с удовольствием шли по оазису, наблюдая его утреннее пробуждение, и на 6 версте вышли на реку Дан-хэ. Перешли ее бродом, не рискуя итти через крайне ветхий мост; обошли с запада город Дун-хуац, вышли на наше старое стойбище в урочище Сань-цуй-кур и разбили бивуак на том самом месте, где мы провели весну 1894 года.
   

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

ОТ СА-ЧЖОУ ДО ЛЮКЧЮНА

Опять в Са-чжоу на старом пепелище. -- Слухи о восстании дунган. Внимание к нам властей. -- Кумирня Юэ-ян-цюань. -- Покидаем Са-чжоу. -- Река Сулей-хэ. -- Колодец Шибендун. -- Характер гор Курук-тага. -- Горные породы Курук-тага. -- Колодец Малянь-чуань. -- Колодец Шугу-за. -- Горы Чоль-тага. -- Станция Куфи. -- Станция Ян-дун. -- Станция Чан-лю-фи. -- Китаец христианин. -- Оставляем большую Оорову. -- Селение Каратал. -- Буря. -- Встреча нас в Бугасе. -- Урочище Ак-яр. -- Отъезд П. К. Козлова. -- Наще пребывание в Бугасе. -- В гостях у аксакала. -- Жители Хамийского оазиса. -- Нашествие мышей. -- Первые известия о Шестакове. -- Возвращение П. К. Козлова. -- Погода в Бугасе. -- Приближение осени. -- Оставляем Бугас. -- Мазар Еллик. -- Селение Кара-тюбе. -- План дальнейшего следования "Долиною бесов". -- Ключ Сарык-камыш. -- Приезд П. К. Козлова. -- Иду пустыней на селение Дыгай. -- Характер этой пустыни. -- Древняя дорога. -- Встреча с Шестаковым. -- Селение Дыгай. -- Приезд на станцию в Люкчюн. -- Прибытие каравана. -- Поездка в Турфан. -- Город Турфан (магометанский). -- Город Гуйнь-ань-чэн (Турфан китайский). -- Из Турфана обратно в Люкчюн. Нивелировка котловины. -- Укушение скорпионом. -- Развалины Идыгот-шари. -- Легенда о Юнусе. -- Селение Туёк и Туёк-Мазар. -- Рассказ чиракчи о мазаре. -- На станции в Люкчюне. -- Жеребенок дикой лошади. -- Прощальный визит вану. Предание об основании Люкчюна. -- Киргизы в горах.

   
   Урочище Сань-цуй-кур за время нашего отсутствия обросло кустами и густыми травами, что давало возможность покормить животных перед вступлением в бескормную Хамийскую пустыню.
   Лишь только разбили мы свой бивуак и напились чаю, я тотчас же отправил П. К. Козлова и В. Ф. Ладыгина с людьми и верблюдами в китайский ямынь (управление) за вещами, сданными на хранение уездному начальнику, на время нашего путешествия по Нань-шаню и к стороне Тибета. Вещи все оказались в полном порядке; только войлока, в которые были зашиты вещи, были поедены какими-то мелкими жуками. П. К. Козлов с В. Ф. Ладыгиным заезжали к властям, которые были очень любезны. Они сообщили, что война с Японией у них окончилась, и в этом помог им великий русский царь, который всегда был дружен с китайским богдоханом и своим вмешательством остановил разорение японцами их родины {Имеется в виду война Японии против Китая в 1894--1895 гг, закончившаяся поражением Китая. Китай был вынужден отказаться от своих прав на Корею, уступить Японии о-в Формозу, Пескадоры и уплатить большую контрибуцию. Вмешательство России предупредило передачу Японии Ляодунского полуострова. -- Прим. ред.}.
   На следующий день я был в городе и делал визиты властям, чтобы поблагодарить их за прекрасное сохранение без меня оставленных им вещей. Любезность и внимание китайцев превзошли мои ожидания; они уверяли меня в дружбе всех китайцев к русским, говоря, что русские самый великий и добрый в мире народ, который никого сам не обижает и не дает другим обижать.
   Все удручены слухами о восстании дунган в окрестностях Синина и страшно боятся их прибытия в Са-чжоу. Они рассчитывают, что, несмотря на то, что Са-чжоу лежит не на пути, но дунгане его не минуют, потому что он славится обилием хлеба. Плохо вооруженная и ничему не обученная трусливая милиция состоит из 500 человек, которые рассчитывают отсидеться за стенами в городе, куда собирают теперь хлеб, отбираемый от жителей оазиса и запрещенный к вывозу за пределы его. Город снабжен многими колодцами, следовательно, водой он обеспечен. По рассказам, вся южная Гань-су и Шень-си охвачены восстанием, и многие города уже разрушены дунганами, а жители их вырезаны. В городе стены поправляются, подмазываются глиной, и сделано распоряжение не впускать в город ни приезжих дунган, ни кочевых монголов, -- для этого у всех ворот города стоит стража. Жалуются на медлительность и нерешительность начальства; распространяются слухи о необходимости сменить манчжурскую династию71 коренною китайскою, и желание видеть управление страною в китайских руках.
   Нас тоже посетили все китайские власти, просидевшие у нас довольно долго; они уверяли нас в своих симпатиях и расположении к нам, особенно новый уездный начальник, родом сычуанец. Его адъютант и старый наш знакомец, купец, уговорили нас посетить вместе с ними озеро и кумирню Юэ-ян-цюань, расположенную в песках, верстах в пяти к югу от города. Уездный начальник сам хотел участвовать в этой поездке, но текущие дела не позволили ему отлучиться, и он послал вместо себя сопровождать нас своего старшего сына, молодого человека лет 25, Я захватил с собой фотографический аппарат и сделал несколько снимков. В этом живописном уголке, отрезанном от мира барханами песков, мы провели почти весь день и вернулись на бивуак только перед закатом солнца.
   В оазисе мы простояли девять дней, в течение которых собирались коллекции и делались всякого рода наблюдения; были повторены астрономические. Пересмотрев и переложив все вещи и коллекции, оставшиеся в Са-чжоу, и получив проводника, 6 августа мы оставили бивуак в урочище Сань-цуй-кур и ночевали на окраине деревни Ши-цауэр, где были произведены последние сборы сачжоуской флоры.
   Тут нам встретились два дунганина, возвращавшихся в Хами. Они приезжали в Дун-хуан с небольшой торговлей; но городские власти, продержав их несколько дней под арестом, выпроводили вон из города, не разрешив торговлю и в оазисе. Потеряв время и потерпев убытки, они возвращались домой. Просились ехать вместе с нами, что было и кстати, потому что наш проводник, как оказалось, дороги не знал.
   Дальше мы шли старой знакомой дорогой и, пройдя верст 25, вследствие уверений нашего проводника, свернули с нее к востоку и окончательно сбились с пути. Тогда, чтоб не бродить с караваном напрасно, мы остановились на 31 версте, и я послал Жаркого поискать реку. В 5--6 верстах севернее он нашел китайскую деревню Лао-цзюань-цзы, стоявшую все же не на реке, а на колодце; к вечеру мы перекочевали к ней и напоили своих лошадей.
   До реки Сулей-хэ, как оказалось на следующий день, было еще восемь верст, которые мы шли без проводника и без дороги по солончакам и зарослям тамарисков и камышей, обходя топкие места болот. Подошли к реке, но перейти ее не могли, потому что переход через нее был очень топок. На возвышенном бугре мы разбили свой бивуак и решили искать брода. Проезжавший на ишаке мимо бивуака старик китаец показал нам переправу. Но мы не воспользовались ею сейчас же, а решили одолеть ее завтра утром, чтобы здесь на прекрасном корму дать хорошенько покормиться нашим животным, которые не увидят такого корма до сел. Бугаса, уже перейдя Хамийскую пустыню. Впереди нашего пути была довольно ясно видна острая вершина горы, а западнее ее -- ущелье, по которому пролегал наш путь мимо колодца Шибендун.
   Утром, по указанному накануне китайцем направлению, мы благополучно перешли реку, густо поросшую у берегов широкой полосою огромных камышей, вышли на глинисто-галечную, совершенно лишенную растительности пустыню и ею направились на северо-запад, придерживаясь направления замеченной вчера острой горы.
   Мы шли без дороги, и только верст через 30 вышли на дорогу, ведущую в ущелье, и на 39, войдя в него, остановились у колодца Шибендун; здесь находятся небольшие развалины жилого помещения, а наверху на горе стоит сложенная когда-то из камня башня. Вероятно прежде, когда эта дорога часто посещалась проезжими, здесь была станция. Теперь же ею редко кто ездит по причине ее маловодия и пустынности. Главной дорогой считается идущая из города Ань-си на станцию Куфи и Хами; из Са-чжоу на нее выводит дорога, идущая на северо-восток к станции Хулуян-цзы. Около Шибендуна растительность бедная, состоящая почти исключительно из верблюжьей травы (Alhagi camelorum), Galligonum sp., чернобыльника и хармыков. Животных поили понемногу, насколько хватило воды в колодце. Шибендун лежит на абсолютной высоте 5 088 футов.
   Отсюда мы пошли вверх по ущелью Курук-тага, скоро достигли его начала и незаметным перевалом, впрочем достигающим 6 000 футов абсолютной высоты, вышли на площадь, обставленную горами, которые, направляясь то на юго-запад, то на юго-восток, пересекали лежащие между ними глинисто-галечные долинки с слабой растительностью. Горные кряжики темного блестящего цвета, выжженные солнцем, с резким пильчатым очертанием гребней, состоят главным образом из сланцев и гранитов и отдельными своими пиками возвышаются, относительно долинок, примерно на 1000 футов, не думаю, чтобы более. Они большею частью засыпаны продуктами разложения пород, составляющих их. Дорогой нам попадались следующие виды растений, очень редко сидящих на далеких друг от друга расстояниях и сближающихся только по пазухам гор или по сухим руслам: хармыки, Calligonum sp., хвойники, 2 ломоноса, бударгана (Kalidium gracile), Sympegma Regeli, белолозник, полынь, лук, верблюжья трава, солодка, камыш, сугак, Karelinia, солянки, Zygophyllum mucronatum et xantoxylon, Reaumuria и др.
   Через 44 версты от Шибендуна мы вышли из полосы гор Курук-тага на обширную долину, убегающую за горизонт на запад и восток; на севере за долиной виднелся зубчатый гребень невысоких гор.
   В пройденных горах были встречены следующие породы, начиная от колодца Шибендуна: амфиболит крупнозернистый; гранитосиенит мелкозернистый; далее диорит биотитовый, темносерый, мелкозернистый; кварцево-известково-глинистый сланец, зеленовато-серый кварцевый сланец и белый кварц выходили на вершинах холмов.
   У северного подножия пройденных гор мы остановились на колодце Ма-лянь-чуань [Малентинза], лежащем на абсолютной высоте 5 587 футов, с пресной водой и хорошим дырисуновым кормом на значительном пространстве.
   Дорогой мы видели трех диких верблюдов, прогнанных собаками, и множество свежих следов этих интересных зверей, попадались и антилопы (Antilope subgutturosa) и зайцы. Из птиц заметили стадо бульдуруков, быстро пронесшееся над нашими головами, чеккана (Saxicola sp.), монгольского пустынного вьюрка (Bucanetes mongolicus Swinh.) и маленькую славку (Sylwia sp.). По раскаленному песку быстро мелькали и зарывались в него разноцветные ящерицы (Phrynocephalus sp.) с красными и фиолетовыми пахами передних ног. Часто вылетали с треском из-под ног верблюдов кобылки (Ephippigera vacca), чрезвычайно красивые красные на полете и весьма скромные темно-серые в покое.
   С колодца Ма-лянь-чуань мы шли на север по глинисто-песчаной, местами галечной почве, пересекая небольшие холмы, протягивавшиеся поперек нашей дороги. На их вершинах попадались разрушившиеся выходы кварцев и сланцев. По долине виднелись сухие русла, направлявшиеся к западу. По пути встречались саксаулы, изредка тамариски по буграм, идущим полосою в западном направлении; на песчано-солонцеватой почве -- жалкие камыши, сугаки (Lycium ruthenicum).
   Такою однообразной, скучной местностью мы шли 31 версту до колодца Шугуза (лесистое ущелье по-китайски). Этот колодец и урочище того же имени расположены на дне сухого русла, идущего к западу, и лежат на абсолютной высоте 5 246 футов. Близ дороги стоят 2 тополевых дерева (Populus euphratica); много бугров с тамарисками тянулись полосой вдоль русла на запад, а по соседним солончакам рассеялись сугаки и жалкие полусухие камыши. Наши животные нашли для себя кое-какой корм, а потому мы на Шугузе передневали, и я воспользовался удачной погодой, чтобы определить положение этого колодца астрономически.
   Оставив за собою колодец Шугуза, мы держались северного направления и вскоре вошли в лабиринт невысоких хребтиков, состоящих из кристаллических и сланцевых пород, направляющихся к северо-востоку-востоку, а иногда к юго-востоку-востоку, и незаметным перевалом вышли на северный склон в песчаное ущелье, выведшее нас в междугорную долинку, где мы думали встретить колодец Хун-му-чюаньцзы и переночевать на нем. Но оказалось, что мы на него не вышли; он, вероятно, остался западнее. Чтобы не тратить даром время на его поиски, и имея с собой, как и всегда, запасную воду в двух резиновых мешках, я решил итти далее до вечера. Мы вошли в довольно широкое ущелье, прорезающее окрайние к северу горы Чоль-тага и почти незаметно перевалили их на абсолютной высоте 6 000 фут. Дно этого ущелья мягкое, песчаное; попадались кусты хармыка, Calligonum, хвойника, чернобыльника и полынки. На 48 версте своего, пути вышли из гор и через десять верст остановились на ночлег среди дикой безжизненной пустыни, на абсолютно голой гальке вблизи наезженной дороги. Переход этот был тяжелый и большой, но зато следующий до станции Куфи -- очень небольшой. После чая из запасной, привезенной с собой воды, все, кроме дежурного, улеглись спать, утомленные большим переходом.
   Еще до восхода солнца мы успели напиться чаю и завьючить верблюдов; показавшийся на горизонте с востока за пылью красный шар солнца застал нас уже в пути, идущими на северо-северо-запад. Мы двигались по хорошо наезженной среди галек твердой дороге и на 12 версте пришли на станцию Куфи {В другом произношении приходилось слышать "Кущи".}, расположенную в серо-желтых известково-глинистых (ханхайских) песчаниках, выходы коих, из светлокрасного глинистого песка со щебнем и хрящем, всюду видны в значительных массах. Возле станции росли камыши и верблюжья трава (Alhagi camelorum), которые наши голодные животные с жадностью поедали. Станция Куфи значительно обстроилась за 16 1/2 лет, что я ее не видел. Кроме бывшего одного плохого колодца, который теперь углублен и расчищен, вырыт еще другой большой, тоже обильный водой. Китайцы, живущие здесь постоянно, держат для приезжающих несколько гостиниц. Эти китайцы встретили нас очень дружелюбно, хотя никаких доходов мы им своим приходом не принесли, ибо имели свое продовольствие. На Куфи приходит большая дорога из Ань-си, и по ней телеграф, направляющийся из Су-чжоу в Хами, Турфан, Токсун; из последнего он разделяется на две ветви, -- одна -- южная идет на Кашгар, а северная на Урумчи и Кульджу. В Куфи абсолютная высота падает до 3 747 футов.
   С Куфи мы направились на северо-запад по песчано-глинистой почве, выстланной хрящом и галькою из различных горных пород. Дорога пролегала вдоль телеграфной линии, столбы которой местами были опрокинуты, вероятно, бурей и лежали на земле. По пути нам попадались широкие лога, идущие к западу. Много сухих трупов и выжженных солнцем белых костей лошадей и верблюдов, погибших от трудностей пути, были единственными предметами, нарушавшими однообразие серой почвы. Эта одноцветная необозримая равнина как-то, гипнотизировала и располагала ко сну, -- внимание утомлялось и притуплялось.
   На второй половине пути, немного в стороне от дороги, мы видели в двух местах какие-то развалины, вероятно, покинутые пикеты или почтовые станции. Наконец, на дне широкого лога показались глиняные строения станции Ян-дун, окруженные порослями солянок, хармыка, тамариска и камыша.
   Здесь замечены мною ящерицы Stelio sp., более фута длиною, и ночные ящерицы с чешуей на хвосте, которою они производят небольшой шорох, привлекающий насекомых, служащих им добычей. На Ян-дуне колодцы тоже приведены китайцами в возможный порядок: они расчищены, углублены и довольно многоводны; живут китайцы, содержатели-гостиниц. От Куфи до Ян-дуна, где уже 2 582 фута абсолютной высоты, мы прошли 46 верст.
   Окрестности Ян-дуна выстланы галькою и щебнем по мягкой глинисто-песчаной почве. Большой лог, на дне которого расположена яндунская станция, идет издалека с востока и, направляясь на запад-северо-запад, впадает в большой лог Ха минской реки Курук-гол близ селения Бугас.
   С Ян-дуна переходом в 24 версты, дорогою того же характера, ми достигли станции Чан-лю-фи. Дорога, не изменяя своего северо-западного направления, семнадцать верст шла по пустынной местности знакомого нам характера, а потом спустилась в широкий лог, в котором заметны влажные места и бросавшаяся в глаза после пустыни растительность: группами и отдельными деревьями росли тограки, камыши, тамариски, солянки; слышались голоса куликов и других водяных птиц. Перейдя лог среди зелени на его другой берег, мы поднялись к станции Чан-лю-фи. Здесь находится почтовый двор и несколько фанз; имеется гостиница. Живут китайцы, занимающиеся садоводством и огородничеством; произведения свои продают проезжим и даже возят в Хами. Густые деревья ив придают чрезвычайно приятный вид этому месту на окраине мертвой пустыни. Сильный ключ образует хороший обделанный деревом пруд.
   Выше над селением стоит разрушенная дунганами кумирня. Вскоре после нашей остановки пришел к нам хозяин гостиницы, старичок-китаец, оказавшийся христианином-католиком, по имени Степан. Он крайне рад был видеть своих единоверцев-христиан. Его соседи-китайцы не знают, что он христианин. Крещен молодым человеком еще у себя на родине в Сычуани, более 50 лет тому назад, был на исповеди только два раза, крайне сокрушался, что ему не приходится присутствовать на христианском богослужении. У него есть несколько внучат, но они не крещены, хотя к китайскому хэшену он их не допускает. Недавно один из них умер, старик сам похоронил его и молился по-христиански, а хэшена не звал. Он хранит несколько латинских священных книг, но читать их не умеет, молитвы же записаны у него по-китайски. Креста не носит, чтобы китайцы не узнали, что он христианин. Наш проводник из Са-чжоу оказался тоже сычуанцем-христианином. По их показаниям третья часть населения Сычуани тайные христиане, скрывающие свою религию, чтобы избежать преследования толпы и начальства, хотя храмы католические в городах Сычуани никто не трогает, они всеми терпимы. С Чан-лю-фи мы должны были оставить дорогу на Хами и свернуть на запад, чтобы выйти на Бугас; наш сачжоуский проводник дороги этой не знал, и старичок-христианин дал нам в проводники своего родственника.
   Вышли на другой день после обеда; путь держали на северо-запад по большой наезженной дороге, но вскоре свернули с нее к западу на малую дорогу, чтобы сократить путь до Бугаса. Почва солончаковая, песчаная; всюду хармыки, камыши и небольшие тограки (крупные деревья уже все порублены и вывезены на дрова в Хами). До вечера прошли 23 версты и ночевали с запасной водой, близ небольшой тограковой поросли, давшей нам хорошие дрова для чаю. Для ночлега палаток не ставили и переночевали под открытым небом.
   К утру нас разбудил небольшой дождь и понудил скорее собираться в дорогу. Мы спешно напились чаю и завьючили верблюдов еще в темноте, а на рассвете выступили в путь в том же западо-северо-западном направлении и вскоре повернули прямо на запад; дождь к семи часам утра совершенно прекратился, стало проглядывать голубое небо среди слоисто-кучевых облаков, к 8 часам небо было уже на 2/3 свободно от облаков, и солнце осушило землю, смоченную утренним дождем. Мы шли солончаково-песчаной почвой, поросшей невысокими пожелтевшими камышами; справа оставили дорогу, отошедшую в северо-западном направлении, потянувшуюся к Хами. С полдороги мы увидали на севере и западе окрайние деревья Хамийского оазиса, растущие вокруг таранчинских поселений.
   Наконец на 22 версте, перейдя Хамийскую реку, вступили в селение Кара-тал (черная ива), где нас сначала страшно испугались, приняв за дунган, и попрятались в кукурузу. Но дело вскоре разъяснилось, к нам навстречу выехал аксакал и другие почетные поселяне с хлебом-солью-(дастарханом). Уступая настоятельным просьбам аксакала, мы зашли в его дом напиться чаю. Это заняло несколько минут времени; затем мы направились правым берегом реки к Бугасу.
   С запада налетел страшный буран, гнавший тучи пыли и песку и мелкую гальку; мы были принуждены спуститься к реке в лог, в котором расположен Бугас, и предполагали остановиться на месте нашего бивуака в 1893 году, но воды в рукаве реки, здесь протекавшем тогда, теперь не оказалось, и мы прошли на реку; в последней вода тоже еле струилась. Не успели мы еще разбить свой бивуак, как появились дыни, арбузы, которые приносили добродушные и гостеприимные уже знакомые нам поселяне; еще дорогой к реке, когда караван проходил мимо одной усадьбы, из нее вышла женщина с хлебом-солью, т. е. с жареными лепешками и арбузами. За все эти приношения мы платили бедным людям с лихвою, не желая пользоваться даром их любезностью; многие отказывались брать деньги, и стоило больших трудов уговорить их принять, плату.
   Крутом было довольно голодно для наших животных, а так как мы предполагали прожить здесь недели две, то решили перекочевать завтра же в лучшее место. После чая я с В. Ф. Ладыгиным пошли вверх по реке и верстах в трех от бивуака нашли прекрасное место в урочище Ак-яр, среди еще нетравленных этот год камышей и кустов тограка и ив, на берегу речки, пробивавшейся в густых зарослях. Речка в этом месте называется по имени урочища Ак-яр-гол. Немного отступя от реки, попадались-бугры тамарисков, поросли молодых тограков (Populus diversifolia), камыши (Phragmites communis), верблюжья трава (Alhagi camelorum), Carelinia sp. Почва мягкая, песчаная. Ширина растительной полосы доходит здесь до 3 верст; выше, к Кара-талу она суживается до версты и менее. Река узкая, в настоящее время маловодная, потому что выше она разводится по арыкам на пашни. В ней я заметил пескарей (Cobitidae). На воде встречались кулики и разные утки; в кустах щебетало много мелких птичек, а на соседних обрывах постоянно садились белохвостые орлы. Густые заросли прибрежных ив и камышей дают убежище кабанам, которые по ночам отправляются на покормку на пашни местных бугасских и караталских жителей и сильно портят посевы, поедая арбузы, дыни и просо.
   На другой день рано утром приехали из Хами присланные местным начальством китайцы, чтобы узнать, кто мы такие, откуда, куда и зачем идем, и все ли в дороге было у нас благополучно. После них приезжали и сарты от хамийского вана за тем же. Получив удовлетворительные ответы, они поспешно отправились обратно в Хами.
   К вечеру мы перекочевали в урочище Ак-яр. Здесь устроились основательно, рассчитывая прожить более полумесяца. Отсюда я решил командировать П. К. Козлова в восточную оконечность хребта Тянь-шаня, чтобы ознакомиться с этой, почти неизвестной его частью. Тут же и я мечтал снарядиться в Дыгай (к Люкчюнской котловине) через пустыню и проложить съемку в этой неисследованной и крайне интересной местности, чтобы выяснить, не есть ли Шонанорская впадина восточное продолжение Люкчюнской.
   На следующий день нашей остановки в урочище Ак-яре, 21 августа, рано утром П. К. Козлов выступил в разъезд. С ним отправился урядник Баинов с двумя вьючными верблюдами. Проводником должен был служить один из дунган, шедших с нами через Хамийскую пустыню из Са-чжоу, который должен встретить П. К. Козлова в Хами. С Козловым поехали В. Ф. Ладыгин и Жаркой, чтобы предъявить хамийскому начальству наши паспорта и проводить П. К. Козлова в путь из Хами.
   В. Ф. Ладыгин возвратился на третий день. Он сообщил мне, что П. К. Козлов благополучно выступил в горы из Хами, любезно снабженный местными властями, отнесшимися к нему крайне предупредительно, всем необходимым, т. е. проводником, различными предписаниями властям горных жителей и пр. В Хами В. Ф. Ладыгин видел нескольких немцев-инструкторов, обучающих солдат. Там ждут несколько лянз из Урумчи и сильно побаиваются прихода из Гань-су мятежных дунган. Около вана образован отряд телохранителей из лучших местных охотников в 300 человек.
   В Бугасе теперь идет усиленная работа по сбору дров и кошеного сена для вана; более половины всех мужчин из Каратала и других селений заняты этим делом.
   Погода здесь днем не особенно жаркая, благодаря частым ветрам и облакам, закрывающим постоянно небо; ночи прохладные. Словом, мы благодушествуем; едим в изобилии дыни, арбузы, яблоки, и персики, ходим в самых легких костюмах и купаемся в омутах речки. Людей пускаю на охоту на кабанов, которых мы видели несколько раз, но убить не удавалось. Наши животные объедаются травами до отвала и, думаю, должны хорошо отдохнуть за это время.
   Сборы мух идут быстро, но жуков и бабочек значительно тише. Гербарий здесь перешел за четвертую сотню. Коллекция птиц подвигается медленно, о млекопитающих и говорить нечего. Ящериц много. Рыбы в реке много, но одного только рода (Cobitidae). Курилович нашел ежа, которых в окрестностях Бугаса водится довольно много. Попадаются антилопы (Antilope subgutturosa), зайцы (Lepus sp.), лисицы (Canis vulpes) и волки (Canis lupus).
   К нам приезжал караталский аксакал и неотступно приглашал к себе в гости; я обещал, и в один из подходящих дней поехал к нему с В. Ф. Ладыгиным. Прием был самый сердечный и радушный. Нас нисколько не стеснялись, и женщины и девушки участвовали в угощении нас; подавали фрукты, чай, лепещки, плов, и вообще хозяйничали совершенно свободно, как бы мы были люди их среды, а не иностранцы.
   Здешние жители зовут себя чанту, они магометане, потомки живших здесь когда-то монголов, принявших магометанскую религию, и приходивших в большом количестве сартов из различных магометанских земель: Туркестана, Хивы, Бухары, Кашгара, Бадахшана и пр. В типе нынешних жителей сохранилось мало монгольских черт, и лица более или менее правильные. В языке, однако, монгольские слова встречаются. Одеждою чанту не отличаются от других сартов, кроме головных уборов, уже исчезающих и встречающихся теперь редко, в виде больших тюрбанов. Их заменяют обыкновенные аракчины {Маленькие островершинные шапочки, носимые и всеми нашими магометанами Туркестана.}, которые носят и женщины. Нрава, как и все сарты, очень веселого, беззаботного; любят музыку, танцы и всякого рода веселия и зрелища (тамаши) и крайне гостеприимны. Все -- хлебопашцы; торговцев немного. Чрезвычайно любят цветы, которыми украшаются и дети, и женщины, и мужчины, и даже совсем старые, укрепляя их под аракчином на висках. У каждого на огороде есть грядка, насаженная бархатцами, астрами, цинниями, петушьими гребешками и пр. Решительно все любят сады: около каждой фанзы найдутся яблони, грушевые, абрикосовые и персиковые деревья, а на полях непременно дыни и арбузы. Из домашних животных держат: овец, коров, лошадей и ишаков. Из птиц: кур, голубей и немного уток. Мастерства не процветают, хотя для своих нужд есть портные, сапожники, кузнецы, слесари, столяры и пр.
   Хотя религия и разрешает многоженство, но имеющие по несколько жен встречаются у чанту, среди поселян, как исключение, оно случается чаще среди купцов или чиновников, вообще среди более зажиточного класса. Отношение полов крайне сдержанное на глазах и вольное за углом. Женщины очень ветрены. Почти ни одна из них не сохраняет верности своему мужу и имеет любовника или нескольких на стороне. Разумеется, и муж в долгу не остается. Сами матери, особенно престарелые (ак-чач -- беловолосые, т. е. седые) поощряют к неверности мужу своих замужних дочерей. Девушки выходят замуж даже на 11 году и на 14, а иногда на 13 году бывают матерями и, занимаясь ребенком, одновременно не оставляют и кукол в первые годы замужества.
   Родители крайне ласковы и чадолюбивы, в чем отцы не уступают матерям. Большинство мужчин не курит, а нюхает табак, то же делают и многие пожилые женщины. Уличенные в разврате мужчины и женщины строго наказываются ваном и отправляются в ссылку в горы на север.
   После нескольких дней нашего здесь пребывания корм для животных заметно уменьшился, и их пришлось гонять на пастьбу дальше от бивуака. Появилась масса мышей, сильно нас беспокоивших и днем и ночью: они с жадностью поедали все, -- арбузы, дыни, фрукты, хлеб, -- все грызли и портили: карандаши, дневники, книги и совсем изгрызли пробку у барометра, которой заложена была трубка со ртутью, чтобы не шатался в деревянной коробке; они грызли ремни и все, что им ни попадалось, а ночью забирались под одеяло и под подушки, прячась от ночной прохлады.
   Наш козел Максимка и баран Яшка во время перехода через каменную Хамийскую пустыню подбили себе ноги и все еще хромают. Будут ли они в состоянии итти далее? А мы должны по расчету покинуть Бугас 12 сентября.
   К нам приехал из Хами присланный ваном проводник до Люкчюна, Муса, с сыном, приехавший в Хами из Люкчюна с мелкой торговлей и возвращающийся обратно. От него мы узнали, что у нас на станции в Люкчюне все благополучно; Шестаков здоров и пользуется уважением всех соседних жителей, которые совершенно привыкли к нему и считают его как бы своим человеком. Проводник на Дыгай -- Ходжемет-полван, с которым я ходил в 1893 г. на Шона-нор, тоже заявился и был готов итти с нами.

[]

   10 сентября возвратился П. К. Козлов с Баиновым. В эту поездку он сделал около 600 верст очень интересного пути: посетил и обогнул восточную оконечность Тянь-шаня (Эмир-таг) и видел идущие на восток от Тянь-шаня высоты. Он остался крайне доволен внимательностью вана и амбаня хамийских, содействовавших его поездке; благодаря их распоряжениям сгладились многие трудности, и она совершилась вполне удачно. Чтобы благодарить вана и амбаня за их предусмотрительную любезность и хлопоты, я отправил в Хами В. Ф. Ладыгина, которому поручил передать вану с моей глубокой благодарностью прекрасный микроскоп, а китайскому амбаню ружье монте-кристо с 800 патронов.
   Затем мы стали снаряжаться и готовить свой караван к переходу из Бугаса "Долиною бесов" в Люкчюн. Животные наши отдохнули хорошо, и можно было надеяться, что мы благополучно перемахнем эту ужасную местность.
   Для наших проводов из Хами были присланы ваном старший бек, а амбанем 2 солдата; мы их отнустили обратно в город.
   В Бугасе мы простояли двадцать пять дней, и за это время имеем следующие метеорологические данные, заимствованные мною из дневника.
   Совершенно тихих суток было четыре, кроме них тишина [отмечена] в часы наблюдения: чаще всего вечером -- до четырнадцати раз; утром пять, и в полдень -- три раза.
   Ночей совершенно тихих наблюдалось пятнадцать.
   Полных ветреных суток было 5; с ветром -- 19. В часы наблюдения замечалась следующие ветры: северные только один раз вечером; северозападный тоже только один раз вечером; северо-восточные утром 10 раз, днем 6 и вечером 4 раза; южные не наблюдались вовсе; юго-западные только днем три раза; юго-восточные только днем пять раз; западные только днем два раза; восточные утром четыре раза, днем и вечером по одному разу; ветер переменный три раза замечался днем и один раз вечером.
   По ночам чаще других дул ветер северо-восточный, затем восточный, юго-западный и переменный.
   Ветры достигли при буране силы в 5 баллов; буран пронесся с запада в полдень, на непродолжительное время, один только раз 18 августа.
   Совершенно ясных безоблачных суток было шесть, и кроме того в часы наблюдений ясность отмечалась утром 8 раз, днем 2 раза и вечером 9 раз.
   Ясность преобладала ночами; таких ночей было семнадцать.
   Сплошных облачных суток было семь. В часы наблюдений различные разряды облаков наблюдались следующим числом раз: слоистые облака вечером и утром по одному только разу; днем же не наблюдались вовсе; сложно-слоистые -- утром шесть раз, днем четыре и вечером два раза; кучевые днем четыре раза; сложно-кучевые утром четыре раза, днем три и вечером один; перистые утром пять раз, днем и вечером по семи раз и сложно-перистые утром три, днем четыре и вечером один раз. Прочих же разрядов облаков наблюдаемо не было.
   Температура в течение суток была следующая: средняя во время утренних наблюдений равнялась +16,4RЦ; утренняя наибольшая = +22,9RЦ; утренняя наименьшая = +7,6RЦ. Дневная средняя была = +38,8R; наибольщая = +35,6Rи наименьшая = +25,9R. Вечерняя средняя = +14,6R; наибольшая = +25,2R; наименьшая = +7,3RЦ. Ночи были вообще прохладные.
   25 августа измерена мною температура воды в речке в 3 ч. и 6 ч. после полудня; первое наблюдение показало температуру воды в +24,9RЦ, а второе в +25,0R, и в те же часы температуру поверхности песка на солнце при первом наблюдении термометр показал +51,80 Ц и при втором +28,7RЦ,
   Замечалось уже и приближение осени: 19 августа летели на юг утка и турпаны; 20 на полях поселяне жали хлеб; 21 косили камыши; 25 перед вечером замечено много пролетных стрижей; 26 созревают семена кендыря (Apocynum sp.). Сильно летели кулики (Tringa sp. и Totanus sp.), плисицы [трясогузка] (Motacilla et Budytes sp.sp.), полунощники (Gaprimulgus sp.) [козодой], скворцы (Sturnus sp.), дрозды (Merula sp.), чекканы (Saxicola sp.), луни (Circus sp.) и весьма многие другие.
   Утром 12 сентября мы были уже совсем готовы покинуть Бугас и тронуться в дальний путь, но так как нам предстояло провести ночь без воды, то мы решили выступить после обеда с запасной водой и дровами. Выйдя из Бугаса и поднявшись из лога реки Сарык-су на плоскую галечную степь с необильной растительностью, мы по знакомой уже дороге сделали 19 верст и расположились на ночлег к закату солнца.
   На утро после чая продолжали наш путь в том же северо-западно-западном направлении и на 20 версте подошли к мазару Еллику, вблизи которого остановились. При мазаре находится шесть дворов жителей, которые занимаются разведением замечательного качества дынь и лука, продаваемых в Хами, что, кроме незначительного скотоводства, служит главным занятием жителей. Вскоре после остановки к нам пришли живущие при мазаре шейх и имам, чтобы познакомиться с нами и просить к себе на чашку чая. Мы их посетили, чем доставили им, повидимому, большое удовольствие; любезностям их не было конца. Имам оказался страстным охотником и с большим интересом расспрашивал о странах, нами посещенных, и о зверях, водящихся там. Оба они очень интересовались Россией и русскими людьми, о которых слышали много хорошего, и выражали свое полное удовольствие наконец видеть русских.
   От Еллика мы снова поднялись наверх, и в том же северо-западно-западном направлении шли по галечной степи к селению Кара-тюбе, пройдя которое остановились и разбили свой бивуак на западной его окраине. Селение Кара-тюбе (черный бугор), названное по имени темной возвышенности, находящейся на юго-западной его окраине, состоит из сотни с небольшим дворов. В нем славятся фрукты -- яблоки, персики, абрикосы, виноград и особенно дыни, посылаемые ко двору в Пекин.
   В селении этом нас, как уже старых знакомых, радушно встретили и власти, и поселяне, и духовные лица -- муллы. Казия не было дома, он был в Хами по делам. За него оставался старший ахун. Он устроил для нас вечеринку, на которой мы присутствовали; нас угощали пельменями, чаем, фруктами; играли местные музыканты, были песни и танцы. На другой день многие обыватели зазывали нас к себе, когда мы ходили по селению, осматривая его.
   Здесь было решено, что П. К. Козлов поедет отсюда на Шона-нор для выяснения вопроса о шонанорской котловине, и оттуда выйдет на ключ Сарык-камыш в "Долине бесов" для соединения с караваном. Далее он поведет караван до Люкчюна, а я с Сарык-камыша пройду южной окраиной песков Кум-тага в селение Дыгай и Люкчюн. П. К. Козлов должен был ехать на верблюде, имея в собою еще другого, вьючного, для мешков с чаем, продовольствием и постелью, а Ходжемет-полван, шедший с ним, имел верхового ишака.
   После обеда 16 сентября мы тронулись в путь, простившись с Петром Кузьмичем, который остался с Ходжеметом в Кара-тюбе дожидаться еще неоконченного для его поездки снаряжения по продовольствию. Перейдя речку, мы пошли по галечной степи на северо-запад и через 13 1/2 верст вышли на ключ Атмахчин, находящийся в двух верстах к юго-западу от ключа Чокагу. Здесь мы нашли прекрасный корм для животных и, придя довольно рано, успели их покормить. С Атмахчина на юг были видны выдутые и размытые балки, которыми изрыта вся видимая в тумане местность, падающая к оз. Шона-нору. День был жаркий, и вечером в 9 часов было еще +24,2RЦ. Ночь была тоже теплая: раскаленная за день южная пустыня лучеиспускала теплоту в атмосферу. С Атмахчина прошли на ключ Тес через ключ Джигдыян 48 верст. На Тесе собрали прекрасные семена какого-то касатика (Iris sp.), растущего в изобилии и не истребляемого животными; нетронутые никем его золотистые заросли были нами замечены еще издалека. Воды в ключе нехватило для животных; мы расчищали его и дожидались, пока наберется вода в яме.
   На другой день прошли 46 верст в Отра-кема. Здесь в двух пресных ключах воды было достаточно. В стоящих тут развалинах удобно укрываться во время свирепствующих постоянно бурь. Наша Кутька (собака) не выдержала этого перехода и чуть было не околела, но ее отпоили запасной водой и привезли сюда на верблюде. По приезде Кутьку положили на край ключа в воду, в котором она пролежала недвижимой полчаса, после чего пришла в себя, но все-таки имела какой-то жалкий вид. От пыли у всех нас, а также и у всех наших животных гноились глаза, которые пришлось всем промывать свинцовой водой.
   Перед вечером с шумом пришла с севера сильная буря. Привязали палатку к тяжелым вьюкам, чтобы не унесло ее в пустыню. Буря эта с страшной силой бушевала всю ночь. В 4 ч. 50 минут мы оставили свою ночевку и хотя в темноте потеряли было направление, потому что нестихавшею бурею заметало все признаки дороги, но с рассветом мы опять взяли правильное направление. Страшный ветер, порывами сдувавший в сторону наших животных, и сильная неровность выдутой местности затрудняли наше движение. Но, несмотря на это, мы дошли до ключа Сарык-камыша, сделав 55 верст. Остановились на прежнем месте в нескольких шагах от колодца в 7 ч. вечера при совершенной темноте, так что не ставили и палаток. Кутьку опять привезли на верблюде. Максимка же, наш караванный козел, едва добрел, подбив себе ноги об гальку, устилавшую нашу дорогу.
   Здесь мы будем дневать и поджидать П. К. Козлова. Тихую и ясную ночь провели под открытым небом.
   На другое утро мы поставили палатки. Мне удалось повторить здесь астрономическое наблюдение, сделанное мною здесь почти два года тому назад при движении эспедиции вперед. Мимо нас проезжал дунганин из Люкчюна в Хами и сообщил кое-какие сведения о Шестакове; мы его покормили и напоили чаем; он остался с нами переночевать.
   На второе утро, встречаемое нами на Сарык-камыше, в 7 ч. утра приехал П. К. Козлов; он счастливо угадал положение Сарык-камыша и не блуждал понапрасну. Накануне он не дошел до нас всего верст 7--8 и принужден был остановиться на ночлег из-за наступившей темноты. Поездка его прошла очень удачно и выяснила, что Шонанорская впадина сообщения с Люкчюнской не имеет и разобщается возвышенностью, тянущеюся от ключа Отра-кема на юг к Чоль-тагу, свыше 900 футов абсолютной высоты. Разрушения почвы атмосферными деятелями, главным образом ветрами, П. К. Козлов встретил ужасные. Прошел около 180 верст.
   На следующее утро, еще затемно, в 4 ч. 40 мин. мы выступили; каравае, ведомый П. К. Козловым, направился на сел. Шота и далее в Люкчюн, а я с Ходжеметом пошел пустыней в обход песков Кум-таг на сел. Дыгай и в Люкчкш. Ходжемет оставил своего ишака при караване, ему был дан верблюд, на другом верблюде помещался в двух резиновых мешках заблаговременно сваренный чай, немного дров, дзамбы и сушеного мяса, взятого на случай, если бы представилась возможность сварить его, и постель, т. е. небольшая подушка, войлок и одеяло. Я поехал на лошади, для которой было взято немного зерна.
   Мы шли в неведомую даль, взяв определенное направление по изрытой ветрами местности; освещавшая ее луна помогала нам выбирать более ровные места. Лошадь и верблюды, должно быть, чуяли трудный путь и шли крайне неохотно. На рассвете мы встретили несколько сухих кустов тамариска и наломали в запас еще немного дров. Верст 18 мы держались направления 165--175R по сухому руслу, тянувшемуся в этом направлении. По сторонам его страшная молчаливая пустыня, уставленная разрушенными обрывами розовых глин среди галечных безжизненных площадок и надутыми грядками гальки величиною в грецкий орех и более. Чоль-таг уходил на юго-запад, подымаясь темным саем. Никаких горных или хребтообразных выступов кверху не было видно; ближе к нему, впереди нас, видна была впадина, вроде сухого русла, направлявшаяся на юго-запад. В этом направлении я увидал пески Кум-таг и взял направление на южный их мыс; мы шли, выбирая удобные для животных места.
   На 34 версте мы пересекли древнюю дорогу, идущую по направлению урочища Хун {Его же зовут и Гун.} на северо-западо-запад с высот Чоль-тага с юго-востоко-востока. П. К. Козлов видел, вероятно, эту же дорогу в своем последнем разъезде. Отсутствие воды ныне не позволяет ею пользоваться. Далее, двигаясь, не изменяя направления, остановились перед сумерками в небольших порослях тамариска на 56 версте. Эти редкие поросли тянутся верст на пять на юго-восток-восток. Здесь мы нашли следы колес арбы. Вероятно, жители Хуна или Шота приезжали сюда за дровами. Кроме этого не встречали никаких следов, никакого живого существа. Ночью накрапывал дождь.
   В 3 часу ночи мы пустились далее по тому же направлению к пескам и через 12 верст, подойдя к ним, свернули к югу и юго-западу, пересекая их отроги, взбегающие на сай Чоль-тага. В 4 часа вечера свернули к западу и в этом направлении прошли семь верст, всего же сделали за день около 70 верст, не встретив никаких признаков растительности.
   В течение всего дня падал, сопровождаемый СВ ветром разной силы, слабый, редкий дождь, алчно впитываемый сухой атмосферой на пути от облаков до земли. Обоим верблюдам и лошади мы дали по две чашки запасного холодного чая, который они выпили с большим наслаждением, и протягивали к нам свои морды за повторением; мы дали еще по одной, чтобы только промочить их обсохшие глотки. Проведя вторую ночь отдельно от каравана среди пустыни, которая во тьме ночной кажется еще пустынней и таинственней в своей беспредельности, мы оставили наш ночлег в 3 ч. 30 минут утра и при совершенной темноте ровною, слегка наклонною вниз местностью пошли на запад вдоль тянувшихся справа барханов песка; на рассвете впереди мы рассмотрели задернутую голубоватой дымкой котловину. На 19 версте пески свернули на северо-запад, и мы увидали селение Дыгай, к которому шли речкой с небольшой водой, направляющейся к этому селению.
   Не доезжая до селения, я увидел Шестакова, едущего ко мне навстречу; он узнал от проезжих ночью во время нашей стоянки на Сарык-камыше, что мы возвращаемся обратно в Люкчюн через Дыгай, и выехал меня встретить. Горячо облобызались после двухлетней разлуки. Радостям нашей первой встречи не было конца, в особенности с его стороны, после двухлетнего одиночества. В Дыгае встретил меня с дастарханом аксакал и просил зайти отдохнуть в его дом, где был уже готов чай и местные угощения, состоявшие из фруктов, дынь, арбузов, пилава и пр.
   Пока я отдыхал и, разговаривая с Шестаковым, с удовольствием ел после поста в пустыне, была заложена парою лошадей арба. Поблагодарив хозяина и заплатив, конечно, за угощенье почти насильно, так как он усердно отказывался от всякой платы, мы с Шестаковым и Ходжеметом свободно разместились в арбе и, привязав лошадь и верблюдов сзади нее, поехали на карыз Бешир-Ахуна, где помещалась наша метеорологическая станция.
   Селение Дыгай состоит из 60 домов, расположенных на восьми карызах; жители, подчиненные люкчюнскому вану, прекрасные охотники, занимаются земледелием. В Дыгае родятся без полива лучшие в котловине дыни. Не доезжая станции, нас радушно встретил старый знакомый, Бешир-Ахун, хозяин дома, в котором была устроена Люкчюнская метеорологическая станция и коротал два года свое время Шестаков, и сопровождал до дома, где приветливо встретила жена его и замужняя дочь, чрезвычайно красивая молодая женщина.
   Никаких перемен в Люкчюне не произошло за эти два года, и все обстояло благополучно. На станции наблюдения Шестакова шли правильно и удачно. На своем обратном пути в Россию из путешествия к нему заезжал наш глубокоуважаемый соотечественник и коллега, положивший не мало сил и трудов для изучения геологии Азии, Владимир Афанасьевич Обручев, что доставило Шестакову, в его одиночестве, немалое удовольствие. Во время своего пребывания на станции Шестаков, по моему поручению, приобрел от местных охотников четыре шкуры диких верблюдов, 3 шкуры дикой лошади Пржевальского и других зверей. Добыл из развалин Идыгот-шари и Асса-шари древние уйгурские рукописи, а из последнего и глиняных барханов; собрал прекрасную коллекцию семян культурных растений, разводимых в котловине, немного бабочек и других насекомых и немало полезных сведений о местных жителях.
   Весь день по приезде в Люкчюн, 24 сентября, у нас прошел в рассказах; следующий -- я осматривал ближайшие закоулки, цветники, огород Шестакова и пр. Перед вечером приехал Баинов вперед от каравана, остановившегося в ущелье Кован, верстах в 15 отсюда. Чтобы удовлетворить нетерпение Шестакова скорей видеть товарищей, я отпустил его навстречу к каравану.
   26 сентября утром пришел и караван. Дорогой П. К. Козлов слышал от встречных о разграблении тангутами города Дун-хуана и всего оазиса Са-чжоу. Кроме того, носились слухи, что в Турфане учреждается русское консульство, приготовляется для консула помещение, и ожидается приезд консула с конвоем.
   Со всех соседних карызов приходили наши старые знакомые повидаться с нами и поздравить нас с благополучным приездом; все приносили, в виде хлеба-соли, дастархан, состоящий из печеных лепешек, изюма, жужубы и пр. Пришлось все это принимать, поить гостей чаем и чем-либо отдаривать.
   На следующий день мы собрались в Турфан, чтобы повидать там китайского турфанского уездного начальника и находившегося в это время в Турфане люкчюнского вана и поблагодарить обоих за гостеприимство, оказанное Шестакову в течение двух лет его пребывания на метеорологической станции в Люкчюне, а вместе с тем и проститься с ними по случаю отъезда на родину. Мы отправились в следующем составе: я, П. К. Козлов, В. Ф. Ладыгин и урядники Шестаков и Баинов.
   К сумеркам мы приехали в селение Астана, где остановились на ночлег у одного русского подданного сарта, занимающегося здесь торговлею мануфактурным русским товаром. Сарт этот чрезвычайно радушно нас встретил, сейчас же приготовил плов и чай, после чего, поболтав немного с пришедшими к нам еще другими сартами и хозяином, мы завалились спать на таких мягких войлоках, каких еще не имели за все путешествие.
   Прекрасно выспавшись, утром после чая продолжали свою дорогу. Пройдя значительное селение Кара-ходжа, несколько других меньших и развалины селения Табеджунг-туру, совершенно пустынной местностью, изрезанной массою карызов, уже запущенных, мы вышли к харчевне, расположенной при соединении дороги люкчюнской, по которой мы ехали, и сенгымской, идущей с северо-востока из ущелья высот Туз-тау. Тут мы вступили в пределы Турфанского оазиса. Здесь же мы увидели и телеграфные столбы, тянущиеся вдоль сенгымской дороги в Турфан. Печальною, пустынною местностью доехали до массивных глиняных стен старого Турфана, представляющего теперь сплошные развалины, среди которых посеяно просо несколькими семействами, приютившимися в развалинах. У северной стены высится красивая башня -- минарет, выстроенный Бадуалетом при мечети, в которой помещается и школа.
   Мы ехали обширным старым магометанским кладбищем со множеством разрушенных мавзолеев, сложенных из сырцовых глиняных кирпичей, осыпавшихся от времени; однообразный безжизненный вид массы могил, разбросанных на обширном пространстве, лишенном растительности, представлял собою невеселое царство смерти. Затем на северо-западе увидали зубчатую глинобитную стену китайского города Турфана с беседками над воротами. Приблизившись к его южной стене, где пристроился небольшой базар, мы прошли через него и, не заходя в город, завернули вдоль западной его стороны по обсаженной деревьями дороге, ведущей на протяжение одной версты в мусульманский Турфан, обнесенный тоже стеною.
   По обе стороны этой дороги раскинулись пашни и бахчи, имеющие большой сбыт своих произведений в обоих городах.
   Войдя в мусульманский город, мы очутились на базаре, который прорезывает город вдоль всей главной улицы его до западных ворот. Пройдя до половины базара, мы увидели красивую кирпично-красного цвета китайскую кумирню и тут же русский караван-сарай, расположенный среди лавок русско-подданных сартов, которые встретили нас почтительно и радушно указали отведенное нам помещение.
   Сейчас же появился тульский самовар и чай в стеклянных стаканах, почувствовалось родное, чего мы не видали уже третий год. Тут мы увидали склады русских товаров, услыхали русскую речь, хотя не чистую, с татарским акцентом, но все же милую, родную. Да, сарты, братья одной общей родины, великой дорогой России, были тоже приятными встречными людьми. Большинство их я видел 2 года тому назад здесь же в Турфане и при встрече всех почти узнал. Они много рассказывали о приготовлениях китайцев для встречи консула, которого ждут с нетерпением все сарты. Наш приезд был для них праздником.
   Город мусульманский Турфан имеет населения до б 000 душ. Из них местных чанту и вообще разноплеменных мусульман до 3 000, дунган до 2 000 и китайцев до тысячи; все это главным образом торговцы, целыми днями сидящие на базаре и имеющие в большинстве лишь грошовые обороты. Никаких выдающихся ремесл и производств Турфан не имеет. Он окружен тонкими глинобитными стенами, приходящими в окончательный упадок.
   Я и П. К. Козлов хотели кое-что приобрести из китайских материй и сказали об этом хозяину караван-сарая; следующий день с утра у нас открылся свой базар в караван-сарае. Китайцы-торгаши приносили узлы со всяким хламом и навязывали с крайней настойчивостью; они с удовольствием раскладывали перед нами свои безделушки и материи, уговаривая нас только посмотреть их товары, даже и не покупая их; цены запрашивали страшные и уступали на половину. В расспросах и торговле прошел почти целый день.
   30 сентября мы посетили амбаня и вана, живущих в китайском городе, куда мы поехали на извозчиках в китайских каретках, в которых приходится сидеть с крайним неудобством.
   Китайский город, носящий китайское название Гуан-ань-чен, окружен высокой новой глинобитной стеной с бойницами, заключает в себе казенные здания и казармы на три лянзы (стоит всего одна). В нем живут все власти округа и находятся все учреждения; имеется небольшой базар, слабо оживленный сравнительно с магометанским. В городе трое ворот: западные, восточные и южные; по углам крепости башни, а над воротами беседки. У южных ворот за стеною тоже небольшой базар. Дома дунган, китайцев и таранчей тянутся вдоль южной стены города, составляя его предместье.
   У амбаня и вана нас крайне любезно приняли, наговорили нам массу всяких добрых пожеланий на дорогу.
   На другой день амбань нам отдал визит в помещении караван-сарая, чем поднялся престиж наших купцов.
   2 октября П. К. Козлов с Шестаковым и Баиновым отправились обратно в Люкчюн на станцию, где им надо было спешить снарядить семь вьюков, которые заступающий место русского торгового аксакала обещал доставить через Джунгарию в Россию и тем облегчить наш караван. Я же, В. Ф. Ладыгин и сарт Абдурахман, ходивший уже с П. К. Козловым в Кызыл-сеныр, отправились в котловину, для нивелировки ее с севера на юг. Нивелировку ее вдоль, с востока на запад, я делал два года тому назад с Шестаковым, а на этот раз тем же способом с В. Ф. Ладыгиным.
   Мы прошли на Кош-булак 13 верст; это последний оазис к югу от Турфана. Жителей на нем мы не нашли; воды его орошают засеянные поля, которые были уже сжаты. Окрестные камыши стояли совершенно пожелтевшими. Корм нашим лошадям был хороший. Переночевав здесь, держали путь среди солончаков к югу; определенной дороги не было. Через семь верст перешли два неглубоких и нетопких рукава реки Даванчина, идущей в оз. Боджанте, и на 12 версте пришли в урочище Боджанте-тура. Единственную росшую здесь у колодца иву, виденную мною в первое мое посещение этого места 2 года тому назад, я не нашел, она была срублена. Вода в колодце слабо солонцеватая; окрестная почва солончаковая с недурным для лошадей кормом, состоящим из камышей, невысокого злака солодки и солянки; кроме того росли небольшие кусты тамарисков. День простоял хороший, теплый и тихий.
   Следующим утром прошли 13 верст на каменистый сай, идущий вверх к Чоль-тагу, выстланный черною галькой и обломками темно-серого и черного плотного известняка и известковой брекчии, с каменноугольными окаменелостями, источенными и отшлифованными песком.
   Сай этот начался с 5 версты от Боджанте-тура. Он совершенно безжизненный, и на нем не встречается никаких признаков растительности, а потому наши лошади должны были довольствоваться только небольшой дачей зерна до следующего утра, когда мы его покинули и вернулись в ур. Боджанте-тура, где повторили свои наблюдения.
   6 октября, оставив Боджанте-тура, шли на северо-запад краем топких приозерных солончаков и на 13 версте вышли на карыз Шипанг. Путь к озеру Боджанте в этих местах недоступен; солончаки были местами топки, а местами твердая изрытая их корка портила ноги лошадям.
   На карызе Шипанг были жители, которые почему-то нас чуждались, и разговор с ними относительно окрестностей местности у нас не клеился.
   Отсюда мы взяли направление несколько севернее, чтобы посетить древний город Идыгот-шари и знаменитый мазар Туек. В северо-западном направлении, минуя очень кормное урочище около башни Ульпан-туры, мы вышли к башне Менги-тура; выше нее проходил карыз Менги. Город Идыгот-шари хорошо виден с башни. Лошади ночевали на хорошем корму.
   После 12 часов ночи страшный жгучий и болезненный укол в правую коленку моментально прервал мой сон. С ужасными болями я промучился до света и на войлоке нашел моего врага -- скорпиона -- мертвым. Во сне я его придавил, за что он мне и отомстил. Я спрашивал у Абдурахмана, какое средство они употребляют от укушения скорпиона? Он ответил: "три дня плачем!". С большими затруднениями от боли я взобрался при помощи Абдурахмана на лошадь. На 9 версте мы вошли в южные ворота Идыгот-шари. Нашим глазам представились обширные посевы проса среди древних развалин. Так и вспомнилась школьная песенка: "где прежде процветала троянская столица, там в наши времена посеяна пшеница".
   Город окружен стеною около 3 сажен толщиною и до пяти вышиною, выложенной из сырцового кирпича; стена эта около шести верст длиною. Находившиеся тут здания все разрушены; дома имели сводчатые потолки. Большинство зданий было двухэтажными; на внутренних и наружных стенах всюду буддийские рисунки, у коих все лица людей испорчены и исцарапаны магометанами, нынешними жителями окрестных селений. Много попадалось гигантских разрушенных бурханов и развалин монастырей и храмов. Из всего можно заключить, что здесь некогда процветал буддизм.
   Развалины эти быстро идут к окончательному разрушению, потому что местные жители, чанту окрестных селений, ломают их выветрившиеся стены, разбивают и удобряют их глиною свои пашни; недалеко то время, когда все эти крайне интересные и совершенно неисследованные археологами остатки древности исчезнут с лица земли.
   Раскапывая эти развалины, чанту часто находят различные предметы обихода прежних жителей уйгуров -- старую глиняную посуду, стеклянные цветные украшения, монеты серебряные и медные, множество рукописей. Образцы этих вещей мне удалось приобрести. Добытые в свитках рукописи были до фута шириною и до четырех аршин длиной. У западной стены города близ ворот я видел большую ступообразную могилу с круговым внутри ходом, украшенным рисунками по стенам и потолку. Вне города за восточной стеной стоят две группы могил ступообразной формы; были могилы и пирамидальной формы, шестигранные с круглым отверстием вверху и помещением внутри в шести нишах для покойников. Устраивались могилы и прямо в земле.
   На восток и юго-восток на большое пространство попадаются остатки развалин, разбросанных среди пашен нынешних чанту. Между этими развалинами обращают на себя внимание стены довольно хорошо сохранившегося большого храма, на внутренней стороне которых остались еще следы рисунков с невыцветшими красками. Стены эти стоят возле большой дороги из Люкчюна, 3/4 версты не доезжая до Идыгота. К северу от этого города в селении Астана также видны массивные развалины старинного здания, которых мне не пришлось посетить.
   Вообще вся котловина представляет очень большой интерес для археолога -- всюду натыкаешься на остатки обитавших здесь в старину жителей иного культа.
   Относительно Идыгот-шари я не раз слышал от разных лиц следующий рассказ. В царствование царя Идыгота в сей стране жил в окрестностях города бедный пастух, по имени Юнус. Однажды этот бедняга обратил внимание на небольшое отверстие в земле, в которое попала ногой одна корова. Это случилось к северу от города. Отверстие обнаружило присутствие большого погреба, проникнув в который, Юнус наткнулся на баснословные богатства. Чтобы скрыть свою находку от людей и пользоваться ею только самому, он отправился в город и спросил у царя разрешение устроить для скота, который ему доверяют пасти, двор, где ему, Юнусу, окажется это удобным. Заручившись таким разрешением царя, он обнес забором место со своей находкой и принялся по ночам исследовать его. В подземелье оказалось не только громадное количество слитков золота, но и множество всевозможной утвари и драгоценностей; кроме того в открытых им соседних помещениях он нашел множество дорогого оружия, достаточного для вооружения большого войска. Юнус понемногу стал пользоваться золотом и даже давал многим своим знакомым и бедным людям, не требуя его обратно. Такая доброта его всем нравилась и привлекла к нему людей; никто не догадался спросить его, откуда он добывал средства.
   В несколько лет Юнус при помощи своего золота приобрел массу друзей среди бедных людей и среди влиятельных чиновников чаря.
   Юнус уже не был постухом, а жил все-таки вне города в прекрасном доме, построенном на месте своей находки, окруженном высокой стеной. Туземцы указывают теперь различно это место, некоторые даже называли большие развалины в Астана, о которых я упоминал.
   Приближенные царя Идыгота, боясь увеличивающегося влияния Юнуса у царя и среди народа, решили отделаться от него. Царствование Идыгота омрачалось беспрерывными бунтами и восстаниями в Куче, и все войска, посылаемые туда с лучшими полководцами, погибали там и не возвращались обратно. Идыгот положительно не знал, кого бы послать туда, кто бы сумел подчинить кучинцев. Приближенные посоветовали ему отправить Юнуса, говоря, что он, должно быть, очень умный человек, если, будучи совершенным нищим, сумел так разбогатеть. Идыгот согласился с ними, протребовал к себе Юнуса и объявил ему свою волю. Юнус попросил у царя срока, необходимого на приготовление и обсуждение этого важного дела. Вернувшись от царя, он кликнул клич: "Кто ищет Юнуса -- пусть идет к нему", т. е. кто в чем-либо нуждается, пусть придет к Юнусу и получит удовлетворение. На этот клич собралась вся молодежь из города Идыгота и со всех его окрестностей. Юнус объявил собравшимся волю царя, роздал всем оружие и отправился с набранным войском в Кучу. Там он быстро усмирил бунт и, поживши некоторое время для водворения окончательного порядка, вернулся обратно.
   В город он не пошел, а остановился в своем доме-дворце, вокруг которого расположил все войско, которому щедро раздавал золото из своих погребов. Влияние и могущество обладателя сокровищ все увеличивалось; среди войска и окрестных жителей. Все тяжбы и дела добровольно приходящих к нему разбирались крайне справедливо Юнусом. Это продолжалось некоторое время. Идыгот, не выезжавший из своего города и прискучивши бездельем, спросил однажды своих приближенных: "Разве в царстве моем жизнь течет так спокойно, что нет ни ссор, ни тяжб, ни драк, ни воровства? Почему в течение последнего времени не было ни одной жалобы?". Ему отвечали, что все дела решает Юнус, и что к нему, Идыготу, поэтому никто не обращается. Царя это сильно обидело, но он ничего не предпринял против Юнуса, не желая с ним столкновений и ценя его заслуги в Куче.
   Через некоторое время царь опять задал тот же вопрос своим приближенным и получил ответ, что Юнус все дела забрал в свои руки ."Тэгы Юнус!" (Все еще Юнус!) -- воскликнул удивленный царь. Видя со дня на день усиливающееся влияние Юнуса, к которому перешли уже и самые верные приближенные царю сановники, Идыгот принужден был оставить царство и бежать из него. В город торжественно вошел Юнус, ввел свое войско и царствовал до тех пор, пока не явился и не покорил его султан Альпатаходжа, мазар которого стоит и поныне.
   Оставив Идыгот-шари мы шли на восток, совершенно пустынною дорогою вдоль обдутых гор Туз-тау. По пути нам попадались развалины древних построек Идыгот-шари, и далее мы прошли мимо разрушенной крепости Бадуалета Кашгарского, ныне необитаемой и стоящей влево от нашей дороги, ближе к горам Туз-тау. Единственной растительностью здесь был каперс (Gapparis herbaccea), встреченный нами всего в количестве нескольких кустов, расползавшихся по глине. Вид местности, совершенно лишенной всякой жизни, до крайности печальный.
   На 14 версте достигли мазара Туёка, где остановились в помещении, устроенном при мазаре для богатых и почетных богомольцев. Настоятель мазара вместе с тем и "чиракчи"; обязанности последнего заключаются в поддержании постоянного огня в светильниках (чирак) у святыни. Встретил он нас крайне любезно, водил всюду и показывал нам все примечательности мазара. Окончательно я расположил к себе чиракчи, сделав небольшое пожертвование и подарив излишнюю для меня бутылку прованского масла для чирака святыни.
   Тут же при мазаре, по ущелью вдоль речки сгруппированы фанзы, жители которых занимаются садоводством, главным образом виноградарством. Здешний сушеный изюм в большом почете на далекие пространства; его возят и в Кашгар, обильный своим виноградом, и в Восточный Китай. Этот изюм отличается своим зеленым цветом, не имеет зерен и, хорошо высушенный, не уступает в сладости леденцу. Хлеба жители не сеют. Значительный доход им доставляет отдача помещений для приезжих богомольцев, которые собираются сюда даже из Индии и Турции, не говоря уже о Туркестане.
   О самом происхождении мазара чиракчи сообщил мне следующую легенду. Очень много лет тому назад пять человек турецкого племени отправились из дому искать истинного бога, чтобы поклониться ему и послужить своей глубокой верой. Наконец они пришли в обширный город, где жил царь Идыгот. Увидав иностранцев, жители немедленно уведомили об этом царя, который приказал доставить их во дворец. Царь расспрашивал их, откуда и куда и с какою целью они идут. Иностранцы отвечали, что идут из турецкой страны, ищут истинного бога, чтобы помолиться и послужить ему. Тогда Идыгот объявил им, что он и есть бог, и приказал им остаться при дворце и служить ему, как богу. Странники очень обрадовались, что нашли бога и достигли своей цели. Прожив во дворце некоторое время, они стали сомневаться, что Идыгот есть настоящий бог, и хотели в этом удостовериться. Царь имел ученого кота, который во время ночи постоянно держал на голове чирак (светильник с маслом) и освещал им покой, где спал царь. Однажды один из этих иностранцев, поймав мышь, незаметным образом пустил ее в комнату царя, при исполнении котом своей обязанности. Кот, увидевши мышь, не выдержал, моментально бросился за ней, чирак упал с его головы, разбился и масло пролилось. Царь перепугался от происшедшего шума и велел убить кота.
   Тогда странники решили, что это не бог, а простой, такой же, как и они, человек, если даже кот не слушает его и ради мыши не исполняет его приказаний, и решили оставить его для дальнейших своих поисков истинного бога.
   В глубокую ночь они тайно бежали из дворца. Дорогой они встретили пастуха, пасшего баранов, спросившего у них, куда они держат свой путь. Они ему отвечали, что они ищут истинного бога, чтобы послужить и помолиться ему. Пастух стал неотступно проситься с ними вместе, чтобы добиваться той же цели, на что странники согласились. За пастухом увязалась и его собака; он прогонял ее, но она не отставала от хозяина и, несмотря на побои, следовала за ним. Тогда пастух отрубил ей ноги, но и это не помогло: она покатилась за ними кубарем. Тогда ее решено было убить, но собака человеческим голосом заговорила: "Не убивайте меня, я хочу тоже следовать за вами искать бога, возьмите меня с собой!" Это обстоятельство крайне поразило странников: говорить речью человека собака могла только по воле самого бога, а потому решили взять ее с собою и понесли на руках. Когда они все семеро (с собакой) подошли к Туёкскому ущелью, уже светало; боясь преследований царя, они скрылись в ближайшую пещеру, чтобы провести в ней незамеченными день, а ночью продолжать свой путь. Скрывшись в пещеру, собака легла у входа ее для охраны своих спутников. В пещере после путевых трудов и усталости они заснули крепким сном. Чудесным образом у входа в пещеру, с наружной стороны, моментально выросло огромное развесистое дерево с массой голубиных гнезд; пометом голубей прикрылись следы ног странников, и нагонявшая их царская стража, потеряв их следы, вернулась обратно.
   Когда странники скрылись в пещеру и в ней заснули, было раннее утро. Когда проснулись, был полдень. Проснувшись, они почувствовали страшный голод, с собой же у них не было ни куска хлеба. Они решили одного послать в город купить хлеба и дали ему денег. Посланный пришел на базар, купил хлеба, стал расплачиваться, но денег от него не взяли, а купцы ему объяснили, что такие деньги, на которые он хочет купить хлеба, у них в городе неизвестны, их никто не знает. Такие деньги были у них в городе в старину, лет триста тому назад, при царе Идыготе, а теперь у них царь имеет свою монету. Оказалось, что хотя странники думали, что они проспали только с утра до полудня, на самом же деле они Проспали более трехсот лет. О появлении в городе странника дошли слухи до царя, и он приказал привести его к себе. Царь расспрашивал его, откуда он и почему у него такие деньги. От него царь узнал, что есть еще люди царя Идыгота, приказал их всех убить, и с этим странником послал войско к той пещере, в которой находились остальные. Ни один из воинов не решался; войти в пещеру -- ими овладевал непреодолимый страх. Из нее же тоже никто не выходил. Тогда послали странника, чтобы он вывел из нее своих товарищей; странник скрылся и более не выходил. Следовать за ним никто не осмеливался. Войска царя долго караулили у пещеры, но никто не выходил; были выкопаны в горах пещеры, построены фанзы, в них жили, сменяясь в течение не одной сотни лет, солдаты, но странники до настоящего времени не выходили, они спят глубоким сном в пещере, а собака у входа ее тоже погружена в сон.
   По рассказам монахов эти люди, почитаемые за святых, сохраняют все признаки спящих живых людей: у них растут волосы на голове и бородах; растут ногти на руках и ногах. Они проснутся при втором пришествии Христа и будут вместе с ним проповедывать мусульманскую веру. Ныне около этой пещеры устроен мазар, в котором совершаются молебствия. Живет много монахов. Всем заведует чиракчи. Масса богомольцев со всего магометанского мира стекается сюда на богомолье. Это место известно под-именем "могилы семи братьев". Мазар называется Султан-Асабу-кэб.
   Проведя ночь в Туёке и простившись с чиракчи и прочими служащими при мазаре, мы направились в Люкчюн, куда прибыли через 16 верст.
   Мои наблюдения в котловине вполне удались. Во время моего отсутствия П. К. Козлов, по моему поручению, отправил в Турфан к знакомsv сартам 7 вьюков, предназначенных для пересылки через Урумчи в Чугу-чак, чтобы облегчить вьюки нашего каравана.
   Посетили вана, чтобы отблагодарить его за покровительство Шестакову в течение двух лет и за внимание, оказанное всеми жителями, его подчиненными, нам и людям нашего отряда; действительно, за все время пребывания Шестакова и наше ни у нас, ни у него не было с местными житетелями ни малейшего недоразумения. Вану я подарил на память скорострельное ружье с 1 000 патронов и несколько мелких вещей для его жены и сыновей. Он, с своей стороны, подарил мне и П. К. Козлову по шелковому ковру. Нам он показывал свой отстраивающийся дворец, во второй этаж которого ведет каменная лестница из тесаного гранита. У него мы видели небольшого совершенно ручного жеребенка Equus przewalskü72, который свободно поднимается по лестнице во второй этаж. Сын вана, мальчик лет 9--10, садится и ездит на нем. Любезностям вана не было конца, он был крайне доволен подарком ружья, которое теперь, ввиду надвигавшегося дунганского восстания, могло быть особенно полезно. 18 октября было решено покинуть Люкчюн, и мы усердно снаряжали караван и П. К. Козлова в его самостоятельный отдельный путь.
   Мы дали слово быть у вана накануне нашего отъезда, чтобы проститься с ним. Утром приезжает тайджи с известием, что ван неожиданно вытребован китайцами в г. Турфан, но просит, чтобы мы все-таки посетили его дом и на прощанье отведали бы у него хлеба-соли, его сын, хотя и малолетний, примет нас вместо него.
   Чтобы не обидеть вана, мы поехали к нему, и, действительно, его сын-наследник лет 10 очень усердно нас занимал и угощал за обедом, приняв на себя роль хозяина. Когда я его спросил, не устал ли он заниматься с нами и не хочет ли итти поиграть, он мне ответил: "как же я могу итти играть, когда я здесь вместо отца принимаю гостей, я должен только служить им и не думать о какой-либо игре". Обед прошел обычным порядком. Мы простились с молодым хозяином и поехали домой, где шли самые усердные приготовления к походу; вьюки были уже приготовлены и завязаны; седлали верблюдов.
   Считаю не лишним сообщить здесь кстати и некоторые сведения, касающиеся Люкчюна.
   По рассказам Бешир-Ахуна -- хозяина карыза, на котором наша метеорологическая станция просуществовала два года, в горах Тянь-шаня, к северу от котловины, в прежнее время до прихода еще в котловину нынешних жителей, обитали кочевые калмыки, имевшие своего хана, никому не подчинявшегося. Там, где стоит нынешний Люкчюн, еще не было жителей и водилось много зверей. Местность эта называлась до того Люй-чюн, что значит кормное место для ослов, и через него прежде проходила прямая дорога из Турфана в Са-чжоу, и далее во внутренний Китай; проходящие караваны здесь всегда останавливались для покормки своих животных. Китайский император приказал заселить эту местность, что и было исполнено властями, поселившими здесь таранчей из Учь-Турфана, Аксу, и главным образом из Ань-си. Поселок назвали Люкчюн.
   Сначала сюда было выселено только сто семей, принявшихся за земледелие и приобретших благосостояние. Соседние горные калмыки стали делать на них набеги, убивая мужчин, уводя в плен жен и детей и грабя имущество. Тогда жители покинули Люкчюн и переселились в Ань-си. В Ань-си они прожили около семи лет и не могли забыть свободы, простора и плодородия люкчюнских земель, что побудило их просить у китайских властей разрешения снова вернуться в Люкчюн. Разрешение последовало; переселенцев собралось до двух тысяч обоего пола; они выбрали себе начальника, звавшегося Иминь-ваном, который был очень богат и, собрав до тысячи таранчей, образовал из них войско.
   По прибытии в Люкчюн поселенцы первым делом обнесли свой лагерь глиняной стеной от набегов калмыков. Калмыки настойчивее прежнего стали нападать и грабить их и уводить семьи в плен. Наконец крепость была готова, и таранчи стали отбивать набеги. По стенам крепости постоянно ходили караульные, и войско было всегда готово дать отпор грабителям. На одной башне зажигался по ночам огонь, светивший караульным.
   Однажды к крепости подступили калмыки и удачным выстрелом сбили огонь с башни и напали на таранчей, которые, несмотря на отчаянное сопротивление, сомневались в благоприятном исходе своей победы. На утро ван собрал совет, на котором сказал: "пока мы не добудем того ружья, которым был сбит огонь с башни нашей крепости, до тех пор мы не победим калмыков; который воин добудет его, тот получит от меня высшую награду". Такой воин выискался: он убил большую собаку, снял с нее шкуру, надел ее на себя и, когда стемнело, пошел на четвереньках в лагерь калмыков. Калмыки варили на кострах мясо, и когда оно было готово, ели, а кости бросали собравшимся собакам, среди которых был и нарядившийся собакой воин; он ходил среди них на четвереньках и, перебирая кости, высматривал ружье, ради которого сюда пробрался. Калмыки, утолив свой голод и ничего не подозревая, предались глубокому сну, кроме нескольких караульных. Когда все стихло и успокоилось, собака-воин, разглядев, где лежит ружье, схватил его и, незамеченный часовым, скрылся из враждебного лагеря.
   На утро у калмыков, открывших пропажу ружья, поднялась страшная, суматоха. Собран был совет, на котором мнения разошлись: одни советовали отступить, другие настаивали, чтобы заставить таранчей силой возвратить ружье. Решено было попытать счастья и отнять ружье.
   Обрадованный же ван, получив ружье, одарил воина и сказал: "ну, теперь мы можем воевать с калмыками". Калмыки со всеми своими силами бросились на таранчей, но те своей храбростью отбили нападение и погнали калмыков в горы, массами истребляя их по пути и забирая в плен. Они так жестоко отомстили калмыкам, что навсегда отбили у них охоту грабить Люкчюн.
   После этого ван послал к китайскому императору с посланцем донесение о происшедшем, и китайский император передал северные горы в вечное владение люкчюнскому вану за его храбрость, а вместе с ними и непокорных дотоле калмыков. С тех пор и до настоящего времени идет ванский род от Иминь-вана. Горы эти и теперь принадлежат нынешнему вану и населены потомками пленных калмыков, принявших мусульманство. Ныне на прекрасные луга этих гор пригоняют множество скота на летнее время отовсюду: из Турфана, Люкчюна, Урумчи, Пичана и пр.
   В 1889 году в эти горы пришло из Алтая около ста юрт китайских киргизов вследствие стеснения пастбищ на их родине. Здесь же в горах они нашли хорошие корма и очень удобные зимовки, свободные зимою, потому что все местные жители на зиму уходят со скотом в низкие, более теплые места. Киригизы занимаются исключительно скотоводством и охотою.
   

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

ГОРОД ЛЮКЧЮН

Город Люкчюн. -- Селение Богар. -- Кыры. -- Якка. -- Арыки. -- Карызы. -- Местная администрация: тайджи, дога, уда-беги, топ-баши, подшабы, секретарь, переводчики, мирабы и аксакалы. -- Ходоки и крепостные. -- Судопроизводство. -- Наказания и пытки. -- Духовная администрация: алим-ахун, муллы, дивана-буве. -- Паломники. -- Постройки. -- Домашняя утварь. -- Гости. -- Подати. -- Полевая работа. -- Севооборот. -- Удобрение пашен. -- Саранча. -- Скотоводство. -- Охота. -- Промышленность. -- Дрова. -- Торговля.

   
   Город Люкчюн есть резиденция правителя страны -- вана и средоточие всей администрации и торговли. Небольшое пространство, занимаемое городом, обнесено глиняной стеной, которая у своего основания достигает до 3 сажен толщины и до 5 вышины; наверху, по наружному краю ее, выложена небольшая тонкая стенка с бойницами для ее защитников; по-углам выстроены башни тоже с бойницами. Снаружи стены опоясаны рвом или, вернее, канавой 3--4 сажени шириною и 2--3 сажени глубиной, которая при надобности наполняется водой. Стена имеет четверо ворот по числу стран света, коими и называются. Западные ворота закрыты совсем; они считаются наказанными: в 1892 году жители соседнего западного селения Янхэ-шари восстали против люкчюнского вана и ворвались в город через, эти ворота. Вспышка была потушена, а ворота, послужившие проходом бунтовщикам в город, были признаны виновными и по приказу китайских властей позорно заколочены и заделаны навсегда, ибо были признаны недостойными, чтобы через них ходили добронравные люди. Прочие ворота перед наступлением ночи в 9 ч. вечера запираются замком на всю ночь и рано утром их отпирают, так что с вечера и в течение всей ночи прекращается всякое сообщение города с окружающими его селениями. Всю ночь по стенам и в городе ходят пять человек дозорных.
   Улицы города узки, грязны и вонючи, ибо все отбросы и нечистоты выбрасываются и выливаются прямо на улицу. К тому же здесь, как в стране магометанской, нет санитаров китайских городов -- свиней, единственных блюстителей чистоты в Китае. Есть, правда, вороны, но нечистот столько, что одним воронам не под силу с ними справиться. Для приезжих из степи зловоние города невыносимо, и многие стараются останавливаться не в городе, а где-либо у знакомых в ближайшей деревне. Городские жители принюхались и не обращают внимания на вонь.
   Главная улица, базарная, тянется через весь город с востока на запад; она представляет собою сплошной ряд лавок; по одной ее стороне в канаве бежит вода к ванскому дворцу. Из канавы поливают базарную улицу во время невыносимых летних жаров. Улица эта местами сверху прикрыта камышовыми цыновками, защищающими прохожих от палящего солнца; но эти приспособления препятствуют притоку свежего воздуха и усугубляют базарные зловония. Базар размещается только по главной улице и заключает в себе около семидесяти лавок, -- с красным товаром около 40 лавок, остальные же суть булочные, харчевни, кожевенные, кузницы и пр. Есть торгующие на лотках в разное. Купцы главным образом чанту и дунгане; китайских лавок очень мало. Китайцы торгуют не в лавках, а у себя на дому и большею частью занимаются скупкою хлопка и изюма, которые отправляют караванами в собственно Китай; кроме того они с непохвальными успехами занимаются ростовщичеством, получая около семи месячных процентов.
   Саженях в 150 от базара в юго-западной части города стоит двухэтажный новый ванский дворец, выложенный из сырцового кирпича. Во второй этаж его ведет гранитная лестница, а на плоскую крышу деревянная. С крыши открывается обширный вид на серую туманную и, в общем, печальную котловину, с юга замыкающуюся неясной, через беловатую дымку, полосой Чоль-тага. Впрочем, бывают и очень ясные дни, в которые пыль совершенно отсутствует. Отсюда по вечерам, когда спадает жар, ван, за чаем, обозревает свои владения.
   К северо-западу от дворца высятся 2 минарета (лизнар -- на местном наречии) городского медресе (городская школа), в котором считается до 300 детей и до 120 мулл, оканчивающих свое богословское образование, состоящее главным образом в изучении наизусть на арабском языке алкорана73. Здесь они обучаются до 30-летнего возраста.
   Далее на север от медресе находится старое кладбище, на котором ныне уже не хоронят. На восток от этого кладбища стоит чтимый жителями, особенно приезжими, мазар Мухпул-худжам с 10 постоянно живущими монахами. Восточнее его расположено еще кладбище, на котором хоронят только местную аристократию: родственников вана, тайджи и мулл высшего ранга. В стенах города, за недостатком места, садов совсем не разводят, да и мало воды для поливки их. Зато на карызах и в Богаре есть отрадные места с густой и могучей растительностью, скрывающей своей свежей листвой приютившиеся среди нее фанзы.
   Город пользуется питьевой водой из колодцев, находящихся в значительном числе. Серединою города, вдоль базара, пробегает арык, но воду из него в пищу не употребляют, потому что в него стекают жидкие нечистоты, и по пути попадают всякие отбросы; вода в нем зловонна, бурого цвета; даже ослы, собаки и птицы избегают пить эту воду, а бродячие собаки, не имеющие своих хозяев, выбегают на водопой к арыкам, текущим за городом.

[]

   Всего чантуйского населения в городе считается до 50 дворов, дунган 35 дворов и около 30 китайских. Дома, с плоскими крышами и без окон на улицу, построены из глины; они не белятся известью и имеют крайне неприглядный вид.
   На западе возле города -- чтимый мазар Сеид-Аккос.
   За городскими стенами находятся три старых кладбища. Первое расположено у восточной окраины города, второе -- на севере от него и третье -- на юге. На этих кладбищах наделены места по числу жителей (домов), и всякий знает свое место вечного упокоения заранее. Кладбища эти обнесены невысокой глиняной стеной.
   Город окружен пашнями и кишлаками, пользующимися водой из Люкчюнской речки; самое слабое население возле города с юго-западной стороны.
   Селение Богар, расположенное на восток и север от города, тянется вверх по Люкчюнской речке и обильно орошается ею из многих арыков; в нем много прекрасной растительности, садов и пашен; ближайшие к городу улицы селения ограждены заборами, тоже узки, кривы и пыльны. Населения в Богаре около 700 дворов чанту, 30 дунганских и 20 китайских. Жители занимаются хлебопашеством (пшеница, сорго, хлопок и бахчи), садоводством (виноград, груши, яблоки, персики, абрикосы, гранаты и пр.). Из скота держат больше всего баранов, ишаков (ослов), немного коров и лошадей. Из птиц -- больше всего голубей, которых охотно едят и для которых строят глинобитные и из сырцового кирпича помещения, в коих голубям удобно выводить молодых. Эти помещения называются "кептарь-хана" -- голубятня. Кур, равно как уток, держат немного, и их яйца в цене, не для всех доступной.
   Земли Богара наследственные, были наделены на вечные времена в потомство еще Имин-ваном, и ими никто не может распоряжаться кроме самих собственников.
   К западу и югу от города тянутся пашни -- кыры -- служащих при дворце вана. На каждом кыре сеется хлеб через два года в третий. Они дают очень хорошие урожаи. Земли на кырах даются ваном, вместо жалованья, во временное пользование 120 человекам, служащим при дворце; каждый получает столько земли, чтобы можно было высеять 20 пудов хлеба. Эти 120 человек называются якка.
   На их обязанности лежит: исправлять дороги, доставлять вану для работ лошадей, ишаков, пахать ванские пашни и убирать с них хлеб и исполнять все дворцовые работы. Ими заведует дога, ведущий наряды между ними на работы. Желающий оставить службу якка платит доге шесть лан серебра, и на его место назначется другой с арыка Дихан-су, получающий и участок кыра, принадлежавший отказавшемуся.
   Люкчюнская речка, прорвав горы Туз-тау, выбегает в котловину, где собирается в пруд, из которого выпускается двумя арыками: Дихан-су, обходящий город с северо-запада, и Сноп-су -- с юго-востока. Первый орошает земли простых смертных; второй принадлежит служащим у вана чиновникам. Как на Дихан-су, так и на Сноп-су назначаются арычные старшины, которые обязаны следить за правильным распределением воды по пашням во время их налива. У вана есть земли на обоих арыках, которые ван раздает своим чиновникам вместо денежного вознаграждения; при оставлении чиновником ванской службы теряется его право на землю.
   В окрестностях Люкчюна большая часть земли, за неимением речной воды, орошается "карызами", подземными каналами, выводящими подпочвенную воду на пашни. Карызов насчитывают до 140 с населением до 400 домов. Вообще же во всей котловине их очень много. Каждый чанту, обладающий средствами, может заняться устройством карыза, для чего он едет к вану с подарком лан в 40--50 серебра и заявляет ему о своем желании, на что обыкновенно получается разрешение, и ван приказывает заведывающему землею доге отвести соответствующее место.
   Для устройства карызов существуют особые рабочие, которые привыкают к этой трудной и опасной работе. Если с рабочим, во время производства им карызной работы, что либо случится, от чего последует его смерть, например, задавит обвалом земли, то его торжественно хоронят на счет общества. Рабочие соединяются партиями не менее шести человек; наиболее опытный и искусный в этом деле избирается старшим руководителем; он получает значительно большее вознаграждение за труды сравнительно с прочими товарищами. Работа по выведению карызов сдается партии с подряда, причем делится на две половины: верхнюю и нижнюю. Верхняя половина наиболее трудная, медленная, опасная и дорогая. Колодцы ее доходят до 40 сажен глубиною и копаются на расстоянии друг от друга до 4--5 сажен; достигнув целым рядом таких колодцев водоносного слоя, доходящего до сажени от поверхности, рабочие соединяют все колодцы, достигающие этого слоя, подземной галлереей, по которой струится вода, и на саженной глубине от поверхности выводится уже арыком на свет божий.
   Нижняя половина, копаемая от 1 до 20 сажен глубиною, считается почти безопасной и оплачивается потому дешевле; работа верхней части оплачивается не менее одного лана пяти цин с колодца, а нижней от 5 до 8 цин серебра. Глубина колодца не принимается в расчет, а считается число колодцев, доходящее иногда до 300. За работу обыкновенно уплачивается вперед. Если во время работы попадется подземный ключ, хотя и небольшой, то работа считается оконченной, плата, полученная рабочими, не возвращается хозяину. Если хозяин пожелает продолжать выведение карыза, не довольствуясь открытым ключом, то условливается вновь с теми же или новыми рабочими и платит им вновь. Рабочие постоянно уговариваются со своим продовольствием, но выговаривают все-таки от хозяина муку, масло и другие продукты.
   Отыскание ключа случается редко, и если вода показалась скоро, то хозяин устраивает торжество: режет двух-трех баранов и собирает помочь из окрестных жителей для копания пруда. По окончании этой работы, все собираются на молитву и просят у бога, чтобы он послал обилие воды. После молитвы выпускают воду из-под земли в пруд, собирается толпа зрителей и торжество (тамаша) продолжается.
   Когда вода пойдет в пруд, хозяин карыза снова идет к вану, на этот раз с просьбой отвести место под пашни. Ван посылает того же дога, который отводил место под карыз, о чем доносится в Турфан китайскому начальству для составления податного списка. По этим спискам китайское начальство собирает хлеб в запасные казенные магазины, называемые у чанту "мо-аш".
   Обыкновенно пруд, равно как и выведенные из него на пашни арыки, обсаживаются густо деревьями: тополем, ивой, шелковицей, которые защищают воду от испарения под жгучими лучами солнца. На арыке иногда, если позволяет уклон местности, ставятся водяные мельницы, которые не в состоянии, однако, вымолачивать много, почему чаще пользуются мельницами с конными приводами.
   На зиму после уборки хлебов колодцы карызов закрывают прутьями и соломой, на которую присыпают землю, чтобы карызы не замерзли.
   Если же зимой это случится, то весной земля в галлереях будет обваливаться, и карыз может засориться.
   Население Люкчюна и окрестных селений управляется ваном Мамутом-султаном. Он имеет помощников в лице трех тайджиев, двух дога, одного топ-баши, одного удо-беги, двух мирабов, одного подшаба, одного хазначи, десяти аксакалов и двух секретарей, двух переводчиков китайского языка и двадцати яй. Ван и все чиновники обязаны носить косы и одежды китайского покроя.
   Вану около 40 лет от роду, он уроженец города Яркенда. Лет свыше сорока тому назад, еще до прихода в Люкчюн дунган, китайцы назначили люкчюнского вана, отца нынешнего, губернатором в Яркенд. Пробыв два года в Яркенде, жена вана соскучилась по своим родным в Люкчюне и поехала их навестить.
   Во время ее отсутствия ван женился на местной яркендской уроженке, которая, успев забеременеть и желая избегнуть неприятностей со стороны старой жены вана, возвращавшейся в Яркенд, ушла в город Аксу, где у нее родился сын Мамут-султан. В скором времени Кашгария перешла в руки Бадуалета, яркендского губернатора; вана сместили с должности как китайского ставленника, и выслали на жительство в Кучу, где он умер. Мамут достиг десятилетнего возраста, стал заниматься поденной работой и пасти скот, помогая своей бедной, лишенной всяких средств к существованию матери.
   Когда китайцы заняли земли Бадуалета снова, они разыскали в городе Аксу 17-летнего Мамута, привезли в Люкчюн и, как единственного законного наследника на ванский титул и люкчюнские владения, утвердили его ваном-правителем. Во время отсутствия вана из Люк-чюна городом временно управляет старший тайджи.
   Ван имеет от китайцев пурпуровый, с отделкою драгоценными камнями, шарик на шляпе, носит звание цинь-вана -- князя 1-й степени, имеет желтую (цвет, присвоенный членам императорской фамилии) куртку и пользуется почестями, отдаваемыми членам императорской фамилии. При встрече с ваном, одетым в желтую куртку, все китайские подданные и сами китайцы обязаны падать пред ним ниц. Но несмотря на это, он в полном подчинении у китайских властей и, посещая их, не надевает желтой куртки, из уважения к ним, чтобы не заставлять их проделывать принятой китайскими обычаями церемонии.
   Однажды ван поехал в Урумчи по служебным делам к генерал-губернатору и, проезжая через Турфан, не заехал с визитом к тину -- окружному начальнику -- китайцу; последний написал генерал-губернатору бумагу, выражая свою обиду на вана. Тогда генерал-губернатор удержал вана в Урумчи без всякой надобности более двух месяцев. Подданные вана говорят: "Здесь китайские чиновники чванятся с нашим ваном, а в Пекине наш ван сидит рядом с императором, а этих самых чиновников во дворце богдохана и на помойной яме среди собак не найдешь".
   Через каждые три года ван ездит в Пекин для представления императору, которому отвозит подарки, состоящие в следующем: около 50 лучших лошадей, около 40 пудов изюму, 50 штук выдр с Лоб-нора, 50 штук отборных лисиц, 10 штук таранчинских кованых ножей, 100 штук хотанских белых мерлушек, 20 нагаек местной работы, 4 пуда сушеных дынь и 10 кусков бумажной материи местного производства. Все это обыкновенно отбирается от жителей безвозмездно.
   Ван Мамут-султан имеет двух жен, из них младшая бездетна. У старшей же трое детей: два мальчика и одна девочка; старшему мальчику -- наследнику теперь уже около 14 лет, младшему около 12 лет и девочке восемь лет.
   Охота с гончими за лисицами составляет любимое занятие вана. Охота эта начинается с осени и продолжается до весны, пока у зверя хорошая шерсть. Никто из охотников в котловине не имеет права пользоваться этой охотой, она представляет исключительное право вана. Гончие собаки доставляются вану из Кульджи и Ташкента русско-подданными сартами, которые продают хорошую собаку лан за 50 (100 рублей).
   При ване находится всегда налицо 10 человек прислуги, которые не смеют никуда отлучиться и ежеминутно должны быть готовыми для исполнения приказаний вана и различных услуг.
   Жизнью своих подданных ван не может распоряжаться. По представлению вана китайский тин в Турфане казнит, но обязан уведомить об этом урумчийского дао-тая.
   Два раза в месяц, 5 и 20 числа, которые у китайцев считаются счастливыми, ван обязан ездить в Турфан для поклонения китайским бурханам в кумирне, что строго исполняется всеми чиновниками Магомета- нами, за что они сильно падают в глазах народа, теряя к себе уважение.
   Вану подчинено двенадцать крупных селений:
   1) город Люкчюн
   2) селение Богар
   3) 140 карызов
   -------------
   1700 дворов
   4) Город и селение Пичан. Стоит на большой дороге на расстоянии 90 иолов (около 50 верст) на восток от Люкчюна; город окружен глинобитной стеною, исполняющей назначение крепости; внутри ее находится базар, около 50 лавок, половина из них чантуйских, половина китайских. Торгуют коноплей и стручковым перцем, которые вывозятся во внутренний Китай. В городе и окрестных селениях, причисленных к нему, расположенных на 50 карызах, находится жителей, -- чанту, китайцев и немного дунган, -- всего до 1000 дворов. Город стоит на Пичанской речке, которая орошает и часть селений.
   5) Селение Лямджин лежит за горами Туз-тау к северу вверх по речке, орошающей Люкчюн. Кроме вод этой речки жители пользуются и карызами. Преобладающие жители -- чанту, затем китайцы, есть и дунгане. Всех семей до 600 дворов. Занимаются земледелием, садоводством, скотоводством, особенно славятся бараны и быки. В селении есть базар.
   6) Селение Хондо [Хандун] лежит вверх по той же речке верстах в десяти (20 иолов) выше Лямджина и ею же орошается; жители, до 300 дворов чанту, занимаются хлебопашеством и скотоводством; есть небольшой базар; из Хондо вывозятся в Турфан и Люкчюн просо и другие произведения земли и скот.
   7) Селение Чувань-кара [Чуванкер], в 4 верстах (8 иолов) к востоку от Лямджина. Жители -- чанту, китайцы и дунгане, около 300 домов, занимаются хлебопашеством (орошение ключевое) и скотоводством. В Турфан возят просо, горох и бобы.
   8) Селение Чиктым, на восток от Пичана верстах в 30 (60 иолов); орошается ключами и карызами; 35 домов, преимущественно китайцев и дунган, и несколько чанту; небольшой базар окружен глиняной стеной, в которой кроме того стоит конная лянза китайского войска. Ключи, выбегающие из крепости, орошают пашни; но хлеба нехватает и на жителей, не говоря уже о лянзе, для которой все продовольствие привозится из Турфана.
   9) Селение Янхэ лежит от Люкчюна на северо-запад в расстоянии около 4--5 верст (10 иолов). Орошается карызами и частью Туёкской речкой. Жителей -- 300 дворов чанту, 60 дворов дунган и около 20 дворов китайцев; на базаре до 10 лавок, в коих торгуют почти исключительно дунгане. Занятие: хлебопашество, разведение хлопка и садоводство. Жители отличаются дурными нравственными качествами, сравнительно с остальными обитателями котловины, крайне вспыльчивы, раздражительны и, что хуже всего, пользуются дурной славой людей вороватых.
   10) Селение Туёк, на северо-запад от Люкчюна верстах в 15 (иолов 30), расположено в устье ущелья высот Туз-тау, на речке Чонь-су, прорывающей их. Имеется небольшой базар для населения в 200 домов чанту и 15 дворов дунган. Занятие жителей составляет исключительно садоводство -- виноградарство. Сушеный виноград Туёка славится на далекие пространства и вывозится в Пекин. 100 джин (3 п. 30 ф.) винограда осенью стоит около 1 лана 5 цин (3 р.). Кроме того в Туёке существует производство фитильных ружей, делаются сошки к ним, огнива, текмени, чугунные котлы, ступки и прочие вещи из чугуна.
   11) Селение Сынгым, в горах Туз-тау, орошается карызами; население 300 дворов чанту. Производится много проса и пшеницы.
   12) Селение Кара-ходжа, на северо-запад от Люкчюна в 25 верстах (50 иолов) на большой Турфанской дороге; орошается небольшой речкой, прорывающейся через высоты Туз-тау, и карызами. Население -- 500 дворов чанту и 20 дворов китайцев и дунган. В Кара-ходжа растут прекрасная пшеница, просо, хлопок. Многие жители Кара-ходжи живут в северных горах в юртах и землянках, занимаясь скотоводством и охотой. Ими заведует отдельный дога, который смотрит за ванским, пасущимся в горах, скотом и собирает повинности за скот частных лиц, пасущих его там же. Эти жители сохранили свой монгольский тип, переменив буддийскую религию на магометанскую. В окрестностях много старых кладбищ, развалин и развалины древнего уйгурского города Идыгот-шари. Рассказывают, что в развалинах добывают много золотых и серебряных вещей и ценных камней. Эти находки случаются часто после сильных бурь, выдувающих песок и глину и уносящих их в воздух. Глины древних развалин служат прекрасным удобрением для пашен.
   13) Селение Дыгай {У Грумм-Гржимайло -- Дга.}, верстах в двадцати семи (50 иолов), к юго-востоку от Люкчюна; самое восточное в котловине. Жители чанту до 200 домов. Орошается карызами. Здесь славятся дыни, растущие без полива; они называются миджиген-когун. Жители сеют просо, пшеницу, другие хлеба и хлопок.
   Кроме перечисленных селений есть и отдельные карызы, орошающие по несколько фанз и носящие название по именам хозяев, их устроителей. Точно узнать число этих карызов и число состоящих при них дворов не пришлось.
   Люкчюнскому вану принадлежали прежде озеро Лоб-нор и часть реки Тарима между ним и озером Баграш-кулем; с жителей этой местности ван получал всего 35 ямб серебра (около 3000--4000 рублей).
   В 1890 году китайцы выстроили на рукаве Тарима новый город Дурал и причислили к нему жителей озера Лоб-нора.
   Ближайшими помощниками вана считаются трое тайджи. Они разбирают всякого рода просьбы и чинят суд и расправу; от них дела поступают на усмотрение вана и для приложения печати, если ван утверждает решение тайджи. Таких печатей ван имеет две: одна маленькая -- прикладывается ко всем бумагам вообще, другая большая, присланная вану из Пекина в 1888 г, которая прикладывается только к особенно важным бумагам.
   Дога производят суд по маловажным делам, их просматривают и утверждают тайджи; дога следят за правильным разделом воды во время полива пашен и исполняют поручения вана. 2 дога заведуют постоянными жителями в горах; они собирают повинности за пастьбу скота приблизительно в таком размере: со ста пасущихся баранов -- один поступает в пользу вана; с лошади и коровы около 20 копеек на наши деньги -- в казну вана; с верблюда 30 копеек. Это дает ежегодного дохода лично вану до 3000--4000 рублей, кроме собираемых баранов. Оба дога наблюдают в горах за пастьбою ванского скота и за охотниками. При наступлении весны они собирают всех охотников и направляют их в леса за маралами; шкурами и мясом убитых охотники могут пользоваться, рога же этих зверей все поступают в пользу вана. Обыкновенно за лето убивается до 25 маралов, не включая сюда маралов, убиваемых тайно другими, не записанными в охотники, а также и последними, при удобном случае.
   Зимой дога следят, чтобы добытые лисицы или волки были непременно, доставлены вану, за что платы никакой не полагается. Утаившего добытого зверя у себя или продавшего на сторону наказывают палками, а шкуру зверя и ружье отбирают от него.
   Вообще без особого разрешения вана трудно добыть этих зверей, потому что охота на них принадлежит исключительно самому вану. Он охотится с собаками и соколами.
   Уда-беги обязан следить за порядком во дворце и распоряжается всем дворцовым управлением.
   Топ-баши докладывает и представляет вану желающих лично ему передать свою просьбу или объясниться по какому-либо случаю с ним.
   Подшаб заведует арестантами, разыскивает и ловит воров, присутствует при наказаниях, заведует ночными караулами в городе и охраною дворца, а также и всеми яийми. Яий -- конный посыльный при дворце.
   На руках секретаря вся казенная переписка; он пишет прошения, расписки и пр.; за каждое прошение получает 20 копеек, а за расписку 10 копеек.
   Переводчик обязан переводить все бумаги на китайский язык при сношениях с китайскими властями и присутствовать для устных переводов при переговорах князя с китайцами.
   Мирабы и аксакалы заведуют мо-ашем, т. е. собирают хлеб для пополнения запасных магазинов и подать с населения дровами и пр.
   Кроме того при дворце вана есть и другие второстепенные должности.
   Еще существует в настоящее время около ста человек ходжей, ведущих исстари свой дворянский род и имеющих потомственные земли, переходящие из рода в род. Для обработки этих земель ходжи имеют людей, вроде крепостных, обязанных работать на своих господ (ходжи -- господин). Ходжи среди простых чанту пользуются особым уважением. Из числа их назначают на различные почетные должности.
   Всякий, ищущий справедливости, отправляется прежде всего к секретарю, который дает ему советы и пишет прошение за условную плату. Это прошение подают вану через уда-беги. Ван, рассмотрев прошение, передает его для подробного расследования дела одному из дога. Дела более важные передаются к тайджи, и если у последних является какое-либо сомнение относительно решения дела, то его рассматривает сам ван. Особенно важные дела доходят до турфанского окружного начальника -- "тина", который постановляет решение в окончательной форме. Ему предоставляется право смертной казни через повешение или через отсечение головы, особенно виновных против китайских властей или войск; но о таких случаях тин обязан доносить генерал-губернатору в Урумчи.
   Суд у чанту не особенно нуждается в свидетелях, да и допускаются только взрослые, имеющие уже бороду. Безбородые свидетели доверием суда не пользуются, и лишь трое безбородых могут заменить одного бородатого. Свидетелей на суде вполне заменяет присяга. Никто никогда не решится присягнуть ложно или нарушить присягу. К присяге приводит и просителя и ответчика сам алим-ахун. Он читает им предварительно узаконения относительно присяги или корана и объясняет им, насколько велико преступление ложной присяги перед богом и людьми. Ложно присягнувшему будут закрыты в будущей жизни двери рая; и даже за правую присягу рай будет отдален от присягавшего. Вообще редко кто решается прибегать к присяге, столь важному религиозному акту, потому что на это и духовенство, и власти, и все соседи смотрят крайне неодобрительно, и человек присягавший роняет свое достоинство в среде своего общества.
   Но раз дело уже дошло до присяги, алим-ахун посылает враждующих и муллу за город или в другое уединенное место, ибо в присутствии людей не производится присяга, чтобы не подавать соблазна людям. За городом мулла садит враждующих рядом лицом на запад и заставляет их читать беш-имам, т. е. пять молитв, в которых присягающие клянутся магометанской верой, отцом, матерью, родными и всем близким и дорогим. По окончании клятвы они идут к алим-ахуну, который решает дело по своей совести и усмотрению. При судопроизводстве никто не считает судей неподкупными, и потому судящиеся принимают это обстоятельство в расчет.
   За проступки и преступления здесь существуют такого рода наказания.
   За маловажные проступки провинившегося садят под арест в светлое помещение на сроки от 5 до 20 дней. Арестованный пищу получает из дому или покупает ее на свой счет. Если же арестованный не имеет родственников и денег, тогда он получает от казны один фунтовый кунаковый (просяной) хлеб и сколько угодно холодной воды. Сидевшие под арестом записываются в особый журнал, который ведет подшаб.
   За более важные проступки арестуют в светлом помещении на 20--40 дней на тех же основаниях. Для более продолжительных арестов существует яма -- подземелье, которое устроено так: в глиняной квадратной фанзе в 8--10 аршин длиною, с одним окошком в потолке, на полу выкопана круглая яма, глубиной до трех саженей. Сюда опускается присужденный и выдерживается от 6 месяцев до 2 лет. За все это время арестованному не бреют голову; от грязи и зловония разводятся миллиарды самых назойливых насекомых. К чести нынешнего вана это учреждение давно уже не заключало в свои недра арестованных.
   Виновного сажают в светлый карцер, и ноги его забивают в колодки, для чего вдоль всего карцера пропущено бревно, в котором сделаны отверстия для ног. Виновному, в сидячем положении забивают ноги в колодку, лишая его этим возможности вставать или ложиться на время от пяти месяцев до двух лет.
   Осужденному надевают на шею деревянную доску на время от 5 дней до 2 лет. Доска эта квадратная около 1 1/2 аршин в квадрате, с отверстием для шеи посредине. Она раздвигается, чтобы надеть ее через голову на шею. После того как ее наденут, поперек щели сдвига наклеиваются полосы бумаги со сведениями, за что и когда надета на виновного эта доска, и когда ее следует снять. С этой доской наказанного отпускают на все четыре стороны. Днем он свободно ходит по базару, смотрит театральные представления и вообще участвует в уличной общественной жизни; на ночь приходит в ямынь (полицейское управление). С этой доской он может ходить, стоять и сидеть на корточках; лежать он не может -- навешенная ему на шею доска не позволяет этого. Все время, пока не снимут доски, наказанный не может брить головы.
   Для наказаний телесных у властей имеется плеть такого рода: три сыромятных ремня в две четверти длиною и в полтора вершка шириною, прошитых по краям ремешком же, приделаны к деревянной ручке в четверть длиною. Таким образом получается широкая плеть, которою наказывают следующим образом: виновного ставят на колени; стоящий сзади его человек берет его за уши, упирая своими коленями ему в спину, тогда лицо виновного поднимается кверху. Другой человек со всего размаху ударяет его плетью по губам. Удары даются от 5 до 20. Наказываются и мужчины и женщины.
   Употребляется еще трехгранная палка, толщиною в полвершка и длиною в один аршин. Присужденного кладут на скамейку спиною вверх. Два человека держат его за ноги и один за голову, а палач, держа в обеих руках такую палку, с силою ударяет концом ее по нижней мягкой части спины и ног. Удары производятся с оттяжкой, не часто. Счет им ведет подшаб, присутствующий при всех наказаниях. Дают от 10 до 50 ударов. После наказания или отпускают сейчас же на свободу, или еще выдерживают под арестом, судя по преступлениям.
   Есть еще тяжелая палка, длиною два аршина и толщиною в 2 вершка, тоже трехгранная. Ею наносят от 5 до 25 ударов. Наказывают так же, как и предыдущей. Не всякий выдерживает 15 ударов, и теряет сознание. Тогда дают ему очнуться и продолжают бить, чтобы выполнить назначенное число ударов. После двадцати пяти ударов очень многие прощаются совсем с жизнью, а другие поправляются лишь через 5--7 месяцев. Это одно из тяжких наказаний. Его применяют за грабежи, воровство и разврат.
   Железный брусок в два пуда весом и длиною в рост человека. К одному концу его приковывается левая рука или шея наказуемого, к другому левая нога, и таким образом наказанный отпускается на свободу. Прикованный к бруску ходит, смотря по определению властей, от 20 дней до 2 лет. Во все это время волос не стригут и не бреют. Таким образом наказанный не имеет возможности ни сидеть, ни ложиться, последнее он может лишь при чьей-либо помощи, но без этой помощи он не может и встать.
   Спит он чаще стоя, обняв свой брусок и прислонившись с ним где-нибудь у стены. Это тоже одно из томительных наказаний.
   Исключительно для женщин существует еще такое наказание за прелюбодеяние. Виновную кладут на скамейку лицом вниз, складывая ей крестообразно руки и туго привязывая волосами к скамье. Два человека держат ее за ноги. Поместившийся у ее изголовья палач берет в обе руки крым-камчу, толстую плетеную из сыромятных ремней плеть, и с силой ударяет ею вдоль спины виновной, так что концами своими плеть приходится по мягким частям, ниже спины. Это наказание, применяемое в количестве 10--50 ударов, очень тяжелое.
   Когда местное судопроизводство не может добиться истины и встречается с упорным запирательством обвиняемого, власти в важных случаях прибегают к пыткам; например, обвиняемого и не сознающегося в преступлении сажают на скамейку, вытягивают его руки вперед, складывают ладонями вместе, и на кисти рук надевается железное кольцо, а между ладонями заколачивается деревянный клин; если обвиняемый сознается в своей вине, чистосердечно раскаиваясь, то железное кольцо снимают с рук и садят его под арест для дальнейшего следствия до решения суда. Если же он упорно запирается, то эта пытка усиливается, пока не исторгнет сознания.
   Пытаемого садят на скамейку с вытянутыми вдоль нее ногами, под пятки подкладывается кирпич, в коленях ноги притягиваются веревкой к скамейке, ноги с хрустом сгибаются в обратную сторону. Если пытаемый не сознается, то под пятки подкладывают 2 кирпича и вновь колени притягиваются веревками к скамейке; от нестерпимой боли пытаемый оглашает воздух нечеловеческими криками и теряет сознание. Ему ослабляют веревки, приводят в чувство холодной водой и допрашивают. Если он не сознается, пытка продолжается.
   Скручивается на твердом полу толстая железная цепь и ставят на нее пытаемого на колени. Сзади на икры ног накладывается брусок и надавливает на ноги, отчего кольца цепи вдавливаются в колени с неимоверной болью, которая приводит пытаемого к потере сознания. Тогда его приводят в чувство и допрашивают или продолжают пытку, если он не сознается.
   Туго связывают кисти рук ладонями вместе и забивают под ногти деревянные спицы или заостренные кусочки соломы дырисуна (Lasiagrostis splendens) до второго сустава пальцев. Эти спицы вынимают и снова заколачивают под ногти и вынуждают пытаемого к сознанию.
   Все пытки, которых довольно много, в таком же роде; есть и настолько жестокие и гадкие, что, записывая их, чувствуешь крайне неприятные ощущения. Туземцы говорят, что в старину у них этого не было, все это появилось вместе с приходом в страну китайцев, которые в жестокостях доходят до виртуозности. Вообще нелюбовь к китайцам у чанту проглядывает во всем. Все, что есть худого в стране: воровство, обманы, болезни, взятки, распутство, и все, что только не заслуживает одобрения, все они приписывают влиянию китайцев.
   Среди всего люкчюнского духовенства высшее место занимает алим-ахун. Он пользуется очень большим значением и почетом, даже ван при встрече с ним первый слезает с коня для приветствия. В глазах же простых людей он чуть не достигает значения святого. В его ведении находятся все мечети, мазары, все муллы при мазарах и мечетях и до 300 мулл, изучающих коран наизусть на арабском языке. Из числа их алим-ахун замещает должности ахунов, т. е. мулл в мечетях. В Люкчюнской духовной семинарии, медресе, муллы изучают свои духовные премудрости до 30 и более лет, чтобы иметь право объяснять народу значение корана и молитв на арабском и персидском языках, а также и другие священные книги. Существует в распоряжении алим-ахуна 10 мулл-ахунов, на обязанности коих лежит следить за жителями, чтобы они совершали в мечетях, к которым приписаны, все положенные намазы (молитвы), и понуждать родителей отдавать своих детей в школы. Они обязаны проверять молящихся и уклоняющихся от молитвы в мечетях без уважительной причины, имеют право наказывать от 5 до 20 ударов плетью или палкой. Особенно строго наблюдается за выполнением утренней молитвы. Кроме них есть 10 ахунов, назначаемых алим-ахуном по участкам для совершения чтений при покойниках и похоронах, и чтобы они следили за правильностью соблюдения религиозных обрядов в этом случае. При алим-ахуне состоит мулла муджун-ахун; его должность заключается в составлении календаря.
   Кроме того существует множество низших степеней духовенства, занимающихся нищенством; они одеты в лохмотья, носят остроконечные шапки, ходят и распевают духовные стихи под звуки побрякушек и инструментов и кормятся подаянием; их зовут дивана.
   Среди женщин есть тоже занимающиеся духовными песнопениями. Они называются буве; между ними есть старшая, которая собирает этих женщин и отправляется в дом, куда их приглашают для молитвы на целую ночь. В доме, где их ожидают, колют барана, устраивают угощение в отдельной комнате, где хозяин и другие мужчины присутствовать не могут. После угощения собравшиеся буве поют всю ночь напролет духовные стихи и молитвы, прося у бога того, что особенно нужно хозяевам, за что получают деньгами, хлебом, мясом, одеждами и проч. Все эти женщины представляют собой нечто вроде монашенок, чаще всего бывают вдовы и в отличие от прочих носят на голове под шапкой остроконечный белый далембовый колпак. Вообще женщины не ходят молиться в мечеть, а в определенное время творят намазы дома, совершая перед этим обильные омовения; на голову одевается остроконечный колпак, закрывающий волосы, и на небольшом джай-намазе (коврик, подстилаемый при молитве) женщина молится, как и мужчина.
   Ежегодно из Люкчюна отправляется в Мекку до 50 человек на поклонение гробу Магомета. Путь держат через Индию. Люди недостаточные собирают для этого путешествия деньги с мира, на что все дают очень охотно. Люди же денежные делают хорошую операцию, потому что на обратном пути в Индии закупают на оставшиеся деньги товары, которые с барышом продают дома; этой торговлей окупаются их расходы и даже получаются значительные барыши. Отправляющиеся в Мекку собираются вместе, и их на дорогу напутствует и благословляет алим-ахун. По возвращении же на родину ранее прихода под свой кров, богомольцы являются к алим-ахуну и после него направляются в свои дома к родным. Посетивший Мекку паломник принимает звание хаджи и пользуется среди туземцев почетом.
   Материалом для всех почти построек служит глина в сыром своем виде, в смеси с соломой, и в виде необожженных кирпичей. Обожженные кирпичи употребляются только в очень редких случаях. На двери, косяки, рамы и проч. идет дерево: тополь, ель (из гор), ива.
   Стены построек складывают из сырцового кирпича. При постройке кирпич кладут прямо на землю, так как местные архитекторы не признают никакого фундамента. Стены выводятся толщиною у основания от 1 до 1 1/2 аршина, кверху они немного уменьшаются; вышина стен 4--5 и даже более аршин, если крыша предполагается плоская, деревянная, и 2--3 аршина, если потолок выводится сводом, полукругом. Такая постройка называется кемира. Кемира строится потому, что на потолок ее не требуется леса, а также и потому, что в летние жары в них прохладнее. Окна делают небольшие, около квадратного аршина вверху западной стены под потолком, а в потолке оставляют еще отверстие, величиною с квадратный полуаршин, называемое тюндюк; на ночь его закрывают, а утром чуть свет его открывают для пропуска света и воздуха. Вместо рамы в тюндюк вставляют поперечную перекладину, а в окно решетку, которую зимою заклеивают для тепла белой бумагой.
   Дверные косяки ставятся, когда стены уже готовы; для них при постройке стен оставляются места. Двери без петель, вращаются на пятках. Для запирания двери устраиваются железные накладки в виде короткой цепи с пробоем. Двери часто двустворчатые, невысокие, при входе требующие наклонения головы. Пороги делаются невысокие. Стены штукатурятся глиной, смешанной с рубленой соломой, а плоский деревянный потолок обкладывается изнутри камышовой цыновкой.
   Пол земляной, хорошо утрамбованный; в нем делаются три углубления: первое, около двух аршин в квадрате, возле очага, второе углубление до трех аршин длиною, возле двери, и над третьим у задней стены устраивается кан. В первом помещении человек, подкладывающий дрова под котел в очаг, во втором все приходящие в дом оставляют свои калоши. Кан у бедных застилается войлоком, а у богатых ковром. На него приглашаются обыкновенно все посетители дома. Если у хозяина две комнаты, то в одной вмазывается котел для варки пищи, а в другой, посредине кана, устраивается очаг, вроде нашего камина. Кан делается внутри пустой и отапливается снаружи, чтобы на нем было тепло сидеть, а ночью спать. В присутствии гостей камин все время топится, в нем нагревается кунган с чаем для угощения гостя.
   Если фанза кроется деревом, то на стены сверху накладываются три бревна, вроде балок; на них настилаются ивовые или тополевые жерди, одна от другой на расстоянии не более аршина. Сверх жердей настилают камышовые цыновки или прямо хворост, поверх его накладывают траву и сверху засыпают землей в 2--4 вершка толщиною.
   В стенах жилых помещений делают ниши, называемые уюк, различных размеров. В уюки складывают войлока, одеяла, подушки, постель и разную обиходную мелочь, словом, они заменяют наши полки, шкафы я ящики.
   Верх крыши у фанзы всегда плоский; по краям выкладывают невысокую, около аршина, стенку в один кирпич толщиною. Летом семья спит на крыше; лестница на нее ведет из сеней или со двора, делается она из кирпича. К фанзе пристраивают сени, амбары, клети, конюшни и пр. Живут летом более в сенях, где сквозной ветер умеряет жару и прогоняет мошку. В сенях делается супа, глиняное возвышение до аршина высотою и до 4--5 аршин в квадрате. Супа тоже устраивается где-либо в тени на дворе, в саду под деревьями, близ арыка или пруда; на ней чанту проводит все теплые и хорошие дни.
   В амбарах закрома делаются из сырцового кирпича и штукатурятся глиной с соломой. Для муки же чаще употребляются ящики из дерева.
   В конюшнях ясли делаются тоже из сырцового кирпича. Такие же ясли устраиваются и где-нибудь на дворе в тени у стены, вокруг дерева, поблизости к воде, к ним в жаркие дни лошадь привязывается на чистом воздухе.
   Двор небольшой, обносится глинобитной стеной около 3 аршин вышиною, которая по верхнему краю убирается колючкой, чаще всего ветвями сугака (Lycium rulhenicum), чтобы препятствовать перелезанию через стены. Ворота устраиваются двустворчатые, решетчатые или сплошные дощатые, входная калитка делается или в воротах или же рядом. В городе и в Богаре ворота делаются почти у каждой фанзы, а на карызах не везде. Если есть сад, то его тоже обносят стеною.
   В саду или в огороде, где-нибудь поближе к дому, непременно засевается грядка с цветами, которые очень любят прицеплять под шапку не только женщины, но даже и мужчины.
   Отхожих мест не устраивают; летом пользуются прикрытием густой листвы кунака (проса), а зимою -- удобными местами около заборов и стенок за оградой дома; в ограде же своей пачкать считается за большой грех. Отправлять эти обязанности в присутствии посторонних не считается неудобным даже для женщин.
   В одной из стен комнаты вбивается длинный деревянный гвоздь, на который вешается полотенце для утирания по утрам лица после умывания; на таком же гвозде висит зеркало, у которого женщины делают свой туалет.
   В передней стене, в уюке, стоят ящики, возле которых складывается постель, свернутая в попону.
   Полы застилаются войлоками, а у богатых поверх них коврами.
   Кровати делаются глухие, вроде ящика, и невысокие, не выше аршина, спят в них только летом из боязни скорпионов; зимою же спят на канах, где теплее. Постель стелется головой на север, или, в крайнем случае, на юг. Ложиться головой или ногами к западу считается очень нехорошим, почти грехом. Ложась головой на север, чанту ложится на правый бок, чтобы лицо обращено было на запад. Постель делается из войлока, застланного ватным одеялом. Простынь не употребляют. Под голову кладется круглая (валикообразная) подушка. Накрываются ватным стеганым одеялом, а зимой поверх его бараньей шубой.
   В одной из комнат, в переднем углу, стоит маленький столик, завернутый в дастархан с угощениями.
   В комнате, служащей кухней, в уюке складывается лук, соль, масло, всякая посуда, и вообще уюк заменяет в кухонном хозяйстве кладовку или шкаф.
   Домашняя посуда большею частью глиняная; для воды употребляется посудная тыква. Медной и деревянной посуды мало; попадаются китайские чашки. Большие деревянные совки, доходящие до 1 1/2 аршина длиною и до пол-аршина шириною, служат для замешивания теста, промывания риса для плова; деревянные большие блюда служат для складывания вареного мяса при угощении.
   Глиняные чашки разной величины служат для еды и подаются по 2 на человека, одна маленькая и одна большая. В большой подается самая пища, а из маленькой ее едят. За столом употребляются китайские палочки и долбленые деревянные ложки. Ножи с тупыми концами, с деревянными или костяными ручками, часто китайского образца; вилок не употребляют, их заменяют китайские палочки, частью же пальцы.
   Ковши и поварешки делаются из тыквы. Котлы и ступки чугунные, привозные и местного производства; железные подносы русского производства. Чайники -- чайдуши -- медные, с узкими высокими горлышками и с носиками. Рукомойники глиняные. Сита для муки волосяные, привозные из России. Решета местные, плетутся из узеньких ремешков козьей шкуры. Тарелки глиняные, изредка фарфоровые и немного медных; блюда глиняные для лапши, пельменей и плова.
   Для воды имеются большие глиняные горшки до пяти ведер вместимостью; они ставятся в сенях и накрываются деревянными дощатыми кругами. Воду в них набирают очень рано утром, когда вода еще не успеет нагреться и замутиться; днем же в арыках вода настолько нагревается, что делается неприятной, и кроме того днем она мутится скотом, мальчишками и пр.
   Соль употребляется серая, прямо с солончака, и разбалтывается в воде, которой дают отстояться хорошенько и употребляют в пищу. На базаре соли почти не продается, потому что каждый добывает ее сам, так как она всюду в изобилии.
   Свечей здесь совсем почти нет, а для освещения жгут в светильниках (малых открытых сосудах с носком, на который вытягивается фитиль) -- чираках -- ватное масло. Чираки делаются чаще чугунные, мало глиняных; фитиль для огня свертывается из ваты.
   Для стирки белья употребляют большую глиняную чашу и мыло местного производства.
   Мебели никакой не существует, кроме небольших столиков (на низеньких, не выше 1/2 аршина ножках) для угощения. Столик этот скатертью не покрывается.
   Чай пьют соленый с молоком, если же без молока, то соли не прибавляют. В чай крошат лепешки и достают их из чашки прямо руками или китайскими палочками, имеющимися у большинства чанту в ножнах при китайском ноже, привешенном по обыкновению у пояса.
   Хлеб большею частью едят из сорго; пшеничный едят только богатые, а бедные только как лакомство, в большие праздники. Для закваски теста всегда оставляется немного старого теста, которое заменяет собою дрожжи. Тесто месят руками. Ставят его в теплое место и тепло укрывают, чтобы хорошо закисло.
   Пекут лепешки в особых для сего устроенных на дворе печах (тунур), которые топят главным образом сухим янтаком (Alhagi sp.) и соломой. Пуд пшеницы стоит 80 копеек, а пуд проса-сорго 25 копеек. Урожай пшеницы весь сдается купцам за долги, которые накопляются к осени за лето, когда ни у кого нет денег.
   Универсальное обеденное блюдо состоит у чанту из лапши (ун-аш). Мясо едят очень редко и то зимой, когда убитая скотина долго не портится.
   По утрам пьют чай. Чай на базаре не покупают, а каждый имеет свой чай. Для получения его высевается особый вид проса -- чай-кунак, коричневого цвета; зерна его сушат и толкут в деревянной ступе и заваривают в котле; этот взвар употребляется вместо чая.
   В полдень и вечером варят лапшу. Приготовляется она так: складывают в котел с водой чисто вымытый горох, ломти редьки, и, если есть мясо, то крошеное кусочками. Когда все это сварится, то берут из котла жижи, солят ее и на ней замешивают крутое тесто из пшеничной или кунаковой муки, раскатывают его на тонкие листы и нарезают их ленточками, которые бросают в кипящий котел и дают два-три раза прокипеть. Затем лапша разливается по чашкам. Если нет гостей, то вся семья кушает вместе; если же есть гости, то с ними сидит хозяин и угощает их, а семейство обедает у котла. Богатые угощают еще пельменями, пловом, который вообще считается лакомством. Пельмени иногда готовят с мясом, тыквой, зеленым луком и проч. Их варят на пару, как китайцы, и зовут китайским именем манту. Делают и маленькие пельмени, которые варят в воде, их называют чушур. Пекут лепешки на кунжутном масле и называют пошколь. Главной же пищей все-таки служит лапша, кунаковый хлеб и холодная сырая вода, употребляемая, в очень большом количестве, особенно летом, во время жары.
   Гостей хозяин встречает обыкновенно еще за дверями дома; гость первый здоровается с хозяином, прикладывая руки к груди и делая ему поклон, приветствуя словами: "ассалям уалей кум" -- мир вам. В ответ ему то же проделывает и хозяин и говорит "уалей кум ассалям" -- и над вами благословение божие. Затем он отворяет дверь своего дома и становится по правую сторону ее снаружи, указывая правой рукою гостю, чтобы он вошел первый. Гость, войдя в комнату, сейчас же у дверей, снимает свои калоши -- кавиш; хозяин ведет его на кан и усаживает. Он становится на колени и читает про себя молитву, держа перед собой повернутые к лицу ладонями обе руки; по окончании молитвы он проводит по лицу и бороде сверху вниз руками. Одновременно все присутствующие и хозяин делают то же. После этого все подымаются на ноги и кланяются гость хозяину и присутствующим, последние и хозяин -- гостю.
   Гость, снова слегка привставши, спрашивает хозяина о здоровье всей семьи и благополучии дома. Тем же отвечает и хозяин. Затем садятся возле столика с дастарханом; чаще же дастархан стелется прямо на кане, без столика. Хозяин первым долгом раскуривает трубку с табаком, вытирает висящим тут же на чубуке платом мундштук и подает ее гостю обеими руками, слегка привставая и кланяясь, что делает и гость, принимая трубку обеими руками. Хозяин опять отвечает легким поклоном. Когда гость выкурит трубку, то он выколачивает из нее пепел, набивает снова табаком, раскуривает ее и, соблюдая описанный порядок, передает ее хозяину, который принимает ее с обычной церемонией. Это повторяется несколько раз, пока оба вдоволь не накурятся. Тем временем устанавливаются на дастархане угощения. Летом подают фрукты и овощи, а зимой угощают чаем и пловом. Кроме того на дастархане наложено много хлеба, на подносе сухой изюм, орехи, жужуба и разные сласти, в числе коих не последнюю роль играет и русский колотый сахар.
   Перед гостями ставятся фарфоровые (китайские) чашки с чаем; хозяин разламывает лепешку (хлеб) на четыре части и, указывая правой рукой гостям, просит их кушать. Если же угощенье состоит из более солидного обеда, т. е. плова, лапши, мяса и пр., то перед обедом подают теплую воду в кувшине и чашу для омовения рук и полотенце.
   В гостях сидят обыкновенно довольно долго. Если гость высокого звания или мало знакомый, то женщины не присутствуют. Если гость близкий сосед или пользуется вообще доверием семьи, то присутствуют все домашние.
   Когда в июне месяце поспевает пшеница, то турфанский тин посылает люкчюнскому вану бумагу с билетами на имя каждого земледельца; в этих билетах обозначено по-китайски и чантуйски сколько следует с означенного в билете лица получить хлеба в запасной китайский магазин в Турфане. Каждый получает свой билет на руки и обязан самолично сдать свою долю в Турфане, о чем заботится ван и наблюдает через своих дог.
   На карызах хлеб жнут, когда хотят, а возле города и в Богаре хлеб сжинается в течение трех дней по приказанию вана. Не сжавшие в этот срок хлеба не имеют права жаловаться на потравы, между тем как в другое время за потравы очень строго взыскивается с виновных в недосмотре за своим скотом; применяются даже и телесные наказания.
   С фруктовых садов китайцы получают деньгами: за каждое плодоносное дерево платят им по фыну серебра (8--10 коп.). Пошлиной обложены: виноград, яблоки, груши, абрикосы, персики, гранаты, орехи и вообще все деревья, приносящие съедобные плоды. Если в саду не фруктовые деревья, а строевой или дровяной лес, то за него выплачивается незначительная сумма за известное пространство. Хлеб оплачивается таким образом: тысяча шагов в длину и один в ширину считается за мо, и с каждого мо собирается по три шина (шин около 8 фунтов весом), причем размер урожая не принимается в расчет. Осенью, когда поспевает кунак (просо-сорго), сбор с урожая его получается китайцами таким же образом.
   Работа на карызе производится исполу. Если в карызе много воды, то участвующие в обработке пашни принимают на себя уплату соответствующей части мо-аш, равно как и все работы для посева; употребляют свои семена. Если же карыз маловодный, то хозяин его дает половину семян.
   По окончании пахотных работ приступают к чистке карызов, в чем участвуют и хозяева и пайщики. Если карыз не чистить каждый год, то он засаривается и уменьшает количество приносимой воды.
   Перед молотьбою ток гумна тщательно выметается, и хлеб из первой кучи сметается с него в присутствии хозяина карыза и поступает в пользу бедных -- это называется очищением хлеба. Следующие кучи считаются уже чистыми. Хлеб, собранный половинщиком, делится мерами на две равные кучи; после каждой десятой меры совершается молитва, с просьбой у бога следующих десяти.
   По окончании меры хлеба разрезают дыню, которая была зарыта в ворохе хлеба, и съедают ее. Солома, равно как и все хлеба, овощи, хлопок и табак делятся пополам.
   Первый посев начинается около 5 февраля с пшеницы; в апреле сеют хлопок, собирают в июне, а после того сеют просо, сорго, кунжут и огородные овощи; они поспевают к октябрю.
   Полевые работы оканчиваются в ноябре, а в декабре начинают возить на пашни удобрение, состоящее главным образом из свежей слегка солонцеватой земли и наносной земли из тамарисковых бугров, образуемых ветром и состоящих из песка, мелкой пыли и веточек от тамарисковых кустов. Кроме этого в большом почете у люкчюнцев для удобрений бараний навоз. Он приготовляется так: место, куда загоняют на ночь баранов, засыпают слоем земли поверх накопившегося навоза, и снова держат баранов. Вновь накопившийся навоз опять покрывают слоем земли, и это повторяется несколько раз в течение всего года до очистки загона от навоза. Этот навоз считается лучшим удобрением, которое покупается за деньги; некоторые, не имеющие своей пашни, а содержащие только баранов, получают заметный доход от приготовленного таким образом навоза.
   Пользуются для пашен и голубиным пометом. Голубей держат в значительном числе в нарочно устроенных глиняных голубятнях -- кептарь-хана, в которых скопляется много помета. Десять пудов этого помета стоит около 2--2 1/2 лан серебра (4--5 1/2 рублей). Вывезенные на пашню кучи земли или навоза выравниваются по пашне, и в феврале эти пашни поливаются водой.
   Врагом земледельцев является время от времени саранча; так, в 1894 г. 28 июля с севера прилетела в Люкчюн масса саранчи. Жители ничего не могли с нею поделать. По распоряжению вана, каждый должен был доставлять ежедневно не менее 10 фунтов саранчи, которую закапывали в ямы. Ловили ее таким образом около 20 дней подряд, собиралось до 2000 народу; все начальство и даже сам ван принимали участие в борьбе с саранчей.
   Земледелие, садоводство и скотоводство -- главные занятия люкчюнских чанту.
   У вана высевается хлеба около 600 пудов, имеется много садов и скота.
   Земля обрабатывается главным образом ручным способом, текменем {Орудие, представляющее собой род трапецевидной лопаты из толстого железа, загнутой в виде буквы "Г", насаженной на палку. -- Прим. ред.}. При обработке земли употребляют разнообразный скот, чаще всего рогатый.
   Сохою служит азиатская сапа; в нее обыкновенно впрягают двух быков или коров.
   Борона употребляется плетеная из прутьев, и на нее для тяжести накладывают землю, если нет камней.
   Для жатвы хлеба употребляется кривой серп с длинной, сравнительно с нашим, ручкой, но без зазубрин по лезвию, которое точится бруском, как нож.
   Хлеб молотят сыромолотом на укатанном току волами или лошадьми, при посредстве 6--8-гранных каменных вальков.
   Лошади ходят в упряжи в арбах и под верхом. Арба на двух больших колесах, в ободья которых вбиваются гвозди, один возле другого, с большими квадратными шляпками -- они заменяют наши шины. Материалом для арбы служит ива, тополь, а для колес кара-агач (род вяза). Есть особые тележные мастера, приготовляющие арбы. Вместо колесной мази употребляется хлопковое масло, которое добывается из хлопковых семян и употребляется в пищу; оно довольно вкусно, не имея никакого неприятного ни привкуса, ни запаха.
   В садах разводят виноград. Главным образом занимаются этим, как уже было отмечено, в селении около мазара Туек, откуда он развозится в виде изюма по окрестностям и даже в собственно Китай. Много яблок, груш, гранат, абрикосов, персиков.
   Из простых деревьев встречаются посадки ивы, тополей, кара-агачей, шелковицы, чинара и жужубы. Из них большинство идет в постройки и на столярные поделки. Кроме того для построек привозится лес из Тянь-шаня, в котором на меридиане Люкчюнской впадины растет главным образом ель Шренка (Picea Schrenkiana) и лиственица.
   На огородах и бахчах, кроме овощей, играющих большую роль в домашнем хозяйстве, высевают в большом количестве разные сорта дынь и арбузов. Дыни также сушат впрок, как и персики и абрикосы; их продают и сохраняют для себя на зиму. Они вместе с другими сухими фруктами служат угощением при дастарханах и вообще подспорьем к столу.
   Из домашнего скота больше держат баранов, ослов, рогатый скот и лошадей и только отчасти верблюдов. Бараны кроме мяса доставляют шкуры для шуб и шапок, очень хорошую, мягкую, длинную, белую шерсть, ценою на месте около рубля за пуд, а иногда и дороже, вывозимую в Тур-фан, где ее скупают русско-подданные сарты и отправляют через гг. Чугу-чак и Верный74 в Россию.
   Шерсть эта идет и во внутренний Китай, где она ценится выше шерсти монгольских баранов. Люкчюнские бараны не курдючные и потому особенно много сала не дают. Для сала киргизы пригоняют курдючных баранов из Алтая в Урумчи, Манас, Гучен, Баркуль, Турфан и Люкчюн. Этих баранов в Люкчюне откармливают жмыхами от хлопкового масла, нагоняя им сала свыше 50 фунтов.
   Овчины, меха, конский волос скупают русские сарты. Хорошая овчина на месте стоит 20 коп, хорошая мерлушка в той же цене. Фунт конского волоса стоит 15 коп. Средняя цена местного барана около 2 рублей, а киргизский кормленый баран стоит 4--6 рублей и дороже. Местная овца ягнится два раза в год -- в сентябре и мае. Сентябрьский приплод считается лучшим.
   Рогатый скот держат в небольшом количестве, для перевозки тяжестей, езды в арбах и полевых работ. Каждый домохозяин имеет быка или пару. Дойных коров имеют очень мало. Мясо рогатого скота считается много ниже бараньего, а сало вовсе не едят. Хороший рабочий большой бык ценится около 10--12 лан (20--25 рублей) серебра; дойная корова 5--6 лан (10--13 рублей) серебра.
   Ослов держат в большом количестве. Это самое удобное, по местным условиям, домашнее животное: на них перевозят вьюки, ездят мужчины, женщины и дети. Осел очень неприхотлив на пищу и мирится со всякой обстановкой. Хороший осел стоит около 4 лан (8--9 рублей) серебра, а средний от трех лан (6 рублей).
   Лошадей держат очень мало, и только люди более богатые; любят преимущественно иноходцев. Средняя цена лошади обыкновенной хорошей ездовой 40--50 лан (80--115 рублей) серебра, а рабочей -- 10--15 лан (20--30 рублей). В упряжи лошади употребляются редко. Их держат более для верховой езды. Присутствие лошади в доме уже служит показателем некоторой достаточности домохозяина.
   Верблюды почти все на счету. Во всем Люкчюне найдется разве только десятка полтора, много два. Хороший вьючный верблюд стоит лан 25--30 (50--70 рублей). Самые дешевые от 18--20 лан (35--45 рублей).
   Скот пасут мужчины и редко женщины. На лето его угоняют пастись в предгорья Тянь-шаня на север, потому что в Люкчюне негде его пасти -- все занято под культурой, да и сильные жары губят скот, который не выносит их.
   Собак всюду довольно много. Хозяева, имеющие баранов, непременно держат собак в защиту от волков. О прокорме собак жители особых забот не прилагают, и потому они продовольствуются около мусорных куч, падалью или промышляют воровством, причем часто вредят бахчам, поедая арбузы и дыни.
   Кошки, так же как и собаки, всюду встречаются в большом количестве, по нескольку штук в каждом доме. Их держат от мышей, которые после уборки хлебов с полей устремляются в дома и причиняют большие убытки, уничтожая всякого рода хозяйственные запасы.
   При всякой продаже или промене скота платится в китайскую казну пошлина -- шуй. Пошлина эта взимается с покупателя, а при обмене -- с обеих сторон. С каждого барана берется 5 фын (около 10--12 коп.), с рогатого скота -- 5--6 цин (1 рубль -- 1 р. 20 к.), с лошади -- 7 цин (1 р. 40 к. -- 1 р. 50 к.), с верблюда 1 лан (свыше 2 рублей), с осла 3--4 пина (около 80--85 к.). Сбором шуя заведует пичанский да-лойя. Обыкновенно шуй собирает какой-либо купец, выплативший казне известную сумму и собирающий шуй в свою пользу с лихвою. За сбор шуя в Люкчюне выплачивается да-лойе 1 000 лан серебра.
   При убое скота хозяин уплачивает в казну хон-шуй по 5 цин с каждой головы.
   Домашней птицы держат немного, потому что она, особенно куры, сильно портит посевы, окружающие фанзы. Чаще другой птицы держат уток, менее вредных для посевов, и голубей, которых употребляют в пищу, и помет которых составляет ценное удобрение. Ван держит у себя гусей, индеек и павлинов, привезенных из Русского Туркестана; гуси же вывезены из Индии. Ван их держит для забавы своих детей. Десяток куриных яиц стоит в Люкчюне 8--10 копеек, курица -- 20 коп., петух 50--60 коп.; хорошие петушиные бойцы ценятся вообще дорого. Пара уток -- 50 коп. Пара голубей -- 10 коп.
   Многие чанту занимаются охотой. Ружья они имеют фитильные и редко пистонные. Главная охота зимой за дикими верблюдами, для чего уходят далеко на юг в горную страну Чоль-таг. Верблюдов убивают за зиму до 10 штук; мясо верблюда очень ценится и по качеству не сравнимо с мясом всех других зверей и домашних животных. Шкуры верблюжьи идут на обувь и дорогую сыромять. Охотятся в Тянь-шане и у себя в котловине за антилопами, лисицами и волками. Летом в горах Тянь-шаня производится главным образом охота на оленей и сайгу. Рога обоих видов зверей ценятся довольно дорого; их приобретают для лекарства китайцы и дают до 120 лан серебра (более 250 рублей) за рога оленя, а за рога сайги -- 2 лана (четыре рубля) и более. Главные скупщики рогов, китайцы и дунгане, отправляют их внутрь Китая, где их продают по цене вдвое и втрое большей. Их там ценят за якобы особые целебные свойства, увеличивающие продолжительность жизни и придающие жизненность старикам.
   Извозом занимаются очень немногие туземцы. Этот промысел почти исключительно в руках китайцев; даже дунгане им занимаются неохотно. Чанту делают кирпич, бьют глиняные фанзы, заборы и ограды, ткут бумажную материю (мату). Хороший ткач может соткать до 40 аршин материи в день, из которых полагается ему за работу 8 аршин. Ткани бывают двух родов. Лучшая, кусок в 8 аршин, продается за 50 коп. кусок, а кусок такой же меры второго сорта идет по цене в 20--25 коп. Коржувы и прочие мешки (татары) тоже ткут из хлопчатобумажных ниток.
   Нитки прядут женщины; вату отделяют от семенных коробок женщины и дети и часто мужчины. Зерна из хлопка выбивают на струне мужчины. Войлока, шапки, шубы выделываются мужчинами. Овчины -- тоже. Глиняную посуду делают китайцы и дунгане и очень плохого качества, лучшая привозная.
   В летнее время работник на поле получает 20--25 коп. на хозяйских харчах и при хозяйском текмеие. Зимой же 10--15 копеек. Плотник зарабатывает в день до 30 коп. Столяр около 50 коп. на своей пище. Кузнец 30--40 коп. на своей пище. Слесарь на своей пище получает до 50 коп. Серебряных дел мастер на своей пище зарабатывает до 60 коп. Сапожник на хозяйской пище 25--30 коп. Портной на хозяйской пище 40 коп. Каменщик на хозяйской пище 20--25 коп. Торгаши на своей пище выторговывают в день барыша до 20--25 копеек. Купец, имеющий лавку, средним числом выторговывает в день около 2 рублей. Хороший годовой работник получает 15--20 лан серебра (30--45 рублей); от хозяина ему в год полагается две рубахи из бумажной материи, двое таких же штанов и одни теплые на вате, баранья шуба, ватная куртка, меховая шапка, аракчин, опояска, гутулы (сапоги), две пары калош, две пары войлочных чулок (пайнаки). Рабочий год считается в сто шестьдесят рабочих дней, и срок удлиняется от числа прогульных и незаработанных дней.
   Дрова составляют немалую заботу хозяина в Люкчюне: из бугров песку откапывают старый не сгнивший камыш, собирают колючий кустарник янтак (Alhagi camelorum). Топят печи и другими сорными сухими травами и соломой. Богатые топят зимою камин каменным углем и просяной (от сорго) соломой.
   Любимое занятие мужчин, после земледелия -- торговля; для женщин торговля признается непристойным занятием, в особенности сидеть на базаре в лавке. Главная торговля сосредоточена в руках русских сартов, живущих в Турфане и Урумчи, куда они доставляют по чугу-чакскому тракту все товары, идущие из России. Из Урумчи и Турфана эти товары идут далее на восток в города Гучен, Баркуль, частью в Кашгарию, Хами и внутрь Китая. В Урумчи, в складах, половина товаров разбирается на деньги, половина же в долг до продажи их.
   К окончанию срока кредита должник почти всегда представляет сам сумму долга, и обманы случаются очень редко. Если сумма к сроку не выплачивается, то кредитор и должник снова уговариваются, кредитор дает еще товару, а за просроченную сумму выговаривается процент. Впрочем, это бывает редко и только при каком-либо несчастном обстоятельстве; должник почти всегда уплачивает весь долг сполна в срок и забирает товары вновь. Товары в кредит даются без всяких векселей и других долговых обязательств, только забранный товар заносится в книгу кредитором для памяти.
   Должник прикладывает к записи смоченный чернилами указательный палец, что вполне заменяет печать. В случае отказа должника от уплаты своего долга, книга предъявляется в суд, и кази присуждает пеней следуемую сумму.
   Торговля с населением ведется тоже в кредит или в обмен на местные произведения, или под будущий урожай хлеба, хлопка, винограда и пр. Весь расчет этой торговли заключается в том, что купцы ценят свой товар выше настоящей цены, а хлеб и местные произведения, получаемые ими, сильно понижают в цепе. Такого рода операции дают возможность купцам очень быстро богатеть.
   Материи забираются в Урумчи кусками, а в лавках других городов продают семивершковыми полуаршинами, что дает экономию с каждого куска по несколько аршин. Как местные, так и приезжие купцы не платят в казну никакой пошлины и не берут никаких свидетельств на право торговли. Им стоит только квартира и удовлетворение собственных жизненных потребностей. На базаре больше всего в ходу мануфактурные товары русских фабрик, есть и английского производства, оно крайне низкого качества, и их немного; из китайских товаров шелк и безделушки, не имеющие большого значения, раскупаемые больше самими же китайцами.
   Из числа товаров, привозимых из России, чаще всего встречаются сукна различных сортов и цветов: желтые, коричневые, красные, синие, зеленые и немного черных. Цены на них не высокие, от 2 р. 50 коп. до 3 р. 50 коп. за аршин. Сукна большею частью покупают китайцы, делающие из них себе курмы (кофты) и чепраки на седла. Таранчи же делают из сукна верхи к шапкам и немногие богатые носят суконные халаты. Люкчюнцы не носят много сукон, потому что они дороги для них и тяжелы для лета. Более богатые норовят приобрести китайского шелка, который очень любят, особенно цветной; женщины шьют из него себе платья, кофты и иштан (штаны), что конечно, очень красиво, особенно издалека. Из ситцев наибольшую роль играют красные с большими и мелкими белыми цветами и узорами и красные гладкие кумачи, идущие на платья и панталоны почти всем девушкам и молодым женщинам, не переходящим тридцатилетнего возраста. Кроме платьев (чапанов), большинство молодых женщин шьют из кумача халаты и кофточки. Цена его доходит от 20 [до] 25 коп. аршин. На светлые и белые ситцы тоже большой спрос: их носят женщины, перешедшие тридцать лет. Их цена та же.
   В ходу и материя серого цвета, как, например, серый ластик, репс, шведская материя, кизинец и другие. Они носятся мужчинами на халатах; ими покрываются сверху бараньи шубы, верхи шапок и проч. За аршин ластика берут 30--35 коп, репса 40--45 коп. Самого плохого качества шведская материя стоит 60--65 коп. аршин. Полосатый тик, киргизин, синее полотно тоже в большом употреблении, -- они идут на халаты, подушки, на подкладки к одеялам и проч. Тик стоит 30--35 коп, киргизин 20--25 коп. Продается и белое камчатное полотно, льняное и бумажное, но идет в небольшом количестве.
   Все привозимое сюда из России не есть первого сорта, малоценное и еще отмеряется при продаже неполной мерой, что доставляет купцам большие барыши.
   В большом числе расходятся спички заводов Логиновой как серные, так и приготовленные шведским способом; те и другие идут под именем "серянки". Перочинные и другие складные ножи, иголки, маленькие зеркальца, писчая бумага, конфеты самого низкого качества, сквернейший сорт сахара, головами и пиленый, деревянные и оловянные ложки, плохие отсыревшие старые пистоны для ружей, стеариновые свечи, медные замки, воск, мед, мелкие обойные гвозди -- все это из России. Много доставляется сюда железа полосового и круглого; железные ведра, большие и малые, медные тазы, крашеные железные подносы, медные чайники и кунганы, чугунные котлы, ружейные замки, медная и железная проволока и др.
   Английских товаров в Люкчюне и Турфане очень мало, потому что они чрезвычайно низкого качества и сравнительно дороги (это отзывы самих жителей). Лучше всего из них идет широкая белая кисея, употребляемая сартами на чалмы и женщинами на покрывала для лица и на траур. Цена ее поразительно дешева -- кусок в 35 аршин продается за 2 р. 50 к. Кроме того расходятся еще крайне плохого качества головные платки от 18 до 20 коп. штука и еще парча, употребляемая девушками и женщинами на аракчины и околощи к ним, на оторочку кругом халатов богатых людей. Аршин парчи стоит 3 р. и до 5 рублей.
   Из внутреннего Китая привозятся шелковые материи разных цен и качеств. Их носят китайцы на куртках, чанту -- на халатах, их женщины -- на платьях, кофтах и пр. Привозится фарфор, китайский сахар в кристаллах (леденец), разные лекарства, бамбуковые трости, весы для серебра, кальяны и трубки для курения табаку и трубки с прибором для опиума, шитые шелками кисеты, футляры к очкам, наушники, китайские пуховые шляпы, бумага, шелковые нитки крученые, серебро в слитках и пр.
   Из Люкчюна и вообще из Турфанского округа вывозятся в Россию через Урумчи по чугучакскому тракту и через Кульджу и Верный в большом количестве сырые бараньи овчины и мерлушки, конский волос, белые бараньи выделанные меха, бумажные ткани, вывезенные из Китая шелковые ткани, нитки, фарфоровая посуда, китайская бумага, сахар-леденец, бамбуковые трости и др.; соленые бараньи кишки для струн, сырые шкуры крупного скота, козий пух, шкуры лисиц, волков, куниц и выдры, последняя добывается на Лоб-норе.
   Во внутренний Китай идет в большом количестве хлопок, кишмиш, сушеные дыни, персики, абрикосы, стручковый перец, опиум, русские бумажные ткани, местные белые бараньи меха и еще многие другие предметы.
   

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

ЧАНТУ

Слово чанту. -- Наружность мужчин. -- Мужская одежда. -- Нравственные качества. -- Проституция. -- Наружность женщин. -- Женская одежда. -- Женщина в замужестве. -- Домашние работы. -- Воспитание детей. -- Свадьба. -- Первые роды у женщины. -- Кормление ребенка. -- Кормилицы. -- Обрезание. -- Игры. -- Болезни. -- Похороны и поминки. -- Дни замечательные. -- Суеверия и приметы.

   
   Слово "чанту" -- китайское, означает "большеголовый". Так китайцы называли пришельцев в этот край за их большие чалмы, носимые тогда почти всеми на головах. Это название привилось настолько, что жители теперь и сами себя зовут этим именем.
   Мужчины чанту среднего роста и даже низкого, хотя попадаются иногда и высокого, но как исключение. Сложения слабого, с узкою грудью, в большинстве случаев сухого. Тучные мужчины встречаются редко, а толстяки и совсем нам не попадались. Цвет кожи темный, в особенности рук, ног, лица и шеи, подвергающихся жгучим лучам солнца. Походка развалистая с опущенной головой, шаги некрупные. Грудь впалая и выдающийся живот. Голова большая с выдающимся лбом и плоским затылком; темя остро-возвышенное. Уши большие, оттопыренные. Глаза глубокопосаженные, большие, черные или карие и серые, осененные длинными черными ресницами и густыми широкими дугообразными бровями. Носы, в большинстве случаев, крупные с легким горбом и выдающимся высоким переносьем.
   Волосы черные, прямые, на голове сбривают; на бороде и усах часто переходят в каштановый и даже, в рыжеватый цвет. Щеки подбривают, переднюю часть подбородка также, оставляя лишь клочок волос под нижней губой. Верхняя губа сбривается по краю узкой полосой, чтобы усы не лезли в пищу во время еды. Усы тоже подстригают, чтобы не были очень длинны.
   Рот большой с толстыми мясистыми губами. Зубы почти всегда темные от табаку. Нос внизу довольно широкий, с раздувающимися большими ноздрями; конец носа часто немного приплюснут.
   Часто встречаются типы, хорошо сохранившие все монгольские признаки. Особенно резко они выражены у жителей гор, так называемых таглыков75.
   В скрытых местах волосы выдергиваются как у мужчин, так я у женщин.
   До 35--40 лет мужчина здоров, весел и вынослив, но затем скоро старится, хиреет, его одолевают боли спинные, головные и зубные. Седина пробивается в голове и бороде почти в 30 лет, а в 45--50 уже совсем белеют. Очень невыносливы к морозам. Сильно подвержены тоске по родине, настолько, что оторванный от нее на два-три месяца постоянно плачет.
   Ван и все начальствующие лица носят одежду китайскую, а простонародье -- свою местную. Нижнее белье из белой хлопчатобумажной материи местного производства. Рубаха шьется распашная, вроде халата, ниже колен, с завязками у ворота и с небольшими прорехами до 1/2, аршина с боков у подола. Рукава рубахи широкие, очень длинные, к концу суживающиеся и вечно грязные, потому что несут обязанности утиральника и носового платка. Под нее прямо на тело надевается коротенькая рубашка из бязи, левая пола которой запахивается на правую и застегивается на шарообразные медные пуговички, величиною с мелкий орех лещины. Такие рубашки в большом употреблении на полевых работах. Панталоны -- иштан -- летом шьются из белой бязи, очень широкие без пуговиц, у пояса собираются на шнурке и им же завязываются. Зимою носят такие же панталоны, только стеганые на вате.
   Поверх рубашки надевается стеганая на вате короткая куртка из черной, коричневой или синей бумажной материи. Ее подпоясывают куском синей или красной материи. За пояс с левого бока затыкается носовой платок (у богатых или щеголей), а с правого трубка с кисетом. Красные пояса носят молодые парни, люди же пожилые -- синие. Халаты серые, коричневые, черные, синие, с подкладкой из набивной красками бязи. Они шьются длинные, широкие. Подол и полы снутри по краю обшиваются цветной материей на 1--2 вершка шириной. Бараньи шубы носят мало, а кто имеет, шьет их на образец халата.
   Шапку зимой носят меховую, с острой матерчатой верхушкой, часто цветной, плисовой, суконной, с отворачивающимся выдровым или мерлушковым околышем. Летом же чаще носятся аракчины, называемые здесь дупа. Они шьются остроконечные шелковые, вышитые, плисовые, цветные с околышем из тесьмы или парчи, или же сплошь парчевые.
   Сапоги -- итык, шьются на прямую колодку с высокими каблуками и калошами, из кожи местной выделки, настолько плохой, что совсем размокают в воде. Старики и почтенные люди носят мягкие ичеги без каблуков (в большом почете привозные из русского Туркестана) с калошами, которые вне дома носятся всегда, невзирая ни на какую сухую погоду. Калоши -- кавиш снимают непременно, входя в дом или мечеть. Сапоги одеваются на чулки, сшитые из бязи; а зимой поддеваются пай-паки -- чулки из войлока, которые сверху обшиваются цветной материей, чтобы видны были из-за голенища сапога, что делается для щегольства.
   Здешние мужчины подвержены многим мало похвальным привычкам, из коих главные: курение табаку и пьянство. Курят все, даже мальчишки лет 14--15 носят при себе кисет с табаком и трубкой с разрешения родителей, которые на это с удовольствием смотрят и гордятся ими, как уже взрослыми детьми. Табак сеет почти каждый у себя дома на огороде. Ношу, крайне вредный гашиш (добывается из конопли), и опий курят немногие. Только развращенные китайцами женщины курят табак или другие наркотические снадобья.
   Все чанту пристрастны к деньгам и наживе, что заставляет их прибегать к обману, лжи, лести, и за деньги они идут даже на преступления.
   Пьянство развито главным образом среди богатых и вообще у высшего класса. Водку привозят из города Турфана, где приготовляют ее из проса; последнее очень дешево, а потому и водка дешева. Она бывает двух сортов: первый сорт называется хонджа и стоит 1 1/2 фунта 10 копеек, второй сорт худший -- 7 копеек. Пьют ее маленькими чарочками, подогретую в чайниках.
   Устраиваются часто увеселения, так называемые тамаши, для чего собирается компания, приглашают музыкантов, поют песни, танцуют, угощаются, рассказывают сказки и т. п. Тамаши устраиваются чаще зимою, когда все свободны от полевых работ; летом же все заняты на пашнях и нет времени веселиться. Вообще чанту очень веселого нрава, любят ходить по свадьбам, на китайские театральные представления, которые устраивают китайские купцы и ван. Актерам платят по 15 лан за день (30 рублей). В старости чанту усердно молятся, оставляют тамаши, танцы, игры и лишь думают как бы скопить побольше денег, чтобы съездить в Мекку.
   Работой и усердием к ней чанту не могут похвалиться. Они большие поклонники безделья; любят толкадься по базару, поглазеть, поговорить о пустяках и вообще посудачить; склонны к легкой наживе, в особенности любят торговать мелочью; постоянно берут в долг у китайцев, под стоящий еще на корню хлопок, кунак и прочее, выплачивая неимоверные проценты, отчего хлеба нехватает до нового урожая; они опять должают и т. д., постоянно беря в долг и постоянно уплачивая его с лихвенными процентами. Ловкие ростовщики и кулаки живо наживаются среди них, но при полном неурожае часто и совсем разоряются, не получая долгов.
   К своим женам чанту очень ревнивы и вообще довольно сварливы и придирчивы к ним; но зато необыкновенно ласковы и заботливы к детям, одинаково к своим и чужим. Уважают родителей и старших в семействе. Очень вспыльчивы. Ссоры доходят до ножей, в особенности из ревности. Чанту очень любят сутяжничать, обращаться с жалобами к начальству, за советами к старшим, муллам и проч. Большинство чанту имеют только по одной жене, хотя закон им разрешает иметь и нескольких. Жениться на второй жене он может только с согласия первой. Если же он женится без ее согласия, она может требовать развода, и муж должен ей возвратить все полученное им за нею при свадьбе в двойном числе. Если же жена требует развода по другим причинам, то муж не обязан ничего ей давать. При разводе дети отдаются отцу; если же жена оставляет дом беременною, то при благополучном разрешении, она доставляет ребенка отцу.
   Если чанту имеет не одну, а двух или нескольких жен, то должен иметь для каждой отдельное помещение. При нескольких женах одна называется старшей. Муж обязан ко всем относиться с равным вниманием и снабжать всем необходимым в равной степени, чтобы не возбуждать между ними зависти и неудовольствия.
   После смерти мужа вдова может выйти вновь замуж не ранее четырех месяцев и 10 дней; если же умрет жена, то вдовец имеет право снова жениться после сорока дней, справивши поминки. После же развода разведенная жена не может снова выйти замуж ранее 3 месяцев десяти дней, а разведенный муж может жениться хоть сейчас же. Если в доме живет женатый сын и умрет, то дети остаются у дедушки, а вдова уходит к родным и живет у них, пока не выйдет снова замуж.
   Чанту злопамятны: если соседи поссорятся между собою, то дуются друг на друга по нескольку лет. Они любят приврать, и даже без злого умысла, и ничего не стоющее дело они умеют раздуть и придать ему важное значение. Подозрительны особенно к иностранцам.
   В семьях живут дружно, и братья при родителях не делятся; только женатые имеют отдельные комнаты для жен. Днем проводят время все вместе. Едят все вместе с родителями.
   Брань между братьями почитается за гнусный поступок; про брань сына с родителями и говорить нечего. Отец может наказывать сына телесно без разрешения начальства и лишь с ведома муллы мечети своего прихода.
   Средняя величина чантуйской семьи считается в четыре-пять душ. Женский пол значительно преобладает.
   Благодаря бдительности вана, который очень строго преследует все проявления проституции, в Люкчюне нет ни домов терпимости (джа-лап-дань), ни явных проституток. Но зато секретная проституция развита, и в руках местных властей нет никаких средств уследить за нею; почти все замужние женщины не прочь от любовных интрижек, если к тому представляется удобный случай, несмотря на страшную ревность мужей; особенно склонны к любовным интригам вдовы и разведенные. Оба пола в любовных делах прибегают к старухам (ак-чач), ворожеям и колдуньям, и переплачивают им не мало денег. По обычаю люкчюнцев, если муж застанет у жены любовника, то заявляет об этом своему мулле, который собирает всех своих прихожан для суда над виновным. Суд одномечетцев имеет право присудить к телесному наказанию до 25 ударов палкою. Если виновный не согласен подчиниться этому суду, то потерпевший обращается с жалобой к вану, который в таких случаях наказывает всегда строже.
   Женщины чанту чрезвычайно веселого и живого нрава, любят поболтать, попеть, поплясать; при небольшом горе не очень унывают и скоро забывают его; они злопамятны и мстительны. Среднего или скорее низкого роста, они склонны к полноте. Цвет лица смуглый; все они брюнетки, и между ними редко встречаются блондинки. Головы, как и у мужчин, с плоским затылком, что зависит от устройства колыбели. Уши большие и не удостаиваются ухода, поэтому часто их можно видеть грязными. Глаза большие, черные и серые, с густыми и длинными ресницами и черными бровями; последние часто срастаются вместе, а чаще сводятся вместе для красоты темносиней краской. Лицо смуглое, более широкое, чем у мужчин, и округлое, длиннолицые суть исключения. Нос небольшой, с невысоким переносьем, иногда тонкий, приятной формы, с легким горбиком. Рот небольшой, с ровными белыми зубами, губы довольно тонкие, но красивые, мясистые, красные. Подбородок округлый, иногда двоится, шея немного длинновата. Ноги короткие с крупными ступнями. При ходьбе женщина голову держит немного наклоненною вниз, грудь вперед. Ходит обыкновенно быстро, мелкими шагами, размахивая руками и качаясь слегка всем корпусом в стороны. При встрече с посторонними женщинами всегда делает кокетливую ласковую улыбку. Они очень остроумные собеседницы и страшные насмешницы. Очень ловко умеют притворяться грустными, искусно умеют плакать по желанию, чтобы провести мужа.
   Волосы совершенно черные и густые, довольно жесткие, прямые, не вьющиеся. Девушки и замужние женщины в течение первого года заплетают волосы в пять косичек (беш-кокуль), которые спускаются на спину. На концы косиц вплетаются черные шелковые кисточки. На висках оставляют по пряди волос, которые подвивают в локоны; длиной они переходят немного нижний край уха. На лбу волосы подстригаются чолкой. На второй год после замужества волосы заплетаются в три косы, а чолку на лбу вплетают в общий ряд кос, оставляя пряди на висках. Эта прическа носится замужней женщиной до смерти.
   Многие женщины, не имея своих хороших волос, носят фальшивые косы, вплетая их к природным, отчего последние утолщаются и удлиняются, что, по их понятиям, служит заметным украшением. Фальшивые косы продаются на базарах; их приобретают чаще всего от умерших, иногда же делают из хвостов диких яков.
   Молодые женщины ездят чесать волосы к матери, если таковая есть, преимущественно по пятницам, которые празднуются у магометан, как наше воскресенье. Чешут волосы довольно редко, в две недели раз и, чтобы они не путались, их смазывают джигдовым клеем (Eleagnus sp.), для чего волосы расчесывают редким деревянным гребнем и моют их теплой водой. Когда они станут подсыхать, тогда их намазывают джигдовым клеем.
   Если чантуйка собирается куда-либо в гости или на свадьбу, или другой какой-нибудь праздник, то первым долгом занимается прической головы и наведением бровей, причем обе брови соединяются в одну общую линию краской. Они любят румяниться и белиться, но надо сказать, не очень искусны в этом, почему часто сильно портят себя, в особенности молодые и красивые, каких приходится видеть довольно нередко.
   Руки у чантуек небольшие, полные; ногти на них подкрашивают темно-оранжевой краской -- хиной [хна] (добываемой из растения Balsamina sp.). На руках очень любят носить кольца с камнями, преимущественно с бирюзой и красным кораллом. Чаще надевают их на большой, указательный и безымянный пальцы.
   Уши прокалывают для серег четырех- пятилетним девочкам. Серьги носят серебряные, редко золотые, с подвесками, или просто в виде колец с камнями.
   К личному горю женщина чанту привыкла и относится к нему как-то равнодушно. Плачущую женщину редко можно встретить. Она никогда не сознается в своей вине и при споре с мужем всегда грозит разводом. Если семейная сцена произошла при посторонних, то последние всегда принимают меры к умиротворению ссорящихся. Бить жену при посторонних считается за высшее неприличие. Друг друга муж и жена не называют по имени, а обращаются с местоимением "ты". Относительно вообще низших принято употреблять слово "ты", при обращении к высшим -- "вы".
   При встрече с посторонним мужчиной женщина слегка кланяется, сложив обе руки крестом на груди, а если сидит, то привстает на ноги и всегда с легкой улыбкой, что даже делают и старые, у которых трудно подозревать кокетство.
   Если сойдутся две приятельницы, то разговорам их нет конца; они перемоют косточки всех своих соседок, переберут все их любовные интрижки, причем не утаят и своих секретов. Женщины в разговоре между собой не стесняются в употреблении самых отборных неприличных слов. Они также бранятся и с мужчинами. Вообще нецензурные ругательства здесь сильно распространены; к ним привыкают с малолетства, потому что родители не останавливают детей и при них же сами бранятся.
   Женщины любят попрошайничать, клянчить, чрезвычайно склонны на подарки и хвалятся ими перед подругами. Чантуйка очень любит наряжаться. Наряды для нее составляют все на земле. Если муж ее плоха одевает, она бежит к отцу, просит развода, в особенности молодые и красивые женщины. Они очень любят бегать по подругам и проводить время в безделье, пересудах и сплетнях.
   Чантуйские женщины особенно нежны, ласковы и внимательны к детям вообще, и к своим и к чужим. Как женщины, так и мужчины крайне детолюбивы и могут служить примером для многих родителей европейских семей.
   Все нижнее белье женщина шьет из хлопчатобумажной материи своей, работы (даба). Хлопок здесь одевает всех жителей, не исключая и правителя страны -- вана. Его сеют в большом количестве как для себя, так и для вывоза в Китай. На базаре же покупаются праздничные халаты, материи для покрышки шуб, на кофточки и платья, шапки, аракчины, одеяла, подушки, дастарханы и опояски.
   Женщины носят обыкновенно одежду из материй своей работы, а в гости, на различные торжества и тамаши одеваются в материи, купленные на базаре. Шелковые платья надевают редко, да мало у кого такие и есть. Невеста всегда получает от жениха в подарок шелку на платье.
   Девушки и молодые женщины, не родившие еще троих детей, носят довольно короткие платья, немного длиннее колен; ширина платья не более четырех аршин; шьется оно без всяких сборок, а в виде широкой рубахи. Рукава делаются очень длинные и широкие, заменяют, как и у мужчин, при случае носовой платок; ими же во время летних жаров утирают и пот с лица. Платье одевается через голову, для чего от ворота вдоль плеча идет прорез, завязывающийся завязками и застегивающийся на медные шарообразные пуговки, величиной с крупную клюкву. Ворот обшивается какой-нибудь цветной материей. После родов первого ребенка, для удобства кормления его грудью, молодая мать прорезывает подмышками в рубахе прорехи, через которые и кормит ребенка.
   После третьего ребенка женщина считается уже "средних лет". Платья она шьет уже длиннее, и от ворота прореха делается спереди вдоль груди; эта прореха и ворот обшиваются цветной материей. Платье застегивается у ворота и на груди на медные шаровидные пуговицы. Женщины свыше сорока лет носят платья очень длинные; ворот с прорехою на груди; с правой стороны этой прорехи нашиваются четыре красные шелковые тесьмы шириною 3/4 вершка и длиною 2 1/2 вершка, на расстоянии одна от другой на четверть вершка. Эта тесьма называется узьмой и непременно нашивается здесь красного цвета, независимо от цвета самого платья. В Кашгарии сартянки чаще имеют узьму зеленого цвета.
   Девушки и молодые женщины носят платья (чапан) чаще красного цвета. У сорокалетних красный цвет заменяется синим или зеленым; женщины за 50 лет носят больше черные платья, длиною достигающие почти до земли, и нашивают узьму зеленого цвета на обеих сторонах груди. Волосы постоянно носят поверх платья.
   Зимою носят цветные ватные халаты, а чаще коротенькие стеганые кофточки, причем молодые -- красные, а старые -- зеленые и синие. Кофточки шьются на вате, немного длиннее пояса. Левая пола запахивается сверху на правую сторону и застегивается на медные пуговицы; стоячий воротник делается из разной цветной материи и обшивается тесьмой, иногда же узкой полоской выдряного меха. Рукава кофточки делаются недлинные, только до кистей рук. Подкладка кофт и халатов состоит большею частью из старых сшитых лоскутков от изношенных уже одежд. По бокам кофточек, как и халатов, полы имеют небольшие прорезы, застегивающиеся на медные пуговицы.
   Шапки девушки носят островерхие, с широкими отложными краями, обшитыми мерлушкой или выдрой. Внутри шапка вместо подкладки выкладывается бараньим мехом. Верх покрывается цветной материей. Летом чаще носят аракчины, которые шьются из цветных лоскутков шелковых и иных материй, мелко простегиваются и вышиваются шелком или бумагой. Околыш аракчина обкладывается широкой тесьмой или прошивкой или парчой. Иногда аракчины делаются целиком парчовые. При посещении каких-либо празднеств и в торжественных случаях пожилые женщины под шапку надевают на голову тонкую белую накидку, которая прикрывает спину и плечи и может служить для закрытия лица; но люкчюнские женщины лиц обыкновенно не закрывают.
   Панталоны молодые женщины носят летом белые или красные, очень широкие. Они не имеют пуговиц и подвязываются на тесьме, завязываемой на правом боку; у мужчин же завязка приходится на левой стороне. Франтихи носят панталоны с вышитыми ниже колен концами так, чтобы они были видны из-нод нижнего края платья. Такие панталоны носят только летом, с туфлями.
   Зимою же носят панталоны, стеганые на вате, ничем не отличающиеся от мужских.
   Летом таранчинки носят туфли на высоких каблуках из зеленого сафьяна, вышитые шелком. Зимою старые женщины носят сапоги с калошами, а девушки и молодые женщины -- кожаные сапоги с высокими каблуками, иногда подбитыми железными подковками. Чулок шьется летом из дабы, а зимой из войлока, причем верхний край обшивается цветной материей, чтобы было видно из-за голенищ сапога.
   Люкчюнские женщины заведуют домашним хозяйством и работают в поле. Пока девушка еще не замужем, родители не заставляют ее работать, и она привыкает к работе только с выходом замуж.
   В замужество вступают рано, по воле родителей, лет 13--14, иногда даже и 10 лет. Такая девочка, почти еще ребенок сама, становится матерью, полагающей все свои заботы на своего ребенка; уход за ним и последующими есть ее главная задача, в которой усердно помогает ей и муж, с любовью няньчащий детей.
   Варка пищи, печенье лепешек, уход за птицей, за мелким скотом, за огородом -- обязанность хозяйки. Пища готовится ежедневно по вечерам. Хлеб печется каждые четвертые сутки. Стирка белья, пряжа ниток, тканье материй и все шитье, кроме бараньих шуб, все эти работы составляют работу хозяйки. Кроме того женщины занимаются вышиваньем шелками по различным материям и в этом достигают значительных успехов. Во время лета выкармливают шелковичных червей и приготовляют шелк в мотках.
   Уход за детьми тяжел, только пока они еще на руках. Лишь только ребенок встал на ноги, дело воспитания упрощается. С утра он получает кунаковую лепешку и совершенно голый летом отпускается на улицу в компании таких же голышей, окрашенных в кофейный цвет жгучим солнцем. Ребятишки обоего пола полощутся целый день в арыках, строят плотины, мельницы, проводят маленькие арыки и из поломанных ветвей устраивают маленькие сады и пр. Выкупавшись в воде, катаются и обсушиваются в горячем песке и пыли, снова лезут в воду и так проводят целый день до ночи, разве голод загонит иного в дом за лепешкой, получив которую, через минуту он уже снова в своей беззаботной нагой компании, не сознающей своей наготы, как наши праотцы до изгнания из рая.
   Никогда я не замечал среди этой шумной, веселой и беззаботной, крайне симпатичной толпы ребятишек серьезных ссор, грубых шалостей. За малышами присматривают те, кто уже побольше, и таким образом у матери руки развязаны и свободны для других работ в доме. Обычай отпускать малышей бегать и играть нагими освобождает мать от забот обшиванья ребят; впрочем, кое-когда мать и сошьет из старых лоскутков малышу штанишки или шапку на голову.
   Во время жатвы хозяйка, отправляясь на поле собирать колосья, оставшиеся от жнецов, забирает и самую мелкую детвору, которая помогает ей в этом.
   До выхода в замужество девушки находятся на попечении матери. Они очень рано развиваются и около 11--12 лет уже считаются невестами. Они совершенно свободно видятся с молодыми людьми, но окончательный выбор жениха зависит от родителей, воле коих беспрекословно подчиняются, часто выходя замуж за ненавистных им людей, и тогда жизнь в замужестве становится невыносимой, все в доме делается наперекор желаниям мужа, чтобы заставить его развестись. Тогда чантуйка выходит снова замуж и уже по своему выбору за любимого человека, причем во вторичном браке родители ее более не неволят. Не послушаться воли родителей при выходе замуж в первый брак считается большим грехом и очень дурным тоном, бросающим тень даже на нравственную сторону девушки; тогда ее начинают подозревать и родные и соседи в каких-либо тайных любовных интригах; ее преследуют и зорко следят за ней. При родителях и старых людях девушки очень скромны и застенчивы, и крайне резвы, веселы и болтливы со сверстницами, насмешливы и остроумны.
   Через месяц после рождения девочке выбривают всю голову, оставляя на макушке небольшой клок волос. По достижении года оставляют кругом лба небольшую кайму волос, пряди на висках и на макушке, прочее же все сбривают. С пяти лет пробривают только поперек головы неширокую полосу между чолкой и макушкой, что делается до выхода замуж. Волосы заплетаются в пять косичек (беш-кокуль), в концы которых вплетаются черные шелковые кисточки. Брови сводят вместе черной краской (что считается очень красивым). Девушки, выходящие из отроческого возраста, носят золотые и серебряные кольца, а в ушах серьги с подвесками и без оных. Если девушка идет куда-либо в гости, то на околыш шапки или аракчина пристегивается медная или серебряная маленькая веточка (кош).
   Молодые люди у чанту женятся рано, лет 16--17, а в богатой семье 15; в бедной же семье оттягивается это время и до 20-летнего возраста, что для родителей крайне неприятно, потому что среди соседей начинают ходить разные недостойные сплетни. Девушки же, как я уже упоминал ранее, выходят замуж с 11 лет.
   Жених в выборе невесты не участвует, женясь первый раз; это дело родителей, воле которых молодой человек безусловно подчиняется, как и невеста. Часто родители, просватав невесту, скрывают это обстоятельство от нее до поры до времени, чтобы она понапрасну не плакала.
   Свадьбы справляют большею частью зимой, потому что это время, после окончания полевых работ, свободно у всех, да в это время года водятся и деньги от продажи полевых продуктов. Сватовство устраивается так: родители жениха выискивают сыну невесту и засылают в дом ее родителей кого-нибудь из родственников, чаще же имама мечети своего прихода для переговоров с ними. Родители девушки обыкновенно отговариваются малолетством дочери или приводят другие причины, на что имам увещевает их, приводя тексты из корана. Родители окончательного ответа не дают, высказывая желание посоветоваться с родственниками. Уходящего из дома имама хозяева провожают на двор. Это первое посещение дома невесты сватом бывает около семи часов вечера. На другой день отец невесты собирает родню и советуется с ней, выдать ли дочь замуж за такого-то или нет. Следующее утро сват жениха снова идет в дом невесты с двумя свидетелями -- мужчиной и женщиной, и на этот раз дело решается в окончательной форме.
   Если родители невесты соглашаются, то в семье жениха начинаются приготовления и стряпня: делаются пельмени, варится плов и изготовляются пять хлебов, с которыми отец и мать жениха и сваты идут угощать невесту и ее родителей и уговариваются насчет свадьбы. При договоре с обеих сторон присутствуют и посторонние лица, принимающие на себя роль свидетелей. Отец невесты выговаривает от родителей жениха для свадьбы 5--6 баранов, а если жених богатый, то и рогатый скот, пудов десять пшеницы, 5--6 арб дров и проч. Для невесты в доме жениха шьются: один шелковый халат, шелковое платье, шелковая кофточка, меховая шапка, сапоги, красные панталоны и ситцевое платье. Невеста же шьет жениху из белой бумажной материи рубашку, красный к ней пояс 5 аршин длиною, готовит сапоги, две пары чулок из красной материи.
   День совершения брака чаще назначается в четверг или пятницу, потому что эти дни у чанту почитаются легкими и счастливыми, а число выбирается непременно четное. К условленному дню в обоих домах делаются приготовления. Дня за два до него к отцу невесты приходят два свата жениха и доставляют все выговоренное при условии от родителей жениха. На другой день, если все готово, отец невесты рассылает приглашения гостям.
   Родня и ближайшие соседи обоего пола принимают участие во всех приготовлениях к свадьбе. Женщины приносят с собой пельмени и помогают в прочей стряпне, делают лапшу, пекут лепешки в большом количестве. С сумерек начинают собираться разодетые гости, и мужчины и женщины. Невесту же уводят из родительского дома к соседям, где она проводит время с девушками-подругами. Почетные гости располагаются в комнате, на кане, возле камина, а молодежь у дверей. Все находятся в напряженном ожидании. Ребятишки же, чтобы не толкались, выпроваживаются на двор. Вдруг тишина нарушается криком ребят: "Кельды, кельды!" (идут, идут).
   В одну минуту все моментально оживает, взоры всех обращаются на входную дверь; многие не выдерживают и выскакивают на двор и с нетерпением смотрят в ту сторону, откуда должны приехать гости жениха. Появляется двухколесная арба, запряженная рыжими или черными быками и нагруженная разодетыми женщинами и музыкантами, играющими на бубнах и поющими свадебные песни. Подъехав к дверям дома, арба останавливается, и публика слезает. Женщины идут впереди, за ними музыканты с бубнами и песнями. Войдя в комнату, женщины кланяются на стороны и садятся, поджав под себя ноги; наступает минута молчания. Одна из пришедших женщин встает и кланяется по сторонам всем присутствующим и начинает танцовать, опустив застенчиво глаза вниз; потом опять кланяется и садится на свое место. Этим она показывает, что она сваха со стороны жениха. На ее поклоны присутствующие слегка привстают и отвечают ей поклонами же; молодежь и дети одобрительно кричат: "Огогого-ого!"
   Когда все стихает, расстилается дастархан перед гостями, ставятся маленькие столики с хлебом и расставляются чашки с чаем. Хозяин, пододвигая чашки к гостям, разламывает лепешку на четыре части и, указывая правой рукой на хлеб, предлагает гостям кушать; они, протягивая руки к хлебу, показывают этим, что принимают его. После еды старший из присутствующих, проводя ладонями обеих рук по лицу сверху вниз, произносит "аминь"; то же делают и все остальные. Прочитав молитву, все проводят себя по лицу вышесказанным способом и благодарят хозяина. Дастархан быстро убирается.
   Музыканты начинают играть; выходит в круг какая-нибудь женщина, кланяется по сторонам гостям и начинает танцовать; к ней присоединяются еще несколько женщин. Хозяин кладет на поднос куски материи, и кто-нибудь из присутствующих мужчин обносит этот поднос над головами танцующих по три раза. Это поступает в пользу музыкантов. Такого рода церемония повторяется по нескольку раз в вечер. Увеселения (тамаша) продолжаются часов до двух ночи; гости со стороны жениха встают, раскланиваются и уходят по домам, после них расходятся все остальные.
   На следующий день, чуть свет утром, собираются к дому невесты разодетые гости, на арбах и пешие; каждая женщина несет с собою в свертке по пяти хлебов, а богатые по куску бумажной или иной какой материи в подарок невесте. При этом женщины одеваются во все свое лучшее, особенно тщательно причесываются, белятся и румянятся и сводят обе брови вместе темносиней краской.
   Рано поутру, со светом, уводят невесту в соседнюю фанзу, где она занимается с подругами.
   В доме же ее родителей у очага несколько женщин и мужчин заняты тем временем приготовлением пищи, и котлы кипят еще с зари. Когда мясо готово, его вынимают из котла и разрезают на куски, а в суп опускают приготовленную тут же лапшу, которую сильно разваривают.
   Во дворе и на улице все чисто подметено, а в комнате для приема гостей и в ограде разостланы белые войлока. Приходящие гости мужчины идут в комнату и садятся вокруг стен ее, а женщины садятся тоже кружком на разостланных кошмах (войлоках) во дворе. Все в ожидании сидят не разговаривая, совершенно тихо, и многие даже дремлют и прихрапывают.
   Как и накануне, в дом невесты вдруг долетают звуки бубна с песнями -- это поезд жениховых гостей, едущих на нескольких арбах; на передней арбе сидят музыканты. Во дворе гости слезают с арб. Женщины берут привезенный с собой от жениха узел с платьями невесте, выговоренными родителями ее, и все гости направляются в приготовленную комнату; еще на улице, при входе в фанзу, их встречают три женщины с подносами в руках: у одной поднос с хлебом, у другой с чашками и у третьей с чаем; они угощают гостей чаем и хлебом и вводят их в комнату, где и усаживают. Привезенные узлы складывают в комнате в углу.
   Перед гостями стелется дастархан, и их угощают чаем, после которого играет музыка, поются свадебные песни, сопровождаемые оживленными танцами. Это продолжается до трех-четырех часов дня. Около этого времени, по прекращении увеселений, снова перед гостями стелется дастархан, на котором перед каждыми двумя гостями кладут по пяти хлебов и по два куска мяса. По чашкам разливается густой суп ярына-аш -- сильно разваренная лапша. Угощают сначала мужчин, причем на двоих ставится одна чашка и одна ложка; этот обычай соблюдается строго на всех свадьбах, чтобы и новобрачные, при всех случаях жизни, были вместе и делились всем пополам -- и счастьем и несчастьем. По угощеньи, имам, держа перед лицом руки, обращенные ладонями к себе, читает молитву, что исполняют и все присутствующие; затем гости делят лежащие перед ними куски мяса и лепешки таким образом, чтобы мясо доставалось поровну и по две с половиной лепешки на каждого. Каждый гость, завернув в платок свою долю, уносит ее домой.
   После угощения мужчин следует угощение женщин, которое проходит в том же порядке, и гости уходят домой, унося разделенное мясо и хлеб.
   Перед вечером по окончании всех угощений в дом невесты приходит с толпой молодежи жених, сопровождаемый музыкой и пением; не доходя сажен пяти до круга сидящих женщин, пришедшая с женихом молодежь образует около него круг, среди которого садится жених на корточки, имея за собою пять шесть музыкантов, которые под аккомпанемент своих бубнов поют свадебные песни.
   Когда солнце опустится к горизонту, свахи приносят в круг гостей узел, привезенный от жениха, развязывают его и показывают присутствующим все, что находится в нем. В фанзе же в это время имам совершает обряд бракосочетания в присутствии множества мужчин. Жених и невеста помещаются рядом; возле жениха и невесты стоят шаферы.
   Имам обращается сперва к шаферу жениха с вопросом: "Тебя жених поставил вместо себя?" -- он отвечает "Меня". -- "Согласен ли ты взять замуж эту девицу?" -- "Согласен". -- Тогда мулла заставляет его читать молитву. После сего имам обращается с таковыми же вопросами к шаферу невесты и, получив удовлетворительные ответы, заставляет и его читать молитвы. При венчаньи девушки имам читает довольно продолжительные молитвы; при венчаньи же вдовы или разведенной жены молитв читается меньше.
   По окончании венчания обе свахи идут одевать невесту, а имам делает венец для жениха из красных платков, который одевает на голову жениха, одевает его в красный женский халат, на шею повязывается ему красный платок. Обвенчанного и одетого таким образом жениха молодежь провожает домой. Для невесты же приготовляется арба, запряженная лошадьми или быками. Молодую уговаривают ехать в дом к новобрачному; она не соглашается и с плачем кричит: "не пойду, не пойду, хоть убейте!" -- и не надевает ни халата, ни шапки. Тогда входят два молодых приятеля жениха в комнату, обертывают новобрачную халатом и выносят ее на арбу, на которой ее принимают несколько женщин и держат, чтобы дорогой она не соскочила и не убежала домой.
   Если высватанная невеста живет далеко от женихова дома, то ее привозят в дом родителей жениха, и жених с товарищами идет только встречать ее; при встрече поезд невесты останавливается, а жениху надевают на голову досту, красную шапку, заменяющую венец.
   Для новобрачных в доме жениха приготовляется отдельная комната, в стороне от прочих. Когда поезд с невестой подъезжает к дому жениха, то, не доезжая до него сажен двадцать, этот поезд должен переехать через разложенный костер. В фанзе новобрачную садят на пол в передний угол приготовленной комнаты. С ней помещаются две свахи, несколько девушек-подруг и молодых женщин; все они сидят почти молча, понурив головы. Жених с музыкантами тем временем возвращается из дома невесты и перед фанзой, в которой сидит невеста, становится в круг приятелей и музыкантов; все играют и поют. Присутствующие здесь дети веселятся с особенным увлечением. В большой приемной комнате идут приготовления для угощения собравшихся гостей, причем непременно готовится аш-ярмо, для чего обдирается зерно проса, из которого варится густой суп или жирная каша. Это блюдо непременно приготовляется в доме новобрачного, тогда как в доме невесты уже описанное ун-аш. Если жених богатой семьи, то готовится еще плов.
   После сумерек вводят жениха в комнату новобрачной в сопровождении молодежи, Новобрачная встает, подходит к молодому, снимает с него красную шапку, красный женский халат и красный платок с шеи. Тогда новобрачный идет от нее и садится на порог комнаты, где и сидит весь вечер. Молодежь же садится вдоль стен, образуя круг; тут же собираются и музыканты. Все пожилые гости рассаживаются в большой общей комнате, в которой их угощают аш-ярмо. Тем временем дом родителей новобрачной тоже полон гостей и музыкантов, танцуют и старухи; гости к вечеру устают и дремлют, и среди пения хриплых, прокричавших уже свои голоса, певцов слышится иногда громкий храп.
   В комнате новобрачных тоже угощается и веселится молодежь, а с наступлением ночи все расходятся по домам. Когда комната опустеет от гостей, свахи учат новобрачную готовить постель, дают ей поучительные наставления и, уходя из комнаты, оставляют молодых вдвоем. Одна из них останавливается снаружи у дверей, а другая всходит на крышу и помещается у тюндюка (отверстие, заменяющее в потолке комнаты окно); обе подслушивают, что делается у молодых, а при случае даже заглядывают к ним и даже время от времени вступают с ними в разговоры.
   На другой день рано утром обе свахи с несколькими музыкантами идут к родителям молодой с известием о благополучии детей и с приглашением на праздник, причем сваха жениха имеет заткнутую за ухом палочку с намотанной на конце ватой с признаками невинности новобрачной и с музыкой передает ее матери молодой, которая, принимая эту палочку, затыкает ее себе за ухо. Это служит доказательством, что новобрачная до свадьбы была целомудренна. Если же дочь оказалась с пороком, т. е. при вступлении в брак уже не была целомудренна, то сваха жениха подает матери новобрачной глиняную чашку с надетой на нее хлебной лепешкой. Последнее страшный позор для семьи, особенно для матери, которая не сумела воспитать дочь в честных правилах и уберечь ее от порока. Впрочем, это случается очень редко за молодостью невест, едва выходящих из детского возраста. При таком неблагополучном случае новобрачный может отпустить свою молодую сейчас же к ее родителям и требовать развода, а от родителей ее возмещения всех расходов и убытков, понесенных по причине свадьбы.
   После представления родителям молодой доказательства ее добродетели, свахи приглашают их со всеми их гостями в дом новобрачных в гости и уходят к молодым. Следом за ними едут и родители молодой со всеми гостями к молодым, где их угощают чаем, сластями и различной едой; собираются музыканты и устраиваются танцы и пение. И здесь при угошении подают по пяти лепешек на двух человек; кашу и мясо в одной чашке на двух человек.
   Еще до ухода свах к родителям молодой, являются к молодым товарищи новобрачного с поздравлениями, и все несут с собой что-нибудь непременно сладкое: изюм, урюк, дыни и пр. Тут же начинается тамаша, к которой присоединяются и приезжие родители и гости со стороны молодой.
   По окончании угощения имам и все участвовавшие в тамаше молятся, делят хлеб и мясо и уносят домой. После угощения мужчин следует в таком же порядке угощение женщин, и когда оно кончается, женщины, сидящие в кругу, встают и, громко обращаясь к сидящей матери молодой, начинают требовать: "покажите нам госпожу". Тогда сваха молодой вводит ее с головою, закрытою красным халатом; за ними идет толпа женщин и все кричат: "хан кельди, хан кельди" -- госпожа идет, госпожа идет. Введя молодую в круг, ставят ее перед матерью на кусок красной материи, постланной поверх белого войлока, и снимают с нее халат; она кланяется матери в пояс. Затем на нее снова набрасывают халат и уводят для той же церемонии к свекру. Пожилые гости расходятся. Идет угощение молодежи, после которого расходится и она, чем праздник и оканчивается.
   В тот же вечер молодой с двумя товарищами идет к тестю в дом. Тесть сажает их на почетное место и затем следует угощение, после которого теща кладет перед каждым по платку, перед зятем красный, а перед его товарищами по белому, кланяется им низко и уходит на свое место. Гости берут платки, благодарят хозяйку и идут домой. Следующий день утром молодая с золовкой, если такая есть, идет к своим родителям. Родители молодого посылают их за новой своей родней, которую угощают. На другой день родители молодой приглашают всю свою родню и дочь. Этим и оканчиваются все празднества свадьбы.
   После свадьбы молодая почти каждую пятницу посещает своих родителей; если есть золовка, то последняя сопровождает ее. В этот день мать ей чешет и убирает голову.
   Беременная женщина, даже первым ребенком, ходит всюду совершенно свободно, не стесняясь своим положением. За месяц до родов приезжает мать родильницы и уводит дочь к себе домой. Итак, первого ребенка женщина рожает в доме своих родителей, которые напрягают все свои силы и средства, чтобы покойнее и лучше обставить на это время свою дочь. Все хлопоты и расходы в это время они принимают на себя. За два дня до родов мать приглашает бабку, которая присутствует при роженице до окончания родов. Роды происходят только в присутствии матери и бабки, кроме них никто не смеет войти в комнату. Когда наступают роды, родильницу садят на корточки к стене, и мать с бабкой поддерживают ее за плечи. Кто-либо из мужчин, отец или брат, влезает на крышу и топает над головой родильницы три раза и спрашивает "тувды?", т. е. родила? Бабка отвечает "тувды", хотя бы родильница еще и не родила. Это делается потому, что по местным понятиям тогда легче будут роды.
   Если женщина беременна вторым ребенком или третьим, то рожает уже дома, у мужа, тогда на крышу влезает муж и спрашивает, родила ли жена. Бабка отвечает ему всегда утвердительно.
   Когда родильница разрешилась первым ребенком, сейчас же посылают гонца к мужу с известием, что жена родила ему сына или дочь; муж и свекор, если он жив, берут с собой хлеб и толокно и едут к тестю. Все родные подходят к мужу и поздравляют его с новорожденным. Если родился сын, то радостям нет конца, если же дочь, то радость умеряется76.
   Приняв ребенка, бабка приступает к его омовению, после чего обернутого в тряпки кладет его к матери.
   Прибывши к тестю, муж и свекор греют большой котел и угощают всех родных чаем с привезенным с собою хлебом и толокном. У родильницы первого ребенка всегда угощают толокном, которое приготовляется так: пшеницу три дня мочат в воде и сушат затем на солнце, потом поджаривают и мелют на мельнице. Муку эту замешивают на кипятке или чае, с сахаром или изюмом. При подобной трапезе родня обсуждает, какое дать имя ребенку.
   Имена дают новорожденным, соображаясь с месяцем. Мальчику имя отца, а девочке имя матери или вообще имя какого-либо предмета. Имя нарекает или отец или мулла. Отец берет новорожденного на руки, становясь лицом к югу. Младенца отец кладет сначала на левую руку, обращая его лицом к западу и крича ему в правое ухо: "Алла акбэр" -- велик бог -- четыре раза. Потом перекладывает на правую руку лицом к востоку и повторяет четыре раза молитву в левое ухо. По окончании этого говорит: "Пусть тебя зовут так-то!".
   После родов роженица лежит двое суток в постели, на третьи уже встает, одевается в чистое белье и платье. Ребенка же укладывают в зыбку, что сопровождается тоже некоторым торжеством: собираются родственники, которых угощают лапшой -- ун-аш. Первые два дня младенца кормят пенками коровьего молока, а затем он кормится у груди матери до двух и более лет. На третьем месяце мать дает ребенку хлебную жвачку. Соски даются лишь в редких случаях, если мать умрет или заболеет. Соски делаются из жеваного пшеничного хлеба с китайским сахаром и курдючным салом. Двадцать дней после родов родильницу не допускают ни до какой работы, кроме шитья. По истечении этого срока за нею приезжает муж ее и увозит с ребенком домой, где она по мере сил приступает к легкой работе. Двадцать дней после родов женщина не может, по обычаю, ни готовить пищи, ни печь хлеба.
   Иногда вследствие смерти или болезни матери приглашается способная кормить ребенка посторонняя женщина -- инек, что значит дойная корова. Ей жалованья не платят, а только дают ей пищу и дойную корову или козу. Кормилицей может служить только вдова или разведенная жена, при условии, чтобы в течение времени кормления ребенка она не входила в сношение с мужчинами, что ей воспрещается даже под угрозой смертной казни. Высшие сословия: тайджи, хаджи и др., тоже иногда нанимают инек. Вообще люкчюнские женщины рожают обыкновенно через два года в третий и потому кормят детей до двух лет, а если которая почувствует признаки беременности ранее двух лет, то отнимает от груди ребенка.
   Ребенка пеленают с вытянутыми вдоль тела руками и привязывают к деревянной доске в трех местах и с этой доской укладывают его в люльку. Под голову не полагается никакой подушки, почему и форма черепа меняется и делается плоской с затылка.
   С марта месяца все дети обоего пола, уже находящиеся на ногах, бегают по улицам совершенно голыми почти до октября, носят только шапочки на головах да калоши, без которых нельзя ступать на жгучий песок.
   На зимнее время для маленьких детей шьется такая одежда: рубашка, штаны и чулки сшиваются вместе и получается одна одежда. Аракчин надевается на голову сейчас же по наречении имени. Когда ребенок начинает бегать, то ичеги (сапоги), штаны и халат уже шьются отдельно, т. е. не сшиваются вместе.
   Дети очень привязаны к родителям, равно как и родители очень чадолюбивы.
   Девушка до выхода замуж находится более в ведении матери, а мальчики лет с 8 держатся более при отце. Родители крайне ласковы к детям.
   Обряд обрезания совершается над мальчиками, достигшими восьми лет, обыкновенно осенью, когда у взрослых более свободного времени; при этом устраивается праздник и тамаша с обильными угощениями; собираются почти все прихожане ближайшей мечети, и мужчины и женщины, одаривающие простыми платками виновника торжества, которого увешивают кругом этими подарками, делают из платков большую красную чалму, и множество его сверстников верхами на лошадях и ослах торжественно возят его кататься по городу. Все подарки заносятся в книгу для памяти, чтобы при случае не забыть отдарить тем же.
   После полудня приезжает в дом мулла для совершения обряда. В доме устраивается трапеза, на которой присутствуют и мальчики-сверстники, и часу в третьем дня в присутствии преимущественно мужчин совершается обряд. Женщинам быть при этом не возбраняется, но они сами, по свойственной женской стыдливости, избегают присутствия в той комнате, где совершается обрезание, которое совершается так: один человек берет мальчика сзади под коленки и прижимает их ему к груди, поднимая его на воздух. Мулла совершает молитву, присаживается на корточки и срезает острой бритвой собранную на оконечности члена мальчика кожу и моментально надевает ее на мизинец правой руки, увозя ее с собой. По совершении этого обряда мальчика укладывают на сухой песок, насыпанный в углу комнаты, на спину и до пояса засыпают песком. В такой постели он лежит три дня, по прошествии которых обыкновенно уже совершенно здоров и бегает с товарищами по улицам.
   У детей люкчюнцев есть тоже игры, имеющие определенный характер; таковы: тепкиш, -- берется пять небольших пуль, нанизанных на веревку и туго связанных между собой кольцами, в середину укрепляют пучок конских волос с вершок длиною, которые разглаживаются по сторонам. Этот тепкиш подбрасывают вверх внутренней стороной пятки правой ноги до тех пор, пока он не упадет на землю; тогда его берет другой и подбрасывает так же и т. д. В тепкиш играют несколько человек и уговариваются сколько раз его нужно подбросить. Выбивший условленное число раз выигрывает.
   Игра в прятки ничем не отличается от подобной же у нас. Игра в ишакчи представляет собой следующее: один мальчик ложится на брюхо, двое других садятся по сторонам, забрасывая свои ноги через спину лежащего и сплетаясь ими; затем берутся за руки. Нижний встает на четвереньки и изображает осла, завьюченного корзинами. Он роняет ношу, и это возбуждает веселье. В куклы играют девушки до замужества, и скрытно даже замужем, иногда молодые женщины не забывают кукол, имея даже собственного ребенка.
   При чрезвычайно редком появлении дождя в Люкчюне ребятишки выбегают на улицу и прыгая выкрикивают в голос "ягмур ягмак, ичка сагмак, асман да кизмым имчак ямулак" (дождь идет, козла доят, на небе у девушки груди круглы). Мужчины сбрасывают халаты и обнажаются на дожде; женщины снимают шапки, чтобы смочить свои головы. Дождевую воду собирают в посуду и пьют как целебную.
   В зимнее время в праздничные пятницы собираются чанту большими кругами, и молодежь устраивает борьбу; в ней участвуют сначала дети, а под конец и старики, увлеченные молодыми.
   Года за два до нашего приезда в Туек гонцами вана собиралось множество народу из Турфана, Токсуна и с окрестных карызов, и в его присутствии происходила перед мазарами борьба. Лучших борцов награждал сам ван, и толпа относилась к ним поощрительно.
   В окрестностях Люкчюна и в самом городе чаще других заболеваний можно встретить сифилис, принесенный в страну китайцами, которые, по словам туземцев, все заражены этой болезнью, хотя явных признаков и не заметно, но сама болезнь скрыта в крови их. В числе лекарств против этой болезни пользуются курением ртути с табаком, причем для сохранения зубов, которые от ртути выпадают, при курении держат во рту в зубах кусочек серебра. После курения ртути с табаком в течение по крайней мере суток не выходят на улицу, чтобы не простудиться.
   Против наружных признаков этой болезни, язв и пр., больные места мажут змеиной кровью, а внутрь употребляют красную охру и ртуть с чаем. Кроме того пьют настой или взвар из сушеных головастиков от лягушек. Болезнь эта называется яман-яр. Она быстро распространяется в населении, вследствие отсутствия настоящих лекарств.
   Зимой часто заболевают простудой. Болезнь эта имеет все признаки инфлуэнцы. Против нее употребляют редьку, распаренную в кашу, которую едят, запивая водой в большом количестве. Пареный горох (местный), запиваемый водой, по словам люкчюнцев, тоже помогает.
   Ранней весной у детей до 15-летнего возраста, редко у взрослых, появляется болезнь горла. Она начинается сильным жаром, головной болью и болью в горле, спирающей дыхание, часто удушающей заболевшего. В горле на миндалевидных железах появляются пузырьки, после которых появляются беловатые пленки, обыкновенно удушающие больного. Если болезнь не захватить во время, то она в два дня обыкновенно кончается смертью. Лечение этой болезни следующее: лишь только ребенок заболеет, немедленно же приглашают местного лекаря, который если найдет в гортани пузырьки, то приступает к следующей операции: на язык больному лекарь накладывает деревянную пластинку, по которой вводит в горло инструмент, напоминающий шило, и прокалывает им пузырьки, из глубоких проколов которых выпускает довольно много крови. Затем пускают кровь из обеих рук. После этого больной большей частью поправляется довольно скоро. Болезнь эта, как говорят туземцы, тоже: занесена китайцами и для детей заразительна, так что их к больному не пускают.
   Оспа тоже появляется у детей до 10-летнего возраста. Этой болезни люкчюнцы очень боятся, и в дом, где лежит больной оспой, никто не заходит. Хозяева дома, чтобы дать знать о болезни в доме всем своим соседям и посторонним, насыпают мусор у входа и зажигают его; клубящийся дым у дверей служит предупреждением для всех. У чанту есть поверье, что если кто-либо из посторонних зайдет в дом во время болезни кого-нибудь из домашних, то болезнь усиливается, и потому к больным оспой, посторонних не пускают.
   У чанту никаких лекарств против оспы не существует. Китайское правительство учредило оспопрививателей, которые обязаны всем ее прививать; но очень часто после привития ими оспы, многие заболевали настоящей, и потому чанту чаще откупаются от прививки, что дает хороший доход оспопрививателям.
   От головной боли чанту пьют разные травы, семена и коренья; выводят больного вечерней зарей на воздух и кропят его водой из арыка.
   От болезни глаз тоже нет действительных средств. В воспаленный гноящийся и слезящийся глаз вдувают через свернутую из бумаги трубочку мелкий сахар, который как будто и помогает. Это средство в большом распространении почти у всех номадов в Центральной Азии.
   Очень много женщин лишено на голове волос, вследствие бывшей в детстве парши, которая здесь сильно распространена, в особенности у мальчиков. На 10 человек только два-три не имели в детстве этой болезни. Она развивается у детей четырех-пяти лет. Начинается появлением небольших нарывов на голове, сливающихся в общую паршу, принимающую белый цвет. Волосы вылезают и вновь не растут. Когда дети достигают лет 15, то парша эта пропадает с головы и оставляет после себя белый налет на оголенных от волос местах на голове. Несчастные женщины, не имеющие волос вследствие этой болезни, прибегают к фальшивым волосам, которые прилаживают к шапке и таковую носят, не снимая днем. Женщина же, потерявшая волосы, в глазах туземцев теряет и способность привлекать на себя внимание мужчины. Болезнь эта называется здесь таза.
   Чанту часто страдают желудочными болезнями, вследствие плохой и ограниченной пищи и употребления в большом количестве грязной и сырой арычной воды. Хворают и болезнями дыхательных путей, очень часто удушьем.
   При болезнях вообще принято навещать больных, если болезнь не признается заразительной. Сильно заболевший большей частью успевает до смерти еще сделать все распоряжения относительно своего имущества и в присутствии муллы делает духовное завещание на случай смерти, равно как и указывает лицо, которому доверяет омыть себя после смерти перед похоронами.
   У люкчюнцев непринято долго держать на дому покойников, и потому считается самым удобным, если это несчастие случится ночью или рано утром, чтобы успеть похоронить умершего в тот же день. В таких случаях первым делом посылают в мечеть, которой прихожанином был покойный, с оповещением о его смерти. В мечети узнают о смерти все соседи, посещающие ту же мечеть для утренней молитвы.
   Каждый сосед считает своим непременным долгом проводить покойного, рассчитывая, что такое же внимание будет оказано людьми и при его похоронах; поэтому на всех похоронах всегда собирается много народу.
   Поутру ранее всех собираются родные в трауре, который состоит в том, что мужчины покрывают свою шапку лоскутом бедой материи, а женщины повязывают голову белым платком; платок этот свешивается из-под шапки вдоль спины и прикрывает плечи. У всех, кроме того, по белому платку в руках для утирания слез. Глава дома предлагает собравшимся поплакать о покойнике, причем мужчины садятся на дворе отдельно от женщин. Когда приходят посторонние, плакальщики встают и в один голос выкрикивают с плачем имя умершего, "ой акка, ой акка", если умер отец семьи; "ой анна, ой анна", если умерла мать и т. д. Все приходящие мужчины - подходят по очереди к плакальщикам и дергают каждого за полу халата, произнося имя умершего, затем подходят к главе дома и делают то же. После этого обряда идут в комнату к покойнику и читают перед ним молитву, после которой садятся на дворе на разостланных войлоках вокруг плакальщиков. Женщины-плакальщицы образуют свой отдельный круг на дворе и непременно в комнате покойника. Лишь только на улице заслышится плач, встречающий вновь приходящего, в комнате покойника подхватывают плакальщицы. Если приходящего никого нет, то плач в голос стихает, а каждый втихомолку и без слез только причитывает.
   Могила роется до трех аршин шириной, и в правой (западной) стене ее делается ниша, куда и помещают покойника, чтобы не давило его землей, которой засыпают могилу. Когда могила выкопана, приготовляют носилки для покойника. Носилки имеют четыре ножки, чтобы ставить их на землю, и на концах выпущенные палки, чтобы удобно было нести. Носилки эти покрыты белой, а сверху красной материей, у богатых же шелком. После того как изготовят носилки, приступают к обмыванию покойника; тут же в комнате под тюндюком устанавливается стол, на который складываются все носившиеся покойником вещи: рубаха, шапка, халат, сапоги, пояс и проч., и возле столика на разостланном войлоке ложка и две чашки, одна с рисом, а другая с пшеницей. Если же покойник женского пола, то на столик кладется: женский халат, платье, шапка, рубашка, панталоны, ножницы, зеркало и проч.
   Когда приступают к омовению, тогда мулла становится невдалеке от тюндюка и читает молитву, соответственно возрасту покойного; для мальчиков читается молитва как по мужчине, только если они достигли 13 лет; для девочек свыше 9 лет как для женщин. После этой молитвы мулла собирает все со стола и укладывает в свои коржуны -- это служит ему вознаграждением за молитву, совершенную при омовении трупа.
   Обмытого покойника кладут на его постель; руки ему складывают вдоль тела; ноги, если они согнуты, приводят в горизонтальное положение и связывают обе ступни за большие пальцы шнурком. Если покойник женщина, то волосы ее расчесывают и укладывают вдоль спины. Затем покойника одевают в саван, сшитый из белой материи, в ногах и голове его завязывают; после того обертывают с ног до головы два раза бумажной материей, поверх которой обертывают белым войлоком и обвязывают веревкой. В таком виде выносят покойника на улицу, укладывают на носилки и укрывают сверху, чтобы не было его видно; на носилках на улице его ставят так, чтобы лицом он приходился на запад и головой к северу; в восточной стороне от носилок на разостланных войлоках рассаживается народ. Тут же около носилок с покойником ставятся столики с белой материей, и находящиеся при них муллы выкликают мужчин, заявивших о том ранее, которым дают по 5 аршин материи и по тенге денег. Это обязывает получивших молиться за усопшего в течение 20 дней по три раза в сутки. Милостыня эта раздается 50--60 человекам, а в богатой семье 100 и более. Это подаяние называется искот, что значит милостыня. Каждый получающий искот идет и прикладывается к корану, который держит старший мулла; перед кораном становится на колени, кланяется, проводит с молитвой обеими руками по лицу, подымается на ноги, берет милостыню и отходит. Это продолжается, пока не раздадут весь определенный к раздаче искот.
   После раздачи искота все собираются в группу. Перед ней около носилок становится мулла и выкрикивает три раза азан, призывающий на молитву; все совершают намаз (молитву), и этим заканчивается обрядовая сторона у дома покойного. Стоящие в стороне женщины, родные и чужие, громко при этом плачут. По окончании намаза шесть человек берут носилки и уносят покойника на кладбище, а за ними туда следует и толпа мужчин. Женщины не провожают покойника на кладбище и остаются дома. Если покойник женщина, то одна из присутствующих обносит всех остальных приготовленным заранее блюдом, на котором лежат мука, вата, клубок ниток с иголками. Все присутствующие берут что-нибудь и разбирают все сложенное на блюде. Делается это на тот случай, что покойница брала что-либо у соседей при жизни и умерла, не успев отдать долга; чтобы покойница не уносила с собой на тот свет долга, родственники предлагают каждой получить свое. При погребении мужчин этот обычай не выполняется.
   На кладбище раскрывают носилки, снимают с них покойника, развязывают войлок и опускают в могилу, где в устроенной нише укладывают его на спину, головой на север, и лицо поворачивают на запад, чтобы оно обращено было в сторону священного города Мекки. Уложив его, старший: мулла читает молитву, после которой засыпают могилу землей. Всё присутствующие при погребении обязаны бросить по горсти земли на прах покойного.
   По окончании погребения присутствующие делят покрывало, коим были прикрыты носилки покойника, на память о нем и расходятся по домам. При свежей могиле на кладбище остается один или два человека, которые читают коран по усопшем и не оставляют могилы трое суток; по прошествии этого времени читальщики уходят в дом покойного, где также читают 30 глав из корана. Если кладбище близко от жилья, то на кладбище приходят старики в первые три дня по погребении слушать коран. Все первые три ночи, на рассвете, на кладбище собирается много мужчин, для совершения намаза по покойному. На четвертый день кладбище уже не посещается.
   На третий день после похорон в доме покойного устраиваются поминки, а до тех пор в нем не дают постороннему даже чашки чая. Накануне поминок созывают множество народа и идут большие приготовления, в зависимости от средств семьи: более богатые приготовляют любимые всеми плов, а более бедные просяную кашу и очень тонкие лепешки на кунжутном масле. На третий день, чуть свет, начинают собираться гости, а потому в этот день некогда стряпать, и все должно быть готово накануне. Собираются и стар, и млад, и мужчины, и женщины. Мужчины проходят на крышу дома, садятся кружком на разостланные войлока; среди них муллы занимают почетные места. Женщины проходят в комнату и размещаются в ней; детвора же бегает и играет на дворе.
   Трапеза, как и всегда, начинается молитвой старшего муллы, который поминает усопшего; все про себя повторяют ту же молитву и по окончании ее проводят ладонями рук себя по лицу. Тогда начинается угощение. Если приготовлен плов, то он подается без всякой посуды: складываются краями друг на друга большие тонкие лепешки и на них накладывают плов и в таком виде ставится на дастархан перед гостями. По окончании все молятся во главе с муллой, благодарят хозяина и понемногу расходятся. После мужчин следует угощение женщин; во время угощения женщин кормят и детей. Для жидких блюд подают глиняные чашки и ложки. После еды все молятся и расходятся, чем поминки и кончаются.
   На седьмой день тоже устраиваются поминки, на которые зовут только родню и близких соседей. Угощением служит плов или просяная каша.
   В сороковой день тоже приглашают только родню; ближайших соседей и муллу. До сорокового дня все родственники мужчины носят траур и не бреют голов; после же поминок тотчас снимают траур и бреют головы. В том доме, в котором был покойник, до сорокового дня ежедневно, с закатом солнца, зажигается свеча и ставится в сенях на всю ночь, а после сорокового дня огонь зажигается только тогда, когда это необходимо по обстоятельствам. В каждые поминки откладываются в сторону по три хлеба, которые по окончании их выносятся на улицу, куда-нибудь в сторону.
   В годовые поминки собирается родня и соседи. На них все родственники одаривают друг друга чем-либо, например: халатами, аракчинами, рубахами, платьями, поясами, платками и проч. Это обдариванье происходит или в сороковой день, или в годовые поминки. Это очень древний обычай у чанту, но какой он имеет смысл, добиться не удалось.
   Ураза-айди -- месяц поста. Он повторяется каждый год на десять дней ранее предыдущего. Пост этот соблюдают все, кроме малолетних. Он продолжается от одного новолуния до другого. В тот вечер, как только будет замечена новая луна, в течение которой положено держать пост, ложатся рано спать и встают до рассвета, чтобы еще до света вплотную наесться и целый день от восхода солнца до появления вечерней звезды не принимать пищи. Это повторяется ежедневно, в чем и состоит пост. При появлении новой луны пост прекращается и приступают к торжеству ураза-айди, считаемому у чанту самым большим праздником. Вечером накануне его во дворце вана играет музыка, для оповещения обывателей о наступлении праздника. На другой день, чуть свет, мужчины собираются в городскую мечеть для совершения намаза. Часов около девяти приходит в мечеть сам ван и совершает намаз. К мечети собирается свыше двух тысяч человек. По окончании намаза, часов около двенадцати пополудни, к вану во дворец собираются все чиновники, духовенство для поднесения ему поздравления. У вана устраивается парадный обед, на котором обязаны присутствовать все чиновники; если же который-нибудь не явится с поздравлением во дворец, то садят под арест или наказывают пятнадцатью палками. На следующий день ван отдает визиты тайджиям и другим важным чиновникам.
   Праздник продолжается три дня. Все это время чанту ходят в гости друг к другу, устраиваются тамаши и игры, между которыми особенно употребительна -- в жгуты. На эти игры собирается множество разряженного народа обоего пола, главным образом молодежь. Молодые женщины и девушки, войдя в фанзу, занимают места вдоль стен комнаты и становятся рядом; у стены против них помещаются музыканты, играющие на инструментах, и песенники. В той же комнате у дверей собираются парни, из которых один собирает от парней пять-шесть платков и передает их одной женщине, которая свертывает из них жгуты и передает другим девушкам и женщинам; каждая из них подходит к приятному для нее парню, слегка кланяется, называет его по имени и, снова кланяясь, отходит к девушкам. Вызванный парень подходит к девушке, оба оборачиваются на целый круг и становятся друг к другу лицом, девушка, кланяясь, передает ему обеими руками жгут; он тоже, принимая его обеими руками, отдает ей поклон. Затем этот парень выбирает девушку, которой таким же образом передает жгут, и т. д. Эта игра дает возможность для свободного разговора глазами, на что чантуйская молодежь имеет большие способности.
   Дни курвал-айди -- в память жертвоприношения пророком Авраамом своего сына. Каждый мусульманин, где бы он ни был, приносит в жертву барана, а более состоятельные колят корову, быка или верблюда; лошадь колоть не полагается. Колят только скотину, достигшую шестимесячного возраста и во всяком случае не моложе.
   В эти дни совершается торжественное молебствие в Каабе, в Большой мечети в Мекке; присутствовавший в ней на этом богослужении принимает уважаемый и почетный титул хаджи. Еще за два-три дня до праздника женщины моют белье, шьют обновы и идут всякие приготовления; накануне пекутся лепешки на кунжутном масле, называемые санзами, для угощения; у вана во дворце играет музыка, оповещающая народ о наступлении праздника. В день праздника все мужчины встают утром рано и идут в городскую мечеть для намаза, а женщины остаются дома и занимаются уборкой фанзы, потому что они не допускаются в мечеть. После намаза все чиновники и начальство собираются во дворце вана, который оставляет их на торжественный обед и на другой день отдает визиты наиболее заслуженным. Остальные жители в течение трех-четырех дней ходят друг к другу в гости, устраивают тамаши, игры и пр.
   Мухаррем -- по-чантуйски ил-баши -- новый год. Первый месяц в 30 дней. За три дня до нового года во дворце вана выставляется пять глиняных чаш, в которых мочат фрукты. Налив воды в эти чаши с фруктами, муллы читают по очереди все три дня главы из корана и молитвы. Так приготовляется салям-су. О самом дне нового года извещаются за пять дней все чиновники и муллы, которые оповещают о сем остальной народ. Жители приготовляются к большому торжеству и готовят себе обновы. В каждой семье и большому и малому шьется что-либо новое, а у кого совсем ничего нет нового и купить не на что, тот в этот день пришивает на правое плечо новую нитку, и эта нитка считается за обнову. Если в этот день у кого-нибудь не будет чего-либо нового, то и весь год не будет обнов. Каждый домохозяин непременно приготовляет к этому дню пшеничной муки и кунжутного масла для пирожков. Кто сладко и вкусно поест в этот день, будет сладко есть весь год.
   В день праздника, чуть свет, после намаза, во дворце вана ворота уже открыты, и все начальство в полном сборе. Масса народа, не менее двух тысяч, каждый с какой-нибудь посудиной в руках, с нетерпением ожидают выхода вана. Часов в восемь выходит, окруженный блестящей свитой и сопровождаемый музыкой, ван; он восходит на возвышение вроде трона и приказывает раздавать салям-су. Начинается ужасная давка, каждый стремится получить салям-су ранее других и лезет вперед, потому что на всех не может хватить пяти чаш салям-су, и по мере ее расхода, в чаши добавляют воду из арыка. Раздача продолжается до двух часов пополудни. Получившие салям-су несут ее домой, где все домашние непременно ее пьют хотя бы по глотку. Она считается священной, и пьют ее, чтобы быть здоровым в течение всего года.
   После раздачи салям-су по всему дворцу расстилаются войлоки; на почетном месте поверх них стелется шелковый ковер для вана. По докладу об окончании всех приготовлений выходит ван и садится на ковер. Секретарь его начинает выкликать по списку всех чиновников и духовенство по чинам, начиная с тайджиев. Каждый откликается словом "хош" -- слушаю, идет и садится около вана по правую его сторону, следующий садится ниже его и таким образом рассаживаются все служащие вана до 300 человек, которых зовут спа. За ними следует вызов духовных лиц, начиная со старшего ахуна (амин-ахуна). Он тоже отзывается словом хош и садится по левую сторону вана. После него садятся и прочие духовные в порядке вызова секретаря; таким образом все приглашенные образуют общий круг. Вносят угощение и чай; по окончании трапезы и молитвы после нее старший тайджи встает и читает список служебных перемен, производств, назначений по службе и т. д. Если какого сановника не выкликнут по списку на обед, это обозначает, что он сменен с должности. Это чтение называется сурак-сурды и бывает только в новый год. У всех жителей тем временем не прекращаются гости, тамаши, игры, музыка, пение и танцы.
   Барат -- собственно не есть праздник и приходится в ночь на девятое или десятое февраля, которую проводят все без сна. Лишь только начнет смеркаться, у каждого дома раскладывается семь кучек дров, на расстоянии сажени одна от другой, и зажигают их семью отдельными огнями. Когда кучи разгорятся, каждый из присутствующих обязан перескочить через все семь куч подряд. Когда кучи уже потухают, молодежь собирается компаниями по нескольку человек в один дом, чтобы в нем провести ночь без сна; здесь они рассказывают сказки, поют песни, играют на бубнах; дутарах, доне и пр. и ожидают света, при появлении которого расходятся до домам. Старики же собираются в мечеть, слушают божественное чтение и рассказы из корана, который читают муллы; занимаются житейскими разговорами и высиживают всю ночь до утреннего намаза. После намаза расходятся домой. По уверениям таранчей, кто проведет эту ночь без сна, тому все невеликие грехи в течение года совершенно простятся, а кто проспит, тому будут считаться.
   Среди чанту сильно развито суеверие. Верят они в порчу и всевозможные заклинания. Последние преследуются начальством очень строго, кроме ворожбы, которой занимаются и мужчины и женщины, и в которую очень верят чанту, при всяком случае обращающиеся к ворожее. Гадают на бараньей лопатке, на огне и пр.
   Из примет многие тоже весьма распространены; приведу несколько. Например, деньги давать взаймы кому-либо можно только до полудня и в крайнем случае до 3--4 часов дня; после этого времени никто не даст в долг, потому что по приметам этот долг пропадет, и во всяком случае нужно ждать убытка.
   Сметенный сор не вынести из фанзы на ночь считается дурной приметой: ангел, покровительствующий этому дому, не зайдет в него, и дом останется без охраны и будет открыт для темной силы. Золу из очага всегда выносят утром. Уносить ее вечером на улицу -- не будет богатства в доме. Если на ночь останутся в доме неубранными помои, то в этом доме непременно случится что-нибудь неладное.
   Для женщин плохая примета, если соль останется непокрытою на ночь; особенно это дурно для беременных, у которых в таком случае будут очень трудные роды. Ночью открытую соль нюхает шайтан (чорт).
   Если при снимании калош одна опрокинется подошвой кверху, то у этого человека вскоре кто-либо из родных умрет. Вообще у чанту масса примет, ни на чем не основанных.
   

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

ОТ ЛЮКЧЮНА ДОМОЙ

Наши маршруты на родину. -- Прощание с люкчюнцами. -- Выступление и путь до Турфана. -- Город Турфан и остановка в ур. Яр. -- Оставляем Турфан. -- Развалины Су-ван-шари. -- Ур. Киндык. -- Ур. Кабирга. -- Лянгер Ба-ян-ха. -- Перевал Даванчин. -- Селение Даванчин (Уйтая). -- Озеро Айдын-куль. -- Лянгер Дзи-дзи-цао-дзи. -- Город Урумчи (Ди-хуа-ч-жоу). -- У консула. -- Пребывание в Урумчи. -- Дунгане и слухи о них. -- Солдаты. -- Сплингердт. -- Оставляем Урумчи. -- Селение Санджу. -- Селение Хутубей. -- Селение Тухулу. -- Город Манас. -- За Манасом. -- Оазис Са-цзан-цза. -- Сел. Ян-син-фа. -- Маленькая поправка карты. -- Запас воды на 4 безводных перехода. -- Перевал Дзос-обо и песни Дзоеотын-элисте. -- Оз. Дабасун-нор. -- Ур. Кобук-сар. -- Ур. Шазга. -- Монголы (тор-гоуты). -- Ур. Убдун-таряне. -- Через с. Семис-тау и долиной реки верхнего Кобука. -- Перевал Цаган-обо. -- Родная граница. -- Встреча посланных к нам навстречу из Зайсанска на пикете Чиликты. -- Через Чиликтинскую долину и последняя ночь в горах Макрак. -- Первый колокол. -- Встреча с П. К. Козловым. -- Вступаем в Зайсанск. -- Помещение экспедиции. -- Телеграммы. -- Расформирование экспедиции.

   
   Из Люкчюна мы решили двигаться к родным пределам двумя путями: Петру Кузьмичу Козлову намечался путь через Тянь-шань на Гучен, оттуда путем покойного Николая Михайловича Пржевальского по Джунгарии до ключа Кармали, свернув с которого прямо на север надлежало выйти на реку Урунгу; с низовьев ее Петр Кузьмич должен был направиться на запад в Зайсанск. Мой путь с караваном предстоял на города Урумчи и Манас, а далее по совершенно новой дороге через Джунгарию на север до ур. Кобук-сара, вверх по реке Кобуку до кумирни Матэня и через Тарбагатай в Зайсанск {Зайсанский пост получил городское управление и название города Зайсанска: местное и окрестное население зовет его чаще Зайсаном.}.
   18 октября было решено выступить из Люкчюна. С раннего утро двор нашей расформированной метеорологической станции был полон туземцев, приходивших промчаться и приносивших нам в дорогу свои прощальные дастарханы, состоявшие из изюма, жареных лепешек (тукачи) и других угощений. Мы набрали всего мешка два, конечно, отблагодарив бедных деньгами, которых они не хотели брать, но все-таки брали по нашему настоянию. Прощание с хозяевами фанзы, где были станция и склад экспедиции, вышло крайне трогательно: с нами прощались как с родными, да и мы уже успели привыкнуть к этим хорошим и добрым людям и расставались с ними не без сожаления; их добрые приветливые лица долго не изгладятся из нашей памяти, и во всяком случае воспоминание о них доставит нам и в будущем не мало приятных минут.
   Прощание затянулось настолько, что мы выступили лишь в 10 ч. 10 минут утра. Петр. Кузьмич должен был выступить вслед за нами. Наш хозяин Бешир-ахун отправился провожать нас до Турфана. Пройдя до Идыгот-шари, мы остановились у восточной его стены, на убранной пашне; так как солома была аккуратно подобрана, то нам пришлось купить в соседнем селении воза три соломы и два пуда проса для лошадей. Ночь простояла облачная, холодная; в арыках замерзла вода; под утро в воздухе появилась густая пыль.
   Рано утром 19 октября оставили развалины Идыгот-шари и пошли вдоль северной стены этого города, где пролегает дорога из Люкчюна в Турфан. По правую сторону дороги тянулось старинное (мусульманское) кладбище, гробы которого со скелетами торчали из отвесных лёссовых стен обрывов; гробы были расположены друг над другом иногда до трех рядов. Тут встречались совершенно нетронутые временем, прекрасно сохранившиеся, выложенные из сырцового кирпича мазары {Гробницы, могилы.}. Далее в селении Кара-ходжа при дороге тоже расположено обширное кладбище, на котором и по настоящее время еще хоронят покойников.
   Знакомым путем обойдя с юга китайский город Гуан-ань-чэн, мы дошли до магометанского Турфана, где нас встретили торгующие здесь русско-подданные сарты и проводили нас с караваном верст за пять далее ва западо-юго-запад в урочище Яр; там мы могли свободно расположиться с караваном и покормить животных.
   Наши сарты не нашли еще случая отправить в Россию сданные им вьюки, и потому я решил захватить их на своих верблюдах, чтобы не дожидаться их доставления в Зайсанск, что, конечно, задержало бы нас в нем и несколько замедлило бы наше возвращение в Петербург. Пришлось по этому случаю передневать.
   Пользуясь дневкой, я съездил в китайский Турфан (Гуан-ань-чэн) с визитом к уездному начальнику вану, которым я обещал в бытность свою у них еще раз побывать, если это удастся. О консуле не было в Турмане никаких сведений; его особенно дожидались наши сарты, рассчитывавшие на его покровительство и развитие торговли. Ждали и местные дунгане, которые хотели просить консула, чтобы через него хлопотать о русском подданстве и тем избавиться из-под китайской власти.
   Китайцы, ожидая приезда консула, приготовляли для него в магометанском городе обширное отдельное помещение и помещение для его конвоя. Я видел это помещение, оно хотя и обширное, но не могло удовлетворить европейским потребностям ни в каких отношениях. Сарты мне указывали место, которое китайцы предполагали отвести для постройки русского консульства; оно лежит в полуверсте к северу от дороги, связующей оба города -- магометанский и китайский, на речке, орошающее Турфан. Место прекрасное, свободное, с чистым воздухом, не зараженным городской грязью, и с чистой свежей водой.
   Переупаковка вещей, взятых обратно у сартов, заняла два дня, почему мы еще на день принуждены были остаться на бивуаке возле Турфана. К нам приезжали проститься наши турфанские сарты. Они нам сообщали, что в городе Манасе, по слухам, началось восстание дунган, которые поднялись вследствие притеснений китайских властей, не доверявших им, потому что ганьсуйские дунгане в это время восстали против давивших их китайцев. По рассказам сартов, в Урумчи китайские власти почти ежедневно казнят дунган по подозрению в желании восстать. В Турфане тоже казни часты, и местные дунгане чрезвычайно боятся, как бы китайцы ночью не напали на них и не перерезали бы, почему спят, не задувая на ночь огней и в полной готовности к бегству.
   Перед вечером простились с Бешир-ахуном. Пожелав нам благополучно достигнуть родины, он отправился домой в Люкчюн. Проводник до Урумчи был у нас готов, вьюки в порядке, и мы были вполне способны на завтра утром оставить ур. Яр и двинуться далее. Ночь была холодная, температура доходила до --8RЦ. Вообще осень уже вступила в свои права.
   22 октября в 6 ч. 55 м. мы оставили Турфан и направились на запад. Сильный туман и пыль застилали окрестности. Первые девять верст мы шли по заселенной местности, направо и налево были раскиданы фермы и поселки, затем вышли на реку Яр-гол, идущую с гор на юго-восток в котловину. Река течет в глубоком коридоре, на дне которого возле реки мы встретили неубранные еще пашни проса. На юг от дороги по правому берегу реки разбросаны древние развалины буддийского города, названного проводником Су-ван-шари. В обрывах реки видели множество пещер того же типа, как и в Туёке. Отсюда мы шли на запад-северо-запад по пустынной глинистой местности, выстланной гальками. Густая пыль совершенно заслоняла стоявшие на севере горы Карлык-таг, а лежащие на юге, огораживающие с этой стороны Люкчюнскую котловину, высоты Тус-тау едва виднелись, несмотря на то, что отстояли от дороги менее чем на полверсты. Дорога приблизилась к этим высотам, и на 15-й версте, перейдя речку, прорывающую их и убегающую в котловину, мы остановились в расположенном здесь урочище Киндык. Тут стояли четыре дома; жители их, магометане, имели пашни и занимались небольшой торговлей, главным образом с проезжими. Для животных на убранных пашнях нашлось немного корму, к которому пришлось прикупить соломы на ночь.
   Отсюда, держа направление на северо-западо-запад по галечно-глинистой дороге, подымаясь немного вверх, пришли мы через 26 верст на ключ Кабирга, текущий среди высот, протянувшихся на северо-восток. Ключ Кабирга расположен в довольно обширном и кормном урочище, обильном камышами, водой и кустарниками. Здесь росли солодка (Glycyrrhiza sp.), Sophora alopecuroides, роза, мята, хармык (Nitraria Schoberi), мирикария, ломонос, злаки, осоки и др. уже умершие на зиму виды. В теплых же ключах погруженная в воду вероника (Veronica Anagallis L.) была совершенно зеленая.
   Мы встретили жаворонков (Otocoris sp. et Galerita sp.), карподаков (Carpodacus sp.) и синичек (Poecile sp.).
   В 1/4 версты от нас к северу стояла глиняная крепостца; в ней помещался постоялый двор для проезжих, содержимый магометанином.
   Переночевав в ур. Кабирга и покинув небольшие высоты, среди которых оно приютилось, караван, держась прежнего направления, шел пустынной галечной дорогой; слева тянулись невысокие горы, а справа отдельная горная группа, миновав которую, мы вышли через 18 верст пути к лянгеру Бэ-ян-хо, расположенному на левом берегу речки, идущей с северо-запада; затем перешли на правый ее берег, вышли из балки наверх и расположились, чтобы напиться чаю. Около лянгера было разбросано несколько небольших пашен и стояла небольшая густая группа тополей.
   После чая, продолжая путь в том же направлении, шли между глиняными высотами, среди которых во множестве встречался гипс кристаллический, пластинчатый и мелкозернистый; на девятой версте подошли к горам Даванчин и вступили в каменистое ущелье, ведущее на перевал.
   Два часа шли горами и без труда достигли перевала на абсолютной высоте около 4 000 футов. Горные породы, слагающие эти горы, состоят из бурых сланцев с оливково-зеленым налетом. Час спустя мы были уже у северного подножия гор на речке Даванчин, тут же недалеко уходящей на юг в темное ущелье гор, разрываемых ею, и стремящейся далее в Люкчюнскую котловину.
   Пройдя в течение дня 43 версты, мы стали бивуаком у речки, обмерзшей по берегам, на влажном прибрежном лугу с очень хорошим кормом и обширными камышами. Кроме того нас окружала растительность, состоявшая из кустов ивы, Halimodendron argenteum, карагачей (Ulmus sp.), розы, среди которых росли мяты, солодка, софора, Sphaerophyza и др.; у самой подошвы горы по гальке были разбросаны саксаулы, хвойники, Calligonum, Zygophyllum, бударгана и прочие. На север и запад далеко тянулись заросли карагачей и тополей. Здесь мы встретили: фазанов, сорок, ворон, черных дроздов, воробьев, синиц, а на реке уток. По кустам множество зайцев и лисиц.
   Ночью поднялась столь сильная буря с северо-запада, что мы принуждены были привязать нашу юрту к тяжелым вьюкам, чтобы ее не сорвало. Буря эта не стихла и утром, но мы, невзирая на нее, тронулись на запад, с небольшим уклоном к северу, к деревне Даванчин (Уйтал по-сартски), среди карагачевого леса, между деревьев которого на расстоянии 9 верст были разбросаны отдельно и по нескольку вместе китайские фанзы и пашни, на мягком тонкослоистом серо-желтом мергеле (лёссовый ил).
   В этой деревне устроен лянгер для проезжающих и стоит отряд солдат в 50 человек. На арыках всюду встречался лед, местами попадался сдутый ветром в сугробы снег, выпавший несколько дней тому назад.
   Выйдя из деревни, мы взяли западное направление; вправо тянулись мелкие холмы, а влево полоса желтых камышей, которые выбегали и на дорогу. Хребет Даванчин тянулся на запад. Северных гор и величественной Богдо-ула не было видно за пылью и туманом. Тут же влево на 10-й версте показалось озеро, узкой полосой потянувшееся на запад под именем Айдын-куль, поросшее по берегам камышами; мы шли вдоль него и, сделав 24 версты, остановились среди камышей, немного отступя от берега озера. Среди камышей на более сухих местах встречались: дырисуны, кусты розы и хармыка, Reaumuria sp., Saussurea sp., Halymodendron argenteum, Glycyrrhiza sp., Cynanchum sp. и другие. Дорогой мы встречали фазанов (Phasiamis mongolicus), соек (Podoces hendersoni Hume), кекликов (Caccabis cimkar, Gray.), серых куропаток (Perdix cinerea, Briss.) и на озере множество различных уток и других водяных птиц.
   На утро, овернув на северо-запад, мы продолжали дорогу вдоль озерной полосы; пройдя Айдын-куль, мы увидели в камышах еще небольшое озерко и верст через пять второе большое, которое экспедиция М. В. Певцова посетила на обратном своем пути в 1890 г.; оно также лежит в камышах и окружено болотами, носит тоже имя Айдын-куль и имеет в длину около 8 верст, в ширину до 5; большая часть его была покрыта льдом. На свободной же ото льда части были видны лебеди, гуси и разных пород утки.
   Мы остановились, не доходя северо-западного конца озера, пить чай, а затем продолжали путь по дороге, проложенной и хорошо наезженной по пустынной местности. Озеро осталось позади нас, но полоса камышей и болот тянулась влево от дороги на северо-запад и север. Мы вступили в небольшие высоты и среди них остановились возле лянгера станции Дзи-дзи-цао-дзи, около которой находится магометанский мазар (могила) и пашни обитателей лянгера магометан. Для животных на ночь пришлось купить соломы и зерна, потому что пришли мы довольно поздно, так что пасти их было некогда, да и не на чем, так как множество проезжих из Урумчи в Турфан чанту вытравили весь бывший тут корм своими ишаками. Чанту эти служили работниками в Урумчи и по окончании работ возвращались домой на зиму. Они нам очень часто попадались большими партиями и своими лохмотьями и жалким видом вызывали соболезнование. Ночь простояла теплая, облачная; 27 октября утром мы тронулись в последний переход до города Урумчи (Ди-хуа-чжоу -- по-китайски).
   Шли на север мелкими горками, мимо ключа Сасык-булак и небольшого озерка, на западном берегу которого стоят разрушенные китайские казармы. Затем вскоре стали попадаться фермы и пашни, обсаженные деревьями, и мы вступили в предместья города. Грязища неимоверная. Войдя в местный базар, находящийся вне стен города, мы нашли сарта, который нас привел на реку Архоту, в прекрасное для нашего каравана место, менее чем в полуверсте на запад от юго-западного угла городской стены. От города наш бивуак отделялся сильным многоводным рукавом реки, что к нашему удовольствию мешало пешим зрителям посещать наш бивуак. Кругом толпились заросли ив, карагача и мирикарии, среди которых река разбивалась на много рукавов. Тут же нас окружали убранные пашни, представлявшие хорошее пастбище для наших животных. Прошли сюда 8 1/2, верст. Немедленно после нашей остановки к нам приехал урумчийский аксакал наших русско-подданных сартов. Он сообщил, что невдалеке от нас в его доме поселился русский консул С. А. Федоров, недавно только приехавший в Урумчи с семейством и конвоем.
   Позавтракав и приняв более приличный вид, я с В. Ф. Ладыгиным и казаком Баиновым, в сопровождении аксакала, отправился к консулу. Переправившись через главный рукав речки, мы вошли в окраину предместья, заселенного большей частью дунганами, китайцами и частью сартами; грязными улицами вскоре приехали к дому аксакала, где временно помещался консул с женой и сыном, четырехлетним мальчиком. Они помещались в одной маленькой комнатке с небольшой передней. Стеснены были ужасно: тут у них была спальня и консульский кабинет, и приемная, и канцелярия, словом, одна маленькая комнатка в два крошечных окошечка служила для всех потребных целей. Консульский казачий конвой, состоявший тогда только из 15 человек, под начальством подхорунжего Бокова, ютился недалеко от консульства в караван-сарае в очень тесных, грязных помещениях.
   Встреча с консулом Сергеем Александровичем Федоровым была сердечная; с ним я познакомился еще в 1883 году в Урге, где он тогда начинал свою службу, перед выходом покойного Н. М. Пржевальского в четвертое путешествие. Супругу консула, Валентину Ивановну, я там же видал еще девочкой, будучи знаком с ее отцом. Трудно описать радость встречи с дорогими соотечественниками в глубине Азии. Это был для нас торжественный день.
   В Урумчи я пробыл 5 дней и ежедневно бывал у консула, у которого пользовался широким, истинно русским хлебосольством и приветливостью. Познакомился я у консула с заведующим консульским конвоем подхорунжим Боковым, который помещался в караван-сарае рядом с конвоем, имея, конечно, отдельное помещение, хотя крайне неприглядное, без окна; необходимый свет днем проникал в открытую дверь. Я заходил к нему, видел его отряд. Люди выглядели молодцами.
   Несколько человек из них по очереди отпускались Боковым к нам на бивуак. С ними я отпускал и своих людей в город к ним в гости. Казаки консула с жадным интересом слушали рассказы наших людей и завидовали их участи, приведшей их побывать в столь дальних и разнообразных странах и повидать много разных людей, зверей и местностей.
   Настоящее местопребывание консула еще не было окончательно выяснено, будет ли его постоянным местом пребывания город Урумчи, или Турфан, и он был в ожидании распоряжений от министерства иностранных дел, а потому не имел возможности устроиться несколько удобнее. Положение его было из незавидных.
   В Урумчи все были в это время тревожно настроены: ожидались дунгане, которые, как ходили слухи, продвинулись с востока из Ганьсу уже до Са-чжоу и находятся в пути на Хами. В соседнем Тянь-шане появились будто бы их шайки; вблизи Урумчи в горах было поймано и казнено до 50 человек.
   Вокруг Манаса и в нем беспорядки, поднятые дунганами, или, вернее, из трусости и злобы самими китайцами, видящими в каждом дунганине непременно врага и преследующими их без причин, единственно только по подозрению как участников смуты, грозили принять большие размеры. С нашего бивуака были видны торчащие из-за городских стен Урумчи шесты с надетыми на них головами казненных дунган; число этих шестов ежедневно прибывало. Китайцы стали крайне придирчивы к дунганам и к каждому мирному дунганину подкапываются, чтобы найти причину его казнить. Дунгане, охваченные страхом быть поголовно вырезанными китайцами, проводили ночи с огнями и в полной готовности к побегу из города; многие ночевали с семьями вне города, в кустах за рекой.
   Вся урумчийская китайская администрация и торгующие китайцы сильно боялись прихода дунган из Ганьсу. Из Урумчи в Хами отправлялись лянза за лянзой. Я видел пеших, направлявшихся через Турфан. Одеты они еще были по-летнему, несмотря на значительные ночные морозы (в последних числах октября и первых ноября). Вооружены были большинство длинными пиками с бамбуковыми древками, 1/3 -- курковыми ружьями (но без пистонов, ибо в Урумчи у китайцев таковых не было, они их издержали на усиленную учебную стрельбу, сами выделывать не умеют, а добыть неоткуда), и несколько солдат -- тайфурами, носимыми двумя человеками каждая. Обоза при лянзах никакого не было; до Хами тяжесть их продовольствия лежала на местных жителях. Идут лянзы в полном беспорядке, вразброд; ругань, песни, еда хлеба и фруктов, громкий хохот, курение табаку -- все это непременная принадлежность каждой лянзы в пути.
   В самом Урумчи находилось по слухам до 3000 войска. В Урумчи и Хами немцы-инструкторы, но вряд ли это даже военнообразованные люди могут быть полезными; это просто какие-то авантюристы; они важно и надменно расхаживают по городу в китайских красных курмах (кофтах с широкими рукавами) и широчайших синих шароварах. Целыми днями слышны горнисты, старающиеся подражать европейцам, но крайне неудачно -- это нововведение инструкторов; стрельба в цель до нашего прихода была ежедневная и усиленная. Но при нас она прекратилась за недостатком пистонов. Гремели лишь орудия, но, вероятно, холостыми зарядами. Многие китайские военные начальники обращались к подхорунжему Бокову, прося их научить делать пистоны, но последний не мог им в этом помочь, да, вероятно, и не имел такового желания. Кроме инструкторов-немцев, есть и китайцы-инструктора, обученные европейцами, которые тоже обучают солдат; но высшие начальники относятся к этому новшеству с недоверием, и акробатические, бесцельные на европейский взгляд упражнения, а также стрельба из лука еще не выведены.
   В Урумчи я познакомился с Сплингердтом, бельгийцем, находящимся на китайской службе уже долгое время и достигшим больших чинов. Он хорошо известен Русскому Географическому обществу своей безграничной любезностью и покровительством всем русским путешественникам, которым приходилось с ним встречаться: братья Грумм-Гржимайло, горный инженер В. А. Обручев и другие пользовались его радушным и ласковым приемом и предупредительным покровительством. Встреча с ним для меня была тем более приятна, что я слышал о нем много хорошего, и к моему сожалению мне не пришлось с ним познакомиться в 1894 г. в Са-чжоу, когда он простоял у нас на бивуаке целую неделю, а я в это время находился в разъезде за горы Алтын-таг и по возвращении из своей поездки уже не застал его.
   С китайскими властями я никаких сношений не имел благодаря присутствию в Урумчи консула.
   Город Урумчи большой, оживленный, стоящий на арыках, выведенных из протекающей по западную его сторону реки Архоту [Урумчи] или Лань-сянь. Он связан телеграфом через Хами с Су-чжоу, с Кульджою, Чугучаком и Кашгаром. Лежит на абсолютной высоте 2 789 футов на 43R 47' широты и на 87R 36' долготы от Гринвича. Он окружен глиняной зубчатой стеной, представляющей собою неправильный шестиугольник. Высота стен, имеющих в окружности до 5 верст и 6 ворот, запирающихся, как и во всех китайских городах в 8 ч. вечера, достигает до 3 1/2 саженей и до 2 1/2 саженей толщины у основания. Город окружен рвом до двух саженей шириною и 1 1/2 сажени глубиною, местами наполненным водой. Против северо-восточного и северо-западного фасов городской стены стоят небольшие глиняные форты, в коих расположены войска.
   В самом городе живет вся администрация края с генерал-губернатором Западного Китая Лю-Цзинь-таном во главе и войска, которых насчитывают в Урумчи до 4 000 человек, в чем можно сомневаться, так как ко времени нашего прихода их было много выведено в Хами. Всех же жителей с чиновниками, купцами и войсками считают до 9 тысяч; дунгане в городе на жительство не допускаются, чанту и сарты не все, а только известные начальству своей благонадежностью, т. е. уплатившие ему изрядные взятки. Те и другие населяют предместья города у южной и юго-западной стен крепости и имеют свой обширный базар; тут же живут и извозчики до 250 человек. Здесь же в пригородной части сосредоточены караван-сараи и гостиницы для приезжих, в чем особенно нуждаются опоздавшие своим приездом в город по закрытии ворот, т. е. после 8 ч. вечера, когда ворота его уже заперты, и потому принужденные ночевать вне города.
   В городе большой китайский базар, на который дунгане не допускаются. Есть много роскошных магазинов, отделанных китайской деревянной золоченной резьбой, изображающей драконов и пр. В лучших магазинах торгуют купцы из Пекина, Тянь-цзина, есть из Шанхая и других городов, поразившие меня своей вежливостью и любезностью, зазывавших к себе пить чай и расспрашивавших с интересом о странах, нами посещенных. Они, как и все вообще китайцы, запрашивают за свой товар страшно высокие цены и любят поторговаться. Торговля их большая и разнообразная, есть и русские товары. Я с подхорунжим Боковым ходил по городу и по базару. Толпа вела себя чинно, не назойливо, к чему я не привык в Китае, где появление на улице европейца собирает огромную и надоедливую, иногда нахальную толпу праздных зевак.
   Окрестное население, занимающее Урумчийский оазис, состоит приблизительно из тринадцати тысяч дунган, 2 000 китайцев и немного чанту.
   В горах у подножия горы Богдо-ула добывается каменный уголь, снабжающий город топливом; медь, из которой в Урумчи же льют китайскую монету чохи, и нефть, которую китайцы имели намерение добывать. Генерал-губернатор очень интересовался видеть русских казаков конвоя консула и просил консула показать ему упражнения казаков.
   Погода все время стояла теплая: днем почти постоянно выше 0, а по ночам небольшие морозы, доходившие до --5RЦ. После девяти часов утра появлялась уже мошка.
   Среди растительности, здесь довольно разнообразной, характерными можно назвать следующие виды: карагачи (Ulmus sp.), ивы (Salix sp.), тополь (Populus sp.), по реке заросли Myricaria sp., камыши (Phragmites communis), дырисун (Lasiagrostis splendens), лопух (Lappa sp.), чертополох (Carduus sp.), осоки (Carex sp.), Sophora alopecuroides, Sphaerophyza salsa, роза (Rosa sp.), белолозник (Eurotia sp.), хармык (Nitraria Schoberi), сугак (Lycium ruthenicum), злаки (Gramineae sp.), полынка (Artemisia sp.) и другие.
   Из птиц чаще попадались на глаза: грачи (Corvus frugilegus sp.), вороны (Corvus corax), вороны (Corvus Orientalis et C. cornix), галки (Corvus monedula), клушицы (Fregilus graculus), сороки (Pica sp.), коршуны (Milvus melanotis), соколы (Falco sp.), орлы (Aquila sp., Buteo sp.), скворцы (Sturnus sp.), дрозды (Turdus sp. et Merula sp.), фазаны (Phasianus torquatus), воробьи (Passer montanus), синицы (Parus sp.), сорокопуты (Lantus sp.), фруктоеды (Carpodacus sp.), и другие; ласточек (Hirundo sp.) и стрижей (Gotyle sp.), конечно, уже не было -- они давно улетели на юг; на реке еще держалось много различных уток (Anas sp.).
   Жители, в особенности купцы, сильно жалуются на крыс и мышей (Mus sp.), приносящих большие убытки в амбарах и различных складах. За городом в кустах зайцы (Lepus sp.), лисицы и волки (Ganis vulpes et G. lupus), делающие по ночам свои опустошительные экскурсии на птиц и мелкий скот в пригородных частях; попадаются малуны (Felis malun).
   Простившись накануне с семьей консула и снарядив караван, 1 ноября утром не особенно рано, напутствуемые консулом, мы оставили Урумчи. Нас сопровождали Сплингердт и подхорунжий Боков; через восемь верст мы распрощались и с ними. Сначала мы шли на север, держась направления отдельно стоящей впереди нас горы с кумирней на вершине. Пройдя город, мы подошли к западной оконечности возникающей здесь высоты, тянувшейся на восток и стоящей стеною против северного фаса города. На западном конце этой высоты на ее вершине стоит башня, видимая издалека. Отсюда свернули на северо-запад; дорога шла между карагачей, среди которых были разбросаны всюду развалины фанз, свидетели прошлого восстания дунган. Во многих возобновленных постройках живут дунгане и китайцы, занимаясь земледелием на тучных, прекрасно орошаемых водою пашнях. Сойдя немного с дороги в сторону, разбили бивуак на убранной пашне, довольно кормной от обилия посторонних трав, растущих по арыкам. Прошли на первый случай всего только одиннадцать верст. Дорогой нам попадались луни, сокола, орлы, серые вороны, грачи, галки, черные дрозды и утки.
   Следующий день дорога, держась того же направления, шла между пашен, обставленных карагачами; по арыкам и речкам, перебегавшим нашу дорогу с южных гор, росли: джигда, тополь, ива, облепиха, высокий чернобыльник, конский щавель, лопух, чертополох и другие; всюду встречались развалины. Днем порошил снег. Мы прошли 25 1/2 верст и остановились по западную сторону селения Санджу, на месте, где мы стояли с экспедицией М. В. Певцова в 1890 году. Почти все селение представляет из себя развалины, среди которых вновь поселились китайцы, дунгане и чанту. В северной части селения стоит крепость, в которой помещается базар, ямынь окружного китайского начальника и лянза китайского войска. Ночью выпал неглубокий снег.
   Далее за Санджу дорога пролегала среди леса больших карагачей; до обе стороны ее постоянно попадались разрушенные фанзы и в некоторых замечались жители. Сильно наезженная дорога не была многолюдна по случаю неспокойного времени, т. е. ожидания беспорядков со стороны дунган; безобразно устроенный телеграф, идущий на Кульджу и Чугучак, тянулся вдоль дороги. Мы прошли 35 1/2 верст и, пройдя селение Хутубей [Хотуби], остановились на западном рукаве речки, снабжающей водой это селение. Оно довольно слабо заселено и представляет сплошные развалины. В нем имеется крепость и в ней 300 китайских солдат и гражданские китайские власти. С юга к дороге довольно близко подходили высоты -- предгория Тянь-шаня. Днем шел снег. Возле бивуака по кустам видели много фазанов. Недалеко от нашего бивуака мы заметили при дороге среди развалин водруженный шест с насаженной бараньей головой. Это родственники казненного дунганина взяли его голову и в насмешку китайцам заменили ее бараньей. Селение Хутубей есть место, из которого экспедиция М. В. Певцова в 1890 г. свернула с большой дороги на северо-запад к оазису Са-цзан-цза. Мы здесь хорошо покормили наших животных прекрасной травой, растущей среди кустов ивы и облепихи.
   Небольшой снег ночью покрыл землю белой пеленой, по которой мы вышли из Хутубея, изменив свое направление на запад. Сопровождавшие нас от самого почти Урумчи леса тянутся далеко на север, как говорят, верст на 35; среди них находятся жители, живущие в селениях и фермах, разбросанных в лесу, и занимающиеся земледелием и скотоводством. Все эти поселения представляют собой развалины после посещения дунганами в прошлое их восстание. Жители -- китайцы, дунгане и монголы, живущие работниками у тех и других.
   Пройдя верст 13 от Хутубея, мы встретили развалины китайской кумирни и при ней три высоких шеста, с насаженными на них головами недавно казненных дунган. На 25 1/2 версте пришли в селение Тухулу. В нем опять крепостца и масса развалин. Мы остановились на арыке между деревьев, отступя немного от дороги, чтобы избежать посещения проезжих, которые из любопытства лезли бы к нашему бивуаку. От Хутубея до селения Тухулу дорога держалась западного направления, склоняясь немного к югу. Из Тухулу она пошла на северо-запад-запад опять лесами; по сторонам ее среди распаханных полей теснится множество развалин. Многие развалины понемногу восстанавливаются, главным образом кумирни и казенные учреждения; на расстоянии всего нескольких верст построено много лянгеров, постоялых дворов и грязных гостиниц с хозяевами, одетыми в рубище и лохмотья.
   Множество речек, бегущих с южных гор, пересекало дорогу и убегало на север в леса и болота. На половине пути от Тухулу к Манасу встретили селение Да-шихо; в нем мы увидели множество пашен, брошенных на произвол судьбы, неубранными; большинство жителей ко времени нашего прихода сбежало, напуганное дунганскими беспорядками, которые в Манасе уже были прекращены.
   Такой печальный вид имели почти все пашни до самого Манаса. Мы в него не пошли, а остановились у западного угла северного фаса городской стены, верстах в трех, пройдя 5 ноября всего 32 версты.
   Город Манас, прежде более обширный, опоясан массой развалин. Городская стена, имеющая 4 ворот, тянется на юг около двух верст и с востока на запад до 1 версты. В крепости базар и довольно оживленная торговля; но в настоящее смутное время она притихла. Население города смешанное, китайцы и магометане, есть и пришлые калмыки-работники.
   С нашего бивуака на юг в предгорьях Тянь-шаня видно было ущелье, из которого выбегала Манасская река, которая, делясь на два сильные рукава, охватывала город с востока и запада. До нас доносились из города звуки военных рожков, на которых неумело играли китайские горнисты, и ружейная учебная стрельба. Гарнизон усилен войсками из Урумчи, что вызвано было дунганской вспышкой. Говорят, что китайцы казнили очень многих окрестных дунган после только что прекратившейся вспышки дунган в Манасе.
   Мы в город не ездили, ибо особенной нужды в этом не чувствовали, имея в достаточном количестве все необходимые до нашей границы запасы. К нам на бивуак китайцы не лезли, они мало выезжали за город, боясь дунган. Мирные дунгане тоже имели какой-то растерянный вид. Окрестные фермы в большинстве были покинуты, пашни и табачные плантации стояли неубранными, засыпанные снегом. Узнав, что мы русские, пригородные дунгане с большим интересом расспрашивали переводчика о нашем селении Токмаке, Семиреченской области, которое заселено дунганами, выходцами из Китая. Токмак у здешних дунган теперь земля обетованная, все они с завистью говорят о русских дунганах и высказывают надежды когда-нибудь быть русскими подданными, чтобы жить тихо и спокойно и заниматься своим хозяйством без страха быть ограбленными или убитыми.
   Наши животные пользуются хорошим кормом и запасаются силами на переход через Джунгарию. Тучи уток проносятся стороной и над бивуаком, ввиду близости обширных болот, начинающихся от северной стены города. С стоянки нашей мне удалось засечь Богдо-ула, благодаря временно прояснившейся погоде, но астрономического определения положения города Манаса сделать не удалось, хотя ради этого я остался тут дневать, -- небо все время было подернуто облаками, мешавшими видеть светила.
   Наш путь от Манаса пролегал сначала среди болот, и чтобы не завязнуть где-нибудь с верблюдами, я послал проводника-ламу вперед осмотреть дорогу хорошенько.
   17 ноября утром оставили Манас. Шли больше без дороги среди болот, выбирая более удобные места по камышам; наши караванные животные вязли в грязи. Дорога страшно виляла; по сторонам выглядывали фермы. Во второй половине дороги выбрались из камышей и шли по песчанисто-солончаковой почве вдоль левого берега реки Сань-ча-хэ (восточный рукав р. Манасской), разводимой на множество арыков в оазисе Са-цзан-цза. Из растительности здесь преобладали хармыки, карагачи, тограки (тополя), тамариски, Reaumuria sp. и др. Из зверей видели зайцев, за которыми, неутомимо гоняясь, отводил свою душу Кутька, наша караванная собака. Встреченные нами поселяне говорили, что здесь водятся кабаны, тигры, рыси, малуны, волки, лисицы, козули и дзерены. Мелких грызунов множество. Тигры здесь редко нападают на человека; волки же часто нападают на китайцев и поедают их.
   Фазаны, сороки, вороны, разные сокола, сорокопуты и воробьи здесь обыкновенны. В развалинах водятся совы и филины. Прилетают из гор и грифы, которых мы видели не раз парящими высоко под облаками.
   Прошли 30 верст и остановились возле одних, из весьма многих в Са-цзан-цза, развалин на сжатой пашне у арыка. Всюду лежал снег тонким слоем. Наступившая ночь была тихая, облачная. Утром --13RЦ.
   Далее дорога пролегала по солонцеватой глине, держась в общем северного направления, извиваясь в то же время самым отчаянным образом, повидимому, без всякой основательной причины, лишь благодаря незнанию настоящей дороги проводником-ламой, который постоянно заводил караван на ложные дороги. Очевидно, он сам здесь раньше не проезжал, а вел нас, по предварительным у кого-либо расспросам, наудачу. Несмотря на это мы все-таки через 25 верст пришли к селению Дун-дун-за и для остановки опять-таки воспользовались сжатой пашней, на которой разбили бивуак.
   На бивуаке и дорогой нам попадались главным образом следующие растения: тамариск, тограк, Halostahys caspica, саксаул обыкновенный и саксаул Регеля, сугак, хармык, джигда, ива, карагач, белолозник, роза, карелиния, кендырь, Melilotus, статица, 4 вида солянок, подорожник, рогозник, осоки, полынки и чернобыльник, камыш, дырисун и другие злаки.
   Дорогой встречались жалкие лачуги, немного восстановленные из развалин убогими китайцами, имеющими вид оборванных нищих. Нашего не знающего дороги проводника-ламу нам нужно заменить другим, более сведущим по этой части. Соседи китайцы говорили, что впереди мы встретим калмыков, пастухов, которые должны собираться в это время с летних заработков домой в Кобук-сар, куда и мы держим свой путь, следовательно, можем надеяться найти знающих дорогу попутчиков.
   Проведя ночь в Дун-дун-зе, на утро мы в том же направлении прошли 8 1/2 верст к селению Ян-синь-фа, расположенному на арыке, в котором мы могли запастись водой на предстоявший четырехдневный безводный переход. В Ян-синь-фа живет 5 китайских семей земледельцев, имеющих немного баранов, пасущихся в окрестностях. Китайцы крайне лживы и без всякой необходимости, единственно из нерасположения к янгузам (заморским чертям), бессовестно нам врали и обманывали нас; вчера в Дун-дун-зе нас уверяли, что мы встретим монголов впереди, а на другой день в Ян-синь-фа говорили, что впереди монголов больше не будет, все остались назади. Совершенно случайно на экскурсии были встречены монголы, которые объяснили свое появление вблизи нас охотой и указывали свое жилье очень далеко; на мое предложение ехать с нами в качестве проводников, они обещали дать ответ вечером. Вечером они приехали и привезли с собой изъявившего согласие ехать с нами; жилище их оказалось от нас в недалеком расстоянии, врали же они по наущению китайцев, которые им говорили: "не говорите русским правды, а все врите -- худого от этого не будет, а будет только лучше". Здесь в Ян-синь-фа, благодаря временно разъяснившейся погоде, мне удалось определить положение этого селения: оно лежит на высоте 1 128 футов выше уровня моря, при широте 44R 49' 35" и долготе от Гринвича 84R 11' 39". Местность эта на обзорной карте не совсем схожа с моей съемкой, а потому я счел не лишним приложить еще особую карточку в 20-верстном масштабе, составленную мной на основании моей съемки вдвое уменьшенной и приуроченной к астрономическому пункту в селении Ян-синь-фа. На основании этой съемки не определенный до сих пор астрономически город Манас должен быть передвинут значительно на юг {В настоящем издании эта карта не помещена. -- Прим. ред.}.
   Перед вечером небо расчистилось от облаков более чем на половину, и при совершенно тихой погоде температура стала заметно понижаться; к девяти часам термометр показывал уже --12RЦ. Ночью же при совершенно тихой и ясной погоде мороз доходил до --20RЦ. Вследствие этого обстоятельства в арыках образовалось много толстого льда, которого мы имели возможность набрать для запаса в мешки, на четырехдневный безводный переход, кроме воды, захваченной в трех макинтошах (15 ведер), и таким образом мы были обеспечены водой более чем на пять суток и смело могли пуститься в путь и одолеть стопятидесятиверстный безводный переход. С такими запасами воды и покормив животных в ур. Ян-синь-фа, мы утром 10 ноября оставили его. Воды действительно не встречали по дороге; перейдя широкую полосу камышей, растущих по осохшему болоту, мы вступили в местность с солонцеватой глиной, поросшую тограками, тамарисками и саксаулами. На восьмой версте встретили небольшую разрушенную крепостцу, служившую убежищем окрестным китайским поселянам в прошлое восстание дунган, но должного сопротивления дунганам она оказать не могла и была ими разрушена. Немногим удалось бежать в соседние северные пески Дзосотын-элисте, где большинство погибло от жажды. На восток отсюда, верстах в семи, стоит другая, тоже глиняная, крепостца Шишин-хото (Шишигын-хото), служившая убежищем для манасских китайцев; эту крепостцу постигла та же участь, как и первую.
   Верст через пятнадцать от Ян-синь-фа дорогу нашу стали пересыпать пески, разбросанные сначала барханами по твердой глинистой почве, а затем вздымающиеся более крупными барханами. По пескам были раскиданы заросли саксаулов очень больших размеров, между саксаульников много суши и лома, старых мертвых деревьев. Пройдя песками версты две с небольшим, мы поднялись на высокий бархан, на вершине которого сооружено огромное обо из сухих дерев саксаула; оно называется Дзос-обо. Проезжие монголы жертвуют и бросают на обо медные китайские деньги (дзосы) чохи, откуда и произошло самое название Дзос-обо. С этого обо, несмотря на большую дальность расстояний, мне удалось видеть и засечь горы Богдо-ула, Джаир, Семис-тау, Сырхэ, Саур.
   Самые пески тоже носят это имя и называются Дзосотын-элисте. Песок мелкий, имеет вид темносеро-желтый. Пески эти вскоре после обо кончаются и уходят на восток, откуда распространяются на север под именем Элистын-гоби. Мы встречали следы диких верблюдов и в изобилии каких-то грызунов. Пройдя 39 верст, мы должны были остановиться вследствие надвигавшихся сумерек в урочище Дзосотын-бюрюк. В песках снегу мы не встретили. Дневная температура, несмотря на слегка прикрытое облаками небо, в тени была лишь --6RЦ; в 7 ч. утра --19R и в 9 вечера --7RЦ. Благодаря довольно свежей погоде, животные провели день хорошо, не страдая от жажды; собакам все-таки пришлось дать немного воды. Животных пустили на час до полных сумерек погулять среди саксаульников, которые с удовольствием щипали верблюды; лошади же и бараны довольствовались, кажется, только свежим воздухом. Здесь мы провели тихую и облачную ночь.
   Утром продолжали итти на север. Дорога извивалась зигзагами, выбирая места среди бугров тамариска и саксаула. Мы шли по солонцеватым глинам среди полумертвых саксаульников и пересекали несколько хаков (солончаков, наполняющихся иногда водой) с твердыми потрескавшимися глинами. По дороге для приметы часто наложены из куч сухого саксаула "обо". Наибольшее из них мы встретили на 13 версте -- Амнэ-обо, стоящее на южной окраине перейденного нами солончака Уму-хак. Всю дорогу итти было хорошо при тихой погоде.
   Наши животные хорошо прошли и второй день около 40 верст. Снегу по пути не встречали. Ночлег наш был в пустыне, где мертвые, разрушающиеся от времени и бурь, бугры саксаулов наводили на окружающую местность еще более унылый вид. Здесь и верблюдам щипать было нечего, свежего куста саксаула ни одного, а потому с прихода каравана животные все были привязаны на ночь; лошади получили немного зерна; дали зерна и баранам, которые вчера почти не ели. Вечер был прекрасный в темной безмолвной пустыне. Наши люди набрали множество сухого саксаула, сложили большой костер и подожгли его. Он моментально разгорелся; искры вырывались большими снопами и летели к темному небу; громадные языки огня, озарявшие наш бивуак и окрестную пустыню, тянулись за ними и опять моментально сокращались. Картина была красивая, необыкновенная.
   Ночь опять тихая, облачная и на этот раз довольно теплая, мороз доходил только до --7RЦ. Утром поднялись довольно рано и продолжали путь; глинистую почву не толстым слоем прикрывал неровнозернистый, довольно мелкий светложелтоватый песок. Вид местности не изменялся: те же, что и накануне, бугры с сухими саксаулами, те же полуразрушенные трупы саксаульников всюду разбросаны по дороге.
   Наконец мы увидели впереди довольно гладкую, лишенную бугров, поверхность большого солончака Дабасун-нора и на 15-й версте подошли к нему. Воды в нем не оказалось, и мы имели возможность, не обходя его, пересечь поперек по совершенно гладкой глинисто-солончаковой поверхности, абсолютная высота которой, по сделанному мной измерению, на середине солончака равнялась 990 футам. Образчик взятой почвы состоял из самосадочной поваренной соли, волокнистой, белой, загрязненной желтым илом, а верхний слой взятой с поверхности почвы состоял из тонкослоистой желто-бурой глины.
   Из Дабасун-нора монголы добывают невысокого качества соль и продают ее в Манас и другие селения поблизости к нему. Окружность площади солончака заливается временами водой с запада -- речкой Холин-гол; с северо-запада иногда тоже забегают воды из ур. Мукуртай, через посредство реки Орху и озера Айрик-нор. С восточной стороны к солончаку довольно близко подползают пески Элистын-гоби. За Дабасун-нором, немного пройдя, мы встретили другой хак (солончак), тоже наполняемый иногда водами из Мукуртая и с севера из р. Кобука. Монгол говорил, что старики помнят случаи, когда этот хак настолько заливался, что с солончаком Дабасун-нором составлял одно озеро. Судя по почве разделяющего их пространства, можно думать и теперь это тоже случается, хотя и не каждый год. И этот солончак мы не обходили, а пересекли его поперек. Монгол назвал его Ихэ-хак. Далее за ним пошли глины с саксаульниками, размытые приходящими иногда сюда водами из р. Кобука, которая разливается здесь по поверхности на огромное пространство, заполняя солончаки. Здесь саксаульники более жизненные; встречаются большие кусты солянок и чернобыльников.
   Пройдя в течение этого дня около 40 верст, мы расположились перед сумерками на ночевку. Здесь наши животные имели кое-какой корм, но были обречены проводить уже третью ночь без воды, исключая собак, которые получали воду каждый день, и баранов, которым в небольшом количестве тоже давалась вода, добываемая из запасного льда, взятого из Ян-синь-фа. По словам проводника, на завтра мы должны встретить воду р. Кобука верст через семь от настоящего ночлега. День простоял тихий, облачный. Такая же наступила и ночь. Наши люди пили чай перед огромным костром, как и вчера сложенным из сухих саксаулов.
   Чтобы скорее притти на воду, мы, встав рано утром, при свете костра, напились чаю еще до рассвета и, не дожидаясь его, успели оставить место нашей ночевки; шли между кустов солянок, чернобыльников, Atraphaxis sp., стали попадаться хармыки и сугаки по глине, смытой водой, бежавшей здесь прежде из реки Кобука. Но русла этой реки еще не достигли, несмотря на то, что указанное проводником расстояние прошли; наконец увидели впереди лес и в нем надеялись встретить реку. Лес этот состоял из высоких тополей и ив. Среди леса мы встретили пашни, совершенно запущенные и давно уже не обрабатывавшиеся. Мы пришли в местность, называемую Кобук-сар. На 15-й версте пришли на русло р. Кобука, но воды в нем ее нашли; берега поросли прекрасной высокой травой. Тут же мы увидели пастуха монгола с несколькими баранами; он указал нам направление вверх по реке, на которой мы должны встретить воду через несколько верст...
   Хорошими пастбищами, сопровождавшими реку, мы прошли семь верст и вышли в урочище Шазга, поросшее тополевым лесом, среди которого стояло несколько несчастных юрт возле пашен, разбросанных клочками в большом беспорядке между дерев и прескверно обрабатываемых. Здесь имелся колодец, из которого монголы пользовались водой, ибо до сего места вода в реке еще не добегала. Мы разбили свой бивуак под тополевыми деревьями, сделав переход в 32 версты. Животных пустили на пастьбу и по очереди поили понемногу всех, что повторяли не один раз. Они пили с большой жадностью, так что их приходилось отводить силой от колодца, чтобы они не опились сразу. Корму для них было достаточно как по убранным пашням, так и по кустам.
   Встреченные нами здесь монголы живут в поражающей бедности: номадов в таком нищенском состоянии я еще ни разу нигде не встречал. Юрты их старые, продырявленные или составленные из клочьев продымленного, черного от копоти войлока, а за недостатком и последнего обложены наполовину шкурами антилоп и баранов. В одном месте я увидел жилище, устроенное в куче соломы, из которой выходил дым. Я нагнулся заглянуть в темное отверстие, служащее и окном, и дверью, и выходом для дыма из этого жилища, и увидал в черных, грязных тряпках полунагих, покрытых корой грязи, трясущихся ребятишек, жавшихся к дымному костру из аргала, понудившему меня своим едким дымом, захватывающим дыхание и выжимающим слезы из глаз, скорее вырваться на чистый воздух. Кроме дыма атмосфера этого чрезвычайно грязного жилища сама по себе была невыносима для носа, привыкшего к свежему воздуху. Я дал немного серебра, имевшегося случайно в кармане, ребятишкам и поспешил скорее их оставить. Помочь им я ничем не мог при нашем спешном движении домой.
   Здесь по Кобуку живут самые несчастные монголы; многие из них не имеют даже вовсе никакой скотины. Десяток баранов, это -- уже некоторая степень благосостояния. На летние месяцы мужчины уходят на юг в Шихо, Манас, Урумчи и в промежуточные селения работниками к китайцам и дунганам, от них приобретают только дурные стороны китайской гражданственности и все их скверные и пагубные привычки: курение опиума, пьянство, игру в кости и разврат в различных видах. Все заработанные за лето деньги они обыкновенно прокучивают на месте же и возвращаются домой в Кобук-сар такими же нищими, как и ушли на заработок, с прибавлением еще болезней, заимствованных у китайцев и распространяемых дома, где они принимают ужасный характер; мы встречали многих утративших носы или с изъязвленными губами и глазами. На иных нехватает духа смотреть, так безобразно они выглядят. За очень редкими исключениями есть и порядочные люди, которые занимаются усердно дома земледелием и охотой: бьют куланов, антилоп и, как говорят, даже диких верблюдов. Эти едят лучше, вообще лучше живут и не имеют такого изношенного вида, как живущие отхожими промыслами в китайских селениях. В русские пределы эти монголы вообще не ходят ни за какими нуждами, боясь встречи с киргизами.
   В Шазга мы отпустили проводника и взяли нового до кумирни Матеня. Название урочища Шазга произошло от обилия здесь сорок. Кроме них мы видели фазанов, ворон, воробьев, ремезов, фруктоедов и др. Видели очень много зайцев; говорят, что здесь много волков, лисиц, дзеренов, попадаются малуны и в лесу возле реки козы. Мы поймали на бивуаке маленькую кутору (Sorex sp.).
   В Шазга мы только переночевали и на другой же день перешли в урочище Убдун-таряне, лежащее выше по реке на семнадцать верст. Здесь решили передневать, чтобы сделать астрономическое наблюдение, если позволит погода. Мы разбили бивуак в очень красивом месте на берегу реки Кобука в ивовом лесу. Тут же попадались тополя, джигда, колючка, саксаул, тамариск, дырисун и другие злаки, солянки, кендырь, солодка, чернобыльник, Brassica sp., хармыки, сугак, ревень, бударгана, Atraphaxis вр, ломонос (Clematis Orientalis и Glematis sp.), камыши, Reaumuria sp., Cynanchum sp., белолозник, василек розовый и еще другие сложноцветные.
   Оба дня, проведенные здесь, простояли облачные, и наблюдений сделать не пришлось. Тут мы добыли последних фазанов, водящихся по пашням. Это урочище расположено на абс. высоте 1 700 футов.
   После проведенной здесь дневки мы продолжали двигаться вверх по Кобуку, на берегах которого, кроме бедняков монголов, встретили две фанзы китайцев, высасывающих остатки жалкого достояния несчастных обитателей Кобука. Пройдя эти фанзы, мы вскоре оставили реку вправо, где она врывается в ущелье гор Семис-тау, отмывая от восточного конца их небольшую группу Аргалты, и вступили в холмы южного склона Семис-тау, которые представляли темную, почти лишенную растительности, щебневую поверхность, лишь изредка поросшую кипцом (Stipa sp.); влево стояла небольшая скалистая масса Сырхэ. Мы прошли 36 верст и ночевали с запасными водой и дровами.
   На другой день, покинув ночевку, мы перешли горы Семис-тау пологим валом на северный их склон, коим по мягкому лугу спустились в долину р. Кобук. На севере за ним стоял покрытый снегом хребет Саур, круто опускающийся в долину Кобука своими южными склонами, темнеющими по ущельям хвойными лесами. Долина Кобука довольно просторна с хорошими пастбищами, местами у реки болотиста; мы видели на ней немного кочующих монголов. По мере нашего движения вверх по реке нам стал попадаться сдутый ветром в небольшие бугры снег. Днем тепло доходило до +5RЦ. Мы оставили Кобук, приходящий слева, и на 36 версте остановились на левом притоке его, идущем с Саура, в шести верстах ниже стоящей на нем кумирни Матеня. В кумирне этой теперь никто не живет, она совершенно заброшена, даже нет сторожа.
   Здесь мы встретили пастуха, указавшего нам стойбище из нескольких монгольских юрт, в которых мы нашли проводника через перевал Цаган-обо к Чиликтинскому пикету, расположенному уже в пределах России; доведшего же сюда из Кобук-сара монгола отпустили обратно. Эта проведенная близ кумирни Матеня ночь была последняя на чужбине; она памятна нам своей неистовой бурей, заставившей нас среди ночи привязывать юрту к тяжелым вьюкам, чтобы не унесло ее ветром. Под утро буря притихла внизу, где мы стояли; но состояние погоды, повидимому, ничего хорошего не предвещало: в горах, через которые лежал наш путь, свирепствовал снежный буран, совершенно скрывавший их от нас взметаемым бурею снегом. Нетерпение скорее ступить на родную землю понудило нас пренебречь всеми этими неблагоприятными в дороге обстоятельствами, и, напившись чаю, мы тронулись в путь.
   Нам почти с места пришлось итти в гору по снеговым скатам. Часа через два пути небо стало прояснивать, и туман стал сползать с гор в долину р. Кобук и заполнять ее. Горы скоро очистились совершенно и осветились уже взошедшим солнцем, озарившим сверху облака, расстилавшиеся по долине Кобука под нашими ногами.
   Через пять часов хода без большого труда мы достигли кучи сложенных камней Цаган-обо, обозначающей границу нашей великой России с Китаем.
   Отсюда мы увидели расстилавшуюся к северу чиликтинскую долину и за ней хребет Манрак, заслоняющий собой Зайсанский пост, ныне город Зайсанск, первый населенный русскими людьми пункт на нашш пути возвращения на родину, о котором уже более месяца говорили между собой люди отряда с каким-то вожделением, с нетерпением стремившиеся скорее ступить на родную землю.
   Высота этого перевала достигает 6 500 футов выше уровня моря. Окружающие горные породы состоят из мелкозернистых розовых, роговообманковых гранитов, сильно спрессованных глинистых зелено-серых сланцев и биотитовых гранито-порфиров.
   Мы выстроились на перевале, и тремя залпами из берданок послали свой первый привет дорогой отчизне, в пределы которой с волнением вступали после 30-месячного отсутствия.
   Затем, обратясь в сторону покидаемого Китая, послали и ему три прощальных залпа. Мы прощались с жизнью, полной всяких треволненй и опасностей, но близкой к природе, вольной и свободной, чего никогда в заменит искусственная жизнь стесненных и загрязненных городов, с их условными удобствами, которые не для всех удобны и доступны, а если и доступны, то добываются потом и слезами других людей. Да, прожитое время в странствовании, вероятно, будет всю жизнь вспоминаться многими из нас как самое счастливое время в пройденном жизненном пути. Мы все, осенив себя крестным знамением, обнимаясь, поздравляли друг друга с прибытием на родину, радуясь радостями, неизвестными многим, не покидавшим надолго своего отечества. В отряде господствовало необычайное веселье и разговорчивость, а то в последние дни люди был как-то особенно сосредоточенны и молчаливы -- всех преследовало нетерпение скорее попасть в Россию.
   Вниз с перевала дорога пошла уже по родной земле, по ущелью р. Цаган-обо-гол. Нам попадались монголы, шедшие из города Дурбульджина.
   Выйдя из гор на долину чиликтинскую, мы встретили посыльного с двумя джигитами киргизами от зайсанского уездного начальника, Н. П. Кирьянова. Они нас привели к пикету, возле которого были выставлены для нас юрты. Здесь нас встретили с хлебом-солью киргизский волостной старшина Чиликтинской волости Зайсанского уезда и другие киргизские власти. Зайсанский уездный начальник, многоуважаемый Н. П. Кирьянов, любезно выслав нам навстречу людей, прислал с ними свою хлеб-соль в виде вина, хлеба и разных сластей. Начальник зайсанской таможни Давыдов тоже весьма предупредительно командировал для встречи нескольких таможенных стражников, чтобы в случае необходимости оказать нужную помощь. Несмотря на большой 40-верстный и довольно трудный, вследствие глубокого снега, переход, от кумирни Матеня до Чиликтинского пикета, люди отряда еще долго за полночь не засыпали; разговорам с приехавшими из Зайсана людьми и киргизами не было конца. Тревожно-радостно прошла эта первая, после 30 месяцев, ночь в пределах отчизны.
   Утром еще до четырех часов, в полной темноте, мы покинули пикет с его гостеприимными юртами и, сопровождаемые встретившими нас, пересекли чиликтинскую долину в северо-восточном направлении и вошли в горы Манрак, где остановились на последний экспедиционный ночлег в ущелье р. Уй-дон, убегающей из гор в долину зайсанскую. Здесь для нас среди прекрасного леса у самого берега реки были выставлены юрты для ночлега. Мы прошли в течение дня 45 верст. Дни короткие, и мы шли от темна до темна. Последняя ночь, проводимая в степи, прошла тревожно: масса разнообразных мыслей об ожидающем нас свидании с дорогими соотечественниками в Зайсане, о Петербурге, родных, знакомых теснилась в голове и отгоняла сон. Еще при совершенной темноте все уже встали и сидели у костра, с нетерпением ожидая проблеска утренней зари, чтобы двинуться в путь и скорее вступить в Зайсанск, о котором последний месяц путешествия было столько вожделенных разговоров. Отсюда дорога шла все горами, невысокими и довольно мягкими до самого Зайсанска, к которому они подходят вплотную, падая на окраину города своими северными склонами.
   Еще не доходя до города, в горах мы с восхищением услышали неслыханный в течение трех лет колокольный звон зайсанской церкви; там шла служба по случаю праздника введения во храм пресвятой богородицы (21 ноября). По мере нашего приближения, звон становился яснее и громче. Вскоре мы с радостью увидали П. К. Козлова с Власенко и А. С. Хохловым, моим старым знакомым зайсанцем, и других выехавших за город нас встретить.
   П. К. Козлове урядником Шестаковым приехал в Зайсанск ранее нас, 7 ноября, пройдя из Люкчюнана Гучен, реку Урунгу, мимо оз. Улюнгура, обойдя с севера горы Саур, через сел. Киндырлык. На окраине города, при спуске с гор, нас радушно встретили уездный начальник Н. П. Кирьянов и служащие в различных учреждениях Зайсанска. Многих я встречал уже не в первый раз. Командир казачьего сибирского No 3 полка, он же и командующий войсками в городе, полковник Вологодский, крайне предупредительно приказал приготовить для экспедиции помещение в доме командира батареи, ушедшей на Дальний Восток, в Уссурийский край. Здесь мы имели полную возможность поместиться сами с людьми и разместить все наши коллекции.
   Сейчас же по приходе в Зайсанск были отправлены телеграммы в Главный штаб, в Русское Географическое общество и близким родным, с извещением о благополучном и радостном вступлении экспедиции в пределы дорогого отечества.
   В ответ была получена на мое имя телеграмма военного министра.
   Телеграмма вице-председателя Русского Географического общества П. П. Семенова несла нам привет и лестные поздравления. Затем следовали радостные телеграммы от родственников.
   Зайсанское местное военное и городское общество весьма радушно нас чествовало, устраивая нам обеды и вечера.
   Наша команда-семья была расформирована: мы с грустью провожали своих товарищей -- солдат и казаков -- к их служебным частям и, может быть, чтобы не встретиться со многими никогда более! Не легко было следить за уносившимися тройками, увозившими от нас людей, с которыми в течение почти трех лет мы делили все труды, лишения и все радости нашей счастливой страннической жизни, направляемой всеми единодушно для одной общей задачи -- выполнения целей экспедиции!
   Отдыхать в Зайсане не пришлось: мы перекладывали коллекции для перевозки на лошадях и далее по железной дороге. Хлопоты по отправке и сдаче в транспортную контору для доставления коллекций в Петербург принял на себя зайсанский городской голова А. С. Хохлов.
   7 декабря, напутствуемые всевозможными добрыми пожеланиями радушных зайсанцев, мы, т. е. я с П. К. Козловым, фельдфебелем Гавриилом Ивановым и С. У. Смирновым оставили Зайсанск, так тепло встретивший нас при вступлении экспедиции на родину.
   В Семипалатинске, Петропавловске и Омске нас тоже ожидали радушные приемы. Из Омска по новой Сибирской железной дороге через Москву мы прибыли 2 января 1896 г. в Петербург, который перед тем оставили
   1 апреля 1893 года.
   Так закончилась экспедиция Русского Географического общества в Центральную Азию 1893--1895 гг.
   

ПРИМЕЧАНИЯ И КОММЕНТАРИИ РЕДАКТОРА

   
   1 Гавриил Иванов начал полевую работу в последней экспедиции Н. М. Пржевальского, тогда и познакомился с ним В. И. Роборовский. После поездки с Роборовским Г. Иванов принимал участие в двух экспедициях П. К. Козлова. Знанием дела, исключительной добросовестностью и преданностью целям экспедиции Иванов заслужил любовь и уважение всех своих начальников и товарищей.
   2 Ступни ног верблюда имеют толстую мягкую мозолистую подошву, приспособленную для ходьбы по пескам, но быстро протирающуюся на каменном грунте. При ранениях к этой мозолевидной подошве пришивают кусок сыромятной лошадиной, верблюжьей или бычьей кожи, что позволяет верблюду безболезненно ходить и избегать новых повреждений, и, таким образом, ускоряется заживление.
   3 Узун-ада, некогда важный торговый порт на п-ве Дарджия на восточном побережье Каспийского моря. Одно время был конечным пунктом Закаспийской железной дороги. Свое значение утерял после того, как провели линию от ст. Кара-Молла к Красноводску, который стал и главным портом этого побережья, благодаря удобной стоянке для судов, и крайним пунктом железной дороги. В настоящее время город почти засыпан песками.
   4 Термин "сарт", начиная со средневековья, неоднократно менял свое содержание.
   Некоторые ученые предполагали, что сарты произошли от смешения древнего иранского населения Туркестана с позднейшими завоевателями и поселенцами турецко-монгольских племен; некоторые же считали, что термин "сарт" распространяется только на оседлое население Туркестана -- в этом смысле он сейчас применяется в Китайском Туркестане
   Вследствие своей неопределенности термин "сарт" в среднеазиатских советских республиках не применяется.
   5 Город Пржевальск основан в 1869 г. Это был форт, называвшийся Аксуйским укреплением, затем он получил права города и был назван Караколом. Расположен город в 12 км от озера Иссык-куля у устья реки Каракол. В Каракол в 1885 году вернулся из четвертого путешествия по Центральной Азии Н. М. Пржевальский; из него же он собирался выступить и в пятое путешествие, но смерть остановила неутомимого путешественника. Его похоронили близ Каракола, и этот город был переименован в Пржевальск.
   6 Дунгане -- мусульманское население Западного Китая, провинций: Ганьсу, Цинхай, Синьцзян. О происхождении дунган раньше существовало два предположения: одни считали их китайцами, другие -- потомками уйгуров, подвергшимися китайскому влиянию (уйгуры -- тюркский народ, кочевавший на севере Центральной Азии. В середине VIII века на территории нынешней Монгольской Народной Республики они образовали сильное государство, которое существовало до разгрома его в 840 году киргизами, пришедшими из бассейна верхнего Енисея).
   В настоящее время советские этнографы на основании изучения дунган, живущих в небольшом количестве в советском Казахстане и Киргизской ССР, выяснили, что дунгане представляют северокитайский расовый тип, осложненный различными европеовидными и южноазиатской (малайской) примесями.
   7 "Баранта" в буквальном переводе "баранье стадо". Но под барантой понимается и угон скота с целью похищения. Барантачи -- участники баранты. обычно самые отчаянные люди рода, пользующиеся большим уважением за свою отвагу.
   Баранта была до советской власти распространена и в Средней Азии.
   8 Сакья-Муни (Шакья-Муни) -- одно из имен будды. Тараната (1573--1635) -- проповедник буддизма в Индии и Тибете.
   9 В прошлом веке дикокаменными киргизами и каракиргизами называли киргизов. Название это встречается у П. П. Семенова-Тян-Шанского в его книге "Путешествие в Тянь-шань", у Н. А. Северцова в книге "Путешествия по Туркестанскому краю".
   10 Чтобы было понятно, что подразумевается под словами "отдача Кульджи", следует напомнить предшествующую этому событию историю.
   Кульджа с давнего времени считалась наиболее удобным торговым пунктом между Россией и Китаем. Это привело в 1851 г. к подписанию, Кульджинского торгового договора, по которому русские купцы получили право приезжать в Китай ежегодно в период с 25 марта по 10 декабря. Кроме того Россия получила право открыть свои консульства в Кульдже и Чугучаке.
   В 1862 году в Западном Китае вспыхнуло дунганское (магометанское) восстание, и в 1867 г. в Синьцзяне образовались три государства: Джеты-шаар (см. ком. 15), Дунганское и Таранчинское княжества со столицей в Кульдже. Россия свои привилегии в Кульдже утеряла. Царское правительство объявило войну Таранчинскому княжеству и оккупировало Илийский край и Кульджу.
   Однако из-за крупных англо-русских противоречий, своей слабости и неблагоприятно сложившейся политической обстановки царское самодержавие в 1881 г. было вынуждено вернуть Кульджу Китаю.
   11 Аппарель -- наклонная, пологая, земляная насыпь, служащая для ввоза или спуска орудий, зарядных ящиков и пр. на возвышение крепости или полевого укрепления, откуда ведется стрельба.
   12 Биик -- по-тюркски вершина, высота. Название гор "Биик" произошло вероятно по недоразумению; проводник, у которого спросили о названии этих гор, не зная такового, ограничился ни к чему не обязывающим словом "биик", в смысле "вершина", что было понято спрашивающим как собственное название гор и нанесено им на карту.
   13 Морены -- скопление обломков горных пород, мелкозема, илов, образующихся в результате разрушающей деятельности ледника, или попадающих к движущемуся леднику попутно. Морены образуются на поверхности ледника, внутри его, по краям или подо льдом -- в зависимости от этого они называются: внутренними, нижними, боковыми и т. д.
   14 Торгоуты -- одно из западномонгольских племен. В начале XVII в. большая их часть по невыясненным еще пока причинам откочевала из Западного Китая на Нижнюю Волгу. В 1771 г. часть Т. ушла обратно в Китай. Риборовский в своей книге торгоутов называет калмыками.
   Номад -- по-гречески кочевник; широко распространенное в литературе слово.
   15 В 1862 г. в западных провинциях Китая Шэньси и Ганьсу началось восстание дунган, перекинувшееся вскоре в Джунгарию и Кашгарию. Восстание было поднято против притеснений и эксплоатации китайских феодалов, купцов, маньчжурских гарнизонов и чиновников. Китайское правительство, ослабленное борьбой с тайпингами, не смогло сразу бросить против дунган большие силы, и восстание последних все разрасталось.
   Господствующие слои дунганского населения вначале в восстании участвовали не целиком, часть даже помогала в его подавлении китайскому правительству. Но по мере роста и успехов освободительного движения беки и купцы к нему присоединились и стали играть в нем руководящую роль.
   Вскоре между различными руководящими группировками возникли разногласия, выделился ряд непрочных государств; наиболее сильным из них было образовавшееся в 1867 г государство Джеты-шаар (Семиградье), во главе которого встал Магомет Якуб-бек Бадуалет.
   Якуб-бек стремился к объединению и независимости Восточного Туркестана, к хозяйственному и культурному развитию государства мусульман, он провел рад мероприятий по управлению и благоустройству управляемой им страны.
   Умер Якуб-бек в 1877 г. (по некоторым источникам был отравлен), а через год его государство было разгромлено китайскими войсками, сумевшими к этому времени собраться с силами.
   У М. В. Певцова в его "Трудах Тибетской экспедиции" отмечается, что, по словам жителей Восточного Туркестана, народ с сожалением вспоминает Якуб-бека, который, хотя и был жесток и ревнив в охранении мусульманских традиций, но был снисходителен и справедлив к бедным. При нем баи платили большие налоги, бедные же не обременялись налогами и поэтому большинство населения при Якуб-беке жило привольнее
   16 Курень (хурэ, хурень) -- обозначает собрание зданий, расположенных кругом, а в частности -- окружающих монастырь.
   17 Согласно буддийскому учению, будда и великие ламы -- проповедники буддизма, бессмертны, каждый из них постоянно воплощен в образе человека, по смерти которого будда или лама вновь возрождается в младенце, как бы обновляя форму своего земного существования.
   18 См. комментарий 14.
   19 Слово "хырма" по-монгольски значит крепость, крепостная или городская стена. Правильная форма "хэрым".
   По мнению известного советского монголоведа Э. М. Мурзаева, от этого монгольского слова произошло наше географическое название "Крым".
   20 СВ1--2 -- условное обозначение направления ветра с указанием его силы по пятибальной системе.
   21 Амур-сана -- популярный герой множества легенд, батырь, спасшийся будто бы от китайцев во время разгрома ими Джунгарии и удалившийся в Россию. Согласно легендам, Амур-сана в самом ближайшем времени должен был вернуться на родину, объединить ойратов (западные монгольские племена) и уничтожить ненавистных китайских чиновников, купцов и солдат.
   22 Красные халаты в Монголии и Тибете носят служители старой буддийской веры; желтые -- ламаисты, представители нового реформированного буддизма, возникшего в середине XIV в. Важнейшим отличием новой, созданной Цзонхавой, религии от старой, помимо некоторых философских вопросов, является большая строгость устава, запрещающего ламам брачную жизнь -- что отрицательно влияло на рост населения и порождало разврат в среде лам.
   23 Вероятно имеется в виду время существования государства монголов, которые в XVII в. основали на территории Джунгарии Джунгарское царство, разгромленное в 1757 г. китайцами. Китайцы вырезали часть джунгарского населения и заменили его переселенцами из Восточного Туркестана -- дунганами и таранчами (таранчи -- тюркский народ, проживающий в Кульджинском крае, язык их уйгурский. Ныне их от уйгуров как "таранчей" не отделяют).
   24 Люкчюнская котловина была открыта экспедицией братьев Грумм-Гржимайло осенью 1889 г. и через год М. В. Певцовым, не знавшим об ее открытии Грумм-Гржимайло.
   По измерениям В. И. Роборовского оказалось, что самая низшая ее точка -- озеро Боджанте -- ниже уровня океана на 130 м.
   В настоящее время принята отметка --154 м, полученная советскими учеными. Данные Роборовского, опирающиеся на материал, собранный в течение двух лет, и близкая к этой величине отметка в --154 м советских географов показывают, что отметка в --298 м, полученная английской экспедицией А. Стейна, не заслуживает большого доверия.
   25 Название отложений "ханхайские" связано с прежним неверным представлением о Гоби как бывшем морском дне. Это заблуждение было рассеяно В. А. Обручевым, который обнаружил в Гоби сухопутные отложения и доказал, что так называемого Ханхайского моря на месте Гоби не было. В своей книге "От Кяхты до Кульджи" (Издательство Академии наук СССР, Москва -- Ленинград, 1940, стр. 27--28) академик Обручев пишет: "В южной части Гоби, на обрыве одного из упомянутых плоскогорий, сложенных из самых молодых отложений, я нашел осколки костей какого-то животного. Это было очень интересное открытие, так как впервые в этих отложениях попались остатки, позволявшие определить точнее их возраст... Потом оказалось, что эти остатки были осколками коренного зуба носорога третичного возраста и доказали, что молодые отложения Гоби представляют не морские осадки, как думали раньше, а континентальные, т. е. что Гоби уже в то время являлась сушей, а не дном моря".
   26 "Карашар" значит "черный город" (кара -- черный, шар -- город).
   Название города "Кашгар" и страны "Кашгария" происходит от слова "каш" -- тюркского названия нефрита, которым в древности Восточный Туркестан вел торговлю со многими странами.
   27 На современных картах гора Богдо-ула, расположенная в хребте Мерцбахера, имеет отметку не 6 740 м, как у Роборовского, а 5 445 м (на карте м-ба 1 : 5 000 000) и 5 600 м (на карте м-ба 1 : 2 500 000).
   28 Почти до последнего времени в Китае наряду с монетами ходили серебряные слитки "ямбы" весом от 5 до 50 лан (лан равен 35--37 граммам). При мелких расчетах от ямбов отрезались кусочки серебра.
   29 Упоминая о знакомых лобнорцах, Роборовский имеет в виду жителей Лоб-нора, с которыми он встречался весной 1885 г., будучи участником четвертого центральноазиатского путешествия Н. М. Пржевальского.
   38 О песках Кум-таг В. А. Обручев, проходивший там несколько раньше В. И. Роборовского, говорит, что они представляют продукт бурь, дующих в "Долине бесов", расположенной к востоку от Кум-тага. В этой долине господствует развевание мягких глин и песчаников частыми бурями, которые выносят песок на запад и юго-запад, где он и накопился, заняв огромную площадь.
   Продолжая мысль В. А. Обручева, можно предполагать, что так как энергия ветров в основном теряется в восточной части песков Кум-тага, то в западной ветры уже становятся слабыми и пески остаются благодаря этому почти неподвижными, что отмечается, как очень интересный факт, и Г. Е. Грумм-Гржимайло, и В. А. Обручевым, и В. И. Роборовским.
   31 Чоль-таг был пересечен экспедицией Грумм-Гржимайло. По его описаниям это -- пустынное нагорье (он включает в это нагорье и хребет Курук-таг), в котором более высокие горы скалисты, а невысокие пологи. По его маршруту падение продольных долин было западное, из чего и делается заключение о поднятии нагорья к востоку. Хребет Тюге-тау служит водоразделом, от него к югу и северу тянутся ряды кряжей, имеющих западно-северо-западное простирание, разделяющих нагорье на параллельные между собою долины, террасовидно спускающиеся к Люкчюнской впадине и к Лоб-нору.
   Нередко долины пересекаются горными перемычками, от которых к востоку образовались впадины, служившие некогда дном озер, а ныне представляющие солончаки.
   32 Упоминаемая Роборовским история поисков русскими староверами мифической страны "Беловодья" для нас интересна потому, что староверы первыми проходили по таким местам, где до них из европейцев никто не был.
   Из рассказов самих участников, записанных некоторыми путешественниками, известно, что, начиная с 40-х годов XIX ст., часты были случаи ухода алтайских староверов на поиски "Беловодья". Об одном из таких походов рассказывает П. К. Козлов в своей книге "Монголия и Кам". Так в 1859 г. крестьянин села Корбихи Бобров с двумя семьями родственников пошел в Восточный Туркестан на поиски "Беловодья". Он дошел до Лоб-нора и, найдя земли там удобными для поселения, вернулся за односельчанами. За ним "в тихие места из-за притеснений веры", -- как говорили они китайским начальникам, -- последовало до 50 семей. В 1860 г. староверы достигли Лоб-нора и некоторые из них поселились в селении Чархалык, а некоторые в других местах близ озера. Но вскоре поселенцы разочаровались в прелестях новых мест и часть из них вернулась обратно на Алтай, а большая часть пошла далее к югу за хребет Алтын-таг и основалась в Цайдаме, в урочище Гас. Но и здесь переселенцы не удержались, вернулись на Алтай, за исключением двух семей, которые пошли на Са-чжоу, затем в Хами, Гучен и, пересекши Джунгарию, все-таки вернулись на Алтай.
   Примерно так же, только короче, описывается история этого похода староверов Н. М. Пржевальским в его отчете о втором центральноазиатском путешествии ("От Кульджи за Тянь-шань и на Лоб-нор". Но в отчете о четвертом путешествии ("От Кяхты на истоки Желтой реки") Пржевальский на основании сведений, полученных от лобнорцев, говорит, что вскоре по прибытии староверов на Лоб-нор туда пришел с войском турфанский губернатор, разорил поселения староверов, а самих поселенцев увел в Турфан, и что было с ними в дальнейшем -- никто не знает. Семьи же, ушедшие в Са-чжоу, также не спаслись: мужчины были казнены, а о судьбе женщин неизвестно.
   Можно полагать, что сведения П. К. Козлова более правильны, чем приводимые Пржевальским в отчете "От Кяхты на истоки Желтой реки", так как Козлов записал их со слов участника похода староверов Рахманова. Кроме того, у Г. Е. Грумм-Гржимайло, который также приводит в своей книге "Описание путешествия в Западный Китай" рассказ участника этого похода в "Беловодье" А. Е. Зырянова, ничего не говорится о трагической судьбе русских переселенцев. Староверы назывались китайским чиновникам "кэмчуками" -- народом, будто бы, родственным киргизам, живущим в Китае, к которым они, как заявляли переселенцы, шли. Китайские чиновники сначала им даже помогали в устройстве на новых землях; но когда узнали, что пришедшие из России люди -- русские, потребовали, чтобы староверы ушли обратно в Россию, в чем, однако, также оказывали им помощь.
   33 Поющие пески -- замечательное явление, отмечавшееся уже несколько тысяч лет назад. Поющие пески наблюдались в Восточном Туркестане, А. Гумбольдт изучал их на перувианском побережье в дюнах, их музыку слышали на побережье Дорсета в Англии, на атлантическом побережье США, в пустынях внутренней Аравии, в Египте, Ливии, Калахари и др. местах. Эти звуки часто напоминали то орган, то духовые инструменты, то слабые громовые раскаты.
   Несмотря на производившиеся опыты и изучение этого явления в пустынях и в лабораториях, сущность его еще не выяснена.
   34 Как известно, шкура первого дикого верблюда в музей была привезена из второй центральноазиатской экспедиции Н. М. Пржевальским. Верблюд был убит в песках Кум-тага близ Лоб-нора.
   По поводу этого приобретения Н. М. Пржевальский записал: "Нечего и говорить, насколько я был рад приобрести, наконец, шкуры того животного, о котором сообщал еще Марко Поло, но которого до сих пор не видал ни один европеец" ("От Кульджи за Тянь-шань и на Лоб-нор". Географгиз, 1947, стр. 67).
   35 В этот разъезд П. К. Козлов прошел от Люкчюна, по меридиану Турфана, на юг, пересек пустынные горы Чоль-таг и Куруг-таг и прошел к Лоб-нору. Оттуда он направился в Са-чжоу, по трудной пустынной дороге, идущей на расстоянии 200 верст по солончаку вдоль старого берега Лоб-нора.
   Поездка П. К. Козлова была очень интересной в географическом отношении. В дальнейшем результатами этого обследования (а также знакомства с Лоб-нором по предыдущему путешествию с Н. М. Пржевальским) П. К. Козлов воспользовался, когда в научных кругах возникла полемика по поводу правильности географического положения Лоб-нора, указанного его первооткрывателем Н. М. Пржевальским. Известный немецкий ученый Фердинанд Рихтгофен на основании изучения древних китайских источников предположил, что настоящий, т. е. исторический, известный по литературе, Лоб-нор должен находиться севернее. Позже к этому предположению присоединились другие, и в частности шведский путешественник Свен Гедин (известный, кстати говоря, своим враждебным отношением к России во время первой мировой войны, и еще более во время второй мировой войны, когда он выступил на стороне германских фашистов и шведских реакционеров против Советского Союза), открывший следы озёра севернее Лоб-нора Пржевальского.
   П. К. Козлов показал, что открытые Свеном Гедином озера обязаны своим происхождением не Тариму или Лоб-нору, а странствующей реке Конче-дарье, вытекающей из Баграш-куля.
   Свои соображения об истинном положении Лоб-нора, подтверждающие правильность данных Н. М. Пржевальским координат, П. К. Козлов изложил в III и IV главах отчета "Труды экспедиции Русского Географического общества по Центральной Азии под начальством В. И. Роборовского", ч. 2-я, СПб., 1899, и в специальной статье "Лоб-нор" (Изв. Русского Географического общества, т. 34, вып. 1, СПб., 1898, стр. 60--116).
   36 Солончаки -- характерное явление пустынь, хотя большое распространение имеют в степной и пустынно-степной зонах. Образуются они в понижениях рельефа при условии сухости климата и наличии близких к поверхности земли подпочвенных вод, приносящих легкорастворимые соли.
   В безотрадной картине пустыни солончаки выделяются как самые безжизненные места, несравнимые ни с песчаными, ни даже с каменистыми и глинистыми пространствами.
   37 Пещеры Цянь-фо-дун (Чэн-фу-дун) были впервые посещены Н. М. Пржевальским во время его третьего центральноазиатского путешествия в 1874--1880 гг.; в своем отчете об этом путешествии ("Из Зайсана через Хами в Тибет и на верховья Желтой реки") Николай Михайлович описал их, там же приложен рисунок идола Да-фу-ян, выполненный В. И. Роборовским, который в этой экспедиции сопутствовал Пржевальскому.
   38 Китайская династия Хань правила с 202 года до н. э. по 220 год н. э., династия Тан -- с 618 по 907 год.
   39 Помимо описанных Роборобским пещер Цянь-фо-дун несколькими годами позже были открыты еще знаменитые дунхуанские пещеры (пещеры тысячи будд), расположенные в 14 км от города Дун-хуана. Стены их украшены буддийскими фресками, статуями, алтарями, которые, судя по надписям, относятся ко времени между 450 и 1100 гг. н. э. В пещерах также были найдены китайские гравюры и предметы книгопечатания IX--X вв.
   Исторические памятники дунхуанских пещер, расположенных на древних торговых путях Китая с Центральной Азией и Индией, очень важны для изучения ранней китайской живописи -- западного и восточного стилей и вместе с находками П. К. Козлова в Хара-хото дают материал, открывающий картину истории китайского книгопечатания и гравюры с IX по XIII век.
   40 До В. И. Роборовского Нань-шань посетили Н. М. Пржевальский, Ю. А. Сосновский, Г. Н. Потанин, Г. Е. Грумм-Гржимайло, В. А. Обручев и др.
   Н. М. Пржевальский был в Нань-шане в свое первое центральноазиатское путешествие, когда он обследовал его восточную часть; затем в третье путешествие он обследовал Западный Нань-шань и вторично Восточный; и, наконец, еще раз обследовал Восточный Нань-шань в четвертое центральноазиатское путешествие. В последних двух путешествиях в Нань-шане был и В. И. Роборовский.
   41 Горы Анембар-ула соединяют Западный Нань-шань с Алтын-тагом -- грвмадным хребтом (также открытым в Лобнорское путешествие Н. М. Пржевальским), предоставляющим северное ответвление Куэнь-луня.
   42 Хребты Гумбольдта и Риттера получили свои названия от первооткрывателя их Н. М. Пржевальского во время его путешествия в 1879--1880 гг.
   43 Н. М. Пржевальский, первым посетивший долину Сыртын, ее восточную часть, описывает ее так: "Строго говоря, равнина эта, носящая в своей восточной части название Куку-сай, принадлежит Нань-шаню и составляет переход от него к Цайцаму. В западной ее части, т. е. собственно в Сыртыне, лежат два больших соляных озера Бага-Сыртын-нор (Малое Сыртынское озеро) и Ихэ-Сыртын-нор (Большое Сыртынское озеро).
   Последнее, как самое название показывает, больше первого, но посетить его нам не удалось. Мы были только на оз. Бага-Сыртын-норе, которое расположено на западной окраине большого ключевого болота, образуемого подземной водой, сбегающей, вероятно, со снеговой группы Анембар-ула, с хребтов Гумбольдта и Риттера. В самом низком месте равнины, раскинувшейся между вышеназванными горами, вода, доставляемая почве ручьями и речками, бегущими от снегов, снова выходят на поверхность в виде многочисленных пресных ключей. В промежутках между ними залегают, обыкновенно в небольших ямках, отложения соли, слоями от 2 до 4 дюймов толщины. Соль эта часто белая и отличного вкуса. На оз. Бага-Сыртын-нор, по крайней мере в восточной его части, соляных отложений нет; здесь даже вода почти пресная, так как она постоянно обновляется ключевыми ручейками. На противоположном же западном берегу видны голые солончаки; там, быть может, на дне самого озера, залегают отложения соли.
   В восточной части сыртынского болота соляных отложений мало, поэтому и травянистая растительность гораздо лучше" ("Ив Зайсана через Хами в Тибет и на верховья Желтой реки". Географгиз. 1948, стр. 131).
   44 Замечательная приспособляемость растений к перенесению морозов, отмеченная В. И. Роборовским в горах хребта Риттера, очень интересна и показывает, что растения высокогорных зон приспособились к этому так же, как и растения тундры.
   О растениях тундры в замечательной работе Л. С. Берга "Географические зоны Советского Союза" (Географгиз, 1947, стр. 46) написано: "Растения тундры удивительно приспособлены к перенесению морозов: на Чукотской земле ложечная трава к наступлению зимы 1878/79 г. была, по наблюдениям Чильмана, в полном цвету застигнута морозами; тем не менее на следующий год она продолжала вполне благополучно расти, перенеся морозы до 46R".
   Там же в сноске приводится пример из жизни растений севера лесной зоны, так же приспосабливающихся к неблагоприятным условиям климата, к очень короткому летнему периоду: "Некоторые растения севера лесной зоны перезимовывают в стадии цветения. Так, у однолетних фиалок (Viola arvensis и V. tricolor) в Петергофе [Петродворец] можно наблюдать открытые цветы в течение всей зимы... то же бывает у некоторых многолетников: одуванчика, маргаритки и других".
   45 Здесь следует подчеркнуть из наблюдений Роборовскогото, что обследованные им хребты Гумбольдта и Риттера производят впечатление пустынных гор, бедных растительностью даже по речным долинам. Совсем не отмечены древесные формы, редки кустарники, беден и животный мир. Эти наблюдения полностью подтверждают подобные выводы Н. М. Пржевальского. Как далее будет видно, появление леса будет отмечено Роборовским только немного не доходя 98 меридиана, и то этот лес представлен сухолюбивым древовидным можжевельником. Лишь далее на востоке по склонам гор раскинулись хвойные и смешанные леса.
   46 Пыльный туман, описываемый В. И. Роборовским, -- явление, не раз отмечавшееся в Центральной Азии путешественниками. Н. М. Пржевальский наблюдал пыльный туман в пустынях Лоб-нора и Тибета, М. В. Певцов -- в пустынях Кашгарии. Всеволод Иванович был свидетелем этого явления в горах Нань-шаня, что придает его наблюдениям особый интерес, так как они доказывают, что насыщенные в пустынях пылью массы воздуха далеко передвигаются от мест своего образования и переваливают через высокие горные хребты.
   47 Н. М. Пржевальский, открывший хребты Гумбольдта и Риттера, считал, что на востоке они подходят почти перпендикулярно один к другому и соединяются. В. А. Обручев установил ошибочность этого предюложения; он говорит: "ошибка Пржевальского объясняется тем, что он пересек долину р. Халтын-гол значительно западнее, чем я. В этой долине, вблизи моего пути, от хр. Риттера отделяется скалистый отрог, доходящий до самой реки, и издали, с запада, этот отрог мог показаться частью хр. Риттера, которая доходит до хр. Гумбольдта и соединяется с последним. С моего пути видно было ясно, что оба хребта разделены широкой долиной и являются совершенно отдельными цепями Нань-шаня. Это подтвердили Роборовский и Козлов, посетившие Нань-шань годом позже, а также англичанин Литтльдэль, прошедший вверх по р. Халтын-гол" (Академик В. А. Обручев. От Кяхты до Кульджи. Изд. Академии наук СССР, М.-Л., 1940). Из подробного описания Роборовского все же видно, что огромные снеговые хребты Гумбольдта и Риттера, идущие под небольшим углом один к другому, соединены невысоким кряжем Янкэ-дабан, с которого стекает Халтын-гол.
   48 Это непосредственное высказывание В. И. Роборовского о "всеразрушающей руке человека" примечательно. Оно свидетельствует о том, что в капиталистическом обществе человек привык видеть часто картины хищнического использования природных богатств, которое было раньше и происходит и сейчас во всех капиталистических странах.
   Совершенно противоположная картина наблюдается в нашей стране, где с первых дней советской власти изданы декреты, оберегающие природу. На протяжении тридцати лет ведутся систематические работы по восстановлению лесов, водных систем, по борьбе с развитием овражно-балочной сети в южных областях страны, где овраги и балки до революции катастрофически развивались в результате хищнического землепользования.
   Особенно величественно выглядит созидающая роль социалистического человека в природе сейчас, когда партией и правительством разработано и принято постановление о грандиозном плане полезащитных лесонасаждений в степных, лесостепных районах европейской части СССР.
   49 На высокогорном озере Куку-норе В. И. Роборовский пробыл, как видно из описания, очень недолго, чтобы произвести только измерение его абсолютной высоты. До этого Роборовский Куку-нор посетил дважды, будучи участником последних двух центральноазиатских экспедиций Н. М. Пржевальского.
   Пржевальский, между прочим, был на Куку-норе и в первое свое путешествие по Ц. Азии, в отчете о котором ("Монголия и страна тангутов") он подробно описал это наредкость красивое горное озеро. Подробно оно описано и у П. К. Козлова в книге "Монголия и Амдо и мертвый город Хара-Хото".
   Первым из европейцев на Куку-норе побывал в 1713--1716 гг. русский капитан Трутников.
   50 Проследив истоки Бухайн-гола, П. К. Козлов установил, что этот крупнейший приток Куку-нора стекает с горного узла Шаголин-намдзил, отходящего к юго-западу от середины хребта Да-сюэ-шань. Таким образом было опровергнуто мнение Н. М. Пржевальского о том, что Бухайн-гол стекает с предполагавшегося им горного узла, соединяющего будто бы хребты Риттера и Гумбольдта.
   51 В Данкыре Роборовский первый раз был вместе с Н. М. Пржевальским в феврале 1880 г. и второй раз, также в феврале, в 1884 г, когда он участвовал в последней, четвертой центральноазиатской экспедиции Пржевальского.
   52 Под индийскими монетами с портретом императрицы Индии вероятно подразумеваются рупии с портретом английской королевы Виктории, которая была провозглашена императрицей Индии в 1877 году. Этому акту предшествовала длительная борьба англичан за свое господство в этой огромной и богатейшей стране с другими европейскими капиталистами-захватчиками, сначала португальцами и голландцами, которых они вытеснили оттуда ко второй половине ХVIII в., а затем с французами.
   В подчинении Индии британскому господству и в борьбе английских капиталистов с французскими огромную роль сыграла Ост-Индская компания, организованная в 1599--1601 гг.
   53 "Нойон" -- по-монгольски княвь, господин. Здесь интересно сопоставить это широко распространенное в Азии слово с мало отличающимся по написанию словом "тайон", имеющим хождение на Аляске и Алеутских островах и заключающем, примерно, такой же смысл. Возможно, что здесь имеется пример далеких исторических связей народов различных континентов, в результате чего некоторые слова перешли от одних к другим и сохранились у них в очень мало измененной форме.
   54 Баньчен-рембучи -- второй, после далай-ламы, иерарх буддийского мира. Постоянное место жительства имеет в Шигатзэ.
   55 К этому не лишне вспомнить вообще о "конфликтах" между англичанами и тибетцами. Начиная с середины XIX в., англичане предпринимали неоднократные попытки проникнуть в Тибет и подчинить его своему влиянию. Но свободолюбивые тибетцы препятствовали проникновению к ним нежелательных чужестранцев. После ряда неудач англичане стали секретно засылать туда ученых индусов, пандитов, которые проводили там военно-разведывательную работу и одновременно, попутно, занимались научной.
   Сами англичане прошли в Тибет только тогда, когда крупная военная экспедиция полковника Иенхесбенда в 1903--1904 гг., не считаясь с законами страны, силой приникла на запретные для них земли и дошла до столицы Тибета Лхасы.
   56 У различных путешественников встречаются написания и Лхаса и Хласса, что повидимому объясняется недостаточно ясным для европейского слуха произношением этого слова тибетцами.
   57 Недостаток средств, о котором говорит Роборовский, не случайное явление в истории русских географических экспедиций. На это не раз сетовал Н. М. Пржевальский и другие путешественники. Скудность экспедиционной казны говорит о том, как мало отпускалось средств царским правительством на научные экспедиции. Эти малые средства были далеко не достаточны, и приходилось дополнять их пожертвованиями частных лиц. На экспедиции Г. Н. Потанина и В. И. Роборовского Министерство финансов отпустило только 30 000 рублей. Если бы не 15 000 рублей, пожертвованные частными лицами, то вряд ли экспедиции смогли бы приступить к выполнению своих задач.
   Известно также, например, что замечательная экспедиция В. Л. Комарова на Камчатку была финансирована целиком частным лицом.
   58 Громадные вечноснеговые горы Амнэ-мачин, у которых пришлось остановиться из-за болезни В. И. Роборовскому, представляют восточную часть окрайней системы гор, окаймляющих с севера Тибет. На западе они переходят в уступающие им по высоте горы Бурхан-будда и далее на западе в хребет Шуга.
   59 Тангутами монголы называют тибетцев. Иакинф Бичурин считает, что тангуты, пришедшие в Тибет из Куку-нора в IV в. нашей эры, были предками тибетцев.
   С начала XI в. по 1227 г. в Северном Тибете и области Ала-шаня существовала сильное тангутское государство Си-ся, которое было разгромлено армиями Чингисхана. Открытый П. К. Козловым мертвый город Хара-хото был одним из крупнейших городов государства Си-ся.
   Определенного содержания в науке термин "тангуты" еще до сих пор не имеет. Пржевальский называл тангутами тибетцев областей Куку-нора и Амдо, Роборовский в этом следует за своим учителем.
   60 Тангутская палатка "банаг" сделана из черной шерстяной материи. В плане она имеет квадратную форму, часто достигает больших размеров. Пол палатки земляной, вверху вдоль всего потолка имеется отверстие для света и выхода дыма.
   61 Полиандрия -- многомужество, одна из пережиточных форм группового брака, встречающаяся в Индии и Тибете. В Тибете полиандрический брак представляет собой союз нескольких братьев, имеющих одну жену. Такой брак описан П. К. Козловым в его труде "Монголия и Кам". В Индии же полиандрический брак представляет союз мужчин не братьев, хотя это иногда встречается и в Тибете.
   О полиандрии тибетцев Г. Ц. Цыбиков пишет: "В семейной жизни у тибетцев существует, между прочим, полиандрия и полигамия. При этом нам довелось только узнать, что женитьба нескольких братьев на одной и выход нескольких сестер за одного считается идеалом родственных отношений" (Буддист паломник у святынь Тибета. Петроград, 1918, стр. 177).
   62 Первое описание европейцем горного хребта Бурхан-будда встречается у миссионера Гюка, но Н. М. Пржевальский, давший в своей книге "Монголия и страна тан-гутов" подробную и обстоятельную характеристику этих гор, в некоторых сторонах гюковского описания сомневается.
   Согласно Н. М. Пржевальскому, действительно первоисследователю этих гор, Бурхан-будда поднимается на абсолютную высоту 4 000--4 600 м, однако, нигде не достигает снежной линии. Со стороны Цайдама он возвышается сплошной гигантской стеной с непрерывным гребнем. Горы скалисты, покрыты россыпями и осыпями. Растительности почти нет, горы пустынны и безжизнены.
   63 Н. М. Пржевальский, проходивший в этих местах по Цайдаму в первое центральноазиатское путешествие, также отметил земледелие. Причем он указал, что земледелие началось здесь недавно, с того времени, как в связи с дунганским восстанием затруднилось сообщение местных жителей с Данкыром, где они раньше закупали дзамбу (поджаренную ячменную муку). Вероятно неумелая обработка почвы и посев, наблюдавшиеся В. И. Роборовский, а также В. А. Обручевым, и объясняются недостаточным еще опытом цайдамских монголов в сельскохозяйственных работах.
   64 По Г. Е. Грумм-Гршимайло "салары", или "саларские мусульмане" -- тюркское племя, сохранившее знание тюркского языка.
   65 Описываемая Роборовский история с портретом Чингис-хана имеет глубокий смысл. Здесь, хотя и в наивной форме, проявляется не исчезнувшее с веками стремление монгольского народа к освобождению от ненавистного китайского владычества.
   Портрет символизирует какую-то личность, которая должна, будто бы, обязательно появиться и возглавить освободительное движение монголов.
   66 По Гомеру, Фемида -- богиня нравственности и порядка. Затем она стала богигей правосудия, покровительницей гостеприимства и несправедливо гонимых.
   67 Мускус -- секрет желез на животе самца кабарги и некоторых других животных. Представляет собой бурую массу горьковатого вкуса с острым устойчивым запахом, почти исчезающим при высыхании и появляющимся вновь при смачивании.
   Мускус -- сильное возбуждающее средство, применявшееся в медицине при тяжелых случаях инфекционных заболеваний. Идет также на изготовление духов.
   68 Халхой называлась Северная Монголия. Из нее и Кобдоского округа образовалась в 1924 г. Монгольская Народная Республика.
   Халха -- также название крупнейшего племени восточной группы монголов, составляющего основное население МНР.
   69 Конгломерат -- порода, состоящая из сцементированных галек равного размера. Конгломерат может быть морского, озерного и речного происхождения.
   70 У В. И. Роборовского "сыртын", по объяснениям монголов, значит золотое блюдо. Этот смысл в слово "сыртын" вложен, как он указывает, за обилие описываемого места кормовыми травами. На самом деле буквальное его значение -- плоская высокая равнина.
   У Пржевальского слово "сырт" монголами переводится как сырое, болотистое место. Это объясняется тем, что в Центральной Азии обычно, так же как и в Средней Азии, сырты высоко подняты и имеют обильное атмосферное увлажнение, и возможно, что здесь в обращении в слове "сырт" сливаются два значения -- и высокая плоская равнина и сырое место.
   71 Маньчжуры, или манджуры -- одно из тунгусских племен, живущих в Маньчжурии. В 1644 г. подчинили себе Китай и установили маньчжурскую императорскую династию Цин, существовавшую до 1911 г.
   72 Первый экземпляр дикой лошади (Equus przewalskii), живущей в пустынях Джунгарии, был привезен в Музей Н. М. Пржевальским. Но Пржевальский не сам убил лошадь, этот экземпляр был подарен ему начальником Зайсанского поста А. К. Тихановым.
   Первым из европейских путешественников, которому удалось убить редкое животное, был Г. Е. Грумм-Гржимайло; в своей книге "Описание путешествия в Западный Китай" (Географгиз, 1948, стр. 141--143) он рассказывает об этой увлекательной охоте.
   73 Алкоран, или коран ("коран" -- по-арабски чтение) -- основная священная книга мусульман, составленная, как они считают, в VII в. н. э. Магометом. Коран представляет сборник религиозных, догматических, мифических и правовых материалов.
   74 Верный, ныне Алма-ата, столица Казахской ССР.
   75 В отличие от В. И. Роборовского, считающего чанту тюрко-монголами, П. П. Семенов в "Истории полувековой деятельности Русского Географического общества" пишет, что чанту (чанту у Роборовского) -- магометане, очевидно, тюркского происхождения, говорят тюркским языком (ч. III, С.-Петербург, 1896, стр. 1157). Вообще же надо иметь в виду, что словом "чанту" монголы называют все тюркское население оазисов Синьцзяна и Средней Азии (узбеков и уйгуров).
   76 Отношение к роженице у большинства народов очень теплое, полно внимания, такое, как это описано у чанту В. И. Роборовским. Здесь интересно привести записанные на Кадьяке Ю. Ф. Лисянским наблюдения обычая при родинах у алеутов, рисующие редкую и совершенно обратную картину отношения к женщине, совершающей великий акт рождения потомства: "Обряд, наблюдаемый здесь при рождении, довольно любопытен. Перед последним временем беременности строится весьма малый шалаш ив прутьев и покрывается травой. Женщина, почувствовав приближение родов, тотчас в него удаляется. Роженица, по разрешении своем от бремени, считается нечистой и в своем заточении должна оставаться двадцать дней, хотя бы то было зимой. В продолжение этого времени родственники приносят ей пищу и питье, и все это подают не прямо из рук в руки, но на палочках. Как только кончится срок, то роженица вместе со своим ребенком омывается сперва на открытом воздухе, а потом в бане" (Путешествие вокруг света на корабле "Нева" в 1803--1806 гг. Географгиз, 1947, стр. 182).
   Читатель, конечно, должен помнить, что записи Лисянского сделаны 140 лет назад и вряд ли этот обычай там сохранился.
   77 Хак у В. И. Роборовского -- солончак с твердой глинистой поверхностью, наполняющейся иногда водой. В Средней Азии хаками называют специально вырытые ямы, куда по желобам стекают с плотных глинистых поверхностей (такыров) весенние дождевые воды. Вода в них, благодаря устроенной крыше, сохраняется иногда до середины лета. Хаки имеют большое хозяйственное значение в пустынях Средней Азии для скотоводов, особенно в Юго-восточных Каракумах, где глубины колодцев достигают многих десятков, а иногда и сотни метров, и доставать из них воду представляет большие трудности.
   

Таблица перевода русских мер в метрические

Русские меры

Метрические меры

   1 верста
   1,067 км
   1 сажень
   2,134 м
   1 аршин
   0,711 м
   1 вершок
   4,445 см
   1 фут
   30,48 см
   1 дюйм
   25,4 мм
   1 пуд
   16 кг
   1 фунт
   409,5 г
   

СПИСОК РАБОТ, ОПУБЛИКОВАННЫХ В. И. РОБОРОВСКИМ

   
   1. Последние часы жизни Николая Михайловича Пржевальского (Русский инвалид, 1888 и Изв. ИРГО, XXIV, 1888, стр. 277--280) (перепечатано с предыдущей).
   2. Тибетская экспедиция (Письма В. И. Роборовского к Ф. А. Фельдману) (Изв. ИРГО, XXV, 1889, стр. 375--408).
   3. Вести из Тибетской экспедиции. Второе письмо В. И. Роборовского (Изв. ИРГО XXVI, 1890, 74--88, 300--324, 460--470).
   4. Вести из Тибетской экспедиции (Русский инвалид, No 125, 131, 137 и 140).
   5. Экскурсия по Тибету и Кашгарии (Изв. ИРГО, XXVIII, 1892, стр. 263--288).
   6. Экспедиция в Центральную Азию (из писем В. И. Роборовского) (Русский инвалид, No 51, 56 и 59).
   7. Вести от В. И. Роборовского (Изв. ИРГО, XXIX, 1893, стр. 453--454; XXX, 1894, стр. 114--130; 254--257; 500--501; XXXI, 1895, 345--371, с картой, 539 -- итоги экспедиции).
   8. О древностях Люкчюнской котловины (Изв. ИРГО, XXXIII, 1897, стр. 435--437).
   9. Экскурсия в сторону от путей Тибетской экспедиции В. И. Роборовского и П. К. Козлова, действительных членов Императорского Русского Географического общества. С шестью таблицами съемок (Труды Тибетской экспедиции 1889--1890 под начальством М. В. Певцова. Часть III, 1896, СПб., стр. 1--92, 119--122).
   10. Предварительный отчет об экспедиции в Центральную Азию капитана В. И. Роборовского в 1893--1895 гг. (Изв. ИРГО, XXXIV, 1897, стр. 1--59). Отд. оттиск СПб., 1897, 59 стр.
   11. Предварительный отчет о трехлетнем путешествии по Центральной Азии В. И. Роборовского и П. К. Козлова (доклад П. К. Козлова в общем собрании ИРГО 2 апреля 1897 г.) (Изв. ИРГО, XXXIII, 1897, стр. 121--163).
   12. Труды экспедиции Императорского Русского Географического общества по Центральной Азии, совершенной в 1893--1895 гг. под начальством В. И. Роборовского. Издание Имп. Русск Геогр. общ.
   Часть I. Отчет Начальника экспедиции В. И. Роборовского, действительного члена Имп. Русск. Геогр. общ. с 7 картами и 21 фототипией. СПб., 1900. Приложения к I части. Карты (1--3).
   Часть II. Отчет П. К. Козлова 1900 г. (опубликована П. К. Козловым).
   Часть III. Научные результаты экспедиции В. И. Роборовского, действительного члена Имп. Русск. Географ. общ. С картой и двенадцатью плакатами. СПб., 1901.
   

СПИСОК ЛАТИНСКИХ И РУССКИХ НАЗВАНИЙ РАСТЕНИИ

   
   Богатые ботанические коллекции В. И. Роборовского, хранящиеся в Гербарий Ботанического института им. В. Л. Комарова Академии наук СССР, до настоящего времени не обработаны критически. В III части трудов экспедиции В. И. Роборовского (Труды экспедиции ИРГО по Центральной Азии, совершенной в 1893--1895 гг. под начальством В. И. Роборовского, часть III, 1899 г.) приведен лишь предварительный список, состоящий из 352 родов цветковых растений, которые относятся к 80 семействам и заключают 252 вида тибетской флоры и 1103 вида монгольской флоры.
   В своем отчете В. И. Роборовский перечисляет далеко не все встреченные и собранные им растения. Некоторые растения названы им условно, очень многие названы только родовым именем, а иногда указано лишь только семейство (например, Gramieae). Указанные обстоятельства заставляют относиться к перечням растений В. И. Роборовского с некоторой осторожностью. Несомненно, что когда коллекции В. И. Роборовского будут обработаны так, как в свое время обработал академик В. Л. Комаров сборы Н. М. Пржевальского и Г. Н. Потанина (В. Л. Комаров. Ботанические маршруты важнейших русских экспедиций в Центральную Азию, в. 1 и 2. Тр. Главного Ботанического Сада, XXXIV, в. 1 и 2, 1920 и 1928 гг.), тогда не только многие видовые, но и родовые названия могут измениться, что в равной степени относится как к латинским, так и к русским названиям.
   
   Первый столбец заключает латинские названия видов растений, употреблявшиеся В. И. Роборовским, второй -- соответствующие им латинские названия растений, которые приняты в настоящее время; третий столбец -- русские названия этих же растений, причем здесь приведены как все русские и монгольские или кашгарские названия, употреблявшиеся В. И. Роборовский, так и наиболее принятые в настоящее время (при нескольких названиях последние выделены жирным шрифтом).

(Примечания см. в конце списка)

   Abies Schrenkiana
   Picea Schrenkiana
   ель таньшанская
   Aconitum Napellus
   Aconitum soongoricum
   прикрыт, аконит джунгарский
   Aconitum sp.
   так же
   иссыккульский корешок1, прикрыт, аконит
   Adenophora sp.
   так же
   колокольчик, бубенчики
   Adonis sp.
   так же
   адонис
   Agaricus arvensis
   Psalliota arvensis
   шампиньон полевой
   Agaricus sp.
   так же
   шампиньон
   Agriophyllum sp.
   так же
   сульхир (монг.), кумарчик
   Alchemilla sp.
   Alchimilla sp.
   манжетка
   Alhagi camelorum
   Alhagi kirghisorum
   верблюжья трава, джинтак, янтак, верблюжья колючка киргизская
   Alhagi sp.
   так же
   янтак, верблюжья колючка
   Alisma plantago
   Alisma plantago aquatica
   чистуха, шильник, частуха подорожниковая
   Allium sp.
   так же
   лук
   Allium platiphyllum
   Allium sp.*
   лук
   Anaphalis sp.
   так же
   сушица
   Androsace sp.
   так же
   твердочашечник, проломник
   Apocynum pictum
   так же
   кендырь расписной
   Apocynum sp.
   так же
   кендырь
   Apocynum venetum
   Apocynum lancifolium
   кендырь ланцетолиетный
   Archangelica sp.
   так же
   дягиль
   Arenaria sp.
   так же
   песчанка
   Arnebia guttata
   так же
   арнебия пятнистая
   Arnebiae sp.
   Arnebia sp.
   арнебия
   Artemisia sp.
   так же
   полынок, полынка, чернобыльник, полынь
   Agparagus sp.
   так же
   спаржа
   Aster alpinus
   Heteropappus alpinus
   астра альпийская
   Aster sp.
   так же
   астра
   Astragalus monophylla
   Astragalus monophyllus
   астрагал однолистный
   Astragalus monophyllus
   так же i:4
   астрагал однолистный
   Astragalus sp.
   так же fў
   астрагал
   Atragene alpina
   Atragene sibirica
   дикий хмель, княжик сибирский
   Atraphaxis lanceolata
   Atraphaxis frutescens
   курчавка кустарная
   Atraphaxis sp.
   так же
   курчавка
   Avena sp.
   так же
   дикий овёс
   Balsamina sp.
   Impatiens sp.
   недотрога
   Berberis sp.
   так же
   барбарис
   Betula dauricä
   Betula dahurica
   береза даурская
   Betula davurica
   Betula dahurica
   береза даурская
   Bidens sp.
   так же
   череда
   Borrago sp.
   так же
   бурачник
   Brassica sp.
   так же
   сурепица (?)
   Butomus sp.
   так же
   сусак
   Calamagrostis Epigeios
   так же
   метелка, вейник наземный
   Calamagrostis sp.
   так же
   метла, острица, пожарница, вейник
   Calimeris palustris
   Aster tripolium?3
   болотная лапчатка, солончаковая астра обыкновеннная
   Calimeris sp.
   так же
   астра
   Calligonum mengolicum
   так же
   джузгун монгольский
   Calligonum sp.
   так же
   джузгун
   Calystegia sp.
   так же
   вьюнок, повой
   Campanula glomerata
   так же
   головчатый колокольчик, колокольчик скученно-цветный
   Campanula sp.
   так же
   колокольчики, колокольчик
   Cannabis sp.
   так же
   конопля дикая
   Capparis herbacea
   Capparis spinosa
   каперсы, каперцы колючие
   Caragana jubata
   так же
   верблюжий хвост, карагана гривастая
   Caragana sp.
   так же
   золотарник, карагана
   Carduus sp.
   так же
   чертополох
   Carelinia sp.
   Karelinia sp.
   карелиния
   Carex sp.
   так же
   осока
   Carum carvi
   так же
   анис, тмин
   Cathcartia integrifolia
   Meconopsis integrifolia
   меконопсис разнолистный
   Centaureasp.
   так же
   василек
   Cerastium aquaticum
   Stellaria aquatica
   ясколка водяная, звездчатка водяная
   Cheiranthus sp.
   так же
   
   Chenopodiaceae
   так же
   семейство маревых
   Chenopodium sp.
   так же
   лебеда, марь
   Chondrilla paucifolia4
   Chondrilla pauciflora
   хондрилла малоцветковая
   Clematis orientalis]
   так же
   золотой ломонос, ломонос восточный
   Clematis songarica
   так же
   ломонос, ломонос джунгарский
   Ciematis sp.
   так же
   ломонос
   Cnicus sp.
   Cirsium sp.
   бодяк
   Cobresia thibetica
   Cobresia tibetica
   мото-ширик (монг.), кобрезия тибетская
   Codonopsis viridiflora
   так же
   колокольчик, кодонопсис зеленонветковый
   Comarum Salessowi
   Comarum Salessowiana
   белая лапчатка, кустарная лапчатка, белая кустарная лапчатка, сабельник Залесова
   Comarum sp.
   так же
   сабельник
   Compositae
   также
   семейство сложноцветных
   Conferva sp.
   так же
   зеленая нитчатковая водоросль
   Convolvulus arvensis
   так же
   вьюнок полевой
   Corydalis sp.
   так же
   хохлатка
   Cotoneaster nigra
   Cotoneaster melanocarpa
   кизильник черноплодный
   Cotoneaster sp.
   так же
   кизильник
   Cousinia sp.
   так же
   кузиния
   Cusinia sp.
   Gousinia sp.
   кузиния
   Crataegus sp.
   так же
   боярка, боярышник
   Cremanthodium sp.
   так же
   кремантодиум
   Crucifera sp.
   Cruciferae gen. et sp.
   виды крестоцветных
   Cynanchum sp.
   так же
   кутра, песья смерть, ластовень
   Clnomorium coccineuni
   Cynomorium coccineum
   песья дурь, циноморий краснеющий
   Cynomorium coccineum
   так же
   то же
   Delphinium sp.
   так же
   пчелка, живокость
   Delphinium sp. должна быть Pylzowi Max.
   Delphinium Pylzowi?
   живокость Пыльцова?
   Dianthus sp.
   так же
   гвоздика
   Digitalis purpurea
   так же
   наперстянка багряная
   Digitalis sp.
   так же
   наперстянка
   Dodartia orientalis
   так же
   додарция восточная
   Draba sp.
   так же
   крупка
   Dracocephalum sp.
   так же
   змеедушник, змееголовник
   Echinops sp.
   так же
   мордовник, ежовник
   Echinospermum sp.
   также
   ежесемянка, липучка
   Elaeagnus sp.
   так же
   джида, джигда
   Elymus sp.
   также
   колосник
   Ephedra sp.
   так же
   хвойник
   Ephedra vulgaris
   Ephedra distachya
   хвойник двухколосковый
   Epilobium sp.
   Chamaenerium sp.
   кипрей
   Euphorbia sp.
   так же
   молочай
   Eurotia sp.
   также
   белолозник, терескен
   Eurotium
   Eurotia sp.
   "           "
   Festuca sp.
   так же
   колосник, овсяница
   Gagea sp.
   так же
   гусиный лук
   Gtalium sp.
   так же
   подмаренник
   Gallium sp.
   Galium sp.
   "
   Gentiana barbata
   так же
   горечавка бородатая
   Gentiana sp.
   так же
   горечавка
   Gteranium sp.
   так же
   герань
   Glaux maritima
   так же
   сизозеленка, сизозеленка морская, илечник приморский
   Glaux maritimum
   Glaux maritima
   то же
   Glaux sp.
   так же
   сизозеленка, млечник
   Glycyrrhiza sp.
   так же
   солодка
   Gramineae sp.
   Gramineae gen. et sp.
   виды злаков
   Gypsophila sp.
   так же
   перекати-поле, качим
   Halimodendron argenteum
   Halimodendron halodendron
   Halostachys sp.
   саксаул, чинчиль
   Halostachys
   
   
   карабарак
   Halostachys caspica
   так же
   карабарак каспийский
   Haloxylon ammodendron
   так же
   саксаул, обыкновенный саксаул, саксаул зайсанский
   Haloxylon Regeli
   Iljinia Regelii
   саксаул Регеля, ильиния Рeгеля
   Haloxylon sp.
   так же
   саксаул
   Hedysarum multijugum
   так же
   чагеран, копеечник многопарный
   Hedysarum sp.
   так же
   чагеран, копеечник
   Heracleum sp.
   так же
   борщевик
   Hippophäe rhamnoides
   так же
   облепиха
   Hippophäe sp.
   Hippophäe rhamnoides
   облепиха
   Hippuris vulgaris
   так же
   водяная сосенка
   Hordeum hymalaiense
   Hordeum hymalayense
   голосемянный ячмень, ячмень гималайский
   Hordeum pratense
   Hordeum brevisubulatum
   степной ячмень, ячмень короткоостный
   Hypericum sp.
   так же
   зверобой
   Impatiens noli tätigere
   так же
   бальзамина, недотрога
   Incarvillea compacte
   так же
   инкарвилия плотная
   Incarvillea sp.
   так же
   инкарвщшя
   Inula ammophyla
   так же
   девясил песколюбивый
   Inula sp.
   так же
   девясил
   Iris sp.
   так же
   касатик
   Isopyrum sp.
   Paraquilegia sp.
   лещица, лжеводосбор
   Juncus sp.
   так же
   ситник
   Juniperus Pseudosabina
   Juniperus pseudosabina
   арпа (монг.), можжевельник ложноказацкий
   Juniperus Sabina
   так же
   можжевельник казацкий
   Kalidium gracile
   так же
   поташник стройный
   Kalidium sp.
   Kalidium sp.
   бударгана (монг.), поташник
   Kallidium sp.
   Kalidium sp.
   то же
   Karelinia caspica
   так же
   карелиния каспийская
   Karelinia sp.
   так же
   карелиния
   Kobresia tangutica
   Cobresia sp.5
   кобрезия
   Kobresia thibetica
   Cobresia tibetica
   тибетская осока, мото-ширик (монг.), кобрезия тибетская
   Kobresia sp.
   Cobresia sp.6
   тибетская осока, кобрезия
   Kochia mollis
   Echinopsilon divaricatum
   пушистая солянка, эхинопсилон растопыренный
   Kochia sp.
   так же
   прутняк
   Lactuca sp.
   так же
   лактук, молокан
   Lagotis brevituba
   так же
   лаготис короткотрубчатый
   Lamium sp.
   так же
   яснотка
   Lancea thibetica
   Lancea tibetica
   ланнея тибетская
   Lappa sp.
   так же
   лопух
   Lasiagrostus splendens
   так же
   дырисун, дэрэсун (монг. кашг.), чий блестящий
   Leontodon sp.
   так же
   одуванчик, кульбаба
   Leontopodium sp.
   так же
   альпийская роза, львиная лапка, эдельвейс
   Lolium sp.
   так же
   плевел
   Lonieera sp.
   так же
   жимолость
   Lonicera siryntha var. tangutica
   Lonicera то же
   жимолость тангутская
   Lonicera siryngantha
   Lonicera siryngantha
   жимолость сиренецветная
   Lonicera tangutica
   так же
   жимолость тангутская
   Lychnis flos cuculi
   Coronaria flos cuculi
   дрёма, горицвет кукушкин
   Lycium chinetise
   так же
   сугак, дереза китайская
   Lycium ruthenicum
   так же
   сугак, дереза русская
   Licium sp.
   так же
   сугак, дереза
   Malcolmia аМсава
   так же
   малькольмия африканская
   Malva sp.
   так же
   мальва
   Melilotus sp.
   так же
   донник
   Mentha sp.
   так же
   мята
   Millefolium sp.
   Achillea sp.
   тысячелистник
   Mnium sp.
   так же
   мох мниум
   Mulgedium sp.
   так же
   синий осот, siryngantha
   Mulgedium tataricum
   так же
   лакрук татарский, синий осот, осот татарский, молокан татарский
   Myricaria germanica
   так же
   балга-мото (кашг.), мирикария германская
   Myricaria prostrata
   Myricaria germanica
   стелющаяся мирикария, мирикария германская
   Myricaria sp.
   так же
   балга-мото (кашг.), мирикария
   Nitraria Schoberi6
   Nitraria sibirica
   хармык, селитрянка сибирская
   Nitraria sphaerocarpa
   так же
   хармык, селитрянка шароплодная
   Nitraria sp.
   так же
   хармык, селитрянка
   Oenotera sp.
   Oenothera sp.
   энотера
   Oenothera sp.
   так же
   "
   Orchis sp.
   так же
   орхидея, ятрышник
   Oxytropis sp.
   так же
   колючка, острокильник, остролодка
   Paeonia sp.
   так же
   пион
   Papaver alpinium
   Papaver nudicaule
   желтый мак, альпийский мак
   Papaver sp.
   так же
   мак
   Parnassia sp.
   так же
   белозор
   Pedicularis chinensis
   так же
   мытник китайский
   Pedicularis sp.
   так же
   мытник полевой, мытник
   Peganum Harmala
   так же
   дикая рута, гармала
   Phragmites communis
   также
   камыш, тростник обыкновенный
   Picea Schrenkiana
   так же
   ель Шренка, ель тяньшанская
   Plantago sp.
   так же
   подорожник
   Pleyrogyne sp.
   так же
   синий зверобой, плейрогина
   Poa sp.
   так же
   колосник, мятлик
   Polemonium coeruleum
   так же
   голубоглазая синюха, синюха синяя
   Polemonium sp.
   так же
   синюха
   Polygonum aviculare
   так же
   спорыш, горец птичий
   Polygonum Bellardii
   Polygonum gracilis(?)
   горец стройный
   Polygonum viviparum
   так же
   мыкыр, мякир, дикая гречка, горец живородящий
   Polygonum ep.
   так же
   мякыр, кокорник, дикая гречка, гречишник, горец
   Polygonum sp. (только на стр. 206)
   так же7
   водяная гречка, горец земноводный (?)
   Populus alba
   так же
   тополь серебристый
   Populus diversifolia
   так же
   тограк, туранга разнолистная8
   Populus euphratiea
   так же
   тограк, туранга евфратская
   Populus pyramidalis
   так же
   пирамидальный тополь
   Populus sp.
   так же
   тополь
   Potamogeton sp.
   так же
   рдест
   Potentilla anserina
   так же
   гусиная лапка, лапчатка гусиная
   Potentilla bifurca
   так же
   лапчатка вильчатая
   
   Potentilla dealbata
   так же
   лапчатка белеющая
   Potentilla fruticosa
   Dasiphora fruticosa
   курильский чай
   Potentilla sp.
   так же
   лапчатка
   Primula sibirica
   так же
   первоцвет сибирский
   Primula sp.
   так же
   альпийский первоцвет, первоцвет
   Przewalskia sp. tangutica aut Roborowskii
   Przewalskia tangutica
   пржевальския тангутская
   Przewalskia tangutica
   так же
   " "
   Prunus armeniaca
   Armeniaca vulgaris
   абрикос обыкновенный
   Prunus Padus
   Prunus racemosa
   черемуха кистевая
   Psamma vilosa
   Arundo villosa
   песчаный каныш, арунде мохнатый
   Pulsatilla sp.
   так же
   прострел
   Ranunculus sp.
   так же
   лютик
   Reaumuria kaschgarica
   так же
   реомюрия кашгарская
   Reaumuria prostrata?
   Reaumuria sp.10
   реомюрия
   Reaumuria songarica
   Reaumuria soongiorca
   реомюрия джунгарская
   Reaumuria sp.
   так же
   реомюрия
   Reaumuria trigyna
   так же
   реомюрия трехпестичная
   Rheum palmatum var. tanguticum
   Rheum tanguticum
   ревень тангутский
   Rheum raponticum
   Rheum rhaponticum
   ревень черенковый
   Rheum spiciforme
   так же
   ревень
   Rheum sp.
   так же
   ревень
   Ribes nigra
   Ribes nigrum
   черная смородина
   Ribes rubrum
   так же
   красная смородина
   Rosa sp.
   так же
   роза, белая роза, шиповник
   Rubus fruticosus
   Rubus sp.11
   ежевика
   Rubus saxatilis
   так же
   костяника каменистая
   Rumex sp.
   так же
   конский щавель, щавель
   Sanguisorba sp.
   так же
   кровохлебка
   Salix sp.
   так же
   ива, тальник, тал, альпийская ива
   Salsola Kali
   Salsola sp.12
   солянка
   Salsola herbacea13
   Salsola sp.
   солянка
   Salsola sp.
   так же
   солянка
   Salsolaceae sp.
   так же
   солянки
   Saponaria sp.
   так же
   мыльнянка
   Saussurea sp.
   так же
   соссурея, соссюрея
   Saussurea Stella
   так же
   соссюрея звезда
   Saxifraga sibirica
   так же
   камнеломка сибирская
   Saxifraga sp.
   так же
   камнеломка
   Scabiosa sp.
   так же
   скабиоза
   Scorzonera sp.
   так же
   козенец, сладкий корень, козелец
   Sedum sp.
   также
   заячья капуста, очиток
   Sempervivum sp.
   так же
   живучка
   Senecio sp.
   так же
   крестовник
   Sibirea sp.
   так же
   сибирка
   Sonchus sp.
   так же
   осот
   Sophora alopecuroides
   так же
   брунеп, софора лисохвостная
   Sophora sp.
   так же
   софора
   Sorbus aucuparia
   Borbus tianschanica
   рябина тяньшанская
   Sphaerophysa salsa
   Sphaerophysa salsula
   сферофиза солонцовая
   Sphaerophysa
   Sphaerophysa salsula
   " "
   Spiraea mongolica
   так же
   таволга монгольская
   Spiraea sp.
   так же
   таволожка, таволга
   Statice aurea
   так же
   статица, кермек золотой
   Stellaria sp.
   так же
   звездчатка
   Stellaria chameyasme
   Stellera chamaeyasme
   стелдера
   Stellia sp.
   Stellaria sp.
   звездчатка
   Stipa sp.
   так же
   кипец, ковыль
   Sympegma Regeli
   Sympegma Regelii
   симпегма Регеля
   Sympegma sp.
   так же
   симпегма
   Tamarix sp.
   так же
   тамариск
   Tanacettim sp.
   так же
   пижма
   Taraxacum sp.
   так же
   одуванчик
   Thalictrum sp.
   так же
   водосбор, василистник
   Thermopsis lanceolatum
   Thermopsis lanceolata
   мышьяк, термопсис ланцетный
   Thermopsis sp.
   так же
   мышьяк, термопсис
   Typha latifolia
   так же
   рогозник, рогоз широколистный
   Typha sp.
   так же
   рогозник, рогоз
   Triglochin maritimum
   Triglochin maritima
   троекрючник морской, триостренник приморский
   Triglochin palustre
   Triglochin palustris
   троекрючник болотный, триостренник болотный
   Triglochin sp.
   так же
   троекрючник, триостренник
   Triglochyn sp.
   Triglochin sp.
   то же
   Triticum sp.
   так же14
   дикая, пшеничка, пшеница
   Trifolium sp.
   так же
   клевер
   Trollius sp.
   так же
   альпийская купавка, купальница
   Ulmus campestris
   Ulmus densa15
   карагач, ильм, берест
   густой
   Ulmus sp.
   так же
   карагач, берест
   Umbelliferae sp.
   Umbelliferae gen. et sp.
   виды семейства зонтичных
   Urtica dioica
   так же
   крапива двудольная
   Urtica sp.
   так же
   крапива
   Valeriana Jeschkei
   Valeriana Jaeschkii
   валериана Иешка
   Veratrum sp.
   так же
   чемерица
   Veronica Anagallis
   Veronica anagallis
   вероника водяная
   Veronica sp.
   так же
   вероника
   Vicia sp.
   так же
   горошек, вика
   Viola tianschanica
   так же
   фиалка тяньшанская
   Zygophyllum mucronatum
   так же
   парнолистник остроконечный
   Zygophyllum sp.
   так же
   парнолепестник, парнолистник
   Zygophyllum xantoxylonj
   так же
   парнолепестник, парнолистник желтодревесный
   Ziiiphus vulgaris
   так же
   жужуба, ююба
   Xantium sp.
   Xanthium sp.
   дурнишник
   Xantium strumarium
   Xanthium strumarium
   овечий репейник, дурнишник зобатый
   

Примечания к списку названий растений

   
   1 В. И. Роборовский приводит на стр. 44, 57, 76 местное название этого растения "иссык-кульский корешок", под которым известен Aconitum soongoricum, на стр. 57 и 76 автор указывает, что там же встречен Aconitum, похожий на А. Napellus. Оба же эти названия -- А., soongoricum и А. Napellus -- синонимы.
   Таким образом можно предполагать, что речь идет об одном и том же виде, экземпляры которого несколько отличались между собой, либо же там имелся еще какой-то третий вид аконита.
   2 Вид лука под указанным В. И. Роборовским названием отсутствует; можно предполагать, что это условное название, либо же здесь имеется в виду Allium platystylum, описанный Регелем из Тибета.
   3 Растения под названием Calimeris palustris нет; можно предполагать, что В. И. Роборовский имел в виду Tripolium vulgare, каковой является синонимом Aster palustris и Aster tripolium.
   4 Растения под таким названием нет; вероятнее всего, что В. И. Роборовский встретил Chondrilla panciflora.
   5 Растения под названием Cobresia tangutica нет; вероятно, это условное название, данное В. И. Роборовским; а может быть он имел в виду здесь тибетскую осоку Cobresia tibcticä.
   6 В настоящее время установлено, что Nitraria Schoberi распространена только в пределах Прикаспийской и Туранской низменностей. Можно предполагать, что В. И. Роборовский встречал Nitraria sibirica, а в некоторых случаях может быть это была Nitraria Roborovskyi.
   7 Судя по условиям обитания и русскому названию этого растении, можно предполагать, что здесь встречен Polygonum amphifcium.
   8 Populus diversifolia встречается только на западе Средней Азии, так что здесь, вероятно, какой-то другой вид, скорее всего это Populus Litvinowiana.
   8 Деревья, именуемые у В. И. Роборовского под названием Populus euphratica -- туранга евфрнтская (у автора тограк, тополь), несомненно относится к другому виду, так как настоящий Populus euphratica распространен в Передней Азии. Возможно, что растения, отмоченные В. И. Роборовским, относятся к виду Populus Litvinowiana или же Р. pruinosa; последний чаще всего называют "тограк" в странах Центральной Азии.
   10 Невидимому, здесь В. И. Роборовский дал условное название Reaumuria prostrata, так как растения под этим именем нет.
   11 Видимо, В. И. Роборовский условно назвал это растение Rubus fruticosus, так как растение, известное под этим названием (Rubus nessensis), встречается только в Европе; таким образом здесь какой-то иной неизвестный вид ежевики.
   12 Satsola Kali в Центральной Азии не встречается, так что здесь у В. И. Роборовского какой-то другой вид.
   13 Под этим именем растение не известно; видимо, это также условное название автора; трудно предполагать, что именно здесь имел автор в виду.
   14 По всей вероятности под этим названием у В. И. Роборовского сосредоточены представители не только рода Triticum, но и Aegilops, Agropyrum, Elymus и др.
   15 Название Ulmus campestris теперь отброшено, так как под ним были смешаны разные виды. Вероятнее всего, что В. И. Роборовский встречал Ulmus densa, а может быть также и Ulmus pumila.
   

СПИСОК НАЗВАНИЙ ЖИВОТНЫХ

Первый столбец -- названия, приводимые В. И. Роборовским; второй столбец -- наиболее принятые ныне латинские названия, соответствующие видам, упоминаемым автором; третий столбец -- русские названия. Виды, отмеченные во втором столбце словами "так же", в настоящее время указываются под теми же названиями, какие были приняты во времена В. И. Роборовского.

(Примечания см. в конце списка)

   
   Acanthis linaria
   Acanthis flammea
   чечетка
   Accentor sp.
   Prunella sp.
   завирушка
   Alausera pumitis
   так же
   --
   Alauda sp.
   так же
   жаворонок
   Alaudula sp.
   Calandrella sp.
   малый жаворонок
   Anas sp.
   так же
   утка
   Anas boshas
   Anas platyrhyncha
   утка кряква
   Anser sp.
   так же
   гусь
   Anser cinereus
   Anser anser
   серый гусь
   Anser indicus
   так же
   горный гусь
   Anthus sp.
   так же
   конек
   Antilope cuvieri1
   Procapra gutturosa
   дзэрен
   Antilope gutturosa
   Procapra gutturosa
   дзэрен
   Antilope picticauda
   Procapra picticauda
   ада
   Antilope przewalskii
   Procapra przewalskii
   дзэрен Пржевальского
   Antilope subgutturosa
   Gazella subgutturosa
   джейран
   Archibuteo sp.
   Buteo sp.
   канюк
   Arctomys sp.
   Marmota sp.
   сурок
   Arctomys dichrous
   Marmota baibacina
   горноазиатский сурок
   Arctomys roborowskii2
   Marmota himalayana
   гималайский сурок
   Ardea alba
   Egretta alba
   белая цапля
   Ardea cinerea
   так же
   серая цапля
   Ardea sp.
   так же
   цапля
   Argynnis sp.
   так же
   перламутровка
   Argynnis aglaja
   так же
   перламутровка
   Argynnis clara
   так же
   перламутровка
   Argynnis pales
   так же
   перламутровка
   Argynnis pophia
   так же
   большая перламутровка
   Aquila sp.
   так же
   орёл
   Asinus sp.
   Equus sp.
   кулан
   Asinus kiang
   Equus hemionus
   кулан
   Aspilates acuminaria
   так же
   --
   Aspilates mundataria
   так же
   --
   Bubo sp.
   так же
   филин
   Bucanetes mongolicus
   Bucanetes githaginens
   пустынный снегирь
   Bucephala clangula
   так же
   гоголь
   Budytes sp.
   Motacilla sp.
   трясогузка
   Bufo sp.
   так же
   жаба
   Bufo raddei
   так же
   монгольская жаба
   Buteo sp.
   так же
   канюк
   Cabera ezanthemata
   так же
   --
   Caccabis chukar
   Alectoris kekelik
   кеклик
   Camelus bactriamis ferne
   так же
   дикий верблюд
   Canis corsak
   Vulpes corsak
   корсак
   Canis lupus
   так же
   волк
   Canis vulpes
   Vulpes vulpes
   лисица
   Capra sp.
   так же
   козел
   Capra sibirica
   так же
   сибирский козерог
   Caprimulgus sp.
   так же
   козодой
   Carpodacus sp.
   так же
   чечевица
   Casarca rutila
   Tadorna ferruginea
   красная утка
   Cervus sp.
   так же
   олень
   Cervus albirostris
   так же
   китайский олень
   Cervus maral
   Cervus elaphus
   благородный олень
   Cervus pygargus
   Capreolus pygargus
   косуля
   Charadrius sp.
   так же
   ржанка
   Cervus capreolus
   Capreolus pygargus
   косуля
   Ciconia nigra
   так же
   черный аист
   Cimex sp.
   так же
   --
   Cinclus sp.
   так же
   оляпка
   Circus вр.
   так же
   лунь
   Cobitidae
   так же
   бычки
   Cobites sp.
   так же
   бычок
   Coccinella
   так же
   скакун
   Colias cocandica
   так же
   желтушка
   Colias eogene
   так же
   --
   Colias erate
   так же
   --
   Colias staudingeri
   так же
   --
   Coleoptera
   так же
   жесткокрылые
   Columba rupestris
   так же
   скалистый голубь
   Corvus sp.
   так же
   --
   Corvus corax
   так же
   ворон
   Corvus corone
   так же
   ворона
   Corvus frugilegus
   так же
   грач
   Corvus monedula
   Coloeus monedula
   галка
   Corvus orientalis
   Corvus corone
   ворона
   Corydalla richardii
   Anthus richardii
   степной конек
   Cotyle sp.
   Riparia sp.
   ласточка
   Crossoptilon auritum
   так же
   ушастый фазан
   Cyanecula sp.
   Luscinia sp.
   --
   Cygnus sp.
   так же
   лебедь
   Cygnus musicus
   Cygnus cygnus
   лебедь-кликун
   Cyprinidae
   так же
   карповые
   Cypselus sp.
   Apus sp.
   стриж
   Cypselus apus
   Apus apus
   стриж
   Dafila acuta
   Anas acuta
   шилохвость
   Delphius
   так же
   --
   Diplophysa sp.
   так же
   губач
   Dytiscus marginalis
   так же
   плавунец
   Emberiza sp.
   так же
   овсянка
   Emberiza schoenicla
   Emberiza schoeniclus
   камышовая овсянка
   Ephippigera vacca
   Zychia vacca
   --
   Eremias sp.
   так же
   ящерка
   Erythrospiza mongolica
   Bucanetes githagineus
   пустынный снегирь
   Equus przevalskii
   так же
   лошадь Пржевальского
   Falco sp.
   так же
   сокол
   Falco hendersoni
   Falco cherrug
   балобан
   Felis irbis
   Felis uncia
   барс
   Felis lynx
   так же
   рысь
   Felis manul
   Otocolobus manul
   манул
   Fregilus graculus
   Pyrrhocorax graculus
   альпийская галка
   Frugilegus sp.
   Corvus frugilegus
   грач
   Fuligula clangula
   Bucephala clangula
   гоголь
   Fuligula rufina
   Netta rufina
   красноносый нырок
   Galerida sp.
   так же
   хохлатый жаворонок
   Gallinula chloropus
   так же
   камышница
   Gastrus equi
   Gastrophilus equi
   овод
   Glires sp.
   так же
   грызуны
   Graculus carbo
   Phalacrocorax carbo
   баклан
   Grus cinerea
   Grus grus
   серый журавль
   Grus nigricollis
   так же
   черный журавль
   Grus virgo
   так же
   журавль-красавка
   Gryllotalpa sp.
   так же
   медведка
   Gypaetus barbatus
   так же
   ягнятник
   Gyps sp.
   так же
   сип
   Gyps himalayensis
   Gyps fulva
   белоголовый сип
   Haderonia optima
   так же
   --
   Haliaetus sp.
   так же
   орлан
   Haliaetus albicilla
   так же
   орлан белохвост
   Haliaetus barbatus
   Gypaetus barbatus
   ягнятник
   Hirundo sp.
   так же
   ласточка
   Hirundo rustica
   так же
   ласточка-касатка
   Hydrophilus sp.
   Hydrous sp.
   --
   Ibidorhyncba struthersii
   так же
   серпоклюв
   Lagomys sp.
   Ochotona sp.
   сеноставка
   banius sp.
   так же
   сорокопут
   Laras sp.
   так же
   чайка
   Larus ichtyaetus
   так же
   черноголовый хохотун
   Larus occidentalis3
   так же
   --
   bepidoptera
   так же
   бабочки
   Leptopoecile sopbiae
   так же
   славковидный королек
   Lepus sp.
   так же
   заяц
   Lepus tolai
   так же
   заяц толай
   Leucophasia sinapis
   Так же
   --
   Leucophasia
   так же
   --
   Libellula sp.
   так же
   --
   Limosa sp.
   так же
   кулик
   Locusta sp.
   так же
   --
   bupus sp.
   Canis lupus
   волк
   Lycaena amanda
   так же
   голубянка
   Lycaena argus
   Lycaena argyrognomon
   --
   Lycaena pheretiades
   так же
   --
   Lynx sp.
   Felix lynx
   рысь
   Malanargia suwarovius
   так же
   --
   Melanocorypha maxima
   так же
   большой жаворонок
   Melanocorypha tatarica
   Melanocorypha yeltoniensi
   черный жаворонок
   Meles sp.
   так же
   барсук
   Meles taxus
   Meles meles
   барсук
   Melithae parthenie
   так же
   --
   Meloe proscarabacus
   так же
   майка
   Mergus merganser
   так же
   большой крохаль
   Merula sp.
   так же
   дрозд
   Merula kessleri
   Turdus kessieri
   дрозд Кесслера
   Müvus sp.
   так же
   коршун
   Milvus melanotis
   Milvus korschun
   черный коршун
   Monedula sp.
   так же
   галка
   Monedula daurica
   Coloeus monedula
   галка
   Montifringilla sp.
   так же
   вьюрок
   Montifringilla ruficollis
   так же
   рыжешейный вьюрок
   Motacilla sp.
   так же
   трясогузка
   Moschus sp.
   так же
   кабарга
   Mus sp.
   так же
   мышь
   Mycerobas sp.
   так же
   арчевый дубонос
   Nemachilus sp.
   так же
   голец
   Nesokia sp.
   так же
   земляная крыса
   Nucifraga sp.
   так же
   кедровка
   Numenius major
   Numenius cyanopus
   дальневосточный кроншнеп
   Nyroca ferruginea
   Nyroca rufa
   белоглазый нырок
   Oeneis buddha
   так же
   --
   Onychospiza taczanowskii
   Montifringilla mandelli
   вьюрок Манделли
   Otis tetrax
   так же
   стрепет
   Otocoris sp.
   Eremophila sp.
   рогатый жаворонок
   Otocoris nigrifrohs
   Eremophila alpestris
   рогатый жаворонок
   Ovis sp.
   так же
   баран
   Ovis nahoor
   Pseudois nahoor
   куку-яман
   Ovis polii
   Ovis ammon
   горный баран
   Pandion haliaetus
   так же
   скопа
   Panurus barbatus
   Panurus biarmicus
   усатая синица
   Papilio machaon
   так же
   махаон
   Pararga eversmanni
   так же
   --
   Parnassius sp.
   так же
   аполлон
   Pamassius discobolus
   так же
   --
   Parnassius imperator
   так же
   --
   Parus sp.
   так же
   синица
   Passer sp.
   так же
   воробей
   Passer montanus
   так же
   полевой воробей
   Passer petronii
   Petronia petronia
   каменный воробей
   Pelicanus crispus
   так же
   пеликан
   Perdix barbata
   Perdix daurica
   даурская куропатка
   Perdix cinerea4
   Perdix perdix
   
   Perdix siphanica
   Perdix hodgsoniae
   тибетская куропатка
   Phalacrocorax carbo
   так же
   баклан
   Phasianus mongolicust
   Phasianus colchicus
   фазан
   Phasianus satscheunensis
   Phasianus colchicus
   фазан
   Phasianus torquatus
   Phasianus colchicus
   фазан
   Phasianus vlangalii
   Phasianus colchicus
   фазан
   Phrynocephalus sp.
   так же
   круглоголовка
   Phrynocephalus vlangalii
   так же
   круглоголовка Влангали
   Phyllopneusae sp.
   так же
   пеночка
   Pieris sp.
   так же
   белянка
   Pieris callidice
   Synchloe callidie
   --
   Pieris dubernardi
   Synchloe dubernardi
   --
   Pieris leucodice
   так же
   --
   Pieris rapae
   так же
   --
   Pica sp.
   так же
   сорока
   Picus sp.
   так же
   дятел
   Podiceps cristatus
   так же
   чомга
   Podoces hendersoni
   так же
   монгольская саксаульная сойка
   Podoces humilis
   так же
   саксаульная сойка
   Poecile sp.
   Hydrous sp.
   --
   Poephagus mutus
   Poephagus grunniceps
   як
   Proeapra pic icauda
   так же
   ада
   Pseudois nahoor
   так же
   куку-яман
   Pyrgilauda sp.
   так же
   вьюрок
   Pyrgilauda barbata
   Montifringilla blanfordi
   вьюрок Бланфорда
   Pyrgilauda ruficollis
   Montifringilla ruficollis
   рыжешейный вьюрок
   Pyrrhocorax alpinus
   Pyrrhocorax pyrrhocorax
   клушица
   Bana sp.
   так же
   лягушка
   Rapaces
   так же
   --
   Rhopophilus sp.
   так же
   кустарница
   Rhopophilus albo supercillarius
   Rhopophilus desserti
   кустарница
   Ruticilla sp.
   так же
   горихвостка
   Ruticilla erythrogastra
   так же
   краснобрюхая горихвостка
   Querquedula sp.
   Anas sp.
   чирок
   Querquedula crecca
   Anas crecca
   чирок-свистунок
   Salicaria sp.
   так же
   --
   Satyrus arethusa
   так же
   сатир
   Satyrus heydenreichi
   так же
   --
   Satyrus regeli
   так же
   --
   Saxicola sp.
   так же
   каменка
   Schizopygopsis sp.
   так же
   --
   Scolopax sp.
   Capella sp.
   бекас
   Sorex sp.
   так же
   землеройка
   Spalax sp.
   Myospalax sp.
   цокор
   Spermophilus eversmanni
   Citelus undulatus
   длиннохвостый суслик
   Stelio sp.
   так же
   --
   Sterna sp.
   так же
   крачка
   Sterna hirundo
   так же
   речная крачка
   Strix sp.
   так же
   сова
   Sturnus sp.
   так же
   скворец
   Sus scrofa
   так же
   кабан
   Sylvia sp.
   так же
   славка
   Syrrhaptes paradoxus
   так же
   саджа
   Syrrhaptes thibetanus
   так же
   тибетская саджа
   Tabanus bovinus
   так же
   слепень
   Tetrao tetrix
   Lyrurus tetrix
   тетерев
   Tetraogallus sp.
   так же
   улар
   Tetraogallus koslovi
   так же
   улар Козлова
   Tetraogallus thibetanus
   так же
   тибетский улар
   Totanus sp.
   так же
   кулик
   Totanus calidris
   Tringa totanus
   травник
   Totanus glottis
   Tringa nebularia
   большой улит
   Totanus ochropus
   Tringa ochropus
   черныш
   Tringa sp.
   так же
   кулик
   Turdus sp.
   так же
   дрозд
   Upupa sp.
   так же
   удод
   Upupa epops
   так же
   УДОД
   Ursus sp.
   так же
   медведь
   Ursus lagomyarius
   Ursus pruinosus
   медведь-пищухоед
   Vanellus cristatus
   Vanellus vanellus
   чибис
   Vanessa sp.
   так же
   --
   Vanessa antiope
   так же
   траурница
   Vanessa urticae
   так же
   крапивница
   Vespertilionea sp.
   Vespertilio sp.
   летучая мышь
   Vultur monachus
   Aegypius monachus
   черный гриф
   Zygaena pilosellao
   так же
   пестрянка
   

Примечание к списку названий животных

   
   1 Такой антилопы нет. Вероятно В. И. Роборовский имеет в виду дзерена.
   2 Сурок Роборовского, упомянутый впервые Н. М. Пржевальским в отчете о Первой Тибетской экспедиции, так и не был описан. Вероятно это одна из форм тибетского сурка.
   3 Вероятная ошибка. Этот вид морской американской чайки не может быть в Центральной Азии.
   4 Вероятная ошибка. Видимо В. И. Роборовский имеет в виду даурскую (бородатую) куропатку.

[]

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru