Среди всѣхъ благъ современной цивилизаціи, есть міръ незримый большинству населенія, таящійся отъ дневнаго свѣта, какое-то замкнутое темное царство, на вратахъ котораго мрачно красуется зловѣщая надпись: Lasciatc ogni speranza, voi ch'entrate (отриньте всякую надежду, вошедши сюда). Здѣсь безгранично властвуетъ зло, преступленіе, грабежъ, убійство, угрызенія совѣсти, забвеніе ихъ въ винѣ и развратѣ.... Словомъ, всѣ ужасы падшей человѣческой природы....
Тѣмъ не менѣе, это люди -- и ничто человѣческое имъ не чуждо, хотя человѣчность ихъ проявляется лишь урывками и нерѣдко рядомъ съ неслыханнымъ звѣрствомъ. Еще задолго до проведенія этого взгляда въ законодательство и до отмѣны страшнаго тѣлеснаго наказанія, великій русскій поэтъ геніальнымъ чутьемъ натолкнулся на типы этихъ отверженцовъ и художественно изобразилъ ихъ въ поэмѣ "братья разбойники". Припомнимъ, что разсказываетъ одинъ изъ такихъ злодѣевъ собравшимся въ кружокъ товарищамъ во время ночнаго привала въ лѣсу.
"Насъ было двое: братъ и я.
Росли мы вмѣстѣ, пашу младость
Вскормила чуждая семья.
Намъ, дѣтямъ, жизнь была не въ радость....
Не оставалось у сиротъ
Ни бѣдной хижинки, ни поля;
Мы жили въ горѣ, средь заботъ.
Наскучила намъ эта доля,
И согласились межь собой
Мы жребій испытать иной:
Въ товарищи себѣ мы взяли
Булатный ножъ, да темпу ночь;
Забыли робость и печали,
А совѣсть отогнали прочь....
Ахъ, юность, юность удалая!
Житье въ то время было намъ,
Когда погибель презирая.,
Мы все дѣлили пополамъ.
Бывало, только мѣсяцъ ясный
Взойдетъ и станетъ средь небесъ,
Изъ подземелія мы въ лѣсъ
Идемъ на промыселъ опасный.
За деревомъ сидимъ и ждемъ:
Идетъ ли позднею дорогой
Богатый жидъ иль попъ убогій --
Все наше, все себѣ беремъ!
Зимой бывало, въ ночь глухую,
Заложимъ тройку удалую,
Поемъ и свищемъ, и стрѣлой
Летимъ надъ снѣжной глубиной.
Кто не боялся нашей встрѣчи?
Завидѣли въ харчевнѣ свѣчи --
Туда! къ воротамъ и стучимъ,
Хозяйку громко вызываемъ,
Вошли -- все даромъ -- пьемъ, ѣдимъ,
И красныхъ дѣвушекъ ласкаемъ....
Но какъ ужасно пробуждается совѣсть въ одномъ изъ братьевъ, когда онъ, истощенный тюрьмой, ослабленный физически, изнеможенный болѣзнью, мечется въ бреду!...
"Всѣхъ чаще образъ старика
Давно зарѣзаннаго нами
Ему на мысли приходилъ;
Больной, зажавъ глаза руками,
За старца такъ меня молилъ:
"Братъ, сжалься надъ его слезами!
Не рѣжь его на старость лѣтъ....
Мнѣ дряхлый крикъ его ужасенъ...
Пусти его, онъ не опасенъ...
Въ немъ крови капли теплой нѣтъ....
Не смѣйся, братъ, надъ сѣдинами,
Не мучь его, авось мольбами
Смягчитъ за насъ онъ Божій гнѣвъ"...
Онъ видѣлъ пляски мертвецовъ
Въ тюрьму пришедшихъ изъ лѣсовъ,
То слышалъ ихъ ужасный шопотъ....
Когда же несчастный, едва оправясь отъ недуга, бѣжалъ съ братомъ изъ тюрьмы -- и не вынеся осенняго холода, лишеній, умеръ въ лѣсу, другой братъ, нѣкогда увлекшій его на разбой,
Все ждалъ, очнется ли мертвецъ,
И горько плакалъ. Наконецъ
Взялъ заступъ, грѣшную молитву
Надъ братней ямой совершилъ
И тѣло въ землю схоронилъ....
Потомъ на прежнюю ловитву
Пошелъ одинъ....
Но прежніе годы минули уже безвозратно: ни попойки, ни веселые ночлеги не радовали уже ожесточеннаго сердца, какъ будто все это было взято могилой брата. Но хотя самая жалость давно умерла въ его сердцѣ, онъ все таки хранилъ воспоминаніе послѣднихъ минутъ брата -- и рука его не поднималась на беззащитныя сѣдины. Даже теперь, при разсказѣ въ буйномъ кружкѣ новыхъ товарищей, лицо его орошалось слезами. Но надъ нимъ смѣются....