Алчущіе и жаждущіе правды. Очерки современнаго сектантства. (Изъ путевыхъ замѣтокъ.)
I. Газетныя извѣстія.
Въ прошломъ 1880 году газетами, со словъ Тверскаго Вѣстника, было передано извѣстіе о появленіи въ Новоторжскомъ уѣздѣ новой религіозной секты, названной "сютаевскою" по имени основателя ея, крестьянина деревни Шевелина, Василья Кириллова Сютаева.
Извѣстіе это сразу обратило на себя вниманіе всѣхъ интересующихся движеніями народной мысли, такъ какъ новая секта, судя по сообщенію мѣстной газеты, захватывала не одну только религіозную сторону, но въ то же время представляла весьма значительный интересъ и въ чисто-бытовомъ, соціальномъ отношеніи.
Въ области религіи новые сектанты, по сообщенію Тверскаго Вѣстника, являются раціоналистами: они отрицаютъ церкви, иконы, таинства, не признаютъ православныхъ обрядовъ, священниковъ и т. д. Въ бытовомъ же отношеніи наиболѣе характерными чертами ученія сютаевцевъ представляются ихъ взгляды на собственность, на войны, а также ихъ отношеніе къ другимъ народностямъ и вѣроисповѣданіямъ.
Усвоивъ себѣ евангельскую точку зрѣнія на собственность, сютаевцы говорятъ: "у человѣка нѣтъ ничего своего, а все Божіе, все создано Богомъ для всѣхъ вообще". Руководствуясь этимъ убѣжденіемъ, они не запираютъ даже своего имущества и всякій имѣетъ право взять, что пожелаетъ, не спрашивая позволенія у того, кому это принадлежитъ; они не отказываютъ ближнему въ помощи, требуя только того же по отношенію и къ себѣ.
Всѣхъ людей сютаевцы признаютъ братьями: турокъ, язычникъ -- для нихъ также братъ. Война, по ихъ мнѣнію, величайшая несправедливость, грѣхъ противъ заповѣди "не убей".
На ряду съ этими, хотя и краткими, но все-таки вполнѣ правдоподобными, свѣдѣніями въ статьѣ мѣстной газеты приводились относительно новой секты такія данныя, которыя невольно заставляли усомниться въ справедливости сообщаемыхъ ею фактовъ. Такъ, между прочимъ, сообщалось, что послѣдователи новой секты отрицаютъ будто бы Евангеліе и что единственныя книги, которыя они читаютъ и которымъ они вѣрятъ, это -- книги Тихона Задонскаго и Катехизисъ митрополита Филарета. Между тѣмъ въ той же самой статьѣ говорится, что "сютаевцы стараются уложить свою жизнь въ нравственныя рамки Св. Евангелія" и что они почти наизусть знаютъ переведенное на русскій языкъ Евангеліе, постоянно цитируютъ его и толкуютъ. Такое рѣзкое, грубое противорѣчіе не могло не поражать читателя и невольно заставляло каждаго съ недовѣріемъ отнестись и къ остальнымъ частямъ сообщенія {Въ заключеніи статьи говорится, что "новая секта имѣетъ много общихъ сторонъ съ штундизмомъ и ученіемъ пашковцевъ", какъ будто между этими двумя ученіями существуетъ особенно близкое сходство.}.
Спустя два-три мѣсяца послѣ появленія въ печати статьи Тверскаго Вѣстника, въ одной изъ петербургскихъ газетъ (Молва, No 245) была помѣщена корреспонденція изъ Торжка, въ которой сообщено было нѣсколько новыхъ фактовъ о жизни и ученіи сютаевцевъ. Именно сообщалось тамъ, что въ 1876 году, по доносу мѣстнаго священника, возникло дѣло по обвиненію сектанта крестьянина Василья Сютаева въ томъ, что онъ отказывается крестить своего внука. На допросѣ Сютаевъ показалъ, что не креститъ внука потому, что въ Писаніи сказано: "Покайтесь и пусть крестится каждый изъ васъ", а ребенокъ каяться еще не можетъ.
Окружный судъ, въ который поступило дѣло, нашелъ, что Сютаевъ не подлежитъ уголовной отвѣтственности (по 1.004 ст. Уст. угол. суд.), а только назиданію и увѣщанію со стороны духовнаго начальства. Но въ 1877 году тотъ же мѣстный священникъ дѣлаетъ новый доносъ полиціи, въ которомъ пишетъ, что Сютаевъ распространяетъ свою ересь, и что секта эта -- "не евангелисты, а соціалисты", которые не признаютъ властей.
Началась новое слѣдствіе, при чемъ оказалось, что семья Сютаева прежде была дурнаго поведенія и пьянствовала, а теперь направилась къ добру, что въ домѣ у него и другихъ службахъ лѣтъ никакихъ запоровъ, а имущество остается въ сохранности и сосѣди уважаютъ его за то, что онъ старается помочь каждому бѣдному. Одинъ изъ послѣдователей Сютаева, отставной солдатъ В. {Здѣсь, очевидно, ошибка: солдата, о которомъ идетъ рѣчь въ корреспонденціи, зовутъ Сергѣемъ Матвѣевымъ Луневымъ.}, разсказывалъ о себѣ, что прежде былъ онъ торговцемъ-кулакомъ, при чемъ не считалъ грѣхомъ обвѣсить и обмануть покупателей; но какъ только изъ чтенія Евангелія позналъ Бога и истину, бросилъ торговлю и занялся хлѣбопашествомъ, въ которомъ нѣтъ грѣха. "Въ расколъ его никто не совращалъ, но по случаю отказа священника крестить младенца самъ крестилъ его, а послѣ такого же отказа въ похоронахъ самъ похоронилъ свое дитя. Отъ церкви отсталъ потому, что тамъ -- стяжаніе, а не любовь".
Вотъ и все, что появилось до сихъ поръ въ печати относительно новой секты. Но какъ ни отрывочны эти свѣдѣнія, тѣмъ не менѣе они вполнѣ достаточны для того, чтобы заинтересовать новою сектой каждаго, кого только занимаютъ вопросы о томъ, что всего болѣе волнуетъ и мучитъ современную намъ народную мысль, о чемъ страдаетъ, о чемъ болѣетъ народное чувство въ переживаемую нами тяжелую, трудную пору....
II. На пути къ сектантамъ.
16-го мая я пріѣхалъ въ Тверь. Здѣсь первый визитъ -- къ извѣстному знатоку мѣстныхъ условій края, В. И. Покровскому. Съ самою любезною готовностью сообщилъ онъ мнѣ всѣ, имѣвшіяся въ его распоряженіи, свѣдѣнія и данныя о мѣстности, гдѣ возникла новая секта, и о тѣхъ условіяхъ, среди которыхъ живетъ тамошнее населеніе {Считаю при этомъ своимъ нравственнымъ долгомъ гласно выразить признательность за оказанное мнѣ содѣйствіе въ моихъ изслѣдованіяхъ г. губернатору Аѳан. Ник. Сомову, В. И. Покровскому, В. Н. Линде и барону фонъ-Мирбахъ.}.
По отношенію къ сютаевцамъ меня прежде всего интересовалъ вопросъ о томъ, насколько было самостоятельно возникновеніе новой секты и не имѣли ли при этомъ мѣсто какія-нибудь постороннія, случайныя вліянія, а также не играли ли при этомъ какой-нибудь роли существующіе въ краѣ разные раскольничьи ученія и толки. О послѣднихъ я думалъ найти хотя какія-нибудь свѣдѣнія и указанія въ "Трудахъ" мѣстнаго статистическаго комитета, но, къ сожалѣнію, совершенно ошибся въ своихъ разсчетахъ, такъ какъ въ изданіяхъ комитета не нашлось рѣшительно никакихъ данныхъ по этому вопросу, за исключеніемъ обычныхъ вѣдомостей о числѣ раскольниковъ. Тверской статистическій комитетъ, руководимый г. Покровскимъ, сдѣлалъ весьма много для серьезной разработки вопросовъ, относящихся до экономическаго положенія края и отчасти его исторіи, но до сихъ поръ оставлялъ въ сторонѣ изслѣдованіе мѣстнаго раскола.
Производившій слѣдствіе о сютаевской сектѣ слѣдователь по особо важнымъ дѣламъ, г. Губченко, въ разговорѣ съ нами, высказалъ предположеніе о возможности вліянія штундистовъ и пашковцевъ на возникновеніе новой секты.
"Жители деревни Шевелина,-- говорилъ г. Губченко,-- по ремеслу каменьщики, ежегодно они уходятъ на заработки въ разные концы Россіи, между прочимъ бываютъ и въ Кіевѣ, а бывая здѣсь, они легко могли встрѣтиться со штундистами и заимствовать отъ нихъ главныя основанія ихъ ученія... Затѣмъ они бываютъ въ Петербургѣ, знаютъ о Пашковѣ... Пашковцы не разъ присылали въ Тверь разныя книжки для передачи сютаевцамъ".
Изъ всего, что говорилъ мнѣ г. Губченко о новыхъ сектантахъ, было ясно, что у него сохранилось доброе, хорошее воспоминаніе о Сютаевѣ и его ближайшихъ послѣдователяхъ. Все, что онъ разсказывалъ мнѣ о жизни этихъ людей,-- все это рисовало ихъ въ самомъ привлекательномъ свѣтѣ. Мнѣ казалось даже, что онъ черезчуръ увлекался и замѣтно идеализировалъ сютаевцевъ. Передаю кое-что изъ его разсказовъ.
-- Во время своихъ пріѣздовъ въ Торжокъ, я обыкновенно останавливался у одной мѣщанки, шапошницы (бѣдная, пожилая баба, которая живетъ шитьемъ шапокъ). Какъ-то разъ она, въ присутствіи Сютаева, пожаловалась на свое одиночество, на бѣдность, на то, что у ней нѣтъ никого, кто бы помогъ ей... "Вотъ теперь крыша течетъ, поправить надо, а тёсу нѣтъ и купить не на что". Въ первый же базарный день послѣ этого разговора у ея воротъ останавливается возъ съ тесомъ: это Сютаевъ привезъ, сложилъ доски во дворѣ и, не говоря ни слова, уѣхалъ домой. Хозяйка въ недоумѣніи... Встрѣчаетъ она какъ-то Сютаева и говоритъ ему: "Чего это ты тёсъ-то привезъ? Нешто я тебя просила? У меня денегъ нѣтъ тебѣ платить".-- "А зачѣмъ мнѣ деньги?-- говоритъ тотъ.-- Мнѣ денегъ не нужно, для меня ихъ хоть во вѣкъ не будь".-- "Да какъ же безъ, денегъ-то? Чѣмъ я заплачу тебѣ? Вѣдь не даромъ же ты привезъ мнѣ свой лѣсъ".-- "Зачѣмъ даромъ... Когда мнѣ шапка понадобится, ты мнѣ шапку сдѣлаешь, вѣдь ты -- мастерица на это... Вотъ тебѣ и плата!"
Сютаевъ не запираетъ своихъ амбаровъ: и днемъ, и ночью у него все открыто. Этимъ воспользовались сосѣдніе мужики, пріѣхали тихонько на нѣсколькихъ подводахъ, вошли въ амбаръ и давай нагружать телѣги мѣшками съ хлѣбомъ. Живо весь амбаръ очистили, и хотѣли уже ѣхать, но вдругъ откуда ни возьмись Сютаевъ.
-- Что-жь онъ?
-- Онъ входитъ въ амбаръ, а тамъ всего-на-все одинъ мѣшокъ лежитъ, беретъ этотъ мѣшокъ на спину, выноситъ изъ амбара и кладетъ на телѣгу.-- "Коли вамъ нужда, берите, Богъ съ вами!" -- Мужики взяли, уѣхали, а на другой день снова пріѣхали, привезли хлѣбъ обратно, говорятъ: "мы раздумали", и Христомъ-Богомъ просили Сютаева принять отъ нихъ назадъ его хлѣбъ.
-- А какихъ лѣтъ Сютаевъ?
-- Вѣроятно, около 55 лѣтъ, но онъ хорошо сохранился и выглядитъ моложе.
-- Большая семья у него?
-- Да, у него нѣсколько сыновей и дочь, красавица въ полномъ смыслѣ этого слова. Сыновья женаты, имѣютъ дѣтей. Одинъ изъ нихъ, Дмитрій, самый упорный изъ всѣхъ; это, можно сказать, фанатикъ до мозга костей.
-- Есть ли послѣдователи у Сютаева?
-- О, конечно, и число ихъ постоянно растетъ. Я не могу опредѣлить вполнѣ точной цифры его послѣдователей, но думаю, что теперь ихъ не менѣе тысячи человѣкъ.
Въ числѣ свѣдѣній, полученныхъ мною въ Твери, были между прочимъ и оффиціальныя данныя о числѣ сектантовъ Тверской губерніи. По этимъ свѣдѣніямъ "раскольники разныхъ сектъ" слѣдующимъ образомъ распредѣляются по городамъ и уѣздамъ Тверской губерніи:
Въ городѣ Корчевѣ -- 2 чел. (1 муж. и 1 жен.), заштатномъ г. Красномъ-Холмѣ -- 32 чел. (7 муж. и 25 жен.), Твери -- 44 чел. (21 муж. и 23 жен.), Весьегонсхѣ -- 44 чел. (13 муж. и 31 жен.), Вышнемъ-Волочкѣ -- 56 чел. (26 муж. и 30 жен.), Кашинѣ -- 56 чел. (7 муж. и 49 жен.), посадѣ Погорѣлое-Городище -- 81 чел. (30 муж. и 51 жен.), Торжкѣ -- 737 чел. (310 муж. и 427 жен.), ржевѣ -- 13.159 чел. (6.259 муж. и 6.900 женщ.).
Въ остальныхъ городахъ нѣтъ ни одного "раскольника",-- такъ по крайней мѣрѣ стараются увѣрить насъ оффиціальныя данныя... А вотъ распредѣленіе сектантовъ по уѣздамъ:
Въ Осташковскомъ уѣздѣ -- 1 чел. (какая, подумаешь, точность!), Старицкомъ -- 59 чел. (30 муж. и 29 жен.), Тверскомъ -- 68 чел. (32 муж. и 36 жен.), Кашинскомъ -- 128 чел. (30 муж. и 98 жен.), Зубцовскомъ -- 161 чел. (63 муж. и 98 жен.), Бѣжецкомъ -- 190 чел. (42 муж. и 148 жен.), Корчевскомъ -- 234 чел. (74 муж. и 160 жен.), Ржевскомъ -- 342 чел. (158 муж. и 184 жен.), Вышневолоцкомъ -- 583 чел. (245 муж. и 338 жен.), Калязинскомъ -- 677 чел. (235 муж. и 442 жен.), Новоторжскомъ -- 775 чел. (330 муж. и 445 жен.), Весьегонскомъ -- 1.234 чел. (277 муж. и 957 женщ.).
Кромѣ раскольниковъ въ оффиціальныхъ свѣдѣніяхъ значатся еще единовѣрцы: въ Твери -- 277 челов., въ Ржевѣ -- 905 чел., въ Торжкѣ -- 2.194 человѣка. Въ уѣздахъ единовѣрцевъ нѣтъ. Свѣдѣнія эти заимствованы мною изъ данныхъ тверскаго губернскаго статистическаго комитета; но самъ комитетъ не производитъ счисленій раскольниковъ,-- онъ получаетъ эти свѣдѣнія готовыми отъ мѣстной духовной консисторіи, которая, въ свою очередь, основывается на донесеніяхъ благочинныхъ, а эти послѣдніе на донесеніяхъ приходскихъ священниковъ. Добытыя такимъ путемъ свѣдѣнія входятъ и во всеподданнѣйшіе отчеты губернаторовъ и доставляются въ синодъ, и во всѣ высшія правительственныя инстанціи.
Когда я потомъ въ уѣздахъ показывалъ эти свѣдѣнія исправникамъ, становымъ, земцамъ и другимъ обывателямъ,-- всѣ они въ одинъ голосъ смѣялись надъ этою статистикой.
-- Семьсотъ семьдесятъ пять человѣкъ раскольниковъ во всемъ уѣздѣ,-- говорили они.-- Помилуйте! Да у насъ въ одномъ селѣ Б. вдвое больше раскольниковъ.
Получивши необходимыя предварительныя свѣдѣніи и сдѣлавши нѣкоторые оффиціальные визиты, я выѣхалъ въ Торжокъ.
Моими сосѣдями по вагону, оказались какіе-то -- не то мелкіе провинціальные купцы, не то богатые торгующіе крестьяне: Они, очевидно, продолжали прерванный разговоръ.
-- Недавно здѣсь по близости,-- разсказывалъ одинъ изъ нихъ,-- въ селѣ Ильинскомъ, какой случай былъ. Приходитъ мужикъ къ священнику и проситъ повѣнчать.
"Десять рублей!" -- Начинаютъ торговаться.-- "Ну, такъ и быть, говоритъ, возьму пять, а меньше -- ни копѣйки". Мужикъ даетъ три,-- бѣдный мужичёнко, бобыль,-- но попъ не соглашается. Долго онъ водилъ мужика; тотъ не сдается, не прибавляетъ,-- извѣстно, не изъ чего прибавить-то: самъ голъ какъ соколъ. Ну, хорошо, проходятъ этакъ съ недѣлю времени. Видитъ подъ, что мужикъ не въ силахъ дать больше трёшницы, соглашается вѣнчать. Ладно, хорошо; начинаетъ вѣнчать. Обвелъ разъ вокругъ налоя и довольно. Женихъ и говоритъ: "Батюшка, кажись, вѣдь три раза кругомъ-то обводятъ, а не одинъ".-- "Это за три-то рубля, говоритъ, три раза?... Нѣтъ, братъ, шалишь, довольно съ тебя и одного". Видитъ опять женихъ, что попъ вѣнцовъ не возлагаетъ, и говоритъ: "Батюшка, какъ же это вы безъ вѣнцовъ-то насъ вѣнчаете?" -- "Это за три-то рубля, говоритъ, съ вѣнцани? Шалишь, братъ,-- хорошо и такъ". Такъ и повѣнчалъ и вина испить не далъ. Тотъ было сунулся: "Батюшка, позвольте винца-то?" А тотъ на него: "это за три-то рубля винца? Ишь ты ловокъ! Нѣтъ, братъ, шалишь". Такъ и не далъ ничего.
-- Тѣмъ было и кончилось, да барыня про это узнала,-- помѣщица Сверчкова здѣсь живетъ,-- донесла по начальству. Теперь слѣдствіе идетъ, судебнымъ порядкомъ.
-- Нѣтъ, у насъ въ Никольскомъ попъ -- ничего,-- заговорилъ другой спутникъ, напоминавшій по типу московскаго мясника,-- не больно жметъ... Самолюбіемъ этимъ почитай-что не занимается, только...
-- А что?
Разскащикъ зажмурилъ глаза и отчаянно закрутилъ головой.
-- Зашибаетъ, стало-быть?
-- To-есть въ лучшемъ видѣ!... И ужь запой у него! Этакого злющаго запоя я отродясь не видывалъ. И во хмѣлю -- страсть! Чуть напьется, сичасъ въ драку лѣзетъ, а не то штуку какую ни-на-есть произведетъ... Намеднись ночью только легли спать, вдругъ тревога: на колокольнѣ набатъ ударили. Все село высыпало отъ мала до велика,-- думали пожаръ. Глядимъ -- ни дыму, ни огня нигдѣ не видать... Что за притча такая?... А колоколъ гудитъ... Побѣжали на колокольню, смотримъ, а тамъ батюшка, въ одной рубахѣ да подштаникахъ, дуетъ что есть мочи.-- "Батюшка, говоримъ, что случилось"?-- "Я, говоритъ, съ женой подрался".
Въ вагонѣ смѣялись.
-- Дивлюсь я,-- въ раздумья говорилъ одинъ изъ спутняковъ,-- куда это наука-то дѣвается? Вѣдь, кажись, учатъ ихъ, учатъ, а они -- во!...
Отъ священниковъ разговоръ перешелъ на расколъ. Я спросилъ о сютаевцахъ, не слыхали ли молъ.
-- Какже, было слышно... Сказывали люди, что на Повѣди новая вѣра явилась...
Но никто изъ моихъ спутниковъ не зналъ даже приблизительно, въ чемъ собственно состояло ученье новой секты. Одинъ говорилъ, что новые сектанты не имѣютъ браковъ, не вѣнчаютъ, "живутъ сплошь", не разбирая, жена ли, сноха ли, невѣстка ли,-- для нихъ, молъ, все единственно. Другой увѣрялъ, что Сютаевъ избралъ себѣ двѣнадцать апостоловъ, которые всюду сопровождаютъ его и съ которыми онъ никогда не разстается.
Въ вечеру мы пріѣхали въ Торжокъ. Разспрашивая здѣсь о новой сектѣ, я узналъ, что въ мѣстномъ присутствіи по крестьянскимъ дѣламъ производится какое-то дѣло, имѣющее связь съ появленіемъ новой секты. По справкамъ, наведеннымъ мною, оказалось слѣдующее.
Старшина Повѣдской (бывшей Шевковской) волости, Павелъ Елисеевъ, вошелъ въ уѣздное присутствіе 29 апрѣля 1881 года съ рапортомъ за No 664 такого содержанія:
"Сельскимъ обществомъ крестьянъ деревни Удальцова (передаю съ буквальною точностію) избранъ въ должность сельскаго старосты крестьянинъ Илья Ивановъ, не признающій христіанской вѣры, а придерживается подъ названіемъ какой-то сютаевской. Жена Иванова, Авдотья Андреева, заявила, что мужъ ея обращается съ нею жестоко, а равно и съ дочерью, изъ-за того именно, что онѣ не вѣруютъ по его обряду. Ивановъ перекололъ всѣ находящіяся въ его домѣ иконы, о чемъ мною и сообщено полиціи. Въ виду неблагонадежности со стороны избраннаго сельскаго старосты, Ильи Иванова, къ исправленію имъ служебныхъ обязанностей, имѣю честь покорнѣйше просить уѣздное присутствіе о разрѣшеніи уволить его отъ должности".
Уѣздное присутствіе поручило исправнику провѣрить донесеніе волостнаго старшины. Вслѣдствіе этого исправникъ, отношеніемъ отъ 17 мая за No 1223, увѣдомилъ присутствіе, что,-- какъ оказалось по дознанію,-- въ домѣ удальцовскаго сельскаго старосты Ильи Иванова дѣйствительно переколоты образа, а потому, находя его "неблагонадежнымъ", исправникъ просилъ присутствіе -- сельскаго старосту Иванова немедленно уволить отъ должности. Присутствіе, какъ я слышалъ, сдѣлало уже распоряженіе въ этомъ смыслѣ.
Далѣе я узналъ въ Торжкѣ, что здѣсь въ прошломъ году родной сынъ Сютаева, Иванъ, призывался къ отбытію воинской повинности и что при этомъ произошелъ какой-то скандалъ. Мѣстный воинскій начальникъ до сихъ поръ отлично помнитъ Ивана Сютаева.
-- Надѣлалъ мнѣ хлопотъ этотъ Сютаевъ!-- говорилъ намъ воинскій начальникъ.-- По вынутому имъ нумеру жеребья онъ подлежалъ поступленію на дѣйствительную службу. Осмотрѣли его въ присутствіи и признали годнымъ. Повели въ присягѣ, но онъ вдругъ упёрся: "Не хочу, говоритъ, присягать,-- Евангеліе, дескать, запрещаетъ кляться..." Откуда это онъ взялъ, чортъ его знаетъ! Ужь какъ я его ни уговаривалъ, какъ ни убѣждалъ,-- нѣтъ, ничего не слушаетъ... Хорошо, думаю, я тебя, голубчикъ, и безъ присяги заставлю служить.-- Дать ему ружье!-- говорю... Что-жь бы вы думали? Не хочетъ ружья въ руки брать, наотрѣзъ отказался. "Оно, говоритъ, въ крови, кровью пахнетъ". Слышите?... "Нужно, говоритъ, вооружиться мечомъ духовнымъ". Какъ это вамъ нравится: духовнымъ мечомъ?!... Представьте себѣ роту солдатъ съ духовными мечами!...
И разскащикъ весело расхохотался.
-- Что же Сютаевъ?
-- Что Сютаевъ! Онъ все свое: "не хочу, говоритъ, на войну!... Сказано: "не убей"... Это, говоритъ, грѣхъ смертный... Не хочу людей убивать".-- Я ему говорю: дуракъ ты, вѣдь теперь и войны-то никакой нѣтъ, всю службу въ казармѣ просидишь, вѣкъ пороху не понюхаешь, войны-то и въ глаза не увидишь,-- изъ-за чего же ты артачишься?... Нѣтъ, какъ къ стѣнѣ горохъ! Стоитъ на своемъ и дѣло съ концомъ... Что тутъ прикажете дѣлать?... Засадилъ его въ карцеръ на хлѣбъ на воду. Проходить день. Фельдфебель докладываетъ, что Сютаевъ ничего не ѣстъ: ни хлѣба, ни воды,-- словомъ, ничего въ ротъ не беретъ. "Ладно, думаю, посидишь, такъ эта дурь-то съ тебя сойдетъ". Другой день проходитъ -- не ѣстъ, третій день -- то же самое... Отощалъ до того, понимаете, что едва на ногахъ стоитъ, съ трудомъ поднимается съ лавки, а все на своемъ стоитъ... Призвалъ я священника и говорю ему: "Батюшка, вы знаете Священное Писаніе, поговорите съ Сютаевымъ, убѣдите его, внушите ему, что вѣдь такъ нельзя же наконецъ, что вѣдь это... это чортъ знаетъ что такое!... Вѣдь невозможно же въ самомъ дѣлѣ, чтобы безъ войска, безъ солдатъ, безъ... Ну, гдѣ это видано?" -- Священникъ въ полномъ облаченіи, съ Евангеліемъ въ рукахъ, отправился его усовѣщевать.
-- Ну, и что же?
-- Ахъ, лучше не говорите! Священникъ одно слово скажетъ, а Сютаевъ десять... Въ концѣ концовъ онъ просто разсвирѣпѣлъ и началъ ужасно дерзко и грубо поносить священниковъ и духовенство... Я сталъ не радъ, что затѣялъ эту исторію, и говорю: "Батюшка, уходите, ради Бога, поскорѣе!"
-- Что же сталось съ Сютаевымъ?
Собесѣдникъ мой пожалъ плечами.
-- Приказалъ выпустить его изъ карцера, принужденъ былъ это сдѣлать, иначе онъ непремѣнно уморилъ бы себя голодомъ... Непремѣнно уморилъ бы... Фанатикъ!
Въ Торжкѣ я узналъ между прочимъ, что послѣдователи новой секты недавно устроили было въ Шевелинѣ общину, но что община эта вскорѣ распалась: участники ея перессорились между собой и все дѣло кончилось двумя исками, предъявленными мѣстному мировому судьѣ, А. А. Бакунину.
Мнѣ хотѣлось поточнѣе узнать объ этомъ дѣлѣ и потому я, прежде чѣмъ ѣхать въ Шевелино, рѣшилъ сдѣлать крюкъ и отправиться сначала къ г. Бакунину, который живетъ въ имѣньи своемъ, въ селѣ Прямухинѣ, чтобъ отъ него получить интересовавшія меня свѣдѣнія.
Щегольская тройка крѣпкихъ "вольныхъ" ямщицкихъ лошадей въ маленькомъ, красивомъ тарантасѣ, съ бубенчиками и колокольчиками, бойко понесла меня по проселочной, пустынной и скучной дорогѣ. Погода стояла сырая и холодная, хмурое, пасмурное небо ежеминутно угрожало дождемъ. Яркая зелень озимыхъ полосъ рѣзко выдѣлялась на сѣромъ неприглядномъ фонѣ тощихъ яровыхъ полей, широко разстилавшихся по обѣ стороны дороги. Изможденныя, жалкія лошаденки крестьянскія надрывались, таская сохи и взрыхляя крѣпкій, жесткій суглинокъ. За сохами двигались какія-то странныя, согбенныя фигуры: это -- бабы, дѣвки-подростки, старухи.
Дѣло въ томъ, что съ ранней весны и до глубокой осени почти все мужское населеніе уходитъ отсюда на заработки въ Питеръ и другія мѣста. Въ селахъ и деревняхъ остается одно "женское сословіе", малые ребята, да старики. Такимъ образомъ вся тяжесть крестьянской страды ложится здѣсь почти исключительно на однѣхъ женщинъ,-- онѣ однѣ выносятъ ее на своихъ плечахъ. Онѣ пашутъ поля, боронятъ, сѣютъ, косятъ, поднимаютъ новь, рубятъ лѣсъ,-- словомъ, нѣтъ такой тяжелой мужицкой работы, которую не исполняли бы здѣсь бабы.
-- Въ нашемъ мѣстѣ бабамъ жисть чижолая -- страсть....-- говорила мнѣ одна старуха, вволю поработавшая на своемъ вѣку.-- Не приведи Господи! Бывало по полю-то ходишь, ходишь за сохой -- измаешься... Лошадь опристанетъ, и понукаешь ее, и стегаешь -- ничего нейметъ... Изъ силъ выбьешься... Земля-то твердая -- глина да каменьё. А особливо ежели соха неловка, худо налажена, въ землю идетъ-задираетъ,-- тутъ ужь совсѣмъ бѣда. На одномъ мѣстѣ часъ пробьешься... До того руки-то надергаешь, что домой придешь, за столъ сядешь -- не можешь ложкой-то въ ротъ угодить,-- такъ руки и дрожатъ, такъ и трясутся, словно онѣ у тебя чужія, не слушаютъ... Спина ноетъ, на ногахъ жилы опухнутъ.
Вотъ она "все выносящаго русскаго племени многострадальная мать!"
"Доля ты, русская долюшка женская!
Врядъ ли труднѣе сыскать!..
Родъ Бакуниныхъ считается однимъ изъ самыхъ древнихъ, именитыхъ родовъ тверскаго дворянства. Въ настоящее время братья Бакунины, особенно П. А. и А. А., являются видными дѣятелями тверскаго земства, извѣстнаго своимъ сочувственнымъ отношеніемъ къ нуждамъ народа. Старшій братъ ихъ, Михаилъ Александровичъ Бакунинъ, былъ нѣкогда однимъ изъ самыхъ выдающихся и вліятельныхъ членовъ знаменитаго кружка, группировавшагося около В. Г. Бѣлинскаго. Впослѣдствіи, какъ извѣстно, Михаилъ Александровичъ, живя въ качествѣ эмигранта за границей, всецѣло отдался революціонной дѣятельности и вполнѣ заслуженно пользовался репутаціей "апостола анархіи" Недавно онъ умеръ въ глубокой старости, причемъ до самой смерти оставался вѣренъ своимъ идеямъ.
Усадьба Бакуниныхъ сразу переноситъ васъ на полстолѣтія назадъ. Неуклюжія, но очень прочныя каменныя зданія, всевозможныя пристройки и надстройки, людскія, длинные, широкіе корридоры, обширныя залы, тяжелая, массивная мебель, огромныя старомодныя зеркала -- все это говоритъ о томъ времени, когда здѣсь жизнь текла бойко, на широкую ногу, когда здѣсь было и шумно, и весело, и оживленно. Не то теперь. Несмотря на радушіе, любезность и гостепріимство хозяевъ, какой-то таинственный духъ запустѣнія незримо носится въ воздухѣ этихъ обширныхъ залъ и корридоровъ, а старые фамильные портреты съ тихою грустью смотрятъ со своихъ стѣнъ на то, какъ новые запросы и волны жизни уходятъ съ каждымъ днемъ все дальше и дальше изъ этихъ усадьбъ...
Въ дѣлахъ мироваго судьи А. А. Бакунина дѣйствительно оказались два дѣла, имѣвшія тѣсную связь съ появленіемъ новой секты. Оба дѣла состоятъ изъ исковъ, предъявленныхъ къ отставному солдату Сергѣю Луневу. Крестьянка Василиса Петрова взыскиваетъ съ Лунева 150 руб. 50 коп., а крестьянинъ Евстратъ Семеновъ Королевъ обвинялъ Лунева въ томъ, что тотъ "подъ видомъ религіознаго ученія выманилъ у него всякаго имущества", и ищетъ возврата денегъ по стоимости выманеннаго у него имущества. Въ первомъ дѣлѣ интересно показаніе самого Василья Кириллова Сютаева, присутствовавшаго при разборѣ дѣла въ качествѣ свидѣтеля. Показаніе это разъясняетъ причину возникновенія исковъ.
"Луневъ, Петрова и ея родители,-- показывалъ Сютаевъ {Показаніе его привожу дословно, безъ измѣненій.},-- по ученію Св. Писанія, согласились, чтобы была у нихъ одна душа и одно сердце, и все свое имущество сложили сообща, чтобы не было между ними никакого ни спора, ни дѣлежа, безо всякихъ договоровъ и безо всякихъ условій. Такъ у нихъ и было, но Луневъ вдругъ сталъ отсыпать отъ хлѣба головню, то-есть лучшее зерно, подъ предлогомъ будто бы на сѣмена. Я ему сказалъ, что такъ дѣлать не слѣдуетъ, потому что нечего дѣлить слабыхъ и сильныхъ, дурныхъ и хорошихъ, а надо смѣшать, и чтобы всякій бралъ сколько кому надо. Луневъ мнѣ сказалъ, что у него на это сердце не лежитъ.-- А коли не лежитъ,-- тогда я ему сказалъ,-- чтобъ онъ шелъ изъ овина, и выгналъ его изъ овина вонъ. Это увидѣли другіе и стали требовать, чтобы Лунева отдѣлить и чтобъ онъ раздѣлился съ нами".
Помимо этого показанія ничего характернаго въ дѣлахъ не оказалось. Прошенія написаны страшно безграмотно, а показанія на судѣ черезчуръ кратки и сухи. Между истцами и отвѣтчикомъ Луневымъ состоялась на судѣ сдѣлка, соглашеніе.
По совѣту Бакуниныхъ, которые, въ качествѣ постоянныхъ обывателей уѣзда, хорошо знакомы съ мѣстными условіями, я рѣшилъ поселиться сначала въ селѣ Повѣди, такъ какъ село это является центральнымъ пунктомъ того района, въ которомъ такъ или иначе проявилось ученіе новой секты. Ѣхать же прямо въ Шевелино, гдѣ первоначально возникла секта и гдѣ живетъ самъ Сютаевъ, я не рѣшился, боясь на первыхъ же порахъ возбудить подозрѣніе и недовѣрчивость сектантовъ. Село Повѣдь отстоитъ отъ Прямухина на разстояніи 35 верстъ и такое же точно разстояніе считается отъ него и до Торжка.
Глубокою ночью мы пріѣхали въ Повѣдь. Все спало. Подъѣзжаемъ къ первой попавшейся избѣ и начинаемъ стучать. Къ окнѣ появляется косматая, всклокоченная голова.
Разыскали Ивана Зиновеича, достучались. Послѣ обычныхъ опросовъ: "Что вы за люди будете, откуда Богъ несетъ?" и т. д. насъ пригласили войти. Ощупью вошли мы въ темную избу. Огромная семья съ дѣтьми, стариками, снохами, невѣстками помѣщалась въ одной избѣ. На полу лежатъ дѣти и взрослые, одни укутаны полушубками, другіе просто въ одномъ бѣльѣ; съ печи слышится чей-то тяжелый храпъ. Спертый, тяжелый, удушливый воздухъ "шибанулъ" въ носъ, ударилъ въ голову. Я невольно остановился. Хозяинъ вздулъ огонь.
-- Что, тяжко?-- спросилъ онъ, замѣтивъ мое движеніе.-- А мы окно откутаемъ, воздухъ-то полегче будетъ... Вотъ вамъ кроватка. Али на печку полѣзете?
На кроваткѣ, скрытой за старымъ ситцевымъ подогомъ, плакалъ ребенокъ, а женскій голосъ уговаривалъ и убаюкивалъ его. Зная по горькому опыту прелести этихъ кроватокъ, я на-отрѣзъ отказался отъ предложенія и выразилъ непремѣнное желаніе лечь на полъ. Мой ямщикъ избралъ печь.
-- На полъ! Ну, такъ ложись сюда... вотъ сюда, на тулупъ... Баушка, а-баушка!-- говорилъ Иванъ Зиновеичъ, потрогивая спящее на полу тѣло, укрытое цѣлою грудой грязныхъ лохмотьевъ,-- подвинься маненечко, пусти барина. Она у насъ древняя, за сто лѣтъ... Вѣрно слово: сто второй годъ изжила... Далъ Богъ вѣку!... Не дослышитъ малость... Ну, ложись рядомъ со старухой... Хе-хе-хе... Ничаво, она подвинется, ложись!...
III. О чемъ говорятъ въ деревнѣ.
Я поселился въ Повѣди у одного изъ родственниковъ Ивана Зиновеича, бѣднаго мужика, изба котораго приходилась какъ разъ съ краю села, надъ самыми полями. Мое появленіе въ селѣ не могло, разумѣется, не вызвать среди крестьянъ множества всевозможныхъ толковъ, предположеній и пересудовъ.
Очевидно, всѣ были убѣждены, что въ моемъ лицѣ они дождались новаго начальства,-- въ этомъ, повидимому, никто изъ нихъ не сомнѣвался. Вопросъ состоялъ лишь въ томъ, какое именно начальство, "по какой части". Они видѣли, что это -- не мировой, не урядникъ, не становой, не слѣдователь, не исправникъ, не "членъ" (земства), не докторъ,-- кто-жь это такой, наконецъ? Мужики недоумѣвали, ломали головы и создавали самыя невозможныя предположенія относительно цѣли моего проживанія въ Повѣди.
-- И все-то онъ, братецъ ты мой, испытываетъ, все разспрашиваетъ, во все вникаетъ: какъ, что?... Дивное дѣло!
-- А ты слушай больше старшину-то. Онъ тебѣ наскажетъ.
-- Онъ, може, и самъ-то не знаетъ.
-- А ты какъ думалъ? Такъ сейчасъ ему и доложатъ?...
-- Какже, жди, держи карманъ-то шире... Нѣтъ, братъ, такіе люди есть, особенные, тайно ѣздіютъ, испытываютъ... Объ нихъ никто можетъ и не знаетъ.
-- А они порядки смотрятъ: гдѣ и какъ,-- до всего касаются...
-- Въ родѣ какъ тайна полиція, къ примѣру... Чуть что -- сичасъ и готово!
-- Н-да, очень даже просто... Возьмутъ подъ секретъ и -- шабашъ.
-- А не то въ темну карету, да на казенны харчи...
-- Да это за што же, примѣрно?
-- А за то, чтобы говорилъ, да не договаривалъ... Больше бы зналъ-помалкивалъ... И слышишь, да не слыхалъ,-- и видишь, да не видалъ...
-- Гм... Можетъ и онъ по этой части?
-- Хто-жь его знаетъ!?...
-- А може онъ прямо отъ царя посланъ развѣдать доподлино, какъ то-есть мужички, примѣрно, чего имъ требуется, какъ достатокъ, нѣтъ ли обиды какой, али чего прочаго...
Это послѣднее предположеніе, казалось, многимъ пришлось по душѣ. Чуть ли не большинство согласилось, сошлось на мысли, что пріѣхавшій къ нимъ неизвѣстный, загадочный для нихъ человѣкъ -- не кто другой какъ царскій посланникъ. Возникновеніе такихъ странныхъ предположеній объясняется тѣми смутными ожиданіями и надеждами, которыя живутъ и бродятъ въ нашемъ народѣ. Во многихъ мѣстахъ народъ ждетъ, что царь пошлетъ -- и притомъ непремѣнно тайно -- особыхъ довѣренныхъ отъ себя людей для того, чтобъ узнать на мѣстахъ, какъ живутъ крестьяне, не терпятъ ли они обидъ, утѣсненій, нуждъ и т.п.,-- словомъ, узнать "всю правду". Въ нѣкоторыхъ мѣстахъ подобныя ожиданія высказываются крестьянами вполнѣ опредѣленно. Нынѣшнимъ лѣтомъ, напримѣръ, мнѣ пришлось быть, между прочимъ, въ одномъ изъ глухихъ угловъ Бузулукскаго уѣзда, Самарской губерніи. Здѣсь (въ селѣ Петровкѣ, напримѣръ) крестьяне прямо спрашивали меня: "Не слыхать ли чего насчетъ кесаревыхъ посланниковъ?... Не ходятъ ли, молъ, они въ народѣ?"
Какъ-то разъ, вскорѣ послѣ своего пріѣзда въ Повѣдь, я шелъ домой изъ деревни Удальцова, отстоящей версты на три отъ Повѣди. Вижу, какой-то старикъ, копавшійся на сосѣднемъ полѣ, оставляетъ работу и идетъ ко мнѣ на встрѣчу. Поздоровались.
-- Мнѣ бы охота тебѣ два словечка сказать,-- говоритъ мужикъ, останавливаясь.
-- Что такое?
-- Да насчетъ, значитъ, антихъ самыхъ дѣловъ-то...
-- Какихъ дѣловъ?
Мужикъ переминается.
-- Да ты говори толкомъ, въ чемъ дѣло!
Мужикъ вдругъ принимаетъ самый таинственный видъ и, понижая голосъ, чуть не шепотомъ многозначительно спрашиваетъ меня:
-- Ты какъ? Отъ новаго царя посланъ, али ишшо отъ стараго?
Представьте мое изумленіе!... И вотъ я вынужденъ увѣрять этого чудака, что я никѣмъ не посланъ, что я совсѣмъ частный человѣкъ, писатель, нигдѣ не служу, пріѣхалъ къ нимъ для того только, чтобъ узнать о новой вѣрѣ, появившейся въ ихъ волости.
Мужикъ внимательно, почти напряженно слушаетъ все, что я говорю, слушаетъ и поддакиваетъ.
-- Такъ... такъ... такъ-съ... А ты самъ отколь -- изъ Питенбурха?
-- Нѣтъ, я изъ Москвы.
-- Изъ Москвы... Такъ, такъ... А царь таперь гдѣ?
-- Въ Гатчинѣ.
-- Гдѣ-ѣ?
-- Въ Гатчинѣ. Это городъ такой есть подъ Петербургомъ.
-- Зачѣмъ же это онъ туды, батюшка? На жительство, али такъ, на прохладу?
-- На лѣто, на дачѣ!...
-- Гмм... Такъ, такъ, на легкой воздухъ!... Понимаемъ... А ты вотъ что скажи намъ,-- круто повернулъ старикъ,-- чаво ты пишешь-то? Будетъ ли намъ льгота-то отъ тебя, али не будетъ?... Чаво намъ ждать-то велишь?
Черезъ нѣскольно дней мнѣ пришлось снова встрѣтиться съ этимъ мужичкомъ. Поздоровавшись, онъ опять остановился и, глядя мнѣ прямо въ лицо, въ упоръ, съ разстановкой произнесъ:
-- Ты что тамъ ни говори, только ты меня не обманешь.
-- Да развѣ я тебя когда-нибудь обманывалъ?
-- Не обманешь!... Я вижу, вижу, братъ, насквозь вижу...
-- Да что ты видишь-то?
-- Вижу, другъ... Вижу, что ты отъ высо-о-каго лика посланъ, отъ высокаго!... Вижу.
Впрочемъ, по мѣрѣ того, какъ я продолжалъ жить въ селѣ Повѣди, толки о "царскомъ посланникѣ", о "высокомъ ликѣ" и т. п. мало-по-малу стихали и, наконецъ, совсѣмъ прекратились. Крестьяне видимо разочаровались и успокоились. Этому главнымъ образомъ способствовало то обстоятельство, что я почти все свое время началъ проводить въ обществѣ Сютаева и его послѣдователей. До крестьянъ доходили слухи, что я обыкновенно записываю все то, что говоритъ Сютаевъ, и вотъ новое рѣшеніе созрѣло въ ихъ головѣ.
-- Прощай Сютаевъ!-- говорили бабы.-- Бѣдный ты, бѣдный Сютай!... И снова всплыли сначала неясные, туманные намеки и толки о "темной каретѣ", а затѣмъ уже болѣе опредѣленные -- о "казенныхъ харчахъ".
Интересно было бы прослѣдить, откуда и когда зародилось въ народѣ представленіе о "темной каретѣ". Что это представленіе существуетъ въ народной массѣ, не подлежитъ никакому сомнѣнію. Въ первый разъ мнѣ пришлось слышать отъ крестьянъ о "темной каретѣ" въ одной изъ подмосковныхъ деревень. "Пріѣдетъ, молъ, темная карета, посадятъ и -- былъ таковъ!... Столько, молъ, тебя, голубчика и видали". Затѣмъ почти тѣ же самые толки я слышалъ въ Кемскомъ уѣздѣ, Архангельской губерніи, и, наконецъ, вотъ теперь въ третій разъ здѣсь, въ Тверской губерніи.
Вообще едва ли когда-нибудь ходило въ народѣ столько всевозможныхъ слуховъ и толковъ, какъ нынѣ. Богъ вѣсть, откуда нахлынули они; Богъ вѣсть, какими путями проникаютъ они въ деревню... Къ сожалѣнію, по многимъ причинамъ мы не имѣемъ возможности повѣдать на этотъ разъ о многихъ весьма интересныхъ народныхъ толкахъ и чаяніяхъ. Но мы приведемъ хотя кое-что изъ того, что намъ удалось слышать во время пребыванія въ Повѣдской волости.
-- Люди сказываютъ, подушнаго не будетъ.
-- Какъ такъ?
-- Да такъ, не будетъ, да и все тутъ... Нешто душу-то можно облагать?-- Она, чай, Божья!
-- Экъ сказалъ!... Мало ли што Божья!... Все Божье, одначе оброкъ идетъ.
-- А таперь отмѣнятъ.
-- Хто отмѣнитъ-то?
-- Хто!... Извѣстно хто -- начальство!
-- Ладно. Ври больше.
-- Право слово говорятъ!... Чудакъ, не вѣритъ!...
-- Ты бы сказалъ: царь отмѣнитъ,-- дѣло-то было бы въ строку,-- а то начальство!... Ишь...
-- Мало ли чаво зря болтаютъ.
-- Не зря, а до самаго дѣла. Хорошіе люди сказывали... Не будетъ, баютъ, подушнаго, не будутъ больше съ души брать....
-- Съ души не будутъ, а съ чего же будутъ?
-- Съ капиталовъ.
-- Съ капиталовъ?!
-- Да, съ капиталовъ... Чего ты дивишься-то?
-- Гм... Хорошо у кого капиталы-то есть, а у кого ихъ нѣтъ, съ того какъ?
-- У кого капиталовъ нѣтъ, съ того ничего и не возьмуть.
-- Вотъ такъ!... Ловко разсудилъ!
-- Ужь куда бы лутче!...
-- Говорятъ, новый царь сталовѣровъ похвалилъ.
-- За што такъ?
-- За то, будты лутче за царя Богу молились.
-- Пустое!...
-- А може и правда!?...
-- Нѣтъ, вы послухайте, говорятъ, за пачпорты-то будутъ по двадцати рублевъ брать.
-- Съ человѣка?
-- Извѣстно съ человѣка. А ты думалъ съ барана, што лк?
-- Полно зубы скалить, говори дѣло-то!... Что такъ больно много -- двадцать рублевъ?!
-- Затѣмъ, чтобы хрестьяне больше дома сидѣли, землей занимались, на сторону бы не ходили... Царь запримѣтилъ, что народъ землю началъ покидать, весь въ Питеръ вдарился... Ему это не полюбилось...
-- Другой и радъ бы землей-то заняться, да не у чего...
-- То-то и бѣда-то наша.
И разговоръ незамѣтно перешелъ на больное мѣсто деревни -- на аграрный, земельный вопросъ. За время моего пребыванія въ Повѣдской волости (я прожилъ въ ней двѣ недѣли) мнѣ пришлось два раза вести бесѣды на эту щекотливую тему.
Однажды я ѣхалъ въ Шевелино съ однимъ знакомымъ старикомъ изъ Повѣди. Толковали о томъ, о семъ. Мало-по-малу разговоръ принялъ "душевный", интимный характеръ.
-- А что, спрошу я васъ, А. С.,-- началъ старикъ и голосъ его какъ-то вдругъ измѣнился: какая-то новая нота -- не то нерѣшительности, не то таинственности послышалась въ немъ,-- спрошу я васъ: какъ то-есть насчетъ земли?
-- Какой земли, Иванъ Михайлычъ?
-- Примѣрно, есть слушокъ... Извѣстно, люди болтаютъ... Должно зря, али до самаго дѣла?
И онъ съ напряженнымъ вниманіемъ смотрѣлъ мнѣ прямо въ лицо.
Я догадывался, въ чемъ дѣло; но, желая, чтобы собесѣдникъ мой опредѣленнѣе высказался въ этомъ случаѣ, я дѣлалъ видъ, что не понимаю, о чемъ идетъ рѣчь.
Иванъ Михайловичъ снова началъ длинную дипломатическую канитель, которую окончилъ такъ:
-- Люди баютъ, будто, значитъ, нарѣзки будутъ крестьянамъ,-- значитъ, прибавка землицы выйдетъ... Правда, али нѣтъ?
-- Гдѣ же земли-то возьмутъ для новыхъ нарѣзовъ?
-- Это точно, гдѣ-жь ее возьмешь!... Извѣстно, съ глупости болтаютъ... Н-ну, ты, одеръ!-- и Иванъ Михайловичъ безъ всякой видимой нужды вытянулъ кнутомъ буланую кобылу, бойко втаскивавшую на горку нашу телѣгу.
Помолчали. По минуту спустя Иванъ Михайловичъ, перегнувшись черезъ телѣгу и наклоняясь къ моему лицу, произноситъ:
-- Какъ же это такъ: отъ однихъ отобрать, а другимъ дать? Да развѣ это справедливо?
-- Гдѣ-жь тутъ справедливо!... Что говорить!-- немедленно соглашается Иванъ Михайловичъ, а кобыла получаетъ новый ударъ возжей. Но, помолчавъ немного, онъ уже снова поясняетъ мнѣ:-- Говорятъ, что господамъ али купцамъ, значитъ, деньги за это самое выдадутся, что стоитъ, примѣрно, по оцѣнкѣ...
Я долго доказывалъ всю несообразность и нелѣпость этихъ слуховъ, ссылался на извѣстный циркуляръ бывшаго министра Макова. Чѣмъ больше я говорилъ, тѣмъ все чаще и чаще поддакивалъ мнѣ Иванъ Михайловичъ, но когда я кончилъ и заглянулъ въ лицо своего собесѣдника я понялъ, что рѣчь мои пропала даромъ. Иванъ Михайловичъ, помолчавъ немного,-- очевидно, изъ приличія,-- круто перевелъ рѣчь на "корма" и заговорилъ о сѣнѣ, соломѣ, овсѣ.
Другой разъ такой случай былъ. Мужикъ, который говорилъ мнѣ о "высокомъ ликѣ" (безъ сомнѣнія, простоватый, наивный мужикъ), какъ-то въ разговорѣ со мною спрашиваетъ меня:
-- А что насчетъ пустошей... какъ это дѣло будетъ?... Идетъ слушокъ, али нѣтъ?
-- А о тѣхъ, что богаты мужики закладали... объ энтихъ самыхъ...
-- Что же о нихъ слышать-то?
-- Отойдутъ они къ намъ, али нѣтъ?
-- Съ чего это ты взялъ, что они отойдутъ къ вамъ?-- рѣзко спрашиваю я.
Мужикъ, видимо, озадаченъ,-- онъ недовѣрчиво смотритъ на меня.
-- Нешто нарѣзокъ-то не будетъ?-- удивленно спрашиваетъ онъ.
-- Да откуда ты взялъ, что онѣ будутъ-то?
-- А то какъ же?...-- И старикъ растерянно и вопросительно смотритъ на віеня...-- А вѣдь мы... того... въ ожиданіи...
Много вопросовъ назрѣло, и копошится, и роится въ мужицкихъ головахъ; цѣлая куча различнаго рода недоумѣній мучитъ мужицкую душу. Едва ли когда-нибудь жизнь среди народа могла представлять такой огромный, захватывающій интересъ, какъ именно въ настоящее время. Каждый, кому только удавалось за послѣднее время близко становиться къ деревенской средѣ, вѣроятно, согласится съ нами, что теперь, на нашихъ глазахъ, въ массѣ народа происходитъ какое-то смутное, глухое, сдержанное броженіе. Несомнѣнно, что мысль народа сильно возбуждена; этому способствовали весьма многія условія, многія событія послѣдняго времени. Въ воздухѣ деревни носится что-то новое, мало знакомое, что-то напряженное, недоумѣвающее и вмѣстѣ тревожное... Деревня чего-то ждетъ... Но это не то пассивное, вялое, инертное ожиданье, которое съ удобствомъ можетъ тянуться долгіе годы, цѣлые вѣка, нѣтъ, въ теперешнемъ ожиданіи деревни бьетъ напряженное, страстное чувство; въ немъ кроется давно затаенная активная сила. Старые устои жизни шатаются, а новыхъ нѣтъ: жизнь должна ихъ создать и выработать...
Мы не знаемъ, разумѣется, и не можемъ указать даже приблизительно, чѣмъ разрѣшится это броженіе, въ какую форму отольется оно... Знаемъ только, что теперь подобнаго рода броженіе весьма часто отливается въ форму особаго рода ученій, въ основу которыхъ обыкновенно принимается тотъ или другой тезисъ Св. Писанія, говорящій о правдѣ, любви и добрѣ, и который обыкновенно служитъ для народа исходнымъ пунктомъ для критики современныхъ порядковъ, современнаго строя жизни...
Одно изъ такихъ ученій и разсмотримъ мы въ этомъ очеркѣ.
IV. У батюшки.
Изслѣдователю сектантства по необходимости приходится сталкиваться и имѣть дѣло съ мѣстными священниками. Въ самомъ дѣлѣ, кому, какъ не имъ, духовнымъ пастырямъ, должно быть ближе всего знакомо настроеніе прихожанъ, ихъ духовныхъ овецъ?
Село Яконово, служащее резиденціей приходскаго священника, по здѣшнему мѣсту большое, богатое село. Да и самый приходъ считается однимъ изъ самыхъ "хлѣбныхъ" и доходныхъ въ благочиніи.
Я постучалъ у крыльца большаго церковнаго дома.
-- Кто тамъ?-- сурово окликнулъ голосъ изъ комнаты и вслѣдъ затѣмъ изъ окна выглянуло жирное, рыхлое, лоснящееся лицо, принадлежавшее, по всѣмъ видимостямъ, матушкѣ-попадьѣ. При видѣ культурнаго человѣка, голосъ матушки вдругъ смягчился и она вѣжливо-слащавымъ тономъ проговорила:-- Вамъ кого угодно?
-- Батюшка дома?
-- Кажись, дома... Пожалуйте...
Я вошелъ въ залу, для деревни весьма прилично убранную: крашеный полъ, тюлевые занавѣсы, хорошая мебель.
Батюшка, какъ оказалось, "отдыхалъ", то-есть попросту спалъ. Его разбудили и онъ вышелъ ко мнѣ заспанный и всклокоченный. Передо мною стоялъ длинный, костлявый, но жилистый и еще крѣпкій старикъ, лѣтъ подъ шестьдесятъ, съ крохотною головой, съ красноватымъ, крайне помятымъ, дряблымъ лицомъ и шаршавою, тощею растительностью на подбородкѣ. Маленькія, жидкія, торчащія въ разныя стороны косички, мутные, испещренные мелкими кровяными жилками, глаза, большой, широкій, беззубый ротъ и какой-то шрамъ на носу -- дѣлали наружность батюшки далеко не презентабельною. Движенія его были медленны и неуклюжи; говорилъ онъ глухо, неразборчиво, шамкая, постоянно останавливаясь и подыскивая слова. Въ довершеніе всего, отъ него сильно попахивало тѣмъ специфическимъ "душкомъ", который обыкновенно является у людей, сдѣлавшихъ постоянную привычку "къ чарочкѣ"; а его старый, на ватѣ, казинетовый подрясникъ, неуклюже сидѣвшій на его нескладной фигурѣ, казалось, весь былъ пропитанъ запахомъ тютюна.
Отрекомендовавшись, я попросилъ было его разсказать все, что ему извѣстно о состояніи сектантства въ его приходѣ, но тотчасъ же долженъ былъ убѣдиться, что батюшкѣ не подъ силу сколько-нибудь связный, послѣдовательный разсказъ. Пришлось задавать отдѣльные вопросы.
-- Старовѣры есть въ вашемъ приходѣ?
-- Старовѣры!... Какіе они старовѣры?... Наша вѣра православная -- самая старая, старѣе её нѣту.
Наконецъ, съ немалымъ трудомъ мнѣ удалось добиться слѣдующихъ данныхъ. Въ Яконовскомъ приходѣ старовѣры живутъ въ четырехъ деревняхъ: въ Бавыкинѣ, Сельцѣ, Насывкинѣ и Головорѣзовѣ. О сектахъ и толкахъ, на которые распадаются старовѣры, батюшка имѣлъ самыя смутныя представленія. По нѣкоторымъ признакамъ, однако, можно было заключить, что въ двухъ первыхъ деревняхъ, Бавыкинѣ и Сельцѣ, живутъ безпоповцы, а въ остальныхъ двухъ -- Насывкинѣ и Головорѣзовѣ -- послѣдователи поповскаго толка. На мои распросы о жизни и ученіи старовѣровъ батюшка категорически заявилъ, что онъ ничего по этому предмету не знаетъ, такъ какъ никогда не бываетъ у нихъ и "совсѣмъ не знается" съ ними.
-- Вѣдь теперь имъ свобода!-- съ недовольною миной говорилъ мой собесѣдникъ.-- Что хотятъ, то и творятъ: сами крестятъ, сами вѣнчаютъ, сами хоронятъ... Насъ не зовутъ... Все разрѣшено, все!... Съ 1867 года дозволеніе вышло... Бумагу подавали,-- ну, ихъ и отписали отъ церкви. Съ этой поры мы ихъ и не касаемся... А прежде и крестили, и хоронили все мы,-- безъ насъ они ничего не могли: хоть и крестили они, и вѣнчали посвоему, да все тайкомъ, тихонько, крадучись, а ужь теперь въявь стали, никого не боятся, ни-ко-го!
-- А много ли старовѣровъ въ этихъ деревняхъ?
-- Бавыкино какъ есть все заражено. Я туда и не ѣзжу никогда,-- ну ихъ!... Каждый разъ мимо проѣзжаю, какъ отъ зачумленныхъ все равно... Въ другихъ деревняхъ поменьше.
-- А что вы скажете о новой сектѣ, появившейся у васъ?
-- Это о сютаевской-то?
-- Да, о ней... Что эта за секта?
-- Это-то?...-- Батюшка съ минуту помолчалъ.-- Да это... это ужь прямо сказать -- нигилисты!
-- Какъ нигилисты?
-- Н-ни-гилисты, какъ есть настоящіе нигилисты!... Ни Бога, ни царя -- никого нѣтъ, никого знать не хотятъ... Вотъ какая это секта!
Я отказался и постарался направить разговоръ на интересовавшій меня предметъ.
-- Развѣ сютаевцы не признаютъ Бога?:
-- Какъ они признаютъ?-- снова загорячился батюшка.-- Все, все превратно, все по-своему... Зачѣмъ,-- спрашиваю намеднись Сютаева,-- зачѣмъ ты въ церковь не ходишь?-- "А зачѣмъ, говоритъ, я пойду въ церковь?... Я самъ -- церковь!" -- Вотъ ты и поговори съ нимъ... Кресту не вѣруетъ, святыхъ иконъ не почитаетъ... "Это, говоритъ, идолы, которымъ вы покланяетесь... Стану, говоритъ, я вашимъ кумирамъ кланяться,-- какъ же, ждите!"... Одно слово -- отступникъ и еретикъ!
-- Не признаетъ,-- перебилъ батюшка,-- государственной власти совсѣмъ не признаетъ...-- "Земля...-- говоритъ,-- да нешто она царская?... Земля, говоритъ, Божья: Богъ намъ далъ ее, мы и должны владать..." Понимаете, къ чему это онъ клонитъ-то?... Да ужъ что и говорить о властяхъ, коли онъ законъ Божій отвергъ, а вѣдь царская власть у насъ на законѣ Божіемъ основана.
-- А я слышалъ, что эта секта власти признаетъ,-- попытался возразить я.
-- Лицемѣріе!... Одно лицемѣріе, повѣрьте... Какъ же онъ власть признаетъ, когда подати не платитъ, оброковъ не платитъ?
-- Теперь они платятъ все. За Сютаевымъ, какъ я слышалъ, нѣтъ никакой недоимки.
-- Да, это теперь, когда онъ увидѣлъ, что ничего ему не подѣлать... А прежде что?-- Ни копѣйки не давалъ. Бывало старшина придетъ за оброкомъ, такъ онъ ворота запретъ, калитку на запоръ. "Не пущу,-- говоритъ,-- не будетъ тебѣ ни гроша!... Какой такой оброкъ? Какія подати? Куда онѣ идутъ? На кого? На какія надобности?..." -- Вѣдь вотъ что онъ затѣвалъ... Прямо сказать -- бунтъ!
Батюшка усиленно засосалъ "цыгарку".
-- Бывало старшина честью ему говоритъ: "Чудакъ ты, Василій Кирилловъ, какъ же безъ податей-то? Нешто это возможно? Нешто начальство-то можетъ безъ жалованья-то служить, а?... Или члены тамъ разные, при разныхъ мѣстахъ, безъ жалованья-то, а?... Али опять войско, министры?... Что они даромъ, что-ли, будутъ тебѣ служить-то, суконное твое рыло, а?"
-- Что-жь онъ?
Онъ все свое: "По-мнѣ,-- говоритъ,-- хоть вѣкъ ихъ не будь... Зачѣмъ, говоритъ, намъ войско, зачѣмъ членовъ?" Слышите?!... "Прежде, говоритъ, безо всего безъ энтого жили... Намъ, говоритъ, все это безъ надобности..."
Батюшка бросилъ окурокъ, сердито плюнулъ на него и придавилъ ногой.