Интерес русских к Пушкину достиг, кажется, своей высшей точки. Слова Достоевского "Пушкин -- наше всё"1 никогда не были столь истинны в буквальном смысле, как теперь. Потому что и впрямь сегодня Пушкин символизирует русскую цивилизацию, Пушкин отождествляется со всем наследием прошлого, которое быстро исчезает, с потерянным раем духовной культуры, тем, что Фет называл "духа мощного господством, утонченной жизни цветом".2 Это увлечение Пушкиным столь велико, что естественно напрашивается мысль: не есть ли эта любовь -- любовь несчастная, последнее прощание перед расставанием навсегда? Эта мысль -- суть замечательного эссе Владислава Ходасевича "Колеблемый треножник". {Опубликовано в сборнике "Пушкин и Достоевский" (vide infra) и в "Статьях о русской поэзии" В. Ходасевича (1922 г.), в которые включены две другие интересные работы о Пушкине. -- Прим. Д. Мирского.} Ходасевич предвещает грядущее затмение Пушкина, затмение еще большее, чем это было в 1860-х годах. Молодое поколение, говорит он, выросло в условиях, которые мешали сочувственному пониманию Пушкина, и далее не видело последнего мерцания цивилизации, его породившей. Они больше не соприкасаются с ним, и для них он -- явление непостижимого прошлого.3 Это -- пророчество, и невозможно судить, в какой степени Ходасевич окажется Кассандрой. Зато в наше время происходит удивительное возрождение изучения Пушкина; если это и закат, то необычайного великолепия.
Большевики вряд ли имеют хоть что-то общее с Пушкиным, однако они успели взять его под свою защиту. Это, конечно, работа Луначарского и его помощника-комиссара Брюсова. Брюсов -- редактор официального издания Пушкина, выпущенного Госиздатом.4 Мы не смогли получить это издание, но, судя по всему, оно сочетает все недостатки Брюсова как коммунистического комиссара и Брюсова как Брюсова. Потому что, с одной стороны, комментарии делают из Пушкина если не правоверного коммунистического комиссара, то что-то вроде неистового радикала, а с другой стороны, редактор дал волю своим воображению и положительной критике в создании новых стихотворений на основе черновиков великого поэта.
Подлинное местонахождение сегодняшних исследований Пушкина -- это Петроград, и Академия наук, наконец, тратит много умственных сил на его сочинения. В центре этих академических исследований -- профессор Модест Гофман. Он много лет занимается ими, и результаты его работы начинают появляться в печати. Главный из них -- это "Пушкин. Первая глава науки о Пушкине". {Пушкин. Первая глава науки о Пушкине. Петроград, 1922. 2-е изд. (ibidem 1922). -- Прим. Д. Мирского.} Огромный интерес к Пушкину иллюстрируется успехом этой книги: первое издание было распродано меньше чем за две недели; второе издание также распродано. Книга оказалась самой продаваемой из всех книг, изданных в России со времени возрождения книгоиздательства, начавшегося вместе с Новой Экономической Политикой в августе 1921 года. Однако эта книга не является художественной критикой, у нее нет литературного обаяния; это лишь ясное и здравое изложение принципов, которым должны следовать все редакторы Пушкина. Эти принципы довольно просты: дать всего Пушкина, ничего, кроме Пушкина, и так, как это имел в виду сам Пушкин. Но сколь бы они ни были очевидными, этим принципам никогда не следовал ни один редактор Пушкина. Этой статье предшествует короткое, но заставляющее поразмыслить вступление, дающее краткий обзор задач, которые ставит изучение Пушкина. То, что взято публикой приступом, -- это исключительная любовь автора к Пушкину и его подлинное знание поэта.
Профессор Гофман объявил о новом издании пушкинской лирики. На сегодняшний день он издал (в издательстве "Academia") с комментариями текст обнаруженной посмертно лирики Пушкина 1833--1836 годов. Поразительно, как много непушкинского было протащено в сочинения Пушкина, от исправлений Жуковского до "реконструкций" Брюсова. Иные из самых известных текстов обязаны не Пушкину, а невнимательным корректорам или редакторам с "воображением".
Другой первоклассный вклад профессора Гофмана в изучение Пушкина -- это публикация рукописей, принадлежащих А. Ф. Онегину {Неизданный Пушкин. Петроград, 1922. -- Прим. Д. Мирского.}.5 Помимо множества интересных материалов (рукописи стихотворений, известных лишь по печатному тексту), она включает два совершенно новых стихотворения. Книга издана Пушкинским Домом при Академии наук, учреждении, основанном в 1913 году, но исключительно процветающем последние десять лет. Среди его многочисленных публикаций нужно выделить одну, отличную от обычного исследования. Это подготовленное Б. Томашевским новое издание "Гавриилиады".6 Помимо впервые опубликованного надежного текста непристойной и богохульной поэмы Пушкина, книга содержит замечательный экскурс редактора в историю поэмы. Это выдающийся вклад в историю зарождения и эволюции поэтического стиля Пушкина. Можно пожалеть, что вся эта ученость потрачена на "Гавриилиаду", которой в свои последние годы поэт так стыдился и от которой столь решительно отрекался. Но если бы у нас было каждое сочинение Пушкина, подготовленное и прокомментированное так, как Томашевский подготовил и прокомментировал "Гавриилиаду", мы могли бы похвастаться, что что-то знаем о Пушкине как о поэте.
Другое издание Пушкинского Дома -- это маленький сборник статей различных авторов о Пушкине и Достоевском (Пушкин, Достоевский. Петроград, 1921). Он открывается заявлением, подписанным плеядой "культурных" учреждений, объявляющим Пушкина наиболее священным залогом безопасности нации.7 Затем следует восхитительное вступительное стихотворение М. Кузмина, эссе о призвании поэта покойного Александра Блока, уже упомянутое эссе В. Ходасевича (который, я думаю, из всех современных поэтов наиболее вдохновлен духом Пушкина и его времени); статья об общественно-политических взглядах Пушкина, принадлежащая Кони, ныне старейшине русской словесности, и весьма любопытное эссе о стиле Пушкина Эйхенбаума, члена молодой школы "формальной критики". Помимо этого есть очень интересная статья А. Горнфельда о Достоевском. "Пушкинский Дом" ныне -- это музей всей русской литературы и центральный архив рукописей всех русских писателей. Образцы этих сокровищ представлены в Альманахе Пушкинского Дома за 1922 год, "Радуге", и специальные публикации были посвящены Некрасову и Дельвигу.8 Дельвиг был лучшим другом Пушкина и его соучеником, после его смерти Пушкин написал:
И мнится, очередь за мной,
Зовёт меня мой Дельвиг милый.9
Дельвига как поэта высоко ценил Пушкин, но читающая публика вскоре забыла его. Ныне он, кажется, переживает возрождение интереса к себе. Если это так, то вполне справедливо, поскольку Дельвиг был поэтом мощной оригинальности, большой смелости и одним из величайших мастеров формы, когда-либо писавших по-русски. В своем предисловии профессор Гофман пытается дать справедливую оценку этому ныне незаслуженно забытому поэту. Другая книга о Дельвиге подготовлена профессором Юрием Верховским,10 который посвятил всю свою жизнь изучению "поэтов пушкинской поры". Это название подготовленной им антологии (Поэты пушкинской поры. Москва, 1919). Ее предваряет очерк редактора, объясняющий его концепцию пушкинского периода и его план антологии. Он делит поэтов того времени на три группы: "пластиков", "певцов" и "мыслителей". Во главе групп он помещает соответственно трех величайших поэтов пушкинского поколения -- Дельвига, Языкова и Баратынского. Конечно, эта система во многих отношениях произвольна, и многое в его отнесении различных поэтов к той или иной группе может быть оспорено. Менее "субъективная" схема была бы предпочтительнее. Более того, профессор Верховский не обращает внимания на реально существовавшие в то время группы: так, например, Катенин, Грибоедов и Кюхельбекер образовали весьма существенную группу литературных тори, противостоявшую новшествам романтизма и "французскому легкомыслию" истинных последователей Пушкина. Однако эти три поэта помещены каждый в отдельную группу. Но это простительные недостатки, так же как и пропуск или слабая представленность некоторых значительных поэтов: Хомяков, например, пропущен, и неадекватно представлен Глинка. Книга остается подлинной сокровищницей лучшего периода русской поэзии, многие поэты здесь впервые представлены в антологии, тогда как другие получили более справедливую оценку, чем встречали в прошлом. В особенности Кюхельбекер, однокашник Пушкина и один из декабристов, предстает более крупной величиной, чем казалось. Досадно, что примечания, подготовленные редактором для этой книги, были выпущены из-за трудностей книгопечатания. Но даже в таком виде антология -- первостепенный вклад в историю русской поэзии.
Опубл.: D. S. Mirsky. Recent Books on Pushkin and His Times // Slavonic Review. 1922. Vol. 1. No 2. P. 475--478.
1 Достоевский развивал эти мысли в своей пушкинской речи 1880 года, но впервые это выражение было высказано двумя десятилетиями ранее в работе Аполлона Александровича Григорьева (1822--1864) "Взгляд на русскую литературу со смерти Пушкина", опубликованной в No 2 журнала "Русское слово" за 1859 год (ст. 1, разд. 2): "Пушкин -- наше всё: Пушкин представитель всего нашего душевного, особенного, такого, что останется нашим душевным, особенным после всех столкновений с чужими, с другими мирами. Пушкин -- пока единственный полный очерк нашей народной личности" {Григорьев А. Литературная критика. М., 1967. С. 166).
2 Цитата из стихотворения А. Фета "На книжке стихотворений Тютчева" (1883).
3 В своей речи на Пушкинском вечере в петроградском Доме литераторов 14 февраля 1921 года, которая была опубликована под названием "Колеблемый треножник", В. Ф. Ходасевич говорил: "Многое в Пушкине почти непонятно иным молодым поэтам -- потому, между прочим, что они не всегда достаточно знакомы со всем окружением Пушкина, потому, что дух, стиль эпохи его им чужд, и остатков его поры они уже не застали. (...) Все это -- следствие нарастающего невнимания к Пушкину; возникает* оно из того, что эпоха Пушкина -- уже не наша эпоха" (Ходасевич В. Собр. соч.: В 4 т. М., 1996. Т. 2. С. 82).
4 Речь идет о первом советском Полном собрании сочинений А. С. Пушкина под редакцией В. Я. Брюсова, которое задумывалось трехтомным, однако вышел лишь первый том (М., 1919), издание оказалось неудачным и не было завершено.
5 Онегин Александр Федорович (наст. фам. Отто; 1845--1925) -- коллекционер, собиратель пушкинской коллекции, в 1866 году принял фамилию Онегин (узаконена указом Александра III в 1890 году). С 1879 года жил в Париже, где в своей квартире (rue de Marignan, 25) основал первый в мире музей Пушкина. Согласно завещанию в 1927 году коллекция перешла в собственность Российской Академии наук.
6Пушкин А. С. Гавриилиада: Поэма / Ред., прим. и комм. Б. Томашевского. Пб., 1922 (Труды Пушкинского Дома).
7 Пушкин. Достоевский: Сборник. Пб., 1921. Книга открывалась призывом петроградского Дома литераторов и Пушкинского Дома ежегодно чествовать память Пушкина в день его смерти. Далее Мирский называет некоторые из материалов сборника, в котором были опубликованы: стихотворение М. А. Кузмина "Пушкин" ("Он жив! у всех душа нетленна..."), статьи А. А. Блока "О назначении поэта", В. Ф. Ходасевича "Колеблемый треножник", А. Ф. Кони "Общественные взгляды Пушкина", Б. М. Эйхенбаума "Проблемы поэтики Пушкина", А. Г. Горнфельда "Два сорокалетия", А. М. Ремизова "Огненная Россия". С. О. Карцевский в своем отзыве на книгу объяснял ее состав: "Сборник является отражением, хотя и неполным (в нем отсутствует по разным причинам целый ряд статей Сологуба, Лернера, Котляревского, Щеголева и др.), Пушкинских дней в 84-ю годовщину смерти и поминок по Достоевскому по случаю 40-летия со дня смерти, справленных Домом литераторов в феврале 1921 г." (Карцевский С. О. [Рец.:] Пушкин. Достоевский: Сб. Пб.: Изд-во Дома литераторов, 1921 // Современные записки. 1922. No 10. С. 390).
8 Радуга: Альманах Пушкинского Дома. Пб., 1922. В книге среди прочих материалов были опубликованы стихотворения А. А. Дельвига "Жаворонок", "Фани: Горацианская ода" и "К ласточке", а также некрасовские стихи на смерть Д. И. Писарева и записка.
9 Цитата из стихотворения "Чем чаще празднует Лицей..." (1831; опубл.: 1841).
10 Верховский Юрий Никандрович (1878--1956) -- поэт, переводчик, историк литературы. Преподаватель литературы в Тифлисе (1911--1915), в Перми (1918--1924), с 1924 года в Москве, член-корреспондент ГАХН (1925--1930). Точное название его книги, упомянутой Мирским: Верховский Ю. Н. Барон Дельвиг. Материалы биографические и литературные. Пг., 1922.