Ремизов Алексей Михайлович
Придворный ювелир

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Из цикла "Чертов лог".

Алексей Михайлович Ремизов
Придворный ювелир

Из цикла "Чертов лог"

   -- Они сами не знают, чего хотят!
   И тут он был прав, этот одинокий старикашка-ювелир, проживший сотню лет и похоронивший сердцем века.
   Сгорбленный, совсем карлик, шутя и балагуря, он охаживал вокруг человеческих сердец, отыскивал своими пальчиками глубоко запрятанные живые и теплые тайники, раскрывал их легко и проворно, как свои шкатулки, наполненные жемчугами и редкими камнями, и упорно засматривал в самое нутро -- душу и слов и помыслов, кишевших там, как в этих странных любимых камушках.
   Он отлично знал, чего сам он хотел.
   Желания его были крепки и тверды, как эти камни.
   День и ночь, не расставаясь, он возился со своими камнями, перемывал их, перекладывал: то рассыплет по бархату и шелку, то прикинет к себе, к своему рубищу, и глаза его наливались кровью, маленькие становились с тарелки.
   По вспыхивающим мельчайшим граням читал он вековечные тайны, и одно за другим выступали преступления, становились рядами, как солдаты, и он играл в них, как в солдатики.
   И не было уж преступлений, было одно, и оно гнездилось во все времена и на всех концах.
   Из всех времен и со всех концов собирались к нему драгоценности в убогую, изъеденную молью и плесенью конуру-мастерскую, ютившуюся в подвале на главной и самой людной улице.
   Давно старику мечталось перебраться куда-нибудь в горы и там построить такую башню, чтобы с высоты незаметным для других наблюдать землю.
   Но этой мечте не дано было осуществиться.
   А время было любопытное, и было что посмотреть с нагорной высоты в окошко.
   Не город, не деревня, -- вся страна от моря и до моря охвачена была одним безумным желанием.
   Все желания из самого тягостного и каторжного обихода скручивались и вырастали в какой-то грозный бич, и подымался он, тяжелый и слепой, летел от моря и до моря, крича на-крик единый крик:
   -- Воля!
   -- А вы знаете, что такое воля? -- подмигивал старик.
   Жизнь человеческая ценилась пустым плевком, который и плюнуть и растереть ничего не стоит.
   Казнили людей, как блох. Подстерегали, ловили этих блох, и тут же прихлопывали на ногте.
   В тюрьмы вводили с эшафотов и, как милость, давали жизнь, заключая навечно.
   Никогда еще в мире подозрительность человека к человеку не вырастала до таких страшных размеров, и друзья, встречаясь и пожимая друг другу руки, на случаи хоронили в кармане нож.
   По темным углам творилась лютая измена.
   И молча копали подкопы.
   Всевозможные разрывные снаряды и усовершенствованные бомбы изготовлялись на широкий сбыт, как самый легкий и ходовой товар, и изо дня в день сбывались и оптом и в розницу, как спички.
   По темным углам душили и вздергивали на веревочке приятель приятеля.
   Повсюду в городах перемащивались забрызганные кровью мостовые: они, накаливаясь от зноя, пропитывали воздух невыносимым хмельным запахом -- заразой.
   Мирные улицы, хмелея, впадали в исступление и в исступленности уродовали и истязали детей и женщин.
   И лошади бесились, нося, на подковах кровь.
   В полях колосились червоные колосья и созревал хлеб, чтобы закровенившимся зерном отравить людей.
   Тут и там по улицам встречали мертвецов, останавливали мертвецы знакомых, вмешивались, как живые, в будни.
   И живые, как мертвецы, бросали дом и уходили на кладбища и там, вступая в царство мертвых, устраивались в гробах, как у себя дома.
   Пророки проповедовали новое царство и продавали свое пророчество.
   И верующие сходили с ума, и убивали себя, с горечью бросая земле свое последнее слово:
   -- Нет на земле правды!
   А этот беспощадный бич взвивался и взвивался, летел от моря и до моря, гремя громом свой грозный гром:
   -- Воля!
   А вы знаете, что такое воля? -- подмигивал старик.

* * *

   Беспокойные тучи, куда вы?
   Меня унесите, хочу жить, а здесь умираю.
   С каждым часом погост вырастает, там думы мои засыпают.
   Длинные тучи по лунному небу плывут ----
   Стойте же, тучи! укажите мне землю, где тяжесть спадает, разрешите...
   Уплыли молча, чуть слышно, длинные тучи ----
   Светятся тихо слезные звезды.
   Тени голых ветвей, как решетка.

* * *

   Накануне великого дня, который обещал открыть новый день и перевернуть землю до ее основания, рано утром разбудили старика-ювелира, посадили в черную гербовую карету, в какой возили только важных сановников, и под конвоем, как драгоценность, повезли во дворец.
   Через опущенные занавески окон старик чувствовал сотни вонзающихся острых глаз. И от этих глаз накаливались стекла, и дребезжало что-то в ногах, готовое вдребезги разнести карету.
   Так как за последние дни совершилось много насилия всемогущими временщиками, в руки которых попадали города и жизнь и смерть целых поколений, то подобные кортежи провожались недобрым взглядом и не всегда кончались добром.
   Но ювелир -- простой человек: ему никто не давал права карать и миловать, ему только приказано было вычистить начисто золотую корону, в которой, по обычаю страны, появлялись короли в редкие дни объявлений государственных актов исключительной важности.
   Кому же, как не ему, старому и испытанному, умевшему так мудро держать за зубами свой острый язык, доверить эту страшную, ослепляющую своим блеском корону?
   Шутя и балагуря, поднялся ювелир по золотым лестницам и там, в отведенном ему зале, запертый под замком, взялся за работу.
   Да, это был редкий случай увидеть вещи, о которых старик только мог догадываться.
   Немало чудес совершилось у него на глазах, и не раз обезумевший народ сгонял с престола своих законных королей, как последних карманников, и всегда в таких случаях выплывала на свет корона, и он призывался подновлять и заделывать прорехи, но никогда еще из заваленных дворцовых кладовых не появлялось столь великолепного, столь сумасшедшего произведения нечеловеческих рук.
   Подлинно, в завтрашнем дне таилось неслыханное.
   C великой бережливостью, трясясь, как над святыней, которую всякую минуту, ревнуя, может попрать нелегкая, повынимал он камни из золотой, облепленной кусками грязи и глины короны и, чуть заметный в огромном зале, кутая сухие зябкие плечи в теплый женский платок, забегал пальчиками по сокровищам.
   И играл ими, этими сказочными яхонтами, этими синими-синими, и алыми, и черными камнями, этими изумрудами, от взгляда которых пышет весною, перевертывал их, перебрасывал, вдыхал, как живое, брал, как живое, на ловкий язык, катал на чуткой ладони, строил рядами, сгребал в кучу и замирал, весь зеленый, и алый, и синий, и черный в смешанном первородном свете.
   Тьмы и тьмы голов мелькнули перед ним, тьмы и тьмы рук протянулись к нему и вереницы одна за другой прошли и заполнили весь зал, унизали сверху донизу все стены, и там, под звездным куполом, повисли, и закачались безрукие, безногие твари... глаза...
   Задыхался старик, рассыпал камни. Цеплялись камни, прилипали к его рухляди, катились, перекатывались по коврам, по парче, по мрамору, и гудели, как колокол.
   Этот гул, этот блеск выворачивали его маленькие глаза, и они становились с тарелки, -- они видели и первый и последний день.
   Человек чистил, торопился, начищал камушки и, делая всевозможные сочетания и располагая их, как находил лучшим, вставлял в свою корону.
   Он узнавал ее, свою древнюю, на которую посягнуть не решится ни одна сила в мире, но которая вечно тянет к себе и наслаивает трупы на трупы.
   Вечером, когда стемнело и запертые раскрылись двери и зажглись люстры, встал старик с своего места и в короне, как царь, стоял посреди залы, и корона дала такой блеск, от которого дрогнули несокрушимые дворцовые стены.
   И эта написанная завтрашняя воля, долженствующая перевернуть землю до ее основания, завтра же под этим блеском полетит к черту, и в три дуги согнутся рабьи спины и трижды на смерть поклянется подпольная глухая месть разбить трон и рассеять эти самоцветные камни адской короны.
   -- Они сами не знают чего хотят!
   Он знал, чего он сам хотел.
   Спускался старик по золотым лестницам, проходил среди подобострастных рядов, провожаемый льстивой улыбкой, под которой наглость брала города и дрожала мелкая душонка.

* * *

   Час ночи прошел. И завтрашний просыпался свободный день.
   Желания притупились, -- не закручивались, и безумный бич не летел летом, не бил набатом, -- он, заглушённый ещанием, гнал на улицы, собирал на площади, приковывая и старого и малого друг к другу.
   И толпы, с перекошенными подозрительностью глазами, тысячу и один раз обманутые и обманувшиеся, тесно и угрюмо шли куда-то с подкатывающим к сердцу отчаянием.
   Старик -- придворный ювелир, -- кутая сухие зябкие плечи в теплый женский платок, сидел в своей конуре, и глядел перед собой маленькими глазками, ставшими с тарелки.
   В этих ужаснувшихся глазах кипел сам ужас, тоска и хохот.
   А мимо окна шли и шмыгали тысячи ног неуверенно, как пьяные, и пьяные от отчаяния.
   И, потирая руки, старик, как посаженный на кол, корчился весь при мысли о воле и, подняв однажды из глуби всю жизнь и взглянув прямо в глаза первому и последнему дню, он смеялся, брызжа в толпы проклятия и шутки.
   Первородным светом светилась на его седой голове древняя корона.
   И свободная занималась за окном заря над свободным городом и свободной страной, наливаясь кровью и тоской, как глаза старика, и разгоралась, чтобы кровавой и тоскующей завековать век.

Комментарии

(Обатнина Е. Р.)
Придворный ювелир

   Впервые опубликован: Хризопраз. Худ. -- лит. сб. изд-ва "Самоцвет", М: Самоцвет, 1906--1907. С. 38--44.
   Рукописные источники: РГАЛИ. Ф. 420. Оп. 3. No 4. Прижизненные издания: Шиповник 3. Дата: 1906.
   Рассказ, первоначально отправленный в "Перевал", был отвергнут С. Соколовым, который писал 20 ноября 1906 г. автору: "Возвращаю "Придворного ювелира", ибо он мне не слишком нравится" (РНБ. Ф. 634. No 203. Л. 15). В текст включено стихотворение "Беспокойные тучи, куда вы?", выполняющее роль лирической вставки, впервые самостоятельно опубликованное в ярославской газете "Северный край" (1903. 30 марта. No 83. С. 2) и изъятое из последующей публикации (Шиповник 3). Впоследствии на слова этого стихотворения А. Архангельским была положена музыка. Ноты "Романса для контральто или баритона" на стихи Ремизова сохранились в альбоме писателя 1921 г. "Корова верхом на лошади. Цветник II" с авторской припиской "Стихи устьсысольские напис<аны> в 1901 г." (РНБ. Ф. 634. No 18. Л. 17--18).

-------------------------------------------------------------------------

   Источник текста: Ремизов А.М. Собрание сочинений. М.: Русская книга, 2000. Том 3. Оказион. С. 43--48.
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru