Ремезов Митрофан Нилович
Семья древнего Рима

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

Семья древняго Рима.

   Большинство такъ называемой образованной публики у насъ, да и во всей Европѣ, имѣетъ весьма смутное понятіе о семейной и общественной жизни древняго Рима, и не только смутное, но и ошибочное, во многихъ отношеніяхъ совершенно превратное. Со школьной скамьи насъ пріучали и пріучаютъ изучать только героическую, такъ сказать, сторону античнаго Рима; намъ толкуютъ о военныхъ подвигахъ и доблестяхъ римлянъ временъ Республики, сдѣлавшихъ Римъ обладателемъ міра, о высокихъ образцахъ общественныхъ и семейныхъ добродѣтелей, о простотѣ и строгости нравовъ, упадокъ которыхъ почитается чуть ли не главнѣйшею причиной паденія римскаго могущества, о законодательствѣ Рима, ставшемъ краеугольнымъ камнемъ, на которомъ основаны въ большей ими меньшей степени всѣ существующіе нынѣ законы европейскихъ государствъ. Сами учителя наши, сами ученые люди не могутъ отрѣшиться отъ вѣковыхъ предубѣжденій въ пользу древняго Рима и поддерживаютъ вполнѣ искренно невѣрныя представленія, вызвавшія и охраняющія преклоненіе передъ античною культурой римлянъ. Даже такіе свѣтлые и критически-настроенные умы, какъ Эрнестъ Ренанъ, не избѣгли общей участи и продолжаютъ увлекаться крѣпко сложившеюся фикціей о чистотѣ античныхъ нравовъ и семейныхъ добродѣтеляхъ римскихъ матронъ. Лишь въ нынѣшнемъ, только что начавшемся, году противъ вѣковыхъ увлеченій такою историческою неправдой выступилъ Поль Лакомбъ своею книгой: La famille dans la société romaine {Paul Lacombe: "La famille dans la société romaine. Etude de moralité comparée". Paris, 1889.-- Lecrosnier et Babé, libraires-éditeurs.}, въ которой очень вѣскою аргументаціей и основательною критикой подрываетъ установившіяся мнѣнія о римскомъ обществѣ и семейномъ въ немъ бытѣ временъ величайшаго разцвѣта, могущества и культуры древняго Рима. Ни въ какой области знанія мы никогда не дорожили "насъ возвышающимъ обманомъ", ни, тѣмъ болѣе, обманомъ, "возвышающимъ" чью бы то ни было старину путемъ извращенія исторіи, замѣною былой дѣйствительности какими-то иллюзіями о "золотомъ вѣкѣ", или хотя бы просто "о добромъ старомъ времени". Во всѣ вѣка бывало не мало людей, склонныхъ восхвалять прошедшее, отдавать ему предпочтеніе передъ настоящимъ и взывать въ современникамъ о благотворности и необходимости "возврата назадъ", къ тѣмъ временамъ я порядкамъ, когда все было умилительно просто, патріархально и высоко-нравственно. Неудовлетворительность настоящаго всегда представлялась умамъ извѣстнаго склада результатомъ упадка нравственности, расшатанности "основъ"; идеалы такихъ умовъ видѣлись ими назади, въ прошедшемъ, частичное и иногда исключительное возводилось въ общее, неудобное для панегирика старинѣ, просто откидывалось, какъ ненужное и непригодное, въ цѣляхъ обличительныхъ и учительныхъ. Изъ этого выходила и выходитъ такая странность, что, но нѣкоторымъ писаніямъ вполнѣ убѣжденныхъ людей, человѣчество не прогрессируетъ нравственно, а изъ вѣка въ вѣкъ все болѣе и болѣе погрязаетъ въ безднѣ пороковъ, выходитъ, будто умственный ростъ и культурное развитіе не возвышаютъ, а, наоборотъ, унижаютъ нравственность отдѣльныхъ народовъ и всего человѣчества. Поль Лакомбъ въ своей книгѣ пытается возстановить истину относительно привлекательности прошлаго въ смыслѣ нравственномъ и даетъ намъ такія картины этого прошлаго, которыя доказываютъ совершенно обратное тому, что говорили и говорятъ поклонники старины, призывающіе къ возврату вспять, видящіе идеалы въ "добромъ старомъ времени", т.-е. тамъ, гдѣ люди этого стараго времени, такіе же почитателя того, что было стариною для нихъ, въ свою очередь видѣли и упадокъ, и развращеніе нравовъ. Если бы какая-нибудь группа людей вздумала послушаться подобныхъ призывовъ стала бы возвращаться, то, очевидное дѣло, такой группѣ пришлось бы со ступеньки на ступеньку пройти обратно весь путь, сдѣланный человѣчествомъ въ его поступательномъ движеній къ идеаламъ, манящимъ и влекущимъ его все впередъ. А къ чему бы пришла предполагаемая группа искателей золотаго вѣка въ прошедшемъ, то съ большою ясностью изложилъ въ вышеназванной книгѣ Поль Лакомбъ. Всѣ европейскіе народы въ большей или меньшей степени оказываются наслѣдниками древняго Рима. Даже на нашу долю, на долю Россіи, выпала не малая часть этого" наслѣдства, дошедшаго до насъ сперва черезъ Византію, а затѣмъ путемъ заимствованія отъ Запада. А потому для насъ, русскихъ, весьма полезно будетъ поближе и повѣрнѣе познакомиться съ бытомъ и нравами тѣхъ, отъ кого мы въ порядочной мѣрѣ восприняли нравы, законы, культуру и передъ кѣмъ мы, подъ вліяніемъ классицизма, такъ же слѣпо преклоняемся, какъ то дѣлаютъ западные наши сонаслѣдники.
   

I.

   Первая часть книги Лакомба (около трети) составляетъ какъ бы введеніе къ его изслѣдованію о семьѣ древняго Рима и дѣлится на три главы: 1) эволюція въ брачныхъ отношеніяхъ, приведшая къ моногаміи, 2) эволюція, ведущая въ равенству между супругами, и 3) эволюція, ведущая къ независимости дѣтей отъ родителей. Въ этой первой части авторъ лишь изрѣдка, вскользь, касается семейныхъ отношеній римлянъ. Всѣ три главы посвящены изложенію той послѣдовательности, той эволюціи, путемъ которой человѣчество переходило отъ состоянія дикаго, близкаго къ животнымъ, къ полудикому, которое донынѣ можно наблюдать у нѣкоторыхъ племенъ Африки, Австраліи и Америки, а затѣмъ -- въ культурному, причемъ долго и упорно сохранялись остатки прежняго быта подъ вліяніемъ различныхъ условій, благопріятствовавшихъ переживанію такихъ формъ человѣческихъ отношеній, которыя давно исчезли изъ обычаевъ другихъ народовъ. Такое переживаніе древнѣйшихъ формъ брачныхъ и вообще семейныхъ отношеній въ особенности долго держится въ Индіи, Японіи и Китаѣ, несмотря на ихъ многовѣковую культуру. Прежде чѣмъ взаимныя отношенія двухъ подовъ сложились въ какія бы то ни было постоянные виды брака, существовалъ, по мнѣнію автора, такой періодъ въ жизни первобытнаго человѣчества, когда браковъ въ настоящемъ смыслѣ этого слова не существовало совсѣмъ. Размножалось человѣчество вслѣдствіе случайныхъ встрѣчъ особей обоего пола. Такія отношенія половъ авторъ обозначаетъ словомъ promiscuité, которое мы замѣнимъ выраженіемъ: безразличіе. Спенсеръ допускаетъ существованіе періода такого безразличія, но критикуетъ Лёббока, полагающаго, будто всѣ человѣческія племена пережили подобные періоды; Летурно, наоборотъ, думаетъ, что безразличіе было только явленіемъ исключительнымъ. Авторъ излагаемой нами книги находитъ, что разногласіе знаменитыхъ соціологовъ есть результатъ проста. то недоразумѣнія, а не кореннаго несогласія. Лакомбъ убѣжденъ, что отсутствіе опредѣленныхъ формъ брака было общимъ положеніемъ, причемъ не отрицаетъ возможности существованія, въ то же время, постоянныхъ брачныхъ союзовъ въ видѣ исключенія, когда между сожительствующими особями почему-либо установлялась прочная связь. По его мнѣнію, тутъ все дѣло въ томъ, какъ относилось въ вопросу о сожитіи все общество, каковъ былъ общепринятый порядокъ, что почиталось извѣстною человѣческою группой нормальнымъ. И нашъ авторъ приходитъ путемъ логическихъ разсужденій къ такому выводу, что безразличіе было общепринятымъ, но не препятствующимъ и прочимъ видамъ сожитія.
   Мы не станемъ слѣдить за авторомъ и излагать содержаніе первой части его книги, а ограничимся лишь передачей его конечныхъ выводовъ и положеній. "Въ началѣ, -- говоритъ П. Лакомбъ, -- необходимо признать существованіе безразличія (promiscuité), которое я назову неограниченною поліандріей. Изъ этого порядка вещей человѣчество одновременно (по всей вѣроятности) выходитъ двумя различными путями. Изслѣдуя первый, я нахожу, что многомужіе (поліандрія) превращается: 1) въ племенное многомужіе, 2) въ многомужіе кастовое или родовое (кланное), 3) въ многомужіе семейное. На второмъ пути я нахожу такія стадіи: 1) единомужіе съ многоженствомъ (monoandrie polygyuiqué) или просто многоженство, 2) многоженство конкубинатное, 3) единоженство (monogynie). Намъ остается опредѣлять ту силу или тѣ силы психическія, которыя вели человѣчество съ одной стадіи на другую по этимъ румъ направленіямъ. Эволюція была вызвана отнюдь не нравственнымъ чувствомъ, а равно и не чувствомъ любви. Совершенно наоборотъ, нравственныя, понятія и чувства симпатіи явились послѣдствіемъ эволюціи; они суть результаты, а не причины. Все произошло подъ вліяніемъ экономическихъ интересовъ". Подъ вліяніемъ тѣхъ же экономическихъ причинъ эволюція въ вышеуказанныхъ двухъ направленіяхъ привела, съ одной стороны, къ главенству въ семьѣ женщины-матери, съ другой -- къ патріархату, главенству мужчины-отца.
   На обоихъ указанныхъ путяхъ рѣшающее вліяніе въ дѣлѣ эволюціи имѣлъ способъ добычи женъ, въ особенности же важное значеніе имѣлъ онъ въ томъ направленіи, которое привело отъ многоженства къ единобрачію,-- важное въ томъ смыслѣ, что единобрачіе есть окончательная форма, въ которую сложились отношенія между двумя полами у народовъ, достигшихъ высшей культуры. Сложились такія отношенія путемъ долгой эволюціи, переживя и переживая многія колебанія до нашихъ рей, такъ какъ единобрачія въ строгомъ смыслѣ слова нигдѣ до сихъ поръ не существуетъ, прежде всего, вслѣдствіе повторительности браковъ овдовѣвшихъ и разведенныхъ супруговъ. Повторительные браки, особливо во второмъ случаѣ и при легкости разводовъ, Лакомбъ называетъ polygamie successive -- послѣдовательнымъ многоженствомъ, о чемъ мы будемъ говорить ниже.
   Въ эволюціи брака, въ поступательномъ измѣненіи обоюдныхъ отношеній между мужчинами и женщинами, издревле весьма важными факторами были гетеризмъ и проституція дѣвушекъ, какъ прямое слѣдствіе семейнаго рабства. Всѣ первобытныя формы брака, кромѣ поліандріи, носятъ характеръ насилія надъ волею женщины. Мужчины добывали себѣ женъ или покупкою ихъ у семьи, или посредствомъ похищенія, часто захватомъ въ видѣ военной добычи. Во всѣхъ трехъ случаяхъ женщина становилась рабой купившаго или взявшаго ее съ бою господина и даже болѣе чѣмъ рабой -- его собственностью въ томъ же значеніи, какъ домашняя скотина. Родители, продававшіе дочерей въ замужство, очень рано догадались, что для нихъ выгоднѣе не выпускать дѣвушку изъ дому, а пользоваться ею, какъ доходною статьей, до тѣхъ поръ, пока на нее имѣется спросъ. Параллельно съ этимъ сложился и гетеризмъ. Въ томъ и другомъ положеніи явилась необходимость улучшенія женщины-товара (denree, по выраженію Лакомба), возникъ вопросъ о конкурренціи, имѣвшей два послѣдствія огромной важности для женщины. Съ одной стороны потребовались заботы о ея внѣшней красотѣ и объ ея образованіи, сообразномъ вкусамъ мужчинъ-покупателей. Гетеры были первыми образованными женщинами древности. Съ другой стороны явилось и такое соображеніе, что съ лѣтами привлекательность товара умаляется и совершенно пропадаетъ, а въ семьѣ остается лишній человѣкъ, котораго надо содержать безъ возможности получать отъ него выгоды. Гетеры припасали себѣ къ старости средства къ жизни и нерѣдко, соскучившись своимъ ремесломъ, находили себѣ мужей, именно благодаря тому, что имѣли состояніе. Семьи, получавшія доходъ отъ проституціи дѣвушекъ, стали дѣлать то же, т.-е. часть пріобрѣтаемаго дѣвушкой оставляли въ ея по льву. При помощи такихъ сбереженій, дѣвушки въ свое время находили себѣ тоже мужей, по преимуществу, разумѣется, изъ людей бѣдныхъ. Гетеризмъ и семейная проституція, а равно и проституція захваченныхъ на войнѣ или купленныхъ рабынь, привели къ уменьшенію и до нѣкоторой степени къ прекращенію спроса на покупку дѣвицъ въ замужство.
   Гетеризмъ и семейная проституція были созданы нуждою и поддерживались общею бѣдностью. Между тѣмъ, началось накопленіе богатствъ, изъ общаго уровня стали выдѣляться люди зажиточные, вліятельные своимъ достаткомъ и гордые имуществомъ и значеніемъ. Въ этомъ классѣ весьма естественно было зародиться стремленію отличиться отъ рядоваго бѣднаго люда всякими внѣшними признаками. Гетеризмъ, какъ мы сказали, былъ послѣдствіемъ бѣдности и, стало быть, однимъ изъ ея признаковъ. Понятно, что для богатыхъ проституція не представлялась такою необходимостью, какою была для неимущихъ, и не давала такихъ выгодъ, которыми нельзя бы было пренебречь ради личной и семейной гордости. А потому въ богатыхъ классахъ гетеризмъ и проституція дѣвушекъ были уничтожены не по сознанію ихъ безнравственности, въ смыслѣ нравственномъ то и другое было дѣломъ совершенно безразличнымъ или, вѣрнѣе, просто обычнымъ,-- а потому они были откинуты, что этимъ самымъ состоятельныя семейства отличались отъ бѣдноты. Въ доказательство правильности своихъ положеній авторъ ссылается на Японію, гдѣ проституція дѣвушекъ была въ общемъ обычаѣ еще въ наше время и до сихъ поръ не исчезла совершенно и гдѣ уничтоженіе ея началось съ высшихъ классовъ. Такимъ образомъ, и въ древности гетеризму былъ нанесенъ первый ударъ накопленіемъ богатствъ, а съ тѣмъ вмѣстѣ задѣтъ былъ и обычай продавать въ жены дѣвушекъ свободныхъ классовъ. Отъ человѣческаго сознанія не могло ускользнуть большое сходство, почти тождество, двухъ способовъ торговли дочерьми. къ этому слѣдуетъ добавить, что наплывъ рабынь на рынокъ въ еще большей мѣрѣ подорвалъ и гетеризмъ, и проституцію, ставшіе удѣломъ купленныхъ невольницъ, и продажу въ замужство, приравнивавшую свободную дѣвушку въ рабынѣ, купленной на рынкѣ. Изъ вышеизложеннаго слѣдуетъ, что никакой видъ торговли дѣвушками не считался безнравственнымъ, и лишь мало-по-малу, съ выдѣленіемъ изъ общаго уровня богатаго класса, продажа родителями дочерей для проституціи или въ замужство стала почитаться дѣломъ неприличнымъ, дѣломъ, такъ сказать, дурнаго тона, допустимымъ лишь въ низшихъ классахъ общества.
   И такъ, съ одной стороны, уменьшеніе спроса на покупку женъ, съ другой-желаніе состоятельныхъ классовъ выдѣлиться отъ бѣднаго народа были главными причинами уничтоженія обычая покупать женъ и продавать дочерей въ замужство, или извлекать отъ дочерей доходъ, отдавая ихъ проституціи. Отъ этого остается одинъ шагъ къ тому, чтобы оберегать дѣвушекъ до замужства отъ безнравственнаго, по нашимъ понятіямъ, но не почитавшагося въ древности ни безнравственнымъ, ни предосудительнымъ, что намъ, опять-таки, доказываютъ еще не исчезнувшіе нравы Японіи. Ни религіи древнихъ, ни обычаи не придавали никакого значенія цѣломудрію незамужнихъ женщинъ. Да и для замужнихъ съ представленіемъ о супружеской вѣрности не соединялось никакого нравственнаго понятія, что доказывается безчисленными фактами продажи мужьями женъ на болѣе или менѣе короткое время и прямая проституція женъ, или религіозная проституція въ Вавилонѣ, напримѣръ/ Обязательная вѣрность женъ мужьямъ была ничѣмъ инымъ, какъ логическимъ послѣдствіемъ положенія женщины, купленной или взятой съ бою и представлявшей въ томъ и другомъ случаяхъ собственность мужа, существо, лишенное права располагать собою по своему усмотрѣнію или желанію. Распоряжался ею мужъ, какъ хотѣлъ, какъ находилъ для себя удобнымъ или выгоднымъ. Тамъ, гдѣ дѣвушка -- раба семьи, вещь, товаръ, подлежащій всякаго рода торговлѣ, гдѣ жена -- собственность мужа, почти ничѣмъ не отличающаяся отъ другихъ рабовъ и даже отъ домашняго скота,-- тамъ не можетъ быть и рѣчи о семейныхъ добродѣтеляхъ или о нравственности, тамъ существуютъ только обязанности по отношенію къ домовладыкѣ или, вѣрнѣе, одна обязанность -- слѣпо повиноваться его волѣ. Первымъ шагомъ къ выходу женщины изъ такого положенія полнаго безправія былъ гетеризмъ, а затѣмъ выходъ въ замужство женщинъ, составившихъ себѣ состояніе проституціей. Тутъ впервые можетъ быть употреблено слово приданое (dot). О томъ, какое громадное вліяніе имѣло приданое на брачныя отношенія, мы будемъ говорить ниже, когда перейдемъ къ римскому обществу. Авторъ книги, о которой мы ведемъ рѣчь, затрудняется объяснить, какимъ образомъ произошло столь коренное измѣненіе въ дѣлѣ заключенія браковъ, т.-е. что и при какихъ обстоятельствахъ побудило родителей, вмѣсто полученія платы за дочерей, давать приплату изъ своихъ достатковъ ради того, чтобы выдать дѣвушку замужъ. На этотъ счетъ Лакомбъ высказываетъ только свои догадки, обоснованныя на вышеизложенныхъ нами положеніяхъ. При этомъ онъ. еще разъ указываетъ, и совершенно правдоподобно, на то, что первыми давателями приданаго были люди богатые, желавшіе отличиться передъ бѣдняками дѣяніями, совершенно невозможными для этихъ послѣднихъ {Мы думаемъ, что почтенный французскій ученый въ этомъ случаѣ упустилъ изъ. вида одно нелишенное значенія указаніе, а именно: видоизмѣненіе калыма у нѣкоторыхъ, татарскихъ племенъ, живущихъ въ Россіи. Первоначально калымъ былъ платой родителямъ за покупаемую у нихъ дѣвушку въ жены, и плата эта всецѣло поступала въ пользу родителей, какъ плата за невольницу. Такая торговля дѣвушками сохранилась у нѣкоторыхъ кавказскихъ магометанъ. У татаръ, живущихъ въ Россіи, калымъ, или частью, или полностью, поступаетъ въ пользу выходящей замужъ дѣвушки и составляетъ какъ бы ея приданое (вѣрнѣе же -- нѣчто въ родѣ douaire), дающее ей нѣкоторую независимость въ семьѣ мужа и по отношенію къ самому мужу. При легкости разводовъ у магометанъ, калымъ, отданный дѣвушкѣ при замужствѣ, въ значительной мѣрѣ предохраняетъ женщину отъ опасности быть выгнанной мужемъ, такъ какъ при разводѣ калымъ полностью возвращается отпущенной женѣ. Родители-татары даютъ выходящимъ замужъ дочерямъ отъ себя платья, шубы, цѣнныя вещи, иногда лошадей и скотъ,-- словомъ, настоящее приданое, которое ничуть не исключаетъ собою калыма. Въ нѣкоторыхъ Мѣстностяхъ этотъ обычай такъ укоренился, что ему вынуждены слѣдовать и бѣдные люди; вся разница состоитъ въ цѣнности приданаго, а значеніе калыма, какъ плата за покупаемую жену, совсѣмъ уничтожилось, и калымъ превращается въ нѣчто, вполнѣ сходное съ французскимъ douaire.}.
   Проданная родителями въ замужство, а тѣмъ паче захваченная силою женщина, ставши женою покупателя или побѣдителя, теряла всякую связь съ своею родиной и семьей. Съ уничтоженіемъ продажи и, въ особенности, съ введеніемъ обычая давать приданое, жена получила нѣсколько иное значеніе въ домѣ мужа и сохранила связь съ своими родными; связь эта служила ей серьезною опорой противъ произвола мужа и его семьи. При заключеніи браковъ явилась возможность разныхъ договорныхъ соглашеній, въ числѣ которыхъ самымъ существеннымъ было, конечно, обязательство со стороны жениха не брать себѣ другихъ женъ, что повело къ уничтоженію многоженства, но далеко еще не исключало собою конкубината.
   Мы въ самыхъ короткихъ и нѣсколько отрывочныхъ чертахъ передали нѣкоторыя положенія первой части книги Лакомба лишь въ той мѣрѣ, въ какой это считали необходимымъ для того, чтобы перейти къ главному занимающему насъ предмету -- къ очерку семейнаго быта въ древнемъ Римѣ, къ чему мы и приступимъ въ слѣдующей главѣ.
   

II.

   Источники, изъ которыхъ изслѣдователи черпаютъ свѣдѣнія о семейномъ бытѣ римлянъ и о нравственности римскихъ женщинъ, такъ разнорѣчивы и даже противурѣчивы, что разобраться въ нихъ и придти къ выводамъ, близкимъ къ истинѣ, представляется дѣломъ крайне труднымъ. Изъ римской литературы, какъ, впрочемъ, изъ всякой другой, можно сдѣлать какіе угодно выводы и всѣ они будутъ подкрѣплены самыми основательными доказательствами. Тутъ все дѣло въ методѣ изслѣдованія. Во всѣ времена и у всѣхъ народовъ были люди добродѣтельные и люди порочные, рядомъ съ образцами высокой нравственности встрѣчались примѣры величайшей безнравственности. Тѣ и другіе оставили свой слѣдъ въ литературѣ. По изъ этого мы, все-таки, не можемъ сдѣлать общихъ заключеній о нравахъ данной эпохи, тѣмъ болѣе, что одни писатели описывали свое время въ слишкомъ привлекательномъ видѣ, другіе расписывали его мрачными красками Ювенала. Попытка составить себѣ вѣрное представленіе о нравахъ извѣстнаго времени по тому, что въ это время считалось похвальнымъ и что предосудительнымъ, не можетъ привести къ желаемому результату, ибо одно дѣло -- восхвалять добродѣтель, другое дѣло -- поступать добродѣтельно. Можетъ ли быть что-либо преисполнено болѣе добродѣтелью, чѣмъ писанія, оставленныя намъ Сенекой? Это кодексъ образцовой нравственности, основанной на полномъ самоотреченіи, на высокой доблести, любви къ ближнему и безкорыстія, доходящемъ до аскетизма. И тотъ же Сенека скопилъ на службѣ у Нерона состояніе въ 200,000 милліоновъ сестерцій, былъ льстецомъ Абасканта, евнуха и любимца Нерона, и не чуждъ участія въ убійствѣ Агриппины. Тацитъ пользовался благорасположеніемъ такого чудовища, какъ Домиціанъ, и самъ говоритъ объ этомъ... Лакомбъ рѣшительно возстаетъ противъ способа опредѣленія нравовъ римскаго общества на основаніи панегириковъ добродѣтели и проповѣдей о нравственности. Онъ избираетъ иной путь, по нашему мнѣнію, болѣе надежный и вѣрнѣе ведущій къ истинѣ. Онъ говоритъ:
   "Латинская литература изобилуетъ точными и ясными свѣдѣніями о политическихъ, домашнихъ и соціальныхъ порядкахъ, о занятіяхъ и развлеченіяхъ,-- однимъ словомъ, объ условіяхъ, оказывавшихъ вліяніе на данную эпоху"... "Изслѣдуя литературу съ этой стороны, мы находимъ не только обиліе нужныхъ намъ указаній, но и почти абсолютную правдивость свидѣтельствъ и ихъ полную согласность между собою". Въ видѣ примѣра приложенія своего метода, авторъ останавливается на опредѣленіи возраста, въ которомъ обыкновенно выдавали дѣвушекъ замужъ въ Римѣ. Если ихъ выдавали слишкомъ рано, то, само собою разумѣется, участіе ихъ въ выборѣ мужа было самое ничтожное, а это не могло не оказывать дурнаго вліянія на ихъ послѣдующее поведеніе замужемъ. Относительно брачнаго возраста согласны между собою всѣ свѣдѣнія, начиная съ дошедшихъ до насъ отъ юрисконсультовъ Дигестъ до оставленныхъ намъ поэтами. Кромѣ того, въ данномъ случаѣ нѣтъ поводовъ заподозривать какую-либо невѣрность, умышленное извращеніе, такъ какъ фактъ передается самъ по себѣ безразличный и о немъ упоминается вскользь, между прочимъ. Предположивши, что такой-то фактъ долженъ вести къ такимъ-то послѣдствіямъ, и, удостовѣрившись въ существованіи взятаго нами основнаго факта, намъ остается только провѣрить источники и въ нихъ найти подтвержденіе тому, что предположеніе наше о его послѣдствіяхъ было правильно. Не окажется такихъ подтвержденій, это будетъ означать, что предположеніе ошибочно. Наоборотъ, подтвердится наша гипотеза какими-либо свидѣтельствами, и мы вправѣ будемъ заключить о правильности нашихъ выводовъ и о достовѣрности свидѣтельствъ, ихъ подтверждающихъ.
   Другой примѣръ: надо рѣшить, въ какой мѣрѣ слѣдуетъ полагаться на свидѣтельства Ювенала. Опредѣленное мнѣніе на этотъ счетъ можетъ сложиться только изъ извѣстнаго числа частныхъ сужденій о сообщаемыхъ имъ фактахъ. Вотъ одинъ изъ такихъ фактовъ. Ювеналъ изображаетъ намъ вліяніе на чувственность женщинъ {Tuccia vesicae non imperat; Appula gаnnit sicut in amplexu, etc... Satine, V, 64.} пантомимъ, разыгрывавшихся въ театрѣ. Можно ли вѣрить ему, или есть основаніе заподозрить его въ преувеличеніи? Если мы обратимся въ провѣркѣ его показаній другими авторами, то вопросъ останется для насъ, все-таки, неразрѣшеннымъ. Но разсмотримъ, при какихъ обстоятельствахъ происходили изображенные Ювеналомъ факты. Обстоятельствъ этихъ Ювеналъ выдумать не могъ, къ тому же, они подтверждены другими писателями. А заключались они въ томъ, что на театрѣ изображалось приключеніе Леды съ лебедемъ, или еще -- Венера и Марсъ, застигнутые Вулканомъ и всѣми богами Олимпа, и иныя сцены подобнаго же характера. Сцены эти исполнялись съ отличнѣйшею экспрессіей лицами замѣчательной красоты, обладавшими совершеннѣйшими формами, мастерскими и выразительными жестами. При иныхъ условіяхъ ихъ не приняли бы на сцену. Принявши во вниманіе всѣ эти обстоятельства, мы считаемъ достаточно обоснованными нижеслѣдующія наши заключенія: въ данномъ случаѣ Ювенала нельзя заподозрить въ преувеличеніи, переданное имъ, по меньшей мѣрѣ, правдоподобно и значительное число зрителей и зрительницъ должны были получать тѣ именно впечатлѣнія, о которыхъ онъ говоритъ.
   Какъ воспользовался авторъ своимъ методомъ для опредѣленія нравовъ и семейнаго быта римлянъ, мы увидимъ ниже.
   

III.

   Всѣ писатели первыхъ вѣковъ нашей эры прославляютъ чистоту нравовъ древняго Рима, т.-е. Рима до войнъ пуническихъ. Тутъ слѣдуетъ обратить вниманіе на два обстоятельства: во-первыхъ, всѣ восхваленія обрываются какъ разъ въ то время, когда появляются документальныя свидѣтельства; во-вторыхъ, относительно всего періода, покрытаго мракомъ, восторженныя хвалы воздаются и цѣломудрію женщинъ, и патріотизму мужчинъ. Всѣ добродѣтели, всѣ доблести человѣческія представляются въ эти невѣдомыя намъ времена достигающими величайшаго совершенства. Авторъ приводить обращикъ того восторженнаго тона, какимъ Валерій Максимъ говоритъ объ этихъ доисторическихъ временахъ (кн. II, гл. I, 3--5).
   Но, -- разсуждаетъ Лакомбъ, -- какъ Валерій Максимъ, такъ и другіе панегиристы старины повторяютъ только преданія, такъ какъ никакихъ лѣтописей, ни иныхъ писанныхъ документовъ не существовало до второй пунической войны, т.-е. до того времени, когда, по общему признанію, нравы уже измѣнились къ худшему. Слѣдовательно, всѣ эти отзывы суть только отголоски слуховъ. А извѣстно, что у всѣхъ народовъ существуетъ такое повѣрье, будто старина была не въ примѣръ лучше, настоящаго Мы же теперь хорошо знаемъ цѣну подобныхъ мнѣній. Другое дѣло, когда имѣются въ наличности документальныя свидѣтельства; тогда они подлежатъ разсмотрѣнію и обсужденію.
   Мы имѣемъ четырехъ свидѣтелей: Валерія Максима, Діонисія Галикарнасскаго, Плутарха и Авла- Гелла, которые сообщаютъ намъ удивительный фактъ и, притомъ, съ явнымъ намѣреніемъ насъ удивитъ: въ теченіе, по крайней мѣрѣ, пяти столѣтій въ Римѣ не было ни одаого случая развода супруговъ, хотя законами разводъ дозволялся. Первый разводъ состоялся въ 523 году отъ основанія Рима между Спуріемъ Корниліемъ Ругой и его женою. Мужъ клятвенно удостовѣрилъ передъ цензорами, что вступилъ въ бракъ, дабы имѣть дѣтей, а супруга его оказалась безплодною; его друзья, къ совѣту которыхъ онъ обратился, высказалісь за разводъ. Такимъ образомъ, видно, что названные авторы знаютъ все по этому дѣлу до мельчайшихъ подробностей: имя мужа, поводы, обстоятельства, точное число. Свидѣтельство точное, даже излишне точное, чѣмъ, впрочемъ, отнюдь не увеличивается наше къ нему довѣріе, въ особенности когда мы примемъ въ соображеніе, что тѣ же авторы съ такою же точностью передаютъ намъ о первомъ отцеубійствѣ, совершенномъ въ древнемъ Римѣ; мало того, они знаютъ, напримѣръ, еще и о томъ, когда произошла первая ссора между свекровью и невѣсткой,-- правда, безъ обозначенія въ точности года. Но дѣло было при Тарквиніи Гордомъ, невѣстку звали Талея, она замужемъ была за Пинаріемъ, свекровь звали Геганіей (см. у Плутарха).
   Изъ той же книги Валерія Максима видно, что за сто лѣтъ до знаменитаго развода Карвилія были казнены 172 женщины за отравленіе своихъ мужей. Съ точки зрѣнія добрыхъ нравовъ, -- говоритъ Лакомбъ, -- было бы предпочтительнѣе втрое большее число разводовъ. Но дѣло въ томъ, что разводы-то, все-таки, по всей вѣроятности, были, иначе трудно было бы объяснить установленіе закона о разводѣ и еще труднѣе допустить существованіе въ теченіе нѣсколькихъ вѣковъ закона, не имѣвшаго практическаго примѣненія. Во всякомъ случаѣ, часто или не часто примѣнялся этотъ законъ, или же совсѣмъ не примѣнялся, пользоваться имъ могла только одна сторона. Не можетъ подлежать сомнѣнію, что римляне, подобно другимъ народамъ, въ продолженіе нѣсколькихъ вѣковъ добывали себѣ женъ посредствомъ похищенія и путемъ покупки ихъ у родныхъ. Въ лѣтописяхъ, правда, на это нѣтъ прямыхъ указаній. Но въ данномъ случаѣ ихъ замѣняютъ для насъ указанія сравнительной соціологіи, и общая исторія восполняетъ собою умолчаніе исторіи частной. Съ самаго начала исторіи Рима мы видимъ достовѣрный фактъ, что мужъ имѣетъ неограниченное право надъ женою, а равно и надъ дѣтьми, -- право полной собственности. Жена -- его служанка, раба, его вещь. Позднѣе юристы придумали особливое выраженіе для обозначенія такого права; по этому выраженію, жена находится in manu mariti. Существовалъ или нѣтъ такой юридическій термимъ на зарѣ римской исторіи -- это безразлично, такъ какъ самое право, несомнѣнно, существовало. А мы знаемъ, что у грековъ съ одной стороны, у германцевъ -- съ другой, да и у всѣхъ народовъ, гдѣ жена находилась in manu, какъ въ Римѣ, тамъ она либо была похищена, либо взята на войнѣ, либо куплена у родныхъ. Равнымъ образомъ извѣстно, что жена, взятая съ бою или пріобрѣтенная покупкою, вездѣ была настоящею рабыней мужа. Для допущенія, что положеніе женъ въ древнемъ Римѣ представляло исключеніе изъ этого общаго закона, требуются очень убѣдительныя доказательства, каковыхъ въ дѣйствительности не имѣется. Напротивъ, все, уцѣлѣвшее отъ первобытныхъ временъ Рима, только подтверждаетъ вышеприведенный общій законъ. Такъ, напримѣръ, государственные чиновники и общественныя власти не имѣли права вмѣшиваться въ дѣла супруговъ {Подобно тому, какъ у насъ до сихъ поръ суда не вправѣ принимать отъ меня жалоба на оскорбленіе ее мужемъ.}. Мужъ распоряжался женою и расправлялся съ нею по своему усмотрѣнію. Онъ вправѣ былъ ее убить за пьянство или за дурное поведеніе, если таковое доказано или же заподозрѣно. Впослѣдствіи право мужа карать жену смертью подверглось нѣкоторому ограниченію въ томъ смыслѣ, что мужъ обязанъ былъ чинить такой судъ совмѣстно съ своими родными, а потомъ, еще позднѣе, въ этомъ домашнемъ судѣ дано было мѣсто и роднымъ жены.
   Возвращаясь къ вопросу о разводѣ, мы обязаны признать, что жена, собственность мужа, лишена была возможности развестись съ супругомъ. Это было бы равносильно допущенію права рабыни освободиться, по своему желанію, отъ своего господина. Такимъ образомъ, вся категорія разводовъ, которые мы увидимъ впослѣдствіи, какъ результатъ свободы женщины, не могла имѣть мѣста въ разсматриваемое нами время, и право развода всецѣло оставалось на сторонѣ только мужа. Преданіе же о единственномъ въ пятьсотъ лѣтъ разводѣ остается для насъ, все-таки, сказкой. Мы готовы допустить, что разводы были тогда очень рѣдки, но полагаемъ, что обстоятельство это отнюдь не служитъ доказательствомъ высоко приподнятаго нравственнаго чувства мужей. По всей вѣроятности, мужъ, удалявшій отъ себя жену, черезъ это самое лишался права на возвратъ заплаченной за нее роднымъ стоимости. Таково общее правило у народовъ, у которыхъ жены покупаются. А римляне долго были бѣдны, и ихъ супружеское постоянство могло обусловливаться экономическимъ разсчетомъ. Да и поводовъ къ разводамъ не могло быть особенно много. Предположимъ, что дурнымъ нравомъ или легкостью поведенія жена сдѣлалась невыносимою для мужа, тогда онъ единолично, или, для вящей формальности, по совѣщаніи съ своими родными, присуждалъ жену къ смерти и совершенно легально ее убивалъ. Этимъ способомъ устраняется въ значительномъ числѣ случаевъ необходимость развода,-- правда, разводъ замѣненъ убійствомъ. То, что мы нынче называемъ несходствомъ характеровъ, не могло имѣть въ Римѣ никакого значенія уже по тому, что право развода принадлежало исключительно мужу, и ему же, по закону, по обычаю и по праву сильнаго, принадлежало право давать полную волю своему характеру и подавлять проявленіе характера другой стороны всѣми мѣрами, до убійства включительно.
   Остается одинъ поводъ къ разводу -- склонность мужа къ женщинамъ. Но Въ древнемъ Римѣ для удовлетворенія этой склонности мужу не было никакой надобности разводиться съ женою. Со временъ самыхъ отдаленныхъ, благодаря войнамъ, римляне, даже небогатые, имѣли у себя рабовъ и въ особенности рабынь. Говорить о положеніи молодыхъ рабынь въ Римѣ намъ нѣтъ надобности, когда у всѣхъ еще въ памяти крѣпостное право въ Россіи и невольничество въ Южныхъ Штатахъ Америки, уничтоженное только: въ 1865 г. Рабство въ Римѣ было, конечно, неизмѣримо тяжелѣе крѣпостнаго права. Тамъ и отношенія господъ къ невольницамъ ничѣмъ не маскировалось даже при существованіи въ домѣ законной жены. Признанныя любовницы назывались pellices и concubinae (наложницами). Вопросъ о конкубинатѣ возбуждалъ не мало ученыхъ споровъ. Чтобы разобраться въ немъ, его слѣдуетъ разсмотрѣть съ двухъ сторонъ: съ точки зрѣнія законовъ и съ точки зрѣнія общественнаго мнѣнія. Въ древнемъ римскомъ законодательствѣ мы не находимъ слѣдовъ какого-либо осужденія женатаго человѣка, имѣющаго ору или нѣсколькихъ наложницъ, и это -- по той простой причинѣ, что домовладыка въ Римѣ, какъ супругъ и отецъ, былъ владыкою въ полномъ значеніи слова, господиномъ неограниченнымъ. Законодатель не считалъ себя вправѣ касаться его домоправительства. Лакомбъ приводитъ указаніе Авла Гелла на законъ, относящійся, будто бы, ко времени Нумы Помпилія, изъ котораго видно, что женатые люди держали у себя въ домахъ наложницъ pellices {А.-Gellii: "Noctium atticarum", IV, 3.}. Даже позднѣе, много позднѣе, мы находимъ доказательства того же порядка вещей. Что же касается общественнаго мнѣнія, то есть много основаній предполагать, что оно не находило въ этомъ ничего ненормальнаго. Лакомбъ указываетъ, между прочимъ, на Corpus inscriptionum latinarum, гдѣ въ пятомъ томѣ воспроизведенъ надгробный памятникъ, на которомъ покойникъ, нѣкто Кервоній, изображенъ между своею женою Цинціей и наложницею Циліей. Если бы общественное мнѣніе относилось къ конкубинату такъ, какъ оно относится въ наше время, не могущее, впрочемъ, похвалиться особенною высотой нравственности, то подобный могильный монументъ, конечно, не былъ бы воздвигнутъ.
   И такъ, у римлянина были одновременно законная жена и наложницы. Кромѣ того, въ Римѣ существовали куртизанки. Въ то далекое время это были женщины, содержимыя для проституціи работорговцами и по цѣнѣ доступныя для всякихъ состояній (см. у Плавта). Таковы были границы строгой нравственности римлянъ, и затѣмъ они, разумѣется, уже не посягали на женъ своихъ согражданъ, тѣмъ болѣе, что и сдѣлать это было крайне трудно, такъ какъ каждый держалъ жену въ строгомъ заключеніи дома. Тогдашняя матрона выходила изъ дома не иначе, какъ съ дозволенія мужа и только по извѣстному дѣлу, непремѣнно закутанная покрываломъ (Валерій Максимъ, кн. VI, 3, 10). Мужчины видались между собою лишь на форумѣ и на улицѣ, въ домахъ другъ друга не посѣщали, званыхъ обѣдовъ еще не было. Всѣ жили небогато и скромно. Дома были тѣсны, а хозяйки постоянно на виду у дѣтей, домочадцевъ и слугъ. При такимъ условіяхъ, адюльтеры, естественно, были явленіемъ очень рѣдкимъ и возможнымъ лишь въ домашнемъ кругѣ, какъ въ наше время въ Китаѣ,-- съ кѣмъ-нибудь изъ родныхъ, съ свекромъ, съ деверемъ, или съ кліентомъ, прикащикомъ, слугою-рабомъ. Эти послѣдніе были особенно опасными соперниками для мужей. Между ними и ихъ рабами не могло существовать большаго различія въ манерахъ и образованіи; весьма нерѣдко превосходство бывало на сторонѣ раба, воина-плѣнника, которому измѣнило боевое счастье. Мужъ почти ежегодно отправлялся въ походы на болѣе или менѣе продолжительное время, и если въ домѣ не было родныхъ, то жена оставалась одна съ рабами въ лѣсномъ домѣ, безъ посторонняго надзора. Какъ бы то ни было, воображаемая простота и строгость нравовъ древнихъ римлянъ сводятся къ нижеслѣдующему: къ совершенному безправію женщины и суровой строгости къ ней, и къ полной свободѣ мужчинъ удовлетворять свои страсти всяческими способами, предоставляемыми въ ихъ распоряженіе тогдашнимъ обществомъ.
   Безправіе женщинъ переходило и на дѣтей. Дитя въ рукахъ взрослыхъ представляетъ собою такую же собственность, вещь, какъ и женщина, убійство новорожденныхъ или еще неродившихся дѣтей практиковалось безъ малѣйшаго стѣсненія такъ же, какъ выкидываніе дѣтей на Велябры {Велябри (Velabram) -- болотистая мѣстность по дорогѣ къ Авентину, впослѣдствіи осушенная и застроенная домами.}, гдѣ ихъ поѣдали собаки, если не успѣвалъ кто-нибудь подобрать. Хорошо было положеніе матерей! Но и сами матери были такою же собственностью, которую мужъ вправѣ былъ продать или отдать на подержаніе, какъ мы увидимъ ниже. Дома ее держать въ строгомъ заключеніи; наравнѣ съ рабами, ей запрещено пить вино; за нарушеніе этого правила ее убиваютъ, и общественное мнѣніе одобряетъ такую жестокость. Бѣднякъ, занявшій деньги во дни голода за непомѣрные проценты и не имѣющій средствъ уплатить долгъ, кидается кредитору, который вправѣ держать его въ заключеніи, заковать въ цѣпи, бить, увѣчить и, наконецъ, продать въ рабство. О положеніи рабовъ и говорить нечего. Пока рабъ молодъ, его изнуряютъ работой и едва кормятъ, состарѣется онъ или занеможетъ, его выбрасываютъ на улицу умирать, какъ собаку. Если такъ поступалъ съ своими рабами Катонъ цензоръ, то, надо полагать, поступало такъ же и большинство его -современниковъ. Сверху до низу, во всемъ царилъ безграничный произволъ правящихъ и власть имѣющихъ и полнѣйшее, безпощадное безправіе подчиненныхъ, подначальныхъ, кто бы они ни были.
   Таковъ былъ древній Римъ съ его прославленною "строгостью и чистотою" античныхъ нравовъ.
   

IV.

   Что вывело женщину изъ этого приниженнаго положенія? Единственною причиной измѣненія положенія женщины въ римской семьѣ Лакомбъ считаетъ возникновеніе обычая давать приданое дѣвушкамъ, выходящимъ замужъ. Какъ сложился такой обычай, рѣшить съ полною достовѣрностью мы не имѣемъ возможности, по отсутствію въ источникахъ прямыхъ указаній. По всей вѣроятности, не римляне выдумали приданое; они только заимствовали обычай у грековъ. Но этимъ не разъясняется вопросъ о происхожденіи приданого, а только перемѣщается, и мы можемъ лишь привести догадки по этому предмету Лакомба. Отчасти мы уже о нихъ говорили выше. Всѣ онѣ сводятся къ тому, что подъ вліяніемъ наплыва женщинъ-рабынь, куртизанокъ изъ Греціи и работорговцевъ, занимавшихся проституціей молодыхъ невольницъ, число законныхъ браковъ сильно сократилось. "Перестали жениться",-- говоритъ авторъ,-- вслѣдствіе легкости и обилія способовъ обходиться безъ законной семьи. Какъ ни мало стѣснительна жена in manu mariti, все же она требовала большихъ расходовъ и заботъ, чѣмъ рабыня. Что же касается дѣтей, какъ продолжателей рода и хранителей культа предковъ, то первобытный Римъ не дѣлалъ почти никакого различія между дѣтьми одного отца, рожденными отъ жены и отъ наложницъ; къ тому же, законъ предоставлялъ широкій просторъ усыновленіямъ. Черезъ это отпадалъ важный побудительный поводъ къ заключенію законныхъ браковъ.
   Спросъ на дѣвушекъ въ жены прекратился, и этотъ нѣжный, легко утрачивающій цѣну товаръ оставался на рукахъ у родныхъ. По мѣрѣ уменьшенія числа браковъ, стали все чаще и чаще повторяться случаи появленія на свѣтъ дѣтей, рождаемыхъ дѣвицами въ родительскихъ домахъ, что, разумѣется, не могло быть пріятнымъ родителямъ, тѣмъ болѣе, что отцами такихъ дѣтей бывали, по большей части, свои же домовые рабы. Съ одной стороны этимъ уязвлялась семейная гордость, съ другой -- подрывалась дисциплина, домашняя субординація, которую такъ ревниво охраняли древніе. Люди передовые не могли такъ же относиться безразлично и къ рожденію дѣтей холостяковъ отъ рабынь. Этимъ затрагивалось уже національное чувство, такъ какъ сильная раса побѣдителей утрачивала свою первобытную чистоту и вырождалась, мѣшаясь съ побѣжденными и, слѣдовательно, низшими и презираемыми. Наконецъ, большое значеніе куртизанокъ и проституціи должно было отразиться неблагопріятно на общемъ числѣ рожденій. Ни отцы семействъ, ни законодатели не могли оставаться равнодушными ко всѣмъ этимъ явленіямъ. Единственнымъ средствомъ борьбы противъ разроставшагося зла было введеніе приданаго за дочерьми, и приданое было введено. Очевидно, что обычай давать приданое возникъ въ средѣ богатаго класса гражданъ, чѣмъ и обезпечивался за нимъ быстрый и прочный успѣхъ, такъ какъ на поддержку ему явилось одно изъ сильнѣйшихъ человѣческихъ побужденій -- тщеславіе. Выдача за дочерью приданаго стала такимъ же признакомъ богатства и хорошаго рода, какъ щегольство дорогимъ платьемъ, похвальба хорошимъ домомъ, чѣмъ каждый стремился отличиться передъ сосѣдями.
   "Приданое,-- говорятъ Помпоній и Павелъ,-- есть установленіе общественно-полезное. Оно имѣетъ своимъ послѣдствіемъ, что люди женятся и что городъ постоянно наполняется гражданами" (Dig., lib. XXIII, t. III, 2, и lib. XXIV, t. III). Есть основаніе думать, что такія соображенія, высказанныя много позрѣе, вліяли и на самое возникновеніе приданаго.
   Мы не можемъ опредѣлить съ точностью время возникновенія этого обычая и вынуждены ограничиться гипотезою. По Валерію Максиму, Плутарху, Діонисію и Авлу Геллу, какъ уже сказано, первый разводъ произошелъ въ 523 г. отъ основ. Рима, или около этого времени. Наибольшею точностью отличается Авлъ Геллъ, и, что очень важно, мы знаемъ, откуда онъ почерпнулъ это свѣдѣніе: отъ юрисконсульта Сервія, современника Цезаря. До 523,-- говоритъ Сервій,-- не было слышно о поручительствѣ или о сдѣлкахъ относительно приданаго. "Въ таковыхъ не было надобности,-- добавляетъ онъ,-- ибо разводовъ не бывало". Изъ этого можно заключить, что приданое Возникло въ началѣ VI в. Рима. Годами пятидесятаго позднѣе предполагаемаго года мы находимъ первыя опредѣленныя свидѣтельства у Плавта. Онъ неоднократно говоритъ о приданомъ и о женщинахъ, надѣленныхъ приданымъ, и постоянно въ смыслѣ неодобрительномъ. Мужья продаютъ себя за приданое, продаютъ свою супружескую власть, доходятъ до того, что продаются старымъ и безобразнымъ женщинамъ. Получившая приданое женщина становится заносчивымъ тираномъ или удручающе скучнымъ педагогомъ, она вѣчно "лается", -- приводимъ подлинное выраженіе. "Не знаю, ошибаюсь ли я,-- замѣчаетъ Лакомбъ,-- но въ словахъ Плавта мнѣ слышится раздраженіе, какое обыкновенно возбуждаютъ противъ себя новшества, съ которыми насъ еще не успѣли примирить время и привычка".
   Введеніе приданаго имѣло большой важности послѣдствія, хорошія и дурныя. До тѣхъ поръ, пока мужъ покупалъ жену, онъ имѣлъ непререкаемое право прогнать ее или уступить другому, продать, отдать на подержаніе, уничтожить, не встрѣчая ни съ чьей стороны ни возраженія, ни протеста. По понятіямъ того времени, онъ былъ собственникомъ жены. Такъ же несложны были его отношенія къ женниной семьѣ: онъ заплатилъ деньги и получилъ товаръ. Никакихъ черезъ эту сдѣлку родственныхъ связей не установлялось; женщина переставала даже быть дочерью своихъ родителей, и эти послѣдніе лишены были права и возможности въ какомъ бы то ни было видѣ вмѣшиваться въ дѣла и въ поведеніе зятя. Вначалѣ мужъ sui juris, или, когда онъ не былъ самостоятельнымъ, глава семьи могъ распоряжаться замужнею женщиной, какъ ему заблагоразсудится. Общественная власть отказывалась принимать къ своему разсмотрѣнію дѣла о преступленіяхъ, совершенныхъ женщинами. Власти знали только главу семьи, домовладыку, который и отклонялъ отъ себя отвѣтственность, жестоко карая женщину или предоставляя ее на полную волю потерпѣвшей стороны.
   Съ введеніемъ приданаго всѣ взаимныя отношенія подверглись коренному измѣненію. Давшій приданое отецъ заявлялъ тотчасъ же претензію на сохраненіе надъ замужнею дочерью своего полнаго potestas, родительской власти. Право собственности мужа на жену, manus mariti, оказывалось несовмѣстимымъ съ potestas и должно было уступить ему мѣсто. Замужняя дочь стала юридически считаться принадлежащею родительской семьѣ, она участвовала въ культѣ родной семьи и въ наслѣдованіи. По отношенію же къ мужу она, наоборотъ, сдѣлалась чужою, пришлою для завѣдыванія хозяйствомъ и для рожденія дѣтей, съ которыми она тоже не имѣла юридически уже никакой родственной связи. Вѣка пройдутъ, прежде чѣмъ сенатскія опредѣленія (senatus consultus) Тертуліана и Орѳиціена (при Адріанѣ и Маркѣ Авреліи) возстановятъ законную связь между дѣтьми и матерью. Дѣла приняли такое положеніе: при замужствѣ съ приданымъ мужъ лишался своего manus, и patria оставалось въ полной силѣ. Безприданница же, безразлично, была ли она куплена, или нѣтъ, всецѣло попадала in manu mariti. По мѣрѣ того, какъ обычай давать приданое входилъ въ большое употребленіе, власть мужа ослаблялась и укрѣплялась власть отеческая до тѣхъ поръ, пока первая почти совершенно исчезла.
   Давая приданое, родители не только сохраняли свои семейныя права надъ дочерьми, но естественно подучили возможность вмѣшиваться и въ дѣла ихъ мужей. Отецъ даетъ свои деньги и желаетъ имѣть наблюденіе за ихъ употребленіемъ. Весьма возможно, что вначалѣ разъ выданное приданое уже не возвращалось родителямъ. Но такой порядокъ не могъ продержаться долго. Общественное мнѣніе и судьи были на сторонѣ отцовъ, власть которыхъ почиталась священною, а установленіе приданаго признавалось полезнымъ для государства. Отцы начали выговаривать возвратъ приданаго при разводахъ. До этого времени право развестись, вѣрнѣе -- удалить жену, принадлежало мужу; теперь жены или, правильнѣе, ихъ отцы стали удалять мужей. Закона, установляющаго такое право жены, быть можетъ, не существовало; но никакимъ закономъ это не воспрещалось. Такою неполнотой закона не замедлили воспользоваться въ широкихъ размѣрахъ.
   Установленіе приданаго оказало рѣшающіе вліяніе на конкубинатъ. Женщина, входившая въ домъ мужа не въ качествѣ купленной собственности, а хозяйкой, имѣющею свое отдѣльное состояніе, имѣющею за собою поддержку отца и родной семьи, естественно должна была вооружиться противъ наложничества. Приданое послужило въ установленію полной моногаміи. Правда, такой прогрессъ былъ скорѣе кажущимся, чѣмъ дѣйствительнымъ, такъ какъ, за отсутствіемъ признанныхъ наложницъ, въ распоряженіи мужей всегда оставались служанки-невольницы.
   До введенія въ обычай приданаго, если молодому человѣку не удавалось добыть себѣ жену кражей, похищеніемъ, то отецъ покупалъ ее для сына у какого-нибудь сосѣда, причемъ, конечно, не справлялся о вкусахъ сына. Вѣроятно, все дѣло кончалось между родителями обоихъ будущихъ супруговъ, какъ то бывало не такъ еще давно у насъ въ Россіи. Молодые люди часто и въ глаза не видали другъ друга до свадьбы. Введеніе приданаго ни въ чемъ не могло измѣнить такого порядка. Браки всецѣло зависѣли отъ воли, вѣрнѣе сказать -- отъ произвола родителей, и не только браки, но и разводы, какъ мы увидимъ ниже, и не отъ однихъ только родителей... Но перейдемъ къ примѣрамъ, приводимымъ Лакомбомъ.
   Цезарь въ очень раннемъ возрастѣ былъ помолвленъ отцомъ съ Коссуціей, принадлежавшей къ семьѣ простыхъ всадниковъ. Для Юлія это былъ неравный бракъ, mésalliance, но Коссуція была богатѣйшею невѣстой. Очевидно, сватовство это состоялось вопреки желанію Цезаря, такъ какъ онъ тотчасъ по смерти отца, на шестнадцатомъ году отъ роду, какъ только помучилъ полную самостоятельность, отказался отъ Коссуціи и впослѣдствіи женился на Корнеліи. Светоній, изъ котораго почерпнуто это свѣдѣніе, сообщаетъ весьма знаменательный фактъ относительно Корнеліи. Бракъ этотъ возбудилъ неудовольствіе диктатора Суллы, смотрѣвшаго опасливо на союзъ двухъ вліятельныхъ родовъ. Сулла хотѣлъ заставить Цезаря развестись, присвоивая себѣ право главы семьи, отцовское право. На основаніи такого же права главы, Августъ принудилъ Тиверія развестись съ любимою имъ женою Агриппиной, отъ которой у него былъ уже сынъ и которая была беременна вторымъ ребенкомъ, а затѣмъ заставилъ Тиверія жениться на Юліи. Августъ распоряжался въ качествѣ главы государства, т.-е. пользовался отеческою властью надъ семьею подданныхъ, и въ этомъ случаѣ онъ дѣлалъ лишь то, что вправѣ былъ дѣлать въ каждой семьѣ домовладыка-отецъ. Такъ же точно онъ заставилъ Агриппу развестись съ женою, чтобы женить его на своей дочери Юліи, оставшейся вдовой послѣ брака съ Марцеломъ, сыномъ его сестры Октавіи. Намъ могутъ возразить, что примѣры взяты изъ императорской семьи и изъ такой знатной фамиліи, какъ Юліи. Но у Овидія мы находимъ доказательства такого же порядка и въ семействахъ простыхъ всадниковъ. И не только родители и родные имѣли рѣшающіе вліяніе въ дѣлахъ заключенія и расторженія браковъ, но и друзья, люди одной партіи. Такъ, во время переговоровъ о мирѣ Октавія (впослѣдствіи Августа) съ Антоніемъ солдаты обѣихъ сторонъ потребовали, чтобы примиреніе было скрѣплено брачнымъ союзомъ. Октавій, уже помолвленный съ дочерью Сервилія Исаврійскаго, принужденъ былъ отказаться отъ невѣсты и жениться на Клавдіи, падчерицѣ Антонія. Клавдія была еще совсѣмъ ребенкомъ, и бракъ остался только формальнымъ, фиктивнымъ. Какъ только Августъ пріобрѣлъ свободу дѣйствій, онъ уничтожилъ этотъ бракъ и женился на Скрибоніи (см. у Светонія и у Плутарха).
   Главнымъ же доказательствомъ полнаго произвола родныхъ въ дѣлахъ брачныхъ служитъ возрастъ дѣтей, въ которомъ обыкновенно заключались браки. До Юстиніана закономъ былъ установленъ для дѣвушекъ двѣнадцатилѣтній возрастъ, для мужчинъ -- четырнадцатилѣтній. Уже то обстоятельство, что законодатели нашли нужнымъ установить такой минимумъ, служитъ доказательствомъ, что родители женили своихъ дѣтей въ еще болѣе раннюю пору. Но и узаконеніе этого минимальнаго возраста не всегда достигало цѣли, не предупреждало преждевременныхъ браковъ. Законодательство осуждаетъ это, но не рѣшается установить какія-либо кары за нарушеніе означенныхъ постановленій (Dig., lib. XXIII, t. II, 1, 4). Почему? Это мы увидимъ ниже.
   Въ Римѣ существовалъ обычай, тѣсно связанный съ бракомъ, -- это sponsalia, помолвка, на который до сихъ поръ не было обращено должнаго вниманія. А онъ-то и раскрываетъ передъ нами истинную причину преждевременныхъ браковъ, мотивы, подъ вліяніемъ которыхъ дѣйствовали родители. Новыми законами европейскихъ народовъ установленъ извѣстный возрастъ, достигши котораго сынъ можетъ жениться безъ разрѣшенія отца. Ничего подобнаго не допускалъ древній Римъ; пока живъ былъ отецъ, дѣти не имѣли права вступать въ бракъ помимо его воли. За то римскій законъ установлялъ, что отецъ не вправѣ женить сына безъ его на то согласія. Но стоитъ всмотрѣться въ дѣло поближе, чтобы убѣдиться въ практическомъ ничтожествѣ такого постановленія. Родителямъ предоставляется право помолвки (sponsalia) дѣтей съ семилѣтняго возраста. Формальнаго согласія дѣтей тутъ не требуется. Да и что можетъ значить согласіе семилѣтнихъ ребятишекъ? Мальчику, играющему на дворѣ съ товарищами, объявляютъ, что въ такой-то день его помолвятъ съ такою-то дѣвочкой. Онъ отвѣчаетъ согласіемъ, или ничего вовсе не отвѣчаетъ, и дѣло считается съ этой стороны поконченнымъ. Все остальное улаживаютъ родители между собою, всего чаще черезъ третьихъ лицъ -- посредниковъ. Между тѣмъ, помолвка далеко не пустая формальность. Въ силу закона и общественнаго мнѣнія, sponsalia есть "половина вѣнца",-- употребляя нашъ чисто-русскій терминъ, относящійся къ обрученію въ старые годы. Помолвленныя дѣти на половину повѣнчаны, и не изъ чего не видно, чтобы впослѣдствіи, при заключеніи брака, по достиженіи ими установленнаго возраста, требовалось повтореніе или подтвержденіе ихъ согласія. Если бы таковое требовалось, то sponsalia утратила бы всякое значеніе и, конечно, не удержалась бы въ обычаѣ. Въ глазахъ общества и по закону, бракъ есть только дополненіе къ формально состоявшейся помолвкѣ. Въ законѣ, правда, установлено, что для заключенія брака требуется спеціально выраженное согласіе вступающаго въ бракъ; но это должно относиться лишь къ тѣмъ случаямъ, когда браку не предшествовала помолвка. Такіе случаи не были рѣдкими не потому, чтобы родители не устраивали предварительныхъ помолвокъ, а потому, что сами же родители очень часто отступались отъ своихъ предварительныхъ соглашеній и уничтожали заключенныя сдѣлки, чтобы вступить въ новыя, болѣе для нихъ подходящія.
   Что касается дѣвушки, то отсутствіе съ ея стороны протеста законъ признаетъ за выраженіе согласія. Протестовать же, выражать формальное несогласіе на бракъ ей дозволялось лишь въ двухъ, ясно опредѣленныхъ случаяхъ: если выбранный для нея женихъ человѣкъ зазорнаго поведенія или если онъ низкаго (honteux -- подлаго) состоянія. Внѣ этихъ двухъ случаевъ несогласіе со стороны дѣвушки не допускалось. Многіе тексты Дигестъ установляютъ, что сынъ не можетъ быть повѣнчанъ противъ воли, и ни одинъ не говоритъ того же относительно дѣвушки. Тутъ нельзя допустить пропуска въ законѣ. Это, очевидно, умышленное и обдуманное умолчаніе.
   Но все это формальныя, такъ сказать, теоретическія постановленія законовъ. Практически же, мы знаемъ, никакое противодѣйствіе волѣ отца было немыслимо. Отецъ имѣлъ право лишить сына наслѣдства вначалѣ всецѣло, впослѣдствіи -- съ нѣкоторыми ограниченіями. Вначалѣ отецъ могъ продать сына, впослѣдствіи законъ и общественное мнѣніе запретна! продажу взрослыхъ дѣтей; но отецъ сохранилъ право выгнать его и отвергнуть отъ семьи или отдать его во власть кредитора за долгъ, сдѣлать который легко было именно ради этого. Отецъ имѣетъ право наказывать сына тѣлесно, заковать въ цѣпи, держать въ своемъ домѣ въ заключеніи,-- отослать его въ деревню и заставить работать наравнѣ съ рабами, каково бы ни было его общественное положеніе, наконецъ, онъ можетъ убить сына. При какихъ обстоятельствахъ и за какую вину? Тутъ крайне трудно найти границу отцовскаго права, хотя такая граница несомнѣнно существовала. Примѣры пользованія этимъ правомъ приводятся Діонисіемъ Галипарнасскимъ, Валеріемъ Максимомъ и Салюстіемъ. къ этому слѣдуетъ добавить, что въ Римѣ дѣти, при жизни отца, не могли имѣть никакой личной собственности, ни даже располагать тѣмъ, что получали отъ личнаго -заработка, отъ занимаемыхъ ими должностей или инымъ путемъ. А безъ собственности и рѣчи быть не можетъ о какой-либо независимости.
   Въ томъ, что отцы женили своихъ дѣтей, не справляясь о ихъ желаніи, нельзя сомнѣваться еще и потому, что они ихъ разженивали по собственному усмотрѣнію и произволу. И право это признавалось за ними закономъ и общественнымъ мнѣніемъ. Въ этомъ отношеніи весьма характеренъ случай изъ жизни Катона Утическаго, уступившаго жену своему другу Гортензію, какъ передано намъ Плутархомъ. Гортензій, стремясь породниться съ Катономъ, начинаетъ съ того, что проситъ у него руки его дочери Порціи. Порція была въ то время замужемъ и имѣла дѣтей. Стало быть, требовался предварительный разводъ. Плутархъ и говоритъ весьма опредѣленно, что Гортензій просилъ Катона развести дочь съ мужемъ. Не сумасшедшій же былъ Гортензій, этотъ великій ораторъ, соперникъ Цицерона. Во всякомъ случаѣ, если бы такая просьба заключала въ себѣ что-либо нелѣпое или несодѣянное, то Катонъ прямо отвергъ бы такое предложеніе съ негодованіемъ или съ пренебреженіемъ. Ничуть не бывало; отказа съ его стороны мы не видимъ. Правда, по причинамъ, намъ неизвѣстнымъ, разводъ и вторичное замужство Порціи не состоялись; но Катонъ нашелъ возможнымъ удовлетворить желаніе Гортензія инымъ способомъ. Какъ бы то ни было, исторія эта очевидно доказываетъ, что просьба, обращенная Гор'тензіемъ въ Катону, была исполнима по закону и по обычаю,-- словомъ, что такъ поступали или могли поступать порядочные люди.
   Право отцовъ разводить сыновей и дочерей оставалось неприкосновеннымъ до временъ Марка Аврелія, который первый сдѣлалъ попытку ограничить такое право. Но попытка эта была, во-первыхъ, очень нерѣшительная, что доказываетъ всю силу и устойчивость стародавняго обычая; во, вторыхъ, легальныя ограниченія, постановленныя Маркомъ Авреліемъ, не могли имѣть большого практическаго значенія въ виду громадности отеческой власти. Дѣти женатыхъ сыновей, попрежнему, принадлежали не отцу по рожденію, а дѣду-доновладыкѣ, до тѣхъ поръ, пока онъ былъ живъ. Всѣ отцовскія права принадлежали безраздѣльно ему одному, и нежелающему развестись по его требованію сыну онъ всегда ногъ сказать: "Ты дорожишь"; женою, когда я хоту ее прогнать; въ такомъ случаѣ, выбирай между женою и дѣтьми. Я выгоню ихъ изъ дому, отдамъ чужимъ людямъ, или -- ихъ я оставлю у себя, а тебя прогоню вонъ въ чемъ мать родила. Рѣшай, что тебѣ дороже, жена или дѣти".
   Вправѣ ли были дѣти разводиться безъ согласія родителей? Относительно дочери не можетъ быть никакого сомнѣнія въ томъ, что ей предоставлялось только право жаловаться на мужа своему отцу, и разводъ зависѣлъ отъ его личнаго усмотрѣнія, былъ in arbitrio suo. Тутъ кстати будетъ упомянуть объ одномъ законѣ Марка Аврелія, въ высшей степени характерномъ. Законъ этотъ гласить: "Отецъ не вправѣ заставить дочь возвратиться къ мужу, съ которымъ она разведена по волѣ отца или съ его согласія" Изъ этого слѣдуетъ, что до Марка Аврелія отецъ имѣлъ право отдать дочь замужъ насильно, насильно же развести ее съ мужемъ и опять насильно же вторично отдать тому же супругу. Сыновья въ подобныхъ случаяхъ пользовались сравнительно большею самостоятельностью, по крайней мѣрѣ, легально. Какъ на заключеніе брака, такъ и на разводъ, по закону, требовалось ихъ согласіе.
   О томъ, какое громадное значеніе придавалъ въ Римѣ законъ отцовской власти, можно судить по нижеслѣдующимъ примѣрамъ: установляя права мужа убить жену, застигнутую въ адюльтерѣ, законодатель счелъ нужнымъ добавить, что право это принадлежитъ мужу даже тогда, когда онъ находится въ зависимости отъ отца. Такая же точно оговорка имѣется въ законѣ, предоставляющемъ мужу обвинять жену въ адюльтерѣ передъ судомъ безъ согласія отца. Законъ возлагаетъ отвѣтственность не на сына, а на отца въ тѣхъ случаяхъ, когда сынъ женится на вдовѣ до истеченія срока ея траура, а также за двоеженство и за одновременную помолвку съ двумя невѣстами, не только въ тѣхъ случаяхъ, когда это произошло по отцовскому приказанію, но и тогда, когда это сдѣлалось лишь съ вѣдома отца.
   

V.

   Только приданое, одно оно, да и то, если было значительно, являлось факторомъ, обуздывавшимъ отцовскій произволъ. Благодаря приданому, молодая женщина пріобрѣтаетъ извѣстное положеніе въ домѣ свекра. Съ нея приходится стѣсняться, приходится уступать ей, и не только ей, но и ея роднымъ. Въ противномъ случаѣ они возьмутъ ее обратно и потребуютъ назадъ приданое, отдавать которое всегда трудно и очень непріятно, въ особенности когда знаешь, что съ этимъ приданымъ разведенная жена войдетъ законною супругой въ домъ сосѣда или соперника. Такое положеніе жены до нѣкоторой степени отражалось благопріятно и на положеніи ея мужа въ отцовскомъ домѣ. По милости женина приданаго мужъ получаетъ долю самостоятельности по отношенію къ своему отцу, цѣною, впрочемъ, зависимости отъ жены и ея родителей. Въ законахъ Марка Аврелія мы находимъ указаніе на любопытную черту правокъ. Случалось, что мухъ, сговорившисъ съ женою, разводился съ нею единственно для того, чтобы досадить отцу принужденіемъ отдать приданое или, того хуже, выплатить договорную сумму, обѣщанную женѣ при заключеніи брака (Новелла, XXII, гл. 19). Маркъ Аврелій, Діоклетіанъ и Юстиніанъ пытались оградить интересы отцовъ отъ такихъ случайностей, и только закономъ Юстиніана постановлено, что для развода сына требуется согласіе его отца.
   Во все время существованія языческаго Рима и даже много спустя разводы не подвергались ни малѣйшему стѣсненію. Для законности брака не требовалось никакихъ формальностей, ни религіозныхъ, ни гражданскихъ, достаточно было выраженнаго желанія вступить въ супружество, разумѣется, съ согласія родителей, какъ говорено выше. Бракъ могъ быть заключенъ даже заочно черезъ повѣреннаго. Такъ же точно происходили и разводы безъ формальностей черезъ повѣренныхъ или черезъ письма. Вслѣдъ за разводами заключались новые браки такъ же просто и необыкновенно быстро. Вдовѣ запрещалось вступать въ бракъ до истеченія срока траура по умершемъ мужѣ. Для разведенныхъ не полагалось никакого срока между разводомъ и послѣдующимъ бракомъ. Светоній передаетъ, что Цезарь уничтожилъ бракъ одного бывшаго претора, заключенный черезъ два дня послѣ развода жены съ прежнимъ мужемъ. Тиверій, по словамъ Светонія же, удалилъ отъ должности одного квестора на то, что тотъ развелся съ женою на другой день по вступленіи съ нею въ бракъ. Адріапъ отправилъ въ ссылку нѣкоего господина, который, встрѣтивши на улицѣ замужнюю женщину, уговорилъ ее идти къ нему въ домъ и стать его женою. Письменное извѣщеніе о разводѣ она послала прежнему мужу изъ дома новаго супруга. Такія распоряженія императоровъ были актами чистѣйшаго произвола, ибо по принципамъ римскаго права всѣ эти лица вступали въ бракъ вполнѣ законнымъ образомъ. По нашимъ понятіямъ, такимъ связямъ нельзя даже дать наименованія браковъ. Совершенно иначе смотрѣли на дѣло и законы римскіе, и общественное мнѣніе.
   Въ Дигестахъ мы находимъ два интересныхъ закона: de jure dotium (64) и de solutione matrimonii (66), которыми предусмотрѣнъ нижеслѣдующій казусъ: женщина развелась съ мужемъ и нѣкоторое время жила отъ него врознь, приданаго же своего не отобрала, по какимъ бы то не было причинамъ. Затѣмъ она опять вернулась къ оставленному супругу, продолжающему пользоваться ея приданымъ. Законъ, по отношенію къ этому приданому, признаетъ вторичный бракъ съ тѣмъ же мужемъ продолженіемъ перваго. Весьма возможно, что за время между этими двумя браками уходившая отъ мужа жена успѣла побывать замужемъ за другимъ лицомъ. Это ровно ничего не значитъ и какъ бы въ счетъ не идетъ. "Не знаю, какъ смотритъ на это читатель, -- говоритъ Лакомбъ, -- мнѣ же кажутся очень подозрительными и жена, оставляющая приданое и потомъ возвращающаяся къ первому мужу, и этотъ мужъ, принижающій обратно уходившую отъ него жену. Мнѣ думается, что приданое она оставляла дабы обезпечить себѣ снисходительность мужа и возможность возврата на случай неудачи или, того хуже, что она положительно предвидѣла и подготовляла свое возвращеніе и что самъ ея супругъ предвидѣлъ то же самое. Второй, вѣрнѣе, промежуточный, бракъ не могъ быть продолжительнымъ; второй супругъ не согласился бы оставить на года пользованіе приданымъ первому мужу. Мы вправѣ думать, что второй бракъ продолжался нѣсколько мѣсяцевъ, пожалуй, лишь медовый мѣсяцъ,-- словомъ, пока не прошелъ капризъ, и что супруга вернулась съ согласія мужа, очень довольнаго возможностью не отдавать приданаго. Поистинѣ, законъ, освящающій именемъ втораго брака подобныя продѣлки женщинъ, былъ слишкомъ покладистъ и соблазнителенъ. Онъ представлялъ слишкомъ большія удобства для удовлетворенія обычныхъ требованій общественнаго мнѣнія, т.-е для соблюденія приличій".
   При указанной легкости разводовъ, въ Римѣ существовали и такіе поводы къ нимъ, которыхъ нѣтъ въ современномъ намъ обществѣ. Начать съ того, что ранніе браки, въ особенности первые, заключаемые по волѣ родителей, сами по себѣ не могли быть прочными и очень часто кончались разводами, какъ только мужья получали свободу располагать собою. Быть можетъ, еще чаще сами родители бывали главными и даже единственными виновниками разводовъ дѣтей. Дочери, какъ мы видѣли, были въ безусловной зависимости отъ своихъ отцовъ, которые во всю жизнь распоряжались ими по произволу. Римъ былъ всегда городомъ партій, политическихъ интригъ, въ пылу которыхъ сегодняшніе друзья и союзники нерѣдко дѣлались назавтра рьяными противниками, заклятыми врагами и, наоборотъ, недавніе враги становились союзниками. Выбирая сноху или зятя, каждый руководился интересами минуты. Но обстоятельства измѣнялись, и связь двухъ семей, скрѣпленная бракомъ и представлявшаяся выгодною, оказывалась стѣснительною, иногда опасною или же неоправдавшею ожиданій. Являлась возможность болѣе выгодной комбинаціи. Тогда дѣтей разводили и переженивали ихъ соотвѣтственно новымъ соображеніямъ. Все, что передаютъ намъ римскіе историки, латинскіе и греческіе, приводитъ къ заключенію, что отцы, просто:на-просто, торговали дочерьми, разводя ихъ и выдавая вновь замужъ, согласно своимъ измѣнчивымъ политическимъ видамъ. Такъ было въ республиканскомъ Римѣ. Положеніе мало измѣнилось въ періодъ императорскій, когда система политическихъ доносовъ вынуждала каждаго искать безопасности въ вліятельныхъ связяхъ и порывать связи компрометирующія.
   Сенека говорить: "Женщины сдѣлали себѣ изъ брака какую-то забаву"... "онѣ считаютъ мужей по числу консульствъ". Мы же думаемъ, что очень значительная доля вины въ этомъ падаетъ на отцовъ; а въ тѣхъ случаяхъ, когда отцы не причемъ, дочери, въ сущности, слѣдуютъ только преподаннымъ имъ примѣрамъ, идутъ по указанному имъ пути. Въ словахъ Сенега, будто "женщины считаютъ мужей по числу консульствъ", есть, конечно, преувеличеніе. Невозможно допустить, чтобы онѣ мѣняли мужей ежегодно. Тѣмъ не менѣе, такой порядокъ вещей, по справедливости, можетъ быть названъ "послѣдовательнымъ многоженствомъ".
   При такой свободѣ разводовъ и браковъ, возможно благопріятное для римскаго общества предположеніе, что случаи супружеской невѣрности были въ немъ рѣдкостью. Предположеніе это оказывается совершенно ошибочнымъ. Не говоря уже о бракахъ, расторгать которые было нежелательно по разсчету, въ иныхъ случаяхъ самое расторженіе брака не повело бы ни къ чему, а именно въ тѣхъ случаяхъ, когда нельзя выйти замужъ за любимаго человѣка: такъ, напримѣръ, когда женщина сенаторской фамиліи любила отпущенника, или когда женщина, какого бы то ни было происхожденія, любила своего собственнаго отпущенника, или же раба, что тоже случалось нерѣдко, или, наконецъ, женатаго человѣка, не желающаго или не могущаго развестись съ своею женой. А затѣмъ надо опять припомнить, что дочь легально не могла развестись безъ согласія своихъ родныхъ, сынъ не могъ фактически воспользоваться своимъ правомъ. Что же осталось дѣлать супругамъ, соединеннымъ помимо ихъ воли, часто вопреки ихъ личному желанію?
   Женщина не только не могла разойтись съ мужемъ, но, въ большинствѣ случаевъ, не имѣла основаній даже желать развода, ибо отлично знала, что отецъ опять выдастъ ее замужъ за кого ему выгодно. Переходя, такимъ образомъ, нѣсколько разъ изъ рукъ одного мужа въ руки другаго, женщина, во-первыхъ, не находила удовлетворенія сердечнымъ запросамъ любви; во-вторыхъ, она утрачивала чувство стыдливости; въ-третьихъ, привыкала смотрѣть на бракъ, какъ на временную связь, мало чѣмъ отличающуюся отъ любовной связи, тѣмъ болѣе, что эту послѣднюю всегда легко было легализировать и безъ особаго труда превратить въ законный бракъ. Нерѣдко, на самомъ дѣлѣ, адюльтеръ бывалъ ни чѣмъ инымъ, какъ прелюдіей къ браку, пробнымъ сожительствомъ.
   Мы упомянули о чувствѣ стыдливости. Но и это чувство не могло быть сильно развито у римской женщины, какъ и вообще всякое представленіе о нравственномъ и безнравственномъ, по нашимъ теперешнимъ понятіямъ. Дѣвочкою она постоянно видѣла, какъ ея родственницы, пріятельницы и знакомыя ея матери живутъ то съ однимъ мужемъ, то съ другимъ. Сама ея мать очень нерѣдко мѣняла мужей на ея глазахъ. А дѣвочка, въ большинствѣ случаевъ, оставалась въ домѣ подъ властью мачихи или перемѣнныхъ мачихъ; ея воспитаніе всецѣло. находилось въ рукахъ рабовъ, не стѣснявшихся, разумѣется, судить и рядить о поведеніи хозяевъ въ присутствіи ребенка. Въ двѣнадцать лѣтъ ее спѣшили отдать замужъ, сбыть съ рукъ, выпроводить "отъ грѣха". Она вступала въ бракъ почти ребенкомъ, но такимъ ребенкомъ, который, благодаря окружавшей его средѣ, уже все знаетъ, умъ и воображеніе котораго загрязнены и раздражены этою средой. Послѣдствія такого воспитанія угадать но трудно, и мы настаивать на нихъ но будетъ, отмѣтимъ только, что сами юрисконсульты, законники того времени, ясно высказываютъ подозрѣніе въ томъ, что поводами къ разводамъ служатъ незаконныя связи женщинъ при существованіи брака. Мы постоянно встрѣчаемъ предположенія, что новый мужъ есть прежній любовникъ, и такія предположенія, по всей вѣроятности, нерѣдко бывали вполнѣ справедливы. Съ другой стороны, Сенека говоритъ про женщинъ своего времени: "Онѣ часто берутъ себѣ мужей для прикрытія своей связи съ любовникомъ". Тутъ, очевидно, рѣчь идетъ о вдовахъ и разводкахъ, выходившихъ замужъ не за любимаго человѣка, а за другаго. Надо думать, что такіе случаи бывали довольно часто, если Сенека нашелъ нужнымъ упомянуть о нихъ. Примѣровъ онъ не приводитъ, за то мы находимъ у Тацита (Лѣтописи, I, 53) очень любопытное указаніе. Юлія, дочь Августа, во время замужства за Агриппой, имѣла любовника Семпронія Гракха. Агриппа умеръ, Юлія стала женою Тиверія, связь же съ прежнимъ любовникомъ продолжалась. Тацитъ не договариваетъ одного, что Юлія три раза была выдаваема замужъ отцомъ и, конечно, всякій разъ не сама, не по личной склонности, выбирала себѣ супруга. Говоря о бракахъ; которыми прикрывались незаконныя связи, Сенека и Тацитъ забываютъ упомянуть о деспотизмѣ отцовъ, устраивавшихъ такіе браки. Если же мы возстановимъ это обстоятельство и примемъ его въ соображеніе, тогда намъ станетъ понятнымъ, что факты, вызвавшіе осужденіе Сенеки, случались довольно часта и что вина въ томъ лежитъ на отцахъ.
   Въ теченіе многихъ вѣковъ мы видимъ страшную неурядицу семейныхъ, отношеній, всѣми признаваемую, всѣми осуждаемую, и видимъ, что никто -- ни моралисты, ни философы, ни сатирики, ни законодатели не подумали о единственномъ средствѣ, способномъ ее устранить, т.-е. о томъ, чтобы сдѣлать затруднительнымъ разводъ. По мнѣнію Лакомба, это можетъ бытъ объяснено такимъ соображеніемъ: если бы свобода разводовъ представляла удобства и выгоды только супругамъ, то рано или поздно была бы сдѣлана попытка ее уничтожить или ограничить. Но пользу-то и выгоду изъ такой свободы извлекали для себя отцы, т.-е. старѣйшіе, тѣ, въ чьихъ рукахъ была власть. Въ дѣйствительности, разводы служили страстямъ отцовъ, а не супруговъ. Къ этимъ послѣднимъ обращены укоры въ безнравственности, и никто не предложилъ реформы, которая задѣла бы весьма чувствительно всѣхъ отцовъ. Неограниченность отцовской власти, вѣрнѣе сказать -- отцовская автократія, была основаніемъ всѣхъ римскихъ законовъ; доходила она до того, что дѣти всю жизнь работали только на отцовъ и никогда не могли располагать своими заработками. И римляне не только не видѣли въ этомъ никакой несправедливости,-- Напротивъ, именно этою-то особенностью они всего болѣе превозносились надъ другими народами и за то потерпѣли жестокую кару.
   Римскіе законодатели не понимали огромнаго вреда, который причиняла народу такая полная экономическая зависимость взрослыхъ сыновей отъ родителей. Они не додумались до того соображенія, что право отцовъ на заработанное трудами дѣтей убивало въ этихъ послѣднихъ всякое стремленіе къ пріобрѣтенію, которое въ свою очередь возбуждаетъ дѣятельность, трудолюбіе, упорство въ работѣ, изобрѣтательность, ставшія обновой всей жизни и экономическаго преуспѣянія народовъ. Римлянинъ до смерти отца оставался безучастнымъ къ, экономическимъ интересамъ и апатичнымъ, а когда онъ достигалъ самостоятельности, то привычки его уже успѣвали окрѣпнуть, характеръ и положеніе -- вполнѣ опредѣлиться. Я нахожу,-- говоритъ Лакомбъ,-- что новѣйшіе историки въ ряду причинъ упадка римскаго могущества не придали этому обстоятельству того значенія, которое ему принадлежитъ.
   Вообще Лакомбъ въ дѣлѣ эволюціи брачныхъ и семейныхъ отношеній отводитъ первенствующее мѣсто экономическимъ причинамъ; чаще всего онъ видитъ въ экономическомъ положеніи единственнаго фактора эволюціи нравственности не только въ римскомъ обществѣ, но и во всякомъ другомъ, и рѣшительно опровергаетъ мнѣнія нѣкоторыхъ ученыхъ (Фюстедь де Куланжа, напримѣръ) о преобладающемъ вліяніи религіи на нравственную эволюцію. Вотъ какими доводами нашъ авторъ возражаетъ сторонникамъ такой философіи исторіи. Если допустить, что семья у древнихъ грековъ и римлянъ происхожденіемъ своимъ обязана религіи, то слѣдуетъ признать, что всѣ происшедшія съ теченіемъ времени коренныя измѣненія въ семейныхъ отношеніяхъ и самыхъ чувствахъ явились результатомъ предварительнаго измѣненія идей и чувствъ религіозныхъ. Послѣдствія не могутъ быть различными, если причины остаются неизмѣнными. Въ римской исторіи мы находимъ чрезвычайно драгоцѣнное указаніе для историка-философа. Ко времени Плавта, а, можетъ быть, за пятьдесятъ или сто лѣтъ до него, древняя семья оказывается совершенно переродившеюся во всѣхъ отношеніяхъ. Пусть же будетъ доказано, что къ этому времени произошли соотвѣтственныя по своей важности измѣненія въ дѣлѣ религіи,-- что возникли новыя вѣрованія или что утратилась вѣра въ то, во что вѣрили прежде. Въ данномъ случаѣ авторъ имѣетъ въ виду исключительно только религію древняго, дохристіанскаго Рима.
   Мы уже видѣли, какое вліяніе на эту эволюцію оказалъ обычай давать приданое. Въ тѣсной связи съ измѣненіемъ положенія женщины въ семьѣ, произведеннымъ этимъ обычаемъ, и въ зависимости отъ него стоитъ возникновеніе общественныхъ, свѣтскихъ отношеній (relations mondaines), незнакомыхъ древнему міру, дикимъ и варварскимъ народамъ, ни Востоку, ни Индіи и Персіи, ни даже древней Греціи. У древнихъ, какъ и у дикихъ народовъ, бывали общественныя празднества, носившія болѣе или менѣе религіозный характеръ, но не было свѣтской жизни въ томъ видѣ, какъ она существуетъ у насъ. Каждый жидъ особнякомъ въ своемъ домѣ, гостей не принималъ, обѣдовъ, вечеровъ и иныхъ увеселеній у себя не устроивалъ, съ знакомыми сходился лишь въ общественныхъ мѣстахъ. Женщины веля жизнь совершенно замкнутую. Въ Греціи мужское общество собиралось, правда, у гетеръ и куртизанокъ, и можно сказать, что тамъ существовало то, что мы называемъ "полусвѣтомъ". Настоящая же свѣтская жизнь стала складываться у римлянъ съ того времени, когда выдѣлился классъ богатыхъ людей и, въ особенности, когда путемъ наслѣдованія и полученія приданаго женщины сдѣлались обладательницами собственныхъ состояній. Такимъ образомъ, и на этотъ разъ въ основаніи измѣненія общественной жизни лежатъ чисто-экономическія причины. Какъ складывалась въ свои новыя формы общественная жизнь въ Римѣ и какое вліяніе эти формы оказывали на семейныя отношенія и на общественную нравственность,-- это мы разсмотримъ въ слѣдующихъ главахъ.

(Окончаніе слѣдуетъ).

"Русская мысль", кн.II, 1889

   

Семья древняго Рима *).

*') Русская Мысль, кн. II.

VI.

   Римляне вставали рано: лѣтомъ въ шесть часовъ, зимою -- въ семь. Мы говоримъ о богатыхъ классахъ. По обычаю, установившемуся съ незапамятныхъ временъ, въ ихъ вставанію являлись привѣтствовать ихъ кліенты. Въ сопровожденіи этихъ послѣднихъ они шли на Форумъ, гдѣ оставались часовъ до одиннадцати. По возвращеніи домой они завтракали. Завтракъ бывалъ обыкновенно довольно легкій. Светоній ставитъ, между прочимъ, въ большой укоръ Нерону, что онъ начиналъ свои обѣды съ двѣнадцати часовъ дня. Послѣ утренней трапезы наступалъ часъ отдыха -- сіесты. Въ два часа римляне вторично выходили изъ дому на прогулку въ Марсовомъ полѣ. Тамъ молодежь играла въ мячъ, въ шары, забавлялась бѣганьемъ, борьбой, фехтованьемъ; люди, слишкомъ пожилые для такихъ упражненій, снимали съ себя одежды и грѣлись на солнцѣ. Въ три часа раздавался колоколъ, призывающій въ термы, и Марсово поле тотчасъ же пустѣло. Свободные люди обоего пола расходились по обширнымъ общественнымъ купальнямъ и по множеству частныхъ заведеній этого рода. Къ пяти часамъ общепринятый и ежедневный обычай купаться бывалъ исполненъ, и наступало время серьезно позаботиться объ удовлетвореніи голода и, быть можетъ, въ еще большей мѣрѣ, жажды.
   Изъ дошедшихъ до насъ авторовъ явствуетъ, что римляне рѣдко и очень неохотно обѣдали въ своей семьѣ, безъ гостей. Человѣкъ богатый искалъ застольныхъ собесѣдниковъ на Форумѣ и въ термахъ; небогатый человѣкъ хорошаго общества, съ своей стороны, приносилъ туда же желаніе быть приглашеннымъ. Дѣло устраивалось къ обоюдному удовольствію. Римлянинъ, пообѣдавшій безъ гостей, зналъ, что его ждетъ томительно-скучный вечеръ, что послѣ обѣда ему дѣваться некуда. Въ наше время мы и дѣла свои дѣлаемъ вечеромъ, и всѣ наши развлеченія и удовольствія пріурочена къ вечеру. Въ Римѣ всѣ дѣла заканчивались къ часу купанья; таковъ былъ обычай, соблюдавшійся съ неуклонною точностью. Римлянинъ выходилъ изъ дому вечеромъ только въ случаѣ неотложной надобности. Вечернихъ прогулокъ никто не дѣлалъ; представленія въ театрахъ бывали днемъ и лишь въ извѣстныя времена года; въ Римѣ не существовало ничего похожаго на наши балы, музыкальные или танцовальные вечера, на наши клубы и собранія. Вечеръ можно было занять единственно только обѣдомъ; римляне такъ и устроились, что ихъ обѣды продолжались до поздней ночи и представляли собою въ нѣкоторомъ смыслѣ смѣшеніе того, что даютъ намъ концерты, спектакли и балы. Всякій сколько-нибудь состоятельный хозяинъ, пригласивши къ обѣду хотя бы одного гостя, считалъ своею обязанностью попотчивать его музыкой, по меньшей мѣрѣ, игрою одного флейтиста. Въ богатыхъ домахъ къ флейтистамъ присоединялись игроки на цитрѣ, пѣвцы, пѣвицы, цѣлые хоры; обѣдъ превращался въ настоящій концертъ и въ балъ, въ то же время, иди, выражаясь точнѣе, въ балетъ. Правда, иногда случалось, что развеселившіеся собесѣдники пускались въ пляску. Но есть основаніе думать, что въ хорошемъ обществѣ этого не дѣлалось и болѣе тоннымъ почиталось смотрѣть на пляски наемныхъ танцовщицъ. У людей зажиточныхъ нерѣдко въ числѣ рабовъ бывали искусники, способные разыграть мимическую сцену, ателлану {Ателлана -- маленькая театральная пьеса, буффонада; названіе свое она получила отъ гор. Осковъ Ателла. Ателлани вошли въ моду къ V в. отъ основ. Рима.}, даже цѣлую пантомиму. У настоящихъ богачей дѣло шло еще дальше. Подобно тому, какъ теперь оперныя артистки приглашаются пѣть на великосвѣтскихъ вечерахъ, такъ въ Римѣ приглашались тогдашнія театральныя знаменитости, мимы и пантомимы, увеселять обѣдающее общество своими представленіями. Такія изысканныя удовольствія обходились, разумѣется, очень дорого. Нѣкоторые хозяева доводили утонченность своего радушія до того, что доставляли гостямъ зрѣлище небольшаго боя гладіаторовъ. Едва ли эти артисты бились во время обѣдовъ у частныхъ лицъ такъ же усердно, какъ на аренѣ передъ большою публикой. Тѣмъ не менѣе, раны другъ другу они наносили, и мы имѣемъ указанія на то, что кровь лилась, и иногда ея брызги смѣшивались съ виномъ въ кубкахъ зрителей.
   Обѣды римлянъ длились цѣлый вечеръ и состояли изъ несравненно большаго числа перемѣнъ и блюдъ, чѣмъ наши теперешніе обѣды. Слушая музыку и глядя на представленія, римляне переставали ѣсть, быть можетъ, но, конечно, не переставали пить. Угощеніемъ напитками распоряжался у нихъ не хозяинъ дома, какъ это дѣлается у насъ, а особливый предсѣдатель, по жребію, -- царь пира, провозглашавшій тосты и пользовавшійся деспотическою властью назначать количество кубковъ, которое слѣдовало выпить при каждомъ тостѣ. Обычными, вѣрнѣе -- обязательными были тосты за здоровье императора, потомъ за здоровье хозяина, за высокопоставленныхъ гостей, за красивыхъ женщинъ. При каждомъ тостѣ должно было выпить количество кубковъ равное числу буквъ въ имени того лица, за чье здоровье предложенъ тостъ. Такимъ образомъ, когда владыкой Рима былъ Веспасіанъ (Vespasianus), приходилось по первому же разу осушить одиннадцать кубковъ. Начало, надо признаться, весьма основательное.
   Вина того времени были довольно крѣпки, и римляне пили ихъ не иначе, какъ разбавленными водой, но пили въ такомъ количествѣ, что примѣсь воды не спасала отъ опьянѣнія. Лакомбъ, авторъ книги La famille dans la société romaine, содержаніе которой мы передаемъ, замѣчаетъ, на основаніи достовѣрныхъ свидѣтельствъ современниковъ, что женщины тогдашняго общества охотно помогали предсѣдателямъ пировъ напаивать гостей до-пьяна. Тому же не мало способствовала вся обстановка римскихъ обѣдовъ, происходившихъ въ тѣсныхъ и душныхъ столовыхъ, не имѣвшихъ никакого сообщенія съ просторомъ улицы. Столовыя находились внутри домовъ, выходили дверями и окнами на галлереи, окаймлявшія тѣсный дворикъ, носившій названіе impluvium и представлявшій собою совершенно замкнутое пространство. Въ спертомъ воздухѣ, сильно нагрѣтомъ дневнымъ жаромъ, кронѣ небольшаго, обыкновеннаго, числа гостей, толпились рабы, служившіе за столомъ, и забавлявшіе господъ музыканты, пѣвцы, пѣвицы, танцовщицы, всякіе скоморохи, во много разъ превосходившіе числомъ обѣдавшихъ. Помимо этого, воздухъ нагрѣвался множествомъ лампъ, заправленныхъ ароматизированнымъ масломъ, и насыщался одуряющими благовоніями, обильно умащавшими головы присутствовашихъ, разлитыми по полу и даже примѣшанными къ винамъ. Принявши все это во вниманіе, можно себѣ представить, какова была атмосфера, въ которой за столомъ возлежали и благодушествовали римляне за безпрерывно наполняемыми кубками. При такихъ-то условіяхъ, способныхъ безъ вина отуманить головы, римляне были поставлены въ необходимость разрѣшить мудреную задачу, состоявшую въ томъ, чтобы не напиться до-пьяна.
   Само по себѣ опьянѣніе не почиталось римлянами непристойнымъ или предосудительнымъ. Во всѣ времена существованія древняго Рима можно указать на людей, занимавшихъ высокое положеніе и прославившихся чрезмѣрнымъ употребленіемъ вина или, прямо говоря, своимъ пьянствомъ, какъ, напримѣръ, Катонъ Утическій. О нравственномъ значеніи пьянства римляне не имѣли никакого представленія и если относились къ опьянѣнію до нѣкоторой степени боязливо, то совсѣмъ по инымъ причинамъ. По ихъ понятіямъ, выпивавшій человѣкъ тѣмъ самымъ попадалъ во власть бога вина, который доводитъ людей до умоизступленія и часто до совершенія преступленій, какъ о томъ свидѣтельствуютъ исторія и легенды. По и не доходя до преступленія, опьянѣвшій человѣкъ всегда рискуетъ оскорбить кого-нибудь изъ сильныхъ міра, выдать опасный секретъ, сказать, наконецъ, такое слово, за которое онъ можетъ тяжело поплатиться. При Неронѣ или при Калигулѣ, у которыхъ повсюду были наемные шпіоны и усердствующіе добровольцы-доносчики, приходилось быть до крайности осторожнымъ въ словахъ. На такого рода опасенія мы имѣемъ вполнѣ опредѣленныя указанія у Плинія. Сообщивши о нѣкоторыхъ преступленіяхъ, совершонныхъ подъ вліяніемъ вина, онъ вину же приписываетъ многія несчастія своего времени. "По его милости,-- говоритъ онъ,-- выходятъ наружу тайные помыслы. Одни люди открываютъ содержаніе своихъ завѣщаній, другіе ведутъ опасныя рѣчи, высказываютъ такія слова, за которыя жизнью заплатятъ (mortifera loquuntur). Сколько людей погибло такимъ образомъ" (Плиній Старшій, кн. XIV, 28).
   И такъ, выходитъ, что пьянымъ напиваться опасно. Съ другой стороны, не напиться на обѣдѣ, при вышеизложенныхъ условіяхъ, крайне мудрено. Остается одно средство -- совсѣмъ не посѣщать обѣдовъ, т. е. совершенна отказаться отъ всякаго общества и запереться въ своемъ домѣ. Такъ и поступали очень немногіе люди, извѣстные своею воздержанностью, философы нѣкоторыхъ сектъ,-- такъ жили Цицеронъ и Сенека. Слѣдовать ихъ примѣру было въ высшей степени трудно и, помимо скуки быть вѣчно одному, стало даже небезопаснымъ при такихъ императорахъ, какъ Неронъ, или Калигула. Человѣкъ, ведущій замкнутую жизнь, очень быстро возбуждалъ противъ себя подозрѣнія, грозившія самыми серьезными послѣдствіями. Поневолѣ пришлось искать средства бывать въ обществѣ, пить наравнѣ со всѣми и не напиваться пьянымъ. Римляне, дѣйствительно, искали и вообразили, будто открыли такое средство. Состояло оно въ томъ, чтобы выходить изъ-за стола и опоражнивать желудокъ извѣстнымъ способомъ. Въ еще большемъ употребленіи было другое средство: между купаньемъ и обѣдомъ римлянинъ выпивалъ большую чашу вина и тотчасъ же отправлялъ его обратно, и такъ до трехъ разъ. Это считалось вѣрнѣйшимъ презервативомъ противъ опьянѣнія. Къ такимъ средствамъ прибѣгали въ одинаковой мѣрѣ какъ мужчины, такъ и женщины (Сенека: "Письма", 95, 20).
   Самымъ распространеннымъ мнѣніемъ было, что римляне дѣлали эти гадости изъ-за обжорства, ради того, чтобы съѣсть еще и еще выпить, когда переполненный желудокъ отказывается отъ дальнѣйшаго принятія пищи и питья. Лакомбъ, не отрицая вполнѣ такого взгляда, подкрѣпленнаго современными моралистами, доказываетъ довольно убѣдительно, что первенствующимъ мотивомъ, положившимъ начало этимъ непріятнымъ и тяжелымъ для организма ухищреніямъ, было, все-таки, стремленіе предохранить себя отъ опьянѣнія. Подкрѣпляя свои доводы ссылками на Овидія, нашъ авторъ приходитъ къ очень любопытнымъ заключеніямъ. Вотъ, напримѣръ, какіе совѣты преподаетъ Овидій свѣтской молодежи своего времени: "Будучи на пиру и возлежа на одномъ ложѣ съ женщиной, моли Бахуса, да не омрачитъ вино твоего разсудка. Сохранивши ясность головы, ты легко найдешь возможность дать понять сосѣдкѣ свои желанія словами и иными способами, £ибо есть не мало средствъ и безъ словъ объясниться понятно. Я укажу тебѣ мѣру, которую ты долженъ соблюдать въ питіи. Голова твоя и ноги должны постоянно сохранять силу дѣлать свое дѣло. Всего больше остерегайся ссоръ, возбуждаемыхъ виномъ, и берегись быть слишкомъ скорымъ на руку" {Ars arnandi, lib. I, 565 до 608.}. Тутъ замѣчательны слова: "моли Бахуса", сказанныя отнюдь не въ шутку, а совершенно серьезно и съ убѣжденіемъ. Кто пьетъ вино, тотъ, несомнѣнно, отдается во власть этого бога, я чтобы не потерять самообладанія, не достаточно личной воли, необходимо еще заручиться милостью божества. Таково вѣрованіе древности.
   "Настоящее опьянѣніе можетъ повредить тебѣ, притворное же опьянѣніе можетъ помочь. Дѣлай видъ, будто языкъ твой слегка заплетается. Все, что ты сдѣлаешь или скажешь немного болѣе вольнаго, чѣмъ бы слѣдовало, будетъ приписано вліянію вина"... и потому будетъ сочтено извинительнымъ. Ясно, кажется, что не опьянѣніе, само по себѣ, могло уронить молодаго человѣка въ глазахъ дамъ,-- иначе Овидій не посовѣтовалъ бы притворяться пьянымъ, да еще ради того, чтобы снискать себѣ снисхожденіе. При этомъ надо замѣтить, что Овидій имѣетъ въ виду не какихъ-нибудь дамъ полусвѣта, а настоящее свѣтское общество, въ которомъ, вмѣстѣ съ дамами, находятся и ихъ мужья. "Старайся понравиться своей красавицѣ,-- говоритъ онъ, -- но старайся также понравиться и ея мужу". Доказательство того, что люди хорошаго общества нерѣдко напивались пьяны на обѣдахъ, мы находимъ въ письмѣ Овидія къ одной замужней женщинѣ, съ которою онъ былъ въ связи и которая приглашена на обѣдъ вмѣстѣ съ мужемъ. "Напаивай мужа до послѣдней крайности, и украдкой, когда онъ пьетъ, если будетъ можно, подливай вина въ его смѣсь. Когда же онъ достаточно погрузится въ опьянѣніе и въ сонъ, мы поступимъ сообразно обстоятельствамъ и удобствамъ мѣста". Кто же этотъ мужъ, способный погрузиться въ опьянѣніе? Конечно, человѣкъ значительный, такъ какъ немного ниже поэтъ говоритъ: "Когда ты поднимешься уѣзжать, мы всѣ встанемъ". Очевидно, дѣло относится до знатной дамы, при отъѣздѣ которой всѣ встаютъ съ мѣстъ и провожаютъ ее до дверей. Извѣстно, къ тому же, что Овидій вращался въ самомъ лучшемъ кругу и въ самомъ высшемъ, такъ что въ любовной связи съ нимъ могла быть заподозрѣна принцесса императорской крови, вторая Юлія, дочь божественнаго Августа. Продолжаемъ выписку: "Когда ты поднимешься уѣзжать, мы всѣ встанемъ. Не забудь помѣститься въ серединѣ толпы. Тамъ ты найдешь меня или я тебя найду и"... далѣе слѣдуетъ непереводимое выраженіе желанія, чтобы эта знатная дама воспользовалась тѣснотою для ласкъ самаго вольнаго характера {Amores, lib. I, eleg. N.}. Въ Ars amandi, когда говорится о выходѣ изъ обѣда, мы находимъ, приблизительно повтореніе того же самаго, и этимъ ясно доказывается, что пиры заканчивались при обстоятельствахъ, допускавшихъ возможность молодымъ людямъ позволять себѣ съ женщинами очень большія вольности.
   У Сенеки, у Квинтиліана, у Плинія Старшаго, даже у Колумелля, автора чисто сельско-хозяйственнаго трактата, мы находимъ указанія на пьянство за римскими обѣдами, доводившее пирующихъ до непристойностей. Повидимому, женщины мало уступали въ этомъ отношеніи мужчинамъ. Мы не станемъ ссылаться на Ювенала и припомнимъ лишь слова Сенеки: "Женщины,-- говоритъ онъ,-- сидятъ на пирахъ такъ же долго, какъ мужчины, и такъ же напиваются". И въ другомъ мѣстѣ: "Онѣ тягаются съ мужчинами на винѣ и на маслѣ" {Упоминаніе о маслѣ относится къ женщинамъ, учившимся бороться и фехтовать. Сенека: "Письма", 95. 20. "Non minus pervigilant, non minus potant; et oleo et mero viros provocant. Aeque invitis ingesta visceribus os reddunt et vinum omne vomitu remitiuntur".}. Въ этомъ есть, быть можетъ, нѣкоторая доля преувеличенія; но совершенно устранить свидѣтельство Сенеки, вслѣдъ за Ювеналомъ, мы не можемъ потому уже, что оно находитъ себѣ подтвержденіе у поэтовъ, у Марція, напримѣръ. Всего же лучше обратиться къ Овидію и посмотрѣть, какіе совѣты даетъ онъ свѣтскимъ красавицамъ {Ars amandi, lib. III, 49 и слѣд.}. "Вы ожидаете, разумѣется, что я буду вашимъ спутникомъ на пиру, -- говорилъ онъ, -- и вотъ вамъ мои наставленія. Являйтесь поздно, когда уже зажжены факелы. Ожиданіе благопріятно богинѣ любви, и хотя бы вы были дурны собою, вы покажетесь красавицами людямъ, отуманеннымъ виномъ". Слова эти потому въ особенности заслуживаютъ полнаго вниманія и довѣрія, что сказаны они не Ювеналомъ и не Сенекой, не моралистами съ цѣлью обличенія, а вышли изъ-подъ пера поэта лишь мимоходомъ, по совершенно иному поводу. "Дома, собираясь на обѣдъ, не кушайте много, но и сидя за столомъ умѣйте воздерживаться. Вамъ приличнѣе выпить лишнее, чѣмъ ѣсть слишкомъ много. Пейте, однако, не больше того, что подъ силу вашей головѣ, пейте настолько, чтобы не ослабѣли ни голова ваша, ни ноги и чтобы въ глазахъ у васъ не двоилось". И далѣе: "Большою неосторожностью было бы для женщины заснуть на пиру (какъ это бываетъ съ пьяными); съ тѣми, которыя засыпаютъ, случаются, обыкновенно, многія непристойныя вещи". Очевидно, рѣчи эти относятся не къ женщинамъ полусвѣта, не къ куртизанкамъ или полу-куртизанкамъ. Не такъ наивенъ былъ Овидій, чтобы говорить имъ: "не напивайтесь, иначе мужчины могутъ отнестись къ вамъ не достаточно почтительно". Такія женщины нашлись бы, что отвѣтить проповѣднику, и насмѣялись бы надъ нимъ.
   Общественное мнѣніе относилось къ пьянымъ женщинамъ иначе, чѣмъ къ мужчинамъ. Во время Овидія у всѣхъ еще былъ на памяти законъ, дозволявшій мужу прогнать жену въ случаѣ, если она напьется пьяна, и живы еще были разсказы о томъ, какъ мужъ, при участіи родныхъ, приговорилъ жену къ смерти за кражу ключа отъ виннаго подвала. Конечно, никому въ голову не приходило требовать смертной казни женщины за пьянство; но общественное мнѣніе сохраняло уваженіе къ античной строгости и пьяныхъ женщинъ карало своимъ презрѣніемъ, самою страшною изъ нравственныхъ каръ.
   

VII.

   Во всѣ времена разговоры въ обществѣ, гдѣ были мужчины и женщины, состояли, главнымъ образомъ, въ пересудахъ знакомыхъ и въ этомъ мало отличались отъ нашихъ теперешнихъ разговоровъ. Для довершенія сходства, у римлянъ были газеты, что нынѣ вполнѣ доказано. Въ этихъ рукописныхъ листахъ разсказывались, болѣе или менѣе открыто, разные случаи изъ частной жизни людей извѣстныхъ. Это давало возможность римлянамъ и римлянкамъ касаться въ своихъ пересудахъ многихъ лицъ внѣ крута ихъ знакомыхъ. Кромѣ того, мы вправѣ сказать, что въ Римѣ всѣ знали другъ о другѣ несравненно больше, чѣмъ знаемъ мы въ наше время. Это и очень понятно, такъ какъ всякій сколько-нибудь состоятельный римлянинъ съ утра до вечера жилъ на улицѣ, на Форумѣ, на Марсовомъ полѣ, въ термахъ, и къ обѣду успѣвалъ поговорить съ огромнымъ числомъ людей, ведущихъ одинаковую съ нимъ жизнь. Посѣтившіе его раннимъ утромъ кліенты, частью дѣлавшіеся его спутниками и по выходѣ изъ дому, чтобы угодить патрону, собирали для него и приносили съ собою обильный запасъ новостей. Окружавшіе его многочисленные рабы сообщали ему все, что удавалось имъ узнать отъ рабовъ сосѣдей. Передъ рабами никто не стѣснялся, и потому они имѣли возможность обмѣниваться очень интересными разсказами про своихъ господъ. Мы говоримъ "обмѣниваться", такъ какъ сомнѣнія быть не можетъ въ томъ, что они столько же приносили своимъ господамъ, сколько про нихъ самихъ разносили по городу. При этомъ нельзя упускать изъ вида, что въ Римѣ кругъ людей богатыхъ, составлявшихъ такъ называемое "общество", былъ очень немногочисленъ. Въ немъ насчитывалось около пяти сотъ семей сенаторскихъ и не болѣе двухъ тысячъ домовъ, принадлежащихъ всадникамъ. Изъ лицъ, такъ или иначе составившихъ себѣ большое или же только обезпеченное состояніе, рѣдко кто оставался внѣ этихъ двухъ классовъ. Въ двухъ съ половиною тысячахъ состоятельныхъ домовъ было отъ трехъ до четырехъ сотъ тысячъ слугъ-рабовъ, усердно разносившихъ по городу разсказы о томъ, что дѣлается у ихъ господъ. Такимъ образомъ, что бы ни дѣлалось, что бы ни говорилось въ домѣ римлянина, все становилось очень быстро достояніемъ цѣлаго города и предметомъ пересудъ всѣхъ знакомыхъ и множества незнакомыхъ.
   Издревле и до нашихъ дней обыкновенную тему для разговоровъ даютъ семейныя дѣла ближняго, домашнія неурядицы, открытыя или только предполагаемыя невѣрности супруговъ, уходы женъ отъ мужей, разводы. Очень можетъ быть, что адюльтеровъ въ тогдашнемъ обществѣ было не больше, чѣмъ въ нашемъ; за то разводы были дѣломъ ежедневнымъ и представляли неистощимый матеріалъ для застольныхъ бесѣдъ. Но между нынѣшними и тогдашними разговорами была существенная разница въ томъ, что римляне ничуть не стѣснялись входить въ такія подробности, которыя у насъ считаются совершенно невозможными. Римляне были натуральнѣе насъ; они обсуждали анатомическія и физіологическія качества мужчинъ и женщинъ такъ же откровенно, какъ наши охотники разбираютъ достоинства породистыхъ животныхъ, и даже еще откровеннѣе, такъ какъ они называли вещи и дѣянія просто ихъ настоящими именами. Это настолько общеизвѣстно, что не требуетъ доказательствъ или примѣровъ.
   Самые оживленные споры возбуждались по поводу "зеленыхъ" и "голубыхъ" наѣздниковъ на бѣгахъ. Мало пищи давали они уму и сердцу, во едва ли приносили какой-либо вредъ. Совсѣмъ иное значеніе имѣли разговоры объ амфитеатрѣ и о театрѣ. Тамъ разыгрывались совершенно неправдой подобныя сцены. Мы имѣемъ неопровержимыя свидѣтельства о томъ, что исторіи Пазиѳаи и быка, суда Париса, Венеры и Марса, застигнутыхъ Вулканомъ, многократно бывали воспроизводимы на римскихъ театрахъ съ ужасающею точностью. Можно себѣ представить, каковы были потомъ разговоры объ этихъ предметахъ за обѣдами въ кругу людей пьяныхъ или только подпившихъ. Но еще худшее вліяніе имѣли на женщинъ разсужденія о модныхъ пантомимахъ, замѣчательно красивыхъ и стройныхъ артистахъ, изображавшихъ съ поразительною вѣрностью и экспрессіей такія вещи, о которыхъ въ наше время даже намеками говорить неудобно. Къ этого рода артистамъ намъ придется еще возвратиться.
   Нерѣдко заходили рѣчи о громкихъ процессахъ, разбиравшихся на Форумѣ, по разнообразнымъ обвиненіямъ противъ извѣстныхъ и выдающихся лицъ, объ императорахъ, ихъ образѣ жизни и нравахъ. Отчасти, быть можетъ, искренно, отчасти притворно, изъ очень понятныхъ побужденій, такіе разсказы имѣли всегда хвалебный характеръ, хотя, по своему содержанію, далеко не всегда служили къ поднятію нравственнаго уровня общества. О политикѣ почти и помину не было. Съ тѣхъ поръ, какъ Римъ сталъ центромъ громадной имперіи, войны велись непрерывно; но происходили онѣ далеко, на окраинахъ. Ихъ удачный исходъ считался неподлежащимъ сомнѣнію, а случайная неудача не представляла никакой опасности. Никто не тревожился и не интересовался тѣмъ, что дѣлается въ чужихъ краяхъ. Въ результатѣ получился полный индифферентизмъ; патріотизмъ исчезъ совершенно, а съ нимъ вмѣстѣ и воинственный духъ; не стало и серьезнаго раздѣленія на партіи съ ихъ энергическою борьбой. Все свелось къ обоюднымъ частнымъ обвиненіямъ, семейнымъ распрямъ и мщеніямъ. Съ утратою націей дѣятельнаго участія въ дѣлахъ государственныхъ угасъ и политическій духъ народа.
   Литература и искусство, преимущественно излюбленная древними скульптура, давали, несомнѣнно, болѣе возвышенные мотивы для бесѣдъ, чѣмъ все предъидущее. Но и литературами искусство едва ли могли содѣйствовать нравственному подъему общества. Во время Овидія дамы читали Даллимаха, Саео, Проперція, Тибула, Галла, Анакреона, потомъ самого Овидія, быстро ставшаго ихъ любимцемъ. Женщины высшаго общества знали на память многія мѣста изъ произведеній этого поэта. Мы готовы допустить, что онѣ заучивали лишь самыя невинные отрывки, но не думаемъ, чтобы, читая Овидія, онѣ пропускали то, что мы называемъ нецензурнымъ, какъ, напримѣръ, пятьдесятъ послѣднихъ стиховъ Ars amandi. При Домиціанѣ римскія дамы измѣнили Овидію для Марціала, къ вящему преуспѣянію безстыдства. Но самъ Марціалъ, не останавливавшійся ни передъ какимъ сюжетомъ, ни передъ какимъ выраженіемъ, краснѣлъ за своего собрата, нѣкоего Сабелла, и возмущался его произведеніями. По одному этому можно себѣ представить, каковы они были. До насъ они не дошли; мы знаемъ только, что содержаніе ихъ сходно съ сонетами Пьетро Аретино. Непристойные романы были, повидимому, довольно многочисленны. Изъ нихъ уцѣлѣли до нашихъ дней Метаморфозы Апулея, Луціада и Сатириконъ Петронія. По этимъ обращикамъ можно судить объ утраченныхъ книгахъ, услаждавшихъ досуги римскихъ женщинъ. Здѣсь кстати будетъ отмѣтить, что дамы того времени сами сочиняли иногда эротическія стихотворенія, какъ, напримѣръ, Сульниція, молодая женщина, современница Марціала, о которой онъ говоритъ съ большою похвалой и съ уваженіемъ къ ея добродѣтели.
   Мужчины издавна усвоили обычай лежать за трапезой, тогда какъ женщины сидѣли за обѣдами. Къ концу республики куртизанки первыя завели моду лежать за столомъ, подобно мужчинамъ. Ихъ примѣру послѣдовали честныя матроны, хорошо зная, кому онѣ подражаютъ. Обыкновенно женщины размѣщались по ложамъ особнякомъ отъ мужчинъ. Застольныя ложа,-- мы будемъ называть изъ кушетками,-- вмѣщали не болѣе трехъ человѣкъ. Въ томъ случаѣ, когда за обѣдомъ присутствовало число женщинъ, не поддающееся дѣленію на три, приходилось либо оставлять нѣкоторыя мѣста пустыми, либо помѣщать на одной кушеткѣ гостей обоего пола. Тогда мужья ложились около своихъ женъ. По мужья могли быть въ отсутствіи, въ числѣ гостей могли быть вдовы и разведенныя женщины. А потому нерѣдко бывало, что на одной кушеткѣ лежали рядомъ женщина и мужчина, совершенно другъ другу чужіе. Лакомбъ съ большими подробностями говоритъ о томъ, въ какихъ позахъ и въ какой близости они находились другъ къ другу, затѣмъ описываетъ туалетъ дамъ, очень свободный и допускавшій возможность со стороны сосѣда мужчины такія вольности, о которыхъ мы и представленія имѣть не можемъ. На все это есть положительныя указанія у Овидія.
   Вся обстановка пира, удушливая, наполненная благоуханіями атмосфера, музыка и пѣніе, разговоры собесѣдниковъ и мимическія представленія, пляски испанскихъ танцовщицъ, едва прикрытыхъ легкимъ газомъ или же совсѣмъ ничѣмъ неприкрытыхъ, самый характеръ плясокъ,-- все было направлено къ возбужденію чувственности и отнюдь не могло содѣйствовать развитію скромности и стыдливости. Да и вообще эти два поняты -- о скромности и о стыдливости -- у древнихъ весьма разнятся отъ усвоенныхъ нами. Мы не будемъ ссылаться на нѣкоторыя помпейскія фрески,-- онѣ могутъ быть сочтены недостаточно доказательными. Мы укажемъ на надгробные памятники, уцѣлѣвшіе отъ той эпохи. На многихъ изъ нихъ, на саркофагахъ и погребальныхъ урнахъ, умершія дамы изображены совершенно безъ одеждъ; на иныхъ мы видимъ семейную сцену, представляющую мужа и жену обѣдающими вроемъ. Вдвоемъ не значитъ тутъ, что они одни съ глазу на глазъ: они одни за столомъ, и имъ прислуживаетъ толпа рабовъ. Въ столовой жарко, мужчина сбросилъ съ себя всѣ одежды и сидитъ совершенно нагой, его супруга спустила платье до пояса. Слуги одѣты, сообразно обычаямъ времени; они подаютъ, принимаютъ и какъ бы не существуютъ для господъ. Нельзя предположить, конечно, что на могильныхъ памятникахъ изображались сцены, выходящія изъ ряда обыденной жизни и въ чемъ-либо отступающія отъ общепринятыхъ приличій.
   Если таковы были представленія о приличіяхъ дома, то на пирахъ, при описанной выше обстановкѣ, разгоряченные виномъ мужья, лежа рядомъ съ своими (законными женами, естественно, должны были дозволять себѣ такіе поступки, которые намъ кажутся невозможными и немыслимыми. Они и въ дѣйствительности мало стѣснялись заявлять свои супружескія права, возлежа на обѣдахъ и пирахъ. Описаніе того, до какихъ предѣловъ,-- вѣрнѣе сказать, до какой безпредѣльности,-- доходили супружескія нѣжности, намъ оставилъ, опять-таки, Овидій въ письмѣ къ своей возлюбленной, приглашенной съ мужемъ на обѣдъ, на которомъ долженъ былъ присутствовать и поэтъ. Лакомбъ находитъ невозможнымъ передать въ точности написанное въ подлинникѣ; мы же, съ своей стороны, затрудняемся привести переданное французскимъ ученымъ своими словами и въ значительно смягченномъ видѣ. Смыслъ письма не оставляетъ сомнѣнія въ ревнивомъ ожиданіи Овидія, что супругъ дамы его сердца можетъ очень широко воспользоваться своимъ правомъ, своимъ положеніемъ и всѣми особенностями туалета своей супруги. "Увы,-- говоритъ поэтъ,-- многаго я опасаюсь потому, что многое самъ дѣлалъ, и терзаюсь я, благодаря собственному опыту. Часто я и моя возлюбленная... nous avons, sous l'abri de la paila {Palla -- верхняя одежда римлянки, нѣчто вродѣ широкаго плаща, который женщины за обѣдомъ спускали до пояса и которымъ закрывали себѣ ноги.}, dérobé des plaisirs rapides, tu ne feras pas cela, mais pour que je ne te soupèonne pas de l'amoir fait, rejette au loin cette palla perfide".
   Не разъ было высказано мнѣніе, будто Овидій заимствовалъ свои изображенія изъ міра куртизанокъ и отпущенниковъ и для нихъ писалъ свои стихи. Самъ поэтъ заявляетъ объ этомъ въ началѣ Ars amandi. Но было бы весьма большою наивностью давать вѣру такому заявленію. Оно рѣшительно опровергается выше сдѣланными ссылками на это произведеніе {Овидій писалъ Ars amandi въ то время, когда Августъ стремился улучшить нравы и издавалъ соотвѣтствующіе этой дѣли законы. Поэтъ отлично понималъ, что своею книгой идетъ наперекоръ намѣреніямъ императора, и опасался непріятныхъ для себя за то послѣдствій, которыя онъ и думалъ предупредить такимъ заявленіемъ. Провести Августа ему не удалось и поплатился онъ жестоко. Фридлендеръ тоже не поддался обману (см. т. I, стр. 311 и слѣд., по французскому переводу).}. Къ тому же, только-что указанное письмо Овидія взято изъ другой его книги -- Amores (кн. I, элегія IV, 45 и слѣд.) и, по нашему мнѣнію, служитъ неопровержимымъ доказательствомъ крайней распущенности, царившей за обѣдами римлянъ. Правда, рѣчь тутъ идетъ о законныхъ супругахъ. Но, во-первыхъ, законные супруги позволяли себѣ открыто, на глазахъ у всѣхъ, дѣлать много такого, чего мы не рѣшаемся передать словами, и тайкомъ, подъ покровомъ паллы,-- еще больше; во-вторыхъ, Овидій говорятъ, что самъ продѣлывалъ то же съ своею возлюбленной на -обѣдахъ, т.-е, въ присутствіи множества постороннихъ лицъ. Продѣлывалъ онъ все это, разумѣется, съ большою осторожностью и не такъ явно, какъ законный мужъ, и весьма правдоподобно, что съ тою самою дамой, къ которой писано его посланіе. Во всякомъ случаѣ, нѣтъ никакихъ основаній предполагать, будто высказанное имъ относится къ какой-нибудь куртизанкѣ.
   Светоній разсказываетъ про Калигулу, что онъ былъ въ любовной связи съ одною изъ своихъ сестеръ, съ Друзиллой, и обращался съ нею какъ съ женой. Въ доказательство этой связи онъ приводитъ то обстоятельство, что Друзилла за столомъ занимала мѣсто на кушеткѣ впереди Калигулы. Не потому только указываетъ на это Светоній, что занимаемое Друзилдой мѣсто принадлежало исключительно законной женѣ, а, главнымъ образомъ, потому, что такое положеніе брата и сестры само по себѣ представлялось непристойнымъ, почти скандальнымъ. У Овидія мы находимъ разъясненіе этого; Овидій какъ бы дополняетъ для насъ Светонія. Вообще "пѣвецъ любви" оказывается важнымъ свидѣтелемъ и вполнѣ достовѣрнымъ, такъ какъ всѣ его показанія являются случайными, можно сказать, непроизвольными, непреднамѣренными. Онъ отнюдь не задавался мыслью обличать или порицать, подобно Тациту, Ювеналу, Сенекѣ, и не могъ даже предвидѣть, какой смыслъ для потомства будутъ имѣть его стихи и посланія. Свидѣтельства его получаютъ рѣшающее значеніе, ибо они подтверждены всѣми другими свидѣтелями и ни однимъ изъ нихъ не опровергаются. Плиній Старшій, одинъ изъ серьезнѣйшихъ людей своего времени, пировъ, разумѣется, не описывалъ; по разъ, когда ему представился случай коснуться обѣдовъ, онъ сказалъ, между прочимъ: "Жадные глаза выпивающихъ за столомъ торгуютъ матрону, томные взгляды которой выдаютъ ее мужу". Тутъ дѣло идетъ, уже несомнѣнно, о настоящей матронѣ. Не менѣе серьезный человѣкъ, Квинтиліанъ говоритъ: "Опасаются дурнаго вліянія публичныхъ школъ на нравственность дѣтей. Родительскаго дома слѣдуетъ бояться... нашихъ пировъ, напримѣръ. Всякій пиръ (отпе convivium) оглашается безстыдными пѣснями и представляетъ собою такія зрѣлища, о которыхъ я стыжусь говорить". Сомнѣваться нельзя въ томъ, что Квинтиліанъ озабоченъ участью дѣтей не куртизанокъ, и подъ "родительскимъ дономъ", опасными для нравственности дѣтей., разумѣетъ жилища добрыхъ гражданъ или даже сенаторскія палаты.
   Самое пространное и самое обстоятельное описаніе римскаго пира даетъ Штроній въ разсказѣ о банкетѣ Тримальціона. Мы на немъ не будемъ останавливаться и ограничимся лишь указаніемъ на присутствіе за столомъ миньоновъ, что вызываетъ рѣзкіе укоры женщинъ, обращенные, къ мужьямъ въ самыхъ точныхъ выраженіяхъ. Въ лицѣ Тримальціона авторъ изобразилъ разбогатѣвшаго отпущенника, нажившагося дурными средствами и задающаго роскошные праздники своимъ друзьямъ,-- конечно, такимъ же, какъ онъ, выскочкамъ и бывшимъ рабамъ. Стало быть, это не настоящее свѣтское общество, а болѣе низкій слой. Но дѣло въ томъ, что это все люди богатые и знакомые съ обычаями высшаго свѣта, которому они несомнѣнно стремились подражать, какъ это дѣлаютъ выскочки (parvenus) нашего времени. Подражаніе выходить у нихъ каррикатурно и забавно, быть можетъ; сама же каррикатура есть не иное что, какъ утрированное изображеніе дѣйствительности. И въ банкетѣ Тримальціона мы имѣемъ нѣчто вродѣ каррикатуры высшаго общества, въ которомъ, очевидно, происходило приблизительно то же самое, что у Тримальціона на пиру, хотя происходило нѣсколько иначе, вѣроятно. Равнымъ образомъ Лукіанъ, описывая пиръ у богатаго человѣка, представляетъ намъ въ каррикатурномъ видѣ явившихся на обѣдъ философовъ. Одинъ изъ нихъ, циникъ, продѣлываетъ неописуемыя безобразія, за что, однако же, его не выгоняютъ вонъ изъ дому. Слѣдовательно, подобныя гадости были возможны, и дѣлались въ дѣйствительности, иначе Лукіанъ не написалъ бы о нихъ, такъ какъ зналъ бы, что никто ему не повѣритъ; Не повѣрить же ему нельзя, если сопоставить описанное имъ съ тѣмъ, какъ Тримальціонъ выходилъ изъ-за стола, объясняя присутствующимъ, зачѣмъ онъ ихъ оставляетъ, и въ особенности, если припомнить разсказанную Сенекой исторію обвиненія Павла, римскаго всадника, человѣка очень извѣстнаго, въ томъ, что онъ будто бы, выйдя изъ-за стола, не снялъ съ руки перстня съ портретомъ императора. Присутствовавшія на обѣдѣ лица засвидѣтельствовали, что въ данный моментъ перстня на его рукѣ не было, и Тѣмъ спасли Павла. Стало быть, все, послужившее поводомъ къ обвиненію, происходило на ихъ: глазахъ въ самой столовой, и, стало быть, не одни циники позволяли себѣ дѣлать во время обѣдовъ непередаваемыя непристройности.
   Среди такого общества, изображеніе котораго мы воспроизвели по книгѣ Лакомба, строго удерживая всѣ его ссылки на источники, нравственность женщинъ; естественно, не могла стоять на высокомъ уровнѣ. Въ ихъ присутствіи и при ихъ участіи велись такіе разговоры, предъ ихъ глазами проходили такія зрѣлища, наконецъ, съ ними съ самими происходили такія вещи, которыя обязательно должны. быки, такъ сказать, стирать съ ихъ сознанія различіе между нравственнымъ и безнравственнымъ, между приличнымъ и непристойнымъ. Мотивы,1 побуждающіе женщину оставаться Нравственною и честною, вытекаютъ, во-первыхъ, изъ чувства самоуваженія и, во-вторыхъ, изъ желанія сохранить уваженіе Окружающихъ людей, мнѣніемъ которыхъ она дорожитъ. Все то, что переживала римская женщина у себя дома и чему подвергалась въ гостяхъ на обѣдахъ, должно было принижать ее въ собственныхъ глазахъ, уничтожать въ ней чувства стыдливости и самоуваженія. Съ другой стороны, что еще пагубнѣе, не могла она сохранить уваженіе къ мужской половинѣ своего общества, безобразія котораго ее унижали и развращали. Въ результатѣ получалось, что женщины переставали придавать какую бы то ни было цѣну уваженію мужчинѣ и приходили къ такому заключенію, что изъ-за такихъ ничтожныхъ пустяковъ рѣшительно не стоитъ стѣснять себя и сдерживать порывы страсти...
   Проповѣдники морали, Плиній, Сенека, Ювеналъ, Квинтиліанъ, Тацитъ, возставали противъ безнравственности, рѣзко порицали порокъ, но всѣ ихъ проповѣди разлетались на вѣтеръ, какъ это происходитъ и въ наши дни. Проповѣдниковъ выслушиваютъ, ничего имъ не возражаютъ, а просто отвертываются отъ нихъ и продолжаютъ жить, какъ жили. Проповѣди обличаютъ и сатиры бичуютъ насмѣшкою извѣстныя, данныя явленія жизни и не въ силахъ устранить причинъ, вызвавшихъ, взростившихъ и поддерживающихъ эти явленія. Найдите средства уничтожить причины и уничтожьте ихъ, тогда ихъ слѣдствія, порицаемыя и осмѣиваемыя явленія, сами собою исчезнутъ. А до тѣхъ поръ, дока не устранены причины, порицаемая и осмѣиваемая жизнь только насмѣется надъ проповѣдью и обличеніемъ.
   

VIII.

   Домашняя прислуга римлянъ состояла почти исключительно изъ рабовъ, подобно тому, какъ у насъ въ Россіи еще не очень давно прислуга барскихъ домовъ состояла изъ крѣпостныхъ дворовыхъ. Различіе между рабствомъ въ Римѣ и нашимъ крѣпостнымъ правомъ очень велико; но въ положеніи домовыхъ рабовъ и дворовыхъ людей сходство въ нѣкоторыхъ чертахъ оказывается поразительное. Лакомбъ незнакомъ съ бывшею дворней, наполнявшею наши господскіе дома въ дореформенное время, и дѣлаетъ сопоставленія римской дворовой челяди съ вольною прислугой въ странахъ Западной Европы. Въ этомъ мы не будемъ слѣдовать за французскимъ ученымъ. Господа въ Римѣ всегда горько жаловались на крайнюю порочность рабовъ, какъ, впрочемъ, всѣ господа въ мірѣ сѣтуютъ на негодность прислуги. Римляне въ своихъ жалобахъ были, повидимому, совершенно правы, но они едва ли сознавали, насколько порочность слугъ была необходимымъ слѣдствіемъ ихъ безправности. Лживость, склонность къ воровству, къ пьянству, къ лизоблюдству, лѣности и разврату были издавна пороками рабьими и обусловливались жалкимъ во всѣхъ отношеніяхъ положеніемъ людей, находящихся въ безграничной зависимости отъ воли и прихотей господъ. Лакомбъ не безъ нѣкотораго удивленія говоритъ о многочисленности римскихъ домовыхъ рабовъ, количествомъ своимъ превосходившихъ, по крайней мѣрѣ, вчетверо нашу нынѣшнюю прислугу. Насъ же, помнящихъ барскія дворни въ помѣстьяхъ и городамъ, нисколько не поражаютъ примѣры, приводимые почтеннымъ французскимъ авторомъ.
   Батонъ Утическій,-- говоритъ онъ со словъ Валерія Максима,-- лишенный части, своихъ доходовъ, во время междоусобной войны Помпея съ Цезаремъ, вынужденный интересами своей партіи постоянно переѣзжать изъ одного мѣста въ другое, человѣкъ экономный и скромный въ привычкахъ, чуть-чуть не стоикъ, путешествовалъ въ сопровожденіи дюжины слугъ. Скавръ (тоже по Валерію Максиму) былъ бѣденъ; когда онъ сдѣлался сенаторомъ, все его имущество состояло изъ 35,000 сестерцій (около 2,000 руб.) и изъ 10 рабовъ. Отношеніе между капиталомъ и числомъ рабовъ кажется Лакомбу несоразмѣрнымъ, Приблизительно такое же соотношеніе оказывается въ состояніи Пудентиллы, которое Апулей опредѣляетъ въ милліонъ сестерцій при 800 рабахъ. Римскій гражданинъ скромнаго достатка имѣлъ не менѣе десяти рабовъ; у всадниковъ ихъ насчитывалось до сотни и больше; въ домахъ сенаторовъ бывало ихъ по нѣскольку сотенъ, у императоровъ число рабовъ доходило до полуторы и даже до двухъ тысячъ. Римскій префектъ Педаній Секундъ, убитый своимъ рабомъ, имѣлъ 400 слугъ въ одномъ изъ своихъ городскихъ домовъ (Тацитъ: "Лѣтопись", XIV, 42 {Всѣ они были казнены по указу сената. Народъ возсталъ противъ такой жестокости и не допускалъ совершенія казни. Императоръ Неронъ приказалъ оцѣпить путь войсками и исполнить приговоръ сената (Тацитъ).}).
   Въ наше время всѣ домашнія потребности удовлетворяются вольными мастеровыми и рабочими, все покупается: обувь, ткани, одежды, печеный хлѣбъ, украшенія, статуи, картины и проч. Въ богатыхъ римскихъ домахъ все дѣлалось у себя домовыми рабами. Но этимъ, все-таки, нельзя объяснить необыкновенной ихъ многочисленности. Тутъ замѣшивались въ дѣло еще иные мотивы и, прежде всего, спѣсивое желаніе похвастаться количествомъ рабовъ, которымъ опредѣлялись значительность дома и важность господина, сопровождаемаго по улицамъ толпою челядинцевъ. Такова была своего рода роскошь, которою щеголяли римляне, уступавшіе эпохѣ среднихъ вѣковъ въ убранствѣ домовъ и въ богатствѣ одеждъ. Въ тѣ времена побѣдитель не только грабилъ побѣжденнаго, какъ это дѣлается до нашихъ дней, но онъ завоевывалъ страну и обращалъ въ рабовъ весь побѣжденный народъ или только часть народа. Вслѣдствіе безпрерывныхъ и побѣдоносныхъ войнъ, наплывъ рабовъ въ Римъ былъ огромный и, соотвѣтственно этому, невысока была ихъ покупная цѣна. Заурядный рабъ, пригодный лишь для простой работы, продавался обыкновенно за шесть- или семьсотъ франковъ. Надо, впрочемъ, замѣтить, что, за исключеніемъ предметовъ первой необходимости, въ Римѣ все было очень дорого: такъ, напримѣръ, рыба краснобородка (surmullet), сколько-нибудь крупнаго размѣра, стойла отъ пяти до шестисотъ франковъ. По выраженію одного изъ современниковъ, можно было за равную цѣну купить рыбу и поймавшаго ее рыбака.
   Помимо тщеславія, была еще другая причина, побуждавшая римлянъ держать при себѣ большое число рабовъ. Римъ постоянно былъ ареною борьбы двухъ партій, доходившей временами до крайняго ожесточенія. Внутри самыхъ партій существовали сильнѣйшіе раздоры; наслѣдственная вражда между знатными фамиліями играла тоже не малую роль въ общественной жизни Рима. Взаимныя отношенія усложнялись соперничествомъ изъ-за должностей, очень многочисленныхъ, замѣщавшихся по выборамъ, происходившимъ ежегодно. Система должностей представляла собой нѣчто похожее на лѣстницу. Забравшійся на одну ея ступеньку всѣми силами тянулся подняться на слѣдующую и пускалъ въ ходъ всѣ средства, которыя давало ему занимаемое имъ положеніе. Благодаря этому, общественная жизнь доходила до крайняго напряженія, которое поддерживалось римскими уголовными законами. Въ новыхъ государствахъ право обвиненія передъ судомъ почти по всѣмъ дѣдамъ принадлежитъ короннымъ чиновникамъ и составляетъ ихъ обязанность. Въ древнемъ Римѣ правомъ обвинять частнаго человѣка или должностное лицо пользовался каждый гражданинъ и часто злоупотреблялъ такимъ правомъ, тѣмъ болѣе опаснымъ, что, при чрезмѣрномъ множествѣ карательныхъ законовъ, нѣкоторые проступки, противъ которыхъ они были направлены, представлялись довольно неопредѣленными и даже трудно опредѣляемыми, какъ, напримѣръ, briga и peculat. Не было ни одного лица, домогавшагося выбора или получившаго должность по выбору, которое не могло бы подпасть справедливому или, по меньшей мѣрѣ, правдоподобному обвиненію въ бригѣ, т.-е. въ домогательствѣ, въ искательствѣ, въ интригахъ и т. под. для полученія должности. Ни одно оставляющее службу лицо не было ограждено отъ обвиненія въ дѣйствительномъ или только предполагаемомъ пекулатѣ, т.-е. въ незаконномъ стяжаніи. Составъ суда былъ очень многочисленный, набирался онъ изъ случайно и временно попадавшихъ въ него гражданъ и представлялъ собою толпу, волнуемую политическими страстями. При этомъ обвиняемому грозили самыя тяжелыя кары: изгнаніе, политическая смерть, конфискація имѣнія. Надо замѣтить, что тѣмъ же наказаніямъ подвергался и обвинитель, не доказавшій своего обвиненія.
   Одинаковость риска для обѣихъ тяжущихся сторонъ превращала процессъ въ своего рода поединокъ и возбуждала напряженный интересъ въ публикѣ. Такая опасность обвиненія имѣла пагубное вліяніе въ томъ отношеніи, что въ глазахъ общества и въ собственномъ сознаніи обвинителя снимала съ него нравственную отвѣтственность за ложное обвиненіе. Молодой, неизвѣстный человѣкъ, выступая съ обвиненіемъ противъ лица извѣстнаго и сильнаго, поддерживая обвиненіе смѣло, искусно и краснорѣчиво, могъ разсчитывать не только на снисхожденіе общества, но и на его сочувствіе. Онъ становился чуть не героемъ, сразу пріобрѣталъ извѣстность. Многіе люди съ громкими историческими именами начинали свою политическую карьеру безсовѣстнѣйшими обвиненіями. Понятія извратились до того, что въ заслугу и славу ставились смѣлость, вѣрнѣе -- дерзость обвиненія, ловкость и изворотливость обвинителя, не разбирая, справедливо или ложно само обвиненіе по существу. Совсѣмъ иначе смотрѣлъ на докащика обвиняемый; для него возбудившій ложное обвиненіе былъ, просто, негодяемъ, противъ котораго позволительно защищаться всякими средствами. И мы едва ли ошибемся, когда скажемъ, что, по понятіямъ того времени, можно было оставаться вполнѣ честнымъ человѣкомъ и поддаться искушенію отвѣтить на ложный извѣтъ ударомъ кинжала, не самолично, разумѣется,-- на то были рабы, приказывать которымъ не предстояло даже и надобности, не слѣдовало только мѣшать, а ужь они свое дѣло знали.
   Послѣ всего сказаннаго понятно, почему всякій богатый человѣкъ держалъ толпы слугъ-рабовъ, готовыхъ защищать его домъ противъ ночнаго нападенія и обязанныхъ сопровождать господина по улицамъ и площадямъ. При недостаточности общественной охраны личной безопасности, такое средство защиты, естественно, превращалось въ средство для нападенія Въ случаѣ надобности, и враждующія стороны часто бывали вынуждены увеличивать число своихъ рабовъ, чтобы не отстать въ силѣ отъ противника. Извѣстно, что Клодій и Милонъ ходили по городу съ цѣлыми маленькими арміями. Въ одной изъ стычекъ между ними Клодій былъ убитъ. Менѣе извѣстенъ тотъ фактъ, что многіе другіе водили за собою такіе же огромныя толпы отчаянныхъ головорѣзовъ. Многочисленная свита рабовъ была средствомъ обороны и нападенія и, кромѣ того, внѣшнимъ признакомъ богатства, знатности и великолѣпія. Въ домашнемъ обиходѣ эти толпы, разумѣется, бездѣльничали; чтобы чѣмъ-нибудь прикрыть ихъ праздность, раздѣленіе обязанностей между рабами было доведено до послѣдней крайности: рабъ, приставленный носить за господиномъ дождевый зонтъ, не бралъ уже въ руки солнечнаго зонта, при которомъ состоялъ другой служитель; сопровождавшій госпожу по утрамъ уже только по утрамъ и ходилъ за нею: для вечернихъ выходовъ были другіе рабы. Сами господа были вынуждены придерживаться такихъ разъ навсегда установленныхъ распорядковъ подъ страхомъ, что не къ своему дѣлу назначенный рабъ сдѣлаетъ его неохотно и на зло дурно.
   Мы очень мало знаемъ о бракахъ (contubernium) между рабами; о нихъ почти ничего не говорится въ римскихъ законахъ, и понятно -- почему. Рабъ и рабыня были въ такой безграничной зависимости отъ господина, что всѣ ихъ взаимныя отношенія опредѣлялись исключительно его произволомъ. Браки, или ихъ подобіе, конечно, существовали, какъ о томъ свидѣтельствуетъ Колумелль по отношенію къ рабамъ-прикащикамъ, завѣдывавшимъ сельскимъ хозяйствомъ. Несомнѣнно существовали браки и между домовыми рабами въ тѣхъ видахъ, чтобы семьею привязать ихъ къ дому. О какихъ-либо соображеніяхъ нравственнаго характера тутъ, повидимому, не можетъ быть и рѣчи. Все дѣло сводилось къ вопросамъ о выгодѣ или невыгодѣ для хозяина. Мы видимъ, напримѣръ, что въ самую цвѣтущую эпоху Рима пользующійся всеобщимъ уваженіемъ господинъ отдавалъ рабынь содержателямъ притоновъ для проституціи; единственное ограниченіе заключалось въ запрещеніи ему самому заниматься этимъ постыднымъ торгомъ. Катонъ Утическій строго отдѣлялъ въ своемъ домѣ рабовъ мужчинъ отъ женщинъ и допускалъ сношенія между ними не иначе, какъ подъ условіемъ уплаты ему рабомъ каждый разъ извѣстной, Опредѣленной суммы. Объ этомъ мы знаемъ отъ Плутарха (Cato major, 21), что не мѣшаетъ ему считать Катона мудрѣйшимъ изъ мудрыхъ. У Плутарха же есть указаніе, до какой предупредительности доходило гостепріимство Вибія, оказанное скрывавшемуся у него Брассу {Плутархъ: "Crassus", I. Сравн. съ Плавтомъ: "Marc"., I, 1, 101. Лакомбъ дѣлаетъ сопоставленіе этого факта съ передаваемыми Шельхеромъ въ его книгѣ Французскія колоніи (стр. 78). Помнящимъ крѣпостное право у насъ нѣтъ надобности такъ далеко искать соотвѣтствующихъ примѣровъ.}.
   При Антонинахъ былъ изданъ законъ, запрещавшій разлучать рабовъ-супруговъ, продавать мужа безъ жены или родителей безъ дѣтей. Но никакой законъ не пытался даже опредѣлить границу произвола господина надъ рабами у себя въ домѣ. Владѣлецъ. распоряжался и тѣшился своею живою собственностью, какъ ему хотѣлось, забавлялъ и тѣшилъ ею своихъ друзей и гостей, насколько то ему было угодно, нисколько не стѣсняясь брачными союзами рабовъ. Безправный слуга, въ виду неотвратимости факта, не смѣлъ давать волю чувству ревности по отношенію къ господину и къ друзьямъ господина; а затѣмъ безцѣльно было бы съ его стороны ревновать жену и къ кому-либо изъ рабовъ, такъ какъ, въ случаѣ невѣрности жены, онъ лишенъ былъ возможности отомстить за себя, не могъ ни убить, ни изувѣчить жену или своего соперника потому, что этимъ нанесенъ былъ бы ущербъ собственности хозяина. Какъ ни слабы ""ыли сдерживающіе, мотивы для замужнихъ рабынь, все же о ли существовали. Для рабынь-дѣвушекъ не было рѣшительно никакихъ нравственныхъ сдержекъ, кромѣ страха передъ господами, о чемъ забылъ упомянуть Лакомбъ.
   Нѣкоторыя надписи на надгробныхъ памятникахъ указываютъ на существованіе прочныхъ, настоящихъ брачныхъ союзовъ между рабами. Таковые, несомнѣнно, существовали по волѣ господъ, когда они въ томъ видѣли свою выгоду, какъ нами упомянуто выше на основаніи свидѣтельства Колумелли о бракахъ управляющихъ. Вопросъ здѣсь въ томъ, много или пало было такихъ браковъ. Указываемыхъ надгробныхъ надписей мы знаемъ очень немного, и имъ Лакомбъ противупоставляетъ другія надписи въ доказательство крайней безпорядочности семейныхъ отношеній рабовъ, установленныхъ волею ихъ господъ. Такъ, въ одной надписи рабомъ объяснено, что онъ былъ женатъ на своей родной сестрѣ (Момзенъ: "Inscr. Neap.", 7072), въ другой -- мужъ оплакиваетъ одновременно кончину двухъ женъ (Грутеръ, 974, 4). Въ одной изъ комедій Плавта (Stichus) изображено возвращеніе домой изъ дальняго путешествія съ господиномъ двухъ рабовъ къ ихъ единственной, общей женѣ. Такіе тройственные союзы, по всей вѣроятности, не были рѣдкостью.
   Ничуть не отрицая возможности взаимной любви и основаннаго на ней прочнаго и продолжительнаго брачнаго сожитія между рабами, мы думаемъ, однако же, что примѣры такого постоянства ничего не доказываютъ по отношенію къ общему уровню нравственности рабовъ. Поставленные въ необходимость безпрекословно служить всякимъ прихотямъ развратныхъ господъ {"Non turpe est quod dominus jubet". Петроній, 75.-- "Impudicitia in servo est necessitas". Сеннека: "Controv." IV, prol.}, рабы, естественно, не могли и даже не должны были сохранять нравственныя чувства; у нихъ не:было къ тому никакихъ побужденій, существовавшихъ для людей свободныхъ. А мы знаемъ, насколько слабо бы по воздѣйствіе таковыхъ побужденій на нравственность самихъ господъ, въ томъ, что касалось взаимныхъ отношеній обоихъ половъ. Такимъ образомъ, населеніе каждаго римскаго дома представляло изъ себя двѣ части, существенно различныя между собою въ смыслѣ нравственномъ: одна была подчинена точно опредѣленнымъ правиламъ, всѣми уважаемымъ въ теоріи, хотя бы и нарушаемымъ въ практикѣ; для другой не существовало ни установленныхъ правилъ, ни какихъ-либо нравственно сдерживающихъ побужденій. Эта послѣдняя, многочисленнѣйшая часть должна была имѣть очень вредное вліяніе на высшій классъ и въ дѣйствительности его имѣла, какъ мы увидимъ ниже.
   

IX.

   Между нами и нашими слугами (даже при крѣпостномъ правѣ) разстояніе во всѣхъ отношеніяхъ неизмѣримо больше, чѣмъ то было въ древнемъ Римѣ. Тамъ рабы были постоянными и необходимыми свидѣтелями всего, что говорится и дѣлается ихъ господами. Какъ потому, что рабовъ было слишкомъ много, такъ и по неудобству римскихъ жилищъ, отъ слугъ рѣшительно нельзя было укрыться ни при какихъ обстоятельствахъ,-- римляне, впрочемъ, мало объ этомъ заботились. Для нихъ рабъ былъ такою же вещью, какъ собака или кошка, и передъ рабомъ такъ же мало стѣснялись, какъ передъ домашнимъ животнымъ. Да если бы господа и вздумали отдалить рабовъ, то сдѣлать это было бы все равно невозможно. За обѣдами, кончавшимися пьянствомъ и всякими безобразіями, немыслимо было обходиться безъ слугъ; къ тому же, римляне щеголяли количествомъ рабовъ, ихъ красотою, богатствомъ ихъ одеждъ и ихъ талантами,-- именно за обѣдами-то все это и выставлялось на-показъ гостямъ.
   Имѣя въ своемъ распоряженіи огромное число прислуги, римляне отвыкли или просто разучились дѣлать что-либо своими руками; Есть основаніе думать, что они даже гордились своею неумѣлостью, какъ признакомъ изнѣженности, свидѣтельствующей о знатности и богатствѣ. Обычай, ради безопасности, чванства и личныхъ удобствъ, таскать за собою постоянно толпу рабовъ, какъ свою собственную тѣнь, привелъ къ тому, что къ нимъ и относиться стали, какъ къ собственной тѣни. Лукіанъ, Петроній, Апулій сообщаютъ на этотъ счетъ совершенно непередаваемыя подробности. Но для насъ достаточно указать на Лѣтопись Тацита (XIII, 44), гдѣ разсказана исторія убійства Понціи трибуномъ Октавіемъ Сагиттой во время любовнаго свиданія, причемъ свидѣтелями были приведенный Сагиттой отпущенникъ и служанка, сопровождавшая Понцію. Подробности изображены, великимъ историкомъ съ его обычною краткостью и съ античною откровенностью.
   Ограждая себя рабами отъ внѣшнихъ опасностей, господа часто у себя, дома боялись своихъ же рабовъ и имѣли на то достаточныя причины. Изъ среды рабовъ нерѣдко выдѣлялись мстительные люди или доведенные до отчаянія и жестоко расправлялись съ господами. Римляне обыкновенно выбирали двухъ-трехъ любимцевъ, дѣлали ихъ своими приближенными; любимцы же въ свою очередь угнетали рабовъ и, изъ собственныхъ выгодъ, поддерживали подозрительность господъ. Довѣренный рабъ, на вѣрность котораго хозяинъ разсчитывалъ, спалъ ночью у входа въ господскую спальную, прикрытаго простою драпировкой или тонкою дверью. Находясь въ Двухъ шагахъ отъ супруговъ, онъ слышалъ всѣ ихъ разговоры и супружескія нѣжности. Привычка ни въ чемъ не стѣсняться передъ рабами деморализовала слугъ и господъ. Распущенность нравовъ однихъ неминуемо отражалась на другихъ; а постоянное присутствіе рабовъ умаляло чувство стыдливости, что сказалось особенно вредными послѣдствіями для женщинъ. Дурное вліяніе рабства на свободнаго гражданина начиналось, можно сказать, съ колыбели. Очень немногія матери достаточныхъ классовъ кормили сами своихъ дѣтей; ихъ сдавали на руки кормилицамъ, разумѣется, рабынямъ, и для этого выбирали предпочтительно гречанокъ, изъ желанія съ самаго ранняго возраста пріучить дѣтей къ греческому языку. Знаніе этого языка считалось обязательнымъ для каждаго римлянина, въ такой же мѣрѣ, въ какой у насъ еще такъ недавно почиталось обязательнымъ знать французскій языкъ. Въ помощь кормилицѣ давалось двѣ или три служанки, ея же соотечественницы. Такимъ образомъ, дѣти римлянъ выростали въ греческой средѣ и пріобрѣтали отличный навыкъ въ греческомъ языкѣ. Когда ребенокъ достигалъ семилѣтняго возраста, приходилось подумать о теоретическомъ его обученіи тому же языку, и родителямъ представлялось рѣшить -- посылать ли ребенка въ общественную школу, или приставить къ нему учителя дома. Вопросъ: что лучше?-- возбуждалъ большіе споры, судя по Квинтиліану (Inst, orat., кн. I, гл. II). Этотъ знаменитый педагогъ былъ на сторонѣ школы, и то, что онъ говоритъ о домашнемъ воспитаніи, представляетъ огромный интересъ. Но мы, но не разъ уже объясненнымъ причинамъ, вынуждены во многомъ отступить отъ подлинника и многое пройти молчаніемъ. Квинтиліанъ соглашается съ мнѣніемъ, что дѣти очень испорчены въ общественныхъ школахъ; съ грустью признаетъ онъ, что дѣтямъ "знакомы всѣ пороки ранѣе, чѣмъ они могутъ уразумѣть, что такое пороки". Но такая испорченность не въ школѣ зародилась, она занесена въ нее изъ родительскихъ домовъ. "Ребенокъ знаетъ нашихъ любовницъ нашихъ миньоновъ; онъ знаетъ, что поется и что дѣлается во время нашихъ оргій". Дѣти, конечно, не присутствовали за обѣдами, переходившими слишкомъ часто въ оргіи; ихъ удаляли тотчасъ послѣ первой перемѣны. Но изъ разговоровъ рабовъ они знали все, что тамъ дѣлалось, и съ. комментаріями, далеко не ослаблявшими дѣйствительности. Кромѣ того, хорошенькихъ маленькихъ рабовъ съ банкетовъ не удаляли,-- напротивъ, они тамъ играли видную роль. И эти-то ребятишки, развращаемые всѣмъ видѣннымъ, были постоянными и ближайшими товарищами господскихъ дѣтей. Квинтиліанъ совершенно вѣрно говоритъ: "Неужели вы думаете" что такое общество менѣе вредно для вашихъ дѣтей, чѣмъ товарищество имъ равныхъ?" Квинтиліанъ упускаетъ изъ вида лишь одно, что школа не устраняла товарищества ребятишекъ-рабовъ; внѣклассное время дѣти господъ проводили, все-таки, съ ними.
   Отдача дѣтей въ школу избавляла, по крайней мѣрѣ, отъ необходимости держать въ домѣ учителя,-- эту сущую язву, по словамъ Квинтиліана. Въ учителя обыкновенно брали грековъ, рабовъ или отпущенниковъ, и нерѣдко такихъ, которые оказывались непригодными ни на какое другое дѣло. Плутархъ говоритъ: "У кого есть хорошій слуга, тотъ дѣлаетъ его капитаномъ корабля, прикащикомъ, управителемъ, а драннаго пьяницу раба, не пригоднаго на услуги, берутъ въ преподаватели къ сыновьямъ". Нѣсколько короче, но то же самое подтверждаетъ Тацитъ. Педагогическіе пріемы такихъ учителей отличались замѣчательною простотой и сводились къ нещаднымъ побоямъ учениковъ. Далѣе Лакомбъ передаетъ ужасы, по Квинтиліану же, и высказываетъ мнѣніе, что обученіе въ школѣ едва ли было чѣмъ лучше домашняго, такъ какъ, вмѣсто преподавателя, надъ ученикомъ издѣвался репетиторъ, педагогъ, какъ его называли, обязанный водить своего воспитанника въ школу и готовить съ нимъ уроки дома. Такой педагогъ былъ, разумѣется, тотъ же рабъ и методы его обученія были тѣ же.
   Во времена республики не много знаній требовалось отъ женщинъ; умѣющая прясть, шить, читать и писать считалась наилучше образованною. Къ началу христіанской эры дѣло приняло совсѣмъ иной оборотъ, античная суровость значительно смягчилась, началъ развиваться вкусъ къ танцамъ и къ музыкѣ. Родители, не имѣвшіе средствъ давать за дочерьми крупное приданое, стали заботиться о томъ, чтобы придать своимъ дѣвицамъ наибольшую личную привлекательность, и ввели въ кругъ ихъ образованія обученіе танцамъ и пѣнію. Съ захватомъ власти Августомъ быстро измѣнилась вся общественная жизнь римской аристократіи и буржуазіи. Политическія партіи одна за другою сходили со сцены, а съ ними исчезало публичное обсужденіе дѣлъ общественныхъ. Серьезное краснорѣчіе, направленное исключительно на сущность предмета, уступило мѣсто литературному диллетантизму,-- ораторъ превратился въ діалектика и ритора. Въ то же время, при Гораціи и Виргиліи, насталъ золотой вѣкъ латинской поэзіи. Благодаря ли дѣйствительному увлеченію, или подъ вліяніемъ моды, каждый римлянинъ высшихъ классовъ восчувствовалъ неопродолимую страсть къ стихамъ и въ риторическимъ словоупражненіямъ. Это новое направленіе не замедлило отразиться на женскомъ образованіи, и многіе родители рѣшили пополнить недостатокъ приданаго своихъ дочерей обученіемъ ихъ тому, что казалось столь привлекательнымъ мужчинамъ. Мало по-малу вошло въ обязательную для всѣхъ моду давать дѣвушкамъ литературное образованіе. Одѣ стали читать и комментировать латинскихъ поэтовъ, заучивать множество стиховъ на память и искусно декламировать. Иныя сами принялись писать "стихи по-латыни, Другія взялись за греческій языкъ. При такихъ запросахъ на образованіе, рабыни оказались совсѣмъ непригодными; ихъ самихъ ничему не обучали, кромѣ танцевъ и музыки. Пришлось обратиться къ учителямъ-рабамъ. Мы не можемъ съ достовѣрностью сказать, къ какимъ нравственнымъ результатамъ приводило обученіе дѣвицъ мужчинами-рабами. Но, судя по тому, что мы знаемъ объ этихъ учителяхъ отъ Квинтиліана, мы вправѣ предполагать, что моральная сторона воспитанія немало отъ того страдала, и мы едва ли ошибемся, сказавши, что такое воспитаніе было одною изъ важныхъ причинъ упадка нравовъ того времени.
   Для молодыхъ римлянъ товарищество съ рабами не превращалось съ выходомъ изъ дѣтскаго возраста. Напротивъ, въ это то именно время оно становилось всего интимнѣе и еще пагубнѣе. Спутникъ дѣтскихъ игръ, почти ровесникъ своего господина, рабъ дѣлался его спутникомъ во всѣхъ его юношескихъ похожденіяхъ, и не только спутникомъ, но часто руководителемъ, всегда усерднѣйшимъ помощникомъ. Въ доказательство Лакомбъ приводитъ сюжеты комедій. Плавта, въ которыхъ молодой рабъ является прототипомъ Мольеровскаго Скапена. Для удовлетворенія любовныхъ прихотей молодого господина, онъ обманомъ добываетъ дляцего хорошенькую невольницу, мошеннически вытягиваетъ деньги у его отца; онъ словомъ и дѣдомъ обучаетъ молодаго человѣка всякимъ негодяйствамъ. Безнравственный отъ рожденія, развращенный съ дѣтскихъ лѣтъ, рабъ дѣлалъ это иногда изъ любви къ господину, съ которымъ выросъ вмѣстѣ; при отсутствіи же такой привязанности, рабу были просто выгодны кутежи и всякія похожденія его господина: тутъ и въ денежномъ, и въ иномъ отношеніи кое-что перепадало и на его долю, а близость съ молодымъ господиномъ сулила еще большіе выгоды въ будущемъ. Случалось, конечно, и нерѣдко, что за наглую ложь, за слишкомъ нахальныя продѣлки рабы тяжко платились. Но ихъ не пугали ни побои, ни жестокія кары; къ тому и другому они относились съ отчаяннымъ презрѣніемъ, съ извѣстною похвальбой тѣмъ, что ихъ заслужили. Въ ихъ средѣ сложилось своего рода общественное мнѣніе, ставившее въ заслуги какъ разъ то, за что безпощадно наказывали господа {Плавтъ: "Asinaria", III, II.-- Mostell, III, I.-- Miles gloriosus, II, IV, 374 и слѣд.}. Дерзость проступковъ являлась признакомъ удальства, презрѣніе къ карамъ представлялось почти геройствомъ. Такимъ впечатлѣніямъ поддавались порою сами господа, по крайней мѣрѣ, молодые, и, вмѣстѣ съ удивленіемъ передъ молодечествомъ негодяевъ, невольно воспринимали извращенные рабскіе взгляды на безнравственные поступки.
   Римляне женили сыновей очень молодыми, въ томъ разсчетѣ, что они раньше остепенятся. Но жизнь Рима представляла не мало условій, крайне неблагопріятныхъ для поддержанія согласія супруговъ и для охраненія ихъ взаимной вѣрности; одною изъ важныхъ причинъ семейнаго разлада слѣдуетъ признать вліяніе рабовъ, въ особенности личныхъ слугъ молодыхъ мужей, товарищей ихъ дѣтства, и затѣмъ юношескихъ похожденій, о которыхъ мы только что говорили.
   Остепенялся молодой господинъ, волей-неволей приходилось остепениться и его вѣрному спутнику, что отнюдь не могло быть ему по вкусу. Его тянуло къ прежней жизни, разгульной и веселой, и, къ тому же, дававшей возможность быстро собрать деньги для выкупа на волю. И вотъ онъ пускалъ въ ходъ всю свою ловкость, всѣ ухищренія, чтобы заманить господина въ какую-нибудь любовную интрижку; въ большинствѣ случаевъ, это ему скоро удавалось. По словамъ Ювенала (Сатира VI, стихъ 5111), женщины всегда ненавидѣли приближенныхъ рабовъ своихъ мужей и имѣли полное къ тому основаніе. Здѣсь мы вынуждены, хотя вскользь, упомянуть объ извѣстнаго сорта рабахъ, еще болѣе отвратительныхъ для женщинъ. Общественное мнѣніе мужчинъ относилось къ тому, о чемъ мы говоримъ, съ поражающею снисходительностью. Надо полагать, что женщины смотрѣли на дѣло съ большею строгостью, а на мужей, нуждающихся въ такой снисходительности, съ меньшимъ уваженіемъ. Нечего, кажется, настаивать на томъ, что утрата женою уваженія къ мужу не способствуетъ ни семейному согласію, ни поддержанію добрыхъ нравовъ.
   Въ годы старые, во времена Плавта, женская прислуга была не многочисленна и состояла изъ здоровенныхъ и грубыхъ уроженокъ Италіи, пригодныхъ для всякой тяжелой работы и очень мало привлекательныхъ. Однако же, и ими прельщались ихъ господа. Катонъ Утическій, образецъ добродѣтелей, имя котораго во всѣ вѣка употреблялось, какъ нарицательное, для обозначенія человѣка высокой нравственности, имѣлъ любовную связь съ своею рабыней на глазахъ у сына и его молодой жены (Плутархъ). Сципіонъ Африканскій, прославленный за великодушный поступокъ съ красавицей плѣнной испанкой, въ то время, когда ему было всего двадцать шесть лѣтъ, потомъ, будучи мужемъ превосходнѣйшей женщины, Терціи Эмиліи, отцомъ семейства, пожилымъ человѣкомъ, достигнувшимъ высшихъ почестей и величайшей славы, жилъ въ любовной связи съ одною изъ своихъ служанокъ (Валерій Максимъ). Если такъ поступали Батонъ и Сципіонъ, лучшіе люди своего времени, то нельзя сомнѣваться въ томъ, что другіе дѣлали то же самое и стѣснялись, вѣроятно, еще менѣе. Въ подтвержденіе мы еще разъ сошлемся на Плавта и его Asinaria. Но въ его время прославленныя за свою красоту рабыни гречанки были еще рѣдки и дороги. Впослѣдствіи, съ расширеніемъ завоеваній, съ накопленіемъ богатствъ и съ наплывомъ въ Римъ плѣнныхъ, число рабынь въ римскихъ домахъ значительно умножилось, и рядомъ съ гречанками въ нихъ появились красавицы другихъ типовъ, изъ Галліи, Германіи, Испаніи, Сарматіи и изъ всѣхъ извѣстныхъ тогда странъ. Не обладая удивительною чистотой линій гречанокъ, онѣ имѣли своего рода привлекательность для мужчинъ, доказательствомъ чего намъ служитъ то обстоятельство, что римскія женщины стали поддѣлываться подъ нихъ и придавать своимъ волосамъ: искусственно бѣлокурый или рыжій цвѣтъ, природный у этихъ плѣнницъ. Въ результатѣ подучилось, что всякій зажиточный римлянинъ имѣлъ у себя въ домѣ цѣлый гаремъ, превосходно подобранный. Установленная законами моногамія была только номинальною и стѣсняла лишь того, кто самъ хотѣлъ стѣсняться. А много ли такихъ было, мы предоставляемъ рѣшить читателю.
   Въ наше время (только не въ крѣпостное въ Россіи) всякая служанка легко можетъ избѣжать ухаживаній хозяина, если захочетъ; для этого у нея есть самое простое средство: взять разсчетъ и уйти. Римская служанка была беззащитна, она была собственностью, вещью своего господина, который имѣлъ право дѣлать съ нею все, что ему угодно. Не подчиниться его желаніямъ она не могла и даже того болѣе: у рабыни было не мало мотивовъ предупреждать желанія господина, стараться понравиться ему и угодить. Благорасположеніе хозяина, во-первыхъ, гарантировало ее отъ дурнаго съ нею обращенія и, наоборотъ, обезпечивало хорошее; во-вторыхъ, давало надежду получить свободу и, пожалуй, даже выйти замужъ. Слѣдовательно, нѣтъ ничего удивительнаго въ томъ, что служанки сами вызывали ухаживанья господъ, увлекали ихъ и отбивали у своихъ госпожъ ихъ мужей, а порою и любовниковъ, какъ о томъ разсказываетъ Овидій. Марціалъ до женитьбы своей, какъ и послѣ женитьбы, молитъ боговъ послать ему малую толику денегъ, чтобы купить хорошенькую невольницу, которая служила бы ему и любила бы его. Помимо хозяина дома, служанка не имѣла никакихъ способовъ уклониться отъ ухаживаній его взрослыхъ сыновей, его друзей, рабовъ, живущихъ въ одномъ съ нею домѣ, въ самой интимной близости, дѣлавшей ее почти беззащитною. Впрочемъ, ей и -защищать было нечего и защищаться не для чего; объ этомъ не думали ни ея родные, ни она сама. Лишенная всякаго образованія, всякихъ понятій о нравственности,-- ее на лучшій конецъ учили пѣснямъ и пляскѣ,-- рабыня жила только инстинктами и побужденіями, не зная ничего, могущаго ихъ сдерживать. Ея дѣтство проходило въ средѣ, гдѣ стыдъ былъ незнакомъ и невыгоденъ, кто былъ ея отецъ она, въ большинствѣ случаевъ, не могла съ увѣренностью сказать, со всѣхъ сторонъ ее окружали ложь и безстыдство, и выростала она безстыдною, лживою и нахальною до виртуозности.
   Молодая римлянка, дѣвушка высшихъ классовъ, росла и воспитывалась окруженная толпою такихъ созданій, и чѣмъ богаче, чѣмъ знатнѣе она была, тѣмъ многочисленнѣе была и эта толпа. Изъ ея среды избирала дѣвочка ближайшую себѣ подругу; туда же, въ эту среду, шла она подѣлиться первыми тревогами своего юнаго сердца, шла за разъясненіемъ своихъ первыхъ недоумѣній. Едва ли нужно настаивать на томъ, какое вліяніе оказывало это на умъ и сердце римской дѣвушки. Выйдя замужъ, молодая женщина,-- слишкомъ молодая, какъ мы видѣли,-- находила въ домѣ мужа точь-въ-точь такую же обстановку. къ тому же, изъ родительскаго дома она непремѣнно приводила съ собою двухъ или трехъ рабынь, своихъ любимицъ. Эти подруги дѣтства были вѣрнѣйшими слугами молодой госпожи, надежнѣйшими повѣренными всякихъ ея тайнъ, готовыми все на свѣтѣ сдѣлать какъ изъ привязанности къ "своей" госпожѣ, такъ и изъ любви къ интригамъ и, въ особенности, изъ-за личныхъ выгодъ. Въ извѣстныхъ случаяхъ, о которыхъ говоритъ Овидій, на долю служанокъ перепадало не мало денегъ, которыхъ онѣ и въ глаза не увидали бы при другихъ обстоятельствахъ и служа честно. Надо, именно, у Овидія {Ars amandi, кн. I, стихи 351--370; ibid, 886 и слѣд.; кн. II, 251 и слѣд.; кн. III, 610 и слѣд.} прочесть, чтобы составить себѣ понятіе, какими онѣ были неутомимыми и неустрашимыми гонцами, переносившими любовную перепискуs какъ ловко умѣла онѣ проскальзывать мимо отцовъ, братьевъ, мужей, не затрудняясь никакими препятствіями. Съ неподражаемымъ мастерствомъ умѣли онѣ прятать крошечныя таблички, содержавшія любовныя посланія. Случалось, что слишкомъ подозрительные мужья ловили посланницъ на дорогѣ, обыскивали и раздѣвали до-гола,-- напрасный трудъ: онѣ знали секретъ такихъ чернилъ, которыми госпожа писала на спинѣ или на груди своей повѣренной буквами, невидимыми для ревнивца мужа. Тотъ, кому письмо адресовано, съумѣетъ вызвать написанное на живой табличкѣ, на слишкомъ живой,-- живой настолько, что табличка часто наноситъ ущербъ тексту, и чтеніе его прерывается... Но изъ этого совсѣмъ не слѣдуетъ заключать, буро служанка дѣлалась соперницей госпожи. Ничуть не бывало: ревность -- слишкомъ мудреное и слишкомъ высокое чувство для такой дѣвчонки. Она, попрежнему, съ тѣмъ же усердіемъ и увлеченіемъ будетъ служить своей госпожѣ. Такія пылкія и преданныя сообщницы не ограничивались тѣмъ, что помогали адюльтерамъ,-- онѣ ихъ устраивали.
   

X.

   Рабы представляли для семейной жизни римлянъ не меньшую, если не большую опасность, чѣмъ рабыни-служанки. Добытые изъ Греціи, Малой Азіи, Египта или рожденные въ домѣ отъ родителей, вывезенныхъ съ Востока, рабы отличались замѣчательною красотой и, что еще важнѣе, врожденными изяществомъ и граціей. По всей вѣроятности, значительную роль игралъ тутъ и подборъ: некрасивыхъ, грубыхъ рабовъ господа назначали на тяжелыя работы, отправляли въ свои помѣстья, а при себѣ оставляли такихъ, которыми можно было похвалиться передъ знакомыми. Мы уже говорили, какъ охотно выставляли римляне на-показъ свою прислугу и какъ богато ее одѣвали. И не изъ одного только тщеславія они такъ поступали,-- римляне были знатоками и цѣнителями физической красоты и нерѣдко наряжали своихъ рабовъ лучше и роскошнѣе, чѣмъ служанокъ. Мы не станемъ повторять за Лакомбомъ съ большими подробностями о томъ, какими мотивами обусловливалось такое предпочтеніе. Людямъ, сколько-нибудь знакомымъ съ античными нравами, подобныя разъясненія не нужны.! Сущность дѣла въ томъ, что красавцы рабы, восхищавшіе римлянъ; едва ли могли не производить такого же впечатлѣнія на римлянокъ.
   Потомки богато одаренныхъ расъ, эти рабы соединяли съ физическою красотой большую смышленность, остроту ума, способность подсмотрѣть и угадать самыя тайныя вожделѣнія господина и госпожи, безотказную готовность исполнить всякую ихъ прихоть и умѣнье своей отчаянной лести придать иногда, самыя утонченныя формы. Если, по волѣ господина, ихъ принимались чему-либо обучать, они жадно хватались за ученіе и преуспѣвали въ немъ съ необыкновенною быстротой. Обученіе рабовъ представляло очень большія выгоды для ихъ господъ, такъ какъ цѣна обученнаго раба во много разъ превосходила стоимость простаго рабочаго. Грамматикъ, напримѣръ, продавался тысячъ за двадцать-франковъ; во столько же и дороже цѣнился музыкантъ, ювелиръ, сколько-нибудь талантливый пантомимъ. Въ тѣхъ случаяхъ, когда удавалось напасть на особенно выдающіяся способности, афера выходила блистательнѣйшая, и хозяину доставались въ руки тѣ баснословныя суммы, о которыхъ говоритъ Плиній Старшій. Средства пріобрѣтенія, дозволенныя свободному гражданину высшихъ классовъ, были очень немногочисленны, и мы имѣемъ основаніе думать, что многіе сенаторы и всадники занимались обученіемъ рабовъ на продажу и тѣмъ составили себѣ состояніе. Мы знаемъ, что изъ такихъ-то школъ вышло не мало людей талантливыхъ, и можемъ назвать даже геніальныхъ: Ливій Андроникъ, творецъ латинской комедіи, былъ рабомъ, а также Плавтъ, Теренцій, Федръ и великій стоикъ Эпиктетъ, много лѣтъ своей жизни проведшій въ рабствѣ у отпущенника императора Нерона.
   Римляне были страстными поклонниками искусства, въ какой бы внѣшней формѣ оно ни представлялось: они не садились за обѣды безъ музыки, безъ цвѣтовъ на головахъ, восторгались поэзіей, декламаціей, краснорѣчіемъ, пѣніемъ, скульптурой, и не менѣе увлекались представленіями пантомимовъ, гимнастовъ, гладіаторовъ, ловкостью кучеровъ и наѣздниковъ. Эта страсть доходила у нихъ до того, что люди высшей аристократіи добровольно являлись на сценахъ, пѣли тамъ и танцовали, другіе принимали личное участіе въ конныхъ ристаніяхъ, въ бояхъ гладіаторовъ. Неронъ пѣлъ публично, Коммодъ публично бился гладіаторомъ, правда, оградивши себя нѣкоторыми предосторожностями на всякій случай, что, впрочемъ, къ занимающему насъ предмету не относится. Для насъ важно, что оба -- одинъ своему пѣнію, другой фехтованію -- придавали больше значенія, чѣмъ своему положенію владыкъ міра. Лакомбъ не раздѣляетъ довольно распространеннаго мнѣнія, приписывающаго такіе, на нашъ взглядъ, нелѣпые поступки римскихъ императоровъ безумію, порожденному чрезмѣрностью власти, доставшейся въ ихъ руки. Въ нихъ,-- говоритъ нашъ авторъ,-- только съ большею яркостью выразились вкусы времени, настолько распространенные въ тогдашнемъ обществѣ, что на манію эту жаловались моралисты, а законодатели пытались бороться съ нею различными мѣрами, оказавшимися, однако же, безплодными. Тутъ дѣйствовала не одна любовь къ искусству и къ извѣстнаго рода упражненіямъ,-- къ любви примѣшивалась жадная погоня за извѣстностью, за славой, за апплодисментами цѣлаго народа, собиравшагося въ циркахъ. Въ этихъ античныхъ театрахъ все было колоссально: помѣщеніе, число зрителей, выраженія одобреній,-- и впечатлѣнія отъ того получались непомѣрныя, намъ незнакомыя. Въ нашихъ театрахъ представленія даются ежедневно, мы посѣщаемъ ихъ отъ времени до времени на нѣсколько часовъ, вынесенныя оттуда впечатлѣнія быстро изглаживаются подъ напоромъ дѣловой сутолоки или же другихъ развлеченій. Въ Римѣ театральныя представленія бывали періодически; на нихъ шли всѣ, зрители проводили въ театрѣ цѣлые дни въ продолженіе недѣль и даже мѣсяцевъ. На это время зридище наполняло собою всю жизнь, поглощало собою всего человѣка, захватывало все еге существованіе и доводило до необычайнаго напряженія. И надъ всѣмъ этимъ властвовалъ тотъ, кто вызывалъ восторги зрителей; онъ былъ царемъ, владыкой этой безчисленной толны. Для очень многихъ его лавровый вѣнокъ ничѣмъ не уступалъ вѣнцу императорскому, если не былъ еще выше. Такимъ царемъ былъ гистріонъ -- скоморохъ и гаеръ.
   Обыкновенно такой царь выходилъ изъ среды рабовъ, бывалъ отпущеникомъ, иногда -- настоящимъ рабомъ, только ожидающимъ освобожденія. До этого никому дѣла не было, и власть его надъ зрителемъ народомъ достигала такихъ размѣровъ, что о ней вынуждена говорить исторія. Тацитъ разсказываетъ, какъ при Тиверіи страсти поклонниковъ двухъ соперничающихъ актеровъ разыгрались до настоящаго побоища: "были убиты не только зрители изъ народа, но даже солдаты и центуріонъ и раненъ трибунъ преторіанской когорты" (Тацитъ: "Лѣтопись", кн. I, гл. 77). Дѣло дошло до сената,-- "и въ отвращеніе безпутства ихъ покровителей сдѣлано много постановленій. Вотъ важнѣйшія: сенатору не позволяется входить въ жилище пантомима; всадники не должны окружать ихъ при появленіи въ публику; актеры могутъ являться только въ театрѣ" {Переводъ А. Кронеберга. Москва, 1858 г.}. И такъ, вліяніе актера доходило до того, что потребовался законъ, воспрещающій сенаторамъ и всадникамъ раболѣпствовать передъ вчерашнимъ рабомъ. Здѣсь надо замѣтить, что такія мѣры приняты при Тиверіи, человѣкѣ, пропитанномъ аристократизмомъ и консервативнымъ, даже реакціоннымъ духомъ; къ тому же, Тиверій не любилъ ни зрѣлищъ, ни гистріоновъ, подобно Нерону или Коммоду; онъ относился къ нимъ даже съ меньшею терпимостью, чѣмъ Августъ, и уже отнюдь не вліялъ на публику въ благопріятномъ для нихъ направленіи. Судя потому, что при немъ происходило и вопреки его вкусамъ, можно составить себѣ понятіе о силѣ общественнаго увлеченія при другихъ властителяхъ.
   Само собою разумѣется, что женщины въ этомъ отношеніи нисколько не отставали отъ мужчинъ, быть можетъ, шли еще дальше, подъ вліяніемъ большей впечатлительности къ обаянію славы и моды. Мы знаемъ, что въ Римѣ были не только женщины-поэты и романистки, но и женщины-ораторы, и даже женщины-гладіаторы. Цезари поступали съ женщинами отчасти такъ, какъ имъ самимъ того хотѣлось, и, во всякомъ случаѣ, какъ онѣ того заслуживали, и заставляли появляться на публичной аренѣ. Какъ зрительницы же, онѣ посѣщали театры наравнѣ съ мужчинами и уступали имъ развѣ въ томъ только, что не принимали участія въ рукопашныхъ свалкахъ изъ-за актеровъ,-- по крайней мѣрѣ, женщины высшихъ классовъ. Что же касается вліянія гистріоновъ на ихъ семейную жизнь, то, придерживаясь системы Лакомба, мы не станемъ ссылаться на Ювенала {Ювеналъ: "Сатиры", VI, стихъ 60 и слѣд.} и ограничимся указаніемъ на короткія, но очень многозначительныя свѣдѣнія, сообщаемыя Тацитомъ. Выше нами приведенъ законъ 15 года отъ P. X. (768 отъ осн. Рима), повелѣвающій актерамъ "являться только въ театрѣ", т.-е. запрещающій имъ появляться въ частныхъ домахъ. При сопоставленіи съ предшествующими двумя параграфами, того, же закона, можно заключить, что этимъ имѣлось въ виду устранить поводъ сенаторамъ и всадникамъ унижаться передъ гистріонами. Дѣло, надо полагать, состояло вотъ въ чемъ: богатые люди, желая сами насладиться любимымъ зрѣлищемъ и угостить имъ своихъ друзей, наперерывъ приглашали въ свои дома, на свои пиры знаменитыхъ пантомимовъ. Но, чтобы заполучить актера, очевидно, недостаточно было дорого заплатить ему, надо было просить, ухаживать, снискивать его благорасположеніе, унижаться до положенія его кліента. Противъ этого-то и принялъ свои мѣры сенатъ. Такое объясненіе вполнѣ правдоподобно, только едва ли оно будетъ полно. Если принять во вниманіе, что говоритъ Тацитъ въ 14 главѣ IV книги, то для насъ выяснится нѣчто болѣе серьезное и болѣе близкое къ занимающему насъ предмету.
   Подъ 23 г. отъ P. X. въ Лѣтописи Тацита мы читаемъ: "Много разъ жаловались преторы на дурное поведеніе комедіантовъ (гистріоновъ), но большею частью безполезно; наконецъ, выступилъ противъ нихъ самъ Цезарь (съ такою рѣчью): "Они ужъ слишкомъ безчинствуютъ въ публичныхъ мѣстахъ и поселяютъ развратъ въ частныхъ донахъ"... Это коротко и макъ нельзя болѣе ясно. По настоянію Тиверія, гистріоны были изгнаны изъ Италіи; но, повидимому, они скоро опять пробрались въ Римъ и фактами, записанными исторіей, удостовѣрили, насколько были справедливы слова императора, обращенныя къ сенату. Въ числѣ многихъ любовниковъ Мессалины былъ пантомимъ Мнестеръ; императрица Домиція была въ открытой связи съ актеромъ Парисомъ, первенствовавшимъ тогда на театрѣ. Демногимъ позднѣе супруга императора Пертинакса влюбилась въ цитареда {Цитаредъ -- пѣвецъ, акомпанирующій себѣ на струнномъ инструментѣ.}. Извѣстно также, что самъ достойнѣйшій Маркъ-Антонинъ относился какъ подобаетъ истинному философу ко многимъ пантомимамъ, съ которыми его супруга Фаустина публично позорила его имя. Когда она умерла въ 141 г., незлобивый и благочестивый Антонинъ причислилъ ее къ сонму боговъ. А ея дочь, тоже Фаустина, по прозванію "младшая", супруга Марка Аврелія, не только пошла по слѣдамъ матери, но съумѣла и ее превзойти такъ, что многіе считали гладіатора отцомъ ея сына, Коммода. Послѣ смерти (175 г.) и она возведена въ число боговъ, ей посвящены храмы и алтари, въ честь ея установлены игры, названныя ея именемъ. Если супруги императоровъ до такой степени увлекались комедіантами и гладіаторами, То что же, полагать надо, дѣлалось въ семействахъ частныхъ лицъ, сколькимъ мужьямъ пришлось призывать на помощь философію при тѣхъ же обстоятельствахъ, при которыхъ владыки міра искали въ ней утѣшенія въ своихъ супружескихъ невзгодахъ?
   Все сказанное вполнѣ выясняетъ для насъ вышеприведенныя мѣста изъ Лѣтописи Тацита. Зло началось, однако же, раньше Тиверія. "Августъ,-- читаемъ мы у Светонія,-- принималъ энергическія мѣры противъ безпутства гистріоновѣ и приказалъ на трехъ театрахъ высѣчь розгами Стефаніона, а потомъ изгналъ его, ибо до свѣдѣнія Августа дошло, что этотъ комедіантъ заставилъ себѣ прислуживать матрону, одѣвши ее мальчикомъ и подбривши ей волосы кругомъ головы, какъ у рабовъ" (Августъ, XLV). Это случай исключительный, вѣроятно, даже единственный; но онъ показываетъ, до какой наглости доходили уже тогда гистріоны. Если мы не имѣемъ другихъ указаній въ томъ же родѣ, то лишь потому, что и матроны, и гистріоны поступали осторожнѣе, не доводили дѣла до скандаловъ и огласки. При Тиверіи же мѣры, принятыя противъ комедіантовъ, вызваны, уже не единичнымъ случаемъ, а, очевидно, такою распространенностью зла, которою встревожились даже римское общество и сенатъ.
   Какъ бы то ни было, комедіанты и всякіе скоморохи общественныхъ, римскихъ театровъ были немногочисленны и вредъ, наносимый ими нравственности, могъ затрогивать непосредственно семейные интересы очень ограниченнаго числа лицъ. Но дѣло Въ томъ, что, благодаря рабству и обычаямъ, о которыхъ мы говорили по поводу римскихъ обѣдовъ, въ каждомъ мало-мальски зажиточномъ домѣ были свои собственные артисты-лицедѣи, музыканты и т. под. {Марціалъ, XIV, 214. Дигесты, XXI, I, 34; XL, 5, 12.}, обязанные тѣшить господъ, ихъ друзей и гостей. Положеніе такихъ артистовъ-рабовъ бывало всегда привилегированное въ домѣ: ими тѣшились, ими забавлялись и ихъ баловали уже потому, что они составляли одну изъ важнѣйшихъ приманокъ, привлекавшихъ въ домъ гостей, иногда высокопоставленныхъ и вліятельныхъ. Первымъ и обязательнымъ ихъ качествомъ была красота; безъ этого необходимаго условія невозможно было попасть ни на публичную сцену, ни въ число дворовыхъ артистовъ, такъ какъ для обученія такого рода искусствамъ господа выбирали только самыхъ красивыхъ дѣтей. По поводу домашнихъ актеровъ есть у Сенеки такая фраза: Privatum urbe tota sonat pulcrum, in hoc viri, in hoc feminae tripudiant; mares inter se uxores que contendunt uter det latus illis -- то-есть: "весь городъ оглашается представленіями въ частныхъ домахъ, гдѣ выплясываютъ мужчины и женщины; мужья и ихъ супруги соперничаютъ изъ-за близости съ ними (комедіантами)" {Сенека: "Quaestiones naturales", VII, XXXI, 3.}. Намъ могутъ возразить, что такъ говоритъ завзятый моралистъ, слова котораго не слѣдуетъ принимать въ буквальномъ смыслѣ, какъ и слова сатириковъ. Такому возраженію мы противупоставимъ свидѣтельства такого панегириста, какъ Плиній Младшій. Въ одномъ изъ своихъ писемъ, восхваляя молодаго человѣка, Квадрата, онъ, между прочимъ, говоритъ про его бабку, Квадраталлу: Habebat pantomimos favebat que effusius quam principi feminae conveneret ("У нея были пантомимы, которыхъ она ласкала болѣе, чѣмъ это прилично женщинѣ высокаго рода"). Далѣе изъ того-же письма явствуетъ, что Квадратъ видѣлъ пантомимовъ своей бабушки только одинъ разъ, и то въ театрѣ, на домашнихъ же представленіяхъ у нея никогда, не присутствовалъ потому, что Квадратилла его въ эти дни удалила "изъ уваженія" (reverentia) {Плиній Младшій: "Письма", кн. III, 24.}. Плиній не поясняетъ, изъ уваженія къ кому она удаляла внука отъ любимыхъ ею зрѣлищъ; но, при всемъ нашемъ желаніи, мы не можемъ сказать, чтобы, по теперешнимъ нашимъ понятіямъ, заслуживала особеннаго уваженія старушка, ласкавшая своихъ пантомимовъ и наслаждавшаяся ихъ представленіями, смотрѣть на которыя непристойно молодому человѣку. Зная похожденія артистовъ публичныхъ театровъ, мы вправѣ думать, что и забавлявшіе римлянъ домашніе комедіанты-рабы, одаренные молодостью, красотою, талантомъ, часто оказывались собственностью, крайне опасною для семейнаго спокойствія своихъ господъ.
   Рабы другихъ профессій не дѣлали такого шума, по милости котораго гистріоны попали на страницы исторіи, и, очень понятно почему: они были меньше на виду, ихъ положеніе было скромнѣе и незамѣтнѣе. Но изъ этого нельзя заключать, чтобы въ семейной жизни римлянъ они не играли той же роди, что комедіанты. Ювеналъ разсказываетъ, какъ жена сенатора, Эппія, мать семейства, убѣжала съ гладіаторомъ Сергіемъ (Сатиры, VI, стихи: 82. и слѣд.) и многое еще. Но, держась принятой Лакомбомъ системы не ссылаться на сатириковъ, мы и на этотъ разъ обратимся къ Марціалу, человѣку нрава веселаго и отнюдь уже не моралисту. Разъ, по крайней мѣрѣ, двадцать говоритъ онъ о женщинахъ, находящихся въ связи съ своими или чужими рабами (Марціалъ, кн. VI, 31). "Харидемъ, ты знаешь и терпишь любовную связь жены съ твоимъ медикомъ, хочешь умереть, не бывши болѣнь". Сомнѣнія быть не можетъ въ томъ, что этотъ медикъ -- рабъ или отпущенникъ, такъ какъ римляне свободныхъ классовъ медициной не занимались; ясенъ намекъ: при помощи врача ты хочешь отдѣлаться отъ болѣзни, берегись яда. Авторъ обращается къ Алавду: "Твоя жена зоветъ тебя служаношникомъ (servantier), ты можешь назвать ее носильщицей, и вы не останетесь въ долгу другъ у друга" (кн. XII, 58). Прямой намекъ на рабовъ, носившихъ госпожу въ носилкахъ. Въ эпиграммѣ Циннѣ говорится, что супруга его, Марулла, дала ему семерыхъ дѣтей, изъ которыхъ онъ ни одного не можетъ назвать своимъ; далѣе слѣдуетъ перечисленіе всей дворни -- повара-мавра, хлѣбопека, шута, флейтиста, прикащика и даже собственнаго миньона Цинны (кн. VI, 39). Въ дополненіе къ этому и въ заключеніе Лакомбъ приводитъ выдержки изъ бесѣды на пиру Тримальціона (Петроній: "Satyrieon", гл. XLV и XLIX).
   Повѣствованія Петронія и Марціала не представляютъ достовѣрности историческихъ свидѣтельствъ. Это, конечно, вымыслы, но поэтъ и романистъ, измышляя свои произведенія, берутъ факты непремѣнно изъ дѣйствительной жизни. Во всякомъ случаѣ, мы считаемъ необходимымъ провѣрить ихъ по даннымъ, имѣющимъ болѣе серьезное значеніе, а именно-т-по законодательнымъ актамъ.
   Уголовныя кары римлянъ за нарушеніе супружеской вѣрности опредѣлялись закономъ Юлія; но мы не можемъ съ точностью сказать, какія наказанія имъ назначались,-- по всей вѣроятности, они измѣнялись сообразно воли императоровъ. Доподлинно, однако же, извѣстно, что закономъ Юлія предусмотрѣны случаи невѣрности матроны, учиненной, съ рабомъ, и говорится о нихъ очень пространно. Отецъ и мужъ матроны имѣли, право убить застигнутаго раба, тогда какъ убить свободнаго гражданина предоставлялось только отцу и отнюдь, не мужу. О такомъ различіи намъ придется говорить ниже. Матрона, свободная отъ брачныхъ узъ; будучи уличена въ связи съ чужимъ рабомъ, подвергалась карѣ не по закону Юлія, а со временъ Клавдія на основаніи сенатскаго опредѣленія, Senatus consultum Claudianum, которымъ все ея имѣніе отдавалось въ собственность и сама она въ рабство господину ея любовника-раба, если только связь эта не была допускаема самимъ господиномъ. Въ этомъ послѣднемъ случаѣ матрона, все-таки, теряла свое достоинство и низводилась на положеніе отпущенницы. Исключеніе допускалось въ двухъ случаяхъ: 1) если виновная была подъ властью отца (in potestate patris) и 2) если рабъ принадлежалъ сыну виновной. На отцовскую власть даже такой законъ не дерзнулъ посягать. Въ законахъ нѣтъ точнаго указанія, чему подвергалась замужняя женщина, уличенная въ связи съ чужимъ рабомъ, а также ничего не говорится о женщинѣ, находящейся въ связи съ своимъ собственнымъ рабомъ. Молчаніе закона о случаяхъ этого послѣдняго рода, наиболѣе частыхъ, вѣроятно, объясняется тѣмъ, что предоставлялось родителямъ и нужу расправляться "по-старинѣ", какъ имъ заблагоразсудится. къ тому же, доказывать такія дѣянія было почти невозможно, такъ какъ закономъ не допускалось свидѣтельство рабовъ противъ ихъ господъ. Сенатусъ-консультъ Клавдія остается въ дѣйствіи въ теченіе пяти столѣтій почти безъ измѣненій. Нѣкоторые слишкомъ ревностные юристы пытались примѣнить его даже къ-свободнымъ мужчинамъ, вступившимъ въ связь съ чужою рабыней безъ согласія на то ея господина. Такое распространительное толкованіе было признано неправильнымъ. Клавдіевъ законъ не примѣнялся также въ случаѣ конкубинатнаго сожитія свободной женщины съ рабомъ, при нѣкоторыхъ обстоятельствахъ, но при какихъ именно -- мы того не знаемъ.
   Законъ Клавдія былъ сперва измѣненъ, а потомъ и совсѣмъ отмѣненъ только, при Юстиніанѣ, и тяжесть наказаній перенесена на раба, и его господина, не принявшаго мѣръ къ прекращенію скандала. Отмѣни закона мотивирована такими соображеніями, что зазорно для почтенныхъ семействъ и для высокопоставленныхъ лицъ, когда ихъ родственница попадаетъ въ рабство къ людямъ низшаго состоянія. Надо полагать, что были очень важныя причины, заставлявшія сохранять въ дѣйствіи этотъ страшный законъ такъ долго и вопреки вышеприведеннымъ соображеніямъ, которыя должны были представляться и ранѣе Юстиніана. Случаи связи госпожи съ собственнымъ рабомъ, предоставленные домашней расправѣ, не вызывали особенно тяжкихъ каръ и нерѣдко оставались совсѣмъ безнаказанными со стороны родныхъ, естественно, избѣгавшихъ огласки и скандала. Удобства для совершенія такихъ проступковъ и слабость противодѣйствія имъ повели, полагать, надо, къ тому, что число ихъ сильно умножилось, къ такому заключенію приводитъ то обстоятельство, что при императорѣ Константинѣ, съ переходомъ власти въ руки христіанъ, строгихъ, и непреклонныхъ поборниковъ нравственности, за этотъ проступокъ была установлена смертная казнь для обоихъ виновныхъ, съ тѣмъ различіемъ, что раба сжигали (Кодексъ, кн. IX, титулъ XI).
   На нѣкоторыхъ, дошедшихъ до насъ могильныхъ надписяхъ мы читаемъ: такая-то воздвигла этотъ памятникъ такому-то, своему мужу и отпущеннику,-- или такой-то, мужъ и отпущенникъ... и т. д. {Ореллій, 3029. XLVII, No 3020. и 4633.-- inscript., стр. 1668, 16 9.}. Такихъ надписей, правда, немного; но малочисленность ихъ объясняется тѣмъ, что, во-первыхъ, большинство ихъ для насъ потеряно, и, во-вторыхъ, тѣмъ, что не на всѣхъ монументахъ обозначалось, непремѣнно и точно, званіе умершаго или поставившаго памятникъ. Тертуліанъ, на свидѣтельство котораго вполнѣ положиться можно, говоритъ: "Очень многія женщины предпочитаютъ выходить замужъ, за отпущенниковъ". Несомнѣнно, что для заключенія такихъ неравныхъ браковъ были достаточно серьезныя побудительныя причины, и "одною изъ наиболѣе часто представлявшихся была, конечно, любовь. Лакомбъ высказываетъ весьма правдоподобное мнѣніе, что такая любовь, въ особенности къ собственному отпущеннику, въ большинствѣ случаевъ, начиналась еще въ то время, когда онъ былъ рабомъ; что замужствами за отпущенниковъ узаконивались ранѣе установившіяся связи, что далеко не всѣ такія связи заканчивались законными браками и что большое число такихъ браковъ даетъ право предполагать существованіе еще большаго числа связей, не завершившихся браками.
   

XI.

   До сихъ поръ мы говорили только о причинахъ, породившихъ упадокъ нравственности въ древнемъ Римѣ. Теперь считаемъ необходимымъ указать, какія мѣры принимали законодательство и общество противъ безнравственности, чѣмъ они пытались обуздать порочныя наклонности и положить предѣлъ разврату. Отъ временъ, предшествующихъ правленію Августа и его закону de adulteriis, до насъ сохранились неясныя и неточныя свѣдѣнія. Въ теченіе очень долгаго періода времени; почти до самаго установленія имперіи, государственная власть не вмѣшивалась въ семейныя дѣла; за очень рѣдкими исключеніями: Все предоставлялось волѣ отца семейства или супруга. Въ тѣ времена, когда жены покупались, онѣ были собственностью мужей, которые и были судьями ихъ поступковъ, но не единоличными судьями, кромѣ случаевъ flagrant délite -- захвата на мѣстѣ преступленія; Мы уже говорили; что для произнесенія приговора надъ виновною супругой собирался семейный судъ. Но изъ кого состоялъ этотъ семейный судъ и ради какихъ соображеній оказывался онъ нужнымъ? Существуетъ мнѣніе, что такой коллективный судъ требовался закономъ, государственною властью. Лакомбъ не раздѣляетъ этого мнѣнія. Онъ полагаетъ, что никакой законъ не установилъ предѣловъ власти мужа надъ женою и никакая государственная власть не вступалась за женщину въ тѣхъ случаяхъ, когда мужъ убивалъ ее хотя бы по одному подозрѣнію въ невѣрности, ничѣмъ не подтвержденному. Но мужу, при такихъ обстоятельствахъ, приходилось считаться съ роднею жены и не упускать изъ вида возможности мести, вендетты, со стороны жениныхъ родныхъ. А потому весьма правдоподобно, что семейный судъ (concilium), о которомъ упоминаютъ источники, обязанъ своимъ происхожденіемъ желанію мужей отклонить отъ себя въ извѣстныхъ случаяхъ отвѣтственность не передъ закономъ, а передъ свойственниками. Принявши такое положеніе за вѣрное, не трудно уже рѣшить, что на concilium призывались когнаты, родные жены, свойственники. Призывались, однако же, и агнаты, родные мужа, дабы и на нихъ пала доля участія въ судѣ, доля отвѣтственности за приговоръ и дабы заручиться ихъ поддержкой на случай какихъ-либо могущихъ впослѣдствіи возникнуть недоразумѣній. Что касается права отца карать проступки дочери, то почти полная безграничность такого права всѣми признается безъ спора. Этимъ косвенно подкрѣпляется вышеприведенное мнѣніе о причинахъ возникновенія семейныхъ совѣтовъ, такъ какъ отецъ не имѣлъ основанія опасаться вендетты съ чьей-либо стороны. Только къ концу республиканскаго періода законъ начинаетъ вмѣшиваться въ этого рода дѣла. Делій; находившійся въ перепискѣ съ Цицерономъ, упоминаетъ о приговорѣ, постанови ленномъ по дѣлу о супружеской невѣрности на основаніи закона Сканткнія. По что это за законъ, когда онъ установленъ и каково его содержаніе -- мы не знаемъ. Какъ бы то ни было, античные семейные суды продолжали существовать одновременно съ этимъ закономъ и даже совмѣстно съ закономъ Юлія {Светоній: "Тиверій", 35.: "Лѣтописи", II, 50.}.
   Право мужа и семейныхъ совѣтовъ наказывать невѣрность супруги, по своему усмотрѣны), даже смертью было съ теченіемъ времени ограничено. Повидимому, обычнымъ наказаніемъ была высылка виновной, по крайней мѣрѣ, за 200 миль отъ Рима (Тацитъ, тамъ же). Кромѣ того, виновная лишалась права носить одежду матроны и должна была одѣваться въ тогу куртизанки. Кара жестокая, конечно, но сводившаяся ни къ чему, если родные, не отказывали въ поддержкѣ обвиненной; при ихъ помощи она могла возвратиться въ Римъ, жить при нихъ и носить какой ей угодно костюмъ,-- такъ какъ не существовало тогда полиціи, обязанной строго слѣдить, за исполненіемъ приговоровъ. Что же касается сообщника виновной, то. для него никакой кары установлено не было.
   Иной оборотъ принимало дѣло, когда виновные были застигнуты на мѣстѣ. Если жена была in manu mariti, его собственностью, то мужъ, надо думать, имѣлъ право расправляться съ нею, какъ ему угодно. Если же ея отецъ сохранялъ надъ нею свое potestas, то этимъ ограничивалось право лужа; онъ не смѣлъ посягать на чужую собственность, и есть основаніе предполагать, что дѣло разбиралось семейнымъ совѣтомъ. У авторовъ, упоминающихъ довольно часто объ убійствѣ любовниковъ, мы не находимъ указаній ни на одно убійство жены мужемъ. Вѣроятно, мужу предоставлялось право безнаказанно убить любовника жены. Однако же, судя по дошедшимъ до насъ авторамъ, обычною расправой было не убійство, а нѣчто, быть можетъ, еще худшее: мужъ задерживалъ любовника на долгіе часы, истязалъ его, увѣчилъ, отдавалъ на поруганіе (самое безнравственное) своимъ рабамъ. Тутъ происходили ужасы, и смотрѣть на нихъ сбѣгался цѣлый кварталъ. Къ этому надо добавить, что нерѣдко оскорбленнымъ мужемъ руководилъ простой денежный разсчетъ. Законъ и общественное мнѣніе допускали полученіе мужемъ выкупа, и всѣ истязанія клонились къ тому, чтобы изъ попавшагося вымучить возможно большую сумму. О такихъ звѣрскихъ и противныхъ чести поступкахъ мы имѣемъ многочисленныя свидѣтельства. Они попали даже на сцену "Miles gloliosus", послѣдняя сцена), гдѣ продѣлывались безстыдныя вещи, кончавшіяся тѣмъ, что пойманный любовникъ, подъ угрозой омерзительной операціи, соглашается заплатить огромный выкупъ. Развязка, очевидно, взятая изъ дѣйствительности. Открытый такимъ обычаемъ путь оказался довольно скользкимъ и повелъ къ тому, что ивой мужъ, зная уже поведеніе жены и разъ отъ того хорошо попользовавшись, не препятствовалъ ей слѣдовать своимъ легкомысленнымъ наклонностямъ, пожалуй, даже побуждалъ ее къ этому, а самъ разставлялъ соотвѣтствующія обстоятельствамъ ловушки. Могло случаться, что и въ своей супругѣ онъ находилъ усердную помощницу. Указаніе на это мы найдемъ ниже.
   Августъ, очень строгій къ порокамъ другихъ, нашелъ нужнымъ вооружиться противъ разроставшейся безнравственности и издалъ законъ Юлія de adulteriis, который почти безъ измѣненій просуществовалъ до Юстиніана. Этимъ закономъ запрещалось убійство мужемъ жены, а также и любовника, за нѣкоторыми, впрочемъ, исключеніями. Любовника разрѣшалось задерживать на двадцать часовъ и выставлять его на-показъ свидѣтелямъ въ томъ видѣ, въ какомъ онъ былъ застигнутъ. Отцу дозволялось убить дочь и ея любовника, но непремѣнно обоихъ одновременно и на мѣстѣ, и то если застигнуты они въ его домѣ или въ домѣ его зятя. Мужу, подъ страхомъ серьезныхъ каръ, воспрещено оставлять при себѣ жену, уличенную въ невѣрности. Онъ обязанъ немедленно удалить ее и не вправѣ когда-либо возвратить. Мужъ, не исполнившій одного изъ этихъ требованія закона, приравнивался къ Zeno, къ посреднику, извлекающему свои выгоды изъ разврата. Предположеніе, выраженное такимъ закономъ, должно служить доказательствомъ, что сохраненіе супружескаго сожитія съ невѣрною женой, во мнѣніи законодателей и общества, почиталось признакомъ не только терпимости, но склоненія къ разврату, lenocinum. А этимъ ясно доказывается существованіе фактовъ этого рода и даже ихъ многочисленность, ибо на рѣдкіе и исключительные случаи не издается законовъ, особливо такихъ строгихъ. Тутъ оказывается, что любовникъ жены остается ненаказаннымъ, а ни въ чемъ неповинный, обманутый мужъ несетъ тяжелую кару. Въ томъ-то и дѣло, что невиновности мужа никто не вѣритъ я всякій подозрѣваетъ, что любовникъ былъ завлеченъ съ цѣлью обобрать его, съ цѣлью шантажа. Съ другой стороны, сопоставленіе кары, опредѣленной закономъ для виновной жены, съ безнаказанностью ея любовника приводитъ къ заключенію, что законъ заподозриваетъ и жену въ соучастіи съ мужемъ въ заманиваніи съ корыстною цѣлью. Стало быть, случаи этого рода бывали тоже нерѣдко.
   Съ введеніемъ закона Юлія нарушеніе супружеской вѣрности преслѣдуется не только по жалобѣ мужа, какъ это дѣлается у насъ: обвинять женщину въ адюльтерѣ получаетъ право всякій гражданинъ, одинаково со всѣми другими преступленіями, но и съ нѣкоторыми любопытными ограниченіями. До тѣхъ поръ, пока женщина живетъ съ мужемъ, ее прямо обвинять нельзя; надо предварительно обвинять мужа и доказать, что онъ продавалъ свою жену. Но если захвата на мѣстѣ (flagrant délit) не было, то весьма трудно было доказать lenocinum мужа. Такимъ образомъ, пока жена находилась при мужѣ, она была въ значительной мѣрѣ ограждена отъ публичнаго доноса. Овдовѣвши же или разошедшись съ мужемъ, она рисковала подвергнуться прямому нападенію обвинителя. Въ первые два мѣсяца по прекращеніи брака отецъ и мужъ имѣли преимущественное передъ другими права обвиненія, по прошествіи же узаконеннаго срока могли пользоваться такимъ, правомъ наравнѣ со всѣми. На это былъ установленъ еще четырехмѣсячный срокъ. Если вдова или разведенная успѣвала выйти замужъ, то этимъ, до извѣстной степени прикрывался проступокъ, и обвиненіе приходилось опять начинать съ мужа. Въ большинствѣ случаевъ, столь быстро устраивавшіеся браки заключались между соучастниками въ адюльтерѣ. Оскорбленные мужья или постороннія лица, желавшіе начать обвиненіе и предвидѣвшіе заключеніе новаго брака, должны были предупредить женщину а своемъ намѣреніи возбудить противъ нея обвиненіе. Тогда новый бракъ не могъ уже оградить ее отъ процесса. Если обвиненіе велось противъ успѣвшаго безпрепятственно жениться сообщника въ адюльтерѣ и было доказано, то это и касалось только его лично. Для признанія же виновности женщины надо было начинать новый процессъ, который могъ кончиться ея оправданіемъ. Оправданіе же соучастника ограждало вполнѣ женщину: противъ нея уже нельзя было начинать дѣла. Ни при какихъ условіяхъ не допускалось одновременное обвиненіе противъ обоихъ участниковъ въ адюльтерѣ. Такими ограниченіями законодатель (Августъ), очевидно, желалъ содѣйствовать заключенію браковъ, Отступая отъ непреклонной строгости и жертвуя немного логикой.
   Наказанія за нарушенія супружеской вѣрности были въ Римѣ довольно суровы. Однако же, по единогласному свидѣтельству авторовъ, незамѣтно, чтобы нравы отъ введенія закона Юлія сколько-нибудь улучшились. Лакомбъ объясняетъ это отчасти самымъ характеромъ Проступка и отчасти способами его преслѣдованія. На первомъ мы останавливаться не будемъ и скажемъ лишь отъ себя, что относимся съ большимъ недовѣріемъ къ возможности улучшенія нравовъ строгостью карательнымъ мѣръ до тѣхъ поръ, пока не устранены причины, обусловливающія собою упадокъ нравственности. Что же касается втораго, то на это стоитъ обратить вниманіе, главнымъ образомъ, потому, что тутъ попытка оградить нравственность родила причину новой безнравственности. Въ Римѣ возбудившій обвиненіе и не доказавшій виновности противника самъ подвергался тому же наказанію, подъ которое онъ подводилъ обвиняемаго. Всякій процессъ, помимо этой опасности, доставлялъ обвинителю множество хлопотъ и непріятностей. И, само собою разумѣется, необходимо было, чтобы обвинитель имѣлъ въ виду большія для себя выгоды. Такъ это въ Римѣ и было, безъ чего система частныхъ обвиненій совсѣмъ не могла бы существовать. Размѣры вознагражденія, получавшагося обвинителемъ изъ имущества обвиненнаго, колебались, смотря по роду дѣлъ и по времени. При дурныхъ императорахъ размѣры увеличивались, при хорошихъ уменьшались. Въ дѣлахъ объ адюльтерахъ общественное мнѣніе всегда неблагопріятно относилось къ обвинителямъ -- постороннимъ лицамъ. Вслѣдствіе этого, люди честные или сколько-нибудь порядочные совершенно уклонялись отъ вчинанія такихъ дѣлъ, и брались за нихъ непорядочные, которые и вести ихъ стали нечестно, превратили ихъ въ средство шантажа богатыхъ женщинъ и даже самихъ мужей. Тогда общественное мнѣніе уже съ полнымъ презрѣніемъ Стало относиться къ обвинителямъ и весьма правдоподобно, что негодяйство обвинителей, движимыхъ исключительно хищническими инстинктами, нерѣдко возбуждало негодованіе и отвращеніе судей и побуждало ихъ давать оправдательные приговоры даже въ случаяхъ очевидной виновности привлеченной къ отвѣту.
   Кромѣ уголовнаго процесса, для преслѣдованія супружеской невѣрности существовалъ въ Римѣ процессъ гражданскій -- judicium morum, имѣвшій своими послѣдствіями разводы и присужденіе оскорбленному мужу болѣе или менѣе значительной части имѣнія виновной жены. Мужья нерѣдко пользовались такою двойственностью суда для того, чтобы оградить себя и своихъ женъ отъ хищническихъ покушеній постороннихъ обвинителей. Мужъ пользовался преимущественнымъ передъ всѣми другими правомъ обвиненія, и какъ только выступалъ кто-либо другой противъ его жены, такъ мужъ тотчасъ же предъявлялъ преимущество своего права и обращался къ judictum morum. Вслѣдствіе этого, для посторонняго процессъ, какъ средство наживы, утрачивалъ всякій смыслъ, такъ какъ большая часть имѣнія жены или даже все имѣніе досталось бы мужу, а обвинитель остался бы при однѣхъ хлопотахъ. Такая постоянная угроза со стороны мужа воспользоваться judicium morum сдерживала рьяность постороннихъ обвинителей, т.-е. одинъ законъ ослаблялъ другой почти до полной недѣйствительности обоихъ.
   Въ занимающихъ насъ дѣлахъ общественное мнѣніе имѣетъ неизмѣримо большее значеніе,.чѣмъ какіе бы то ни было законы. Само собою разумѣется безъ всякихъ доказательствъ, что мужья въ Римѣ, а съ ними вмѣстѣ и общественное мнѣніе, предпочитали супругъ цѣломудренныхъ и вѣрныхъ мужьямъ инымъ супругамъ. Мы знаемъ, что на нѣкоторыхъ надгробныхъ памятникахъ сохранились наименованія: domiseda, pudica, lanifica, которымъ нѣкоторые ученые придавали большее значеніе, чѣмъ они имѣютъ на самомъ дѣлѣ, ибо мы знаемъ также, какими посмертными почестями напутствовали два Антонина своихъ двухъ Фаустинъ. Но дѣло не въ томъ, что писалось на монументахъ и что признавалось въ теоріи. Неизмѣримо важнѣе то, какъ относилось общественное мнѣніе къ людямъ при ихъ жизни. Изъ дошедшихъ до насъ документовъ мы имѣемъ основаніе вывести заключеніе, что въ разсматриваемое нами время общественное мнѣніе въ Римѣ весьма слабо противодѣйствовало безнравственности; оно относилось къ супружеской вѣрности, приблизительно, такъ же, какъ мы это видимъ въ аристократическомъ обществѣ Франціи XVIII вѣка. Какъ тамъ подвергались осмѣянію мужья, осмѣливавшіеся требовать вѣрности отъ своихъ женъ, такъ и въ Римѣ осмѣивали строгихъ мужей и надѣляли ихъ обидными кличками (Овидій, Сенека, Тацитъ).
   Общественное мнѣніе вліяетъ на нравы, но и наоборотъ -- нравы оказываютъ едва ли не еще большее вліяніе на общественное мнѣніе. Чѣмъ больше число лицъ какого-либо общества, въ силу обычаемъ принятыхъ условій жизни, отступаетъ отъ извѣстныхъ требованій нравственности, тѣмъ съ большею снисходительностью относится къ такимъ отступленіямъ общественное мнѣніе. Въ Римѣ, какъ мы видѣли, всѣ условія складывались неблагопріятно для нравственности, начиная съ легкости разводовъ, послѣдующихъ браковъ, конкубинатныхъ сожитій, почти совершенно приравненныхъ къ браку, и кончая обыденнымъ времяпрепровожденіемъ римлянъ, ихъ обѣдами, увеселеніями, зрѣлищами, то кровавыми и жестокими, то представляющими всѣ виды разврата, или рабствомъ и, въ концѣ-концовъ, ихъ религіей.
   Вся общественная и домашняя жизнь римлянъ съ древнѣйшихъ временъ сложилась гибельно для семьи, въ которой не было другой связи, кромѣ установленной закономъ и охраняемой страхомъ, и держалась римская семья, можно сказать, только механическими скрѣпами. Въ ней отсутствовало основное начало добра -- не было любви, источника радости и счастья. Власть отца, доведенная до послѣднихъ крайностей деспотизма, и власть мука, полнаго господина жены въ теченіе долгихъ вѣковъ -- безотвѣтственнаго владыки, внушали только страхъ, поддерживали внѣшнюю крѣпость семьи и устраняли изъ нея всякую сердечность. По волѣ отцовъ, а не по любви дѣтей, заключались браки, по капризу или разсчету отцовъ, они расторгались и заключались новые, причемъ о дѣтяхъ, происшедшихъ отъ этихъ браковъ, никто не думалъ, и всѣхъ менѣе думали ихъ родители. При жизни отца, главы дома, они лишены были даже возможности заботиться о своихъ дѣтяхъ, такъ какъ, по закону и обычаю, ихъ дѣти были полною собственностью домовладыки. Настоящіе отцы бывали у дѣтей лишь тогда, корда ихъ отецъ былъ самъ домовладыкой; настоящихъ же матерей они почти никогда не знали, такъ какъ сами-то матери были слишкомъ слабо связаны съ отцами своихъ дѣтей и съ семьями, которымъ принадлежали рожденныя ими дѣти. Нравственной связи между дѣтьми и poдителями не существовало и никогда не могло образоваться. Большая легкость развода отнимала дѣтей отъ матери, давай въ замѣну мачиху, всего же чаще -- перемѣнныхъ мачихъ, и лишала мать дѣтей, бросая женщину то въ ору семью, то въ другую, то въ третью. По милости такихъ обычныхъ порядковъ, материнская любовь не могла ни укрѣпиться, ни развиться, ни выйти изъ очень тѣсныхъ границъ естественнаго чувства самки животнаго къ своему дѣтенышу,-- чувства, длящагося лишь настолько, насколько дѣтенышъ нуждается въ естественныхъ заботахъ матери. Такихъ заботъ на римской женщинѣ не лежало,-- ея дитя съ минуты рожденія поступаю на руки рабынь-кормилицъ и нянекъ. Въ рабской средѣ дитя выростало, рабскимъ молокомъ было вскормлено рабскимъ ученіемъ воспитано, въ рабскомъ положеніи стояло по отношенію къ отцу-домовладыкѣ и господину. По образу жизни римлянъ мы знаемъ, что отцы все свое время проводили внѣ дома: на Форумѣ, на Марсовомъ нолѣ, въ термахъ, на обѣдахъ. И если дѣти видали своихъ отцовъ, то либо въ видѣ грозы, передъ которой они дрожали наравнѣ съ рабами, либо въ такомъ видѣ, въ- которомъ человѣкъ теряетъ всякое право на уваженіе. Въ томъ и въ другомъ случаѣ для чувства любви не было ни мѣста, ни основанія.
   Непрочность брачныхъ союзовъ и ихъ зависимость отъ родныхъ не давали возможности укрѣпиться супружеской любви даже въ томъ случаѣ, если бракъ былъ заключенъ по обоюдной склонности женившихся. И, опять-таки, повторяемъ, домашняя жизнь римлянъ держала супруговъ въ такомъ отдаленія другъ отъ друга или сводила ихъ вмѣстѣ при такихъ обстоятельствахъ (на обѣдахъ, пирахъ и зрѣлищахъ), при которыхъ далеко не могли развиваться обоюдныя симпатіи. Вмѣсто нравственныхъ и возвышающихъ чувствъ прочной любви и взаимнаго уваженія, римляне и римлянки знали влюбленность и любовь въ ихъ скоропреходящихъ проявленіяхъ и отнюдь не съ психической ихъ стороны; нравственной связи между супругами, основанной на любви къ дѣтямъ, существовать не могло, какъ мы то объяснили выше. Такимъ образомъ, никакія нравственныя узы не связывали ни супруговъ между собою, ни родителей съ дѣтьми, никакія морально задерживающія побужденія не препятствовали мужчинамъ и женщинамъ давать полную волю своимъ инстинктамъ и вкусамъ. Семья древняго Рима сохраняла свой внѣшній образъ только благодаря насилію.
   Религія римлянъ вообще не имѣла облагораживающаго нравственнаго вліянія. Не было у нихъ ни проповѣди, ни того, могущественнаго средства воздѣйствія на своихъ послѣдователей, на которое Лакомбъ указываетъ у первыхъ христіанъ. Средство это есть своего рода общественное мнѣніе тѣсно сплоченныхъ христіанскихъ общинъ. Какъ вступленіе въ нихъ, такъ и пребываніе были обусловлены, точно опредѣленными и строго охраняемыми правилами, нарушеніе которыхъ вело за собою неодобреніе, осужденіе и совершенное исключеніе, отлученіе отъ общенія съ единовѣрцами. Этимъ способомъ, т.-е. посредствомъ отлученія недостойныхъ, производился, такъ сказать, нравственный отборъ, устрашавшій слабыхъ, укрѣплявшій нетвердыхъ, поддерживавшій сильныхъ. Ничего подобнаго не было у римлянъ-язычниковъ, да и самая религія ихъ не представляла примѣровъ нравственности, за исключеніемъ очень немногихъ миѳовъ романтическаго характера. Бракъ же и вся организація семейныхъ отношеній не стояли ни въ какой, даже и внѣшней, связи съ религіей: чисто-гражданскія установленія, они и регулировались исключительно гражданскими законами, которые не дѣлаютъ различія между нравственнымъ и безнравственнымъ, а опредѣляютъ только границы дозволеннаго или, вѣрнѣе, безвреднаго, опять-таки не для личной нравственности каждаго, а для безопасности его согражданъ и для крѣпости государства.
   Крѣпость Римскаго государства создалась войнами и войнами же поддерживалась, т.-е. изъ насилія, вытекла и жила насиліемъ меньшинства высшихъ классовъ Рима, очень немногочисленныхъ, какъ мы видѣли, надъ огромнымъ большинствомъ безправныхъ побѣжденныхъ, обращенныхъ въ рабовъ въ самомъ Римѣ, по крайней мѣрѣ. Война была единственнымъ средствомъ обогащенія для государства, а также и для частныхъ лицъ, особенно высшихъ классовъ. Для нихъ не существовало другихъ способовъ пріобрѣтенія, кромѣ грабежа на войнѣ, и при управленіи завоеванными провинціями. Скопленіе богатствъ въ рукахъ меньшинства и ихъ очень неравномѣрное распредѣленіе всегда дѣйствовали деморализующимъ образомъ, въ особенности если богатства составлялись такими способами, какъ въ Римѣ, а не пріобрѣтались постепенно упорнымъ и долгимъ трудомъ. Богатые классы вездѣ пользуются своими большими средствами, чтобы пожить въ свое удовольствіе, что никогда не обходится безъ ущерба для нравственности, преимущественно въ супружескихъ и семейныхъ отношеніяхъ. Въ Римѣ это проявилось съ особенною силой потому, что состоянія тамъ были громадныя и составлялись они необыкновенно быстро, безъ труда и безнравственными способами.
   Такимъ образомъ, въ заключеніе нашего очерка, мы, вмѣстѣ съ Лакомбомъ или, вѣрнѣе, слѣдуя за нимъ, приходимъ къ тому же положенію, которое было высказано въ началѣ, а именно: своимъ возникновеніемъ бракъ обязанъ причинамъ экономическимъ; подъ вліяніемъ экономическихъ причинъ совершилась эволюція брака отъ "супружескаго безразличія" до установленія единоженства; экономическія же причины произвели отмѣченныя нами измѣненія во взаимныхъ отношеніяхъ супруговъ и затѣмъ полное нравственное разложеніе семьи древняго Рима. Изъ этого слѣдуетъ, что отъ экономическихъ причинъ находится въ большей или Меньшей зависимости вся нравственная сторона жизни народа, весь бытъ его и даже сама его культура. А потому для правильнаго пониманія исторіи, какъ всеобщей, такъ и частной, какой-либо страны, прежде всего, необходимо изучить ея экономическое положеніе. Экономическими особенностями даннаго народа и ихъ послѣдовательнымъ развитіемъ могутъ быть объяснены и его историческія судьбы съ большею вѣрностью и опредѣленностью, чѣмъ это могло бы быть сдѣлано на основаніи литературы и культа этого народа. Въ основѣ жизни всякой отдѣльной личности лежитъ неизбѣжная необходимость, прежде всего, удовлетворить насущнымъ потребностямъ питанія и защиты отъ климата, и отъ способовъ удовлетворенія этихъ потребностей зависитъ психическое состояніе личности. Такъ же точно проявленія народной жизни стоятъ въ прямой и необходимой зависимости отъ тѣхъ же экономическихъ основаній.

М. Р.

"Русская Мысль", кн.III, 1889

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru