Редько Александр Мефодьевич
По поводу заметки г. Философова об "Акмеизме"

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   
   Акмеизм в критике. 1913--1917
   СПб.: Изд-во Тимофея Маркова, 2014.
   

А. Редько

ПО ПОВОДУ ЗАМЕТКИ г. ФИЛОСОФОВА ОБ "АКМЕИЗМЕ"

   Говорят, что понимание всегда есть непонимание -- в большей или меньшей степени. Хочу думать, что именно такое непонимание было со стороны г. Философова в отчете о горячей беседе, происходившей в Литературном обществе 15-го февраля -- об "акмеизме" (Речь, 17 февраля). По словам г. Философова, я принял участие в споре и выступил против символизма. Это не совсем так и совсем не так. В споре я принял участие под самый конец, так как мне показалось, что в пылу дебатов потерялась ясность темы, избранной для спора. Я взял слово, чтобы отметить два обнаружившихся дефекта. Первым дефектом спора была неясность: чему именно противополагался акмеизм с его поворотом к интересам реального мира -- мира трех измерений. Во время дебатов -- на мой взгляд осталось неясным, противополагался ли "акмеизм" символизму вообще, или же только частному проявлению символизма. По этому поводу я и счел нужным, в интересах определенности спора, сделать замечание. Я отметил, что спор может быть понятен только в том случае, если акмеизм противополагать частной форме символического направления в литературе: тому именно частному направлению, которое живет вопросами потустороннего мира. Этому частному направлению символизма акмеизм на самом деле противоположен; он твердо и определенно заявил, что не хочет никаких познавательных догадок о существе непознаваемого, вполне ограничиваясь чувством наличности этого непознаваемого. И это-то есть отказ от всяких попыток постигнуть непознаваемое -- на мой взгляд ценное в акмеизме. Но отсюда, -- отмечал я, -- еще очень далеко до отрицания вообще символизма. Ибо можно жить исключительно на земле, волноваться исключительно вопросами мира трех измерений, и символизм все-таки будет неизбежен. Я утверждал, -- в качестве иллюстрации своей мысли, -- что художественный реализм в действительности всегда символичен: содержание даваемых им образов всегда не закончено; художественно-реальные образы всегда заключают в себе простор для разумения свыше той формы, которую использовал художник, чтобы говорить об общем в частной форме, -- в проявлениях мимолетной истории закрепляя вечное, свойственное человеческой природе. Как, например, -- этого не мог забыть г. Философов, -- я сослался как раз на того же самого Гоголя, на которого он теперь -- в своем отчете -- указывает как на "общественника", как на доказательство, что "символизм есть вовсе не этикетка некоторых современных писателей, а стихия всякого подлинного искусства". Но ведь это то же самое, что я говорил накануне, в вечерний спор 15-го февраля о символизме! Небольшая разница -- в том, что г. Философов ссылается в доказательство на 4-х писателей -- Сервантеса, Гоголя, Данте и Гете, а я ссылался накануне только на Гоголя.
   Другое мое замечание касалось обнаружившегося во время прений разногласия между исповедующими "акмеизм". Докладчик сближал новое течение русской поэзии с реализмом, а другой акмеист отдал "предпочтение" -- его подлинные слова -- натурализму. Я отметил разногласие по такому существенному обстоятельству. Мое подлинное выражение было: я готов приветствовать поворот к реализму, но не могу того же сделать, если поворот окажется к натурализму, слишком поверхностному для того, чтобы вместить полностью человеческое жизнеощущение.
   Все это выпало из фактов, зарегистрированных в горячем и даже несколько взволнованном отчете г. Философова, и потому я оказался в числе желавших "убить символизм". В действительности же я не только не собирался "убивать", но говорил определенно в защиту его -- по только что резюмированному мной, -- возражая против поглощения символизма новым натуралистическим течением, если бы таковое народилось бы в лице "акмеистов". Так как, делая свои замечания, я энергично подчеркивал наличность символики в реализме, то это одно устраняло, казалось бы мне, возможность недоразумения о степени общности, в которой я разумел символизм.
   Но понимание явилось все-таки "непониманием", и г. Философов, резюмируя в двух строках сказанное мной, установил у меня "безнадежное" смешение аллегории с символом. Так как я ссылался только на двух писателей -- Гоголя и Ибсена -- то, очевидно, у кого-то из них двух я и принял недопустимо "аллегорию" за "символ". Но наличие символизма у Гоголя утверждает и г. Философов. Поэтому "безнадежную" ошибку я сделал, очевидно, говоря мимоходом о Ибсене.
   Дело в том, что я -- мнимый заговорщик против символизма -- высказался 15 февраля не только за частную форму символизма, скрытого в реализме, но и за откровенный символизм, данный в условных образах. Я утверждал, что это вполне совместимо и с исключительным интересом к миру трех измерений, и сослался в качестве примера на Ибсена, который жил исключительно земными интересами человечества и тем не менее дал "Женщину с моря" с образом Неизвестного.
   Очевидно -- da liegt der Hund begraben {Вот где зарыта собака (нем.).}. Образ "Неизвестного" в глазах некоторых имеет аллегорический характер; для других -- это живой символ (независимо от его у данности). Нужно думать, что г. Философов принадлежит к первой категории читателей "Женщины с моря"; для него образ неизвестного -- аллегория, и он настолько в этом убежден, что решительно констатирует у меня "безнадежное" принимание аллегорий за символы. Но нельзя ли в таком случае перевернуть положение как раз наоборот? Ибо принимать "Неизвестного" в ибсеновской пьесе попросту за аллегорию значит, -- на наш взгляд, -- "безнадежно принимать символы за аллегорию", если воспользоваться решительным выражением г. Философова.
   
   Печатается по: А. Редько. По поводу заметки г. Философова об "Акмеизме" // Речь. 1913. No 51 (21 февраля). С. 7. Свои взгляд на акмеизм критик-реалист Александр Мефодьевич Редько (1866--1933) развил в статье "У подножия африканского идола" (см. ниже в нашей подборке). "Предпочтение" "натурализму" в своем выступлении после лекции Городецкого отдал Михаил Зенкевич. Более подробно этот эпизод изложен в памфлете В. Ховина "Модернизированный Адам" (см. ниже в нашей подборке).
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru