Ренан Эрнест
Ж. Э. Ренан. Сборник мелких статей и речей

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   Ж. Э. Ренанъ. Сборникъ мелкихъ статей и рѣчей. Перевелъ В. И. Штейнъ (съ приложеніемъ историко-литературнаго очерка о Ренанѣ) NoNo 162--166 "Моей библіотеки". Изданіе М. М. Ледерле и Ко Спб. 1895 г. Ц. 1 руб. Читателямъ, незнакомымъ съ французскимъ языкомъ или непривыкшимъ слѣдить въ подлинникахъ за французской литературой, Ренанъ извѣстенъ почти только по имени. Русскій читатель могъ узнать, какъ и что онъ писалъ, лишь изъ небольшого сборника отрывковъ его работъ, вошедшаго въ составъ серіи "Европейскихъ писателей и мыслителей" г. Чуйко, я изъ пересказа его философскихъ драмъ въ "Вѣстникѣ Европы". О значеніи Ренана, какъ историка, филолога и философа, русской публикѣ пришлось освѣдомиться уже изъ некрологовъ писателя появившихся тотчасъ послѣ его смерти чуть не во всѣхъ вашихъ газетахъ и журналахъ. Некрологи сопровождались портретами, facsimile, снимками рабочей комнаты умершаго, подробностями его домашней жизни и т. п., какъ дѣлается всегда, когда сходитъ со сцены знаменитость новѣйшаго времени. Такимъ образомъ, русскій читатель долженъ былъ участвовать въ общей скорби объ утратѣ прославленнаго писателя, съ трудами котораго онъ былъ знакомъ почти лишь по слухамъ. Среди нашихъ журнальныхъ и книжныхъ издателей сожалѣніе о Ренанѣ не выразилось, однако, воспроизведеніемъ на русскомъ языкѣ хотя какого-либо изъ сочиненій угасшаго крупнаго таланта. Только по прошествіи двухъ лѣтъ послѣ его смерти, гг. Штейну и Ледерле пришла счастливая мысль дать русскимъ читателямъ собраніе журнальныхъ статей и публичныхъ рѣчей Ренана на разнообразныя и общеинтересныя темы.
   Въ ожиданіи перевода на русскій языкъ болѣе крупныхъ произведеній Ренана, сборникъ позволяетъ достаточно ознакомиться съ этимъ оригинальнымъ представителемъ современной мысли тѣмъ, кому до сихъ поръ онъ оставался мало извѣстнымъ. Они не должны смущаться скромнымъ заглавіемъ книги, обѣщающимъ лишь "мелкія статьи" автора. Какъ всѣ умы дѣйствительно сильные и самобытные, Ренана можно уподобить твердой кристаллической породѣ, сохраняющей свои основныя свойства и въ обширныхъ массахъ, и въ небольшихъ осколкахъ. Кромѣ того, даже самыя незначительныя по объему, статьи его не могутъ быть названы отрывками, произведеніями, не получившими полной разработки или отдѣлки. Ренанъ былъ мыслитель-художникъ, и законченность работы была неизбѣжнымъ качествомъ всего, что выходило изъ подъ его пера. Въ то же время онъ былъ живой человѣкъ и умѣлъ вносить жизнь даже въ самый, повидимому, мертвый матеріалъ, какой ему приходилось обработывать. Въ качествѣ человѣка чуткаго, непрестанно слышавшаго біеніе общественнаго пульса за стѣнами своего кабинета, онъ всегда переживалъ сердцемъ все совершавшееся кругомъ него и во всякую минуту готовъ былъ отозваться о томъ или другомъ явленіи своимъ прямодушнымъ, изящнымъ словомъ. Онъ ничего не добивался такъ горячо, какъ возможности учить съ каѳедры, говорить лицомъ къ лицу съ молодежью. Онъ любилъ ее и, обращаясь къ ней, находилъ всегда самыя трогательныя, задушевныя выраженія.
   Эти качества французскаго ученаго и мыслителя читатель найдетъ въ "Сборникѣ мелкихъ статей и рѣчей", какъ въ статьяхъ научныхъ и лекціяхъ, такъ и въ рѣчахъ, произнесенныхъ въ академическихъ собраніяхъ и обращенныхъ къ учащимся и, наконецъ, въ характеристикахъ представителей мысли нынѣшняго и прошлаго времени. Читателя не должны пугать даже и "спеціальныя" названія статей. Ренанъ принадлежитъ къ числу тѣхъ талантовъ, которые умѣютъ внести самый оживленный интересъ даже въ такой предметъ, какъ курсъ семитическихъ языковъ. Мы убѣждаемся въ этомъ, прочтя его лекцію "Объ участіи семитическихъ народовъ въ исторіи цивилизаціи", послужившей введеніемъ къ курсу еврейскаго, халдейскаго и сирійскаго языковъ въ Collège de France. Ренанъ не только выясняетъ здѣсь культурную роль семитическихъ народовъ, указывая ее въ ихъ религіозномъ творчествѣ: вмѣстѣ съ тѣмъ онъ затрагиваетъ и вопросы о свободѣ научнаго изслѣдованія, и о будущности нашей цивилизаціи, и о высокомъ нравственномъ значеніи занятія наукою. Эти вопросы онъ рѣшаетъ въ духѣ свободы, прогресса и исканія истины и, въ то же время, учитъ своихъ слушателей мыслить и работать. "Пусть тѣ, кто молодъ, и кому угодно будетъ принять мой совѣтъ, меня выслушаютъ, говоритъ онъ. Стремленіе, воодушевляющее васъ и въ теченіе настоящей лекціи сказывавшееся столь лестнымъ для меня образомъ, весьма почтенно въ своей основѣ и является добрымъ для васъ предзнаменованіемъ,-- постарайтесь только не дать ему выродиться въ легкомысленную суетню, и сосредоточьте себя лучше на солидномъ изученіи какой-либо спеціальности. Повѣрьте, вещь превыше всего либеральная есть именно развитіе ума, облагороженіе сердца и доведеніе сужденія до независимости". Въ другой лекціи, "Исламъ и-наука", гдѣ подробнѣе развивается вопросъ о значеніи расоваго характера для умственнаго развитія, авторъ доказываетъ, что арабской учености на самомъ дѣлѣ не существовало, что "великій философскій аппаратъ, который принято именовать арабскимъ... по существу, является греческо-сассанидскимъ (персидскимъ) или, проще сказать, греческимъ, такъ какъ истинно плодотворный элементъ во всемъ этомъ шелъ изъ Греціи". Онъ доказываетъ, что иначе и не могло быть, такъ какъ "исламизмъ, въ сущности, всегда преслѣдовалъ и науку, и философію, и кончилъ тѣмъ, что задушилъ ихъ". Печальная роль науки въ мусульманскомъ обществѣ служитъ для автора подтвержденіемъ его любимой идеи о достоинствѣ и необходимости знанія. "Знаніе есть истинная душа всякаго общества,-- говоритъ онъ,-- ибо знаніе есть разумъ. Оно созидаетъ и военное превосходство, и промышленное преуспѣяніе; оно же нѣкогда создастъ и превосходство соціальное, т. е. я хочу сказать -- общественный строй, въ коемъ будетъ царить все то количество правосудія, какое совмѣстимо съ міровой сущностью. Знаніе же подчинитъ силу разуму".
   При всей спеціальности своего предмета, обѣ эти лекціи производятъ чрезвычайно полное, почти обаятельное впечатлѣніе. Причина этого впечатлѣнія лежитъ и въ довѣріи къ познаніямъ автора, какое онъ сразу умѣетъ внушить читателю, въ выборѣ характерныхъ, изобразительныхъ фактовъ, въ строгой связи ихъ между собою и въ художественномъ изложеніи. Уже изъ этихъ примѣровъ мы можемъ видѣть, насколько художественность составляетъ существенную сторону дарованія Ренана. Выступая, повидимому, на первый планъ, обусловливая привлекательность формы всѣхъ его произведеній, она не отвлекаетъ его, однако, отъ требованій, какія ставитъ точная наука. Едва ли что располагаетъ болѣе къ работѣ воображенія, чѣмъ случайно попадающіяся намъ остатки давно исчезнувшихъ цивилизацій. Этотъ покрытый тьмою міръ, вокресающій передъ нашими глазами, какъ будто просить у нихъ свѣта, чтобы явиться въ цѣльномъ, неразрозненномъ видѣ.
   Но тутъ-то ученому и нужна осторожность, чтобы не принять угадываемаго за истинное, едва намѣчающагося за дѣйствительно существовавшее. Такой неумолимой провѣркѣ и подвергаетъ Ренанъ открытіе Нинивіи Ланардомъ въ статьѣ этого имени. Отдавая должное трудолюбію и осмотрительности англійскаго ученаго, онъ порицаетъ его за нѣкоторыя произвольныя истолкованія надписей и, главное, за "опыты возстановленія древне-ассирійскихъ дворцовъ". "Въ произведеніяхъ искусства,-- говоритъ онъ,-- далеко не замѣчается такой послѣдовательности, какъ въ произведеніяхъ природы, и если Кювье, съ помощью нѣсколькихъ разрозненныхъ костей, возсоздалъ цѣлый давно сгибшій міръ, то опасны и самонадѣянны были бы попытки -- останься, напр., отъ Лувра одни подвалы -- возстановлять по нимъ характеръ луврскихъ колоннадъ, двора и сада, цвѣтъ дворцовыхъ занавѣсей и очертаніе судовъ, плавающихъ по Сенѣ".
   Напротивъ, Сицилія, съ разсѣянными въ ней остатками греческаго искусства, является Ренану исключительно въ художественномъ свѣтѣ, и онъ пользуется поѣздкой по этой странѣ, въ качествѣ участника Палермскаго археологическаго конгресса, чтобы провести по ней читателя точно по обширному музею. Малоизвѣстная, забытая въ настоящее время страна, въ его описаніи ("Двадцать дней въ Сициліи"), какъ живая встаетъ передъ нами, со своей африканской природой, многочисленными развалинами греческихъ храмовъ и добродушнымъ населеніемъ, сбѣгающимся смотрѣть на ученыхъ путешественниковъ и угощающимъ ихъ произведеніями своей плодовитой почвы. Цѣлая книга, посвященная разностороннему описанію Сициліи, едва ли дастъ о ней такое яркое понятіе, какъ эта небольшая журнальная статья.
   Историческія и филологическія изслѣдованія, которыми наполнена жизнь Ренана, не заслоняютъ отъ него безпредѣльнаго горизонта научной и философской мысли. Какъ мы видимъ изъ его письма къ Бертело ("Науки естественныя и науки историческія"), въ теченіе всей своей жизни, Ренанъ не перестаетъ интересоваться движеніемъ естествознанія, успѣхами изученія природы. Съ ранней молодости его связываетъ дружба съ Бертело, знаменитымъ дѣятелемъ въ области синтетической химіи, и эта дружба, со стороны Ренана, отличается не столько сердечнымъ влеченіемъ, сколько умственной жаждой. Стремленіе къ познанію природы не было лишь порывомъ молодой энергіи: и въ зрѣломъ возрастѣ, Ренанъ, въ названномъ письмѣ, признается, что сожалѣетъ иногда, почему онъ "посвятилъ себя изученію наукъ историческихъ, а не естественныхъ, и изъ этихъ послѣднихъ не отдался въ особенности сравнительной физіологіи". Филологія и исторія отвлекли его отъ естествознанія, которое еще въ семинаріи "страстно и въ высокой степени интересовало" его, но онъ не остался чуждъ ему. Онъ не только вѣрилъ, что "философы литературной школы, враждебно либо равнодушно взирающіе на результаты, добытые естествознаніемъ, на вѣки остаются чуждыми истинному прогрессу": онъ слѣдилъ за постепеннымъ расширеніемъ научнаго горизонта и живо интересовался развитіемъ сравнительной палеонтологіи, зоологіи и антропологіи, наукъ, изучающихъ отдаленное прошлое человѣка и земли. Этого мало", изъ письма къ Бертело мы видимъ, что Ренанъ также близко принималъ къ сердцу и успѣхи астрономіи, заключающей въ себѣ исторію мірозданія, и химіей, какъ исторіей образованія молекулы, и механики, какъ науки наиболѣе древней, "царившей надъ тѣмъ первобытнымъ состояніемъ, когда все имѣло единый образъ". Онъ съ живѣйшимъ вниманіемъ относится къ названнымъ наукамъ и, прежде всего, какъ къ естественному расширенію его любимой области, исторіи, а также къ областямъ знанія, рѣшающимъ вопросы происхожденія и развитія всего живущаго. И въ будущемъ мысль Ренана видитъ торжество знанія, разума, "преобразованіе вселенной, основанное на наукѣ". Восторженно, съ искренней вѣрой и въ то же время съ убѣжденіемъ, вытекающимъ изъ близкаго знакомства съ дѣломъ, говоритъ онъ о будущемъ "возрожденіи съ помощью знанія". Это сочувствіе къ работѣ въ чуждой для него области знанія объясняется не только любознательностью, но, главнымъ образомъ, "исканіемъ истины", которое Ренанъ считаетъ своей высшей нравственной обязанностью.
   Трогательной чертой его характера должна казаться намъ и связь съ родиной, которую онъ сохраняетъ до конца жизни. Мы замѣчаемъ это въ "Рѣчи, произнесенной въ Кемперѣ"; въ ней Ренанъ искренно "гордится связью съ народомъ, съ трудолюбивыми обитателями Бретани". Нельзя, конечно, удивляться, что просвѣщенный человѣкъ не стыдится своего скромнаго происхожденія; но въ этой рѣчи мы видимъ болѣе, чѣмъ признаніе связи съ средой, въ которой автору пришлось появиться на свѣтъ: мы чувствуемъ, что Репанъ никогда не разрывалъ съ нею, что онъ остался бретонцемъ, на столько же любящимъ родину, какъ и соотчичи его, никогда ея не покидавшіе. Онъ много размышлялъ о томъ корнѣ, изъ котораго выросъ -- о свойствахъ бретонскаго народа, и съ удовольствіемъ открывалъ ихъ въ себѣ. Онъ отъ души радуется, когда молодежь въ Кемперѣ собралась, чтобы привѣтствовать его. Высказывая признательность молодымъ почитателямъ своимъ, онъ, въ то же время, высказываетъ отрадное убѣжденіе, что "за 47 лѣтъ, проведенныхъ внѣ Бретани, онъ, должно быть, не провинился въ ея глазахъ, т. е. остался настоящимъ честнымъ бретонцемъ".
   Ренанъ сохранилъ связь и со всѣмъ, что ему дорого было въ молодости, и всегда любилъ молодежь. Характерны для него совѣты и наставленія, какіе онъ даетъ ей въ "Рѣчи къ соединенному студенчеству" и въ "Рѣчи, произнесенной при раздачѣ наградъ въ лицеѣ св. Людовика". И въ той, и въ другой онъ совѣтуетъ юношамъ "трудиться и веселиться", быть "честный людьми", "слѣдовать за своимъ отечествомъ, т. е. за законностью) держать на готовѣ для жизни "великій запасъ хорошаго настроенія", быть увѣренными, что "міръ очарователенъ, каковъ онъ а есть", и быть "снисходительными къ поколѣнію предшественниковъ". Въ обѣихъ рѣчахъ онъ говоритъ и о себѣ; онъ жалуется что въ молодости слишкомъ мало развлекался: "то время, которое другіе посвящали забавамъ, у него ушло на страстную внутреннюю борьбу". Онъ признается, что завидуетъ молодежи именно потому, что она "узнаетъ много вещей, которыхъ ему узнать не суждено, что для нея разъяснится множество загадокъ, разрѣшеніе которыхъ онъ готовъ былъ бы купить цѣною многихъ годовъ собственной жизни".
   Тѣ же основныя свойства своей умственной природы -- стремленіе къ исканію истины, не только ради нея самой, но и ради процесса этого исканія, жизнерадостность и снисходительность, Ренанъ выказываетъ и въ статьѣ "Анри Фредерикъ Аміэль", одной изъ самыхъ интересныхъ въ сборникѣ. Убѣжденный пессимистъ, всю жизнь страдавшій отъ разлада съ самимъ собою, Аміэль упрекалъ Ренана за то, что тотъ, касаясь даже самыхъ возвышенныхъ темъ, способенъ былъ улыбаться и иронизировать. Ренанъ отвѣчаетъ ему, что такъ долженъ поступать истинный философъ. "Отдаваться, въ зависимости отъ настроенія, то вѣрѣ въ будущее, то скептицизму, то оптимизму, то ироніи,-- говоритъ онъ,-- таковъ вѣрный способъ сохранить увѣренность, что хоть порою да бываешь близокъ къ истинѣ". Еще откровеннѣе высказывается Ренанъ въ "Новогоднемъ письмѣ къ Бертело". "Втеченіе 64 лѣтъ созерцалъ я,-- говоритъ онъ -- занимательнѣйшее зрѣлище -- вселенную! Этимъ зрѣлищемъ я любовался съ довольно удобнаго кресла, снабженнаго и локотниками, и скамеечкою; я видѣлъ міръ въ одномъ изъ наиболѣе интересныхъ моментовъ его развитія, а пунктъ, съ котораго мнѣ удалось любоваться этимъ поразительнымъ фейерверкомъ, былъ превосходенъ".
   Мы вѣримъ Ренану, когда онъ въ томъ же письмѣ говоритъ: "Право, я всегда былъ честнымъ человѣкомъ"; несомнѣнно, онъ твердо слѣдовалъ своимъ убѣжденіямъ, не отступая ради нихъ ни передъ какими жизненными невзгодами; онъ свершилъ громадный научный трудъ, жилъ самой широкой умственной жизнью и сохранилъ до конца нравственную чуткость и отзывчивость ко всему честному и свѣжему. Тѣмъ не менѣе, при всѣхъ этихъ качествахъ, къ которымъ присоединяются еще исключительный литературный талантъ и очаровательный стиль, мы видимъ въ немъ не борца, даже не страдальца за идею, а спокойнаго мыслителя, снисходительно и иронически созерцающаго жизнь со своего удобнаго кресла. Какъ говорить о немъ Габріэль Сеайль (Séailles), авторъ недавно вышедшей біографіи его (Ernest Renan, Essai de biographie psychologique), "Ренанъ былъ не великимъ, а только крайне интереснымъ человѣкомъ. Несомнѣнно, что онъ былъ болѣе художникъ, чѣмъ философъ, что, при всей своей глубокой учености, онъ впадалъ въ грѣхъ дилеттантизма, и, проповѣдуя подчиненіе разуму, носилъ въ себѣ безсознательный сентиментализмъ".
   При всей строгости, этотъ приговоръ не отнимаетъ у Ренана значенія одной изъ интереснѣйшихъ и характернѣйшихъ личностей XIX вѣка, дающей, во всѣхъ своихъ произведеніяхъ, источникъ умственнаго просвѣтленія и наслажденія. Изученіе его въ наиболѣе доступной формѣ для русскаго читателя становится теперь возможнымъ, благодаря сборнику, составленному г. Штейномъ и снабженному имъ основательной критико-біографической замѣткой. Этотъ очеркъ вполнѣ отвѣчаетъ своей цѣли и принесетъ большую пользу лицамъ, мало знакомымъ съ жизнью и личностью Ренана. Подборъ статей также какъ нельзя болѣе удаченъ, представляя всѣ разнообразныя стороны такого сложнаго и блестящаго ума, какъ Ренанъ; съ этой стороны книга можетъ вызывать лишь признательность составителю и издателю. Мы не можемъ согласиться только съ г. Штейномъ относительно вѣрности избраннаго имъ пріема русской передачи Ренана. Переводъ, въ общемъ, точный и добросовѣстный, далеко не вездѣ отражаетъ "удивительный слогъ" Ренана, какъ его характеризуетъ самъ переводчикъ; онъ тяжеловатъ и содержитъ не мало устарѣлыхъ и не изящныхъ словъ и оборотовъ. Такой характеръ перевода мы не можемъ приписать недостаточному знакомству съ дѣломъ илі недостаточной опытности переводчика, выказавшаго въ своихъ прежнихъ трудахъ и философское образованіе, и литературный навыкъ. Очевидно, переводчикъ намѣренно такъ передавалъ Ренана; но, при всей добросовѣстности передачи, художественный языкъ Ренана нѣсколько пострадалъ въ ней.

"Міръ Божій", No 11, 1895

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru