Lib.ru/Классика: Прыжов Иван Гаврилович. Он и она

Прыжов И. Г. Очерки русского быта

М.: Институт русской цивилизации, 2017.

ОН И ОНА

(Посвящается М. А.....ой)

-- ...Полно, подними голову, выпьем коньячку!

-- Моя голова не опущена, а так, немного склонилась: от известий, которые ты мне сообщил, какая голова не склонится!.. но дело не в этом, а в коньяке, благо ты напрашиваешься на слово. Пить -- дело не мудреное, -- ты это видишь на сорока миллионах русского народа. Но вот что мудрено: среди этого всеобщего бражничанья, среди этого отчаянного запоя сохранить трезвый смысл, оглядеться кругом и найтись... -- вот это мудрено! По городам -- я проехал до двадцати городов -- мальчишки лет десяти-двенадцати пьют теперь водку как простую воду, и я гляжу на это спокойно. Им это простительно: будь уверен, что они делают свое дело, делают историю... Но ты знаешь не хуже меня, что должны быть и есть другого сорта люди, у которых и помимо коньяка и водки есть чем делать историю... Мой друг, уйдем отсюда. Здесь, у вашего Турина, среди этой развеселой компании пахнет нравственным растлением... уйдем!

Дико было слышать такие слова в трактире у Турина, и в то же время трудно было выдумать приличное возражение, и мы ушли на свежий, вольный воздух, который скоро разогнал всякие нечистые помыслы... Но прежде чем мой рассказ пойдет дальше, я должен познакомить вас с моим добрым другом. Пожалуйста, не думайте, чтоб я назвал его вам настоящим его именем, -- этого не будет; я назову его просто Ивановым. Он был сын тульского мещанина, кузнечного мастера. Раз его отец, вздумав нажить копейку, сам приехал в Москву, а с собой взял и сына. Купец взял у него весь товар на чистые деньги, а кстати выпросил у него и сына: "Отдай-ка его мне, мальчик-то шустрый, я его выучу, сделаю человеком!" А мальчик, надо сказать, только спал и видел, как бы попасть в Москву. Он был один из тех миллионов честных, здоровых созданий, которые издалека смотрят на столицу как на рай, где можно пройти всякую науку, смотрят долго и пристально, пока жизнь не унесет их в другую сторону... Из школы Иванов поступил в гимназию, где мы и сошлись с ним. Он думал идти в университет, сделаться словесником, как и я, но, оставя гимназию, тотчас же женился и взял себе место уездного учителя, и теперь, вероятно, не променяет его ни на какое профессорство...

Мы вышли на воздух, и первым его делом было заговорить о жене.

-- Жена кланяется тебе, велела тебя звать к себе. Надеюсь, что ты оценишь это по достоинству, потому что теперь, весной, от нее трудно ждать, чтоб могла вспомнить о чем-нибудь другом, кроме цветов. Мало того, что она завела себе садочек и буквально набила его всякими цветами, -- она пристроила к дому галерею и ее всю убрала цветами, и весь у нее дом в цветах. Да вот погляди, она и теперь, когда я отправлялся в Москву, не нашла никакого другого поручения, как только о цветах, как будто это ее родные, и написала целый реестр семян и корней... -- И Иванов вынул из полушубка пол-листа, латинских ботанических названий, написанных рукой его жены, крупным отчетливым почерком.

-- Как, твоя жена знает по-латыни?

-- Да, насколько ей нужно, чтоб удобно читать сочинения о ботанике и сельской медицине, которых у нее целая библиотечка.

-- Ну, расскажи, как вы устроились там, как вы жили до сих пор: мы ведь с тобой не виделись давно...

-- Я, право, не знаю, что на это тебе сказать. Мне еще в голову никогда не приходило оглянуться на свое прошедшее, потому что все дни наполнены до дна, и с каждым днем жизнь тянет все дальше и дальше... Прошедшее расскажет тебе жена, а я буду говорить тебе о настоящем... По утрам мы оба заняты, я в своей школе с мальчиками, жена -- в своей с девочками. В час обедаем, и редко одни. У нас так уж заведено, что к обеду, когда мы оба бываем без дела, наверно зайдет к нам кто-нибудь из соседей: или священник, или кто-нибудь из крестьян, а по праздникам привалит голосистая толпа девушек просить цветов на венки. Должно тебе сказать, что виновница всех этих связей -- жена: у нее вечно дела в каждом доме, в каждой семье. В одном месте она лечит старуху, помогая ей покойнее умереть, в другом повивает, а как лечит сибирскую язву -- просто чудо! Я говорю "чудо" с крестьянской точки зрения, потому что для леченья этой простой болезни не надо никакой мудрости, кроме здравого смысла. По милости вечных своих хлопот с народом она иногда пропадает на целый день, и раз я думал, что она совсем уж пропала. Был праздничный день, мы рано отобедали, и жена, собрав ребят и девушек, пошла в соседнее село на именины к дьяконице. Село от нас в двух верстах. Она хотела воротиться домой к вечерням, но прошли вечерни и всенощни, наступила ночь, а ее все нет. Я об ней нисколько не заботился, зная, что она под охраной тысячи глаз, под охраной любящего ее народа, и, уложив детей спать, вышел на улицу покалякать с соседями. Была рсскошная летняя ночь: я сидел у ворот на скамейке. Далеко на дороге послышались песни и делались все громче и разгульнее: послышались шум, и смех, и топанье отчаянной пляски, и скоро показалась целая ватага ребят, девушек, крестьян и бурлаков, предводимых моей женой. По справкам оказалось следующее:

Придя в гости, первое, что она услышала, -- это было известие о бурлаках, которые причалили к берегу. "Ну, будет теперь гульба!" -- говорила дьяконица. Жена знала хорошо, как дорожу я бурлацкими песнями, и сейчас же отправилась к бурлакам в надежде что-нибудь от них записать. Тогда еще бурлаков она видела в первый раз в жизни, и каково было ее отчаяние, когда она увидела их разбитые, окровавленные ноги, увидела их глаза, налитые кровью от натуги, и вместо сильных и могучих людей увидала создания, изможденные и разбитые. Тут уж было не до песен!.. "Что вы теперь будете делать? -- спросила она у бурлаков. -- Ужинать, что ли?" -- "Ужинать?! -- зарычал шишка -- главный мученик, который тянет лямку впереди всех. -- Ужинает купчиха в Москве (они ее приняли за купчиху), а для нас довольно и кабака!" -- "А когда вы в путь-то отправитесь?" -- "Завтра. Ждем приказчика".

Но пока она вела этот разговор, в голове ее созрел уже план, а уж если она что-нибудь задумала, то -- будьте уверены -- доведет до конца. "Нет, братцы, -- говорит она бурлакам, -- в кабак-то вы успеете сходить, а теперь вот что надо сделать: у меня истоплена баня, вы сходите в баню, да попаритесь, да ноги натрете салом, а поесть и водки выпить найдется, Бог даст, и у меня, помимо вашего кабака".

Ты можешь поверить, как это озадачило бурлаков. Сначала они сочли ее за полоумную. Нет, видят -- не полоумная, да и не похожа ни на купчиху, ни на попадью. Что бы это значило? -- думали они. И пока они думали, привязывали барки, перекликались, складывались на артельное вино, а у старосты взята уж была баня, грелась вода, и ребятишки тащили бурлаков: "Дяденька, голубчик, пойдем!" И бурлаки пошли. После бани каждый из них получил по чистой рубашке (тоже схлопотали ребята у матерей), потом поели порядочно и выпили, а между тем успели уж разузнать от ребят, что это за купчиха. Жена стала с ними прощаться и сказала при этом, какая была ее цель знакомства с бурлаками, уж хотела идти, но они ее не пускали. "Нет, голубушка наша, -- говорили они, -- так от нас не уйдешь! Мы проводим тебя до самого дома и душеньку твою утешим песней -- только слушай, милая!"

Толпа бурлаков привалила к дому, и жена, растроганная впечатлениями и заплаканная, бросилась ко мне на шею... "Милый друг, -- говорила она мне, -- спасибо тебе за наслаждение, спасибо за этих добрых людей, которых без тебя я бы никогда не знала!.."

И с тех пор каждую весну и осень навещают бурлаки свою бурлацкую мать, как они прозвали мою жену, и с каждым приходом их я записываю по две, по три бурлацкие песни, и вот, если ты посетишь нас, то этот сборник великолепных песен получишь в подарок. Поедем к нам! Теперь лето, ты у нас отдохнешь, оживешь, -- поедем!..

Вчера Иванов уехал домой, а я остался в Москве... Встреча с ним напомнила мне лучшие минуты нашего детства, мне вспомнилась его жена, бывшая тогда еще девушкой, и первые их любовные связи, и я теперь расскажу о них тебе, любезный читатель.

Выйдя из гимназии, мы с Ивановым целый год жили на одной квартире, пока Иванов не получил урока в одном богатом доме. Хозяйкой этого дома была богатая вдова, лет девятнадцати-двадцати, у нее было двое братьев, которых Иванов и приготовлял в университет. Это была вдовушка действительно миленькая, при этом очень умненькая, довольно либеральная. Она знала наизусть "Мертвые души", любила Байрона, Жорж Занд и Барбье, страстно любила музыку и пение. В то лето, когда произошла история, которую я рассказываю, она жила на даче. Задний фасад дома оканчивался обширной галереей, убранной цветами, и выходил в сад; по ночам в галерею выдвигалось роялино, и по саду разносились музыка и песни. Такова была она; не дурен был и он, т. е. Иванов. Проведя детство в кузнице отца, между горном и наковальней, которая обсыпала его искрами, он вынес оттуда железное здоровье и -- странно сказать -- нежность и женственность души. Он был высок ростом, недурен собой, но кроток, робок и застенчив, как девочка, а потому в компании товарищей он являлся чем-то вроде женщины, смягчавшей своим присутствием всю грубость веселья. Перед Ивановым стояла будущность, университет, известность, а что он кузнец -- того никто не знал, и нет сомнения, что он не мог не обратить на себя внимания вдовушки. Она влюбилась в него. С этих пор Иванов сделался в ее доме домашним человеком. Общество, посещавшее вдову, всегда тяготило Иванова. Ему всегда казалось неловким присутствовать на празднике чуждых ему людей, и, когда наезжали гости, он или брал детей и уходил с ними гулять, или же тихонько ускользал в комнату, которая, по старине, носила название девичьей, и играл здесь в дурачки. В девичьей тогда собирались: горничная вдовы, молодая девушка, полногрудая и хохотунья, старик-лакей Васильич, молодой лакей Петр, а иногда и старый кучер Яков Иваныч, отец горничной. Одна особа сейчас же замечала отсутствие Иванова и, выйдя в девичью, делала шутливый упрек:

-- Что это, Николай Петрович, готовитесь к завтрашним урокам?

-- Да, -- отвечал Иванов, -- готовлюсь... -- и продолжал прерванную игру в дурачки.

Странность своей компании с прислугой Иванов объяснял тем, что в невинной игре с этими простыми и добрыми людьми ему очень удобно обдумывать уроки, которые он должен преподавать на другой день.

Но скоро и вдова, в свою очередь, стала тяготиться обществом, чаще стала оставаться наедине с Ивановым, стала принимать у себя его товарищей, в том числе и меня. С Ивановым она больше беседовала о серьезных вещах, со мной больше смеялась... Я ел вообще немного, но она, воспитанная на миниатюрном французском столе, по справедливости считала меня ужасным обжорой, и когда я обедывал у них, то пирожки к супу не были уж пародией на пирожки, а артишоки совсем не подавались... Вдовушка между тем все хорошела.

-- Иванов, уступи мне твои уроки у вдовы, -- шутил я с ним, -- я заплачу вдвое, чем ты получаешь...

-- Нет, не уступлю, -- отвечал строго Иванов и, краснея, опускал глаза. Тут я умолкал, ценя скромность доброго друга и замечая про себя, что дело идет неладно. В самом деле неладно или уж ладно не в меру... По вечерам они долго гуляли. Подаст он руку своей вдовушке, -- лицо ее все вспыхнет румянцем, и он побледнеет... Иванов похудел. Чаще стал он заходить ко мне; придет, сядет -- и думает. Я стал таскать его с собою, а вдовушке это было хуже ножа.

-- Мне не нравится ваш приятель, -- говорила она ему про меня. -- Молодость ли его виновата в этом или общество, где вырос он (она хотела сказать: кутейник!), но только все его манеры и привычки ужасно грубы... Вы знаете, я люблю свободу обращения, но вольность его доходит до неприличия. Я просто горела как на огне (действительно я раз ее немного поджарил!), когда -- помните -- князю Петру Сергеевичу -- этому почтенному старичку, что он сказал...

Словом, вдова была мной недовольна, и таким образом и мое положение в их кругу становилось неловким. Всем было неловко, и развязка близилась...

Это было на Святой. Заутреня в светлый день, когда женщины и девушки, все в белом, как будто встречают воскресшее слово правды, когда братский поцелуй соединяет всех людей в одну близкую, родную семью, -- заутреня эта сильно подействовала на Иванова. Он видно ожил, стал смеяться и что-то думал, смотря как-то двусмысленно... Так он провел первые шесть дней праздника. В субботу он встал рано, забегал ко мне, видимо, расстроенный, но будить меня не велел и ушел. Встала вдовушка и вышла пить чай, а он уж ждал ее и, подойдя к ней, поцеловал у нее руку, что еще не бывало, и сказал:

-- Здоровы ли вы? А у меня до вас дело... я жду вас вот уж целые два часа. Мне надо с вами поговорить.

-- Меня вы ждете?.. Зачем не велели меня разбудить?..

И она взглянула на него, взглянула так, чтоб прочесть в его глазах все... Притворив поскорее дверь, она села за стол. Когда-то в минуту излишней откровенности Николай Петрович говорил, как он желал бы, чтоб его жена носила на шее янтарные бусы, и расписывал, как эти бусы красивы на хорошей шее женщины, и вот теперь с голой шеи вдовы спускались на грудь янтарные бусы. Она была в белом, широком пеньюаре, корсета не было. Свалился наперед локон, она его откинула назад, вместе с другими; откидывая, выставила всю руку, белую и прекрасную... Она была хороша и с откинутыми назад волосами, как будто готовилась к чему-то...

-- Вы, Николай Петрович, хотели со мной поговорить, -- сказала она, поправляя платье.

-- Да, я вас ждал...

-- Бога ради, говорите скорее, вы знаете, что я к вашим услугам. Не сделалось ли чего-нибудь с вами?

-- Нет, еще ничего не сделалось, но вы... простите... я... может быть... но вы... я знаю. -- И слова свои он как будто вытягивал из себя.

-- Да что такое? Я, право, Николай Петрович, ничего не пойму...

-- Вы... -- опять он затянул, -- я... полон надежды; не будь ее, я не пришел бы к вам, я б не смел... Я помню, вы мне как-то сказали...

Действительно, вдовушка что-то вспомнила. Яркий румянец разлился по ее лицу, и в десятый раз она оправила платье... А Николай Петрович, боясь взглянуть на нее, сидел понурый и весь розовый и ломал сигару на мелкие кусочки...

-- Вы прекрасный человек, Николай Петрович, -- сказала она, -- но вы ребенок, и в этого ребенка я, кажется, напрасно старалась влить энергию и могущество духа... Дитя мое! говорите... -- И она к нему подвинулась.

-- Вы знаете, но, может быть, вы знаете, что я... давно уж... но вы, пожалуйста, не подумайте, чтоб это было простое увлечение, нет, это больше и выше любви, -- страдание по блаженстве, это все, что хотите... но вы не осердитесь?

-- Вот вам моя рука! Говорите! -- И она подала ему свою руку. Рука была горяча.

-- Не сердитесь же и не думайте, чтоб это была детская шалость. Бог вам свидетель, что я нисколько не думал отступать от закона, от брака, который вы... вы ангел доброты, вы были первой женщиной, которая встретилась мне в жизни и с которой я мог говорить, которая дала мне первые уроки чувствовать по-человечески, дала понять высокое обаяние, нераздельное с образом женщины, вы...

Вдовушка сидела, склонив голову и боясь взглянуть на Николая Петровича. Что в ней происходило -- это никому неизвестно... Он продолжал:

-- Вы поймете поэтому, сколько уж обязан я вам... и теперь одну, последнюю услугу, и слышите -- я вас благословлю, как мою святыню...

Вдова приподняла голову. Он продолжал:

-- Я люблю, люблю Лизу, вашу горничную. Отдайте мне ее, благословите нас, -- закричал он и упал на колени...

Ошеломленная ударом, вдова сначала не знала, что делать, что сказать, но кровь зажглась уже новым пламенем.

-- А, так-то! -- взвизгнула она. -- Это все происки вашего негодяя товарища (т. е. будто бы мои, читатель)! Я вас, милостивый государь, не знаю! Я не желаю вас видеть в моем доме, -- и... чайный сервиз, задетый платьем, с грохотом рассыпался по паркету. С двух сторон разом отворились двери, в одну вбежал Петр, в другую Лиза, и столкнулись с взбешенной барыней. Гордо оттолкнув Лизу, она убежала в спальню... в другую дверь убегал Иванов.

В это утро я проснулся поздно. Мне сказали, что часов в восемь приходил Николай Петрович, такой расстроенный. "С ним что-нибудь случилось, -- думал я. -- Дай схожу", -- и, одевшись, пошел.

Вхожу в переднюю -- ни души. Я через коридорчик в девичью, и только лишь отворил дверь, как расплаканная Лиза бросилась ко мне, умоляя меня уйти:

-- Уйдите, Бога ради, уйдите, я погибла! -- И она зарыдала.

-- Я уйду, но скажите, где Иванов? Что с ним?

-- Он ушел, ушел! -- и новые рыдания.

А между тем по комнатам кто-то ходил и хлопал дверьми: видно было, что произошло семейное Ватерлоо...

Во всей этой истории и я ровно ничего не понимал и побежал домой, думал найти там Николая Петровича.

Действительно, он был у меня, рассказал все подробно и просил содействия.

-- Все это пустяки, но скажи вот что, самое главное: говорил ты с Лизой? Она-то согласна ли быть твоей женой?

-- Нет, не говорил... да я уверен в ее согласии... мы раз вместе плакали...

-- Значит, с этой стороны опасаться нечего; но дело все-таки скверное: она крепостная, и мало ли что может случиться... надо торопиться.

Мигом был отправлен посланный за отцом Лизы. Пришел он.

-- Садитесь, Яков Иванович. Мы вас просили навестить нас вот по какому случаю. Николай Петрович просит у вас руки вашей дочери Лизаветы Яковлевны. Что вы на это скажете?

Яков Иванович перекрестился.

-- Господи Боже милостивый, вот грех-то! По мне хоть сейчас... а как же барыня-то... мы ведь все думали...

-- Вот в том-то и штука, -- сказал я, заминая разговор, -- что делать с барыней? Вы ведь ее крепостные -- она, пожалуй, чорт знает сколько заломит за Лизавету Яковлевну...

-- Помилуйте, батюшка, что вы! -- отвечал он. -- Какие мы крепостные? По милости Божией вот уж десять лет, как со смерти покойного родителя нашей барыни мы стали вольные.

-- А коли так, можно и по рукам. -- И ударили по рукам.

С тех пор прошло двенадцать лет. Ты видел, читатель, какая из Лизы вышла благородная женщина. Будьте же счастливы, друзья мои, Лиза и Николай Петрович, идите своей честной дорогой до глубокой старости, до гроба, и тем же путем пойдут за вами новые поколения...

ПРИМЕЧАНИЯ

Текст по: "Развлечение". 1865. No 20. Подпись "Преображенский".

Оставить комментарий Прыжов Иван Гаврилович (bmn@lib.ru) Год: 1865 Обновлено: 21/10/2020. 19k. Статистика. Очерк: Публицистика Публицистика	Скачать FB2 Ваша оценка:

Прыжов Иван Гаврилович Он и она

ОН И ОНА

ПРИМЕЧАНИЯ

Прыжов Иван Гаврилович
Он и она