Ремезов Митрофан Нилович
Современное искусство

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    (Малый театр: Честь, комедия в 4-х действиях, Германа Зудермана. Перевод Виктора Крылова; Власть тьмы, или коготок увяз, всей птичке пропасть, драма в 5-ти действиях, Л. Н. Толстого).

   

СОВРЕМЕННОЕ ИСКУССТВО.

(Малый театръ: Честь, комедія въ 4-хъ дѣйствіяхъ, Германа Зудермана. Переводъ Виктора Крылова; Власть тьмы, или коготокъ увязъ, всей птичкѣ пропасть, драма въ 5-ти дѣйствіяхъ, Л. Н. Толстого).

   Въ нашей ноябрьской книжкѣ мы говорили о драмѣ Германа Зудермана Родина; едва прошелъ мѣсяцъ, и передъ нами новая комедія того же автора, Честь, въ которой развивается почти та же идея, что и въ первой пьесѣ, при внѣшней обстановкѣ почти тождественной. Тамъ, въ Родинѣ, молодая дѣвушка Магда уходитъ изъ родительскаго дома искать счастья на чужбинѣ и, вернувшись черезъ нѣсколько лѣтъ на родину, убѣждается въ томъ, что всѣ ея связи съ близкими людьми порваны различіемъ взглядовъ на основные принципы нравственности, традиціонные и незыблемые въ семьѣ подполковника Шварце, и въ обществѣ, къ которому принадлежитъ эта семья, и совершенно чуждые, непонятные тому замкнутому кругу, усвоенные молодою пѣвицей на широкомъ просторѣ артистическаго міра. Родные и близкіе, съ одной стороны, и дѣвушка-артистка, съ другой, такъ далеко расходятся въ понятіяхъ о "чести" и "долгѣ",-- эти слова мы сопоставляемъ умышленно,-- что примиреніе становится совершенно невозможнымъ, несмотря на всѣ усилія пастора Гефтердинга. Тутъ по-своему обѣ стороны правы, и на этомъ построенъ истинно драматическій конфликтъ, долженствующій неизбѣжно привести къ катастрофѣ. Въ комедіи Честь молодой человѣкъ Робертъ Генеке (г. Южина,) уѣзжаетъ изъ родительскаго дома искать счастья въ Индіи и, возвратившись черезъ нѣсколько лѣтъ, находитъ, что всѣ его связи съ родными порваны. Семья рабочихъ на фабрикѣ, состоящая изъ старика Гепеке (г. Правдивъ), его жены (г-жа Полянская), ихъ дочерей, Августы (г-жа Уманецъ-Райская) и Альмы (г-жа Лешковская), и зятя Михальскаго (г. Гаринъ), мужа Августы, осталась совершенно такою же, какою она была до отъѣзда Роберта, а Робертъ тѣмъ временемъ пожилъ на широкомъ просторѣ, многому научился, обо многомъ подумалъ и на родину пріѣхалъ совершенно переродившимся человѣкомъ,-- не простымъ уже рабочимъ, а образованнымъ человѣкомъ, самостоятельно ведущимъ въ качествѣ уполномоченнаго огромное торговое дѣло, другомъ графа фонъ-Трастъ-Саарберга (г. Ленскій), милліонера, "кофейнаго короля". Своихъ родныхъ, да, пожалуй, и свою "родину" онъ находитъ подъ "властью тьмы", извратившей всѣ понятія о "чести" и "долгѣ". "Власть тьмы" въ семьѣ Генеке проявляется въ томъ, что она благоговѣйно преклоняется передъ разжирѣвшимъ буржуа коммерціи совѣтникомъ Мюлингомъ (г. Рыбаковъ) и передъ его сынкомъ Куртомъ (г. Садовскій 2), представителемъ "буржуйской" молодежи. Родные Роберта, одни сознательно -- сестра и зять, другіе -- отецъ и мать, не видя въ томъ ничего дурного, потворствуютъ ухаживаніямъ молодого Мюлинга за хорошенькою и легкомысленною Альмой, съ восторгомъ принимаютъ подачки Курта, которыми онъ развращаетъ молодую дѣвушку, при купленномъ имъ содѣйствіи ея замужней сестры, устроившей имъ уютное гнѣздышко для интимныхъ свиданій въ своемъ домѣ съ согласія своего мужа. Въ этихъ ухаживаніяхъ и подачкахъ вся семья Роберта видитъ для себя не только выгоду, но и большую "честь", тогда такъ Роберту такое положеніе представляется унизительнымъ и позорнымъ, хотя онъ и не подозрѣваетъ еще, что его любимица, "маленькая" Альма, уже опозорена "хозяйскимъ" сынкомъ. Когда раскрывается настоящая сущность отношеній Альмы къ богатому купчику, отецъ и мать накидываются на "негодную дѣвчонку", бранятъ ее и колотятъ, поскольку это удобно для сцены, но тотчасъ же смягчаются, умиляются и приходятъ въ безграничный восторгъ, какъ только "господинъ коммерціи совѣтникъ" выдаетъ имъ сорокъ тысячъ марокъ "за безчестье" дочери, дабы откупиться отъ скандала, который грозитъ его сынку. Робертъ въ полномъ ужасѣ и не можетъ втолковать родителямъ и сестрамъ, что въ этой-то уплатѣ отступного и заключается верхъ безчестья. Старикъ Генеке, безпрерывно повторяющій: "я -- честный работникъ",-- и вся семья его рѣшительно не могутъ понять такихъ тонкостей сына, набравшагося гдѣ-то на чужбинѣ безсмысленной, по ихъ мнѣнію, гордости, совершенно несовмѣстной съ ихъ бѣдностью. О томъ, что безчестье можетъ быть снято женитьбой Курта на Альмѣ, они и подумать не смѣютъ, о возвратѣ же сцапанныхъ денегъ они не хотятъ думать.
   Такова часть пьесы, относящаяся къ семьѣ рабочихъ. Въ домѣ коммерціи совѣтника -- иныя понятія о чести, буржуйскія и юнкерскія, ни чуть не воспрещающія богатымъ франтамъ соблазнять и опозоривать бѣдныхъ дѣвушекъ, потомъ откупаться отъ нихъ деньгами, но строго возбраняющія "неравные" браки. Тамъ считаютъ за безчестье для семьи, для цѣлаго сословія женитьбу Курта на дочери стараго Генеке или замужство Леоноры, дочери Мюлинга (г-жа Полякова), за Роберта Гепеке, хотя молодые люди давно любятъ другъ друга. Въ этомъ "темномъ царствѣ" наживы и щегольства, преклоненія передъ капиталами и презрѣнія къ личному труду, Леонора является такимъ же "свѣтлымъ лучомъ", какъ Робертъ въ изображенномъ авторомъ кругу рабочихъ. Между тѣми и другими стоитъ резонирующій графъ Трастъ, deus ex machina пьесы и, повидимому, выразитель мнѣній о "чести" самого автора. Мнѣнія эти сводятся къ двумъ основнымъ положеніямъ, которыя мы приводимъ текстуально со словъ графа Траста: "Никакой чести нѣтъ, а есть только долгъ". "Честь есть не что иное, какъ наша собственная тѣнь, отраженная солнцемъ общественнаго мнѣнія".-- Въ молодости графъ Трастъ былъ блестящимъ кавалерійскимъ офицеромъ, проигралъ въ карты большую сумму, которой въ рукахъ у него не было, отецъ не далъ ему на уплату этого "долга чести", товарищи офицеры прислали молодому Трасту заряженный пистолетъ и, когда Трастъ не пожелалъ воспользоваться ихъ дружескимъ намекомъ на необходимость застрѣлиться, принудили "опозорившаго мундиръ" офицера выйти въ отставку. Трастъ посмѣялся надъ нелѣпостью предложеннаго товарищами способа возстановленія чести, уѣхалъ за море, пустился въ коммерцію и вернулся на родину милліонеромъ, "кофейнымъ королемъ". Въ торговомъ мірѣ и въ глазахъ коммерціи совѣтника Мюлинга графъ Трастъ поднялся такъ высоко, представляетъ собою такую силу, что о старомъ инцидентѣ не можетъ быть и помина. Но молодые офиперы и франты, поручикъ Брандъ (г. Рыжовъ), Штенгель (г. Грессеръ) и Куртъ Мюлингъ говорятъ Трасту въ глаза, что неуплатой карточнаго долга, повлекшею исключеніе изъ полка, графъ навсегда утратилъ право считаться честнымъ человѣкомъ и что съ такими господами дуэль невозможна. Трастъ отвѣчаетъ на все это насмѣшками. Трастъ даетъ Роберту сорокъ тысячъ марокъ, дабы онъ могъ возвратить Мюлингу деньги, взятыя старикомъ Генеке "за безчестье" дочери. При возвратѣ этой суммы, Куртъ высказываетъ подозрѣніе, что деньги наворованы Робертомъ у нихъ же во время завѣдыванія ихъ дѣлами въ Индіи. Этого послѣдняго оскорбленія Робертъ вынести не можетъ, выхватываетъ изъ кармана револьверъ, чтобы застрѣлить наглеца... Вбѣгаетъ Леонора, заслоняетъ собою брата, пистолетъ выпадаетъ изъ рукъ Роберта. Молодая дѣвушка объявляетъ, что любитъ товарища дѣтства, всюду пойдетъ за нимъ, станетъ его женой. Крики ужаса и негодованія Милюнга, а графъ Трастъ -- тутъ какъ тутъ, настоящимъ "американскимъ дядюшкой", всѣхъ успокоиваетъ и примиряетъ заявленіемъ, что онъ дѣлаетъ Роберта своимъ компаньономъ и наслѣдникомъ своихъ милліоновъ. Общее ликованіе, Мюлингъ простираетъ объятія "кофейному королю" и своему будущему зятю.
   Замыселъ автора мы считаемъ въ высшей степени интереснымъ, осуществленіе же его находимъ неудовлетворительнымъ. На самомъ дѣлѣ понятія о "чести" такъ спутаны всякаго рода предразсудками, такъ несходны въ разныхъ слояхъ и классахъ общества, такъ затемнены установившимися обычаями различныхъ кружковъ, что крайне трудно разобраться обстоятельно въ мудреныхъ вопросахъ, возникающихъ на каждомъ шагу въ повседневной жизни. Попытка нѣмецкаго драматурга разрѣшить или только уяснить дѣло вышеприведенными афоризмами графа Траста представляется намъ совершенно неудачною. Фраза о "чести" и "долгѣ" есть не что иное какъ игра словами, и отдѣлять эти два понятія одно отъ другого, а тѣмъ болѣе подмѣнять одно другимъ,-- во-первыхъ, нельзя, во-вторыхъ, ни на что не нужно, и въ общемъ это ни къ чему не приведетъ. Когда говорятъ: "долгъ меня заставляетъ", то, несомнѣнно, подразумѣвается "долгъ чести", или, иначе, "долгъ, налагаемый на меня понятіемъ о чести". Не можемъ мы признать правильнымъ и точнымъ мнѣніе, будто "честь" находится въ такой зависимости отъ "общественнаго мнѣнія", въ какую ее ставитъ г. Зудерманъ фразою, вложенною имъ въ уста милліонера. Еслибъ дѣло шло о "репутаціи" человѣка, тогда это было бы вѣрно, при условіи, однако, "репутаціи кружковой", которою обусловливается положеніе извѣстнаго лица въ данномъ обществѣ Мы согласились бы съ г. Зудерманомъ, если бы графъ Трастъ ограничился утвержденіемъ, что чувство и сознаніе "чести" есть наше личное достояніе, что "честь" мы въ себѣ самихъ носимъ и храпимъ и утратить можемъ только своими поступками, противными "чести" и "долгу", и что никто и никакими силами не можетъ отнять у насъ "чести", лишить насъ "чести". Сознаніе чести такъ присуще всему человѣчеству,-- отчасти, вѣроятно, и животнымъ,-- что проявленіе его мы видимъ во всѣхъ слояхъ общества и на всѣхъ ступеняхъ культуры. Говоря о "тѣни, отражаемой солнцемъ общественнаго мнѣнія", графъ Трастъ спутываетъ "честь" съ условными законами, которыми во всякомъ обществѣ и во всякомъ кружкѣ опредѣляется степень порядочности и респектабельности каждаго изъ членовъ такого кружка. При этомъ резонеръ-Стародумъ комедіи упускаетъ изъ виду, что, помимо всевозможныхъ и разнородныхъ условностей, существуютъ незыблемыя, независимыя ни отъ чьихъ мнѣній, основы чести, для всѣхъ одинаковыя и равнозначущія. Въ "честномъ работникѣ", старикѣ Генеке, жадность къ деньгамъ беретъ верхъ надъ чувствомъ чести, разныя житейскія соображенія заглушаютъ протестъ совѣсти, но только на время. И тутъ мы усматриваемъ еще одну капитальную ошибку драматурга въ томъ именно,что вся семья Генеке представлена такою, будто ни въ комъ изъ ея членовъ нѣтъ ни проблеска понятій объ истинной чести. А съ тѣмъ вмѣстѣ, въ силу обобщенія, допущеннаго авторомъ, получается такое впечатлѣніе, будто и весь рабочій классъ Германіи стоитъ на такомъ же низкомъ уровнѣ нравственности. Исключеніемъ является одинъ Робертъ, но его уже нельзя считать рабочимъ: изъ этого общественнаго слоя онъ давно ушелъ, усвоилъ себѣ иные взгляды и привычки, сблизившіе его съ высшимъ кругомъ людей, въ который онъ окончательно входитъ, при посредствѣ дружбы съ милліонеромъ-графомъ и женитьбы на дочери милліонера-коммерсанта. Авторъ легко могъ сдѣлать невозможнымъ невыгодное для нѣмецкихъ рабочихъ и, по существу, невѣрное обобщеніе нѣсколькими штрихами, введеніемъ на сцену одного лишняго лица изъ класса рабочихъ,-- лица, которое немногими словами показало бы зрителямъ, что авторъ не имѣлъ въ виду, не желалъ давать повода къ обобщеніямъ. Разъ этого не сдѣлалъ такой опытный писатель, какъ Германъ Зудерманъ, мы вправѣ предполагать, что самъ онъ смотритъ на всю массу рабочихъ съ такимъ же буржуазнымъ презрѣніемъ, какое къ нимъ выказываетъ коммерціи совѣтникъ Мюлингъ. Какъ бы ни была груба и невѣжественна масса рабочаго люда, въ ней, все-таки, живо и непоколебимо чувство чести, сдающееся лишь иногда подъ гнетомъ бѣдности и передъ соблазнами богатства. Но совершенно такого же рода уклоненія отъ прямаго пути, отчасти въ тѣхъ же самыхъ формахъ, отчасти въ нѣсколько прикрашенныхъ, мы видимъ на всѣхъ ступеняхъ общества. Исполненіе пьесы было во всѣхъ отношеніяхъ неровное. Не было той художественной стройности, которую называютъ "ансамблемъ" и къ которой мы такъ привыкли въ Маломъ театрѣ. Всѣхъ выдержаннѣе провелъ свою трудную роль г. Ленскій и своею игрой скрасилъ то, что есть несимпатичнаго въ личности графа Траста. Простотой и искренностью тона г. Ленскій прикрылъ нехорошіе парадоксы самодовольнаго резонера, привыкшаго на все смотрѣть съ высоты своего милліоннаго состоянія. Кромѣ того, мы можемъ отмѣтить нѣсколько моментовъ, переданныхъ, поистинѣ, образцово художественно,-- таковы, напримѣръ, разсказъ старинной сказки и прощаніе Траста съ молодымъ Мюлингомъ и его товарищами. Къ слову объ этихъ товарищахъ: г. Рыжовъ былъ слишкомъ грубъ, а г. Грессеръ невозможно каррикатуренъ; выходки этихъ молодыхъ людей и всѣ ихъ алюры можетъ быть пригодны для фарса и отнюдь неумѣстны въ серьезной комедіи. На это надлежало бы обратить вниманіе режиссеру и разъяснить молодымъ артистамъ все неприличіе ихъ погони за хихиканьями театральныхъ "верховъ". Г. Садовскій 2-й весьма удовлетворительно справился съ ролью Курта Мюлинга, и вышло бы это еще лучше, еслибъ онъ не сбивался на тонъ своихъ товарищей. На первомъ представленіи не совсѣмъ ровна была игра г. Южина, была не выдержана та нѣжность и задушевность, съ которыми онъ относится къ своимъ старикамъ и къ любимицѣ-сестрѣ. Потомъ, на слѣдующихъ представленіяхъ, эти шераховатости сгладились,-- какъ намъ передавали люди, пониманію и вкусу которыхъ мы вполнѣ довѣряемъ,-- и высоко-даровитый артистъ нашелъ надлежащій тонъ, правильно выдержанный. Самымъ лучшимъ мѣстомъ въ исполненіи г. Южинымъ роли Роберта мы находимъ его объясненіе съ коммерціи совѣтникомъ и съ молодымъ Мюлингомъ, а самою красивою и изящно трогательною -- сцену убѣжденій сестры вернуться къ тихой и скромной жизни. Тутъ у него съ г-жею Лешковской разыгранъ былъ восхитительной дуэтъ, какой только имъ двоимъ и по силамъ. Тутъ въ каждомъ звукѣ, въ каждомъ движеніи и взглядѣ такъ и сказывается сама жизнь во всей непосредственной правдѣ. А, все-таки, мы вынуждены отмѣтить, что и г-жа Лешковская провела роль Альмы не ровно и передала не цѣльный образъ дочери "честнаго работника" Генеке. Вначалѣ она была слишкомъ "барышней", что совсѣмъ не ладится съ послѣдующими сценами и съ самою сущностью характера Альмы и ея положенія въ семьѣ рабочихъ. Въ концѣ рѣчи, уже не по винѣ артистки, а, вѣроятно, по милости авторской ремарки,-- г-жа Лешковская слишкомъ долго вертится у зеркала, что выходитъ крайне однообразно и неестественно. Эту сцену безъ словъ надо вести какъ-нибудь иначе, жизненнѣе, не придерживаясь рабски писаннаго текста пьесы. Г-жа Уманецъ-Райская была довольно типичною женой столяра, только и думающею о "благопріобрѣтеніи" всего, что можетъ подвернуться подъ руку. Вполнѣ типиченъ былъ и г. Рыбаковъ въ не особенно трудной, впрочемъ, роли коммерціи совѣтника. Къ сожалѣнію, мы не можемъ сказать того же о г. Правдинѣ: съ начала до конца онъ переигрывалъ съ большимъ стараніемъ, по милости чего получилось не живое лицо, а уродливая фигура, ни на что не похожая. Про остальныхъ артистовъ и артистокъ мы ничего говорить не будемъ, такъ какъ уже сказали выше, что стройности въ исполненіи комедіи г. Зудермана не было.
   Г-жа Никулина выбрала для своего бенефиса драму графа Л. Н. Толстого: Власть тьмы, или кого-токъ увязъ, всей птичкѣ пропасть. Мы не знаемъ, какими соображеніями обусловленъ выборъ уважаемой артистки, и остаемся отъ него въ большомъ недоумѣніи. Драму графа Толстого мы разбирать не станемъ потому, во-первыхъ, что произведеніе это не новое, давно оно всѣмъ извѣстно и всестороннимъ обсужденіямъ уже не разъ подвергалось; во-вторыхъ, и, главнымъ образомъ, потому, что для обстоятельнаго ея разбора совсѣмъ не мѣсто въ ежемѣсячной театральной хроникѣ. Для этого потребовалась бы цѣлая критическая статья, которая оказалась бы теперь несвоевременною, запоздавшею. И недоразумѣніе наше вызвано не самою драмою, по существу, а тѣмъ предположеніемъ, оправдавшимся на дѣлѣ, что она не по силамъ нашей драматической труппѣ Малаго театра. Не по силамъ же она потому, что некому на этой сценѣ играть крестьянскихъ бабъ и пахарей-мужиковъ. Въ такихъ пьесахъ, гдѣ бабы или мужики (какъ въ комедіи того же автора Плоды просвѣщенія) являются вводными, эпизодическими лицами,-- на-короткѣ, такъ сказать,-- многіе артисты очень хорошо справляются съ такими ролями. На малое время можно поддѣлаться подъ манеры и говоръ крестьянина, бабы, деревенской дѣвки, грузина, армянина и кого угодно. По хорошо провести такого рода поддѣлку на протяженіи большой роли крайне трудно, а сдѣлать это двадцати лицамъ, цѣлой труппѣ -- совершенно невозможно. И вотъ доказательнѣйшую демонстрацію такой-то невозможности мы видимъ на представленіяхъ Власти тьмы въ Маломъ театрѣ. Бываетъ такъ, что артистъ ставитъ въ свой бенефисъ пьесу, какъ гастролеръ, не задумываясь надъ тѣмъ, каково будутъ играть другіе артисты, лишь бы ему, самому бенефиціанту, была въ пьесѣ блистательная роль, въ которой онъ могъ бы отличиться, выказать всю силу своего дарованія и умѣнья. Этого мы и ждали отъ бенефиціантки, г-жи Никулиной, и дождались горькаго разочарованія: взятая ею роль Анисьи, щеголихи, останется навсегда самою неудачною ролью ея репертуара. Смотрѣть жалко на высоко-талантливую артистку, да и на всѣхъ артистовъ, какъ они выбиваются изъ силъ, чтобы изобразить "деревню", и достигаютъ лишь того, что притворяются крестьянами, ходятъ по сценѣ "ряжеными", точно любители драматическаго искусства. И впечатлѣніе получается такое же, какъ на любительскихъ спектакляхъ,-- впечатлѣніе большой скуки, неизбѣжный, по нашему мнѣнію, результатъ всякой дѣланности, притворства и фальши. Лучше всѣхъ была г-жа Садовская въ роли Матрены, жены Акима и матери Никиты, и г. Садовскій въ роли Петра, больного мужа Анисьи. Г. Садовскій былъ хорошъ по причинѣ, нами приведенной выше, т.-е. потому, что у него небольшая роль,-- больного мужика, страдающаго физически и нравственно. А мы замѣчали, что сильныя страданія всѣхъ равняютъ, мужика и барина, для всѣхъ они одинаковы, и въ ихъ внѣшнихъ проявленіяхъ мало различій. Такимъ образомъ, роль Петра не представляетъ большихъ трудностей для умнаго и опытнаго артиста, не требуетъ отъ него даже особенно выдающагося таланта, чего, конечно, г. Садовскому не занимать стать у кого бы то ни было. Очень хороша была г-жа Садовская, во-первыхъ, потому, что она всегда играетъ, преимущественно, "простыхъ" женщинъ, близко подходящихъ къ типу крестьянокъ, и въ данномъ случаѣ недалеко отошла отъ привычнаго амплуа; во-вторыхъ, потому, что изображаетъ она старуху Матрену не настоящею крестьянкой черноземной губерніи, а "дошлую" бабу, почти знахарку, смахивающую отчасти на бывшую дворовую женщину. И прекрасно дѣлаетъ уважаемая артистка, что не гонится за точнымъ воспроизведеніемъ нетронутой черноземщины: ни содержанію пьесы, ни смыслу роли это не противорѣчитъ. Со своимъ пройдошествомъ Матрена должна была непремѣнно льнуть къ барскимъ домамъ, пробираться въ людскія, въ кухни и въ дѣвичьи, должна была "охаживать" семьи кабатчика, лавочника, урядника, вездѣ мастерить по-своему и отовсюду набираться ухватокъ и говору, выдѣлившихъ ее изъ бабьей толпы и сблизившихъ съ дворней. Почти то же можно сказалъ и про г. Музиля, игравшаго роль отставного солдата Митрича. Для остальныхъ исполнителей до невозможности трудная задача усложнилась еще тѣмъ, что имъ пришлось изображать не просто крестьянъ, а бабъ и мужиковъ опредѣленной мѣстности, а именно -- Тульской губерніи и той округи, гдѣ находится имѣніе графа Л. Н. Толстого, т.-е. поддѣлываться подъ мѣстный говоръ. Само собою разумѣется, что усилія исполнить это отвлекали только вниманіе артистовъ отъ существа дѣла и, въ концѣ-концовъ, не приведи ровно ни къ чему путному: съ мѣстнаго говора всѣ сбивались, и этимъ лишь подчеркивалось, что передъ публикой усердствуютъ "ряженые". Этнографія въ примѣненіи къ сценѣ -- вещь хорошая и необходимая, но въ извѣстныхъ предѣлахъ. Мы читали въ газетахъ, что гг. Черневскій и Вальцъ ѣздили въ Ясную Поляну, привезли оттуда образцы костюмовъ, фотографіи, снимки видовъ, и по нимъ ставили пьесу. Поступили они прекрасно, такъ и слѣдовало для возможно тщательной постановки, чтобы по внѣшности, по крайней мѣрѣ, были на сценѣ бабы и дѣвки, а не пейзанки, и чтобы не вышло пестрой смѣси тульскаго съ рязанскимъ и калужскимъ, а тѣмъ паче -- "французскаго съ нижегородскимъ". Очень недурно и то, что этнографически вѣрные костюмы показаны въ подходящей для нихъ обстановкѣ крестьянскихъ избъ, дворовъ и улицъ. По этимъ и слѣдовало ограничиться, не пускаясь въ насиліе надъ говоромъ артистовъ. Мы убѣждены, что изъ многихъ тысячъ зрителей, видѣвшихъ Власть тьмы, не найдется десятка такихъ знатоковъ, которые отличили бы тульскій говоръ отъ рязанскаго или тамбовскаго, и ни одного не найдется настолько привередливаго, чтобы требовать отъ исполнителей воспроизведенія мѣстныхъ особенностей говора. Вступивши на такой путь, можно зайти очень далеко, въ невылазныя дебри, гдѣ говорятъ "то", вмѣсто "что", "цулокъ", "цортъ", вмѣсто "чулокъ" и "чортъ" (граница Сапожковскаго и Шацкаго уѣздовъ), или: "чалковой" и "чапля", вмѣсто "цѣлковый" и "цапля" (граница Шацкаго и Моршанскаго уѣздовъ), или: "пойти у кабакъ уыпить пожитоу" (Мещевскій уѣздъ)... Перечисляя лучшихъ исполнителей драмы графа Толстого, мы оказали бы большую несправедливость, если бы не упомянули объ ученицѣ-экстернѣ Егоровой, исполнявшей роль 9--10-ти лѣтней дѣвчонки, дочери Петра отъ перваго брака. Въ извѣстной сценѣ съ Митричемъ (2-я картава 4-го дѣйствія), составляющей варіантъ по напечатанному тексту пьесы, ученица Егорова поразительно правдиво и съ необыкновенною силой изображаетъ ужасъ ребенка, знающаго, что за стѣной убиваютъ новорожденнаго младенца. Что можетъ выйти изъ дѣвочки-артистки, какая изъ нея выработается актриса, предугадать нѣтъ никакой возможности, но въ настоящее время мы весьма за нее опасаемся. Власть тьмы даютъ почти черезъ день, и такою трепкой очень юныхъ нервовъ и далеко неокрѣпшей груди легко можно въ конецъ надорвать силы подросточка. Долгомъ считаемъ вступиться за нее и обратить вниманіе дирекціи на то, что необходимо и неотложно нужно подыскать кого-нибудь, кто могъ бы ее дублировать въ роли Анютки. Г-жа Музиль въ роли Акулины, дѣвки "дурковатой и крѣпкой на ухо", старшей сестры Анютки, была очень недурна въ первомъ дѣйствіи, пока находилась при отцѣ, какъ говорится, "въ черномъ тѣлѣ". Потомъ, сдѣлавшись въ свою очередь "щеголихой", она сбилась съ тона "дурковатости", и ея демонстративная грызня "сѣмячекъ" на авансценѣ (въ 3-мъ дѣйствіи) перешла надлежащую мѣру, превратилась въ рядъ гримасъ, ни чуть не похожихъ на то, какъ деревенскія дѣвки "забавляются гостинцами". Ясно, что г-жа Музиль не видала, какъ онѣ это дѣлаютъ въ дѣйствительности,-- спокойно и неторопливо. "Богобоязненный мужикъ" Акимъ совсѣмъ не удался г. Макшееву, и изъ его пресловутаго "тае, тае" -- ничего не вышло. Рѣчи его были сами по себѣ, а "тае" само по себѣ; между слегка путающимися фразами и своеобразнымъ ихъ дополненіемъ не слышалось той естественной связи, въ силу которой они сливаются въ одно цѣлое и необходимое въ общей характеристикѣ простодушнаго человѣка, "взыскующаго" жизни "по-Божески, да по-правдѣ, чтобы, тае, какъ въ правилѣ"... Этому нельзя научиться и этого нельзя придумать и сдѣлать, это надо душой понять и прочувствовать всѣмъ своимъ "нутромъ"... Всѣ старанія вышеназванныхъ артистовъ и остальныхъ, перечислять которыхъ мы считаемъ лишнимъ, не спасли Власти тьмы отъ господства скуки, удручавшей зрителей, которые очень холодно относились къ драмѣ на второмъ ея представленіи. Мы замѣтили, что изъ нея выключены нѣкоторыя разсужденія "богобоязненнаго мужика" Акима, относящіяся къ устройству городскихъ домовъ. Отъ этого пьеса нисколько не потеряла и, по нашему мнѣнію, она выиграла бы, если бы на сценѣ Малаго театра были бы такъ же точно выключены "ситные пироги съ горохомъ" и фраза о "поросятинѣ". До сихъ поръ мы этого въ Маломъ театрѣ не слыхивали и не ощущали ни малѣйшей потребности слышать. Смыслъ литературнаго и драматическаго произведенія ничего не выиграетъ и "реализма" въ немъ не прибудетъ отъ уснащенія его такими выраженіями, которыя и на деревенской-то улицѣ слышать непріятно. Г. Вальцъ, большой мастеръ, написавшій для драмы графа Л. Н. Толстого всѣ новыя декораціи, тоже постарался и даже немного перестарался: декораціи деревенской улицы и гумна вышли "зализанными", какъ говорятъ живописцы.

Ан.

"Русская Мысль", кн.XII, 1895

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru