Полонский Яков Петрович
По поводу последней повести графа Л. Н. Толстого "Казаки". (Письмо к редактору "Времени")

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Полонский Я. П.

По поводу последней повести графа Л. Н. Толстого "Казаки". (Письмо к редактору "Времени").

"Время", No 3, 1863

Оригинал здесь -- http://smalt.karelia.ru/~filolog/vremja/1863/march/kazaki.htm

  

ПО ПОВОДУ ПОСЛѢДНЕЙ ПОВѢСТИ ГРАФА Л. Н. ТОЛСТОГО "КАЗАКИ"

(ПИСЬМО КЪ РЕДАКТОРУ "ВРЕМЕНИ")

____

   Лихорадочно-напряжонное состоянiе нашего общества всѣхъ выбиваетъ изъ колеи, въ особенности литераторовъ. Романисты пускаются въ полемику, публицисты пишутъ романы, историки -- драмы, лирическiе поэты -- статьи по хозяйственной части и очень можетъ быть, что экзекуторы скоро начнутъ стихи писать. Я не критикъ, но по желанiю вашему пишу и посылаю къ вамъ критическiя замѣтки поповоду только-что прочитанной мною повѣсти "Казаки", соч. графа Л. Н. Толстого.
   Кто не читалъ самой повѣсти, тотъ лучше сдѣлаетъ, если прочтетъ ее прежде чѣмъ станетъ читать письмо мое. Я не стану излагать содержанiе повѣсти и буду кратокъ повозможности; скажу вамъ тоже что сказалъ бы я и самому автору, еслибъ постарому увидѣлся съ нимъ и еслибъ онъ спросилъ моего мнѣнiя.
   Повѣсть "Казаки", есть произведенiе замѣчательнаго художника и въ тоже время не есть художественное произведенiе.
   Еслибы оно было таковымъ, я не рѣшился бы взять на себя случайную роль судьи его. До уровня съ великими произведенiями искуства могутъ подниматься только великiе критики.
   Еслибъ оно было таковымъ, я пришолъ бы отъ него въ такой восторгъ, что ничего бы написать не былъ въ состоянiи, да и самый восторгъ постарался бы скрыть отъ глазъ литературной братiи: никто не нашолъ бы въ немъ затаеннаго чувства патрiотической гордости и никто бы не повѣрилъ его искренности, -- до такой степени въ наши трудные дни потребность наслаждаться искуствами заглушена иными потребностями, которые вопiютъ, и требуютъ удовлетворенiя.
   Напрасно сталъ бы я увѣрять, что отъ наслажденiй умственныхъ точно также плодятся идеи, какъ плодятся люди отъ наслажденiй чувственныхъ.
   Мнѣ на это скажутъ: мы и съ тѣми-то идеями, которыя кой-какъ добыли, не знаемъ куда дѣваться, какъ провести ихъ въ жизнь и проч., и проч.
   Напрасно я сталъ бы возражать, что отъ частныхъ или индивидуальныхъ идей еще далеко до идеи общей, всепокоряющей и всепроникающей, но что безъ первыхъ не будетъ и послѣдней, какъ безъ мелкихъ ручьевъ, и стоковъ не образуется ни одной большой рѣки.
   Что такое идеи! скажутъ мнѣ: -- идеи добываются фактами, а не вашими искуствами. Но... произведенiе искуства тотъ же фактъ, точно такъ же какъ и всякое явленiе природы и точно такъ же достойно глубокаго изученiя.
   Когда новое явленiе природы поражаетъ естествоиспытателя, онъ наслаждается имъ или безсознательно какъ и всякiй смертный, или сознательно, т.-е. изучаетъ его, находитъ ему мѣсто въ ряду другихъ явленiй, старается понять значенiе его для науки или для общества... Онъ можетъ долго и добросовѣстно изучать его, но спорить съ нимъ не можетъ. Точно такое же отношенiе критика къ истинно-художественному поэтическому созданiю: онъ можетъ изучать его, но спорить съ нимъ не можетъ.
   Да и кто бы могъ онъ оспаривать! Если произведенiе принадлежитъ лирическому поэту, носитъ на себѣ печать его личности (субъективное произведенiе), то поэтъ уже не поэтъ, если можно его оспаривать; да и есть ли возможность оспаривать человѣка, который иронически смѣется или горько плачетъ, если только вы вѣрите въ искренность его смѣха, въ непритворности слезъ его. Тѣмъ душевнымъ настроенiемъ, которыхъ печать лежитъ на лирической поэзiи, можно сочувствовать или не сочувствовать, можно покоряться, или не покоряться ихъ магическому влiянiю, но не спорить: если же это поэтъ объективный, романистъ, повѣствователь, драматургъ, вы будете имѣть дѣло съ его произведенiемъ, -- до личности поэта вамъ и дѣла нѣтъ. Когда Гоголь напечаталъ свою переписку съ друзьями, съ нимъ можно было спорить, соглашаться и не соглашаться съ нимъ, но когда онъ напечаталъ свою повѣсть "Шинель", отъ нея повѣяло такою жизнью, такою правдой, что изучать можно, даже находить кой-какiе недостатки можно, но есть ли возможность спорить съ такимъ произведенiемъ, въ которомъ невидать самого производителя, съ такимъ производителемъ, котораго мысль стала живымъ и яснымъ фактомъ. Промелькни эта мысль помимо факта, и споръ возможенъ -- ибо мысль о жизни еще не жизнь, мысль о смерти -- не смерть. Авторъ можетъ думать одно, читатель другое; онъ можетъ стоять на одной точкѣ зрѣнiя, я на другой.
   Графъ Л. Н. Толстой не лирикъ и не совершенно объективный писатель; что бы онъ ни писалъ, во всѣхъ его произведенiяхъ мелькаетъ его личность, выступаетъ собственная мысль его: такъ иногда онъ самъ себѣ мѣшаетъ, впутывая самого себя въ свои произведенiя.
   Когда я читалъ повѣсть его "Казаки", когда передо мной раскрывалась великолѣпная картина Кавказа, казацкой станицы, домашняго и воинственно-служебнаго быта казаковъ, я не могъ не чувствовать, что изъ-за рамы этой картины выглядываетъ самъ художникъ и учитъ меня какъ понимать ее. Такъ стало-быть есть такiя мѣста въ произведенiи, которыя сами по себѣ, безъ помощи художника, были бы неясны. Если такъ -- то картина не дорисована, не дописана и еще не имѣетъ права казаться вполнѣ художественнымъ произведенiемъ, а если все само собой ясно, то кчему же подсказывать!
   Наше время особенно богато литературными произведенiями, вызывающими на споръ.
   Еслибъ произведенiе графа Л. Н. Толстого не дышало такою жизнью, не было такъ поразительно свѣжо, не заключало въ себѣ такъ много правды, словомъ не носило бы на себѣ печати сильнаго таланта, не стоило бы и спорить съ авторомъ.
   Съ иными спорить трудно, потомучто поневолѣ вѣришь имъ, потомучто они стоятъ выше васъ и видятъ дальше васъ; съ иными трудно спорить, потомучто большинство стоитъ за нихъ: мысль ихъ нравится молодому поколѣнiю. Съ иными легко, потомучто за нихъ меньшинство или болѣе или менѣе люди отсталые.
   Трудность и легкость спора зависитъ также и отъ самаго произведенiя. Жизнь, изображаемая авторомъ, стоитъ или за его убѣжденiя или безпрестранно, помимо воли его, противорѣчитъ имъ.
   Съ графомъ Л. Н. Толстымъ спорить и трудно, потомучто я увѣренъ, мысль его болѣе или менѣе гармонируетъ съ настроенiемъ нашего общества, и легко, потомучто въ его повѣсти сама жизнь безпрестанно споритъ съ авторомъ, противорѣчитъ его мысли, превращая ее въ какой-то парадоксъ, ничѣмъ необъясненный и ничѣмъ еще недоказанный.
   Цивилизацiя не удовлетворяетъ насъ. Не поискать ли этого удовлетворенiя въ простотѣ полудикой жизни, на лонѣ природы? вотъ задушевная мысль, проводимая авторомъ.
   Она не нова. Пушкинъ проводилъ ту же мысль въ своей поэмѣ "Цыгане", но Пушкинъ, какъ великiй художникъ, выбралъ изъ среды кочующаго племени такiе идеальныя личности, что сравнительно съ образованнымъ Алеко они кажутся и человѣчнѣе, и даже глубже его въ пониманiи человѣческаго сердца. Утомленному борьбой или скучающему въ бездѣйствiи юношѣ сладко примкнуть къ такой широко-вольной, безмятежной жизни. У Пушкина мысль не расходится съ тѣми образами, которые возникаютъ у васъ въ душѣ при чтенiи его произведенiя. Графъ Л. Н. Толстой остался вѣренъ природѣ, людямъ и будничной жизни; онъ неспособенъ что-нибудь идеализировать и вывелъ на сцену далеко не такихъ людей, съ которыми легко на долго мириться человѣку сколько-нибудь развитому. Въ той средѣ, въ которую онъ переноситъ васъ вмѣстѣ съ своимъ героемъ, Оленинымъ, тѣже условiя, тѣже мелкiе расчеты, тѣже награды за подвигъ. И нетолько читатель, самъ герой Оленинъ колеблется: -- то, при малѣйшемъ напоминанiи ему о московской жизни, чувствуетъ, что на него пахнуло той гадостью, отъ которой онъ отрекся; то въ самой станицѣ (напримѣръ въ обществѣ казачекъ, на имянинахъ у Устеньки) многое находитъ дотого пошлымъ и отвратительнымъ, что ему бѣжать хочется.
   Повѣритъ ли послѣ этого читатель письму Оленина, въ которомъ онъ пишетъ къ своимъ на родину. "Вы не знаете что такое счастье, что такое жизнь! Надо испытать жизнь во всей ея безискуственной красотѣ" и пр. Что это: минутный порывъ или фраза? Ни то ни другое не заключаетъ въ себѣ силы, насъ убѣждающей, а между тѣмъ все что говоритъ Оленинъ, вся его жолчь и омерзенiе къ свѣту, къ полуобразованной московской средѣ, до такой степени противорѣчитъ всей его московской жизни, всему тому что онъ чувствовалъ покидая эту жизнь, тому что самъ авторъ говоритъ о немъ въ началѣ повѣсти, что поневолѣ вообразишь, что за Оленина говоритъ самъ авторъ. Вѣдь могъ же авторъ сладить со всѣми остальными характерами, отчего же онъ не сладилъ только съ Оленинымъ? Не оттого ли, что онъ менѣе равнодушенъ къ нему, чѣмъ ко всѣмъ остальнымъ?..
   У Пушкина Алеко -- сильный характеръ, и читатель имѣетъ полную возможность подозрѣвать, отчего онъ не ужился съ обществомъ; у графа Толстого герой безъ всякой силы. Это маленькiй себялюбецъ, скорѣе избалованный жизнью, чѣмъ огорченный ея противорѣчiями, маленькiй Гамлетикъ, способный только на минутныя увлеченiя. Отъ чего бы кажется ему бѣжать? Отъ самого себя? Но отъ себя убѣжать рѣшительно некуда. Куда ни приди, вездѣ будешь чужой. Авторъ, великiй аналитикъ и тонкiй психологъ, не довольно проникъ въ радости и страданiя своего Оленина и не дорисовалъ его. Онъ ниразу не отнесся къ нему съ иронiей, ниразу не выдвинулъ на свѣтъ главную черту его характера. Это безпрестранный надзоръ его за собою ради страшнаго самолюбiя и самообереганiя; авторъ щадитъ его, какъ отецъ щадитъ ребенка, щадитъ, имѣя въ рукахъ своихъ тончайшее изъ орудiй -- анализъ.
   Пушкинъ казнитъ своего Алеко; графъ Толстой также хотѣлъ казнить своего героя, но не договорилъ послѣдняго слова. Договорить его онъ бы не рѣшился, ибо повредилъ бы нетолько герою, но и къ собственной мысли своей сталъ бы въ противорѣчiе.
   Еслибы Алеко ужился между идеальными пушкинскими цыганами, онъ могъ бы еще быть счастливъ; онъ самъ нарушилъ это счастье, самъ убилъ свою свободу нарушая свободу другихъ. Но что сталось бы съ Оленинымъ, еслибъ онъ женился на казачкѣ Марiанѣ, какую роль сталъ бы онъ играть между казаками? Что бы сталъ дѣлать всю жизнь, еслибъ его не убили абреки? Ревновать къ женѣ, ходить на охоту или отъ скуки пьянствовать?
   Авторъ хотѣлъ казнить героя своего за то только, что онъ не родился въ станицѣ, за то, что у него ничего съ казаками нѣтъ общаго, за то, что онъ не можетъ равнодушно убивать абрековъ, воровать ногайскихъ коней, лазить въ окошки къ дѣвкамъ и цѣловать ихъ не думая что онъ и зачѣмъ онъ? Словомъ авторъ казнитъ его не за какое-либо преступленiе противъ свободы, какъ казнитъ Пушкинъ своего Алеко, а просто за то только, что онъ развитѣе казаковъ. Но казня своего героя авторъ въ сущности спасаетъ его отъ той несвойственной ему животной жизи, которая бы досталась ему на долю, еслибъ онъ остался между казаками мужемъ первобытной женщины. Авторъ какъ кажется даже и не подозрѣваетъ, что холодность Марiаны спасла его Оленина.
   Все что нашолъ Оленинъ истинно прекраснаго въ станицѣ, все это есть и въ средѣ образованной: красота есть; свободолюбивыя, никакихъ условiй не признающiя, безкорыстныя дѣвушки -- есть; хорошiя трудолюбивыя хозяйки, созидающiя довольство -- также есть. Людей ничего не признающихъ кромѣ страстей своихъ, людей непокоряющихся никакимъ свѣтскимъ условiямъ -- также можно найти. Нашлись бы и такiе, которые никогда не гордились и не гордятся своимъ знакомствомъ съ аристократами и не чувствуютъ, подобно Оленину, ни малейшаго удовольствiя, когда подходитъ къ нимъ на балѣ князь Сергѣй и говоритъ ласковыя рѣчи.
   Оленинъ далеко не представитель лучшихъ людей нашего времени. Онъ человѣкъ явно отживающаго поколѣнiя, нѣчто вродѣ блѣднаго отраженiя лучшихъ людей пушкинской эпохи. Наши передовые люди, воставая на все что ложно и гнило въ нашей цивилизацiи, не пойдутъ наслаждаться на лонѣ природы или искать отрады у дикихъ. Они лучше, подражая графу Льву Николаевичу Толстому, будутъ учить мальчиковъ, чѣмъ гоняться за какимъ-то счастьемъ внѣ вякой цивилизацiи.
   Въ нашей цивилизацiи много гнили, потомучто гнiетъ въ ней все отживающее, все ненужное живому, общественному организму, все привитое и ему несвойственное; въ этомъ смыслѣ -- чѣмъ больше гнили, тѣмъ лучше. Догнивающее отпадаетъ, замѣняясь новыми свѣжими элементами жизни. Мы навозъ, унаваживающiй почву для другихъ поколѣнiй, -- говорилъ когда-то Бѣлинскiй, и не приходилъ отъ этого въ отчаянье. Онъ не бѣжалъ отъ гнили ради эгоистическаго самосохраненiя, а врывался въ нее, нарушалъ покой ея, обдавая ее струями свѣжаго разъѣдающаго воздуха, заставлялъ ее еще больше гнить, чтобъ всѣ видѣли, что это гниль, и вѣроятно онъ гордился тѣмъ, что могъ на нее указывать, не меньше Лукашки, которому завидовали оттого, что ему удалось подстрѣлить Абрека.
   Больная мысль человѣка, разбитаго жизнью, конечно очень искренно можетъ иногда пожелать той среды, гдѣ она надѣяться на свое выздоровленiе, той среды, гдѣ по словамъ автора повѣсти -- люди живутъ какъ живетъ природа, умираютъ, родятся, совокупляются, опять родятся, дерутся, пьютъ, ѣдятъ, радуются и опять умираютъ, той среды, гдѣ нѣтъ никакихъ условiй, исключая тѣхъ неизмѣнныхъ, которыя положила природа солнцу, травѣ, звѣрю, дереву.
   Но едвали такая жизнь дастъ полное успокоенiе разъ пробужденной, хоть и больной мысли. Живуча эта больная мысль! Если иногда и желаетъ она бѣжать, то развѣ потому только, что боиться здоровой мысли, чувствуетъ, что не въ силахъ догнать ее и заодно съ нею дѣйствовать.
   Въ ту жизнь, которую рисуетъ въ немногихъ словахъ графъ Л. Н. Толстой, и я бы охотно на время погрузился, для того, чтобы окрѣпнуть физически и опять воротиться на борьбу съ гнилью насколько силъ хватитъ.
   Я былъ также на Кавказѣ, также испыталъ на себѣ страсть къ полудикой женщинѣ, также наслаждался природой, и несмотря на это, -- когда покидалъ Кавказъ, -- писалъ съ искреннимъ одушевленiемъ:
  
   И душа на просторъ вырывается
   Изъ-подъ власти кавказскихъ громадъ..
   ............................................
   Душу, къ битвамъ житейскимъ готовую,
   Я за снѣжный несу перевалъ, и проч.
  
   Я, какъ видите, не разбиралъ критически самой повѣсти, ни слова не сказалъ вамъ о лучшихъ сторонахъ ея, -- ихъ оцѣнятъ всѣ, нетолько горячiе поклонники таланта Л. Н. Толстого, но и люди къ нему совершенно равнодушные. Красоты этого произведенiя превѣшиваютъ его недостатки; отъ всего расказа вѣетъ кавказскимъ воздухомъ. Это неподдѣльный, неподкрашеный, неромантическiй Кавказъ, съ романтическими героями. Каждый штрихъ, рисующiй тамошнюю природу, вѣренъ, а казаки? Лукашка, дядя Ерошка, хорунжiй! Да вы непрѣменно ихъ сами встрѣчали, если только когда-нибудь ломали походы тамъ, гдѣ
  
   По камнямъ струится Терекъ,
   Плещетъ мутный валъ...
  
   или вы непремѣнно ихъ встрѣтите, если туда поѣдете. Женскiя лица также мастерски очерчены, въ особенности Марiана. Я какъ-то въ молодости самъ проѣзжалъ станицы и знакомился проѣздомъ съ казачками, и Марiаны и Устеньки еще до-сихъ-поръ смутно мелькаютъ въ моемъ воображенiи. Ихъ образы стали для меня яснѣе послѣ прочтенiя повѣсти Л. Н. Толстого.
   Мнѣ остается сдѣлать одно или два замѣчанiя, иначе я увлекусь, и начну хвалить повѣсть... изъ благодарности къ тому, кто волшебствомъ пера своего перенесъ меня на Кавказъ, и затронулъ мои воспоминанiя
  

Что прошло, то стало мило.

  
   Первое замѣчанiе. Лучшiе эпизоды повѣсти "Казаки", а именно тотъ, гдѣ казакъ Лукашка застрѣливаетъ ночью переплывающаго черезъ Терекъ абрека; тотъ, гдѣ является братъ убитаго за его тѣломъ, и тотъ, гдѣ наконецъ братъ этотъ является съ другими абреками мстить за смерть убитаго, погибаетъ и подстрѣливаетъ Лукашку -- эти три эпизода составляютъ почти отдѣльную повѣсть; читая ихъ, забываешь и Оленина и всѣ остальныя части. Эти эпизоды -- повѣсть въ повѣсти. Такая сложность разбиваетъ, двоить вниманiе читателя.
   Второе замѣчанiе. Авторъ не довольно выясняетъ враждебное отношенiе казаковъ ко всѣмъ, кто не казакъ. Откуда эта скрытая непрiязнь даже къ своимъ защитникамъ? отъ религiозныхъ или иныхъ причинъ? Вообще, въ чемъ главная "суть" ихъ раскола, въ чемъ заключается та сила, которая связываетъ ихъ въ такое братство. Всего этого не видимъ изъ повѣсти, несмотря на то, что авторъ, обнаруживая наблюдательность и близкое знакомство съ тѣмъ краемъ, который взялся описывать, вдается въ длинныя, этнографическiя, почти научныя подробности. Вообще весь расказъ изобилуетъ тѣми мелочами, изъ которыхъ каждая сама по себѣ -- прелесть, но совкупность которыхъ, какъ излишнее богатство, по временамъ утомляетъ нетерпѣливаго читателя.
   Вотъ все что могу сказать вамъ поповоду новой повѣсти; все это мое личное мнѣнiе. Кто докажетъ мнѣ, что я въ чемъ-нибудь ошибся, тому я мысленно скажу спасибо.

Я. ПОЛОНСКIЙ

  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru