Ремезов Митрофан Нилович
Путешествие в Мекку Жерве-Куртеллемона

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

Путешествіе въ Мекку
Жерве-Куртеллемона.

   Во второй половинѣ истекающаго XIX столѣтія, благодаря постоянно расширяющемуся и усиливающемуся вліянію европейцевъ, открылись для туристовъ и изслѣдователей такія страны Востока, которыя въ недавнее еще время были рѣшительно недоступны для иноземцевъ. У насъ на памяти Вамбери пробирался съ опасностью жизни, переряженный чѣмъ-то, вродѣ муллы, въ Бухару, Хиву и Самаркандъ, гдѣ теперь пролегаютъ русскія желѣзныя дороги и распоряжаются русскіе чиновники. Англичане открыли для себя, по крайней мѣрѣ, свободный путь въ Афганистанъ и оберегаютъ его отъ другихъ европейцевъ, главнымъ образомъ -- отъ русскихъ, изъ-за политическихъ и коммерческихъ видовъ. Китай изъ года въ годъ вынужденъ все шире растворять двери "бѣлолицымъ варварамъ". Японія, по собственной иниціативѣ, сдѣлалась сразу доступною европейцамъ на всемъ своемъ протяженіи. Сіамъ и Абиссинія перестали быть таинственными странами, такъ же точно, какъ Томбукту, да и вся Африка, превращающаяся съ изумительною быстротой въ рядъ территорій, подвластныхъ европейскимъ державамъ. Въ настоящее время свою полную недоступность для иностранцевъ упорно сохраняетъ только Хласса, священный городъ Тибета, и не допускаютъ на свои территоріи иновѣрцевъ святые города Ислама, Мекка и Медина. Богомольцы магометане, побывавшіе въ тѣхъ мѣстахъ, не находятъ нужнымъ подѣлиться съ "невѣрными" своими свѣдѣніями и впечатлѣніями. Тѣ муллы и "хаджи", которые побывали въ Аравіи и съ которыми я заводилъ рѣчь о Меккѣ и Мединѣ, во время моихъ поѣздокъ по Востоку и въ Россіи, отдѣлывались общими фразами или разсказывали всякія несодѣянности о видѣнныхъ ими чудесахъ, многое просто перевирали, по своему невѣжеству, какъ то выяснилось изъ книги французскаго путешественника Жерве-Куртеллемона. Ранѣе его, лѣтъ шестьдесятъ, посѣтилъ эти города тоже французъ -- Леонъ Рошъ. Но съ его описаніемъ магометанскихъ святыхъ мѣстъ я не знакомъ, не знаю даже, существуетъ ли таковое. Если же оно и существуетъ, то за болѣе чѣмъ полувѣковой періодъ времени, навѣрное, значительно устарѣло. Самъ увлекаясь Востокомъ, я счелъ нужнымъ познакомить русскую публику съ тѣмъ, что мнѣ представляется наиболѣе интереснымъ въ книгѣ г. Жерве-Куртеллемона Mon voyage à la Mecque, вышедшей въ свѣтъ въ нынѣшнемъ 1897 году {Кромѣ названныхъ двухъ французовъ въ Меккѣ побывали: швейцарецъ Буркхардъ, въ 1814 г., англичанинъ Burtan, въ 1853 г., голландецъ Snouck Hurgronge,.испанецъ Badia, д-ръ Morsly, van Maltzan и Wallin.}.
   Жерве-Куртеллемонъ, хорошо знакомый съ мусульманскимъ Востокомъ, долго прожившій въ Алжирѣ, имѣлъ тамъ нѣсколькихъ добрыхъ друзей между арабами и, по ихъ совѣтамъ и настояніямъ, рѣшился формально перейти въ магометанство, дабы отклонить, насколько возможно, очень серьезныя опасности, которыми грозитъ фанатизмъ мусульманъ всякому иновѣрцу, осмѣливающемуся приблизиться къ священной родинѣ Пророка. Путешественникъ принялъ исламъ по обрядамъ малекитовъ, религіознаго толка, наиболѣе распространеннаго въ Алжирѣ, и пустился въ путь съ паспортомъ, выданнымъ ему на вымышленное имя, въ сопровожденіи надежнаго пріятеля, хаджи Акли, ревностнаго магометанина, болѣе двадцати разъ побывавшаго въ Меккѣ и повѣрившаго искренности перехода Жерве въ магометанство. Чтобы не возбуждать ничьихъ подозрѣній, путники отправились въ числѣ палубныхъ пассажировъ на французскомъ пароходѣ, отвозившемъ множество богомольцевъ, отправлявшихся въ Джеду, портъ Краснаго моря, ближайшій къ Меккѣ. Вслѣдствіе стеченія разныхъ непредвидѣнныхъ обстоятельствъ имъ не пришлось попасть въ интереснѣйшій караванъ, съ которымъ ежегодно отправляется изъ Каира "священный коверъ" (махамалъ) въ даръ на гробъ Пророка.
   Такой же переѣздъ съ нѣсколькими сотнями богомольцевъ-мусульманъ мнѣ пришлось сдѣлать четыре года назадъ и въ Каирѣ удалось видѣть по-истинѣ блестящую церемонію отправленія "священнаго ковра" въ Мекку. Насколько возможно было мнѣ, пассажиру перваго класса, я въ теченіе почти недѣли наблюдалъ за жизнью правовѣрныхъ на пароходѣ и позволяю себѣ утверждать, что большую силу воли надо имѣть человѣку, привыкшему къ нѣкоторому комфорту, для того, чтобы непоколебимо выносить всю тяжесть режима, обязательнаго для магометанъ-путешественниковъ по ихъ религіознымъ уставамъ, запрещающимъ сынамъ Ислама вкушать пищу, приготовленную "гяурами". Въ жаркомъ климатѣ Средиземнаго и Краснаго морей взятые съ собою запасы быстро портятся и засыхаютъ. Кромѣ того обычай требуетъ безотказно дѣлиться провизіей съ каждымъ, подходящимъ къ вамъ во время трапезы и чаепитія, и большинство богомольцевъ, помѣщающихся не въ отдѣльныхъ каютахъ, остается очень скоро на полной діетѣ, вѣрнѣе -- голодовкѣ, питаясь чаемъ и сухарями. За то, именно, тутъ-то, на палубѣ, и можно только близко познакомиться со многими особенностями мусульманскаго міра, мало доступными наблюденію издали и съ высоты классныхъ помѣщеній. Какъ во время моего переѣзда по Мраморному и Средиземному морямъ выяснилась мнѣ вся непримиримость розни между шіитами-персами и сунитами-турками, такъ въ еще большей мѣрѣ и ближе видѣлъ путешественникъ французъ закоренѣлую племенную вражду между турками и закоренѣлыми арабами -- "аравійскими", какъ онъ ихъ называетъ. Судя по тому, что я видѣлъ и что разсказываетъ г. Жерве-Куртеллемонъ, "масульманскій міръ" оказывается далеко не такимъ сплоченнымъ и единымъ, какимъ его иногда представляютъ чуть ли не въ видѣ опасности для европейской цивилизаціи...
   Помимо независимыхъ племенъ и ихъ непокорныхъ вождей въ Суданѣ, въ верховьяхъ Пила и въ глубинахъ Африки, въ самой Аравіи есть свои царьки, не признающіе власти султана, враждебно относящіеся къ туркамъ и пользующіеся огромною популярностью, авторитетомъ и любовью среди осѣдлаго населенія и кочевыхъ племенъ Аравіи. Между такими владѣтелями первое мѣсто занимаетъ, повидимому, Бенъ-Рашидъ, государь Неджеда (Nedj -- по-французски), славящагося лучшими въ мірѣ арабскими лошадями.
   Предосторожности смѣлаго французскаго путешественника оказались далеко не лишними съ перваго шага его въ Джедѣ. Въ немъ заподозрили иновѣрца и арестовали его. Хаджи Акли выручилъ его, но не могъ разсѣять недовѣрія своихъ же пріятелей арабовъ, возбужденнаго внѣшностью и манерами Жерве и, и въ особенности, неумѣньемъ его держать себя за столомъ, какъ подобаетъ истинному арабу. Одинъ изъ мѣстныхъ обывателей убѣждаетъ его даже не ѣздить въ Мекку. Чтобы скорѣе прекратить толки, начинающіе становиться тревожными, Жерве торопится уѣхать изъ Джеды.

-----

   Отъ Джеды до Мекки 87 километровъ, ѣхать можно на верблюдахъ и на ослахъ. Жерве-Куртеллемонъ предпочелъ выносливыхъ и быстроходныхъ геджацкихъ ословъ въ виду того, что по окружности бродили шайки бедуиновъ-грабителей. Передъ отъѣздомъ онъ совершилъ установленныя омовенія и облекся въ ирхамъ (ir'ham).
   Ирхамъ -- единственное одѣяніе богомольца, строго обязательное для посѣщающаго Мекку въ первый разъ -- состоитъ изъ куска бумажной ткани безъ швовъ, которымъ правовѣрный обвертываетъ тѣло отъ пояса до колѣнъ. "И вотъ,-- разсказываетъ путешественникъ,-- я въ пути съ голымъ торсомъ, съ обритою и непокрытою головой, верхомъ на осликѣ, въ два часа дня подъ жгучимъ тропическимъ солнцемъ. При такомъ слишкомъ легкомъ снаряженіи нѣтъ ничего легче, какъ получить солнечный ударъ. Моими опасеніями я дѣлюсь съ хаджи Акли. Онъ спокойно отвѣчаетъ:
   -- На все воля Аллаха! Чего же ты боишься?..."
   Первые 16 километровъ путь лежитъ по песчаной равнинѣ, затѣмъ незамѣтно подымается вверхъ и вьется между обнаженными, спаленными солнцемъ холмами Геджаца. Дорога, протоптанная караванами въ теченіе многихъ вѣковъ, представляетъ собою точное подобіе пересохшаго песчанаго русла рѣки.
   Ночь въ этихъ широтахъ наступаетъ необыкновенно быстро, почти безъ сумерекъ. На этотъ разъ она была безлунною. Но безчисленныя звѣзды на небѣ Аравіи сверкаютъ такимъ яркимъ блескомъ, что все-таки можно различить окружающій путниковъ мрачный пейзажъ. На нѣкоторомъ разстояніи другъ отъ друга на возвышенностяхъ вырисовываются зловѣщіе силуеты турецкихъ сторожевыхъ постовъ, ихъ слабо мерцающіе огоньки даютъ знать, что вооруженные люди бодрствуютъ въ готовности на всякія случайности. Навстрѣчу безпрерывно попадаются караваны, длинные ряды верблюдовъ, безшумно скользящихъ по глубокому песку, мелькаютъ темныя фигуры людей, съ которыми, вопреки мусульманскому обычаю, никто не обмѣнивается ни привѣтствіемъ, ни добрымъ словомъ. Ихъ тѣни проходятъ мимо, близко-близко отъ васъ, а вы спѣшите удалиться отъ нихъ, сжимая въ рукѣ оружіе, постоянно на-сторожѣ въ ожиданіи нападенія или засады.
   Вотъ Хадда,-- пройдено полпути. Ослы разсѣдланы, совершена полуночная молитва, для подкрѣпленія силъ путниковъ поданы яйца, поджаренныя въ овечьемъ маслѣ. Въ общей трапезѣ принимаютъ участіе погонщики ословъ, ежеминутно отрывающіеся отъ ѣды, чтобы дать осликамъ горсть бобовъ, главнымъ же образомъ для того, чтобы присматривать за сосѣдями, сдѣлавшими привалъ въ томъ же каравансараѣ. Фигуры этихъ сосѣдей кажутся погонщикамъ настолько подозрительными, что они спѣшно сѣдлаютъ и нагружаютъ ословъ, пускаются въ дальнѣйшій путь, не давши никому хотя сколько-нибудь отдохнуть.
   Привалъ былъ сдѣланъ, наконецъ, въ какомъ-то мѣстѣ, имени кототораго не спросилъ авторъ. Путники завернулись въ свои шерстяные плащи, улеглись на землю и тотчасъ заснули, кромѣ француза, почти голаго, все время дрожавшаго отъ жестокаго холода южной ночи, въ осо бенности ощутительнаго послѣ невыносимо-знойнаго дня.
   На разсвѣтѣ богомольцы добрались до границы святой земли, обозначенной двумя каменными столбами, похожими на ворота какой-нибудь фермы. За этимъ рубежомъ прекращается всякая охота въ силу запрета убивать дикихъ животныхъ и птицъ. По дорогѣ попадаются безчисленныя стаи перепелокъ и соловьевъ пустыни, настолько освоившихся съ безобидностью для нихъ человѣка, что они не улетаютъ даже, а неторопливо отбѣгаютъ въ сторону, чтобы дать путь каравану. Далѣе встрѣчаются цѣлыя тучи голубей, вьющихся вокругъ путниковъ и смѣло опускающихся на землю чуть не подъ ноги ихъ ословъ. Голуби почитаются священною птицей жителями Мекки, и раздавить одного изъ нихъ, хотя бы нечаянно, считается чуть ли не святотатствомъ, могущимъ повлечь за собою самыя печальныя послѣдствія для неосторожнаго путника.
   На поворотѣ дороги путешественники сразу и нежданно вступаютъ въ святой городъ, тѣсно замкнутый двумя горами. Ничто не предвѣщаетъ близости города, и, лишь очутившись въ его улицѣ, богомольцы узнаютъ о томъ, что путь ихъ конченъ. Улицы тянутся однообразныя, ничѣмъ не отличающіяся другъ отъ друга, до большой мечети, таинственно укрывающейся, такъ сказать, въ глубинѣ города, въ самомъ низкомъ его мѣстѣ, на подобіе яйца, лежащаго на днѣ гнѣзда.
   Встрѣченные привѣтствіемъ своего метуафа, Абдеррамана-бу Шенака, пилигримы вступили тотчасъ же въ священныя стѣны Харама, великой и единственной мечети Мекки. Метуафъ,-- по-арабски "кругомъ водящій",-- есть своего рода должностное лицо духовнаго чина, на обязанности котораго лежитъ быть наставникомъ вновь прибывающихъ, водить ихъ вокругъ Каабы, при обрядѣ, называемомъ Туафъ, служить переводчикомъ своимъ землякамъ, предоставлять имъ пріютъ и содержаніе, сообразно ихъ званію и достатку. Въ Меккѣ есть метуафы для всѣхъ національностей и языковъ мусульманскаго міра.

-----

   Кааба, величественно задрапированная богатыми черными завѣсами, не есть могила Пророка, какъ то думаютъ очень многіе. Гробъ Магомета находится въ Мединѣ. Кааба для мусульманина есть "домъ Бога (Битъ Аллаха), пупъ земли".
   Тотчасъ же по прибытіи новаго богомольца метуафъ объясняетъ ему:
   -- Братъ мой, не думай, что ты долженъ обоготворять этотъ камень, золото и шелкъ, его покрывающіе. Здѣсь средоточіе земли. Всѣ молитвы мусульманскаго міра стекаются сюда, дабы вознестись прямо на небо. Здѣсь ты ближе къ Богу и только.
   Жерве-Куртеллемонъ такъ разсказываетъ о своемъ первомъ моленіи передъ Каабой:
   Шесть часовъ утра. Все освѣщено яркими, розовыми тонами зари. Мы благоговѣйно садимся на плиты, которыми вымощенъ храмъ, и, послѣ нѣсколькихъ минутъ сосредоточеннаго молчанія, начинаемъ нашу первую молитву... Мечеть уже полна народа. Многочисленные правовѣрные кружатся вокругъ Каабы, безшумно, точно тѣни, скользя босыми ногами по мраморнымъ плитамъ.
   Ахметъ-бу Шенакъ, родственникъ нашего метуафа, беретъ меня за руку и обводитъ семь разъ вокругъ Каабы, заставляя вслухъ и на-распѣвъ повторять за нимъ молитвы моего "толка" или "обряда" (de mon rite). Это церемонія туафъ.
   Затѣмъ метуафъ подводитъ меня къ одному изъ угловъ Каабы приложиться къ знаменитому черному камню, вдѣланному въ стѣну на высотѣ человѣческаго роста и окаймленному массивнымъ, нѣсколько удлиненнымъ,-- серебрянымъ дискомъ 80-ти сантиметровъ шириной.
   При цѣлованіи камень не производитъ того впечатлѣнія холода, какое получается отъ прикосновенія къ мрамору. Напротивъ, онъ кажется слегка ароматнымъ. По мнѣнію, большинства, это аэролитъ, я же думаю, что это просто кремень.
   По установленному обряду, я взялся обѣими руками за серебряную раму и приложился губами къ черному камню. Потомъ мы выходимъ изъ мечети и совершаемъ, вмѣстѣ съ проводникомъ, обрядъ Саи. По уставу малекитовъ, мой ирхамъ накинутъ на плечо въ видѣ шарфа.
   Обрядъ Саи состоитъ въ томъ, что надо,-- то гимнастическимъ шагомъ, то прямо бѣгомъ -- пройти семь разъ пространство, отдѣляющее священный портикъ, называемый Сафа, отъ такого же портика, носящаго названіе Мерова,-- разстояніе почти въ 500 метровъ, то-есть пробѣжать около семи километровъ, распѣвая слово въ слово за метуафомъ молитвы и канты. У каждаго изъ портиковъ полагается минутная остановка для прочтенія молитвы, что даетъ возможность отдохнуть немного прежде, чѣмъ помчишься обратно...
   Я впадаю въ своего рода гипнозъ, дѣлающій меня нечувствительнымъ къ усталости, къ голоду и къ жаждѣ. Когда же, по окончаніи бѣганья, получивши, при послѣдней остановкѣ у Меровы, символическое прикосновеніе бритвой къ виску, я вхожу обратно въ священную мечеть, то выпиваю съ большою жадностью чашку свѣжей воды, предложенной мнѣ однимъ изъ священнослужителей. Послѣ первой чашки, выпитой залпомъ, мнѣ тотчасъ же подаютъ вторую, которую я выпиваю, не отрываясь, такъ же жадно.
   Мой метуафъ, Ахметъ-бу Шенакъ, сіяетъ: оказалось, что я, самъ того не подозрѣвая, блистательно выдержалъ окончательное испытаніе, удостовѣряющее въ ихъ глазахъ чистоту моего сердца. Я съ несомнѣннымъ наслажденіемъ выпилъ воду изъ святого родника Земъ-Земъ, осушилъ даже сразу двѣ чашки. А, по ихъ вѣрованію, христіанинъ не можетъ проглотить капли этой воды,-- онъ скорѣе задохнется, чѣмъ сдѣлаетъ хотя одинъ глотокъ. Мусульманину же съ нечистою совѣстью вода должна казаться противною, соленою и вонючею.
   Такимъ образомъ, ничего не вѣдая, я доказалъ вполнѣ свое правовѣріе и въ качествѣ истиннаго брата принятъ въ гостепріимномъ домѣ нашего метуафа Абдеррамана-бу Шенака.
   Въ десять часовъ утра мнѣ предлагаютъ трапезу, состоящую изъ мелко накрошеннаго жаренаго мяса, небольшого куска рыбы и фруктовъ. Но ѣсть я рѣшительно не могу, горло судорожно сжимается, и хозяева предлагаютъ мнѣ отдохнуть до молитвы, имѣющей быть въ три часа.
   Тревоги послѣднихъ дней этого диковиннаго путешествія, три безсонныя ночи съ дремотой, похожей на галлюцинацію, томительныя опасенія, разраставшіяся по мѣрѣ приближенія къ запретной и священной оградѣ мечети, подавляющая масса впечатлѣній лишали смѣлаго туриста сна и аппетита, несмотря на усталость до изнеможенія.
   Въ тѣ часы, когда спадалъ удручающій дневной зной, при волшебномъ блескѣ заката,-- въ часы освѣжающей прохлады, покоя и тишины, путешественникъ уходилъ мечтать въ великую мечеть. Сидя на мраморныхъ плитахъ пола, онъ съ восхищеніемъ прислушивался къ пѣнію муэзиповъ, призывавшихъ правовѣрныхъ къ молитвѣ съ четырехъ минаретовъ, возвышающихся на четырехъ углахъ мусульманскаго святилища. Муэзины распѣваютъ, обходя кругомъ каменные балконы, вѣнчающіе легкія и изящныя башенки, и голоса пѣвцовъ то сливаются въ унисонъ, то чередуются, стихаютъ и разрастаются, звучатъ настоящими рыданіями въ неподвижномъ вечернемъ воздухѣ. Кто не слыхалъ этихъ молитвенныхъ призывовъ, тотъ представить себѣ не можетъ своеобразной прелести ихъ нѣжныхъ и сильныхъ мелодій.
   А кругомъ -- горизонтъ замкнутъ высокими горами, тѣснящимися къ самому городу, охватывающими его почти отвѣсными обрывами. Маленькая мечеть Джебель-Гобби, точно отлитая изъ блѣднаго золота, сверкаетъ подъ послѣдними лучами солнца на темномъ и матовомъ золотѣ окружающихъ ее скалъ. Мраморное кружево куполовъ и аркадъ, пестрые узоры фаянсовыхъ украшеній такъ и горятъ, замыкая собою громадный дворъ храма, среди котораго еще величественнѣе и поразительнѣе представляется Кааба, задрапированная черными завѣсами.
   Въ священной оградѣ всѣ поднялись на ноги, имамъ начинаетъ вечернюю молитву. Двадцать тысячъ стоятъ правильными рядами неподвижные, точно статуи.
   -- Бисмилла!-- возглашаетъ имамъ.
   Громадная толпа благоговѣйно молчитъ.
   -- Алла укбаръ!-- слышится голосъ имама, и всѣ головы склоняются.
   -- Алла укбаръ! (Господь великъ) -- тихо вторитъ ему каждый молящійся, но число богомольцевъ такъ велико, что слова, произнесенныя шепотомъ, сливаются въ грандіозный гулъ пламенной вѣры. Молитва продолжается, толпа преклоняетъ колѣна, всѣ дважды касаются лбами земли и мѣрно, неторопливо продолжаютъ класть земные поклоны вплоть до братскаго "селяма", которымъ оканчивается богослуженіе...
   Молитва кончена, но очарованіе длится, и правовѣрные въ сосредоточенномъ молчаніи сидятъ на землѣ, тихо перебирая пальцами длинныя четки изъ слоновой кости. Золотистые тоны смѣнились блѣдно-розовыми, дивной прелести, переходятъ въ фіолетовые, тихо угасающіе въ сѣроватыхъ отливахъ. Надвигается ночь, заволакивая все своимъ таинственнымъ покровомъ. Сумракъ сгущается, а бѣлые призраки снова начинаютъ молчаливо кружиться около черной, теряющейся въ темнотѣ Каабы.
   Зажигаются огни, тысячи ихъ мерцаютъ въ священной мечети. Очарованіе прервано, слышенъ говоръ, торопливые шаги, толпа расходится по домамъ... Пора и мнѣ,-- говоритъ нашъ туристъ,-- надо отправляться на террасу нашего дома, готовить себѣ постель, совершить послѣднюю вечернюю молитву и отдаться потомъ прерваннымъ мечтамъ въ полной тишинѣ ночи, ясной и теплой, подъ небомъ, усѣяннымъ звѣздами.
   Въ Меккѣ надъ всѣми домами устроены террасы, окруженныя сквозными стѣнками изъ кирпичей, сложенныхъ въ шахматномъ порядкѣ съ просвѣтами для свободнаго притока воздуха, причемъ взоры сосѣдей не могутъ проникнуть въ это замкнутое пространство. Нѣсколько мѣсяцевъ въ году всѣ обитатели проводятъ ночи на такихъ террасахъ, представляющихъ собою настоящія комнаты подъ открытымъ небомъ, такъ какъ террасы раздѣлены невысокими перегородками, дающими возможность размѣщаться нѣсколькимъ семьямъ, мужчинамъ и женщинамъ, не стѣсняя другъ друга. Въ большихъ домахъ устраиваютъ по нѣскольку террасъ, расположенныхъ амфитеатромъ одна надъ другою, что дѣлаетъ разъединеніе болѣе полнымъ и удобнымъ.
   Помѣщенія на террасѣ оказываются для ночлега самыми пріятными во всемъ домѣ. Ночи такъ теплы и ясны, что спать можно безъ одѣялъ, оставаясь въ той одеждѣ, которую носятъ днемъ, т.-е. въ длинныхъ рубахахъ (гандура) изъ муслинъ-де-лена и въ кафтанахъ изъ сюра или изъ бумажной матеріи.

-----

   О своемъ житьѣ въ Меккѣ Жерве-Куртеллемонъ разсказываетъ такъ:
   Я скоро пріобрѣлъ друзей въ городѣ и прежде всѣхъ сошелся съ Абдъ-эль-Вахадомъ, мороккскимъ уроженцемъ, хозяиномъ кожевенно-красильнаго заведенія. Онъ женатъ на индіанкѣ, имѣетъ троихъ дѣтей, расположенъ ко мнѣ вполнѣ искренно и сопровождаетъ меня во всѣхъ моихъ прогулкахъ по городу. За болѣзнью моего товарища хаджи Акли, не выходящаго изъ дома, я, только благодаря содѣйствію Абдъ-эль-Вахада, могъ побывать въ Мунѣ, осмотрѣть городъ и его окрестности и снять нѣсколько видовъ фотографическимъ аппаратомъ въ биноклѣ, скрываемомъ мною въ коврѣ для молитвы, который я носилъ на плечѣ, по общепринятому въ Меккѣ обычаю.
   Однажды утромъ мы поднялись съ нимъ на Джебель-Тобби, крутую гору, на вершинѣ которой находится маленькая красивая кубба {Родъ часовни,-- такія строятся надъ могилами чтимыхъ людей.}. Туда заходятъ лишь рѣдкіе богомольцы, и я разсчитывалъ сдѣлать съ этой возвышенности фотографическій снимокъ общаго вида священнаго города. Въ этотъ день я въ первый разъ взялъ съ собой свой фото-бинокль и попалъ въ положеніе вдвойнѣ опасное: взобраться на гору и не зайти помолиться въ куббу было крайне неудобно; этимъ я возбудилъ бы подозрѣніе сторожей часовни, получающихъ подачки отъ каждаго посѣтителя. Съ другой стороны, для молитвы я былъ бы вынужденъ развернуть коверъ, въ которомъ скрытъ фотографическій аппаратъ. Спрятать же его какъ-либо иначе не было возможности при моемъ легкомъ одѣяніи, не имѣющемъ кармановъ, по мѣстному обыкновенію.
   Мы неторопливо взбирались по крутому склону, не оглядываясь назадъ, какъ подобаетъ добрымъ мусульманамъ, погруженнымъ въ благочестивыя размышленія. Подойдя къ часовнѣ, мы опустились на землю съ видомъ людей, желающихъ перевести духъ послѣ труднаго подъема. Внизу подъ нами раскинулся весь городъ, воздухъ былъ такъ прозраченъ и чистъ, что мельчайшія детали выдѣлялись съ поразительною отчетливостью въ громадной мечети, гдѣ уже молились нѣкоторые правовѣрные. Ихъ бѣлыя фигуры мелькали вокругъ черной Каабы, какъ всегда.
   Признаюсь, недолго оставался я въ созерцаніи, слишкомъ великъ былъ соблазнъ. Живо за дѣло, бинокль въ руки,-- разъ, разъ, въ минуту пять снимковъ общей панорамы города... Крайне взволнованный, будто совершивши нѣчто необычайное, я съ минуту не могу оправиться, потомъ встаю и говорю Абдъ-эль-Вахаду: Пойдемъ!-- И, молча, мы покидаемъ это опасное мѣсто.
   Спасены!... Сторожа насъ не видали, и намъ оставалось только какъ можно скорѣе уносить ноги. За первымъ поворотомъ тропинки я считаю нужнымъ прервать молчаніе и дать нѣкоторыя объясненія моему спутнику.
   -- Знаешь, Абдъ-эль-Вахадъ, у меня глаза плохи, я вдаль не вижу и пользуюсь этимъ маленькимъ инструментомъ для поправленія зрѣнія. Одинъ глазъ видитъ у меня далеко, а другой слишкомъ близко...
   -- Да, я знаю,-- отвѣчаетъ Абдъ-эль-Вахадъ,-- такими машинками дѣлаютъ фотографіи мѣстностей. Я видалъ подобныя въ Тангерѣ...
   -- Скажи, братъ, я согрѣшилъ? Въ такомъ случаѣ я сейчасъ же разобью аппаратъ.
   -- Нѣтъ, братъ мой, такъ какъ ты не снимаешь фотографій съ лицъ... Но, какъ бы ни было, берегись очень, чтобъ этого не замѣтили. Тебя сочтутъ за политическаго шпіона, и обоихъ насъ убьютъ на мѣстѣ... Это нерѣдко бывало здѣсь во время большого стеченія богомольцевъ.
   Крошечныя фототипіи, иллюстрирующія книгу Жерве-Куртеллемона, сдѣланы такъ отчетливо, что даютъ довольно ясное понятіе о панорамѣ Мекки, о великой мечети, о нѣкоторыхъ другихъ мѣстностяхъ и, кромѣ того, о костюмахъ, лицахъ и бытовыхъ сценахъ, снятыхъ авторомъ вопреки совѣтовъ его осторожнаго друга.
   Путешественникъ опредѣляетъ приблизительное населеніе Мекки въ 100,000 постоянныхъ обывателей, изъ которыхъ большинство (около 75%) индѣйцы.
   Есть у меня еще одинъ добрый пріятель,-- продолжаетъ авторъ свое повѣствованіе,-- пріятель, довольно странный и типическій, алжирецъ родомъ, бывшій носильщикъ, прижившійся, невѣдомо какими судьбами, въ Меккѣ и превратившійся въ чтимаго всѣми дервиша, извѣстнаго въ городѣ подъ именемъ дервиша-алжирца. Всѣ дни онъ проводитъ въ великой мечети, отдаваясь молитвѣ и созерцанію, въ обычные часы мусульманскихъ трапезъ кто-либо изъ обывателей уводитъ его къ себѣ въ домъ, какъ "человѣка Божія". Онъ безъ церемоніи садится за столъ и, не стѣсняясь, кушаетъ съ отличнымъ аппетитомъ. Лицо у этого дервиша, кроткое и доброе, имѣетъ такой видъ, будто онъ погруженъ въ летаргію, немного разсѣивающуюся отъ времени до времени, когда онъ вспоминаетъ о своей родинѣ, благодаря нашему присутствію. "Хорошо у насъ на родинѣ!-- говоритъ онъ, вздыхая,-- хотѣлось бы опять побывать тамъ!" Со мною онъ очень предупредителенъ, молится вмѣстѣ, помогаетъ своими совѣтами, и мы говоримъ съ нимъ по-алжирски, къ его большому удовольствію.

-----

   Я обходилъ улицы и базары въ полной безопасности, сопровождаемый, по большей части, Абдъ-эль-Вахадомъ, иногда дервишемъ или Ахмедомъ-бу Шенакъ. При такихъ вожакахъ, мнѣ приходилось только обмѣниваться кое съ кѣмъ "селямами" и нѣсколькими любезностями и покорно выпивать неисчислимое количество чашекъ чая, которымъ угощали насъ всюду, при всякихъ обстоятельствахъ, знакомые и купцы въ лавкахъ, куда я заходилъ сдѣлать необходимыя мнѣ покупки.
   Ремесла и роды торговли распредѣлены по кварталамъ, какъ во всѣхъ арабскихъ городахъ, и каждый день я знакомился съ чѣмъ-нибудь новымъ. Одинъ день я обходилъ торговцевъ матеріями, у которыхъ, послѣ безконечныхъ переговоровъ и торговъ, мы покупали какой-нибудь поясъ, чалму, кафтанъ или кусокъ ткани. На-завтра надо было отправляться къ продавцамъ ароматовъ для пріобрѣтенія розоваго дерева, сандальнаго масла и мускуса, по порученію моихъ алжирскихъ друзей. Затѣмъ необходимо было посѣтить кварталъ жестянщиковъ, чтобы купить посуду для запаса воды земъ-земъ. Огромное число ремесленниковъ занято безпрерывнымъ изготовленіемъ изъ бѣлой жести разнокалиберной и всѣхъ возможныхъ формъ посуды для чудодѣйственной воды. Сами же торговцы наполняютъ ею свои издѣлія, наглухо ихъ запаиваютъ и продаютъ правовѣрнымъ въ неимовѣрномъ количествѣ.
   Еще большимъ терпѣніемъ надо запастись при покупкѣ какихъ-либо издѣлій изъ серебра и золота. Серебряки и золотыхъ дѣлъ мастера Мекки составляютъ значительную корпорацію, которою управляетъ и распоряжается шеихъ, самъ мастеровой. Очень искусные рабочіе, они выдѣлываютъ филигранныя вещицы, золотыя и серебряныя цѣпочки замѣчательно тонкой и кропотливой работы. Они же дѣлаютъ множество джамбіа, кинжаловъ, которые всѣ арабы Аравіи носятъ на поясахъ. Нерѣдко такой кинжалъ съ серебряною золоченою рукояткой и такими же ножнами составляетъ все достояніе бедуина.
   Никакая покупка издѣлія этого рода не можетъ состояться безъ посредничества и разрѣшенія шейха. Прежде всего надо сторговаться и условиться съ продавцомъ относительно цѣны драхмы (около 3 грамм.), общепринятой единицы вѣса для драгоцѣнныхъ металловъ. Затѣмъ предстоитъ отправиться къ шейху, иногда на противоположный конецъ города, смотря потому, гдѣ и у кого начался торгъ. Такъ, именно, и случилось со мной. Мнѣ понравилась серебряная вызолоченная цѣпочка въ лавчонкѣ одного изъ многочисленныхъ старьевщиковъ, цехъ которыхъ находится въ улицѣ, прилегающей ко дворцу великаго шерифа.
   Было около десяти часовъ утра, торговля только что начиналась, и Абдъ-эль-Вахадъ совѣтовалъ мнѣ вернуться позднѣе, дабы купить вещицу за болѣе дешевую цѣну. Мнѣ не хотѣлось откладывать, и, скрѣпя сердце, онъ началъ переговоры. Съ него запросили ни съ чѣмъ не сообразную цѣну. Онъ такъ и ахнулъ. Я умоляю его купить вещицу, какъ бы дорого она ни обошлась мнѣ. Онъ не желаетъ, не можетъ сдѣлать это, чтобы не. прослыть за дурака. Лучше намъ вернуться позднѣе. Я продолжаю упрашивать, и переговоры начинаются снова. Въ дѣло вступаются какіе-то черномазые посредники, наперерывъ восхваляющіе красоту цѣпочки. Абдъ-эль-Вахадъ молчитъ, видъ у него настолько угнетенный, что я рѣшаюсь прекратить торгъ, и мы уходимъ. Продавецъ слѣдуетъ за нами, разумѣется, пристаетъ, и, наконецъ, въ какомъ-то переулкѣ я вынуждаю Абдъ-эль-Вахада согласиться. О цѣнѣ драхмы мы условились и отправляемся къ шейху по цѣлой сѣти переулковъ черезъ половину города.
   Шейхъ сидитъ передъ своей лавочкой, углубленъ въ сборку цѣпочки изъ безчисленныхъ колечекъ. Мой товарищъ передаетъ нашу просьбу взвѣсить цѣпочку и санкціонировать ея пріобрѣтеніе. Шейхъ справляется о цѣнѣ драхмы, хитро улыбается, похваливаетъ продавца, говоритъ намъ:-- "Хорошо, сейчасъ я свѣшу",-- и преспокойно принимается опять за свою работу. Мы ждемъ, молча, терпѣливо. Прежде, чѣмъ заняться нами, ему нужно рѣшить споръ между городскимъ купцомъ и кочевымъ бедуиномъ, по поводу кинжала, заказаннаго этимъ послѣднимъ. Послѣ четверти часа шумнаго спора, при которомъ всѣ говорятъ одновременно, шеихъ объявляетъ, что купецъ обязанъ передѣлать кинжалъ, согласно съ желаніемъ бедуина.
   Наступаетъ нашъ чередъ. Шейхъ отодвигаетъ въ сторону свою работу, устанавливаетъ вѣсы и вынимаетъ изъ ящика разновѣски, изумительнѣйшаго вида: зерна бобовъ, кусочки свинца, финиковыя косточки, обломки янтаря, цѣлый ворохъ всякой дряни, значеніе которой, вѣроятно, извѣстно ему доподлинно, такъ какъ черезъ минуту онъ безъ малѣйшаго колебанія опредѣляетъ въ драхмахъ вѣсъ нашей цѣпочки. Объявленную цифру, условленную цѣну драхмы онъ записываетъ на клочкѣ бумаги, дѣлаетъ умноженіе, прикладываетъ къ этому лоскутку свою печать и вручаетъ его намъ. Дѣло покончено, намъ остается поблагодарить шейха, пожать ему руку, обмѣняться обычными "селямами" и отправляться на другой конецъ города для расплаты съ продавцомъ. Отдѣлались мы только въ часъ послѣ полудня, потратили ровно три часа на покупку вещицы, стоящей шесть франковъ пятьдесятъ сантимовъ!...

------

   ...Ахмедъ-бу-Шенакъ подарилъ мнѣ прекрасный, совсѣмъ новый коранъ, принять который я могъ только послѣ самыхъ тщательныхъ омовеній, дабы не коснуться священной книги нечистыми руками. Я понесъ дружескій подарокъ къ главному муфтію малекитовъ, шейху Хаббеду, который тоже весьма расположенъ ко мнѣ и охотно читаетъ мнѣ длинныя проповѣди и интересныя наставленія въ морали, причемъ переводчикомъ служитъ хаджи Акли. Почтенный муфтій подвѣсилъ мой коранъ на шелковомъ шнуркѣ къ своду своего дома, чтобы по колебаніямъ книги узнать, благополучно ли будетъ наше возвращеніе на родину. Послѣ мудреныхъ кабалистическихъ заклинаній онъ выпустилъ священную книгу изъ рукъ, и она повернулась къ Востоку -- предзнаменованіе самое счастливое. Все здѣшнее духовенство твердо вѣритъ въ магію, въ колдовство, въ навожденія, и эти наивныя суевѣрія проникнуты совершенно дѣтскою философіей, очень нравственной и утѣшительною для простыхъ людей.
   Мое пребываніе въ Меккѣ не совпало со временемъ ежегоднаго наплыва богомольцевъ, и я остался очень доволенъ этимъ, такъ какъ на просторѣ и безъ давки мнѣ удобнѣе было дѣлать мои наблюденія и меньше хлопотъ было относительно помѣщенія и стола. Правда, представлялась и большая опасность быть привату за шпіона. Но этимъ самымъ обстоятельствомъ я пользовался въ качествѣ; возраженія, повторяя нерѣдко спрашивавшимъ меня такіе доводы:
   -- Еслибъ я имѣлъ какія-либо недобрыя намѣренія, то я пріѣхалъ бы съ массою богомольцевъ, чтобъ укрыться въ ихъ громадной толпѣ, и былъ бы буквально незамѣтенъ среди множества иноземцевъ всѣхъ племенъ и всѣхъ странъ.
   Шеихъ Хаббедъ, мой добрый пріятель муфтій малекитовъ, замѣтилъ, что мнѣ удалось попасть въ Мекку въ неурочное время, благодаря лишь недавнимъ большимъ послабленіямъ, допускающимъ свободное пребываніе въ городѣ иноземцевъ.
   -- Въ старые годы,-- говорилъ онъ,-- бывало не такъ. Лѣтъ семь-восемь назадъ пришлыхъ людей выпроваживали изъ города тотчасъ по окончаніи религіозныхъ церемоній. Черезъ три дня по возвращеніи изъ Арафата глашатаи обходили городъ и кричали: "Благочестивые богомольцы, настала пора возвращаться вамъ въ свои родныя земли. Завтра отправляются египетскій и сирійскій караваны. Такіе-то корабли стоятъ въ Джеддѣ и ждутъ желающихъ вернуться на родину. Корабли скоро поднимутъ якоря, и съ Божьею помощью вы доѣдете до домовъ вашихъ здоровыми и благополучными, сподобившись получить благословенія".
   Нашъ муфтій любилъ разсказывать были и небылицы, и поэтическія легенды, и между прочимъ разсказалъ мнѣ такую исторію:
   "Во дни Абдъ-эль-Монталеба,-- да будетъ благо этому святому мужу,-- прибылъ однажды въ Мекку на богомолье одинъ изъ царей Индіи въ сопровожденіи всей семьи своей и многочисленныхъ слугъ. Онъ привезъ съ собой большія сокровища и намѣревался навсегда поселиться въ святомъ городѣ. Онъ благочестиво исполнилъ всѣ обряды богомолья и не обратилъ вниманія на крики глашатаевъ, заявлявшихъ о томъ, что наступила для богомольцевъ пора отправляться по домамъ. По своему обыкновенію онъ каждый вечеръ ходилъ къ Каабѣ и набожно многократно обходилъ ее кругомъ... Однажды Абдъ-эль-Монталебъ приблизился къ нему и строго спросилъ о причинѣ, побуждающей его оставаться въ святомъ городѣ вопреки установленному обычаю.
   "Досточтимый братъ мой,-- отвѣтилъ чужеземецъ,-- вѣрь мнѣ, и я все скажу тебѣ. Я былъ царемъ въ Индіи, и мои обширныя владѣнія давали мнѣ въ изобиліи всѣ блага земныя. Богатства мои были неисчислимы. Но я не удовольствовался этимъ и неразумно захотѣлъ побѣдами расширить мое государство, началъ войну съ сосѣдями, желавшими жить въ мирѣ со мною, какъ они всегда жили съ моими предками. По моей волѣ погибли тысячи людей. Утомленный безплодною войной, мой народъ возмутился противъ меня, начались заговоры, и я подавлялъ ихъ съ жестокостью кровожаднаго тирана. Страшными казнями я извелъ многихъ добрыхъ, умныхъ и доблестныхъ людей, достойныхъ всякаго почета и уваженія... Меня начали преслѣдовать ужасныя видѣнія, не дававшія мнѣ покоя и лишавшія меня всѣхъ радостей жизни. Ни прекрасная музыка, ни пляски легкихъ баядерокъ, ни пиры и охоты, никакія наслажденія не могли разсѣять моего мрачнаго настроенія. Я лишился сна и впалъ въ свирѣпое неистовство... Но Богъ милосердъ, Онъ просвѣтилъ меня! Я раскаялся, рѣшилъ все покинуть и прибылъ сюда доживать мой вѣкъ въ молитвѣ и благочестіи. Не отталкивай меня, умоляю тебя... дозволь мнѣ умереть на этой священной землѣ, чтобы послѣднее успокоеніе я могъ найти въ благословенномъ кладбищѣ Мекки, въ Маалѣ, которое есть преддверіе неба" {Маала -- кладбище Мекки, на которомъ похорояены мать Магомета и его любимая жена.}.
   Абдъ-эль-Монталебъ отвѣтилъ ему:
   "-- Богъ приметъ твое раскаяніе, если оно чистосердечно. Но велико твое заблужденіе, если ты думаешь, будто погребеніе твоего тѣла въ этой святой землѣ окажетъ тебѣ хотя бы малую пользу передъ верховнымъ судомъ Всемогущаго. Многіе вѣрующіе думаютъ, какъ ты -- и ошибаются. Въ этомъ ты можешь убѣдиться самъ... Иди сегодня ночевать одинъ въ Маалу, ложись на простую циновку и завтра приходи сюда, разскажи мнѣ, что ты тамъ увидишь.
   "Индѣйскій царь все исполнилъ въ точности, бодрствовалъ и молился, и вотъ что онъ видѣлъ ясною и прозрачною ночью: смутные, какъ туманъ,--колеблющіеся призраки принимали все болѣе и болѣе опредѣленныя очертанія, тянулись вереницами человѣческихъ фигуръ и фантастическихъ верблюдовъ, тяжело нагруженныхъ.
   "То были,-- пояснялъ мнѣ шейхъ Хаббёдъ,-- священные верблюды (джемелъ кхадра), привозящіе каждую ночь въ Маалу тѣла благочестивыхъ мусульманъ, умершихъ далеко отъ нашего святого города. Всемогущему угодно замѣнить ими въ священной землѣ останки недостойныхъ мусульманъ, погребенныхъ здѣсь. Священные верблюды доставляютъ праведныхъ и увозятъ въ далекія страны отверженныхъ до дня прощенія или возмездія...
   "Все это съ поразительною ясностью видѣлъ индѣйскій царь своими глазами и про то, что видѣлъ, разсказалъ Абдъ-эль-Монталебу, который добросердечно сказалъ царю:-- Теперь ты можешь отправиться въ свою страну, такъ какъ видѣлъ самъ, что смерть въ Геджѣ не открываетъ пути на небо. Возвращайся къ себѣ, молись усердно, дѣлай добро и надѣйся... Богъ всемилостивъ!"
   -- Я никогда не кончилъ бы,-- продолжаетъ шейхъ Хаббёдъ,-- еслибъ сталъ разсказывать тебѣ о всѣхъ чудесахъ, совершающихся здѣсь ежедневно и свидѣтельствующихъ о великой справедливости Аллаха. Жилъ когда-то въ странѣ румъ {Румъ -- христіане.} сынъ мавританскаго короля Андалузіи, попался онъ въ плѣнъ и сталъ рабомъ. Христіанскій король взялъ его къ себѣ въ слуги и поставилъ садовникомъ. Увидалъ онъ разъ дочь короля, красоты необыкновенной. Ихъ взоры встрѣтились, садовникъ подалъ ей цвѣтокъ, она не отвергла его, и какъ бы пламень жгучій пробѣжалъ по ихъ жиламъ. Они полюбили другъ друга. Каждый день приходила королевна въ садъ, и съ каждымъ днемъ усиливалась ихъ любовь. "Перейди въ христіанство,-- убѣждала его королевна,-- и я вымолю у отца, чтобъ онъ соединилъ насъ бракомъ". Молодой человѣкъ оставался непоколебимымъ, и наоборотъ въ минуту горя и отчаянія королевна спросила его, что нужно сдѣлать, чтобы стать мусульманкой. "Произнести священную формулу: Ла илъ илалла Махомедъ Расулалла,-- отвѣтилъ онъ.-- Лайлъ илалла Махомедъ Расулалла,-- прошептала она нѣжнымъ и умиленнымъ голосомъ... Аллахъ просвѣтилъ ее по милосердію своему. Молодые люди сидѣли, держа другъ друга за руки, въ неизъяснимомъ блаженствѣ, и тутъ ихъ засталъ король. Мусульманина онъ приказалъ заключить въ мрачную тюрьму, дочь осыпалъ горькими упреками. Но ея слезы разжалобили отца, и рабъ былъ отпущенъ на свободу. Выгнанный изъ дворца, онъ не захотѣлъ, однако, вернуться на родину и продолжалъ упорно бродить вокругъ жилища своей возлюбленной, надѣясь снова увидать ее. А королевна, удрученная печалью, зачахла, какъ надломленный цвѣтокъ, и скоро умерла. Ее похоронили на христіанскомъ кладбищѣ. Обезумѣвшій отъ горя молодой человѣкъ задумалъ страшное дѣло -- нарушить покой могилы, чтобы взглянуть въ послѣдній разъ на милое лицо любимой дѣвушки. Въ дни ихъ любви онъ подарилъ ей дешевенькій серебряный браслетъ, который она обѣщала не снимать до конца жизни. И этотъ браслетъ захотѣлъ онъ взять на память о ихъ чистой любви... Ночью онъ руками разрылъ могилу и -- о ужасъ -- нашелъ въ ней трупъ стараго араба. Мертвецъ былъ одѣтъ въ богатый нарядъ жителя Мекки и въ рукѣ у него лежали драгоцѣнныя четки изъ жемчуга. Повинуясь какой-то невѣдомой силѣ, молодой человѣкъ взялъ эти четки и убѣжалъ. Шелъ онъ долго, преодолѣвая утомленіе и перенося всевозможныя лишенія, и добрался, наконецъ, до Мекки. Потерявши все на землѣ, онъ хотѣлъ приблизиться къ Богу и умереть въ святой землѣ. Едва прибывши, онъ поспѣшилъ поклониться Каабѣ, потомъ сталъ молиться, перебирая въ рукѣ жемчужныя четки. Вдругъ незнакомый молодой человѣкъ кидается на него. "Злодѣй!-- восклицаетъ онъ,-- откуда взялъ ты эти четки? Подобныхъ имъ нѣтъ во всемъ мірѣ, и мой отецъ завѣщалъ мнѣ похоронить его съ ними на священномъ кладбищѣ Маала. Ты совершилъ святотатство, укралъ ихъ изъ могилы!" Собрался народъ и обвиняемаго повели на судъ къ кадію. "Откуда взялъ ты эту дорогую вещь?-- спросилъ его судья,-- Я нашелъ ее въ христіанской странѣ, изъ которой я пришелъ",-- отвѣтилъ странникъ и правдиво разсказалъ свою печальную исторію. Всѣ слушали его съ большимъ сочувствіемъ, пораженные его искренностью. "Идите въ Маалу,-- рѣшилъ кадій,-- ты, молодой человѣкъ, безъ труда найдешь могилу своего отца, и съ помощью Божіей мы скоро узнаемъ правду". Отправились на кладбище, разрыли могилу и къ великому изумленію всѣхъ присутствовавшихъ цашли въ ней тѣло красавицы христіанской королевны. Одѣтая въ богатый нарядъ, она, казалось, тихо спала чистымъ сномъ дѣвственницы, а на ея рукѣ блестѣлъ скромный серебряный браслетъ... Она съ вѣрою произнесла слова: Ла илъ илалла Махомедъ Расулалла, и призрачные верблюды исполнили свое дѣло".
   Шеихъ Хаббёдъ охотно и часто разсказывалъ мнѣ подобныя исторіи, искренно желая убѣдить меня въ несомнѣнности таинственныхъ чудесъ. Менѣе снисходительно онъ отнесся къ вопросу, который я однажды дозволилъ себѣ предложить ему относительно происхожденія арабскаго языка.
   -- Наши ученые увѣряютъ,-- сказалъ я,-- что арабскія письмена происходятъ отчасти отъ еврейскихъ.
   -- Какая злостная ложь!-- воскликнулъ онъ въ негодованіи.-- У насъ въ Музеѣ книгъ хранятся древнія рукописи, писанныя отдѣльными буквами, относящіяся къ отдаленнѣйшимъ временамъ, далеко предшествовавшимъ году рожденія нашего пророка Сидна Махомеда (Саллали или Селлама).
   На выраженное мною желаніе посмотрѣть хоть одинъ экземпляръ такой рукописи онъ отвѣтилъ:
   -- Быть можетъ я принесу тебѣ его завтра, такъ какъ ты не можешь разсчитывать попасть въ вашъ Музей книгъ. Еслибъ ты остался у насъ долѣе, то черезъ нѣсколько мѣсяцевъ я, пожалуй, могъ бы провести тебя туда, но было бы безуміемъ съ твоей стороны думать, что я теперь же приму на себя такую отвѣтственность. Я, впрочемъ, взвѣсилъ тебя моими глазами и вѣрю твоему чистосердечію, но самъ-то я лишь смиренный служитель Аллаха и не въ моей власти дѣлать для тебя все, что я желалъ бы сдѣлать...
   Затѣмъ онъ добавилъ:
   -- Видѣлъ ли ты на дорогѣ въ Муну писанные камни?
   -- Да,-- отвѣтилъ я,-- по лѣвую сторону дороги, не далеко отъ села, но это куффическія надписи, сравнительно недавняго времени, не представляющія никакого научнаго интереса.
   -- Въ старые годы,-- сказалъ онъ,-- на дорогѣ въ Арафатъ были камни съ надписями и съ изображеніями человѣческихъ фигуръ, относящіяся къ до-исламичеекимъ временамъ. Вагабиты уничтожили ихъ.
   Вотъ и все, чего я добился отъ моего пріятеля шейха Хаббёда, никакой древней рукописи онъ не принесъ мнѣ, и тайны музея остались недоступными для меня. А, между тѣмъ, въ высшей степени любопытно и важно было бы удостовѣриться въ справедливости его разсказа. Почему же мусульманскіе ученые, какъ Хамди-бей, напримѣръ, имѣющій такую силу у турецкаго султана,-- не постараются выяснить западному міру темный вопросъ о происхожденіи арабскаго языка? Раскрытіе истины могло бы имѣть огромное значеніе для исторіи арабскаго народа, еслибъ оказалось, какъ я въ томъ убѣжденъ, что арабскій языкъ есть одинъ изъ древнѣйшихъ въ мірѣ, быть можетъ даже -- родоначальникъ всѣхъ нашихъ языковъ!

-----

   Послѣ нѣсколькихъ страницъ, не представляющихъ большого интереса и посвященныхъ описанію архитектуры домовъ {Не лишнимъ считаю отмѣтить такую любопытную подробность: по дорогѣ въ Ассиръ, близъ предмѣстья города, лежитъ большое селеніе негровъ, построенное изъ жестяныхъ коробокъ, въ которыхъ привозится керосинъ въ Мекку. Такія коробки изготовляются въ огромномъ количествѣ у насъ въ Батумѣ на фабрикахъ, принадлежащихъ большимъ керосино-экспортнымъ фирмамъ. Каково же должно быть потребленіе керосина въ Меккѣ, если изъ его посуды строятся цѣлыя села!}, уродливыхъ костюмовъ женщинъ, эффектной одежды бедуиновъ, арабскихъ кушаній, изготовляемыхъ на овечьемъ маслѣ противнаго запаха, авторъ переходитъ къ повѣствованію о своей поѣздкѣ въ Муну.
   Я никому не сообщалъ о моемъ намѣреніи ѣхать въ Муну,-- разсказываетъ нашъ путешественникъ,-- такъ какъ мнѣ мудрено было бы оправдать любопытство, влекшее меня къ этимъ святымъ мѣстамъ въ такую пору, когда они совершенно пустынны. Вставши до свѣту, я вышелъ изъ дому одинъ и отправился къ Абдъ-эль-Вахаду, сказалъ ему про мое желаніе и безъ особаго труда получилъ его согласіе быть моимъ спутникомъ. Онъ тотчасъ же добылъ двухъ осликовъ, и на нихъ мы пустились въ путь по дорогѣ, ведущей въ Муну, Музделифатъ и Арафатъ.
   Въ нѣкоторомъ разстояніи отъ города у самой дороги лежитъ бассейнъ Зобеида,-- нѣчто, вродѣ прямоугольной сажалки, вырытой среди узкой долины и наполняемой водой изъ того же водопровода, который доставляетъ ее въ Мекку. Въ періодъ паломничества, богомольцы, возвращающіеся изъ Арафата и Муны, купаются въ этомъ бассейнѣ ради освѣженія послѣ томительнаго перехода. Такой обычай оказывается крайне опаснымъ, особливо во время эпидеміи, такъ какъ вся загрязненная сажалка превращается въ настоящій разсадникъ всякихъ микробовъ и въ источникъ заразы, на что мѣстное санитарное управленіе не считаетъ нужнымъ обращать вниманіе.
   Этотъ зловредный водоемъ нерѣдко смѣшивали и продолжаютъ смѣшивать съ почитаемымъ за святой колодцемъ Земъ-Земъ, который находится въ Меккѣ среди великой мечети и представляетъ собою хорошо закрытое, совершенно чистое сооруженіе, обложенное мраморными плитами. Отверстіе колодца ограждено желѣзною рѣшеткой, черезъ которую черные рабы достаютъ чудодѣйственную воду кожаными ведрами и разливаютъ ее въ небольшіе мраморные бассейны. Вода Земъ-Земъ, правда, чуть-чуть солоновата, но чиста безусловно и пьется безъ малѣйшаго отвращенія, вопреки мнѣнію, сложившемуся объ этомъ въ Европѣ на основаніи ошибочныхъ мнѣній.
   Также ошибочно и почти неискоренимо весьма распространенное убѣжденіе, будто люди, побывавшіе въ Меккѣ, пріобрѣтаютъ черезъ это право носить зеленую чалму. Совершенно это невѣрно, и путешествіе въ Мекку не даетъ ни малѣйшихъ правъ на какіе-либо внѣшніе отличительные знаки, а даетъ лишь извѣстную привилегію именоваться "эль-хаджи". И этотъ своего рода титулъ уже навсегда соединяется съ собственнымъ именемъ совершившаго столь далекое путешествіе. Маленькое серебряное колечко, купленное въ Меккѣ у серебряниковъ, спеціально дѣлающихъ таковыя, служитъ, правда, нѣкоторымъ признакомъ, по которому можно узнать "хаджи", и было бы непристойно и претенціозно носить такое колечко тому, ко въ Меккѣ не былъ. Но это скромное украшеніе распространено сравнительно мало.
   Мнѣніе о зеленой чалмѣ сложилось вотъ почему: всѣ богомольцы покупаютъ какіе-нибудь сувениры на память о путешествіи въ святую землю для себя и для подарковъ близкимъ людямъ. Въ опредѣленное время для массоваго паломничества Мекка превращается въ величайшую ярмарку мусульманскаго міра, и на ней происходитъ обмѣнъ тканей и другихъ товаровъ, привозимыхъ отовсюду. Богомольцы покупаютъ преимущественно такіе предметы, которыми они могутъ щегольнуть и похвалиться у себя на родинѣ. И вотъ, въ старые годы такимъ предметомъ франтовства были зеленыя чалмы, нынѣ же большое предпочтеніе отдается привозимымъ изъ Индіи чалмамъ изъ суровой шелковой матеріи, расшитой желтымъ шелкомъ. По возвращеніи домой, богомолецъ не преминетъ надѣть такой уборъ, какого нельзя достать въ его родной странѣ. А кто въ Меккѣ не бывалъ, тотъ не посмѣетъ такъ нарядиться изъ опасенія, что его примутъ за хвастуна, желающаго присвоить себѣ наименованіе "хаджи". Такимъ образомъ въ каждой странѣ существуетъ свой отличительный знакъ хаджи: въ Алжирѣ -- суровая идѣйская чалма, въ Сиріи -- нерѣдко зеленая. Но эта послѣдняя служитъ по преимуществу отличіемъ, присвоеннымъ потомкамъ и родственникамъ Магомета, которые въ нѣкоторыхъ странахъ одни имѣютъ право носить зеленыя чалмы. Въ Джербѣ (въ Тунисѣ) всѣ мужчины ходятъ въ зеленыхъ чалмахъ на томъ основаніи, что всѣ они считаютъ себя потомками Магомета, Саллали или Селлама.
   Не доѣзжая Муны, по лѣвую сторону дороги путники видятъ маленькое, очень обветшалое зданіе, родъ Куббы (часовни), стоящее на склонѣ горы.
   -- Это,-- пояснилъ Абдъ-эль-Вахадъ,-- подлинное мѣсто, гдѣ Авраамъ приносилъ въ жерву Исаака.
   Богомольцамъ показываютъ даже слѣдъ сабли патріарха, глубоко разсѣкшей скалу въ то время, какъ отрублена была голова принесеннаго въ жертву барана.
   Прямо противъ путниковъ, какъ бы заграждая имъ дорогу, стоитъ первый шептанъ, родъ стѣнки, выбѣленной известью и имѣющей видъ усѣченной пирамиды. Это символическое изображеніе дьявола. Богомольцы, возвращающіеся изъ Арафата, считаютъ своею обязанностью бросить по семи камней въ это сооруженіе и въ два другихъ шейтана, по серединѣ селенія и на выѣздѣ изъ него. Надо замѣтить, впрочемъ, что никакого скопленія камней въ кучи въ этихъ мѣстахъ нѣтъ, такъ какъ бросаемые камни не крупнѣе лѣсныхъ орѣховъ и легко раскидываются ногами пѣшеходовъ.
   Селеніе Муна совершенно пусто. Два старыхъ раба негра, оставленные сторожами, встрѣтили путниковъ, привязали ихъ осликовъ и принесли воды для самовара, который, вмѣстѣ съ чаемъ, сахаромъ и даже углями, предусмотрительно захватилъ съ собой Абдъ-эль-Вахадъ.
   Тотчасъ же за селомъ лежитъ долина жертвоприношеній,-- le Bol du Diable, какъ называетъ ее Буртовъ,-- то знаменитое мѣсто, гдѣ съ отдаленнѣйшихъ временъ тысячи богомольцевъ ежегодно убиваютъ безчисленное множество барановъ, козъ и даже верблюдовъ въ память Авраамова жертвоприношенія. Число правовѣрныхъ, стекающихся сюда на богомолье, возрастаетъ съ каждымъ годомъ, благодаря улучшенію сообщеній и открытію пути моремъ, и потому еще, что мусульманская религія пріобрѣтаетъ постоянно увеличивающееся число послѣдователей въ Африкѣ, въ Индіи, въ Китаѣ. Количество убиваемыхъ жертвенныхъ животныхъ не соотвѣтствуетъ въ точности увеличенію числа богомольцевъ, такъ какъ центральная Аравія и Іеменъ, исключительно доставляющіе барановъ и козъ, могутъ выставить ихъ на продажу только въ извѣстномъ опредѣленномъ количествѣ. Въ силу усиленія спроса цѣна на нихъ возрастаетъ, богатые начинаютъ убивать меньше, бѣдные вынуждены часто и совсѣмъ не убивать. И все-таки иными годами приносимыхъ въ жертву животныхъ приходится считать сотнями тысячъ.
   Французскій путешественникъ ожидалъ найти въ долинѣ жертвоприношеній грандіознѣйшее скопленіе костей и скелетовъ животныхъ, производящее потрясающее впечатлѣніе, и испыталъ полное разочарованіе, не увидавши тамъ ни признака жертвенныхъ останковъ. Мелкій золотистый песокъ покрываетъ ровнымъ слоемъ всю долину величайшаго въ мірѣ кровопролитія. Среди этой пустыни возвышается обширная мечеть первобытнаго типа, за нею -- дворецъ великаго шерифа и махамалы Египта и Сиріи, изъ коихъ одинъ въ развалинахъ. Въ центрѣ долины -- резервуары для воды и отхожія мѣста для богомольцевъ въ крайне неудобной близости другъ отъ друга. Далѣе идутъ террасы уступами, бойни,-- все очень чисто, выбѣлено известью, безъ малѣйшаго слѣда кровавыхъ зрѣлищъ, происходящихъ здѣсь ежегодно. Песокъ Аравіи все прикрываетъ собой и своимъ треніемъ, при знойномъ климатѣ, быстро превращаетъ все въ мельчайшую пыль, разносимую вѣтромъ, смываемую рѣдкими, но проливными дождями. Люди съ своей стороны помогаютъ очисткѣ этого чтимаго мѣста, зарывая трупы оставляемыхъ животныхъ въ заранѣе приготовленныя ямы.
   Въ виду этого, слѣдуетъ принять совершенно несостоятельнымъ мнѣніе людей, увѣряющихъ, будто долина Муны представляетъ собой очагъ и источникъ эпидемій, уносящихъ ежегодно множество мусульманскихъ богомольцевъ. За болѣе достовѣрное должно признавать, что нѣкоторыя эпидеміи и главнымъ образомъ холера заносятся сюда караванами богомольцевъ изъ Индіи. И несомнѣнно, что въ Мунѣ холера развивается сильнѣе, чѣмъ гдѣ-либо не отъ жертвоприношеній, а вслѣдствіе полнаго отсутствія гигіеническихъ предосторожностей, при убійственномъ климатѣ, при громадномъ скопленіи массы людей, утомленныхъ и изнуренныхъ тяжелыми странствованіями. Всѣ мѣры должны быть направлены къ тому, чтобы самымъ тщательнымъ наблюденіемъ за прибывающими моремъ и за караванами изъ Индіи не допускать заразы въ Іеменъ. А разъ она, по оплошности или нерадѣнію санитарныхъ учрежденій, пробралась въ святую землю ислама, было бы безуміемъ воображать, что эпидемію можно остановить въ Геджѣ...

-----

   Во время своихъ прогулокъ по городу французскій туристъ внимательно присматривался ко ввознымъ товарамъ и ихъ фабричнымъ клеймамъ. Видѣлъ онъ почти исключительно клейма англійскія и голландскія, очень изрѣдка нѣмецкія и итальянскія,-- французскія только на сахарѣ изъ Марсели, про русскія нѣтъ и помина. А между тѣмъ Мекка представляетъ собою весьма значительный рынокъ, особенно бойкій въ періоды ежегоднаго массоваго паломничества, когда здѣшніе обороты доходятъ до нѣсколькихъ сотъ милліоновъ франковъ.
   Что касается тканей, то всѣ арабы одѣваются въ бумажныя, въ особенно большомъ употребленіи -- красныя съ узенькими бѣлыми полосками, носящія названія шаргуйя и хаммуди, смотря по качеству. Изъ нихъ дѣлаютъ чалмы, своего рода платки, которыми рабы обвертываютъ себѣ чресла, изготовляютъ пояса, салфетки, простыни, навѣсы отъ солнца и мало ли что еще. Ввозится этой ткани громадное количество изъ Индіи, гдѣ она фабрикуется къ немалой выгодѣ англичанъ. Индія же доставляетъ большія партіи муаровой шелковой матеріи, изъ которой здѣсь шьютъ кафтаны (родъ халатовъ). Въ огромномъ количествѣ расходится здѣсь также бѣлая, тонкая, почти какъ батистъ, бумажная матерія, совсѣмъ неизвѣстная въ Европѣ, исключительно индѣйской или англійской (?) фабрикаціи.
   Помимо тканей, Жерве-Куртеллемонъ обращаетъ вниманіе своихъ соотечественниковъ на значительный ввозъ въ Аравію сахара, кофе, риса, разныхъ печеній, пряностей, фруктовъ, рыбныхъ консервовъ, металлическихъ издѣлій, посуды, мебели, инструментовъ и т. д. Въ настоящее время вся торговля этими предметами находится въ рукахъ индѣйцевъ и яванцевъ, поселившихся въ Меккѣ и въ Джеддѣ. Товары они получаютъ изъ голландской Индіи и изъ англійской черезъ посредство родственниковъ, остающихся тамъ на жительствѣ. Такимъ образомъ вся выгода, весьма значительная, повидимому, отъ торговли съ Аравіей достается исключительно англичанамъ и голландцамъ... Желаніе путешественника проѣхать въ другой священный городъ ислама, въ Медину, гдѣ находится гробъ Магомета, не осуществилось вслѣдствіе тяжелой болѣзни товарища его странствованій и вѣрнаго его вожака, хаджи Акли, убоявшагося труднаго перехода на верблюдахъ отъ приморскаго порта Ямбо-эль-Бара до Медины.
   Въ Ямбо наши путешественники узнали о смерти одного очень важнаго обывателя Медины, См-Халеда-Джама-эль-Лиль, большого друга Бенъ Рашида, владѣтеля Неджеда. Вотъ что разсказываютъ про этого послѣдняго прославляющіе его мединцы:
   "Это могущественный государь, постоянно воюющій, хорошо вооруженный, справедливый и великодушный! Вотъ недавно еще два купца, наши земляки, отправились торговать въ его страну. Девять дней пути отдѣляютъ Медину отъ столицы Бенъ Рашида,-- два дня по турецкимъ владѣніямъ и семь дней по его государству. Нашихъ торговцевъ никто не потревожилъ ни во время ихъ поѣздки туда, ни во время пребыванія у Бенъ Рашида. Когда же они возвращались назадъ, ихъ убили, какъ только они вступили на турецкую землю. Арабскій государь, разгнѣванный такимъ поступкомъ, отдалъ приказъ, чтобы тамошнія племена тотчасъ же подчинились ему и отказались платить подати туркамъ. "Я беру васъ подъ свою власть,-- объявилъ онъ,-- потому что Турція не въ силахъ охранять безопасность среди васъ. Отнынѣ только мои анайи (охранные листы) будутъ имѣть значеніе для васъ и я хочу быть полнымъ господиномъ до одного дня пути отъ Медины". Племена не посмѣли, однако, отказаться отъ платежа податей туркамъ, и разгнѣванный Бенъ Рашидъ уничтожилъ ихъ до тла, въ примѣръ другимъ. "Когда я сказалъ,-- заявилъ онъ,-- должно повиноваться или умереть..." -- и ни одна живая душа не была пощажена. Си-Халебъ-Джама-эль-Лиль былъ его вѣрнымъ другомъ,-- добавляютъ мединцы.-- Сильный былъ человѣкъ и справедливый! Постоянно сопровождаемый двѣнадцатью чернокожими арабами, которыхъ онъ покупалъ за какую бы ни было цѣну, лишь бы то были здоровяки, онъ чинилъ судъ и расправу безапелляціонно, казнилъ даже смертью, не обращая вниманія на турокъ. Каждый день въ извѣстный часъ у двери своего дома онъ вынималъ изъ ноженъ саблю, поднималъ ее прямо надъ своею головой и возглашалъ:-- "У кого есть жалоба? Пусть тотъ, кто потерпѣлъ отъ какой-нибудь несправедливости, подходитъ безъ страха, если дѣло его правильно и губы правдивы. Завѣряю моею саблей, сверкающею яснымъ и чистымъ блескомъ, тотъ получитъ быстрое удовлетвореніе отъ моего правосудія! А вы, львы вечера (воры и грабители), трепещите! Я подкошу ваши головы, какъ зрѣлые колосья хлѣба..." И обиженные подходили къ нему довѣрчиво, а львы вечера трепетали. Вотъ какой человѣкъ умеръ! Аллахъ всемогущъ. Но мы жестоко почувствуемъ, какую мы понесли потерю со смертью этого справедливаго человѣка. Богъ удаляется отъ арабовъ, если допускаетъ смерть такихъ людей. Но наша вѣра остается непоколебимой, ибо Онъ Всеблагой и Всемилостивый. Будемъ молиться за Си-Халеба-Джама-эль-Лила и преклонимся передъ волей Аллаха!"
   Изъ подобныхъ разсказовъ ясно, какъ ничтоженъ авторитетъ турецкихъ властей въ Аравіи, какъ недружелюбно относится мѣстное населеніе къ туркамъ и насколько слаба связь Оттоманской имперіи съ мусульманскимъ Востокомъ. Очень жаль, что болѣзнь хаджи Акли помѣшала Жерве-Куртеллемону попасть въ Медину, проникнуть дальше вглубь Аравіи, познакомиться съ Бенъ Рашидомъ и насъ познакомить съ совершенно невѣдомымъ европейцамъ Неджедомъ, страною, сохранившею, быть можетъ, во всей неприкосновенности типичныя черты древнѣйшихъ полупатріархальныхъ монархій. Не мало любопытнаго нашелъ бы французскій путешественникъ и по части глубоко интересующей его арабской археологіи. Въ Ямбо ему говорили: "Если тебя занимаютъ писанные камни, то въ нихъ нѣтъ недостатка въ Мединѣ. Тамъ цѣлая сторона укрѣпленій состоитъ изъ стѣны, сложенной изъ камней, покрытыхъ древнѣйшими письменами, уцѣлѣвшими отъ временъ нашихъ войнъ съ евреями и румами".
   Медина, какъ и Мекка, съ ихъ памятниками древнѣйшей письменности, съ ихъ камнями, испещренными знаками, съ Музеемъ книгъ и другими сокровищами археологіи, останутся очень надолго недоступными для изслѣдованія европейскимъ ученымъ. Такія покушенія на недоступность святой земли ислама, какія удалось совершить успѣшно очень немногимъ энергическимъ и до дерзости смѣлымъ людямъ, всегда будутъ рѣдкостными, разрозненными попытками, притомъ же весьма мало плодотворными для науки. Только мусульманскіе ученые, природные мусульмане, какъ Хамди-бей, директоръ музея въ Стамбулѣ, пользующійся расположеніемъ султана,-- могли бы кое-что сдѣлать по этой части. Но я,-- быть можетъ, вопреки мнѣнію Жерве-Куртеллемона,-- не думаю, что и они въ состояніи будутъ достигнуть солидныхъ результатовъ, и говорю я это на основаніи нѣкоторыхъ данныхъ, почерпнутыхъ мной изъ книги того же французскаго путешественника.
   Хамди-бей и всякій другой мусульманскій ученый, если онъ чужеземецъ, т.-е. не природный арабъ и постоянный житель Медины или Мекки, всегда будетъ наталкиваться на тѣ же препятствія въ изслѣдованіяхъ, какія на себѣ испыталъ Абдалла-Куртельмунъ (мусульманское имя путешественника), сумѣвшій внушить къ себѣ довѣріе и пріобрѣсти расположеніе нѣкоторыхъ довольно вліятельныхъ лицъ въ Меккѣ. На обратномъ пути въ Суэцѣ онъ познакомился и близко сошелся,-- по его словамъ,-- съ молодымъ человѣкомъ, сыномъ великаго шерифа Мекки, возвращавшимся изъ Константинополя, и съ двумя его важными спутниками-совѣтниками,-- разумѣть надо -- гувернерами или няньками: съ шейхомъ Рашидомъ изъ Мекки и съ Сидъ-Брагимомъ бенъ Сидъ-Хассадъ изъ Медины. Сынъ шерифа увлекается фотографіей, везетъ съ собой хорошій аппаратъ, приглашаетъ хаджи Абдаллу къ себѣ въ Мекку.
   -- Я буду обучать тебя Корану, а ты научишь меня дѣлать фотографіи,-- говоритъ молодой арабъ.
   Шеихъ Рашидъ зорко посматриваетъ на обоихъ, помалчиваетъ, а взглядъ его проницательныхъ глазъ ясно выражаетъ: "Потише, юноша, немного надѣлаешь ты фотографій въ Меккѣ. За этимъ ужъ я понаблюду". И вслухъ, обращаясь къ Куртеллемону, добавляетъ: "Тебя не вводятъ въ заблужденіе его слова, не правда ли?" Конечно, нѣтъ, вполнѣ ясно и опредѣленно: если сыну великаго шерифа не позволятъ дѣлать фотографій, то не видать у себя въ рукахъ фотографическихъ снимковъ ни Хамди-бею, ни другому ученому, ни самому султану... Такіе правовѣрные ревнители, какъ шейхъ Рашидъ и Сидъ Брагамъ, несомнѣнно, сумѣютъ оградить отъ посторонняго глаза все, что они находятъ нужнымъ хранить въ тайнѣ, по своему правовѣрію, а главнымъ образомъ -- изъ опасенія злыхъ козней со стороны чужеземцевъ и турокъ въ томъ числѣ.
   Какъ мы видѣли выше, значеніе турецкаго султана въ Іеменѣ, въ Мединѣ и во всей Аравіи совершенно ничтожно, власть его абсолютно номинальна, а его права сюзерена сводятся, повидимому, къ тому, что ему предоставляется присылать подарки и пожертвованія, да содержать упомянутую полицію, которая пикнуть не смѣетъ не только передъ шерифомъ, но и передъ шейхами бедуиновъ, и передъ Си-Халедомъ... Въ Меккѣ (въ Мединѣ, вѣроятно, тоже) обыватели не платятъ никакихъ налоговъ, ни податей, ни поборовъ за право торговли или на благоустройство города. Какими суммами и отъ какихъ источниковъ покрываются необходимые городскіе расходы -- изъ книги Жерве Куртеллемона не видно. Вѣроятно, за все и про все отвѣчаютъ карманы безчисленныхъ богомольцевъ, опоражниваемые въ казну великой мечети. Авторъ осторожно и благоразумно умалчиваетъ объ этомъ, какъ и обо многомъ другомъ, могущемъ непонравиться мѣстнымъ обывателямъ и, въ особенности, духовенству. Увлеченный желаніемъ побывать еще разъ въ Меккѣ, проѣхать въ Медину и пробраться далѣе въ Неджедъ, предаваясь соблазну приглашеній со стороны сына шерифа, шейха Рашида и Сидъ-Брагима, онъ тщательно обходитъ все то, что могло бы вызвать недовольство мусульманъ и арабовъ, и въ концѣ книгѣ горько сѣтуетъ на "неловкихъ или злонамѣренныхъ репортеровъ, глупо извращавшихъ его поступки (mes actes)".
   Вслѣдствіе этого, при всемъ большомъ интересѣ, какой представляетъ путешествіе Жерве Куртеллемона, въ его книгѣ оказывается много недомолвокъ, обусловленныхъ его желаніемъ ничѣмъ не затрогивать отрицательныхъ сторонъ быта мусульманъ и арабовъ. Даже о рабствѣ, до сихъ поръ существующемъ въ Аравіи, и о торговлѣ рабами французскій путешественникъ говоритъ лишь вскользь и въ самыхъ мягкихъ выраженіяхъ, о положеніи женщинъ, объ организаціи и бытѣ духовенства совсѣмъ ничего не говоритъ. А изъ этого мы позволяемъ себѣ заключить, что въ томъ и въ другомъ весьма многое не заслуживаетъ похвалъ.

М. Р.

"Русская Мысль", кн.VI, 1897

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru