Lib.ru/Классика: Попов Иван Васильевич. Критика эволюционной теории нравственности

Критика эволюционной теории нравственности

Эволюционная теория морали есть дальнейшее развитие утилитаризма Милля. Мы уже отметили то обстоятельство, что переход от эгоизма к бескорыстному служению благу другого не может совершаться путём ассоциации представлений на протяжении одной индивидуальной жизни. Этому утверждению Милля противоречат два факта.

1) Это, прежде всего, -- неразрушимость нравственных чувств в здоровом сознании. Как бы сильно человек ни был убеждён в условности и необязательности нравственных предписаний, действительное нарушение их мстить за себя невыносимыми страданиями совести, доводящими иногда преступника до самоубийства. Если бы нравственные чувствования были обязаны своим возникновением ассоциации представлений, приобретённой на протяжении одной индивидуальной жизни, то их легко было бы и разрушить собственными усилиями в течении этой последней.

2) Вторым фактом, противоречащим мнению Милля, является врождённость нравственных чувств. Эволюционная теория и стремится поставить утилитаризм вне этих возражений. Этого она думает достигнуть, утверждая, что преобразование эгоизма в бескорыстные побуждения происходит не в течении жизни одного неделимого, а на протяжении жизни целого рода. Опираясь на учение Дарвина о естественном отборе и происхождении инстинктов путём приспособления к среде, Спенсер и другие эволюционисты рисуют историю этого преобразования.

Нравственность, по мнению эволюционистов, не есть необходимое свойство человека, существенно связанное с его природою, а есть явление случайное. Нравственные понятия и чувства непрерывно изменяются сообразно с временем, местом и условиями жизни человека.

Эволюционисты приводят целый ряд примеров, заимствованных из дневников миссионеров, записок путешественников и прочее, в доказательство того, что у диких народов, представляющих собою тип первобытной жизни человека, господствуют жестокие нравы. Они утверждают, что чувство сострадания к страждущему совершенно неизвестно на этих ступенях развития, что среди диких повсюду совершаются убийства, что жесточайшие издевательства над человеческою жизнью служит там предметом гордости и всеми одобряются. Они доказывают, что первою ступенью нравственности служит людоедство, убийства стариков, оставление на произвол судьбы больных1. Таковы по эволюционной теории были первые шаги человечества в области нравственности. Если таково было нравственное состояние первобытного человека, то каким образом он пришёл к нравственным понятиям, откуда явились в нём нравственные чувствования?

Покинуть эти жестокие нравы и внести более мягкости во взаимные отношения побудило первобытных, людей, по мнению эволюционистов, себялюбие и стремление к самосохранению. Нужда, которая, по словам Виргилия и Теокрита, есть изобретательница всех искусств, дала человечеству и добродетель. Первобытный человек жил в известной физической и общественной среде. Он не мог изменить эту, часто враждебную ему среду, согласно своим потребностям, и желаниям. Поэтому ему оставалась лишь одна возможность -- изменить самого себя сообразно требованиям окружающей его среды, если только он не хотел быть раздавленным и уничтоженным ею2.

Это приспособление человека к среде происходило механически, путём естественного отбора и помимо его ясного сознания. По естественной необходимости, чем менее человек соответствовал окружающей его среде, тем менее он мог иметь надежды на долголетие и обилие потомства, и наоборот, чем более он был вооружен для борьбы с враждебными силами, тем продолжительнее и полнее могло быть его существование, тем больше потомков он мог оставить после себя.

Далее, несомненно, что в мире живых существ действует ещё закон наследственности, в силу которого потомкам передаются свойства их родителей. Вследствие этого от родителей, дурно приспособленных к среде, родятся такие же и дети, а от родителей сильных и здоровых происходит и потомство сильное и способное к жизненной борьбе. Неделимые, дурно приспособленные к среде, в силу кратковременности своей жизни и своего бессилия, не позволяющего им отнять самку у своих более счастливых соперников, оставить после себя менее сильное и многочисленное потомство, чем индивидуумы здоровые и смелые.

Таким образом, уже во втором поколении потомство неделимых, более приспособленных к среде, будет иметь численное превосходство над потомством менее приспособленных. Слабые потомки слабых родителей, в силу закона наследственности и того же естественного отбора, должны будут повторить участь своих предков, т.е. прожить недолго и оставить после себя малочисленное потомство. Таким образом, борьба за существование и естественный отбор сохраняют неделимых, наиболее приспособленных к среде, т. е. самых здоровых, сильных, хитрых и умных, а слабых, больных и глупых заставляют вымирать. Природа не знает жалости: она с холодною жестокостью говорит: кто слаб, тот не живи3.

Какого же поведения по отношение к самому себе и к ближним требовала среда от первобытного человека? Каким образом он должен был вести себя для того, чтобы обеспечить для себя и своего потомства победу в борьбе за существование?

Человек, не удовлетворяющий своим естественным физиологическим влечениям или удовлетворяющий им ненормально, расстраивает своё здоровье и погибает раньше времени, оставляя после себя малочисленное потомство, унаследовавшее от него слабость и болезненность и обречённое на постепенное вымирание. Между тем неделимые, без лишений и излишеств удовлетворяющие свои физиологические потребности, живут долго и оставляют, многочисленное и здоровое потомство, имеющее много преимуществ в борьбе за существование. Таким образом, переживают, могут иметь виды на размножение только индивидуумы, ведущие нормальный образ жизни, т. е. гнушающиеся пьянством, развратом и другими излишествами4. Так, развиваются личные добродетели. Подобным же образом развиваются и добродетели общественные. Сюда, прежде всего, относится родительская любовь к потомству. Родители, случайным образом наделённые более чадолюбивыми склонностями, чем другие, естественно лучше будут ухаживать за своими детьми и вследствие этого большее количество их детей будет оставаться в живых и пользоваться лучшим здоровьем, в последующей жизни, чем у родителей менее чадолюбивых.

Таким образом, в борьбе за существование победителями останутся непременно потомки чадолюбивых родителей, унаследовавших от них эту черту характера.

Любовь к детям представляет прямой переход к любви, имеющей своим предметом людей -- сначала связанных между собою узами кровного родства, а затем и вовсе посторонних. Общественные инстинкты способствуют сохранению расы, вида, общества, под защитою которого живёт неделимое, а, следовательно, обеспечивают и для него большую продолжительность жизни. Житьё вместе возникло из того, что в среднем выводе оно оказалось более выгодным для каждого, чем житье порознь; а это предполагает, что сохранение общественной комбинации есть сохранение условий более удовлетворительной жизни для комбинировавшихся между собою личностей, чем та, которую пришлось бы вести в противном случае.

Отсюда следует, что общественное самосохранение становится ближайшею целью, получающею законный перевес над конечною целью, заключающуюся в индивидуальном самосохранении5. Представим себе, что рядом живут два племени. Среди одного из них господствуют жестокие нравы и постоянные убийства, другое более миролюбиво и потому члены его теснее сплочены. Среди дикарей господствует постоянная борьба между соседними племенами. В случае возникновения борьбы между нашими воображаемыми племенами естественно победа останется на стороне того, члены которого способны дать дружный отпор врагам.

Следовательно, племя более безнравственное по естественной необходимости должно будет или подчиниться племени с более развитою нравственностью и раствориться в нём или быть истреблённым, т. е. в том и другом случае исчезнуть с лица земли.

Итак, естественный отбор сохраняет наиболее умеренных, чадолюбивых и благожелательных к другим индивидуумов.

Но каким образом среди членов однородного первобытного общества, могли образоваться отклонения в сторону более строгой нравственности, дающие им преимущество в борьбе за существование?

Как ни слабо было развито сознание и мысль у первобытного человека, а всё же он мог подметить, что для него вредно и что полезно. Он не мог, например, не заметить, что месть вредна для него. "К корыстолюбию и страху, которые побуждали заменить кровавую месть денежною ценой, скоро должна была присоединиться ещё нужда, которая заставляла людей заботиться о мире. Голод принуждал к совокупному пользованию озером, лесом, засеву полей и жатве общими усилиями6".

Вынуждаемый необходимостью и чувством самосохранения, грубый и жестокий первобытный человек начинал ограничивать свой эгоизм в пользу других, заботиться о целости своего племени, которое помогало ему в его трудах и охраняло от врагов. Мало по малу в нём образовалась привычка к такому самоограничению и заботе о другом. В силу соответствия между душою и телом, под влиянием этой привычки в нервной системе первобытного человека образовался некоторый орган, соответствующий его поведению и чувствами по отношению к другим.

Но привычка, создавшая для себя орган в нервной системе, становится уже инстинктом, который побуждает человека к соответствующей ему деятельности помимо его воли и сознания. Образовавшись однажды и воплотившись в нервных центрах, нравственные инстинкты передаются наследственно, как органические функции и как животные инстинкты, конечно, только не с такою силою. Относительно этих последних нравственные инстинкты -- недавнее приобретение, и потому их передача по наследству имеет неправильный и перемежающийся характер7".

У потомков эти инстинкты становятся еще могущественнее и устойчивее. Например, мы не можем и помыслить без отвращения об употреблении в пищу человеческого мяса, тогда как дикари, у которых людоедство -- дело обычное, говорят о лакомом блюде: "вкусно, как человеческое мясо". У нас образовался инстинкт, не дозволяющий нам употреблять в пищу мясо себе подобных. Так же мы получили инстинкт,

запрещающий нам убивать грабить, воровать, лгать и прочее. Уже после того, как образовалось в нас инстинктивное отвращение от поступков этого рода, в нас появились нравственные идеи, выражающие в отчётливых понятиях то, что уже дано в темном инстинктивном стремлении и отвращении. Эти идеи суть выражение нравственных инстинктов перевод чувства, воспитанного всем ходом исторического развития и общественной обстановки на язык отвлечённой мысли. Человек -- существо мыслящее, и все его стремления и чувствования имеют наклонность выразиться в понятиях. Будучи произведением среды, нравственность обыкновенно и находится в тесном соответствии с нею. Таким образом, получаются весьма несходные нравственные понятия, смотря потому, живёт ли человек в состоянии, отличающемся постоянными и частыми войнами, или же в состоянии вечного и общего мира. "Ненавидь и губи своих собратьев людей, -- раздаётся повеление в одну минуту; люби своих собратьев людей и оказывай им всяческую помощь, -- слышится новое повеление в следующую затем минуту. Пускай в ходе все средства для обмана, -- говорит один кодекс. Будь правдив и верен в слове и деле, -- говорит другой кодекс. Хватай всякое имущество, какое ты только в состоянии унести, и жги всё то, чего ты не можешь взять с собою, -- вот приказ, отдаваемый религией вражды, тогда как религия дружелюбия осуждает, грабёж и поджог, как преступления8. "Нравственные законы, поясняет в свою очередь Letourneau, не могут происходить иначе, как из образа жизни, общественного состояния и нужд, относящихся к этому состоянию"9.

Таким образом, переход от эгоизма к бескорыстной нравственности совершается, по мнению эволюционистов, постепенно, на протяжении длинного ряда веков, причём эти постепенные приобретения человечества закрепляются в самой нервной системе и путём наследственности передаются от поколения к поколению.

Эта гипотеза объясняет два приведённых выше факта, противоречащих утилитарной теории морали, и примиряет их с основными положениями утилитаризма. В настоящее время нравственные стремления врождены и не поддаются усилиям индивидуального сознания освободиться от них. Это происходить от того, что современный человек рождается с известным устройством нервной системы, выработанным его предками и передаваемым наследственно. Получая наследственно этот склад нервной системы, он получает и его отправления -- нравственное чувство. Никто не в силах далее изменить строение нервной системы, отсюда -- неразрушимость нравственных стремлений в здоровом индивидуальном сознании. Таким образом, нравственность есть свойство, врождённое индивидууму, но приобретённое родом10.

В основе эволюционной теории, как видим, лежат следующие утверждения.

1) Первоначальная нравственная дикость человека и отсутствие у него на этой ступени развития других мотивов деятельности кроме эгоизма.

2) Переживание неделимых, по своему характеру более удовлетворяющих требованиям нравственности.

3) Приобретение ими, путём упражнения, нравственных инстинктов.

4) Наследственная передача этих инстинктов потомству.

Подвергнем критическому обсуждению каждое из этих утверждений.

I. Входить в подробный разбор первого положения эволюционной доктрины мы не будем, в виду того, что этот пункт с достаточною полнотой исследован в литературе противников дарвинизма. Мы ответим на него лишь в самых общих чертах.

Против признания первобытной нравственной дикости человека говорит то обстоятельство, что, согласно данным этнографии, есть народы, стоящие очень низко в культурном отношении, отличающиеся, однако, довольно высокою степенью нравственного развития.

Впрочем, это положительное доказательство имеет для эволюционистов мало убедительности. Спенсер и Дарвин сами приводят в своих сочинениях факты, свидетельствующие о нравственных отношениях между дикими. Это вполне понятно. Отрицающий всеобщность нравственности не имеет нужды наследовать нравы всех народов. Для его цели достаточно указать несколько примеров отсутствия нравственных понятий. Хорошо понимая это, противники эволюционистов обращают более внимания на их возражения против всеобщности нравственности.

Доказательством, несостоятельности этих возражений служат следующие основания.

1) Фактически материал, на который опираются эволюционисты в своих отрицаниях всеобщности нравственного закона, должен быть значительно урезан. Он черпается часто из очень сомнительных источников, -- например, отзывов путешественников и купцов, не имевших достаточно познаний ни в языке описываемых народов, ни в их религии и понятиях, ни вообще в сравнительной этнографии, между тем как эти сведения необходимы для понимания истинного смысла многих явлений в жизни диких. Недостаточною подготовкой исследователей объясняются их противоречия в суждениях об одном и том же народе. Часто также, раздражив дикарей вымогательствами и насилиями, вызвав со стороны их неприязненные действия, они рисуют их нравы, судя о них по отношениям диких к ним самим.

2) Слишком суровые приговоры, произносимые европейцами над действительно существующими пороками и преступлениями младенчествующих народов, в своей основе имеют смешение поступка и намерения. Часто одно и то же доброе намерение проявляется в различных поступках, в зависимости от общего развития народа. Сюда относятся убийства стариков и жертвоприношение жён на могилах мужей. В основе этих ужасных обычаев лежит суеверное представление, что души стариков по своей слабости не могут бороться c враждебными демонами, старающимися не допустить их до блаженных полей рая и что лишь души людей, умерших ранее утраты сил, могут надеяться беспрепятственно достигнуть блаженства. Чтобы обеспечить человеку вход в рай, его и убивают с его собственного согласия и даже по его просьбе, когда дни его начинают склоняться к закату.

3) Наконец, узость круга нравственных отношений у диких часто принимается за полное отсутствие нравственности. Каждый народ при современном состояли развития признаёт законность нарушения предписаний нравственности при известных обстоятельствах по отношению к известным лицам. Убийство и грабёж вообще признаются делом дурным, но разрешаются нравственным кодексом европейцев по отношение ко врагам внешним во время войны и внутренним -- в случаях нарушения законов. Если подобные исключения допускаются у цивилизованных народов, то тем естественнее они у народов младенчествующих, жизнь которых менее защищена от вторжения в неё враждебных сил. Неудивительно, поэтому, что у народов, находящихся в постоянной борьбе, между собою, нравственность считается обязательною лишь по отношение к членам своего племени и вредной по отношение к соседям. Таким образом, разница между нравственностью диких и европейских, народов заключается только в том, что у первых круг применения нравственных отношений уже, чем у вторых, и что первые, побуждаемые необходимостью, признают более случаев, освобождающих от обязательности нравственного закона, чем вторые.11

II. Итак, состояние первоначальной дикости, служащее для эволюционистов исходною точкою, должно быть признано недостаточно доказанным ими. Но если бы первобытное человечество и было лишено нравственных чувств и правил, то эти последние не могли бы всё-таки образоваться тем путём, который рисуют нам эволюционисты.

В основе всего учения эволюционистов -- лежит мысль, что нравственность выгодна для индивидуума, который ею отличается, служит для него орудием в борьбе за существование, а потому и содействует переживанию его самого и его потомства. С этим положением не согласится ни один человек, сколько-нибудь присматривавшийся к жизни. Борьба за существование более задерживает развитие нравственности, чем способствует ему. Если мы бросим взгляд на окружающую нас жизнь, то без труда заметим, что нравственно действует человек только там и постольку, где и поскольку он отказывается от закона борьбы за существование и наоборот, борьба за существование служит всегдашним побуждением для поступков, не согласных с требованиями нравственности.

Нравственность представляет собою плохое оружие в борьбе за существование. Она есть один из возможных, видов человеческого поведения. Область возможного безгранична, поэтому человеческая самозащита в борьбе за существование может бесконечно разнообразиться сообразно с обстоятельствами, силами и особенностями противников. Один из этих возможных видов поведения узаконивается моралью, а все прочие отрицаются ею и осуждаются, как дурные. Представим себе теперь двух борющихся за существование людей, которые, при равенстве всех прочих условий, различались бы между собою только в том, что А признавал бы для себя нравственный закон обязательным, а В считал бы его предрассудком и был бы свободен от его требований.

Спрашивается: кто из них остался бы победителем? Ясное дело, что -- наиболее вооруженный, и таким по необходимости оказался бы ничем не стесняемый в своих действиях В, для которого открыты все способы борьбы, тогда как А со своею верностью требованиям нравственности был бы почти безоружным. Этим объясняется, почему при всякой борьбе человек стремится освободиться от стесняющих его требований нравственности.

Мораль обыкновенно уважается, пока дело не дошло до борьбы, но как только возникает столкновение, так сейчас же объявляются все средства дозволенными. Так бывает в частной жизни, когда противники пускают в ход друг против друга подпольную интригу, клевету, а другие скрытные, но верные средства; так бывает в международных отношениях, когда война даёт разрешение на все преступления; наконец, то же случается в борьбе религий и исповеданий, когда начинают подделывать документы, интерполировать памятники и учреждать ордена, которые пишут на своём знамени: "Цель оправдывает средства"12.

Поэтому, человек, всегда остающийся верным своему долгу, имеет менее всего шансов на многочисленное потомство и менее всего может надеяться закрепить в нём прекрасные свойства своего характера путём наследственности, -- а к этому у эволюционистов и сводится всё дело. "Если аналогия с принципом естественного отбора, -- говорить Вундт, -- действительно верна, то в таком случае мало вероятия, чтобы побеждали именно добродетельные и самоотверженные.

Между петухами, которых держат на одном дворе, под конец остаётся всегда один, наиболее властолюбивый и эгоистичный, и притом наиболее сильный. Если дело сводится на переживание более сильных и прочных наклонностей, то эгоизм имеет наибольшее вероятие усилиться, благодаря естественному отбору"13.

Что в животном царстве проявляется грубо, то в человеческом обществе смягчается и принимает более утончённые формы. С точки зрения борьбы за существование всякая мораль есть дело безрассудства и слабости. В борьбе за жизнь с естественною необходимостью переживают в среднем выводе особи с посредственным нравственным развитием. Крайности, наоборот, осуждены на вымирание. Грубый эгоизм, проявляющийся в убийствах, насилиях и других резких формах, не выгоден для индивидуума, потому что вызывает дружный отпор со стороны всего общества в особенно со стороны пострадавших. Человек, проникнутый им, подвергается преследованию, мщению, рискует иногда поплатиться собственною жизнью, и в затруднительных обстоятельствах предоставляется самому себе. Всё это делает его менее вооруженным и менее безопасным в борьбе за существование. Но ещё не выгоднее положение человека, возвышающегося над нравственным уровнем общества. Кто слишком склонен жертвовать своею жизнью, имуществом и спокойствием ради осуществления нравственных идей, тот не может рассчитывать на долголетие.

Представим себе человека, для которого верность требованиям нравственности дороже всего. Сегодня он едва не погиб в реке, спасая утопающего, вчера едва не сгорел, стараясь потушить пожар; вообще он слишком поглощён общественною или научною деятельностью и имеет мало времени для отдыха; его органические траты ежедневно понемногу превышают восполнение тканей чрез пищу и сон; к тому же он сострадателен к бедным и, чтобы иметь возможность помочь им, урезывает себя во всём и довольствуется жилищем, пищей и одеждою, далеко не удовлетворяющими требованиям современной гигиены.

Прибавьте сюда препятствия, которые он встречает на своём пути со стороны не понимающей его посредственности, и жестокие преследования со стороны людей противоположного склада, видящих в нём упрёк для самих себя и преграду для осуществления своих эгоистических вожделений, и вы поймёте, каким слабым соперником является такой индивидуум в борьбе за существование.

Он или падает вдруг жертвою своих великодушных движений и самоотверженных порывов, или медленно умирает от истощения сил и дурной обстановки, -- во всяком случай не достигает среднего возраста человека, а, следовательно, и потомков имеет менее, чем его счастливые соперники.

Благоденствуют обыкновенно только умеренность и аккуратность, умеющая быть то нравственною, то безнравственною, смотря по обстоятельствам. Она делает добро, где это последнее одобряется и сейчас готова идти на сделки с совестью, как только добро становится невыгодным для неё. Порою она может повергнуть в глубокое удивление утончённостью своей способности приспособления. Гибкость её нравственной организации делает её неуязвимою в борьбе за существование. А между тем ничто не противоречит так общечеловеческому нравственному сознанию, как именно эта умеренность и аккуратность.

Против приведённых соображений дарвинисты обыкновенно возражают, что отрицающие возможность происхождения нравственных чувствований при помощи естественного отбора, который, по-видимому, способствует развитию эгоизма, забывают, что кроме индивидуальной борьбы за существование есть еще борьба обществ между собою.

В силу этого естественный отбор содействует развитию лишь тех индивидуальных изменений, которые необходимы для прочности общественных единиц, а таковыми и служат обыкновенно благожелательные наклонности. В борьбе за существование между человеческими обществами победят, без сомнения те, члены, которые сплочены более между собою, т. е. менее враждуют между собою и менее дают поводов к взаимной ненависти14.

Со своей стороны, мы должны возразить на это, что необходимо предварительное существование неделимых для того, чтобы могла составиться из них социальная единица.

Если же особи, случайно наделённые от природы более сильными благожелательными наклонностями, чем окружающая их среда, обречены на вымирание в силу естественного отбора, то конечно они не могли составить и общества, более проникнутого нравственными началами. Нельзя говорить, что самоотверженные характеры погибают только в отдельных случаях, но что в общем они переживают и побеждают. Если эволюционная теория хочет доказать, что в общем имеют преимущество в борьбе за существование нравственные наклонности, то она должна сделать это очевидными на отдельном случае. Вполне понятно, что самые сильные животные являются победителями в борьбе за существование, потому что мы видим в отдельных случаях, что сильный побеждает слабого, но каким образом можно понять, что самоотверженные вообще должны победить эгоистов, когда в отдельных случаях побеждают обыкновенно последние?

Таким образом, с точки зрения борьбы за существование необъясним переход от личного эгоизма к племенной солидарности. Когда дарвинисты, оставив неделимое, обращаются к общественной единице, тогда в такой же мере становится непонятным переход от племенного эгоизма к междуплеменной и международной нравственности. Здесь повторяется то же самое, что мы заметили в борьбе за существование между отдельными особями, т. е. наиболее эгоистические социальные единицы будут всегда побеждать и переживать племена, отличающиеся болee мягким характером.

Сам автор приводимого возражения, таким образом, объясняет узость первобытной нравственности, распространявшейся лишь на членов той социальной единицы, к которой принадлежит индивидуум: "узкость первобытной нравственности весьма удовлетворительно объясняется теорий естественного отбора. Эта узкая нравственность являлась такою особенностью первобытного общества, которую нельзя не присоединить к числу покровительствующих. Правдивость, честность, сострадание по отношению к соплеменникам несомненно содействовали приятности и силе той или другой общины; но если бы они были внесены и в отношения с чужеземцами, то это едва ли бы могло быть полезным для общины, решившейся на такой смелый шаг. Правдивый, честный образ действий в отношениях с людьми, с которыми находишься в состоянии хронической борьбы, был бы признан не совсем благоразумным даже среди европейских наций. Враждовавшие между собою первобытные общества нуждались в такой нравственности, которая делала бы их более сильными, но не давала бы в то же время каких-нибудь преимуществ их врагам. Ограничение применения требований морали тесными пределами известной общины вполне удовлетворяло этой потребности первобытных обществ"15.

Как же после этого объяснить возникновение нравственных отношений между отдельными социальными единицами? Если оставаться верным принципу борьбы за существование, то нужно сослаться для объяснения этого на борьбу ещё более крупных социальных единиц, составляющихся из первых. Но здесь вопрос только несколько отодвигается, но не решается, потому что нельзя идти в бесконечность и не свести всё человечество к более или менее крупным и враждебным друг другу группам. Тогда явится вопрос, каким образом между этими группами возникли нравственные отношения, вопрос, неразрешимый с точки зрения борьбы за существование. Таким образом, принцип дарвинизма -- естественный отбор -- по меньшей мере, нужно признать недостаточным для объяснения происхождения нравственности во всем её объеме т. е. нравственности индивидуальной и международной.

Итак, рассматривая вопрос, возможна ли возникновение нравственности из борьбы за существование, мы должны дать на него отрицательный ответ, потому, что нравственность не выгодна в борьбе, за существование.

Какое же, однако, значение имеет борьба за существование и естественный отбор в истории нравственности? Чисто отрицательное. Ранее мы сказали, что эгоизм есть явление более частое, а бескорыстие почти исключение. Вследствие этого наука, основанная на аксиоме эгоизма,16 может быть точной; наоборот, этика, в основе которой лежит исключение, никогда не может быть точной. Вследствие преобладания в человеческом обществе эгоизма можно заранее предсказать, что при столкновении нравственных требований с инстинктом самосохранения в общем первые будут или совсем принесены в жертву второму, или же пострадают в большей или меньшей степени в зависимости, с одной стороны, от силы нравственных побуждений, а с другой -- от настоятельности нужды, влекущей в противоположную сторону. При подобных столкновениях найдутся, конечно, люди, которые предпочтут смерть нарушению нравственного закона.

Но эти единичные случаи потонут в массе эгоистических решений, не оказывая на них заметного влияния.

Предположим, что на одном из островов океана, отдалённом на сотни миль от материка, живёт племя, отличающееся дружелюбием, взаимопомощью и благожелательностью во взаимных отношениях. Существование таких племён не отрицают и эволюционисты. Допустим далее, что на этом острове в силу каких-нибудь причин явился недостаток в пище, так что жители его оказались бы вынужденными выбирать между смертью и употреблением в пищу человеческого мяса.

Так как эгоизм в человеческом обществе представляет собою явление более частое, то вероятнее всего, что большинство предпочтёт последнее, стараясь конечно по возможности менее противоречить нравственному чувству, например, пожирать лишь трупы и не убивать живых. Но раз необходимость людоедства будет ослаблена или устранена, требования нравственности войдут в силу сами собою. Справедливость этого подтверждается историей нравственности. Полагают, что людоедство у диких возникло вследствие крайнего недостатка пищи. Дикарям часто приходится страдать от голода, а в виду голодной смерти всегда и везде прибегали к людоедству. Даже европейцы, лишившись после кораблекрушения всех съестных припасов, часто по жребию убивали друг друга и питались мясом своих товарищей. Если бы наши большие города постиг неизбежный голод, и обстоятельства исключали бы всякую надежду на его скорое прекращение, то и среди них возникло бы людоедство, подобно тому, как это было в Иерусалиме во время осады его римлянами. На островах Южного океана, где более всего распространено людоедство, встречается крайний недостаток в животной пище. Полагают, что новозеландцы пришли к каннибализму только после истребления больших птиц на своём острове. Понятно после этого, что разведение домашних животных могло бы содействовать миссионерам в их стараниях уничтожить их кровавый обычай. "Хорошо вам говорить, ответил на упрёк английского капитана один дикарь: в вашей земле много быков; у нас же нет быков, а есть только люди".

Католические миссионеры на одном из океанических островов достигли своей цели посредством того, что пустили свиней, который плодятся очень скоро и через непродолжительное время могут служить хорошо дичью для прокормления островитян.

Степень цивилизации не всегда соответствует степени нравственного развития народа. Есть полудикие племена, стоящие в нравственном отношении выше, например, греков и римлян. Интересно в этом отношении сравнение нравственного состояния племён Barea и Kunama и классических народов, делаемое Ферреро17. По свидетельству путешественников, основным требованием обычаев этих племён служит положение, что человека не должно приносить в жертву вещи. Вор не подвергается никакому взысканию, но пострадавший получает разрешение возвратить себе похищенную вещь, не нанося никакого личного ущерба похитителю. Заимодавец имеет право взять у неисправного должника вещь, равную по цене занятой сумме, но не может причинить ему никакого насилия. Отношение к рабам в высшей степени мягкое. Недовольный раб, оставивший дом своего господина, делается свободным и получает все права.

Наоборот, в Риме законы по отношению к неисправным должникам были жестоки: заимодавец мог обратить их в рабство, даже убить. По закону 12 таблиц, вор, застигнутый на месте преступления, мог быть убит. Законы относительно рабов тоже были очень суровы. Раб сделался вьючным животным, дурно содержимым, обременённым работой, закованным в цепи и лишённым всяких прав.

Где причина такой перемены? Она заключается в том, что потребности в Греции и Риме чрезвычайно возросли сравнительно с жителями полудиких стран, с их патриархальным устройством, простыми нравами и незатейливыми запросами от жизни. Средством удовлетворения этих возросших потребностей сделалась собственность. Отсюда обострение борьбы за более полное удовлетворение потребностей и за накопление собственности, отразившееся так дурно на должниках, ворах и рабах18. Таким образом, по мере обострения борьбы за существование ослабляются нравственные отношения между людьми и -- наоборот.

Нравственное развитие человечества и состоит именно в постепенной победе над естественным законом борьбы за существование. В современном благоустроенном обществе проявления борьбы уже не так грубы, как в обществе первобытном. Прямая истребительная война и попрание прав другого сменилась соперничеством (конкуренцией). Развитие человечества стремится не только к смягчению проявлений борьбы, но и к уничтожению самой причины этой борьбы. Причина её заключается в том, что спрос на средства к жизни со стороны людей превышает их предложение со стороны природы, так что каждая особь, желающая выжить, поставлена в роковую необходимость губить другие особи, если, не лишая их путём прямой или косвенной борьбы тех средств, которые находятся в их пользовании, то добывая те средства, которые могли бы добыть другие, и тем оставляя последних па погибель.

Увеличить производительность труда, значить уменьшить необходимость взаимной борьбы. К этому и направляется экономическое развитие общества. Сюда относятся уже первые технические изобретения, посредством которых человек получает возможность добывать пищу, прежде для него недоступную, и делать её питательнее и удобоваримее; оружие, приготовление посуды, приручение животных, искусственное добывание огня, потом введение сотрудничества, организация труда и разные социальные улучшения -- всё это увеличило средства к существованию.

Таким образом, если социализм и новейшее экономическое движение в Западной Европе, стремящиеся, с одной стороны, к более равномерному распределению благ жизни, а с другой, -- к их количественному увеличению и качественному улучшению, может иметь нравственное оправдание, то лишь с той стороны, что достижение этих идеалов ведёт к ослаблению борьбы за существование и уменьшение поводов или искушений к поведению, противному нравственности человека. Конечно, само по себе увеличение материальных средств к жизни не может уничтожить неё нравственное зло, которым так богато наше общество.

Пусть производительность земного шара увеличится в тысячу раз, но если развитие экономического благосостояния не будет сопровождаться развитием нравственности, то люди не перестанут губить друг друга.

Каждому желательно будет иметь как можно больше, и он будет отнимать у слабого19. Несомненно, однако, то, что борьба за существование есть главнейшее препятствие к развитию нравственности. Значение этого закона в нравственном развитии подобно действию маятника в часах: маятник позволяет часовой пружине развёртываться только постепенно. Если его устранить, пружина развернётся в 2-3 секунды. Точно также нравственные основы человеческого существа, если не брать во внимание тех противодействий нравственному образу действий, которые лежат в самой природе человека, весьма скоро установили бы в обществе отношения, служащие в настоящее время лишь предметом мечтаний для идеалистов, но этому препятствует именно закон борьбы за существование.

III. Эволюционисты утверждают, что навык к поведению, наиболее соответствующему среде, мало по малу воплотился в нервной и телесной организации человека и потому превратился в инстинкт, побуждающий к поведению, согласному с требованиями нравственности.

Под инстинктом разумеется обыкновенно стремление к совершению известного рода действий, конечная цель которых или не сознаётся, или не имеется в виду. Например, некоторые насекомые, питающиеся растительною пищей, кладут свои яички в трупы животных. Под влиянием таинственного внутреннего побуждения они совершают для этого целый ряд действий. Действия эти целесообразны: они направляются к обеспечению пищей будущего потомства. Личинки этого насекомого плотоядны, поэтому выйдя из яичек, они имеют пред собой достаточный запас пищи. Эта конечная цель совершенно не сознаётся насекомыми. Причина таких целесообразных действий животных заключается в строении их нервов и мускулов. В их теле есть сложный аппарат, приспособленный для этой цели и действующий автоматически.

По мнению эволюционистов, нравственные стремления человека суть тоже инстинкты. Они целесообразны, потому что посредством их достигается сохранение рода. Но этой цели человек непосредственно не сознаёт. Ему кажется, что он делает добро не ради этой конечной цели, а ради него самого. Человек слепо подчиняется ему, потому что нравственные стремления глубоко заложены в устройстве его нервов и мозга.

С таким мнением согласиться нельзя. Уже одна сложность и разнообразие жизни человека делают невозможным возникновение в нём инстинктов. Инстинкты животного отличаются строго определённым характером. Жизнь животного узка, впечатления немногочисленны, цели строго определены. Легко поэтому понять, как в его теле от многочисленного повторения известных действий и притом всякий раз с буквальною точностью, образуется известный механизм, способный совершать эти действия уже автоматически.

Но жизнь человека гораздо сложнее и выше. Он одарён умом, благодаря которому впечатления, производимые на него средою, возрастают количественно до бесконечности. Мы открыты множеству впечатлений, которых не знает животное. Впечатления эти часто находятся в борьбе между собою, взаимно ослабляют друг друга и потому могут оставлять лишь слабые следы в нервной системе. Сверх того, в человеческом обществе отношения между его членами чрезвычайно усложняются, а, следовательно, и нравственное поведение усложняется в такой же мере.

Таким образом, наследственность, посредством которой с успехом передаётся от одного животного к другому способность к определённому и несложному образу деятельности, теряет почти всю свою силу, когда дело идёт о передаче человеку добродетелей, столь отвлечённых в своём общем выражении и принимающих столь разнообразные оттенки в своих частных обнаружениях, в своём применении к практической деятельности, как, например, справедливость20. Таким образом, рассуждая отвлечено, мы должны уже признать, что из сложной деятельности человека не могут образоваться нравственные инстинкты. Опыт подтверждает этот вывод.

Нравственные стремления человека отличаются такими свойствами, который не позволяют отождествлять их с инстинктом. Сюда принадлежит быстрая изменяемость нравственных понятий. Если бы последние были только переводом на язык отвлечённой мысли безотчётных побуждений к известному роду деятельности, обусловливаемых изменениями нервной системы, которые возникли в следствии векового приспособления к окружающей среде, то не только были бы невозможны так называемые мгновенные нравственные перевороты, но и более или менее постепенные изменения нравственных понятий и характера деятельности в течении жизни индивидуума. Ясно, что органические изменения нервной системы, накопившиеся в течении тысячелетий и передаваемые по наследству через длинный ряд предков, не могут быть изменены мгновенно или на протяжении жизни одного индивидуума, а, следовательно, и нравственные понятия последнего не могли бы быть изменены никакими усилиями воспитания, если бы они строго соответствовали органическим особенностям его нервной системы.

Между тем нравственные перевороты в жизни отдельных лиц и в жизни одного поколения представляют собою довольно обычное явление. Особенно многозначительны в этом отношении изменения нравов дикарей под влиянием проповеди христианских миссионеров.

Опыт показывает, что не только отдельные дикари, но и целые племена могут быть подняты в довольно короткое время на высокую ступень нравственного развития и цивилизации. Иезуитские миссионеры в северной и южной Америке, особенно в Парагвае, достигли того, что собрали вокруг себя блуждающие в лесах племена диких и в короткое время привили им трудолюбие и христианские добродетели. Очевидцы сообщают, что нравственная жизнь новообращённых может выдержать сравнение с жизнью лучших христианских общин в Европе21. В 1823 году капитан Дюперье представил морскому министерству Франции доклад об архипелагах Полинезии и специально об острове Таити. Он знал прошлое этого кровавого острова, где печи, назначенные для варения человеческих тел, никогда не погасали, и он указал чудесную перемену, совершённую трудами лондонских миссионеров, которые успели сделать из этого дикого населения народ кроткий и образованный22.

В 1820 году первые миссионеры причалили к берегам Сандвичевых островов. Жители их представляли все черты самых развращённых населений, за исключением, может быть, людоедства. Рабство, полигамия, человеческие жертвоприношения, абсолютный деспотизм, непрестанный войны, ужасные или смешные суеверия -- всё это было там. Через 50 лет представительное управление было утверждено там на прочных основаниях. Просвещение сделалось общим уделом, признана была религиозная свобода, благотворительность сделала такие широкие успехи, что в 1870 году Франция получила от этих экс-дикарей 100.000 франков23.

По свидетельству Казалиса, африканского миссионера, передаваемому Прессансе, христианская миссия подвинула умственное и религиозное развитие одного грубого африканского племени до такой степени, что из среды его вышли миссионеры, которые горели желанием нести проповедь Евангелия в центральную Африку к берегам Замбезе, по следам Куальяра (Coillard), верного продолжателя дела Ливингстона. Один из этих туземных апостолов, отец которого, быть может, был людоедом, умер от трудов и опасностей при первой разведке, хваля Бога за то, что его могила послужить краеугольным камнем для будущей миссии.

Тэйлор, миссионер в Сенегале, один из наиболее замечательных проповедников, прославившийся красноречием и глубиною мысли, был негр, родители которого были возвращены по договору в Африку. Но ещё более он прославился подвигами самоотвержения. Во время ужасной эпидемии в Сенегале он возбуждал всеобщее удивление. Множество европейцев с благодарностью получили от него слово утешения.

Отсюда с очевидностью вытекает, что последний из дикарей может усвоить возвышеннейшие истины религии и нравственности и в свою очередь сообщить их своим соотечественникам24.

Taкие же быстрые перемены возможны и в обратную сторону. Если бы мирное состояние общества было обязано своим существованием нравственным инстинктам, воплотившимся в известном строении нервной системы его членов, то совершенно невозможны были бы случаи внезапного и временного одичания среди цивилизованных народов. Французская революция превратила мирных граждан в хищных животных, своею жестокостью превзошедших самые свирепые племена дикарей. Солдат, в мирное время честный и добродушный, с покойною совестью разрушает чужую собственность и хладнокровною рукою убивает своих врагов, как только объявляется война.

Итак, нравственность способна быстро изменяться как в хорошую, так и в дурную сторону. Это показывает, что она зависит не от органического механизма нервной системы, специально заведующего отправлениями нравственного порядка, потому что изменения нервной системы, развивающейся, как полагают эволюционисты, в течении тысячелетий, не могут колебаться быстрыми скачками в ту или другую сторону. Там, где известный род деятельности зависит от органических причин, не бывает таких колебаний.

Это подтверждается устойчивостью инстинктов животного. Паук строит свою паутину в настоящее время так же искусно, как и во дни Соломона, который причисляет его к малым земли, которые, однако, мудры25. Шестигранная ячейка пчёл вызывала такое удивление у Виргилия, что он верил, будто пчелам присуща часть божественной мудрости. Если бы нравственность человека была таким же инстинктом, как и прочие инстинкты животного, то изменчивость нравов и сравнительная быстрота нравственного развития, которую легко отметить в истории, были бы совершенно невозможны.

Кроме указанного явления, необъяснимого при предположении органических основ нравственности, против этого предположения эволюционной теории говорят ещё два факта.

а) Так как инстинкты животных зависят от соответствующего им телесного устройства, то они начинают проявляться независимо от опыта и воспитания: развившись до необходимой степени, органический механизм начинает действовать сам собою и производит ряд инстинктивных действий. Молодая черепаха, только что, вылупившись из яйца, ползёт по прямой линии к морю, о котором не имеет никакого представления. Если и у человека нравственность зависит от соответствующего нервного механизма, получаемого наследственно, то и он мог бы обходиться без нравственного воспитания и воспроизводить нравственный тип своих родителей, в какой бы среде он не вырос.

Действительность, однако, этого не оправдывает.

Предположим, что наиболее сострадательный и от природы наделённый самыми добрыми наклонностями европеец тотчас после рождения был бы перенесён к людоедам Африки или Полинезии и воспитался бы в их обществе. По всей вероятности, возмужавши, он не сделался бы проповедником безусловной ценности человеческой личности и не стал бы возвышать голос против убийств во всяком виде, будут ли они называться войною или смертною казнью. Скорее он признал бы бесспорную пользу войны, так как она даёт пищу более вкусную и более обильную, чем мирное время. А между тем отвращение от людоедства более всего напоминает собою инстинкт, потому что возбуждает в нас чисто физическое неприятное чувство при одном воспоминании о нём.

Поэтому, если и можно допустить моральную наследственность, то не иначе, как в форме общего предрасположения, способствующего развитию нравственного характера, а никак не в форме инстинктов, определяющих собою нравственное поведение в тех или других случаях.

б) Из опыта мы убеждаемся, что в жертву нравственным потребностям приносятся самые сильные и укоренившиеся инстинкты. Этого не могло бы быть, если бы первые были также инстинктами.

Возьмём два борющихся инстинкта. Какой из них должен победить? Конечно тот, который сильнее. Но чем обусловливается сила инстинкта?

Она обусловливается необходимостью этого инстинкта для сохранения индивидуума и его постоянством или продолжительностью его существования в известном классе животных. Чем необходимее, по мнению эволюционистов, инстинкт для сохранения жизни неделимого, чем ранее он появился в истории развития животного царства, чем продолжительнее он практиковался в нём, тем более глубокие следы он должен был оставить в нервной системе и тем сильнее, следовательно, должна быть его власть над неделимым.

С этой точки зрения самыми сильными инстинктами нужно признать инстинкт питания и самосохранения. Дарвинист должен признать, что с тех пор, как явился первый комочек живой протоплазмы, не существовало ни одного животного, которое путём ежедневной и ежечасной заботы о своём пропитании и самосохранении не трудилось бы над закреплением этих инстинктов в собственной нервной системе и в нервной системе своих потомков. То же можно сказать и о половом инстинкте. Всё живущее обязано существованием наличности этого инстинкта у своих предков и потому само наделено сильными стремлениями к продолжению рода. И, однако, эти сильнейшие инстинкты, при столкновении с нравственными требованиями природы человеческой, уступают этим последним в силе. Под влиянием нравственных идей человек безбоязненно идёт на смерть, ограничивает себя до последней степени в пище, так что иногда умирает даже голодною смертью, побеждает в себе страсть к продолжению рода.

А между тем нравственные стремления, если бы они были ничем иным, как простым инстинктом, необходимо были бы слабее прочих инстинктов и не могли бы господствовать над ними. Начнём с того, что нравственность явилась довольно поздно в истории развития органической жизни -- в человеческом обществе, или, если хотят, в социальных группах высших животных. Чем ниже мы будем спускаться по лестнице живых существ, тем чаще будем находить одиночную жизнь и тем менееe будем встречать между животными те отношения, которые принимаются эволюционистами за нравственные в следствии их внешнего сходства с последними. Таким образом, всё более и более будет исчезать даже видимость нравственных отношений. Строго же говоря, нравственность возможна лишь в человеческом обществе.

Явившись так поздно, нравственность естественно не могла оставить таких глубоких следов в нервной системе, как например, деятельность, направленная к самосохранению, питанию и продолжению рода.

Сильному закреплению нравственности в нервной системе должно было мешать также и то обстоятельство, что она вовсе не так нужна для сохранения вида, как удовлетворение потребностей первой необходимости.

Следовательно, многие из наших предков могли жить долго и иметь потомство, хотя нравственные стремления их были ниже общего уровня. В этих индивидуумах процесс воплощения нравственного поведения в нервной системе приостанавливался, а иногда даже тормозился, так как их безнравственное поведение ослабляло те нервные отпечатки, которые получены были ими от предков.

Наконец, если образование нравственных инстинктов началось только в человеческом обществе, то условия далеко не благоприятствовали их развитию. В человеческом обществе появился новый двигатель развития -- ум, а ум, по словам Дарвина, находится в борьбе с инстинктом. В общем способность к рассудочному мышлению давала более видов на победу в борьбе за существование, а потому инстинкты за ненадобностью слабели. Отсюда слабость инстинктов у человека.

Но если рассудок разрушает уже образовавшиеся инстинкты, то тем более он должен был препятствовать возникновению новых.

Итак, по законам развития инстинктов, нравственные инстинкты должны бы быть самыми слабейшими, между тем мы видим, что они побеждают самые прочные инстинктивные влечения. Отсюда необходимо заключить, что нравственные стремления заключают в себе нечто большее, чем инстинкты, возникшие и развившиеся на органической почве.

Уже отсюда видно, что нравственные понятия нельзя признать отвлечённым выражением того, что дано в качестве тёмного и инстинктивного побуждения. Ещё очевиднее говорит против этого утверждения то обстоятельство, что нравственные идеалы всегда предвосхищают действительность. Инстинкт -- тоже для расы, что привычка для индивидуума. Происхождение его таково. Образуется в силу каких бы то ни было причин известная обстановка жизни. Индивидуумы стремятся приспособиться к ней. Кто не может приспособиться, погибает. Способные к этому приобретают привычку действовать сообразно среде. Когда среда долго не изменяется, в расе, которая живёт в её условиях, образуется передаваемая по наследству привычка или инстинкт действовать соответственно с нею. Этот инстинкт у человека, как существа разумного, переводится на язык мысли, выражается известным понятием или правилом нравственности.

Таким образом, если бы сущность нравственных понятий состояла в том, в чём её указывают эволюционисты, то они являлись бы уже после возникновения известных нравственных отношений, они равнялись бы и совершенно покрывали привычки к известному роду деятельности, т. е. деятельность предшествовала бы правилу, а сознание шло бы позади воли.

Совершенно обратное отношение между нравственною деятельностью и нравственным правилом видим мы в действительности. Нe соответствие поведения с требованиями нравственности, признаваемыми обязательными, есть факт, одинаково имеющий место и в жизни частной, и в жизни общественной. "Не то делаю, что хочу, а что ненавижу, то делаю,"26 -- должно служить вечным исповеданием всякой искренней совести.

Нравственность частная и общественная обязана своим происхождением именно недовольству настоящим и стремлению пересоздать его по идеалам, предвосхищающим будущее. Идеалы всегда опережают деятельность, теория -- практику. Способность построения идеалов, основывающаяся на недовольстве настоящим, есть отличительная особенность человека, которой чужды животные.

Как только является сознание своего я, человек смотрит на все естественно возникшие формы общежития, как на существующие для него, и стремится изменить их так или иначе. Культурные и социальные формы создались под сильным влиянием законов природы. Но это было творчество слепых сил, которые создали общество таким, каким оно должно быть по законам природы и по обстоятельствам места и времени.

Если мы обобщим данные в действительности отношения, то получим формулы действия естественных законов; по эти формулы могут не соответствовать внутренним потребностям человеческого существа, которые тогда стремятся приспособить естественные отношения для своих высших целей, выйти из-под власти природы. Вот потому-то этика и не может быть никогда основана на эмпирических началах, на изучении действительных отношений, как того хотят некоторые мыслители. Такая этика всегда будет учить тому, что есть, а не тому, что должно быть. Она будет заключать в себе принцип неподвижности и застоя и сделает невозможным совершенствование, к которому человек стремится лучшими сторонами своей души. Закон должен быть не эмпирическим обобщением, но доказан из природы вещи, из её сущности.

Что нравственные правила являются ранее возникновения под влиянием внешней среды инстинкта, побуждающего действовать сообразно с ними, это легко доказать. Достаточно перечислить несколько изречений древнейших проповедников нравственности, чтобы убедиться, что эти изречения не могли быть даны средою, потому что действительные отношения людей того времени далеко не служили осуществлением в жизни этих правил и не могли создать в их нервной системе таких видоизменений, которые соответствовали бы этим правилам! В законах Ману мы встречаем такие предписания: "никогда не должно вредить другому, ни даже иметь мысли об этом". "Тот, кто говорить о себе богатым в выражениях, противных истине, самый преступный человек: он воровски присваивает себе характер, который ему не принадлежит!"27. Между изречениями Конфуция известны следующие: "закон природы повелевает человеку не делать другим того, чего он не желает для себя, и делать другим то, чего желает, чтобы делали ему"28. "Будем любить других, как самих себя, будем судить о других по себе, будем относиться к их скорбям и радостям, к как своим собственным!"29 "В преступниках ненавидьте преступление. Но если они возвращаются к добродетели, примите их в свою среду всё равно, как если бы никогда не согрешили"30. "Побеждать обиды при помощи благодеяний есть свойство великой души"31.

Разве такие идеалы могли образоваться из обобщения данных отношений? Если в христианских странах и 19 веков спустя после явления Христа эти идеалы далеко не нашли себе воплощения в жизни, то легко представить, насколько они осуществлялись в Индии и Китае за несколько тысяч лет до Рождества Христова и при чудовищном господстве каст.

Руководящее значение идей особенно ясно видно в истории рабства. Рабство было экономическою необходимостью для древнего мира. На нём держался весь строй римского государства. В тоже время понятие бесправного раба нигде не было проведено так последовательно в жизни, как именно в Риме. Римские юристы причисляют рабов к домашним животным и видят в них один из предметов торговли. Брак рабов не признавался: он зависел от воли господина. Лишённые всех человеческих прав, рабы не имели последнего утешения: они не могли назвать своими даже собственных детей, которые принадлежали господину. За рабами не признавалось даже права участвовать в религиозных церемониях государственной религии: им предоставлялся культ низших и иноземных божеств. О жестокостях и произволе рабовладельцев мы уже и не говорим, как о деле слишком известном32.

Такое положение рабов было явлением бытовым. Аристотель считал рабство законом природы, и он действительно прав, на сколько это явление основывалось на победе сильного над слабым. Но Аристотель только обобщил явление современной ему общественной жизни, и выдал своё обобщение за неизменный и непреложный закон, которому следует подчиняться. Если бы нравственность была инстинктом, то подобные обобщения, подкреплённые привычкой к поведению сообразному с ними, создавши для себя особый орган в нервной системе, делались бы правилом нравственной деятельности, и движение вперёд могло бы совершиться лишь тогда, когда силы, независящие от человека, сделали бы невозможным рабство, а продолжительное отсутствие его воспитало бы в человечестве инстинктивное отвращение к этому учреждению.

Однако идея незаконности рабства возникла на 18 веков ранее уничтожения этого пятна, позорившего человечество. Уже римские юристы додумались до того, что рабство не закон природы, а злое и насильственное человеческое учреждение, стоики же громко высказывались против него. "Чем различаешь ты, -- говорит Дион Хризостом, -- раба от свободного? Рабом называется сын несвободной женщины. Но знаешь ли ты, кто его отец? Наконец, почему ты признаешь невольницей его мать? Потому что у неё есть господин. Но если он поработил её несправедливо, то не свободна ли она по праву? Конечно. По если она куплена? Куплена -- у кого? Но если она рождена у него? Рождена -- от кого? Мы придём таким образом к первому невольнику, вероятно, военнопленному или захваченному разбойниками, т. е. к делу насильственному, преступному, не имеющему ничего общего со справедливостью. Может после этого право взять это дело за свою исходную точку"33.

Но принципиально осудило рабство христианство, провозгласив, что "нет уже иудея, ни язычника; нет раба, ни свободного; нет мужеского пола, ни женского; ибо все одно во Христе Иисусе"34 Осуждение рабства, как обязанного своим возникновением греху, было у Отцов церкви простым выводом из этого положения. "Никто по предписанию этой религии (закон Моисея), говорит Ориген, не мог оставаться рабом более 6 лет. Нужно ли говорить, насколько это согласно с разумом, насколько справедливо определяет отношения между господином и слугою"35. "Бедность и богатство, говорит святой Григорий Богослов, свободное состояние и рабство появились в роде человеческом уже в последствии времени, и как некоторые недуги вторглись вместе с неправдою, которая и изобрела их" 36^а). Святой Иоанн Златоуст видит в рабстве насилие и советует рабам терпеливо переносить его согласно словам Спасителя, заповедавшего своим последователям вообще терпеливо переносить обиды и обращать их к своей нравственной пользе. "Как того, говорит он, кто терпит обиды от другого, Христос убеждает и научает принимать обиду, как благо для себя и терпеть её по собственному изволению, точно также и рабов учит Апостол. Ибо ударивший в ланиту решился на такой поступок не по мыслям того, кого он ударил, а по собственной злобе; и, однако же, что сказано? Обрати ему и другую37, дабы ты мог показать, что и первая тобою не насильно подставлена..." "Внешние законы, как законы человеческие, допускают ещё различие между сословиями, но закон общего Владыки не знает никакого различия, так как благодетельствует всем вообще и наделяет всех одним и тем же. А если кто станет спрашивать: откуда же рабство и, зачем оно явилось в жизни человеческой? -- то я скажу вам: от любостяжания произошло рабство, а также от невежества, от ненасытной алчности. Ной не имел рабов, ни Авель, ни Сиф, ни другие после них. Потом к произведению рабства способствовали войны, сражения, где стали брать пленных"38.

Церковь не только осуждала рабство на словах, но стремилась уничтожить его, -- впрочем, без потрясения государства. Так из истории известно, что выкуп рабов считался у первенствующих христиан видом милостыни. Святой Игнатий Богоносец говорит о рабах: "пусть не домогаются получить свободу на чужой счет, чтобы не сделаться им рабами страсти"39. Увещание это предполагает злоупотребление общественною благотворительностью. И действительно, из постановлений апостольских мы знаем об этом обычае первенствующих христиан (IV гл., 9).

Но главным образом церковь подготовила освобождение рабов, воспитывая в обществе сознание равенства, порабощённого и свободного. У себя церковь отменила рабство тотчас же после своего возникновения. Раб был совершенно равен господину в своих религиозных правах, иногда даже выше его. Господин и раб причащались от одного алтаря. Часто рабы были верными в то время, когда их господа проходили степени оглашения и не удостаивались присутствия при совершении таинства Евхаристии. Рабы имели доступ к высшим церковным должностям и, наравне со свободными, почитались как святые, если кончали свою жизнь мученически. Всё это было полным преобразованием понятий языческого Рима, преобразованием, повлекшим уже за собою изменение нравов и отмену самого учреждения.

Таким образом, несомненно, что идеалы предшествуют действительности и не могут быть выражением привычки, обратившейся в инстинкт и воплотившейся в самой нервной системе.

IV Четвёртым основным понятием эволюционной теории нравственности служит наследственность приобретённых признаков. Развитие нравственности представляется ими в таком виде. Среда требует от человека известного поведения, под условием которого единственно возможно сохранение его и потомства. Человек подчиняется этому требованию. Мало по малу в нём возникает привычка к полезному для него поведению, которая отражается на его телесной организации. Это органическое изменение передаётся ближайшему потомству, которое, согласно требованию той же среды и унаследованному уже органическому предрасположению, продолжает вести себя так же, как его родители. В следствии этого органические изменения, начало которым было положено родителями, у них проявляются ещё яснее. Так постепенно передаются эти органические изменения, приобретённые прародителем, от поколения к поколению, пока не образуется инстинкт. При этом каждое поколение вносит свой вклад в образование этого родового сокровища.

Вся эта гипотеза покоится на предположении наследственности приобретённых свойств. Но это предположение в современной биологии подвергается большому сомнению. Против Спенсера, Рибо и других поборников теории наследственности с успехом борется Вейссман.

Специальное сочинение Рибо40 написанное в защиту этой теории, неубедительно как со стороны фактов, приводимых им в доказательство наследственности душевных свойств, так и со стороны их истолкования. Например, в доказательство наследственности музыкальных способностей Рибо приводит между прочим семейство Мендельсона и Мейербера. Дед Мендельсона был философ, занимавшийся эстетикой, отец банкир в Берлине, знаток музыки, внук -- писатель и только его сестра была искусной пианисткой. У Мейербера было два брата -- один астроном, другой поэт41. Таковы же примеры семьи Байрона (дед -- мореплаватель, отец -- капитан, дочь известна математическим талантом), Есхила42, Мильтона43, Бэкона44, Гуго Гроция, Шлегеля45.

Из всех этих примеров видно, что:

1) разнообразные таланты иногда совмещаются в одном и том же лице, и что

2) члены одной и той же фамилии заявили о себе различными талантами.

В следствии этого все приведенные примеры не убедительны, потому что не доказывают наследственной передачи специальных талантов, а лишь наследственность общей силы ума, способной проявляться в форме разнородных талантов. На основании их можно заключить, что таланты зависят не от обладания известною специальною частью мозга, а от известного соотношения различных умственных задатков, которые в большей или меньшой мере присущи всем членам даровитых фамилий.

Специальное же проявление этих задатков в форме талантов художественных, научных, математических и других, отчасти может быть объяснено влиянием среды и спроса. Когда в первой половине настоящего столетия все бредили философией, среда толкала талантливых людей к занятию этой наукой, как теперь их она направляет к изучению естественных наук.

Что касается наследственности нравственных свойств, то Рибо приводит исключительно болезненные случаи стремления к убийству, воровству, бродяжничеству и прочие. Здесь также указаны фамилии, у членов которых преступность проявлялась в разных формах46. Эти примеры могут свидетельствовать опять только о наследственной слабости общих психических основ нравственности вследствие чего потомство является предрасположенным к различного рода преступным действиям.

Недостаток обсуждения фактов ещё более уменьшает достоинства книги Рибо. В ней не проведено границы между влиянием наследственности и воспитания. Между тем воспитание и подражание помимо наследственности прекрасно объясняют, почему члены интеллигентных семейств занимали выдающееся положение в обществе, а у преступников были преступные дети. С одной стороны, родители склонны бывают вести своих детей по тому же пути, по какому прошли сами, с другой, -- дети, начиная с подражания родителям в играх, кончают тем, что усваивают себе род их занятий.

Итак, наследственная передача специальных талантов сомнительна. Но если и допустить её, то остаётся ещё вопросом, возможна ли наследственная передача приобретённых психических свойств.

В доказательство возможности такой передачи ссылаются на некоторые факты наследственной передачи телесных повреждений. Но специалисты находят возможным объяснить эти явления из других причин помимо наследственности. Обсуждение этих явлений выходит из сферы нашей специальности и кроме того отклонило бы нас в сторону от прямой задачи. Читатель, интересующийся этим вопросом, подробности может найти в книге Вейссмана47. Наше сомнение в возможности наследственной передачи приобретённых свойств основывается на следующих фактах, указанных Вейссманом.

Этим естествоиспытателем сделан опыт над белыми мышами. Он воспитал 18 поколений этих животных, отрезывая в каждом поколении хвост у самцов и самок. Не смотря на то, что это уродство производилось последовательно над каждым поколением, потомство рождалось неизменно хвостатым, при этом не было замечено даже ни одного отклонения от нормы в величине хвоста. У человека, как показывает исторический опыт, также физические повреждения не передаются наследственно. У Евреев с незапамятных времён существует обычай обрезания, тем не менее они не родятся обрезанными. Точно также не передаются наследственно отверстия, делаемые некоторыми народами для серёг в носу и ушах, и изуродованные ноги китайских женщин48.

Изучение родословной знаменитых художников, мыслителей и математиков также показывает, что происхождение талантов нельзя объяснить постепенным развитием мозга в одном и том же направлении под влиянием упражнения, повторявшегося в последовательном ряде поколений. Если бы таланты были унаследованным результатом упражнения предшествующих поколений, то самые блестящие из них рождались бы в конце ряда, но, как показывают родословные Бахов и Бернулли, они неожиданно вспыхивают в средине рода, а потом заметно начинают убывать49.

Из приведённого краткого очерка современного положения вопроса о наследственности приобретённых свойств, мы можем вывести по крайней мере то заключение, что вопрос этот не решён окончательно и продолжает разделять биологов, и что, следовательно, этот камень в здании эволюционной этики нужно признать по меньшей мере ненадежным.

Критическая оценка эволюционной морали приводить нас к тому выводу, что все понятия, лежащие в её основе, возбуждают против себя значительные сомнения, которые не позволяют нам остановиться на этом модном в настоящее время учении.

* * *

1 Смотри Letourneau "L'évolution de la morale" 1887. pp. 75-126. "Die Entstehung des Gewissens" 1885. SS. 13-25. H. Spencer. "Kants Ethik. Zeitschrift für Philosophie und philosophische Kritik". B. 95. S. S. 57-61.

2 Спенсер "Основания науки о нравственности", СпБ. 1880, стр. 164.

3 Там же стр. 235.

4 Там же, стр. 164.

5 Там же, стр. 166.

6 Р. Rее "Die Entstehung des Gewissens", 1885 S. 61-62.

7 Letourneau. Там же, р. 70.

8 Спенсер. "Основания науки о нравственности". Стр. 167-168.

9 Letourneau. Там же, p. 69.

10 Спенсер. Там же, стр. 153-154

11 Смотри подробнее об этом в следующих сочинениях: Kropotkin "L'assistance mutuelle

chez, les sauvages. Revue scientifique", 1861; K Kautsky. "Общественные инстинкты y людей", "Северный Вестник" 1890 год, книги 6 и 10; W. Schneider "Aligemeinheit und Einheit des sittlichen Bewusstseins", Köln. 1845; Paul Janel "La morale", Paris, 1880, pp. 391-147; O. Fluegel "Ueber die Entwickelung der sittlichen Indeen. Zeitschrift fur Volkenpsychologie" В 12. Довольно обильный материал для критики эволюционизма можно найти также в статьях Згурского, хотя сам автор и защищает в них эту теорию. Одна из этих статей под заглавием "Генезис социальных чувств" напечатана в журнале "Знание" за 1887 год, а вторая "Борьба за существование и нравственное развитие человека" помещена в журнале "Мысль" за 1881 год.

12 Иезуитский орден возник тогда, когда протестантство дало почувствовать католичеству всю свою силу.

13 Ч Вундт. "Этика". T. I, стр. 444.

14 "Мысль" 1881 год, июль. Статья Згурского "Борьба за существование и нравственное развитие человека", стр. 63-65.

15 "Мысль", 1881, июль. Та же статья. Стр. 76.

16 Например, Политическая экономия в трактате об обмене стремится дедуктивно вывести свои положения из аксиомы; каждый стремится продать продукты своего труда по возможно дорогой цене, а каждый покупатель стремится, наоборот, приобрести их возможно дешевле.

17 В статье "Le progrès moral", напечатанной в Revue philosophique за 1894 год, N 12.

18 Ferrero "Les conditions du progrès moral". "Revue Philosophique" 1894 No24.

19 Кареев. "Философия истории", т. 2, стр. 320-325.

20 Guyau "La morale Anglaise contenporaine", p. 326-332.

21 Cathrein. "Die Sittenlehre des Darvinismus". S. 113.

22 Хавиль. "Христос", стр. 140-141.

23 Там же, стр. 140-141.

24 Pressense. "Les origines", р. 505-506.

25 Притч. 30:24-28.

26 Рим. 7:15.

27 Paul Janet. "La morale", р. 426.

28 Nouvelle collection des moralistes anciens poublies s. la direction de M. Lefevre. Peusées morales de Confoucius et de divers autеurs chinois", p. 14.

29 Там же, p. 32.

30 Там же, p. 62.

31 Там же, p. 93.

32 Paul Allard. "Les esclaves chrétiens". Paris 1876.

33 Dion Chrisostomus. De servitute. Oratio XV. Взято в книге Paul Allard. Les esclaves chrétiens. p. 204-205

34 Гал. 3:28.

35 Origenes "Contra Celsum" V, 43.

36 Григорий Богослов "Творения в русском переводе". Москва 1889 год, ч. 2. стр. 26.

37 Мф. 5:39.

38 Иоанн Златоуст "Беседы на послание к Ефесянам" 22, 1-2.

39 Игнатий Богоносец "Послание к Поликарпу", гл. 4.

40 Th. Ribot. "L'Heredite psychologique". Paris. 1882.

41 Там же, стр. 74.

42 Там же, стр. 78.

43 Там же, стр. 79.

44 Там же, стр. 82.

45 Там же, стр. 80.

46 Там же, стр. 99.

47 Aug. Weissman "Aufsätze über Vererbung und verwandten biologischen Fragen". Jena. 1892. Особенно глава 8.

48 Там же, стр. 522-528.

49 Там же, стр. 109.

Источник: Попов И. В. Критика эволюционной [теории] нравственности. Богословский вестник 1896. Т. 2. No 6. С. 398-433 (2-я пагин.)

Оставить комментарий Попов Иван Васильевич (bmn@lib.ru) Год: 1896 Обновлено: 28/10/2020. 74k. Статистика. Статья: Критика, Религия Сочинения	Скачать FB2 Ваша оценка:

Попов Иван Васильевич Критика эволюционной теории нравственности

Критика эволюционной теории нравственности

Попов Иван Васильевич
Критика эволюционной теории нравственности