Посьет Константин Николаевич
Письма с кругоземного плавания в 1852, 1853 и 1854 годах

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

<К. ПОСЬЕТ>

ПИСЬМА С КРУГОЗЕМНОГО ПЛАВАНИЯ В 1852, 1853 И 1854 ГОДАХ.

Зунд. Фрегат "Паллада". 14 (26) октября 1852 года.

   Лоцман, который провел нас через Зунд, отдаст это письмо на почту, и я надеюсь, что дней через пять оно будет в ваших руках. Из моей записки с кронштадтского рейда вы узнаете, что мы снялись с якоря 7-го октября около полудня; пароход "Отважный" буксировал нас еще около 40 миль, за остров Сескар, где принужден был бросить буксир, потому что усилившийся ветер развел большое волнение. Вскоре пошел снег и мы впродолжение полудня лавировали в густом, снежном сумраке; но едва миновали Гохланд, термометр поднялся до 5о теплоты, ветер переменился и, за исключением некоторых лавирований, мы бежали до Зунда со скоростью от 8-ми до 10-ти миль в час. Знакомство с фрегатом, в чистоморском, служебном отношении, самое приятное; он оказывается прекраснейших качеств; качка на нем самая покойная и ему нужно весьма немного ветра, несовсем противного, чтоб делать по 8-ми миль в час, а по 11-ти миль -- дело обыкновенное. Подходя к Зунду, мы имели, однако, маленькую неприятность. День был тихий, но пасмурный; при сильном течении моря на север, мы приближались к острову Амагеру, и я только что расположился писать, как почувствовал легкое сотрясение; вслед за ним другое, третье и оказалось, что течение увлекло фрегат, во время тумана и безветрия, на отмель. Как нам было горько! Неожиданное обстоятельство потребовало 24-х-часовой беспрерывной работы, чтоб расстаться с этой невольной станцией. Вчера к вечеру мы прошли, на буксире парохода, Зунд, миновали Копенгаген и стали на якорь против Ельсынёра, чтоб обождать жестокий ветер, который заставляет нас в настоящую минуту иметь выпущенным сто сажен каната и спущенную брам-стеньгу. Не от этих ли неудач первая неделя плавания показалась мне за месяц, хотя наше общество, как в капитанской каюте, так и в кают-компании, самое приятное. Завтра думаем, не выходя на берег, отправиться далее.

Немецкое Море, 24 окт. (4 ноября) 1852.

   Вот уж восьмой день, как мы качаемся в Немецком Море. Крепкий юго-западный ветер держит нас под штормовыми парусами у входа в английский капал. Но мы не одни: большое число купеческих судов, окончивших свои дела на севере, контрабандистов, снующих между берегами Франции, Англии и Голландии, и рыбаков, в самый шторм отыскивающих свой хлеб на глубине моря, лавируют с нами у этих ворот Великобритании и причиняют немало тревоги в настоящие бесконечные ночи. Этот ветер встретил нас при самом выходе из Скагеррака, и хотя отнял надежду быть скоро в следующем порте, зато согрел нас и позволил погасить камин, рдевший от самого Кронштадта. Последний снег мы видели на шведских берегах, когда проходили попутным ветром Каттегат. Сильный восточный ветер, хотя и попутный, по сопровождавшийся то дождем, то густым снегом, продержал нас против Ельсинёра трои сутки. Судя по холоду, можно было думать, что он шел из самой Сибири. По ночам слышна была отдаленная пальба, возвещавшая о затруднительном положении и о гибели купеческих судов. Сердце сжималось при мысли, что нельзя помочь тем, которых жалобы так ясно доходили до нас. Вообще нынешняя осень грозно прошлась по нашему северу. При выходе из Зунда, мы видели на шведском берегу четыре купеческие судна, лежавшие на боку, пробитые и выброшенные бурею, которая свирепствовала в этих местах недели две до нашего прихода. В Немецком Море носились два корпуса без мачт; мы направились к первому, на случай, что найдем кого-либо в живых; спустили шлюбку, подъехали, обежали каюты, осмотрели трюм -- ни души. Волнение пробивавшееся через большой пролом в подводной части, бросало из стороны в сторону все, -- что могло быть отделяемо от стен судна: мебель, бочки, посуда, книги (все голландские), веревки, подушки и прочий скарб -- все это было перемешано, перебито, испорчено. Судно держалось на воде только потому, что было нагружено досками. Грустное зрелище такого разрушения! Воротившись на фрегат, подошли к другому корпусу, но, найдя его в таком же виде, как и первый и также оставленным людьми, мы пошли своим путем. Какая участь постигла несчастные экипажи этих судов?

Немецкое Море, 26 окт. (6 нояб.) 1852.

   Сегодня мы увидели третье судно без мачт и услышали крики многих голосов. Подойдя к нему, стали борт-о-борт. Спрашиваем по-голландски о положении судна. Что ж бы вы думали? То были рыбаки, предлагавшие свежих сельдей! С досады, капитан приказал окатить их из бранспойтов холодной водой. Равнодушные голландцы только улыбались, вытирая лица. Мы прибавили парусов и пошли далее.

Английский Канал, 29 окт. (10 ноября) 1852.

   Неугомонный SW наконец улегся и подул ровный N. В первом часу мы увидели берега Альбиона и, разумеется, в тумане -- обыкновенной их одежде. В настоящую минуту, к трем часам пополудни, видны оба берега: французский и английский; солнце рассеяло туман, открылся Дувр и над ним, в высоте, воздушный шар; вдоль берегов тянутся около двух сот разной величины судов. "Паллада" обгоняет всех и с ее палубы раздается роговая музыка двадцати инструментов.

Английский Канал, 30 окт. (20 ноября) 1852.

   Мы входим на портсмутский рейд со скоростью 13 1/2 узлов; сам фрегат бежит 9 1/2, а течение подмогает нам с силою 4-х узлов, так что вся скорость нашего хода 24 1/2 версты в час. С нетерпением, соответствующим этому полету, ожидаю получения писем от вас. Сойдя на берег, тотчас отправлюсь в Лондон, чтоб известить адмирала о приходе фрегата.

Дувр, 13 (25) ноября 1852.

   На другой день, по приходе нашем в Портсмут, приехал на фрегат наш адмирал, и таким образом предупредил мою поездку к нему в Лондон. Весьма обрадованный, после распространившегося слуха, будто "Паллада" разбилась на датских берегах, он сделал распоряжение для входа фрегата в док, а сам возвратился в Лондон, куда отправился, день спустя, и я. Из десяти дней, проведенных мною на этом всемирном базаре, я только три дня был свободен, остальные должен был писать, писать и писать, да и из трех-то дней, один пошел весь для меня и всей столицы на похороны of the Duke, как здесь с почтением именуют усопшего героя, Веллингтона. Получив билет за десять шиллингов, я тронулся из дома в половине шестого утра; в восемь часов, после смертельной давки, добился я до своего места, во втором этаже, на одной из скамеек амфитеатра, устроенного в квартире портного. В половине двенадцатого показалась процесия. Она тянулась мимо наших окон до половины второго. О ее великолепии вы имеете понятие из иностранных иллюстраций; но трудно представить себе необыкновенное стечение народа, наполнявшее улицы, назначенные для процесии, Все этажи, крыши, карнизы между окнами и амфитеатры, устроенные во всех домах и навесах перекрестках -- все было набито народом. За лучшие места платили по нескольку гиней и каждое место на пути процесии было обращено в деньги. Английские газеты описали эту церемонию, как нечто небывалое; а особенность процессии, растянутой на целые три часа, состояла собственно в трех колесницах: одной, служившей дрогами и двух для шерифа и для мера города. Первая на шести колесах, вся литая из чугуна, висела, кажется, до 600 пудов и была украшена большими позолоченными и посеребренными щитами, с гербами покойного герцога. Вторые две колесницы были очень похожи на наши большие тарантасы, у которых колеса на сажень от кузова. Обе бронзированные и кругом в стеклах, они представляли, с своими напудренными кучерами и лакеями, нечто странное, напоминая театральную колесницу доктора Дулькамары. Но действительно замечательна была многочисленность толпы; полагают, что в этот день стеклось в Лондоне до 5 мильйонов людей. С какою дерзостью полиция обращается с этим свободным народом, можно было удостовериться при настоящем случае. Здешние кавалергарды, заступившие роль жандармов, находясь вплоть к толпе и, так сказать, упираясь в нее, заставляли лошадей делать курбеты задом в народ, которому не куда было деваться; страшно было за жалких! Как по указу парламента, все мастерские и фабрики были закрыты, то в массе были налицо все классы английского народа -- прекрасный случай для наблюдательного путешественника! Тут бы вы удостоверились, что счастливая Англия, так называемая по скопленным в ней сокровищам и еще более по ее номинальным капиталам, благоденствует только по наружности, в верхних слоях своего комнатного населения; нижние слои и большая часть средних тощи, бледны, желты, нечесаны и грязны; говорю: большая часть, потому что уличная толпа была вшестеро, всемеро больше сидевшей в домах и на амфитеатрах. Нигде, может быть, нет менее постепенности, менее правильности в распределении излишеств, достатка и недостатка, как в этом торговом народе. Устрой Англия еще одну всемирную выставку -- исчезнет и последний переход, последняя ступень от низшего, многочисленного класса к высшему, малочисленному; останутся две аристократии -- купеческая и гербовая -- и нищие. Начав однако с похорон Веллингтона, я окончил похоронами счастия его земляков; но повторяю, кажется, я не ошибаюсь. За туманом, который прикрывает берега Британского Острова, за шумом всемирных дел, производимых небольшим (относительно) числом его жителей, нам не слышны стоны овец, которых беспощадно стригут и щиплют голодные корыстолюбцы -- и до нас доходят одни громкие парламентские речи последних.
   Вчера адмирал поехал опять в Портсмут, а я сегодня отправился в Дувр, откуда пишу и откуда намерен посетить Голландию. Из моего окна виден канал и чистый далекий горизонт. Завтра в одиннадцать часов отправлюсь на пароходе в Остэнде, оттуда, через Гент, Антверпен, Роттердам и Гагу -- в Амстердам, всего дней на десять.

Остэнде, 14 (26) ноября 1852.

   Жестокое волнение в канале сделало переход мой из Дувра в Остэнде, вместо четырех, семичасовым, почему, после ночи, по милости одного Француза, вопившего от качки, проведенной без сна, мы имели неудовольствие опоздать на утренний поезд железной дороги. В ожидании следующего, я пошел в восьмом часу утра зевать, или, как говорится, flaner, по городу. Но замечу прежде, что, при приближении к остэндскому низменному берегу, вас поражает самый неприятный запах торфяного дыма и под его неисходным влиянием вы проезжаете всю Голландию. Я шел, шел, и все мне казалось бедным после Лондона; наконец побрел я на известный морской остэндский "променад". Высокий вал, футов в пятьдесят четыре, тянется, на значительном протяжении, вдоль берега, отделяя море от города; у подошвы вала к морю или шумит пролив, или при отливе, обнаруживается песчаное дно; горизонт с вала необозримая даль Немецкого Моря. Мне долго не хотелось оставить его, и когда спустился, мне город показался еще ничтожнее. Купальни, устроенные вдоль вала, посещаются с каждым годом более; но в настоящее осеннее время я встретил на валу одних рыбаков и лоцманов, которые, в ожидании купеческих судов, любовались разъезжавшими по прибрежью лодками.

Переход между Роттердамом и Антверпеном, 15 (27) ноября 1852.

   В одиннадцать часов отправился я через Брюгге, Гент и Молине в Антверпен, куда прибыл вечером; а утром следующего дня сел на пароход, который содержит сообщение между этим городом и Роттердамом. Отправляясь в Нидерланды, конечно, не ожидаешь высоких местоположений; но, чтоб эти земли были буквально так низменны, каковы прибрежья Шельды и Мааса, и чтоб люди тут с такою настойчивостью добивались жилья -- этого я не воображал. Не говорю уж, что, за некоторыми валами, окаймляющими берега реки, земля ниже поверхности воды в реке и, конечно, постоянно сыра -- нет, даже многие поля, особенно при полной воде, похожи на болота, так что вода подступает к дверям иных сельских домов. Увидите ли где возвышенность -- она, конечно занята селением; но таких мест на пути нашего парохода было не много, хотя плавание и продолжалось восемь часов, считая верст по пятнадцати в час. В ноябре по этим водам не могло быть большого движения, и потому первая половина Голландии оставила во мне жалкое впечатление. Желая скорее достигнуть цели моей поездки -- Амстердама, я пробежал Роттердам скорыми шагами, чтоб не опоздать на последний поезд, и в восьмом часу полетел через Гагу, Лейден и Гарлем, в столицу полуподводного царства, куда и прибыл о одиннадцать часов вечера.

Пароход между Роттердамом и Антверпеном, 27 ноября (9 дек.) 1852.

   В Амстердаме я увидел консула, только на третий день, и потому пробыл в этом оригинальном городе долее, нежели предполагал. Книг, карт, сведений о подводном царстве я нашел здесь вдоволь, так что, не осмотрев его, почти с ним знаком. Из Антверпена я сделаю небольшой крюк и заеду в Брюссель, где запасусь книгами для магнитных наблюдений. Из Брюсселя отправляюсь обратно в Остэнде и через Дувр опять в Лондон. Наш фрегат, вероятно, уж выходит из дока и потому через несколько дней, по прибытии в Портсмут, прийдется проститься с берегом. Я забыл сказать вам, что позднее прибытие фрегата в Англию и необходимость пробыть там до начала декабря заставляют адмирала идти прямо к мысу Горну, не заходя в Рио-Жанейро. Надеясь таким образом быть у этого бурного мыса в его летние дни, в исходе января, мы, вероятно, достигнем Вальпарайзо в феврале.
   Наш любезный Г. не сошелся с морем и не идет с нами далее. Его не укачивает, но он так слабонервен, что малейший стук, малейший шум для него невыносим; а как на судне, особенно на пятидесятипушечном фрегате не проходит почти минуты в бездействии, или без какого-нибудь маневра, то он постоянно, во весь переход, был расстроен и страдал.

Брюссель, 28 ноября (10 декабря) 1852.

   Хотя мы и простились до Рио-Жанейро, но здравствуйте еще раз -- из Европы. Приветствую вас из прекрасного, много-воспетого Брюсселя. Действительно, лучшие образцы готической и новейшей архитектуры, обширные парки, холмистое местоположение, которое в самом городе образует восхитительные виды; общая чистота и большое движение -- все это делает наружный вид Брюсселя приятным, приветливым, милым, и не могло не восхитить поэтических душ Байрона и Вальтера Скотта. Но видеть Брюссель в течение только двадцати часов все равно, что видеть его a vol d'oiseau. Рассказывают, что в это время года голландские города, и особенно Амстердам, совершенно изменяют свою физиономию. Сонливые флегмы-голландцы надевают коньки и просыпаются, оживают; затворницы-дамы и даже девицы также облачают свои ножки в стальную броню и грациозно скользят из конца в конец; все летает и волнуется... должно быть мило! Но нет мороза, постоянный дождь -- и я не вижу ни одного конька, как не видел ни одного ясного лица. Голландец, как его Нидерланды, вечно в тумане.
   В письме из Дувра я забыл вам сказать, что в Лондоне я стрелял в цель из винтовки изобретения Ланкастера, и видел удивительные результаты его изобретения. Вы знаете, я плохой стрелок, и несмотря на то, попадал на пять и на семь дюймов от центра щита, в расстоянии трехсот ярдов, то есть около трехсот восьмидесяти шагов. Л. тоже не Вильгельм Телль, а попал в расстоянии четырехсот ярдов, прямо в середину щита. Вы знаете о ружьях Леннье с цилиндрическими пулями, принятыми во Франции и, кажется, в Пруссии. Ланкастер и Вилькенсон несколько изменили, и преимущественно первый усовершенствовал это ружье. Его винтовка, вместо желобов, как у обыкновенных винтовок, имеет два самые незначительные углубления, так что поперечный разрез представляет эллипс, которого один диаметр меньше другого на 0,01 дюйма.
   Пуля с небольшим углублением на дне; диаметр ее таков, что она свободно досылается шомполом, а не вгоняется как у обыкновенных этого рода ружей. Порох, действуя на дно пули, столько ее расширяет, что она вылетает совершенно без зазора и, выстреленная, не входит второй раз в дуло. Быстрота, дальность и верность полета пули, а также сила ее углубления гораздо значительнее обыкновенных.

Английский канала 10 (22) января, 1853.

   Два с половиною месяца здесь постоянно дул юго-западный ветер, который удерживал с нами на портсмутском рейде до 150 военных и купеческих судов. Не раз он доходил до шторма и, гудя подобно грому, срывал суда с якорей и ломал домы. В одну ночь он покрыл обломками судов и трупами южные и западные берега Англии. Описанием этой ночи были наполнены газеты, почему и вам она, вероятно, уж известна. Наконец, 6 (18) января в самый день Крещения, когда вы, может быть, спешили в церковь, подул попутный северный ветер, и "Паллада", расправив паруса, направилась на запад. Но уж на следующий день подул опять неисходный юго-западный ветер, и вот мы четвертые сутки качаемся в канале, и в настоящую минуту имеем марсели в четыре рифа. Такое позднее отправление заставило адмирала переменить намерение идти кругом Мыса Горна, а избрать путь кругом Мыса Доброй Надежды и Китайским Морем, в котором к нашему приходу будет уже дуть юго-западный муссон, продолжающийся обыкновенно с половины апреля до половины октября. Станциями на этом пути полагаем избрать Мыс Доброй Надежды и Гонг-Конг (остров против Кантона), или Маниллу, и наконец остров Бонин-Сима, лежащий близь японских берегов. Об изменении пути извещены уж те два судна, которые должны были с нами соединиться у Сандвичевых Островов и им предписано к исходу июня быть тоже у островов Бонин-Сима.
   В письме из Брюсселя мне следовало бы описать подробно Голландию. Скажу только, что я удовлетворил своему любопытству во многих отношениях. Болотистая страна, города, люди -- все оригинально, но мрачно. Не помню, упомянул ли я о выставках японских китайских и частью индийских предметов, виденных мною в Амстердаме, Лейдене и Гаге? Первая состояла из 3757 нумеров, только что привезенных из Батавии, отправляющей суда в Японию. Из сравнения этих вещей можно видеть, что японцы, хотя и не обладают большим вкусом, но работают прочнее, чем китайцы. В Лейдене мне показывали японские книги, домашнюю утварь, костюмы, монеты и, между прочим, чеканенные за 240 л. до Р. Хр.; в Гаге, модели целых семейных групп, деревень, карты и проч. Вообще, я как будто пробежал извлечение из книги, которую еще остается прочесть. Нельзя также не сообщить о настоящем состоянии Гарлемского Озера: оно почти осушено; осталось болото и небольшая площадь, покрытая водою фута на три. Но я еще не сказал главного, не сказал, что был в русском доме, в домике Петра Михайлова (Pietre Baas'а), Петра Великого. Не буду говорить о том чувстве, которое овладевает вами, когда переступаете порог этой вековой хижины; скажу только, что я с трепетом в груди расстался с нею. Всего домика осталась одна половина; она покрыта каменным колпаком. В одной из двух комнат стол и трое кресел, принадлежавших Петру Великому; на столе двадцать восемь книг, в четвертую долю листа, исписанных именами посетителей. В числе последних имена: Императора Александра и Его Высочества Государя Наследника. Жуковский, сопровождавший Государя Наследника, написал здесь на стене:
   
   Над бедной хижиною сей
   Летают ангелы святые.
   Великий Князь, благоговей!
   Здесь колыбель Империи твоей,
   Здесь родилась великая Россия.
   
   Эти пять строк вставлены в рамку и хранятся под стеклом; рядом с ними голландский перевод их и следующие слова какого-то голландца: Niets is den grooten man te klein, которые переведены таким образом: "Ничего главному человеку мало"; причем каждое слово составляет особенную строку. Сторож -- приставленный к домику, безрукий, ватерлооский герой, который, вместе с своей старухой, согбенной больше чем самый домик, содержат домик в большой чистоте. Население Саардама или, правильнее, Заандама доходит ныне до 12,000 человек; не смотря на это, он ничто иное, как большая деревня, в двухчасовом пароходном переезде от Амстердама.
   Хотя мы пробыли в Англии целые пять недель, долее чем предполагали, я не имел столько свободного времени, чтоб осмотреть достопримечательности Лондона. Присутствовал я, однако, при весьма значительном опыте, произведенном в Политехнической Школе над управлением аэростатов. К лодочке небольшого шара приделаны были руль и винт; и когда последний, посредством пружины, приведен был в движение, то аэростат, поднявшийся обыкновенным образом, принимал направление в ту или другую сторону, смотря по тому, на которую сторону был положен руль. Если то же удастся в большом размере, то задача решена.
   Шквалы за шквалами, бури и дожди -- вот удовольствия настоящего сезона. Два часа мы имели шквал с громом и молнией, при 5о тепла, и фрегат качает так, что волнением сорвало крыло носового орла.
   Первый раз пришлось многим из нас встретить Рождество Христово и Новый Год на море. Божественная литургия и взаимные поздравления, конечно, отличили эти дни, но они не обозначили такого перелома во времени, как бывает это на берегу. Накануне Нового Года мичманы и гардемарины сделали себе ёлку, которую связали из голиков, обратив их в верх раструбами; густо-обвешанные фруктами, прутья качались под тяжестью и импровизированное дерево причинило не мало смеха в кают-компании.

11 (23) января.

   Сильная качка помешала мне вчера продолжать письмо. Она дошла до того, что при одном из размахов, башприт ушел в воду, и когда опять вышел, то оказался без внешней его половины. Сегодня мы в виду великолепного эдистонского маяка, имеем попутный ветер и прекрасный ясный день. Как живителен солнечный луч! Прояснели лица наших гостей-новичков на море. Избалованный наш сочлен Н. А. Г., отдохнув в Англии от треволнений, испытанных на первом морском переходе, раздумал ехать обратно и продолжает с нами плавание.
   Вы, вероятно, интересуетесь знать, что делают друзья наши, американцы, по общему нашему делу, по делу просвещения торговлею упрямых, негостеприимных азиатцев? Часть американской эскадры, назначенной по этому случаю в Тихий Океан, уже давно крейсирует в водах Австралии; другая, соединившись у Канарских Островов, должна была направиться туда же около 1-го декабря; а как она направилась кругом Мыса Доброй Надежды, то мы пойдем по следам ее. Американцы решились добиться цели добром или силою и, отняв какой-либо островок, назначить его складочным местом своих запасов и товаров. Идут они с требованием, чтоб всем державам было открыто несколько портов, подобно тому, как сделано это в Китае, и главнейше, чтоб иметь в северной части Тихого Океана пристанище для своих китоловов и доступ к местам, богатым каменным углем, в которых нуждается весь Тихий Океан. В одном из китайских портов уж ждет американский пароход, чтоб начать сообщение с новооткрытою землею.

Атлантический Океан шир. N 34о 45' 13''.

долг. W 17 6 49.

17 (29) января 1853 г.

   Бесконечный океан
   Словно вечность на земле:
   Едешь, едешь, едешь, едешь,
   Дни и мили не почем,
   Тонут время и пространство
   В не объятности твоей!
   
   Небеса поведают славу Божию! Небеса и океан и славу -- и вечность, и силу и милость! О, как велик Творец и в тварях своих и во всем сотворенном!... Не знаю почему, но никогда мне море так не нравилось, как сего дня: не могу им налюбоваться! Вот шестой день, как несемся мы все попутным ветром прямо на юг. Шестой день паруса в одном положении: поперег судна. В пять с половиною дней фрегат пробежал 1200 итал. миль. Таким -- образом вознаграждаются все те замедления, которые мы встретили в Европе до выхода в океан; избалованные, мы уж надеемся, что этот ветер не стихнет до границы NO пассата, до которой осталось всего градусов 8 по меридиану.
   Выйдя из канала, мы целые сутки буксировали шкуну, после чего, по причине весьма крепкого попутного ветра, должны были бросить ее; но как она, в случае противных ветров, могла бы встретить недостаток в провизии, то ей и был дан rendez-vous остров Мадера, куда и адмирал полагал дойдти, чтоб потом опять продолжать плавание вместе; но северный ветер, дующий уж шестые сутки, заставляет изменить это намерение, чтоб добегать до пассата, и мы подойдем к острову, чтоб передать бумаги для шкуны, в которых она извещается, что фрегат миновал Мадеру. Таким образом мы переменили широту, после Петербурга, уж на 24о, но термометр все еще не выше 12о, и небо не предсказывает близости тропиков; одни звезды, как положением своим, так и блеском, каждый вечер напоминают, что мы далеко от полуденных стран; других признаков африканских берегов мы пока не встретили: ни новых птиц, ни новых рыб. Видно, в северном полушарии январь далеко простирает свое влияние.
   Прежде нежели копчу, приведу здесь главные прямые расстояния предстоящей нам первой половины кругоземного плавания, как масштаб для сравнения величины океанов и морей, пробегаемых судами.
   От Мыса Лизарда до острова Мадеры 1290 итал. миль.
   " острова Мадеры до экватора 2100 " "
   " Экватора до Мыса Доброй Надежды 3180 " "
   " Мыса Доброй Надежды до Зондского Пролива 5400 " "
   " Зондского Пролива до Маниллы 1590 " "
   " Маниллы до остров. Бонин-Симы 1560 " "
   26,460 верст, или 15120 итал. миль.
   Если к этому прибавить переходы от Бонин-Симы к бритоголовому, ползучему народу, в Камчатку, в Ситху, на Сандвичевы Острова, в китайские порты, да еще обратный путь, то далеко ли после этого до луны, если до нее только 360,000 верст?

18 (30) января.

   Сию минуту вбегает в каюту голландец и с удивлением спрашивает: "не-уже-ли это берег?" Ему до того Мадера показалась высокою, что он не мог себе представить где же тут самый берег. Привыкший к своим болотам, он и в Англии на каждом шагу восклицал "какие горы!" Возвышаясь над океаном на 6000 футов, Мадера действительно похожа из далека на огромную обрывистую скалу. Но воздух здесь, уж со вчерашнего дня, чрезвычайно приятен, как-то легче дышат, чем в Европе. Мы подле самого Фуншала. Как хороша Мадера! На горах снег, на рейде +16о в тени.

Порто-Прайо, 25 января (6 февраля).

   Опять мы у берега, но у тропического, в виду громадных скал Островов Зеленого Мыса. фрегат бросил якорь на несколько часов в Порто-Прайо, на главном острове этой группы, Сант-Яго. Прошедшее воскресенье я писал с острова Мадеры, у которого хотя и держались под парусами, но съезжали на берег. Сант-Яго, как и все его товарищи, нами пройденные, состоит из скал вулканического происхождения, расположенных до вышины 7000 фут., в самом живописном беспорядке. Многие из этих островов -- погасшие вулканы и один из них, Fogo, как показывает его название, пылает и поныне. Мы его увидим, когда пройдем Сант-Яго. Перед нами бедный городишко; за домами видно несколько деревьев сахарного тростника, далее померанцевые деревья, которыми славятся эти острова; еще выше, редкий виноград, там тополь, любезная сосна, кустарники и наконец голые вершины в облаках. На рейде два американские корвета, один из которых с командирским флагом -- это американской эскадры, крейсирующей здесь вместе с французами и Англичанами, для прекращения торговли неграми. На шканцах у нас уж несколько черных гостей.
   Я не говорю ни слова о тропическом солнце: несмотря на то, что Порто-Прайо в 13о широты, мы имели только +18о в тени. Зима и необыкновенно-продолжительные северные ветры, дующие после таких же необыкновенных южных, причиною этого, по здешнему, холодного времени.

Фрегат "Паллада", Атлант. Океан шир. 12о 30' N.

долг. 21о 45' W.

Января 26 (7 ф.) 1853.

   День так хорош! Фрегат, склонившись несколько на правую сторону, так красиво бежит попутным ветром! Все наше фрегатное народонаселение в таком радостном расположении духа, что я не мог не взяться за перо, чтоб хотя только сказать об этом. Тропическое плавание -- решительно прогулка. В такие минуты обыкновенно весьма хочется знать, что делается и у вас, в Петербурге? Вспомнив при этом, что все мы под покровом Всевышнего, отлетает и тень беспокойства. Но меня зовут смотреть стада летучих рыб.

29 Января. Шир. N 4о 10' долгот. W 16о 50'.

   Сегодняшний вечер наконец мой; я воспользуюсь им, чтоб дополнить два краткие извещения, отправленные мною с Мадеры, и с С.-Яго. Я уже писал, кажется, что, прийдя на фуншальский рейд, утром 19 янв., фрегат остался под парусами и продержался на рейде до вечера. Адмирал и большая часть офицеров съехали тотчас на берег; а я, будучи занят бумагами, съехал два часа позже, и потому осматривал Мадеру один. Напомню вам, что картина, представляющаяся с рейда, включает весь Фуншал -- не большой, но правильной городок, состоящий из снежно-белых домиков и расположенный на вечно-зеленеющем прибрежье; далее, покрытые тропическою зеленью баранкосы, грядо-образные скаты угасших вулканов, потом сплошные облака и наконец исходящие из облаков снежные вершины острова, в резкой противоположности с зеленью ската прибрежья. Если к этому себе представить бесконечный океан, служащий продолжением рейда, то можно ли не назвать такую картину и величественною и прекрасною? Ехав на берег, нельзя было не удивляться, до какой степени необыкновенная ясность и чистота воздуха -- следствие вечной здесь весны, приближают высокие берега острова. С фрегата езды казалось минут 10, а я употребил на это три четверти часа. Постоянный прибой не позволяет гребным судам стоять у берега, и потому прибывшая шлюпка, только что коснется дна, тотчас вытаскивается на самую набережную, при помощи вала, которого выжидают вскочившие в воду гребцы. Пройдя по опрятным улицам фуншала, я не нашел в нем тех видов, которых ожидал, смотря на город с моря; и как кроме того, в числе 2000 небольших его домиков, нет замечательных ни по архитектуре, ни по историческому значению, то я взял коня с проводником и поспешил в горы; крутая, довольно извилистая дорога вела между садами, дачами и сельскими домиками. Надышавшись в продолжение двух недель морским воздухом, отличающимся отсутствием всякой примеси, я с жадностью впивал аромат тропических растений, которым насыщен был горный воздух моего пути, и с любопытством северного жителя высматривал между каштановыми и абрикосовыми деревьями благородную пальму, стройный сахарный тростник, и нередко попадал на дерево особенно темной зелени -- на кофейное дерево, новичка на этом острове. В ином саду можно было видеть и огородные овощи и ананасовое растение. Несколько раз проводник мой просил остановиться, чтоб дать как лошади, так и самому перевести дух. Держась за хвост моего коня, босой, он не отставал от меня, шагом ли я ехал или несся во весь галоп. На этих станциях безобразная мулатка, или старый негр, подносили мне стакан молодой мадеры, чистой и полной букета качеств, которых лишается этот напиток, пройдя чрез винные погреба европейских столиц. Дрей-мадерою, или сухою, называют здесь ту мадеру, которая вытекает сама из совершенно зрелых, уже несколько сухих лоз, до общего сбора винограда. Отечество здешнего винограда остров Кандия, а лучшие сорты: дрей-мадера и мальвазия. Сады тянутся до монастыря Nostro Segnore del Monto. Подъезжая к нему, уже чувствуется близость снежных вершин острова. Монастырь построен на половине ската горы; у подошвы которой, далеко внизу, виднеется Фуншал, рейд с судами и темносиний океан... Какое место для молитвы!
   Налюбовавшись прекрасною картиною, я поспешил обратно в город.
   Небольшая, но крепкая лошадка моя, португальской породы, смело сбежала с крутой горы и до захождения солнца принесла меня на набережную. Когда я уселся в лодку, меня спустили с берега как в санках, и я оставил Фуншал при последнем луче вечернего солнца, которое багровым своим светом придало особенное выражение моим гребцам, в числе которых были: два смуглые португальца, оливковый мулат и черный негр. Так как мы прибыли к острову в воскресенье, то было довольно трудно найдти какую-нибудь свежую провизию, и купленный здесь бык был теленок, в сравнении с теми, которых мы имели из Англии. Вообще, как рогатый скот, так и овцы здешние не отличаются породой, хотя и вывезены из Европы. В диком состоянии, из четвероногих, живущих здесь, одни свиньи и кролики. Кроме необходимой провизии, мы приобрели здесь одно большое дерево: хотя самое название острова, данное ему по большим кедровым лесам, найденным на нем, при его открытии в 1419 году, означает на португальском языке "лес", но он здесь средственных качеств и дорог. Впрочем, в последнее время на всех островах, которые посещаются судами, транспортирующими эмигрантов, предметы торговые вздорожали; а Мадера, будучи на пути из Европы, как в Америку, так и в Новую Голландию, один из главных для них портов, и при нас на рейде стояли три трехмачтовые судна, полные пестрых переселенцев. Главный предмет здешней торговли, конечно, вино, которого ежегодно получается около 29,000 бочек, и большая их часть в руках всемирных торговцев -- англичан, которые составляют и значительную часть городского народонаселения, доходящего до 20,000 человек. На всем острове около 120,000 жит., которыми управляют генерал-губернатор и епископ, проживающие в Фуншале.
   Вечером в девять часов мы взяли курс SSW, с намерением пройдти между Островами Зеленого Мыса, чтоб потом пересечь экватор не западнее 17о. В продолжение девяти суток мы имели ровный северо-восточный ветер, который донес нас до 4о сев. шир., то есть почти до южного предела штилевой полосы, так что широкую полосу штилей мы прошли с попутным ветром; вообще от Мадеры до 4о N. мы пробегали средним числом по 185 миль (343 версты) в сутки. Утром 20-го января мы перешли меридиан острова Ферро, западную границу древнего мира; и как в те времена когда этот меридиан считался граничным, так и ныне; горизонт к стороне острова был покрыт туманом. Пальму, этот образец правильности в расположении высоких островов, или так называемых баранкосов, мы прошли вечером того же дня и усмотрели его уже позади нашего траверза, потому что туман, окружавший остров, сливал его с облаками, а последние скрыла от нас и величественный Тенерифский Пик; 22-го мы пересекли тропик, а 24-го открылся остров Св. Антония, северо-западный из островов Зеленого Мыса. Оставив его, С.-Винцент и Св. Николая к W0, мы увидели ночью вправо С.-Яго, а влево остров Майо. Имея за собою, в расстоянии многих дней, отставшую шкуну, мы свободно могли пожертвовать несколькими часами, чтоб опять доставить команде на несколько дней свежей провизии, и потому, пройдя между упомянутыми островами и обогнув восточную оконечность С.-Яго, взяли курс прямо на рейд Порто-Прайо -- главный порт всей группы островов. В начале девятого часа мы бросили якорь на небольшом его рейде. Здесь мы увидели два американские корвета и шкуну, принадлежавшие, как после узнали, к эскадре, крейсирующей у африканских берегов для прекращения торга неграми. В продолжение трех лет они поймали три судна.
   Все четыре острова, нами виденные, представляют, каждый отдельно, горы скал, набросанных и взгроможденных в самом смелом беспорядке, причем некоторые возвышаются над самым берегом. Наибольшая вышина этой группы доходит на Острове Св. Антонио до 8,000 футов. Ст. Яго главный по величине и но плодородию; несмотря на это, резиденция губернатора перенесена из Порто-Прайо на Ст. Винцент, вероятно, потому, что последний менее терпит от недостатка воды, чем прочие острова этой группы, и служит станциею вестиндским почтовым пароходам. В 1833 году, когда, после трехлетней совершенной засухи, эти несчастные острова были посещены голодом, на Ст. Антонио из 21,500 жителей умерло 10,000, на Острове Фуго, или Фусго -- 12,000, из 16,870; на всей группе: 30,000 из 80,000 жителей. Этот ужасный случай доказывает, как мало португальское правительство заботится о своих колониях. Как в продолжение трех лет не найдти средств помочь голодавшим! Непостижимое равнодушие! Состояние этих бедных колоний и в настоящее время весьма нецветущее, если по Порто-Прайо судить о прочем населении группы. То, что описывал я, входя на рейд этого города, мне представилось в зрительную трубу, которая, как я после узнал, была случайно направлена на самую выгодную часть острова; трубе помогло, конечно, и воображение. Но вот что представилось невооруженному глазу на весьма высоком берегу: сотни три самых жалких домиков, образующих пять, шесть улиц и большую площадь; они-то защищают от зноя несколько тысяч черных, переродившихся португальцев и негров, из которых большая часть едва, кажется, имеет столько, чтоб не быть нищими.
   Как ни легко удовлетворить глазу прибывшего с мора путешественника, но обожженное прибрежье и пригорки, окружающие Порто-Прайо, не остановили нашего внимания; и отыскав с трудом десяток полусытых лошадок, мы отправились во внутрь острова. Здесь, в глубоких долинах, составляющих как бы оазисы острова, вы видите и густую траву, и фруктовые деревья, но лишь изредка жалкий ручеек. Большую часть деревьев составляют кокосовые и банановые пальмы -- растение, всякой местности придающее то очаровательное выражение, которое мы привыкли соединять со всеми производными от слова "тропик". Картину такого оазиса оживляют обыкновенно одна, две избы, покрытые, вместо соломы, пальмовыми ветвями, да полуголый негр или негритянка с ребенком, отдыхающие у ручейка. Странно было видеть в первый раз черных или темно-кофейных ребятишек; впрочем, они так же резвы, как и наши, белые. С какою живостью они очищали и разбивали нам кокосовые орехи, холодным молоком которых мы упивались, утомленные зноем. Вероятно, нам следовало пробраться далее и перейдти еще многие хребты, чтоб достигнуть мест, о которых упоминает Бельчер, один из последних путешественников, посещавших эти острова. Он говорит, что видевший одни окрестности Порто-Прайо, не может себе составить и малейшей идеи о красоте внутренней части острова. Не имея времени поверить его слова на деле и, дополнив виденное воображением, мы поворотили усталых коней и пустились в обратный путь. Еслиб на нас лежала обязанность дать имя этим островам, мы бы никак не назвали их зелеными; им это прилагательное дал португалец дон-Фернандес (1445), по множеству морской травы, которою покрыты берега мыса, и по найденным им гут большим лесам.
   На Сант.-Яго мы возобновили наш запас фруктов, состоявший преимущественно из бананов и апельсинов. Когда их развесили, между шлюпками, на открытом воздухе, сверх борта судна, рядом с капустою и другою зеленью, взятою из Фуншала, то, глядя на этот пестрый сад, невольно приходил на ум вопрос: каких впечатлений не испытывает глаз и вкус кругоземного плавателя? Правда, немного лет назад, в число таких впечатлений входил и вкус испорченной воды и затхлой провизии; но теперь тот же камбуз, который готовит изысканный стол, перегоняет соленую воду океана в самую чистую, пресную, какою пользуется редкий береговой житель; простор и порядок на судах позволяют делать значительные запасы живности; резервы заменяют свежую пищу даже у берегов, с которыми нельзя иметь сношения или на которых нельзя ничего найдти. Если к этому прибавить разнообразные произведения всех тех стран, тропических и внетропических, которыми он пользуется, то можно ли в наше время ставить в заслугу лишения, которыми прежде сопровождалась жизнь моряка? На это можно бы возразить, напомнив, что и первые мореплаватели пили опресненную воду, выжимая ее из губок, в которые собирали пар кипящей морской воды. Но и самое это средство, испытанное, сколько известно, в одном только случае, показывает степень нужды, в которой приходилось бывать нашим морским предкам. Да и где теперь герои, которые на судах, величиною с корабельный барказ (большое гребное судно корабля), отправились бы к Мысу Всех Мучений -- так назвал (1497) южную оконечность Африки Диас, первый доходивший до нее, или в Колумбову Японию? Вам, конечно, известно, что Колумб шел открывать не Америку, а только хотела, посетить восточные берега Азии, которые, по его мнению, простирались до середины теперешнего Атлантического Океана. Моряк XIX столетия, также как и спокойный житель столицы, опускает в чашку китайского чая, или аравийского кофе, сахар западной Индии, и пьет этот ароматный напиток, если не перед камином, затопленным английским углем, зато на чистом морском воздухе, или на той самой земле, которая производит эти растения. Мы можем сказать, или, вернее, похвастать, что, оживляя торговлю, обобщая искусства и доставляя береговым жителям все, в чем отказали им их собственные земли, мы наконец сами подумали и о себе, придали возможное удобство и своему жилью. Между тем боковая качка выбивает у меня из рук перо, а вторая стклянка напоминает, что пора воспользоваться удобствами каюты.

3 февраля. Шир. 0о 30'; долг. W. 14о 10'.

   В два часа пополудни, то есть в двадцать третий день плавания от Мыса Лизарда, фрегат пересек экватор в долготе W. 15о 20', что составит самый краткий из всех известных сроков, в которые парусные суда переходили это расстояние. Мы отпраздновали этот день благодарственным молебном.

8 февраля.

   Пользуясь тихим ветром, мы забавляемся гонкой на гребных судах. Сегодня я был на одной шлюпке с Б., и только что хотели удалиться от фрегата, как близь борта увидали огромную акулу, которая, вероятно, почуяла запах человеческого тела, потому что за полчаса мы только что вышли из спущенного в воду паруса, в котором обыкновенно купаемся. Мы тотчас остановили греблю и приготовили острогу. Жадная рыба тоже остановилась; как два врага, мы некоторое время наблюдали за малейшим движением друг друга и наконец первые стали потихоньку приближаться, остановились и со всею силою вонзили острогу в затылок круглой ее головы: она взвилась, взмутила воду и пошла на глубину с такою силою, что трехзубая острога выдернулась и осталась на веревке. Вода здесь так прозрачна, что мы видели акулу и ее кровавый след до большой глубины. Два ее лоцмана, два спутника, полосатые, небольшие рыбки не оставили ее при этом случае и тоже последовали на глубину; не без досады следили мы за жертвой, ускользнувшей из рук наших.

14 февраля. Шир. N. 20о 26'; долг. W. 22, 16.

   О жизни собственно на фрегате скажу, что мы все столько заняты как собственными делами, так и поручениями адмирала, что не знаем до сих пор, что такое скука в океане: каждый хочет извлечь из экспедиции возможную пользу. Вот главные занятия: кроме службы и различных учений, артиллерийских и парусных, астрономические, магнитные и метеорологические наблюдения и вычисления, статистика, естественная история, языки и занятия в классах с гардемаринами. Хотя качка не оставляла нас даже в самых тропиках, тем не менее плавание это, продолжавшееся около месяца, было более похоже на катанье по прекрасному большому озеру. Тихий, ровный ветер, который не шумит и не свистит, а более как бы цалует и вьется около вас, как-то скромно и нежно; лазоревое небо, большею частью ясное, и солнце ли на нем или звезды, все оно блестит выразительнее, могучее и отраднее. Воздух так чист, вам так легко, что решительно хочется дышать за двоих. Море, в цвете ultra marino, волнуется без шипенья и воя, волна за волной ложится мягко, без малейшего говора и шума. И все это вместе так красноречиво, так восхитительно, так божественно-хорошо, что не расстался бы с тропическим океаном! И во все время нашего здесь плавания жар не превосходил 23 1/20 в тени, но какому-то особенному стечению благоприятных для нас обстоятельств.

28 февраля. Шир. 25' 30о S; долг, 15о 55' W.

   Представьте себе тихий тропический вечер перед захождением солнца; океан, колеблющийся задумчивою зыбью; на этом океане, в тысяче осьми стах милях от Нового Света и в тысяче семи стах милях от Старого, фрегат при тихом ветре, а с фрегата, в бесконечную даль раздается хор духовой музыки: "Коль славен наш Господь!" -- вот "Паллада" в настоящую минуту. Кажется, все небо повторяет с нами этот гимн!

10 марта 1853.

   Наконец вот и южная оконечность Африки! Вот Столовая Гора (3,400 футов), левее, Львиная Голова, а вправо Мыс Доброй Надежды. Какие обрывы! какие мрачные вершины! какие бесплодные скаты! Еслиб португальцы не искали за этим мысом Индии, то вероятно, назвали бы его мысом безнадежным -- так мало он обещает за своими крутыми берегами. В пятом часу вечера мы вошли в широкую губу Фальс-Бей, между мысами Hangklip и Goed-Hoop, а в шесть часов бросили якорь в Simons-bay, составляющем северо-западный угол Фальс-Бей, против небольшого, красивого селения Simons-town. Таким образом мы благополучно совершили первый этот переход в шестьдесят два дня.

(Окончание в следующей книжке).

   Текст воспроизведен по изданию: Письма с кругоземного плавания в 1852, 1855 и 1854 годах // Журнал для чтения воспитанникам военно-учебных заведений, Том 118. No 470. 1856
   
   OCR - Андреев-Попович И. 2017
   

ПИСЬМА С КРУГОЗЕМНОГО ПЛАВАНИЯ В 1852, 1853 И 1854 ГОДАХ.

(Окончание.)

Мыс Доброй Надежды. Симоне-бей, 12 (24) апреля.

   Описывать Мыс Доброй Надежды следовало, конечно, перед уходом в море; но ответы на полученные нами депеши отняли у нас три дня, и я освободился только теперь, когда фрегат уже подтянул канат, чтоб написать несколько строк. Скажу слова два о Капе.
   Прожив неделю в семействе одного голландца, я отправился в так названную нами ученую экспедицию, с целью ботанико-геологическо-этнологическою. Сделан всего около трехсот верст и употребив на это семь дней, мы проехали до хребта гор, ограничивающего последний к югу уступ террасообразной Южной Африки. Путь вел между беспрерывными холмами и горами, высота которых доходила до 6000 футов, наибольшей в западной половине капской колонии. Мы миновали в высшей степени живописное селение Парл, другое Стелленбоск -- чисто голландское, Соммерсет, Веллингтон и Воргестр; неоконченною дорогою проехали по ущелью Bain's Cloof. богатому грозными картинами, барсами, обезьянами и змеями. По этому ущелью сопровождал нас сам Bain, строитель дороги, которой высота над поверхностью моря доходит до 4500 футов.
   Здесь мы видели чистых кафров, готтентотов, бушменов, мозамбиков, фингов, которых вы тщетно будете искать в селах, населенных голландцами и англичанами. Насмотревшись африканских чудес, мы воротились в Капштат, чтоб поспешить в Симоне-Бей (Simons-bay), где готовились увеселения, взаимно устроенные англичанами. На фрегате "Меандр" 2-го апреля была закуска с танцами, 3-го, на "Палладе" обед, 4-го, на "Палладе" закуска с танцами; 6-го, в Капштате бал у шведского консула; 7-го, закуска с танцами на шведском фрегате в Аполовой бухте. Мы могли быть только на "Меандре" и на "Палладе". Адмирал воротился с берега, и начинают сниматься с якоря; я должен кончить.

Индийский Океан, мая 15 (27) 1853 года.

   Мы продолжаем наше путешествие, при помощи Всевышнего, так успешно и благополучно, как, может быть, немного тому и примеров. Адмирал просит о замене фрегата новым, только к осени будущего года, так, чтоб, если к тому времени окончим все свои дела на Востоке, мы могли воротиться на присланном для смены. В настоящую минуту мы у Зондского Пролива, у этих ворот Востока. Ява и Суматра, образуя их, составляют как бы передовую его стену, и, покрытые первобытными тропическими лесами, служат достойными представителями заграждаемых ими стран. В виду этих ворот, за которыми столько еще неузнанного, таинственного, столько темного и дикого, нас встретило ясное и томное, яркое и матовое, словом, очаровательное восточное утро, и штиль, как бы для того, чтоб дать нам время одуматься за этою стеною.
   Мы прибыли сюда из Симонс-бея, в 32 дня, имея по всему Индийскому Океану, исключая двух-трех суток, попутные ветры и прекрасные дни и, что удивительно, в местах, где обыкновенно, b особенно в настоящее время года, господствуют западные ветры, производящие огромнейшее в мире волнение -- в этих местах нас сопровождали северные ветры, тоже попутные, но непроизводившие качки и вообще имевшие все свойства пассатов. Небо большею частью было ясное, в противоположность обыкновенному, совершенно осеннему в эти месяцы. Заходящее солнце украшало Запад теми же радужными цветами, какими это явление сопровождается в тропиках. Вообще, одни только ежедневные вычисления убеждали нас, что фрегат не близь экватора. Многие дни сряду мы пробегали по 5о долготы каждые 24 часа, так что опережая наши часы, мы ежедневно должны были переставлять их на 20 минут вперед. Одному нельзя было не удивляться, это -- безжизненности океана; кроме полуторасаженных белых и кофейных альбатросов, пестрых петрелей, белых и черных чаек; вообще кроме бурных птиц, вившихся кругом фрегата и над его струей, иногда в 1000 милях от берега; кроме двух китов и стад летучих рыб в тропиках; кроме этих не многих хотя и многочисленных обитателей больших морей, мы не встречали других ни вдали, ни вблизи берегов, обыкновенно богатых и пернатыми, и рыбами. Из необыкновенных метеорологических явлений, мы были только свидетелями появления и исчезания нескольких смерчей; а из бурь, которыми обыкновенно изобилует Индийский Океан и так щедро наделяет своих посетителей, мы встретили только одну. В 120-ти милях от Мыса Доброй Надежды задул восточный ветер; впродолжение немногих часов он скрепчал и развел громадное волненье; к 3-м часам он обратился в шторм и заставил закрепить все паруса, кроме самых нижних; к вечеру волны обратились в горы; фрегат, почти без парусов, ложился то на один, то на другой бок, и при одном из таких размахов в него вкатился добрый вал. Ночью зрелище украсилось грозой, и величественна была картина, когда на момент молния освещала черное небо, громадные валы, гонимые бурей, и все части фрегата. Не забудьте при этом раскаты -- не грома, а самой бури, которая заглушала гром! После этого-то 18-ти-часового боя, фрегат, хотя и удержался, но показал, что более полутора, много двух лет, он в этих беспокойных морях служить не намерен, о чем и понадобилось донести в Петербург. Некоторые офицеры, случившиеся под люком кают-компании в то время, когда нежданый вал широкими струями искал себе дороги в трюм и разразился над их головами, вспомнили петергофские водопады и фонтаны.
   Чтоб переменить картину, перейду на берег. Я уверен, что любознательность ваша распространяется и на капскую колонию, и что вы не отказываете в своем внимании стране, заинтересовавшей в последнее время не одних записных политиков.
   10-го марта, рано утром, мы приблизились к высокому берегу Южной Африки и увидели скалы, дикие как по цвету, так и по фигуре, но непоражающие величием; и еслиб кто по этим представителям страны хотел заключить о Южной Африке, то причислил бы ее к самым угрюмым пустыням нашей планеты. Еслиб португальцы не искали Индии за этим мысом, и король их, Иоанн II-й, был бы сам на корабле Диаса и видел эти скалы, он, вероятно, не назвал бы мыса Мысом Доброй Надежды, а оставил бы ему имя более соответствующее характеру берега и данное ему Диацом: Cabo dos turmentos. Мне помнится, однако, что в предпоследнем письме моем я дошел уж до якорного места в Симонс-бухте. Эта небольшая, полукруглая бухта составляет северозападный угол Фальс-бухты и омывает песчаный берег, который, в расстоянии двух и трехсот сажен от взморья, круто поднимаясь, доходит местами до высоты 2000 футов. Время было осеннее и потому темнозеленый цвет редкого кустарника, покрывающего скаты этих высот, образованных красным песчаником, не пестрился цветами, и представившаяся нам картина оживлялась только ярко-белыми и желтыми домиками, числом около 120-ти, составляющими Симонс-таун, расположенный вдоль западной и южной сторон бухты, у подошвы гор. На северной стороне белые пески образуют непостоянные холмы, уничтожаемые и взводимые морским юго-восточным ветром. Подобная местность, разделенная более или менее высокими холмами, беспрерывно повторяется во всей западной половине колонии.
   Первые посетители во всяком порте -- всегда содержатели магазинов, трактиров и различные агенты; так конечно, было и здесь. Двое рекомендовали себя агентами русского консула в Капштадте, которого там вовсе нет. На следующее утро адмирал, а с ним и я, после взаимных салютов командорскому брейдвымпелу английской эскадры, съехали в Симонс-таун, взяли кабриолет с зонтом и отправились в Капштадт.
   Цель наша была, кроме удовлетворения любопытства в новой стране, переговорить с банкирами, к которым адмирал имел письма, и отыскать голландское семейство, в котором бы я мог поселиться для практики в голландском языке.
   Первая треть дороги, составляющей 22 англ. мили, идет вдоль берега по глубокому песку; далее, обогнув гору по ровному безлесному месту, покрытому так называемым сухарным кустарником, она ведет меж красивых дач и ферм до самой заставы, где в третий раз от Симонс-тауна вам наскучает сборщик шоссейной пошлины. На девятой мили, в значительном расстоянии от дороги, виднеется селение Констанция, знаменитое сладким и ароматическим вином. Проехав его, показываются первые лесные рощи, которые, приближаясь постепенно к большой дороге, превращают ее в густую аллею дубовых и тополевых деревьев. Перемежаясь сосной, аллея прекращается за милю до заставы, у последних дач. На всем пути множество алоя гигантских размеров. Грунт всюду песчаный, и чем ближе к городу, тем красноватее, почему стволы всех растений постоянно покрыты красною пылью и все предметы имеют красноватый оттенок, особенно с южной стороны, с которой они открыты морским ветрам, несущим песчаные облака с так называемых cape-flats -- капских равнин, лежащих к северу от фальс-бухты. В трех милях от города, по правую сторону дороги, в долине, капская обсерватория, главная и почта единственная во всем южном полушарии. Чем ближе к Капштадту, тем, конечно, более встречается движения. Пешеходы все черные, всех оттенков, как в цвете, так и в формах лица; огромнейшие фуры, запряженные 6-ю, 8-ю, 10-ю и даже 24-мя быками; легкие телеги с 6-ю и 8-ю лошаками; последней европейской моды фаэтоны и кабриолеты, с прекраснейшими конями -- все это превосходило мое понятие о Капштадте, и оно невольно изменялось по мере приближения к городу. Наконец, за четверть часа до заставы, дорога обгибает Чертову Гору, из-за которой выказывается вершина Львиной Горы; местность все более поднимается, и вдруг пред вами сот девять красновато-белых и красновато-желтых домов с плоскими кровлями -- столица Южной Африки, в долине между Столовою Бухтою и Столовою Горою. Последняя, соединяя Чертову Гору с Львиною, образует высокий полукруг, обгибающий город со всех сторон, кроме северной, занятой бухтою, полною судов.
   Широкие и чистые улицы правильного Капштадта образуются правильными и чистыми двух и трехэтажными домами, то голландской, то английской наружности. По двум-трем улицам видны деревья -- остатки аллеи, необходимой принадлежности каждого голландского города. Движение соответствует величине города и положению его, на перепутье между всеми шестью частями света. Англичане, как хозяева, встречаются здесь на каждом шагу; и хотя при 20-ти и более градусов жару, не меряют улиц саженными шагами, как на Севере, но с педантством остаются верными черному фраку и круглой шляпе. Дамы, строго следуя моде сырой родины, большею частью тоже носят черное платье и черной же шляпой защищаются от лучей африканского солнца. Но цвет лица не в их власти; тут бессильно и педанство. Здешние колонисты, то есть англичане, родившиеся в Капе, доказывают, кажется, что на африканской земле англосаксонский тип не столь прочен, как в землях, которых климат и почва ближе подходят к Альбиону: нет того открытого выражения, той правильности, соединенной обыкновенно с большею или меньшею полнотою; на лицах более видно конторской устали, чем влияния благотворного климата. Колонисты вообще народ исключительно меркантильный, особенно же голландцы и англичане; а капские колонисты -- потомки тех и других.
   Когда эти два холодные, эгоистические характера сольются и составят каких-то капландцев -- то-то будет совершенная проза!
   Повидавшись в Капштадте с вице-губернатором (губернатор, генерал-лейтенант G. Cathecart, не возвращался еще после кафрской войны из Грагам-тауна -- столицы восточной части колонии), адмирал уехал обратно на фрегат. Я нанял комнату у бедного голландца, содержателя школы, говорящего еще чистым природным языком. Найдти такого было нелегко, потому что капштадские голландцы, особенно в столице, дошли уже до того периода в своем падении; что почти стыдятся отечественного языка; многие с особенным выражением отвечали мне: "Мы хотя и голландцы, но разговорный язык в нашем семействе английский". Разумеется, что сопровождавший меня англичанин, банкир Томсон, улыбался при этом с самодовольствием. Чтоб лучше понимать отношения двух классов здешнего общества, надобно припомнить их историю. В 1650 году голландцы впервые поселились на мысе и с того времени, постепенно распространяясь в крае, управляли им впродолжение около 150 лет; в 1795 году англичане завладели колониею самыми незначительными средствами; но в 1802 году, по амьенскому миру, должны были возвратить ее голландцам. В 1806 году она вторично перешла в руки англичан, за которыми и утверждена миром 1814 года.
   Чтоб основательнее познакомиться с колониею и не судить о ней по столице, адмирал устроил во внутрь страны небольшую экспедицию, участником которой был и я. Таким образом я должен был прервать занятия с голландцем, которые, впрочем, были весьма неправильны, по причине разных служебных поручений.
   Наняв два штульвагена с зонтами, каждый в четыре лошади, цугом, с платою по 5 ф. ст. в сутки, мы отправились в путешествие 19 марта. Охотно проследил бы я здесь всю нашу поездку, станцию за станцией, случай за случаема.; но она, продолжалась восемь дней и мы сделали всего около 220 верст, почему полное описание далеко бы вышло за пределы письма. Ограничусь кратким исчислением, посещенных нами мест и очерком всей колонии.
   Пространством колония равна самой Англии вместе с Ирландиею; не считая земли Наталь, лежащей севернее, на юговосточном берегу Африки и отделенной от капской колонии независимою Кафрариею и превосходящей величиною половину Ирландии. К северу колония ограничивается Оранжевою Рекою и рекою Фаал, а от независимой Кафрарии отделяется р. Кей.
   Местность колонии террасообразная, состоящая из трех больших уступов, возвышающихся один над другим по направлению от южного берега к Оранжевой Реке, которая, направляясь от востока на запад, впадает в Атлантический Океан в расстоянии около 750 верст к N от мыса. От взморья идет полоса земли, шириною от 20-ти до 50 верст, довольно ровная, но с холмами и возвышенностями, доходящими в Столовой Горе до 3,580 футов и большею частью плодородными, особенно в восточной половине. Климат этой полосы здоровый и приятный, с незначительными изменениями впродолжение года. Средняя годовая температура Капштадта 15о, средняя зимняя 11о,8 и средняя летняя 18о,3. Эта узкая полоса, преимущественно пред другими населенная, ограничивается к северу цепью невысоких гор, называемых Longc Kloof или Long Pass, которые поддерживают пространную ровную землю, называемую Карру (Karroo). Эта равнина большею частью бесплодная, но представляет хорошие пастбища для овец. За нею поднимается, в свою очередь, хребет гор Zwarte Bergen или Черные Горы, которые сами служат южною границею другой, пространнейшей плоскости, называемой Greal-Karroo. Последнюю некоторые путешественники сравнивают со степями Татарии. Дождь здесь редкость; климат: зимою суровый, летом чрезвычайно жаркий, неблагоприятный даже для пастбища овец. Далее к северу, по мере склонения последней равнины к Оранжевой Реке, климат изменяется, делается ровнее и удобнее для разведения больших стад овец.
   Произведения Южной Африки преимущественно земледельческие. В округах, ближайших к Капштадту, выделывается вино; в остальных, более восточных, получаются хлеб и шерсть; торговля вином не цветет; шерстью -- быстро возрастает. Предметы продовольствия отправляются преимущественно на остров Маврикия (Isle de France) и в Южную Америку.
   Жителей во всей капской колонии 303,000, наполовину белых, на половину разноцветных; в том числе в земле Наталь около 20,000 чел., преимущественно черных. Из белого населения 3/4 все еще составляют голландцы. В Капштадте, единственном значительном городе колонии, 23,700 ж., между которыми тон и язык преобладают английские и, по словам путешественников, из всех английских колониальных городов этот наиболее имеет английскую наружность. Кроме Капштадта и Грагамтауна, селения Джордж и Порт-Елизавет более английские, чем голландские; затем все остальные, как равно большая часть деревень и ферм, чисто голландские, как по языку и по религии, так и по устройству. Девять десятых голландского населения составляют так называемые буры (Boer) -- эти обарчившиеся впродолжение 150 лет поселенцы, живущие в прекрасных, даже роскошных домах и владеющие лучшею землею колонии. Едят они жирно и сытно, и неособенно уважают умственные занятия. Дочери их и жены, как подобает семейству фермера, круглы и вечно краснощеки. Общее у них чувство-нерасположение к англичанам, особенно в восточной половине колонии; впрочем, они гостеприимны и хлебосольны. У одного из них мы имели превосходный завтрак, за которым, между прочим, были виноградные лозы с восмидесятилетнего виноградного дерева. Оно имело всего шесть дюймов в диаметре, но густыми ветвями своими и тучными лозами покрывало решетчатый навес большого двора. Другой бур, угощавший нас превосходным кофе, рассказывал знакомство свое с знаменитым Головиным, когда он, в 1806 году, был задержан на Мысе англичанами, как военнопленный. Несмотря на свою голландскую натуру, толстый фермер пришел в совершенный восторг, когда описывал побег Головина из Симонсбухты и досаду англичан, только что вторично занявших мыс.
   Разноцветные племена колонии -- готтентоты, бушмены и коренные обитатели страны: малайцы, мозамбикцы, кафры, фингу и др. составляют прислугу, дворню, пастухов и земледельцев; но значительная часть их ведет жизнь кочевую и бродяжническую. Готтентоты составляют около 3/4 всего этого темного населения. Название это дали им голландцы; сами они себя величают квекве. Как вообще все эфиопское племя, так и квекве принимаются за следующую ступень от малайцев, если идти от кавказской расы: они менее, чем среднего роста, желто-коричневого цвета; волоса у них самые короткие, круто-завитые и редкие, и вообще они до крайности некрасивы. Выдающиеся скулы, широкий, плоский нос, большой выдающийся рот, со впадинами под скулами у мужчин и женщин; так что непривычному глазу трудно отличить лица первых от лиц последних. Квекве всегда грязны и имеют какой-то неприятный, тяжелый вид. Бушмены -- карлики готтентотов. Составляя то же племя, они еще некрасивее. Те и другие тихи, покорны и незлопамятны; слабы как физически, так и умственно, и в местах, в которых живут независимо, враждуют между собою и с кафрами. Но чистым, несмешанных это племя можно видеть только за Оранжевой Рекой. В колониях все смесь, и только в тюрьмах, где они сидят большею частью за покражу, в которой прилежно практикуются на границе, найдете чистые образцы тех и других. В нашей поездке мы посетили ущелье Bain's Kloof, через которое инженер Bain (известный геолог и путешественник Южной Африки) проводит шоссейную дорогу. Местами этот путь доходит до высоты 2,000 и 2,500 фут., и на этих высотах мы осматривали тюрьмы, в которых видели образцы разных племен, пантомимами с ними разговаривали и снимали фотографические портреты (неудавшиеся), как готтентотов и бушменов, так и с чистейших кафров, мозамбикцев, фингу и других. Странно видеть между этими черными prisoners и белых англичан. Кафры, мозамбикцы и фингу имеют весьма много общего: черны, рослы, атлетического сложения и со смелым взглядом, особенно первые; но, как арестанты, они все смотрели несколько исподлобья. Высокий лоб, необыкновенной ширины нос, большой рот с толстыми губами, как у негров, зубы белые; волосы длиннее чем у готтентотов, но тоже короткие и курчавые, составляют физиономию кафров. фингу, когда они на родине -- невольники кафров. Всех их содержат весьма хорошо.
   Редкая была картина, когда в ущелье, между голых скал вышиною до 5,000 фут. и вдоль оврага, в темной глубине которого шумел поток, на этом диком fond разбрелся разноцветный народ; ломами, кирками и лопатами они отворачивали глыбы песчаника и расчищали дорогу. Как эти африканские лица были хороши на мосту, выведенном с глубины оврага и соединявшем середину ската двух противолежащих гор! Вообще эта часть поездки была до крайности любопытна. Миновав ущелье, мы очутились в песчаной большой долине, служащей в дождливое время руслом реки Breed-rivier и ограниченной с севера хребтом гор Long Kloof, с которой, с противоположной стороны, как в стену, упирается высокая равнина Karroo.
   В этой песчаной пустоте, покрытой низким кустарником, при входе из ущелья, стоит одиноко небольшая лавочка, сложенная из железных гальванизированных цинком листов. В ней и страусовые яйца и несколько кусков английского ситца, и большие шпоры, употребляемые бурами, и американские сухарики и т. п. Bain, который был так обязателен, что проводил нас от местечка Веллингтон, через свое ущелье, до Ворчестера и обратно, говорил, что по этой местности и по ведущей через нее дороге можно себе составить довольно верное понятие о местности и дорогах Южной Америки до самой Оранжевой Реки. Я к этому прибавлю, что из ущелья мы постоянно поднимались с холма на холм, имея кругом, на горизонте, горы, хотя не весьма высокие. Столовая Гора долго не терялась из виду и обозначалась на горизонте своею округленностью.
   Мы приобрели в поездке несколько черепов капских зверей, гиены, тигра, антилоп и проч., несколько окаменелостей, в том числе два редкие трилобита, штук 20 змей в спирте и т. п. Все это, конечно, должно идти как приобретение экспедиции. Наиболее ценные из этих предметов подарил нам почтенный Bain. Я купил кожу барса, совершенно целого, с головой и хвостом, вшитую в кожу серой и окаймленную кожею красной антилопы, за 35 шилл. Продал мне ее сам охотник, убивший барса на ближайшей горе; он же изловил большую часть змей, привезенных нами. Надобно вам сказать, что во всех горах, через которые пролегает Bain's Kloof, скрывается большое число барсов, гиен, или диких собак, как их здесь называют; целые стада бабуанов -- больших, дымчатых, длинноволосых обезьян и других зверей; но весьма мало примеров, чтоб они нападали на человека; бывает, что дикая собака утащит барана или козленка (на Капе разводят целые стада коз), но и это весьма редко. Мы с нетерпением ждали, чтоб хоть один из этих первоначальных хозяев колонии повстречался с нами, или хотя выглянул из какого-нибудь ущелья, но напрасно. Все, что удалось нам видеть по части живой зоологии, был бабуан, бегавший кругом дерева, на привязи, у того же самого охотника, и птица секретарь, которая в русле Breed-rivier, у большого камня, занята была змеей, добивая ее своими крыльями. Мы осторожно подкрались, но длинноногий секретарь, оставив добычу, сперва побежал, потом поднялся немного на синих своих крыльях, и опять спустился, чтоб между кустами и в траве искать другое пресмыкающееся; такое занятие ему нетрудно по его длинной, тонкой шее. Я приобрел, между прочим, восемь полуголовок из композиции, представляющих попарно, en face, Готтентота с Готтентоткой, бушмена с бушменкой, малайскую и кафрскую пару: они дадут хорошее понятие об этих племенах.
   Однако, надобно вам сказать, что в Южной Африке есть республика, и дать понятие о карфских войнах, хотя они займут еще может быть лист.
   До 1827 года англичане продолжали управлять колониею по голландским законам; в это время колонисты получили английское уложение, которое столько разнствовало от прежнего, что буры не могли его с разу взять в толк. Не понимая ни оснований новых правил, ни языка чиновников, поставленных правительством для учинения суда и расправы, буры показывали неудовольствие, которое много увеличивалось тем, что эти же законы дали кое-какие права и Готтентотам, бывшим у фермеров в положении, совершенно равном невольническому. К этому присоединились другие обстоятельства, увеличившие неудовольствие фермеров. Кафры, как все дикие, поставляя все свое богатство в величине стад, постоянно грабили соседей, издавна имели с ними стычки за быка или барана, и попеременно то приобретали, то теряли. Но вскоре после введения в колонии новых законов, явились в Капе дополнения к ним, возвещавшие свободу Готтентотов. Эти полулюди вполне предались новому своему положению, работу возненавидели; жильем их стали леса и большая дорога, первым удовольствием -- вино. Свободные, они даже стали переходить к кафрам, которым указывали дорогу к жилищам прежних повелителей, и бурам стало плохо. Колониальное правительство, принимая участие в положении фермеров и приписывая все нападения собственно одному племени кафров, изгнало из занимаемой ими земли их начальника Макамо или Charlie (так названного, по настоянию отца его, в честь прежнего губернатора колонии (Lord Charles Sommerset)).
   Земля эта, лежащая теперь в пределах английской Кафрарии, с 1817 года считалась под покровительством англичан. Charlie, обиженный и подстрекаемый европейскими друзьями, как полагают англичане (в 1833), вторгнулся в колонию, разоряя и сжигая, что лежало на его пути. Вот начало кафрских войн. Первый мер не удовлетворил буров и они тысячами стали выселяться за пределы колонии, надеясь в пространной Африке найдти свободу. Одни направились на север, другие на северо-восток. Но только что, после чрезвычайных трудов и лишений, голландцы основались за Оранжевой Рекой в Блумфонтейне и в земле Наталь, как явились английские войска и объявили занятые бурами земли, принадлежащими колонии. Одна часть покорилась, другая продолжала свое движение на север. Вышедшие из земли Наталь, основали за рекою Vaal республику, которая наконец, в наше время пребывания на мысе, признана и английским правительством. Ге, которые удалились из Блумфонтейна, дошли до озера Нагами, где несколькими деревнями заселили богатый оазис. Первое место называют Transvaal Territory, а последнее, вместе с озером, только недавно открыты одним капским путешественником, который описывает их в настоящее время в капских газетах, называя озеро: The Great Lake.
   
   Текст воспроизведен по изданию: Письма с кругоземного плавания в 1852, 1855 и 1854 годах // Журнал для чтения воспитанникам военно-учебных заведений, Том 118. No 471. 1856
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru