Рейснер Лариса Михайловна
Семья зажиточного рабочего

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Лариса Рейснер.
Берлин в октябре 1923 года

Семья зажиточного рабочего

I

   Слон просовывает свой хобот между прутьев решетки и несколько секунд голодными, умными глазами смотрит на нашу Хильду. Нет, не даст! Шелестя сухой кожей, побелевшей от старости, безнадежно мотнув ушами, умнейший уходит в глубину своей клетки. Сад пуст, холодно, звери голодают, как люди.
   Слон скоро умрет, это видно по ребрам, по слабому хоботу. Совсем готовый скелет, готовый звериный памятник, который сто лет простоит посреди музея, но пока еще ходит и немного ест сено. Памятник, не успевший издохнуть и до открытия завешенный шуршащими складками старой кожи. Хильда очень сперва испугана и закрывает глаза. Но, глядя, спрашивает; "Скажи, у него есть лицо?" Потом трогает холодный медный барьер и, чувствуя себя в совершенной безопасности, зная, что гора сидит в тюрьме:
   -- Дядя, какой он сладенький! (Ist der doch susse.)
   Перед клеткой с обезьянами стоят русские эмигранты, предлагают старому, умному павиану пустые коробки из-под спичек, старые бумажки и окурки. Он глубоко возмущен; заслышав внутри павильона шум чьей-то семейной сцены, с человеческим любопытством прислушивается и затем бежит на скандал, стукнув дверцей и показав русским соотечественникам багрово-синюю часть своего тела.
   -- Хильда, идем скорее дальше, иначе мы опоздаем в кофейню! Ты видела этого зверя?
   -- Видела. А ты мне дашь кусок хлеба с маслом?
   Хильда никогда не голодала. Ее отец -- первоклассный ква-лифицированный рабочий; мать при помощи трикотажной машины изготовляет чулки, фуфайки и теплые перчатки. Это одна из редких рабочих семей, со стола которой не сходит мясная подливка, хлеб, картофель, сало и кофе. И так как вся планетная система домашних забот, все разговоры, хотения и страхи вращаются вокруг теплого "Stulle" (ломтя хлеба), густо намазанного белым, крепким маргарином, вокруг мешков с картофелем, спрятанных под диваном, вокруг пищи, развешанной и разложенной в каморке, то и Хильдина душа сложилась из толстеньких брызжущих салом сосисок; когда эта душа вырастет, у нее будет крепкий лоснящийся круп тяжеловоза и сырой, сытный запах пива.
   Хильда не хочет смотреть на ибиса и вообще на скептических и длинноволосых египетских птиц, у которых в каждом изгибе серого пера весь стиль, вся условность повернутых в профиль тысячелетий. Ибис прогуливается с лысой головой и длинным носом умного старика, в пелерине и без панталон -- так длинны и голы его ноги. Вдруг восторг, полнейшее восхищение: "Смотри, смотри, у него в хвосте перья, как на шляпе у тети Вильгельмины! Тетя Вильгельмина пришла сегодня утром к моей маме, чтобы даром напиться кофе. Люди теперь стали такие нахальные!"

II

   Снежная ночь. У Бранденбургских ворот низко, по самому асфальту, как серпом режет снежный ветер. Тиргартен лежит в глубокой тени, похожий на море, на темную вспухшую от ветра воду. У пустых тротуаров, как у пристаней, стоят вереницы автомобилей и блестят мокрыми огнями.
   В половине шестого демонстрация коммунистической партии. На Унтер-ден-Линден идут безработные со своими инструментами, бренчащими в мешке за спиной, с опухшими от холода ушами, торчащими из-под шапок, с поднятым воротником пиджака и широкой голой прорехой на груди. Ветер свищет им в лицо. В темных переулках полиция отдирает от стен маленькие воззвания, в один день облепившие весь Берлин. В переулках бьют резиновыми палками, разгоняют шествия, и потом уносят из толпы полицейских чиновников с разбитыми лицами. В этот вьюжный вечер десять тысяч рабочих, заливших Лустгартен и Унтер-ден-Лин- ден до Фридрихштрассе, встретили смехом броневой автомобиль, и полиция не осмелилась сделать ни одного выстрела по коммунистической демонстрации. В этот вечер мама Хильды штопает чулки у лампы, в тепле. Хильда кушает хлеб, намазанный салом, и когда очень сыта, то прополаскивает свое сытое брюшко водой.
   -- Хильда, -- говорит мама, -- спой нам "Интернационал"! -- Хильда поет "Интернационал", потом про рождественское дерево, потом из избранного вейка псалмов.
   -- Хильда, --говорит ее мама, --скажи нам, как хорошие дети поздравляют дедушку со днем его ангела? -- Тетя Вильгельмина, жена безработного, завистливо кивает головой и расточает пригорелые похвалы.
   -- Хильда, -- говорю я,--что бы ты хотела получить на рождество? Куклу, книжку с картинками, живого верблюда, как в Zoo?
   -- Ах, дядя, подари мне ливерную колбасу!
   -- Пустяки, -- говорит Хильдина мама тете Вильгельмине, -- я больше не верю ни в какие демонстрации. Нам нужно вооруженное восстание, настоящая революция, а не какие-то там шествия.
   Тихонько поплевывает кофейник на плите, за окном бешеный ветер треплет ставни и воет, как дьявол.
   -- Нет, -- говорит Хильдина мама и стучит вязальной спицей по белой клеенке.-- Двенадцатый час пробил. Вы нас больше не выманите на улицу никакими звонкими фразами. Нам нужен решительный бой, а не демонстрация. Пять лет мы только и делаем, что ходим!
   Тетя Вильгельмина нерешительно:
   -- Мой старик пошел. Боже мой, такая страшная зимняя ночь!
   -- Приходите на нашу серебряную свадьбу, Вильгельмина! Мы празднуем. Будет пирог с творогом и пирог с мясом, салат из яиц, холодного картофеля и яблок. И кровяная колбаса, хотя бы мне пришлось продать машину.
   -- Ах, мутти, кровяная колбаса! А я получу?
   -- Все дорожает, жизнь становится невозможной. Все-таки вы сами немного виноваты, Вильгельмина. Все зависит от женщины. Если она заботлива, домовита и бережлива, хозяйство никогда не дойдет до полного упадка. Нужно беречь свои вещи, им нужен постоянный уход. Вот, например, этот шкафчик для посуды или этот диван. Им всем по двадцать пять лет. Но разве это видно? Нисколько. Стоит только стереть каждое утро пыль с полок, бережно обходиться с лакированными ножками, не садиться слишком часто на мягкую мебель.
   -- Мутти, сын тети Вильгельмины только что украл кусок сахара из нашей синей сахарницы!
   Главное, стойко переносить несчастья и не распускаться, никогда, ни в коем случае не продавать обстановку. Пока целы вещи -- семья все-таки держится. Кроме того, не следует поддаваться на провокации правительства. Впредь до решительного боя -- никаких глупостей, вроде этих демонстраций. Побольше терпения, выдержки и сплоченности. Надо поддерживать друг друга. Вот, например, дядя Курт. Конечно, он был без работы более года, всей семье пришлось жить за городом, в летних беседках. Его бедная Минна два года хворала, пока, наконец, не умерла от рака. На их примере вы можете видеть, как все-таки много зависит от женщины. Ее хозяйство совершенно развалилось. Все, все пошло прахом. Ну, мы, родственники, конечно, сложились и устроили ей вполне приличное погребение. Мы, рабочие, должны помогать друг другу. Я одолжила бедняге старый цилиндр мужа. Дядя Франц позволил ему надеть свои парадные штаны и сюртук. По крайней мере, он мог вполне прилично пройти за гробом!
   Маленькая Хильда спит в углу дивана. На ней белое платьице, белые туфельки, на коленях недоеденный кусочек яичного пирога. Хильдино счастье: набегавшись, наигравшись, наевшись досыта, блаженно посвистывает розовым носиком, и розовый пышный бант на ее макушке тихонько сползает на плечо дяди Франца. Серебряная свадьба вышла на славу. Какие подарки! Мыло, маргарин, цветы и два фунта масла. Родственники сложились и преподнесли шесть приборов и шесть чайных ложек. Пришлось продать швейную машину, мальчишки разбили одну вазу с сушеной травой на подзеркальнике, но зато весь дом знает, что Хильдина мама на славу отпраздновала двадцатипятилетие своего замужества, вся улица об этом будет говорить.
   -- Профсоюзы, конечно, развалились. На что они еще существуют, откуда у них средства? От хозяина, от фабриканта. Разве мы не перехитрили наше акционерное общество? Эти господа воображают, что бывшие профсоюзные фонксионеры честно будут защищать их интересы за пару биллионов, которые правление им на их бедность выкинуло.
   Дядя малютки Хильды хитро подмигивает.
   -- Нет, этих ребят не подкупишь! Жалованье от капиталистов они берут, а помогают не им, а нам. Мы им ближе: слава богу, тридцать лет вместе работаем, друг друга знаем. Они нам выхлопочут тариф в золотой валюте, не беспокойтесь.
   Одна из тетей малютки Хильды -- вдова коммуниста, убитого в прошлом году. Она ничего не могла подарить, но зато весь вечер мыла посуду у богатых родственников. Вытерев красные от горячей воды руки, сняв передник и выпив, стоя за кухонным столом, свой стакан кофе с парой уцелевших бутербродов, она просит племянника, управляющего домашним оркестром (гитара, скрипка и мандолина):
   -- Сыграйте мне "Вы жертвою пали"!
   В задней комнате, где старики, потушив свет, при смутном отблеске уличного фонаря, разрозненными и охрипшими голосами распевали песни своей молодости -- "Вальс луны" и "Розу на поляне", -- теперь тишина и позвякивание кофейных чашек. Здесь же, в первой, сдаваемой обычно жильцу, молодые люди и девушки, плотно притеревшись друг к другу, танцуют свой уанстеп под ускоренные темпы трагического погребения революции. Крошка Хильда спит. Ей снятся маргарин и тетя Вильгельмина, спрятавшая под передник пирожок с изюмом и яблочной начинкой.

----------------------------------------------------------------------------

   Источник текста: Рейснер Л. М. Избранное / [Вступ. статья И. Крамова, с. 3--18; Сост. и подготовка текстов А. Наумовой Коммент. Наумовой и др.]. -- Москва: Худож. лит., 1965. -- 575 с., 1 л. портр.: ил.; 21 см.
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru