Решетников Федор Михайлович
На палубе

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

ПОЛНОЕ СОБРАНІЕ
СОЧИНЕНІЙ
Ѳ. М. PѢШЕТНИКОВА

ВЪ ДВУХЪ ТОМАХЪ.

ПЕРВОЕ ПОЛНОЕ ИЗДАНІЕ
ПОДЪ РЕДАКЦІЕЙ
А. М. СКАБИЧЕВСКАГО.

Съ портретомъ автора, вступительной статьей А. М. Скабичевскаго и съ библіографіей сочиненій Ѳ. М. Pѣшетникова, составленной П. В. Быковымъ.

ТОМЪ ВТОРОЙ.

Цѣна за два тома -- 3 руб. 50 коп., въ коленкоровомъ переплетѣ 4 руб. 50 коп.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Изданіе книжнаго магазина П. В. Луковникова.
Лештуковъ переулокъ, домъ No 2.
1904.

  

На палубѣ.

   Прежде всего позвольте мнѣ сказать нѣсколько словъ о пароходѣ "Искра" г. Тета, плавающемъ два раза въ недѣлю отъ Перми до Усолья, находящагося въ 30 верстахъ отъ г. Соликамска, болѣе 200 верстъ. Въ прошломъ году "Искра" плавала до Чердыни, но нынѣ, до конца іюля, рейсовъ туда не дѣлала, потому-что Кама во многихъ мѣстахъ мелка, а пассажировъ мало. Объ удобствахъ на "Искрѣ" сказать нечего: это маленькій пароходъ, въ первомъ и второмъ классахъ помѣстится не больше 10 человѣкъ въ каждомъ, и, какъ водится, второй классъ хуже перваго. Если въ немъ садятся 6 человѣкъ, то 7-му пройти къ столу довольно трудно. 6-ти человѣкамъ въ немъ спать нужно сидя. 1-й классъ немного просторнѣе. На палубѣ, кромѣ капитана, лоцмана и рабочихъ, которые управляютъ пароходомъ среди людей, могутъ помѣститься много, много человѣкъ 30. Изъ Перми до Усолья берутъ: за первый классъ 5 руб., за второй 4 р. и за палубу 2 р. съ человѣка. Крестьяне, торгаши и чиновники, ѣздящіе въ Пермь по своимъ дѣламъ, исключительные пассажиры парохода. Всѣ они предпочитаютъ палубу, потому, во-первыхъ, что плата дешевая, и, во-вторыхъ, удобство почти такое же, какое и въ классахъ, только развѣ дождемъ помочитъ, такъ для этого у нихъ есть зонтики; да и вообще русскіе люди къ дождю привычны: "не растаю, высохну", говоритъ пассажиръ, если его мочитъ дождь. Нѣкоторые ѣдутъ на палубѣ оттого, что "солнце грѣетъ, погода хорошая, весело".
   На пароходѣ "Искра" я плылъ изъ Перми въ Усолье въ іюлѣ мѣсяцѣ нынѣшняго года. Погода была хорошая, Кама впереди ни разу не зарябилась. Днемъ пекло солнце, а ночью холодило. Пароходъ плылъ 30 часовъ; шелъ онъ скоро, два раза ночью останавливался на мели. На палубѣ было 20 человѣкъ пассажировъ. Въ первомъ классѣ былъ одинъ В. Такъ какъ г. В. въ губернскомъ городѣ имѣетъ большое вліяніе, то изъ прочихъ пассажировъ, ниже его по чину и общественному положенію, никто не шелъ въ первый классъ. Во второмъ классѣ было 5 человѣкъ мужчинъ и 4 дамы, сѣвшіе со 2-й и 3-й пристани отъ Перми. Такъ какъ 9-ти человѣкамъ во-второмъ классѣ сидѣть невозможно, то всѣ мужчины бились на палубѣ, а женщины въ каютѣ. На палубѣ есть 4 скамейки, на которыхъ можно сидѣть 3 человѣкамъ. 15 человѣкъ сидѣли, остальные стояли, да и тѣхъ просили сторониться рабочіе, проходящіе отъ носа къ кормѣ и обратно.
   На палубѣ скоро знакомятся всѣ отъ словъ: куда и зачѣмъ? Говорятъ о разныхъ дѣлахъ, большею частію о безпорядкахъ въ Польшѣ, будетъ или нѣтъ война. Разговоръ съ перваго знакомства продолжается не болѣе часа, потомъ настаетъ молчаніе, всѣ скучаютъ и не знаютъ, о чемъ говорить.
   Кама здѣсь уже чѣмъ въ Перми, мелка. Берега въ нѣкоторыхъ мѣстахъ гористы, лѣсисты; большею частію лѣса, кое-гдѣ луга; на лугахъ скошена трава или созрѣваетъ хлѣбъ. На Камѣ жизни мало: кое-гдѣ человѣкъ 7--9 бурлаковъ тащатъ судно съ хлѣбомъ кверху; попадется два, три плота; около деревень три, четыре рыболова въ лодкахъ удятъ отъ заѣздковъ, и двѣ три лодки переплываютъ, невдалекѣ отъ деревень, черезъ Каму -- и только.
   На пароходѣ есть буфетъ или кухня, въ которой двумъ человѣкамъ тѣсно. Поваръ, буфетчикъ и слуга -- женщина. Она готовитъ порядочно. Кофе, дорогихъ винъ и хорошихъ булокъ въ буфетѣ нѣтъ. Папиросы дрянныя 3-го сорта.
   Если вы въ Перми не запаслись булками, то на пристаняхъ, кромѣ ягодъ, ничего не найдете.
   Капитанъ, отставной мичманъ, 50-ти слишкомъ лѣтъ, здоровый, похожій на купца, бойкій, шутникъ и веселый человѣкъ. Онъ съ кѣмъ угодно поговоритъ и развеселитъ хоть кого. Вообще на пароходѣ и на Камѣ жизни мало видно: кругомъ лѣса и лѣса, поля не обрабатываются. Отчего, спрашиваете вы, здѣсь мало луговъ? "Народъ бѣдный, занятый другими работами, а земли большею частію помѣщичьи", отвѣчаютъ вамъ. Надо замѣтить, что помѣщики дорого берутъ съ крестьянъ за землю, а между тѣмъ Соликамскій и Чердынскій уѣзды самые бѣдные въ Пермской губерніи.
   Не то видите вы отъ Перми до Нижняго. Въ концѣ іюля я плылъ до Нижняго на пароходѣ общества Кавказъ и Меркурій. Пароходъ большой.
   На кормѣ сдѣлана сѣтка для того, чтобы не падали на палубу искры. На кормѣ и носу было до 60 человѣкъ, большею частію пермскихъ 3-й гильдіи купцовъ, мѣщанъ-приказчиковъ, торгашей и крестьянъ. Люди эти запасаются билетами съ вечера и приходятъ на пароходъ въ восемь часовъ утра, съ зонтиками, нѣкоторые кожами, рогожами, водкой, которую хотя и запрещено возить пассажирамъ, но ее беретъ съ собой всякій пассажиръ на палубѣ оттого, что въ буфетѣ рюмка стоитъ 10 коп., а что такое одна рюмка для купца и мѣщанина въ сравненіи съ четвертью, взятою имъ съ собою? За десять копеекъ онъ удавится {Водка хранится или въ сакъ-вояжахъ, или въ ящикахъ, въ бутылкахъ, графинахъ и штофахъ.}. Всякій пассажиръ несетъ съ собою булки, пироги и другія сласти, приготовленныя дома, и наконецъ одѣяло, подушки, тулупъ и еще кое-какіе узелки и ящички, которые общимъ вѣсомъ потянутъ болѣе пуда. Хотя, по правиламъ пароходнымъ, дозволено возить съ собою не болѣе пуда, однако рѣдкій пассажиръ не провозитъ около себя болѣе полутора пуда. Приходятъ рано они потому, чтобы застать мѣста по серединѣ палубы на кормѣ, подъ сѣткой. Узелки кладутъ подъ скамейку, ящички въ голову. Одѣяла стелятъ по скамейкѣ, кладутъ тулупы и подушки. Уладивши свою квартиру, они прилаживаются -- "ловко" ли лежать, и, убѣдившись, что ловко, лежатъ до новыхъ пассажировъ. Другіе пассажиры занимаютъ незанятыя мѣста и опять устраиваютъ квартиры. Третьимъ приходится только сѣсть, а четвертымъ уже стоять, и такимъ пассажирамъ развѣ изъ сожалѣнія дадутъ присѣсть, а ночью опять прогонятъ. Приди какой-нибудь пассажиръ и садись рядомъ къ пассажиру, этотъ непремѣнно скажетъ: "здѣсь занято-съ" или: "куда ты лѣзешь? Не видишь развѣ, что люди сидятъ?"
   -- Да вѣдь и мнѣ будетъ мѣста.
   -- Мало ли что будетъ! Сказано занято.
   -- А я гдѣ сяду?-- разсуждаетъ про себя новый пассажиръ.
   -- А гдѣ хошь. Самъ разваливается: мнѣ, дескать, хорошо, и знать ничего не хочу, а ты постоишь, не великъ баринъ. Больше всѣхъ досталось бѣднымъ солдатамъ, отправлявшимся до Нижняго. Нѣкоторые изъ нихъ шли съ Амура и изъ Иркутска, нѣкоторые изъ Пермской губерніи или на службу, или домой, въ отставку. Капитанъ парохода послалъ ихъ на корму. Скамейки были заняты, и имъ пришлось или сидѣть на самой кормѣ, на курятникахъ, или на полу подъ открытымъ небомъ, или стоять. Ихъ было 30 человѣкъ. Не смотря на объявленія общества, что пароходы отправляются изъ Перми въ 10 часовъ утра, пароходъ отправился въ 12 1/2 часовъ, и до этого времени на палубѣ было много провожающихъ, была тѣснота, и было весело. Когда пароходъ пошелъ, палубпые пассажиры перекрестились, а солдаты проговорили: "поперъ бурко! Вези, хлѣбушка дровянаго подбавятъ!"
   Съ самаго начала плаванія всѣ пассажиры, въ томъ числѣ и изъ классовъ, смотрятъ на удаляющійся городъ, кажущійся издали селомъ. Берега около Перми бѣдны, судоходства незамѣтно, только развѣ черезъ часъ покажется судно или плотъ. На поляхъ кое-гдѣ скошена трава. Лѣса мало. Потомъ палубные пассажиры, конечно, знакомые, начинаютъ говорить между собой о своихъ дѣлахъ. Солдаты ругаютъ Пермь: "ну, ужъ и городокъ! и живутъ-то въ немъ ровно не люди". Пермь они за то не любятъ, что тамъ имъ показалось, что народъ какой-то грубый, гордый, съ казной живетъ, какъ ему хочется; въ ней они не видѣли никакой промышленности и никакого движенія. Правду ли говорятъ солдаты, я завѣрять не стану. Нужно пожить въ Перми и съ ея обществомъ, чтобы узнать этотъ городъ, а писать не стоитъ, потому что о ней много было писано, да толку мало. Всѣ довольны тамъ своею жизнію, а что скучно -- говорятъ рѣдкіе, заѣзжіе люди. Пассажиры изъ классовъ ходятъ или сидятъ на палубѣ, но съ пассажирами палубными никто изъ нихъ не перемолвился словомъ.Незнакомые ни съ кѣмъ пассажиры сидятъ молча, угрюмо смотрятъ или въ воду, или на берега, или на народъ на пароходѣ. Наскучитъ это, они прохаживаются по палубѣ; ихъ оглядываютъ съ презрѣніемъ пассажиры изъ классовъ. Опять смотрятъ на берега или въ воду: не веселятъ ихъ берега, не интересуютъ бѣлыя волны отъ колесъ и парохода, мутная вода, милліоны искръ отъ трубы и шумъ отъ колесъ... Сидятъ они бѣдные, облокотившись на узелокъ свой, думаютъ что-то, дремлютъ. Надоѣстъ и это, уснулъ бы, да спать не хочется, встаютъ, посмотрятъ: нельзя ли съ кѣмъ-нибудь поговорить, подойдутъ къ кому-нибудь изъ крестьянъ или мѣщанъ: "вы куда ѣдете?" тотъ тоже дремлетъ; скажетъ: "А ты куда?" потомъ: "откуда, зачѣмъ?" и тѣмъ кончается разговоръ... Скука! А пароходъ катитъ, шумитъ рѣка, поднимаются и бѣлѣются волны... Нѣкоторые купцы закусивъ уже спятъ.
   Не то у солдатъ. У нихъ не умолкаютъ разговоры. Они всѣ перезнакомились, смѣются, передразниваютъ кого-нибудь изъ своего брата, подсмѣиваются надъ пассажирами.
   -- Ты женатый?-- спрашиваетъ солдатъ своего товарища.
   -- Женатъ. Мѣсяца съ женой не жилъ, и погулять не успѣлъ: взяли въ городъ и забрили.
   -- Ты еще ладно, хоть зналъ, что забрѣютъ. Я женился, двѣ недѣли все водку пилъ. Вдругъ утромъ приходитъ десятникъ и говоритъ: одѣвайся.-- Зачѣмъ?-- Нужно, говоритъ. Поѣхали въ городъ. Освидѣтельствовали: годенъ, говорятъ. И забрили.
   -- А ты помѣщичій былъ?
   -- То-то и есть.
   -- Ну, я, братъ, не гулялъ. Два года съ женой жилъ, водку пилъ только по праздникамъ. Наканунѣ отправки что есть изъ лѣса пріѣхалъ, еще дровъ возъ привезъ, говоритъ третій солдатъ.
   -- Ну, теперь, поди, обрадуется жена.
   -- А кто ее знаетъ. Сколько прошло годовъ...
   -- А она поди ребятъ сколько имѣетъ?
   -- Такъ что.
   -- Я, братцы мои, какъ прійду домой, скажу женѣ: давай деньги, что накопила. Пропью деньги, уйду куда-нибудь...
   -- Ты глупъ, братецъ мой! Ну, какъ это можно? Виновата развѣ жена, что нѣтъ мужа... Ты съ себя примѣръ бери... У тебя сколько любовницъ было?
   -- Да гдѣ ихъ считать. А я пропью и прибью ее и уйду.
   -- Толкуй съ дуракомъ! Ты пойми, какъ же ей жить одной безъ мужчины? Ну она и жила съ кѣмъ-нибудь, копила деньги, а тебя приметъ, мое почтеніе.
   -- Такъ оно. Солдаты урезонивали, что бить жену не слѣдуетъ, а надо стараться объ хозяйствѣ, объ дѣтяхъ, и тотъ согласился.
   Поляковъ ругаютъ всѣ, и отставные, когда будетъ война, хотятъ снова идти въ военную службу. "Теперь хорошо сдѣлалъ Императоръ, службу сократилъ, чувствовать надо; теперь пусть война будетъ, мы пойдемъ и слова не скажемъ", говорятъ они. Купцовъ и мѣщанъ пассажировъ солдаты ненавидятъ. "Мужикъ такъ мужикъ и есть, и обращеніе мужицкое. Солдатъ обращеніе знаетъ, Царю служитъ, на все годенъ, нужды нѣтъ, что въ этакой волшебницѣ". Волшебницею они называли свою старую сѣрую шинель.
   Не успѣли купцы и мѣщане соснуть, а солдаты дохлебать порцію "селяночки", какъ они называютъ, въ насмѣшку другимъ пассажирамъ, налитую въ большую деревянную чашку воду, съ накрошеннымъ хлѣбомъ и посоленную солью, какъ поднялся сильный вѣтеръ, волны поднимались горами, бѣлѣлись такъ, что и солдаты удивлялись, прихлебывая селянки: "экая волна-то матушка! вонъ какъ ударилась... Ай-да и Камушка, разыгралась! Небо вдали чернѣло.-- Пройдетъ можетъ, говорили на палубѣ, боясь дождя. Сталъ накрапывать дождь, гремѣлъ громъ, небо почернѣло надъ нами. Свистъ вѣтра по сѣткѣ заглушалъ шумъ отъ парохода и говоръ людей. На палубѣ всѣ забѣгали, засуетились. Кто улаживалъ и прикрывалъ вещи, прикрывалъ себя кожами или рогожами; кто направлялъ зонты; зонты рвало; ихъ держали по-двое; солдаты прятали свои мѣшки подъ скамейки, лѣзли сами подъ скамейки, прикрывались рогожами или со смѣхомъ ждали дождя, говоря: "ничего, не размокнемъ! Волшебницу помочитъ маленько; высохнетъ, не впервые!" Полилъ дождь, гремѣлъ громъ, свистѣлъ вѣтеръ. На палубѣ все смолкло, только изрѣдка смѣялись солдаты, толкая подъ скамейками другъ друга. Сквозь сѣтку дождь безжалостно лилъ на палубу, мочилъ тѣхъ, кто былъ не защищенъ отъ него; солдаты лежали какъ будто въ лужѣ подъ скамейками.
   -- Хлещи, хлещи, родименькой, не размокнемъ! Именно поддай! вотъ любо! говорили солдаты. Смокшіе отъ дождя говорили: "Этакіе черти! Ну, что бы, вмѣсто сѣтки, крышу сдѣлать?"
   Во время дождя произошла сцена на палубѣ.
   Солдатъ, немного выпившій, забился подъ скамейку. На скамейкѣ лежалъ какой-то приказчикъ-мѣщанинъ, прикрывшійся кожей. Возлѣ него сидѣлъ тоже мѣщанинъ съ зонтикомъ. Съ зонтика лились на полъ ручьи прямо на шинель солдата. Солдатъ сталъ подбирать шинель, ему налило въ рукавъ. Онъ высунулъ голову.
   -- Вы, сударь, поверните зонтикъ!
   -- А что?-- Ручьи полились на лицо солдата.
   -- Какъ что? Вы зачѣмъ на меня зонтикъ держите?
   Державшій зонтикъ не унимался, а повертывалъ его такъ, чтобы лило съ него на солдата. Лежавшій на скамейкѣ приказчикъ сталъ подбирать изъ-подъ нея узелки, на которые солдатъ упирался головой.
   -- Да дайте мнѣ полежать! Что я развѣ украду ихъ у васъ? Всякой дряни накладете, а другимъ и мѣста нѣтъ.
   Приказчикъ сталъ гнать изъ-подъ скамейки солдата. Солдатъ вскочилъ.
   -- Да, что ты въ самомъ-то дѣлѣ, откупилъ что ли и подъ скамейкой мѣсто. Всякая сволочь и та зазнается! Ишь какой баринъ выискался: онъ на лавкѣ развалился, а солдату и подъ лавкой мѣста нѣтъ. Да что ты, ваше благородіе что ли? Сволочь этакая!
   -- Да что ты лаешься?
   -- А ты что гонишь меня... Я-съ-то, не я-съ-то; стою рублевъ полтораста! Въ воду мнѣ идти не прикажете ли?
   -- Ну и убирайся хоть въ воду.
   -- На-ка вотъ тебѣ! Солдатъ показалъ ему кулакъ. Ишь распорядитель какой! Купчишко или мужикъ какой-нибудь, а тоже и зазнается. Почну какъ швырять въ воду узелки-то, такъ узнаешь. Насилу уняли солдата товарищи.
   Дождь шелъ не долго. Пассажиры, со смоченными насквозь одеждами, едва, едва высушили ихъ около паровика и трубы или ихъ продуло вѣтромъ и согрѣло солнцемъ, появившимся къ вечеру.
   На пароходѣ, говорятъ, крыши дѣлать неудобно, потому-что вѣтеръ мѣшаетъ ходу парохода, "паруситъ", однако на нѣкоторыхъ пароходахъ есть крыши, и они ходятъ скоро.
   На кормѣ подъ сѣткой хорошо быть на серединѣ, а по краямъ нужно опасаться за свою одежду. Хотя днемъ искръ и не видать, но на кормѣ воняетъ сженымъ ежеминутно.-- Горитъ кто-то? кричатъ гдѣ-нибудь.-- Кто горитъ? Оглядываютъ свою одежду: маленькій уголекъ вертитъ или пальто, или шинель, и на нихъ образовалась уже не одна дыра. Ночью видно, какъ изъ трубы вылетаютъ милліоны маленькихъ продолговатыхъ искръ; они, эти маленькіе угольки, развѣваемые вѣтромъ, сыплются въ воду, на сѣтку и падаютъ съ боковъ на палубу. Упадетъ уголь на рогожу -- горитъ рогожа; палъ на одежду -- горитъ одежда.
   Первую ночь, запасшіеся мѣстами пассажиры спали спокойно, завернувшись въ шубы, потому-что ночь была холодная. Они спали, удобно развалившись по скамейкѣ, прикрывшись кожей или рогожей. Не имѣвшіе мѣстъ для лежанія, послѣ долгой дремоты, спали полулежа; солдаты лежали подъ скамейками, на полу или спали сидя. Пройти ночью по палубѣ не было никакой возможности. Съ 1-го часа ночи дѣятельность на пароходѣ смолкаетъ: слуги не бѣгаютъ, кругомъ молчаніе, всѣ спятъ. Развѣ кричитъ только матросъ: "семь! восемь!" Иногда останавливается на минуту пароходъ на мели, настаетъ тишина, и послѣ слова: "десять" слышны опять только шумъ колесъ и трубы...
   Часу въ 6-мъ утра мы были разбужены крикомъ: "горимъ! Ей баба горишь!" У лежавшей на скамейкѣ, у перилъ парохода женщины горѣло платье, одѣяло и лѣтній простенькій салопъ. Принесли ведро воды и насилу затушили. У женщины, на видномъ мѣстѣ, прогорѣли въ двухъ или трехъ мѣстахъ салопъ и платье. Несмотря на рогожи, у всѣхъ пассажировъ, лежавшихъ у перилъ, прогорѣла во многихъ мѣстахъ одежда.
   О каждомъ городѣ и селеніи, мимо которыхъ мы плыли, и у которыхъ останавливался пароходъ для пассажировъ или для нагрузки дровъ, говорить не стоитъ, потому-что предметъ, о которомъ я говорю, до нихъ не относится, да и города эти и села извѣстны. Замѣчу только, что они гораздо лучше пермскихъ, и въ нихъ больше видно промышленности. На каждой пристани рынки: торгуютъ или продаютъ пассажирамъ хлѣбъ, огурцы, сливки, жареныхъ поросятъ, утокъ, говядину, арбузы и преимущественно ягоды: малину, смородину и вишни. Днемъ пассажиры выходятъ на берегъ, палубные берутъ всего, пьютъ въ лавочкахъ водку, а изъ классовъ берутъ ягоды и сливки. Кама, со впаденіемъ въ нее Вятки, болѣе оживлена.
   Нельзя не подивиться обжорству палубныхъ пассажировъ. Лишь только они пробуждаются, за исключеніемъ солдатъ, всѣ умываются, молятся на берегъ, выпивъ водки изъ бутылки или штофа, начинаютъ пить чай съ своими булками. Купцы, мѣщане и крестьяне пьютъ 6 и 8 стакановъ или чашекъ чая поодиночкѣ или втроемъ. Послѣ чаю ѣдятъ съ булкой же ягоды и закусываютъ арбузомъ. Солдаты, сказавъ: "съѣсть развѣ селяночки", съѣдаютъ каждый двѣ порціи селянки, три ломтя хлѣба, три или четыре огурца и яицъ съ чашкой воды. Послѣ этого съѣдаютъ по четыре ломтя арбуза, если у кого есть арбузъ и ягоды. Купивъ что-нибудь на пристани, опять ѣдятъ, все большею частію ягоды, или пробуютъ новыя закупки. Въ 12 часовъ всеобщая ѣда на палубѣ. Въ 5 часовъ, за исключеніемъ солдатъ, которые съѣдаютъ то же, что и утромъ, чай съ прикуской, послѣ него, опять ягоды и арбузы. Въ 9 часовъ ужинъ -- всеобщая ѣда на палубѣ. Надо замѣтить, что обѣдъ и ужинъ у купцовъ, мѣщанъ и крестьянъ состоитъ изъ пирога съ рыбой, печенаго дома, поросенка или говядины съ тремя огурцами на каждаго, трехъ яицъ, ягодъ и двухъ ломтей арбуза. Солдаты съѣдаютъ по одной порціи селянки. Сверхъ того, надо считать пробу закупокъ съ пристаней и на каждаго 4 стакана водки, кромѣ солдатъ, разумѣется. Изъ буфета берутъ 1 изъ 20-ти человѣкъ, и то разъ въ день, супъ. Послѣ ѣды, большею частію, спятъ.
   На третій день всѣ пассажиры мало-по-малу познакомились на кормѣ, т. е. узнали кто, куда и зачѣмъ ѣдетъ. Нѣкоторые приглашаютъ другъ дружку напиться чаю. Приглашенный пьетъ чай со своимъ сахаромъ вприкуску. Послѣ всѣхъ этихъ знакомствъ, натянутыхъ разговоровъ кое о чемъ, пассажиры начинаютъ скучать. У кого есть книга, тотъ беретъ ее читать,-- не читается; отдаетъ ее кому-нибудь изъ новыхъ знакомыхъ, тотъ посмотритъ въ нее, перевернетъ на разные манеры, переберетъ листы, почитаетъ немного и отдаетъ назадъ. "Книга ничего, да гдѣ всю прочитаешь. А безъ конца чего читать!-- "Такъ оно". Пойдутъ прогуляться по палубѣ, постоятъ гдѣ-нибудь, пойдутъ на свои мѣста, ложатся, дремлютъ или засыпаютъ.
   Надобно сказать вамъ, что на палубѣ два однообразныхъ мірка -- корма и палуба; разница между ними только та, что на носу нѣтъ сѣтки, искры тамъ не жгутъ, зато дуетъ постоянно вѣтеръ и холоднѣе, чѣмъ на кормѣ. Зато около этихъ пассажировъ постоянно сидитъ аристократія изъ 1-го и 2-го класса. На носу такія же квартиры, полулежачее сидѣніе, сонъ ночью на полу подъ кожами и рогожами, чай и ѣда въ одно время съ кормовыми. Пассажиры на носу не знаютъ пассажировъ на кормѣ и наоборотъ; и изъ обѣихъ половинъ пассажиры не ходятъ ни къ кормовымъ ни къ носовымъ. Какъ у кормовыхъ, такъ и у носовыхъ есть свои знакомые, своя скука еще хуже, потому что на нихъ постоянно смотрятъ аристократы. Кормовые смѣются надъ носовыми: "Ладно ихъ тамъ продуваетъ -- на самомъ на челу сидятъ". Съ своей стороны и носовые смѣются кормовымъ: "Ладно ихъ тамъ жжетъ искрами!"
   Аристократія, прогуливаясь по палубѣ между кормой и носомъ, съ презрѣніемъ оглядываетъ этихъ пассажировъ. Ей, конечно, ничего, она богата, а эти люди не то, у каждаго свои разсчеты. Бѣдному 9 рублей дороги, а купецъ за 22 рубля во 2-мъ классѣ не поѣдетъ. "Все равно доѣдемъ до Нижняго хоть на палубѣ, хоть въ классѣ. Не бѣда прожечь одежду, на то и одежда такая, а тамъ ни за что заплатить лишнихъ 13 руб., и удовольствія никакого нѣтъ, народъ не по намъ. А 13 рублей въ Нижнемъ пригодятся".
   На палубѣ, я вамъ скажу, большею частію народъ грубый, необразованный. Есть и образованные пассажиры, но очень мало. Задомъ ко мнѣ занималъ мѣсто какой-то торгашъ. Ляжетъ онъ спать, никто не смѣй его задѣть -- разругаетъ. Въ 4 дня онъ больше спалъ и ѣлъ, говорилъ мало. Разъ онъ обѣдалъ, я курилъ сигару.
   -- Ты цигарку-то не кури,-- сказалъ онъ мнѣ:
   -- А что?
   -- То-то что? Смотри, я обѣдаю. Много мѣста -- можешь и дальше курить.
   Я ушелъ.
   Въ другой разъ, во время обѣда, кто-то попросилъ у него ножа.
   -- У тебя глаза-то чѣмъ заволокло?
   Просившій опѣшалъ.
   -- Ты вишь, я обѣдаю?-- прибавилъ онъ.
   -- Да я вѣдь не съѣмъ у тебя ножъ.
   -- Погоди, наѣмся, отдамъ.
   -- Ты теперь дай.
   -- Да что ты, шельмецъ, присталъ въ самомъ-то дѣлѣ? Сказано, обѣдаю! Слѣпня, дакъ слѣпня и есть. И спряталъ ножъ.
   Долго палубные пассажиры ждали Волги. "А скоро, братанъ, Волга?-- спрашивалъ кто-нибудь кого другого.-- Верстъ сто.-- А ровно отъ этой деревни верстъ 20.-- Нѣтъ, сто.-- Это ровно Волга?-- спрашивалъ кто-нибудь.-- Нѣтъ еще.-- Да, кажись, Волга.-- А ты бывалъ на Волгѣ?-- Быть не бывалъ, а слыхалъ!"
   При впаденіи Камы въ Волгу всѣ пассажиры встали и смотрѣли на широкій разливъ и по обѣимъ сторонамъ Волги.
   При вступленіи парохода въ Волгу всѣ перекрестились: "Вотъ она, Волга-матушка!"
   Какой-то торгашъ бросилъ въ Волгу мѣдный пятакъ, перекрестился и поглядѣлъ въ то мѣсто, куда бросилъ.
   -- Это зачѣмъ?-- спросилъ стоявшій около него купецъ.
   -- Ты, теперича, чего другого не дѣлай, а это сдѣлай. Какъ подаришь, теперича, Волгу -- и проплывешь хорошо, и на ярманкѣ, теперича, ладно будетъ. Ужъ не впервые дарю. Какъ, теперича, и не подаришь Волгу матушку? Она, теперича, выходитъ мать рѣкамъ. Кама супротивъ ея, теперича, мизинца не стоитъ.
   -- Неправда.
   -- А неправда, дакъ и говорить не стоитъ.
   Къ концу плаванія пассажиры были веселѣе, сообщительнѣе, давали солдатамъ сдобныхъ булокъ, ягодъ, арбузовъ, просили ихъ пѣть пѣсни. Всѣ говорили о прошлогодней ярмаркѣ, какъ вотъ будетъ нынѣшняя, гдѣ остановиться, и проч.
   -- Ты, Павелъ Кондратьичъ, не знаешь, какая у меня здѣсь механика устроена?-- спросилъ одинъ купецъ другого, показывая на боковой карманъ сюртука.
   -- А что?
   -- Засунь-ка руку?
   Тотъ не рѣшался.
   -- Право засунь.-- Купецъ захохоталъ.-- Тутъ, братъ, секретецъ. Былъ я въ прошломъ году въ Нижнемъ. Купилъ матеріи шелковой и поѣхалъ въ гостиницу. Ну, разумѣется, деньги за-все щупалъ. Въ сюртукѣ было всего 50 рублевъ да въ брюкахъ тысячи полторы. Ѣду по ярмаркѣ, да попались на глаза яблоки, огромные, преогромные. Слѣзъ, взялъ яблокъ, пробую и велю отвѣсить пудъ. Всего, какъ я слѣзъ, прошло минутъ 5. Хвать въ сюртукъ, нѣтъ бумажника; посмотрѣлъ на жилетку -- цѣпочка виситъ, а часовъ нѣтъ... Вотъ такъ штука. Кричу: бумажникъ украли, а кто? поминай, какъ звали. Вотъ я и пришилъ во всѣ карманы удочки: какъ онъ, мошепникъ-то засунетъ руку, тутъ я его и цапъ-царапъ.
   -- А насчетъ клубнички не прохаживались?
   -- Ну же! тутъ не такъ ошарятъ.
   -- А здѣсь, братъ, есть еще три.
   -- Гдѣ?
   -- А во 2-мъ классѣ. Да тамъ не намъ чета. Хорошія такія, да вонъ онѣ прохаживаются; вишь какъ ухаживаютъ двое... Въ Нижній ѣдутъ.
   -- А нынче ихъ много расплодилось. Вотъ хоть бы въ Перми, прежде слыхомъ не слыхать и видомъ не видать, а теперь ужасть. Ладно ихъ нынѣ полиціймейстеръ пробираетъ: чуть какая-нибудь забезчинствуетъ, и гонятъ ее къ гостиному двору съ метелкой -- мететъ улицу... Срамота!
   -- И по дѣламъ... Не безчинствуй.
   -- Оно такъ, да для женщинъ-то срамъ, унилсеніе выходитъ... А какъ подумаешь хорошенько, все нами ведется... Мы начинаемъ первые, а имъ ѣсть нечего...
   Въ 9 часовъ утра показался Нижній и тысячи барокъ и судовъ и сотня пароходовъ на Волгѣ и Окѣ. Палубные пассажиры перекрестились. Началась суетня. Вмигъ квартиры были разрушены: кто складывалъ и увязывалъ свои вещи, кто вытаскивалъ изъ-подъ скамеекъ сакъ-вояжи, коробочки, ящички, недоѣденные арбузы, кто давалъ солдатамъ булки, арбузы, ягоды, говядину, и, уложивши вещи, всѣ смотрѣли на городъ, баржи и пароходы. Черезъ часъ палуба опустѣла, остались только объѣдки арбузовъ, замаранная ягодами бумага, да кое-гдѣ кусочекъ сдобной булки или ржаного хлѣба.
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru