В отзыве об очередной книге парижского журнала уместно прежде всего оценить начертанную на обложке цифру XIV. Уже четырнадцать раз приходили к нам эти белые объемные тома, радуя каждый раз какой-нибудь новинкой художества или мысли. Свидетельство неутомимого напряжения любовной воли. Помню первые книги -- они были хороши, но в условиях зарубежного бытия все казалось, что вот иссякнет усилие собирателей: как бы следующие книги не были бледнее? Дружественные опасения оказывались неосновательными. 14-я книга, и, право, кажется, что она едва ли не одна из лучших...
Ф.А. Степун представлен блестяще написанным романом в письмах -- "Николай Переслегин". В отчетной книге напечатана только первая часть романа, и еще невозможно судить о том, в какую сторону будет заострен авторский замысел и к каким психо-философским граням приведет нас тонкий, изысканный и несколько парадоксальный анализ умного писателя. То, что написано, читается с большим, порою тревожным интересом и волнует предчувствиями.
Б.К. Зайцев дал нежную повесть "Рафаэль". Задумчиво и просто -- вполголоса -- рассказано, как над творческим кипением гениального труженика таинственно витала тень ранней смерти. Рафаэль, отраженный в душе бесталанного, но трогательного в своей любви и простодушной вере Дезидерио, получает сквозной и многозначительный свет в этой прелестной повести.
Рассказ И.С. Шмелева "Чужой крови" -- о пламенном гвардейском солдате Иване, попавшем в работники к немецкому крестьянину Херру Брауну, -- воистину превосходен. Правдив и остр -- при безыскусственной простоте письма. Соприкосновение "думмкопфа" Ивана с "культур"-херром Брауном дает талантливому беллетристу материал для ряда весьма тонких и ненавязчивых обобщений расового и бытового порядка. Живые люди приобретают в рассказе Шмелева символическое бытие!.. Забавен и мил Иван в своей несуразной рассейской гордости -- "наш рубль всем деньгам голова -- больше ничего!"; талантлив в грубоватом донжуанстве; сметлив в понимании новой среды и умении, приспособляясь, приспособлять ее к себе; безрассудно-органичен в бахвальстве силой, стоившем ему жизни, и человечески-трогателен в смерти.
Стихотворная пьеса Марины Цветаевой "Фортуна", к сожалению, дана не целиком. Последние две картины отложены до следующего номера. Этого, кажется, делать не следовало бы. Небольшую пьеску можно и должно было бы вместить в одной книжке. Нарушается цельность впечатления.
После нескольких стихотворений Зинаиды Гиппиус следует окончание замечательных очерков "Земли, земли!" В.Г. Короленко. Удивительна тайна высокой и честной души. Нравственные прописи звучат у этого художника-апостола волнующе, как откровение. Простые слова тревожат и греют. И это потому, что воля, совесть, мысль жили гармонически и неразрывно в этом человеке. "Настоящая книга -- заключает Короленко, -- имеет целью показать, как тяжкий грех нашего прошлого, длившийся целые десятилетия, вызвал в конце концов нашу революцию со всеми ее крайностями... Старая неправда продолжалась десятилетия, революция несколько лет, оттого ее грехи виднее и резче... Чем скорее мы перестанем говорить о классовой мести или классовых наградах, тем это будет разумнее... Дело не в наградах или мести, а в том, что разумное государство должно беспристрастно разыскивать в прошлом глубокую неправду и спокойно и беспристрастно устранить ее на будущее"...
Необычайно ценна по материалу и выводам убежденно и убедительно написанная статья П.П. Муратова -- "Открытия древнего русского искусства". Много интересной новизны в сообщаемых им фактах и крайне значителен культурно-исторический вывод автора. Недавно открытое древнее русское искусство, о котором в XIX веке и не подозревали (иконы и фрески) -- "говорит непререкаемое, что между Русью средневековой -- Киевской, Новгородской, Суздальской и Русью царской -- Московской лежит не меньшая пропасть, чем между этой последней и императорской Россией... Искусство XII--XIV веков ясно говорит нам о существовании народа гораздо более европейского, в смысле единых духовных традиций и единых культурных наследств, чем русский народ времен Годунова и времен Екатерины. Искусство говорит, что этот народ, расселившийся на далеком севере, тем не менее повернут лицом своим на Запад и на Юг, а не на Восток".
И.М. Херасков в своем социологическом очерке "Революция" делает своевременную и полезную попытку разобраться в терминах и сущности революций -- политической и социальной. В сжатом и содержательном очерке автор не без успеха срывает с понятия социальная революция тот демонический покров, в который ее облачает ужас современников перед потрясениями. Определяя революцию, как приспособление строя к быту, в тех случаях, когда строй упорствует в игнорировании уже изменившихся условий быта, автор правильно отмечает ряд явлений, свидетельствующих о том, что социальный быт заметно и фатально меняется на наших глазах и что социальная революция, таким образом, логически во времени неотвратима. Избегнуть потрясений революции, то есть "срывания оболочки" с процесса, уже внутренне завершенного, может только революционный эволюционизм, то есть беспрестанное и быстрое осознание свершающихся изменений быта и их оформление в строе.
А.С. Орлов дал очень обстоятельную и богатую фактическим материалом статью "Пути прогрессивного развития и положение русского сельского хозяйства" -- попытка наметить путь, по которому должно развиваться русское землеустроительство.
И.И. Бунаков продолжает свои чрезвычайно интересные исследования "Путей России". В пятом очерке он делает поучительный экскурс в древний Египет и пластично изображает этатический строй нильского государства, в котором личность была без остатка порабощена строго регламентированным (декретированным) государственным бытом. Автор отказывается следовать за проф. Ростовцевым, признающим, что египетский этатизм обанкротился. Египетская культура умерла не от этатизма, а от дряхлости, как многие другие культуры Востока. Но Египет с его нерожденной еще личностью -- одно, а другое -- Россия ХХ века. Опыт этатизма в ней потому безумен, что опыт этот делается в стране, пронизанной европейской культурой, где личность, свобода и собственность -- основные устои. Верный своим предыдущим очеркам, И.И. Бунаков и настоящий свой очерк заключает лейтмотивом своего труда: современное сознание стремится к высшему синтезу, примиряющему государство и личность, к правде, подымающейся над Востоком и Западом...
Интересное обозрение М.В. Вишняка "На родине" посвящено анализу и деловой критике советского правотворчества.
Следует еще отметить "Мысли о России" Ф.А. Степуна и наброски А.Б. Петрищева "О корабле православия" -- в которых вдумчиво отмечены новые формы русского благочестия и церковного быта.
В критическом отделе -- рецензии Г.Л. Ловцкого (Бергсон и Эйнштейн), М.А. Алданова (А.Г. Горнфельд), Ю. Делевского (Блуждающие догмы) и Э.Т. (Дневники Николая II и Александры Федоровны).
Отдельного упоминания заслуживают художественные и внушающие инстинктивное доверие воспоминания Е.Ф. Джанумовой о личных встречах с Григорием Распутиным. Они читаются с неослабевающим интересом и, подтверждая в общем сложившееся представление о "старце", дают несколько новых и странных деталей лица этого одаренного и рокового авантюриста, а также жуткий бытовой материал.