Реклю Эли
Дневник парижанина

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Трошю губернатор Парижа.- Систематическая ложь бонапартистов о мнимых победах.- Регулярная армия на бумаге.- Невежество французских генералов.- Наполеон III парализирует своим присутствием движения армии.- Недоверие к парижской подвижной гвардии.- Бесчестные проделки бонапартовской администрации.- Сражение при Гравелоте.- Мания против шпионства.- Безобразные нападки бонапартистских газет и духовенства на немцев, проживающих в Париже.- Префекты разжигают ненависть сельского населении против оппозиции.- Сожжение живого человека фанатиками бонапартизма.- Грязные инстинкты, возбуждаемые грязным "Фигаро".- Тяжкое положение занятых пруссаками французских провинций.- Высокомерие Паликао и тупость палатского большинства.- Честный Трошю никак не может понять делаемых ему намеков.- Лавилетское дело.- Деятельность в нем агента-подстрекателя.- Пожар страсбургской библиотеки и собора.- Геройская защита Страсбурга.- Немцы пропустили случай стать во главе цивилизации.- Эмиграция из Парижа.- Новые тупоумные выходки "Фигаро" и "Liberté".- Ночное заседание законодательного собрании.- День 4 сентября.- Низложение Наполеона и его династии,- Провозглашение республики.- Правительство национальной обороны.
    Текст издания: журнал "Дѣло", No 9, 1870.

   

ДНЕВНИКЪ ПАРИЖАНИНА.

Трошю губернаторъ Парижа.-- Систематическая ложь бонапартистовъ о мнимыхъ побѣдахъ.-- Регулярная армія на бумагѣ.-- Невѣжество французскихъ генераловъ.-- Наполеонъ III парализируетъ своимъ присутствіемъ движенія арміи.-- Недовѣріе къ парижской подвижной гвардіи.-- Безчестныя продѣлки бонапартовской администраціи.-- Сраженіе при Гравелотѣ.-- Манія противъ шпіонства.-- Безобразныя нападки бонапартистскихъ газетъ и духовенства на нѣмцевъ, проживающихъ въ Парижѣ.-- Префекты разжигаютъ ненависть сельскаго населеніи противъ оппозиціи.-- Сожженіе живого человѣка фанатиками бонапартизма.-- Грязные инстинкты, возбуждаемые грязнымъ "Фигаро".-- Тяжкое положеніе занятыхъ пруссаками французскихъ провинцій.-- Высокомѣріе Паликао и тупость палатскаго большинства.-- Честный Трошю никакъ не можетъ понять дѣлаемыхъ ему намековъ.-- Лавилетское дѣло.-- Дѣятельность въ немъ агента-подстрекателя.-- Пожаръ страсбургской библіотеки и собора.-- Геройская защита Страсбурга.-- Нѣмцы пропустили случай стать во главѣ цивилизаціи.-- Эмиграція изъ Парижа.-- Новыя тупоумныя выходки "Фигаро" и "Liberté".-- Ночное засѣданіе законодательнаго собраніи.-- День 4 сентября.-- Низложеніе Наполеона и его династіи,-- Провозглашеніе республики.-- Правительство національной обороны

   Продолжаемъ прерванный въ прошлой книжкѣ "Дневникъ парижанина".

19 августа.

   Генералъ Трошю назначенъ главнокомандующимъ парижскихъ войскъ и губернаторомъ города Парижа, находящагося въ осадномъ положеніи. Орлеанисты ликуютъ. "Теперь городъ будетъ въ нашей власти", твердятъ они. Трошю издалъ скромную и разсудительную прокламацію; въ ней онъ весьма категорически заявляетъ о своемъ намѣреніи признавать только власть палаты и опираться на парижскій народъ, т. е. сообразоваться съ его желаніями, -- прежняя-же система, какъ извѣстно, состояла въ томъ, чтобы управлять безъ палаты и нисколько не справляясь съ желаніями парижскаго населенія, или лучше сказать, дѣйствуя прямо противъ нихъ. Не знаю, насколько правы орлеанисты, но они въ заключительныхъ словахъ манифеста Трошю увидѣли угрозу, направленную противъ республиканцевъ. По ихъ мнѣнію, безумное лавильетское дѣло совершенно уронило республиканскую партію и ей теперь легко нанести смертельный ударъ. Трошю предлагаетъ народу, чтобы онъ "самъ расправился съ тѣми людьми, которые, не принадлежа ни къ какой партіи, въ общихъ несчастіяхъ ищутъ только случая осуществить свои гнусные планы".
   Кстати объ орлеанистахъ. Въ одной англійской газетѣ я прочиталъ нѣмецкую корреспонденцію,-- это, конечно, пѣснь побѣды, ода Пиндара, провозглашеніе права побѣдители. Эта замѣчательная корреспонденція оканчивается слѣдующими назидательными словами: "Намъ незачѣмъ повторять, что мы желаемъ низверженія Бонапарта,-- онъ уже такъ побитъ, что болѣе не встанетъ, и мы можемъ и должны теперь поставить вопросъ: кто ему наслѣдуетъ? Мы, конечно, желаемъ, чтобы ему наслѣдовала конституціонная династія Орлеановъ. Съ графомъ Парижскимъ мы охотно станемъ вести переговоры о мирѣ; ему мы предложимъ довольно умѣренныя условія: мы потребуемъ уплаты 5,000,000,000 франковъ за военныя издержки, а также уступки Эльзаса и Лотарингіи. Но если французы провозгласятъ республику, мы не станемъ договариваться съ ними, и скорѣе раззоримъ всю Францію и раздалимъ ее но клочкамъ, чѣмъ заключимъ съ нею миръ."
   Наконецъ-то сегодня получились болѣе подробныя извѣстія о трехдневныхъ сраженіяхъ подъ Мецомъ, 14, 15 и 16 августа. Парижъ радуется. Французская армія отразила непрерывныя атаки армій Штеіінмена и принца Карла. Однакожъ и пруссаки то же приписываютъ себѣ побѣду. "Мы нападали на отступающую французскую армію; послѣ сраженія, она опять продолжаетъ отступать; слѣдовательно, побѣда на нашей сторонѣ", говорятъ они. Французы же потому считаютъ себя побѣдителями, что, отразивъ нападеніе пруссаковъ, они разстроили ихъ планъ. Трудно рѣшить, кто правъ, кто виноватъ; вѣрно одно, что обѣ стороны понесли страшный уронъ; эти стычки -- какъ именуются они въ оффиціальныхъ донесеніяхъ -- выхватили жертвъ болѣе, чѣмъ иное рѣшительное генеральное сраженіе: противники истребляли другъ друга съ ужасающимъ хладнокровіемъ; они дрались съ свирѣпымъ героизмомъ. Разсказываютъ, что отъ губительнаго дѣйствія артиллеріи валились цѣлые батальоны, точно колосья пшеницы, срѣзанные косой. Груды труповъ покрыли поле сраженія, и оно представляло собою видъ громадной людской бойни. И неужели въ виду этихъ ужасовъ люди не образумятся, и на будущее время все еще будетъ достаточно подписи какого нибудь Наполеона Бонапарта, чтобы изъ-за нея полились потоки крови, чтобы изъ-за нея истреблялись сотня тысячъ французовъ и сотня тысячъ нѣмцевъ?
   

20 августа.

   Парижъ продолжаетъ радоваться: на улицахъ и въ домахъ, вездѣ идутъ толки о стойкомъ мужествѣ солдатъ арміи Базепа, выдержавшихъ напоръ въ три раза сильнѣйшаго непріятеля. Но, является вопросъ: почему же въ эту кампанію французамъ постоянно приходится имѣть дѣло съ несоразмѣрными непріятельскими силами? Гдѣ же тѣ военныя силы, на которыя Франція тратила милліарды? Оказывается, что они но большей части числились только на бумагѣ или въ воображеніи военныхъ министровъ, подобно тому, какъ волонтеры и подвижные гвардейцы,-- на которыхъ возлагались пылкія надежды и ихъ многочисленностью такъ гордилось министерство,-- оказались готовыми только въ оффиціальныхъ отчетахъ; въ дѣйствительности же они еще не сформированы и не вооружены. Затѣмъ изъ 400,000-й регулярной арміи, 40,000 сѣли въ Шербургѣ на суда,-- они предназначены для высадки на берегахъ Балтійскаго моря, 5,000 находилось въ Римѣ, 10,000 въ Алжиріи, 35,000 въ Парижѣ и Шалонѣ, 10,000 въ Ліонѣ, болѣе 30,000 въ госпиталяхъ и во внутреннихъ гарнизонахъ въ провинціи. Остатокъ -- 270,000 составилъ дѣйствующую армію, которую Наполеонъ 111 могъ противоставить Пруссіи. Мольтке распорядился иначе: онъ къ границамъ стянулъ около милліона солдатъ, и изъ нихъ 570,000 разомъ бросилъ на французскую армію. Наполеонъ расчитывалъ на митральезы и на военные таланты своихъ генераловъ, но и то, и другое, увы! оказалось несостоятельнымъ, въ особенности послѣднее; съ перваго же дня кампаніи сдѣлаюсь ясно, что французскіе генералы просто школьники въ сравненіи съ прусскими. Но даже предположивъ, что разсчеты Наполеона оказались бы вѣрными и на каждаго убитаго француза погибли бы два нѣмца, все-таки прусская армія настолько многочисленнѣе французской, что и послѣ такихъ потерь, она могла бы подступить къ Парижу въ 500,000-мъ составѣ, а французы могли бы выставить противъ нея не регулярныя силы, а ополченіе.
   Французскіе генералы, воспитанные въ войнѣ противъ арабовъ и кабиловъ, гдѣ они могли дозволять себѣ всякія безразсудства, непремѣнно должны были оказаться несостоятельными въ борьбѣ съ цивилизованными пруссаками. Если даже и допустить, что французскіе генералы обладаютъ военными способностями и военнымъ образованіемъ, -- чего нѣтъ на самомъ дѣлѣ, -- то все-гаки эти качества настолько уже непорчены войною съ дикарями, что оказываются совершенно ничтожными въ войнѣ съ регулярными арміями, укомплектованными людьми развитыми, имѣющими солидное военное образованіе, которыми командуютъ генералы, слѣдившіе за всѣми открытіями и изобрѣтеніями въ военномъ дѣлѣ, люди талантливые и многосторонне-образованные. Французскіе генералы особенно хорошо изучили тактику на парижскихъ улицахъ, гдѣ они, съ 50,000-мы корпусами пѣхоты, кавалеріи и артиллеріи, умѣли удерживать въ почтительномъ разстояніи десяти-тысячную толпу безоружнаго народа. Идти далѣе этого они не желали, а потому теперь не умѣютъ ступить и шага на иномъ полѣ дѣйствія. Между тѣмъ пруссаки неутомимо трудились и заимствовали вездѣ все, что стоило подражанія. Они, можетъ быть, одни въ Европѣ воспользовались великими опытами, которые дала война между сѣверянами и южанами въ Соединенныхъ Штатахъ. Дѣятельность кавалеріи въ этой борьбѣ послужила хорошимъ примѣромъ для пруссаковъ, и они настолько усовершенствовали свои конные полки, что тѣ приносятъ имъ теперь неоцѣненную услугу, какъ въ аванпостной службѣ, такъ и въ бою. Прусскіе уланы навели такой страхъ на мирныхъ жителей французскихъ городовъ и деревень, что достаточно одного появленія ничтожнаго отряда этихъ наѣздниковъ, чтобы городъ немедленно заявлялъ о своей покорности. Къ стыду французовъ, были примѣры, что четыре прусскихъ улана завладѣвали городомъ съ 10--30 тысячами населенія.
   Теперь уже ясно обнаружилось, что въ этой войнѣ нѣмцы сильны своимъ моральнымъ превосходствомъ надъ французами. Тотъ, кто постоянно твердилъ, что "Франція сражается только за идею", и твердилъ, конечно, для своихъ личныхъ эгоистическихъ цѣлей,-- этотъ похититель французской свободы на этотъ разъ забылъ запастись какой нибудь идеей, и когда дѣлалъ вызовъ всей нѣмецкой націи, то полагалъ, что въ данномъ случаѣ идея очень удобно можетъ быть замѣнена митральезой. Вызовъ Германіи былъ сдѣланъ нагло, безумно, глупо. Онъ возбудилъ ненависть нѣмецкой націи къ Франціи, и Германія, очарованная Бисмаркомъ, увѣровала въ короля Вильгельма и съ энтузіазмомъ ринулась въ борьбу за отечество и короля. Да, она имѣла отечество, а Франція?.. у нея была одна вторая имперія... и императоръ Наполеонъ... Какую же роль играетъ теперь этотъ императоръ? Когда французскія арміи должны были серьезно защищаться, генералы рѣшили, что императоръ обязанъ удалиться изъ арміи.
   -- Я главнокомандующій, сказалъ ему маршалъ Базень,-- и желаю распоряжаться самостоятельно. Я отдаю приказаніе такому-то корпусу отправиться туда-то, и узнаю, что вы уже распорядились двинуть его но другому направленію. При такихъ условіяхъ нельзя командовать арміей. Ваше присутствіе стѣсняетъ меня... Ваше удаленіе принесетъ только одну пользу для дѣла и не причинить ему никакого ущерба.
   И императоръ удалился. Однакожъ, Базень былъ все еще настолько слабъ, что, при всей малочисленности своей арміи въ сравненіи съ непріятельскою, отдѣлилъ отъ 8--10 тысячъ для конвоя императора и его свиты, что, конечно, было вовсе не нужно, такъ какъ эскадронъ или два могли вполнѣ успѣшно нести обязанности конвоя. Не говоря уже о томъ, что отдѣленіемъ 10-тысячнаго отряда ослаблялась немногочисленная армія.-- этотъ громадный конвой надѣлалъ и другихъ бѣдъ арміи. При переѣздахъ императора съ такимъ большимъ конвоемъ по желѣзнымъ дорогамъ, на 24 часа останавливались всѣ подвозы къ арміямъ войскъ и провіанта, и останавливались въ то время, когда дорогъ былъ не только часъ, но даже пять минутъ, и послѣдствія этой остановки могли быть крайне гибельны для Франціи. Базенъ уже объявилъ, что если майская армія не соединится съ шалонскою, то отвѣтственность за такое несчастіе должна пасть на императора, своими распоряженіями и переѣздами затруднившаго движеніе войскъ. Но не вправѣ ли Франція потребовать отчета и отъ Базепа, если отъ этой задержки дѣйствительно произойдутъ гибельныя послѣдствія? Ему вручено неограниченное право распоряжаться всѣми движеніями арміи, почему же онъ не распорядился иначе? Онъ долженъ былъ предвидѣть послѣдствія, тѣмъ болѣе, когда онъ я теперь уже твердитъ о нихъ, хотя бы и гадательно.
   Разсказываютъ анекдотъ также и о столкновеніи Наполеона съ Мак-Магономъ. Императоръ пригрозилъ маршалу арестомъ; маршалъ отвѣтилъ, что армія находится въ рукахъ его, маршала, а не императора, и онъ здѣсь хозяинъ. Волей-неволей Наполеонъ примирился съ мятежнымъ генераломъ, а генералъ, въ свою очередь, въ тотъ день отдалъ приказъ по войскамъ, въ которомъ объявлялъ солдатамъ, что императоръ ими очень доволенъ.
   Что касается Паликао, то этотъ военный министръ и диктаторъ въ своихъ сообщеніяхъ палатѣ я народу никогда не упоминаетъ имени Наполеона и, повидимому, забываетъ о существованіи императора и императрицы. Еще менѣе вспоминаетъ о нихъ генералъ Трошю.
   Эти факты показываютъ, что Наполеонъ какъ будто изчезъ со сцены: его нѣтъ ни въ Парижѣ, ни въ арміи, но, тѣмъ не менѣе, онъ существуетъ и его существованіе отзывается на ходѣ самыхъ событій. Его именемъ разряжаются двѣ тысячи орудій на іюляхъ сраженій и наносятъ смерть тысячамъ жертвъ. Его друзья, желающіе усыпить возрастающее негодованіе къ нему, пользуясь тѣмъ, что его нигдѣ не видно, не устаютъ повторять: "Какая намъ нужда до императора? Онъ болѣе не существуетъ, онъ умеръ. Соединимся всѣ вокругъ знамени Франціи, хотя на немъ и изображенъ бонапартовскій гербъ. Мѣнять его на полѣ битвы и опасно, и несвоевременно. Когда мы избавимся отъ непріятеля, тогда -- другое дѣло -- мы можемъ освободиться и отъ Бонапарта. До тѣхъ же поръ мы прежде всего французы и отечество требуетъ нашей службы!"
   Часть республиканцевъ поддалась на эту хитрую рѣчь, по большинство отвѣтило категорически: "Можемъ ли мы защищать Францію при тѣхъ условіяхъ, въ какихъ мы теперь находимся! Мы никогда не подадимъ руки бонапартизму. За Францію же, республику, мы станемъ драться до послѣдней возможности, но прежде мы скажемъ нѣмцамъ, что считаемъ ихъ братьями, что не имѣемъ никакой причины питать къ нимъ ненависть и готовы заключить съ ними честный миръ. Если же они не захотятъ договариваться о мирѣ или будутъ требовать униженія Франціи, хотя они сами объявили, что враждуютъ не съ Франціей, а съ Наполеономъ, тогда мы вступимъ въ борьбу и, одно изъ двухъ,-- или спасемъ Францію, или погибнемъ до послѣдняго. До тѣхъ же поръ всякій выстрѣлъ, направленный нами въ нѣмца, мы станемъ считать выстрѣломъ убійцы".
   Конечно, несогласія между партіями крайне опасны въ виду нашествія непріятеля, но, спрашивается, какъ избѣжать ихъ. Пока Франція будетъ находиться подъ управленіемъ второй имперіи, едвали она можетъ расчитывать на успѣхъ въ своей борьбѣ съ пруссаками;-- это понимаютъ даже индиферентные; почему же не пристаютъ они къ партіи, желающей низложенія правительства второй имперіи? Вѣдь спасеніе родины тогда было бы несомнѣнно, а, по ихъ словамъ, только оно и должно составлять заботу честнаго гражданина и патріота.
   Провинціальная подвижная гвардія до сихъ поръ еще не сформирована, а парижская, отправленная было въ Шалонъ, возвратилась сегодня назадъ и расположена въ парижскихъ укрѣпленіяхъ.
   -- Зачѣмъ же ихъ воротили, когда пруссаки наступаютъ, и въ ихъ содѣйствіи нуждается французская армія?
   -- Потому, что глава государства нашелъ сосѣдство ихъ для себя опаснымъ. Въ то время, когда противъ нихъ, почти совершенно безоружныхъ, Капроберъ выставилъ регулярныя войска и обратился къ нимъ съ рѣчью, смыслъ которой заключался въ томъ, что сила на сторонѣ маршала, они отвѣтили возгласомъ: "да здраствуетъ республика!" Когда же императоръ дѣлалъ имъ смотръ, въ ихъ рядахъ послышались крики весьма нелестные для властителя Франціи. По этой-то причинѣ и дано было приказаніе поскорѣе отвести ихъ обратно въ Парижъ.
   Но въ такомъ случаѣ они еще болѣе усилятъ республиканскую партію въ столицѣ, которая и теперь уже страшна правительству? Ничуть не бывало, противъ такого результата приняты всѣ мѣры предосторожности. Велѣно разбросать парижскихъ гвардейцевъ по разнымъ мѣстамъ: ихъ отправятъ частями въ Кале, въ Гавръ, въ Марсель, а крикуновъ перевезутъ въ Алжиръ. Такимъ образомъ храбрая и мужественная парижская молодежь будетъ лишена чести защищать свой родной городъ.
   Военные рутинеры обвиняютъ парижскую подвижную гвардію въ отсутствіи дисциплины, по ихъ обвиненія неправильны. Всѣ достоинства и недостатки парижской молодежи показываютъ, какъ силенъ въ ней духъ милитаризма и какъ много можно на нее расчитывать въ бою.-- Какъ люди развитые, парижане, конечно, не могли вынести грубыхъ, деспотическихъ замашекъ стараго, тщеславнаго маршала Капробера, который три мѣсяца тому назадъ съ гордостью объявлялъ, что если ему дадутъ свободу дѣйствовать, то онъ разомъ усмиритъ всякое неудовольствіе и покроетъ Парижъ трупами. По дайте имъ начальника разумнаго, честнаго, и вы увидите, что можно сдѣлать съ ними. Этого не хотѣли понять и довели до возмущенія людей, которые желали только одного: послужить защитѣ страны. Съ какой стороны ни взять положеніе вещей, вездѣ на первомъ планѣ стоитъ ужасный бонапартизмъ, готовый жертвовать націей для спасенія династіи, и который, конечно, погубитъ и ту и другую.
   Говоря о бонапартизмѣ, нельзя умолчать и о главномъ его пособникѣ: чиновничествѣ, бюрократіи, столько же, какъ и бонапартизмъ, тормозящей всякое разумное движеніе во Франціи. Типомъ бонапартовскаго бюрократа можетъ послужить добродушный префектъ департамента Черты, теперь занятаго и французами и пруссаками: въ прусской части префектъ управляетъ такъ, что заслужилъ благоволеніе короля Вильгельма, во французской онъ дѣйствуетъ согласно съ видами французскаго императора. И выгодно ему, и онъ спокоенъ и наслаждается жизнью. Другой типъ подобнаго же чиновника представляетъ собою знаменитый маршалъ Лебефъ, который въ день объявленія войны гордо отвѣчалъ на сдѣланный ему въ палатѣ запросъ: "Мы готовы, совершенно готовы, готовы на всѣхъ пунктахъ. Клянусь въ томъ честью! Если война продлится цѣлый годъ, то и тогда намъ не придется купить ни одной пуговицы". Теперь оказывается, что почтенному маршалу недоставало только 300,000 человѣкъ для того, чтобы французская армія могла съ успѣхомъ бороться противъ прусской; недоставало ему и всего остального. Во все время правленія Бонапарта, все приносилось въ жертву военнаго управленія, и военное министерство было самымъ привиллегированнымъ министерствомъ: его старались наполнять самыми образованными людьми; штафирки находились въ презрѣніи, и на ихъ вмѣшательство въ военныя дѣла смотрѣли, какъ на оскорбленіе военному сословію, какъ на поползновеніе запустить лапу въ сундуки военнаго министерства. И что же оказывается? На каждомъ шагу открываются страшныя злоупотребленія, вездѣ идетъ повальный грабежъ. Арсеналы пусты, хотя по отчетамъ они должны быть полны, и -- какъ вы думаете -- чѣмъ оправдываются виновные? Они говорятъ, что по приказанію императора, со счета военнаго министерства 25,000,000, а со счета морского 15,000,000 франковъ переводились на другія надобности, т. е. раздавались войскамъ. Недостатокъ людей въ полкахъ противъ списочнаго состоянія, объясняется тѣмъ, что конскриптовъ слѣдовало нанимать, употребляя деньги изъ кассы, образуемой взносами лицъ, замѣнившихъ натуральную рекрутскую повинность опредѣленнымъ денежнымъ взносомъ... но, это не всегда дѣлалось. Буржуа платилъ деньги, вполнѣ увѣренный, что за него или за его сына пойдетъ наемщикъ, а военное министерство находило для себя болѣе, удобнымъ деньги оставлять въ свою пользу... Припоминаютъ теперь и о 80,000,000 аванса, вписаннаго на счетъ императора; министръ Бюффе, открывшій такой счетъ, въ 24 часа вышелъ изъ министерства, не желая принять на себя отвѣтственность за такой странный, при конституціонномъ правленіи, образъ дѣйствіи. Теперь всѣ дефициты ставятъ въ вину императору, но, конечно, въ безумной тратѣ денегъ виноватыхъ, и кромѣ него, найдется много: и большіе, и маленькіе администраторы съ одинаковымъ рвеніемъ запускали руки въ казенный ящикъ, съ тою разницей, что у большихъ администраторовъ лапа была загребистѣе, и они хватали большіе куши, а маленькіе довольствовались болѣе мизерными. Деспотизмъ второй имперіи и порча нравовъ шли рука объ руку: они одинъ безъ другого были бы немыслимы; они помогали и поддерживали другъ друга. Когда людямъ, подобно французскимъ чиновникамъ, позволяютъ распоряжаться самовластію, когда они не знаютъ надъ собой никакого контроля, тогда, понятно, они привыкаютъ видѣть во всемъ лишь одну свою личную пользу, забываютъ, что существуетъ на свѣтѣ общее благо, что есть общественное мнѣніе, и набиваютъ свои карманы какими бы-то ни было средствами; представляется ли возможность наполнить ихъ изъ казенныхъ сундуковъ, или изъ кармановъ Частныхъ лицъ посредствомъ разныхъ незаконныхъ поборовъ -- это все равно; они берутъ вездѣ, гдѣ можно взять; они пользуются всѣмъ, чѣмъ можно воспользоваться. Никакая тонкая регламентація, никакіе строгіе министерскіе циркуляры не въ состояніи не только уничтожить, но даже уменьшить зло. Противъ финансовыхъ и административныхъ злоупотребленій существуетъ только одно средство: самая полная и самая широкая гласность. Нѣтъ лучшаго контроля, какъ общественное мнѣніе: надобно только умѣть слѣдовать его указаніямъ. Пусть все дѣлается при дневномъ свѣтѣ, на глазахъ у всѣхъ, и изчезнутъ всѣ эти ужасныя злоупотребленія, составляющія позоръ правительства второй имперіи. Едва только дотронулись до больного мѣста этой имперіи, явившейся на свѣтъ при помощи насилія и клятвопреступленія, и уже оказалась масса такихъ злоупотребленіи, существованію которыхъ и вѣрить не хотѣлось. Что дѣлали французскіе чиновники, прикрываясь тайной и мракомъ ночи, гадко даже пересказывать. Я снаружи какъ все было гладко, чисто и красиво, какъ буквально соблюдалась форма, какая изумительная точность въ отчетахъ и счетахъ, гдѣ каждая цифра, гдѣ каждое слово были возмутительной ложью! Все такъ ловко было подставлено и подтасовано, что ни къ чему нельзя было прицѣпиться. Теперь только горькая дѣйствительность показала, куда пошли громадныя деньги, которыя жертвовала Франція для вооруженій и для обезпеченія своей безопасности!
   А вотъ еще типъ бонапартовскаго чиновника, но уже въ учебномъ мірѣ. Одинъ почтенный педагогъ, серьезно смотрящій на свое дѣло, вошелъ къ ректору съ просьбой прислать въ его школу необходимые снаряды для нагляднаго ознакомленія дѣтей съ метрическою системою. Ректоръ отвѣтилъ, что онъ благодаритъ своего подчиненнаго за внимательное исполненіе имъ своего долга и посылаетъ ему гипсовой бюстъ императора.
   Прошло нѣсколько мѣсяцевъ, педагогъ снова проситъ ректора о присылкѣ снарядовъ. Ректоръ опять пишетъ благодарственное письмо и снопа посылаетъ гипсовый бюстъ императора -- второй по счету.
   Опасаясь получить третій бюстъ, педагогъ, конечно, замолчалъ и купилъ необходимые для школы снаряды на свои собственныя скудныя средства.
   Вотъ каковы администраторы второй французской имперіи!
   Законодательное собраніе, большинство депутатовъ котораго попало въ палату по назначенію префектовъ, естественно, но могло думать объ обнаруженіи и искорененіи злоупотребленій; напротивъ, своей поблажкой, споимъ рабскимъ согласіемъ на всѣ правительственныя мѣры оно какъ бы узаконило всѣ мерзости, творящіяся во имя правительства. Съ своей обычной угодливостью оно согласилось на настоящую войну, хотя имѣло полную возможность воспрепятствовать ей. Оно, одно оно и должно нести отвѣтственность за ужасную бойню, лишившую Францію столькихъ доблестныхъ ея сыновъ. Нынѣшнее законодательное собраніе вовсе не представляетъ французскую націю; оно есть продуктъ второй имперіи и представляетъ только ее, ея префектовъ и министровъ, въ родѣ Оливье и Лебсфа. Безполезно требовать отъ такого собранія, чтобы оно было тѣмъ, чѣмъ не можетъ быть. Толкуютъ о низложеніи императора, но оно будетъ безполезно, если ему не будетъ предшествовать или за нимъ не послѣдуетъ низложеніе законодательнаго собранія.
   

21 августа.

   На бульварѣ, на томъ самомъ мѣстѣ, гдѣ 15 дней тому назадъ толпа встрѣтила крикомъ "на границу!" кирасировъ, посланныхъ Оливье на проѣздку по улицамъ города, чтобы задать страху горожанамъ,-- на этомъ самомъ мѣстѣ сегодня проходилъ кавалерійскій отрядъ, возвращавшійся съ границы. Въ немъ было не болѣе 200 человѣкъ, и они составляли остатокъ нѣсколькихъ полковъ, участвовавшихъ въ кровопролитной битвѣ подъ Виссамбургомъ. Тутъ были смѣшаны гусары и драгуны. Одинъ разсказывалъ: я только одинъ уцѣлѣлъ изъ цѣлаго нашего эскадрона; другой говорилъ: васъ остались всего пятеро. Храбрецы сами не ранены, но сопровождали раненыхъ. Они сильно утомлены и едва могутъ держаться въ сѣдлѣ; вся ихъ одежда въ ныли, изорвана и помята, какъ ихъ утомленныя лица. Бѣднякамъ необходимъ отдыхъ, и онъ будетъ имъ предоставленъ на время, послѣ чего ихъ сформируютъ въ какой нибудь отрядъ и снова отправятъ въ дѣйствующую армію.
   Собравшіеся граждане окружили ихъ, и каждый спѣшилъ показать свое участіе къ этимъ бѣднымъ героямъ: кто взялъ мѣшокъ, кто повелъ лошадь, кто понесъ саблю. Каждый спѣшилъ пригласить къ себѣ дорогого гостя. Бѣдняки не умывались цѣлые восемь дней. Ихъ накормили, напоили. Языки развязались: "Мы дѣлали, что могли, говорили они, -- мы сражались до послѣдней возможности, но что мы могли сдѣлать -- пруссаковъ такъ много. Къ тому же намъ измѣнили!"
   

22 августа.

   Вандръ, депутатъ большинства, представилъ сегодня въ палату предложеніе о немедленномъ изгнаніи съ французской территоріи всѣхъ безъ исключенія нѣмцевъ. Онъ просилъ министра внутреннихъ дѣлъ обратить серьезное вниманіе на его предложеніе. Республиканецъ Пельтанъ протестовалъ противъ такой несправедливой мѣры. "Изгнаніе неповинныхъ нѣмцевъ, втеченіи многихъ лѣтъ живущихъ во Франціи, будетъ преступленіемъ противъ цивилизаціи". Но его голосъ былъ заглушенъ фанатическими криками большинства.
   Лѣвая сторона снова протестовала противъ упрямаго отказа правительства вооружить націю. Франція выноситъ теперь страшную войну, а правительство продолжаетъ запрещать гражданамъ производить, покупать, продавать и даже владѣть военнымъ оружіемъ. Этотъ протестъ лѣвой стороны былъ также заглушенъ криками большинства.
   

23 августа.

   Осада Парижа, кажется, скоро сдѣлается несомнѣннымъ фактомъ. Жюль Симонъ предложилъ переселить въ провинцію всѣ безполезные рты. Ему аплодировали. Глэ-Бизуенъ заявилъ желаніе, чтобы туда, же были перевезены и всѣ раненые, но его слова произвели взрывъ сентиментальности въ палатѣ, и его голосъ былъ покрытъ страшными криками большинства членовъ палаты.
   На трибуну всходитъ эльзасскій депутатъ Татаръ и говоритъ: "Крестьяне, защищавшіе свои дома, убиваются и разстрѣливаются пруссаками. Если вы желаете, чтобы Эльзасъ защищалъ себя, дайте ему оружіе. У эльзасцевъ нѣтъ оружія." Эти слова произвели страшную бурю. Правая сторона считала себя слишкомъ патріотичной, чтобы позволить кому нибудь заявить, что Эльзасъ не имѣетъ оружія. Она обвинила Ташара въ измѣнѣ. "Вы призываете улановъ!" кричали разсвирѣпѣвшіе депутаты. Кто-то резонно замѣтилъ: "По чтобы сдѣлать прусскихъ уланъ менѣе опасными, существуетъ только одно средство: дать оружіе эльзасцамъ!" Конечно, это замѣчаніе не утишило бурю, и палата отвѣтила на него восклицаніями, что Франція не будетъ раздроблена.
   Со всѣхъ сторонъ приходятъ однѣ и тѣ же жалобы: "нѣтъ у насъ оружія, дайте намъ его! э А министерство въ отвѣтъ ноетъ все ту же пѣсню: "оружіе заготовлено въ большомъ количествѣ, провіантъ на складахъ въ изобиліи. Мы великіе министры и великіе граждане. Паша дѣятельность поразительна, наша энергія всемогуща. Намъ остается сдѣлать только одно, и мы не замедлимъ исполнить эту неотлагательную потребность: мы пошлемъ въ департаменты императорскихъ комиссаровъ."
   -- Это превосходно! вскричалъ депутатъ Араго.-- Франція требуетъ у васъ оружія, а вы посылаете ей чиновниковъ.
   Министръ Брамъ находитъ, что всѣ эти пренія безполезны. "Довольно разговоровъ, замѣтилъ онъ кратко:-- дайте намъ дѣйствовать".
   И вѣрное большинство закричало: "заключить пренія! заключить пренія!"
   Гамбета. Крикъ о заключеніи преній не есть еще отвѣтъ на существенный вопросъ. Развѣ позволительно отдѣлываться этимъ крикомъ въ тотъ моментъ, когда страна стоитъ на краю пропасти.
   Члены большинства. Неправда! Страна довѣряетъ арміи и министерству. Вы и ваши друзья -- враги общественнаго спокойствія. Вы -- парижскіе пруссаки!
   Гамбета. Вы, конечно, не испытываете горя,-- вы, члены большинства, привлекшіе иностранца на французскую почву.
   Большинство. Онъ насъ оскорбляетъ! Къ порядку! къ по. рядку! Онъ взываетъ къ возмущенію!
   Гамбета. Крича о возмущеніи, вы хотите заглушить мой голосъ, какъ вы заглушали его въ то время, когда дѣло шло о повѣркѣ заявленій министровъ, которые насъ нагло обманывали. Оли безсовѣстно лгали, а вы мѣшали намъ представлять доказательства ихъ лжи. Припомните свои тогдашніе подвиги. Довольно же играть комедію. Вооружайте поскорѣе націю, -- страна скользитъ въ пропасть!
   Крики и протесты; голосъ оратора заглушается шумомъ, производимымъ не только людскими голосами, но и посредствомъ разныхъ другихъ средствъ.
   Гранье де-Kассаньякъ. Довольно мы наслышались разнаго вздора. Уйдемъ!
   И члены большинства, пять шестыхъ палаты, встали съ своихъ мѣстъ и послѣдовали за Гранье де-Кассаньякомъ, тѣмъ самымъ Гранье, котораго даже тулонскіе и брестскіе каторжники постыдились бы принять въ свою компанію. Остолбенѣвшій президентъ, маркизъ Талуэ, съ ужасомъ слушалъ всю эту бурю; потомъ, увлеченный толпой, онъ ушелъ, забывъ закрыть засѣданіе.
   Члены лѣвой стороны остались одни. Теперь былъ очень удобный моментъ для принятія какихъ нибудь важныхъ рѣшеній, но Кассаньякъ послалъ парламентскихъ экзекуторовъ попросить членовъ лѣвой стороны оставить залу, и тѣ, пожимая плечами, пристыженные, встали съ своихъ мѣстъ и удалились.
   

24 августа.

   Сегодня министерство одержало блистательную побѣду. Конечно, французскія арміи разбиты при Фрейшвилерѣ, Виссамбургѣ, Форбахѣ, Шникеренѣ; конечно, Базенъ запертъ въ Мецѣ, Мак-Магонъ подвергнутъ блокадѣ въ Шалонѣ; прусская армія идетъ къ Парижу; французская кровь лилась ручьями на поляхъ сраженій при Гравелотѣ и Резоивплѣ; -- все это правда, но тѣмъ не менѣе, министерство Паликао, Жерома Давида и Клемана Дювернуа одержало блистательную побѣду, не ладъ нѣмцами, но надъ законодательнымъ собраніемъ; оно обратило въ бѣгство умѣренную оппозицію изъ лѣваго центра. Эвоэ! Будемъ же пѣть торжественные гимны въ честь побѣдителей!
   Министерство начало предложеніемъ проекта закона, призывающаго на службу всѣхъ отставныхъ, не исключая старыхъ офицеровъ, даже отцовъ семействъ, до шестидесятилѣтняго возраста.
   Кстати замѣтимъ, эта мѣра очень дурно принята народомъ. "Вы не хотите принять услугъ молодежи, слышится со всѣхъ сторонъ; -- вы отказываетесь вооружить подвижную гвардію; вы не довѣряете національной гвардіи; вы отталкиваете волонтеровъ, и требуете теперь на службу тѣхъ, которые ужо заплатили свой долгъ отечеству и изъ которыхъ большинство бѣдняки, необходимые своимъ семействамъ -- извѣстно, что военная повинность исполняется преимущественно бѣдняками".
   Хороша или дурна эта мѣра, но самое предложеніе ея показываетъ, что страна находится въ опасности. Если всѣ граждане призваны для защиты страны, очень натурально, что законодательное собраніе, представляющее собой націю, должно руководить этой защитой. Кератри, другъ маршала Базела, отъ имени лѣваго центра требовалъ, чтобы нѣсколько членовъ законодательнаго собранія были избраны въ комитетъ народной защиты. И не то, чтобы они имѣли гамъ рѣшающій голосъ, а только совѣщательный, и выбирать бы ихъ стали не въ оппозиціи, не изъ Жюлей Фавровъ, Банселей, Гамбстъ, -- о, нѣтъ! ихъ выборъ предварительно былъ бы одобренъ министерствомъ, слѣдовательно, туда попали бы если не прямые друзья министерства, го, до крайней мѣрѣ, не непримиримые его враги...
   По министерство Паликао-Шевро-Дювернуа непоколебимо въ своихъ принципахъ -- это предложеніе оно нашло слишкомъ либеральнымъ и не хотѣло и слышать о немъ. "Мы отвѣчаемъ за все (совершенно, какъ Оливье-Грамонъ-Лебефъ) и не желаемъ поступиться самомалѣйшей частицей власти, полученной нами отъ императора. Вы, кажется, намѣрены устроить перемиріе между партіями... Но мы не желаемъ перемирія ни съ пруссаками, ни съ нашими республиканской и парламентской партіями. Въ нашихъ рукахъ власть, и пока мы располагаемъ ружьями и штыками, мы не дадимъ согласія на вооруженіе націи...
   "Прежде всего существуетъ важное затрудненіе для принятія этого предложенія, съ пафосомъ сказалъ Дювернуа,-- затрудненіе, которое ставитъ насъ въ необходимость требовать, чтобы это предложеніе совсѣмъ не обсуждалось: оно неконституціонно. Въ силу конституціи только императоръ и его агенты имѣютъ право и обязанность руководить войной".
   Жюль Фавръ (который во все время настоящаго кризиса велъ себя превосходно и, отличію понимая положеніе, вмѣстѣ съ Гамбстой дѣлалъ все возможное для спасенія страны) -- Жюль Фавръ отвѣчалъ министру:
   "Единственный вопросъ, который долженъ всѣхъ насъ занимать въ настоящее время, есть вопросъ о спасеніи страны. Много искреннихъ людей, въ томъ числѣ и я, убѣждены, что всѣ несчастій нашего теперешняго положенія происходятъ исключительно отъ нашей политической системы, отъ пагубнаго направленія, какое дано всѣмъ дѣламъ, отъ неспособности и даже, какъ громко говорятъ, отъ измѣны. Если это правда, то не слѣдуетъ ли намъ оставить эту пагубную политику, замѣнить ее другой, болѣе честной и разумной, и тогда уже заняться защитой страны? Если наша ошибочная политика погубила отечество, то какимъ же образомъ дальнѣйшее слѣдованіе этой политикѣ можетъ спасти его? Правительство увѣряетъ насъ, что оно вовсе не политическое министерство, а правительство національной обороны. Оно говоритъ, что оно отдѣляетъ политику отъ войны. Но вѣдь это невозможно. Для того, чтобы національная оборона была полная, необходимо, чтобы она согласовалась съ политикой. Развѣ страна рабовъ можетъ оборонять себя такъ, какъ страна свободная? Страна рабовъ защищается только посредствомъ войскъ, во главѣ которыхъ стоитъ деспотъ; страна свободная обороняется цѣлой націей. Если вы требуете отъ націи поголовнаго возстанія, значитъ, вы требуете, чтобы она поднялась на защиту своей почвы я своихъ учрежденій. Но французская нація не знаетъ теперь, за что и за кого ей слѣдуетъ умирать... Оставьте же ваши недомолвки и скажите Франціи прямо, что она должна умирать, защищая не только свою почву, но и свои учрежденія. Скажите же это! Скажите, если осмѣлитесь! Если вы вѣрите въ силу теперешнихъ учрежденій -- объявите объ этомъ прямо! Если законодательное собраніе довѣряетъ политикѣ правительства, пусть оно возвыситъ свой голосъ; пусть оно обратится къ французскому народу и предложитъ ему поддержать имперію и династію!"
   Приведенное такимъ смѣлымъ вызовомъ въ сильное смущеніе, большинство отвѣчало страшной бурей, но не осмѣлилось прямо сказать, что оно довѣряетъ политикѣ правительства, заключающейся въ поддержкѣ имперіи и династіи.
   Поднялся Паликао и громкимъ голосомъ, въ которомъ звучали угрожающія ноты, сказалъ: "У меня достаточно въ рукахъ власти для укрощенія безпорядковъ, и я отвѣчаю за спокойствіе Парижа". Паликао отвѣчаетъ за парижанъ, подобно тому, к къ его товарищъ Лебефъ отвѣчалъ за пруссаковъ. Правда, у пруссаковъ есть ружья Дрейзе, которые они могутъ противоставить ружьямъ Шасспо, а у парижанъ ихъ нѣтъ; поэтому Паликао думаетъ, что ему легче отвѣчать за парижанъ, чѣмъ Лебефу за пруссаковъ! Удивительное дѣло, когда просятъ правительство, чтобы оно было націей, а не партіей, когда его просятъ, чтобы оно, по крайней мѣрѣ, но наружности, раздѣлило съ націей заботу о защитѣ страны, оно тотчасъ же потрясаетъ своей саблей.-- "Если вы станете вмѣшиваться не въ свое дѣло, мы употребимъ противъ васъ оружіе!" -- единственный его отвѣтъ.
   И устрашенная палата высказывается за правительство. Большинствомъ 206 голосовъ противъ 41 она отвергаетъ предложеніе лѣваго центра; она отказывается отъ своего участія въ національной оборонѣ; она сама вотируетъ свое собственное уничтоженіе; она отдаетъ всю власть въ руки людей наглыхъ и неспособныхъ; она отдаетъ націю на произволъ Паликао, достойнаго наслѣдника Лебефа. Законодательное собраніе дрожитъ, какъ бы помѣшавшись на одномъ пунктѣ; его преслѣдуетъ страхъ предъ волонтерами, страхъ, что нація возстанетъ поголовно, страхъ, что приходитъ время, когда правосудіе вступитъ въ свои права и воздастъ каждому по заслугамъ. Передъ его глазами все мерещется революціонный терроръ. По пусть успокоится законодательное собраніе; никто никогда не станетъ смѣшивать его съ національнымъ конвентомъ: вѣдь послѣдній организовалъ побѣду, а оно принесло Франціи только стыдъ и пораженіе!
   Чтобы достойно заключить это засѣданіе, и въ отвѣтъ Паликао, который отвѣчалъ за все, Гамбета прочиталъ палатѣ письмо, въ которомъ разсказывалось о вступленіи пруссаковъ въ Шалонъ, гдѣ ни у одного національнаго гвардейца не было ружья. Министръ отвѣчалъ, что ему ничего неизвѣстно объ этомъ фактѣ, случившемся, однако, уже два дня тому назадъ. Подобно Нанси, Шалонъ былъ взятъ только пятью уланами, изъ которыхъ одинъ, во время вступленія въ городъ, хладнокровно покуривалъ трубку.
   Сегодня мы узнали, наконецъ, подробности о сраженіи 18 августа і:ри Граволотѣ, и узнали ихъ изъ англійской газеты "Daily News". Вотъ что пишетъ ея корресподентъ изъ главной прусской квартиры:
   "...Въ полночь въ разныхъ пунктахъ на бивакахъ прусской арміи раздались звуки трубъ. Я поспѣшилъ одѣться и успѣлъ помѣститься въ вагонъ, отправляющійся въ деревню Гарсъ, въ 20 километрахъ отъ Пои-а-Муссона.
   ...По пріѣздѣ въ Гарсъ, я услышалъ въ правой сторонѣ отъ деревни канонаду. Взобравшись на возвышенность впереди деревни, я очутился на полѣ сраженія, буквально покрытаго трупами; здѣсь происходила 16 числа битва, которую, кажется, назвали сраженіемъ при Віонвиллѣ. Между трупами попадались еще живые, и они лежатъ здѣсь третій день...
   Пока я стоялъ на холмѣ и размышлялъ, мимо меня проскакалъ кавалерійскій полкъ. Скоро послышался дикій крикъ "ура", и солдаты скрылись у меня изъ вида. Пройдя еще нѣсколько шаговъ, я вошелъ на новую возвышенность и моимъ глазамъ представилась громадная равнина, на которой были расположены деревни Мар-ла-Туръ, Флавиньи, Віоивиль, Резонвиль, Мальмезонъ и Гравелотъ. Эта равнина стала ареной, на которой происходилъ сегодняшній бой при Гравелотѣ. Вблизи меня расположился главный штабъ прусской арміи и я увидѣлъ короля Вильгельма, Бисмарка, Мольтке, принцевъ: Адалберта, Карла и Фридриха-Карла. Здѣсь также находился знаменитый генералъ Соединенныхъ Штатовъ, Шериданъ.
   Въ этотъ моментъ французы употребляли неимовѣрныя усилія, чтобы удержать за собою послѣдній кусокъ дороги въ Верденъ, между Гравелотошъ и Резонвилемъ. Они сражались съ необычайнымъ мужествомъ, по напрасны были ихъ усилія: каждому французу приходилось драться противъ двухъ пруссаковъ; французская линія начала колебаться: все показывало, что французская армія намѣрена отступить къ новой позиціи. Въ самомъ дѣлѣ, подъ прикрытіемъ своей артиллеріи, поставленной на высотахъ, она вскорѣ заняла эту позицію. Все движеніе было произведено въ удивительномъ порядкѣ.
   Поле сраженія было перенесено теперь за Гравелотъ, занятый пруссаками. Новая позиція обѣихъ сторонъ была несравненно уже прежней. Между противниками пролегалъ оврагъ, глубиной сажень въ 14, шириной отъ 100 до 150 сажень. Съ французской стороны берегъ нѣсколько возвышался, что позволяло французамъ держать своихъ непріятелей подъ страшнымъ огнемъ. Ихъ артиллерія была расположена довольно далеко, у деревьевъ на мецской дорогѣ. Громъ отъ пушечныхъ выстрѣловъ не переставалъ ни на секунду, но между шумомъ, производимымъ ядрами и гранатами, нетрудно было различить свистъ нуль митральезы.
   Французы твердо стояли на своей позиціи и умирали; пруссаки пытались овладѣть этой позиціей и тоже умирала... Французы и пруссаки падали сотнями, чтобы не сказать тысячами, и уже два часа длилась эта бойня.
   Изъ-за опьонскаго лѣса показались свѣжія прусскія войска: тутъ можно было видѣть, какъ велика прусская армія; четыре часа, безъ всякаго перерыва, тянулись изъ лѣсу батальоны и роты. Корпусъ Гебена тотчасъ-же вступилъ въ бой, произведя рѣшительное нападеніе на утомленныя французскія войска. Но и французы съ мужествомъ и энергіей встрѣтили непріятеля; они открыли ужасный огонь по лѣсу, гдѣ были сосредоточены пруссаки, и этотъ убійственный огонь продолжался четыре часа. Я слѣдилъ за одной прусской бригадой, которая, выйдя изъ лѣса, гимнастическимъ шагомъ пошла въ атаку; позади ея, точно змѣя, тянулась по полю черная лента: это раненые и убитые; нѣкоторые изъ нихъ пытались встать, чтобы догнать своихъ товарищей; многимъ ли удалась эта попытка,-- не знаю, но сомнѣваюсь, чтобы многимъ, такъ какъ лепта постоянно увеличивалась въ своемъ протяженіи.
   Черезъ полчаса еще новыя силы пруссаковъ потянулись съ южной стороны равнины и также вступили въ бой.
   Съ обѣихъ сторонъ шла адская канонада, дымъ густо носился въ воздухѣ и скрывалъ отъ насъ сражающихся. Когда же вѣтромъ нѣсколько отнесло дымъ, я увидѣлъ, что французы атакованы со всѣхъ сторонъ превосходными силами, но все-еще твердо держатся на своихъ позиціяхъ. Мѣстами они отразили нападеніе, и побѣда, повидимому, склонялась на ихъ сторону; но въ это время съ сѣвера, со стороны Віонвиля, подошли еще небывшія сегодня въ дѣлѣ войска арміи Штейнмеца; они почти обошли французовъ съ тыла и бросили на нихъ цѣлую тучу ядеръ и гранатъ.
   На этомъ пунктѣ возгорѣлась яростная битва. Французскій главнокомандующій понялъ, что теперь ему остается только одно средство спасенія -- укрыться подъ пушки Меца. Сколько еще времени послѣ этого держалась французская армія на своей позиціи, не могу сказать навѣрно, но я замѣтилъ, что по мѣрѣ прибытія новыхъ прусскихъ войскъ съ сѣвера, канонада все болѣе и болѣе отъ насъ отдалялась, и къ 9 часамъ вечера этого страшнаго дня, французская позиція была на всѣхъ пунктахъ занята прусскими войсками.
   Фигура прусскаго короля, наблюдавшаго эту страшную сцену человѣческой бойни, представляла что-то жалкое, до крайности утомленное: онъ не могъ выговорить ни слова. На лицѣ же Бисмарка было написано нетерпѣніе; во все время боя, онъ не могъ стоять на мѣстѣ: казалось, ему постоянно хотѣлось ринуться впередъ. Когда французы совершенно очистили занимаемыя ими позиціи, король и его свита поскакали къ войскамъ, и до меня донеслись крики, которыми привѣтствовали ихъ солдаты.
   Я забылъ сказать, что въ 4`Д часа къ тому мѣсту, гдѣ наканунѣ ночевалъ король, подошла чуть не цѣлая армія и, выстроившись тамъ въ боевой порядокъ, ударила на французовъ. Съ этой стороны не могли прійдти полки, принадлежащіе къ арміямъ Штейнмеца и принца Фридриха-Карла. Откуда же они взялись? Мнѣ сообщили, что это часть арміи наслѣднаго принца, расположенной подлѣ Туля.
   Прибытіе этого новаго корпуса войскъ отняло у французовъ всякую надежду на дальнѣйшее сопротивленіе; имъ теперь нужно было думать только о правильномъ отступленіи, что они и сдѣлали, но битва, какъ я говорилъ, продолжалась до 8--9 часовъ, подъ конецъ освѣщаемая пожаромъ церкви и деревни Гравелота.
   Наступила темнота; только бомбы и гранаты освѣщали позиціи, занимаемыя враждующими сторонами; въ разныхъ мѣстахъ горѣли дома въ деревняхъ. Въ 8 1/2 часовъ французы еще разъ произвели жестокую атаку на правое крыло пруссаковъ; въ 8 3/4 открылась снова канонада на лѣвомъ флангѣ прусской позиціи. Наконецъ все смолкло. Пруссаки заняли всѣ высоты, господствующія надъ мѣстностью до самаго Меца.
   Потери съ обѣихъ сторонъ были ужасны."
   Вотъ нѣкоторыя подробности кровавой битвы при Гравелотѣ, о которой французскій военный министръ далъ слѣдующее лаконическое извѣщеніе народу: "Базэпъ отбросилъ три корпуса прусской арміи." Гдѣ и куда,-- предоставлялось догадываться самимъ интересующимся событіями войны.
   

25 августа.

   "Le Siecle", газета буржуазіи, появилась сегодня съ такимъ знаменательнымъ заглавіемъ: 1792 или 1815 годъ!
   Министръ внутреннихъ дѣлъ сдѣлалъ въ законодательномъ собраніи слѣдующее заявленіе:
   "Господа! Армія наслѣднаго принца прусскаго, до вчерашняго дня стоявшая на мѣстѣ, снова двинулась къ Парижу. Нація должна быть готова. Комитетъ защиты принялъ всѣ мѣры на случай осады. Нація можетъ смѣло расчитывать на энергію комитета защиты. Мы, съ своей стороны, расчитываемъ на храбрость населенія."
   Это заявленіе встрѣчено всеобщимъ молчаніемъ. Почему же послѣ него въ стѣнахъ законодательнаго собранія не раздалось привычнаго крика: да здраствуетъ императоръ?
   Еще вчера генералъ Трошю, парижскій губернаторъ, издалъ приказъ объ арестѣ всѣхъ людей, неимѣющихъ опредѣленныхъ занятій и лишенныхъ вѣрныхъ средствъ къ пропитанію. Вчера и сегодня полиція шарила по всему Парижу, отыскивая ихъ. Она арестовала много бродягъ, скрывавшихся отъ правосудія, мелкихъ воришекъ, кокотокъ, праздношатающихся и разныхъ представителей другихъ подобныхъ профессій. Что станутъ дѣлать съ этимъ народомъ, въ числѣ котораго найдется очень немного честныхъ людей? Не станетъ-же Трюшо кормить ихъ во время осады? Ихъ набралось до трехъ тысячъ человѣкъ. Но, говорятъ, ихъ намѣрены поселить въ окрестныхъ деревняхъ, по возможности дальше отъ города; тамъ имъ предложатъ найти работу, или заставятъ убраться дальше. Но это только говорятъ, оффиціально же ничего неизвѣстно. Вообще, на случай осады, не худо Парижу избавиться отъ людей, которые не въ состояніи будутъ приносить какую бы то ни было пользу.
   Газета "Patrie" увѣряетъ, что парижская администрація приняла эти мѣры по приказанію диктатора Паликао. Но извѣстно, что Троило не ладитъ съ военнымъ министромъ. Въ послѣдніе дни Трошю сталъ самымъ популярнымъ человѣкомъ, въ особенности въ средѣ орлеанистекой буржуазіи, которая считаетъ его своимъ героемъ, отчасти, впрочемъ, потому, что Трошю немножко клерикалъ и принадлежитъ ихъ партіи. Но Трошю дѣйствительно человѣкъ честный и почтенный, совершеннѣйшій контрастъ съ грабителемъ лѣтняго дворца въ Пекинѣ, и потому его не любятъ въ правительственныхъ кружкахъ. Паликао, призвавшій Трошю на постъ парижскаго губернатора, теперь кается въ своей опрометчивости и уговорилъ императрицу вмѣшаться въ дѣло. Евгенія не можетъ простить Трошю, что онъ въ своей прокламаціи не упомянулъ ни слова объ имперіи. Она охотно согласилась дѣйствовать противъ Трошю и предложила генералу подать въ отставку. "Отрѣшите меня публично, если вамъ это угодно, отвѣтилъ ей Трошю, -- но самъ я ни за что не подамъ въ отставку!" Буржуазія въ восторгъ отъ этого отвѣта и будетъ вся на сторонѣ Трошю, если ему вздумается произвести государственный переворотъ.
   Мы все-таки остаемся въ невѣденіи на счетъ военныхъ дѣйствій и знаемъ только одно, что пруссаки идутъ на Парижъ. Насъ постоянно усыпляютъ пышными разсказами о битвахъ, будтобы выигранныхъ французами, о недостаткѣ продовольствія въ прусской арміи, о холерѣ, истребляющей пруссаковъ и о разныхъ другихъ матеріяхъ успокоительнаго свойства. Правду или неправду говорятъ паши правители, -- мы не знаемъ, но если мы должны вѣрить имъ, то почему же намъ не повѣрить и пруссакамъ, утверждающимъ, что Базэнъ потерялъ 50,000 убитыми и плѣнными, что онъ запертъ въ Медѣ, уже и теперь чувствующемъ недостатокъ въ жизненныхъ припасахъ, и что, слѣдовательно, раньше или позже, остатки арміи Вазона должны погибнуть отъ голода и болѣзней.
   Кажется, Мак-Магонъ принялъ рѣшительное намѣреніе -- блистательное или нелѣпое укажутъ результаты -- внезапно оставить шалонскій лагерь, даже сжечь его, и ускоренными маршами идти къ Мецу, на соединеніе съ Базэномъ. Маршала однакожъ сильно смущаетъ императоръ, ѣдущій съ его обозомъ. Императоръ не хочетъ оставить армію по тѣмъ соображеніямъ, что если будетъ одержана побѣда, то честь ее можно приписать ему, Наполеону. Въ шалонскомъ лагерѣ императоръ имѣлъ свиданіе съ Руэ, которому далъ инструкціи, вѣроятно, въ родѣ депеши, выставленной но его приказанію въ Парижѣ, гдѣ было сказано, что парижскіе республиканцы, черезъ посредство прусскихъ шпіоновъ, посылаютъ свѣденія г. Бисмарку.
   Никогда еще не бывало, чтобы военныя событія держались въ такой тайнѣ, какъ въ нынѣшнюю войну. Письма солдатъ къ ихъ роднымъ вскрываются, прочитываются и, большею частію, остаются неотправленными; пруссаки передѣлываютъ телеграммы на свой ладъ; а французскій генеральный штабъ упростилъ дѣло еще болѣе: онъ совсѣмъ не отправляетъ телеграммъ и задерживаетъ всякую корреспонденцію изъ арміи; это дѣлается въ видахъ обмануть враговъ, а достигается только то, что обманутыми остаются не враги, а соотечественники. Пруссаки знаютъ все, что дѣлается въ нашихъ арміяхъ, а мы блуждаемъ въ потемкахъ.
   Эта, но истинѣ изумительная, таинственность усиливаетъ вліяніе и власть французскаго правительства, -- такъ, по крайней мѣрѣ, оно само думаетъ; -- ну, и на здоровье, не пришлось бы ему скоро горько разубѣдиться, да, можетъ быть, тогда будетъ ужь слишкомъ поздно.
   По все же нужно кое-что и сообщать народу, -- эту обязанность исполняютъ оффиціальныя и оффиціозныя газеты. Какъ исполняютъ -- это другой вопросъ; но чтобы дать имъ болѣе широкое поле для дѣйствій, правительство постаралось пріостановить нѣсколько непріятныхъ ему газетъ. При своемъ вступленіи въ должность Трошю обѣщалъ, что этимъ газетамъ будетъ разрѣшено снова выходить, однакожъ разрѣшенія еще нѣтъ. Говорятъ, Трошю по этому поводу имѣлъ споръ съ Паликао, но не рѣшился твердо настаивать на исполненіи даннаго имъ обѣщанія и отложилъ дѣло въ долгій ящикъ. А шуту Паликао такая слабость на руку.
   

25 августа.

   Правительство дѣятельно хлопочетъ о снабженіи Парижа достаточными продовольственными запасами. На всѣхъ хлѣбныхъ рынкахъ закупается хлѣбъ, сгоняютъ отовсюду скотъ и пускаютъ его на пастбище въ булонскій и венсенскій лѣсъ, превращая такимъ образомъ эти мѣста прогулокъ въ скотные дворы; но врядъ-ли на долго достанетъ этихъ импровизированныхъ пастбищъ; съѣвъ всю траву, скотъ примется за листья и молодые побѣги и, конечно, сильно попортитъ деревья парковъ, хотя приняты всѣ мѣры чтобы спасти лучшія растенія. Однакожъ говядина нужнѣе деревьевъ, слѣдовательно о подобныхъ мелочахъ, какъ порча послѣднихъ, и толковать нечего.
   Земледѣльцамъ окрестностей Парижа отдано приказаніе свезти все свое зерно въ Парижъ, такъ какъ въ случаѣ приближенія къ Парижу пруссаковъ, сами французы въ окрестностяхъ столицы, должны уничтожить всѣ жизненные припасы. Однакожъ, отдавъ приказаніе свозить весь хлѣбъ въ столицу, забыли при этомъ уничтожить внутреннія таможенныя пошлины на хлѣбъ, совершенно безполезно стѣсняющія промышленность. Бюрократія всегда жадна до мелочей и не избавляется отъ этого порока въ самыя горестныя времена общенародныхъ бѣдствій. Недавно въ Баръ-ле-Дюкѣ арестовали прусскаго шпіона: онъ проникъ въ городъ подъ видомъ крестьянина, привезшаго на продажу куръ. Когда этого несчастнаго вели разстрѣливать, у сборщика внутренней пошлины хватило духу потребовать съ мнимаго крестьянина четыре су пошлины!
   Кстати о шпіонахъ. Здѣсь теперь какая-то манія принимать всѣхъ за прусскихъ шпіоновъ. Если бы Пруссія содержала сотую, даже тысячную часть того числа шпіоновъ, какое ей приписываютъ, то у нея на содержаніе ихъ не хватило бы всего государственнаго бюджета. Въ Парижѣ боятся публично заявлять свое мнѣніе, основанное на логикѣ событій, или посмотрѣть въ бинокль на парижскія укрѣпленія, ибо тотчасъ можно прослыть шпіономъ. Во Франціи нѣтъ большихъ патріотовъ, чѣмъ эльзасцы, а имъ за ихъ произношеніе, отзывающееся чѣмъ-то иностраннымъ, частенько приходится испытывать непріятности на парижскихъ улицахъ. Больше всего надоѣдаютъ уличные мальчишки; цѣлый день они только тѣмъ и занимаются, что травятъ мнимыхъ шпіоновъ. Шовинизмъ обуялъ всѣ классы общества, а шовинизмъ въ отношеніи патріотизма тоже, что фанатизмъ въ религіи.
   По словамъ шовинистской массы, шпіоны чаще всего укрываются подъ платьемъ священника и сестры милосердія, также нерѣдко шпіонки являются въ модныхъ бархатныхъ платьяхъ. На счетъ шпіоновъ и шпіонокъ въ народѣ разсказываютъ множество легендъ. Говорятъ, напримѣръ, что теперешній министръ Жеромъ Давидъ, находясь въ арміи, почти цѣлыя сутки пробылъ съ мнимымъ генераломъ, подчивалъ его своими лучшими сигарами и откровенно разсказалъ ему о всѣхъ предполагаемыхъ военныхъ операціяхъ. Оказалось потомъ, что этотъ генералъ никто иной, какъ прусскій шпіонъ. Разсказываютъ объ одной хорошенькой женщинѣ, которая подъ видомъ придворной дамы, вывѣдала разные военные и политическіе секреты и потомъ была узнана, какъ прусская шпіонка. И множество такихъ дикихъ разсказовъ ходитъ въ народѣ; имъ вѣрятъ и, конечно, принимаютъ дикія мѣры противъ повторенія подобныхъ случаевъ.
   Разумѣется, нечего и говорить, что всѣ подобные разсказы -- плодъ разгоряченной фантазіи расходившихся шовинистовъ. Они держатъ народъ въ постоянномъ волненіи, а это только и нужно людямъ, стоящимъ нынче во главѣ французскаго правительства.
   

Суббота, 27 августа.

   "Бонапартизмъ уже умеръ, говорили нѣсколько дней тому назадъ въ Парижѣ, но только еще не похороненъ".-- Этими словами хотятъ охарактеризовать настоящее положеніе. Однако бонапартизмъ ужъ и не такъ же сгинулъ, уничтожился, какъ думаютъ. Почти внезапное разложеніе этого громаднаго бонапартистскаго тѣла, начавшееся еще при его жизни, заражаетъ Францію ядовитыми міазмами и можетъ, въ концѣ концовъ, произвести общее удушье и гибель. Всѣ эти господа Кассаньяки, Вильмессаны, Руэ, Дрэолли съ прочей братіею каждое утро не перестаютъ горланить, будто пруссаки стрѣляютъ въ походные госпитали, дорѣзываютъ раненыхъ, убиваютъ поселянъ, вѣшаютъ ихъ молодыхъ дочекъ. Въ то время, -- проповѣдываютъ они, -- когда волонтеры наши отправятся искать смерти въ полѣ, паши жены и дочери будутъ оставлены въ жертву сорока тысячамъ парижскихъ нѣмцевъ, которые, черезъ городскія стѣны, протянутъ руки 500,000-мъ своихъ земляковъ. Уже иностранцы эти угрожаютъ, будто бы, разметать до тла всѣ финансовыя учрежденія Франціи, тогда какъ 30,000 дюжихъ, здоровенныхъ нѣмецкихъ рабочихъ собираются поджечь городъ, а чрезъ шесть дней они потребуютъ, чтобы наличный милліардъ французскаго банка былъ сложенъ къ стопамъ короля Вильгельма, милосердіе котораго Франція должна будетъ покупать втеченіе цѣлаго столѣтія -- поголовной національной раскладкой.
   Газеты le Figaro, le Gaulois, Paris-Journal, спеціальные органы разныхъ пошляковъ жокей-клуба и проституціи высшаго полета -- это жалкое отрепье прессы старается поддѣлаться подъ плебейскій тонъ, но что касается пошлыхъ мыслишекъ и побужденій, то тутъ имъ и поддѣлываться незачѣмъ. Народную ненависть они возбуждаютъ клеветати, общее негодованіе -- постыдными измышленіями и коментаріями, какъ будто война и безъ того недостаточно ужасна сама но себѣ. Если бы парижскій народъ ихъ слушалъ, то давно ужъ долженъ былъ бы броситься на мирное нѣмецкое населеніе города и поголовно вырѣзать всѣхъ нѣмцевъ, какъ шпіоновъ Пруссіи. И вѣдь это тѣ самые господа, которыхъ всегдашнимъ конькомъ были ребяческія декламаціи противъ извѣстныхъ сентябрьскихъ убійствъ во время первой революціи... Конечно, гораздо легче возбуждать грязныя страсти, чѣмъ добропорядочныя, легче оклеветать какого нибудь несчастнаго шваба-портного прусскимъ шпіономъ, чѣмъ выдумать марсельезу или сочинить "le Chant du Départ", наконецъ, легче побить каменьями ни въ чемъ неповиннаго сапожника, чѣмъ встрѣтить честной грудью непріятельскую картечь. Тѣ же газеты, ознаменовавшія себя такимъ усердіемъ въ крестовомъ походѣ на нѣмецкихъ рабочихъ въ Парижѣ, измыслили еще нѣчто болѣе постыдное, подлое и опасное: протестанты въ Эльзасѣ, въ Парижѣ, во всей Франціи, изволите видѣть, просто соумышленники и шпіоны пруссаковъ. Грязный "Фигаро" первый пустилъ въ ходъ эту ужасную клевету, тотъ самый Фигаро, который въ одно и тоже время служитъ притономъ биржевого ажіотажа, героевъ булонскаго лѣса и іезуитизма, органомъ Морли, Вельо и миссъ Коры Пирль. "Фигаро" печатаетъ на своихъ столбцахъ, будто протестантскіе пасторы и французскіе проповѣдники открываютъ въ своихъ церквяхъ подписку въ пользу раненыхъ пруссаковъ и, чрезъ посредство Швейцаріи, отсылаютъ непріятелю обильные денежные сборы; протестанты кричатъ будто бы "vive la Prusse!" въ то время, когда "страна наша опозорена наглыми пришельцами, когда кровь нашихъ доблестныхъ защитниковъ подъ Виссамбургомъ, Вертомъ и Форбахомъ громко вопіетъ о мщеніи... Въ Парижѣ слѣдуетъ арестовать этихъ враждебныхъ Франціи протестантовъ... Пусть ихъ выпроводятъ за-границу... пусть они будутъ вѣрноподданными берлинскаго папы... Протестанты только скрываютъ свои симпатіи къ врагу подъ вывѣскою громкой фразы: свобода мысли!! Надобно всѣми силами вооружиться противъ всѣхъ этихъ лживыхъ програмъ.....
   Чтобы одержать верхъ надъ нами, Бисмаркъ разсчитываетъ на революцію и ужь нисколько не устыдится возбудить революціонный раздоръ внутри страны... Итакъ мы объявляемъ безчестными измѣнниками отечеству тѣхъ французскихъ протестантовъ, которые открываютъ денежныя подписки въ пользу пруссаковъ".
   Рядомъ съ этими декламаторами епископъ города Нима, въ "Semaine Réligieuse", отливаетъ такія пули: "да и какимъ образомъ наши протестанты могутъ желать, чтобы пруссаки потерпѣли неудачу въ настоящей борьбѣ. Этотъ непріятель -- ихъ родичъ и единомышленникъ, братъ во Христѣ (весьма курьезно однако, что христіанинъ, князь церкви, вмѣняетъ людямъ въ преступленіе христіанское братство!). При какихъ бы то ни было несчастіяхъ, которымъ можетъ сопровождаться для Пруссіи пораженіе ея воинства, нѣкоторые французы могутъ отозваться только слезами горестнаго соболѣзнованія"...
   Съ своей стороны сенаторъ, кардиналъ Доннэ утверждаетъ, въ своемъ пастырскомъ посланіи, будто пруссаки хотятъ навязать Франціи свою вѣру. Онъ проповѣдуетъ также противъ внутреннихъ враговъ... Сельское духовенство въ департаментѣ Гаронны считаетъ войну религіозной бранью между протестантами и католиками. Всѣмъ еще памятенъ жалкій памфлетъ, въ которомъ епископъ орлеанскій, знаменитый Дюнанлу, проповѣдывалъ крестовый походъ противъ лютеранъ: смерь и гибель еретикамъ!...
   Такъ вотъ съ какимъ азартомъ прихвостни грязнаго Figaro, купно съ достопочтенными епископами, проповѣдуютъ драгонады, сентябрьскіе убійства противъ несчастныхъ, проживающихъ въ Парижѣ нѣмцевъ, хотятъ угостить протестантовъ второй варѳоломеевской ночью!
   Вотъ грязь и позоръ, прикрываемые нашей хваленой цивилизаціей: подъ пальто бульварнаго завсегдателя съ красненькой въ петлицѣ ленточкой (г. де-Вильмессанъ, въ вознагражденіе блестящихъ заслугъ, получилъ отъ Наполеона III Почетнаго легіона), подъ рясою епископа и кардинальной шапкой вы находите... убійцу, слѣдовало сказать; но мы выразимся немножко поделикатнѣе: вы находите субъекта, подстрекающаго къ убійствамъ. Да, читатели, невольно приходится сознаться, что вся наша такъ называемая культура въ сущности только тонкій слой лака, мѣстами трескающійся и опадающій при малѣйшемъ сотрясеніи. И подъ этимъ лакомъ, подъ щегольскимъ издѣліемъ знаменитаго портного Дюсотуа, скрывается вся мерзость и дикость... скота,-- нѣтъ, нѣтъ, къ чему клеветать на животныхъ,-- прячется грязный фанатикъ и убійца!
   Но это еще не все. Мы сообщили только рѣчи людей, облеченныхъ въ священныя одежды. А вотъ позвольте еще поразсказать вамъ, что творится въ мутной плебисцитарной гущѣ, въ безмозгломъ дикомъ стадѣ, управляемомъ префектами и подпрефектами второй имперіи.
   Нѣкто графъ Шуазель, депутатъ оппозиціи, явился въ департаментъ Сены и Марны, чтобы извѣстить мѣстныхъ жителей о приближеніи непріятельскихъ отрядовъ и побудить земледѣльческій классъ принять мѣры противъ разграбленія и истребленія ихъ хлѣбныхъ посѣвовъ. Префектъ департамента отрекомендовалъ поселянамъ въ графѣ -- тайнаго повѣреннаго пруссаковъ, и бѣдный Шуазель долженъ былъ улепетывать безъ оглядки.
   -- Въ вьенскомъ департаментѣ случилось слѣдующее: Викторъ Жако -- редакторъ оппозиціонной буржуазной газеты, le National de la Vienne, и вмѣстѣ съ тѣмъ богатый землевладѣлецъ -- отправился на рынокъ въ Жансэ. Пріѣхалъ онъ изъ Пуатье, и привезя съ собою свѣжія извѣстія о ходѣ войны разсказывалъ, что во всѣхъ столкновеніяхъ съ непріятелемъ возлѣ Меца французскія войска скорѣе имѣли успѣхъ, чѣмъ неудачу. Какой-то злой шутникъ сталъ невыгодно относиться о Жако. Это, молъ, буржуа, врагъ императора. Бѣдный разскащикъ сейчасъ же былъ осыпанъ страшной руганью и угрозами. Онъ хочетъ объясниться, защититься, но это значило тоже, что говорить снопамъ. Какой-то добрый человѣкъ тащитъ его въ сосѣдній домъ и замыкаетъ дверь. Гостепріимный домъ немедленно былъ осажденъ и взятъ штурмомъ. Къ счастію, Жако успѣлъ перебраться въ другой домъ, потомъ въ третій, наконецъ, въ четвертый, передъ которымъ, для защиты бѣдняка, стали нѣкоторые граждане и нѣсколько жандармовъ. Жако разсказываетъ по этому поводу, что онъ спрашивалъ одного поселянина, во время плебисцита, будетъ ли онъ вотировать да или нѣтъ. Надобно замѣтить, что этотъ поселянинъ получилъ циркуляръ, персонально адресованный Наполеономъ всѣмъ избирателямъ.-- "Дѣло понятное, я буду вотировать -- да!" отвѣчалъ спрошенный,-- "ужь если я и моя жена удостоились такого вниманія отъ императора, вы понимаете, что тутъ и думать нечего! I"
   -- Въ Баръ-сюръ-Обѣ, почти въ пятидесяти миляхъ отъ Парижа, одинъ столичный житель былъ остановленъ мѣстными крикунами.
   -- "Такъ вы теперь изъ Парижа, господинъ И А что-тамъ дѣла, кажись, идутъ очень плохо. Всѣ измѣнили императору: маршалъ Лебефъ измѣнилъ! Оливье измѣнилъ! Семнадцать милліоновъ отправилъ въ Пруссію, а, каково? Нѣтъ, этихъ подлецовъ мало разстрѣлять, ихъ нужно сварить, изжарить на сковородѣ"...
   Г. Р. хочетъ успокоить встревоженные умы, разъяснить настоящее положеніе дѣлъ, по его никто не слушаетъ, со всѣхъ сторонъ поднимается крикъ: "а, такъ вы, выходитъ, красный!!" Р. умолкаетъ и поспѣшно ретируется.
   На слѣдующій день, Р. ужь совсѣмъ было забылъ объ этомъ приключеніи, какъ вдругъ въ нѣкоторомъ разстояніи отъ его дома поднимается безпорядочный шумъ. Добрые знакомые стремглавъ вбѣгаютъ къ Р. и говорятъ ему: слышите ли -- это толпа кричитъ: "да здравствуетъ императоръ! Долой Р.-- краснаго!!" Они горланятъ, что васъ надо убить, повѣсить... Скорѣе садитесь на лошадь и удирайте во всю лошадиную прыть!?..."
   По деревнямъ вокругъ Сенъ-Кентэна увѣряли народъ, будто либеральные буржуа и республиканцы подготовляли этапы для наступающаго непріятеля. Говорили, будто г. Малезье былъ захваченъ въ то время, когда везъ пруссакамъ сорокъ тысячъ франковъ...
   -- Цѣлыя орды поселянъ расхаживали по Пикардіи, всюду разнося дикую суматоху. Они хотѣли разгромить замокъ графа д'Эстурмеля, оппозиціоннаго депутата. Въ Бургундіи крестьяне чуть не изрубили въ куски другого оппозиціоннаго депутата, Жаваля, и чуть не сожгли его образцовой фермы.
   -- Въ департаментѣ Гаронны одинъ довольно уважаемый и честный землевладѣлецъ, легитимистъ, продавалъ двѣ фермы: это для того, чтобы деньги отправить пруссакамъ! не замедлила рѣшить народная молва....
   -- Два орлеаниста -- богатые землевладѣльцы, заклятые враги Пруссіи,-- подпали подозрѣнію, будто въ ихъ замкѣ припасены цѣлые милліоны для непріятеля. "Ужь что тутъ и говорить, безумствовалъ народъ,-- если всѣмъ извѣстный Conseiller-general отправилъ -- шутка ли?!-- семнадцать милліоновъ"...
   Въ провинціи Берри идіоты-крестьяне дошли даже до того, что стали подозрѣвать своихъ сельскихъ пастырей въ солидарности съ пруссаками и -- странно вымолвить!-- даже съ красными!!
   По недавно случился уже до-нельзя возмутительный фактъ -- фактъ ужасный, легшій позорнымъ пятномъ на всей Франціи и бросившій зловѣщій спѣтъ въ смрадную бездну плебисцитарнаго бонапартизма.
   Дѣло было на сельской ярмаркѣ, въ Перигорѣ -- замѣтьте, въ европейской странѣ, въ виду колокольнаго шпица католической церкви.
   Два богатые молодые мѣстные землевладѣльца, Маньяръ и Моменсъ расхаживали но скотному рынку. Кто-то пустилъ въ народъ клевету, будто эти молодые люди отправляли деньги въ Пруссію и, будто, при одномъ какомъ-то случаѣ, они кричали: "Да здравствуетъ республика! Долой императора!"
   И вотъ на всѣхъ этихъ поселянъ сразу нападаетъ повальная, слѣпая дурь, подобно тому, какъ повальное бѣшенство нападаетъ на ихъ быковъ, кусаемыхъ оводомъ. Со всѣхъ сторонъ на молодыхъ людей обрушиваются грозные крики, ругань, кулачные удары. Маньяру удалось кое-какъ скрыться, Монепсъ искалъ убѣжища въ сосѣднемъ домѣ. Но его оттуда выгоняютъ, -- кулаками, пинками, палками,-- сваливаютъ съ ногъ и, окровавленнаго, тащатъ къ ближней, до половины присохшей лужѣ. Затѣмъ негодяи приносятъ пукъ соломы и хвороста, приподнимаютъ свою жертву и усаживаютъ на костеръ.-- "Кричи: "да здравствуетъ императоръ!" -- говорятъ они ему -- или мы сожгемъ тебя живьемъ". Мужественный молодой человѣкъ еще имѣетъ силы отвѣчать: нѣтъ! Тогда палачи, ударомъ кулака по лицу, сшибаютъ его съ ногъ и зажигаютъ спичками солому. По смокшее топливо и окровавленная жертва горятъ медленнымъ огнемъ. Судите же о мукахъ несчастнаго! Когда къ нему на выручку явился его отецъ, пятьсотъ негодяевъ убѣжали со всѣхъ ногъ, и передъ старикомъ на рыночной площади валялись только черные, обугленные остатки его сына.
   Это ужь просто отвратительно. Какъ симптомъ настоящаго соціальнаго склада, это -- безотраднѣе всѣхъ пораженій подъ Форбахомъ и Висамбургомъ, пораженій, которыя покрыли позоромъ только французскихъ генераловъ, а не солдатъ. Но это ужасное преступленіе ложится позорнымъ клеймомъ на всю Францію, дѣлаетъ ненавистною всеобщую подачу голосовъ. Это -- одно изъ тѣхъ преступленій, которыя поселяютъ ужасъ къ человѣческой природѣ вообще. Тутъ ужь невольно стараешься твердить самому себѣ, что эти жалкіе жители Перигора не умѣютъ ни читать, ни писать, что все ихъ моральное воспитаніе имъ дали благодушные Fréres-Ignorantins, наконецъ, что бываютъ минуты, когда на массу нападаетъ настоящая повальная болѣзнь -- эпидемія паники или энтузіазма, эпидемія кровожадности или раскаянья, -- безумія, изступленія или сумазбродства. Тутъ невольно извлекаешь такой выводъ: этотъ верховный народъ не всегда находится въ положеніи вмѣняемости, на него находятъ припадки ослѣпленія и повальнаго бѣшенства.
   Но что сказать о тѣхъ субъектахъ, которые эксплуатируютъ невѣжество, безтолковость и нервную раздражительность массы; что сказать о всѣхъ этихъ господахъ, умѣющихъ читать и писать, -- о дипломатахъ, префектахъ, министрахъ, государственныхъ сановникахъ, приводящихъ большого недоросля въ такую ярость, при которой онъ совершаетъ неслыханныя мерзости! Что сказать объ этихъ злодѣяхъ въ модныхъ палевыхъ перчаткахъ, объ этихъ негодяяхъ, осмѣлившихся писать, наканунѣ перигорскаго преступленія, въ бонапартистскихъ газетахъ такія милыя строки:
   "Въ низкой измѣнѣ декламаторовъ лѣвой стороны нельзя было бы отнять своего рода мужества, если бы они рѣшились хотя разъ чистосердечно закричать: "да здравствуетъ республика!" Они, и только одни они подвергли насъ такой"грозной опасности -- своими безтолковыми или предательскими рѣчами, хваленымъ уничтоженіемъ постоянной арміи, и еще въ этомъ году они сократили численность войска на десять тысячъ человѣкъ... Что за дѣло этой прусско-республиканской партіи, представляемой газетами "le Siècle", "le Rappel", "le Reveil", "la Marseillaise" и "le Temps",-- что имъ за дѣло до раззоренія Франціи, размежеванія ея территоріи, до всѣхъ бѣдствій, испытываемыхъ націей. Имъ во что бы то ни стало хочется провозгласить демократическую и соціальную республику. Эти пруссаки и ихъ соумышленники -- республиканцы сѣверной Америки (притопа всѣхъ воровъ, мошенниковъ, бродягъ, нищихъ, преступниковъ, преслѣдуемыхъ правосудіемъ), соціалисты, коммунисты -- всѣ они выжидаютъ только благопріятнаго случая, чтобы отворить непріятелю ворота Парижа""...
   Итакъ, бонапартистскіе органы всю отвѣтственность за пораженіе Фальи, Фроссара и Мак-Магона взваливаютъ на республиканцевъ. И они работали съ большимъ успѣхомъ. Въ одно прекрасное утро къ намъ въ комнату вбѣгаетъ, въ страшномъ переполохѣ, запыхавшаяся кухарка: "такъ и такъ, модъ, республиканцы продали Францію! На рынкѣ только и говорятъ, что императору измѣнили республиканскіе генералы!" А вѣдь рынокъ-то этотъ находится въ одномъ изъ центровъ Парижа! Если такой чепухѣ вѣрятъ на парижскомъ рынкѣ, то почему-же не вѣрить ей на ярмарочной площади въ Перигорѣ?!..
   Неугодно ли прочесть, какъ распѣваетъ секретарь г. Руэ -- вицеимператора и президента сената, въ болѣе, чѣмъ оффиціальномъ органѣ -- "le Public".
   "Настоящая война, пишетъ онъ, не есть дѣло имперіи. Это -- результатъ того безпутнаго режима, который называютъ парламентарнымъ. На него-то и должна падать -- всецѣло и исключительно -- вся отвѣтственность за настоящее бѣдственное положеніе. Для удовлетворенія мелочного, личнаго тщеславія, режимъ этотъ ниспровергъ тѣ раціональныя условія, среди которыхъ Франція шла по пути прогресса и цивилизаціи. Втеченіи восьми послѣднихъ мѣсяцевъ онъ подстрекалъ всѣ честолюбивыя бредни, лелѣялъ вражду и ненависть и въ безумномъ предпріятьи внѣшней войны искалъ вознагражденія за безумные промахи внутри".
   А между-тѣмъ этотъ-же самый Руэ еще такъ недавно говорилъ, поднося императору адресъ сената:
   "Благодаря вашимъ неусыпнымъ заботамъ, государь, нація готова... Умѣряя неосторожное нетерпѣніе, но одушевленный тѣмъ мужественнымъ спокойствіемъ, которое составляетъ настоящую силу, императоръ умѣлъ выжидать. По втеченіи послѣднихъ четырехъ лѣтъ онъ довелъ до возможнаго совершенства вооруженіе нашихъ солдатъ, непоколебимо упрочилъ организацію нашихъ военныхъ силъ. Такъ пусть-же онъ, съ справедливой гордостью и благороднымъ довѣріемъ, станетъ во главѣ героевъ Мадженты и Сольферино, пусть ведетъ свои стройные легіоны на поля новыхъ, славныхъ побѣдъ"...
   Весьма курьезно для насъ то, что плебисцитарный простолюдинъ только повторяетъ слова президента сената, разумѣется, на свой манеръ. "Республиканцы", говоритъ онъ, "подослали Оливье къ императору. Оливье прикидывался, будто хочетъ измѣнить республиканцамъ для того только, чтобы удачнѣе измѣнить императору. По проискамъ Оливье, императору была объявлена война, а потомъ республиканцы-генералы, въ свою очередь, измѣнили императору". Для огромныхъ массъ сельскаго народа это сдѣлалось такъ несомнѣнно, какъ евангельскій текстъ. Попробуйте-ка выказать хоть тѣнь сомнѣнія, и вы рискуете быть сожженнымъ на медленномъ огнѣ!
   Этимъ простакамъ императоръ представляется какою-то пифическою личностью. Это -- олицетвореніе ихъ собственнаго непроницаемаго невѣжества. Ихъ легендарный императоръ непогрѣшимъ, какъ папа, непобѣдимъ, какъ Роландъ или Карлъ Великій, но можетъ быть жертвою измѣны.
   Поговариваютъ о новомъ Coup-d`Etat. Малѣйшій успѣхъ Мак-Магона будетъ, по слухамъ, сопровождаться распущеніемъ законодательнаго собранія.
   

28 августа.

   Сегодня мы получили слѣдующее интересное письмо отъ одного молодого хирурга, находящагося въ арміи Мак-Магона. Письмо помѣчено 24 августа.
   "Сегодня мы выступили въ походъ. Начиная съ шести часовъ утра и до четырехъ пополудни, безостановочно тянулась сто сорока-тысячная армія Солдаты были бодры, веселы, глядѣли настоящими козырями.
   Но много ли изъ нихъ останется? Многіе ли вернутся живыми? Какая масса бравыхъ, свѣжихъ силъ обречена на гибель и истребленіе! И сколько раздирающихъ душу эпизодовъ видишь кругомъ себя! По окраинамъ дороги, во рвахъ, валяются бѣдные солдаты -- изнуренные, загнанные; у однихъ изъ груди вырывается уже предсмертная хрипота, другіе, трясясь отъ лихорадки, еле-еле тащатся къ полю сраженій, гдѣ ихъ покончитъ какое нибудь шальное ядро. Идти на смерть въ полномъ сознаніи здоровья, конечно, ужасно, но изъ за чего уже, кажется, этимъ недужнымъ такъ гоняться за смертью!!
   И однако веселость одушевляетъ всю военную компанію. Всюду смѣхъ, шуточки, каламбуры. Что прикажешь дѣлать?! Тутъ ко всему скоро привыкнешь. Въ то время, когда на насъ напало особенно тяжелое раздумье объ ужасахъ войны, о дикихъ сценахъ, видѣнныхъ нами, одинъ изъ моихъ пріятелей съострилъ, поглядывая на свои бѣдныя, распухшія отъ переходовъ ноги: "вѣдь вотъ, мой другъ, и меня сдѣлали новымъ эдипомъ!!"
   Эта веселость можетъ, правда, покоробить душу тому, кто любитъ наблюдать контрасты. И то сказать -- они представляются какъ-то сами собою. Особенно тягостно было для меня видѣть, какъ многіе изъ насъ, мучимые голодомъ, грубо требовали съѣстныхъ припасовъ отъ бѣдныхъ мѣстныхъ жителей, и безъ того въ конецъ ограбленныхъ прусскими ноборами. Несчастные дрожали, какъ осиновый листъ, подъ громомъ солдатской ругани. Это было тѣмъ жесточе, что эти бѣдняки, страдавшіе больше насъ, приняли насъ съ радостью, какъ друзей и защитниковъ дорогого сердцу отечества. Въ салонѣ мы умѣемъ показать себя и вѣжливыми, и предупредительными, но тутъ -- въ насъ вдругъ разнуздались всѣ пошлые, безобразные инстинкты. Силы небесныя, насколько вѣковъ мы отстали!"
   

29 августа.

   Крикуны газетъ "Figaro" добились таки своего. Они такъ науськали французское населеніе противъ нѣмцевъ, поголовно объявленныхъ прусскими шпіонами, что губернаторъ Парижа -- Трошю отдалъ приказъ, въ силу котораго нѣмцы -- всѣ, всѣ, безъ исключенія -- втеченіи трехъ сутокъ должны оставить сенскій департаментъ. Мѣра эта, объявляетъ Трошю, необходима въ интересахъ національной обороны, и правительство не можетъ гарантировать безопасность лицъ, принадлежащихъ, по своей національности, къ враждебнымъ Франціи странамъ. "Фигаро" остается недоволенъ только тѣмъ, что ихъ прямо не вытурили съ французской территоріи". Эти нѣмцы, свидѣтельствуетъ онъ, будутъ, какъ нельзя лучше шпіонить и въ провинціи, разоблачая передвиженія войскъ, неизвѣстныя намъ самимъ. Хорошо еще, что въ Парижѣ за ними слѣдить все-таки легче, чѣмъ въ провинціи... Трошю разрѣшилъ намъ самимъ чинить правосудіе... И ужь мы, конечно, не дадимъ себя въ обиду!"
   Господа изувѣры Gaulois, Figaro, Paris-Journal и прочей печатной грязи,-- вспомните, что даже у бедуиновъ голова врага, спящаго подъ ихъ шатромъ, считается священною! До сихъ поръ мы думали, что честное гостепріимство составляетъ одну изъ добродѣтелей Франціи. Нѣмецкое населеніе въ стѣнахъ Парижа было не только совершенно безвредно, въ его огромномъ большинствѣ, но это было также глубоко честное, рабочее, смышленное населеніе,-- мы рѣшаемся добавить даже -- болѣе привязанное къ Франціи, чѣмъ большинство французовъ. Мѣра ваша -- преступленіе, мало того, колоссальная глупость. Вы впослѣдствіи сами увидите, какую потерю несете, изгоняя мирныхъ нѣмцевъ изъ Парижа. Вы несправедливо подозрѣваете вашихъ гостей, вашихъ друзей, вы клевещете на нихъ, осыпаете оскорбленіями, прогоняете, раззоряете до тла,-- ну помните же, что въ нихъ вы готовите себѣ ужасныхъ, заклятыхъ враговъ... Нагоняя честныхъ и полезныхъ рабочихъ, которые притомъ уносятъ съ собой всѣ тайны парижской фабрикаціи,-- вы поступаете также разумно и практично, какъ когда-то поступилъ Людовикъ XIV, выгнавшій всѣхъ протестантовъ за предѣлы Франціи; эти протестанты -- скажемъ мимоходомъ -- въ значительной мѣрѣ способствовали развитію Берлина, величію Пруссіи. Фридриха Il-го спросили разъ: что Франція могла бы сдѣлать для него самаго пріятнаго?-- "Декретировать вторичное уничтоженіе нантскаго эдикта!!"
   Я провожалъ на станцію желѣзной дороги нѣкоторыхъ честныхъ нѣмцевъ, моихъ друзей, уѣзжавшихъ въ Лондонъ. Ихъ горькія жалобы и проклятія наполняли меня стыдомъ и горькою скоръ бью...
   Органъ Абу -- Le Soir -- свирѣпо протестуетъ противъ того, что полиція оставляетъ за собой право выдавать завѣдомо безвреднымъ нѣмцамъ свидѣтельства на проживаніе въ столицѣ. Эта честная газетка объявляетъ, что доносъ сдѣлался теперь одною изъ первыхъ обязанностей гражданина. Не донести на человѣка, подозрѣваемаго въ томъ, что онъ родился по ту сторону Рейна, по словамъ газеты le Soir, значитъ -- быть предателемъ своего отечества.
   А вотъ прислушайтесь-ка къ кровожадному реву бонапартистскаго "Figaro", опьяненнаго яростью и вермутомъ: "впередъ, граждане, на этихъ злыхъ шакаловъ, на этихъ нѣмецкихъ гіенъ, настолько же коварныхъ, какъ и свирѣпыхъ!.. Изгонимъ ихъ изъ нашихъ лѣсовъ, потомъ будемъ преслѣдовать въ ихъ собственныхъ трущобахъ! И дай Богъ, чтобы поскорѣе насталъ тотъ день, когда наши охотничьи рожки прогремятъ надъ послѣдними трупами этой проклятой расы и когда мы бросимъ ихъ на съѣденіе нашимъ дворовымъ псамъ!!.."
   Вотъ что осмѣливается печатать въ Парижѣ органъ жокей-клуба. Это -- мерзко до идіотизма, но вмѣстѣ съ тѣмъ это -- возмутительно. Какой нибудь дикій индѣецъ, затягивая военную пѣснь и собираясь рѣзать враждебное племя, едва ли можетъ выказать такую плотоядную свирѣпость.
   -- "Боже правый, неужели мы еще остаемся дикими?" -- вотъ екорбный крикъ, вырвавшійся изъ груди несчастнаго молодого человѣка, наложившаго на себя руки. Это былъ статный, молодцоватый волонтеръ, по несчастію, блондинъ, съ голубыми глазами. Съ маршрутомъ въ карманѣ, онъ хотѣлъ нагнать назначенный ему отрядъ. Въ какомъ-то маленькомъ городкѣ его заарестовали, какъ пруссака, отколотили дубьемъ и кулаками и, въ заключеніе спектакля, заперли въ тюрьму, даже не осмотрѣвъ его бумагъ. Просунувъ эти документы за галстухъ, несчастный повѣсился на болтахъ тюремной рѣшетки, но предъ смертью написалъ свой негодующій протестъ на стѣнахъ каземата.
   

30 августа.

   Надо полагать, что обѣ арміи -- королевская и императорская -- гдѣ нибудь сошлись въ ужасной схваткѣ, въ направленіи Арденнъ. По извѣстій у насъ нѣтъ, какъ нѣтъ. Правительство, можно сказать, ровно ни о чемъ насъ не увѣдомляетъ, развѣ только кормитъ ложными извѣстіями. Намъ то и дѣло твердятъ о чудовищномъ уронѣ, понесенномъ пруссаками подъ Гравелотомъ,-- о нашихъ собственныхъ потеряхъ, надо быть, и говорить совсѣмъ не стоитъ. Разсказываютъ намъ также, будто пруссаки, какъ мухи, мрутъ отъ поноса, и рѣшительно не могутъ двигаться въ своихъ, слишкомъ узкихъ башмакахъ. А французская армія, изволите видѣть, одушевлена всегда наилучшимъ духомъ и молодецкой энергіей...
   Оффиціозныя газеты продолжаютъ будоражить населеніе разсказами -- правдивыми или ложными, кто ихъ знаетъ -- о разныхъ будто бы совершенныхъ пруссаками мерзостяхъ. Какъ бы то ни было, но наши несчастныя восточныя и сѣверныя провинціи, прежде только раздѣтыя до-гола бѣдствіями войны, теперь обдираются, какъ липки, прусскими реквизиціями. Останутся ли Эльзасъ и Лотарингія частями Франціи или удостоятся рѣдкаго счастія принадлежать къ Германіи, во всякомъ случаѣ онѣ, эти двѣ горемычныя страны, раззорены уже до тла, и пока нѣсколько оправятся, прейдетъ, по крайней мѣрѣ, одно поколѣніе. Сначала были расхищены всѣ наличные капиталы, потомъ назначены чудовищные выкупы, для которыхъ пришлось дѣлать долги въ Швейцаріи, затѣмъ у жителей угнали лошадей, коровъ, барановъ и овецъ; армія забрала подводы, и теперь баденскіе поселяне -- добрые друзья и сосѣди по ту сторону Рейна, являются съ саблями на-голо среди несчастнаго, обезоруженнаго населенія, являются съ фурами, которыя нагружаютъ домашнимъ хозяйствомъ, бѣльемъ, посудою, тогда какъ несчастные мѣстные жители умираютъ съ голоду. Зарейнскіе ученые Гунны не щадятъ ни жизни, ни чести, ни имущества. И кто бы могъ предвидѣть въ нѣмецкомъ филистерѣ такого кровожаднаго вандала. Мстить эльзасцы за себя не смѣютъ, ипритомъ это физически невозможно. Ихъ отчаянье -- пассивно, но они отъ всей души ненавидятъ своихъ освободителей, какъ ненавидятъ ихъ несчастные жители Шлезвига. Теперь не одинъ Рейнъ отдѣляетъ Эльзасъ отъ Бадена, но цѣлая бездна жгучей ненависти. Вѣдь баденскіе артиллеристы, по приказанію пруссаковъ, громятъ стѣны Страсбурга, этой, какъ они говорятъ, будущей столицы великаго герцогства баденскаго.
   Но всего чудовищнѣе и безчеловѣчнѣе въ военномъ кодексѣ, опубликованномъ въ занятыхъ провинціяхъ, тотъ принципъ, на которомъ онъ основанъ.
   Цѣлые милліоны мѣстныхъ жителей сдѣлались рабами нѣмецкаго капрала или простого солдата, расхаживающаго по странѣ. Всякая гуманность, всякая справедливость изгнаны и замѣнены произволомъ пруссаковъ. Какой нибудь уланъ является въ городъ съ пятидесяти-тысячнымъ населеніемъ, требуетъ немедленной контрибуціи въ пять милліоновъ, -- и если пяти милліоновъ не сказывается, если улана берутъ за шиворотъ, городъ подвергается сожженію. Такова теорія, провозглашенная пруссаками и неукоснительно ими выполняемая. Мэръ города Нанси обязанъ былъ выставить сорока пруссакамъ, послѣ дессерта, двадцать публичныхъ женщинъ и четыре сотни сигаръ; мужъ не долженъ сердиться, если драгунъ отнимаетъ у него жену; брату приказывается отдать своихъ сестеръ на произволъ карабинеровъ господина Бисмарка. Не хочетъ французъ повиноваться, когда его заставляютъ быть проводникомъ или даже рѣзать французскихъ солдатъ,-- разстрѣлять его, каналью. Француза, служившаго проводникомъ для французской арміи, тоже разстрѣлять. Патріотизмъ обратился въ гнусное преступленіе; если вы защищали свою семью и домашній очагъ -- вы злодѣй. Если вольные стрѣлки -- даже признанные или посланные правительствомъ -- попадутся въ плѣнъ съ своимъ оружіемъ, съ ними поступаютъ, какъ съ разбойниками, то есть разстрѣливаютъ. Тоже и съ національной гвардіей. Съ точки зрѣнія милитаризма, даже прусскаго, это просто непостижимо, хотя намъ и толкуютъ, что это -- наилучшій урокъ, какой только нѣмецкая серьезность можетъ дать французскому легкомыслію. Въ самомъ дѣлѣ, что такое прусскій ландверъ, какъ не національная гвардія!..
   Обратите вниманіе также на англійскую милицію, почти единственную армію Великобританіи: что она такое, какъ не сочетаніе вольныхъ стрѣлковъ съ національной гвардіей?
   

31 августа.

   Вмѣсто всякихъ извѣстій съ театра войны, намъ не перестаютъ твердить на всѣ возможные тоны, что вслѣдствіе страшныхъ потерь, понесенныхъ арміей генерала Штейнмеца, онъ впалъ въ немилость, что ни одинъ генералъ не хочетъ взять на себя отвѣтственности командованія его плачевно-разстроенной арміей, наконецъ, что армія эта слилась съ корпусомъ наслѣднаго принца прусскаго... (?) Генералъ Паликао упорно безмолвствуетъ, но своимъ интимнымъ клевретамъ онъ, говорятъ, шепнулъ на ушко слѣдующее: "если бы Парижъ зналъ то, что я.знаю, онъ весь вспыхнулъ бы радостной иллюминаціей"... Прошелъ слухъ, будто Базенъ и Мак-Магонъ окончательно соединились и будто армія двинулась уже къ границамъ Германіи, чтобы, для освобожденія Страсбурга, дѣйствовать въ великомъ герцогствѣ баденскомъ.
   Пренія въ законодательномъ собраніи продолжаются. Лѣвая сторона и лѣвый центръ упорно настаиваютъ, чтобы была назначена комиссія національной обороны; избранная изъ среды палаты, комиссія эта просто должна была присоединиться къ военному министерству, содѣйствовать ему, прикрывать его своей отвѣтственностью и сообщать защитѣ большую энергію. Но Паликао остается непреклоннымъ и не хочетъ быть ничѣмъ обязаннымъ представителямъ націи.-- "Я отвѣчаю за все, понимаете ли, я, я отвѣчаю за все!" не перестаетъ онъ твердить. Лѣвая сторона продолжаетъ выставлять возраженія.-- "Почтеннѣйшая палата" -- такова въ сущности рѣчь ужаснаго Паликао -- "позвольте задостовѣрно узнать, ошибусь ли я, если назову васъ коллекціей олуховъ и гороховыхъ шутовъ?" Палата начинаетъ вотировать и каждый разъ неизмѣнно отвѣтствуетъ огромнымъ большинствомъ: "такъ точно-съ, мы, дѣйствительно, олухи и гороховые шуты".-- "Ну, такъ молчать, значитъ, и баста!"
   Палата обнаружила желаніе расширить власть губернатора Трошю, къ которому буржуазія питаетъ большое довѣріе. Принявъ, безъ особеннаго труда, категорическій тонъ капрала, Паликао отвѣчалъ: "Трошю -- мой подчиненный. Я, и только я назначилъ его парижскимъ губернаторомъ, а вовсе не вы. Все полномочіе Трошю проистекаетъ не отъ васъ, и потому онъ долженъ только отъ одного меня получать приказанія". Большинство сейчасъ же объявляетъ, что оно совершенно довольно этимъ отвѣтомъ.
   Что касается Трошю, то онъ сильно разочаровалъ своихъ орлеанистскихъ благопріятелей; не далѣе, какъ дней десять тому назадъ, ламъ со всѣхъ сторонъ твердили, будто Трошю долженъ былъ подготовить орлеанистскій Coup d'Etat. Его назначеніе губернаторомъ Парижа, полагаютъ, было выхлопотано у императора, въ шалонскомъ лагерѣ, принцемъ Наполеономъ. Почтеннѣйшій Plonplon, увѣряютъ насъ, хотѣлъ состряпать нѣкоторого рода пронунсіаменто въ свою пользу. По недогадливый Трошю не умѣетъ понимать экивоковъ и полусловъ, и потому горячаго принца попросили идти спасать династію въ другомъ мѣстѣ. Тотъ не заставилъ себя долго упрашивать, и теперь задаетъ шику въ флорентійскихъ казино -- въ тирольской шляпѣ и костюмѣ вольнаго стрѣлка. Жена его, принцесса Клотильда -- женщина вполнѣ честная и хорошая, замѣтимъ мимоходомъ -- отказалась за нимъ слѣдовать. Мало того, Трошю нисколько не понялъ разныхъ понуканій со стороны орлеанистской партіи: полусловъ, чудакъ, не понимаетъ... На всѣ представленія, какія ему дѣлали, онъ отвѣчалъ съ изумительнымъ хладнокровіемъ, что "императора онъ вовсе не любитъ, а уважаетъ еще менѣе, но намѣренъ строго слѣдовать своей солдатской присягѣ". Нѣтъ, негодится Трошю, рѣшительно негодится въ государственные мужи... Этой непоколебимой вѣрностью недалекаго Трошю объясняется то глубокое пренебреженіе, съ какимъ къ нему относится Паликао. На всѣхъ перекресткахъ разсказываютъ, будто дня четыре тому назадъ императрица прикрикнула на бѣднаго Трошю съ обиднымъ высокомѣріемъ, но тотъ упрямо ограничивается только своей прямою обязанностью -- защитою парижскихъ укрѣпленій и не хочетъ, чудакъ, понять вопіющей необходимости -- осуществить орлеанистскій заговоръ противъ бонапартистовъ или бонапартистскую интригу противъ республиканцевъ. Я республиканцы между тѣмъ находятся въ самомъ плачевномъ положеніи. Правительство второй имперіи гораздо серьезнѣе занято преслѣдованіемъ республиканской партіи, чѣмъ борьбою противъ пруссаковъ. Императоръ плетется за багажемъ арміи Мак-Магона, со всѣмъ тяжелымъ скарбомъ лакеевъ, секретной полиціи, поваровъ, винъ и съѣстной провизіи, съ ста двадцатью лошадьми и цѣлымъ штатомъ конюховъ. Онъ теперь сдѣлался, въ глазахъ всѣхъ, только главою бонапартистской партіи, коварно строющимъ свои козни противъ другихъ партій.
   Съ каждымъ днемъ положеніе республиканцевъ становится болѣе затруднительнымъ; въ деревняхъ противъ нихъ организуется настоящая облава поселянъ, въ городахъ они рискуютъ жизнію, только показываясь на улицахъ. Если повезетъ Базену или Мак-Магопу ничего нѣтъ удивительнаго, что осуществится объявленный Coup d'Etat, Нѣкоторыя оффиціозныя газеты уже подстрекаютъ возобновить сентябрьскія убійства -- противъ внутреннихъ враговъ Франціи.
   

1 сентября.

   Лавилетское дѣло дождалось третьяго судебнаго засѣданія. Въ воскресенье, 14 августа, находящійся въ лавилетскомъ предмѣстьи постъ саперной пожарной команды былъ атакованъ двадцатью или тридцатью вооруженными гражданами, кричавшими: "да здраствуетъ республика!" и требовавшими у пожарныхъ выдачи ихъ ружей. Командовавшій офицеръ поспѣшно является на мѣсто суматохи, запираетъ за собою дверь и вступаетъ въ переговоры съ нападающими. Поднимаются споры, раздаются ружейные выстрѣлы -- лейтенантъ слегка раненъ; достается также и нападающимъ -- отъ прибѣжавшихъ полицейскихъ и отъ встревоженной толпы, которой стали толковать о вторженіи переодѣтыхъ пруссаковъ. Въ палатѣ и въ народѣ страшное волненіе, требуютъ военнаго суда, но даже само правительство возразило, что нужно, по крайней мѣрѣ, выполнить судебныя формальности. Жюль Фавръ имѣлъ мужество потребовать, чтобы приговоръ не былъ исполненъ безъ строгаго и праваго суда. Между буржуа пущенъ слухъ, что весь этотъ скандалъ былъ затѣянъ нѣкоторыми республиканцами-соціалистами, принадлежащими къ международной ассоціаціи, и именно къ той ея части, которая симпатизируетъ Бланки. Но предпріятіе окончилось такимъ мизернымъ исходомъ, было поведено такъ безтолково, что многіе, весьма естественно, стали подозрѣвать въ этомъ дѣлѣ штуки полиціи. Скоро самыя гнусныя обвиненія посыпались на Бланки, все еще остающагося притомъ въ легкомъ подозрѣніи послѣ дѣла съ Барбосомъ. Всѣхъ сильно удивляло, какимъ образомъ Бланки, завѣдомый зачинщикъ этой исторіи, не былъ даже названъ ни въ слѣдственномъ процессѣ, ни въ оффиціозныхъ газетахъ. Какова бы впрочемъ ни была здѣсь роль Бланки (которого мы считаемъ совершенно неповиннымъ во взводимыхъ на него ужасахъ),-- участіе полиціи выступаетъ наружу во многихъ знаменательныхъ частностяхъ: какъ только передъ пожарной командой столпились крикуны, за ними съ тылу бѣжитъ переодѣтый мушаръ съ револьверомъ въ рукахъ, который онъ, по собственному показанію, разрядилъ восемь разъ передъ собою, направо и налѣво. Между тѣмъ во всей несчастной свалкѣ не оказалось и восьми ранъ. Выстрѣлы, пущенные этимъ ярымъ агентомъ-подстрекателемъ (agent-provocateur), само собою разумѣется, были поставлены на счетъ бунтовщиковъ, тогда какъ этотъ-то злодѣй, очень можетъ быть, и убилъ ту маленькую дѣвочку, которой смерть возмутила всѣхъ сосѣдей, бросившихся, въ свою очередь, рѣзать нападающихъ.
   Атака была направлена противъ пожарныхъ. Почему же противъ пожарныхъ? Изъ всѣхъ вооруженныхъ полицейскихъ командъ пожарные одни пользуются популярностью и не только потому, что они безвредны, но также и потому, что оказываютъ важныя услуги во время опасности отъ пожаровъ. Съ какой же стати было нападать именно на пожарныхъ? Около того времени министерство внутреннихъ дѣлъ быстрыми переходами перевело въ Парижъ изъ провинціи сто тысячъ пожарныхъ, -- конечно не для защиты Парижа, потому что Парижъ еще не подвергался нападенію, и министерство гг. Шевро, Давида и Паликао все еще упорно отказывалось вооружить мѣстную національную гвардію. Для чего же было наполнять Парижъ этой арміей пожарныхъ? А что если бы вооруженные плебисцитарные ребята, огромной гурьбой нахлынули въ безоружный Парижъ, при чудовищной новости: "парижскіе революціонеры убиваютъ нашихъ братьевъ -- пожарныхъ",-- Что было бы тогда?! Нѣкоторые, дѣйствительно, повыходили изъ вагоновъ и, бѣгая по спокойнымъ улицамъ, спрашивали: "а гдѣ же краевые, которыхъ мы хотимъ перестрѣлять?" Это темное обстоятельство лавилетской драмы не было выяснено на судѣ, какъ и слѣдовало предвидѣть.
   Передъ судъ были выведены какіе-то пьяненькіе оборвыши,-- одни были приговорены къ тюремному заключенію, другіе -- къ смертной казни. Къ категоріи послѣднихъ, конечно, отнесенъ оговоренный мушаромъ главный зачинщикъ всего скандала. Но при третьемъ засѣданіи суда является новый обвиняемый, который доказываетъ, что мнимый зачинщикъ -- былъ только пьяный прохожій, въ руки котораго онъ всунулъ свое ружье. Этотъ третій допросъ совершенно измѣнилъ физіономію процесса. Явились, наконецъ, восторженные почитатели Бланки: это -- два молодые человѣка, образованные, вѣжливые, смышленые, -- словомъ, очень приличные люди. Въ преступленіи они не сознались, но громко исповѣдали свои республиканскія убѣжденія. Приводимъ ихъ подлинныя слова:
   Эдъ. Я протестую противъ взведеннаго на меня обвиненія въ убійствѣ, но сознаюсь, что я хотѣлъ ниспровергнуть императорское правительство. Нападая на лавилетскую казарму, я хотѣлъ поднять на ноги всю народную массу, чтобы ею дать отпоръ внѣшнимъ врагамъ. Съ 1792 года только поголовно вставшій народъ боролся съ вторгнувшимся непріятелемъ.
   Бридо. Я протестую противъ всякаго, кто назоветъ меня убійцею. Полагаютъ, будто я сносился съ герцогомъ мекленбургскимъ, на томъ только основаніи, что карточка одного изъ его лакеевъ была найдена въ нѣмецкой граматикѣ, купленной мною у букиниста. Презабавное обвиненіе! Я врагъ не Франціи, но Бонапартовъ. Если я через-чуръ горячъ, прошу извинить мою пылкость. Никогда мнѣ и въ голову не приходило брататься съ Пруссіей. Если я хотѣлъ организовать нападеніе на императорское правительство, то только для того, чтобы успѣшнѣе бороться съ Пруссіей. Дѣйствовалъ я по твердо установившимся убѣжденіямъ. Вы видите, къ чему они меня привели теперь. Но я ни въ чемъ не раскаиваюсь.
   Судъ принимается думать и соображать; Эдъ и Бридо единодушно объявлены виновными, приговорены къ смерти. Сестра Бридо падаетъ безъ чувствъ, съ крикомъ: "пощадите!.." Ее выносятъ изъ залы. Въ тюрьмѣ къ Эду приходитъ проститься жена. Сквозь тюремную рѣшетку молодая женщина просовываетъ свою руку, которую мужъ цѣлуетъ; они обмѣниваются грустнымъ, тихимъ, продолжительнымъ взглядомъ. Между ними не было произнесено ни одного слова: разговоръ вызвалъ бы слезы, но они не проронили ни слезинки -- ни тотъ, ни другая.
   Когда приговоръ этотъ сталъ извѣстенъ въ Парижѣ, всюду поднялся крикъ: "нѣтъ, нѣтъ, мы не допустимъ убить этихъ молодыхъ людей!" Тотчасъ же въ публикѣ стала ходить просьба о помилованіи; она покрылась множествомъ подписей, между которыми было имя и старика Мишле. Къ лѣвой сторонѣ послали депутацію, Гамбету убѣждаютъ, подъ страхомъ безчестья, дать дѣлу ходъ въ палатѣ. И тутъ-то вдругъ оказывается, что исполненіе приговора было бы просто противузаконно, такъ какъ первымъ декретированнымъ въ 1848 г. закономъ смертная казнь навсегда отмѣнялась по политическимъ преступленіямъ. Обращаются къ Паликао. Тотъ упорствуетъ. Примѣръ, говоритъ, надо показать. Не слишкомъ ли жестокъ примѣръ-то будетъ... Въ приговорѣ суда сказано, что преступники будутъ разстрѣляны на лавалетскомъ бульварѣ. Посмотримъ, осмѣлятся ли разстрѣлять ихъ на бульварѣ, въ виду всего столпившагося Парижа?!...
   

2 сентября.

   Но Бридо и Эдъ -- это только частности. Главное вниманіе, всѣ опасенія общества сосредоточены на Страсбургѣ -- сердцѣ Эльзаса, на древнемъ, почтенномъ Страсбургѣ, который оспариваютъ другъ у друга Франція и Германія, который хочетъ остаться французскимъ городомъ, хотя пруссаки и бомбардируютъ его съ наивозможнымъ братскимъ усердіемъ.
   14 августа пруссаки серьезно принялись за осадныя работы. До того городъ, въ строгомъ смыслѣ, осажденъ не былъ. Въ ожиданіи большихъ осадныхъ орудій изъ Раштадта, добрый баденскій сосѣдъ -- Кель угощалъ Страсбургъ бомбами своихъ батарей, Страсбургъ отвѣчалъ тѣмъ же, и скоро часть жалкихъ городскихъ построекъ Кел" была сожжена. И вся Германія закричала противъ злодѣйскихъ защитниковъ Страсбурга. Быть можетъ, и въ самомъ дѣлѣ, они должны были мѣтить повнимательнѣе и стрѣлять только по батареямъ, посреди домовъ, служившихъ имъ ширмами. Какъ бы то ни было, но жители Страсбурга утверждаютъ, что тутъ они ни въ чемъ невиноваты -- по той простой причинѣ, что все сдѣлали не они, а крѣпость, не спрашивавшая ихъ разрѣшенія.
   Весь день 15 августа прошелъ безъ особенно крупныхъ событій. Это былъ оффиціальный праздникъ. Улицы были наполнены народомъ. Вдругъ, около половины десятаго вечеромъ, послышались неистовые крики, глухой раскатъ орудій, свѣтъ ядеръ: пруссаки выбрали своей мишенью страсбургскій соборъ. Жители не были предупреждены о канонадѣ,-- обычныхъ въ этомъ случаѣ извѣщеній никто не дѣлалъ. Пруссаки хвалились, что они "пошутили ради праздника, выпустивъ нѣсколько залповъ въ честь императора". Прекрасно, но эта медвѣжья шуточка стоила жизни двумъ женщинамъ и многимъ дѣтямъ.
   Съ 16 до 23 авг. въ Страсбургѣ не произошло ничего замѣчательнаго. 23, комендантъ крѣпости генералъ Урихъ, именемъ своихъ 11,000 сподвижниковъ, отвергъ ультиматумъ генерала Вердера, начальствующаго шестидесятитысячнымъ осаднымъ корпусомъ. Защитники Страсбурга, какъ слышно, проникнуты геройской рѣшимостью, хотя и чувствуютъ недостатокъ въ боевыхъ припасахъ и провизіи. Нѣсколько оправившись отъ злой шуточки, сыгранной прусскимъ генераломъ, граждане заняли самыя видныя мѣста, чтобы полюбоваться ударами въ этой чудовищной дуэли между крѣпостными орудіями и пушками Круппа. Имъ и въ голову не приходило, чтобы пушки Круппа были наведены именно въ нихъ. но вдругъ, 24 числа, около 9 часовъ утра, цѣлый градъ бомбъ и ядеръ посыпался на наиболѣе богатыя части города. Пруссаки щадили крѣпостные валы, щадили цитадель, но самый городъ, убѣжище невоенныхъ гражданъ огорошили адскимъ ливнемъ каленыхъ ядеръ и нефтяныхъ бомбъ. Наиболѣе красивые дома, густо застроенныя части города вспыхнули заревомъ. Со всѣхъ сторонъ раздается изступленный крикъ: библіотека горитъ, библіотека горитъ!.. Толпа кидается къ мѣсту несчастія, всякій хочетъ вырвать изъ пламени книжныя сокровища. Напрасно разставляютъ пожарныя трубы: нѣсколько водяныхъ струй безполезно теряются посреди всей этой массы желѣза, огня, горнаго масла -- среди всѣхъ этихъ разрушительныхъ средствъ, направленныхъ въ одинъ пунктъ со всѣхъ прусскихъ батарей. Около полуночи изчезла и послѣдняя надежда: книги, эстампы, рукописи трещатъ въ пламени, и изъ страсбургской библіотеки, изъ всего этого честнаго, либеральнаго, и гостепріимнаго книгохранилища, въ которомъ я, еще бѣдный студентъ, провелъ, можетъ быть, лучшіе часы моей жизни, -- не остается болѣе ни томика, ни единаго листочка бумаги...
   И между тѣмъ, вблизи ея не было ни одной казармы, никакого военнаго сооруженія -- библіотека находилась между церковью, училищемъ и международнымъ походнымъ госпиталемъ. За библіотекой очередь дошла до страсбургскаго собора -- этого гордаго памятника готической архитектуры. Гаубицы, наведенныя съ адской мѣткостью, зажгли деревянныя стропила, идущія отъ прежней станціи телеграфа до средняго пространства церкви. Это дерево, обложенное цинкомъ, занялось сразу. По испуганному городу сталъ ходить страшный призывъ: "соборъ горитъ, къ собору, къ собору!" По безсильной, безпомощной толпою кучился народъ передъ громаднымъ пожарищемъ, съ ужасомъ глядѣлъ на это бѣлое пламя, -- пламя загорѣвшагося цинка, окружавшее каменныя стѣны и пробиравщееся до высокаго шпица. Средній притворъ храма рухнулъ, но четыре каменныя стѣны удержались на своемъ мѣстѣ. Вся площадь была усѣяна обломками колонъ, статуй, огромными камнями, оторванными отъ стѣнъ зданія. Вскорѣ дымъ застилалъ весь городъ густой, мрачной пеленою, среди которой едва виднѣлся черный, обгорѣвшій шпицъ собора.
   Сегодня въ законодательномъ собраніи эльзасскій депутатъ Келлеръ взошелъ на трибуну. Глубоко взволнованнымъ голосомъ онъ объявилъ, что Страсбургъ скоро обратится въ груду развалинъ, что предмѣстья его всѣ разметаны, крыша собора обвалилась, библіотека, новый храмъ и госпиталь сожжены, что женщины и дѣти прячутся въ клоачныхъ стокахъ -- единственномъ убѣжищѣ отъ бомбъ, что французскихъ поселянъ заставляютъ строить непріятельскія траншеи и батареи, и осажденные должны глядѣть на это спокойно или направить свои нули въ французскую грудь. Келлеръ разсказываетъ далѣе, что баденскіе поселяне, безъ мундировъ, но съ оружіемъ въ рукахъ, переправляются чрезъ Рейнъ и налагаютъ контрибуцію на бѣдныхъ эльзасцевъ, которымъ правительство до сихъ поръ отказываетъ въ оружіи. Затѣмъ депутатъ сообщаетъ о томъ, какъ епископъ страсбургскій являлся для переговоровъ въ главную квартиру пруссаковъ. "Зачѣмъ вы бомбардируете частное имущество? спрашивалъ онъ генерала Вердера,-- нападаете на безоружныхъ гражданъ, женщинъ и дѣтей? "Некогда мнѣ осаждать вашъ городъ", отвѣчалъ пруссакъ, "я хочу заставить вашихъ гражданъ, чтобы они склонили вашихъ солдатъ сдать крѣпость?" "Такъ позвольте же, по крайней мѣрѣ, выдти женщинамъ и дѣтямъ", продолжаетъ епископъ. "Какъ бы не такъ!" быль отвѣтъ генерала Вердера, "на нихъ-то мы особенно и разсчитываемъ, чтобы поскорѣе завладѣть цитаделью".
   "Нельзя болѣе ждать ни минуты!" убѣждаетъ Келлеръ, "пусть палата назначитъ комиссара, который долженъ передать осажденнымъ жителямъ Страсбурга, что Франція ихъ не оставитъ.
   Палата потрясена этимъ горестнымъ разсказомъ. Она хотѣла уже, съ единодушнымъ одобреніемъ, вотировать предложеніе Келлера, какъ вдругъ...
   "Что это вы, скажите Бога ради, вздумали?! кричитъ императорскій прокуроръ Пикаръ: -- назначить комиссара значило бы доставить гражданскому элементу преобладаніе надъ военнымъ, значило бы ниспровергнуть пассивное повиновеніе и приласкать буйныя народныя страсти, значило бы, наконецъ, вернуться къ вѣчно проклятой анархіи революціоннаго конвента!"
   Палата колеблется... Послушаемъ, говоритъ, Паликао. Отыскиваютъ въ попыхахъ Паликао. Тотъ ужь знаетъ свою роль и окидываетъ все собраніе наглымъ, презрительнымъ взглядомъ. "Непріятно мнѣ, милостивые государи, что вы меня безпокоите изъ-за какого нибудь вздора,-- таковъ смыслъ его рѣчи: -- время для меня слишкомъ дорого, чтобы еще тратить его въ вашихъ дрязгахъ и безтолковыхъ крикахъ. Вотъ ужь недѣли двѣ я занятъ болѣе серьезнымъ дѣломъ: хочу изъ-подъ земли вызвать цѣлые легіоны. Я создаю, организую, управляю, чудеса творю, однимъ словомъ. Ваше нетерпѣніе меня ни мало не смущаетъ; я знать не хочу вашего глупаго горлодранія. Г. Келлеръ разжалобилъ васъ положеніемъ жителей Страсбурга, -- ну, это его дѣло. Что до меня лично, то я несравненно болѣе интересуюсь комендантомъ крѣпости, молодцомъ изъ молодцовъ, который также стрѣлялъ бы въ гражданъ и сжегъ бы до тла самый городъ, если бы городъ былъ для него помѣхой. Къ палатѣ, милостивые государи, я всегда относился съ большимъ уваженіемъ, но что прикажете дѣлать, я докладываю вамъ вѣрно, и спорить вамъ не изъ-за чего. Я что Келлеръ преувеличиваетъ плачевное положеніе Страсбурга -- это доказывается только-что полученной мною депешею, въ которой меня извѣщаютъ, что волонтерный отрядъ нашей арміи вступилъ на германскую территорію и во многихъ мѣстахъ снялъ рельсы баденскихъ дорогъ." Короче, Паликао заговорилъ такимъ тономъ, какъ будто съ театра войны имъ были получены самыя отрадныя извѣстія, заговорилъ нагло и надменно, точно замышлялъ Coup d'Etat противъ палаты.
   Законодательное собраніе большинствомъ 181 противъ 57 то есть трехъ противъ одного, отвергло предложеніе Келлера.
   Проживающіе въ Парижѣ эльзасцы, друзья Страсбурга (а всякій, кто былъ въ этомъ радушномъ городѣ, и нѣмецкомъ, и французскомъ въ одно и тоже время, не можетъ не быть его другомъ) -- составили изъ своей среды довольно многочисленное собраніе. Президенство было вручено республиканцу Виктору Шельхеру, депутату Эльзаса въ 1848 году. Это -- тотъ самый, что имѣлъ нравственное мужество уничтожить рабство во французскихъ колоніяхъ.
   На зло имперіи мы опять дѣлаемся людьми; тяжелые удары судьбы сбиваютъ заскорузлость эгоизма, проказу трусости и подобострастія, покрывавшую тѣло народа. Изъ ранъ течетъ уже не вонючій гной, но честная, теплая кровь...
   Шельхеръ поднимается и произноситъ слѣдующія два слова: "принесите знамя!!"
   Живо встрепенулось все общество, когда было развернуто знамя Франціи съ надписью: "Страсбургъ достоинъ признательности отечества". Всѣ встаютъ съ мѣстъ, обнажаютъ головы. Сердца судорожно бьются, на глазахъ выступаютъ слезы.
   "Трижды да здравствуетъ Страсбургъ, граждане!" Зала оглашается восторженными криками.
   Три другіе вивата -- кричатъ осажденнымъ городамъ Франціи, Меду, Тулю, Вердюну, Фальсбургу и Тіонвилю!!
   Затѣмъ страсбургскій республиканецъ Энгельгардтъ изображаетъ весь ужасъ бѣдственнаго положенія города: "каждый разъ, когда пальба нѣсколько стихаетъ, женщины и старики выходятъ ихъ своихъ убѣжищъ -- погребовъ и клоаковь, расходятся по площадямъ съ крикомъ: "да здравствуетъ Франція и ея армія!" Несчастные все еще надѣятся на помощь. Но потомъ канонада опять оживляется и нефтяныя бомбы снова загоняютъ ихъ въ грязныя, смрадныя убѣжища. И тогда имъ кажется, что отечество покинуло ихъ. По мужчины не падаютъ духомъ. Всякій, кто могъ раздобыть оружіе, участвуетъ въ вылазкахъ. О сдачѣ и думать не хотятъ. Страсбургъ достоинъ своего отечества. Такъ пусть же Франція покажетъ теперь, что она достойна Страсбурга!!.."
   Бомбардированіе Страсбурга является великимъ моментомъ интеллектуальной и моральной исторіи настоящей войны. Самые непримиримые враги второй имперіи относятся къ пруссакамъ съ живѣйшимъ негодованіемъ. Недруги Наполеона никогда не были друзьями Бисмарка. Совершенно напротивъ: и того, и другого они не любятъ по однимъ и тѣмъ же причинамъ. То, что одинъ творить во имя латинской расы, другой дѣлаетъ во имя нѣмецкой. Бисмаркъ, ученикъ Наполеона, перещеголялъ своего одряхлѣвшаго наставника, но.... не слишкомъ ли ужь онъ расходился?! Наполеонъ раздражилъ не одного только короля Вильгельма, по всю германскую націю; онъ повелъ съ лей такую же борьбу, какую пытался въ Мехикѣ вести противъ англосаксонской расы. Пруссаки, представители германской расы, дали ему чувствительный урокъ страшными пораженіями. Это было совершенно справедливо, резонно, морально. Это было хорошо для Германіи, хорошо для всего свѣта -- особенно для Франціи.
   Если бы нѣмцы ограничились помѣщеніемъ грозной стражи на Рейнѣ,-- подобно тому, какъ они представляли бѣлокурую Германію съ обнаженнымъ мечемъ на эренбрейгштейнской скалѣ -- еслибы нѣмцы дали только отпоръ напавшимъ на нихъ войскамъ второй имперіи, не переходя чрезъ свой рубежъ, при ихъ преслѣдованіи, наконецъ, еслибы, даже перейдя чрезъ Рейнъ и отсчитавъ три чудовищныхъ удара подъ Виссамбургомъ, Форбахомъ и Фрешвиллеромъ, Германія предложила миръ -- великодушный миръ -- Франціи, такъ жестоко наказанной за свое преступленіе,-- тогда, о тогда Германія, настолько же торжествующая морально, какъ и физически, заняла бы грозно-величественное положеніе. Она была бы, осталась бы просвѣтительницею европейскихъ судебъ... По... вышло не такъ, и, мы полагаемъ, такъ не можетъ ужь выйти; случай, золотой случай прошелъ, былъ упущенъ безвозвратно. Германія показала себя недостойною и неспособною, по крайней мѣрѣ въ настоящемъ поколѣніи, быть обновительницею человѣчества.
   Пишущій эти строки -- французъ. Какъ французъ, онъ краснѣетъ за то преступленіе, которымъ запятнала себя Франція по отношенію къ Германіи. Франція была виновата первая. Я первая вина въ подобномъ дѣлѣ всегда ужасна: отвѣтственность за всѣ преступленія, совершенныя прежде и послѣ, обрушивается на перваго обидчика. Франція позволила запутать себя въ позорномъ дѣлѣ, и вотъ почему именно мы говоримъ объ оскорбленной Германіи съ уваженіемъ, даже съ смиреніемъ. Если мы и порицаемъ Германію во второмъ періодѣ войны, если мы ставимъ ей въ укоръ, что она также была одурачена Бисмаркомъ, какъ Франція Бонапартомъ, то мнѣніе это мы основываемъ на строгой, добросовѣстной провѣркѣ фактовъ, говоримъ, какъ космополитъ, а не какъ больной шовинизмомъ, какъ человѣкъ, а не какъ патріотъ. Но и Германія также приняла тяжелый грѣхъ на душу, желая завладѣть Эльзасомъ и Лотарингіей, какъ Бонапартъ хотѣлъ захватить прирейнскія провинціи;-- а бомбардируя несчастныхъ жителей Страсбурга, вмѣсто того, чтобы приберечь свои ядра для гарнизона крѣпости, Германія также вышла за предѣлы человѣческихъ правъ. Съ той самой минуты, какъ Германія уже не защищается, а нападаетъ сама, съ той минуты, какъ она на нападеніе отвѣчаетъ завоевательной яростью, за зло платитъ зломъ и, отомстивъ за себя, какъ должно, дѣлается жестокою,-- всякому позволительно думать нѣсколько иначе и развязать себѣ руки. "Вѣдь и французъ, мы полагаемъ -- хоть онъ, къ несчастью, и французъ, -- все-таки имѣетъ право защищать самого себя, свою ниву, свой очагъ, жену и малыхъ дѣтокъ.
   Такъ говорятъ, такъ думаютъ республиканцы, торжественно объявляющіе, что они не питаютъ никакой ненависти къ нѣмцамъ. Еще нѣсколько дней тому назадъ они утверждали, что сочли бы себя убійцами, еслибы рѣшились выстрѣлить въ пруссака. Но теперь они разсуждаютъ иначе: мы не имѣемъ права, говорятъ они, позволить рѣзать Францію, хоть она и недостаточно наказана и хотя въ ея раскаяніи, можетъ быть, нѣтъ никакой искренности. Но не годится тоже быть суровымъ формалистомъ, не слѣдуетъ приговаривать къ смерти націю за то только, что она ничѣмъ не лучше своей сосѣдки...
   Иностранцы и богатые парижане выѣзжаютъ толпами; станціи биткомъ набиты уѣзжающими и еще болѣе пріѣзжающими. Со всѣхъ окрестныхъ мѣстъ въ городъ собираются мужчины, женщины, дѣти и старики. Смежные департаменты также увеличиваютъ число безполезныхъ ртовъ; изъ-за Луары, даже съ юга сюда переселяются обезумѣвшіе отъ страха провинціалы. Разсказываютъ, что какое-то семейство, прибывъ съ противоположнаго склона Севенскихъ горъ, стало мекать убѣжища у своихъ парижскихъ родственниковъ, которые тоже уложили уже свои чемоданы, чтобы ѣхать къ своимъ провинціальнымъ братцамъ. По улицамъ съ трудомъ пробираются перевозочныя телѣги, въ три-дорога нанимаемыя бѣдными людьми, желающими спасти свои лохмотья и изломанную мебель; даже траурные дроги служатъ для перевозки всякой хозяйственной дряни, которую хотятъ укрыть отъ пруссаковъ. На ручныхъ тачкахъ перетаскиваются убогіе пожитки окрестныхъ поселянъ и огородниковъ, матрацы, шкапы, клѣтки съ цыплятами; семья сама запрягается и идетъ мыкать горькое житье въ вонючихъ подвалахъ и темныхъ, печальныхъ чердакахъ. Въ толпѣ, снующей взадъ и впередъ по Парижу, вы видите дряхлыхъ стариковъ, еле двигающихъ ноги, молоденькихъ дѣвушекъ, которыя глядятъ на васъ такими пугливыми глазами. Всѣ эти поселяне, толкающіе впередъ свою скотинку, всѣ эти фуры съ провизіей, національные гвардейцы, идущіе порознь или командами -- обучаться стрѣльбѣ, эти солдаты, лихо распѣвающіе марсельезу -- все это составляетъ какую-то грустную, мозолящую глаза мѣшанину... Что-то ждетъ этихъ бѣдняковъ, приходящихъ на жительство въ необъятный Парижъ?!... Скажите, пожалуйста, г. Бисмаркъ, великій канцлеръ германскаго союза,-- что вамъ сдѣлали эти горемычные чернорабочіе?... Скажите, г. Бонапартъ, что вамъ сдѣлалъ этотъ несчастный старикъ, лишившійся всѣхъ своихъ сыновей, этотъ грудной младенецъ, оставшійся безъ отца, эта молодая вдова, распѣвающая слезливымъ, страдальческимъ голосомъ веселую пѣсенку подъ моими окнами?! Что до его превосходительства г. Эмиля Оливье, этого милаго "вѣтренника", окунувшаго насъ въ эту пучину бѣдствій, то онъ, купно съ прелестною г-жею Оливье, говорятъ, отправляется въ свою виллу на берега Лаго-Маджіоре...
   

3 сентября.

   Что подѣлываютъ воюющіе въ окрестностяхъ Седана -- мы по прежнему ничего не вѣдаемъ. Оффиціозные и оффиціальные органы пустили слухъ, будто, послѣ легкой неудачи Фальи, маршалъ Мак-Магонъ поголовно вырѣзалъ пруссаковъ... Однако, однако...
   "Фигаро" и его благопріятели вдругъ протрубили весьма шикарную новость: "прусскій король съ ума сошелъ!" А помѣшался онъ, изволите видѣть, отъ непомѣрной гордости послѣ побѣды при Вертѣ, Форбахѣ и Рейхсгоффенѣ, отъ сердечной кручины, вслѣдствіе громадной потери людей подъ Мецомъ, -- наконецъ, отъ отчаянья, потому что, вся его армія уничтожена близь Седана. Однако, однако...
   "La Liberté", органъ г. Жирардена, не замедлилъ гарантировать сію трескучую новость. "Утреннія газеты, говоритъ "La Liberté", содержатъ извѣстія, что прусскій король лишился разсудка. Это вовсе не слухъ, а положительный фактъ". И вмѣсто того, чтобы ограничиться констатированіемъ факта, органъ Жирардена пускается въ доказательства. Прусскій король, молъ, сумасшедшій потому, что отказался отъ союза въ императоромъ Наполеономъ. Вильгельмъ взялъ бы себѣ Голландію, Австрію съ Тріестомъ, а Бонапартъ удовольствовался бы Бельгіей, и, вдвоемъ, эти пріятели "цолльферейнизировали" бы (sic!!) всю Европу.
   Что за чудовищная, отвратительная околесная!!!.

-----

   Правительство получило печальныя вѣсти изъ арміи. Онѣ настолько важны, что президентъ законодательнаго собранія Шнейдеръ пригласилъ депутатовъ на ночное засѣданіе. Оно открылось въ часъ. Трибуны были переполнены народомъ.
   Шнейдеръ. Мы получили важную и горестную новость, почему я и созвалъ васъ для чрезвычайнаго засѣданія. Предоставляю слово военному министру.
   Паликао. Паша армія, послѣ геройскаго сопротивленія оттѣснена въ Седанъ и, окруженная несоразмѣрными силами непріятеля, принуждена была сдаться на капитуляцію. Императоръ взятъ въ плѣнъ. Въ виду важности этихъ событій, невозможно сейчасъ же приступить къ обсужденію послѣдствій, какія они должны за собою повлечь. Меня подняли съ постели, чтобъ пригласить въ это засѣданіе и я не успѣлъ посовѣтоваться съ своими товарищами.
   Шнейдеръ предлагаетъ отсрочить засѣданіе до 12 часовъ утра.
   Жюль Фавръ. Если палата находитъ нужнымъ отсрочить засѣданіе, мы не станемъ ей противорѣчлть. По считаемъ долгомъ, не откладывая, сдѣлать ей предложеніе, вызываемое нынѣшними обстоятельствами. Мы предлагаемъ палатѣ принять слѣдующую резолюцію: "Людовикъ-Наполеонъ Бонапартъ и его династія объявляются лишенными власти, которую имъ ввѣрила страна. Назначается комиссія по выбору палаты, которая будетъ облечена властію для отраженія непріятельскаго нашествія и изгнанія чужеземцевъ изъ Франціи. Защита столицы возлагается исключительно на парижскаго губернатора, генерала Трошю".
   Предложеніе это выслушано среди глубокаго молчанія и рѣшено отложить засѣданіе до утра.
   Какъ только горестное извѣстіе разнеслось по городу, на улицахъ начали собираться толпы народа. Слышались восклицанія, подхватываемыя національной гвардіей: "Долой императора! Въ Лувръ!" Толпа подошла къ дому парижскаго губернатора. Трошю вышелъ къ народу. "Объявите низложеніе династіи", предложили ему.-- "Господа, я солдатъ, я присягалъ и не могу нарушить присягу. Обратитесь къ палатѣ". Раздаются рукоплесканія и крикъ: "Въ палату, нѣтъ болѣе партій!"
   Придя туда, толпа вызвала Гамбету. "Въ эту критическую минуту, сказалъ онъ,-- докажемъ, что обвиненія, расточаемыя противъ націей партіи, были гнусной клеветою. Судьба Франціи зависитъ теперь отъ народа;онъ долженъ возстать, чтобы прогнать съ своей земли чужеземца. Покажемъ же, что революція и патріотизмъ идутъ рука объ руку. Въ рукахъ Парижа не только спасеніе Франціи, но и революціи".
   "Да здраствуетъ Гамбетта!" крикнула толпа.
   -- Не Гамбетта, не одинъ человѣкъ, да здравствуетъ Франція, отвѣчалъ онъ.
   "Объявите низложеніе династіи", предлагали въ толпѣ.
   -- Законодательное собраніе непремѣнно приметъ это рѣшеніе, воскликнулъ Гамбетта.
   Въ это самое время въ разныхъ мѣстахъ Парижа ретивые полицейскіе съ револьверами и кастетами набросились на народъ. Произошли схватки: нѣсколько человѣкъ изъ народа было ранено. Послѣ такихъ схватокъ безоружный народъ разбѣгался, но снова собирался въ другомъ мѣстѣ, и до трехъ часовъ ночи по улицамъ раздавались крики: "Долой Бонапарта!" Да здравствуетъ Франція!"
   Что-то будетъ завтра?
   

4 сентября.

   "Императоръ взятъ въ плѣнъ пруссаками. Мак-Маговъ раненъ, даже, можетъ быть, уже умеръ отъ ранъ. Вимпфенъ сдалъ пруссакамъ Седанъ и сорока-тысячная армія, бывшая подъ его командою, сдалась непріятелю на капитуляцію".-- Вотъ потрясающая новость, которую нѣтъ силъ переварить.
   Что дѣлать? Что думать? Но если все рушится вокругъ насъ, не станемъ-же мы, по крайней мѣрѣ, терять присутствія духа...
   Вотъ что пишутъ мнѣ изъ Брюсселя. "Васъ забавляли всѣ эти дни лживыми телеграммами. Истина заключается въ томъ, что васъ жестоко побили; французская армія, отступившая за Лрдены, представляетъ собой громадный трупъ, залившій своею кровью поля. Вашъ Бонапартъ самъ отдался пруссакамъ. Въ пятницу, въ коляскѣ, съ драгунами на запяткахъ, онъ отправился въ прусскій лагерь и, встрѣтивъ двухъ прусскихъ уланъ, потребовалъ, чтобы они проводили его къ королю. На дорогѣ онъ отдалъ свою шпагу Бисмарку. Онъ рѣшился довѣриться прусскому великодушію, подобно тому, какъ его дядя довѣрился британскому. Король Вильгельмъ телеграфировалъ своей супругѣ. "Наполеонъ у насъ въ плѣну и мы не знаемъ, что съ нимъ дѣлать. По всей вѣроятности, мы отвеземъ его въ Майнцъ". Изъ прусскаго лагеря Бонапартъ по телеграфу послалъ приказаніе Вимифену сдать Седанъ и капитулировать съ 40,000-й арміей"
   И такъ погибъ этотъ человѣкъ, который ради мелкаго честолюбія принесъ въ жертву до 200,000 жизней. И это только въ нынѣшнюю войну! Прибавьте число солдатъ, погибшихъ въ Россіи, въ Италіи, въ Китаѣ, въ Кохинхинѣ, въ Мехикѣ; прибавьте сюда многочисленныя жертвы государственнаго переворота,-- и эта потрясающая цифра скажетъ вамъ все. И этотъ человѣкъ, погубившій Францію, не нашелъ въ себѣ столько силы воли, чтобы погибнуть въ бою или кончить жизнь самоубійствомъ, какъ онъ о томъ тщеславно объявлялъ передъ цѣлымъ свѣтомъ! Долгое время онъ сѣялъ смуты во всемъ мірѣ, долго онъ тяготѣлъ надъ цѣлымъ поколѣніемъ людей, а теперь ему приходится отдаваться въ руки людей, которыхъ онъ оскорблялъ, сносить стыдъ, когда онъ могъ избѣжать его, честію покончивъ съ собою на полѣ сраженія! Этотъ человѣкъ, двадцать лѣтъ игравшій Франціей и обманывавшій ее, выказалъ полнѣйшее невѣжество, начавъ очертя голову свое безразсудное нападеніе противъ Пруссіи, которая втеченіи четырехъ лѣтъ приготовлялась къ отраженію его наглаго нападенія. И, какъ послѣднее и высшее униженіе, до котораго могъ дойти этотъ человѣкъ, побѣдившій, унизившій Францію, -- была постыдная трусость, такъ торжественно выказанная имъ передъ лицомъ всего міра! Теперь передъ нами стоитъ на-голо ужасная и возмутительная дѣйствительность!
   Франція видитъ теперь, какой ужасный кошемаръ давилъ ее во снѣ и какіе страшные сны привелось ей видѣть все это время!
   Со всѣхъ сторонъ слышатся трубы, игравшія военный сборъ. Національные гвардейцы, по большей части, безъ оружія спѣшатъ къ законодательному собранію. Они послушались совѣта, даннаго имъ депутатами лѣвой стороны, черезъ газету "Siècle". По статья явилась не ютъ имени депутатовъ, а отъ имени редакціи.
   Въ часъ пополудни законодательное собраніе уже открыло свое засѣданіе, но на улицахъ еще было мало народа, даже на площади Согласія собраніе было далеко не многочисленно; народъ толпился только подлѣ статуи Страсбурга, увѣшанной трехцвѣтными знаменами. Время отъ времени по площади, съ барабаннымъ боемъ, проходили небольшія части войскъ.
   Прибыли подвижные гвардейцы, нѣкоторые вооруженные, большая же часть безъ оружія. За ними, въ гораздо большемъ числѣ подошли національные гвардейцы; по мѣрѣ того какъ увеличивалось ихъ число, ихъ разговоры становились шумнѣе; чаще выражалось негодованіе и слышались грозныя рѣчи: они твердили, что Франція находится теперь на краю пропасти, что надо спасти ее во что бы то ни стало и что единственное средство къ спасенію заключается въ ниспроверженіи имперіи...
   "А за тѣмъ что?" поднялся вопросъ.-- "За тѣмъ республика!" громко раздалось въ рядахъ.
   Видно не всѣ еще солдаты убиты подъ Мецемъ и взяты въ плѣнъ подъ Седаномъ,-- осталось еще довольно войскъ для употребленія ихъ противъ парижскаго народа. Въ разныхъ улицахъ, прилегающихъ къ площади Согласія, и вокругъ законодательнаго собранія стоятъ отряды регулярныхъ войскъ: только мостъ занятъ національными гвардейцами, которые сами захотѣли занять этотъ постъ. Какъ бы въ видѣ предосторожности противъ нихъ, правительство вблизи поставило большой отрядъ полицейской стражи и жандармовъ. Народъ все прибывалъ; на лицахъ всѣхъ было написано изумленіе и негодованіе. Страшныя новости передавались другъ другу, я вездѣ слышалось одно: низложеніе Наполеона и объявленіе республики. Что, въ самомъ дѣлѣ, предпринять теперь? думалось мнѣ. Когда пруссаки, можетъ быть, приближаются уже къ Парижу форсированнымъ маршемъ, когда политическое, финансовое, соціальное и военное положеніе Франціи доведены до послѣдняго упадка,-- какую ужасную отвѣтственность возьметъ на себя республиканское правительство! Въ состояніи ли оно будетъ теперь спасти Францію? На какой миръ можетъ оно согласиться съ непріятелемъ? Эти нерадостныя мысли лѣзли мнѣ въ голову, а со всѣхъ сторонъ слышались одни и тѣже рѣчи. Я осмотрѣлся вокругъ себя. Подлѣ меня стоялъ старикъ, республиканецъ, блѣдный, неподвижный, почти недышащій; руки его были сложены на груди, а изъ глазъ его но щекамъ текли обильные слезы. Онъ тоже размышлялъ, и, видно, горьки были его размышленія... Я увидѣлъ людей, которые съ рыданіями кидались другъ другу въ объятія... Невдалекѣ, кто-то потрясалъ трехцвѣтнымъ знаменемъ, и въ отвѣтъ ему неслись звуки марсельезы. Снова ко мнѣ прихлынули думы, и вспомнились мнѣ слова одного изъ членовъ національнаго конвента: "мы не заключали договора съ побѣдой, но мы заключили его со смертію!" -- вспомнилъ я эти слова, и изъ моей груди также вырвался крикъ: да здравствуетъ республика!" Этотъ крикъ все чаще и чаще сталъ раздаваться въ толпѣ народа, собравшейся на площади Согласія.
   Положеніе полицейскихъ становилось болѣе и болѣе затруднительнымъ. Конечно, они не могли бы устоять, еслибъ народъ сталъ напирать на лихъ. "Убирайтесь прочь!" кричали имъ изъ толпы народа. Къ удивленію всѣхъ, полицейскіе разступились, вынули свои сигары, закурили ихъ и стали прогуливаться на площади, точно праздные фланеры, незнающіе, какъ убить время. Нѣкоторые изъ нихъ пытались вступить въ разговоры съ народомъ, но имъ отвѣчали: "хорошо! хорошо! мы васъ не станемъ трогать, но отойдите:-мы съ вами не хотимъ говорить!.." Муниципальные гвардейцы, верхомъ, захотѣли водворить порядокъ; ихъ пропустили, сопровождая свистками и шиканьемъ. Они увидѣли, что они не только не грозны, но просто смѣшны, и поспѣшили удалиться, преслѣдуемые градомъ насмѣшекъ и ироническихъ рукоплесканій.
   Впрочемъ были и столкновенія народа съ полицейскими агентами, кончившіяся обезоруженіемъ полиціи. Одного полицейскаго хотѣли было повѣсить, но кончили тѣмъ, что бросили его шпагу въ Сену, "для того, чтобы вымыть ее", замѣтила одна женщина.
   Въ палатѣ Кератри сдѣлалъ запросъ Паликао относительно войскъ, окружающихъ законодательное собраніе. "Вы жалуетесь, что васъ хорошо охраняютъ? отвѣчалъ забавникъ-министръ.-- Это странно!"
   Паликао предложилъ учрежденіе національной обороны, подъ предсѣдательствомъ его, Паликао, постановленія котораго должны утверждаться министрами (императрицы!). Лѣвая сторона отвѣчала крикомъ: "низложеніе! низложеніе!" Тьеръ тоже выступилъ съ проектомъ. "Мы не произнесемъ слова "низложеніе", сказалъ онъ, -- по мы назначимъ правительственную (какого правительства?) и конституціонную комиссію." Лѣвая продолжала твердить: "немедленное и рѣшительное низложеніе!"
   Народныя массы прибывали; народъ занялъ дворы и сады; регулярныя войска пропустили ихъ туда, вопреки приказанію Паликао. Они поступили по примѣру національной гвардіи. Когда движеніе становится серьезнымъ, солдатъ инстинктивно повинуется національному гвардейцу, считая его, совершенно основательно, выше себя по развитію. Въ движеніи народномъ офицеры, до полковника включительно, всегда играютъ ту-же роль, какую беретъ на себя буржуазія. Такъ, по крайней мѣрѣ, всегда бывало во Франціи.
   Паликао не поддавался, но онъ упросилъ, однако, Шнейдера попытаться урезонить національную гвардію. Шнейдеръ отправился, но трудно ему было сдѣлать что-нибудь въ этой сумятицѣ; онъ пытался говорить, но голосъ его заглушался криками толпы; слышны были только слова: верховныя права законодательнаго собранія... уваженіе къ всеобщему избирательству... нельзя совѣщаться подъ давленіемъ толпы... и пр., и пр. обычныя фразы и переливаніе изъ пустого въ порожнее. На всѣ его доводы толпа отвѣчала однимъ возгласомъ: "республика! республика!" Шнейдеръ кончилъ тѣмъ, что возвратился назадъ "печальный, смятый, утомленный, опираясь на двухъ офицеровъ, которые вели его подъ руки". Когда онъ входилъ въ залу засѣданій законодательнаго собранія, за нимъ ринулась толпа и ворвалась въ заповѣдное мѣсто, куда такъ не хотѣлъ пускать ее министръ Паликао.
   Народъ остановился въ залѣ "потерянныхъ шаговъ". Я былъ увлеченъ всеобщимъ потокомъ и также вошелъ въ залу. Къ намъ вышелъ Кремье и началъ говорить. Я стоялъ въ нѣсколькихъ шагахъ отъ него и не слыхалъ ли слова. "Что онъ говоритъ?" спросилъ я у своего сосѣда. "Онъ говоритъ, что слѣдуетъ объявить о безчестномъ поведеніи законодательнаго собранія." Безъ сомнѣнія, мой сосѣдъ импровизировалъ, но его слова понравились, раздались "браво" и "да здравствуетъ республика!"
   Вслѣдъ за Кремье вышелъ Глэ-Бизуэнъ,-- маленькій Глэ-Бизуэнъ, съ физіономіей старой совы. Онъ влѣзъ на стулъ и тоже что-то говорилъ, но и его рѣчи за шумомъ также нельзя было услышать. Ему подали листъ бумаги и онъ написалъ крупными буквами: "Мы провозгласимъ низложеніе!" Въ отвѣтъ ему раздались восклицанія: "не нужно намъ фразъ! Республика! республика! Низложеніе -- одна увертка: за нимъ послѣдуютъ орлеанскіе принцы!"
   За Глэ-Бизуэпомъ появился Жюль Ферри. Онъ уговаривалъ народъ вести себя спокойно и мудро, не шумѣть и дать возможность собранію постановить низложеніе. Онъ предложилъ національнымъ гвардейцамъ очистить залу... Ферри также не имѣлъ никакого успѣха. "Республика! Мы хотимъ республику!" твердилъ народъ.
   Гамбетта съ трибуны просилъ большинство палаты, чтобы оно само провозгласило низложеніе, просилъ его во имя патріотизма, въ видахъ успокоенія народа...
   Шнейдеръ подхватилъ эти слова на лету. Онъ выражалъ сожалѣніе, что онъ не можетъ съ такимъ-же блистательнымъ краснорѣчіемъ, какъ г. Гамбетта, выразить его мысль, потому что... потому что... Но тутъ ораторъ оборвался и не могъ далѣе высказать ни одного слова.
   На трибунахъ, занимаемыхъ публикой, кто-то всталъ и произнесъ весьма невразумительную рѣчь, изъ которой никто ничего не слышалъ, кромѣ слова "республика", повторявшагося нѣсколько разъ.
   Толпа начинала выражать нетерпѣніе; она стала напирать на двери, но онѣ не подавались. Тогда нѣсколько національныхъ гвардейцевъ застучали въ дверь прикладами ружей. Шумъ этотъ отозвался въ сердцахъ всѣхъ; многимъ пришло на мысль, что сейчасъ ударятъ въ набатъ и народъ начнетъ истребленіе своихъ враговъ убійствомъ ненавистныхъ ему крайнихъ членовъ большинства. "Граждане! во имя республики не входите!" Это воззваніе встрѣчено громкими рукоплесканіями: двери остались цѣлы.
   Нѣсколько депутатовъ правой стороны поспѣшили удалиться, кто въ корридоры, а кто скрылся и въ садъ, выходя на цыпочкахъ, убѣгая, точно мыши при видѣ кошки.
   Паликао вскочилъ съ своего мѣста: всѣ взоры обратились на него; потомъ онъ сѣлъ, не сказавъ ни слова, опять всталъ и вышелъ; многіе депутаты послѣдовали за нимъ.
   Гамбетта взошелъ на трибуну. "Наполеонъ пересталъ царствовать во Франціи. Мы, депутаты лѣвой стороны, провозглашаемъ низложеніе династіи!"
   Президентъ Шнейдеръ поспѣшилъ уйти; за нимъ бѣжали и остальные члены правой стороны; они сошлись въ бюро, въ библіотекѣ. Тогда народъ наполнилъ залу засѣданій; онъ вошелъ съ знаменемъ, на которомъ былъ обозначенъ 1792 годъ; раздался единодушный крикъ: "да здравствуетъ республика!" Депутаты провозгласили низложеніе, народъ -- республику.
   Затѣмъ все слилось въ общемъ крикѣ: въ ратушу! въ ратушу!
   Народъ бросился туда тремя дорогами: но правому и лѣвому берегу и чрезъ тюльерійскіе сады. На крышѣ дворца не волновался флагъ,-- признакъ, что императрица обратилась въ бѣгство. Народъ бросился на Тюльери. Противъ него выступилъ генералъ Мелине, извѣстный рубака, но его солдаты стали брататься съ національными гвардейцами и послѣдніе тотчасъ-же стали карауломъ у дверей и въ комнатахъ дворца. Значительная толпа народа вошла во внутрь дворца и разсыпалась по комнатамъ. Тутъ видны были слѣды недавняго отбытія хозяевъ: валялись сигары, на столѣ стояли остатки скромнаго завтрака и лежали вчерашніе нумера газетъ "Figaro", "Gaulois" "Opinion National". Въ комнатѣ императорскаго принца нашли нѣсколько стклянокъ съ фосфористымъ желѣзомъ, ученическую тетрадь, въ которой записывались лекціи исторіи Франціи (она была открыта на царствованіи Людовика XV) и наконецъ нѣсколько прусскихъ солдатиковъ изъ свинца, поваленныхъ какой-то машинкой, представляющей въ маломъ видѣ митральезу.
   Но послѣдуемъ за толпой, которая спѣшитъ въ ратушу.
   Здѣсь также все обошлось спокойно, безъ пролитія крови. Великолѣпный монументъ, сердце Парижа, охранялось солдатами и національными гвардейцами. Народъ стоялъ на площади и продолжалъ по прежнему кричать: "да здравствуетъ республика!".
   На средней башнѣ развѣвалось трехцвѣтное знамя съ императорскимъ орломъ. "Прочь орла! прочь орла!" загремѣла толпа.
   Одинъ подвижной гвардеецъ явился депутатомъ къ національнымъ гвардейцамъ. "Граждане, я посланъ, чтобы сбить со знамени этого ненавистнаго орла". "Идите!" отвѣчали ему. Онъ влѣзъ на крышу, вынулъ знамя, отвинтилъ орла, сначала свернулъ ему шею, а потомъ отломалъ крылья и бросилъ его на мостовую. Толпа неистово аплодировала. Затѣмъ депутатъ поставилъ знамя на прежнее мѣсто, но такъ его свернулъ, что на виду осталась красная полоса -- символъ народовластія. Новые аплодисменты.
   Съ этой минуты ратуша уже принадлежала народу. Ему открытъ былъ входъ, и онъ мигомъ наполнилъ это обширное зданіе, но и здѣсь, какъ и въ Тюльери, и въ законодательномъ собраніи не было произведено никакой порчи: только случайно штыкомъ была проколота одна плохонькая картина Ораса Верне: "Наполеонъ III на бѣлой лошади". Чтобы избѣжать повторенія подобной случайности, всѣ картины этого рода были перевернуты лицомъ къ стѣнѣ. Въ этой толпѣ, гдѣ смѣшались женщины, дѣти, національные гвардейцы, мобили, вольные стрѣлки, буржуа, работники, вдругъ раздались крики: "мѣсто Жюлю Фавру! Мѣсто Гамбеттѣ! Мѣсто парижскимъ депутатамъ! Мѣсто Временному правительству!".
   Депутаты, прибывшіе изъ законодательнаго собранія заперлись въ особой комнатѣ. Послѣ короткаго совѣщанія, продолжавшагося съ четверть часа, они вышли къ народу и Гамбетта громкимъ голосомъ прочелъ: "Именемъ французской республики учреждается правительство народной обороны; оно будетъ составлено изъ парижскихъ депутатовъ. Оно принимаетъ власть съ единственной цѣлью отразить непріятельское вторженіе. Исполнивъ свое назначеніе, оно передастъ власть тому правительству, которое будетъ назначено народомъ."
   То-же самое, черезъ открытое окно Гамбетта прочелъ народу, собравшемуся на улицѣ. Народъ отвѣчалъ восторженными криками.
   Едва нѣсколько успокоились крики восторга, какъ послышались новые, идущіе съ противоположной стороны площади. Ими встрѣтили Рошфора, освобожденнаго изъ тюрьмы. Въ то время, какъ масса народа заявляла о своемъ желаніи въ законодательномъ собраніи, человѣкъ до трехсотъ избирателей перваго округа, нѣкоторые съ оружіемъ, а большинство безоружные, собрались у тюрьмы Сей-Пелажи, гдѣ былъ заключенъ Рошфоръ. Часовые не хотѣли ихъ пустить, прибѣжалъ самъ директоръ и объявилъ, что Рошфоръ перевезенъ въ Венсень; ему отвѣчали, что хорошо знаютъ, что Рошфоръ находится здѣсь. Директоръ пытался урезонить народъ тѣмъ, что онъ не получилъ никакого приказа объ освобожденіи Рошфора. Директору указали на ружье. "Этого достаточно, сказалъ онъ: -- я готовъ, господа, исполнить ваше желаніе." Тюрьма была отперта; освободители свободно вошли и выпустили на волю 12 осужденныхъ по политическимъ дѣламъ. Рои форъ былъ торжественно освобожденъ и призванъ къ власти, а Наполеонъ находился въ плѣну!
   Вслѣдъ за Рошфоромъ къ ратушѣ подъѣхалъ Трошю, привезенный Глэ-Бизуэномъ. Трошю былъ назначенъ президентомъ новаго правительства. Онъ былъ поставленъ во главѣ, а Рошфоръ въ хвостѣ правительства; между ними республиканцы различныхъ оттѣнковъ, съ преобладаніемъ буржуазнаго элемента. Повидимому, лучшаго состава нельзя было и придумать; вся республиканская оппозиція имѣетъ здѣсь своихъ представителей, чѣмъ, конечно, достигается примиреніе партій, столь необходимое въ виду энергической народной обороны. Республика была провозглашена народомъ, повинующимся фатальной необходимости. Другого выхода не было и въ провозглашеніи ея участвовали не одни республиканцы, но и другія партіи. Республиканцы дѣйствовали въ этомъ случаѣ, можетъ быть, даже съ меньшей рѣшительностью, чѣмъ другія партіи. По необходимость въ республикѣ была очевидна для всѣхъ. И преданная, обезчещенная, израненная, почти умирающая Франція вручила свое знамя республикѣ и сказала: "возьми его, спаси меня, если можешь; умри, если не будетъ другого выхода!".
   И республика взяла это знамя. Она не могла отказаться, она но имѣетъ права отчаиваться. Пусть будетъ, что будетъ, но надо употребить всѣ усилія для спасенія страны.
   Выслушавъ воззванія Гамбетты, Рошфора и другихъ членовъ новаго правительства, люди, незнакомые другъ съ другомъ, бросались въ объятія одинъ другому; слезы дрожали въ голосѣ и счастье выражалось въ глазахъ. "Наконецъ настала великая минута, и мы снова стали людьми. Двадцать лѣтъ мы страдали..." слышалось со всѣхъ сторонъ въ толпѣ.

"Дѣло", No 9, 1870

   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru