ДАРЕДЖАНА ИМЕРЕТИНСКАЯ, драма въ пяти дѣйствіяхъ, Я. П. Полонскаго. Москва въ типографіи Степановой, 1852 (стр. 348 in 8о, цѣна 1 р. 75. к. сер.)
Эта драма уже была напечатана въ нынѣшнемъ году, въ No 7Москвитянина, что впрочемъ ей не мѣшаетъ явиться въ свѣтъ отдѣльною книжкою. Хорошо, еслибы всѣ болѣе или менѣе замѣчательныя произведенія, которыя печатаются въ нашихъ журналахъ издавались потомъ особо; для нихъ всегда будутъ читатели. Драма г. Полонскаго показываетъ въ авторѣ талантъ, который современемъ можетъ намъ подарить много еще лучшаго. Дареджана, имеретинская царица (историческое лицо) это леди Макбетъ, взросшая подъ палящими лучами восточнаго неба; первая красавица, въ цвѣтѣ лѣтъ, и между-тѣмъ чудовищная женщина по своимъ поступкамъ. Если честолюбіе мужчины часто увлекаетъ его весьма далеко, то честолюбіе женщины, когда оно сдѣлается въ ея сердцѣ исключительною страстью, обращаетъ ее въ чудовище; она всѣхъ стремится опутать своими коварными сѣтями, чтобы однихъ совершенно уничтожить, другихъ сдѣлать орудіемъ для своей цѣли. Такова Дареджана. Она -- царица, но царица-вдова, которая должна отдать всю царскую власть своему пасынку, и скромно жить въ стѣнахъ своего дворца. Но она сама хочетъ повелѣвать такъ, какъ повелѣвала при покойномъ мужѣ, который исполнялъ всѣ ея малѣйшія прихоти. Теперь же законъ требовалъ, и она должна была отказаться отъ власти; она передала ее, но не отказалась отъ нея въ своей душѣ, сдѣлала ее цѣлью своей жизни, и не задумавшись стала дѣйствовать, какъ восточная женщина,-- пылкая и неудержимая по всѣхъ своихъ страстяхъ. Гдѣ же у нея средства для дѣйствія? Ихъ она находитъ въ самой-себѣ, въ своей ослѣпительной красотѣ, и этою-то красотою хочетъ всѣхъ ослѣплять и опутывать, и дѣлать своими орудіями. Мысль вполнѣ женская, мысль истинно-драматическая! И вотъ молодая вдова-царица притворяется страстно влюбленною въ царя Багратъ-Мирзу, но притворяется только тогда, когда бываетъ съ нимъ наединѣ; втайнѣ оказываетъ, повидимому, любовь молодому князю Вахтангу, втайнѣ бесѣдуетъ за полночь съ другимъ княземъ, Циретелли, и такимъ-образомъ привлекаетъ на свою сторону всѣхъ пылкихъ юношей и мужей; всѣ стали говорить, что у нея глаза темнѣе ночи, ярче солнца и драгоцѣннѣе алмазовъ; всѣхъ она околдовала и всѣ готовы были за нее умереть. Но между ними только одинъ Мингрелецъ, шестидесятилѣтній старецъ, другъ ея покойнаго мужа, по имени Оттія Чхеидзе, проникъ въ ея коварные замыслы и не поддался ей. Онъ имѣетъ сильное вліяніе на юнаго царя Баграта, и раскрываетъ предъ нимъ всѣ дѣйствія этой женщины, которая, подъ видомъ любви, втайнѣ ему готовила кинжалъ или тюрьму. Хитрая Дареджана давно знаетъ своего явнаго врага, столь же хитраго и проницательнаго; она знаетъ, что въ его умѣ таится мысль -- склонить царя навсегда избавиться отъ нея. Это не страшитъ ее, но заставляетъ дѣйствовать быстро и рѣшительно; она сама хочетъ избавиться отъ глазъ стараго Мингрельца и вооружается всѣми силами своей женской хитрости, слѣдя зоркимъ глазомъ и за своими другими орудіями. Багратъ не вѣритъ ея любви, открываетъ ей, что ему извѣстны ея замыслы, и она, послѣ первой вспыльчивой минуты, тая въ душѣ непобѣдимую злобу, является передъ нимъ покорною, слабою женщиною, которая должна оплакивать свою несчастную любовь. И что-же? разсчитывая на свое искусство, она дѣйствуетъ вѣрно: немного времени, и Багратъ начинаетъ колебаться, не знаетъ, кому вѣрить, старому ли Мингрельцу, или пылкой Дареджанѣ, которая стала увлекать его:
Она сама заставила меня
Съ ней просидѣть всю ночь наединѣ!
Всю ночь она мнѣ руки жала,--
Смѣялась -- плакала,--неизъяснимымъ зноемъ
Усталая дышала грудь ревнивой
Красавицы.-- Быть-можетъ, съ каждымъ вздохомъ
Я поглащалъ ея дыханье -- и....
И зараженъ....
Но что значитъ это торжество Дареджапы, когда за нею постоянно слѣдитъ глазъ старика Оттіи Чхеидзе! Онъ-то ей важное претятствіе для полнаго успѣха. Но могутъ ли и препятствія остановить ея честолюбивые замыслы! Представляется самое вѣрное средство дѣйствовать: оклеветать юную прекрасную дочь Чхеидзе, разгласить объ ея мнимой связи съ Багратомъ., слѣдственно, разстроить ея свадьбу съ молодымъ княземъ Абашидзе, и тѣмъ самымъ вооружить противъ царя какъ жениха, такъ и отца, перваго привлечь на свою сторону, а втораго навсегда удалить отъ двора, съ пламенной злобой и местью въ груди. И Дареджанѣ легко было совершить все это въ той странѣ, гдѣ страсть не подчиняется разсудку, а дѣйствуетъ по первому впечатлѣнію. Мингрелецъ, въ страшной злобѣ на всѣхъ, удаляется со всею своею свитою на родину, въ Мппгрелію. Царь вмигъ узнаетъ о всемъ, посылаетъ за гнѣвнымъ Чхеидзе, увѣряетъ его въ клеветѣ, хочетъ самъ мчаться за нимъ, чтобы оправдаться и воротить его. Здѣсь-то помогаютъ Дареджанѣ ея влюбленные приверженцы, окружающіе царя: они, повидимому, исполняютъ его волю, бѣгутъ въ слѣдъ за Чхеидзе, чтобы удержать его, но въ самомъдѣлѣ не передаютъ ему словъ царя, а только еще больше раздражаютъ гнѣвъ озлобленнаго старика. Дареджана торжествуетъ, смотря на удаленіе своего врага, но торжествуетъ только мгновенно; царь наконецъ понялъ всѣ ея поступки, и приказываетъ ей въ минуту оставить дворецъ. Дареджана повинуется и ему и голосу своей страсти. Теперь-то ей нужно употребить въ дѣло своихъ приверженцевъ; но всѣ они благородные князья; кромѣ ихъ, ей нужно еще злодѣевъ, которые, по ея мановенію, не думая рѣшились бы на всякое на злое дѣло. Она нашла и такихъ злодѣевъ,-- и вотъ немного времени, и Багратъ въ ея рукахъ, въ темницѣ, ослѣпленъ, а она снова царица, владычица Имеретіи. Но борьба покончена. Дареджана избрала средствомъ для достиженія цѣли свою красоту, которую она могла подарить только одному, и подарила ее Вахтангу, избравъ его своимъ супругомъ. И такъ другіе влюбленные приверженцы уже ничѣмъ не могли быть вознаграждены, потому-что другой награды имъ было ненужно. Они не хотятъ повиноваться Вахтангу, своему прежнему товарищу, и дѣлаются мстительными врагами Дареджавы. Въ то же время Оттія Чхеидзе узнаетъ, что его дочь оклеветана напрасно, склоняетъ Мингрелію къ войнѣ и окружаетъ войскомъ Кутаисъ, столицу имеретинской царицы. Такцмъ образомъ, всѣ средства, которыми Дареджана достигла своей цѣли, обратились на собственную ея погибель, и она, не въ-силахъ открыто бороться, должна была пасть съ высоты своего величія.-- Изъ этого разсказа читатель видитъ, что предметъ въ высшей степени драматическій. Планъ драмы свидѣтельствуетъ о талантѣ автора; но другой вопросъ, какъ онъ исполнилъ этотъ планъ. "Сомнѣваюсь, говоритъ г. Полонскій, чтобы первый драматическій опытъ мой нашелъ сочувствіе въ душѣ моихъ читателей. Многимъ изъ нихъ трудно вообразить себѣ и неизвѣстный край, и незнакомое время, и, вдобавокъ, невесело видѣть на сценѣ варварскіе нравы, чуждые духу и понятіямъ современнаго намъ общества.... Намъ кажется, что г. Полонскій къ этимъ сомнѣвался напрасно; возраженія могутъ сдѣлать мелкіе критики, непонимающіе сущности драмы. Здѣсь мы должны судить не странность народныхъ обычаевъ, не дикій характеръ края и времени, а общечеловѣческую сторону дѣйствующихъ лицъ, психологическое развитіе ихъ характеровъ. Только съ этой стороны авторъ можетъ обратить на драму вниманіе читателя, и въ немъ возбудить сочувствіе. У Шекспира множество неестественностей географическихъ, историческихъ, въ народныхъ нравахъ и прочее, но кто въ его драмахъ не признаетъ высокаго достоинства? Что же въ насъ возбуждаетъ такое горячее къ нимъ сочувствіе, если не та сторона, въ которой психологически вѣрно представляется человѣкъ со своими страстями и стремленіями? Пусть характеръ общества и эпохи можетъ намъ показаться страннымъ, но эта странность будетъ принадлежать къ частному элементу, болѣе къ внѣшней сторонѣ драмы, и нисколько не должна отъ насъ закрывать ея общее начало, въ которомъ мы будемъ искать главный драматическій интересъ. Въ драмѣ г. Полонскаго только два дѣйствующія лица обращаютъ на себя вниманіе; потому-что въ нихъ почти исключительно выразился этотъ общечеловѣческій интересъ: ихъ страсти принадлежатъ всѣмъ людямъ всѣхъ временъ, хотя въ каждомъ человѣкѣ выказываются и развиваются различно, сообразно съ его характеромъ и внѣшними обстоятельствами. Эти лица -- Дареджана и Оттія Чхеидзе; всѣ другіе или являются рѣдко и на минуту, такъ что зритель не можетъ высмотрѣть ихъ характеровъ, или являются въ самомъ-дѣлѣ слабыми, съ неопреленными характерами, какъ напримѣръ Багратъ и Вахтатъ. Главное вниманіе авторъ обратилъ на лицо Дареджаны, и сдѣлалъ ее точно достойною вниманія, потому-что на ней и сосредоточивается главный интересъ драмы. По намъ кажется, что здѣсь много вредитъ общему впечатлѣнію неопредѣленность отношеній Дареджаны къ Вахтангу. Она такъ холодно, такъ не хотя слушаетъ его и говоритъ ему о любви, что вы рѣшительно не можете понять, любитъ ли она его въ-самомъ-дѣлѣ, или только притворною любовью хочетчэ его сдѣлать своимъ орудіемъ, пдаже склоняетесь болѣе на послѣднее. Но въ третьемъ дѣйствіи вы узнаете, что она его дѣйствительно любила. Что же значитъ эта не опредѣленная холодная любовь, которой могъ вѣрить Вахтангъ, но которую вамъ, постороннему зрителю, трудно не назвать притворною, заранѣе обдуманною. И такъ вы рѣшаете, что съ-тѣхъ-поръ она могла его разлюбить; можетъ-быть, вспыхнувшая страсть честолюбія вытѣснила изъ ея сердца всѣ другія страсти. Скоро вы слышите собственное сознаніе Дареджаны, что она любитъ Вахтанга только за то, что онъ считаетъ ее своей судьбой, которая по своей волѣ управляетъ имъ и влечетъ его, куда хочетъ, безъ всякаго съ его стороны сопротивленія. Слѣдственно, это не страстная женская любовь, а простая любовь къ своему слѣпому орудію. Далѣе Дареджана торжествуетъ и отдаетъ руку Вахтангу, но изъ любви или изъ благодарности за то, что онъ уже давно отдался въ полную ея волю -- это для васъ еще долго загадка. Вы видите, что Вахтангъ, сдѣлавшись супругомъ царицы, совершенно теряетъ свою самостоятельность; вездѣ въ самыя главныя минуты на первомъ планѣ является Дареджана, уже утомленная открытою борьбою, является какъ полная распорядительница, а онъ или остается въ тѣни, или представляется неболѣе, какъ готовымъ исполнителемъ ея распоряженіи. Вы никакъ не можете повѣрить, чтобы такія отношенія могли существовать между лицами, истинно любящими другъ-друга. Отъ того вы неувѣрены въ искренности чувствъ Дереджапы даже тогда, когда она съ сердечнымъ терзаніемъ, повидимому выражающимъ любовь, отпускаетъ Вахтанга въ Истамбулъ. Зная ея хитрый и коварный характеръ, вы думаете, что она притворствуетъ, найдя средство избавиться отъ безхарактернаго и слабаго Вахтанга. Но въ концѣ вы узнаете, что у ней не было этой злой мысли, что она сама была коварно обманута хитрымъ Оттіею Чхеидзе. Такая неопредѣленность чувства много ослабляетъ общее впечатлѣніе. Во всѣхъ другихъ случаяхъ Дареджана является истинно трагическимъ лицомъ, особенно въ первыхъ трехъ дѣйствіяхъ. Авторъ прекрасно понялъ ея женскій характеръ: когда она могла дѣйствовать хитростію, коварствомъ, раставлять таіівыя сѣти, она была неутомима и рѣшительна; во какъ скоро ей пришлось вступить въ открытую борьбу, она ослабѣла, перестала уже находить въ самой-себѣ силы, пала духомъ и даже вдалась въ обманъ своего стараго врага, Оттіи Чхеидзе. Характеръ этаго Мингрельца во всей драмѣ выдержанъ превосходно, характеръ хитрый, мстительный, неутомимый. Какъ опытный старикъ, Оттія во всякомъ дѣлѣ предпочитаетъ тонкое коварство, скрытность, но въ случаѣ нужды, какъ мужъ, не боится явной борьбы. Со всѣмъ тѣмъ авторъ умѣлъ придать своимъ лицамъ восточный характеръ, представить весьма кстати нѣкоторые восточные обычаи, чѣмъ особенно оттѣнены сцены между простыми людьми, и онѣ намъ весьма нравятся. Что касается до стиха, то здѣсь мы не можемъ не упрекнуть автора: его стихъ составляетъ самую слабую сторону драмы и вредитъ ей весьма много. Пятистопный безрифменный ямбъ, такъ прекрасно обработанный Пушкинымъ и сдѣлавшійся у насъ драматическимъ стихомъ, требуетъ особеннаго вниманія. Многіе изъ нашихъ писателей за него берутся, какъ за стихъ легкій болѣе другихъ, и обманываясь этой легкостью, не вникаютъ въ его составъ. Сравните его со стихомъ рифмованнымъ, и въ обработкѣ слѣдуйте правиламъ этаго послѣдняго, вы избѣгнете многаго того, что дѣлаетъ вашъ стихъ шаткимъ и непріятнымъ. Переносить, напримѣръ, существительное отъ прилагательнаго въ другой стихъ, или безпрестанно среди стиха и, еще хуже, среди стопы перерывать фразу, или оканчивать стихъ союзами и тому подобные случаи вредятъ всякому рифмованному стиху; такое употребленіе не снесетъ ни одно ухо. Отъ чего жъ не наблюдать того же самаго и въ стихѣ нерифмованномъ, который долженъ строиться такъ же, какъ и первый, только безъ рифмы. Г. Полонскій, подобно многимъ, не обращаетъ вниманія на это условіе, отъ чего его стихъ весьма шатокъ; мѣстами онъ неровенъ, потому-что г. Полонскій не обращаетъ вниманія на равностопность стиховъ: у него пятистопный стихъ часто переходитъ въ шестистопный. Въ настоящее время мы всѣ весьма взыскательны къ стихамъ, потому-что нашъ слухъ уже избалованъ многими превосходными образцами. И такъ посовѣтуемъ г. Полонскому обратить особенное вниманіе на обработку стиха, или перемѣнить его на хорошую прозу; посовѣтуемъ въ тоже время не кончить дѣло первымъ опытомъ, а развивать талантъ въ новыхъ произведеніяхъ.