Быть можетъ, наканунѣ еще витязь, томимый злымъ предчувствіемъ, спрашивалъ у присмирѣвшаго своего друга:
"Что ты ржешь, мой конь ретивый,
Что ты шею опустилъ?
Не потряхиваешь гривой
Не грызешь своихъ удилъ?
Али я тебя не холю?
Али ѣшь овса не въ волю?
Али сбруя не красна?
Аль поводья не шелковы,
Не серебряны подковы,
Не злачены стремена?"
И отвѣчалъ ему конь печальный:
"Оттого я присмирѣлъ,
Что я слышу топотъ дальный,
Трубный звукъ и пѣнье стрѣлъ;
Оттого я ржу, что въ полѣ
Ужъ не долго мнѣ гулять,
Проживать въ красѣ и холѣ,
Свѣтлой сбруей щеголять;
Что ужъ скоро врагъ суровый
Сбрую всю мою возьметъ,
И серебряны подковы
Съ легкихъ ногъ моихъ сдеретъ;
Оттого мой духъ и поетъ,
Что намѣсто чапрака
Кожей онъ твоей покроетъ
Мнѣ вспотѣвшіе бока".
А бывало и такъ, что витязь погибалъ отъ руки не суроваго и коварнаго врага, который не сдиралъ серебряныхъ подковъ съ легкихъ ногъ "друга" и не покрывалъ, намѣсто чапрака, вспотѣвшіе бока коня кожей сраженнаго противника... Не то было у него на умѣ!... Если любовь и дружба въ старину, какъ и въ наши дни, имѣли всегда мѣсто въ сердцѣ человѣческомъ, то измѣна и коварство также находили тамъ довольно помѣстительный уголокъ -- и вотъ