Рейснер Лариса Михайловна
За бедноту!

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Лариса Рейснер.
За бедноту!

   Кто бы ни хватал селькора Лапицкого, неизменно дело кончалось Василенкой. С газетными вырезками, записками, со всяким малейшим клочком бумаги его волокли на допрос и расправу к Василенко. Каждый обыск, каждая облава, каждый налет неизменно кончались в его поместительной избе. И там же, в покое и чистоте, гостили приезжающие комиссии, землемеры, следователи, все крупное и мелкое начальство. Это в казенных бумагах так пишется: Василенко. Свои, хуторские, говорят просто:
   -- Барин, а барин, дайте нам земли!
   -- Бери свою половину.
   Арендаторы землю обрабатывали, засевали, косили, но не снимали урожая.
   Половину всего получал "барин". Только сады он берег свои, знаменитые, густые, старинные фруктовые сады. Ни за какие деньги никому не уступал он права эксплуатировать яблочное богатство. Надо было оказать барину такую услугу, какую оказал Новиков, чтобы хоть на год получить в свои руки кусок этих заповедных угодий. Выкинуть Лапицкого и его друзей из комитета взаимопомощи, отстоять для барина украденный у имения, у общества, тоже старинкой, дедами и отцами кабановцев по бревну сложенный амбар, растащить по-воровски дом, только что сколоченный Лапицким,-- словом, разрушить и раскидать все дело крестьянской взаимопомощи. Но об этом позже. А сейчас еще несколько слов о барине, которого нельзя не встретить в каждом темном переулке дела Лапицкого, на которого натыкаешься везде, кроме разве обвинительного акта, где фамилия Василенко вообще не упомянута. За каждым доносом, за каждой крупной взяткой, за каждым взысканием неизменно возникает благообразная, торжествующая фигура барина. Его история, его обогащение в течение четверти века камнем лежат на крестьянской земле. С первого совершенного им преступления -- десятки лет оно лежит по ту сторону революции, оно не судимо, и если бы не случайность, не этот отчаянный крик о помощи уже наполовину затравленного, уже приговоренного к гибели сельского корреспондента, услышанный за сотни верст и повторенный над всей пролетарской Россией,-- эта старая несправедливость, пришедшая к нам с мертвого берега жизни,-- насиловать, угнетать и гноить, -- приобрела бы права гражданства и мирно дожила свой век.
   В последние годы прошлого века на месте теперешней Кабановки было расположено имение польского богатейшего помещика де Дебехли. Владелец его разорился, и Крестьянский земельный банк приступил к продаже земель. Целую деревню купила Кабановка, купила на выплат, по очень высокой расценке, на основе круговой поруки. Уже в 1910 году крестьянам оказались не под силу и эта круговая порука, и чудовищные проценты. Так говорит товарищ Лапицкий, бывший тогда маленьким мальчиком и на всю жизнь запомнивший эту мужицкую поживу из-за земли, из-за которой он сам едва не погиб пятнадцать лет спустя. Затянулись недоимки, и банк прислал исправника и урядника, которые глубокой осенью в заморозки выбросили на улицу всех неплатежеспособных крестьян. Будущему селькору, сочинителю всех жалоб и прошений, оставленных без ответа, выдается крестьянская челобитная об утаенной, украденной, расхищенной, несправедливо разделенной земле. Он бегал греться у костров, зажигаемых переселенцами у палаток, в которых они жили тут же, в десяти шагах от своих отобранных, опечатанных властями домов.
   Это был первый полученный Лапицким детский урок правоведения.
   Люди "отчурались" от своих домов и земли, бросали насажденные ими, уже рослые, дающие прибыток плодовые сады, все свое хозяйство, постройки и поле, посылали вперед Ковалева Ивана и других ходоков и сами потянулись за ними в Сибирь, на переселение.
   Коллективный договор оказался уничтоженным. Самому Лапицкому в числе других пришлось во второй раз выкупать у банка свои хаты и поля. А вел эти дела и неслыханно обогатился на них, в качестве наместника и представителя всемогущего банка, не кто иной, как искусный чиновник, беспощадный заимодавец и будущий секретарь сельсовета (1921 --1922 год, вплоть до занятия этой должности т. Лапицким) Василенко. Над головой Александра Вакховича в те годы стояло созвездие, обещавшее полноту счастья, власти и богатства. Он был женат на дочери одного из крупных банковских воротил, впоследствии "ликвидировавшего" это учреждение, насчитывавшего в числе ближайших родственников земского начальника, и сам обладал изумительной ловкостью и познаниями в области лихомания, ростовщичества и кляузы. Уступив крестьянам "ошметки", сам он за бесценок приобрел лучшие участки погубленных крестьян, самую средину, где стояла деревня, где земля унавожена многими поколениями. Словом, так прилип, живо присосался к своей добыче, что революция над Кабановкой прошла, но его не пошевелила, ни один из его присосков не оторвала. Как он был хозяином всей округи, ее барином, так и остался. Так страшна привычка к повиновению, что чуть не до 1922 года на захребетника продолжали долго и сеять, и косить, и жать, и перепахивать его поля чуть не до вчерашнего дня, до ноября, когда секретарем сельсовета, вместо него, Василенки, оказался выбранным Лапицкий. С каким-то удивительным и простодушным героизмом этот крестьянский мальчик пер на бандита, на барина.
   Лапицкий был совершенно беззащитен. Имел свое селькоровское перо и совершенно непоколебимое, но стихийное, непреклонное революционное правосознание. Ему на вид трудно было дать больше двадцати лет; это человек с ослепительной доброй усмешкой, со всеми повадками правильного, настоящего фронтовика. Никто не учил Лапицкого так защищаться. Никто не давал ему ни малейших советов. Сам додумался, сам догадался. Всякий раз, когда его уже совсем захлестывала вонючая волна, поднимал он над собой свое право -- крепко держал кошелку, полную непреложных, неподкупных доказательств. Беззащитный, замученный, совсем одинокий, опирался на свое великое право. И никто не смел ему размозжить голову. Примеры -- их бесчисленное множество: попытка арестовать Лапицкого в Жирховке. Его хватают, приводят на сход.
   -- Кто тебя звал на сход?
   Никто не сознается. Наконец человек, пожилой и бедный, берет вину на себя.
   -- Я звал Лапицкого.
   Лапицкого вытаскивают на улицу.
   -- Не разговаривать уперед!
   Уже подана телега, к которой селькора привязывают явные и безнаказанные убийцы.
   Волокут и требуют соблюдения формы -- протокол, опись бумаг, просмотр вещей, -- эта корзинка с бумагами, которую опустошали двадцать раз и все-таки не могли совсем опорожнить. Все снова она наполнялась отрывками уличающих протоколов, расписками, удостоверениями.
   Орет на него Домбровский, стучит кулаком по столу, обзывает сифилитиком. Наконец нанес ему самый чувствительный удар: входит в соседнюю комнату и дает приказ, чтобы по всем деревням были объявлены недействительными квитанции, подписанные Лапицким. Этот приказ должен был одним пинком ноги разрушить всю его работу. Нужно было противопоставить силу права этому бессмысленному разрушению. Лапицкий, которому предстояло сесть в яму вместе с самогонщиками и конокрадами, есть их хлеб и выслушивать насмешки воров, им же разоблаченных, несколькими словами охлаждал Домбровского:
   -- Если вы меня обвиняете, пишите протокол, но здесь я отвечать не буду.
   Его выпускают из тюрьмы и под вечер, безоружного, хотят отправить домой "под охраной". Лапицкий чувствует смерть, возвращается в камеру, предупреждает воров:
   "Если по дороге меня убьют за попытку бежать, знайте -- это убийство. Я скрываться не намерен".
   Лапицкого отправляют наконец в Бобруйск по этапу. От деревни до деревни идут с ним крестьяне. Передают следующему. Часто "преступник" шагает под охраной мальчика, которому некогда. Лапицкий уговаривает своего конвойного дойти до конца.
   -- Вас же будут тягать, что вы расписки не дали.
   Но возвратимся к хронологии фактов. В ноябре 1922 года Лапицкий становится секретарем сельского Совета. На одном из первых сходов он предлагает гражданам сделать добровольный взнос для заведения правильного делопроизводства. На собранные им десять пудов приобретаются первые книги исходящих и входящих бумаг, тетради для регистрации гужповинности,-- словом, канцелярские принадлежности, обеспечивающие правильную отчетность. Все, что у предшественника хранилось "в голове да столе", отныне заносится на бумагу. Через несколько дней в избе Василенки происходит историческое для Кабановки заседание комитета взаимопомощи. Едва вернувшись из Красной Армии, едва вступив в Совет, Лапицкий навязывает кулацкому большинству отчетливые правовые нормы, которые должны обеспечить успех всей работы. Это настоящая деревенская конституция, которую вернувшийся домой красноармеец проводит, опираясь на бедняков, против дезертиров и их укрывателей, против Василенок, занимавшихся шпионажем в пользу поляков, заставлявших работать на себя всех соседей под охраной польских милиционеров, против бандитов и воров, заселивших всю округу. И это делается в доме Василенки, в его присутствии, с полной гласностью. Лапицкий не любит слов; он голосует и требует немедленного занесения в протокол: "Мы, граждане... на общем собрании постановили... чтобы комитет отныне был поставлен на твердой ноге".
   Иван Полетнев, глава самой крупной воровской банды, кулак и изобретатель первой в округе самогонной машины, великолепно понял, куда клонится вся эта письменность: старый конокрад со всей семьей, со всеми сообщниками, пособниками восстал против попытки установить и зафиксировать такой революционный закон. Вся волчья стая двинулась против "слова" Лапиц- кого.
   -- Вычеркнуть, это слово неправильно, "на твердую ногу" вычеркнуть. А то это навсегда останется, если напишут!
   Но слово осталось, волость его утвердила, и копия этого утверждения за печатями и подписями появилась в ненавистной "книге".
   Слово крепко; к нему, как чугунное ядро, привязана расписка. Обеспечив себя таким образом, Лапицкий нанес Василенке три последовательных удара: отобрал в пользу комиссии присвоенный мироедом общественный амбар, обратил три цветущих василен- ковских хутора, неправдой захваченных и за которые он годами не платил налога, в госфонд комитета взаимопомощи и занес на черную доску Василенку и его пособников, лишив их таким образом возможности снова пройти в Совет. Предосторожность далеко не излишняя: правил же округой Иван Полетнев, из воров вор, да еще в качестве председателя сельсовета. Острее всего барин все-таки ощутил потерю своей "сельскохозяйственной коммуны". Состояла она из самого Василенки, его жены и восемнадцати членов товарищества: вдов, сирот, семей убитых, безработных, которые делали черную работу за право "кормиться". Даже мертвые души -- красноармейцы, давно погибшие на фронте, -- числились в ее списках, получали пайки, охраняли Василенку от налогов и повинностей. Комитет взаимопомощи, во главе которого стал демобилизованный красноармеец Мартынов, отдал батрацкой артели, столько лет трудившейся на барина, один из лучших его хуторов. Второй пошел Мельникову, беднейшему красноармейцу, у которого сил не хватало переселиться, хорошо еще, что успел засеять свою новую землю. Третий -- Ямочкин с детьми, пока ничего не успевший завести, кроме картошки; остаток поделили школа и несколько бедняков из соседних деревень. Все насытились, еще осталась пустая земля. Так много ее было нахватано и скрыто.
   Предсельсовета, человек нерешительный и связанный кровно с кулачьем, поглядел и заколебался.
   -- А я печатки не приложу. Сам знаешь. Он меня за хутора эти убьет.
   -- А ты отдай заместителю, если сам не можешь.
   Очень умно было придумано. Трус остался в стороне, заместитель действительно пристукнул, но, пока велась борьба за хутора 60, 61 и 59, Лапицкий успел поднять на себя второго, еще более опасного противника.
   Старая воровская семья, из поколения жившая грабежом -- Иван Полетнев с братом и племянником -- конокрады, дезертиры и укрыватели дезертиров, чья песенка пелась всеми пройдохами по всем большим дорогам:
   Никогда так не страдали, Как в советскую войну, Все кусты мы обломали И всю вытерли лозу, -- семья эта наконец попалась на крупной краже. У Полетаевых отняли оружие. Только Иван, глава и организатор шайки, еще спасался в лесах, и Лапицкому долго не удавалось найти яму с обрезами -- арсенал, которого боялось все окрестное население. Полетнев-младший пробовал кончить дело миром, писал одному из пострадавших: "Уворованные мною вещи... с 6 на 7 января... 4 пуда сала, 5 пудов муки, 2 пуда крупы, топор, хомут, добровольно уплачиваю гр. Беляеву своим имуществом, собственной коровой... и полная подпись: вор Григорий Полетнев".
   По инициативе Лапицкого собрался сход, и население нескольких сел решило добиться окончательного выселения всей шайки из этой местности. Более ста человек подписало протокол, чтобы "уничтожить раз навсегда безвозвратно шайку с главарем, так как в случае их возвращения, то есть бандитов с атаманом, на родину обратно, по отбытию наказания, по всей окрестности населению угрожает неминуемая гибель, пуще прежнего, убийства, грабежи, поджоги и другие преступления... От руководителей Ивана и Игнатия Полетневых и их близких сообщников, которые обязательно делать будут месть нашему населению окрестности... А посему от глубины души ходатайствуем перед Советской властью уничтожить раз навсегда в корне эту банду".
   Председатель сельсовета Максимов, под давлением сильной полетневской родни, просто вырвал из книги протоколов эту страницу со всеми ста двадцатью подписями и, неискушенный в ведении дел, "уничтожил", зачеркнул запись в протоколе, имевшуюся в книге исходящих. Постановление схода не только не было выполнено, .но Иван Полетнев остался на свободе, и один за другим вышли на волю все его сообщники. Между Василенкой и сплоченной, хорошо вооруженной бандой был заключен оборонительный и наступательный союз; на перевыборах сельсовета они уже действуют единым фронтом.
   "Злодеи-кулаки, и их родня на барина тянуть решили. Вся семья их враз гаркнула", -- и власть перешла в руки старых воротил. Не теряя времени, взялось кулачество за разрушение ненавистного комитета взаимопомощи. Вместо председателя-красноармейца сажают своего человека, Новикова, известного бариновского подлизуна, против которого в свое время была направлена первая селькоровская заметка Лапицкого, появившаяся в "Новой деревне".
   Этот Новиков прежде всего возвращает Василенке отнятый общественный амбар. Третья часть скопленного фонда передается тому же Новикову для переделки его старой избы под зернохранилище. Что уцелело от этого дележа, разошлось, рассыпалось по воровской родне, "хранившей" общественное добро кто по пуду, кто по пять пудов; иди ищи их по хуторам. Но как ни хозяйничала банда, одного она все-таки ни по бумагам, ни другим способом "выделить" не смогла: десять хуторов (три Василенки, остальные кулацкие) остались в руках захватившей их бедноты.
   Но Лапицкий разоружен. В комитете взаимопомощи торжествует Новиков. Заведомые воры, дезертиры, захребетники, все, кого в свое время задернул сельсовет, пишут первый коллективный донос на Лапицкого, обвиняют его в дезертирстве, распространении краденых книг, изготовлении фальшивых документов. На основании этого доноса старший милиционер Савченко делает у него обыск, хватает бумаги, отбирает книги, в том числе Демьяна Бедного, старые, 4905 года, прокламации, тащит самого Лацицкого, его отца, брата на допрос в избу Василенки. Во время допроса барин упорно вмешивается в разговор, "наталкивает" его на землю.
   Скажешь теперь, кто виноват в земле?
   -- Кто? Вы.
   Оскорбленный Василенко засучивает рукава. С большим трудом удается Лапицкому выхлопотать отпуск на семь суток, чтобы по непроходимому снегу сходить за сорок верст, взять выписку из метрики, взять бумагу от военкомата, выкинуть, таким образом, из своих документов неточности, нарочно внесенные в них якимослободским военcтолом -- снять с себя обвинение в дезертирстве. А главное, -- сдать в "Новую деревню" еще одну заметку об "укрытии земли", неправильном ее обложении. Лапицкий никогда не был сочинителем, литератором в обычном смысле этого слова. Страстным журналистом его сделала борьба за революцию и ее право. За селькоровское перо он взялся, как брался на фронте за винтовку и пулемет. В его руках оно стало страшным орудием классовой борьбы; каждая новая заметка, как снаряд, взрывалась над головою торжествующей банды. Подписчиков своей газеты он вербовал, как добровольцев в партизанский отряд. Как на фронте передовые посты, обходил их во всякую погоду днем, ночью, пешком по пустынным дорогам и местности, занятой врагами, рискуя быть подстреленным из-за каждого угла. Писатель-воин, корреспондент, скрепляющий кровью каждую строку своих коротких, как боевые приказы, заметок, подрывник, один работающий в тылу, в самом сердце кулацкой и дезертирской крепости.
   Газетный лист -- плохое прикрытие; это война без отступления. Селькор всегда на виду, всегда на том же месте пригвожден к стенке, на которой повешена сочиненная им стенгазета. В Кабановке немедленно узнали автора новой заметки. Свои бедняки, красноармейцы выдали ему особое удостоверение, что все написанное -- правда. Эта бумажка пошла "под стреху",-- архив злой удивительной борьбы. Кабановка притихла, ожидая суда, развязки. Но суд не едет, все остается по-прежнему. Лапицкий пишет в ГПУ и во ВЦКБ, пишет волпродинспектору, пока наконец в волисполком не приходит бумага, увы, написанная рукой Лапицкого и за его же полной подписью, -- с короткой, ни к чему не обязывающей резолюцией: "Расследовать". Положение селькора становится невыносимым. Может быть, весной будет переучет; притаившись, сторонники Лапицкого страстно ждут тепла. И правда, в начале мая приезжает продинспектор Белоруссов. Крестьяне, осмелевшие, уверенные в том, что теперь все изменится, бросаются к нему со своими жалобами. Но, погостив в Кабановке два дня, Белоруссов уехал, оставив все, как было. Тогда-то, отослав в "Новую деревню" еще одну заметку, и решился Лапицкий идти пешком в Минск к Червякову, в Москву, если понадобится.
   Прослышав, что бесстрашный человек, кабаковский селькор, собирается идти с жалобой, соседняя деревня Жирховка и позвала его к себе на сход. Уже затравленный, взятый на мушку собственными мироедами, Лапицкий без колебания взял на себя ответственность за дело чужой деревни. 21 августа Лапицкий прибавил к своим старым врагам всех врагов жирховской бедноты.
   
   [1925]

----------------------------------------------------------------------------

   Источник текста: Рейснер Л. М. Избранное / [Вступ. статья И. Крамова, с. 3--18; Сост. и подготовка текстов А. Наумовой Коммент. Наумовой и др.]. -- Москва: Худож. лит., 1965. -- 575 с., 1 л. портр.: ил.; 21 см.
   
   
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru