Ремезов Митрофан Нилович
Современное искусство

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    (Малый театр: "Имогена" (Цымбелин), драма в 5-ти действиях В. Шекспира.- "Плоды просвещения", комедия в 4-х действиях тр. Л. Н. Толстого.- Театр Корша: "Уголок Москвы", комедия в 4-х действиях Влад. Александрова.- Братья Одоевы, комедия в 5-ти действиях А. Ф. Федотова).

   

СОВРЕМЕННОЕ ИСКУССТВО

(Малый театръ: Имогена (Цымбелинъ), драма въ 5-ти дѣйствіяхъ В. Шекспира.-- Плоды просвѣщенія, комедія въ 4-хъ дѣйствіяхъ тр. Л. Н. Толстаго.-- Театръ Корша: Уголокъ Москвы, комедія въ 4-хъ дѣйствіяхъ Влад. Александрова.-- Братья Одоевы, комедія въ 5-ты дѣйствіяхъ А. Ф. Ѳедотова).

   Въ концѣ прошедшаго года на сценѣ Малаго театра поставлена еще одна драма Шекспира -- Цимбелинъ, названная на афишѣ именемъ героини. пьесы Имогена, причемъ подлинное заглавіе, Цимбелинъ, напечатано въ.скобкахъ. Эта драма шла въ переводѣ покойнаго С. А. Юрьева съ нѣкоторыми сокращеніями. Кромѣ этого перевода, на русскомъ языкѣ имѣются еще четыре другихъ: Ѳ. Б. Мюллера, напечатанный въ изданіи H. В. Гербеля -- Полное собраніе сочиненій Вилліама Шекспира (т. III), А. Бородина -- въ Пантеонѣ за 1840 г., Григорія Данилевскаго -- въ Библіотекѣ для Чтенія 1851 г., и Н. Кетчера -- въ отдѣльномъ изданій произведеній Шекспира (т. VIII, 1877 г.). Во всѣхъ переводахъ пьеса значится подъ своимъ подлиннымъ заглавіемъ, подъ которымъ она извѣстна всему образованному міру. Почему на сей разъ было сочтено нужнымъ его измѣнить, мы не знаемъ и уяснить себѣ никакъ не можемъ. Положимъ, что главное дѣйствующее лицо въ пьесѣ не король Цимбелинъ; но этимъ именемъ назвалъ свою драму Шекспиръ, и мы думаемъ, что въ этомъ отношеніи поправлять Шекспира не было надобности. Пьеса поставлена съ внѣшней стороны съ обычною тщательностью, дѣлающею большую честь управленію казенными театрами, и обставлена лучшими силами московской труппы: Цимбелина игралъ г. Рыбаковъ, королеву -- г-жа Ѳедотова, Имогену -- г-жа Ермолова, Постума -- г. Южинъ, Іахима -- г. Горевъ, Блотена -- г. Правдивъ, роль Гвидерія очень хорошо исполнилъ г. Багровъ, молодая начинающая артистка г-жа Таирова была очень мила и искренна въ роли Арвирага,-- и, тѣмъ не менѣе, публика отнеслась крайне холодно къ этой старинной новинкѣ, никогда не игранной въ Москвѣ. Основной сюжетъ пьесы тождественъ съ разсказомъ девятымъ -- втораго дня Декамерона Боккачіо. Но нельзя сказать съ увѣренностью, что Шекспиръ заимствовалъ его непосредственно изъ итальянской новеллы о приключеніяхъ Джиневры, жены генуэзца Бернабо Ломеллино, обманутаго купцомъ Амброджіоло изъ Піаченцы. Правдоподобнѣе предположеніе, та же фабула дошла до великаго драматурга въ англійской переработкѣ разсказа, почерпнутаго изъ того же первоисточника, которымъ пользовался и Боккачіо. Отъ всего повѣствованія вѣетъ романтизмомъ арабскихъ зогь, причемъ у Боккачіо и самая развязка перенесена въ Египетъ, гдѣ рѣшителемъ дѣла оказывается султанъ. Шекспиръ слилъ оту исторію съ англійскими легендами о британскомъ королѣ, отказавшемся платить дань римлянамъ, и о двухъ сыновьяхъ его, воспитанныхъ далеко отъ двора въ простотѣ горной охотничьей жизни. Такимъ образомъ, въ драмѣ переплетаются двѣ сказки, отъ чего, впрочемъ, ни мало не страдаетъ единство и логическое развитіе дѣйствія. Сама по себѣ, исторія неповинной и оклеветанной Имогены трогательна, и личность героини драмы выступаетъ ярче, чѣмъ личность Джиневры Декамерона, но всѣ мотивы, коими обусловлена драма, такъ некрупны, можно сказать, настолько анекдотичны, что ни на минуту не захватываютъ зрителя за душу, несмотря на великое мастерство писателя и на превосходную игру г-жи Ермоловой.
   Въ бенефисъ г-жи Рыкаловой поставлена была четырехъактная комедія гр. Л. Н. Толстаго Плоды просвѣщенія. Это былъ "прощальный" бенефисъ глубокочтимой артистки, прослужившей сорокъ пять лѣтъ На московской сценѣ. Изъ газетныхъ сообщеній публика уже знаетъ, что г-жа Рыкалова оставила сцену не но собственному желанію, а потому, что дирекція не нашла нужнымъ "возобновить съ нею контрактъ". Мы не знаемъ, вѣрно ли это; но на правду это похоже потому, что театральное управленіе до сихъ поръ не опровергло газетныхъ извѣстій. Не извѣстны намъ и соображенія, побудившія дирекцію не возобновлять контракта съ г-жею Рыкаловой; но мы думаемъ, что никакія соображенія не могутъ представляться достаточно основательными, когда дѣло идетъ объ увольненіи артистки, безукоризненно прослужившей театру сорокъ пять лѣтъ. Если бы такая артистка и сама захотѣла оставить сцену, то ее слѣдовало упросить остаться, какъ просятъ ветерановъ не покидать прославленныхъ ими знаменъ и служить примѣромъ честнаго исполненія долга для молодыхъ поколѣній. Отъ нашихъ стариковъ мы слыхали, что Надежда Васильевна Рыкалова во всю свою долгую артистическую жизнь не испортила ни одной роли, и вся Москва знаетъ, какъ хороша она была въ нѣкоторыхъ пьесахъ Островскаго, въ особенности же въ роли Кабанихи въ Грозѣ. Если уже сочтено нужнымъ освободить сцену отъ "лишнихъ" артистокъ, то отнюдь не съ П. В. Рыкаловой надо было начинать это дѣлать. Она никогда не была и не могла стать "лишнею", тогда какъ въ труппѣ найдется не мало полнѣйшихъ ненужностей и безполезностей, почти не появляющихся на сценѣ или же выходящихъ лишь за тѣмъ, чтоб -своею безталанностью и несноснымъ бормотаньемъ портить ансамбль и мѣшать играть другимъ артистамъ. Трудно представить себѣ что-либо болѣе трогательное, чѣмъ прощаніе на сценѣ московской труппы съ г-жею Рыкаловой въ день ея послѣдняго бенефиса. Отъ сослуживцевъ ей быть поднесенъ альбомъ, а затѣмъ всѣ артистки простились съ покидающею ихъ Надеждою Васильевной русскимъ пояснымъ поклономъ, артисты кланялись ей "земно", касаясь рукою пола, при несмолкавшихъ долго рукоплесканіяхъ и крикахъ всей залы. Не многимъ удается заслужить такіе проводы, очень не многимъ суждено оставить по себѣ такія искреннія сожалѣнія и сердечныя симпатіи.
   Шедшая въ этотъ вечеръ комедія гр. Л. Н. Толстаго извѣстна всей грамотной Россіи, такъ какъ она дважды напечатана: въ Сборникѣ въ помятъ С. А. Юрьева и въ тринадцатомъ томѣ Сочиненій гр. Толстаго. Кромѣ того, она была играна нѣсколько разъ въ Москвѣ на любительскихъ спектакляхъ въ Нѣмецкомъ клубѣ. Говорятъ, будто она и написана была авторомъ для любительскаго спектакля. Какъ бы, впрочемъ, ни было, нельзя не признать весьма характернымъ для нашего времени того факта, что пьеса эта разыгрывалась любителями изъ такъ называемаго общества, весьма чопорнаго и привередливаго въ гостиныхъ. Сатира или нѣтъ на это общество комедія Плоды просвѣщенія,-- объ этомъ рѣчь впереди, а вотъ то обстоятельство, что ее играютъ молодые люди, дамы и дѣвицы изъ mond'а, что ихъ игру съѣзжается смотрѣть весь beau-monde и grand-monde,-- вотъ это уже настоящая живая сатира на Ювеналовскій ладъ..Пусть читатель и зритель посудитъ безпристрастно, что смѣшнѣе: комедія гр. Толстаго, разыгрываемая на сценѣ, или précieuses, которыя ее играютъ и смотрятъ, не смѣя даже поморщиться отъ тѣхъ выраженій, которыя авторъ перенесъ на сцену во всей ихъ неприкосновенности изъ кухни и кучерской. И мы замѣтили, что именно эти то, ни въ какомъ обществѣ не употребительныя словечки возбуждаютъ наибольшую веселость зрителей и вызываютъ смѣхъ болѣе, чѣмъ содержаніе пьесы, весьма мало забавное, по существу. Мотивы, взятые авторомъ, слишкомъ ничтожны для сатиры: это -- водевильные мотивы, напоминающіе фарсы, вродѣ Ожиданія кометы или старый математикъ и маленькой комедійки, въ которой осмѣивались магнетизмъ и столоверченіе. За полною ея дрянностью мы забыли заглавіе этой пьесы. Гр. Толстой обличаетъ предаетъ осмѣянію не какія-нибудь достойныя осужденія общія явленія въ извѣстномъ кругѣ общества, а увлеченіе спиритизмомъ какихъ то двухъ-трехъ глупыхъ господъ и одной совсѣмъ пустоголовой барыни. Остальной комнаты дѣла нѣтъ до спиритизма. Богатая блажная барыня занята своею мнительностью и собачонкой, барышня -- костюмомъ для маскарада/ молодые шалопаи -- своимъ шалопайствомъ. Шустрая горничная, истая водевильная субретка, дурачитъ увлекающихся экспериментаторовъ, мошенническимъ образомъ устраиваетъ невыгодную для господъ сдѣлку, добываетъ своимъ односельцамъ участокъ земли, а себѣ здороваго парня въ мужья. Мужики, истинные сыны невѣжества, пребывающіе во "власти тьмы", едва въ силахъ лепетать членораздѣльными звуками и никакого представленія не имѣютъ о томъ, что землю они пріобрѣтаютъ плутнями. Это не типическіе мужики Курской губерніи, а представители какого-то дикаго племени. Что же касается такого предмета осмѣянія, какъ микробы, играющіе весьма выдающуюся роль въ комедіи, то ихъ какъ ни осмѣивай, имъ это рѣшительно все равно, отъ того ихъ не убудетъ, а наоборотъ -- весьма возможно, что прибудетъ. При нашемъ и безъ того неряшливомъ образѣ жизни, при общемъ пренебреженіи и недовѣріи къ наукѣ, осмѣивать дезинфекцію и выставлять ее за дурацкую затѣю праздныхъ господъ -- по меньшей мѣрѣ преждевременно.
   Мы уже сказали, что публика,-- вѣрнѣе, часть публики,-- смѣется надъ неслыханными до сихъ поръ со сцены словечками; но мы не замѣтили, чтобы положенія дѣйствующихъ лицъ или комизмъ ихъ фигуръ вызывали серьезный и здоровый смѣхъ. Оно и понятно, ибо смѣяться, въ сущности, не надъ чѣмъ: богатый баринъ Звѣздинцевъ (г. Рыбаковъ), котораго жена обзываетъ прямо дуракомъ, а всѣ за таковаго признаютъ,-- просто глупъ; профессоръ Кругосвѣтовъ (г. Ленскій) -- тоже глупъ; медіумъ Гросманъ (г. Горинъ), Сохатовъ (г. Дубровинъ) -- тоже... Сынъ Звѣздинцевыхъ (г. Грессеръ), Петрищевъ (г. Багровъ), Кокб Клингель (г. Лошмскій) -- тоже глупые шалопаи. Барыня Толбухина (г-жа Никулина) -- дура. Это цѣлая коллекція дураковъ, смотрѣть которыхъ и слушать ничуть не забавно, а порою и очень скучно. Такъ же глупы и къ тому же еще дики три мужика (гг. Садовскій, Гецманъ и Макшеевъ). Не глупы только горничная Таня (г-жа Турчанинова), лакеи (гг. Правдинъ, Горевъ, Охотенъ, Васильевъ), кухарка (г-жа Садовская) и старый пропойца поваръ (г. Музилъ). Въ своихъ собесѣдованіяхъ они раздѣлываютъ господъ, что называется, "подъ орѣхъ". Ихъ-то устами и производится обличеніе "господъ", главнымъ образомъ, впрочемъ, за то, что "господа" много ѣдятъ и пьютъ -- то чай, то кофе. Обличеніе происходитъ въ кухнѣ за самоваромъ, изъ котораго обличители буквально "напузыриваются" чаемъ. Этимъ значительно умаляется сила обличенія, и всякому ясно, что дай только этимъ людямъ-возможность ѣсть и пить, сколько они пожелаютъ, то они превзойдутъ всѣхъ обличаемыхъ. За исключеніемъ трехъ мужиковъ, нисколько не похожихъ на настоящихъ крестьянъ-пахарей, всѣ остальныя лица комедіи совсѣмъ живые люди, и надо отдать справедливость артистамъ, они съ своей стороны сдѣлали все, что можно для правильнаго воспроизведенія заданныхъ имъ фигуръ, не впадая въ шаржъ и каррикатурность. Эта правдивость изображенія данныхъ лицъ какъ авторомъ, такъ и артистами вводитъ въ заблужденіе многихъ зрителей и закрываетъ собою отъ большинства публики невѣрность картины, написанной большимъ художникомъ. Глядя на этихъ живыхъ людей, публика забываетъ, что это не живое общество, а произвольно выхваченные изъ него и ловко сгруппированные образцы глупости, невѣжества и бездѣльничанья. Каждую изъ этихъ фигуръ можно вживѣ встрѣтить въ нашемъ свѣтскомъ обществѣ, какъ и въ любомъ обществѣ,-- чиновничьемъ, купеческомъ, мѣщанскомъ, лакейскомъ, крестьянскомъ,-- можно встрѣтить дураковъ и тунеядцевъ. Но не такими людьми живетъ какое-бы то ни было общество, и не ими характеризуются общественная жизнь и данное время. Это не "плоды просвѣщенія", а жалкій продуктъ недостаточнаго просвѣщенія,-- вѣрнѣе даже сказать, отсутствія всякаго просвѣщенія, за каковое иногда принимаютъ внѣшнюю выучку и шаблонную дрессировку. Сопоставленія и противуположенія въ комедіи представляются намъ также произвольными и весьма странными. Съ одной стороны -- коллекція глупыхъ "господъ", съ другой -- дикіе мужики, а между ними умная и здраворазсуждающая дворня. Выводъ можетъ получиться ни съ чѣмъ несообразный: ex culina lux!... Наше время и наше общество не тѣмъ плохи, что богатые "господа" много ѣдятъ, что есть между ними люди ничего не дѣлающіе и забавляющіеся -- кто спиритизмомъ, кто живыми картинами, кто собаками и иною пустяковиной. Таккъ въ дѣйствительности очень немного, и вредъ, ими чинимый, крайне незначителенъ. Пустопорожніе люди всегда были, есть и будутъ во всякомъ обществѣ; но не они ведутъ общество, не они даютъ ему тонъ и окраску, не они вліяютъ на общій строй жизни своего времени. Глядя на экземпляры, выведенные въ комедіи гр. Толстаго, невольно приходитъ въ голову мысль: какъ хорошо, что эти безобидные дураки чудятъ про себя и никому не мѣшаетъ жить на бѣломъ свѣтѣ!... Не то совсѣмъ -- Фамусовъ, Молчаливъ, Скалозубъ и Загорѣцкій; совсѣмъ не то -- и тѣ, кто ихъ смѣнили въ наше время,-- "уважать кого должны мы на безлюдьи", кто "наши строгіе цѣнители и судьи", кричащіе и теперь: "разбой! пожаръ!" прославляющіе "мечтателемъ опаснымъ" всякаго, осмѣливающагося "свое сужденіе имѣть", несогласное съ тѣмъ, что они "черпаютъ" изъ своихъ излюбленныхъ газетъ. Не бездѣльничающіе и не мягкотѣлые глупцы должны быть предметомъ обученія современной сатиры, а нынѣшніе дѣльцы, для которыхъ не существуетъ ни души, ни совѣсти, ни стыда, ни даже страха передъ Богомъ и людьми. Дураки комедіи гр. Толстаго незлобны и вполнѣ безвредны, и даже не смѣшны уже потому, что въ отдѣльности каждая изъ этихъ фигуръ давнымъ-давно всѣмъ знакома и много разъ появлялась на всѣхъ сценахъ, русскихъ и иностранныхъ, въ комедіяхъ и въ водевиляхъ, въ фарсахъ и въ опереткахъ. Новую же группировку ихъ въ произведеніи знаменитаго писателя нельзя признать удачною, такъ какъ въ пьесѣ нѣтъ никакой фабулы и нѣтъ ничего, могущаго возбудить интересъ зрителей. Нельзя же, въ самомъ дѣлѣ, интересоваться тѣмъ, удадутся или не удадутся плутни субретки, взятой на-прокатъ съ французской сцены. Если же кто и заинтересуется, по юности лѣтъ или по малой развитости погаманія, то выйдетъ не хорошо: симпатіи малосмысленныхъ подростковъ и недоростковъ,-- весьма правдоподобно,-- окажутся на сторонѣ мошенничающей дворни, и пожеланія направятся на то, чтобы плутня удалась. Не этого, конечно, желалъ проповѣдникъ возвышенной нравственности. А выходитъ такъ, что глупыхъ "господъ" обмануть можно и немножко обобрать полезно, когда ихъ дворнѣ и мужикамъ это выгодно.
   Въ театрѣ Корша были поставлены двѣ новыя пьесы, выходящія до уровня обычнаго репертуара этой сцены: Братья Одоевы, 5-ти актная комедія А. Ф. Ѳедотова, и Уголокъ Москвы, "комедія-жанръ" въ 4-хъ дѣйствіяхъ Влад. Александрова. Насъ заинтересовало, что должно ознaчать наименованіе "комедія-жанръ", и мы отправились смотрѣть произведеніе г. Александрова. Посмотрѣли и пришли къ тому заключенію, что это ровно ничего не означаетъ: Уголокъ Москвы -- комедія, какъ комедія, не хуже и не лучше многихъ дюжинъ другихъ пьесъ нынѣшняго репертуара, но лучше, пожалуй, другихъ сочиненій того же автора, каковы Въ неравной борьбѣ, Въ селѣ Знаменскомъ... Никакого тутъ нѣтъ "жанра", если не считать за "жанръ" выведеніе на сцену хора цыганъ, настоящихъ "стрѣльнинскихъ цыганъ, подъ управленіемъ г. Христофора Шишкова", какъ напечатано на афишѣ. Эти цыгане, ни къ селу, ни къ городу, втиснуты въ пьесу; они поютъ, вопятъ, гикаютъ, пляшутъ и только замедляютъ ходъ пьесы. Если въ этомъ состоитъ "жанръ", то -- надо отдать ему справедливость -- это "жанръ" никуда негодный, и хорошо сдѣлаютъ гг. Александровъ и Коршъ, если оставятъ "стрѣльнинскихъ цыганъ" на ихъ обычномъ мѣстѣ увеселять посѣтителей Стрѣльны. Съ такими "жанрами" можно дойти и до "яровскихъ русскихъ хоровъ", и до "венгерскихъ хоровъ", и Богъ знаетъ, наконецъ, до чего. Никакого "уголка Москвы" авторъ намъ не показалъ, ничего характерно-"московскаго" въ его пьесѣ нѣтъ; то же самое могло бы происходить въ лимбомъ городѣ, не только русскомъ, но и чужестранномъ. Дѣло въ томъ, что вокругъ купеческой вдовы-милліонерши Крупчаниновой (г-жа Журавлева) толкутся разные прихлебатели и искатели, алчущіе -- кто урвать кусочекъ, кто сцапать и всѣ капиталы, женившись на скучающей вдовушкѣ. А богатая купчиха не хочетъ связывать себя замужствомъ; она, не стѣсняясь, заявляетъ: "Если полюблю, то замужъ, все-таки, не пойду, а возьму любимаго человѣка себѣ въ любовники"... И на это охотниковъ нашлось бы не мало, но вдова, на свою бѣду, влюбилась въ проходимца особой марки, электоральнаго, втораго Кречинскаго,-- въ нѣкоего Дробовскаго (г. Людвиговъ), при которомъ состоитъ своего рода Расплюевъ -- дисконтеръ Соборскій (г. Сашинъ). Ерупчанинова совсѣмъ ошалѣла отъ любви, пріѣзжаетъ къ Дробовскому на квартиру брать его "въ любовники". А Дробовскій на это не согласенъ, у него своя программа -- стать мужемъ привлекательной купчихи и властнымъ распорядителемъ ея милліоновъ. Дробовскій "усталъ" жить,-- т.-е. не жить собственно, пожить-то всласть ему очень хочется,-- но "усталъ" онъ жить "воровскимъ обычаемъ" и желаетъ теперь, одержавши блистательную побѣду, почить на лаврахъ. Все бы это ничего, одно немного нескладно выходитъ у г. Александрова: его герой, ни съ того, ни съ сего, влюбляется въ Крупчанинову и разводитъ сантиментальности, которыя ему вовсе не къ липу, де по характеру и подрываютъ весь смыслъ этой, хотя и не оригинальной, но довольно крупной и интересной фигуры. Въ концѣ пьесы раскрывается, что этотъ Дробовскій -- "не то, за что онъ себя выдаетъ", что онъ не разъ судился, былъ осужденъ и лишенъ правъ состоянія. Онъ пытается успокоить Крупчанинову тѣмъ, что "съ ея богатствомъ все это забудется", заживутъ они восхитительно. При напоминаніи о милліонахъ Крупчанинова приходитъ въ негодованіе и прогоняетъ Дробовскаго: этимъ острожнымъ казусомъ, вмѣстѣ съ влюбленностью героя, дѣло окончательно спутывается, такъ какъ суть дѣла совсѣмъ не въ томъ, сидѣлъ ли въ острогѣ и осужденъ ли судомъ новый Кречинскій. Такая развязка совершенно случайна и слишкомъ анекдотична. Управляющій Крупчаниновой, влюбленный въ нее техникъ Желѣзновъ (г. Яковлевъ I), является съ своими разоблаченіями настоящимъ deue ex machina и не заканчиваетъ пьесу, а просто уничтожаетъ ее, отнимаетъ у нея тотъ малюсенькій смыслъ, который она имѣла бы безъ такого финала. Смыслъ хе ея, несомнѣнно, очень малый, ибо кому же не извѣстно, что богатыя вдовы всегда окружены толпою прихлебателей и искателей всяческой поживы. Кому не извѣстно также, что всѣ такіе искатели -- болѣе или менѣе прохвосты и проходимцы, способные довести богатую женщину до отчаянія, до положенія "бѣдной милліонерши", не вѣрящей никому и ничему. Въ такомъ положеніи есть своего рода драматизмъ, довольно вѣрно опредѣленный въ комедіи П. Д. Боборыкина Съ бою. Но для того, чтобы драматизмъ въ этомъ случаѣ былъ ясенъ, нельзя выводить какихъ-то бѣглыхъ ссыльныхъ, пускающихся, къ тому же, въ сантиментальности и элегическія изліянія. Въ комедіи г. Александрова всѣ лица шаблонны, неоригинальны, являются на сцену прямо съ готовыми ярлыками, къ которымъ дальнѣйшій ходъ пьесы, послѣ перваго дѣйствія, ровно ничего не прибавляетъ. Въ послѣдующихъ трехъ актахъ развиваются не характеры и даже не взаимныя ихъ отношенія, а раздѣлывается въ лицахъ анекдотъ о попавшей въ просакъ купеческой вдовѣ. Пьеса разыграна стройно и гладко. Г. Людвиговъ очень хорошо справился съ ролью Дробовскаго, и уже не его вина, если придуманный для него авторомъ элегическій вздоръ вызываетъ улыбки. Г. Свѣтловъ прекрасно изобразилъ художника, не дающаго никому спуску, а г. Сашинъ былъ даже мѣстами типиченъ въ роли ростовщика. Есть еще въ пьесѣ роль купчихи, любительницы скачекъ и тотализатора, говорящей какимъ-то невозможнымъ жокейскимъ жаргономъ, производящимъ на зрителей крайне непріятное впечатлѣніе грубо сдѣланной каррикатуры. Только благодаря живой и беззаботно-естественной игрѣ г-жи Мартыновой этотъ плохой шаржъ не вызывалъ протестовъ публики.
   Пяти-актная комедія г. Ѳедотова, Братья Одоевы, вызвала нѣкоторые толки еще до появленія ея на сценѣ. Заранѣе извѣстно было и, кажется, въ газетахъ о томъ сообщалось, что эта пьеса предназначается для бенифиса г-жи Никулиной въ Маломъ театрѣ. Во всякомъ случаѣ, уважаемая бенефиціантка разсчитывала на эту пьесу. И вдругъ съ комедіей произошелъ казусъ: недавно учрежденный литературно-театральный московскій комитетъ нашелъ эту пьесу непригодною для казенной сцены. Противъ того, что комедія г. Ѳедотова забракована, мы ничего, по существу, возразить не можемъ, какъ не стали бы возражать, если бы такъ же точно было поступлено со многими пьесами, разыгрываемыми за послѣдніе годы на сценѣ Малаго театра. Очень ужь неразборчиво принимались онѣ до сихъ поръ къ постановкѣ, и давно слѣдовало очистить репертуаръ нашей первоклассной сцены отъ всякой загромоздившей его дряни. Во тутъ возникаютъ два тѣсно между собою переплетающихся соображенія: если изъять изъ репертуара всѣ неудовлетворительныя пьесы, примѣняя къ ихъ оцѣнкѣ ту мѣрку, по которой забракована комедія г. Ѳедотова, то придется выкинуть въ отбросъ значительное большинство даваемыхъ нынѣ пьесъ, и театръ рискуетъ остаться совсѣмъ безъ репертуара; если же новую оцѣнку комитетскую примѣнять только ко вновь предлагаемымъ пьесамъ, съ неуклонною послѣдовательностью, не касаясь прежде принятыхъ пьесъ, то останутся не только всѣ неудовлетворительныя вещи, но и вся старая дрянь, которую придется поневолѣ давать, несмотря на полную ея негодность, за неимѣніемъ ничего новаго. Слишкомъ прихотливый литературно-театральный комитетъ можетъ очутиться въ положеніи "разборчивой невѣсты". Казенный театръ, конечно, не антреприза, и существуетъ онъ не на сборы съ публики. Но, тѣмъ не менѣе, онъ существуетъ дли публики, а публика избалована новинками, и очень легко можетъ статься, что публика не пойдетъ смотрѣть старыя пьесы, хотя бы и хорошія, но давно всѣмъ извѣстныя. До сихъ поръ, т.-е. въ теченіе трехъ мѣсяцевъ, комитетъ забраковалъ, какъ мы слышали, около тридцати пьесъ и принялъ одну комедійку одно-актную. Таковы слухи; достовѣрно же никто, кромѣ четырехъ членовъ комитета, ничего не знаетъ. Разговоры возбудила только пьеса г. Ѳедотова, да и то не сама по себѣ, а въ связи съ бенефисомъ г-жи Никулиной. Мы думаемъ, что, прежде всѣхъ, для самого комитета было бы хорошо и лучше было бы для авторовъ пьесъ, для критики и для публики, если бы дѣятельность комитета не оставалась въ неизвѣстности, а была бы открытою, для всѣхъ вѣдомою, не сухо канцелярскою, но живою и плодотворною. Таковою же она можетъ стать лишь въ томъ случаѣ, если литературно-театральный комитетъ, облеченный совершенно диктаторскою властью, сочтетъ нужнымъ опубликовать всѣ свои протоколы относительно каждой разсмотрѣнной имъ пьесы, со всѣми мотивами, обусловившими принятіе или непринятіе пьесы. Этимъ отнюдь не умалится достоинство новаго учрежденія, а, наоборотъ, возвысится его значеніе, возростетъ до той, именно, степени, на которой и надлежитъ быть тріумвирату, состоящему изъ трехъ профессоровъ университета, признанныхъ знатоковъ литературы и театра. Ихъ авторитетныя рѣшенія, ясно и точно обоснованныя, послужатъ поучительными указаніями драматургамъ и критикъ; изъ такихъ гласно и ex cathedra высказанныхъ положеній-воздадутся общія, научно-опредѣленныя мѣрки для оцѣнки драматическихъ произведеній. И, кромѣ того, что не менѣе важно, такая для всѣхъ полезная гласность поведетъ къ подержанію должнаго уваженія въ новому учрежденію и къ предупрежденію всякихъ толковъ о произвольности его безапелляціонныхъ рѣшеній. Мы прямо находимъ несовмѣстными съ достоинствомъ литературно-театральнаго комитета и лицъ, его составляющихъ; краткія резолюціи: "не годится", и канцелярскую тайну или, что почти одно и то же, сообщеніе только автору, почему его сочиненіе не одобрено. Тѣ мотивы, по которымъ (какъ намъ передавали) забракована комедія Братья Одоевы, представляются намъ недостаточными. А почему мы ихъ считаемъ недостаточными, о томъ мы вынуждены молчать, ибо не знаемъ, точно ли они намъ переданы, всѣ ли они передъ нами высказаны и могутъ ли они подлежать оглашенію въ печати, если бы даже и были удостовѣрены документально. Мы думаетъ, что, при извѣстной и желательной строгости въ выборѣ пьесъ для Малаго театра, при той строгости, какой доселѣ не было, комедію эту слѣдовало признать неудобною по соображеніямъ весьма отличнымъ отъ тѣхъ, которыя выдаются за основанія, выраженныя литературно-театральнымъ комитетомъ. Мы находимъ, что ни содержаніе комедіи, ни значеніе ея и выведенныхъ въ ней лицъ не соотвѣтствуютъ ея размѣрамъ. Для пяти-актной комедіи оба брата Одоевы слишкомъ мелки; добродѣтельный Николай (г. Вязовскій) какъ-то ужь черезъ-чуръ наивно добродѣтеленъ и такъ всему удивляется, точно онъ не черезъ три или четыре года пріѣхалъ въ Москву изъ провинціи, а вернулся въ столицу послѣ сорока лѣтъ пустынножительства въ Ѳиваидѣ. Александръ Одоевъ (г. Ильинскій), долженствующій изобразить новый столичный типъ "вивёра", представляетъ собою, въ сущности, самаго зауряднаго и ничуть не новаго благополучнаго пошляка. Онъ измѣняетъ женѣ (г-жа Журавлева) ради щеголеватой вдовушки Денисовой (г-жа Глама-Мещерская), разстается съ добродѣтельною супругой и устраивается на сожительство съ дамой сердца; потомъ, узнавши, что за его женой ухаживаетъ такой же, какъ онъ, пошлякъ Грушнецкій (г. Людвиговъ), Одоецъ 2-й влюбляется въ жену, измѣняетъ вдовѣ, ради законной супруги, выгоняетъ изъ ея квартиры Грушнецкаго, обозвавши его оскорбительными словами, и хочетъ опять водворить жену на ея прежнее мѣсто. Но отъ хотѣнія до исполненія еще далеко; надо предварительно отдѣлаться отъ "компрометированной имъ въ конецъ Денисовой и какъ-нибудь покончить ссору съ бывшимъ пріятелемъ. Въ четвертомъ актѣ Грушнецкій, ухаживавшій одновременно за Одоевой и Денисовой, сообщаетъ ей о примиреніи супруговъ, а когда является Одоевъ, доводитъ его до необходимости дуэли. По уходѣ Одоева, Грушнецкій дѣлаетъ предложеніе Денисовой и получаетъ ея согласіе сдѣлаться его женой. Признаемся, для насъ осталось не совсѣмъ яснымъ, для чего понадобилось этому господину жениться такъ скоропалительно на покинутой любовницѣ Одоева. Въ пятомъ актѣ любящая супруга и добродѣтельный братецъ въ волненіи ожидаютъ исхода дуэли между Одоевымъ и Грушнецкимъ. Оказывается, что дуэли не было, помѣшала кѣмъ-то извѣщенная о ней полиція. Грушнецкій вслухъ выразилъ подозрѣніе, что Одоевъ струсилъ и сообщилъ полиціи. Оба Одоевы въ отчаяніи, меньшой Одоевъ намѣревается даже застрѣлиться, старшій -- хочетъ вызвать еще разъ на дуэль Грушнецкаго. Мы еще разъ недоумѣваемъ, изъ-за чего они такъ расходились; мы понять не можемъ, почему Одоевъ, сознавая свою правоту, не сказалъ противнику, что и онъ, Грушнецкій, могъ извѣстить полицію. Оскорбленъ былъ словами и даже дѣйствіемъ Грушнецкій, и ухь если кому сокрушаться о несостоявшейся дуэли и добиваться удовлетворенія, такъ ему, Грушнецкому, оставшемуся при пощечинѣ, а никакъ не Одоеву изъ-за того, что Грушнецкій счелъ себя удовлетвореннымъ, сказавши глупость и гадость. Дѣло разъясняется съ приходомъ Денисовой, объявляющей, что она предупредила полицію изъ любви... къ которому изъ двухъ?-- хотѣли бы мы спросить. Тутъ хе ликвидируется всякая мелочишка съ взаимными подарками и одолженіями бывшихъ любовниковъ и чувствуется восходъ новаго медоваго мѣсяца супруговъ Одоевыхъ. Все это сдѣлано искусно, написано литературно и очень сценично. Но вотъ вопросъ: для чего все это написано? Какую плодотворную мысль,-- ну, хотя бы маленькую, крохотную,-- вынесетъ зритель, ознакомившись съ братьями Одоевыми и ихъ приключеніями? Въ дѣйствительности все это возможно, только -- что же въ этомъ поучительнаго для того, чтобъ излагать это въ лицахъ, со сцены, да еще въ пяти дѣйствіяхъ? Для насъ понятенъ былъ бы, пожалуй, столь громоздкій трудъ автора, если бы въ лицѣ Александра Одоева былъ данъ типическій представитель fin de siècle русскаго общества, а не такой... пустопорожній обыватель, не стоящій ни въ какой связи ни съ опредѣленнымъ временемъ, ни съ какимъ-либо обществомъ или сословіемъ. Такой герой и двѣ его дамы, и его пріятели, и приключенія ихъ могли бы быть пригодны для водевиля, для небольшой забавной комедіи, но ужь никакъ не для пяти-этажнаго драматическаго сооруженія.

Ан.

"Русская Мысль", кн.I, 1892

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru