Преображенский Петр Федорович
Валлон и его "История рабства"

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Валлон и его "История рабства"

   Валлон и его "История рабства в древности" -- современники февральской революции 1848 г. и последних волн чартистского движения. Эти движения революционной демократии глубоко претили Валлону, ученику Гизо и его заместителю на кафедре Сорбонны. В законодательном собрании 1849 г. он примкнул к "партии порядка", которая, по меткому и колкому замечанию Маркса, "показала, что она не в состоянии н" господствовать, ни подчиняться, ни жить, ни умереть, ни сносить республику, ни ниспровергнуть ее". Эта беспомощность официальных представителей "крупного землевладения со своими попами и лакеями" и "капитала со своей свитой адвокатов, профессоров и краснобаев" оттолкнула ют себя даже массу французской буржуазии, призвавшей себе на помощь Луи Бонапарта и этим признавшей, по словам Маркса, что "одно только воровство может еще спасти собственность, клятвопреступление -- религию, прелюбодеяние -- семью, беспорядок -- порядок".
   Правда, Валлон стушевался на все время Второй империи, скрывшись в удобной и малопроницаемой раковине члена Французской академии и сделавшись типичным "бессмертным" романа Додэ; но он выплыл наружу в качестве члена национального собрания 1871 г., когда на его долю выпала своеобразная честь -- быть одним из авторов поныне действующей конституции 1875 г., преследовавшей задачу быть республиканской ровно настолько, чтобы допустить безболезненную монархическую реставрацию. Конституционный проект Валлона был принят национальным собранием без всякого энтузиазма -- большинством только одного голоса. Но политическая карьера Валлона, хотя и не особенно блестящая, была теперь уже упрочена -- одно время он был министром народного просвещения Третьей республики, а затем, до конца своих дней, несменяемым сенатором.
   В промежутке между своими политическими выступлениями Валлон показал себя довольно плодовитым писателем, главным образом, по вопросам, связанным с французской буржуазной революцией 1789 г. Исследования Валлона, несмотря на всю свою сыроватость, проникнуты определенной клерикально-монархической тенденцией, не покинувшей автора и в его дальнейшей научной деятельности. "История
   рабства", несмотря на все сЯои недостатки, -- наиболее свободный от политической тенденциозности труд Валлона. Можно даже отчасти говорить о довольно бесформенном и безвредном филантропическом либерализме валлоновской "Истории рабства".
   Эта расплывчатая сентиментальность, столь свойственная, по крайней мере на словах, политическим деятелям,-- подобным Валлону, в значительной степени исказила общую 'характеристику рабства в античности. Для Валлона рабовладельческий строй -- не один из основных этапов в развитии человечества, само рабство -- не определенная экономическая категория: оба эти факта являются для него только плодом печального исторического недоразумения, своего рода заблуждением греко-римской древности. "Социология" Валлона при рассмотрении рабства сводится к очень элементарным рассуждениям о неравенстве людей по их "умственным и физическим силам, которые создают личность", о том, что в соответствии с этими способностями "необходимо установить порядок и гармонию..., на которых возможно организовать идеальное государственное устройство". Поэтому Валлон полон негодования по адресу "апологетов" рабства, считающих, что этот институт был "воспитателем человеческого рода", что рабство "подняло свободные народы на стол^ высокую степень цивилизации". По Валлону, "рабство поражало как греков, так и варваров. Что касается греков, то с трудом можно было бы защищать положение, что благодаря ему они могли что-либо выиграть; и для других также этот вопрос не может получить иного разрешения". Как видно, Валлон совершенно не занимается рассмотрением вопроса об экономической сущности рабства. Оно его больше интересует с моральной точки зрения. У него нет даже и попытки подойти к разрешению вопроса о сущности рабства с диалектической точки зрения. И Энгельс подчеркивает губительную роль рабства в античных государствах, замечая, что "не демократия погубила Афины, как утверждают это европейские школьные учителя, виляющие хвостом перед монархами, а рабство, вытеснившее труд свободного гражданина". Но у Энгельса это утверждение диалектически спаяно с другим. "Только рабство создало возможность более широкого разделения труда между земледелием и промышленностью и, благодаря ему, расцвети древнегреческого мира. Без рабства не было бы греческого государства, греческого искусства и науки; без рабства не было бы и Рима. А без основания, заложенного Грецией и Римом, не было бы также и современной Европы. Мы не должны забывать, что все наши экономические, политические и умственные работы вытекли из такого предварительного состояния, при котором рабство было настолько же необходимо, как и общепризнано. В этом смысле мы имеем право сказать, что без античного рабства не было бы и современного социализма". Именно по адресу писателей, подобных Валлону, и направлено саркастическое замечание Энгельса: "Нет ничего легче, как произносить громкие фразы по поводу рабства и т. п. и изливать целые потоки высоконравственного гнева на такие постыдные вещи. Только, к сожалению, этим не выражается ничего, кроме всем известного факта, что эти древние учреждения не соответствуют более ни современным обстоятельствам, ни нашим выработанным этими обстоятельствами чувствам". Именно поэтому так жалко звучат общие рассуждения Валлона о "среднем положении, которое годилось для рабочих классов". У французского историка нет даже и попытки сколько-нибудь дифференцировать положение трудящихся масс при различных экономических , укладах. Почтенный французский клерикал из "партии порядка" видит только единственный однообразный идеал для "рабочих классов": "Надо, чтобы он (рабочий. -- П. П.) имел семью, неприкосновенные права, чистые радости, доступные для всех; собственность по крайней мере как результат его труда, которая, по прекрасному выражению Тюрго, является наиболее святой из всех видов собственности... Нужно, чтобы этот труд не был безнадежным даже в этом мире и чтобы ценой страданий в настоящем можно было благодаря прогрессу, являющемуся законом человеческого развития, приготовить себе более счастливое будущее". Как раз этих столь священных для французского буржуа вещей-не имелось у античных рабов, и потому рабство вместо конкретно исторической оценки вызывает только "высоконравственный гнев" у Валлона. Маркс в одном из писем к Вейдемейеру советовал "господам демократам" "выяснить себе прошлую историю классов..., изучать исторические произведения Тьерри, Гизо...". Валлон совсем не был, демократом, к которым относился этот совет Маркса, но зато он был учеником Гизо, который, несмотря на всю ограниченность своего исторического мышления, разбирался в классовой структуре современного ему общества. Тем не менее близость к Гизо мало повлияла на Валлона, и в своих > взглядах на рабство он остался позади не только Гизо, но может быть даже и Тюрго, о котором он с таким сочувствием упоминает.
   Эта порочность основной установки Валлона делает его совершенно беспомощным при определении всех последствий рабовладельческого, способа производства. Марксистско-ленинский анализ рабовладельческой социально-экономической формации приводит к ряду совершенно определенных выводов о характере античной культуры и конечной судьбе.
   Античную культуру создал рабский труд. "Только рабство создало возможность более широкого разделения труда между земледелием и промышленностью и благодаря ему расцвета древнегреческого мира. Без рабства не было бы греческого государства, греческого искусства и науки; без рабства не было бы и Рима".
   Но тот же рабский труд послужил главной причиной и гибели античной культуры. Энгельс пишет [Энгельс, Диалектика природы, Партиздат, изд. 5-е, стр. 60]: "Там, где рабство является господствующей формой производства, там труд становится рабской деятельностью, т. е. чем-то бесчестящим свободных людей. Благодаря этому закрывается выход из подобного способа производства, в то время как с другой стороны, требуется устранение его, ибо для развития его рабство является помехой. Всякое покоящееся на рабстве производство и всякое- основывающееся на нем общество гибнут от этого противоречия. Разрешение его дается в большинстве случаев насильственным покорением гибнущего общества другими, более сильными (Греция была покорена Македонией, а позже Римом). До тех. пор, пока эти последние, в свою очередь, покоятся на рабском труде, происходит лишь перемещение центра, и весь процесс повторяется на высшей ступени, пока, наконец (Рим), не был покорен народом, введшим вместо рабства новый способ производства. Либо же рабство отменяется насильно или добровольно, и в таком случае прежний способ производства гибнет... Греция погибла от рабства, в связи с чем еще Аристотель сказал, что общение с рабами деморализует граждан, не говоря уже о том, что они лишают граждан работы".
   Для свободного гражданина рабовладельческого общества существовал свой идеал; по Аристотелю, "и физическая организация свободных людей отлична от физической организации рабов: у последних тело мощное, пригодное для выполнения необходимых физических трудов, свободные же люди держатся прямо и неспособны для выполнения подобного рода работ, зато они пригодны для выполнения политической жизни". Величайший энциклопедист классической древности и не подозревал, что подобным возвеличением свободного человека он выносит смертный приговор своей собственной культуре.
   В своей "Никомаховой этике" он проявляет твердую уверенность в том, что не может быть никакой дружбы между свободным и рабом, так как между этими существами нет ничего общего: раб ведь только одушевленное орудие, все равно как орудие -- это неодушевленный раб. И поскольку он -- раб, не может существовать дружбы по отношению к нему". Перед нами специфический для античности идеал "свободного" человека, "доблестью -- добродетелью" которого было занятие искусством, политикой и чем угодно, кроме производительного труда. Здесь античного человека и подстерегала своя Немезида. Энгельс, говоря о падении древнего мира, замечает, что умирающее рабство все еще проявляло себя тем, что заставляло признавать всякий производительный труд, как рабскую деятельность, недостойным свободных римлян. Это вполне приложимо ко всей греко-римской древности.
   Наконец, и сам мелкий производитель, трудолюбие которого так воспевает Валлон, был обречен на неизбежное разорение. Рабовладельческая система хозяйства снижала стоимость труда свободного человека. Мелкий производитель города и деревни пауперизовался, терял землю, орудия своего производства и довершал свое разорение, попадая в хищные лапы городского ростовщика. Разорение имело место везде, куда проникало товарно-денежное хозяйство. Революционные движения мелких производителей происходили всегда под неизменным лозунгом "передела земли" и кассации долговых обязательств. Мелкие производители стремились к реставрации аграрных отношений, к стабилизации независимого положения мелкого производителя. В то же время положение этих мелких производителей отличается своеобразной двойственностью. Все они разоряются под влиянием специфических условий рабовладельческой экономики, но каждый из них -- потенциальный рабовладелец, мечтающий о том, как бы выбиться из массы простых "свободных" и сделаться подлинным рабовладельцем. Когда Энгельс говорит о "безвыходном тупике", в который попало рабовладельческое общество в момент своей гибели, он подчеркивает, специфику античности, которая кончается "совместной гибелью борющихся классов". Ни один класс античного общества не мог выдвинуть положительной и действенной программы устройства общества на новых производственных началах, и как раз поэтому так ограничены и обусловлены лозунги революционной демократии, действовавшей в специфических условиях античного мира.
   Для Валлона подобный анализ последствий рабовладения совершенно недоступен. Он заменяет его громкими декламациями по поводу губительных для каждого индивида последствий рабского состояния. По Валлону, "рабство разрушало в человеке его личность; лишение человека в самом начале самой основы нравственности -- плохое средство, чтобы приготовить его к восприятию культуры. Правда, встречаются иногда исключения, вызывающие наше уважение и удивление, так как природа никогда не теряет окончательно своих прав". Все эти общие и бессодержательные, понятные только с точки зрения абстрактного "естественного" права рассуждения сопровождаются рядом примеров, показывающих, как под влиянием рабского положения у раба развиваются якобы самые низменные свойства человеческой природы -- обжорство, лживость, половая распущенность. Надо отдать справедливость Валлону -- он указывает на ряд аналогичных свойств, возникающих и у "свободного" гражданина античного государства, но основное ударение в своих морализирующих описаниях он делает все-таки на моральном разложении рабов античного мира. Необходимо отметить еще одно характерное свойство этих рассуждений французского историка: большинство их основано на преимущественно литературном материале, на тех типах рабов, которые даются в античной комедии, причем Валлон очень смело пользуется произведениями Плавта и Теренция, этими перепевами Поздней греческой комедии на римский лад, не делая никаких поправок к тем элементам этьх произведений, которые возникли на римской почве. Незаконность такого приема бросается в глаза. Конечно античная комедия брала свои сюжеты из реальной жизни, но она никогда не стеснялась размерами шаржа поданных ею фигур. Нельзя изображать Клеона только на основании аристофановых "Всадников"; столь-же карикатурно и ложно изображение античного раба только по комедийному материалу. Валлон не понимает одного чрезвычайно важного обстоятельства: комедиографы рабовладельческого общества уже по своей классовой установке не стеснялись придать именно рабам все отрицательные свойства свободных граждан. Современный литературный критик должен потратить немало труда, чтобы отличить в греческой и римской комедии характерные черты "свободных" от характерных черт рабов. Именно здесь валлоновские рассуждения имеют несколько наивный характер. Для любого исследования, особенно в области античной истории, зоркое и внимательное отношение к источнику является необходимым условием точности и исторической объективности. Работа Валлона в отношении использования источников страдает большими погрешностями. Особенно показательна глава, дающая характеристику рабства в "героический" период греческой истории. В ней основной источник -- гомеровский эпос -- систематически иллюстрируется Валлоном большим количеством данных из греческих трагиков -- Эсхила, Софокла, Эврипида. Конечно, все эти драматурги щедро черпали свои сюжеты из Гомера, но это обстоятельство вовсе не оправдывает использования их для живописания гомеровской старины. Когда Валлон со свойственной ему сентиментальностью описывает судьбу знатных пленниц, захваченных ахейскими вождями, он просто забывает, что трагедия Кассандры или Гекубы в ее полной значимости и осознанности могла возникнуть только в блестящую эпоху расцвета греческого просвещения, когда и была создана проблема трагедийного "патоса".
   Вообще очень широкое привлечение чисто литературного материала является и плюсом и минусом работы Валлона. Плюсом потому, что всякое произведение древнегреческой литературы может и должно быть использовано в качестве исторического источника, что, к сожалению, делается далеко не всегда. Но у Валлона совершенно не принимаются во внимание вся специфичность источников этого типа и необходимость найти подлинную историческую реальность, скрытую под покровом художественной стилизации и политической тенденции. Валлон не возлагает на себя столь сложных задач и попросту принимает все высказывания трагических и комических поэтов за чистую монету.
   Несомненно, что труд Валлона устарел вследствие того, что со времени его появления историческая наука обогатилась большим количеством новых и очень ценных источников, главным образом эпиграфического характера, ои в настоящее время он нуждается в существенных дополнениях, но и в трактовке доступного ему материала Валлон стоит даже не на высоте современной ему науки. Если он не усвоил богатого исторического опыта Гизо, то и источниковедческая деятельность Нибура, Бека, Карла Отфрида Мюллера прошла мимо него, несмотря на его частые ссылки на этих исследователей. Недостаточный анализ использованных Валлойом источников мстит за себя. Рабство в изображении Валлона почти стабильно. Патриархальное гомеровское рабство мало чем отличается в его изображении от развитого античного рабства, почти не учтены им эволюционные сдвиги в развитии античного рабовладения, хотя совершенно ясно, что характер рабовладения в "классической" Греции V в. до н. э. существенно разнится от характера рабовладения эпохи кризиса греческих рабовладельческих обществ в IV -- II вв. Нет у Валлона и ясного понимания революционизирующего, значения рабских движений в истории древнего мира. Порой Валлон впадает даже в некоторое противоречие. С одной стороны, он крайне преувеличивает значение, труда- в рабовладельческих Афинах V в. По Валлону, "труд служил для афинян не только законным средством достигнуть власти в государстве, он был также основой внешней власти афинян", или "труд, поддержанный и получивший поощрение на низших ступенях,, должен был развиваться далее на ступенях более высоких". Конечно, менее всего подобает изображать античное общество состоящим только из рабовладельцев и рабов и не учитывать значения свободного труда и мелкого производителя, но такой гимн свободному труду уже несколько анахронистичен для эпохи расцвета рабовладельческого общества. Сам Валлон с уже отмеченным и столь характерным для него непониманием прогрессивной роли рабства на известных ступенях общественного развития замечает: "Под властью закона", который звал граждан к труду и предоставлял им свободное распоряжение рабами, они стали вырождаться в условиях крайнего богатства и крайней бедности. Таким образом, рабство -- это мнимое средство античной цивилизации, было для греческого общества при всяких формах республик действительной причиной деморализации ц смерти". Валлон прав в том, что в конечном счете именно рабства погубило античную культуру, но .он упорно не желает понять того, что в свое время рабство было вовсе не "мнимым" средством этой культуры, а как раз создало тот материальный базис, на котором эта культура развилась. Все дело в том, что именно рабство, а не так елейно изображаемый валлоном "свободный" труд, создало знаменитый "век Перикла". Неумение диалектически разобраться в вопросе о значении рабства не дало возможности Валлону свести концы с концами в своих общих выводах об античном рабовладении.
   Сомнительны и сумбурны рассуждения Валлона и об экономической природе эксплуатации раба. Для него "доход с раба по своей природе является, пожизненной рентой. Он должен был не только возместить проценты с покупной цены, он должен был в определенный период времени восстановить и самый капитал, так как этот капитал, помещенный в личности раба, погибал вместе с ним". Кристально ясные характеристики Маркса, что "раб, вместе со своим трудом, раз навсегда продан своему господину. Он -- товар, который может переходить из рук одного собственника в руки другого. Сам он -- товар, но его труд не его товар" и что "при системе рабства денежный капитал, затрачиваемый на покупку рабочей силы, играет роль денежной формы основного капитала, который возмещается лишь постепенно, по истечении периода активности в жизни раба" -- эти характеристики резко отличны от точки зрения Валлона, рассматривающего экономические явления с позиций "вульгарной" политической экономии.
   Несмотря на все сказанное, несмотря на перечисленные дефекты, труд Валлона, как одна из немногих сводных работ по истории античного рабства, сохраняет свое значение. Теоретические установки Валлона не только устарели для современности, но не отличались особой прогрессивностью и в эпоху создания им своего труда. Однако французский историк дает достаточное количество конкретного материала, правда, в несколько сыром и критически необработанном виде; для соответствующего использования его необходима некоторая теоретическая и источниковедческая подготовка. Самое главное -- Валлон, несмотря на все свои недостатки, нисколько не склонен принижать значение античного рабовладения. В противоположность таким модернизаторам древней истории, как Эдуард Мейер, который проводит почти полную аналогию между античными рабами и современным пролетариатом, Валлон прекрасно сознает отличие античного раба от пролетария нового времени. В этом отношении утверждение Энгельса, что "раб может жить в лучших условиях, чем пролетарий, но пролетарий принадлежит к обществу, стоящему на более высокой ступени развития, и сам он стоит на более высокой ступени развития, чем раб", -- может найти себе полную поддержку не только в фактах, приводимых Валлоном, но и в его выводах. Точно так же Валлон не склонен, подобно тому же Мейеру, затушевывать количественное и качественное значение рабства в античности.
   Может быть, в современных условиях Валлон пошел бы также по скользкому пути, этого германского историка -- использовать древнюю историю для точного доказательства того, что весь мировой исторический процесс происходит так же, как в "Острове пингвинов" Анатоля Франса, -- человечество вечно и однообразно повторяет один и тот же путь развития, от первобытности до капитализма. Судя по всему, у него были на это все данные. Но для Валлона буржуазно-капиталистическая цивилизация еще не приняла "гиппократова лица", лика смерти; вся история представлялась ему уютным ковчегом, вечно хранящим столь дорогие для члена "партии порядка" начала, как религия, семья и частная собственность, и потому он мог позволить себе роскошь в меру своих возможностей рассматривать и античность и рабство, не прибегая к их прямому искажению. Э. Мейер как историк стоит неизмеримо выше Валлона и по сумме знаний и по критическому отношению к источникам, и все же он более далек от объективного понимания античности, чем Валлон. "Времена меняются..." и историки вместе с ними. Конкретный материал, систематизированный Валлоном, и сейчас имеет известное значение для всякого, интересующегося экономической историей античного мира.

Проф. П. Преображенский.

   Текст издания: История рабства в античном мире. Греция / А. Валлон; Пер. с фр. С. П. Кондратьева. Под ред. А. В. Мишулина. -- Москва: Соцэкгиз, 1936 (17 ф-ка нац. книги треста "Полиграфкнига"). -- XII, 310 с.; 22х14 см.
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru