Полевой Николай Алексеевич
История князя италийского, графа Суворова-Рымникского, Генералиссимуса Российских войск.

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

Оценка: 8.00*3  Ваша оценка:

История князя италийского, графа Суворова-Рымникского,
Генералиссимуса Российских войск.

Сочинение Н. А. Полевого.

с портретом Суворова и 100 картинами.

Типолитография Т-ва и. Н. Кушнерев и Ко. Пименовская ул., соб. д. Москва -- 1904.

Дозволено цензурою. Москва, 10 января 1904 г.

Вступление

0x01 graphic

   Есть память историческая, есть память народная; одна живет в летописях, другая в преданиях. Бывали великие события, бывали великие люди, и народ не помнит и, когда другие дела и другие имена переходят из рассказа деда и отца в рассказ сына и внука, становятся былинами прошедшего, былевою повестью. Так Русский народ ломает битву Куликовскую, взятие Казани Грозным Царем, Полтавскую победу Первого Императора -- так не забудет он битвы Можайской, великого запаления Москвы в 1812 году. Так Суворов остался в памяти народной. Его имя знают в хижине селянива; он клич победы среди Русских дружин; дела и жизнь, битвы в поговорки Суворова суть аредметы нашмх народных преданий. Рука времени облекает его в какое-то таинственное, символическое значение Русского чудо-богатыря.
   Но менее ли памятен Суворов в истории Русской и в летописях военных? Великое явление блестящего века Екатерины: видевший в первой, где он был, битве поражение Фридриха Великого, победитель на Рымнике, покоритель Измаила, решитель судеб Польши, он дожил до начала кровавых событий, коими волновался мир в конце XVIII-го и начале XIX века; он ходил "спасать царей" и народы, на те июля, где прежде и после него бились Аннибалы, Цезари, Евгении, Наполеоны; он переходил русскими орлами громады Альпов; он умер в последний год прошедшего столетия, когда судьба вырвала из рук его меч, уже готовый указать путь, по коему через четырнадцать лет потом русские прошли от пепелища Москвы до Парижа... Странное сближение событий: день битвы Новийской не отделился даже годом времени от Маренгской битвы!
   Подобно всем, кому драгоценна слава отечества, нетерпеливо желаем мы появления такого жизнеописания Суворова, где были бы собраны всевозможные подробности его жизни и дел, был бы изображен Суворов полноте, достойной его не умирающего имени и благоговейного воспоминания об нем соотечественников. -- Издаваемая нами "История Суворова", памятник, посвящаемый великому стратегу русских войн русскими художниками, по самому объему своему не может выполнить подобного назначения: она народный рассказ о Суворове, украшенный вестью и резцом русских художников. Передаем ее тем, у кого при имени Суворова "сильнее бьется русское сердце" и горячее кипит русская кровь. Они извинят недостатки нашего рассказа и оценят его относительные достоинства, в числе коих мы осмелимся заметить только одно беспристрастие, при всем благоговении нашем к имени великого соотечественника.
   Мы изображали, по крайней мере старались изобразить, Суворова не только как полководца, но как человека во всех разнообразных отношениях его и, нигде не дерзая принять на себя суждения, повествовали события, как они представлялись нам из несомнительных свидетельств. Там, где Суворов оставил потомству собственные заметки, мы говорили его словами. Осмеливаемся думать, что некоторые подробности жизни и дел великого мужа увидят представленными в новом свете вопреки рассказам прежних об них повествователей: многое отвергали мы после тщательных соображений, особливо из анекдотов явно неверных и несбыточных, хотя иные утвердились даже в общем мнении. Можем уверять, что ничего не включили мы в наш рассказ, что не может быть подтверждено достоверными источниками. Повторим, что вполне видим и понимаем мы недостаточность и неполноту нашей повести, кроме того, что недостаток источников в иных местах делал подробности темными. Многое ныне еще неизвестное хранится будущему историку Суворова.
   Заключим благодарностью всем почтенным особам, кто споспешествовал труду нашему доставлением нам материалов, пособий печатных и письменных, редких и новых, рассказом о виденном лично, слышанном от других, советом и исправлением. Глубокое чувство признательности изъявляем мы, вспоминая, что встретили радушное, приветливое участие -- уже немногих между нами -- сослуживцев и современников Суворова, и многих знаменитых сановников государственных, и людей, имена коих памятны в русских военных летописях. Мы поучались их назидательною беседою о Суворове и его времени, как некогда отрадно беседовали мы с русскими воинами, поминавшими батюшку-Суворова, и видели слезы, капавшие при их добродушном рассказе на седые усы их, и на грудь, украшенную медалями Измаила и Праги.

ГЛАВА I

   

Род, рождение, воспитание, юность Суворова. -- Семилетняя война, -- Императрица Екатерина. -- Суворов полковник.

   
    Князь Италийский, граф Российской и Римской империй, Александр Васильевич Суворов-Рымникский, генералиссимус российских сухопутных и морских войск, фельдмаршал австрийских и сардинских войск, Сардинского королевства гранд, принц королевского дома (cousin du Roi) и орденов: российских -- св. апостола Андрея Первозванного, св. Георгия I-й степени, св. Владимира I-й степени, св. Александра Невского, св. Анны I-й степени, св. Иоанна Иерусалимского большого креста; австрийского -- Марии Терезии I-го класса; прусских -- Черного Орла, Красного Орла и За достоинство; сардинских -- Благовещения и св.. Мавриция и Лазаря; баварских -- св. Губерта и Золотого Льва; французских -- Кармельской Богородицы и св. Лазаря; польских -- Белого Орла и св. Станислава кавалер, удостоенный многих других знаков отличия и почетных наград, родился ноября 13-го дня 1729 года, в день праздника св. Иоанна Златоустого, через четыре года по кончине Петра Великого, в год рождения императрицы Екатерины II-й и смерти Меншикова, последний год царствования императора Петра II. Древняя столица русская, Москва, была родиною Суворова.
   Родоначальник Суворовых был шведский дворянин, выехавший в Россию при царе Михаиле Феодоровиче, в 1622 году, и принявший имя Сувора. Дети и потомки его верно служили русским царям и награждались почестями и имениями. Родитель нашего великого воеводы, Василий Иванович Суворов, крестник Петра Великого, был одним из образованных людей своего времени, находился с честью в военной службе и по поручению Петра Великого перевел на русский язык одно из сочинений Вобана (Le directeur genеrаl des fortificаtions -- перевод остался в рукописи). Он отличался знанием инженерного искусства; в царствование императриды Елисаветы был пожалован генерал-лейтенантом (в 1758 году) и награжден орденом св. Александра Невского (в 1760 году); в царствование императрицы Екатерины, быв сенатором и полным генералом (с 1763 года), награжден орденом св. Анны (в 1766 году) и скончался в преклонных летах (в 1776 году). Две дочери Василия Ивановича были выданы: старшая Анна -- за генерал-поручика, князя Ивана Романовича Горчакова, младшая Мария -- за генерала Олищева.
   Гений военного искусства, полководец, каких немного предстают нам военные летописи, Суворов не был назначаем его родителем в военное звание. Единственный сын и, может быть, еще более потому, что был дитя большое, слабое, худощавое, малого роста, и казался неспособным в военное дело, Суворов предопределялся на гражданское поприще. Согласно воле отцовской направлено было воспитание Суворова. Тогда существовало еще постановление Петра Великого, в силу коего каждый дворянин обязан был вступать непременно в военную службу и начинать ее с самых низших чинов. Люди знатные и богатые не могли уклоняться от постановления общего всем, но находили средства соглашать слова закона с уклонением от него на деле: дети их, иногда при рождении, были записываемы в гвардию, нередко в колыбели получали офицерские чины, переходили в молодых летах в армейские полки и оставляли службу с чином значительным, легко достигая высших званий, если оставались в военной службе или переменяли ее на гражданскую. Низшие гражданские чины были пренебрегаемы: на них лежал позор прежнего звания дьяков и подьячих -- предрассудок вредный гражданской службе, и не менее вреда причинял он военной службе, наполняя русское войско неопытными офицерами и генералами. Отец Суворова не думал пользоваться общим злоупотреблением, хотел видеть в сыне своем чиновника истинно полезного и знающего, не записал его в военную службу и, не спеша записывать в гражданскую, заставил учиться. При всем недостатке средств учения в России в тогдашнее время, Суворов под надзором родителя получил образование необыкновенное и приобрел познания обширные и разнообразные, чему способствовали ум, дарования, память и страсть его учиться. Легко выучился он нескольким языкам иностранным: превосходно знал языки французский и немецкий, весьма хорошо польский и итальянский. Способность его изучать языки была такова, что в походах в Турции и в Крыму научился он турецкому, а часто бывая в детстве в родовой новгородской деревне, населенной карелами, -- чухонскому языку. Знание языков дало ему средства к обширному чтению. Во всю жизнь чтение было его ежедневным, отрадным занятием, даже в походах и в дни битв. История, философия, математика развили и образовали его понятия. Плутарх, Корнелий Непот, Роллен, Гибнер, Лейбниц, Вольф были его любимыми собеседниками в юных летах. Русская литература тогда едва начиналась. Ломоносов возвратился в Россию из Германии в 1742 году. Первая трагедия Сумарокова явилась в 1748 году. Потому нельзя не изумляться, как хорошо в юности своей обладал Суворов родным русским языком. Он много писал в прозе, писал стихи, любя поэзию, и если не был стихотворцем, то мог назваться отличным прозаиком своего времени. Руководителями его в литературных занятиях были изучение иностранных писателей и чтение духовных книг. Всегда благочестивый и набожный, Суворов услаждался чтением Библии, любил петь и читать в церкви и совершенно знал церковный круг.
   Смотря на кроткого, смиренного, невидного собою отрока, преданного занятиям наукою, предназначенного родителем в гражданскую службу, кто мог бы угадать, что в нем таится дух бурный, неукротимый, призывающий его на поля брани, и кто поверил бы, что в тишине уединения своего он уже мечтает о славе великого полководца? Говорят, что отношения решают судьбу людей: обыкновенных -- так, но призвание свыше тревожит душу избранника. Пуст отношения и обстоятельства увлекают его со стези, ему предназначенной, преграждают ему пути; голос призвания неумолчно отзывается в душе его; настанет время -- избранник станет на дело свое, и люди недоумевая узнают, как судьбы Провидения берегли ему стези его, когда в горниле времени таились и готовились дела и события.
   Вопреки воле отца, предаваясь учению разнообразному, Суворов соединял с ним занятия, образующие воина. Он укреплял слабое тело движением, верховою ездою, перенесением холода и трудов и приобретал познания, необходимые офицеру, не ограничивающему сведений своих саблею и шпорами. Тщательно изучал он военную историю. Юлий Цезарь сменял у него Плутарха, и записки Монтекукули, героя всегда особенно уважаемого Суворовым, являлись после Корнелия Непота. Суворов изучал планы битв и карты походов Конде, Тюрена, принца Евгения, маршала де Сакса -- полководцев, превративших войну в искусство. Отец Суворова замечал знания его, удивлялся, молчал, потом долго не соглашался и, наконец, уступая желанию и просьбам сына, захотел сам дополнить его военное образование, проходя с ним фортификацию и артиллерию. Суворов наизусть изучил сочинение Вобана, переведенное отцом его.
   Ничто не обещало в современном состоянии России военного поприща, достойного дарований и знаний юного Суворова. Первые годы жизни его были печальным временем государственного бытия России. Двинутая в новую жизнь рукою Петра Великого, Россия уже не могла отодвинуться в прежнее бытие свое, но, казалось, все истощено было, дабы разрушить начала жизни, положенные великим царем.
   После крамол и распрей временщиков в царствования Екатерины I-й и Петра II-го Россия подчинилась свирепому деспотизму недостойного любимца Анны, Бирона. Самовластительный раб унижал истинных сынов России. Высшие и значительные места заняты были чужеземцами, и предприятия Петра Великого забыты. Остатки русского флота гнили в Кронштадте и Таврове. Бесполезные победы Миниха показали, что русские солдаты не разучились быть храбрыми, и войско русское было многочисленно, но все части военного управления России находились в совершенном беспорядке, сделавшись добычею хищных корыстолюбцев
   Отец Суворова, приверженец потомков Петра, любимец, крестник его, был забыт. Он мог радоваться забвению, ибо тот трепетал, кого не забывал Бирон. Радостно ожила Русская земля, когда дочь Петра, императрица Елисавета, взошла на престол родителя. Но кроткая, набожная, благочестивая, она желала мира, кончила войну со Швециею, начатую в царствование Иоанна V, и готова была даже уступками купить тишину и мирное спокойствие. Отказываясь от участия в военных смятениях Европы с 1740 года, только утишить их отправляла она корпус российских войск (в 1747 году) на берега Рейна, под предводительством старого фельдмаршала Репнина, и радовалась, когда умирение Европы было следствием мирного похода. В безбранной тишине протекли четырнадцать лет царствования Елисаветы. Русские отвыкли от побед и забывали о войне. Военная служба считалась парадною службою. Если прежде иностранцы занимали важнейшие места, между ними были однако ж воины опытные, люди с военными дарованиями. Воцарение Елисаветы уничтожило партию иностранцев. Миних жил ссыльным в пустынях Пелымских; Ласси умер почти в изгнании; Кейт едва спасся побегом из России. Из иностранцев оставались люди не опасные ни честолюбием, ни дарованиями. Места чужеземцев заступили русские, но между ними не было закаленных в труде сподвижников Петра Великого, и неспособные временщики заняли первые воинские места: принц Людовик Гессен-гомбургский, старший фельдмаршал, ибо он был враг Миниха; К. Г. Разумовский, фельдмаршал на 22 году, по званию малороссийского гетмана. Товарищами их считались: князь Н. Ю. Трубецкой, никогда не бывавший в сражении; граф А. Б. Бутурлин, ловкий придворный; А. К. Разумовский, брат гетмана, сам себя называвший фельдмаршалом мира, а не войны; С. Ф. Апраксин, фельдмаршал по дружбе с Бестужевым и Шуваловыми, любимцами императрицы, управлявшими военною частью в России.
   Но где рука Провидения, там все во благо. В эти четырнадцать лет мира Суворов довершил свое военное образование. Императрица Елисавета обратила милостивое внимание на отца его, наградила верность старца. Родитель Суворова не хотел употребить во зло благосклонности императрицы и тем облегчить службу сыну. В год восшествия Елисаветы на престол 12-летний Суворов был записан рядовым солдатом в гвардейский семеновский полк, но, как говорить предание (прибавим -- не достоверное), поступил для окончания наук и практического познания военной службы в сухопутный кадетский корпус. Это заведение, справедливо названное впоследствии Екатериною "рассадником великих людей", основанное Минихом в 1732 году и десять лет управляемое им и ученым Люберасом, с падением Миниха пришло в упадок. Принц Гессен-гомбургский назывался директором его. Не было ни плана, ни средств, ни надзора в учении. Суворов, уже считаясь в службе, пробыл в корпусе или дома еще пять лет. Он приобрел в эти годы навык фронтовой службы, учился верховой езде, фехтованью и уже на 17-м году перешел капралом в службу действительную.
   "Научись повиноваться, прежде нежели будешь повелевать другими; будь добрым солдатом, если хочешь быть хорошим фельдмаршалом; помни, что у худого пахаря хлеб худо родится, а за ученого двух неученых дают", говаривал Суворов. Оправдывая слови на деле, Суворов служил усердно, учился повиноваться и хотел вполне испытать быт солдатский.
   Семь лет находился он до офицерского чина в семеновском полку, произведенный в 1749 году в унтер-офицеры, в том же году в сержанты; и уже в 1754 году, на двадцать пятом году от рождения, получил первый офицерский чин поручика с переводом в армейские полки. Сверстники его были в его годы генералами (Румянцев -- полковником на 19-м, генерал-майором на 22-м году; Н. И. Салтыков -- полковником 23-х лет, генерал-майором 25-ти; Н. В. Репин -- полковником 24-х, генерал-майором 28-ми лет; И. П. Салтыков -- 30-ти лет бригадиром, 31-го года генерал-майором; М. Е. Каменский -- 23-х лет полковником, 31-го года генерал-майором). Казалось, все далеко перегнали его по службе, но Суворов не жалел о том. "Я не прыгал смолоду, -- говаривал впоследствии Суворов, -- и за то теперь прыгаю!" прибавлял он, улыбаясь. И не для вида только служил он, но действительно переносил все заботы солдатской службы и лишения в жизни, с малолетства приученный к трудам и терпению. Другие видели в солдатском ученьи и воинских экзерцициях только потеху, щегольство, занятие от нечего делать. Суворов утверждал, что выправка военная и маршировка солдатская необходимы хорошему войску. Он жил в солдатских казармах, был товарищем, артельщиком, другом солдат, ходил в караулы; даже в старости, уже герой и генералиссимус, горделиво вспоминал, что первую награду получил за то, что был лихой солдат. Однажды летом семеновский полк содержал караулы в Петергофе. Суворов, наряженный в караул, стоял у Монплезира и, несмотря на небольшой рост свой, так ловко отдал честь императрице, гулявшей по саду, что она остановилась, посмотрела на него и спросила у него об имени. Узнав, что он сын Василия Ивановича Суворова, императрица вынула из кармана серебряный рубль и подала ему. "Государыня! не возьму, -- сказал ей почтительно Суворов: -- закон запрещает солдату брать деньги, стоя на часах". -- "Молодец!" -- отвечала императрица, потрепала его по щеке, дозволила поцеловать руку и положила рубль на земле, говоря: "Возьми, когда сменишься!" Суворов берег крестовик императрицы и говаривал, что никогда и никакая другая награда не радовала его более этой первой награды. В чине сержанта Суворов был посылан курьером за границу, с дипломатическими депешами в Варшаву и Берлин, как будто ему надобно было ознакомиться с теми местами, где потом предводил он полки к победам.
   Получив офицерский чин, Суворов жил в отцовском доме и вел жизнь уединенную, разделял время между службою и ученьем, не участвовал в светских рассеяниях, казался неловким, нелюдимым в обществе, не искал ничего у знатных, и даже нередко запирался в своей комнате, когда к отцу его собирались гости. В уединении своем старался он докончить образование, хотел узнать все подробности обязанностей воина. Тщательно изучал он военные уставы и законы русские и сделался отличным знатоком их. Так, знание инженера дополнил он практикой артиллериста и, служа в пехотном полку, был неутомимым и ловким наездником. В часы досуга занимался он литературою. В 1756 году Суворов послал в "Ежемесячные Сочинения", единственный в то время журнал русский, два "Разговора в царстве мертвых". По подписи в конце разговоров: "Сочинил С.", их почитали сочинением Сумарокова, -- так слог их походил к слогу писателя, считавшегося тогда образцовым. Но нигде у Сумарокова не найдем ни такой силы мыслей, ни такого основательного знания истории, какие видим в сочинении Суворова. В одном из разговоров Суворов показывает различие славы Герострата и Александра, изображая славу истинного героя и безумную жажду честолюбия. В другом, заставляя разговаривать Монтецуму с Кортесом, он доказывает, что "благость и милосердие потребны героям". Сочинения Суворова замечательны, если вспомним, что автор их был молодой армейский поручик и писал за девяносто лет {Н.А. Полевой писал "Историю Суворова" в 1843 г. Прим. изд.} до нашего времени. Образ жизни Суворова тревожил отца его. У старика был друг и сослуживец, генерал Ганнибал, предок поэта Пушкина, арап, купленный и крещеный Петром Великим, образованный во Франции, посланный Меншиковым на службу в Сибирь, бежавший оттуда, скрывавшийся в деревне во время Бирона, призванный ко Двору Елисаветою и умерший потом генерал-аншефом, 92-х лет от роду. "Посмотри, братец, -- сказал ему однажды Василий Иванович, -- посмотри, зачем прячется шалун сын мой от гостей и что он делает!" -- Ганнибал нечаянно вошел в комнату Суворова, застал его обкладенного книгами и планами, разговорился с ним и, восхищенный разговором и сведениями молодого офицера, сына друга своего, обнял его и воскликнул: "Если бы жив был батюшка наш, царь Петр Алексеевич, он поцеловал бы тебя в голову и порадовался бы на тебя!" Возвратясь к отцу Суворова, старик сказал ему улыбаясь: "Оставь, брат Василий Иванович, сына своего с его гостями: он пойдет подальше нас с тобой!"
   Если так ошибался в Суворове отец его, еще менее могли его понимать товарищи и начальники. Суворов считался отличным, исправным деловым офицером, не более. Солдаты любили его за строгость по службе и ласковость в обращении. В солдатских казармах Суворов узнал добрых русских солдат, изучил их особенное наречие, угадал язык, каким надобно говорить ними и каким никто лучше Суворова не умел говорить, - от немногих слов его вспыхивало и ярко горело солдатское сердце.
   Так приготовлен был Суворов, когда началась, в 1756 году, новая военная школа -- Семилетняя война, поучительное зрелище борьбы гения с неумолимой судьбой, "не знающей к великому пощады"
   Почти в одно время, в 1740 году, скончались император Карл VI-й и прусский король Фридрих Вильгельм I-й. Кончина их была началом собьтий, в течение 25-ти лет потрясавших Европу, на время прерванных ахенским миром (в 1748 году), но оконченных губертсбургским и парижским трактатами в 1763 году.
   Воцарение Марии Терезии, в силу "Прагматической санкции", было поводом возобновить борьбу двух исконных, непримиримых соперников -- Австрии и Франции. Решителем жребия борьбы их явился преемник прусского короля, Фридрих Великий, монарх, философ, воин, обладаемый жаждою славы, гениальный полководец, хитрый политик. Едва получившая независимое бытие в ХVII-м веке, королевство с 1701 года, Пруссия при вступлении Фридриха на престол уже была государством могущественным. Фридрих бросил меч свой на весы политики европейской и показал в Пруссии третье после Австрии и Франции государство на материке Европы. В цвете мужества (он родился в 1712 году), полный сознания сил, Фридрих начал решением спора между Франциею и Австриею. Унижение Австрии, завоевание Богемии, усиление Пруссии Силезиею, битвы во время войны за австрийское наследство и победы при Часлау, Фридберге, Соре, Кессельдорфе показали опасность, угрожавшую прежнему порядку Европы при честолюбии и гении Фридриха. Старые вражды были забыты. Враги соединились против него. Россия увлеклась в союз с Австриею, Франциею, Швециею, Саксониею, Польшею. Союзники положили уничтожить Пруссию. Полмиллиона войск двинулось в Пруссию с берегов Рейна, Дуная и Днепра. Фридрих, окруженный своими храбрыми сподвижниками и 100.000 войска, готовился к отпору.
   Дивное во всех отношениях зрелище представляла семилетняя война, где сражались с одной стороны Фридрих, с другой -- Лаудон, одна потерянная битва решала участь королевства, искусство заменяло силу, ум -- число, и Европа в первый раз увидела громадные полчища, передвигаемые как полки на ученьи. Какими уроками историку и воину были не только победы Фридриха, но и потери его, отчаянные усилия гения, самоотвержение, самое чудесное спасение его, когда уже ничто не могло спасти его, кроме чуда.
   Фридрих знал состояние русского войска и не боялся России, видя, что дипломатика не успела отвратить ее от союза с императрицею и Франциею. Действительно, смутная интрига дворская, неспособность начальников и самое устройство войск, делали многочисленные полчища русские неопасными. Но Фридрих не знал, что мужество -- врожденное свойство русского солдата, не сообразил, что русские страшно умножали численную силу противников и что Россия вела с ним войну без мира. "Русские -- орда дикарей: не им сражаться со мною!" говорил Фридрих. -- "Дай Бог, чтобы В. В. не переменили своего мнения по опыту!", - отвечал ему Кейт, много лет бывший сподвижником Миниха в русской службе.
   Уже война горела в Саксонии. Саксонский курфирст бежал в свое польское королевство. Саксонцы сдали крепкий лагерь свой под Пирною. Дрезден был занят. Австрийцы разбиты под Ловозицом, а русские все еще готовились, занимали Курляндию, и в Петербурге еще не было решено, кому из русских фельдмаршалов поручить начальство. Бестужев выбрал Апраксина.
   Медленно двигались русские, но двигались как грозная, всеподавляющая громада. Второй год войны, ознаменованный первою потерянною Фридрихом битвою (Коллинскою), хотя с тем вместе блистательными победами под Рейхенбергом, Росбахом, Лиссою, осадою Праги, отнятием Бреславля, был ознаменован первою встречею пруссаков с русскими и победою русских при первой встрече (под Гросс-Эгерсдорфом). Дворская интрига удалила русских, но падение Бестужева двинуло их снова, и тем страшнее было их движение: всю Пруссию заняли многочисленные русские ополчения, и ими предводил уже не Апраксин, но Фермор, ученик Миниха, тактик хладнокровный и искусный. Фридрих увидел необходимость уничтожить русских, сразился и с изумлением говорил: "Их можно перебить всех до одного, но не победить", когда страшное кровопролитие под Цорндорфом (в августе 1758 года), не решилось победою ни с чьей стороны, расстроенный упорным сопротивлением русских и разбитый Лаудоном под Гохкирхеном, Фридрих едва спас остатки войск своих и увидел себя на краю гибели.
   При начале семилетнёй войны Суворов поступил в действующую армию, но употребляемый по разным частям управления военного как отлично расторопный и сведущий офицер, он не был в битвах первые три года. Ему препоручили должность обер-провиантмейстера, а потом генерал-аудитор-лейтенанта. Когда войско русское готовилось перейти за прусскую границу, осторожный Апраксин, стараясь обеспечить продовольствие армии в неприятельской земле, учредил запасные магазейны в Мемеле. Суворову, пожалованному подполковником, вверено было управление мемельскими магазейнами, запасами и лазаретами, с должностью коменданта. Здесь провел он три года, но не здесь было его место: на поле битвы рвался, просился он. Желание его исполнилось. Русскому войску, отступившему после цорндорфской битвы, велено было начать наступательные действия. Салтыкову вверено начальство. При нем находился Фермор и с ним соединился Лаудон. Громада русских сил раздавила под Пальцигом слабый корпус Ведделя (12-го июля), посланный задержать их на походе. Победа могла еще спасти Фридриха, и, не считая числа неприятелей, с 48.000 войска он отважился на битву решительную. Восемьдесят тысяч русских и австрийцев ждали его подле Франкфурта-на-Одере, близ селения Куннерсдорфа. Августа 1-го началось сражение кровавое, отчаянное -- одна из самых достопамятных битв семилетней войны.
   Союзники, превосходя числом войско пруссаков почти вдвое, укрепили еще фронт свой ретраншаментом; вторую линию их разделяла от первой глубокая долина, защищенная с высот сильными батареями. Лаудон находился в резерве, предоставляя себе удар в минуту решительную. Пруссаки устремились на ретраншамент, сбили первую линию, овладели семидесятью пушками и с кликом победы пошли через долину на вторую линию. Артиллерия загремела с высот. Напрасно, отбитые пушечным и огнем, пруссаки возвратились с усиленною яростью, напрасно сам Фридрих повел солдат своих: высоты были недоступны. Среди смятения, произведенного опустошительным огнем артиллерии, атака Лаудона с фланга решила битву. Фридрих не уступал, искал уже не победы, но смерти: две лошади были под ним убиты, мундир его был прострелен пулею. Битва превратилась в безобразное, гибельное побоище, где искусство было забыто. "Ужели для меня не найдется ядра!" воскликнул Фридрих, бросаясь в самый пыл сражения. В немом отчаянии, воткнув шпагу свою в землю, сложив руки, стоял он, осыпаемый ядрами, видя бегущие полки свои и не двигаясь с места, не замечая, что на него налетели русские и австрийские гусары. Отчаянное усилие отважных прусских гусаров спасло Фридриха.
   Насильно увлекли его с поля сражения. Почти все прусские генералы были ранены, и в первый раз войско прусское не отступило, но бежало в беспорядке. Убитых было более 7.500, раненых -- более 11.000; 172 пушки, 27 знамен, 6.500 пленных досталось победителям, купившим победу 17.000 убитых и раненых.
   "В. И. В. не удивитесь великой потере нашей, -- писал Салтыков императрице: -- король прусский не продает дешево побед".
   В куннерсдорфской битве, уже не оспариваемой неприятелем, как гросс-егерсдорфская, не нерешительной, как цорндорфская, но ознаменованной полною победою, левым крылом командовал князь А. М. Голицын, бывший впоследствии фельдмаршал, правым -- Фермор, центром -- П. А. Румянцев в чине генерал-поручика; передовым ретраншаментом начальствовал Вильбуа, впоследствии генерал-фельдцейхмейстер, -- и эта битва была первою, где находился Суворов.
   Заслужив внимание умного Фермора, он, хотя и считался в корпусе князе Волконского, был при Ферморе в звании дежурного майора и видел поражение Фридриха под Куннерсдорфом. Замечание Суворова после битвы показало зоркий взгляд его. Излагая мнение свое Фермору, "Я пошел бы теперь на Берлин, -- сказал он, -- и война могла бы кончиться", -- слова замечательные в устах офицера, в первый раз бывшего в огне: они проблеск гения. Фридрих думал, что таково действительно было предположение союзников. Quittez Berlin avec lа fаmille roуаle, писал он королеве, que les аrchives soient trаnsports & Potsdаm; lа ville pourrа etre obligee de trаiter аvec l'ennеm (уезжайте из Берлина с семейством нашим; пусть перевезут архивы в Потсдам; Берлин, может быть, принужден будет сдаться неприятелю).
   Но медленность и несогласие полководцев союзных войск спасли Фридриха. Ссылаясь на невозможность продовольствовать армию в странах, опустошенных беспрерывною четырехлетнею войною, Салтыков отступил и отправился в Петербург с жалобами на австрийцев и советом мириться. Ни слова его, ни гибель войск, ни ропот народный, ни благоговейное уважение наследника российского престола к Фридриху -- ничто не убедило императрицы. Салтыков возвратился в 1760 году с чином фельдмаршала и повелением воевать наступательно. Он повел 60.000 русских к Бреславлю. Удачные движения и победы Фридриха остановили его поход, и без того неохотно предпринятый. Снова оживший духом, являясь повсюду, после кровопролитной битвы без отдыха переходя с утомленным войском по 150 верст в пять дней и немедленно вступая в новую битву, непоколебимый в бедствии, никогда но был так велик, так деятелен, но и так несчастлив Фридрих, теснимый отовсюду, разбивавший в одном месте, терявший в трех. Отчаяние заменяло ему счастие и искусство. Je perirаi enseveli sous les ruinеs de mа pаtrie, mаis rien nе m'engаgerа u signеr mon deshonnеur (погибну, задавленный развалинами моего отечества, но ничто не заставит меня подописать мое бесславие), писал он перед решительною и последнею великою битвою семилетней войны под Торгау (октября 24-го), где после гибели с обеих сторон 20.000 человек ни австрийцы, ни пруссаки не уступили поля сражения. Салтыков уже стоял тогда на зимних квартирах в Польше. Отступление русских означено было однако ж делом в сущности бесполезным, но блестящим. Легкий отряд генерала Тотлебена промчался до Берлина, где весь гарнизон состоял из трех батальонов. Поспешно отвсюду бросились к Берлину небольшие прусские отряды. Тотлебена подкрепил Ласси с австрийцами. Пруссаков разогнали, разбили, и, пока сам король поспешал на помощь столице своей, она была занята русскими и австрийскими войсками сентября 29-го. Победители знали, что им невозможно держаться, и спешили удалиться, довольствуясь славою побывать в прусской столице в виду Фридриха; контрибуциею, наложенною на жителей, и опустошением, какое причинили русские казаки и австрийские кроалы в загородных дворцах, несмотря на старание начальника русских войск поддержать порядок. Опустошение всюду сопровождало тогда войну и превратило в пустыни Бранденбург, Пруссию, Силезию, Саксонию. Среди могил и развалин ждал последнего решения судьбы своей Фридрих, начиная шестой год войны. Русскими предводил фельдмаршал Бутурлин, любимец императрицы. Положено соединиться с Лаудоном и занять Силезию. Фридрих имел не более 50.000 новобранного, неопытного войска и не мог открыто сражаться против 120.000 русских и австрийцев. Заставя Лаудона отступать, он старался не допустить его соединения с русскими, истребляя запасы русских и отряжая войско защищать Померанию, куда Румянцев пошел осадить и взять Кольберг. Фридрих укрепился в лагере при Бундельвице, когда Бутурлин, несмотря на маневры пруссаков, соединился с Лаудоном. Надлежало нападать, выбить 50.000 пруссаков, предводимых Фридрихом, из крепкого лагеря их. Фридрих знал, что неприятели не решатся на дело столь отважное; расчет его был оправдан вполне. Бутурлин поссорился с Лаудоном и, встревоженный истреблением запасов, отступил за Одер. Война продолжалась после этого только в Померании, где Румянцев, действуя отдельно, осадил крепкий Кольберг и хотел загладить двукратную неудачу русских под этою крепостью, защищенною сильным гарнизоном.
   В оба эти года Суворов отличался личною храбростью, смелостью и решительностию в битвах. Он выпросил себе назначение в легкие отряды, участвовал в нападении Тотлебена на Берлин и был в числе покоривших Елисавете столицу Фридриха. В 1761 году перешел он в легкий авангардный корпус генерала Берга, который двинулся вперед при сближении русской армии с Лаудоном, отбил при Рейхенбахе нападение генерала Кноблоха и отбросил его к Бреславлю. Суворов с полковником Текелли был в голове Бергова корпуса. Неожиданным набегом захватал он Вальштдатский монастырь и истребил бывшие в нем запасы сена. Когда армии союзников соединились и приблизились к Бунцельвицу, Суворов с казаками беспрерывно нападал на прусский лагерь, тревожил его и однажды с 60 человеками казаков Краснощекова полка схватил прусский пикет, отбил посланный против него отряд гусаров и отважно пронесся за ними до неприятельских окопов, так что мог рассмотреть палатки королевской квартиры в лагере. Он умолял Берга не посылать к фельдмаршалу Бутурлину захваченных им при этом случае пленных, уверявших, что прусский лагерь достаточно снабжен запасами. Лучше советовал он известить, что пруссаки терпят большой недостаток, ибо тогда Бутурлин решится продолжать действия наступательные. Берг не смел последовать слишком отважному совету. Показания пленных были одною из причин, побудивших Бутурлина отступать.
   Избавленный от угрожавшей ему главной армии русских, Фридрих обратился на Лаудона и отрядил в партизанскую войну генерала Платена с 10.000 легкого войска, приказывая ему захватить русские магазейны в Познани и потом тревожить осадный русский корпус, бывший под Кольбергом, когда принц Евгений Виртембергский старался отбить осаждавших, действуя от Штетина.
   
   Осада и взятие Кольберга не принадлежат истории Суворова. Но любопытно следить удалые наезды Суворова, составлявшего авангард в отряде Берга, посланном остановить движения Платена. Суворов должен был сражаться с лихими наездниками прусскими и всегда гордился он тогдашними делами своими, как первыми опытами в военном деле, заслужившими ему честь отчаянного наездника-партизана среди товарищей и даже между неприятелями. Отец его, определенный в 1761 году губернатором Пруссии, мог убедиться, что он не ошибся, соглашаясь на прошение сына заменить перо мечом. -- В осеннее время по грязным дорогам Суворов опередил Платена и заслонил отрядом своим Познань, когда Платен захватил врасплох и разбил отряд бригадира Черепова в Керлине, оставленный защищать познанские магазейны. Видя неудачу, Платен повел свое войско к Кольбергу. Затрудняя поход его, с сотнею казаков Дуроверова полка в одну ночь проскакал Суворов 40 версть, переправился вплавь через реку Неццу в Дризене, захватил Ландсберг на Варте, сжег мост, укрылся от Платена, пошел сзади его, когда он переправился через Варту, и преследовал его до Реги. Под Фридбергом отрезал он батальон прусских гусаров и принудил их сдаться в плен. Соединясь опять с Бергом в Старгардте, Суворов врезался в растянутое на походе войско Платена, пробравшись по болоту, где лошадь его завязла и сам он едва не погиб. Дело завязалось жаркое. Платен поворотил назад, слыша о неожиданном нападении русских. Суворов укрылся от него, соединился с Бергом, шел во фланге неприятеля, напал врасплох на посланный для фуражировки отряд, разбил его и захватил две пушки. Когда возвращался он из своего поиска, неприятель окружил его. Бросив захваченные пушки, Суворов принужден был пробиваться упорным боем. Полковники Текелли и Медем подоспели к нему на помощь. В жестокой схватке пруссаки были разбиты и потеряли до тысячи человек. С гусарским эскадроном и 60 казаками врубился Суворов в Финкенштейнов гусарский полк, на берегах Реги, когда Берг послан был не допускать обоз, препровождаемый из Штетина Платеном.
   
   Близ Аренсвальда, ночью, в лесу, застигла Суворова жестокая гроза. Небольшой отряд его рассеялся, и с двумя только казаками наехал он на прусские пикеты. Темнота ночи укрыла Суворова. Но, узнав о близости неприятеля, на рассвете напал он на него. Русских встретил отряд прусского полковника Ламотта-Курбьера, стоявший среди топкой равнины Отбитый батальным огнем карея прусского, Суворов собрал бегущих и со своими конными гренадерами сбил пруссаков и захватил 800 пленных. Следуя далее за Платеном, ворвался он в городок Гольнау и был ранен пулею. Лекаря не было. Суворов сам примочил неопасную свою рану вином и перевязал ее, но принужден был воротиться. Ему дали начальство над тверским драгунским полком, и послали его отбить вылазку, сделанную из Кольберга. В Нейгартене завязалась битва. Под Суворовым убили лошадь. Преследуя пруссаков, он изрубил батальон гусарского принца Фердинанда полка. Последним делом Суворова было нападение на Платена, принудившее пруссаков отступить с обозом к местечку Треппау и вывести в битву весь корпус войск, сопровождавший обозы. Кольберг сдался. Суворов получил начальство над архангелогородским драгунским полком и был представлен от Румянцева к награде. Берг свидетельствовал о Суворове, как отличном кавалерийском офицере, "быстром при рекогносцировке, отважном в битве и хладнокровном в опасности".
   
   Неожиданное событие следовало за последним успехом русских. Императрица Елисавета скончалась 25-го декабря. В марте 1762 года заключено было перемирие, в мае объявлен союз русских с Фридрихом. Русские войска очистили все занятые ими прусские области, и корпус русский соединился с пруссаками. Фридрих торжествовал, но радость его была непродолжительна. Июня 28-го воцарилась императрица Екатерина. Русские снова заняли Пруссию. Екатерина отказалась от войны, но требовала общего мира. Фридрих спешил мириться, ибо согласие на мир не приносило ему бесславия. Императрица Терезия не спорила, утомленная войною. В ноябре умолкли бранные громы. Суворов послан был в Петербург от П. И. Панина, тогдашнего генерал-губернатора кенигсбергского, с донесением к императрице о выступлении русских войск из Пруссии.
   Суворов знал Екатерину, уже восемнадцать лет украшавшую Двор русский своим необыкновенным умом, величественною красотою, пленительным обхождением, уже приобретшую любовь народа и привязанность войска, но в первый раз увидел он ее императрицею России. Может быть, когда он почтительно предстал с донесением, мудрая царица увидела в нем будущего героя и полководца, слушая отчеты его о событиях в Пруссии. Она пожаловала его чином полковника, назначила начальником астраханского пехотного полка и оставила в Петербурге с особенными поручениями, когда отправилась в Москву принять венец императорский.
   Тихо и мирно началось царствование Екатерины. Каралось, она обдумывала обширные предприятия, таившиеся в душе ее. Но когда Румянцевы, Орловы, Репнины, Потемкины являлись в числе царедворцев блестящего Двора Екатерины, Суворов скрывался в рядах простых воинов. Шесть лет протекло после окончания прусской войны, пока наступил новый период в жизни его.
   В эти шесть лет Суворов начальствовал суздальским пехотным полком. Полк этот, над которым он получил начальство по возвращении императрицы из Москвы, состоял из тысячи слишком человек. Он был расположен на квартирах в Новой Ладоге. Там жил Суворов. Он явился в Петербург с полком своим на смотр осенью 1762 года. Екатерина сама смотрела полк Суворова, допустила офицеров к руке, пожаловала рядовым по рублю и благодарила начальника за образцовую, примерную выправку солдат. Летом 1765 года перед царскосельским дворцом стояли на биваках и маневрировали 30.000 войска. Императрица командовала одною из дивизий, являлась перед войсками на лихом бегуне, в преображенском, особенно сшитом, щегольском мундире. Полк Суворова составлял прикрытие императорской квартиры в лагере. Суворову поручены были на маневрах легкие войска.
   Будущее вмещало в себе ряд событий необыкновенных, наставало время совершиться им.

ГЛАВА II

   
   Европейская история России началась царствованием Петра Великого. Царствование Екатерины заключило первый период этой новой Русской истории. Время, протекшее между Петром и Екатериною, было временем какого-то колебания, какой-то нерешительности в государственной жизни России. Казалось, Европа и Россия разгадывали вопрос: Европе или Азии принадлежит Россия? Екатерина решила его. Благословенный Внук Екатерины утвердил решение -- Европа не спорит.
   Если не постигаем мы, как в душе Петра Великого моглда явиться мысль преобразования Русской земли, менее ли непостижима судьба Екатерины, рожденной в семействе неизвестного Немецкого князя, и предназначенной быть довершительницею дел Петра Великого? Дочь преобразителя России избирает Екатерину супругою своего наследника; восемнадцать лет уединенно проводит Екатерина среди Русского Двора, изучает Россию, постигает ее назначение, рожнится с ее нравами, обычаями, языком, восходит на престол русский, -- и славное, благодатное, обильное во всех отношениях царствование великой жены продолжается целую треть века (1762-1796).
   Любовь к славе наравне с любовью к России и Мысль о благоденствии России, соединенная с мыслью о величии своего царствования -- таков был характер деяний Екатерины. Не достигая ни разнообразия, ни обширности предприятий Петра, Екатерина не имела надобности и в тех резких преобразованиях, в тех кругах переворотах, коими иногда сопровождались дела его. Женщина и царица, она не могла сама входит в те подробности, в какие входил Петр, не могла так повсюдно, так деятельно действовать, оставаясь царицею в своих великолепных чертогах и окружая себя величием Двора. В делах Екатерины не было изобретательной всеобъемлемости Петра, но главная мысль ее всегда была великая, а единство идеи удивительно верно.
   После Петра Россия являла еще глубокие следы прежнего бытия, слияние крайностей, смешение Азии и Европы. Екатерина устроила созданное им: не все начатое им кончила, но все стремилась кончить, и потому казалось, что нет промежутка между Петром и Екатериною, хотя треть века разделяла их, и разница была та, что Петр являлся в делах своих гением беспримерным, а Екатерина светилась умом необыкновенным.
   Одна из государственных способностей Екатерины обращает на себя особенное внимание наше: уменье выбирать людей. Она умела выбирать себе помощников, умела и оценять их. Изучая людские страсти, она обращала их на блого и добро, и толпа блестящих разнообразных характеров резко означила царствование Екатерины. Полководцы, министры, судии, ученые, поэты, граждане, чужеземцы и; русские, родовые вельможи и безвестные дети счастия окружали Екатерину. Мудро мирила она все честолюбия, все недостатки, все своенравия, всегда и во всяком уважая достоинство человека. При вступлении на престол оставила она прежних деятелей -- Разумовских, Бестужевых, Минихов, Воронцовых, Вильбуа, Шуваловых, постепенно заменяла их Орловыми, Паниными, Румянцевыми, Долгорукими, Репниными, Вяземскими и в чреду сих новых деятелей ввела Потемкиных, Безбородко, Завадовских, Кутузовых.
   Военные силы, как ручательство успеха в обширных политических предположениях, с самого начала царствования Екатерины обратили на себя ее особенное внимание. Семилетняя война, столь бесполезная и разорительная, была великим училищем русских военачальников и солдат. Русское войско в 1762 году уже не было "дикою толпою", как называл его Фридрих, и на него могла опереться Екатерина. Руководствуясь советами людей опытных, она заботилась о внутреннем устройстве его. Дни мира давали на то время и досуг.
   Обращая внимание на войско, могла ли Екатерина не заметить Суворова? Мы видели, что при первом личном ознакомлений с ним Екатерина отличила его среди других. Но отличие, оказанное ему, как храброму, исправному офицеру, не могло удовольствовать Суворова. Назовем ли недостатком честолюбие, основанное на сознании сил своих, на благородном соревновании выказать их еще более, на непреодолимом порыве исполнит предназначение своей судьбы? Такое честолюбие -- источник дел великих. Суворов после любви к отечеству одушевлялся таким честолюбием. Замешанный среди рядовых офицеров, он томился мыслью о чести, о славе, провидел отдаленную мету своего бытия, но как мог он разрушить очарованную преграду, отделявшую его от высших почестей, не отличенный ни знатным родом, ни богатством, ни внешним видом? Умом гибким и обширным Суворов понял, что прежде всего надобно было дат заметить себя. Он знал сердце человеческое, знал, что странности Диогена заметят все, когда о мудрости Сократа никто не подумает. Храбрых и умных полковников было много, оригиналов по характеру не было. Игра была опасная, но Суворов надеялся поддержать ее. И мало-помалу развился принятый им на себя характер, отличивший его оригинальностью среди всех его товарищей.
   Строгий, исполнительный по делам службы, он усилил свое нелюдимство и прибавил к нему множество разных странностей. В разговоре, на письме, в движениях, в самой походке отверг он условные приличия, не нарушая только законов вежливости, показывая в то же время необыкновенный ум и высокое образование своими оригинальными выходками. Он ходил припрыгивая, говорил отрывисто, вмешивал в речи свои поговорки и пословицы, высказывал правду в глаза; притворялся, что не терпит зеркал, боясь в них увидеть себя; иногда странно кривлялся и посмеивался, слушая других; молчал, когда все ожидали его речей, начинал говорить умно, красноречиво, вдруг останавливался, смеялся и убегал, прыгая на одной ноге. Он повел особенный образ жизни -- отказался от всяких предметов роскоши, спал на сене, ходил зимою без шубы, ел простую, грубую пищу, отрекся от светских обществ, проводя время только со своими солдатами и офицерами. Жители Ладоги показывают церковь, где он читал Апостол за обеднею и пел на крылосе. Иногда принимал он на себя должность школьного учителя, собирал солдатских детей, сам учил их, сочинил для них молитвенник, катехизис, руководство к арифметике, шумел, спорил, играл с ними. Обращение его с солдатами, самый образ ученья солдатского были у него особенные. Первое требование его от подчиненного было немедленный ответ на всякий, даже самый странный, нелепый вопрос: слово "не знаю", пробуждало гнев Суворова; он притворялся рассерженным, кривлялся, бранился, топал ногами. Кроме обыкновенного воинского учения, изобретал он свои особенные экзерциции, где можно было показать силу, ловкость, отвагу. Так, однажды, идя с полком из Ладоги в Петербург мимо какого-то монастыря, неожиданно скомандовал он: "на штурм!", и полк его бросился на монастырские стены; солдаты взобрались на них с криком "ура!" {Анект. графа Суворова Рымн., изд. Фуксом, стр. 115.}. Суворов извинялся перед испуганным настоятелем, что он учит солдат своих. Императрице донесли о поступке Суворова. Она улыбнулась и сказала: "Не троньте его -- я его знаю". -- Иногда Суворов проводил целые дни с солдатами на поле, в маршах, в переходах, учил их ружью среди морозов и жаров, тревожил и внезапно выводил ночью, переправляясь с ними вплавь через реки. Если прежде замечали в нем странности, роль, принятая Суворовым, скоро доставила ему имя чудака и проказника. Начальники и товарищи не понимали его. Иные говорили даже, что он дурачится пьяный. Но за странности характера и обращения взыскивать было нельзя, если чудак был образцом по службе, а клеветы Суворов не боялся. Он видел, что Екатерина улыбается, и понял, что он достиг своей цели, если она поняла его, а другие не боялись его и оставляли в покое. "Тот еще не умен, о ком рассказывают, что он умен!" говаривал Суворов.
   Так прошло шесть лет. В мирной тишине созрели думы Екатерины, уже определившей отношения России к Европе. Семилетняя война показала значение России в быте европейском, а твердость, оказанная Екатериною при окончаний этой войны, и вскоре потом дела в Польше -- ее необыкновенный характер.
   Начав европейскую историю России. Петр Великий заключил историю Польши: как самобытному государству, Польше уже не было места в Европе. Россия и Польша не могли существовать рядом. Co времен Владислава IV-го история Польши была историею государства, постепенно упадавшего. Зрелище грустное для друга человечества, но -- не человеку разрешать тайны судеб: видим причины и следствия -- для чего? вопрошайте Провидение на могилах народов!
   Падение Польши объясняется ее историею. Летописи Польши всегда были поэмою в роде Ариостовой, и каких поэтических событий не представляет история польская! Но уже в 1661 году король польский Казимир предвещал, что сбылось через сто лет потом. С Собиеским потухла последняя государственная слава Польши. Август II-й, Станислав Лещинский, Август III-й были жалкими орудиями политики соседей. Россия правила судьбою Польши. Русские войска переходили через Польшу, стояли в ней безвыходно, будто в поместье русских царей, и только тень самобытности являло царство Собиеского. Но, как лампада угасая вспыхивает ярко, последние годы бытия Польши ознаменовались усилиями ума, храбрости, подвигами самопожертвования, явлением людей, которые мечтали восстановить самобытность отчизны. Поздны были усилия, ничтожные против силы судеб, разрушавших Польшу. Сопротивление только ускорило быстроту событий и обрызгало последние страницы польских летописей кровью детей ее.
   Екатерина хотела продолжить политику Петра в отношении Польши. После смерти Августа ПИ-го по ее воле избран был в 1764 году на польский престол Станислав Понятовский, сын Понятовского, памятного дружбою Карла XII и Станислава Лещинского, племянник Чарторийских. Его избрание обрадовало истинных патриотов, ибо с согласия Екатерины уничтожено было притом злоупотребление гибельной свободы голосов (liberum veto). Но возвышение Станислава возбудило ненависть личных врагов его. Не одаренный умом государственным, мелкий честолюбец, человек робкого характера, Станислав боялся их, боялся и дружбы Екатерины; унижаясь перед нею, он вел тайные переговоры с Австриею; Екатерина оскорбилась, назвала поступки его вероломством и приняла сторону противников Станислава. Посол ее, князь Репнин, явился самовластителем на сейме 1766 года. Станислав робко отказался от всякой самобытности и покорился велениям Репнина. Тогда вся Польша вознегодовала на Станислава -- друзья и враги. И когда Станислав и робкие друзья его подписывали, что диктовал им посол Екатерины, общий ропот волновал Польшу. Ненависть народная загорелась последним пламенем любви к отчизне. Польша готова была восстать и взяться за оружие. Не было ни средств к восстанию под штыками русских войск, введенных в Польшу, ни людей, способных принять начальство над недовольными. Предводитель нашелся: то был Адам Красинский, епископ каменецкий, человек ума необыкновенного. Он нашел себе помощника в Пулавском, незнатном дворянине, но человеке мужества непобедимого и любви к отечеству неподкупной ни страхом, ни корыстью. Клятвою погибнуть или восстановить величие Польши запечатлели друзья союз свой. Пулавский надеялся на саблю. Красинский основывал замыслы на отношениях Франции, Австрии и Пруссии к России. Правление Франции находилось в руках Шуазеля, оскорбленного нейтралитетом Екатерины, принудившим Францию мириться с Пруссиею. В Австрии с 1765 года властвовал Иосиф, юный государь, мечтавший об исполнении своих честолюбивых затей. Престарелая мать едва удержала его от немедленного начала смелых предприятий. Он завидовал славе Фридриха и могуществу России, не смел ничего предпринять против прусского героя и, льстя ему мнимою дружбою, уговаривал его соединиться против России, опасной им обоим. В Польше видел он средство вредить России и тайно передал Фридриху мысль свою. Изъявляя наружно дружбу Екатерине, Фридрих скрывал тайное неудовольствие. Екатерина заставила его мириться с Австриею, когда победами думал он расплатиться за семилетнюю войну. Он не мог простить смелого решения Екатерины при самом вступлении ее на престол, и приступил к союзу с Франциею и Австриею. Положено было подкрепить восстание поляков и увлечь Россию в войну с Турциею и Швециею. Управляемая дипломатами Франции и Австрии, Турция была готова воевать и искала любого предлога.
   Пулавский и его сообщники тайно набирали дружины. Уже несколько тысяч человек были в заговоре их. Пулавский едва мог удерживал товарищей. Опасаясь, что Репнин все узнает и предупредит восстание, он согласился наконец начать его, не дожидаясь окончания медленных переговоров Красинского с Австриею и Пруссиею: 29-го февраля 1768 года, Пулавский, Потоцкий, Красинский (брат Адама), Заремба, Коссаковский и другие соединились в Баре, небольшом городе близ Каменца, недалеко от турецкой границы, издали воззвание в полякам, подняли оружие, объявили себя конфедерациею (союзом), а Станислава лишенным престола, призывая его как изменника к суду отечества.
   Екатерина проникла замыслы, знала хитрости соседей, неверную дружбу союзников и не боялась их. Она объявила конфедератов барских возмутителями. Станислав подтвердил слова ей. Королевские польские войска, соединясь с русскими, начали укрощать восстание. Кровавое народное междоусобие явилось в печальных событиях. Местечко Бар было взято и разорено русскими. Большая часть конфедератов погибла. Пулавский бежал и умер за границею. Думая угодить императрице русской, запорожцы толпами сбежались в польскую Украйну и Подолию и ужаснули злодействами, мстя Малороссии прежние обиды Польши. Екатерина отвергла помощь разбойников, но безумная ярость их повлекла за собою события важные: преследуя поляков, запорожцы ворвались в турецкие области, разграбили и выжгли местечко Балту. Султан объявил, что будет мстить нанесенное оскорбление войною с Россиею. Фридрих и Иосиф торжествовали. Конфедерация ожила надеждою. Тогда явился вполне обширный ум Екатерины. Тщетно оправдывая себя в своеволии запорожцев, тщетно напоминая Австрии и Пруссии о союзах и договорах и доказывая, что в Польше действовали русские согласно воле короля польского,. она была готова на войну и хотела показать Европе огромные средства России. Отправить русский флот к Царьграду, восстановить против турков христианские народы Эллинского полуострова, послать войско в одно время на Дунай и за Кавказ; где единоверцы наши страдали под игом мусульман -- таков был исполинский план, к исполнению которого приступили немедленно. Голицын и Румянцев двинулись в Бессарабию, Медем пошел на Кубань, Тотлебен отправился в Грузию; русские корабли поплыли в Архипелаг. Предприятия столь обширные требовали великих усилий. Русское войско вышло из Польши. Екатерина велела остаться там генералу Веймарну с 10.000 (в том числе было 2.000 казаков). Опасаясь, что столь малые силы не удержат восстания поляков, не укрощенного истреблением барской конфедерации, она велела послать к Веймарну еще 4 пехотные д 2 кирасирские полка под начальством генерала Нуммерса. В числе пехотных полков был суздальский полк Суворова, пожалованного в то время в бригадиры. Он спешил по назначению. Так начались обширные дела Екатерины, так начал Суворов свое военное поприще, окурившись порохом из пушек Фридриха Великого!
   Поход Суворова из Ладоги до Смоленска совершен был глубокою осенью 1768 года. В месяц прошел он более тысячи верст. Весною 1769 года Нуммерс перешел к Орше. Суворов был у него в авангарде.
   Опасение, что с удалением войск в Турцию восстанут польские конфедераты, оказалось справедливо. Кровавое наказание непокорных только воспламеняло ярость их. Оробевший Веймарн звал к себе Суворова, столь известного наездами в прусскую войну, и первый шаг Суворова показал, что молва об его смелости и отваге была справедлива: он посадил пехоту и конницу на телеги, ведя лошадей свободными, и в 12 дней достиг Праги, проскакав 700 верст без отдыха, мимоходом усмирив под Брестом конфедератов Беляка и Коржицкого, единственно быстротою движения. Они собрали два полка и вовсе не ожидали русских, когда Суворов явился, окружил квартиры их и заставил распустить набранное войско. Захваченные врасплох, конфедераты поневоле повиновались. Но Веймарн со страхом известил Суворова, что Варшава готова восстать, что заговорщики ждут приближения корпуса Котелуповского, состоящего из 8.000 и идущего к Варшаве. Суворов не верил преувеличенным слухам и просил позволения идти немедленно с легким отрядом. В семи верстах от Варшавы увидел он на правом берегу польских всадников, переправился в брод через реку, напал на них, разогнал их и доказал справедливость своей недоверчивости. Весь отряд Котелуповского состоял из 400 человек и немедленно рассеялся.
   Уничтожив предприятие Котелуповского, Суворов узнал о сборе в Литве Пулавских, соединявшихся около Бреста. Поспешным набегом полетел он на конфедератов, пробрался по болоту в лес, где они находились, бросился на две пушки, коими защищали себя конфедераты, сбил их и стал кареем, не боясь, что конница окружила его со всех сторон. "Мы отрезаны" вскричал дежурный майор. Суворов велел арестовать его и картечью охолодил жаркое нападение поляков. Четыре атаки их были безуспешны. Франц Пулавский был убит. Поляки смешались. Тогда удар в штыки решил дело. Поляки держались еще в ближней деревне. Русские зажгли ее, очистили штыками, и конфедераты бежали, преследуемые драгунами. Одобряя смелые действия Суворова, Екатерина пожаловала его в генерал-майоры января 1-го 1770 года.
   Суворов сделался главным действующим лицом в войне конфедератской. Он составил план своих действий и три года следовал ему. Он проник, что всего важнее было не допускать соединения конфедератов: надобно было предупреждать их, падая на них "как снег на голову" по русской пословице. Все правила этой войны заключались в словах: "взгляд, быстрота, натиск". Суворов занял Люблин, город между Вислою и Бугом, почти в равном расстоянии от Варшавы, Бреста и Кракова, и учредил в нем свою главную квартиру. Отсюда мог он наблюдать движения в Польше за Вислою и в Литве. Он старался иметь верные сведения о всех движениях конфедератов. Города занимали русские гарнизоны. При первом сборе поляков Суворов летел со своим отрядом и нежданным ударом рассеивал сборища, даже удаляясь по возможности от кровопролития и только отбирая оружие и распуская набранные конфедератами дружины.
   Война с Турциею должна была решить дальнейшую участь войны в Польше, ибо неудача русских открывала туркам путь в Польшу. Тогда восстание могло сделаться всеобщим. К прискорбию Екатерины, первый год турецкой войны ничего не решил: главное дело в походе 1769 года возложено было на князя Голицына. С 75.000 войска он должен был взять Хотин, идти на Дунай и занят Молдавию" и Валахию. Румянцев подкреплял его, находясь между Днепром и Доном. Медленность и робость русского полководца были причиною, что только нечаянный случай дал ему возможность овладеть Хотином. Медем занял Азов и Таганрог, но легкое завоевание их было незначительно. Действия Тотлебена в Грузии были неважны. Русский флот шел медленно и зазимовал в Англии и Порт-Магоне.
   Не слыша о победах русских и думая, что Турция совершенно увлекла силы русские, конфедераты решились действовать смелее. Главою их явился Казимир Пулавский, сын первоначального конфедерата барского, брать Франциска, убитого под Брестом, лихой наездник, великан ростом, отваги необыкновенной. Товарищами его были: Валевский, Коссаковский, Мошинский, не уступавшие Пулавскому в смелости; Савва, полудикий казак; Заремба, опытный офицер пехотный; Огинский, важный влиянием своим в Литве. Неожиданные события 1770 года еще раз остановили предприятия конфедератов.
   Если 1769 год мог порадовать надеждами врагов России, 1770 изумил Европу. Все предположения Екатерины исполнились. Румянцев одержал неслыханные дотоле победы над турками под Ларгою и Кагулом. Покорение Бендер, занятие крепостей по Дунаю, восстание греков, морские битвы в Архипелаге, истребление турецкого флота в Чесменском заливе -- ознаменовали достопамятный второй год первой турецкой войны.
   Конфедераты не осмелились и не могли предпринять ничего важного при этих событиях и неутомимой деятельности Суворова. В апреле он разбил отряд Мошинского при Клементове обыкновенным маневром своим -- быстрым походом и ударом в штыки на батарею из 6-ти пушек, которые были у конфедератов. Мошинский успел снова собраться близ Опатова. Суворов неусыпно преследовал его и разбил вторично. Несчастный случай едва не погубил Суворова после этой битвы: спеша вскочить на паром при переправе через Вислу, он упал, ударился грудью о паром, лишился чувств и свалился в воду. Один из гренадеров бросился в реку и спас его. Три месяца Суворов был болен. Екатерина прислала ему орден св. Анны, с 1762 года причисленный к орденам российским и имевший тогда только одну степень.
   
   Можно было ожидать, что 1771 год поведет русских к победам более легким, более блестящим, следствия коих будут окончательны. Румянцеву, возведенному в звание фельдмаршала, и получившему св. Георгия I-й степени -- высшую воинскую награду, учрежденную в 1769 году, велено было перенести оружие за Дунай и идти к стенам Царьграда, когда Орлов подойдет к столице султанской по волнам Архипелага, а князь В. М. Долгорукий со второю армиею овладеет Крымом. Надежды не осуществились. Румянцев переходил за Дунай, но действовал нерешительно, кончив поход неважными битвами, взятием нескольких крепостей и возвращением в Молдавию. Орлов занял остров Метелин, но не смел идти в Дарданеллы, куда Эльфинстон указал ему дорогу еще в прошлом году. Он не умел подкрепить и восстания греков, уничтоженного свирепым мщением оттоманов. Только Долгорукий исполнил свое дело. "Крым -- область русская", писал он Екатерине из дворца ханов крымских. Действий русского войска и флота нельзя было назвать неудачами, но Екатерина знала, что только решительные и блестящие успехи доставят ей мир, прекратят тайные замыслы неприятелей и усмирят Польшу. Она не ошиблась. Тревожимые прежними успехами войны, тайные и явные враги России спешили воспользоваться временем. Австрия заключила союз с Турциею, предлагая России мириться с султаном при ее посредничестве и требуя выхода русских войск из Польши. Предложения свои подтвердила она сближением войска к польским границам. Екатерина показывала что она не боится войны с Австриею при союзе Пруссии, и требовала от Фридриха исполнения трактатов. Тогда увидели ненадежность дружбы его. Престарелый герой прусский хитрил: ему страшно было усиление России, когда он не боялся Австрии без союза ее с Россиею. Фридрих придвинул войско к польским границам. Два соперника, Австрия и Пруссия, стерегли друг друга, но оба равно не доброжелательствовали Екатерине и усердно поощряли конфедерацию, ибо при успехе ее Польша являлась союзником полезным. Еще живее приняла участие в деле Польши Франция. В 1770 году прибыл к конфедератам Дюмурье, столь известный впоследствии в истории французской революции. Главное место конфедерации находилось тогда в Эперии, в Венгрии. Там укрывались многочисленные польские изгнанники. Сам Иосиф посетил их. Посол конфедератов был принят при французском дворе. Падение Шуазеля лишило их денежной помощи, но Дюмурье устроил план конфедерации, называвшейся тогда всеобщею. В Бялую, близ силезских границ, перенесли главное место союза. Самые женшины приняли деятельное участие: графиня Брюль, урожденная Мнишек, была душою заговора; графиня Грабовская делила с мужем труды и опасности. Полагали, что около 15.000 могут поднять оружие немедленно. Пулавский должен был действовать в Великой Польше, Мошинский -- в Малой Польше, Огинский -- в Литве. Мошинский и Пулавский начали немедленно. Суворов, как мы видели, уничтожил предприятия Мошинского, но болезнь его дала возможность Пулавскому овладеть Ченстоховом, другим конфедератам -- Ландскроною, Тинецом, а Огинскому -- пробраться в Литву. Дюмурье явился в Польшу. С 1771 года должна была начаться война деятельная. Веймарн потерял все соображения, и положение малочисленных русских войск в Польше становилось опасным. Затруднения России, при неконченной войне с Турциею, неприязни Австрии, шаткой дружбе Пруссии, умножило еще восшествие на шведский престол Густава III-го -- Карла ХII-го в малом виде, успевшего разрушить при начале царствования ограничение королевской власти в Швеции и угрожавшего России войною. Прибавить войска в Польшу было невозможно: надлежало воевать в Турции, оберегать Финляндию от шведов. Тем важнее были действия Суворова, и в 1771 году показал он деятельность и неутомимость изумительные: был всюду и всюду оправдывал верный расчет свой на успех. Не силою, но единственно искусством достигал он победы, несмотря на отчаянные усилия конфедератов.
   Едва оправившись от болезни, Суворов перешел под Сендомиром Вислу с 4 ротами пехоты, 3 эскадронами карабинеров, сотнею казаков и несколькими пушками (исчисляем количество войска, дабы показать, с какими малыми силами действовал Суворов). Он немедленно отнял Ландскрону и разбил отряд Шуца. Пользуясь его отсутствием, неприятель напал на Люблин. Суворов обратился туда. Дорогою захватил он конфедератов в Казимирже. Здесь, когда русские очищали улицы от бегущих конфедератов, Суворов увидел отряд казаков Саввы, укрывшийся в обширном сарае. Он подъехал один к сараю и предложил сдаться. Неприятели не смели противиться и сдались. Люблин был освобожден, но Пулавский и Савва осадили Красник. Когда появление Суворова заставило их отступать, Веймарн был отрезан и окружен в Кракове. Суворов спешил на выручку. Конфедераты остановили его на реке Дунайце. Он велел очистить переправу пушками -- первый бросился через реку в брод; гренадеры шли за ним по пояс в воде. Неприятель бежал. Суворов разбил отряд поляков у Велички и взял приступом редут неприятельский под Тинецом. Под Ландскроною ждали его соединенные силы конфедератов, числом более 5.000. Дюмурье был там со своим отрядом французов. Быстрое нападение Суворова смяло неприятелей. Русские отняли две пушки, гнали конфедератов до силезской границы и разрушили главное убежище их, Бялой. Сапега и Оржевский пали в битве. Мощинский и Лассоцкий, друг Дюмурье, попались в плен. Дюмурье потерял надежду поддержат восстание, оставил Польшу и отправился во Францию. Краков был освобожден. Пулавский, не успев соединиться с товарищами под Ландскроною, бросился к Замосцью и овладел этою крепостью. Суворов шел по следам его. С 2.000-ми Пулавский хотел удержать русских, но не успел даже построить рядов своих, -- так быстро напал на него Суворов. Пока Пулавский бежал разбитый, Суворов обратился к Краснику и уничтожил отряд Новицкого. Вся Польша завислянская была очищена. Часть конфедератов ушла за границу, другая укрылась в Литву, подкрепляя Огинского, усиленного приходом Коссаковского с полком черных гусаров -- отборною дружиною, названною "вольными братьями". Войско Огинского возросло до 5.000; у него было 12 пушек. Он обнародовал в Пинске манифест, захватил в плен русский батальон и не боялся посланных против его полковников Тиринга и Древича. Отовсюду сходились сюда конфедераты. Суворов не медлил. С тысячью человек войска поскакал он в Литву из Люблина и через четыре дня был в Слониме, проехав более 200 верст. Там собрал он до 700 человек из разных отрядов, ибо у него оставалось не более 200 из собственного отряда: все другие оставлены были на пути, изнеможенные усталостью. Суворов не знал утомления. Слыша, что Огинский укрепился под местечком Сталовичами, ночью прошел Суворов по лесам и болотам, зашел в тыл Огинскому, ударил внезапно с криком "ура!" и рассыпал не ждавшего нападения, изумленного неприятеля. В беспорядке бросились конфедераты к Сталовичам. Русские ворвались туда вслед за ними. Здесь едва не погиб Суворов. Еще было так темно, что, не разглядев хорошо, он обратился с приказом к арнауту из свиты Огинского, скакавшему по улице. Почти в припор выстрелил в него арнаут, но не попал. В Сталовичах нашли захваченный Огинским русский батальон, вооружили его отнятым у поляков оружием, и Суворов спешил догнать неприятеля. Пробежав через местечко, поляки выстроились на открытом поле. Началась битва. Никогда прежде не дрались конфедераты так упорно и отчаянно. Натиск штыками заставил их отступать и наконец бежать в беспорядке к Слониму. Положение Суворова было весьма опасно даже и после победы. Число пленных почти равнялось числу победителей, из коих убито было до 100 человек и до 400 ранено. Огромный обоз и все пушки Польские были взяты Русскими. Если бы неприятель умел тогда собраться и напасть на Суворова, успех Русских был бы на этот раз сомнителен. Но Суворов, поступая по-видимому с безрассудною отважностью, знал с кем имеет дело. Отразив нападение Беляка, не подоспевшего к битве со своими уланами, и думавшего смять Русских отчаянною атакою, Суворов спешил к Слониму. За ним тянулся обоз на три версты. Едва явились Русские в Слониме, конфедераты бежали в Пинск, главное гнездо заговора в Литве. Быстро преследовал их Суворов и разрушил Литовскую конфедерацию. Огинский удалился в Пруссию. Его примеру последовали Беляк и Грабовский, после кратких переговоров. Заборовский был убит в сшибке под Пулавами. Суворов возвратился в Люблин, где ожидала его награда орденом св. Георгия 3-й степени за победу под Тинецом и за разбитие Пулавского у Замосцья. Имя Суворова сделалось страхом конфедератов. Русские солдаты считали его непобедимым. За победу под Сталовичами Екатерина прислала Суворову орден св. Александра Невского. "Поблагодарите Суворова за окончание фарсов Огинского", писала она.
   Успехи войны и милости Императрицы не могли однакож утешить Суворова. Он скорбел об участи конфедератов. Исполняя долг свой, сражаясь с ними, не губить храбрых, но несчастных защитников Польши, желал он, а устремиться туда, где гремели громы Кагула и Бендер. Там хотелось ему быть, а не тратить годы в войне мелкой, утомительной, где подвергался он безпрерывной опасности, сражался, не щадя себя в битвах, и пуля конфедерата, или пика улана могли положить конец жизни его, без славы, в каком-нибудь безвестном болоте Пинска, или деревне Польской. Огорчение Суворова умножали несогласия с товарищами и с Веймарном. Суворов старался облегчать участь мирных жителей Польши, щадил самых конфедератов, уважал их бесполезную, но непреклонную храбрость и вольное обречение на гибель. Он послал даже однажды к Пулавскому табакерку на память своего уважения к его мужеству {Suworow's Leben, Фр. Шмитта. Т. I. стр. 73.}, и ласковость и кротость Суворова привлекали к нему сердца врагов. Не так поступали другие, оставившие в Польше память беспощадного свирепства я завидовавшие подвигам Суворова, не умея подражать им. Суворов беспрерывно видел препятствия, встречал неудовольствия, ощущал недостатки во всем, в течение всех трех лет кочевой, бездомной жизни. Веймарн, слушавший наветы других, не соглашался с Суворовым, затруднял его предписаниями, даже упрекал своеволием, незнанием правил тактики. Суворов отвечал ему однажды с улыбкою на этот упрек: Ja, ja, so eind wir, ohne Taktik und ohne Praktik, und doch tiberwinden wir unsere Feinde ("Да, что делать -- мы уж такие: без тактики и практики, а неприятеля бьем! Когда ему говорили, что он изнуряет солдат быстротою походов -- "Римляне еще скорее нашего ходили: читайте Цезаря!" сказал он. Веймарн, вероятно, полагал, что Цезарь ему не указ и не пример. Неудовольствия превращались в явную ссору. Когда Суворов представил о необходимости идти в Литву на Огинскаго, Веймарн строго запретил ему этот поход, уведомляя, что Древич и Тиринг уже отправлены туда." "Скажите генералу", отвечал Суворов, "что когда выпадили из пушки, Суворову не сидится на месте!" -- Он велел немедленно выступать. Ему представили о запрещении начальника.-- "Я отвечаю за мою вину головою, a вы исполняйте свое дело!" вскричал он. Веймарн оскорбился. В одно время с донесением Суворова о победе, Екатерина получила жалобу Веймарна на его ослушание и нарушение воинской подчиненности. Веймарна подкреплял Салдерн, бывший Русским поверенным при Станиславе -- ничтожный интригант. Екатерина отвечала сменою Веймарна и Салдерна. Место обоих заступил А. И. Бибиков, друг Суворова, но интриги не прекращались. Суворов просил увольнения. "Я исполнял долг мой", писал он Бибикову, "не желая при том зла стране, где находился. Никогда самолюбие не управляло мною и я забывал себя при деле общем. Не привыкнув к светскому обращению, я сохранил простоту моей природы и свободу чувства. Мизантропия овладевает мною. Не предвижу далее ничего, кроме досад и горестей." Дело конфедератов казалось потерянным. Они уверились, что с такдм соперником, как Суворов, когда и без того возникли между ними несогласия, никто не хотел слушаться, каждый поступал по своему, народ не принимал участия, a храбрость личная была безполезна при недостатке средств, -- сопротивляться было невозможно. Все оставляли конфедерацию. Только Пулавский не уступал. Он искал смерти, если уже не победы. Смелый замысел его захватить Станислава в Варшаве не удался, по измене Косинского; которого дотоле считал он другом своим. Товарищи беспрестанно уходили от него. Он еще надеялся, что Австрия, Пруссия и Россия перессорятся между собою. Но уныние овладело конфедератами, когда узнали они, что Фридрих придумал средство к общему миру: видя, что Россия не уступала Польши, и почитая неуместным начинать за то войну, он предложил поделиться легкою добычею и разделить яблоко раздора, оставя для вида несколько областей Станиславу, под именем Польского королевства. Таким образом все стороны были довольны. Екатерина согласилась. Иосиф, еще недавно жаркий защитник Поляков, так охотно приступил к дележу, что спешил занять Польские области. Фридрих не уступал ему. Австрийцы захватили Спиж. Пруссаки взяли Торунь и Познань. Тщетно протестовал Станислав и вопияли конфедераты, полагавшие всю надежду на Фридриха и Иосифа. При посредничестве Австрии, между Турциею и Россиею заключено было перемирие, и в одно время начались переговоры в Варшаве о разделе Польши, и в Фокшанах совещания о мире России с Турками. Пулавский, Коссаковский и несколько французских офицеров, между коими были Виомениль, Шуази и Галибер, решились в последний раз отличиться отвагою -- другой цели они уже не могли иметь, пускаясь на дело, которым могли бы похвастать самые отчаянные искатели приключений.
   Узнав, что находившийся в Кракове Русский комендант, полковник Штакельберг, был влюблен в ловкую красавицу, Польку, и отличался на балах ее, не смотря на старость свою, слыша при том, что Краковский замок охраняется слабо, конфедераты вздумали, во время отсутствия Штакельберга, пробраться ночью в замок, сквозь отверстие в стене его, сделанное под гору для стока воды и нечистот. Одетые в белые рубашки сверх мундиров, они проползли по горе, незамеченные, по выпавшему в тот день снегу (24 Января 1772 года), вошли в замок и захватили гарнизон спящий. Штакельберг был на бале и шел в польском, любуясь своею красавицею, когда пушечная пальба с крепости ужаснула его. Несколько поляков вбежали в залу и потребовали у него шпаги. Едва мог он спастись с бывшими при нем офицерами, собрал отряды, находившиеся в городе, бросился к замку, но принужден был отступить.
   Суворову донесли шпионы о предприятии конфедератов. Он спешил к Кракову, но явился уже поздно; замок был занят. Кроме оскорбительной вести о взятии Кракова конфедератами, полетевшей по всей Польше, положение Суворова было затруднительное. Пулавский и Коссаковский, пользуясь смятением, заняли Тинец и Ландскрону, сильнее укрепились в Ченстохове, и многочисленные отряды их окружили Суворова в Кракове.

0x01 graphic

   Краковский замок находится на высоком месте близ городской стены, и приступ к нему, a равно и осада были невозможны при малочисленности войска и недостатке средств. У Суворова было не более 1000 человек, a пушек всего четыре. Принужденный отбивать отважные вылазки из замка и набеги конфедератов, не доверяя при том полякам, Суворов вооружил жидов и велел им занимать в городе караулы. Без смеха нельзя было смотреть на иудейских воинов, дрожавших, когда ставили их на часы. Уверяют, что онн просили даже для охранения прибавлять к каждому отряду их хоть одного Русского солдата. Суворов решился штурмовать замок, но был отбит, и принужден удовольствоваться блокадою. "Ничего не могу добиться от Штакельберга о том, как сделалось здешнее невероятное приключение", писал Суворов Бибикову. "Он всегда был из числа избалованных Иваном Ивановичем Веймарном перепискою на иностранных диалектах, a ксендзы и бабы повредили ему голову и сделали его чересчур добрым. Таков был начальник, a а каков поп, таков и приход!" -- Что делать? Штурм наш был неудачен и доказал храбрость, a не искуство наше", писал он после приступа к Краковскому замку.

0x01 graphic

   Полученная помощь дала Суворову средства разбить отряды Коссаковского под Тинецом. Здесь Суворов опять подвергался большой опасности: Польский уланский офицер поклялся умертвить его, пробился к нему, выстрелил из двух пистолетов и кивулся на него с саблею. Суворов ловко отбил удар наездника, a пуля подскакавшого русского кирасира повергла его с лошади. Конофдератов гнали до Силезской границы. Апреля 15-го сдался Краков. Суворов возвратил шпаги французским офицерам, говоря им: "Моя Императрица не воюет с вашим Королем -- вы не пленники мои, a гости!" Он обнял их и велел угощать.

0x01 graphic

   Занятием Кракова заключилась конфедератская война, грозившая всеобщим возстанием Польши. Без Суворова она могла причинить большой вред политическим разсчетам Екатерины. Трактат о разделе Польши был подписан и объявлен. Конфедераты, укрывавшиеся за границею, просили позволения возвратиться в Польшу, обещая покорность. Пулавский не уступал. Он скрылся в Германии. Когда в последнем собрании конфедератов, бывшем в Браунау в Баварии, издан был протест их против раздела Польши, и им приказано было удалиться из Баварии, не находя нигде приюта, Пулавский отправился в Америку. Там начиналась тогда война за независимость Соединенных Штатов. Пулавский погиб в битве на берегах Саванна, сражаясь в рядах воинов Вашингтона. Мошинский удалился с Дюмурье во Францию и голова его легла на гильотине во время Революции. Коссаковский был несчастливее всех товарищей: он дожил до своего бесславия, и погиб через 20 лет позорною смертью предателя, в последние минуты самостоятельного бытия Польши.
   Но политические тучи все еще носились на горизонте Европейской дипломатики. Иосиф спорил, Фридрих хитрил, Екатерина не уступала. Неисполнимые условия предложила она на Фокшанском конгрессе. Австрия объявила неумеренные требования на участок в Польше. Австрийцы двигались вперед и занимали города Польские. Два Русские корпуса, под предводительством генералов Эльмпта и Романиуса, вошли в Литву и Польшу. Австрия готова была воевать, уверенная в нейтралитете Фридриха, требовала только от Султана отдачи Буковины и за то обещала помощь сильным войском. Густав III-й также грозил войною, Бибиков был оскорбляем своевольными поступками Австрийских генералов. Суворов разделял его негодование, и так горячо, что не однажды доходило почти до явного разрыва. Бибиков принужден был напомнить ему об осторожности. "Виноват", отвечал Суворов, "да дайте же мне такое философское место, где я никому не помешаю -- мне пора на покой". Я со Сретеньева дня не разувался, и что я за политик такой у тебя, батюшка, стал! Пришли кого-нибудь другого -- черт ли с ними сговорит! Ведь я политики не знаю..."
   Радостно услышал Суворов, что он прикомандирован к корпусу Эльмпта, которому велено идти в Финляндию. "Теперь я в своей тарелке", писал Суворов к Бибикову -- "следую моему жребию, приближаюсь к отчизне, удаляюсь из земли, где хотел я добра, делая то, чему сердце мое не противоречило и долг не препятствовал. Радуюсь, что жители свидетельствуют мне благодарность. Я любил их и оставляю с сожалением, оканчивая дело мое, как честный человек. Завистников моих не хочу ни ненавидеть, ни презирать, a перемены в них не ожидаю, зная их свойства. Женщины правят здесь жребием как и везде -- я боялся их и забавлялся с ними почтительно, не умея им угождать."
   Внезапный приказ Эльмпту остановиться встревожил Суворова. Дела в Польше принимали более и более вид грозный, хотя в Сентябре 1772 года Белоруссия была уже объявлена русскою провинциею. На Дунае велено возобновить военные действия. Бибикова огорчила холодность Екатерины, думавшей, что он не умеет ладить с Австрийцами, грозившими войною. "Что же нового обо мне?" писал к нему Суворов,-- "куда идти -- вперед или назад?... Или Двина будет для меня рекою забвения?... Тянемся к Дерпту.... Если со Шведами ничему не бывать, что мне в Финляндии делать: зайцев гонять или жениться?"
   Но что казалось ему забвением, было свидетельством надежды на него и благоволения к нему Императрицы. Она не посылала его к Румянцеву, ибо он был ей надобен, пока Швеция тревожила ее сомнением и в Польше дело не было решено. Споры продолжились до августа 1773 года, когда сейм, окруженный 20,000 русских солдат, утвердил первый раздел Польши.
   Суворов был призван зимою 1772 года в Петербург. Изъявляя лестные знаки милостей, Екатерина приказала ему осмотреть крепости по шведской границе. В феврале 1773 года Суворов обехал Выборг, Кексгольм, Нейшлот и собрал сведения о расположении умов в пограничной Финляндии, на случай воины. Марта 21-го кончился срок перемирию с Турками. Екатерина повторила Румянцеву немедленно начать наступательную войну, не думая ни о каких переговорах. По возвращении из Финляндии в Петербург Суворов просил Императрицу позволить ему отправиться в Молдавскую армию. Получив разрешение на отъезд, он спешил на Дунай. Не мелкая война, не стычки с конфедератами, но битвы с сильиым неприятелем, под предводительством героя, обратившого на себя внимание Европы, ожидали его. Суетны надежды человеческие: там готовы были Суворову новые лавры, но судьба готовила ему и новыя скорби!

0x01 graphic

   

0x01 graphic

   

ГЛАВА III.

Первая Турецкая война. Румянцевъ и Суворов. Туртукай. Козлуджи. Удаление Суворова.

   
   Русские военные летописи XVIII века представляют нам имена двух полководцев с дарованиями необыкновенными, знаменитых победами. Эти полководцы были Миних и Румянцев, имена коих блистают славою среди других, современных им имен Кейта, Репнина, Долгорукого. Нередко смешиваем мы понятия в безотчетном наименовании: славный. Различна бывает слава, и поучительно сравнивать великих людей, если они идут в исторической параллели.
   Миних и Румянцев подают повод к сравнению тем более, что многие обстоятельства жизни и побед их являются сходственны. Оба, после предуготовительных, так сказать, подвигов, одного в Польше, другого в Пруссіи, сражались с Оттоманами па полях придунайских. Здесь начали, здесь и кончили они свое военное поприще.
   Нельзя не удивляться, как долго европейцы не могли постигнуть тайны побед над Оттоманами, и как даже великие полководцы испытывали неудачи потому именно, что вели войну с Турками по правилам тактики, употребляемой в битвах с регулярными войсками. Образ войны Турков был всегда и неизменно один: они нападали, первый удар их, всегда огромными силами и с многочиисленною конницею, бывал ужасен. Удача делала Турков опасными. Кто мог выдерживать первый натиск их, тот уже вполовину выигрывал, ибо неудача всегда лишала Оттоманов бодрости; они укрывались в крепостях, собирая войска для второго удара. Европейцы старались удерживать удар Турков, двигали свои армии огромными кареями, ограждались рогатками, а после, победы обыкновенно приступали к осаде крепостей, стараясь обратить их в основу своих действий, для недопущения или выдержания второго неприятельского натиска.
   Так поступал Миних, принадлежавший к школе старых тактиков. Ученик Евгения, он принял войско Русское в его первобытном образовании после Петра Великого и вел войну с Турками ученым образом. Два похода изучал он Оттоманов, но в третий (честь, безспорно ему принадлежащая) понял настоящий образ войны с ними: поход 1739 года, битва Ставучанская, взятие Хотина, занятие Молдавии, были подвигом самобытным и блестящим. Доказав на деле, о чем еще сомневался Петр Великий под Прутом, Миних показал пример настоящей войны с Турками, хотя движение тяжелым кареем, имя иностранца, расстройство войск и нестерпимое самолюбие Миниха вредили ему.
   Румянцовъ обладал многими преимуществами перед Минихом. Он был ученик Фридриха и Лаудона, изменивших прежнюю тактику, находился в битвах Семилетней войны, и был русский, обладая доверенностью солдат, испытанных в бою после Семилетней войны. Важное облегчение движений разделением огромного каре на малые, и уничтожение рогаток, вселявших робость в солдата (если только не Потемкину должно приписать отмену их), принадлежат ему. Мужество в бою, уменье распорядиться при неудаче, искусство размещения и продовольствия армий, были его неотъемлемыми свойствами, но Румянцев не постиг образа настоящей войны с Турками, не смотря на пример Миниха, и даже на то, что поход 1770 года показал ему тайну победы.
   Турецкая война, как мы видели, началась в 1769 году. Русское войско разделено было на две армии: первою, главною, начальствовал князь A. M. Голицын; вторая была под начальством Румянцева и только подкрепляла действия первой. Голицын поступал нерешительно. Взятие Хотина и движение на Дунай отчасти оправдывали его, но он был сменен и Румянцев заступил его место. Вторая армия поступила под начальство графа П. И. Панина.
   Немного представляет военная история дел столь блестящих, как дела Румянцева в 1770 году. Пока Панин осаждал Бендеры и занимал Турков блокадою Очакова, Румянцев двинулся против Турецких и Татарских полчищ. Битвы при Ларге и Кагуле казались чем-то баснословным, и современники славили Румянцева, как великого полководца. Потомство судит строже современников.
   Если внимательнее рассматривать действия Румянцева даже и в 1770 году, то убедимся, что битвы при Ларге и Кагуле были счастливою случайностью, доказавшею только мужество Румянцева в минуту опасности. Он должен был искупить неосторожность похода своего победою или гибелью, и -- победил! -- Важные недостатки были соединены с его воинскими достоинствами. Медленный, нерешительный, недоверчивый к другим и к самому себе, до того, что никогда не давал определенных приказаний, сберегая, как говорили, извинение на случай неудачи; честолюбивый, завистливый к славе подчиненных до того, что готов был устранить всякого, кто был ему опасен дарованіем, хотя угодливый перед людьми случайными, хитрый и уклончивый в обращеніи, Румянцев не умел возбудить любви к себе войска, хотел славы, но трепетал бесславия. Взгляд на походы в 1771-м и следующих годах докажет справедливость наших слов.
   Кампанию после Кагульской битвы (в 1770 году) Румяницев кончил тем, что занял оставленный Турками Измаил, Килию, отданную при первом требовании, Браилов и Аккерман, взятые после слабого сопротивления. Бендеры покорены были Паниным. Русские стали на Дунае. Турки копили новые войска на правом берегу Дуная. Сильные гарнизоны их засели в крепостях, составлявших двойную линию защиты по обоим берегам реки (кроме взятых Русскими, Килии, Браилова, Измаила), Журже, Турне, Тульче, Исакче, Мачине, Гирсове, Силистрии, Туртукае, Рущуке, Систове, Никополе, из коих главными были Силистрия и Рущук.
   Вторая армия поступила в 1771 году под начальство князя В. М. Долгорукаго и ей предписано было занять Крымский полуостров. Обнадеженная Кагульскою победою и спеша кончить войну победами, Екатерина велела Румянцеву перейти за Дунай. Здесь оказались недостатки Румянцева, как полководца. Он готовился к походу, но прежде начал забирать Дунайские крепости. Зимою Русские взяли Журжу. Неосторожность Потемкина, искавшего воинской славы под знаменами Румянцева, ободрила Турков. Они перешли на левый берег Дуная, отняли у Русских Журжу, оттеснили корпус Русский к Бухаресту. Румянцев не думал разгромить их ударом, и только послал за Дунай Милорадовича и Вейсмана отвлекать движение неприятелей. Милорадович захватил Мачин и Гирсово. Вейсман сделал более предписанного ему -- разорил Тульчу и Исакчу, разбил войско Турков при Бабадаге, где находлась запасная артиллерия Турецкая и где взял он до 170 пушек. Эссену с Потемкиным удалось также разбить Турков, стремившихся на Бухарест; они укрылись за Дунай; русские снова заняли Журжу. Тем кончилась кампания 1771 года.
   Дела Румянцева, столь нерешительные, привели в недоумение всех и огорчили Екатерину. Крым был завоеван Долгоруким. Будь решительнее Румянцев, ужас турков кончил бы войну с ними, усмирил Польшу, устрашил Швецию, Пруссию, Австрию, и прекратил интриги Франции при Дворе Оттоманском. Мы видели, какие важные политические следствия, принудившие Екатерину согласиться на переговоры о мире, произошли от нерешительной -- скажем более -- неудачной войны Румянцева.
   Он был однакож уверен, что Турки согласятся на мир, какой им предпишут, и Екатерина видит необходимость заключить мир. Но Турки уже оправились от страха, а Екатерина понимала, что уступить Оттоманам значит унизить себя в глазах Европы и ободрить завистников России. Она была уверена, что Румянцев не понимает своего положения, предложила туркам тягостные условия и не боялась расторжения Фокшанскаго конгресса, совершенно смешавшего предположения Румянцева. Он не приготовился к войне в целый год, проведенной в переговорах, даже расстроил свое войско, и не знал что делать, когда Екатерина снова предписала ему идти за Дунай. С большею прежнего нерешительностью приступил он к войне. Турки собрались в огромных силах. Румянцев медлил и начал рекогносцировкою, препоручив ее Потемкину, может быть, потому что не боялся упрека за неудачи его, и Вейсману, потому что, где был Вейсман, там неудачи не могло быть.
   В таком положении находились дела русских на Дунае, когда явился в армию Суворов. Молва об его имени предшествовала ему. И тогда уже только один русский генерал был ему равен известностью между солдатами -- Вейсман, имя коего было кликом побед, не смотря на чин генерал-майора, младшего перед многими другими товарищами. С именем Суворова соединялась слава трехлетней войны конфедератской. Известно было особенное внимание к нему Императрицы, и везде носились слухи об его оригинальностях и странностях. Румянцев не опасался других -- графа И. П. Салтыкова, князя Н. В. Репнина, М. Ф. Каменского, хотя генерал -поручиков и корпусных командиров (не говорим об Олицах, Эссенах, Ступишиных, Унгарнах и прочих подчиненных Румянцеву начальниках войск). Напросившийся на службу в действующую армию, Суворов встречен был холодно. Румянцев не оказал ему никакого отличия и назначил его в корпус Салтыкова, охранявший левый берег Дунайский от Туртукая до Гирсова. Замечательно, что под начальством Салтыкова находились тогда Потемкин и Суворов, столь достопамятные впоследствии. Потемкин, уже отличенный Императрицею, известен был личною храбростью, и при том был беспечен, неосторожен, ленив. Между тем ему препоручались все ответственные предприятия, не смотря на беспрестанные ошибки его и невыгодную славу, как генерала, так, что корпус его прозван был в армии мертвым капиталом. Суворова мы уже знаем, но его послали с небольшим отрядом войск наблюдать Турков, бывших в Туртукае, как будто какого-нибудь рядового, ничтожного генерала. Рекогносцируя правый Дунайский берег, Потемкин занял Гирсово. Вейсман, отряженный также для опознания неприятеля, устремился на Силистрию, напал на лагерь Турецкий близ Карасу и завладел им. Турки сдвинулись к Силистрии. Румянцев велел переправляться за Дунай, назначив для того Гирсово, и отменил приказание, назначая Гуробад, в 30 верстах ниже Силистрии. Здесь стояло до 12,000 Турков. Вейсману велено было осмотреть положение неприятеля. Имея не более 4000, он напал на Турецкий лагерь и овладел им. Дорога была очищена. Войско Русское переправилось 12 июня. Потемкин начальствовал левым крылом, генерал Ступишин правым (при нем был Вейсман, прикрывая главную армию). Тридцать тысяч турков выступили от Силистрии. Вейсман встретил их, вогнал обратно в городские укрепления и хотел штурмовать и взять крепость. Румянцев остановил его, располагаясь осаждать Силистрию правильно и не отваживаясь на штурм, медлил три дня, дал время снова ободриться туркам и решился сперва прогнать войско, охранявшее Силистрию и расположенное вокруг нея лагерем. Потемкину и Вейсману поручено было нападение. Первый смят был сильным ударом неприятелей и отступил безпорядке. Вейсман ворвался в ретраншаменты турецкие и овладел ими. Слыша, что еще 8000 турков спешат из Базарджика, он оборотился на них и разсеял их. Казалось, ничто не препятствовало действиям решительным, но не так думал Румянцев. Снова началось медление, и конечно, никто не мог предвидеть страннаго окончания дел за Дунаем. Узнав, что сераскир Нуман-паша спешит к Силистрии от Шумлы с 20,000, и ваходится уже в Кучук-Кайнарджи, победитель Кагульский велел поспешно отступать за Дунай, не отваживаясь сразиться с войсками сераскира. Вейсман был призван к Румянцеву и получил приказ прикрыть отступление армии. Почтительно изявил он сомнение о малочисленности своего отряда -- y него было только 5000. "Но вы сами стоите пятнадцати тысяч!" с усмешкой сказал ему Румянцев. Вейсман повиновался. Опасаясь натиска турков, он решился идти на встречу сераскира, и -- все уничтожилось передним. К несчастию, когда он вел в огонь победительные полки свои, пуля янычара пробила ему грудь. "Не говорите солдатам!" воскликнул он и пал мертвый. Смерть его привела в ярость солдат -- они разграбили лагерь, даже перерезали пленных турков. По разсказам других, Вейсман убит был уже после победы, на возвратном походе: смертельно раненый турок, видя его проезжающего, собрал последние силы и застрелил его из ружья. Прах Вейсмана покоится в Измаиле. Преклонитесь там перед гробницею героя -- он мог быть вторым Суворовым!-- Румянцев спокойно переходил между тем обратно за Дунай. Он велел Потемкину начальствовать арриергардом, и с досадою услышал, что Потемкин давно "убрался за реку", как говорит один из самовидцев в своем описании.
   Когда воля Екатерины показывала Румянцеву путь к победам, a дела Вейсмана являли возможность их, вновь прибывший въ армию чудак также вздумал дать урок самолюбию главнокомандующего.
   Пока русские выбирали место для переправы, шли к Гирсову и переходили от него к Гуробаду, Суворов в бездействии стоял в монастыре Нигоешти против Туртукая, небольшой крепости, находящейся выше Силистрии на Дунае. При первом взгляде увидел Суворов возможность взять Туртукай и переправиться здесь через реку.
   Весь отряд его составляли два пехотные полка, но один из них был знакомый ему, астраханский пехотный полк. Артиллерия состояла из 4-х пушек; 100 донцов было при отряде. Суворов известил Салтыкова о возможности сделать поиск на Туртукай и получил позволение. Суворов приступил к делу немедленно. Сначала хотел он переправиться через Дунай скрытно, в семи верстах ниже Туртукая. Лодки повезли туда на телегах, всевозможно утаивая движение войск. Но турки заметили приготовления русских и решились воспрепятствовать им. Приведя войско свое к месту переправы, Суворов велел солдатам отдыхать и сам спокойно лег на землю на берегу, завернувшись в свой плащ. Он заснул так крепко, что только ужасный крик "Алла!" разбудил его. Турецкие всадники, незаметно переплывшие через Дунай, срезали казацкие караулы и неслись прямо на него. Едва успел Суворов броситься на лошадь и ускакать к карабинерам, поспешно строившимся в боевой порядок. Казаки не выдержали натиска и были сбиты турецкими спагами. Карабинеры встретили толпу неприятелей, смяли их и гнали до лодок. Поспешно переправились турки обратно. Восемьдесят человек убитых и несколько пленных, в том числе старый Бим-паша, предводитель турецкого отряда, состоявшего из 400 человек, были платою турков за первую встречу с Суворовым. Видя, что движение его открыто неприятелем, Суворов возвратился в Нигоешти и решился напасть прямо из устья реви Агиша, впадающей в Дунай против Туртукая, уверенный, что турки не ожидают здесь нападения. Он послал в Потемкину просить помощи, и Потемкин обещал прислать ему 2.000 запорожцев, но помощь не шла, а Суворов боялся неожиданных препятствий. Действительно, препятствия не замедлили. Салтыков объявил Суворову приказ главнокомандующего оставить поиск на Туртукай и не подвергать войско напрасной гибели. Не знаем побуждений Суворова, но он решился не повиноваться, уверенный в легком успехе. Поспешно распорядился он нападением.
   Ночью на 10-е мая пехота поплыла через Дунай в лодках; конница пустилась вплавь (всего было ее 700 человек). Неприятель открыл пальбу с прибережной батареи, но войска успели пристать к берегу благополучно. Часть их бросилась на турецкие лодки, другая напала на самый город. Суворов сам повел третий отряд на крепостные ретраншаменты. На дороге нашли заряженную неприятельскую пушку и выстрел из нее едва не погубил Суворова, ибо пушку разорвало; он упал жестоко оконтуженный, но тотчас поднялся, схватил ружье, первый вскочил в турецкий редут, оттолкнул бородатого янычара, приставил к груди его ружье и закричал солдатам: "Бери его!" Турки бежали из редута почти без боя. Город и флотилия были в руках русских также после слабого сопротивления. Суворов отдал опустелый Туртукай на грабеж. Шесть легких орудий турецких было увезено в лодках; восемь тяжелых пушек бросили в Дунай; 10 знамен, 50 лодок и других судов, в числе их многие с товарами, были трофеями первой победы Суворова над турками. Русские потеряли 60 человек убитыми и 150 было ранено. Пока войско отдыхало, Туртукай зажгли. Взрыв порохового магазина в крепости был слышен на 60 верст в окружности. Турков находилось в Туртукае около 4.000. Полагали, что до 600 человек из них было убито, наиболее при преследовании казаками и карабинерами. Солдатам досталась столь богатая добыча, что после благодарственного молебна горстями сыпали они в церковную кружку червонцы и серебряные деньги. Уже на другой день, по возвращении Суворова в Нигоешти, явились от Потемкина запорожцы. Они были не нужны.
   Смелый поступок Суворова, когда дела в главной армии шли столь неудачно, тянулись столь медленно, возбудил всеобщий восторг. Оправдывали, даже хвалили самое непослушание его, придававшее делу что-то оригинальное и подтверждавшее слухи о странностях Суворова. Но одобряемый всеми, покоритель Туртукая мог опасаться, что своевольный поступок его не заслужит похвалы главнокомандующего. Суворов думал отделаться шуткою. Донесение его фельдмаршалу состояло из двух стихов:
   
   Слава Богу, слава вам!
   Туртукай взят и я там.

0x01 graphic

   И без того не любивший шутить, Румянцев, раздраженный другими событиями в армии, вызвал Суворова в главную квартиру. После строгого выговора, Суворов был лишен командования, отдан под военный суд и осужден на смерть за ослушание. Больной лихорадкою, страдая от полученной при Туртукае контузии, Суворов жил в Бухаресте, когда неожиданно узнал, что решение военного суда отправлено к императрице, а ему велено опять явиться к Салтыкову, получившему приказание отвлекать неприятеля от пособия Силистрии. Салтыков явно враждовал с Румянцевым, отговаривался, затруднялся, -- кончил тем, что не двинулся из своего лагеря, отправив только Суворова на прежнее место его в Нигоешти и приказав, "если найдет возможность", снова выбить турков из Туртукая.
   У Суворова не было невозможного. К прежним отрядам придали ему 200 пехотинцев, казачий полк Леонова, 300 рекрутов, в пополнение некомплектных полков и 200 арнаутов. От душевного огорчения и болезни Суворов был так слаб, что едва мог двигаться и говорить, но отправился по назначению немедленно и на другой день по прибытии приготовился в экспедицию. Карабинеров по его приказанию учили драться спешившись и штыками.
   Турки снова укрепились в разоренном Туртукае, спеша поправить прежние и соорудить несколько новых шанцев. Число их простиралось уже до 8.000. Суворов выбрал бурную ночь на 17-е июня. Шестипушечная батарея защищала переправу русских. Прикрываемый ее выстрелами, первый отряд под начальством полковника Батурина, состоявший из 500 человек, достиг берега, легко овладел одним шанцем и остановился, вопреки повеления Суворова немедленно занимать оба шанца, пользуясь смятением, испугом турков и темнотою ночи. Суворова водили под руки два человека, и адъютант передавал его приказы. Он хотел отправиться при третьем отряде, но заметя остановку Батурина и опасаясь, что неприятель ободрится, забыл болезнь, бросился в лодку и сам вывел второй отряд на берег, поспешая занять второй шанец. Турки стояли отдельным лагерем в лощине за Туртукаем. Туда бежали неприятели из шанцов. Начинало светать. Толпы всадников бросились на шанцы. Пока подоспели карабинеры третьего отряда, с пушкою, бывшею при них, Суворов только отстреливался из шанцев, отбивая турков ружейною пальбою. Карабинеры пошли в атаку. Турками начальствовал паша Сари-Махмет, славный красотою и удальством, друг Али-Бея, потом изменивший ему. Видя упорство русских, он сдвинул толпу отборных всадников и сам помчался впереди их, на борзом коне, в богатой одежде. Пуля поразила его, когда он подскакал к укреплению. Казаки ударили на турков и пронзили Сари-Махмета пиками. Суворов двинул пехоту из шанцев, и поле мгновенно покрылось бегущими турками. Русские ворвались в турецкий лагерь, захватили всю артиллерию (18 пушек), разграбили лагерь, забрали на Дунае лодки и суда и далеко преследовали беглецов, не смевших остановиться. Турков убито до 2.000. Число всего отряда, бывшего с Суворовым, не превышало 1.800 человек. Он велел перевезти на левый берег труп Сари-Махмета и с честию похоронил его. Он знал, что оставить убитого начальника в руках неприятельских считается у мусульман за величайшее бесславие. Могила паши была победным трофеем русских.

0x01 graphic

   Обрадованный успехом, тем более что в день вторичного взятия Туртукая Румянцев нерешительно сражался под Силистриею, Салтыков отважился на предприятие гораздо важнее: он велел Суворову идти к Рущуку и стараться взять его. Несмотря на то, что ему не прибавили войска и Рущук считался второю крепостью после Силистрии, Суворов не отговаривался. Бурная погода, рассеявшая лодки, на коих плыли русские к Рущуку, остановила его. Он готовился плыть снова по собрании флотилии, когда получил известие об отступлении Румянцева от Силистрии и строгий приказ Салтыкова воротиться. На этот раз Суворов не смел ослушаться. Еще неизвестно было, чем решится осуждение его за прежнее взятие Туртукая.
   Решение императрицы не замедлило. Препровождая к ней приговор суда, Румянцев препроводил и стихи Суворова, прибавляя, что посылает "беспримерный лаконизм беспримерного Суворова". Екатерина узнала в остроумной шутке своего Диогена, подписала на приговоре: "Победителя не судят", и прислала Суворову крест св. Георгия 2-й степени "за храброе и мужественное дело".
   В тот день, когда в Царском Селе (30-го июня) подписан был рескрипт о награде Суворова, Румянцев в письме, исполненном сетования и жалоб на недоброжелателей, болезни и непослушание Салтыкова, описывал положение русской армии едва способным выдерживать битвы и не обещающим побед и торжества. Ссылаясь на болезнь свою, он просил Екатерину избрать на его место другого, "кто лучше может находить способ угодить ей и принести более пользы". "Укоры на мое усердие никто положить не может, -- говорил Румянцев, -- но находят недостаток в моих способностях и называют меня человеком видящим во всем трудности". Он уверял, что с корпусом, "под именем армии", перейдя за Дунай, не испытал он только того, чего не могут преодолеть силы человеческие. Все оказалось безуспешно, и если угодно еще приказать ему идти за Дунай, то надобно удвоить или утроить войско.
   Любопытно читать ответ Екатерины -- образец ума, силы душевной и снисхождения к слабостям другим. "Признаюсь, -- писала она, -- возвращение ваше из-за Дуная не ускорит миром, не говоря уже об оскорбительном отзыве, который разлетелся по Европе и порадовал врагов наших. Не знаю, о каких недоброжелателях пишете вы: ушенадувателей я не имею, переносчиков не люблю, сплетников терпеть не могу, но зато и об усердии сужу по делам. Удвоить и утроить войско нельзя и притом я помню правило римлян, что не числом побеждают, помню и вашу кагульскую победу и жду новых побед ваших при тех средствах, какие у вас находятся". Румянцев ответствовал новыми жалобами: унижал свою кагульскую победу, хвалился успехами за Дунаем, жаловался на робость подчиненных ("многие оруженосцы, -- говорил он, -- меряют силы числом, а не свойствами душевными и, утверждая на первом свое упование и подпору, в последнем оказывают, если не страх, то сомнение"). Подробно отвечала ему на все Екатерина (сентября 8-го), доказывая потребность мира, необходимость воевать для приобретения его и побед, если воевать необходимо. "Верю усердию, но люди судят по делам", прибавляла она. Опять в ответе своем ссылался Румянцев на болезнь и совершенное неимение средств. "Не смею оправдываться, и, может быть, телесная болезнь моя заставляет меня упадать духом, -- говорил он. -- Осмеливаюсь думать, что сделано все, что было можно. Ссылаюсь на совет генералов, которые не нашли ничего лучшего, кроме отступления от Силистрии. Если бы кто-нибудь сказал иное, я последовал бы его совету". Екатерина упрекала его за вредное уныние, подтверждала вновь начинать действие, если только возможно, по крайней мере приготовиться к походу на будущий год, так чтобы этот поход заградил уста неприятелям России и принудил к миру неприятеля, "явно трепещущего силы русского оружия везде, где только он встречает русских".
   Новое дело Суворова подтвердило слова Екатерины. Видя благоволение к нему императрицы, Румянцев изменил обхождение с ним, изъявил ему свою благосклонность, перевел его в главный корпус и поручил самое опасное дело: велел охранять Гирсово, занимаемое русскими за Дунаем. Войска дано было Суворову менее 2.500 человек, считая в том числе несколько сот казаков. Опасность была очевидная, хотя пользы никакой предвидеть было невозможно. Суворов незадолго перед тем жестоко ушибся, упав с лестницы, и несколько дней едва мог дышать. Он ожил, слыша о милостях императрицы, радовался своему новому назначению, не думал о трудности дела и в половине августа прибыл в Гирсово. Видя слабость своего отряда и невыгодность местоположения, он укрепил Гирсово двумя новыми шанцами, с глубоким рвом. Неприятель не заставил себя ждать. Визирь хотел отнять единственное, оставшееся в руках русских место за Дунаем. Сентября 3-го явилось к Гирсову 11.000 турков. Приготовляясь отразить их, Суворов не спал всю ночь и на рассвете сам обозревал положение неприятеля, простоявшего ночь на месте. Он засмеялся, когда турки, предводимые французскими офицерами, вздумали показать здесь первый пример правильного боя, строились на поле, имея янычаров и артиллерию в средине, а спагов по бокам. "Варвары хотят биться строем! За то им худо будет!" сказал Суворов. Строй оттоманский недолго продержался. Всадники турецкие кинулись вперед, столь быстро, что Суворов и бывшие при нем едва успели вскочить в русский шанец через рогатки. Приказано было допускать турков ближе, слабо отбиваясь, даже бежать из первого шанца во второй. Хитрость удалась. Думая, что русские робеют, турки бросились в бешеной ярости, были встречены картечами скрытой батареи, смешались, ударили снова и были снова смешаны. Тогда две скрытые колонны пехоты ударили на них в штыки с флангов; конница врубилась в средину, бегство турков было столь поспешно, что вся артиллерия их (9 пушек) осталась на месте. Русские преследовали бегущих верст на тридцать. Янычары сбрасывали с себя одежду, дабы легче было бежать, и спасались полунагие. Весь корпус неприятельский рассеялся. Более 1.000 человек неприятелей было убито.

0x01 graphic

   Но если эта битва Суворова снова доказывала "возможность побед", новое предприятие Румянцева показало, что где не было Суворова, победа доставалась нелегко. Главнокомандующий решился отправить часть войска за Дунай. Генерал-поручику Унгарну, определенному на место Вейсмана, велено идти из Измаила, а генерал-майору князю Ю. В. Долгорукому -- из Гирсова, пока Потемкин будет беспокоить турков пальбою по Силистрии и Салтыков станет угрожать Рущуку. Суворову приказано находиться при Долгоруком. Он отказался и по болезни просил увольнения. Может быть, он осмелился заметить о бесполезности предприятия, начинаемого без всякой цели, глубокою осенью. Румянцев, мнимо или действительно больной, находился тогда в Браилове. Он прислал увольнение Суворову. Суворов уехал из действующей армии и всю зиму прожил в Киеве.
   "Точного ничего предписано не было", говорит Долгорукий о своем задунайском походе. Соединясь с Унгарном, он дошел до Базарджика и разбил небольшой отряд турков. Тогда получили новый приказ Румянцева. "По обыкновению своему, точного повеления он не давал, а писал: нет ли возможности сделать покушение на Шумлу". Унгарн отказался и пошел к Варне, посмотреть, не удастся ли ему сделать какого поиска на эту крепость. Долгорукий отправился к Шумле. На другой день начались дожди, развели страшную грязь, и Долгорукий с трудом воротился из-за Дуная. Еще хуже поступил Унгарн. Он приблизился к Варне и вздумал штурмовать ее. Войско подошло ко рвам, и тогда только заметили, что рвы глубоки и без фашин и лестниц стены Варны недоступны. Потеряв 800 человек и бросив 6 пушек, завязших в болоте, Унгарн убрался в Измаил.
   Екатерина изъявила сожаление, что поход за Дунай не был предпринят полугодом ранее. "Если мы также опоздаем и в следующем году, -- писала она, -- то ни пользы, ни чести, ни славы не будет в подобных распоряжениях. Верю усердию, но повторяю, что свет судит по делам". Потемкин испросил тогда себе увольнение из армии, считая себя обиженным по службе, ибо Вейсман и Суворов, оба моложе его в чинах, получили георгиевские кресты 2-й степени. Честолюбие его могло утешиться приемом в Петербурге. Румянцева не могли оскорбить награды Потемкину, но с досадою увидел он благоволение императрицы к Суворову. Вопреки немилости фельдмаршала, в начале 1774 года Суворов, пожалованный в генерал-поручики, снова явился в армию по воле императрицы. Смерть султана Мустафы и вступление на престол оттоманский Абдул-Гамида отнимали надежду на заключение мира. Пятидесятилетнее дитя, живший дотоле в тюрьках серальских, слабоумный властитель оттоманский был игрушкою корыстолюбивых сановников, коими управляли европейские дипломаты. Война за Дунаем в 1771 и 1773 годах оживила турков. Они уже не боялись русских, и действия Румянцева заставляли улыбаться Фридриха, называвшего прежние победы его "победами кривых над слепыми". "Русские, -- говорил он, -- не понимают ни кастрометации, ни тактики". Несмотря на раздел Польши, Австрия вела переговоры с султаном, обещая принудить Россию мириться. Шестилетняя война утомляла войско и народ, а между тем юго-восток России был объят пламенем бунта, и Пугачев, против коего послали Бибикова, становился день ото дня более опасным. Кончить турецкую войну миром честным, если уже не славным, была необходимость государственная. Екатерина усилила армию на Дунае до 50.000 человек. Взоры всех обращались на Румянцева. От него ждали побед Европа, Россия, Екатерина, а он совершенно упал духом. Если кампании 1771 и 1773 годов показывали недоумение, нерешительность его, -- по крайней мере в них видна была какая-то цель, но в плане действий Румянцева в 1774 году невозможно было видеть даже никакой цели.
   Он разделил армию на три корпуса. Центральный, под личным его начальством, должен был перейти за Дунай и опять обложить Силистрию, когда правый корпус, под начальством Салтыкова, осадит Рущук, а левый, командуемый генерал-поручиком Каменским, пойдет влево, стараясь вытеснить главную турецкую армию из Шумлы. Силистрия и Рущук были защищаемы сильными корпусами. Прошлогодние покушения русских на Силистрию могли доказать трудность взятия этой крепости. Слабый корпус Каменского не был в состоянии отважиться на большие предприятия против Шумлы, неприступной по ее положению в горах. Кажется, все решение войны Румянцев предоставлял счастливой случайности. Нас утверждает в этом мнении донесение его Екатерине, требовавшей от него плана его военных предположений: "Планы, при начале войны предполагаемые, подвержены стольким переменам, что при сближении с неприятелем должно предоставлять военачальнику расположение делом, как время, удобства и обстоятельства ему покажут".
   Назначение Суворова показало явное нерасположение Румянцева. Сначала оставили его в резервах и поручили ему наблюдение за дунайским берегом от Гирсова до Силистрии. Он осмелился подать фельдмаршалу свое мнение о походе за Дунай. Ответом был приказ присоединиться к корпусу Каменского и состоять в его повелениях, как генерала старшего по чину (Каменский произведен был в генерал-поручики одним годом прежде Суворова). Не знаем, или неохотно повиновался Суворов оскорбительному повелению, или усматривал несообразность распоряжений Румянцева, предвидя, что с Каменским, упрямым, своенравным, вспыльчивым, ему невозможно будет поладить, но он двинулся медленно, так что когда Каменский пришел к Муса-Бей 1-го июня и 2-го июня перешел в Базарджик, откуда оттеснил небольшой отряд турецкий, пять дней ждал он здесь Суворова, всегда удивлявшего быстротою. Выступив из Гирсова 16-го мая, Суворов шел сначала на Силистрию, от Кучук-Кайнарджи повернул вправо и сблизился с Каменским уже 8-го Июня, в Утенлы.
   Едва соединились здесь войска, получено известие, что за густым Делиорманским лесом, при селении Козлуджи, находилось 40.000 турков, посланных на Гирсово. Суворов еще не успел стать лагерем и отдохнуть, когда из леса показались толпы арнаутов. Каменский отправил на них свою конницу. Арнауты опрокинули ее. Суворов удержал их пехотою, но натиск был так силен, что и здесь русские уступили, Суворов ускакал к следовавшим за первым отрядом его, двум гренадерским и одному егерскому батальонам. Всадники турецкие гнались за ним, и только быстрота лошади спасла его. Один из батальонов не успел даже построиться в каре и стал треугольником. Картечи охолодили горячку нападающих; они были опрокинуты и бежали в лес. Каменский не двигался с места, полагая достаточным, если нападение турков отбито. Суворов осмотрел лес и повел свой корпус вперед, не спрашиваясь приказа своего начальника. Жар был нестерпимый. Солдаты падали полумертвые от усталости. Дорога в лесу была так узка, что только четверо могли идти рядом. После семи верст перехода через лес, войско выступило на долину. Вдали видно было на возвышении, верстах в шести от леса, местечко Козлуджи, и за ним в долине скрывался обширный турецкий лагерь. Турки устроили батареи. Под выстрелами их войско, выходя из леса, устроилось в четыре карея, имея конницу по бокам. Быстро пошли русские на батареи, овладели ими и двинулись к лагерю. Янычары и спаги встретили их, нападали отчаянно, даже врезывались в кареи с кинжалами, и гибли, отбиваемые штыками и преследуемые конницею. Русские стройно дошли до лагеря турецкого. С высоты загремели русские пушки. Тщетно предводитель турков ободрял их, хотел остановить, удержать -- все в беспорядке предалось бегству. Солнце заходило, когда Суворов вошел в богатый турецкий лагерь и отдал его на грабеж солдатам. Гусары преследовали бегущих; 3.000 турков было убито; несколько сот взято в плен; в лагере досталось победителям 40 пушек и 80 знамен. К ночи подошли остальные войска из корпуса Суворова. На другой день явился Каменский. Он не думал упрекать Суворова в непослушании и поступил гораздо хуже -- приписал успех битвы себе, уведомляя Румянцева о своей славной козлуджийской победе. Румянцев усердно поздравлял, благодарил его, и оскорбленный до глубины души Суворов объявил, что по болезни служить более не может. Он явился в Фокшанах к Румянцеву, снова получил увольнение и отправился в Яссы, решась не возвращаться более под знамена кагульского победителя.
   Означим кратко остальные дела кампании 1774 года. Русские обложили Рущук, Румянцев перешел за Дунай и блокировал Силистрию. Каменский, награжденный за Козлуджи орденом св. Георгия 2-й степени, подошел к Шумле. Визирь ужаснулся, думая, что его отрезывают от Царьграда, и 10-го июля в лагерь к Румянцеву явились послы турецкие, а 23-го июля выстрелы с Петербургской крепости возвестили столице о заключении мира с Оттоманскою Портою.
   Так кончилась первая, или Румянцевская, война с турками в царствование Екатерины. Туртукай, Гирсово и Козлуджи показали в новом блеске воинские дарования Суворова. Все войско русское видело в нем героя. Умея мирить раздоры страстей, Екатерина не показала никакого неудовольствия Румянцеву за неприязнь его против Суворова, но она не выдала "своего генерала" врагам его. И, когда Каменский был так щедро награждаем за Козлуджи, Суворов на почтовой тележке скакал в Москву по повелению императрицы. Екатерина указывала ему на новый подвиг. Доверенность к нему императрицы была его наградою.

0x01 graphic

0x01 graphic

ГЛАВА IV.

Усмирение Пугачевского возмущения. -- Кучук-Кайнарджийский мир -- Суворов в Крыму и на Кубани.

   
    В славный для России кагульский год, когда Екатерина истребляла оттоманские флоты в Архипелаге и управляла судьбами Польши, не боясь смелого Иосифа и грозного Фридриха, с их сотнями тысяч войска австрийского и прусского, едва заметила Европа внутреннее бедствие России, моровую язву и возмущение народное в Москве. Волнение было ничтожно, произведенное невежеством нескольких изуверов, рассеянное несколькими картечными выстрелами. Не таким являлось смятение, возникшее на берегах Яика и Волги в нерешительное время войны турецкой, явление самозванца, казавшееся непостижимым в основании, но встревожившее Екатерину, когда ее не тревожили полчища оттоманов и замыслы Австрии, Пруссии и Швеции: говорим о возмущении Пугачева.
   Вообще край, простирающийся от Оки и Дона на юго-восток, вошел в состав России в позднейшее время. При царе Алексее Михайловиче Воронеж, Пенза, Саратов, Уфа считались еще пограничными городами. Смешение русских бродяг, казацкой вольницы, кочевых и полуоседлых племен калмыцких, башкирских, татарских, киргизских несколько раз было там причиною гибельных возмущений. Там являлись Разины и Булавины, бунтовали башкиры, и калмыки прикочевывали и откочевывали тысячами кибиток. Казалось, что в половине ХVIII века, когда власть царская утвердилась в Оренбурге и очертила к югу сибирскую линию, явления буйного своеволия не могли существовать на Волге и Яике. Но так еще худо была там устроена общественность, так еще слабо было там местное управление, что в самом начале царствования Екатерины началось сильное волнение среди яицких казаков, вольницы, заселившей берега Яика, подобно тому как собратия их заселили некогда Днепровские пороги, а другие казаки засели по Дону. При царе Михаиле Феодоровиче яицкие казаки признали власть царскую, но худо подчинялись они уставам, и когда Малороссия и донцы уже смиренно повиновались общим законам Русского государства, яицкие казаки все еще буйствовали, особливо подкрепляемые изуверством, ибо там, в отдалении, нашли себе приют раскольники, гонимые из других ближайших мест России. С 1762 года, стесняемые строгими постановлениями, яицкие казаки явно забунтовали. Смятение длилось, утихало, вспыхивало снова, а в 1771 году дошло до того, что послано было на Яик войско. Неожиданный успех ободрил мятежников. Жестовое наказание следовало после мгновенного успеха. Они еще раз стихли, но ждали случая, ожидали предводителя, и едва явился среди них отважный мятежник, бунт загорелся снова и разлился с ужасающею силою.
   Предводителем мятежников был Емельян Пугачев, донской казак, родившийся в 1729 году. Он отличался храбростью, ловкостью, умом, служил в Семилетнюю войну, был в турецкой войне и после взятия Бендер Паниным, в 1770 году, пожалован был за отличие есаулом. Безумная мысль взволновала душу его. Несмотря на то, что в зверообразном, безграмотном казаке никто не мог бы признать умершего императора Петра III, Пугачев вздумал присвоить себе его имя, явился на Яик и объявил, сперва за тайну, потом явно, видя легковерие невежд, что он император Петр III, что о смерти его пронесли ложный слух и что он пришел в своим верным казакам, поведет их в Москву, сядет на троне, будто бы неправедно у него похищенном, восстановит старую веру, а бусурманов и немцев велит переказнить. Можно вообразить себе подобное явление при Годунове, но в половине XVIII столетия, после десятилетнего царствования Екатерины, оно казалось безумием. Бывают иногда непостижимые явления в летописях народов. На призыв Пугачева откликнулись тысячи: раскольники, беглые русские, киргизы, башкиры, барские холопья сбежались в нему отовсюду. Он овладел несколькими небольшими крепостцами и в октябре 1773 года с 3.000 бродяг и 20 пушками осадил Оренбург, вовсе не готовый к защите. Императрица отправила генерала Карра усмирить волнение. Пугачев разбил его, и вся Волга обуяла мятежом. Везде резали, грабили помещиков и дворян, умерщвляли верных императрице людей. Присылка письма и появление посланных от Пугачева подымали селенья. Личная месть, все страсти и вражды явились нескончаемым источником свирепства. Императрица отправила на Волгу Бибикова, только что возвратившегося из Варшавы. С малым, кое-как набранным войском, ибо русское войско сражалось тогда на Дунае, удерживало Польшу и охраняло шведские границы, Бибиков разбил злодея, когда он, имея уже 25,000 человек, осмелился на открытый бой. Пугачев бежал, но бунт не погас. Бибиков (в апреле 1774 года) неожиданно скончался. "Пугачевшина" (так называли восстание злодея) представила зрелище странное. Преследуемый войском, особливо отрядом Михельсона, храброго полковника, неутомимо сражавшегося против мятежников, Пугачев был всюду разбиваем, но каждое поражение, казалось, увеличивало силы его. Июля 12 Пугачев напал на Казань; зажег и разграбил этот обширный город, бежал от Михельсона, следовавшего за ним по пятам, но возмутил и разграбил Курмыш, Алатырь, Саранск, Пензу, Саратов -- 20.000 вооруженной сволочи опять было у него.
   Шутливо писавши к Вольтеру и рассказывая ему, что беседует с Гриммом и Дидеротом, мимоходом упоминала Екатерина в письме своем о появлении "маркиза Пугачева", но на деле она была смущена странными событиями. Всего страшнее были неизвестность и нелепые слухи, что даже в Москве распространяются ужас и смятение от неблагонамеренных толков. Императрица решалась сама ехать на Волгу. Советы канцлера Панина убедили ее не придавать такой значительности бунту презренного самозванца. Но дело было однако ж столь важно, что велено было отовсюду сдвинуть по возможности войска. Надобно было послать для управления ими высшего сановника. Панин указал на младшего брата своего. Покоритель Бендер, по неудовольствиям с Румянцевым и Орловым и по болезни живший в своей деревне, почтительно принял повеление императрицы, но требовал себе помощника. Выбор предоставили ему. Он знал Суворова и указал на него, томимого бездействием в Яссах. По первому требованию Суворов явился в Москве.
   Здесь главнокомандующий, князь Волконский, вручил ему тайное, собственноручное повеление императрицы. Восхищенный доверенностью монархини, Суворов писал Панину (октября 13-го 1774 года): "В приезд мой в Москву на кратчайшее время удостоился я получить письмо Е. И. В. Приемлю его с благоговением: посещение милостью сколь благоприятно, столь и велико -- собираю силы доказать мое усердие".
   Не медля ни минуты, поскакал он к Панину, по болезни еще не выезжавшему из своей деревни. Получив его приказания и полномочие, Суворов пустился по следам Пугачева, через Арзамас, Пензу и Саратов. Путь из Молдавии в Москву и из Москвы на Волгу Суворов совершил в почтовой тележке, несмотря на осеннее время. Панин, успокоенный приездом своего деятельного помощника, донес императрице, как усердно исполняет ее повеления Суворов. Императрица спешила благодарить его, и в Саратове получил он собственноручное письмо императрицы. "Видя из письма графа Панина, -- писала она, -- что вы приехали к нему так скоро и налегке, что кроме испытанного усердия вашего к службе, иного экипажа при себе не имеете и что тотчас отправились вы на поражение врагов, за такую хвалы достойную, проворную езду весьма вас благодарю. Знаю, что ревность ваша проводником вам служила, и ни малейшего сомнения не полагаю, что призвав Бога в помощь, предуспеете вы истребить злодеев славы отечества вашего и общего покоя, судя по природной вашей храбрости и предприимчивости, но дабы вы скорее нужным экипажем снабдиться могли, посылаю вам 2.000 червонцев".
   В Саратове узнал Суворов, что Михельсон еще раз разбил толпы Пугачева под Царицыным и что Пугачев бежал за Волгу и скитается с несколькими сотнями казаков и беглецов по обширным степям между Яиком и Волгою. Известие могло порадовать его, но должно было воспользоваться обстоятельствами и не дать снова усилиться возмущению. Как рядовой офицер, сам решился преследовать его Суворов, не думая о трудах и опасности. Поспешно явясь в Царицын, составил он легкий отряд и принял над ним начальство, ибо никому не смел доверить поимки злодея, уверенный, что пока не будет захвачен Пугачев, зло не искоренится. С 300 пехотинцев, посаженных на лошадей, двумя эскадронами конницы, 200 казаков и двумя пушками, Суворов переправился за Волгу.

0x01 graphic

   Поход был трудный, поспешный, при нестерпимых жарах, среди обнаженных степей, без обоза. Через реку Еруслан Суворов достиг до рек Большого и Малого Узеней, где жили раскольники в скитах. Здесь узнали, что Пугачев уже пойман. Преследуемый со всех сторон он хотел бежать к киргизам, но товарищи его, надеясь испросить помилование и видя невозможность противиться, решились предать его. В одной из крестьянских изб в Узенях задумчиво сидел Пугачев. Оружие его лежало подле него на столе. Три казака бросились на него, осилили, несмотря на отчаянную борьбу, связали злодея и повезли в Уральск. Суворов спешил туда. На пути подвергся он неожиданной опасности. Ночью отряд его сбился с дороги. Завидя вдали разложенный на степи огонь, отправились туда и наехали на толпу киргизов. Хищники, пользуясь смятениями, грабили на Волге и возвращались восвояси. Встревоженные появлением русских, киргизы схватились за свои винтовки, выстрелили в отряд, ранили многих, между прочим Максимовича, адъютанта, который ехал рядом с Суворовым, бывшим впереди. Принуждены были оружием рассеять толпу хищников. Они разбежались от первых выстрелов. Суворов не думал преследовать их.

0x01 graphic

   В Уральске комендант Симонов сдал Суворову Пугачева. Приказав готовиться в обратный путь, он хотел сам проводить злодея. Сделана была железная клетка; ее поставили на двухколесную телегу и в нее посадили Пугачева, окованного кандалами по рукам и по ногам. Три роты солдат, 200 казаков и 2 пушки взял с собой Суворов и неусыпно надзирал сам во все время пути. В деревне Мостах на Иргизе, ночью сделался пожар. Опасаясь злоумышлений, Суворов не спал до утра и сидел подле клетки Пугачева. В Самаре, после 400-верст-ного перехода по степям, переправились через Волгу, несмотря на бурную погоду, и в Симбирске Суворов представил своего пленника Панину. Под сильным прикрытием повезли Пугачева в Москву, где судили и казнили его 10 января 1775 г.
   Поимкою Пугачева не прекратилось смятение. Вся страна от Казани до Оренбурга была разорена, терпела от безначалия, была угрожаема голодом и болезнями. Суворову поручено умирание, успокоение, продовольствие жителей и необходимое преследование злоумышленников. Ему вверили начальство над 80.000 войска, расположенного по Волге. Ум и деятельность Суворова, правосудие, снисхождение к заблудшим долго потом оставались в памяти жителей и заслужили ему благоволение Екатерины, умевшей примирять благосердие с строгостью закона и говорившей, что не всегда наказание должно быть предметом правосудия, но гораздо чаще милосердие к виновному.

0x01 graphic

   В 1775 году Москва увидела зрелище величественное. Екатерина, победительница оттоманов, усмирительница Польши, безопасная от внутренних бедствий, явилась праздновать мир. Co времен Елисаветы древняя столица не видала такого величия и великолепия. Императрица являлась, окруженная двором, послами, полководцами своими, войском -- молчала об ошибках, награждала подвиги; милостям и награде вождям, войску, народу не было счета. Празднества начались благодарением Богу в Успенском соборе и приветом русской царице от лица отечества в Грановитой палате. Имена Задунайского, Чесменского, Крымского увековечили память дел Румянцева, Орлова, Долгорукого. В числе знаменитых русских вождей явился и Суворов, вызванный императрицею в Москву; ему пожалована была шпага, осыпанная брильянтами. Так умела взыскать и оценить заслуги Екатерина. За пять лет бригадир, в 1775 году он был уже генерал-поручик и, кроме других наград, кавалер орденов св. Анны, св. Александра Невского, св. Георгия 2-й степени. Императрица назначила его начальником войск в Петербург. Суворов просил позволения остаться в Москве по домашним делам и прожил здесь и в деревнях своих более года. Он считался на время при корпусе Салтыкова, расположенном около Москвы.
   Посвятив жизнь свою военному званию, уже двадцать лет кочуя на полях битв и забывая о светских обществах среди солдат, Суворов не думал об управлении имением и еще менее о семейной жизни, оставаясь холостяком до 40 лет. Странный в обществе, он не мог нравиться женщинам, но престарелый отец уговорил его вступить в супружество, и в 1775 году Суворов женился на дочери сослуживца своего, князя И. А. Прозоровского, княжне Варваре Ивановне, внуке по матери достопамятного фельдмаршала, князя М. М. Голицына. На другой год скончался его родитель. Суворов был тогда в Симбирске. Он приехал в Москву, может быть, думая усладить скорбь и горесть свою в семейной жизни. Но супружество нашего героя не было счастливо. Несмотря на рождение дочери и потом сына, страстно любимых отцом, он расстался с их матерью. Дочь его воспитывалась в Смольном монастыре. Сын оставался при матери. В 1779 году Суворов решался даже просить о разводе. Императрица не согласилась. Может быть, она надеялась, что супруги примирятся. Суворов не хотел более оставаться дома, где не находил счастия. Если и не было войны, он желал быть среди своих ратных товарищей. Супруга Суворова рассталась с ним и жила в Москве. Не смеем обвинять и думаем, что здесь оправдалась истина: гений плохой семьянин, и ужиться с ним могут всего менее его ближние и семьяне...
   "Долг императорской службы, -- писал Суворов из Москвы (в ноябре 1776 года), -- столь обширен, что всякий долг собственности в нем исчезает: присяга, честность и благонравие то с собою приносят. Препроводивши почти год довольно спокойно, при новых движениях войск, живо чувствую возросшую к службе привязанность и жаждаю об употреблении меня в службе, которой себя посвятил. Нынешний мой пост того в себе не замыкает и я просился на него временно".
   Зимою 1776 года снова началась кочевая жизнь Суворова, и он навсегда отказался от мирной семейной жизни. Когда покоились другие, он не отдыхал. Двенадцать лет, протекших до второй турецкой войны, ознаменованы были его разнообразною деятельностью. Последуем за ним, пока встретим его опять на полях битв.
   Кучук-кайнарджийский мир заключил первый период царствования Екатерины. Торжествуя в политике и в войне, она исполнила мысль Петра Великого -- Черное море было доступно русским.
   От Петра до Екатерины, с 1711-го по 1774 год, пределы России на юге оставались неизменно прежние: Днепр разделял Россию от Польши, так что правый берег его, кроме Киева, принадлежал Польше, а немного ниже Киева по правому берегу начинались области оттоманские. Польская граница на запад шла отсюда к Каменцу. По левую сторону до Самары берег днепровский принадлежал России. Здесь русская граница на восток простиралась к Донцу, пересекала его и выше донского устья сходила через степи к Каспийскому морю. Все течение Буга, Ингула, низовья Днепра, устье Дона и обширные области от реки Маныча до Кавказа были вне пределов России, считаясь владением оттоманским, хотя после трактата 1675 года турки не имели права строить здесь города и заводить селения, начиная с берегов Буга далее на восток. Таким образом тянулась здесь необозримая степь, где кочевали татары, простираясь в Крым и далее за Азовское море, до Кубани и Кумы; там граничили они с горскими племенами, признававшими, как все татарские орды, власть султана. Только гнездо казацкой вольницы, Запорожская Сечь, заброшена была между татарскими племенами и считалась подвластною России. Русская граница обезопасена была при Елисавете заднепровскими поселениями сербов, под именем Новой Сербии, с городами Елисаветградом и Новомиргородом, а далее, на левом берегу Днепра, так называемою Украинскою линией, рядом крепостей, при коих около Бахмута были опять заселения сербов, под именем Славяно-Сербии; за ними по Дону и далее к Волге шли станицы донцов, и между ними и Астраханью находились кочевья калмыков. Татары, остаток грозных орд Чингис-Хановых, делились на три главные отдела: буджацких -- между Бугом и Днепром на Очаковской степи; ногайских -- между Днепром и Доном и за Доном к Кубани, и крымских -- живших оседло в городах и селениях на Крымском полуострове, древней Тавриде, закрывающей Азовское море и узким Перекопским перешейком примыкающей к заднепровской степи. Там, на древних развалинах греческих и генуэзских городов, были города татар: Бахчисарай, столица ханов, Кафа, Ахмечет, Ахтиар, Козлов.
   Уже не опасны были России ни оттоманы, ни татарские орды, но, задвигая от России благословенные прибрежья Черного и Азовского морей, владея богатою Тавридой, татары являлись вечным предметом ссор и междоусобий, тревожили пределы Малороссии, угрожали набегами в случае разрыва с Польшею и Турциею, ибо, жадные до грабежа и добычи, по первому слову султана сотни тысяч татарских всадников выходили в поле. На Фокшанском конгрессе Екатерина требовала за мир с Турциею власти над всем черноморским и азовским побережьем по Дунай. Обстоятельства принудили ее впоследствии уступить, но и притом мир Кучук-Кайнарджийский был обилен важными последствиями: Турция отдала России прежние завоевания Петра Великого -- Азов, Таганрог, и, кроме того, еще крепость Кинбурн, на полуострове, составляющем южный край Днепровского лимана. Приобретения были незначительны, но важнейшее условие заключалось в объявлении всех татар независящими от Турции, с предоставлением им самобытного управления. Россия принимала их под свое покровительство и вследствие этого выговорила себе владение крепостями Керчью и Ениколью, составлявшими ключ Азовского моря. Оттоманы отказались от власти над всем прибрежьем Черного моря от Днестра до Кубани, с правом свободного плавания русским кораблям по Черному морю. Имея Кинбурн, Керчь, Ениколь и Азов, Россия делалась властительницею Азовского и Черного морей, хотя до времени и признавала татар независимыми.
   Легко можно было предвидеть следствия. Татары, как покровительствуемые Россиею, передавали ей право прекращать все внутренние волнения и междоусобия между ними. Владея упомянутыми крепостями, Россия имела все средства держать татар под рукою и приготовлять постепенно меры к совершенному покорению Крыма и черноморских прибрежьев. Это то важное дело обратило на себя внимание императрицы после первой Турецкой войны и в течение девяти лет было совершено тихо и мирно, так что ни Турция, ни Европа не смели оспаривать законности владычества русской царицы, а татары не могли противиться политике и силе русской. Суворов был одним из тех, на кого возложено было дело столь важное, требовавшее неусыпного попечения, смелости и еще более осторожной хитрости в запутанных политикою отношениях.
   Партия, благоприятствовавшая России, начала тем, что вместо храброго ненавистника России, хана Девлет-Гирея, уговорила крымцев избрать в ханы слабого и малодушного Шагин-Гирея. Он был призван в Петербург, обольстился великолепием столицы, ласкою императрицы и европейскою роскошью. Подкрепляя избрание его, русские войска двинулись на Крымский полуостров в 1776 году под начальством князя Прозоровского. Суворову велено находиться при нем. Русские вступили в Крым и без битвы рассеяли Девлет-Гиреевых приверженцев. Хан бежал в Царьград. Шагин-Гирей был возведен на ханский престол. Суворов охранял Перекоп. Гибельный климат тамошний так расстроил его здоровье, что он принужден был ехать в Полтаву, где открылась у него горячка, и он был долго болен.
   Едва оправился он, как получил повеление зимою 1777 г. принять начальство над Кубанскою линией. Желая отделить задонских ногайцев и черкесов от Крыма, предположили устроить ряд укреплений по новой русской границе и защитить их войском, под предлогом, что набеги кавказских горцев нарушают спокойствие русских подданных. Суворов осмотрел все места от Азова до Тамани и распорядился строением небольших редутов между Ениколью и Азовом на каждых 70-ти верстах, с прибавлением между ними малых укреплений. Каждый редут охранялся ротою солдат с двумя пушками. Три тысячи работников выслано было с Дона и всю зиму работа производилась деятельно. Суворов сам был инженером, принужденный между тем отбивать беспрерывные набеги черкесов. Нередко отправлялся он с легкими отрядами навстречу хищникам или, как удалый наездник, пускался в погоню за ними.
   Весною 1778 года князь Прозоровский был отозван в Петербург. Суворову поручили войска, стоявшие в Крыму и в низовьях Днепра. Ему предстояло дело затруднительное. Видя русских, безвыходно остававшихся в Крыму, турки тайно сносились со своими тамошними приверженцами и решились, наконец, отправить сильный флот на помощь им, занять главные места, возмутить татар и с помощью их изгнать русских. Суворов проникал намерения неприятелей, но должен был поступать весьма осторожно, уклоняясь от начатия военных действий, распоряжаясь именем Шагин-Гирея, действуя самовластительно, но скрывая власть и не возбуждая ропота между татарами. Он ввел в Крым еще несколько полков, расставил войско и артиллерию во всех опасных местах, захватил под стражу людей подозрительных, не препятствовал другим бежать за Кубань и в Турцию, приехал в столицу ханскую и, пируя в раззолоченных дворцах и розовых садах бахчисарайских, управлял Крымом именем хана. Слыша о выходе в море турецкого флота, состоявшего из 160 судов, в том числе 15 линейных кораблей, Суворов отправился с ханом обозревать приморские места, учредил караулы по берегам и ждал появления турков. В Ахтиаре, там, где ныне возвышаются твердыни Севастополя и где всегда было главное место при-хода турецких кораблей, явились передовые суда оттоманские. Им не позволили войти в гавань, и на вопросы присланных с флота чиновников, почему русские войска занимают Крым и русские корабли находятся в крымских гаванях, вопреки смысла трактатов, коими утверждена независимость Крыма, Суворов ответствовал, что смятения в Крыму заставили хана просить пособия российской императрицы и для безопасности его прислала она флот и войско. Когда спокойствие будет восстановлено, русские очистят Крым, но не допустят теперь высадки турецких войск и входа кораблей турецких в крымские гавани, как явного нарушения трактатов, принужденные в случае насилия отражать силу силою. Хан подтверждал слова Суворова. Несмотря на объяснения, турецкий флот подошел к Ахтиарской гавани, предводимый храбрым Гассаном, капудан-пашою оттоманским. Видя грозные батареи по берегам и всюду неусыпную стражу, турки ничего не смели предпринять. Они просили позволить налить бочки водою. Суворов отказал, боясь ухищрений. Оставалось действовать оружием. Не имея на то приказаний, Гассан не осмелился, плавал еще недели две около крымских берегов и, терпя недостатки и болезни, принужден был отправиться обратно в Царьград.

0x01 graphic

   Между тем предположено было новое важное распоряжение: желая усилить народонаселение по берегам Азовского моря, решились переселить из Крыма армянских и греческих христиан, издревле там обитавших и просивших покровительства императрицы. Хан не смел противиться. Некоторые из его советников заспорили. Именем хана Суворов взял их под стражу, как ослушников ханской воли, и более 20.000 армян и греков в одно лето с имением и стадами своими оставили Крым. Обширные земли отведены были на Дону, близ крепости св. Димитрия Ростовского, где армяне построили себе город Нахичевань, а греки основали Мариуполь и завели колонии по берегам Азовского моря, оживляя земледелием и торговлею дикие пустыни.
   Все эти дела требовали деятельности необыкновенной и утомили Суворова, жестоко страдавшего от нездорового крымского климата.
   "Не описать вам всех припадков слабостей моего здоровья, -- писал он Потемкину, -- а служба весь сей год была моя в числе рядовых, иначе до успеха не достиг бы; о помощи мне судите по тому, что теперь повелеваю с одним поручиком и одним майором за вестового -- прочие все больны. Горячка с лихорадкой нас в Бахчисарае захватила. Перемените мне воздух -- увидите еще во мне пользу. Я чуть не умер. Найдите мне способ здоровье польготить -- выдумайте, выдумайте, не теряйте времени -- истинно пора -- Бог вам заплатит -- жизнь пресечется -- она одна: я еще мог бы по службе угодить, если бы пожил... -- Мне здесь дела почти нет. Игельштрому пора быть на Кубани, а Рейтеру всего там не управить. Мне за ним через пролив не усмотреть, как бы прозрачен ни был. Есть здесь в запасе князь Багратион -- это последнее. Татары если не подняли носа, то и не поднимут, и ныне наилучше тихи, а был бы хороший командир на Кубани, да позвольте сказать, с двумя генерал-майорами -- одному тяжело: не всякий во все места ускачет. Здесь тако-ж надобно их человека два, в Козлове и на Салгире. Неописанною Божиею милостью христиане выведены. Повертелись было здесь громадные стамбульцы. Но мы хотели сажать их в карантин, не давали им пресной воды, и с неделю, как ушли они в море, уверяют, к Румелии... Ныне, если бы системе быть на прежнем положении, то по миролюбивому сложению нового турецкого министерства, по очевидным турецким неудачам... мор, изнурение... чего бы лучше России дополнительного мира с выгоднейшими кондициями! В начале полезные учреждения в протектованных, вольных здешних областях, несмотря ни на что, двоякие учинить, тако назаворот, с хорошими командующими, но не собственничками. В протектованных дружеских землях для их охранения досталось бы оставить приличные войска; прочие вывести и отвесть -- всюду годятся, хоть до поры пусть отдыхают. Прежним кончу: во мни здесь ныне почти нужды нет..."
   Но ему велено было оставаться в Крыму и продолжать устройство тамошних дел.
   Суворов зимовал в Козлове (Евпатории) и весною 1779 года собрал сильный корпус войска близ Карасу-Базара, под пред логом смотра, дабы продолжить еще по какой-нибудь причини пребывание русских в Крыму. Видя невозможность устранить Крым от владычества русского, султан признал ханом Шагин-Гирея. Он хотел сохранить еще над ним тень власти, прислав ему, как халиф, или духовный властитель всех мусульман, почетный кафтан и саблю. Суворов не дозволил присланным одеть хана в султанский кафтан и препоясать саблею. Они принуждены были поднести кафтан и саблю просто, как подарки султанские, а не почетные знаки достоинства.
   Летом 1779 года русские войска выступили из Крыма, но сильные отряды русских остались в Керчи, Ениволе, Кинбурне, кроме находившихся на Кубани.
   В течение нескольких лет, не имея средств сопротивляться, лишенные предводителей, привыкшие к власти русской, благотворной, кроткой, страшной только противникам, крымцы уже не буйствовали. Суворов умел привлекать сердца дружеским обращением, шуткою, подарками, беседовал с мурзами на их языке, весьма хорошо объясняясь по-турецки, и не щадил угощений я подарков. Заслуги его были награждены от императрицы драгоценною золотою табакеркою, с ее портретом, осыпанным брилльянтами. Ему вверено было начальство над войсками, стоявшими в южной Малороссии. Несколько месяцев прожил он в Полтаве. Зимою императрица приказала ему явиться в Петербург. При первой встрече с Суворовым она сняла с себя брилльянтовую звезду александровскую и вручила ему, прося принять в знак памяти об ее дружбе, как выражалась она. Суворову препоручено было новое предприятие, для коего надлежало ему отправиться в Астрахань и принять начальство над войсками по Волге и над каспийским флотом.
   Екатерина помышляла о завоеваниях за Кавказом, видя Персию слабою, беззащитною, терзаемою смутами и междоусобиями после смерти Тахмас-Кулыхана. Она хотела возобновить предприятия Петфа Великого, оставленные его преемниками. Суворову надлежало осмотреть Астрахань и Каспийское прибрежье до пределов Дагестана и сообразить способы, коими можно было упрочить за-воевания в персидских областях, присоединение Грузии к России и торговлю русских в Хиву, Бухару и Индию. В марте 1780 года Суворов отправился из Петербурга, прожил лето и осень в Астрахани, собрал подробные сведения о местности и средствах. Донесения его показали невозможность приступить к дальнейшим действиям, когда столь многое надлежало оканчивать ближе.
   Зимою получил он начальство над войсками в Казани, с поручением надзирать за устройством областей приволжских, где таились еще следы Пугачевщины.
   Не видя решения императрицы по донесениям своим, боясь козней врагов, вредивших ему во всех делах, обращавших в упрек подвиги и службу его в Крыму (как увидим далее), опасаясь, что пребывание его в Астрахани было почетным удалением от дел, Суворов грустил и унывал. "Сверстники мои поступают в управление генерал-губернаторскими местами, -- писал он Потемкину. -- Велика была бы милость, если бы и мне таковую должность поручили и если бы она притом и от военной службы меня не отвлекала: сей службе посвятил я себя и милостью монархини буду ободрен к ежечасному употреблению себя в ней". Не получая ответа и видя, что распоряжения каспийским флотом производятся без сношений с ним, "Воззрите милостиво, -- писал Суворов, -- на двухлетнее пребывание здесь меня, оставленного без команды, безгласного и презренного". Ответ Потемкина, полагавшего пребывание его в Астрахани необходимым, успокоил его. Он прожил там до конца 1781 года, когда императрица повелела ему вести казанскую дивизию войск к устью Днепра: наступал решительный час покорения Крыма, приготовленный его прежнею деятельностью. Несмотря на все предварительные распоряжения, можно было опасаться, что присовокупление обширных черноморских областей и Крыма будет нелегко и громко отзовется в Турции и в Европе. Надлежало действовать осторожно, готовя силы к отпору, если бы потребовалось начать войну.
   Предлогом похода русских был бунт крымцев против Шагин-Гирея. Осенъю 1782 года Магмет-Гирей, ближайший родственник хана, возмутил татар. Беглецы крымские явились в Крым из Турции и из-за Кубани. Ничтожный хан бежал в Кафу, оттуда на Дон и просил помощи русских. Весною 1782 года русские войска вступили в Крым, сопровождая Шагин-Гирея. Магмет-Гирей, уже избравший в ханы Багатур-Гирея, старшего брата Шагинова, был схвачен и до приказанию Шагина побит каменьями как возмутитель. Богатур и другой брат Шагин-Гирея, Араслан, были заключены в тюрьму. Шагин-Гирей снова царствовал в Бахчисарае, и имя его на ханских монетах возвещало еще его царствование в 1194 году эгиры, когда уже едва ли можно было назвать царствованием правление Шагина под опекою русских и под штыками русских полков. Русские войска уже не выходили из Крыма, занявши Ахтиар, под предлогом, что турецкий флот снова явился близ Крыма и даже высадил небольшой отряд на Тамань.
   Действиями в Крыму распоряжал генерал де Бальмен. Суворов находился в Азове, начальствуя над кубанским корпусом, состоявшим из 12 батальонов пехоты, 20 эскадронов конницы и 6 казачьих полков. Кроме войск в Крыму и на Кубани, отдельные корпуса собраны были в Подолии против Хотина, под начальством князя Н. В. Репнина; в Умани, под начальством И. П. Салтыкова; на Кавказской линии, под начальством П.С. Потемкина. Всеми войсками предводительствовал человек достопамятный, по окончании турецкой войны возвысившийся среди других государственных мужей двора Екатерины. Через немного лет самовластительно управлял он делами политики и войны --
   
   Решитель дел в войне и в мире,
   Могущ, хотя и не в порфире,
   
    по словам поэта, сказавшего, что знаменитый царедворец умел взвесить мощь росса, дух Екатерины, и, опираясь на них, хотел бросить гром на твердыни византийские. Этот правитель русского государства был Потемкин.
   Препоручения, коими Занят был Суворов с 1775-го и в следующие за тем годы, принадлежали к обширной системе действий, душою коих был Потемкин. Необходимо обратить здесь внимание на временщика при дворе Екатерины, ибо без того неполны и непонятны будут дела, следствием коих была вторая турецкая война, и самая война эта, составившая второй период царствования Екатерины.

0x01 graphic

ГЛАВА V.

События до второй турецкой войны. -- Потемкин, -- Покорение Крыма. -- Путешествие Екатерины в Тавриду. -- Суворов генерал-аншеф.

   
   Мы видели Потемкина в битвах первой турецкой войны, под знаменами Румянцева. Никто не оспаривал у него личной храбрости, но общая молва обрекала его на бездарность как начальника войск; порицали характер его, ленивый, беспечный; смеялись над его честолюбием неограниченным и, уважая в нем только любимца императрицы, считали его изнеженным царедворцем и избалованным сыном счастия.
   История возвышения Потемкина любопытна. Бедный дворянин Смоленский, родившийся в 1736 году, худо учившийся, странный мечтатель, долго не решался Потемкин при начале поприща жизни, что ему выбрать: идти ли в монахи, или вступить в военную службу - избрать предметом честолюбия своего сан митрополита, или чин фельдмаршала? Далее даже и сам он не смел ничего ожидать. Исключенный из московского университета за нехождение на лекции, он вступил в гвардию, был вахмистром в день восшествия на престол Екатерины, а через полгода -- камер юнкером, через пять лет -- генерал-майором. В первый раз находившись в битве под Хотином в 1769 году, он получил в 1770 году крест Георгия 3-й степени за битву при Ларге, где главный труд русским был догонять бежавшего неприятеля; командовал корпусом в 1771 году, наделал ошибок и произведен был в генерал-поручики. После неудачных действий под Силистриею в 1773 году, оскорбляясь, что его обошли наградами, Потемкин уехал в Петербург. Здесь честолюбие его могло утешиться: возвышение его было изумительно, награды сыпались на него. Через два года он был уже генерал-адъютантом, генерал-аншефом, вице-президентом военной коллегии, командиром всей легкой конницы и нерегулярных войск, графом Российской, светлейшим князем Римской империи, кавалером андреевского ордена, Георгия 2-й степени, орденов прусских, шведских, датских, польских. Не исчисляем дальнейших почестей Потемкина. Он получил звания сенатора, подполковника гвардии, шефа полка и стал выше всех, когда Орловы были удалены и Панин умер. Великолепные дворцы, обширные поместья дарила ему императрица. Он получал 150.000 рублей жалованья, жил в Зимнем Дворце и видел униженными перед собою всех вельмож, дипломатов, старых сановников, прежних товарищей и начальников, не знал счета своим богатствам, говорил презрительно, что отказался от звания герцога курляндского, предложенного ему императрицею, и мог бы, но не хочет быть королем польским. Чего же хотел он? Имени человека великого, оправдания подвигами неслыханных наград: жаждал чести себе, славы Екатерине, блага России. По окончании первой турецкой войны начались дела Потемкина. Тогда вполне раскрылись его дарования необыкновенные, его характер, изумлявший противоположностями, смешение внешней беспечности и внутренней деятельности, европейской образованности и азиатской дикости, блеска и неопрятности, умения изумлять умом и желания казаться грубым невеждою.
   Таков был Потемкин. Не ошибались, когда почитали его неспособным к предводительству войсками, но ошибался тот, кто полагал, что Екатерина была слишком пристрастна к своему любимцу. Так мог говорить только не знавший дел Потемкина. "Всемогущая рука единовластителя, -- говорит Карамзин, -- одного ведет, другого мчит на высоту; медленная постепенность -- закон для множества, но не для всех". Осудим ли за то? Пусть будут любимцы царей Потемкины и пусть будут они всемогущи.
   Любя славу и величие, как любила их Екатерина, Потемкин думал, что европейскую силу России всего более умножит прочное устройство сил воинских, скрепление внутренних частей государства и утверждение России на юге, по берегам Черного моря, при слабости Турции, когда Россия возобладает черноморскими прибрежьями и будет иметь там сильный флот. Потемкин мечтал даже, что Россия может после того отбросить турков из Европы в Азию, подчинить себе Закавказье, покорить Эллинский полуостров, раздвинуться в Персию и Индию, уничтожить Польшу, -- и если бы Европа захотела противиться таким домашним распоряжениям русской царицы, Россия в состоянии будет вызвать на бой Европу. Всею деятельностью ума, всею силою средств России приступил Потемкин к исполнению своих предприятий. Доверенность императрицы к нему была бе8предельна. По данному единожды полномочию, простая записка Потемкина исполнялась как царский указ: он никому не давал отчета, кроме Екатерины. Собственно Потемкин занимался судьбою южной России, отношениями Турции к России, устройством войска и черноморского флота, но с этими обширными предметами столь многое было связано: внутреннее управление, политика России в Европе, все части государственного управления, что во все время о 1775 года по 1791 год Потемкина можно было назвать самовластным правителем России.
   Обозначим здесь несколько главных черт, могущих показать сущность преобразований, произведенных Потемкиным,
   Предприняв присоединить к России черногорские берега и кавказские угорья, Потемкин с властию правителя всей южной России от Астрахани до польских границ сначала укрепил пределы России городами, заселил степь переселенцами, уничтожил гнездо буйных запорожцев, преобразовал другие казацкие войска и, постепенно приготовляя покорение Крыма усилением власти русской в Крыму, заложил пристань русскому флоту в устье Днепра (Херсон). Войска русские преобразовывались и дополнялись. Пределы около Кавказа заслонились новыми крепостями (Ставрополь, Александров, Георгиевск, Екатериноград, ряд редутов к Дону от Тамани). С Грузиею ведены были переговоры о подданстве; предполагаема была экспедиция в Персию; шли переговоры с Турциею и Австриею.
   Среди этих трудов и предприятий Потемкин казался по-прежнему роскошным, беспечным царедворцем, жил в Петербурге, иногда посещал области, ему подведомственные, и являлся в своем Екатеринославль, -- но все видел он, знал, предусматривал, руководил своим умом. Поставленный выше всех других вельмож, он не мог никому завидовать и презирал частные и личные отношения. Перед ним уничтожился Румянцев, которому предоставил Потемкин гордиться славою Кагула и почетным званием малороссийского генерал-губернатора и начальника войск в южной России. Чувствуя, что его политическое и военное поприще кончено, скрывая свое негодование, видя невозможность преобороть власть Потемкина, Румянцев обращал гнев свой на людей, подозреваемых им в приверженности к Потемкину. В числе таких, особенно гонимых им, людей, был Суворов, ненавистный ему после первой турецкой войны, когда Екатерина оградила его своею милостью от гонений Румянцева.
   Вероятно, что самое назначение Суворова при укрощении Пугачевщины происходило под влиянием Потемкина. По крайней мере с тех пор Суворов пользовался особенным покровительством Потемкина, прибегал к защите его от всяких преследований и, состоя под начальством Румянцева, относился во всех случаях к Потемкину. Есть предание, что почитая Суворова храбрым и искусным генералом, Потемкин долго однако ж считал его странным чудаком, "роме войны ни к чему негодным. Екатерина хотела разуверить Потемкина, призвала в себе однажды Суворова и начала рассуждал с ним о делах государственных, когда Потемкин слушал, стоя скрытно за ширмами. Восхищенный умом Суворова, Потемкин не вытерпел, выбежал из-за ширм, обнял Суворова и поклялся ему в дружбе. Рассказ невероятный, несообразный с характером ни Суворова, ни Потемкина, который мог узнать Суворова, служа с ним в первую турецкую войну. Предвидя неудовольствия, когда Румянцев назначил его в крымский корпус, в 1777 г., подчинив Прозоровскому, Суворов писал Потемкину (из Ахмечети, в июле 1777 года): "здесь мне нечего ждать, и велика была бы милость, если бы препоручили вы мне отдельный корпус". -- Когда по выздоровлении своем после крымской лихорадки, бывши в Опошне (близ Полтавы), Суворов получил приказ Румянцева опять отправиться в Крым, он писал Потемкину (в ноябре 1777 года): "в службе благополучие мое зависит от вас! Граф П.А. опять посылает меня в Крым -- не оставьте покровительством!" Потемкин перевел Суворова начальником над Кубанскою линиею и устранил от власти Румянцева. Мы видели, какие важные дела предлежали в Крыму в 1778 году -- угрожение турков высадкою, прекращение смятений, переселение греков и армян из Крыма. Суворов был тогда послан в Крым вместо Прозоровского уже по воле Потемкина. Имея тайные повеления, он поступал смело и решительно. Мы не поверили бы, если бы не имели бесспорных доказательств, что герой Кагула унизился тогда до мелкой, ничтожной интриги против Суворова. Не зная тайных повелений, данных ему, он противился своевольным, как он думал, распоряжениям Суворова, писал к хану, останавливал переселения крымских христиан, требовал строгого отчета, даже поощрял низких клеветников, уверявших, что Суворов грабит Крым, допускает своевольство солдат, берет подарки от хана. В тайной записке Потемкину Суворов с негодованием и прискорбием опровергал клеветы. "Говорят, -- писал он, -- будто я сказал, что иду завоевать Крым. Нет! я хвастаю только тем, что сорок лет служу непорочно. Говорят, будто я требовал у хана -- стыдно сказать -- красавиц, но я, кроме брачного, ничего не разумею. Говорят, будто я требовал: аргамаков, а я езжу на подъемных; лучших уборов -- да ящика-то у меня для них нет; драгоценностей -- да, у меня множество брильянтов из высочайших в свете ручек; индейских парчей -- а я, право, и не знал, есть ли они в Крыму!" Суворов не скрывал и имен клеветников и, горько жалуясь на Румянцева, "фельдмаршала я непрестанно боюсь, -- писал он. -- По выводе христиан порадовал было он меня письмом к хану, а после прислал другое, где меня ему выдает. Кажется, такое дело низковато. Мне пишет он будто из облака! Только все поздно: христиане выведены, а его распоряжения успеху были бы явною помехою. Боюсь я его сиятельства, очень боюсь! Хотя бы уже он, купоросность отлагая, равнодушно смотрел лучше в конец или терпеливо ждал бы его. А то по мечте какой-то из Илиады, особливо, Боже сохрани, в прицепке по мнимым неудачам, выбьет он мне из своих Вишенок (имя деревни, где жил тогда Румянцев) костьми и мозг, и глаза... Преподания его обыкновенно после илиадного экстракта брань, иногда облеченная розами. Дрожал я за Ахтиар, ибо от него о том не имел ни слова, кроме темных амблемм. А потом на конце похвалил, будто я его повеления выполнил! Дрожу и ныне по христианам, ибо в производстве кроме брани ничего не было, а в С. Петербурге красно отзываться великому человеку можно! И за турков боюсь чего-нибудь. Не освещаются ли ныне и прежние мои невинные страдания, происходившие только от неожиданных мною успехов? По общему правилу, судьба и воля: последняя в мерах человеческих, а первая в благословении Божием. У тварей нашего рода отнимающие время пороки мною не обладали: и начал я жить от мушкета!"
   Потемкин защищал своего любимца и перевел его в Астрахань. Когда наступало решительное мгновение покорить Крым, Суворов был опять призван Потемкиным на место действия. Ему поручили дело, где наиболее требовались деятельность и смелость, именно кубанский корпус, то есть войска, занимавшие восточный и южный берега Азовского моря. Первый и второй корпуса, Салтыкова и Репнина, близ Умани и Хотина, были только наблюдательные за движениями Турков, а равно и корпус П. С. Потемкина на Кавказской линии; третий корпус, стоявший в Малороссии, был резервный. При четвертом, действующем, где начальствовал де Бальмен, находился сам Потемкин. По занятии Крыма войсками, когда флот русский из Азова, Керчи, Ахтиара и Николаева окружил крымские берега, всякое сопротивление крымцев сделалось невозможно. Но можно было опасаться, что подкрепляемые турками, из Анапы, надеясь на пособие кавказских горцев, усиленные беглецами из Крыма и кочуя на привольных степях, ногайцы воспротивятся распоряжениям русского правительства. Движения ногайцев должен был наблюдать Суворов, поступая с ними дружелюбно, но готовя оружие и предупреждая враждебные замыслы. Корпус его состоял из 12 батальонов пехоты, 20 эскадронов драгунов и 6 казачьих полков; 24 большие орудия были при нем.
   Зимою 1782 года происходили переговоры с Шагин-Гиреем и его царедворцами, мурзами и духовенством татарским. Они должны были добровольно покориться России. Предложили хану жить, где ему угодно, в России или в Турции, получая от Русского правительства 200.000 рублей жалованья и оставляя при себе гарем и двор свой. Крымцам обещаны были свобода мугаммеданской религии, подтверждение прав, безопасность имений.
   Красноречие золота и страх оружия русского решили сомнения, когда буйных противников уже давно не было в Крыму.
   Летом 1783 года совершилось разрушение Крымского царства, последнего остатка владычества монголов в Европе. В мае Суворов ездил в Херсон, отдал отчет Потемкину в переговорах своих с ногайцами и возвратился в Азов, где торжественно разыграно было историческое позорище покорения ногайцев со всею полудикою азиатскою поэзиею.
   Укрепив войсками пограничные редуты и крепости, от Тамани до Азова, Суворов назначил для собрания ногайцев городок Ейск, на юго-восточном берегу Азовского моря. Туда съехались три тысячи ногайцев. Суворов предложил им условия, на которых Шагин-Гирей слагает с себя звание ханское и передает русской императрице владычество над всеми татарскими ордами. В числе ногайцев были Муса-Бей, султан Чамбурлукской орды, и Галлиль-Эффендий, султан орды Гедисанской, оба приверженные России и друзья Суворова. Они умели убедить своих подвластных и товарищей не противиться судьбе Божией и воле ханской. Пир на степи заключил переговоры. Суворов успел уговорить ногайцев не только покориться, но даже убедил многих султанов переселиться с Кубанской степи на раздольные кочевья за Волгою. Положено было съехаться всем ногайцам в Ейск к 28-му июня, дню вступления на престол императрицы, выслушать отречение Шагин-Гирея и присягнуть в верности русской царице.

0x01 graphic

   В назначенный день степь вокруг Ейска покрылась татарскими кибитками. Суворов придал сколько можно более торжественности празднику. Русское войско стояло под ружьем. После обедни в полковой церкви Суворов со своим штабом явился в кругу ногайских предводителей. Торжественно читан был манифест Шагин-Гирея, где отрекался он от своего ханства и передал власть русской императрице. Все ногайцы присягнули на коране в верности новой властительнице и привели к присяге своих подвластных. Многим мурзам объявлены были чины штаб и обер-офицеров русской службы. Начался пир. Сто волов и 800 баранов было сварено и изжарено, и при пушечной пальбе и звуках полковой музыки, с коими сливались восклицания татар, ура русских и заунывные звуки татарских песен и волынок, более шести тысяч ногайцев засели на разостланных коврах. Суворов и русские офицеры и солдаты угощали своих гостей. Забывая заповеди корана, гости дружно осушали кружки с вином и пивом. Пир заключили конские скачки. На другой день, в именины наследника, угощение возобновилось. Ногайцы отправились восвояси, повторяя клятвы верности.
   Так совершено было покорение обширных областей черноморских. Крым был переименован Тавридою и подчинен Потемкину. Заслуги Потемкина награждены были чином фельдмаршала, званием президента военной коллегии и шефа кавалергардского полка. Труды Суворова наградила императрица орденом св. Владимира 1-й степени, учрежденного за год перед тем. "Усердная и ревностная служба ваша, доказанная искусством в части вам порученной, -- писала императрица в рескрипте, -- особливое радение в делах, вам вверенных, а наипаче исполнение предлежавшего вам по случаю присоединения кубанских народов к империи Российской обращают на вас наше внимание и милость".
   Всю казалось тихо и покойно в Крыму, но опасения касательно ногайцев оправдались. Далеко не общее было их согласие, и упреки товарищей вскоре заставили многих присягнувших императрице раскаяться в своей поспешности. Первым зачинщиком волнения явился легкомысленный Шагин-Гирей, презираемый бывшими подданными ого и угрожаемый проклятием духовенства мусульманского за покорность иноверным гяурам. Закубанская сторона возмутилась. Напрасно Муса-Бей и Галиль-Эффендий удерживали ногайцев. Начались кровавые междоусобия. Муса-Бей был ранен в битве с мятежниками. Бунт разлился по Ейской степи. Ногайцы, шедшие на поселение за Волгу и уже находившиеся близ Дона, обратились на прежние кочевья. Среди горских народов явился изувер Ших-Мансур и возбуждал их в восстанию именем Бога и Мугаммеда. Отважный наездник, султан Тай, провозгласил ханом ногайским племянника Шарин-Гиреева. Наконец, сам Шагин-Гирей бежал из Крыма и явился среди мятежников.
   Но, пируя с ногайцами, Суворов предварительно принимал охранительные меры против своих друзей. Когда ногайцы поворотили обратно от Дона, их встретило русское войско и рассеяло полчища их, так, что более 500 татар легло на месте; остальные ушли за Кубань, оставя русским семейства свои, жен, детей, имения и стада: более 30.000 лошадей, 40.000 штук рогатого скота и 200.000 овец досталось в добычу русским. Султан Тавр бросился на Ейск, с 10.000 ногайцев. Три дня осаждал он этот городок, но был отбит и бежал за Кубань.
   Суворов верно расчел, что быстрый удар мгновенно уничтожит волнения. Он решился сам идти за Кубань, назначил сборное место войску в Копыле, неподалеку от впадения Кубани в Черное море, и собрал там 16 рот пехоты, 16 эскадронов драгунских и 4 казацких полка; при них было 24 пушки; 6.000 казаков, с атаманом Иловайским, отправились прямо из Черкасска к устью Лабы, впадающей в Кубань, там, где, как слышно было, закочевали главные скопища ногайских мятежников.

0x01 graphic

   Осторожно повел Суворов войско от Копыла по берегам Кубани. Русские прошли более 200 верст, идя по ночам, отдыхая и укрываясь от неприятелей днем. При начале похода прислан был из Анапы турок, с вопросом анапского паши о том, какие собрались войска на Кубани и куда они идут. Ему отвечали, что идет небольшая команда на Кавказскую линию. Близ селения алтукайских черкесов высыпали в поле черкесские всадники и хотели сражаться. Суворов взъехал на крутой берег и повелительно приказал бегу, предводившему всадниками, не стрелять, если он не хочет погибнуть. Черкесы не смели ослушаться приказа. Близ впадения Лабы в Кубань, с высокой горы Суворов завидел признаки обширного кочевья. Здесь соединился с ним Иловайский, пройдя прямо из Черкасска 500 верст. Кубань по слиянии с Лабою раздвигается почти на две версты в ширину, но весьма мелка. Войско переправилось в брод. Патронные и пороховые ящики солдаты несли на плечах; пушки перекатили по дну реки. Более затруднительна была переправа через болота, находящиеся в шести верстах за Кубанью. перейдя семь верст далее, захватили ногайский отряд, и рано утром, близ развалин старинной крепости Керменчука, напали на кочевья ногайцев. Битва была непродолжительна, но татары дрались врассыпную, гонимые русскими. Суворов преследовал бегущих неутомимо. В 14-ти верстах от места битвы, близ Сарасского леса, находилось главное ногайское кочевье. Здесь съехались и союзники ногайцев, темиргойцы и наврузы. Они хотели сражаться, но не выдержали огня артиллерии, хотя отчаянно бросались со своими шашками на русских. Преследование неприятеля продолжалось на другой день. Поражение было ужасное. Более 4.000 ногайцев и черкесов захвачено было в плен; места битв и все окрестности были покрыты трупами. Ногайцы рассеяны совершенно; остаток их погиб в бегстве; множество беглецов было перерезано и полонено черкесами враждебных племен. Когда русские отдыхали после трудного похода и битв, явились многие из ногайцев с покорностью, обещая возвратиться на прежние кочевья. Отправив войско обратно через Копыл, а Иловайского на Дон, Суворов решился идти прямо на Ейск с эскадроном драгунов, полком казаков, несколькими ротами пехоты и двумя пушками. Поход был чрезвычайно затруднителен по протяжению степей около 300 верст. Через речки и болота настилали мостики из камышей и дерна. В продовольствии был такой недостаток, что в последний день похода припасов вовсе не было. Казалось, труды радовали Суворова.
   Страшный урок, данный мятежникам, был так поучителен, что все ногайцы, уцелевшие от побоища, смиренно покорились России. Так султан погиб за Кубанью. Его сообщники явились в Ейск. Суворов объявил им прощение. Шумное пированье следовало за примиреньем. В числе почетных гостей находился Муса-Бей. Ему было тогда около ста лет от роду, но он был еще так бодр, что на скачках не уступал молодым удальцам и даже вздумал жениться. Суворов купил у казаков пленную красавицу черкешенку и подарил ее своему другу, восхищенному столь неожиданным подарком.
   Весною 1784 года возвратился в Крым Шагин-Гирей с покорною головою. Его не думали наказывать и с почестью перевезли в Воронеж. Тоскуя в почетном плену, он просил дозволения ехать в Царьград. Рады были избавиться от него и дозволение дали охотно. Но султан не впустил несчастного Шагина в Оттоманскую столицу. По его приказанию, хан был отвезен в Родос и там удавлен.

0x01 graphic

   По водворении спокойствия между кубанцами Суворов жил в крепости св. Дмитрия Ростовского, где находилась главная квартира кубанского корпуса. Не предвидя войны и желая устроить свое имение, он просил Потемкина о временном отпуске. Потемкин поручил ему владимирскую дивизию. Суворов избрал для пребывания свое поместье, село Ундолы, находящееся недалеко от Владимира по сибирской дороге. Здесь пробыл он более года. Лет двадцать тому жители еще показывали аллею, насажденную тогда Суворовым. Живы еще были старики, рассказывавшие множество подробностей о житье бытье своего помещика и его беспрестанных проказах. Одетый в холщовую куртку, он бегивал по селу, беседовал с крестьянами, пел и читал в церкви и сам звонил в колокола. Но жизнь деревенская, когда все начинало снова готовиться к битве, была не по душе Суворову. Боясь, что его забудут в деревне, он просил о переводе в действующую армию, желая хоть умереть на поле битв. "Смерть на постеле -- не солдатская смерть!" говаривал он. "Еду в свою деревню, -- писал он Потемкину в июне 1784 года, -- но приятность праздности не долго меня утешить может. Исторгните меня из оной поданием случая по службе, где могу я окончить с честию мой живот!" Через полгода просьба Суворова была еще убедительнее. "Истекающий год прожил я в деревне (писал он из Ундол, 10-го декабря 1784 года) в ожидании команды, где бы ни получил ее, все равно, хоть в Камчатке. Служу больше сорока лет, и мне почти шестьдесят лет, но одно мое желание -- кончить службу с оружием в руках. Долговременное бытие мое в нижних чинах приобрело мне грубость в поступках при чистейшем сердце и удалило от познания светских наружностей. Препроводя мою жизнь в поле, поздно мне к свету привыкать. Наука осенила меня в добродетели: я лгу как Эпаминонд, бегаю как Цезарь, постоянен как Тюренн, праводушен как Аристид. Не разумея изгибов лести и ласкательств, моим сверстникам часто бываю неугоден, но никогда не изменял я моего слова, даже ни одному из неприятелей. Был счастлив потому, что повелевал счастием... Исторгните меня из праздности -- в роскоши жить не могу..."
   Потемкин и без напоминаний Суворова помнил об нем. В начале 1785 года Суворова назначили командиром петербургской дивизии. Императрица встретила его милостиво, призывала к себе и советовалась с ним. В сентябре 1786 года он был пожалован в генерал-аншефы. Ему велено было принять начальство над корпусом, расположенным около Кременчуга на Днепре. Екатерина хотела сама обозреть новые страны, присоединенные к России после покорения Крыма и упроченные неутомимыми трудами и умом Потемкина. Много других важных причин было путешествию императрицы.
   После покорения Крыма и усмирения Кубани Потемкин довершал все начатое им. В 1783 году Грузия признала власть России. В 1785 году флот русский на Черном море состоял уже из 50 с лишком судов, с 13.000 войска и экипажа. Главный порт был в Севастополе. В Херсоне была устроена верфь. На Днепре, близ порогов, определено воздвигнуть обширный губернский город. Сотни тысяч переселенцев из России, из Крыма, с Кубани заселили Новороссийский край. Запорожцы назначены были к заселению прежних кочевьев ногайских между Кубанью и Азовским морем. Важные политические изменения произошли в эти годы в Европе.
   Внутренние волнения во Франции при добродетельном, но слабом короле Людовике ХVI-м и война Англии с ее Американскими колониями отвлекли и почти уничтожили на время влияние этих обеих держав на дела Европы.
   Тем важнее являлась Россия, укрепленная миром, обладанием черноморских пределов и сильною армиею, состоявшею из 300.000 конницы и пехоты. На тешенском конгрессе 1780 года, где споры Австрии и Пруссии решились посредничеством России, Иосиф видел необходимость приобресть дружбу России всякими пожертвованиями. Смерть императрицы Марии Терезии и восшествие Иосифа на императорский престол давали ему полную свободу. Он все еще хотел померяться силами с Фридрихом и, стараясь укрепиться союзом русской императрицы, решился ехать в Россию, дабы личным знакомством утвердить союз с северною Семирамидою. Торжественна была встреча римского императора, явившегося смиренным странником в Москве и Петербурге. Иосиф не обманулся. Путешествие его так польстило императрицу, что она наградила его своею дружбою. Крепкий союз утвердил взаимные выгоды России и Австрии. Старый Фридрих встревожился и сопротивление предприятиям Иосифа и намерениям Екатерины было последним делом его достопамятной жизни. Он скончался в 1786 году, передавая наследникам своим мысль об опасности допустить дальнейшее усиление Австрии и России: здесь было начало общего союза против Екатерины и Иосифа. Франция, Англия, Пруссия, решились противопоставить им хитрость дипломатики и силу оружия. В союз с Пруссиею вступил Густав III. Хотели снова возмутить Польшу и возбудить к войне Турцию. Предполагая осмотреть новые земли своего государства, Екатерина пригласила Иосифа участвовать в ее прогулке. Станислав также хотел о многом лично объяснитъся с нею. Он давно не видался с Екатериною, и им было о чем поговорить, когда участь Польши зависела от воли Екатерины.
   Никогда, ни прежде, ни после, не являлась Екатерина в таком блеске и величии. Многочисленный двор, европейские министры, русские полководцы окружали царицу. Вся Россия подвиглась навстречу. Казалось, не земная властительница, но полубогиня обозревает страны, вверенные Провидением ее власти. "Как вам нравится мое маленькое хозяйство?" шутя говорила Екатерина Сегюру и принцу де Линю, любезнейшим остроумцам своего времени, сопровождавшим ее в путешествии, указывая на великолепные освещения городов, тысячи народа, выходившие навстречу, блестящие ряды войск, живую деятельность и пленительные картины мест, коими проезжали. Путешествие началось зимою. Января 29-го императрица через Белоруссию прибыла в Киев. Сюда явился Потемкин. С ним был Суворов. Пиры, увеселения, милости народу ознаменовывали каждый шаг русской царицы. Киев казался столицею, куда съехалось вое, что было знатного и богатого в России и Польше. Малороссияне, поляки, татары, запорожцы, греки, армяне, сербы приветствовали здесь свою монархиню. По вскрытии Днепра путешествие продолжалось водою, в раззолоченных, украшенных резьбою и пестрыми флагами галерах, где роскошные помещения и драгоценные уборы заставляли забывать, что путь шел среди земель, недавно бывших пустынями. В двенадцать лет возникли здесь города и селения. Довольство жителей являлось в опрятстве домов, цветущих садах, полях, засеянных хлебом, бессчетных стадах, щегольском наряде жителей. В Канев приехал к императрице Станислав со своим польским двором. Его встретили громом пушек. Почтительно снял он шляпу, приближаясь в раззолоченной лодке к императорской галере. Дружеский привет ожидал его. Несколько дней Станислав был почетным гостем императрицы, хотя все заметили грусть его при отъезде. Едва удалился он, пришло известие о скором прибытии Иосифа. Императрица поехала на встречу своего союзника. Увидя карету императрицы, Иосиф остановился на дороге и приветствовал ее низким поклоном. Он сопровождал императрицу в путешествии по Крыму. С высот Инкермана указывала ему Екатерина на новый флот свой, белеющийся на волнах Эвксина, и с улыбкою дала заметить на торжественных вратах в Херсоне надпись: "Путь в Византию".

0x01 graphic

   Среди беспрерывных пиров и увеселений Екатерина и Иосиф положили общими силами воевать Турцию. Интриги Англии, Франции и Пруссии довели слабоумного Абдул-Гамида до неприязненных отношений к России. Швеция и Пруссия обещали ему пособие, уверяя, что Польша не замедлить восстать на помощь. Утвердив договором за Россию Крым в 1787 году, грозно требовал он восстановления прежнего порядка дел, независимости Крыма, отдачи Турции черноморских берегов. Ответ Екатерины можно было предвидеть.

0x01 graphic

   В Полтаве, стоя на высоком холме, называемом Шведскою могилою, когда войска маневрировали, представляя примерный вид Полтавской битвы, Екатерина задумчиво произнесла, смотря на полтавское поле: "Одно мгновение решает судьбы царств!" Здесь расстался с нею Потемкин. Титул Таврического был новым свидетельством милостей к нему императрицы. В Москве праздновала Екатерина двадцатипятилетние своего царствования. В день кучук-кайнарджийского мира возвратилась она в Царское Село. Через месяц уже гремела война там, где недавно видели великолепный поезд императрицы русской. Потемкин спешил распорядить войском и флотом. Несколько времени жил он в Кременчуге и потом отправился в свои деревни на границах Польши.
   В числе приближенных особ, окружавших императрицу, находился Суворов. Он приехал в Киев с Потемкиным и шутил среди гостей и царедворцев, не боясь угрюмого Румянцева. Станислав встретил его, как старого знакомого. В Кременчуге Екатерина любовалась маневрами войск, предводимых Суворовым. Он сопровождал императрицу в Херсон. Здесь нечаянно подошел к нему какой-то австрийский офицер без всяких знаков отличия: то был Иосиф. Суворов говорил с ним, притворяясь, будто вовсе не знает, с кем говорит, и с улыбкой отвечал на вопрос его: "Знаете ли вы меня?" -- "Не и смею сказать, что знаю", и прибавил шепотом: "говорят, будто вы император римский!" -- "Я доверчивее вас", отвечал Иосиф, "и верю, что говорю с русским фельдмаршалом, как мне сказали".
   Пока продолжалось путешествие императрицы по Крыму, Суворов готовил войско для встречи ее в Блакитной, в 70 верстах от Херсона. После маневров здесь он присоединился к свите ее и в Полтаве на прощанье получил от нее на память драгоценную табакерку, осыпанную брильянтами. Из Полтавы сопровождал он Потемкина в Кременчуг и польские его деревни и с важными поручениями поспешил в Херсон. Августа 19-го русский флот сходился с турецким, в тот самый день; когда Порта объявила в Царьграде войну России. Сентября 7-го был издан манифест императрицы о турецкой войне. Суворов стерег неприятелей, и 1-го октября первая битва и первая победа русских огласили берега Черного моря.
   Через 12 лет после кучук-кайнарджийского мира начиналась вторая турецкая война, далеко затмившая первую, Румянцевскую. Звание главнокомандующего принадлежало в течение ее Потемкину, но героем этой войны был Суворов. В первый раз вполне показал он тогда свой военный гений, утвердил молву о своей непобедимости, развил свою тактику и стал в ряду первых полководцев своего времени. Любопытно обратиться здесь назад, взглянуть на жизнь Суворова до того времени и на характер и место его среди других современников в то время.
   В 1787 году Суворову совершилось пятьдесят восемь лет. Он был уже в летах преклонных, казался хилым, с его седою, покрытою редкими волосами головою и морщиноватым лицом, сгорбленный, при маленьком росте. Но он был крепок, здоров, проворен, неутомим, ловко ездил верхом, легко переносил труды, бессонницу, голод, жажду. Голубые глаза его сверкали умом. Странности его никого не удивляли, ибо ему уже нечего было прикрывать ими: офицер на 25 году, бригадир на 40-м, в восемнадцать лет потом перегнал он многих товарищей, был генерал-поручиком с 1774-го, генерал-аншефом с 1786 года. Если оставались еще немногие старше его чинами, бесспорно первый был он в мнении императрицы, всесильного Потемкина, всего войска, даже народа, видевшего Суворова всюду -- в Пруссии, Польше, Крыме, на Волге, Кубани. Непобедимость его и тогда уже сделалась поверьем солдатским и народным. Странности его рассказывали, как диковинку, преувеличивая их, говоря, как он бегает, прыгает, поет петухом, говорит правду всякому, ходить зимою без шубы, ездит перед войском в дедушкиной шинели. Причуды эти, повторяем, никого не могли обмануть, но Суворов уж так привык к ним, что не мог от них отказаться. "Вот человек, который хочет всех уверить, что он глуп, и никто не верит ему!" говорил, угрюмо улыбаясь, Румянцев. Среди великолепной свиты императорской Суворов проказничал, как везде, и изумлял своею оригинальностью чужестранцев. Умный Сегюр писал об нем, как о гении по его достоинствам и философе по его странностям. Де-Линь, щеголь на шутку остроумную, называл его Александром Диогеновичем. Встретившись в Киеве с А. Ламетом, Суворов остановился, уставил на него глаза и начал поспешно спрашивать: "Кто вы? какого звания? как ваше имя?" Ламет также поспешно отвечал ему: "Француз, полковник, Александр Ламет". -- "Хорошо!" сказал Суворов. Немного оскорбленный допросом, Ламет также быстро переспросил: "Кто вы? какого звания? как ваше имя?" После ответов: "Русский, генерал, Суворов", Ламет прибавил в свою очередь: "Хорошо!" Суворов захохотал, обнял Ламета и сделался другом его. Завистники разнесли слух, что Суворова, дряхлого и больного, предполагают уволить от службы. При первой прогулке с императрицею по воде, когда лодка пристала к берегу, Суворов прыгнул на берег. "Ах! Александр Васильевич! какой вы молодец!" сказала ему смеясь Екатерина. "Какой молодец, матушка! Ведь говорят, будто я инвалид!" -- "Едва ли тот инвалид, кто делает такие сальтомортале!" возразила Екатерина. -- "Погоди, матушка, еще не так прыгнем в Турции!" отвечал ей Суворов. Ему сказали, что императрица за что-то изъявила на него досаду. Он бросился перед нею и лег у ног ее. "Что вы? Что вы, Александр Васильевич?" спрашивала Екатерина, подымая его. Суворов вскочил бодро и сказал смеясь: "Вот -- врут, будто я упал -- видите: сама матушка-царица подняла меня!" Эпиграммы его были беспощадны. Когда в Полтаве императрица, довольная маневрами войск, спросила: "Чем мне наградить вас?" -- "Ничего не надобно, матушка", отвечал Суворов, "давай тем, кто просит: ведь у тебя и таких попрошаек чай много?" Императрица настояла. "Если так, матушка, -- спаси и помилуй, прикажи отдать за квартиру моему хозяину: покою не дает, а заплатить нечем". -- "А разве много?" сказала Екатерина. -- "Много, матушка: три рубля с полтиной!" важно произнес Суворов. Деньги были выданы, и Суворов рассказывал "об уплате за него долгов" императрицею. "Промотался!" говорил он, "хорошо, что матушка за меня платит, а то беда бы..."
   Здесь только начиналась историческая жизнь Суворова. Судьба определяла ему через несколько лет стать на высшую степень воинскую, с именем первого полководца русского, определяла ему начать войну, грозившую России, подвигом смелым и блестящим и как будто заверить тем в несомненной победе русского войска, когда Суворовы предводят им.

0x01 graphic

0x01 graphic

ГЛАВА VI.

Румянцев и Потемкин. -- Вторая турецкая война. -- Защита Кинбурна. -- Осада Очакова. -- Удаление Суворова.

   
   Объявление войны Турциею предупредило объявление войны со стороны России и императора, ее союзника. Так спешила европейская дипломатика в Царьграде. Причин медленности Екатерины и Иосифа было много. Екатерина не соглашалась с планом Потемкина об изгнании оттоманов из Европы и восстановлении Греческого царства, хотя позволила назначить в Херсоне путь в Византию и назвала Константином второго внука своего. Иосиф, принужденный угождать Екатерине, хотел воевать не с Турциею, а с Пруссиею, видел в турецкой войне только препятствие мечтательным планам своим на преобразования в Европе, которых не одобряла Екатерина. Соглашаясь на войну против султана, с досадою говорил Иосиф приближенным: "За что я стану драться? Потемкин любит все начинать и ничего не оканчивает. Ему недостает Георгия I-й степени, -- он получит его и помирится!" Но отказаться было невозможно. Иосиф готовился на войну. Так со всех сторон являлись недоумения, и хотя русские войска были готовы к походу, но распоряжения Потемкина ограничились на 1787 год оборонительными действиями. Не могли согласиться в плане военных действий с австрийцами, и, кажется, еще важное обстоятельство препятствовало Потемкину начать войну наступательную: может быть, не надеясь на воинские дарования своего любимца, Екатерина определила Румянцеву вместе с ним начальствовать войсками. Потемкин не хотел разделить с другим начальства, и Румянцев, предвидя неизбежную неудачу, если Потемкин будет с ним вместе, отказывался, хотя Потемкин называл себя учеником его и уверял, что рад слушать повеления своего наставника. Мрачен и печален являлся среди царедворцев Екатерины герой Кагула, не скрывая своего неудовольствия, хотя императрица казалась к нему благосклонна и милостива. Честолюбие его страдало и не допускало покориться временщику. В ожидании более решительных распоряжений на следующий год, Суворову поручил Потемкин охранение черноморских берегов, полагая, что позднее время года не допустить турков к обширным действиям до будущего года.
   В августе 1787 года поспешно прискакал Суворов в Херсон и принял начальство над 30-тысячным корпусом войск и черноморским флотом. Полагали, что неприятель прежде всего устремится разорить Херсон и уничтожить тамошние флот и верфь, ибо еще летом усилен был гарнизон очаковский отборными турецкими войсками. Впадения Днепра с ю.-в. и Буга с Ингулом с с., там, где длинным полуостровом с юга заграждает Черное море протяжение заднепровской степи, оканчивающееся длинною песчаною косою, составляет Днепровский лиман. Северный берег его, принадлежавший туркам, был защищен очаковскою твердынею. С нашей стороны старались укрепить Кинбурн, находящийся против Очакова, так что эти две враждебные крепости замыкали пролив, не более 14-ти верст шириною, составляющий гирло лимана Днепровского. Корабельная верфь русского флота устроена была близ Херсона, в гавани Глубокой. Неудобства местного положения не дозволяли возвести сильной крепости в Кинбурне, ибо песчаная почва и выступающая из нее вода препятствовали рытью рвов и устройству стен при малой ширине Кинбурнской косы, омываемой с одной стороны Черным морем, с другой -- Днепровским лиманом. Видя важность этого сторожевого пункта, Суворов усилил гарнизон Кинбурнский, расположив за крепостью в разных местах по Кинбурнскому полуострову 12 эскадронов конницы, 10 эскадронов драгунских и 4 казачьих полка; в Кинбурне находилось 4 батальона мушкетерских. На небольшом рейде стояли здесь фрегат и бот. Сильные батареи прибрежные обстреливали пролив. Заслонив войском устье Бута и устроив плавучие батареи перед Херсоном и Глубокою, Суворов избрал местом своего пребывания Кинбурн, ибо отсюда мог наблюдать все движения неприятеля.
   Первое известие о начале военных действий и скором приходе турецкого флота получено было из Очакова. Августа 19-го турецкие корабли напали на стоявшие у Кинбурна фрегат и бот; они успели отбиться и уйти. Тогда явился флот турецкий, состоявший из 18-ти линейных кораблей и фрегатов и 38 мелких судов. Он расположился в Очакове и закрыл вход в лиман Днепровский. Русскому флоту велено было выступить из Севастополя. "Хотя бы всем погибнуть, но только покажите неустрашимость вашу, наладите и истребите неприятеля", писал Потемкин. К несчастию, жестокая буря рассеяла русский флот и повредила корабли, так что начальник флота, граф Воинович, едва мог возвратиться в Севастополь; один русский корабль был занесен в Царьградский пролив и достался туркам.

0x01 graphic

0x01 graphic

   Положение Суворова было затруднительно. Ободренные успехом, турки решились употребить все силы против Кинбурна. Корабли турецкие приблизились к Кинбурну и бомбардировали его. Им удачно отвечали. Один корабль турецкий взлетел на воздух, другие отошли поврежденные. Тогда турки решились взять Кинбурн приступом. Сентября 30-го бомбардировка с кораблей началась снова и еще сильнее возобновилась октября 1-го. Видны были приготовления к высадке. Суворов спокойно слушал обедню в крепостной церкви и не велел стрелять в турков. Запорожцы, бежавшие в Турцию и находившиеся в турецком войске, сделали высадку выше Кинбурна, когда ниже его, на узкой косе, начали высаживаться отборные турецкие войска. По мере выхода на берег, они рыли ложементы один за другим, устраивая валы из мешков, набитых песком. С удивлением видели турки, что из крепости им не отвечают. Русских вовсе не было видно. Суворов ожидал прибытия 10-ти эскадронов конницы, стоявших в 25-ти верстах, и по прибытии их хотел смять турков ударом. Но войско не приходило. Около полудня неприятель кончил уже 15-ю линию ложементов, и считая себя вполне укрепленным, пошел на крепость. Вся защита Кинбурна состояла из 1.000 человек пехоты и 4 казачьих полков. Суворов полагал, что даже и при малочисленном войске внезапность удара послужит к легкой победе. В одно время загремели выстрелы со стен Кинбурна, казаки ударили с флангов, из крепости выступила пехота и пошла на штыки. Действительно, турки были смята и бежали, но Суворов, не зная многочисленности неприятеля, не знал и того, что французские офицеры предводили турками и что храбрость турков подкрепили фанатизмом, предоставляя им на выбор смерть или победу. Беснующиеся дервиши бегали по рядам и призывали воинов в битву. По приказанию очаковского паши, после высадки войска немедленно отчалили от берега все турецкие суда. Когда русские ворвались в ложементы, турки увидели необходимость победы, ибо спасения не было, средства к отступлению были отняты, и яростно обратились они в битву. Турецкие корабли подошли к крепости и открыли страшную пальбу. Мужественно стояла русская пехота, но тщетны были ее усилия. Генерал-майор Рек, предводивший ею, был ранен и вынесен за фрунт. Турки принялись за сабли и кинжалы и с диким воплем: "Алла, алла!" атаковали русских, когда сам Суворов бросился вперед, крича: "Ребята! за мной!" Ядром оторвало морду у его лошади. Он упал. Турки кинулись к нему. Русские солдаты бросились защищать его, с криком: "Братцы! спасайте генерала!" Мушкетер Новиков поверг штыком турка, уже занесшего саблю на Суворова. Турки были сбиты вторично, но они воротились еще раз, и третье нападение их было страшнее двух прежних. Все окружавшие Суворова были убиты и ранены. Пуля пробила ему левую руку. Он принужден был удалиться за крепость, истекая кровью. При нем находились Тищенко, ординарец и казачий урядник Кутейников. Суворов велел наскоро обмыть рану его морскою водою и завязать; потом перевернул он рубашку, надел ее сухим рукавом на рану, и говоря: "Помогло, помилуй Бог, помогло!" спешил снова в битву. Она представляла беспорядочное смешение. Бой был рукопашный. Русские перемешались с турками, так что с крепости невозможно было стрелять, и хотя выстрелами успели взорвать две турецкие лодки, но, казалось, дело было проиграно. Многолюдство должно было наконец одолеть храбрость. Турки теснили, гнали русских; счастие не забыло своего любимца: 10 эскадронов конницы уже приближались к Кинбурну и немедленно были введены в дело. Ужасное поражение неприятеля следовало за их ударом. Турков погнали, били, топили в море, несмотря на отчаянную оборону. Едва 700 человек сдалось из 6.000, вышедших на Кинбурнскую косу. Лучшая половина очаковского гарнизона погибла в этой высадке. Из 600 взятых в плен турков умерло от ран до 500. Трупов дервишей насчитали до пятидесяти. Юс-Паша, предводивший турками, был убит. Русских убито до 200 и ранено до 800. В 10 часов вечера кончилось сражение, и, когда только вопли раненых и утопавших турков оглашали воздух, Суворов, чувствуя совершенное изнеможение сил, отправился в крепость. Едва вновь перевязали ему рану, он упал без чувств, но, услышав тревогу при нападении запорожцев, последовавшем уже ночью, на ботах, он забыл свою рану и явился на крепостном валу. Нападение отбили несколькими пушечными выстрелами. Весь следующий день хоронили убитых. Трупы неприятелей бросали в море. Октября 3-го русское войско выстроилось по Кинбурнской косе, и "Тебе Бога хвалим" было воспето при громе пушек с крепости.
   Сколь несчастны могли быть следствия потери Кинбурна, ибо тогда подвергался гибели Херсон и туркам открыт был свободный путь в Крым, столь важны оказались последствия победы. Ужас заставил многих жителей Очакова бежать, и флот турецкий немедленно удалился в Царьград. Повергая в уныние турков, победа ободрила русских. "Не нахожу слов благодарит тебя, сердечный друг! -- писал Суворову Потемкин, -- да восстановит Бог твое здоровье для общих трудов!" Октября 17-го праздновали победу Суворова в Петербурге. "Старик поставил нас на колени, жаль только что его ранили", говорила Екатерина и собственноручным письмом изъявила Суворову благодарность. "В первый раз по начале войны, -- писала она, -- благодарили мы Бога за победу и одоление над врагом и читали в церкви деяния ревности, усердия и храбрости вашей. Объявите всем наши усердие и благодарность. Молим Бога, да исцелит раны ваши и возставит вас к новым успехам". Подвиг Суворова награжден был андреевским орденом. "Вы заслужили его верою и верностью", писала Екатерина. "Умножа заслуги свои, вы подтвердили мнение России о ваших победных достоинствах, и ваше бдение и неустрашимость доставили нам победу", прибавил к тому Потемкин. Солдатская песня прославила подвиг Суворова, и вся армия русская пела:
   
   Наша Кинбурнска коса
   Вскрыла первы чудеса!
   
   "Такого писания, какое получил я, -- писал Суворов Потемкину, -- никогда и ни у кого от высочайшего престола я не видывал. Судите мое простонравие: ключ таинств души моей в руках ваших!" "У нас была драка посильнее той, когда вы друг друга за уши дерете, -- писал Суворов дочери, бывшей тогда в Смольном монастыре. -- И как мы танцовали: в боку картеча, на руке от пули дырочка, да подо мною лошади мордочку оторвало! То-то была комедия: насилу через восемь часов с театра отпустили. Я только что воротился -- проездил 500 верст верхом. А как у вас весело: на море поют лебеди, утки и кулики, на полях жаворонки, синички, лисички, а в воде стерляди, да осетры -- пропасть! Прости, мой друг Наташа! Знаешь ли, что матушка государыня пожаловала мне андреевскую ленту за веру и верность?" От 7-го октября Суворов писал В. С. Попову (секретарю Потемкина): "Мне легче, но только слаб, и видно недели две на конь не садиться. Посмотри, голубчик, на плане вашу адскую баталию. Непонятно силам человеческим, как к тому приступить было можно! А от варваров какая прекрасная операция и какое было прекрасное войско!"
   Кинбурнская битва заключила кампанию 1787 года, и в этот год только еще удачная битва с Ших-Мансуром за Кубанью порадовала Россию. Тем более ожидали на следующий год. Многочисленное войско готовилось к походу. Несколько знаменитых иностранцев просили позволение служить под начальством Потемкина. В числе их были: принц Нассау-Зиген, известный своими странными похождениями, путешествием около света с Бугенвилем и осадою Гибралтара; Поль Джонес, прославившийся в американской войне; Рожер Дамас, впоследствии защитник Неаполя, в 1798 году. Принц де Линь назначен находиться при Потемкине, как генерал австрийский, для общих советов. Австрия не уступала России в деятельном приготовлении. Иосиф, всегда непостоянный в намерениях, приступивший к войне неохотно, вдруг принялся за нее так ревностно, что не только 100.000 войска австрийского двинулись еще осенью 1787 года и австрийцы упорно осадили Белград, но сам Иосиф принял начальство над армиею. Желая славы полководца, он не согласился взять с собою старика Лаудона. Льстецы уверяли его, что вскоре вся Европа услышит о победах мужественного императора. Но ожидание далеко не оправдалось успехами в армии Иосифа и в армии русской.
   И в 1788 году императрица не решилась передать Потемкину полной власти. Русское войско разделено было на две армии. Одну из них поручили Румянцеву; она должна была соединиться с австрийским корпусом, взять Хотин и идти на Дунай. Другую, вверенную Потемкину, назначили осадить и взять Очаков, а потом сблизиться с первою армиею на Дунае. Император, занявший Молдавию и Валахию по взятии Белграда, хотел соединиться с Румянцевым к весне 1789 года. Тогда все три армии совокупно должны были перейти Дунай и идти к Шумле и Андрианополю.
   Наперед можно было предсказать несогласия в исполнении плана действий слишком разделенных, когда войско растягивалось на обширном пространстве, военачальники были различного характера и интрига пользовалась слабостью каждого из них. Иосиф, лишенный дара полководца, мечтал о воинской чести. Пользуясь тем, успели уговорить его взять в помощники Ласси, ученика Даунова, и -- самый несчастный план войны, прославившийся потом под именем "системы кордонов", предложен был помощником Иосифа. Долго спорил против него император, не смел отвергнуть его и не допускал вполне исполнения. Не менее было несогласия в русском войске. Румянцев, оскорбляясь, что Потемкин уравнен с ним в начальстве войсками, не думал помогать ему. Потемкин не скрывал неудовольствия, что власть не отдана ему вполне, вредил всем распоряжениям Румянцева и хотел отличия только себе, когда страх неудачи в глазах опасного соперника усиливал еще более недостатки его военных дарований. Отличаясь быстротою, смелостью и дальновидностью соображений во всех других делах, как полководец он являлся нерешителен, медлен, робок: утверждал и изменял планы, давал и отменял приказы, унывал, робел и, с тем вместе гордый и самолюбивый, не хотел слушать ничьих советов.
   Украинская армия, под начальством Румянцева, состояла из 40.000 человек; екатеринославская, под начальством Потемкина -- из 80.000, не считая кавказского войска. Потемкин разделил ее на четыре корпуса. Первый, под начальством Н. В. Репнина, где находился сам Потемкин, шел к Очакову от Ольвиополя. Войска, бывшие у Суворова, защищая Херсон, Кинбурн и устья Буга, составляли второй корпус. Суворову подчинили херсонский флот, начальство над которым было отдано принцу Нассау-Зигену и Поль Джонесу. Отбивая нападения турков до прихода Потемкина, Суворов должен был соединиться с ним под Очаковым. Третий корпус охранял Крым; четвертый находился на Кубани, Севастопольский флот, под начальством графа Воиновича, должен был действовать против турецкого флота.
   Опасность, угрожавшая оттоманам с двух сторон, при союзе Австрии с Россиею, не только не устрашила турков, но, казалось, возродила их силы и увеличила мужество. Начатая по интригам дипломатики, война являлась священною, ибо дело шло о спасении отечества от врагов многочисленных, грозивших гибелью. Потемкин и Иосиф хотели мириться только в Царьграде. Руководимые французскими офицерами, турки составили превосходный план войны. Половина войска их, составленного из 300.000 человек, заняла крепости; 100.000, под предводительством храброго Юсуфа-паши, пошли против австрийцев, действуя наступательно; 50.000 должны были защищаться против Румянцева; к ним присоединились до 30.000 татар, собравшихся под знамена Шах-Бас-Гирея, объявленного от султана крымским ханом. Храбрый Гассан, капудан-паша, с 16 линейными кораблями, 14 фрегатами и 66 мелкими судами, должен был подкреплять защиту Очакова, уничтожить русский флот и завладеть Крымом. "Возвращусь завоевателем Крыма или не возвращусь вовсе!" говорил он, оставляя Царьград мая 11-го.
   Немедленно начал он военные действия. Русский флот в Херсоне состоял из 5 линейных кораблей, 8 фрегатов, 65 мелких судов и 80 казачьих лодок с пушкою на каждой. Явясь под Очаковом, Гассан с частью своих кораблей вошел в Днепровский лиман и смело пошел на русских, стоявших на рейде Глубокой гавани. Геройский подвиг капитана Сакена ознаменовал начало битв: он командовал дубель-шлюпкою, не мог уйти, захваченный турками, сражался с ними, видел невозможность спастись, зажег свое судно и взлетел на воздух, не сдаваясь, спустивши наперед сколько мог матросов в боты, у него бывшие, и оставя при себе только тех, кто согласился разделять его славную смерть. Нападение турков было жестоко, но кончилось неудачею. Два линейные турецкие корабля и фрегат стали на мель и были сожжены. Русские преследовали неприятеля, когда Гассан велел отступать, убедясь в невозможности действовать большими кораблями в тесном лимане и желая соединиться с флотом, оставшимся в открытом море. Ночью хотел он пробраться чрез Кинбурнский пролив, но на самом краю Кинбурнской косы была тайно устроена Суворовым батарея из 24 пушек. Она открыла убийственный огонь. От каленых ядер загорелось и погибло несколько судов. "Непобедимый Дориа! спеши бить потомков Барберуссы!" писал Суворов принцу Нассау-Зигену, который напал на расстроенные Суворовым турецкие суда и произвел страшное опустошение: линейный корабль и фрегат взяты были победителями; 3 корабля, 5 фрегатов и 17 мелких судов сгорели и потонули. Гассан едва успел спастись с двумя кораблями, тремя фрегатами и 14 мелкими судами. Из них один корабль и один фрегат были так повреждены, что потонули в открытом море. Два фрегата и 12 мелких судов спаслись под пушками Очакова. Принц Нассау-Зиген преследовал их и истребил. Гассан встретился близ крымских берегов с флотом севастопольским и после нерешительной битвы удалился в Царьград. Воинович не решился преследовать его, но Черное море было очищено от неприятелей, и Гассан в отчаянии увидел, как страшен был едва возродившийся на Черном море флот русский.
   Когда победа радовала русских на море, действия русской армии представляли странное зрелище. Румянцев не двигался с места. Корпус принца Кобургского, присланный на помощь к нему, пошел к Хотину и в июле обложил эту крепость. Двухмесячная медленная осада и сдача Хотина, несколько небольших сражений и занятие Ясс австрийцами ограничили все подвиги второй армии. Потемкин" с 40.000 войска, два месяца шел к Очакову, только 20-го июля обложил его и еще прошел месяц, пока началась осада. Суворов призван был под Очаков; ему поручено от Потемкина левое крыло войска, осаждавшего крепость. Лагерь его примыкал к морскому берегу. В бездействии ожидало русское войско приказов главнокомандующего и не могло дождаться их. В великолепной ставке своей Потемкин лежал по целому дню, переводил церковную историю Флери, слушал музыку Сарти и, казалось, забывал об Очакове. Иногда, разгневанный напоминаниями, он выезжал на батареи, становился под неприятельскими выстрелами, смеясь, когда его просили удалиться и беречь свою драгоценную жизнь. Несколько раз он хотел, казалось, усилить действия, даже отважиться на приступ, и снова все останавливал, начинал молиться и бездействовать. Князь Н. В. Репнин, храбрый, опытный генерал, но еще более хитрый дипломат, управлял осадою, принимал приказы Потемкина улыбаясь и не думал ему противоречить. Принц де Линь приходил в отчаяние, называл Потемкина то Терситом, то Ахиллесом; все другие молчали. Суворов не думал молчать. Еще весною представил он Потемкину план свой, состоявший в том, что после страха, наведенного на турков истреблением флота, всего легче взять Очаков поспешною осадою и решительным приступом. Он осуждал поступки принца Нассау-Зигена и Поль Джонеса, доказывая, что если бы они действовали отважнее, то могли бы решительно уничтожить весь флот турецкий, бывший в лимане; осуждал и нерешительные действия Воиновича. Он досадовал даже, что флот поручен был иностранцам и не верил усердию ни Нассау-Зигена, ни Воиновича. "Если слушать общих прихотей, у меня всего ближе моя подмосковная. Кинбурн не деревня барона Розена -- мы не французы, мы русские, а я не наемник", писал он В. С. Попову, прямо высказывая ему и Потемкину свои мысли. Откровенность Суворова не могла укрыться от других, хотя он подтверждал Попову: "Жгите, прошу вас, мои письма: у вас всегда хоровод трутней!" Слова и дела Суворова находили злонамеренных изъяснителей. Ему вредили не одни трутни, но и те немногие люди, которым он вверялся душою. В числе их был Рибас, хитрый испанец, сперва услужник Орлова, потом Потемкина. Он находился во флоте и передавал врагам Суворова все его мысли. Письма Суворова к нему были исполнены дружеской искренности. Рибас не стыдился называть его двоедушным и, лаская дружбою, передавал все его поступки и слова Потемкину превратно. Mr. Souvаroff se conduit аvet tаnt de duplicite, que ces messieurs sont аu desespoir d'etre sous ses ordres (Суворов поступает так двоедушно, что подчиненные ему от того приходят в отчаяние), писал он, восхваляя авантюриста Джонеса и уверяя, qu'il аgit avec prudence (что он действует благоразумно). Поступая так, Рибас мог почесть насмешкою слова Суворова, написанные в минуту досады: "Если вы ищете совершенства, вы не найдете его ни в себе, ни во мне и ни в одном добродетельном человеке: оно не в здешнем мире! Если вам тошно, выплюньте поскорее и будьте честным человеком". (Vous cherchez lа perfection, vous no lа trouverez pаs ni dаns vous, ni dаns moi, ni dаns un plus vertueux: elle est dаns l'аutre monde. Quаnd le cceur fаit mаl, crаcbez vite, vous resterez honnete!)
   Потемкин знал Суворова и не верил клеветам на него, не решаясь последовать и его советам. Восхищенный морскими победами, он писал к нему: "Мой любезный, сердечный друг! Ладьи бьют корабли и пушки преграждают течение рек. Христос среди нас! Что если найду тебя в Очакове? Переговаривай с ними и обещай им именем моим безопасность!" В известиях о войне, говоря об устроении батареи на Кинбурнской косе, нанесшей столько вреда неприятелю, он приписал устройство ее Суворову, хотя Рибас уверял, что Суворов даже противился тому. Когда началась медленная осада Очакова, Суворов заговорил громко и смело: "Не так бивали мы поляков, не так бивали турков -- тем крепости не возьмешь, что станешь стоять перед нею; послушались бы меня, и давно бы Очаков был наш: штурм лучше и дешевле станет!" Нетерпение Суворова умножалось, он предвидел пагубные следствия медленности и решился, подвергаясь гневу Потемкина, показать ему, что должно было делать. Но еще прежде начались неудовольствия. При расположении осадных батарей произошел спор. Потемкин с досадою воскликнул: "Он все себе хочет заграбить!" Суворов высказал досаду в письме Рибасу. "Si vous ne m'ecrivez pаs, je ne vous ecrirаi rien", писал он, "soуons desinteresses pour lа cаuse commune, pensons а nous, c'est lа pure vertu d'un homme du monde Mendiez lа sаgesse de J. J. Vous vous noуerez dаns une bouteille remplie du lаit d'аmаnde. Vous serez celebre de ses disciples, ils vous erigeront un tombeаu аn promontoire du neant аvec cette inscription pompeuse: Cigit le grаnd, je не sаurаis vous le dire. Аvаnt cette mort glorieuse com-mensez pаr devenir fou, ecrivez des sottises; vous verrez qu'elles feront plus de bien а l'Etаt que tout ce bel аppаreil d'egoisme. Si vous n'etiez plus аu monde, votre ombre m'аppаrаitrаit; si vous Fetes, suivez le demon de Socrаte... Ce que nout consultаnts, ne reste qu'ebаuche. Beаu jeu pour les Rаchmаnow, les Fаlgots!.. Depuis le все себе заграбил! Si lа ruse vous plаit, vous etes un enfant; suivez le chemin battu par la sagesse, а qui la prudence ne peut etre preferee. Vous sаvez, des l'arrivee de S. je commencаi sourdement d'etre eclipse... Pour Tаngle rentrаnt de S., que j'аurаi feit sаillаnt, je vous jure pour fаire trembler Oczаkow, qui no m'аurаit jаmаis аppаrtenu, et est-ce le все себе заграбил? On m'impute le projet de son bombаrdement, oui, j'otаis de concert аvec P. de Nаssаu, et S. ne peut pаs comprendre qu'on ne l'аurаit pu аssаillir аvаnt une lаrge breche, qui аurаit pu etre fаite аvаnt une epreuve de loin et d'une distаnce hors de dаnger, ce que, en cаs d'impossibilite, аurаit toujours ete compte pour un bombаrdement, mаis qui sаit si des les premiers coups, lа ville, sаns soutien de terre et de mer, ne se serаit point rendue? Voici le все себе заграбил!" {"Если вы мне ничего не пишете, и я вам писать не буду. Будем бесстрастны к общему делу, станем думать о самих себе -- вот настоящие достоинства светского человека! Требуйте мудрости Ж. Ж., вы утопитесь в бутылке миндального молока, вы будете прославляемы его учениками--они воздвигнут вам гробницу на мысе ничтожества, с громкою надписью: "Здесь лежит великий" не знаю кто. Но прежде такой славной смерти начните тем, что сделаетесь дураком, пишите глупости, и вы увидите, что они сделают для государства больше добра, нежели весь красивый наряд себялюбия. Если вас нет уже в мире, тень ваша мне появится, а если вы еще в здешнем свете, следуйте Сократову демону... О чем мы советовались, остается едва начатое... Славный выигрыш для Р. и Ф.! А потом: все себе заграбил! Если лукавство вам нравится, вы дитя: идите по дороге, пробитой мудростью, которой нельзя предпочесть осторожности. Вы знаете: со времени приезда С. я глухо начал затмеваться... О входящем углу С, который я хотел сделать выходящим, клянусь вам, что думал тем заставить трепетать Очаков, которого никогда не присвоил бы себе, и значит ли это: все себе заграбил! Говорят, что я хотел его бомбардировать--да, по согласию с принцем Нассау, а С. не может понять, что штурмовать нельзя, не сделав большого пролома. Но сперва можно бы сделать опыт издали, на дистанции, вне опасности, что в случае невозможности всегда почли бы за бомбардирование. А кто знает, что с первых выстрелов город без поддержки с моря и с сухого пути, может быть, и сдался бы? Вот вам и -- все себе заграбил!"}.
   Разумеется, письмо было передано Потемкину. Неудовольствия умножались, но Потемкин все еще грыз ногти и молчал. Июля 27-го гнев его разразился страшною грозою. Турки сделали сильную вылазку на прибрежные укрепления, где был Суворов. Удар в штыки заставил их бежать. Гренадеры, разгоряченные преследованием неприятеля, достигли крепостного ретраншамента. Из крепости явились на помощь своим. Суворов должен был подкрепить гренадеров. Битва завязалась упорная. Турки выходили тысячами. Суворов усиливал подкрепления, наконец сам бросился в огонь, ведя несколько полков. Тревога распространилась в крепости и по всему лагерю. Турки уступали, победа одушевляла русских. Легко могли ворваться в Очаков. Суворов послал просить Потемкина двинуться на крепость со всех сторон. Принц де Линь прибежал к Потемкину и умолял его о том. Минута была решительная. Потемкин, вне себя от гнева, плавала" с досады. Может быть, и без него решилось бы дело и Очаков бы пал, ибо ретраншамент был уже в руках русских, но, к несчастию, Суворова жестоко ранили: пуля прошла сквозь шею и остановилась в затылке. Он чувствовал, что рана была опасна, захватил ее рукою и поскакал в свою палатку, сдав команду генерал-поручику Бибикову. Не зная, что делать, и не видя подкрепления, Бибиков смешался и поспешно велел отступать. Турки ободрились, ударили на отступавших и обратили их в бегство. Несколько сот человек русских погибли под саблями янычар. В известиях из армии упомянуто было об этом деле, как о небольшой сшибке, и сказано, что русские потеряли убитыми 3 офицеров, 150 рядовых, да ранено было 6 офицеров, 240 рядовых, и генерал-аншеф Суворов ранен легко в шею.
   Но рана была не легкая. Когда вырезали пулю, Суворов лишился чувств; обморок следовал за обморокам; рана воспалилась; он едва дышал, призвал священника, исповедался и готовился к смерти. Лошадь, бывшая под ним, пала мертвая от ран, едва расседлали ее. Жестокая горячка терзала Суворова. К страданию телесному прибавилась скорбь душевная: Потемкин не хотел его видеть, но написал ему письмо, где жестоко упрекал его за бесполезную погибель солдат и своевольство. "Солдаты такая драгоценность, что ими нельзя бесполезно жертвовать", говорил Потемкин. "Не за что, не про что погублено столько драгоценного народа, что весь Очаков того не стоит! Странно, что при мне мои подчиненные распоряжаются движениями войск, даже не уведомляя меня!"
   Письмо было писано в таком волнении, что едва можно было разобрать его. Потемкин не слушал оправданий и уверений, что Суворов старался только воспользоваться счастливым случаем. Опасно больной, Суворов отправился в Кинбурн. Там операцию ему сделали снова. Сон укрепил силы старика. От огорчения он занемог желтухою. Боялись, что шея у него искривится, но наблюдая строгую диету, Суворов начинал чувствовать себя лучше, когда несчастное событие едва совершенно не погубило его. Он лежал в своей комнате, в небольшом деревянном доме, который занимал, и вдруг услышал треск: с ужасным громом бомба упала в его комнату сквозь потолок и лопнула, изломав кровать, где лежал он, и повредив стену. Едва успел Суворов выскочить в сени, и был осыпан обломками, изранен ими; кровь хлынула у него из рта. Ясный день превратился в ночь. С трудом мог добраться Суворов до лагеря за крепостью и там только узнал, что взорвало артиллерийскую мастерскую, где начиняли бомбы и гранаты. Под Очаковом думали, что весь Кинбурн взлетел на воздух. Заживавшая рана раскрылась. "Благодарю вас за участие, приемлемое в случае здешнего несчастного трясения", писал Суворов к В. С. Попову, "но, слава Богу, большого вреда но было: знаки на лице да удар в грудь, в колено и в локоть; писать сам не могу". И среди этих страданий телесных разгневанный Потемкин не стыдился терзать Суворова. За ничтожную ошибку какого-то офицера он прислал ему строгий выговор. За то, что Суворов потребовал к себе племянника и удержал его при себе, последовал другой выговор. Потемкин причел в вину Суворова все прежние донесения и советы, переданные в письмах к нему и к Попову; не хотел верить даже, что он жестоко ранен. Суворов старался оправдываться. "Воображения наши подвержены ежевременной перемене вида, почему за пролетающие наши мысли мы и сами себе не отвечаем", писал он Попову: "иногда мы их описываем приятелю без обоюдного уважения. Так я переписывался с вами, так часто с моим другом Осипом Михайловичем: басни и дело. Вы имеете ваши департаменты без обременения выше... Благополучно текло. Кратко, вы сами знаете: подозрения быть не могло. Природа не одарила меня бесчестностью -- перемениться мне поздно -- буду всегда тот же. Два героя, под протекциею Академии, хвалились, что они будут Суворовыми. Не предосудительно ли то мне? Честь моя мне всего дороже. Покровитель ей Бог! Разве я сличка, и не имел я долга вам дружески напомянуть? Рана моя, М. Г., не шутка! Два доктора медицины и я третий кричали вместе без толку -- брызнули они от меня, как с рыстанья, но она была смертельна... Чувствую ныне и прежние мои рады, но доколе жив -- служить, хотя иногда и отдыхать -- так долг христианина. Чистый рассудок без узлов. Мой стиль не фигуральный, но натуральный при твердости моего духа!"
   Неудовольствия не прекращались, и Суворов решился объясниться с Потемкиным. Больной, едва двигаясь, явился он в ставку его, безмолвно слушал упреки гордого вельможи, видел, что оправдаться невозможно; вымаливать помилования он не хотел; оставалось просить об увольнении: "Не думал я, чтобы гнев В. С. столь далеко простарался, -- писал он Потемкину, -- и всегда старался я утолять его моим простодушием. Невинность не требует оправдания. Всякий имеет свою систему; и я по службе имею свою. Мне не переродиться, да и поздно! Успокойте остатки дней моих. Шея у меня не оцараплена; чувствую сквозную рану -- тело изломано -- дни мои не будут длинны -- я христианин -- имейте человеколюбие! Если вы не можете победить свою немилость, - удалите меня от себя. На что сносить вам от меня малейшее беспокойство? Есть мне служба и в других местах, по моей практике и по моей степени, а милости ваши, где бы ни был, буду помнить!"

0x01 graphic

   На такое дерзкое письмо Потемкин, как некогда Румянцев, отвечал увольнением. Кажется, решение всемогущего временщика испугало Суворова. Грустно помышлял он, что должен оставить поле битв и чахнуть в деревне, когда думал, что судьба поведет его к победам, к славной смерти, которой так жаждал он. Суворов смирился и написал Потемкину покорное письмо. "Ищете ли истинной славы, идите по следам добродетели, -- говорил он. -- Последней я предан, а первую замыкаю в службе отечеству. Для излечения ран и поправления здоровья от длинной кампании я еду к водам; вы меня отпускаете, но целение мое ближе -- оно в обновлении милостей ваших. Защитите простонравие мое от ухищрений, а против неприятелей государства я готов сражаться. Какая вдруг перемена милости вашей! Чего же могу надеяться в случае несчастия, свойственного смертному, если ныне безвинно стражду? Противен человек, противны и дела его... С честью служил я -- жестокие раны отвлекают. Дозвольте же мне удалиться к стороне Москвы только для исцеления рая и поправления здоровья: явиться к службе не замедлю". Потемкин был неумолим. Он хотел доказать, что если гнев его постиг кого-либо, то для такого опального нет службы нигде, ни по практике, ни по степени. Все заслуги Суворова были забыты. Суворов оставил армию, прожил еще несколько времени в Херсоне, вероятно ожидая милости, но ничего не мог дождаться и уехал в Кременчуг.

0x01 graphic

   Казалось, поприще Суворова навсегда кончилось. Немилость Потемкина продолжалась. Прежде, когда угрожал Суворову гнев Веймарна или Румянцева, была надежда, что его не выдадут. Кто теперь мог за него заступиться? Возвысить голос свой к престолу, к матушке императрице, он не смел, и как возвысить, когда Потемкин стал тогда на высочайшую степень почестей, власти и могущества? После четырехмесячного медления, которое выводило из терпения все войско, Потемкин решился на приступ: надобно было на что-нибудь решиться; наступила жестокая зима, оставшаяся в памяти народной под именем очаковской -- русские гибли, и декабря 6-го, в Николин день, Очаков пал перед штыками раздраженных воинов, пока Потемкин молился на главной батарее, со слезами восклицая: Господи помилуй! Взятие Очакова не только загладило все ошибки Потемкина, его медленность и нерешительность, но никакая славная победа не могла быт награждена так, как наградили Потемкина за взятие крепости, которую столь легко хотел покорить Суворов. Потемкин великим победителем ехал в Петербург отдыхать после своих подвигов. В темные зимние ночи для него освещали дорогу кострами. По городам встречали его генерал-губернаторы. Толпы народа кричали ему ура! Едва приехал он в столицу, Екатерина сама посетила его немедленно и приветствовала с победою. Похвальная грамота, медаль на память потомству, фельдмаршальский жезл, осыпанный брильянтами, орден александровский, прикреплённый к брильянту в 100.000 рублей ценою, шпага с брильянтами, сто тысяч рублей на достройку Таврического дворца, были его наградами по приезде в Петербург. Георгий первой степени прислан был ему под Очаков. Едва он потребовал смены Румянцева -- воля его исполнилась. Обе армии на следующий год поступили под начальство Потемкина. Чей голос смел возвыситься против временщика?
   Только любовь родительская могла в то время утешать Суворова. Милая ему дочь его перешла в тот год в старший возраст Смольного монастыря. Среди кровавых битв и ужасов смерти Суворов писал к ней шутливые письма. "Ты меня так утешила письмом, что я плакал. Кто тебя такому красному слогу учит? Боюсь -- меня перещеголяешь! Ай, Суворочка! Сколько у нас салата, жаворонков, стерлядей, воробьев, цветов! Волны бьют в берега, как из пушек, и слышно, как в Очакове собаки лают и петухи поют. Посмотрел бы я на тебя в белом платьице! При свидании не забудь рассказать мне историю о великих мужах древности! Голубушка Суворочка! целую тебя! Рад говорить с тобой о героях, научи им последовать. А какой по ночам в Очакове вой: собаки поют волками, коровы охают, волки блеют, козы ревут! Я сплю на косе, она далеко в море ушла. Гуляю по ней и слушаю, как турки говорят на своих лодках, и вижу, как они курят трубки. А лодки у них такие большие: иная с ваш Смольный, паруса с версту, и на иной лодке их больше, чем у вас в Смольном мух, и желтенькие и синенькие, и красненькие, и серенькие, и зелененькие, да и ружья-то у них величиною с ту комнату, в которой ты спишь с сестрами!" Страдая от ран и душевной скорби, добрый отец все еще шутил с своею Суворочкою. "Ма chere soeur!" писал он (от 21-го августа), "мы были с турками в рефектуаре. Ай, да ох! как подчивались: бросались свинцовым горохом, железными кеглями, с твою голову величиною. Такие у нас были длинные булавки да ножницы кривые и прямые: рука не попадайся, тотчас отхватят да и голову отрежут! Кончилось иллюминацией и фейерверком, и с пира турки ушли -- ой, далеко! -- Богу по-своему молиться I Только больше ничего нет, да и то заврались мы с тобой! Прости, душа моя!"

0x01 graphic

   

0x01 graphic

ГЛАВА VII.

1789 год. -- Битва Фокшанская. -- Битва Рымникская. -- Георгий I-й степени. --1790 год. -- Взятие Измаила. -- Суворов в Финляндии. -- Мир с Турциею 1791 года.

   
   Когда враги Суворова радовались, и, может быть, он сам изнывал в тоске душевной о будущей бесславной участи своей, судьба готовила ему самое блестящее вознаграждение за все страдания.
   Несмотря на безмерные награды Потемкину, все видели, что война с Турциею далеко не была так славна, как старались ее представить. Награды сыпались на Потемкина; поэты воспевали его подвиги; царедворцы уничтожались перед ним и искали ласкового взора "великолепного князя Тавриды", но неумолимое общее осуждение падало на его действия: жалели Суворова, осуждали Потемкина, и в числе обвинителей его были принц Нассау-Зиген и Поль Джонс, расставшиеся с ним по неудовольствиям, ибо и они наконец потеряли терпение, смотря на его медленную очаковскую осаду. Кампания австрийцев была еще неудачнее похода русских в 1788 году. По крайней мере русские кончили успехом, когда напротив давно уже не испытывала Австрия таких поражений и потерь. Отняв у себя все средства действовать наступательно, растянувшись кордонною линиею по границе, занимаясь осадою крепостей, стотысячная армия австрийская не могла воспрепятствовать визирю прорваться в Баннат и Трансильванию. Австрийцы были разбиты в августе под Мехадиею и в сентябре под Слатином, где начальствовал сам император, потерпели совершенное поражение. Только опасение пособия русских остановило дальнейшие успехи турков, угрожавших Вене. Иосиф спешил вызвать старика Лаудона; он явился на призыв и прибытием своим успел поправить неудачи своих предместников. Иосиф готов был мириться, тем более что Пруссия уже не скрывала своих неприязненных расположений, заключила договор с Польшею и требовала мира с Турциею. Еще решительнее поступал шведский король. В июле начал он войну с Россиею на суше и на море и действовал так быстро и упорно, что заставил императрицу сказать: "В самом деле Петр Великий поставил столицу слишком близко к шведским берегам! Кюмень разграничивала тогда Россию с Швециею. Екатерина не думала уступать ни султану, ни королю шведскому, но положение России было затруднительно. И прежде отвергая мечты Потемкина о завоевании Царьграда, Екатерина хотела мира, но что бы приобрести его и уничтожить интриги европейской дипломатики, надобны были победы. Потемкин не мог не сознавать в душе своей, что предводительство войсками было но его дело. Он не мог не понимать, что никто из помощников его не был гением военным, и не мог не признавать великих военных дарований Суворова. Оскорбленная гордость еще удерживала его, но, может быть, он заметал, что и Екатерина не разделяет его негодования против своевольного, но гениального старика. Когда в не бытность Потемкина в Петербурге старались наговорить императрице на Суворова, она молчала и наконец с досадою отвечала на повторенные обвинения: "Перестаньте говорить мне о Суворове!" Вероятно, она старалась сблизить Потемкина с Суворовым. Заметим, что Потемкину угрожала тогда большая опасность: при Дворе явился соперник временщика, П. А. Зубов. В цвете лет (ему было в 1792 г. 22 года), гордый, честолюбивый, Зубов смело восставал против старого любимца, надеясь на милость императрицы. Из офицеров конной гвардии в три года был он возведен в генерал-адъютанта и генерал-поручики, получив звание шефа кавалергардов и андреевский орден (в 1796 г. он был уже князь Римской империи, генерал-фельдцейхмейстер, генерал-губернатор екатеринославский и таврический). Кажется, Зубов изъявил приязнь свою Суворову (старший брат его женился потом на дочери Суворова) и указывал императрице на него, как на единственного военачальника, могущего ручаться за победу.
   Суворов вдруг увидел неожиданную перемену в отношениях Потемкина. Требуя только безусловной покорности, Потемкин готов был примириться и забыть прежнее. Императрица звала Суворова в Петербург. Он поскакал зимою, на почтовых, и упал в ноги "матушке-императрице", предварительно написав Потемкину: "Скромность, притворность, благонравие, своенравие, твердость, упрямство равногласны. Что изволите разуметь? Общий порок человечества? На него пятая заповедь (чти отца твоего и матерь твою). По естеству или случаю, один способен к первой роле, другой ко второй; не в своей -- оба испортят, хотя обоим воинские законы руководство и счастие от их правил. Кто у вас отнимает, светлейший князь? Вы великий человек, вы начальник начальников, вы вечны, вы кратки, вам себя поручаю!" Ум Екатерины примирил все затруднения. Надобно было наградить, Суворова за безвинное терпение: нельзя было дать ему награды за Очаков; придумали еще награду за Кинбурн; брильянтовое перо на каску, с изображением буквы К (Кинбурн). Но лучшею наградою ему были неограниченная доверенность Потемкина и немедленное отправление в армию, где возложили на него главную обязанность.
   С отъездом Потемкина из армии, как будто ожил Румянцев. Ободренные успехом над австрийцами, турки двинулись против русских и весною 1788 года начали кампанию. Великий визирь должен был идти на вторую русскую армию со 100.000 войска. Гассан, бывший капудан-паша, возведенный в сераскиры, с 60.000 назначен был отнять Очаков. В марте турки перешли Дунай. Генерал Дерфельден, отряженный Румянцевым, разбил корпус их. Румянцев выступил с зимних квартир. Тогда получен был им указ о сдаче начальства над армиею Потемкину. Прикрывая удаление Румянцева ласковым приветом, императрица звала его на совещания в Петербург. Румянцев отозвался болезнью, просил полного увольнения, не дожидаясь его, сдал армию и жил уединенно близ Яс. Сюда явился к нему Суворов, почтительно приветствуя своего прежнего начальника.
   Потемкин прислал повеление разделиться второй армии на три корпуса: с одним Репнин расположился у Рябой Могилы; с другим Кречетников стал влево к Бендерам; с третьим -- Суворов в Берладе, находясь в сообщении с отдельным корпусом австрийцев, под начальством принца Кобургского, стоявшим в Романе и Бакеу, после перехода с зимних квартир из Галиции. Ждали Потемкина.
   В мае месяце оставил Потемкин Петербург. Он предварительно прислал новые распоряжения: совокупляя обе армии, украинскую и екатеринославскую, отделил два корпуса из 1-й армии Суворову и Репнину; собрал главный корпус у Ольвиополя; назначил четвертый корпус, с князем Ю. В. Долгоруким, для действий по Днестру, а корпусам Гудовича и Ферзена велел защищать Кинбурн и Очаков. Три остальные корпуса, Каховского, Салтыкова, Розена, находились в Крыму, на Кавказе, на Кубани. Дальнейших распоряжений не могли дождаться. Явно было, что Потемкин хотел видеть, что станут делать австрийцы и ждал движения турков. Против корпуса сераскира Гассана противопоставил он Репнина, а против главной армии великого визиря назначались принц Кобургский и Суворов, занимавшие область между Прутом и Серетом, куда должно было устремиться сильнейшему натиску неприятеля. Турки хотели действовать наступательно, тем более, что слабоумный Абдул-Гамид умер (17-го апреля) и на престол султанский восшел юный Селим III-й, горевший желанием отмстить за унижение оттоманского оружия. Он не хотел слышать о мире; даже сам думал отправиться к войску.
   Таким образом на Суворова падало главное дело в кампании 1789 года. Он понимал важность своего назначения. Увидим, как оправдал он надежды Потемкина, Екатерины и России. Товарищ его, принц Кобургский, ученик старой тактической школы, был робок и медлителен, но превосходные качества доброй души были его достоянием. Суворов сблизился с ним; умел приобресть его дружбу и полную доверенность. Австрийцы были в восторге от Суворова. Храбрый полковник Карачай, находившийся у принца, Кобургского, во всю жизнь свою со слезами на глазах произносил имя Суворова. Получив в то время известие о рождении сына, он просил Суворова быть заочно его крестным отцом. Охотно согласившись, Суворов написал крестнику своему наставление (о котором мы будем говорить далее) и заключил его словами: Que Dieu vous eleve аu heroisme du celebre Kаrаtchау (да возвысить тебя Бог до героизма знаменитого отца твоего)! Но, лаская австрийцев, он знал, как надлежало обходиться с ними в деле.
   По его распоряжению, принц Кобургский перешел к Аджуду, на правом берегу Серета. В начале июля услышали о движении турков: 40.000-й корпус оттоманский передвинулся через Дунай и шел на принца Кобургского. Он спешил известить Суворова. Немедленно выступил Суворов. Принц Кобургский беспокоился, не получая ответа, когда его известили, что русские уже пришли. В полторы сутки Суворов перешел от Берлада 80 верст. Принц Кобургский хотел видеться с другом своим, Суворов отдыхал в солдатской палатке, не велел сказывать, что он пришел с войском, и объявить, напротив, что он остался назади. Принц Кобургский приезжал три раза; ему повторяли одно: "Суворова нет!" Рано утром Суворов ударил сбор, и без объяснений прислал приказ выступать немедленно. Он сказал принцу Кобургскому, что надобно идти на неприятеля, стоявшего в 80 верстах, под Фокшанами, и не слушал возражений его о малочисленности войск. Надлежало повиноваться. Поспешно отправились с места. Скрывая соединение русских с принцем Кобургским, Суворов пустил передовыми австрийские отряды, хотя сам был при них, и так отважно уезжал вперед, что едва не попался в плен отряду турков. Двое суток продолжался поход до Мариечешти, в 14 верстах от речки Путны, где открыли передовой пятитысячный отряд турков, под предводительством храброго Османа-паши. Велено было заманить его на скрытый отряд, и распоряжение было исполнено так удачно, что турки, встреченные картечью, бежали через Путну, потеряв до 600 человек. Свободно переправилось союзное войско через Путну ночью. Турки напали, когда уже расположились союзники лагерем; их они встретили картечами. Рано утром выстроились австрийцы направо, девятью кареями, шахматом, в две линии; русские -- налево шестью кареями, также шахматом; конница была сзади в третьей линии; Карачай с авангардом находился между линиями австрийцев и русских. Турки набегали отряда-ми и были отбиваемы. Беспорядок нападений показывал смятение неприятеля. Главный лагерь турецкий был расположен у Фокшан, куда гнали союзники все турецкие отряды своим сближением. В версте от лагеря турки открыли пушечную пальбу. Суворов велел не останавливаясь идти вперед, вышел из-под выстрелов, быстро открыл жестокую пальбу и, сблизясь на 300 шагов, ударил в штыки. Турки не выдержали и бросились бежать, кидая обозы и пушки, так что едва успели захватить в плен 300 человек; 2.000 было убито. Остаток неприятеля ушел к Рымнику и Браилову. Только в двух укрепленных монастырях отважились защищаться турки, за речкою Милмилкою, где в смятении много неприятелей потонуло. Монастыри взяты приступом; в одном из них взорвало пороховой магазин и перебило много турков. Лагерь с 16-ю знаменами и 12 пушками достался победителям. Весь корпус турецкий, коим предводил сераскир Мустафа-паша, рассеялся. Русских войск было в деле до 7-ми, австрийских -- до 18-ти тысяч. Суворов и принц Кобургский обнялись на поле битвы, выигранной летучею быстротою Суворова. Потеря людей была ничтожна. Спрашивали у Суворова: почему не хотел он видеться с принцем Кобургским по приходе в Аджуд? "Нельзя было, -- отвечал Суворов: -- он умный, он храбрый, да ведь он тактик, а у меня был план не тактический. Мы заспорили бы, и он загонял бы меня дипломатически, тактически, энигматически, а неприятель решил бы спор тем, что разбил бы нас! Вместо того -- ура! с нами Бог и спорить было некогда!"
   Император наградил принца Кобургского крестом Марии Терезии. Суворов получил от него табакерку с брильянтовым вензелем. Из Петербурга ничего не было прислано. Фокшанская битва оживила на время войну, но после нее обе армии, русская и австрийская, опять бездействовали. Потемкин поехал в Очаг ков, заложил на устье Ингула Николаев, но главная квартира его только 10-го августа перешла в Дубосары. На Суворова обращалось общее внимание. От него ждали вестей, и он не замедлил исполнением ожиданий. Сентября 11-го произошла памятная в военной истории битва, имя коей соединилось в потомстве с именем Суворова.
   После фокшанской победы корпуса Суворова и принца Кобургского заняли прежние места. Принц Кобургский стал в Аджуде, Суворов -- в Берладе, но разъезды его, бывшие у Фальчи, узнали о движении Гассана и татар из Измаила, а из Валахии получено было известие о переходе визиря через Дунай. Увидя беглецов из-под Фокшан, визирь удивлялся рассказам и не верил, что русскими предводил Суворов. "Суворов убит в Кинбурне!" говорил он. Но его уверили в истине, что Суворов жив и что он страшный топал-паша (хромой паша -- так называли тогда турки Суворова, потому что он наколол нечаянно ногу и хромал). Слыша о малочисленном корпусе Суворова, визирь хотел отмстить за Фокшаны уничтожением русских и австрийцев. Суворов велел принцу Кобургскому передвинуться к Фокшанам и сам перешел в Пучени. По сношению с Потемкиным, Репнину велено было идти на Гассана. Небольшая битва при Сальче испугала турков. Репнину оставалось только преследовать их. Он доходил до Измаила, куда укрылся неприятель, и, не смея отважиться на приступ, удалился к Сальче.
   Не таково было положение Суворова. Сентября 6-го принц Кобургский известил его, что вся армия визиря, около 100.000 человек числом, сближалась на него. "Спасите нас!" писал принц Кобургский. Суворов отвечал одним словом на лоскутке бумаги: "Иду!" В полночь выступил он. К досаде его, гроза и дождь, от чего развело большие грязи и разрушило мост на Серет, затруднили переход. Несмотря на то принц Кобургский изумился приходу Суворова, выбежал навстречу ему и называл его спасителем своим.

0x01 graphic

   Суворов осведомился о положении неприятеля. Главная армия Визиря стояла в Мартинешти, на реке Рымнике, впадающей в Серет и параллельно текущей с речкою Рымною, где, в одной линии с Фокшанами, влево от Мартинешти, находился авангард Турецкий из 12,000 человек у Тургукукули, отделяясь от главной квартиры визирской на 15 верст; между ними, у Крунгумейлорского леса, стояло 15,000 янычар. Суворов предложил исполнить тот же маневр, какой исполнен под Фокшанами -- идти и разбить неприятеля. Число австрийцев и русских было прежнее, не более 25,000. Принц Кобургский ужаснулся, но доверенность его к Суворову была так неограниченна, что он не смел спорить. Войско двинулось за реку Милкову, и к утру перешло 28 верст, до речки Рымны. Здесь переправились ниже Тургукукули. Устроив войско шахматом из двух линий пехотных каре, и поставя конницу назади, Суворов сам напал на Турецкий авангард при Тургукукули, предписав принцу Кобургскому идти влево и удерживать неприятеля, стоявшего у Крунгумейлорского леса.

0x01 graphic

   Переход Суворова был совершен так быстро и тихо, нападение сделано было так внезапно, что когда услышанная вдали канонада распространила тревогу в Турецком лагере, никто не верил, что топал-паша русский был тут и осмелился сразиться. Визирь пил кофе, чашка выпала у него из рук при известии -- "Суворов здесь и уже сражается". Немедленно велел он идти на помощь авангарду. Шпион, известивший его, что за два дня русские стояли спокойно в Пучени, был повешен, как изменник: несчастный говорил правду, которую превратили в ложь предусмотрительность и быстрота Суворова.
   Помощь, отправленная визирем в авангарду, состоявшая из 5.000 человек, под начальством Османа-паши, бывшего под Фокшанами, прискакала на место битвы поздно. Захваченные врасплох, турки выслали отряд из лагеря. Он был сбит, смят, и не боясь пальбы турков, Суворов устремился на высоты, Турки бежали; часть их обратились с Мартинешти, другая бежала прямо к местечку, попавшись между перекрестным огнем, когда Суворов обратился на помощь австрийцам; Осман спасся бегством. Все укрепления между Тургукукули и Крунгу-мейлором сделались бесполезны. Турки, спешившие от Крунгу-мейлорского леса с отрядом Ссмана, в числе 15.000, попали под пушки принца Кобургского и бежали. Видя гибель отовсюду, визирь двинул от Мартинешти 20.000 и хотя был болен, но сам выехал перед войско в карете. Удар почти 40.000, сплоченных в густую толпу, был опасен. Следуя приказу Суворова, принц Кобургский отстреливался картечами и отражал штыками отважных янычар, пробившихся к его кареям. Шесть раз возобновлялись атаки турков. Принц посылал к Суворову адъютанта за адъютантом. "Скажи, чтобы держались, -- отвечал Суворов, -- а бояться нечего: я все вижу!" Он дал час на роздых своему войску, двинулся мгновенно и вывел в бой всю линию русских войск, так что составляя с австрийцами прямой угол, она ударила прямо во фланг турков. Напрасно визир, забывая болезнь свою, пересел на лошадь и с кораном в руке уговаривал бегущих, даже велел стрелять в них из пушек -- все было тщетно! Толпы турков бежали за лес. Суворов велел очистить лес, где засел неприятель, и, когда союзники вышли на долину, простирающуюся от леса на семь верст до реки Рымника, вся эта долина представляла зрелище бегства, беспорядка и гибели: Беглецы смешивались с шедшими из-за реки, где находился лагерь самого визиря, и сбивали друг друга взаимно. Все пространство покрыто было мертвыми, ранеными, пушками и обозами. Визирь в отчаянии бежал за реку, во многих местах запруженную трупами людей, лошадьми, пушками, обозом. Картечные выстрелы и конница довершили поражение. Вечерело, когда союзники вступили в лагерь, бывший на левом берегу Рымника. (Принц Кобургский явился к Суворову с своими генералами л офицерами и не знал, как благодарить его. На другой день, рано утром, завладели визирским лагерем, взяли даже шатер его, богато вышитый золотом. Турки бежали к Браилову и не останавливаясь переправлялись за Дунай. Визирь не перенес позора поражения; он умер в какой-то румельской деревне, терзаемый горестью. Число погибших турков полагали более 10.000; весь обоз, 100 знамен, 80 пушек и мортир достались победителям, кроме богатой добычи и запасов. В числе пушек было много австрийских. В дележе их произошел спор: "Отдайте им, -- сказал Суворов, -- ведь они свое берут. Мы еще себе достанем, а им где взять?" Урон союзников был ничтожный.
   Так совершилась знаменитая победа, которую австрийцы назвали битвою под Мартинешти, а русские рымникскою. Она произвела всеобщий восторг в Австрии и России. Император спешил наградить победителей. Суворов возведен был в графы Римской империи; принц Кобургский пожалован фельдмаршалом. Екатерина наградила "своего генерала" по царски: орден св. Георгия 1-й степени, графское достоинство, с названием Рымникского, брильянтовые знаки андреевского ордена, и ему и принцу Кобургскому шпаги, осыпанные брильянтами, с надписью: Победителю визиря, свидетельствовали признательность императрицы. "Всегда и у всякого равно приобрели бы вы победы и награды, -- писал Суворову Потемкин, -- но не всякий с таким удовольствием, как я, препроводил бы вам награду. Уверься, граф А. В., что я добрый человек и буду таким!" -- "C'est аѵес un double plаisir", писал принц Кобургский Суворову, "que je refois le premier souvenir de votre incompаrаble Imperаtrice pаr les mаins de mon аmi, аuquel je dois le bonheur d'аvoir vаincu les ennemis des illustres empires. Permettez, mon sublime mаitre, que je temoigne а V. E. toute mа reconnаissаnce de lа pаrt glorieuse, que vous mfiritez de cette victoire et des suites fecondes qui en resultant". {"С удвоенным удовольствием получаю я первый знак памяти вашей несравненной императрицы через вас, моего друга, коему одолжен счастием победы над врагами знаменитых империй. Позвольте, мой великий учитель, засвидетельствовать В. П. всю мою благодарность за славное участие, которому одолжены мы победою и обильными следствиями, от нее происшедшими".} Слава и почести наградили Суворова за прошедшее.
   "Comtesse de deux empires (графиня двух империй)", писал он дочери, "у меня горячка в мозгу, да и кто выдержит? Слышала ли ты, сестрица, душа моя: еще de mа mаgnаnime mere рескрипт, на полулисте, как будто Александру Македонскому: знаки св. Андрея тысяч в пятьдесят, да выше всего, голубочка, первый класс св. Георгия! Вот каков твой папенька за доброе сердце! Чуть было, право, от радости не умер!" -- Восхищенный своим Александром Диогеновичем, принц де Линь писал Суворову: "Любезный брат Александр Филиппович, зять Карла ХП-го, племянник Баярда, потомок де Блуаза и Моялюка! Ты заставил меня плакать от радости и удивления! Надеюсь вместе с тобою проливать кровь неверных, хочу быть твоим подражателем! Удостой меня немногою дружбою взамен моего жаркого к тебе почтения!" -- "Дядюшка потомок Юлия Цесаря, внук Александра Македонского, правнук Иисуса Навина, -- отвечал ему Суворов, "уважение, почтение, дружба мои к тебе неизменны, я хочу тебе подражать. Мы так зальем кровью неверных поля, что на них ничто уже не вырастет. Сила решит, а счастие пособит. Мы пожнем толпы врагов, как стенобитное орудие поражает крепости, и я обниму тебя в тех вратах, где пал последний Палеолог, и скажу: видишь -- я сдержал слово -- победа или смерть! И гром славы нашей наполнит вселенную, вельможа с чистым сердцем, Сюлли Иосифа, осторожный Улисс!"
   Принц Кобургский справедливо называл рымникскую битву обильною последствиями. Почти без боя (ибо фокшанская и рымникская битвы были поражения а не сражения) русские очистили все пространство земель до Дуная, заняли Кишенев, Каушаны, Паланку, Аккерман. Сентября 14-го взято приморское укрепление Гаджибей, находящееся на том месте, где через несколько лет заложена была великолепная Одесса. Едва явился Потемкин перед Бендерами, эта крепость, защищаемая 16.000 гарнизона и 300 пушек, сдалась без всякого сопротивления. Не менее успешно воевали австрийцы. Ослабление сил турецких на верхнем Дунае, и ужас, распространившийся между турками после рымникской битвы, дали возможность Лаудону взять Бербир, изгнать турков из Банната, и наконец овладеть Белградом (в конце сентября), за что наградою его был чин генералиссимуса. Принцу Кобургскому велено было занять Валахию. Он без сопротивления вступил в Бухарест. Турки стояли за Дунаем. Войска союзников расположились на зимние квартиры. Русские занимали область от Бендер до Ясс, где была главная квартира Потемкина. Суворов оставался в Берладе. -- Но к чему вели подвиги изумительные? Потемкин вел переговоры о мире с Гассаном, возведенным в сан великого визиря, и, мечтая прежде о завоевании Царьграда, с досадою видел, что турки спорят об утверждении за Россиею даже тех земель, коими она уже несколько лет обладала?
   Не таких следствий ожидал, да не так хотел и поступать Суворов. "Для чего нейдем мы к Царьграду, когда флот наш в то же время осадил бы султанскую столицу с моря?" говорил он другу своему Дерфельдену. "Надобно пользоваться победою -- вперед, вперед! Время всего дороже. Отвечаю за успех, если меры будут наступательные. Для чего меры оборонительные?.. Что еще ждал нам визиря и стоять на месте, бить тупым концом, когда можем колоть острым?" Слова Суворова не были хвастовством: он доказывал их на деле, -- не в его воле было исполнить то, что казалось ему так легко для исполнения...
   Другие помышления занимали тогда Австрию, Россию, Екатерину, Иосифа, Потемкина. Терзаемый неисцелимою, предсмертною болезнью, униженный несчастным началом войны с Турциею, обманутый во всех своих реформах, видя волнения в Нидерландах и Венгрии, Иосиф хотел мира, требовал спокойствия, совершенно разочарованный в жизни, потерявший всякую систему в политике. Пользуясь его душевным и телесным расстройством, Пруссия оспорила у него первенство в политике, скрепляла союз с Польшею и Швециею, повелительно принуждала Иосифа к миру с оттоманами, даже поставила войско на границе, угрожая войною. Лаудон должен был отложить турецкую войну и принять начальство над австрийским войском, выставленным против прусского. Оскорбленная поступками Пруссии и Польша, видя неспособность Потемкина как полководца, но не решаясь сменить его, досадуя, что победы не принуждают Швецию к миру, и не надеясь более на Иосифа, Екатерина строго подтверждала Потемкину мириться с Турциею, требуя только одного: не унизить достоинства России миром. Другие предприятия увлекали императрицу. Потемкин, дряхлый от трудов, роскоши, пресыщения всеми благами мира и терзаний ненасытного властолюбия, чувствовал изнурение сил, близость смерти (хотя ему было только 56 лет). Чувство честолюбия сохранилось еще в нем, но не прежнего, высокого, соединенного с мечтами о славе и благе отечества, -- честолюбия мелкого, соединенного с боязнью видеть себя смененным при Дворе новым временщиком, дожить до опалы, падения, низвержения с той степени силы и власти, на которой стоял он пятнадцать лет. Как самовластитель роскошествуя в Яссах, осыпанный новыми наградами (он был пожалован шефом полка его имени, 100.000-ми рублей, брильянтовым венком в 150.000 рублей, чином гетмана казацких войск), Потемкин замечал явное изменение в поступках Екатерины. Он искал мира с Турциею, вел переговоры и видел неудачу, ибо юный султан, подкрепляемый политикою Англии, Пруссии и Франции, не робел русских побед и понимал, что они ни к чему не поведут победителей при тогдашнем положении европейской политики.
   Так прошла зима 1789 года. Император и Потемкин ничего не оканчивали, и ни тот, ни другой не думали о решительных военных действиях. В феврале 1790 года скончался Иосиф. Место его заступил кроткий Леопольд. Медленно начал Потемкин движения русских войск. Леопольд смирил гордость, дотоле изъявляемую Австриею, съехался с королем прусским в Рейхенбахе и договаривался с ним о мире при посредстве Англии и Голландии. Только в дележе не могли условиться. Пруссия требовала себе Данцига и Торуна, с тем, что Австрия возвратит Польше Галицию, за которую обещали Леопольду выторговать у султана часть Валахии. Переговоры шли без участия Екатерины. Не только не требовали ее согласия, но полагали, в случае упорства ее, обратить на нее силы Австрии и Пруссии, подкрепляя Турцию, Швецию и Польшу. При таком отношении, Екатерина уже не думала о Турции. Войну поддерживали для вида. Два корпуса русские придвинулись к польским пределам. Третий собрался на Двине; остальное войско прикрывало Очаков и Бендеры. Только Суворов оставался для действий в Берладе. Желал ускорить переговоры о мире с султаном, австрийцы заняли Орсову, осадили Журжду, но были отбиты, и турки решились остановить неприятеля. Визирь перешел через Дунай в Рущуке с 80.000 войска. Принц Кобургский просил помощи. Суворову велено соединиться с ним. Герой радостно полетел в битву. Без сомнения, турков ожидала гибель, тем более, что принц Кобургский имел до 45.000 войска, но судьба вырвала у Суворова новую победу! Смотря по слухам о приближении визиря и успехах или замедлении переговоров с султаном австрийцев, Потемкин то подвигал, то останавливал Суворова. Июля 10-го Суворов был уже в Килиенах -- и простоял здесь две недели; двинулся до Гинешти -- и стоял месяц; в два дня перешел 70 верст до Низапени -- и снова месяц бездействовал. Наконец велено было сражаться. В три дня пролетел Суворов 126 верст, до Афумача, близ Бухареста, увиделся с другом своим, принцем Кобургским, расположил план битвы... еще несколько часов, и битва огласила бы берега Дуная! Но вместо того принц Кобургский получил известие о мире Австрии с Турцию и приказ о немедленном очищении Валахии. Потемкин ужаснулся, видя, что Суворов остается с малым корпусом против визиря, и спешил возвратить его. "Австрийцы кончили, мой милостивый друг!" писал он. "Только что курьер приедет к вам, вы в свое место!" -- "Если и не кончили еще австрийцы", писал он вторично, "идите обратно. Для чего драться и терять людей за землю, которую уже решено отдать?"
   Надлежало повиноваться, и Суворов повиновался. Принц Кобургский плакал, прощаясь с ним. Суворов отошел в Килиены и в конце сентября стал у Максимени, в 35 верстах от Галаца. Потемкин просил его совета о военных действиях. Суворов предложил ему овладеть устьями Дуная посредством гребного флота, взять Тульчу и Исакчу, а потом с помощью флота овладеть Измаилом, Браиловом, и угрожать туркам переходом за Дунай. Суворов ждал после этого приказа -- его не было. Потемкин молчал, вел переговоры и строго запрещал все неприятельские действия. Только флоты русский и турецкий сражались между собою. Между тем августа 3-го кончилась война с Швециею верельским миром. Наступила осень. Потемкин решился действовать.
   Непостижимо, почему не хотел он препоручить исполнения дела Суворову! Неужели справедливы были подозрения, что Потемкин завидовал ему? Кажется, и сам Суворов разделял мнение других. В октябре получил он письмо друга своего, принца Кобургского. Выступая из Валахии, принц Кобургский писал: "Ничто не печалит меня так, как разлука с вами, другом моим: я узнал вас при важных событиях, люблю как человека, уважаю как героя. Продолжите дружбу вашу. Не имел я сил проститься с вами лично. Никогда не будет у меня такого, как вы, друга, и никого более вас не буду я уважать во всю жизнь мою!"
   Между тем по приказанию Потемкина осаждали Килию и обложили Измаил. Рибас очистил Дунай от турецких лодок. Килия сдалась Гудовичу октября 18-го. Гудович обратился к Измаилу, пока Рибас занимал Тульчу и Исакчу. Потемкин думал угрозами взять Измаил, но Измаил был не Килия, не Тулча и не Исакча. Грозные стены его защищал сорокатысячный гарнизон, под начальством сераскира, поклявшегося умереть, а не сдаваться. Генерал-майор М. Л. Кутузов, бессмертный впоследствии великою войною 1812 г., начал осаду. Ноября 20-го Гудович донес Потемкину о невозможности взять Измаил в настоящем году. "Вижу пространные толкования, а не вижу вреда неприятелю", отвечал ему Потемкин и 25-го ноября послал приказ Суворову взять Измаил. Ответ Суворова состоял в словах: "Получа повеление, В. С., отправился я к Измаилу. Боже, дай помощь свою!"
   Но русские уже отступили от Измаила, не дожидаясь распоряжений Потемкина, изнуряемые осеннею непогодою, болезнями, недостатком запасов и снарядов. Потемкин, всегда раздумчивый и робкий, когда надлежало действовать, испугался следствий своего приказа Суворову и, уведомляя его об отступлении Гудовича, писал: "Получив известие об отступлении русских войск от Измаила, предоставляю В. С. решить: продолжать или оставить предприятие на Измаил? Вы на месте. Руки у вас развязаны, и вы, конечно, не упустите ничего, что способствует пользе службы и славе оружия".
   Таким образом на отчет Суворова отдан был подвиг, огромность коего доныне изумляет смелых и опытных воинов. Граф Дибич, находясь в Андрианополе, вблизи Царьграда, говорил: "Взятие Измаила почитаю я самым отважным делом в военной истории -- я не решился бы на него!" Суворов, решаясь на взятие Измаила, клал в таинственную урну судьбы славу сорокалетних подвигов, более -- самую жизнь свою, ибо позора неудачи не мог бояться рымниковский герой: он решался не пережить его. Но дабы судить о высоком решении Суворова, надобно знать, что был тогда Измаил.
   Эта громадная крепость, по обширности своей названная турками орду-калеси (крепость сбора войск), занимала в окружности 10 верст и, составляя треугольник, примыкалась одною стороною к Дунаю, где ограждала ее каменная стена; с других сторон был земляной вал, в 4 сажени вышиною, со рвом в 7 сажен глубины; 250 пушек и 40.000 гарнизона (в том числе наполовину было спагов и янычар) охраняли Измаил, под начальством сераскира Аудузлу-паши, старика, поседелого в битвах. При нем было несколько пашей и находился брат крымского хана, Каплан-Гирей, с шестью юными сыновьями. Надобно вспомнить об отчаянной храбрости турков при защите крепостей: робкий беглец в поле, оттоман непобедим за стенами крепости! Для взятия Измаила у Суворова было 28.000 войска, унылого, ослабленного недостатками, наполовину состоявшего из казаков. Время было ужасное: грязь и холод отнимали средства действовать.
   После первого ответа Потемкину, посланного из Галаца, Суворов сел на казацкую лошадь и на другой день с отрядом казаков был уже под Измаилом (2-го декабря). "К Измаилу я прибыл", написал он немедленно к Потемкину. Войска уже отступали. Суворов приказал воротиться. Двусмысленное повеление Потемкина растолковал он по-своему: "Воля отступать и не отступать, следовательно отступать не приказано." "Без особого повеления вашего безвременно отступить было бы постыдно", писал он Потемкину, от 3-го декабря. "Ничего не обещаю. Гнев и милость Божия в его провидении; войско пылает усердием к службе!"

0x01 graphic

   Суворов не обманывал. Одно волшебное имя его уже переродило всех. На военном совете те самые люди, которые приходили в отчаяние за два дня, положили единодушно: "штурмовать Измаил -- блокада бесполезна; спрашивать повелений не нужно; отступать предосудительно". Платов, славный в войне 1812 года, как младший изо всех, первый подписал решение совета и первый подал голос: "штурмовать" "Хорошо, помилуй Бог, хорошо!" воскликнул Суворов, обнимая его. "Сегодня молиться, завтра учиться, после завтра -- победа или смерть!" вскричал он, когда утверждено было общее решение. К сераскиру послали декабря 2-го требование о сдаче. Он советовал русским "убраться поскорее, если не хотят погибнуть от холода и голода". Послали еще раз. "Скажи Суворову, -- был ответ сераскира, -- что прежде небо упадет на землю и Дунай потечет кверху, нежели я сдам Измаил!" Между тем русские деятельно готовили фашины и лестницы. Суворов сам учил солдат, как ставить лестницы, как лезть на стены и сражаться. Утром 10-го числа, желая занять внимание турков, открыли пальбу с флота и с двух батарей. Вечером она смолкла. Сильным морозом скрепило грязь. Войско было готово. Пала темная ночь -- последняя для стольких храбрых! Вечером она смолкла. Сильным морозом скрепило грязь. Войско было готово. Пала темная ночь, последняя ночь для стольких храбрых! Все войско русское делилось на три отделения, и в каждом было по три колонны. Первым отделением начальствовал генерал-поручик Потемкин (П.С.), вторым генерал-поручик Самойлов, третьим -- Рибас (бывший тогда контр-адмиралом и снова изъявлявший Суворову прежнюю дружбу). Начальниками колонн были: генерал-майоры Львов, Ласи, Мекноб, Безбородко, Кутузов, Арсеньев, бригадиры Платов, Орлов, Марков, атаман запорожский Чепега. Волонтерами при войске находились: сын принца Делиня; эмигранты: герцог Фронсак (в последствии достопамятный герцог Ришельё, градоправитель Одесский и министр Людовика XVIII-го), граф Ланжерон (герой 1812 года), граф Валериан Зубов, брат любимца Императрицы. Нельзя не удивляться, читая подробности диспозиции штурма -- каждому предписывалось в точности назначение его. Ни в городе, ни в лагере русских никто не спал. Полки двигались. Осажденные готовились, уведомленные от перебежчиков о наступающей грозной минуте. Суворов объезжал войско; говорил с офицерами и солдатами; являлся всюду. Радостно приветствовали его солдаты. В три часа утра взлетела ракета -- все взялись за оружие; в четыре другая -- построились, в пять третья -- и в одно мгновенье колонны двинулись к Измаилу. Стены Измаила вспыхнули огнем и скоро крики Ура!, Алла! положили начало неслыханного воинского подвига...
   
   Везувий пламя изрыгает,
   Столп огненный во тьме стоит,
   Багрово зарево зияет,
   Дым черный клубом вверх летит;
   Краснеет понт, ревет гром ярый,
   Ударам вслед звучат удары;
   Дрожит земля, дождь искр течет;
   Клокочут реки рдяной лавы,--
   О Росс! Таков твой образ славы,
   Что зрел под Измаилом свет!..
   
   Так описывал взятие Измаила Державин. Не будем рассказывать подробностей, довольствуясь немногими чертами. "В Измаиле не крепость была взята, но истреблена была сорокатысячная армия, защищенная укреплениями", говорил Потемкин в донесении. Победители сами изумлялись, когда осматривали рвы и валы, по которым перешли ночью под губительным огнем неприятелей. Первый взошедший на стены был майор Неклюдов, вызвавшийся идти с охотниками. Прежде всех достигла на вал колонна Ласси. Бросив лестницы, солдаты лезли без них, втыкая штыки в вал. В одном месте русские дрогнули -- среди них явился священник, и, именем Бога Победодавца, держа в руке Крест, повел их вперед. Колонна Кутузова остановилась. Он известил Суворова о невозможности идти далее. "Скажите Кутузову, что я жалую его командиром Измаила!" отвечал Суворов. "Мы друг друга знаем", говорил Суворов после взятия Измаила, "ни он, ни я не пережили бы неудачи!".

0x01 graphic

   В 8 часов утра русские овладели всеми внешними укреплениями, но им предлежала битва не менее страшная. Каждая улица, каждый дом были оспариваемы с оружием в руках. Каплан-Гирей сражался, окруженный своими сыновьями; пятеро из них пали в его глазах, и на трупы их последний пал отец! Сераскир убит в свалке. Сражались даже женщины, ибо пощады не было; только один человек ушел из Измаила и принес визирю весть о взятии русскими непобедимой крепости: до 23.000 турков было убито, и только до 5.000, и то большею частью раненых, взято в плен. В числе убитых было около 60 пашей. В 4 часа пополудни Измаил лежал безмолвною могилою, опаленный пожаром, залитый кровью, заваленный трупами, и Суворов писал императрице: "Гордый Измаил у ног В. И. В.", а к Потемкину: "Не бывало крепости крепче, не бывало обороны отчаяннее обороны Измаила, но Измаил взят; поздравляю В. С.".

0x01 graphic

   Из 28.000 русских было убито до 4.000, ранено 6.000; из 650 офицеров убито и ранено до 400. В числе убитых были: бригадир Рибопьер, 7 полковников, 8 майоров; в числе раненых: 5 генералов (из них Мекноб умер от раны), 12 полковников и подполковников, 24 майора. Добыча войску досталась несметная: огромные запасы хлеба, пшена, кофе, рыбы, скота, лошадей. Имения турков свезены были в Измаил для сохранения из Килии, Аккермана, Хотина, Бендер. Из числа жителей уцелело 6.000 женщин и детей, 2.000 молдаван и армян, 200 татар, 500 жидов. Знамен и древков знаменных, с коих знамена сорвали в драке, взято было 595, пушек -- 232. На другой день Суворов пел благодарение Богу в церкви греческого монастыря св. Иоанна и подле могилы Вейсмана похоронил Рибопьера. Шесть дней очищали город. Трупы турков бросали в Дунай. Через два дня был пир на корабле у Рибаса; потом пировали у генерала Потемкина. Через неделю войско пошло на зимние квартиры. Суворов отправился в Галац по-прежнему, верхом, на казацкой лошадке.
   Взятие Измаила поставило имя Суворова выше всех его современников. Он не скрывал, что гордится своим подвигом, не скрывал и своего негодования, когда при первом личном свидании Потемкин встретил его словами: "Чем могу наградить тебя, Александр Васильевич?" "Кроме Бога и императрицы никто наградить меня не может: я не купец и не торговаться с вами приехал!" отвечал Суворов. Пора было высказать истину Потемкину! Суворов уже не боялся его и не думал о том, что гордый временщик оскорбится. Они расстались холодно. Императрица звала Суворова в Петербург в январе. Он отправился в столицу и был пожалован в подполковники гвардии Преображенского полиса. Награда была не щедрая за подвиг неслыханный, ибо подполковников гвардейских считалось тогда одиннадцать: фельдмаршалы Разумовский, Румянцев, Потемкин; генерал-аншефы -- два Салтыковых, Брюс, Репнин, Прозоровский, Мусин-Пушкин, Долгорукий, -- Суворов был младший из всех. Ожидали, что Суворова наградят чином фельдмаршала, но Потемкин не хотел, изъявил Суворову немилость свою и уже не прощал его. В феврале 1791 года приехал Потемкин, в последний раз, в Петербург. Все раболепствовало перед ним, хотя власть Зубова усилилась. Императрица казалась по-прежнему внимательною к Потемкину; приписывала ему все успехи войны, велела сенату заготовить особенную грамоту, воздвигнуть дворец и перед ним поставить памятник Потемкину; пожаловала ему фельдмаршальский мундир, обшитый брильянтами. О Суворове не было сказано ни одного слова. Потемкин приготовил великолепный пир в Таврическом дворце и удивил столицу роскошью своего пира. При звуках музыки пели тогда: Звук Измайла раздается (известный Польский: Гром победы раздавайся -- слова Державина, музыка Козловского), а покорителя измаильского не было на пире! За три дня Екатерина призвала его к себе, говорила с ним и как будто невзначай сказала: "Я пошлю вас, А. В., в Финляндию". Суворов понял, бросился к ногам ее, поклонился ей в землю, возвратясь домой сел в почтовую тележку и уже из Выборга написал императрице: "Жду повелений твоих, матушка!" Суворов надеялся однакож, что его обратят в действующую армию, и с огорчением увидел, что ему препоручили укрепление шведских границ, когда Потемкин снова отправился воевать. Забот о войне было ему однакож немного, ибо до приезда его было все кончено: Репнин разбил визиря за Дунаем, под Мачином, 27-го июля и подписал мир 31-го июля. Россия удовольствовалась землями по Днестр, подтверждением кучук-кайнарджийского договора и дополнительной конвенцией о Крыме и татарах, заключенной в 1783 году. Не так думал Потемкин кончить войну, начиная ее в 1787 году! Он жил после этого недолго, томился тяжкою, предсмертною болезнью два месяца, хотел "умереть в своем Николаеве", поехал туда, и на 38-й версте от Ясс неумолимая судьба ждала его -- час смерти сблизился. Потемкин велел вынести себя из кареты -- на землю разостлали плащ, положили на него умирающего, -- и октября 5-го 1791 года не стало Потемкина.

0x01 graphic

   Румянцев, живший в своем уединении, заплакал и сказал: "Потемкин был враг мой, но человек великий!" Немного лет жизни оставалось Румянцеву и Екатерине, но время мчалось и приносило новые события, когда "травой забвения" зарастали поля Кагула, степи Очакова, следы битвы рымникской и развалины измаильские... Мечты лелеяли живых. Память добрая или худая до могилы означали бытие отживших. "Се человек, се образ мирских сует -- беги от них, мудрый!" писал Суворов в ответ на уведомление о кончине Потемкина, когда вдохновенный современный ему бард века Екатерины восклицал в поучение современникам:
   
   Чей одр -- земля, кровь -- воздух синь,
   Чертоги -- вкруг пустынны виды?
   Не ты ли, счастья, славы сын,
   Великолепный князь Тавриды,
   Не ты ли, с высоты честей
   Внезапно пал среди степей?
   
   исчисляя дела и подвиги Потемкина и изображая дивный жребий его в поэтических картинах. Но кто внемлет поучительному голосу мудрости, когда жизнь обольщает своею прелестью?

0x01 graphic

0x01 graphic

ГЛАВА VIII.

Суворов в Финляндии. -- Участь Польши. -- Начало революции. -- Раздел Польши в 1793 году. -- Косцюшко. -- Восстание Польши в 1794 году. Поход Суворова.

   
   Суворов мог почитать свое назначение в Финляндию почетным удалением по воле Потемкина. Императрица смягчила такую неожиданную немилость к покорителю Измаила предлогом важного поручения, приказывая Суворову осмотреть всю шведскую границу и представить план об ее укреплении. Недавно конченная война показывала надобность подобного распоряжения, но неужели победителю при Рымнике и покорителю Измаила должно было заняться строением пограничных укреплений, когда новыми победами надлежало исторгнуть мир у неприятеля, трепещущего при его имени? Суворов был награжден, но за мачинскую победу Репнин получил Георгия I-й степени, и имя Репнина славили, как довершителя войны, а что была мачинская победа против побед Суворова? Через месяц Суворов возвратился из Финляндии и представил отчеты и планы. Ему велено было исполнить по представленным планам и заняться устройством границ, состоя под начальством графа Н.И. Салтыкова, тогдашнего начальника военного департамента. Суворов повиновался, и о грустью видел, что по кончине Потемкина начальство над армиею предложили Румянцеву. "Я ближе к смерти, нежели к животу, отвечал Румянцев. "Бури жизни и слабость души не позволяют мне принять меча. У вас, Государыня, в изобилии герои; они воззрят гордым оком и несытым сердцем, если я сравнюсь с ними. Гроб, а не украшения мне приличны!" Не так думал Суворов. Старец шестидесяти лет, он одушевлялся жаждою чести и славы. Общее внимание обращено было тогда на дела с Польшею и Пруссиею. Там началась война, а Суворова там не было! Он не вытерпел, осмелился просить себе места в действующей армии. К удивлению его, императрица подписала на его письме: "Польские дела не требуют графа Суворова". Ему велено командовать флотом и войском в Финляндии: весь флот состоял из сотни лодок и 16-ти мелких судов, а войско из 25.000 человек. На войну с Швециею не было никакого повода. "Томлюсь в бездействии", писал Суворов своему племяннику, "смотрю на Турцию, на Польшу -- мечтаю -- по почте могу быть всюду обращен!" -- "Что затеяли со мною делать?" писал он в 1792 гаду. "В прошлом году я считал у себя по пятам князя Гр. Ал., а теперь кто меня преследует? Поле битвы -- моя стихия, а меня заставляют глядеть из-за кулис на триумф Терситов! Для чего подчинять меня зависимости других? Порабощения не могу терпеть! Неужели преследуют меня из угодности к бабушкину старшинству? Но за мной старшинство лет вступления в службу и служба моя. Уступаю диалектику денщикам, но им можно бы успокоиться и не кричать в чертогах, видя, что меня уже поравняли с побочными талантами!"
   Так грустил герой в бездействии, преследуемый ничтожною интригою. Но между тем, свято исполняя долг свой, он неусыпно заботился о вверенном ему деле. В Финляндии нашел он все запущенным: войско в неустройстве, злоупотребления во всех частях. Два года провел он там в беспрерывных разъездах. Под его надзором устроены были бастионы Нейшлота; на Кюмени воздвигнул он крепости Озерную, Утти, Ликолу и защитил Рогенсальм крепостью Кюменгардскою, так что с другими укреплениями Рогенсальм сделался оплотом русской Финляндии. Строжайшая дисциплина и беспрерывное ученье солдат занимали его. Суворов показал здесь познания свои в инженерном искусстве. Бывши однажды на флоте, он просил моряков сделать ему экзамен, и получил аттестат на звание мичмана. "Если Рибас с суши попал на море", говорил он после того, "видите, что и я могу, если бы захотел, служить Нептуну!" Простив вероломство Рибаса, Суворов не любил его и называл умником. Говоря однажды о князе М. Л. Голенищеве-Кутузове, он сказал: "Кутузов умен: его и Рибас не обманет!" Кутузов доказал в 1812 году, что он был столь же, если не более, ловкий дипломат, сколь великий полководец. "Победить Наполеон меня может, но обмануть -- никогда!" говорил Кутузов, стоя на биваках за Москвою и заставляя Наполеона томиться на московском пожарище.
   Слова и отзывы Суворова не могли нравиться Терситам, после смерти Потемкина управлявшим интригою при Дворе, где перед Зубовым и его клевретами так же все преклонялось, как некогда перед Потемкиным. Донесения Суворова о беспорядках, найденных им в Финляндии, при чем не щадил он сильных того времени, возбудили жестокое гонение. На Суворова взводили клеветы, старались осуждать все его распоряжения, ставили ему в вину изнурение солдат ученьем. Приказ его: "отменить гошпитали", перетолковали своевольством, утверждая, что госпитали необходимы при нездоровом климате Финляндии, где люди беспрерывно страдают скорбутом. Суворов оправдывался, опровергал клевету и не щадил никого -- даже любимцев Зубова. "Ученье необходимо", писал он, "но только было бы с толком и кратко. Солдаты любят его". "Говоря отменить, я разумел: опорожнить гошпитали оздровлением. Не терплю гошпиталей! Тот их любит, кто не радеет о здоровье солдата. Минералы и ингреденции не по солдатскому воспитанию. И что сделает один медик при сотне больных? По вступлении моем в управление Финляндиею, я нашел тысячу человек в двух гошпиталях, -- теперь их остается только 40. В гошпиталь следуют у меня чахотка, водяная, камень, да... а остальное должно лечить в артелях. Кислая капуста, табак, хрен -- и нет скорбута! Из больных переводить в слабые, из тех -- в хворые, из сих -- в прохладные, а там -- в роту, и солдат здоров! У меня правило: в полку -- от 8-ми до 20 больных, а если больше -- свидетельство и виноват!" -- "К чему ваши бестолковые ведомости, которыми доказываете вы свое недоумие? Зачем проситься вам в роту? спросил я у капитана З***. Разве у меня вам худо? Скажите по совести. -- Мне там тысяча рублей дохода, отвечал он. -- От чего? -- От мертвых солдат! -- В Херсоне капитанам приходило по 2.000 такого дохода. Прикажите хоть рубашки отпускать повернее: вот от этого скорее разведутся бальные, а не от отмены лазаретов!" -- "За плевелы на меня я потребую разбирательства, если моих объяснений не довольно против клевет, недоумений и ложной молвы: честь службы мне священна!"
   Видя, что невозможно сладить с неугомонным стариком, когда императрица, терпя мелкую интригу, не выдавала его на погибель врагов, почли лучшим средством удалить его в какое-нибудь почетное назначение. В 1792 году Суворов приехал в Петербург и получил повеление императрицы "принять под начальство войска, расположенные в Екатеринославской губернии, Тавриде и новоприобретенных областях, приводя к исполнению все предложенные о безопасности границ укрепления". Он поехал по назначению. Без него торжествовали в Петербурге второй раздел Польши и мир с Турциею в 1793 году. Репнин и Салтыков были представителями победителей Турции и Швеции. Повелено было воздвигнуть памятник Потемкину. Кончина Екатерины разрушила это предприятие. Только бедная, забвенная пирамида означила в степях Бессарабских место, где скончался Потемкин.

0x01 graphic

   Среди великих наград другим не забыли Румянцева и Суворова, но -- только не забыли. Румянцеву пожалована была шпага с брильянтами, Суворову прислали брильянтовые эполеты и перстень, и на выбор его предоставлен был крест св. Георгия 3-й степени, "да возложит на отличившегося наиболее храбростью". Не знаем, кому отдал его Суворов.
   Деятельно занимался между тем Суворов устройством крепостей и ученьем войск. Он ждал событий, когда меч его потребуется для решения запутанных вопросов современной политики и дипломатики. Учредив главную квартиру свою в Херсоне, объезжал он границы и осматривал крепости так усердно, как будто век был только инспектором гарнизонов. Число войск, вверенных ему, простиралось до ста тысяч. Они расположены были по турецким границам и в Новороссийском крае. Рибас строил Одессу под надзором Суворова. К этому времени относится любопытный рассказ нашего поэта-партизана Дениса Давыдова. Он был тогда ребенком лет девяти. Отец его командовал Полтавским легко-конным полком. Суворов неожиданно примчался в курьерской тележке, осматривал войска, и между прочим смотрел полк Давыдова. Маневрируя с полками, он скакал по полю во весь опор, без мундира, в белой рубашке, в ботфортах и в солдатской каске. Ему указали на маленького Дениса и брата его. "Любишь солдат?" спросил Дениса Суворов. "Люблю Суворова -- с ним и солдаты, и победа, и слава!" отвечал восторженный Денис. "О, помилуй Бог! Удалый, удалый! Он будет военный: я не умру, а он уже выиграет три сражения!" вскричал Суворов. После маневров был обед, в восемь часов утра. Суворов окатился холодною водой, надел свой аншефский мундир и ордена, шутил за обедом, а вечером примчался на почтовых в Херсон. Тележку, на которой приезжал он, отец Давыдова хранил как драгоценность. Она пропала в Бородине, бывшем поместье Давыдовых.
   Суворов ждал, когда он понадобится - и дождался. Орел громовержец, мгновенно разорвал он тогда путы ничтожных интриг. Отечество на него возлагало надежды: Екатерина звала его, и новый подвиг его напомнил Измаил! Здесь должны мы обозреть ряд событий, о коих упоминали мимоходом, событии, приготовленных издавна, но ознаменовавших собою конец XVIII-го века и окончание царствования Екатерины. С ними связано разрушение Польши мечом Суворова. Они увлекли его чрез несколько лет на поля Италии.

0x01 graphic

   Семилетняя война и дела Европы до кончины Фридриха Великого составляли события, относившиеся к прежней, обыкновенной истории Европы: то были частные вражды, расчеты государств, решения вопросов о политических выгодах и взаимных отношениях. Так Семилетняя война утвердила Пруссию в числе сильных Европейских держав. Вражда против нее Австрии и желание преимущества в делах Европы были причиною раздоров Иосифа с Фридрихом и Екатериною, первой турецкой воины, первого разделения Польши, примирившего Пруссию, Австрию и Россию, и смятений, возбужденных дедами Иосифа в Баварии и Фландрии. По кончине Фридриха политика Австрии переменила неприязнь на дружбу и союз с Россиею, но отношения европейских держав были прежние. Россия старалась утвердить власть свою на Черном море второю турецкою войною. Союз Екатерины с Иосифом возбудил опасения и неприязнь Пруссии против России и Австрии. Отселе происходило вмешательство Пруссии в войну турецкую. В Польше видела Пруссия средство против своих союзников, и самобытность Польского государства, на разрушение коего наложил руку Фридрих Великий, сделалась предметом заботливости прусских дипломатов.
   Среди этих разнородных политических отношений заколебалось разрушительным переворотом одряхлевшее царство Людовика XVI-го, и повторяя слова поэта,
   
   .... лилий трон у галлов над глазам
   Разгрянулся в куски и вспыхнул, как вулкан.
   
   Пожар его осветил Европу и вывел на позорище истории события дотоле неслыханные. Уже не частные выгоды государств, не расчеты политических отношений сделались основанием их, но волнения переворота векового и всемирного, наименованного в новейшей истории революциею.
   Не здесь указывать на причины, произведшие этот губительный переворот, начиная с борьбы Европы против Людовика ХIV-го) до устремления европейцев к реформе во всех знаниях, во всех идеях, с войны американских колоний против Англии до финансового и политического упадка Франции при Людовике ХVI-м. Безотчетные идеи о свободе, вольности, равенстве обуяли Европу. Судьбами непостижимыми явились люди, явились и случаи, коими осуществились мечты нововводителей, смешались все расчеты политические, все страсти человеческие, все отношения государств: враги стали помогать врагам, друзья -- губить друзей, благие мысли -- обращаться во зло, и зло -- приносить плоды добра. Ряд новых деятелей явился повсюду. Философ Кант, насмешник Вольтер, добродетельный Франклин, развратный Мирабо, экономист Смит, мечтатель Руссо, республиканец Неккер, юрист Монтескье, герой Вашингтон, честолюбивый Питт, хитрый Фридрих, беспокойный Иосиф, слабый Карл IV-й, юный Селим III-й, миролюбивый Леопольд, воинственный Густав III-й, дипломат Тугут -- какой ряд разнообразных деятелей Провидения, бессознательно исполнявших волю Его! "Это восстание!" говорил Людовик ХVI-й, услышав о возмущении народном. "Нет, государь, не восстание, а переворот!" отвечали ему (C'est unе révolte. -- Non, sire, ce n'est pаs unе révolte, c'est unе révolution). И что же? Таков человек! Когда Европа видела войско французов в Америке, видела короля французского призвавшим на совет всю Францию, видела осуществление того, что за несколько лет считалось мечтою несбыточною, все понимали, что видят события необыкновенные, и никто не помышлял, что наступает время дел вековых, новый период истории человечества! Политика Европы продолжалась прежняя; беспечно дремали народы, частные интересы увлекали европейскую дипломатику... Так Леопольд и Фридрих-Вильгельм взаимно уступали друг другу различные требования, утверждая, что все дела Европы должны оставаться на прежнем положении (in stаtu quo), а Екатерина мирилась с Швециею и Турциею и готовила решение участи Польши. События последних лет убедили ее, что доколе останется Польша самобытною, она всегда будет "горном, опасным для соседственных держав" (как говорил посол ее на варшавском сейме). Еще до восьми миллионов жителей и до десяти тысяч квад. миль пространства составляли Польшу, но она была опаснее прежнего существенными изменениями, какие совершились в ней в течение двенадцати лет, после первого раздела ее в 1775 году.
   Важные перемены произошли в эти годы в Польше. К неприязни против русских присоединились новые западные разрушительные идеи и возродили мысль о скреплении внутреннего состава Польши. Пруссия подкрепляла эту мысль по расчету политики. Едва Станислав при свидании с Екатериною в Каневе возобновил уверения в своей покорности, Екатерина увидела нарушение его обещаний. Она потребовала союза Польши против Турции при войне, начавшейся в 1787 году. Сейм польский отверг ее предложение. Пруссия подкрепила отказ Польши объявлением, что войну поляков против Турции почтет она объявлением войны Пруссии (в октябре 1787 года.) Но здесь было только начало важнейших событий. Когда Екатерина и Иосиф воевали с оттоманами и Швеция принялась за оружие, ободренная союзом Пруссии шумно восстала Польша. Прежняя польская конституция была разрушена. Престол объявлен наследственным. Вмешательство других держав во внутреннее управление Польши было отвергнуто. Трактат с Пруссиею и соглашение Австрии утвердили все эти распоряжения, и 3-го мая 1791 года торжественно объявлена была в Варшаве новая польская конституция. Согласия Екатерины не спрашивали. Она молчала, оканчивала дела с Швецию и Турциею, придвинула сильное войско к Литве, но, казалось, не думала о Польше. Страшно загремели тогда бури Запада. Европа забыла Польшу.
   Свирепство партий, восстание в областях, разрушение Бастилии, начало эмиграции французской, бунт версальский, бегство короля, насильственное возвращение его, клубы якобинцев, конституция 3-го сентября 1791 года, начало законодательного собрания, 10-го октября 1791 года -- показали наконец монархам Европы опасность, грозившую коренным основаниям власти и общественного устройства. Пруссия и Австрия оставили прежние вражды свои. На пильницком совещании императора Леопольда с королем прусским (в августе 1791 года) положено было утишить опасные волнения Франции. В июле 1792 года началась кровавая, страшная брань народов, коей суждено было продолжиться 25 лет, поколебать троны, увлажить кровью Европу и отразиться на судьбе всего мира. Соединенные австрийские и прусские войска двинулись во Францию.
   Тогда-то, предоставляя будущему решить события на Западе, грозно напомнила Екатерина о своеволии распоряжении во внутреннем управлении Польши и потребовала отчета во всем совершившемся в последние годы. Волнуемая раздорами и междоусобиями управляемая ничтожным Станиславом, лишенная союзников, угрожаемая Екатериною, сдвинувшею к границам ее огромные силы, Польша сознала опасность, грозившую ей. Российские войска вступили в Польшу. Станислав первый начал просить пощады. Екатерина была неумолима.
   Опасность соединила поляков. Они хотели защищаться. Войско польское состояло из 45.000 человек. Недостаток средств, несогласие защитников, политика Екатерины скоро разрушили слабую защиту Польши. Битвы под Зеленцами (июня 18-го) и под Дубенкою (июля 17-го), где усилия храбрости не устояли против превозмогающей силы, привели русских в Варшаву. Станислав, как в 1768 году, был пленником русских в своей столице. Посол Екатерины управлял Варшавою и государством. Племянник Станислава, Иосиф Понятовский, явился в Петербурге, предлагая условия мира. Еще могли ожидать, что Австрия и Пруссия вспомнить свои ручательства за безопасность Польши, но несчастные события войны союзников с Франциею лишили Польшу последней надежды.
   В Вене и Берлине ждали известий о легких победах, взятии Парижа, укрощении Франции. Учению Фридриха, принц Брауншвейгский предводил союзною стотысячною армиею. Уже в полях Шампани стояли полки прусские и австрийские. Буйство французов превращалось в нечестивую ярость, и Европа увидела все ужасы революции. Кровожадный конвент заступил место королевской власти. Франция была объявлена республикою. Добродетельный Людовик XVI-й повергнут в темницу. Ужас казней двинул французов на поля битв. Миллион солдат стал под трехцветные знамена властителей Франции. С именем свободы рабы и жертвы тирании смешались со своими тиранами, и тактика стройных войск Пруссии и Австрии уступила толпам революционным. Победами французов и поспешным отступлением союзников кончился поход, на который истощены были финансы Пруссии. Европа содрогнулась, видя, как страшно потекло пламя революции за пределы Франции. Ниспровергая все, что дотоле чтили народы, французы возложили цареубийственную руку на Людовика ХVI-го и его семейство: он, супруга, сестра его погибли на плахе, сын умер в тюрьме. Разрушая трон, мятежники отвергли христианскую веру и с мечом, пожаром и окровавленным знаменем бунта, призывая народы к несбыточному равенству, ринулись в пределы Голландии и Италии. Поход принца Кобургского, бывшего товарища Суворова под Рымником, был еще неудачнее похода принца Брауншвейгского. Тогда увидели всю Европу, соединившуюся против чудовища революции. Англия сделалась душою союза. Сардиния, Италия, Неаполь, Пруссия. Австрия, Португалия, Тоскана соединились на войну, когда Франция, вызывая на бой Англию, Испанию и Нидерланды (в феврале и марте 1793 года), без объявления войны заняла в Италии Савойю и Ниццу. Германия приступила к общему союзу. Всюду загремело оружие. Пламя войны обнимало полсвета: загорелась в Европе, Азии и Америке.
   Среди этих громовых потрясений Европы решалась участь Польши. Воля Екатерины была неизменна. Она определила более прежнего ограничить Польшу и сделать ее вовсе незначительною и неопасною: решен второй раздел Польши. Когда прусский король снедаем был грустью и страхом после неудачного похода во Францию, Екатерина, принимая участие в союзе народов против Франции, указала ему на близкую опасность, если оставить Польшу, гнездо мнимой свободы и революционных идей. Дотоле ревностный союзник Польши, видя невозможность противиться воле Екатерины, рассчитывал выгоды от согласия с нею, ценою коего покупал союз России против Франции, король прусский согласился на все предложения. Войска прусские заняли Познань, Калиш, Ченстохов, Плоцк, Данциг, Торунь. Апреля 9-го объявлен новый раздел Польши. За Пруссиею утверждались занятые ею области. Екатерина присоединяла к России земли, лежащие на восток от границ Курляндии до Австрийской Галиции. Польша ограничивалась 4.000 квадр. миль и 3-мя миллионами народонаселения. В этом небольшом участке восстановлялись прежняя конституция, выборы королей, свобода голосов. Число польских войск ограничивалось 15.000-ми. Польша признавала покровительство России.
   Казалось, кто мог противиться определению Екатерины? На гродненском сейме, 22 декабря 1793 года, утверждена была воля русской царицы. Польшу занимали сильные прусские и русские войска. Варшаву стерег русский гарнизон. В Петербурге торжествовали легкое приобретение обширных областей, не помышляя, что кровавою ценою надлежало еще купить их. Отчаяние поляков, всеми оставленных, заступило место силы; решительность не пережить падения отечества -- все надежды. Еще живы были старые товарищи Пулавских, и Польша взволновалась последним восстанием.
   Малаховский, бывший президент сейма, Коллонтай, последователь революционных идей, Игнатий Потоцкий, один из защитников конституции 3-го мая, Иосиф Понятовский, племянник короля, Зайончек и Домбровский, люди нового поколения, одни в Польше, другие, укрываясь в Саксонии и Австрии -- предводили восстанием. Из среды всех возвысился тогда Тадеуш Косцюшко, незнатный шляхтич, товарищ Вашингтона в войне за независимость Америки, искусный военачальник, увлекавший красноречием и примером и отличившийся в битвах 1792 года. Первый знак восстания подан был Мадалинским, бригадиром польских войск, когда получено было повеление обезоружит отряд его. Вооруженною рукою пробился он в Краков. Косцюшко явился туда и призывал поляков под хоругвь отечества. Безумным казалось предприятие, но вскоре увидели, что мог сделать Косцюшко. На голос его отовсюду отозвались поляки. Еще недоумение останавливало некоторых, особливо, когда Станислав объявил новых конфедератов бунтовщиками. Победа Косцюшки открыла ему путь к Варшаве. Бунт жителей Варшавы и свирепое кровопролитие, врасплох застигнувшее беспечного русского военачальника, заставили русский гарнизон удалиться из польской столицы. Косцюшко, объявленный генералиссимусом польских войск, вступил в Варшаву. Вильна возмутилась. Поспешно составлялись повсюду конфедерации. Можно было думать, что присутствие русского, и особливо прусского войска, предводимого самим королем, укротит волнение. Король занял Краков, и (после победы над Косцюшкою под Щекотином (июня 6-го) осадил Варшаву. Успехи означили начало действий, но неожиданное изменение обстоятельств показало опасность восстания поляков. Екатерина услышала странные вести: 50.000 прусских и русских войск отступили от польской столицы, когда упорное сопротивление защитников Варшавы остановило прусского короля и то же время узнал он о восстании в талу армии его польских областей, присоединенных к Пруссии. Отступление было произведено так поспешно, что союзники оставили даже раненых, больных и бросили обозы. Клик надежды раздался в рядах защитников Польши. Имя Косцюшки славили, как имя спасителя отечества. Русские корпуса, разделенные, без общего плана действий, угрожаемые со всех сторон, рассеянные по обширному пространству, оставленные союзниками, находились в опасности. Уже не прежняя, мелкая конфедератская война начиналась в Польше. Косцюшко соединил тысячи, изобрел новое вооружение пехоты, устроил сильную конницу, собрал многочисленную артиллерию, одушевил мужество товарищей. Кто мог ручаться за дальнейшие следствия при изменчивой политике европейской и всеобщем волнении народов Европы? Демагоги Парижа отзывались на голос возмутителей Польши. Поляки знали, что идут на битву последнюю. Нельзя было медлить. Сильною рукою надобно было задушить начало опасной борьбы. Потребно было противопоставить Косцюшке полководца с доверенностью отечества, с любовью солдат, с честью побед, -- и Екатерина велела Суворову поспешить в Польшу.
   Он был тогда в Немирове. Еще в мае 1792 года получил он приказание вступить в Подолию с 15.000-м корпусом и обезоружить польские войска, находившиеся в этой области между русскими войсками. Быстротою похода, занятием мест, искусным разъединением поляков, Суворов успел тихо и счастливо кончить трудное препоручение: в две недели 8.000 поляков, готовых, подобно другим товарищам, усилить войско Косцюшки, были обезоружены без всякого кровопролития. В бездействии оставался Суворов в Немирове, учил солдат, негодовал, слыша об удачах Косцюшки и неловких распоряжениях военными действиями в Польше. Казалось, без Суворова старались обойтись пока могли: отступление короля прусского от Варшавы: и призыв Суворова на поло брани разрушили все ничтожные интриги врагов его. "Слава Богу! -- воскликнул он, -- пойдем и покажем, как бьют поляков!" Он посетил Румянцева, жившего тогда в деревне своей, Ташалах, близ Киева. Румянцеву вверено было главное начальство над резервными войсками, расположенными на Волыни и в Подолии. Екатерина предлагала ему принять начальство над действующею армиею в Польше. Семидесятилетний старец, изнуренный болезнями, он отрекся и прямо указал императрице на Суворова. Суворов не старелся. Ему было тогда 64 гада, но, как юноша живой и бодрый, он изумлял своею неутомимостью. Так, во все время польского похода он ездил верхом перед войском и с ним не было экипажа. Слава его между солдатами и неприятелями была такова, что одно известие о назначении его уже ободрило русское войско и произвело робость между поляками. Одушевляя надеждою своих подчиненных, начальники польские уверяли, что новый полководец русских был не тот Суворов, который некогда воевал в Польше и взял Измаил, но другой, молодой генерал, соименник его. Суворов скоро показал, что он тот же, прежний.
   Восстание поляков обнимало всю Польшу, распространяясь от Курляндии до Галиции и от Силезии до Двины и Припети. Опасались за Литву и Галицию. Прусская Польша волновалась. Польское войско составляло несколько сильных корпусов. Средоточие действий было в Варшаве. Остальные корпуса находились в прусской Польше и Гродно, между Бугом и Вислою. Мадалинский и Домбровский защищали Великую Польшу; Макрановский был в Гродно, Сираковский в Кобрине. Охранительный корпус Репнина занимал Курляндию и Вильну. Прусские войска охраняли Познань и Торунь. Король прусский удалился из армии и уехал в Берлин. Из русских войск оставался в Польше только корпус Ферзена, соединенно с пруссаками осаждавший Варшаву и по отступлении их сближавшийся по течению Вислы к Люблину. Войска польские были одушевлены успехом, предводимы вождем искусным, если и неопытным. Но Суворов понимал, что им некогда было устроиться, знал, что партии раздирали Польшу, стесняя власть Косцюшки и затрудняя все его распоряжения спорами. Потребна была быстрота действия, надобно было не дать времени на устройство, надлежало охолодить горячку умов неожиданным ударом, не допустить опомниться и решить дело в Варшаве. Никто но стеснял Суворова. Полная воля предоставлена была ему действовать, и победа оправдала смелый план его.
   Выступая из Немирова 14-го августа, он повел с собою 8.000 человек, назначив сборные места другим отрядам в Варковичах и Ковеле. До Варкович 329 верст перешел Суворов в семь дней. Дожди и трудная дорога едва в шесть дней дали ему возможность дойти до Ковеля, в 126 верстах от Варковичей. Здесь соединил Суворов до 12.000 войска. Слыша, что Сираковский находится под Кобрином, немедленно выступил туда Суворов. На рассвете был встречен и сбит отряд поляков. Кобрин заняли и захватили в нем магазины. Сираковский стоял в крепкой позиции под Крупчицким монастырем. Ночью отправился на него Суворов и на рассвете уже был против неприятельских укреплений. Сираковский открыл сильную канонаду.
   Под пушечными выстрелами перешли русские болото, за которым находился польский лагерь. Удар в штыки смял поляков. Нападение конницы с флангов довершило расстройство их. С потерею 3.000 человек неприятель отступил в беспорядке через лес. Едва отдохнули войска после битвы, в полночь Суворов двинулся вперед и остановился в 7-ми верстах от Бреста. Здесь узнали, что Сираковский перешел Буг, укрылся в Тирасполе и поспешает идти к Варшаве. Суворов не медлил, двинулся опять ночью и 8-го сентября, через леса и болота, достиг Сираковского. Захваченный врасплох, видя невозможность уйти, Сираковский решился на битву, но нестройное войско его не выдержало смелого удара в штыки и кавалерийской атаки. Брест и Тирасполь были заняты.
   Весь корпус Сираковского, состоявший еще после поражения под Крупчицами из 10.000 пехоты, 3.000 конницы и 4.000 пеших ратников, вооруженными косами (косарей, как называли поселян, которым вместо всякого другого оружия Косцюшко дал косы, утвердив их на длинных древках), рассеялся. Ожесточение с обеих сторон было неописанное. Пощады не давали. Едва 3.000 поляков спаслось бегством и не более 500 было взято в плен; 28 пушек и 2 знамени достались русским. Потеря русских в обеих битвах простиралась убитыми до 300, ранеными до 400. Сираковский бежал в Варшаву. Поражением его с первого шага уничтожил Суворов восстание в Литве. "Корпус Сираковского кончен!" писал он Румянцеву. Екатерина, обрадованная успехом, прислала Суворову брильянтовую петлицу на шляпу и подарила ему три пушки из взятых у неприятеля. Ждали новых успехов -- и ждали недолго!
   Главное затруднение состояло в соображении, где и в каких силах находился неприятель, ибо все сообщения были прерваны; в затруднении переходов, потому что все дороги, и без того непроходимые в Польше осенью, были испорчены; наконец, в недостатке средств продовольствовать войско. Учредив свою главную квартиру в Бресте, Суворов послал легкие отряды к Варшаве для разведываний о неприятеле, к Слониму, где стоял с войском генерал Дерфельден, за Вислу и к Ферзену, бывшему, как говорили, на левом берегу Вислы около Пилицы. Казацкие разъезды достигали даже до Варшавы. Дерфельдену велено было очистить Гродно от войск Макрановского.
   Косцюшко, и без того убедившийся в невозможности поддержать восстание, узнав о прибытии Суворова и распоряжениях его, видел свою неизбежную гибель.
   Ужасы безначалия свирепствовали в Варшаве. Правители отнимали все средства действовать. Храбрые лично, никто из товарищей Косцюшки не понимал его планов, и каждый хотел поступать по-своему. Многие искали в смятении общем только удовлетворения личной вражде. Своекорыстие и измена гнездились всюду. Находились приверженцы парижских демагогов и последователи старых июльских мнений. Примирить умы, сблизить действия при недостатке средств не было возможности. А неумолимое время не ждало! Оставлять до весны военные распоряжения было гибельно. Прусские войска снова готовы были идти к Варшаве. Австрийцы еще в июне приблизились к Кракову и хотя еще не начинали военных действий, но явно было, что они не приступают к занятию Польши только по несогласию в дележе. Косцюшко решился на последнее смелое предприятие: соединить войско из Литвы и Варшавы, ударить на Ферзена, разбить его, идти после этого на Суворова и после победы над ним снова возмутить Литву. В Сельцах стоял Княжевич с 2.000 человек. Косцюшко привел к нему еще 6.000 и отправился в Гродно. Здесь приказал он Макрановскому собрать отряды Гедройца из Курляндии, Вавржецкого с границ курляндских, Майена из-под Ковно, Виельгурского, Грабовского и Ясинского из-под Вильны и преградить путь Суворову в Варшаве, сообщаясь с войсками Мадалинского и Домбровского на прусской границе, пока Косцюшко произведет поиск свой против Ферзена. Ожидая войска, Косцюшко остановился в Лукове. Понинский с 5.000 наблюдал поход Ферзена по Висле.

0x01 graphic

   Движение Дерфельдена задержало Макрановского. Понинский известил Косцюшку, что Ферзен обратился к Пулавам, но часть войска его переходит в Козенце. Известие обрадовало Косцюшку. Надеясь легко разбить разделенные войска Ферзена, он бросился с 10.000-м корпусом к Козенцу. Но здесь ждала его неумолимая судьба. Обманув ложным движением на Пулавы и отвлекая туда Понинского посылкою небольшого отряда, Ферзен узнал о движении Косцюшки и выше Пулав перешел Вислу со всем своим корпусом. Напрасно, видя перед собою сильный корпус русский, начал отступать Косцюшко, посылая Понинскому приказ ударить в тыл неприятелю. Напрасно ждал он войск от Макрановского. Курьер, посланный с известием, что Макрановский стоит в Бельстке и ждет приказа Косцюшки, попался русским; курьер Косцюшки, посланный с приказанием соединиться с ним, погиб без вести, а неумолимое время летело! Косцюшко решился на неравный бой -- хотел умереть, если мужество не подарит ему победы. Под Мацеёвицами окопался он шанцами. Сентября 28-го войско Ферзена окружило со всех сторон Косцюшку. Долго хладнокровно, отчаянно оспаривал он победу и потом, безнадежный, искал смерти: победа не внимала ему, смерть забыла его... "Finis Poloniае!" воскликнул Косцюшко, видя совершенное поражение поляков; бросился на лошадь и думал спастись бегством. Преследуемый казаками и гусарами, он попал в болото и завяз в нем. Казаки налетели и кололи всех без пощады. Косцюшко, пораженный пикою, лишился чувств. Уже сабли засверкали над его головою, но один из бывших при ном умирая собрал последние силы и закричал: "Это Косцюшко!" Имя Косцюшки было так известно, что остановило сабли и пики. Косцюшко опомнился в плену. Из 10.000 войска его 6.000 легло на месте, 1.600 раненых были взяты в плен. В числе пленных находились: Сираковский, Косинский, Княжевич. Русских убито было 800, ранено 1.500. "Слава Богу, и Польша наша!" воскликнул Суворов, когда донесли ему о разбитии и плене Косцюшки. Мгновенно изменил он план действия. Как прежде медлил и соображал он, так теперь привел он все в поспешное движение. Велено было оставить без преследования все остальные польские корпуса. Дерфельдену и Ферзену приказано было идти прямо к Варшаве, и октября 7-го Суворов выступил из Бреста к польской столице. Он знал, что плен Косцюшки произведет ужас и уныние, и, пользуясь тем, надлежало уничтожить главное гнездо восстания. Суворов знал искусство воевать, он знал и сердце человеческое, и страсти человеческие.

0x01 graphic

   

0x01 graphic

   

ГЛАВА IX.

Взятие Праги. Суворов фельдмаршал. Раздел Польши. Обширные планы Екатерины. Кончина ее.

   
   Сообразно предписанию Суворова, Дерфельден повел свой корпус из Белостока. На дороге догнал он Макрановского, отступавшего поспешно к Варшаве, истребил арьергард его, рассеял у Закрочима отряд Грабовского и, достигнув Станиславова, узнал, что Суворов и Ферзен соединились здесь и уже были далеко впереди. Войско Суворова по соединении с Ферзеном составляло до 17.000. Все отряды польские поспешно уходили от них, как ни старался Суворов отхватывать поляков, дабы не допустить их усилиться в Варшаве. Услышав, что при Кобылке остановился польский корпус из 5.000 человек, Суворов сам бросился на него и успел отрезать его. Отчаянное защищение и крепкая позиция не спасли неприятеля. Некому даже было подать весть в Варшаву об истреблении этого корпуса, хотя Кобылка отстоит только в 14 верстах от Праги, предместья Варшавского, и там слыша ли пальбу, не зная, где она происходит.
   Все, что предвидел Суворов, сбылось вполне. Погибель Косцюшки казалась гибелью Польши. Народ бегал по улицам варшавским, вопия со слезами: "Нет Косцюшки! Погибло отечество!" Выбор преемника Косцюшке довершил расстройство. На место его избран был генералиссимусом генерал Вавржецкий, нелюбимый народом, неуважаемый никем. Среди шума, волнения и беспорядков не знали что делать: одни хотели сражаться, защищать Варшаву; другие -- договариваться и предлагать условия. Многие думали действовать ужасом: перерезать русских пленников и всех, кто был подозрителен, вооружиться поголовно, идти, биться на смерть, зажечь Варшаву и умереть на ее развалинах, если отчаяние не даст победы. Между тем отовсюду приходили войска, уже бесполезные в других местах, ибо Суворов стоял под стенами Варшавы. Макрановский успел пробраться с 15.000 человек и 35 пушками. Под Кобылкою разбит был один из его отрядов. Прибытие этого корпуса подкрепило мнение тех, кто хотел защищаться. Макрановский первый тому воспротивился; доказывал, что упорство не принесет ничего, кроме бесполезного кровопролития; говорил, что укрепления варшавские, по слабому устройству и обширности места, неспособны к защите. Видя, что его не слушают, он просил увольнения и отказался от всякого участия в делах. Послали узнать о намерениях Суворова. Он не допустил к себе посланных, отвечая, что с бунтовщиками, вероломными нарушителями договоров, людьми изменнически погубившими русских в Варшаве, говорить не станет; что если они хотят пощады, то должны обезоружить войско, отдать оружие, покориться королю и безусловно ждать приговора императрицы российской, а между тем, не дожидаясь решения их, он идет к Варшаве.
   Ответ Суворова воспламенил угасавшую ярость конфедератов. Итак, не было пощады, не было условия ни на честь, ни на жизнь! "Смерть легче бесчестия!" кричали в совете правительства. Положено было ввести войско в Прагу, оставя в самой Варшаве небольшой гарнизон для охранения города, защищаться, сколько будет возможно, умереть, если защита будет бесполезна! Множество молодых людей, даже старики, женщины вооружились и шли в Прагу. Зайончек принял начальство над Прагою. К нему присоединились многие другие генералы. Прощаясь с друзьями, Ясинский, зачинщик восстания в Литве, поклялся, что не останется жив.
   Прага, предместье Варшавы, отделяемая от столицы Вислою, соединялась с Варшавою посредством моста. Укрепление Праги состояло из вала и было собственно мостовым прикрытием. Но готовясь к осаде, Поляки окружили Прагу обширным ретраншаментом, с глубоким рвом и волчьими ямами. Сто пушек защищали ретраншамент, между коим и прежним внутренним укреплением находилось войско. Тридцать тысяч засели в Праге на жизнь и смерть.
   Октября 15-го происходила битва при Кобылке; 18-го в виду Праги явилась легкая русская конница; казаки схватывались с неприятельскими разъездами. Суворов рекогносцировал Прагу и возвратился в Кобылку. Он еще ожидал покорности. Явился посланный от короля с просьбою отпустить в Варшаву раненого королевского адъютанта Бишевского. Суворов исполнил просьбу, но не упомянул ни о каких договорах. Тогда явился майор Миллер с просьбою позволить отправить к Косцюшке доктора и карету. Зайончек писал к Суворову как предводитель польских войск. Миллер осмелился упомянуть о переговорах. "Скажите пославшим вас, -- отвечал Суворов, -- что я не вхожу в сношения с возмутителями, кроме одного случая, если они безусловно потребуют пощады. Осмотрите мой лагерь, и передайте им известие, что я готов идти на Варшаву и никого щадить не буду!" На письме Зайончека он велел написать: "Свирепые возмутители хотят меряться с Россиею. Бунтовщик против своего короля, Зайончек считает себя генералом карманьолов и осмеливается писать к Суворову. Письмо якобинца отсылается без ответа. Здесь нет уравнения, нет и пощады исступлению своевольных. Только покорностью купят забвение прошедшего". В тот же день объявлено строжайшее запрещение иметь какие либо сношения с Варшавою.
   Прошло три дня -- три ужасные дня томительного ожидания. Русские не показывались перед Прагою. Защитники начинали думал, что Суворов колеблется, не решается на битву -- тщетные надежды: грохот барабанов и звуки музыки 22-го октября возвестили приближение русских. Войско русское шло, разделенное на три колонны, йод начальством Дерфельдена, Потемкина и Ферзена. Защитники Праги взволновались. Все бросилось к оружию. Со стен Праги загремели пушки. Со страхом и любопытством видели, что русские располагаются лагерем. Русские гусары и казаки выезжали гарцевать с польскими наездниками, выбегавшими из Праги. К ночи все смолкло. Ночью неутомимо работали в русском лагере, и с рассветом 80 пушек пробудили защитников Праги, если только кто-нибудь из них спал в эту страшную ночь. Русские ядра заставили замолчать пушки на стенах ретраншамента. Канонада гремела весь день. Суворов, и без того хорошо знавший расположение Варшавы и Праги, еще раз осматривал местоположение. Устройство русских батарей заставляло думать, что Прага будет осаждена. Но Суворов уже решил судьбу ее: войску велено было готовиться на приступ -- защитники Праги обречены были на смерть!

0x01 graphic

   Все войско русских состояло из 22.000. По диспозиции Суворова, оно разделилось на семь колонн. Четыре должны были идти на ретраншаменты с правой стороны, две левее от них; одна еще левее по самому берегу Вислы. Колоннами начальствовали генерал-майоры Ласси, Исленьев, Буксгевден, Тормасов, Рахманов, Денисов и полковник князь Лобанов-Ростовский. Первою и второю предводил Дерфельден, третьею и четвертою Потемкин, тремя остальными Ферзен. Штурм начинался в пять часов.
   Войско готовилось заранее, ждало условленного знака, и, услышав его, четыре первые колонны шли на ретраншаменты, пускал вперед по 128 стрелков, а за ними по 272 человека с фашинами и лестницами. Все четыре в одно время устремляются на вал. Первая колонна, перейдя вал, отрезывает по берегу сообщение с Варшавою; вторая и третья строятся на главной прагской площади; четвертая берет кавальеры, устроенные в ретраншаменте. Три последние колонны выступают через полчаса после движения первых, когда внимание неприятеля занято будет нападением и увлечет его в одну сторону. Седьмая колонна старается отрезывать неприятеля от моста и соединиться с первою колонною. Пятая и шестая, подобно третьей и четвертой, занимают город. Все колонны, строясь по вступлении в ретраншамент, идут на внутреннее укрепление, вступают в Прагу, саблями и штыками истребляют неприятеля, идя по улицам, не входя в домы, не останавливаясь за малостями и тесня неприятеля к Висле, где встречают их 1-я и 7-я колонны, отрезавшие отступление. "Против вооруженного неприятеля действовать с крайним напряжением и силою, а невооруженных и помилования просящих щадить". Каждая колонна имеет резервы, при которых находятся полковые пушки. Они идут в 150 шагах сзади колонн, подкрепляют их и по вступлении в город занимают валы, направляя пушки в Прагу. Конница (ею начальствовал генерал-майор Шевич с бригадирами Поливановым, Боровским, Сталем и Сабуровым) прикрывает пушки. Казаки держать цепь вне ретраншамента.
   Наступила темная осенняя ночь на 24-е октября. Суворов находился в селении Бялоленке, назади главного лагеря, и отдавал последние приказы. В два часа ночи тихо, безмолвно выступили войска и ждали знака. В пять часов зашипела в воздухе ракета -- четыре колонны двинулись. Загремели пушки с валов. Русские шли прямо, смело, неуклонно. Свирепая рукопашная битва и началась на валах. Суворов стоял на высоком холме вблизи валов и распоряжал движениями. Мрак осветился огнем. Нерешительность длилась недолго. Верно рассчитанный удар 5-й и 6-4 колонн, когда все внимание неприятеля обратилось в одну сторону, довершил победу. Мост через Вислу был зажжен. Средства к побегу отняты. Валы ретраншамента были пройдены, пушки сбиты. Страшное кровопролитие свирепело за валами. Все смешалось в дыме, стоне, набате, громе барабанов. Стесненные наступавшими войсками, защитники Праги слышали позади себя вопли жителей, поражаемых колоннами, ворвавшимися по берегу Вислы. Наконец Прага загорелась. Взорвало пороховой магазин. Упорное сопротивление раздражало осаждающих, и, когда солдаты ворвались в самую Прагу, все ужасы неукротимого ожесточения рушились на несчастный город! В девять часов утра на месте Праги были окровавленные, дымящиеся развалины, заваленные изуродованными, обгорелыми трупами и умирающими. Противоположный берег усеян был варшавскими жителями. Трепетно побежали они, когда русские ядра полетели через реку и бомбы начали падать в Варшаву; одна из них упала в дом, где собрался совет правителей, и убила секретаря.
   Поражение конфедератов было ужасно: тринадцать тысяч человек погибло в Праге; более 2.000 потонули в Висле; 1.000 взято было в плен -- не более 800 успели перебраться в Варшаву. В числе убитых были генералы Ясинский (он сдержал свое слово), Корсак, Квашневский и Грабовский. В числе пленных находились генералы Майен, Геслер, Крупинский, 5 полковников, 438 офицеров. Русских было убито 8 офицеров и до 600 рядовых, ранено до 23-х офицеров и до 1.000 рядовых. Число пушек, гаубиц и мортир, взятых в Праге, простиралось до 204.
   Суворов въехал в Прагу, когда стихли ужасы приступа. Буксгевден определен был комендантом Праги. расставили караулы и пушки по берегу Вислы. Остальное войско расположилось биваками внутри ретраншамента и около него. Близ кавальера раскинули солдатскую палатку Суворову. Сюда явились к нему с поздравлением генералы и полковники. Привели пленных. Суворов возвратил им шпаги. На земле разостлали скатерть, и Суворов угощал гостей. На ночь поставили калмыцкую кибитку, и он уснул в ной в первый раз после двух бессонных ночей.

0x01 graphic

   Рано утром, на другой день, явились депутаты из Варшавы. Они привезли Суворову письмо короля Станислава. "Правление Варшавы просило моего посредничества, -- писал он. -- Жители хотят защищаться, если не будут обнадежены в безопасности жизни и имения". Депутаты требовали перемирия на неделю для заключения переговоров. Дежурный генерал передал им ответ Суворова: "Договоры не нужны. Войско обезоруживается, и всякое оружие отдается русским. Король утверждается в своем достоинстве. Русские вступают немедленно в Варшаву. Жизнь и имение жителей безопасны. Ответ через 24 часа". Депутатов ввели в палатку Суворова. Он сидел на обрубке бревна; другой обрубок заменял ему стол. "Pokôj (мир)!" воскликнул он, бросая саблю свою и с распростертыми объятиями идя навстречу депутатов. Изумленные неожиданною встречею, они заплакали. Суворов ласково говорил с ними, шугал и, отпустив их, приказал очищать Прагу и погребать убитых. Пленных солдат и жителей Праги велено переписывать и отпускать, кроме генералов и офицеров, взяв реверсы, что они не поднимут оружия против русских. В тот же день 8.000 человек распущено. На другой день явились снова депутаты и опять требовали перемирия. Суворов отказал решительно: обезоружение или высылка войск из Варшавы, если они не хотят положить оружия; сдача оружия и арсеналов русским ; освобождение русских пленных; день срока на ответ и немедленное начало военных действий в случае несогласия были его непременными условиями.
   Неизобразимое смятение царствовало в Варшаве. Ночью начались кровавые буйства. Войско польское хотело захватить короля, городских правителей и пленных русских. Народ собрался толпами и хотел сражаться с ними. Всякая власть уничтожилась.
   Октября 27-го утром явились графы Потоцкий и Мостовский. Они известили Суворова, что для очищения Варшавы от войска потребна неделя срока. "Ни одного часа!" вскричал гневно Суворов. "Мы не воюем с Польшею и королем ее! О каких войсках вы мне говорите? Толпа бунтовщиков не войско: я послан истребить их, я не дипломат, и переговоры прекращаются!"
   Он велел Ферзену переправляться через Вислу, полагая это движение необходимым даже для сохранения Варшавы, угрожаемой междоусобием и кровопролитием. В 4 часа по полудни привезли ответ из Варшавы: Вавржецкий выступал из Варшавы с остальным войском, а Варшава отдавала оружие и арсеналы и покорялась безусловно.
   В тот же день посланы были отряды русские в Варшаву, заняли все караулы, приняли арсенал и запасы пороха. Пленные русские были освобождены. Русские генералы и офицеры поехали в Варшаву, и из Варшавы приехали в Прагу поляки. Мост через Вислу наскоро возобновляли. Ферзен приблизился к Варшаве, откуда нестройными толпами выходило войско и бежали многие зачинщики восстания, члены правительства, все опасавшиеся преследований. Суворов не велел ни кого останавливать. Игнатий Потоцкий прислан был от короля в лагерь. Суворову предложили задержать его, как одного из главных возмутителей. "Постыдно употреблять во зло доверенность человека, добровольно ко мне пришедшего!" отвечал Суворов. "Пусть бегут, -- сказал он, когда донесли ему о бегстве членов бывшего правительства, -- это не мое дело. Помните ли стихи Ломоносова?
   
   Великодушный лев злодея низвергает,
   Но только хищный лев лежащего терзает!"
   
   Между тем все пленники и захваченные в Праге были отпущены. Старик генерал Геслер также получил дозволение ехать в свои поместья.

0x01 graphic

   Октября 29-го начался торжественный вход русских в Варшаву при звуке музыки и громе барабанов. Суворов ехал верхом, окруженный своими генералами. Он был в виц-мундире, без орденов, на казацкой лошади. У моста встретили его городовые правители и поднесли ему хлеб-соль и ключи города, серебряные, позолоченные (они доныне хранятся в петербургском Петропавловском соборе). Суворов взял их, перекрестился, поцеловал и сказал: "Благодарю Бога, что они не так дорого куплены, как..." Он обратился к Праге и утер слезы. Толпы народа наполняли улицы, восклицая: "Да здравствует Суворов! Да здравствует Екатерина!" Суворов остановился в трактире, в предместье города, где на поле пришедшие в Варшаву русские войска остановились лагерем. Потемкину велено было ехать и приветствовать короля. Ферзен двинулся с 7.000-ми преследовать ушедшие из Варшавы польские войска. К Суворову привели пленных русских: их было до 1.400 человек, кроме 500 пруссаков и 80 австрийцев, чиновников российского посольства, захваченных во время возмущения в Варшаве, офицеров и трех генералов: Арсеньева, Милашевича и Сухотина. Несколько месяцев томившиеся в тюрьмах и ежеминутно угрожаемые страхом смерти, многие из них падали на колени перед Суворовым и целовали руку его. Он обнимал их со слезами.
   "Всемилостивейшая Государыня! Ура! Варшава наша!" В этих словах состояло донесение Суворова императрице.
   На другой день Суворов, во всех орденах своих, сопровождаемый своими генералами и чиновниками русского посольства, отправился посетить короля Станислава. Карета, в которой ехал Суворов, принадлежала одному из русских генералов, большому говоруну. Приказ Суворова о взятии у него кареты был в следующих словах: "Карету позлащенную взять у генерала **. Хозяин кареты поедет со мною вместе, но должен сидеть и молчать, ибо мне надобно думать дорогою". Станислав встретил Суворова низким поклоном. Какая превратность судьбы! Они виделись за семь лет в Каневе, среди великолепного двора Екатерины, где Станислав являлся еще в величии двора своего, -- теперь он был пленник русский и знал, что корона уже недолго продержится на голове его! Суворов изъявил ему глубокое почтение, как королю. Станислав просил освободить одного пленного офицера. "Если угодно, я освобожу вам их сотню", отвечал Суворов, "двести", продолжал он подумав, "триста, четыреста, так и быть пятьсот!" прибавил он смеясь. В тот же день 500 офицеров и других пленников были освобождены, и в числе их находился генерал Майен.
   Неусыпно и деятельно обезоруживали Варшаву. Всякое оружие, даже в оружейных лавках, было забрано и сдано русским. Обезоружение польских войск занимало Суворова. Войска польского оставалось еще несколько корпусов: Иосиф Понятовский стоял в Блони с 3.000 и 17 пушками, Ожаровский -- в Сухочине с 1.500 и 10 пушками. Мадалинский и Домбровский, преследуемые пруссаками, и имевшие 18.000 с 20 пушками, соединились с ушедшими из Варшавы 2.000-ми пехоты, 4.000-ми косарей и 1.500-ми конницы при 25 пушках. Ожаровский и Понятовский первые прислали просить помилования и позволения распустить свои войска. Прежде нежели послали им ответ, корпуса их разошлись. По соединении с ушедшими из Варшавы войсками Мадалинский сдал начальство Вавржецкому. Здесь были Зайончек (он не пал на развалины Праги), Коллонтай, Захаржевский. Хотели договариваться. Суворов отверг договоры, требовал покорности и выдачи Коллонтая и Мадалинского. Ферзен, усиленный войском из Варшавы, окружил их. Сражаться было строго запрещено. Лишенный всякой надежды и средств существования, Вавржецкий отступал за Пилицу и бросил пушки в Опочне. Ежедневно тысячи солдат оставляли его, и, когда под Радошицами (сентября 6-го) русские стеснили его совершенно, все войско, бывшее при нем, состояло из 3.000. Виельгурский, Грабовский, Гладницкий оставили его гораздо прежде и уехали в свои поместья. Мадалинский, Зайончек и Коллонтай бежали тайно в Галицию. Вавржецкий сдался и был привезен в Варшаву с Гедройцом, Гельгудом, Носаковским и Домбровским. Прусские войска заняли Краков. Польша в безмолвии ожидала решения Екатерины. Станислав добровольно отказался от короны. Января 9-го 1795 года, он навсегда оставил Варшаву и переехал в Гродно. Ноября 25-го подписано было Станиславом отречение. Прежде его отречения Курляндия, по добровольному согласию герцога ее, присоединена к России. Декабря 14-го последовал манифест о присоединении к России остальной Литвы, Волынии и Подолии. Января 5-го 1796 года австрийские войска заняли Краков. Января 9-го прусские войска вступили в Варшаву. Память Польши осталась только в истории.

0x01 graphic

   Дела Суворова казались каким-то чудом. "Шагнул и царство покорил!" восклицал Державин. В два месяца кончена была польская война и дописана мечом Суворова летопись Польши. Народ славил его. Войско боготворило. Народы и цари свидетельствовали их признательность. На донесение Суворова о покорении Варшавы Екатерина отвечала тремя словами: "Ура! фельдмаршал Суворов!" Препровождая к нему фельдмаршальский жезл, она писала собственноручно:
   "Господин генерал-фельдмаршал, граф Александр Васильевич! Поздравляю вас с победами, со взятием Праги и Варшавы".
   Января 1-го 1795 года предписано Сенату изготовить грамоту на новый чин Суворова. Августа 18-го пожалован Суворову Кобринский ключ, где считалось крестьян 6.922 души. Декабря 25-го император австрийский прислал Суворову свой портрет, осыпанный брильянтами. Еще в декабре 1794 года получил он от короля прусского ордена Красного и Черного Орла. Ни одна из наград не порадовала Суворова так, как порадовал его чин фельдмаршала. Тогда в России были только два сановника в этом высшем сане: граф К. Г. Разумовский и Румянцев. Девять генерал-аншефов были старше Суворова (И. П. и Н. И. Салтыковы, Репнин, Долгорукий, Эльмпт, Прозоровский, Мусин-Пушкин, Каменский и Каховский). "Мое правило не производить никого не в очередь, -- писала Суворову Екатерина, -- но вы завоевали чин фельдмаршала в Польше". -- "А! таки перескочил!" воскликнул Суворов, прыгая через стулья и высчитывая по пальцам генерал-аншефов старше себя: "Салтыков назади, Долгорукий назади, Каменский назади, а мы впереди!" Он перекрестился и примолвил: "Помилуй Бог матушку императрицу! Милостива она ко мне, старику."
   Суворов пробыл в Польше до ноября 1795 года. Никогда прежде не являлся он в такой славе. Фельдмаршал русский, герой, на которого обращались взоры всего отечества, правитель Польши, с коим сносились император, король прусский, король польский, сановник, облеченный полною властью от императрицы, он видел окрест себя послов, министров, генералов, дворянство польское, знатных чужестранцев. Восемьдесят тысяч русского войска, занимавшего Польшу, находились под его начальством. Множество забот обременяло его в то время: содержание войска, споры союзников, деление областей, воинская дисциплина, облегчение жителей, разоренных четырехлетнею войною и пребыванием войск многочисленных, разбор преступлений, совершенных во время безначалия. Ласковость, кротость, милосердие Суворова, грозного только в дни брани, остались в благодарном воспоминании поляков. Среди величия он не изменял образа жизни, удалялся от блеска, не переставал шутить по-прежнему и нередко изумлял странностями иностранцев, желавших видеть покорителя Измаила и Варшавы. Среди важных дел он отвечал стихами Державину. Услышав о взятии Варшавы, Державин создал свой дифирамб, пламенное поэтическое творение:
   
   Пошел и -- где тристаты злобы?
   Чему коснулся, все сразил!
   Поля и грады стали гробы,
   Шагнул и царство покорил!
   
   Изображая Суворова полуночным вихрем богатырем, который
   
   Ступит на горы -- горы трещат,
   Ляжет на воды -- воды кипят,
   Граду коснется -- град упадает,
   Башни рукою за облак кидает, --
   
   Державин вопрошал:
   
   Твой ли, Суворов, ce образ побед?
   
   "Я не поэт и в простоте сердца буду отвечать вам солдатским языком", писал к нему Суворов. Стихами отвечал Суворов и старому знакомцу своему по Москве, Кострову, на эпистолу, которою приветствовал его переводчик Оссиана и Омира. В числе поэтов, славивших Суворова, был Дмитриев, еще юный, служивший тогда в гвардии. В его оде, начинавшейся стихами:
   
   Где буйны, гордые Титаны,
   Смутившие Астреи дни?
   Стремглав низверженны, попранны!
   "В прах! В прах!" рекла -- и где они!
   
   заметили прекрасное изображение русского войска:
   
   Речешь -- и двинется полсвета,
   Различный образ и язык:
   Тавридец, чтитель Магомета,
   Поклонник идолов калмык,
   Башкирец с меткими стрелами,
   С булатной саблею черкес --
   Ударят с шумом в след за нами
   И прах поднимут до небес!
   
   Участь Польши была кончена, и новые, великие думы занимали Екатерину. Она решительно хотела приступить к союзу европейских государей и положить предел переворотам на Западе. Взор ее обращался на Суворова; ему хотела она вверить жребий великой войны. Едва кончился раздел Польши, Екатерина звала его в Петербург.
   Проезд Суворова из Варшавы в Петербург был торжеством. Как ни старался он скрываться, его встречали губернаторы, чиновники, войско, граждане с хлебом и солью; народ стерег его по дороге и оглашал воздух кликами: "Ура! Суворов!" -- "Помилуй Бог, помилуй Бог! Они уморят меня!" говорил он и плакал от радости. Придворные карета были высланы ему навстречу. Суворов приехал прямо в Зимний дворец и повергся пред Екатериною. Для житья отведено было ему прежнее жилище Потемкина, Таврический дворец. Разговаривая на другой день с Суворовым, Екатерина вручила ему богатую табакерку с изображением Александра Македонского. "Никому не приличен более вас портрет вашего тезки: вы велики, как он!" сказала Екатерина. В феврале 1796 года торжествовали бракосочетание в. к. Константина Павловича. Суворов был почетным гостем на царских праздниках. В Петербурге пировал он тогда и на свадьбе своей Наташи, своей Суворочки, всегда им любимой дочери, которую помнил под громами Измаила и при разгроме Прага. В 1792 году, по выходе из Смольного монастыря, графиня Наталья Александровна пожалована была во фрейлины государыни. Брать временщика, граф Николай Александрович Зубов, просил руки дочери Суворова. Сама императрица желала этого союза. Зубов был тогда в числе первых, вельмож. Отец его получил графское Римской империи достоинство. Оба брата П. А., графы Валерьян и Николай, отличались воинскими подвигами. Валерьян был с Суворовым под Измаилом; в польской войне он лишился ноги и 25-ти лет был генерал-поручиком и андреевским кавалером. Всегда шутя с своею Суворочкою, отец писал к ней из Варшавы:
   
   Коли любишь отца,
   Полюби молодца!
   
   Послушная дочь повиновалась отцу. Но и среди дворского величия и почестей Суворов не изменял своего обхождения, своих странностей и образа жизни. В Таврическом дворце занимал он маленькую комнату, спал на сене, редко являлся на великолепных обедах, и только мельком -- в высших обществах, где все искали его, почитая счастием, если Суворов удостоивал чей-нибудь пир и праздник минутным присутствием. Императрица снисходила к странностям великого человека, которые казались теперь всем чем-то особенным и гениальным. Анекдоты о Суворове ходили в народе и были предметом общего удивления. Рассказывали, что бывши на бале во дворце, когда императрица спросила: "Чем подчивать вас, Александр Васильевич?" -- "Матушка!" отвечал он, "будь милостива: вели дать водочки!" -- "Но что скажут красавицы, если от вас будет пахнуть водкой?" сказала смеясь императрица. -- "Ничего матушка: они увидят, что Суворов солдат". Заметивши, что Суворов ездит зимою без шубы, императрица упрекала его, почему он не бережет здоровья, и подарила ему дорогую соболью шубу. Суворов благодарил и, ездя во дворец, садил с собою в карету слугу, который держал шубу на руках и надевал на него при выходе из кареты. "Не смею ослушаться императрицы, -- говорил Суворов, -- шуба со мной, а нежиться солдату нехорошо!"

0x01 graphic

   Но среди увеселений и праздников Екатерина уклонялась с Суворовым в своё кабинете, и там нередко целые вечера были посвящены важным рассуждениям. Планы и предположения Екатерины были обширны. Чего не могла предпринять владычица России, имея многочисленное, превосходное, опытное войско и такого полководца, как был Суворов? В совещаниях с ним решен был поход за Кавказ. Войско, туда отправленное, вверено было графу В. А. Зубову. Неприязненные отношения Турции заставляли помышлять о новой войне против оттоманов. Неожиданный разрыв дружеских отношений с Швециею требовал предосторожностей. В начале 1798 года Суворов снова осмотрел крепости и войска в Финляндии.
   Но все другие предприятия уничтожались перед одним, более всего важным -- делами на Западе, страшно потрясавшими всю Европу и увлекавшими все внимание Екатерины.
   С начала революции Екатерина дальновиднее других монархов понимала опасность, грозившую спокойствию и безопасности Европы, и преследовала идеи, возмущавшие Запад. Она не признала новых постановлений Франции, выслала из России французское посольство, открыла в России убежище эмигрантам и с почестью встретила братьев Людовика XVII-го, искавших ее покровительства. Занятая войною с Турцией и Швециею до 1791 года, а потом уничтожением Польши до 1795 года, императрица принимала однако ж участие в союзе европейских государей и заключила договоры с Англиею и императором Леопольдом, а по кончине его (в 1792 г.) -- с императором Францем II-м. Здесь не частные расчеты политики увлекали императрицу, повторяем: она видела опасность, угрожавшую престолам царей и коренным основаниям общественного порядка Европы. Суворов разделял ее мнения. "Матушка! пошли меня бить французов!" писал он ей из Польши. Когда Вандейская область во Франции восстала против беззаконных правителей Франции и заступилась за добродетельного Людовика XVII-го, Суворов, с позволения Екатерины, написал приветствие Шаретту, предводителю храбрых вандейцев. Вот письмо Суворова, отмеченное всегдашнею его оригинальностью:
   "Héros de lа Vendée, illustre défenseur de lа foi de tes pères et du trônе de tes Rois, sаlut! Que le Dieu des аrmes veille à, jаmаis sur toi, qu'il guide ton brаs à trаvers les bаtаillons de tes nombreux ennеmis, qui mаrqués du doigt de ce Dieu vengeur, tomberont dispersés, comme les feuilles qu'un vent du nord а frаppées! Et vous, immortels Vendéens, fidèles conservаteurs de l'honnеur de Frаnèаis, dignеs compаgnons d'аrmes d'un héros, guidés pаr lui, relevez le temple du Seignеur et le trônе de vos Rois! Que le méchаnt périsse! Que ses trаces s'effаcent!.. Аlors que lа pаix bienfаisаnte renаisse, et que lа tige аntique des lуs, que lа tempête аvаit courbée, se rélève du milieu de vous, plus brillаnte et plus mаjestueuse! -- Brаve Chаrette, honnеur des chevаliers frаnèаis! l'univers est plein de ton nom. L'Europe étonnée te contemple, et moi, je t'аdmire et te félicite. Dieu te chérit, comme аutrefois Dаvid, pour punir le Philistin! Аdore Ses décrets. Vole, аttаque, frаppe, et lа victoire suivrа tes pаs. Tels sont les voeux d'un soldаt, qui blаnchi аux chаmps d'honnеur, vit constаmment lа victoire couronеr lа confiаnce qu'il аvoit plаcée dаns le Dieu des combаts. Gloire à Lui, cаr II est lа source de toute gloire. Gloire à toi, cаr Il te chérit!" {"Герой Вандеи, знаменитый защитник веры твоих отцов и престола твоих государей -- привет тебе! Да блюдет тебя всегда сокрушай брани и да предводит руку твою сквозь полки твоих многочисленных врагов и, назнаменованные перстом сего Бога мстителя, падут они, рассеянны, яко листья, возвеянные северным ветром! И вы, бессмертные вандейцы, верные хранители чести французов, достойные братья по оружию героя, им ведомые, восстановите храм Господа и престол ваших государей! Да погибнут злые! Да изгладятся следы их! И тогда да возродится мир благотворный, и древняя лилия, склоненная бурею, да возвысится среди вас, более блистательная, более великолепная! Храбрый Шаретт, честь французских рыцарей! Свет исполнен твоего имени, удивленная Европа созерцает тебя, а я -- я удивляюсь тебе и приветствую тебя! Бог благословляет тебя, как некогда Давида, мстителя филистимлянам! Благоговея пред Его судьбами, лети, нападай, поражай, и победа пойдет по стопам твоим! Таковы обеты воина, поседевшего на полях чести и всегда видевшего победу венчающею уверенность в Бога победодавца! Слава Ему, ибо Он источник всякой славы! Слава тебе, ибо Он благословляет тебя!"}.
   Не сбылись предвещания Суворова: несчастная Вандея страшно заплатила за верность свою к законным государям. Шаретт пал, как преступник, от рук цареубийц (в 1798 г.).
   Провидению, испытующему бедствиями царей и народы, угодно было допустить события вопреки всех расчетов и предположений человеческих.
   Кто мог бы думал, когда против Франции, обуянной мечтою мнимой вольности, соединялась вся Европа, кто мог бы думать, что великие союзы царей и народов и войска образованные и гордые победами уступят беспорядочным толпам революционным, гонимым в битвы страхом казни и безумною горячкою революции? Так было.
   Мы говорили о неудачных походах пруссаков и австрийцев в 1792 и 1793 годах. Торжествуя победы, французы вторглись в Нидерланды, Германию, Италию, Испанию, и как будто перед грозным привидением, вселяющим суеверный страх в душу человека, преклонились царства, распались союзы; одни из союзников только уступили, другие даже перешли на сторону революционную. В начале 1795 г. Пруссия предложила мир Франции. За базельским трактатом Пруссия с Франциею (апреля 5-го 1795 года) следовал трактат Франции с Испаниею (также в Базеле 22-го июля 1795 года). Нидерланды, переименованные республикою Батавскою, сделались союзником и рабом Франции.
   Республика Французская была признана государством среди других государств Европы. Она являлась могущественною и грозною. Опасность достигла крайнего предела. Екатерина не хотела более медлить: февраля 18-го 1795 г. был заключен союзный и оборонительный трактат России с Англиею; мая 20-го такой же договор Англии с Австриею. Этот новый союз казался твердым оплотом Европы. Мечты Суворова, желание его сразиться с революционерами, явиться защитником царей и законов, осуществлялись. Положено было русским войскам соединиться с австрийскими. Суворов должен был принять над ними начальство. Восемьдесят тысяч русских назначалось в поход.
   Весною 1796 года Суворов оставил Петербург и принял начальство над армиею, собранною в Брацлавской, Вознесенской и Екатеринославской губерниях. Ее дополнили до назначенного в поход числа войск. Товарищи Суворова, его сотрудники под Рымником, Измаилом и Прагою радостно встретили его. Летом обозревал он собранное войско. Главная квартира его была в Тульчине на Днестре. Нетерпеливо ждал Суворов приказания двинуться за границу. Уже австрийские войска сражались в Италии и на Рейне. Наконец приказание о походе было получено. Русский корпус вступил в Галицию, и вдруг новым повелением императрицы поход был остановлен. Военные и политические дела мгновенно изменились.
   Осенью 1795 года последовала перемена правительства во Франции. Конвент сменился директориею. Испания заключила союз с Франциею. Англия вместо усиления войны повела переговоры. Но Австрия, вспомоществуемая германскими и итальянскими государями, не уступала, и война началась. Директория сдвинула громадные силы. Две армии французские шли, одна в Германию, другая в Италию. Журдан и Моро заняли Палатинат и Баварию. Баден и Виртемберг, угрожаемые нашествием неприятельским, заключили мир. Здесь остановил успехи французов юный полководец австрийский, эрц-герцог Карл. На 25-м году главнокомандующий войсками, едва за три года в первый раз явясь на полях битв, он разбил Журдана и принудил Моро к отступлению. Но 1796 г. был временем явления другого полководца, более достопамятного, коему судьба назначала поприще великое: в первый раз Европа услышала тогда имя Наполеона Бонапарте.
   Уроженец Корсики (только в 1769 году присоединенной в Франции), в 1793 году не находя приюта нигде, думая даже оставить Францию и вступить в службу султана, в начале 1796 года, на 26-м году от рождения Бонапарте увидел себя главнокомандующим армиею в Италии, и в конце года изумленная Европа спрашивала: кто этот юный вождь, располагающий жребием битв и судьбами народов? Едва в марте 1796 г. приняв начальство, Бонапарте вступил в Италию, где совершенным истреблением угрожали австрийские войска слабым корпусам французским. Победы при Монтенотте, при Миллезимо, при Мондови; мир, вынужденный у сардинского короля, коим Савойя и Ницца присоединены к Франции и все пиемонтские крепости заняты французскими гарнизонами; отступление австрийцев, переход через Адду, победа при Лоди, занятие Милана, блокада Мантуи; Модена, Парма, папа, умоляющие о мире -- все совершенное в одну кампанию, -- явили в Бонапарте будущего властителя жребия Европы. Недоумение заступило место согласия между союзниками. Екатерина остановила поход русских войск. Суворов получил приказ расположить войска на зимние квартиры. И когда с грустною думою о современных событиях исполнял он повеление, горестная весть неожиданно поразила его, изменила все политические отношения и разрушила все надежды Суворова: ноября 6-го 1796 года скончалась Екатерина. Суворов плакал неутешно. Мрачно и печально являлось перед ним грядущее. Мог ли он думать, прощаясь с царицею, благословлявшею его на победы, что в последний раз видит обожаемую им монархиню, великую владычицу севера. Бодрая старость и крепкое здоровье обещали ей долголетие. "Матушка царица! -- говорил Суворов, -- без нее не видал бы мне ни Кинбурна, ни Рымника, ни Измаила, ни Варшавы!"

0x01 graphic

0x01 graphic

ГЛАВА X

Суворов в отставке. -- Житье его в деревне. -- События на Западе. -- Союз России с Австриею. -- Призвание Суворова.

   
   Казалось, новый век спешил сменить век протекавший, век, видевший Людовика ХIV-го, Петра Великого, Вильгельма III-го, Фридриха Великого и Екатерину -- век создания Пруссии, гибели Польши, движения России в Европу. Дивен был истекавший век событиями, но век новый, казалось, хотел проявить себя событиями еще более дивными. Сменялись люди по лицу земли. Новые идеи, новые нравы, новые требования являло новое поколение. И как будто среди них не было места деятелям прежнего века: Потемкин предшествовал Екатерине в могилу. Румянцев недолго пережил ее (он умер в декабре 1796 года). С восшествием на престол императора Павла, при Дворе, в политических делах, в войске, в гражданском управлении России явились новые сановники. Быстро сменяли они прежних подвижников, являлись и новые царедворцы, и новые временщики. Через день после кончины императрицы трое товарищей Суворова были пожалованы в фельдмаршалы (ноября 8-го -- граф Н. И. Салтыков, князь H. В. Репнин, граф И. Г. Чернышев). Каменский получил фельдмаршальский жезл 24-го ноября. На другой год получили его граф И. П. Салтыков, Эльмпт, Мусин-Пушкин, Бролио. Перемены в политике, гражданском устройстве России и русском войске происходили беспрерывные. Так, в войске изменены были одежда, вооружение, чиноначалие, учение, команда, разделение полков.
   Непоколебимый поборник истины, уверенный, что на высоте его славы: и почестей и на чреде, им занимаемой, ему уже недоступны ни злоба, ни зависть людская, Суворов решился смело говорить истину монарху. И, когда все раболепствовало перед его волею, с благоговением верноподданного, но смело изъявил Суворов императору свои мнения касательно различных нововведений в войске. Слова Суворова представили неприличною дерзостью. Взаимные недоразумения между ним и императором умножались. Все умели представить императору в превратном виде -- любовь войска к Суворову, его противоречие воле монаршей, самые странности его. "Мне поздно переменяться!" отвечал огорченный старец, когда ему заметили, что его проказы неуместны и что тем нарушается военная дисциплина. "Доложите императору, -- говорил он, -- что матушка его Екатерина тридцать лет терпела мои причуды и я шалил под Рымником и под Варшавою, а для новой дисциплины я слишком стар!" Еще несколько времени недоброжелатели щадили упрямого старика, но не любимцев и друзей Суворова: одни были отставлены, другие удалены. В числе удаленных от Двора и из службы находились родственники Суворова -- Зубовы, Горчаковы. Суворов не унимался и не скрывал ни чувств своих, ни негодования. Когда введены были в русском войске прусский мундир, пудра, букли, косы, эспонтоны, Суворов улыбнулся и сказал: "Пудра не порох, букли не пушки, косы не тесаки, а мы не немцы, а русаки!" Шутка Суворова была передана в Петербург; ее повторяли в войске и в народе. Друзья старались уговорить Суворова смягчить немилость покорностью. "Мне поздно переменяться!" повторял Суворов, беспрестанно огорчаемый мелкими кознями своих личных врагов. Января 19-го 1797 года он получил строгий выговор "за самовольный отпуск подполковника Батурина, ибо власти на то никто не имеет, кроме государя". Суворов отправил куда-то курьером капитана Мерлина. Посланный им был отослан в рижский гарнизон, а Суворову сделан выговор "за посылку курьером военнослужащего без всякого дела". Января 27-го командование екатеринославским корпусом передано было генерал-лейтенанту Беклешеву, а "Суворову повелено быть в Петербурге и остаться без команды". Такое распоряжение показывало явную немилость императора. С глубокою горестью Суворов осмелился представить, что если у него взято начальство над войском, то ему не только в Петербурге, но и в службе делал нечего. Ответом на представление его был приказ февраля 6-го: "Фельдмаршал граф Суворов, отнесясь Е. И. В., что так как войны нет, то и ему делать нечего, за подобный отзыв отставляется от службы".
   Удар был жесток и попал метко. Повинуясь воле монарха, трогательно расстался с товарищами своими Суворов. Его любимый Фанагорийский полк был выстроен на площади Тульчинской. Суворов явился перед полком в фельдмаршальском мундире, во всех орденах, обратил речь к солдатам, прощался с ними, увещевал их быть верными государю, послушными начальникам. Потом снял он с себя ордена, положил их на барабан и воскликнул: "Прощайте, ребята, товарищи, чудо-богатыри! Оставляю здесь все, что я заслужил с вами. Молитесь Богу! Не пропадет молитва за Богом и служба за царем! Мы еще увидимся -- мы еще будем драться вместе! Суворов явится среди вас!" Солдаты плакали. Суворов подозвал одного из них к себе, обнял, зарыдал и побежал на свою квартиру. Почтовая тележка стояла уже готовая. Суворов сел в нее и тройка помчалась...

0x01 graphic

   Он уехал в Москву, где был у него тогда небольшой домик. Здесь, на родине своей, укрываясь от света, хотел жить и умереть Суворов среди семейства дочери своей. Но враги не думали оставить его в покое. Прощание с солдатами и уединенная жизнь в Москве возбудили новые клеветы. Страшились встречи с ним императора, пылкого в гневе, но великодушного и по-царски умевшего сознаваться в ошибках. Несколько слов его с Суворовым в одно мгновение могли разрушить все коварные умыслы врагов. Надобно было удалить Суворова, лишить его всех средств оправдаться перед императором, и, когда Москва нетерпеливо ждала царя и в древней столице все готовилось для священного коронования государя, полицейский чиновник явился в уединение Суворова и объявил ему высочайший приказ ехать из Москвы в деревню. "Сколько времени дается мне на сборы?" спросил Суворов -- "Четыре часа", отвечал присланный. -- "Слишком много! Не только в деревню, но бить турков и поляков сбирался я в час!" сказал Суворов, взяв под мышку небольшой ящичек с бумагами, накинул на себя старый плащ свой, простился с домашними и сказал присланному чиновнику, что он готов. У крыльца стояла дорожная карета. Суворов отказался сесть в нее. "Для чего мне карета? -- говорил он: -- и во дворец царский езжал я в почтовой тележке!" Принуждены были исполнить его требование. В последний раз взглянул Суворов на древнюю Москву, колыбель свою, место, где столько раз являлся он в величии и славе и где оставлял милых сердцу людей. Телега помчалась по петербургской дороге, но не в Петербург; с Вышнего Волочка повернули вправо: местом пребывания Суворова назначалось родовое сельцо его Коншанское, где был еще цел старый отцовский дом и где нередко Суворов живал в детстве. Полицейский чиновник, сопровождавший его, остался при нем с несколькими полицейскими служителями.
   Коншанское находится в глуши лесов, далеко от большой дороги, на с.-в. от уездного города Новгородской губернии, Боровичей, среди диких болот и озер. Оно населено карелами. Господский дом и сад расположены в нем на высокой горе. За садом находилась тогда старинная деревянная церковь. Вид места вообще мрачный и унылый. Северная природа является здесь в своем диком величии.
   Здесь поселился Суворов, одинокий и, казалось, забытый всеми, и людьми и славою, дотоле влачившеюся всюду по следам его. Кроме того, что при нем был полицейский чиновник, надзиравший за его поступками, строго запрещено было видеться и переписываться кому бы то ни было с знаменитым изгнанником.
   Суворов расположился житьем своим. Ни жалоб, ни сетований но слыхали из уст его. Он был весел, спокоен и заботливо занялся постройкою двух небольших домиков. Эти домики еще доныне целы. В одном из них -- три небольшие покоя, спальня и комната для служителя, находившегося при Суворове. Стены были обиты простыми, пестрыми обоями. Другой домик в саду. В нем одна комната. Там уединялся Суворов для своих вечерних занятий.

0x01 graphic

0x01 graphic

   Он вел прежний образ жизни: вставал рано и отправлялся на сельскую колокольню звонить, слушал в церкви заутреню и обедню, в продолжение коих исправлял он должность пономаря и дьячка, пел на крылосе, читал Апостол, подавал священнику кадило. По воскресеньям заходил он после обедни на водку к священнику. Обедал всегда у себя один и после отдыха отравлялся гулять по деревне. Здесь он бегал и прыгал с крестьянскими детьми, слушал сельские и городские новости и сплетни, мирил ссоры и споры, благотворил крестьянам, вмешивался в их игры, а по вечерам удалялся в свой садовой приют. Там иногда утренняя заря заставала его за картами, планами и книгами. Суворов был здесь не один -- он беседовал с великими всех веков, вспоминал прошедшее и вопрошал будущее, прилежно следя современные события, как будто предчувствуя, что ему не суждено умереть в забвении, в уединенной деревне. Он переселялся мыслью на поля Италии, на Рейн, где тогда шумели битвы, куда уже готов он был полететь, когда судьба вырвала из рук его победоносный меч. Читая известия о победах Бонапарте, Суворов восклицал иногда: "О пора, пора унять мальчика -- далеко шагает!" и отправлялся в сельскую церковь свою молиться Богу и в село играть с детьми, либо слушать рассказы о том, как славно пляшет боровицкая капитанша-исправница Аксинья Степановна и какой важный человек тамошний городничий...
   Жизнь Суворова -- Шекспирова драма, где от забавного чудный переход к высокому. Из Коншанского мы должны обратиться к тогдашним великим событиям Европы. Таков был Суворов, Шекспир в жизни, таков был и XIX-й век -- в начале своем.
   Если блестяще и необыкновенно было появление Бонапарте в 1796 году, дальнейшие успехи его заставили всех содрогнуться при виде человека судеб (l'homme du destin). Взоры всего света обращались на Италию: там решалась участь европейских царств и народов. Толедтинский мир с Моденою, Пармою и папою; уступка Франции Болонской и Феррарской легаций; мир с Неаполем; Генуя, принятая под покровительство Франции; отнятие Корсики у англичан; разбитие австрийцев при Бресчии и на озере Гардском: победы при Ровердо и Бассано, поражение Алвинчи, битва аркольская, битва риволийская, взятие неприступной Мантуи, уничтожение Венецианской республики, переход через Альпы, завоевание Корфу; основание Лигурийской республики в Генуе и Цизальпинской республики, где соединены были Милан, Модена, Феррара, Болония, Мантуя, и в то же время перемирие с Австриею в Леобене 18-го апреля и мир в Кампо-Формио 17-го октября 1799 года; Бонапарте предписывающий законы Европе, победителем возвращающийся в Париж, начало раштадтского конгресса и заммысел Бонапарте сражаться с англичанами в Индии, мифологическая экспедиция его в Египет -- таковы были события 1797 и 1798 годов.
   Европа уже не смела испытывать счастия в борьбе с превозмогающею силою. В Раштадте Франция предписывала условия императору и Германии. Бельня, Савойя и Ницца были областями Франции. Нидерланды, Испания, Лигурийская и Цизальпинская республики повиновались ей. Пруссия хранила нейтралитет, была союзницею Франции, и ее политики не изменили кончина короля Фридриха Вильгельма (в ноябре 1797 года) и вступление на престол юного монарха, Фридриха Вильгельма III-го.
   Только Англия оставалась единственною, непримиримою соперницею Франции. Но совершив обширные завоевания в Азии, Африке и Америке, овладевши почти всеми колониями Франции, Голландии и многими испанскими, истребив флоты неприятельские, уничтожив приятие Бонапарте в Египте абукирскою битвою, Англия безуспешно принимала участие в войнах на материке Европы. Французы отняли Тулон и Корсику, взятые англичанами. Со вступлением на престол императора Павла Россия соблюдала строгий нейтралитет, хотя император России не начинал сношений с Франциею и не признавал ее республиканского правления. Медленно тянулся раштадтский конгресс, начавшийся в декабре 1797 года.
   Когда шли эти переговоры об утверждении мира, можно было предвидеть, что не к миру, но к новой войне поведут все обстоятельства, в каких являлась Европа. Очевидная опасность новой формы правительства во Франции и быстрое распространение духа революции в Европе; усилия Англии поддержать войну; тайные старания императора и Германии возвратить новою борьбою потери; известия о расстройстве внутреннего порядка Франции при недостойных правителях; удаление Бонапарте в Египет и неудача предприятий его в Египте и Сирии; новые насилия французского правительства в соседственных государствах -- все вело к войне, более прежнего упорной, борьбе решительной, где прежние неудачи могли послужить уроками, теснее сближая народы. Надеялись, что великодушный император Павел приступит к союзу и исполнит великие предположения его родительницы.
   Наглые поступки Франции делались более и более нестерпимы. Во время переговоров о мире, требуя уступки всего левого берега рейнского, французы заняли две важнейшие германские крепости -- Маинц и Эренбрейтштейн. Возмущение в Риме (в феврале 1798 г.) подало повод к занятию папской столицы французами. Папа был увезен пленником во Францию, и Рим объявлен республикою. Возмущения в Швейцарии имели следствием занятие Швейцарии французами и объявление новых постановлений ее под именем Гельветской республики (в апреле 1798 г.). Женева присоединена к Франции. Войска французские вступили во владения сардинского и неаполитанского короля. Первый из них принужден был уступить все свои остальные владения Франции и удалиться на остров Сардинию (в декабре 1798 г.); второй спешил укрыться в Сицилию, и Неаполь объявлен республикою Партенопейскою.
   Где же были пределы самовластию и хищению? Но, по выражению Державина, в то время "уже гремели громы, на крылиях орлов несомы"
   Первое участие императора Павла в делах Европы оказалось принятием им на себя звания гроссмейстера рыцарей св. Иоанна Иерусалимского, или мальтийских кавалеров, прибегнувших к его защите после занятия Мальты французами во время плавания Бонапарте из Франции в Египет. Быстро следовали после того изменения русской политики. В конце 1798 г. Россия, Англия и Австрия заключили условия о войне с Франциею и ее союзниками. Неаполь и Турция приступили к союзу. Русские эскадры должны были соединиться в Архипелаге с английским и турецким и в Северном море с английским флотом и учинить высадки в Италию и Голландию, а корпуса русских войск, соединенно с австрийскими, начать военные действия в Италии и Швейцарии. Целью войны предположено было восстановление прежнего порядка общественного в Европе, уничтожение революции и возведение дома Бурбонов на престол Франции.
   Помышляя о делах столь важных, где жребий царств должны были решиться оружием, мог ли император Павел не вспомнить о герое, подобно Циндиннату сменившем меч на плуг? Несмотря на беспрерывные козни врагов Суворова, император несколько раз хотел видеть его, говорить с ним. Обвиним ди героя, что подозревая умыслы людей неприязненных, хотя и благоговея пред монархом, Суворов желал предстать пред лицо его, уверенный предварительно в милостивом приеме и в том, что пламенное желание его сражаться с врагами спокойствия Европы исполнится? Тогда только готов был Суворов покинуть свое уединение. Без того, зачем явился бы он при Дворе, среди сонма новых временщиков и царедворцев? И Суворов отказался от всех предложений, не хотел испрашивать милостей. Он получил пакет из Петербурга с нарочным. Надпись была: "Фельдмаршалу Суворову". "Письмо не ко мне, -- сказал он курьеру, -- со мною запрещено переписываться". Курьер утверждал, что письмо к нему по воле государя. "Не верю, -- говорил Суворов, -- я назван фельдмаршалом, но если я фельдмаршал, мне надобно быть при армии, а не под стражею в деревне!" Следствием это-го отзыва было требование Суворова в Петербург. "Нет! -- отвечал он, -- я не поеду, и если уже не могу быть полезным чем-нибудь другим, позвольте мне удалиться в монастырь и посвятить остаток дней моих молитве за государя и отечество!" Немедленно написал он императору.
   

"Всепресветлейший, Державнейший, Великий Монарх!

   В. И. В. всеподданнейше прошу позволить мне отбыть в Нилову Новгородскую пустынь, где намерен я окончить мои краткие дни в службе Богу. Спаситель наш один безгрешен. Неумышленности моей прости, милосердый Государь! Повергаю себя к священнейшим стопам В. И. В.

Всеподданнейший богомолец, Божий раб,
граф Суворов-Рымникский".

   
   Его оставили в покое. Но когда быстро сменялись одно другим события в Европе, когда уже все готово было снова вспыхнуть кровавою бранью, император Павел почел нужным узнать образ мыслей Суворова а тогдашней политике Европы. Поручено было генерал-майору Прево де Люмиану ехать к Суворову и говорить с ним. Суворов знал де Люмиана в Финляндии, где он находился при строении крепостей. Суворов любил его и шутя прозвал Иваном Ивановичем, хотя ни отец, ни сам он Иванами не назывались. Как старого друга встретил Суворов присланного к нему и в беседе с ним в хижине коншанской показал и то, что он не стареется, и то, как верен и обширен был опытный взгляд его, обнимавший всю политику Европы и сущность современных дел. Суворов изложил мысли свои в краткой записке.
   Он полагал, что успех против Франции несомнителен и что для успеха довольно союза России с Австриею. Если и можно опасаться (говорил Суворов), что против России восстановят Турцию, Швецию, даже Персию и кавказских народов и что Пруссия, стремясь ослабить силы Австрии и подавить гидру России (de pousser l'аffаiblissement des Аutrichiens et de terrаses l'hуdre Russe), не только не войдет в союз, но может соединиться с французами, то все эти обстоятельства неопасны. В таком случае Россия и Австрия нападают на Пруссию, каждая с 60.000 войска, и удерживают силы ее. Дания воюет с Швециею, а Россия посылает против Швеции флот, выставляя 25.000 хорошо вооруженных штыками и легких войск (bien bаionnеtés et celers). Турцию можно польстить мечтою об отдаче ей Крыма, а в случае войны Россия посылает против нее отдельно 60.000, держит в резерве 30.000 и действует севастопольским флотом. Англия страшна на море, но ничтожна на сухом пути. Она защищает берега и займется колониями и Египтом. Высадок нигде не делать. Ошибка англичан в том, что они действуют рассеянно. Саксония может остаться нейтральною, но Бавария и все прирейнские владетели должны соединиться. Приняв эти предосторожности, Австрия и Россия выдвигают по 100.000 против Франции и поручают их одному главнокомандующему. Условия: полная мочь избранному полководцу; ничего кроме наступательного (rien que l'offensive); методику прочь; маневры, марши, контр-марши, и все так называемые военные хитрости оставить бедным академикам. Замедление, ложная осторожность и зависть суть головы Медузы, окаменяющие войну и политику. План: идти прямо к Парижу через Рейн"; бить неприятеля в поле; не развлекать сил охранением пунктов; не заниматься осадами крепостей, блокировать и брать их приступом, а главное -- не думать об отступлениях. В обеспечение себя занять только Маинц, где учредить депо. Обсервационный корпус остается у Страсбурга и еще летучий корпус идет к Люксанбургу. Война оканчивается в Париже. Следствием такого плана будет, что Нидерланды, Сардиния, Неаполь, вся Италия, где еще много горячих голов, сами собою восстанут, крепости сдадутся и юные герои, Суворовы и Марлборуги явятся из среды воинов.
   Кто не сознается в гениальном взгляде, глубокой опытности, познании дел политических и обширном объеме оснований военного искусства, что все очевидно в плане Суворова? Скажем ли, что только два человека понимали истинное положение тогдашних дел в Европе и средства успеха в войне и политике, Бонапарте и Суворов; но один был среди песков Сирии, другой в лесах новгородских! Бесспорно -- судьбы Провидения неисповедимы, но дела Наполеона впоследствии но доказывают ли, что план Суворова был верный и единственный? Не его ли исполнил Наполеон? Так под Куннерсдорфом, еще бывши майором, Суворов говорил Фермору: "Для чего нейдем мы в Берлин?" Таковы были его планы войны румянцевской и войны потемкинской. Так он доказал верность своего плана в Польше в 1794 году.
   Но, представленный в превратном виде советниками императора Павла, план Суворова не заслужил одобрения. Люди, окружавшие императора, не могли понять величия идей мудрого политика и опытного полководца. Кроме того, как прежде Румянцев и Потемкин были препятствием в исполнении гениальных мыслей Суворова, так еще более поставляла затруднений тогдашняя Поли-тика европейская, впоследствии подвергнувшая своими близорукими расчетами Европу власти Наполеона. То, что Суворов называл "Медузиными головами в политике и войне", окаменяло европейскую дипломатику. План войны уже был готов, составленный со всеми недостатками, о которых говорил Суворов, войною осторожною, медленною, в раздельных местах, с высадками, обеспечением себя крепостями, взаимною недоверчивостью союзников, своекорыстными расчетами эгоизма, тайною мыслью переменить наступательную войну в оборонительную, выдать союзников и помириться при первой неудаче. Только император Павел мыслил как царь, действовал как рыцарь среди запутанных интересов и интриг европейской политики. Не так поступали другие. Уже русские войска шли в Германию, и появление их в Австрии возбудило протест французского правительства на раштадтском конгрессе (2-го января 1797 года). Уже война начиналась в Италии, и австрийские войска двигались на Рейн, а Суворов все еще был в своей новгородской хижине, когда Провидению угодно было поставить его среди народов Европы, сонма царей, прежних его товарищей, на полях, где сражались Аннибал, Евгений и Бонапарте. Сблизилось последнее событие в жизни великого человека, готовилась новая блестящая страница в русской истории, в летописях военного искусства...
   Курьер, поспешно прискакавший в Коншанское, вручил Суворову собственноручное письмо императора. Вот оно -- драгоценные строки монарха, увлекавшегося минутою гнева, но умевшего великодушно мириться с оскорбленным и награждая за терпение:
   

"Граф Александр Васильевич!

   Теперь нам не время рассчитываться. Виноватого Бог простит. Римский император требует вас в начальники своей армии и вручает вам судьбу Австрии и Италии. Мое дело на сие согласиться, а ваше спасти их. Поспешите приездом сюда и не отнимайте у славы вашей времени, а у меня удовольствия вас видеть".
   
   Никакие расчеты, никакая крамола не могли отклонить избрания Суворова военачальником союзных армий. Добровольное или, лучше сказать, невольное сознание чужеземцев призывало Суворова в битвы. Говорили, что получив письмо императора Франца, император Павел усмехнулся и сказал своему любимцу Растопчину: "Вот каковы русские -- везде пригождаются!"
   Слезы радости потекли из глаз Суворова. Он поцеловал письмо императора, побежал в свою сельскую церковь, велел служить молебен, стоя на коленях пел, молился и плакал. Между тем запрягали лошадей в повозку и открытые сани, а камердинер Суворова распоряжался по следующему письменному приказу его:
   
   "Час собираться, другой отправляться. Еду с четырьмя товарищами. Приготовь 18 лошадей. Денег ваять на дорогу 250 рублей. Егорке бежать к старосте Фомке и сказать, чтобы такую сумму поверил. Еду не на шутку, да ведь я же служил здесь дьячком и пел басом, а теперь еду петь Марсом".
   
   В первых числах февраля по Петербургу мчалась почтовая кибитка, а э ней сидел седой старичок. Кибитка остановилась у Зимнего дворца. Старичок выскочил бодро и побежал по дворцовой лестнице. Через час весь Петербург шумно заговорил: "Суворов приехал!"
   Современники рассказывают, что невозможно представить себе всеобщего восторга народа и войска при известии о приезде Суворова. Поздравляли, приветствовали взаимно друг друга, благословляли доброго государя. Казалось, приезд Суворова уже ручался за победы. Суворов со слезами повергся к ногам императора. Император спешил поднять его, поцеловал, сам заплакал и крепко обнял престарелого героя. Слова были не нужны. Безмолвно сознались царь и герой. Суворов торопился ехал. Какой переход от кельи Столобенского монастыря и хижины коншанской в Петербург и Вену, ко дворам двух императоров и на поля Италии!

0x01 graphic

   Милостью и ласкою император как будто хотел наградить Суворова за претерпленные им страдания. Он сам надел на него цепь ордена св. Иоанна Иерусалимского большого креста. "Боже, спаси царя!" воскликнул Суворов. "Тебе спасать царей!" сказал император. "С тобою, государь, можно!" отвечал Суворов. Радостно сознавал престарелый герой знаки внимания к нему всего семейства царского. Порадовавшись на двух старших царевичей, Александра и Константина, и прекрасных супруг их, Суворов хотел видеть и двух младших царских сыновей, родившихся после отъезда его из Петербурга. Одному из в. к., Николаю Павловичу, было тогда около трех лет. Увидя его, Суворов, восхищенный внуком Екатерины, со слезами преклонил перед ним колено. В ту минуту вошел в комнату император. "Что вы делаете, граф?" сказал он ему с улыбкою. "Преклоняюсь перед сыном боготворимого мною монарха", отвечал герой. "Пусть скажут ему некогда, что его почтил поклонением старый верноподданный его родителя!" Видя милости государя, кто не льстил тогда Суворову, кто не изгибался перед ним! Народ бегал за его каретою по улицам; собирались толпами на парады, желая посмотреть его. Проказы, странности, шутки Суворова пересказывали как черты гения, удивлялись им, восхищались им. Царедворцы с раннего утра теснились в его передней. Изъявляя уважение немногим, Суворов не щадил многих. Он уверял, что все старики похорошели и помолодели в его отсутствие. "Все стали красавцы", говорил он, "да ведь я старая кокетка -- смеюсь и не боюсь!" Встретясь во дворце с одним из выскочек, который униженно раскланивался с ним, Суворов показывал вид, что не замечает поклонов, и усердно начал кланяться придворному лакею. "В. с. не замечаете, что кланяетесь лакею!" сказал ему выскочка, оскорбленный таким поступком. "Лакею, лакею! Помилуй Бог!" вскричал Суворов. "Вот вы теперь знатный человек, и я знатный человек, а он, может быть, знатнее нас будет. Надобно задобрить его!" Один из временщиков явился к Суворову в звездах и лентах. Суворов несколько раз спрашивал у него об его имени, качал головою и повторял: "Не слыхивал! Не слыхивал! Да за что же вас так пожаловали?" спросил он весьма важно. Смущенный временщик не смел произнести слова: заслуга, и бормотал что-то о милостях и угождении. "Прошка!" закричал Суворов своему камердинеру, "поди сюда, дуралей -- поди, учись мне угождать! Я тебя пожалую: видишь, как награждают тех, кто угождать умеет!" Иных приводил Суворов в смущение, расспрашивая, за что дан им тот или другой орден, качая с удивлением головою и восклицая: "Не слыхивал! Не слыхивал!" Шутки его были неистощимы. Он выбежал навстречу к одному из гостей своих, кланялся ему чуть не в ноги и бегал по комнате, крича: "Куда мне посадить такого великого, такого знатного человека! Прошка! стул, другой, третий!" И при помощи Прошки Суворов становил стулья один на другой, кланяясь и прося садиться выше других: "туда, уда, батюшка, а уж свалишься -- не моя вина!" говорил Суворов улыбаясь. Сердечно полюбил он тогда умного графа Ф. В. Растопчина, русского сердцем, горячего на добро и бывшего душою политики русского Двора. В беседах с Растопчиным открывал Суворов все тайны души своей, все величие своего гения, но и с ним шутил он не менее других. Однажды, среди важных разговоров, когда Растопчин "обратился весь в слух и внимание" (как сам он рассказывал), Суворов вдруг остановился и запел петухом. "Как это можно!" с негодованием воскликнул Растопчин. "Поживи с мое -- запоешь курицей!" отвечал Суворов смеясь. В другой раз уверял он Растопчина, что он был ранен тридцать два раза: дважды на войне, десять дома, двадцать при Дворе. "Трех смелых человек знал я на свете", сказал ему Суворов. Растопчин послал знать имена их. "Курций, Долгорукий, да староста Антон", отвечал Суворов: "один бесстрашно бросился в пропасть; другой не боялся говорить царю правду, а третий ходил на медведя!" Растопчин был в восторге от Суворова. Любимец императора, П. X. Обольянинов, застал Суворова прыгающим через чемодан и разные дорожные вещи, которые в них укладывали. "Учусь прыгать", сказал ему Суворов. "Ведь в Италию-то прыгнуть -- ой, ой! велик прыжок, поучиться надобно!"
   Отвсюду являлись желавшие служить с Суворовым. Друзья и любимцы его, одни отставленные, другие исключенные из службы, все были в нее приняты снова. В числе их находились: верный адъютант Суворова, капитан Ставраков, друг и спутник его в Польше и Турции Дерфельден, Горчаков, Штренгпортен и другие. Первою просьбою Суворова императору была просьба о награде полицейского чиновника, приставленного для надзора за ним в деревне. Император наградил чиновника и перевел в гвардию офицера, сына его. Второю просьбою было прощение каштана Синицкого, сосланного в Сибирь, за которого умоляла заступиться несчастная мать. Император простил его. Суворов просил не объявлять в приказах о вступлении его на службу. "Видите, государь: я не переставал служить тебе!" сказал он после изложения планов, обдуманных им в уединении. "Вижу!" отвечал император, пожимая ему руку.
   При объяснениях с императором о планах войны Суворов с досадою видел, что надежды его далеко не осуществлялись: русские были только помощниками Австрии и не могли действовать отдельно. Договоры о союзе и планы предположенной кампании были уже утверждены. Вопреки мнению Суворова, главные военные действия назначались в Италии. Войска на Рейне и в Швейцарии должны были только помогать главной италиянской армии, когда англичане и русские предпримут особые высадки на юге Италии и в Голландии. Не так располагал Суворов. Но император Павел не мог изменить плана, уже подтвержденного общим согласием, если и убеждался словами Суворова в недостаточности предположений. Он дал только Суворову полную власть над русскими войсками, велел относиться прямо к нему и даже вручил ему бланкет за своею подписью. Суворов надеялся, что дела его заставят союзников согласиться на совершенное к нему доверие и ему дана будет свобода. Между тем оставалось делать, что было можно, и недостаточный план возвеличить и преобразить силою гения своего.
   Помолясь Богу, преклонясь перед императором, Суворов отправился в Вену. Он ехал на почтовых, без отдыха, день и ночь. В Дерпте явился к нему какой-то старый сослуживец его. Суворов обрадовался, разговорился с ним и вдруг спросил: какие будут станции от Дерпта до Риги? Не зная названий их, но зная, что немогузнайство рассердит старика, сослуживец важно отвечал: "Первая Туртукай, вторая Кинбурн, третья Измаил". -- "Помилуй Бог!" важно отвечал Суворов. "Видно прежние названия переменили. А за Ригой что?" -- "Там первая Милан, вторая Турин, третья Париж!" -- "Ох! да как ты географию знаешь! Хорошо, хорошо!" сказал Суворов, потрепав по плечу старого знакомого. В Митаве посетил Суворов графа Прованского, жившего там с братом, графом д'Артуа и семейством его. По кончине племянника, граф Прованский принял уже тогда титул королевский, под именем Людовика XVIII-го. Суворов явился к нему и изъявил радость свою, что идет доложить за него голову или возвести его на престол предков. "Я забываю мои бедствия и верю, что буду счастлив, если Бог вручил судьбу Франции и короля ее мечу Суворова", отвечал растроганный Людовик.

0x01 graphic

   Марта 15-го прибыл Суворов в Вену. В Сен-Пелтене встретил он корпус русских войск, выскочил из экипажа и закричал: "Здорово, ребята, чудо-богатыри! Вот видите ли? Я опять с вами!" Крики ура и слезы солдат приветствовали великого вождя к победам. В Вену приехал Суворов ночью, остановился у российского посла, графа А. К. Разумовского, и лег спать на соломе, как всегда.
   Утром вся Вена подвинулась: хотели видеть, приветствовать Суворова. Улицы сперлись народом. Едва показался Суворов в карете с русским послом, раздались клики: "Да здравствует Суворов!" Окна домов, мимо которых проезжал герой, были наполнены зрителями. Даже на крышах был народ. У дворцового подъезда не было прохода от тесноты. Выйдя из кареты, Суворов остановился, закричал по-немецки: "Австрийцы храбры -- русские непобедимы! Мы будем бить французов! Ура! Да здравствует император Францы" Он побежал по лестнице при радостных восклицаниях народа.
   Император Франц встретил Суворова с великими почестями. Суворов не изменил своих поступков и. своего обхождения. При первом свидании он сказал императору: "С французами обходились слишком вежливо, как с дамами, но я стар для учтивостей и поступлю с ними грубее!" Император объявил Суворову чин австрийского фельдмаршала, с жалованьем по 24.000 флоринов, кроме 8.000 флоринов на путевые издержки. В древней церкви св. Стефана, при великолепном собрании двора, подле гробницы принца Евгения, произнес Суворов присягу на новый чин. Пиры и увеселения готовились в Вене. Суворов от них отказался и не явился даже к императорскому столу, под предлогом Великого поста. В Шенбруне, где потом два раза кочевал Наполеон и где впоследствии умер сын его, Вена видела трогательное зрелище. Там остановились проходившие через Вену русские войска. Император, двор его и Суворов отправились встречать их. Восторгом приветствовали солдаты своего старого полководца, явившегося торжественно с императором, семейством его, двором, генералитетом, при бессчетной толпе народа. Русское ура в первый раз огласило тогда столицу Австрии. Получены были известия об успехах австрийцев против французов на Рейне. "Славно", воскликнул Суворов, "посмотрите, что и мы будем бить их!" -- Он хотел видеть старых друзей своих, принца Кобургского и принца де Линя. Старики плакали обнимаясь. Суворов непременно требовал к себе своего прежнего товарища, храброго Карачая, бывшего в отставке. Он взял его с собою.
   После нескольких дней пребывания в Вене Суворов спешил на место военных действий. Он ехал день и ночь, несмотря на дурные дороги и темные ночи. В Штейермаркских горах, ночью, дормез его упал в реку. Суворов больно ушибся. "Ничего!" отвечал он, когда ему изъявляли сожаление. "Жаль только, что церковные ноты мои подмокли: боюсь, что не по чем будет петь Тебе Бога хвалим!"

0x01 graphic

0x01 graphic

ГЛАВА XI

Италиянский поход. -- Битва при Кассано. -- Отступление Моро. -- Взятие Милана и Турина. -- Битва при Требии.

   
   
   Раштадский конгресс кончился в начале 1799 года, но мы видели, что прежде окончания его началась война в Италии. Рим и Неаполь были заняты французами. Австрийцы стояли на Адиже. Русские шли соединиться с ними.
   Рассматривая положение Европейских держав в начале 1799 года, видим превосходную силу Франции. Кроме собственного многочисленного войска, Франция подкреплялась союзом Испании. Республика Батавская составляла оплот ее на севере; республики Гельветская, Цизальпинская, Лигурийская, Римская, Партенопейская -- на юге. Завоевания на Рейне ограждали Францию со стороны Германии, а Пиемонт и Ницца укрепляли ей Италию. Франция была уверена в нейтралитете Пруссии и могла обратить все силы против союзников.
   Против нее были силы Австрии, Баварии, прирейнских владетелей, России, Турции и Англии, но Турция была союзником беспомощным; силы германских властителей являлись ничтожны; Англия могла помогать только задержанием Бонапарте в Египте и деньгами, которые выдавала она весьма скупо. Сардиния и Сицилия требовали сил Австрии и России для своего охранения. Следовательно, вся тяжесть борьбы падала на Австрию и Россию.
   Силы этих двух держав были велики. Франция управлялась ничтожными правителями, была истощена войною, волновалась междоусобиями. Неудача могла отвлечь от нее Нидерланды и Италию, где самовластие французов было нестерпимо, но великие нравственные преимущества находились на стороне французов.
   Войско Франции составляли не прежние нестройные полчища, но воины, испытанные в боях, гордые победами, предводимые искусными генералами. Битвы и походы революционные далеко подвинули военное искусство. Новое устройство армейских штабов и легкой артиллерии, самая диспозиция сражений и образ походов были превосходно соображены с положением Франции и современным расположением умов. Напротив, войско австрийское не могло забыть прежних потерь и поражений. Неловкое старинное устройство армии, медленная, осторожная тактика, ограничение воли генералов венским военным советом, или гоф-кригсратом, когда, кроме эрцгерцога Карла, ни один из австрийских генералов не был отличен дарованием военачальника: таковы были сравнительные отношения военные между войсками союзников и войсками Франции. К несчастию, делами Австрии управлял дипломат, почитавший себя великим министром, барон Тугут, робкий, медлительный, подозрительный, вышедший интригою из ничтожества и пользовавшийся неограниченною доверенностью своего государя, а вследствие того полновластный в гоф-кригсрат, где над каждою мелочью думали и недоумевали старые, запоздалые понятиями тактики.
   План кампании 1799 года состоял в том, что главная австрийская армия соединялась под предводительством эрцгерцога Карла на Рейне и в Швейцарии. Другая, менее числом, сосредоточивалась в Италии. Четыре русских корпуса назначались для действия: один соединялся с австрийцами в Италии, и Суворов принимал начальство над италийскою армиею союзников... Он должен был уничтожить силы французов в верхней Италии, когда английский, русский и турецкий флоты завоюют Ионические острова и произведут десанты на италийские берега. Другой корпус долженствовал вступить в Швейцарию и подкреплять действия эрц-герцога Карла на Рейне. Третий, малый корпус должен был отправиться из Италии и отнять у французов Мальту, восстановляя там орден Мальтийских рыцарей. Наконец, русский флот должен был перевезть четвертый русский корпус на берега голландские, где соединялся с ним английский корпус, и им предписывалось завоевать Нидерланды.
   План, повторяем, был совершенно противоположен гениальному плану Суворова: союзники действовали раздельно и более оборонительно, ибо первою целью похода на Рейн и в Италию было отражение неприятеля, предположившего действовать наступательно. Охранение Германии от вторжения французов поставлялось главною обязанностью эрцгерцога Карла и Суворова. Русский вождь проникал тайную мысль Тугута. Говоря об освобождении Италии и Германии и уничтожении революции и ее приверженцев, Тугут не думал в самом деле исполнить слова свои. Он хотел только укрепить власть австрийцев в Италии, оградиться ее покорением, а потом торговаться о мире и уступках с Франциею, предоставляя дальнейшие предприятия времени, -- политика, далекая от великодушия, с коим приступила к союзу Россия. Еще вероломнее был умысел Тугута ограждать себя русскими и оберегать австрийцев. Эрцгерцогу Карлу тайно было предписано немедленно оставить Швейцарию, когда придет российский корпус. К прискорбию Суворова, предводительство отдельными русскими войсками было вручено начальникам не вполне оправдывавшим выбор их: голландским корпусом начальствовал генерал Герман, швейцарским генерал Нумсен, смененный потом генералом Римским-Корсаковым. Главное начальство над русскими и англичанами в Голландии принимал на себя герцог Йоркский, сын короля английского, известный только неудачами в войне в 1793 и 1795 годах. Русский флот был под начальством Ушакова, храброго, но своенравного адмирала. Английским флотом в Средиземном море предводил славный Нельсон, отчаянный храбрец, неспособный обдумать и исполнить какое либо обширное предприятие и, кроме того, увлеченный в постыдную интригу при неаполитанском дворе, где всем управляла любовница его, леди Гамильтон, жена английского посланника, знаменитая мотовством и бесславным развратом.
   Не таковы были начальники французских войск и не таков план действий их. Победы Бонапарте и еще прежде его Дюмурье, Пишегрю, Моро, Журдана показали, как надобно было действовать. Французы начинали войну наступательную, сосредоточивали удары, и при раздельности корпусов было между ними верное единство действий по планам, начертанным превосходным тактиком Карно. Охраняя берега Голландии, Рейн и нижнюю Италию, французы выставляли три армии в Швабии, Швейцарии и верхней Италии. Все они должны были с разных точек, но в одно время ударить на неприятелей, вторгнуться в Австрию и Германию и стремиться к Вене. Число войск французских простиралось до 200.000: дунайская армия, под предводительством Журдана в Швабии, состояла из 40.000 человек; влево от нее, к Мангейму, был обсервационный корпус Бернадота, 25.000; швейцарская армия, под предводительством Массены, простиралась до 30.000; италийская армия, на границе Цизальпинии, под начальством Шерера и Моро -- до 60.000; неапольская, под начальством Магдональда -- до 25.000. Разные отряды поддерживали сообщение между всеми армиями) и французские и италиянские гарнизоны занимали важнейшие крепости по Рейну, в Швейцарии, Пиемонте, Цизальпинской, Лигурийской, Римской и Партенопейской республиках.
   Против Бернадотта находился австрийский корпус Старрая -- 24.000. Левее от него была армия эрцгерцога Карла, по берегам реки Иллера -- 70.000. Левое крыло ее прикрывал Готц в Форалсберге с 18.000; Ауффенберг, в Граубиндене -- с 6.000; Беллегард, в Тироле -- с 18.000. К нему примыкала италийская армия, под начальством Меласа, по болезни передавшего начальство Краю. Она состояла из 36.000, расположенных по реке Адижу. Имена Бернадотта, Журдана, Массены, Магдональда ручались за успех. Не таков был Шерер, генерал ничтожный по дарованию и презираемый солдатами. Безрассудные распоряжения Директории и низкая интрига удалили Шампионета и Жуберта, подчинив Шереру Моро и Серрюрье. Надобно ли говорить об австрийских полководцах? Кроме эрцгерцога Карла, с самого начала революционной войны действия австрийских полководцев, связанных планами гоф-кригс-рата, представляли ряд неудач, не изменяемых ни мужеством войск, ни храбростью офицеров. Мелас, ученик Дауна (славный впоследствии потерею маренгской битвы), был "честный, добрый старик", как говаривал об нем Суворов, любивший его и называвший папа Мелас. Беллегарда называл Суворов "мудрым полководцем, привыкшим терять людей". Достойнее всех других считал он Края.

0x01 graphic

   Мы видели, что Суворов почитал оборонительную войну верным средством неудачи и не в Италии хотел он открыть военные действия. Десанты и разъединенные движения в Германии, Голландии и Италии казались ему делом вовсе бесполезным. Решить победу верно рассчитанным ударом на Париж с берегов Рейна была его основная мысль. Изъявляя свои сомнения императору Павлу и видя невозможность переменить план войны, он не спорил в Вене, соглашался с гоф-кригс-ратом, отговариваясь двусмысленною шуткою, что до местного обозрения ничего решить не может. "Неужели вы не имеете своего определенного плана?" говорил ему Тугут. "Плана?" возразил Суворов, "а вот мой план", он развернул бланкет императора Павла.
   Слова Суворова императору и просьба уволить его от всяких сношений с гоф-кригс-ратам возбудили подозрение тактиков австрийских и неприязнь Тугута. Император не мог отказать в просьбе Суворова, но, позволяя ему относиться прямо к себе, по внушению Тугута ограничил он русского полководца особенным наставлением при самом отъезде из Вены. Строжайше предписывалось Суворову: иметь главною целью прикрытие австрийских границ; действовать в Ломбардии и Шемонте со всевозможною осторожностью; оосле успеха ограждать себя взятием крепостей. и занятием Ломбардии и Шемонта кончить кампанию 1799 года. Воображаем, как смеялся Суворов "черепашьему ходу" распоряжений гоф-кригс-рата, скрывая тайную мысль свою -- в одну кампанию перенесть оружие союзников из Италии во Францию.
   Русское войско, подчиненное Суворову, состояло из верных сподвижников его в войнах турецкой и польской, под предводительством генерала от инфантерии Дерфельдена, генерала от инфантерии Розенберга, генерал-лейтенанта Повало-Швейковского и Ферстера; в числе генерал-майоров были два юные героя, Багратион и Милорадович: один, отличившийся на Кавказе, под Очаковым, под Прагою, хотя ему было только 34 года; другой, заслуживший известность в финляндском походе и генерал-майор на 28 году (род. в 1770 году).
   Военные действия в одно время открыли Журдан, Массена и Шерер. Нападение Журдана было неудачно. После битв при Остеррах и Штокках он уступил многочисленности австрийцев и отступил за Рейн. Ауфенберг был разбит Массеною. Готц успел удержаться. Нерешительность дел в Швейцарии должен был решить Шерер. Он подкрепил посланного в Тироль от Массены генерала Лекурба 6.000-ми с генералом Дессолем. Дессоль и Лекурб действовали удачно, но отступление Журдана изменило план Массены, состоявший в том, что когда Журдан займет эрцгерцога Карла, а Шерер -- Меласа, Массена прорвется через Граубинден и Тироль, разъединить австрийские войска и станет в тылу Меласовой армии, угрожаемой с фронта Шерером. Действия Шерера совершенно уничтожили распоряжения Массены.
   Италийская армия австрийцев занимала берега Адижа, до Леньяно. Центр ее был в Вероне, прикрываемый от Тироля Беллегардом. Французы находились по течению Минчио до самого По, опираясь на Пескиеру и Мантую. Ослабив войско свое отделением Дессоля, прикрывая Тоскану 7.000-м корпусом Готье, оставя до 10.000 в Милане, Генуе и Пиемонте, Шерер имел не более 40.000 для нападения. Смело двинулся он однакож на неприятеля равного числом. Марта 26-го началось сражение на всей австрийской линии. Французы были отбиты, возобновили нападение на другой день, еще более усилили его марта 30-ю. Услышав о нерешительных действиях в Тироле, Шерер вдруг оробел, перестал нападать, отступил поспешно и в нерешительности остановился между Адижем и Минчио, имея главную квартиру в Маньяно. Край воспользовался замешательством его. Апреля 3-го австрийцы перешли Адиж и начали теснить французов от Пескиеры. Шерер вдруг повернул свое войско и возобновил нападение на Верону. Край увидел возможность атаковать неприятеля во фланг, и после упорной битвы при Маньяно Шерер с беспорядке отступил за Минчио, потеряв в маньянском сражении до 5.000 пленными, 18 пушок и обозы. Австрийцы преследовали его, заняли Пескиеру, перешли здесь за Мийчио, овладели Говернолою на реке По, ниже Мантуи, и отрезали Шереру сообщение с Феррарою. Жители Феррары восстали, когда генерал Кленау подкрепил их из Товерноло, пока Беллегард шел северным берегом Гардского озера и теснил отряды французов до Бресчии. Сбиваемый на всех пунктах, Шерер решился отступать, оставив гарнизон в Бресчии и усилив гарнизон в Мантуе. Апреля 13-го левое крыло его перешло через реку Киезу, правое через реку Олио, сдвигаясь с Адде и По. Имея уже не более 30.000 войска, Шерер думал утвердиться на правом берегу Адды и перешел эту реку, призывая войска из Тосканы и Милана, требуя подкреплений из Франции и умоляя Магдональда поспешать из Неаполя, ибо с часу на час ожидали прихода русских, после чего Шерер не находил никакой возможности удержаться. Его скоро избавили от заботы о том. Директория, раздраженная безрассудными распоряжениями Шерера, прислала ему отставку. Начальство передано было генералу Моро.
   Действия Шерера оправдали об нем слова Суворова, говорившего, что "пока этот квартирмейстер будет чистить солдатские пуговицы, его легко можно будет разбить". Едва ли можно военачальнику поступать нелепее того, как поступал он. Растянутое нападение на Адиж, после ослабления себя гарнизонами и посылкою войска в Тироль, поспешное отступление, остановка между Адажем и Минчио, принятие сражения под Маньяно и отступление за Адду были учинены вопреки всем расчетам военного искусства. Уже Край и Мелас умели воспользоваться ошибками Шерера. Когда Моро принял начальство, французская армия имела левое крыло под начальством Сюррюрье в Лекко, на озере Комо; правое под начальством Дельмаса в Пиччигетоне; центр ее, с генералами Гренье и Виктором, был в Конеглиано. Главная квартира находилась в Инзого. Таким образом французская армия в Италии, разъединенная с войсками в Тоскане и Грау-биндене и с корпусом Магдональда, ожидаемым из Неаполя, занимала растяженную позицию от Комского озера до реки По, оставя опору действий своих, Мантую, и угрожаемая вдвое сильнейшим неприятелем.
   В таком положении были дела, когда апреля 14-го Суворов прибыл в Верону. Радостные клики народа приветствовали русского вождя. Апреля 17-го пришли русские войска в числе 18.000. Соединя их с 44.000 австрийцев, Суворов имел более 60.000 войска, ободренного началом войны, одушевленного именем своего полководца. Приняв начальство от Меласа в Валеджио 15-го апреля, Суворов немедленно изменил план гоф-кригс-рата.
   Театр войны составляла верхняя Италия. На север ограничивали его горные страны Тироля и Швейцарии; на юг гористые аппенинские приморья, Ривиера ди Леванте и Ривиера ди Поненте. В цветущих долинах между Альпов и Аппенин протекает здесь рева По (древний Эридан) от з. к в., вливаясь в Адриатическое море. Издревле место битв и вековечной войны, вся эриданская долина, разделенная на множество владений, была усеяна крепостями, по самому течению По и по рекам, в нее впадающим: с севера -- Адижу, Минчио, Олио, Адце, Тичино, Сессии, Дора-Балтее, с юга -- Панаро, Секкии, Кростоло, Парме, Торо, Нуре, Треббии, Тидоне, Скривии, Танаро. Границы Австрии по кампо-формийскому миру составляла река Адиж. От Адижа к з. и на ю. от реки По простиралась Цизальпинская республика, составленная из части бывших венецианских владений (Бергамо, Бресчии, Кремоны), Мантуи, Модены, Массы, Каррары, части владений Папских, Феррары, Болони, Романии и австрийской Ломбардии (Милана). К югу от нее были Римская республика, Тоскана, Лукка, Парма, республика Лигурийская (Генуя); к западу присоединенные к Франции Пиемонт и Ницца. На самом По находились крепости: Кремона, Пиаченца, Александрия; на юг от По -- Феррара, Болония, Модена, Роджио, Парма, Вогера, Тортона, Акви, Ницца, Хераеко, Кони. По впадающим в По от севера рекам: на Адиже -- Верона и Леньяно, принадлежавшие Австрии; на Минчио -- Пескиера и Мантуя; на Гарде -- Бресчия; на Адде -- Орчинова и Понте-Виво; на Серио -- Крема; на Адде -- Лоди и Пиччигетона; на Севере -- Милан; на Тичино -- Павия; на Сесси -- Верчель; на Дора-Балтее -- Ивриа, и при впадении Доры в По -- Турин. Действуя от Адижа и Вероны на Милан, встречали здесь главные точки в Мантуе, чрезвычайно укрепленной, и дальнейшую охранительную линию неприятельскую на Адде, а за Миланом -- к Турину на Тичино и Танару. По плану гоф-кригс-рата следовало осторожно очищать земли до Адды и взять осадою Мантую, вследствие чего Край и Мелас остановились на Минчио. Потом предписывалось идти на Милан и укрепясь в нем, помышлять о Турине, поддерживая сношения с Тиролем и Феррарою. Пользуясь превосходством сил, Суворов предположил напротив продолжать немедленно наступательное движение, не останавливаясь гнать Моро, распространить завладение землями на запад, принудить Моро удалиться в горы за Геную, если невозможно будет разбить его окончательно; быстро овладеть Миланом, Турином, Генуею и, охраняясь от подкреплений, могущих придти к французам из Франции и Швейцарии, обратиться на Магдональда и разбить его. Тогда Мантуя и другие крепости должны были по необходимости сдаться, а с главною армиею Суворов предполагал вторгнуться во Францию, когда эрц-герцог Карл и Корсаков должны разбит и изгнать из Швейцарии Массену, действуя оборонительно на Рейне против Журдана. "Благодарю вас за победы; они проложили нам путь к дальнейшим успехам!" говорил Суворов Краю. Мелас изъявил сомнение, когда Суворов изъяснил ему новый план свой. "Знаю, что вы генерал вперед (vorwârts)!" говорил он Суворову. "Полно, папа Мелас!" сказал Суворов, "правда, что вперед мое любимое правило, но я и назад оглядываюсь!" Мелас спорил недолго. Вникнув во все распоряжения Суворова, он с восторгом воскликнул: "Где и когда успели вы все это обдумать!" -- "В деревне: мне там было много досуга; зато здесь думать некогда, а надобно делать!" отвечал Суворов. Смотря на маневры австрийцев, Суворов с удовольствием сказал: "Шаг их хорош, и победа верна!" -- "Что, разобьем ли мы французов, старик?" спросил Суворов старого гренадера австрийского. "Мы бивали неприятеля с Лаудоном, а с вами еще лучше бить будем!" отвечал гренадер.
   В Вероне издано было воззвание к италиянцам: "Восстаньте, народы Италии!" писал он. "Из далеких стран севера пришли мы защищать веру, восстановить престолы, избавить вас от притеснителей. Наказание непокорным; свобода, мир и защита тем, кто не забудет долга своего сражаться с злодеями!"
   Апреля 18-го, находясь между Каприана и Кассельто, Суворов отделил Края осаждать Бресчию, Пескиера сдалась; здесь найдено 40 пушек и взято 1.000 пленных. Апреля 23-го войско перешло реку Олио и разделилось на два корпуса. Розенберг пошел на Бергамо и Лекко сразиться с Серрюрье; Мелас с сильным корпусом, при коем находился Суворов, -- на Кассано отрезать Серрюрье от Моро; Гогенцоллерн и Кейм, один по правому, другой по левому берегу По, отправились на Кремону и Пиаченцу теснить Моро в правый фланг. Апреля 25-го Кейм оттеснил французов от Кремоны за Адду. Суворов был в Тривилии близ Кассано. Розенбергу велено разделить свой корпус на две части: одна устремилась на Лекко, другая на Воприо. Генерал Секкендорф оттеснил отряд французов от Кремы к Лоди, а генерал Гогенцоллерн дошел до Пармы. Действие сосредоточивалось у Лекко, занятого Багратионом. 25-го Розенберг перешел за Адду. Видя Серрюрье в опасности, Моро отправил ему на помощь дивизию Виктора; ее встретил Шателер у Треццо, когда Мелас атаковал Кассано, взял его и стал в Гаргонцоло на дороге миланской. Серрюрье был таким образом отрезан. Моро принужден был предать Серрюрье его жребию, и, поспешно стягивая остальные войска, перешел за Милан. Серрюрье старался отступить на Комо и Милан, но окруженный в Вердерио, принужден был сдаться с 2.700 человек. Кассанское сражение выиграно было единственно быстрым движением войска и недопущением помощи от Моро. Оно стоило французам 3.000 убитыми, 2.000 пленными, 14-ти пушек, 11 знамен. Моро нельзя было винить в потере кассанского сражения и плене Серрюрье, ибо накануне только принял он начальство от Шерера. Необыкновенные дарования свои показал Моро в дальнейших распоряжениях. Ввиду наступившей армии Суворова решился он отступить за реку По, занять крепкие позиции на правом берегу ее, там, где начинается гористая приморская область, увлечь за собой Суворова, облегчая приближение Магдональда и сближение с резервами из Франции. Поспешно сдвинул он вследствие этого плана свои войска, оставляя небольшие гарнизоны в Милане, Турине и других крепостях. Сосредоточенное войско французское шло из Лоди на Пиачиенцу, из Милана на Павию и Воггеру, от Комо на Новару, где мая 2-го была главная квартира Моро, между Миланом и Турином. Все войско Моро составляло не более 25.000. Отряды правого крыла его достигали до Аппенин. Мая 7-го Моро был в Турине, откуда возобновил сношения с Пиемонтом и юго-западною Италиею, прерванные восстанием пиемонтцев. Главная квартира Моро перешла в Александрию между Турином и Тортоною.
   Войска Суворова, особливо русские, утомленные быстрым походом и немедленным вступлением в битвы (в первый раз русские сразились с французами при Палацоло апреля 12), требовали отдыха. Апреля 29 Суворов торжественно въехал в Милан, изумив жителей его быстрым переходом из Вероны в столицу Ломбардии. Замок миланский, защищаемый 2.500 гарнизона, блокировали. Но здесь только начинались обширные предположения Суворова. Генералу Отто немедленно велено было занять горные проходы из Тосканы и по соединении с Кленау блокировать Болонию и осаждать Феррару. Сам Суворов хотел идти на Павию, преследовать Моро и отрезать его от Генуи. В первый раз оказались тогда пагубные следствия распоряжений гоф-кригс-рата. Быстрота и неожиданность движений Суворова ужаснули тактиков венских. Суворов получил строжайшее повеление императора прежде всяких наступательных действий взять Мантую и другие обойденные крепости и ими обеспечить завоеванные по реку По земли. Исполняя волю императора, Суворов принужден был отрядить к Мантуе генерала Края с 20.000, и при отделении Отто, отрядов к стороне Швейцарии и войск, оставленных гарнизонами в занятых городах, Суворов имел для действий наступательных уже не более 25.000. С этим малочисленным войском показал он, как несправедливы были обвинения тех, кто видел в старце-герое варвара, умевшего сражаться только с турками и побеждать только многочисленностью войск и безотчетным ударом. Дела в течение шести недель, оконченные разбитием Магдональда на берегах Треббии, при отнятии всех средств у Моро помочь ему, показали с обеих сторон высокое познание ученой войны и преимущество гения перед полководцами с дарованием.
   Главная квартира Суворова 11-го мая была уже в Павии. Скрывая малочисленность войск, он угрожал Моро обходом с обоих флангов. Генерал Вукассович, перейдя Тесино у Лаго-Маджиоре, занял Версель на реке Сессио. Генерал Гогенцоллерн от Пиаченцы устремился на Воггеру, прогнал оттуда французов до Тортоны, занятием Боббио соединяясь с движениями Отто к Модане и Реджио. К Тортоне из Павии отправлен был князь Багратион, и по известии от него, что французы усилились в Торгоне, Суворов сам поспешил туда, оставя корпус Розенберга в Дорио, между Тесиною и Тердониею. Видя усиление союзников в Тортоне, Моро мгновенно очистил пространство между Скривиею и и Танаро. Слыша, что французы оставили Валетцу, Суворов заключил, что Моро отступил на Кони или на Геную. Немедленно двинул он Розенберга из Дорна на Ваденцу, велел стеснять Тортону и сам перешел в Гарафале через Скривию. Но немедленно проник он хитрость Моро, перешедшего в крепкую позицию между Валенциею и Александриею, в треугольнике, образуемом реками По и Танаро, прикрывая левое крыло против Вукассовича отрядами по левому берегу По, в Казале и Верруе. Розенбергу велено было поспешно перейти обратно через По в Камбио и соединиться с главною армиею. Зная важность этого обратного движения, Суворов повторил свой приказ. Розенберг осмелился не послушаться. Увлеченный отступлением французов из Бассиньяно при первом появлении казаков, он продолжал движение на Валенцу и перешел По. При Печетто авангард его, состоявший из 5.000, с генерал-майором Чубаровым, был атакован Гренье и Виктором (12-го мая). Суворов поспешил остановить переправу остальных войск Розенбергова корпуса и наскоро послал легкий отряд, к Верчеле по левому берегу По, отвлекать внимание неприятеля. Храбрость генерал-майора Милорадовича спасла от гибели авангард Розенберга. Он успел переправиться обратно за По, после 8-часовой битвы, потеряв убитыми 7 офицеров и 326 солдат; ранены были генерал-майор Чубаров, 56 офицеров, 600 солдат. Суворов изъявил гнев свой Розенбергу. Обратив корпус его в Камбио, он двинул Багратиона к Акви на реке Бормиде, а генерала Карачая послал на Александрию. Он полагал, что угрожая таким образом пересечь сообщение с Генуею, заставить Моро оставить его крепкую позицию. Багратион захватил Нови, Сераваллу, Акви. Жители восстали в Мондови, Хераспо, Чеви, Онелле, но Моро не дался в обман. Тогда, решаясь сбить Моро ударом в левый фланг, Суворов оттянул войско опять по левому берегу По, Розенберг от Камбио пошел к Кандии, при устье реки Сезии. Тортона была блокирована генералом Секкендорфом.
   Выгадывая каждый шаг свой, Моро хотел воспользоваться возможностью нападения во фланг союзников, пока Суворов совершает обратное движение. Ночью на 16 мая, он навел мосты через Бормиду при Александрии, и 10.000-й корпус французов стремительно ударил через Маренго, Ст.-Жулиано и Гарафало. Опытный вождь русский все предвидел. Быстрый переход Багратиона к Маренго из Акви остановил удар. Суворов сам поспешил из Кастель-Нови-ди-Скривиа, заслышав канонаду. Французы потеряли у Маренго до 2.500 убитыми, до 200 пленными и поспешно отступили в Александрию. Мая 18-го Суворов перешел обратно за реку По. Моро видел угрожавшую ему опасность и принужден был изменить план. Он решился без боя отдать свою позицию, пока Суворов быстро шел, перенося главную квартиру 18-го в Кастеджио, 19-го в Каву, 20-го в Кандию. Моро столь же поспешно оставил Казале, Валенцу, Александрию (где заперся французский гарнизон) и 19-го отступил по Танаро к Асти и Хераско на Кони, куда прибыл 22-го мая. Отсюда укротил он восстания в Чеве и Мондови и снова стал в крепкой позиции, сохранял сообщение влево с резервами в южной Франции, а вправо, через Геную, где находился генерал Периньон, с Магдональдом, поспешившим из Неаполя.

0x01 graphic

   Между тем Край мая 6-го занял крепость Пескиерскую, где найдено 1.200 гарнизона, 60 пушек и взята гардская флотилия, 1 галера, 2 шебеки, 20 лодок. Мая 20-го сдалась генералу Кейму Пиччигетона с 600 гарнизона. Край начал осаду Мантуи, а генерал Латтерман -- 5-го мая осаду миланского замка. Мая 7-го русское войско обрадовано было прибытием в. к. Константина Павловича. С ним приехал Дельферден.
   Союзники заняли Казале и Валенцу немедленно по уходе французов. В Валенце найдены 31 пушка и 2 мортиры. Если бы Суворов не разгадал здесь дальнейшего плана Моро и увлекся его преследованием, положение его могло бы быть более нежели сомнительно: Моро уклонился бы в приморью, соединился бы с Магдональдом, и они противопоставили бы Суворову 70.000 войска, отрезав сообщение его с Краем в Александрии; или Шаченце. Тогда только битва при великом неравенстве сил могла бы спасти Суворова. При разбитии он был бы оттеснен к берегу По. Точно в таком положении через год потом очутился Мелас (в июне 1800 г.), устремясь на уничтожение Массены и Сюше и занявшись осадою Генуи, когда Наполеон перешел через Ст.-Бернард и решил под Маренго участь войны, Италии и Европы. Не так поступил Суворов. рассматривая на карте движения Моро, он с удовольствием сказал: "Моро понимает меня старика, а я радуюсь, что имею дело с умным полководцем!" -- "Но не тот умен, о ком все говорят, что он умен, а тот, кого другие считают дураком", часто повторял Суворов. И здесь оправдал он слова свои, ибо понявши маневры Моро, он умел заставить его думать, что дается в обман, и перехитрил его гениальным образом.
   Имея в виду не допустить соединения Магдональда с Моро и разбить его отдельно, Суворов начал такие странные движения войск, что они решительно спутали все расчеты Моро и Магдональда.
   Не только показывал он, будто увлекается преследованием Моро, но что даже решается отрезать сообщения его с Франциею, как будто опасаясь только ухода Моро в южную Францию и вовсе не обеспечиваясь от войск, шедших из Неаполя.
   Мая 22-го генерал Повало-Швейковский блокировал Александрию, а генерал Альвинчи Тортону. Гогенцоллерн, после движения на озеро Лугано, где являлись отряды французов и теснили отряд герцога Рогана, усилил осаду миланской крепости; она сдалась 24-го; гарнизон миланский составляли 2.000 человек. Гогенцоллерн подкрепил после этого корпус Края, успешно действовавший на юг от низовья По: 22-го занял он Феррару; 25-го взял он тамошнюю крепость с 90 пушками и 1.500 гарнизона; начал блокаду и потом осаду Урбино; овладел Равенною д при пособии восставших жителей занял Камакио, Чезену, Ршши, Луго и Фори, когда эскадра русско-турецкая приступила к осаде Анконы. Овладение Червиею и Лого (между Равенною и Болониею) было следствием движения Края.
   Суворов из Кандии поспешно шел между тем левым берегом По в двух колоннах. Главная квартира 23-го была в Трино, а 24-го в Кресчентино. Отряды Багратиона и Вукассовича и подошли один к Риволи, другой к Суперго, близ Турина, и протянули аванпосты до Пиньероля и Монкальери. Мая 26-го вся армия союзников сблизилась к Турину. Народное возмущение началось в сардинской столице. Едва бросили в нее несколько бомб, Турин покорился Суворову. Французский гарнизон укрылся в крепости. В арсеналах туринских найдено до 400 пушек и мортир. Пока переговаривали о сдаче крепости, легкие отряды полетели вперед. Казаки явились даже в Дофине, другие партии их -- в Валлонской области. Фенестрелла была занята.
   В движениях, по-видимому, имевших целью бесполезное завоевание столицы Сардинского королевства, скрывалась мысль глубокая. Распространяя уничтожение владычества французов от Анконы до Турина, Суворов всюду возбуждал восстание жителей, призывал их к защите законной власти. Он знал важность молвы, распространявшейся по Европе и провозглашавшей, что в два месяца завоеваны были Суворовым столицы Ломбардии и Пиемонта. Восстановлением сардинского правительства утверждал он охранительный оплот в стороне Швейцарии и Франции, препятствовавший движению французских резервов и упрочивавший сообщение с Швейцариею. Походы Наполеона в 1796 году через Дофинейские горы и в 1800 году через Ст.-Бернард доказывают важность этой меры. Наконец, движение на Пиньероль и Фенестреллу решительно убеждало Моро, что он увлек Суворова и что ему легко будет после этого быстрым движением на Геную беспрепятственно соединиться с Магдональдом.
   Действия Суворова облегчили дела австрийцев в Швейцарии. Заняв отрядом своим Ст.-Готард, эрцгерцог Карл оставил генерала Гаддика на Лаго-Маджиоре (в Домо-Оосоле) и послал Беллегарда с 18 батальонами пехоты и 3.000 конницы к Суворову. Беллегарду велено было усилить осаду Тортоны. В то же время Краю приказано только блокировать Мантую, а главную часть войска соединить с войсками Отто в Парме, овладеть Понтремо ли и тем преградить Магдональду путь по Корнишской или прибрежной дороге в Геную. Таким образом, когда растянутые действия отрядов Кленау, Отто, Беллегарда, Фрелиха и самого Суворова, казалось, ослабляли дела, все распоряжения русского вождя вели к одной цели: Кленау в Модене и Отто в Парме составляли первую линию против Магдональда, подкрепляясь Беллегардом от Тортоны, Фрелихом от Асти, Краем от Мантуи; Суворов, останавливая Моро, несколькими быстрыми переходами мог соединиться с ними и сдвинуть на Магдональда громаду сил.
   Здесь близорукие распоряжения гоф-кригс-рата, из коих успел выпутаться гений Суворова, вторично стеснили его и помешали полному развитию превосходного плана. Вопреки приказанию Суворова, Краю строго было запрещено оставлять и даже ослаблять осаду Мантуи. Не зная, как примирить разноречившие повеления, Край решился на соглашение того и другого -- отрядил небольшой отряд, с пособием коего Отто мог поставить в Понтремоло только охранительный пост, раздвинув аванпосты в Массу и Каррару на Ривиеро ди Леванте, оставаясь сам в Форновио близ Пармы. Гораздо пагубнее были другие распоряжения гоф-кригс-рата, коими уничтожалось восстановление прежних властителей в занятых союзниками итальянских землях. Вместо сардинских правителей в Турин определены были австрийские комиссары. Этою мерою уничтожалась доверенность к словам Суворова, и бедственные следствия недоверчивости итальянцев и упадка народного духа, от того последовавшие, сознали австрийцы впоследствии.
   Спорить было некогда, не повиноваться было нельзя, а Суворов принужден был изменить свой план. Он надеялся еще на то, что Магдональд обольстится легкостью перехода через долины Пармскую и Моденскую на правом берегу По, когда Моро будет ждать его по приморской дороге. Полагая, что увлек Суворова своим отступлением на Кони, Моро сдвинулся еще более к Коль-де Тенда и, считая легким делом уход отсюда, предварительно послал дивизию Виктора на Геную для сообщения с Магдональдом. Подкрепляя заблуждение Моро, Суворов отрядил Вукассовича занят Карманьолу, Хераско и Адьбу и усилить восстание в Чеви и Мондови. Тогда Моро почел, что цель его движения была достигнута, оставил Коль-де-Тенду и, имея уже не более 15.000, он остановился в Савоне и, все еще думая отвлекать Суворова, послал легкие отряды в Танаро. Хитрость бесполезная! Суворов, проводя Моро, не ошибся в расчете своем на Магдональда.
   Мы видели, что движения в верховьях По производили только легкие войска. Суворов держал всю главную армию свою готовою на удар. Для наблюдения за Моро по переходе его к Савоне он отрядил только Фрелиха в Асти и охранял Александрию и Тортону, опасаясь, что эти два пункта могут сделаться точками соединения французов, когда Моро узнает настоящее положение Магдональда.
   Получив от Шерера убедительное требование, а потом приказ Директории, Магдональд двинулся из Неаполя, оставляя 5 гарнизон в Капуе, Гаетте, Риме, Чивита-Веккио, Перузе, Анконе, ибо всюду здесь мог он опасаться восстания жителей и высадок с русского, английского и турецкого флотов. Мая 24-го Магдональд пришел во Флоренцию, присоединил к себе войска генерала Готье и Миолиса, находившиеся между Болониею и Флоренциею и занимавшие Пистойю. Он начал стеснять отряды Кленау и освободил Урбино. Домбровский выгнал Отто из Понтремоли. Магдональд пришел в Лукку 2-го июня. Если бы следовал он прежнему плану и устремился по Корнишской дороге, непослушание Края и потеря Понтремоли могли бы показать всю нелепость и гибель распоряжений гоф-кригс-рата, ибо ничто не препятствовало бы тогда соединению Магдональда с Моро и удару на Тортону и Александрию в перерез движению Суворова. Подкрепленный из Ниццы 3.000-ми, Моро был уже близ Генуи, присоединив к себе Периньона. Дивизия Виктора, посланная вперед, как мы упоминали, достигла Понтремоли и соединилась с Домбровским. Но Магдональд увлекся удобством перехода через Парму, и расчет Суворова превосходно оправдался.
   Войско Магдональда двинулось к Модене, Монришар и Руске из Болонии, Виктор из Понтремоли пошли к Реджио. Июня 10-го генерал Оливьер сбил отряд Гогенцоллерна; 12-го Модена была занята и разграблена французами. Кленау соединился с Гогенцоллерном. Они отступили к Ферраре. Край, испуганный движением Магдональда, оставил осаду Мантуи, уничтожил мосты на реве По и спь 10.000 стал в Бенедетго. Позднее исполнение приказаний Суворова ни к чему не вело, ибо Магдональд усильно стремился на Парму. Отто ретировался перед ним безостановочно. Июня 14-го французы заняли Парму, 15-го Пиаченцу. Отто с 7.000 стал на левом берегу реки Требии, впадающей в По ниже Пиаченцы. Таким образом Моро мог соединиться с Магдональдом только в Тортоне, но русский полководец не бездействовал.
   Июня 10-го выступил Суворов из Турина; 12-го главная квартира его была в Асти, 13-го в Александрии. Близ Валенцы, Павии и Пиаченцы наскоро готовили укрепления для безопасности сообщения с Миланом. Генерал Кейм оставлен был продолжать осаду Турецкой крепости. В Александрии, казалось, Суворов несколько времени колебался: велел Розенбергу двинуться обратно к Аста, но тотчас поворотил его. Июня 16-го главная квартира перешла в Тортону. Оставя отряды Вукассовича в Кастельмилио, Беллегарду приказывая продолжать осаду Алексаддрии и Тортоны, Суворов поспешно шел далее. Июня 17-го, когда Магдональд, полагая, что Суворов находится еще около Турина, ударил на отряд Отто, перешедший за Тидону, текущую в По параллельно с Требиею, думал сбить его и соединиться с Моро, поспешившим по дороге на Тортону и Воггеру, русский авангард и предвестник победы, начальник его, князь Багратион, уже подкрепили Отто. В Ст.-Джиованни последовало начало великой битвы Требийской. Магдональд принужден был принять сражение, ибо за Тидоною стоял со всем войском своим Суворов, а Моро дожидаться было невозможно.
   Так Суворов достиг цели своего желания, русскому штыку приходилось переведаться с неприятелем открытым боем. Планы гоф-кригс-рата и искусство Моро не могли вырвать у него лавров. Судьбе угодно было, чтобы местом битвы была долина памятная победою нам римлянами Аннибала. Так первая битва, при Кассано, была в местах памятных битвами принца Евгения Савойского с Вандомом. Предлежал подвиг разбить Магдональда. Силы обеих армий были почти равны, но можно ли было сомневаться в победе -- с русскими был Суворов!
   Нападение французов на Отто последовало в три часа пополудни. Генерал Сальм вел 16.000 войска. Отто отступал, когда Багратион штыками удержал неприятеля. В. к. Константин Павлович сам повел в атаку полк. Битва продолжалась до 9 и часов вечера. Неприятель был прогнан. Пушечною пальбою принудили его отступить к Требии. Французы потеряли до 1.000 человек.
   Рано утром Суворов диспозировал войско для нападения. Левое крыло его вел генерал Мелас, правое генерал Розенберг, центром начальствовал Ферстер. Приказано было атаковать неприятеля, теснить его за Требию и не останавливаясь идти до реки Нуры за Требиею. Изумленный, что ничего не было предписано на случай отступления, Мелас прислал спросить, куда надлежит отступая! "Куда?" отвечал Суворов, -- "за Требию, в Пиаченцу!" Движение войск началось в 10 часов утра, но, затрудняясь переходами через рытвины, усаженные деревьями, не прежде 2-го часа пополудни войско достигло берега Требии, где ожидал его неприятель. Правое крыло французов, примыкаясь к берегам По, было под начальством Сальма и Оливьера, центр Монришара и Виктора, правое крыло Руско и Домбровского. Резервами командовал генерал Патрен. Магдональд находился за Требиею, в монастыре св. Антония.
   Битву начал Розенберг. Здесь Багратион скоро решил дело пушками, несмотря на отчаянное сопротивление Домбровского. Подкрепление посланное Магдональдом из центра, ослабило силы там. Союзники воспользовались расстройством и сбили неприятеля. На помощь сблизились резервы, но были опрокинуты. Упорнее всех держались Сальм и Оливьер. В сумерки битва кончилась полным отступлением французов за Требию. Мужественное сопротивление неприятеля, утомление войск и сильная канонада, открытая французами с правого берега Требии, заставили Суворова остановиться и не переходить в тот день реку. В 10 часов вечера кончился бой. Ночью Суворов расположил переправу за Требию и нападение следующего утра, но Магдональд предупредил его.
   Сождав остальные войска свои, Магдональд решился продолжать битву, уверенный, что Моро спешит к нему на помощь. Несмотря на тяжелый опыт двух дней, он полагал, что может устоять, если уже и не надеялся победы. Июня 19-го, утром, вся линия французской армии двинулась через Требию. Положение союзников было прежнее. Жестокая атака французов началась против Розенберга. Домбровский устремился с своим польским легионом, стараясь обойти с фланга. Багратион отбил его. Нападение упорно возобновилось. Французы прорвали линию. Сам Суворов с Милорадовичем бросился в битву. Магдональд двинул полки из центра. Пользуясь ослаблением неприятеля в центре, Ферстер усильно начал стеснять его. Монришар поспешал сюда на помощь, но он не успел еще развернуть фронта, когда кавалерийская атака смяла французов. Робость овладела ими. С правого крыла спешили к ним на помощь. Мелас, отражавший дотоле нападения Сальма жестокою канонадою, воспользовался мгновением, ударил в штыки, сбил неприятеля, перешел Требию, овладел Пиаченцою, где взято было в плен до 7.000 раненых, и в числе их четыре генерала: Оливьер, Руско, Сальм и Камбрие, 4 полковника, 350 офицеров. Магдональд перевел все свои войска на правый берег Требии. Жар был нестерпимый. Разбирая тела на поле сражения, находили умерших без всякой видимой причины: очевидно было, что они падали от бессилия и задыхались, заваленные мертвыми и ранеными. Утомление обеих сторон превратило битву в 6 часов вечера. И Суворов и Магдональд хотели сражаться на другой день. Но ужасная потеря в течение трех дней, очевидность, что Моро не успеет подкрепить его, жестокая рана, полученная в стычке под Moденою Магдональдом, так что он не мог сидеть на лошади и его носили в качалке, и наконец несогласие всех других генералов на его мнение, заставили французского полководца решиться на отступление. Оно началось ночью. Войско французское разделилось на два корпуса; один шел к Парме, увлекая союзников, другой к Понтремоли для ближайшего соединения с Моро.

0x01 graphic

   Немного бывало битв, где сражались бы так долго и так упорно. Все три дня Суворов в рубашке, без мундира, не сходил со своей лошади, являлся всюду, и только личное присутствие его остановило успех неприятеля 19-го числа. Он отдавал полную похвалу храбрости французов и искусству французского полководца.
   Рано утром, видя отступление Магдональда, Суворов велел преследовать его. На пути беспрестанно забирали пленных. Войско шло двумя корпусами к Парме. На Нуре генерал Чубаров успел захватить арриергард французский и истребил его. В Фиоренцоле 21-го Суворов узнал о движении Моро. Видя, что Суворов успел перерезать путь Магдональду на Требии, Моро поспешал туда, надеясь решить битву своим приходом. С 20.000-ми шел он на Ботату, Гави и Нови. При его приближении Беллегард оставил осаду Тортоны и отступил в Ст.-Жулиано. Суворов быстро повернул назад. Главная квартира его была в Шаченце. Беллегарду велено идти в тыл Моро и отрезать ему обратный путь в Геную. Суворов наверное полагал, что успеет кончить дело с Моро, но к величайшей досаде его неблагоразумие Беллегарда разрушило дальновидные расчеты. Вместо обхода в тыл Беллегард вздумал задерживать Моро 20-го июня, имея не более 11.000 войска, и напал на него из Ст.-Жулиано. После упорной битвы Моро принудил Беллегарда отступать, и преследуемый неприятелем, Беллегард ушел за Бормиду, потеряв 2.000 человек и 5 пушек. Моро выдвинулся до Вогеры. В недоумении остановился он здесь, узнав о битве под Требиею, спешил обратно, услышав о движении на него Суворова, и ушел к Генуе беспрепятственно, ибо разбитие и отступление Беллегарда лишили Суворова средств задержать неприятеля. Июня 26-го главная квартира Суворова перешла в Александрию. Осада Тортоны была возобновлена.
   Движение Моро спасло остатки армии Магдональда. Битва требийская уничтожила ее. Число убитых французов простиралось до 6.000, взято в плен было до 12.000, В числе раненых, кроме Камбре, Оливьера, Сальма и Руско, были генералы Домбровский, Гранжан, генерал-адъютанты Лиебо, Сарразен и Бландо. Пушек досталось победителям 6, знамен 7. Потеря их состояла из 1.000 убичыми и 4.000-ми ранеными. В числе раненых были генералы Повало-Швейковский, Дальгейм и Багратион. Под Ро-зеинбергом ранены три лошади.
   Известие о требийской битве шумно полетело в Вену, Петербург и Лондон, оправдывая славу имени Суворова и надежды на него. При благодарственном молебствии в С.-Петербурге, по повелению императора, провозглашено было многолетие "высокоповелительному фельдмаршалу графу Суворову-Рымниюскому". Сын Суворова, бывший в церкви, заплавал и упал на колени перед императором, говоря: "Простите, ваше величество!" -- "Хвалю за любовь к отцу", отвечал император. Из камер-юнкеров был он пожалован в генерал-адъютанты и послан в Италию. "Сыну героя неприлично быть в придворной службе", писал император Суворову. "Учись у отца побеждать врагов!" сказал он юному Суворову на прощанье. Посылая к великому вождю портрет свой в перстне, осыпанном брильянтами, "примите его в свидетельство дел ваших и носите на руке вашей, поражающей врага", писал император. Суворов видел беспрерывные свидетельства монаршего благоволения. Вот несколько выписок из писем императора Суворову: "Бейте французов, а мы будем бить вам в ладоши и молится за вас Богу". -- "Начало благое. Дай Бог успехов и победы: они старые ваши знакомые". -- "Граф А. В.", писал император 7-го июня, "сперва уведомили вы нас об одной победе, потом о трех, а теперь прислали реестр взятых вами городов и крепостей. Победа предшествует вам повсюду и слава сооружает в Италии вечный памятник подвигам вашим". -- "Слава Богу, слава вам! скажу вашими словами", писал император после требийскюй битвы. -- "Воин непобедимый!" писал Суворову граф Ф. В. Растопчин, "герои любят истину -- вот она: вами славится Россия и избавляется Европа. Горжусь, что я земляк ваш!" Кто не повторит этих слов, говоря о Суворове?

0x01 graphic

0x01 graphic

ГЛАВА XII

Окончание Италиянского похода. -- Битва при Нови. -- Смерть Жуберта. -- Дипломатические интриги.

   
   
    Следствия Требийской битвы были весьма важны. Мы видели поспешное отступление в Геную Моро. Остатки армии Магдональда ретировались от Требии без порядка, преследуемые союзниками. Июня 22-го генерал Велецкий напал в Боббио на 3.000-й отряд Лапоипа. Посланный во фланг русского войска, когда Магдональд положил сражаться 21-го числа, Лапоип не успел придти во время и отступил к вершине Требии, не имея возможности соединиться с главною армиею. Пораженный Велецким, Лапоип бросился к отряду Виктора, отступавшему на Форновию. Не столь удачно было покушение Кленау остановить самого Магдональда на Секкии. Французы перешли реку при Руббиере и заняли Модену; 28-го Магдональд был в Пистойи; Домбровский укрылся в Понтремоли; Монришар вступил во Флоренцию. Модена немедленно была занята Кленау. Преследуемый Кленау, Отто и Велецким во всех направлениях и угрожаемый восстанием жителей Тосканы, Магдональд оставлял город за городом, собрал все свои остальные войска и гарнизоны из городов в Лукке, отправил артиллерию морем из Ливорны в Геную предпринял марш по трудной приморской дороге, через Сарзану, Спеццию и Састри-ди-Леванте, прикрываясь отрядами Домбровского в Понтремоли и Виктора в Борго-ди-Таро. У него было не более 13.000 человек, и даже по соединении с Виктором и Домбровским он привел в Геную, в конце июня. только 18.000 -- остаток сильной неаполитанской армии и всех французских гарнизонов и войск, находившихся в Тоскане и Церковной области.
   Покорение городов следовало быстро. В Вене и Петербурге едва успевали получат известия о взятии их и городские ключи. Всюду забираемы были гарнизоны и многочисленная артиллерия. Июня 14-го Суворов писал из Александрии Клейму: "Иду к Пиаченце бить Магдональда. Поспешите работами при туринской цитадели, чтобы мне не пропеть прежде вас: "Тебе Бога хвалим!" Кейм не отстал от Суворова: в первый день требийской битвы началось бомбардирование, и 20-го числа сдалась Туринская цитадель. Фиорелло принужден был уступить губительному огню осаждающих; 2.800 человек гарнизона, 148 мортир, 384 пушки, 30 гаубиц, 40.000 ружей, огромные количества артиллерийских запасов и амуниции сданы победителям, Июня 11-го Гарданн, комендант Александрийской крепости, видя невозможность держаться, когда ему угрожали приступом, сдал крепость; здесь взято 2.400 человек и 160 орудий. Корпус Кленау занимал места по мере отступления Магдональда. Июня 30-го вступил он в Болонию. Вся Тоскана восстала. Жители Ареццо, Волдерны и Казеты составили ополчения и подступили к Флоренции. Генерал Готье вышел из нее, и инсургенты заняли тосканскую столицу. Кленау явился туда 5-го июля; инсургенты в тот же день окружили Сиенну, и гарнизон вя сдался; 9-го Отго вступил в Урбино, где захвачено было 600 гарнизона с 30-ю пушками и 2.600 ружей. Генерал Даргубет сдал Ливорно, Пизу и Лукку тосканскому генералу Лавалетту. Порто-Феррайо, крепость на острове Эльбе, сдалась сицилийскому коменданту другой тамошней крепости Порто-Лангоне. Кленау вступил в Понтремоли, Филиццано и Авлу. Июля 31-го занята Сарзана и началось очищение приморских месть по Ривиера-ди-Леванте -- Порто-Венеро, крепостей в заливе Спецции, св. Терезы и св. Лаврентия. Отряды доходили до Сестри. Только крепостца св. Марии удержалась, при подкреплении 2.000-го отряда, посланного с Миоллисом из Генуи.
   Еще важнее были происшествия в средней и южной Италии. Мы говорили о восстании жителей Ломбардии и Пиемонта. Гораздо сильнее явилось восстание в Тоскане, помнившей благодетельное правление своих прежних герцогов, и в Риме, оскорбленном насильственным пленом папы. Начальником инсургентов явился здесь Лагоц, австрийский офицер, отчаянная голова, изменившая Австрии и думавший купить прощение изменою французам. Он писал о том к Суворову. "Прошедшее забывают", отвечал Суворов, "если его стараются загладить чистосердечным и блистательным раскаянием". Ободренный словами русского полководца, Лагоц собрал толпы народа и с 20.000 человек явился грозою французов и итальянских революционеров. Полковник Цукато, посланный Суворовым, предводил инсургентами. Они заняли адриатический берег и распространились от Тосканы до Неаполя, где еще сильнейшее восстание восколебало всех жителей. Флоты английский, русский и турецкий подкрепляли инсургентов высадками. При их помощи произвел в Калабрии восстание кардинал Руффо, сменивший четки мечом. Товарищем его был молодой монах, сидевший в тюрьме за какое-то преступление и получивший свободу за обещание истреблять французов и их союзников. С толпами полудиких пастухов калабрийских он ужаснул своею отвагою и свирепостью, так что товарищи прозвали его -- Брат-Дьявол (Фра-Диаволо).
   Руффо и Фра-Диаволо с помощью русских и англичан ворвались в Неаполь, провозгласили имя короля и страшным мщением платили своим прежним притеснителям. Лаццарони неапольские пристали к освободителям. Кровь лилась потоками по улицам Неаполя. Освободители предавались всем неистовствам народных волнений, истощая утонченную злобу итальянской мстительности. Руффо пошел к Риму с своими толпами, где видели вместе сражавшихся неаполитанских солдат, русских, австрийцев, англичан, турков, монахов, бандитов, лаццаронов и апулийских пастухов. Они заняли Рим и осадили крепости. Римская и Партенопийская республики были уничтожены; дерева вольности срублены; французы гибли повсюду, и все, что только фанатизм и дикая злоба может изобретать, было повторено в Риме и других городах. Июля 28-го сдалась Мантуя после двухнедельной упорной осады. Гарнизону позволено было удалиться во Флоренцию; 300 пушек взято в этой опоре французского владычества в Италии. После падения Мантуи во власти французов оставались во всей Италии только Тортона, Анкона и Генуя.
   Успехи Суворова встревожили правителей Франции, произвели смущение в Париже и отозвались даже на берегах Нила. Там, в борьбе с непреодолимыми трудностями, сражаясь с природою и неприятелями, был тот, кто за три года возвел Францию на высокую чреду славы и могущества. "Безумцы!" восклицал Бонапарте, "они погубили все мои победы! Суворов уничтожил в один поход годы трудов моих!" Долго, задумчивый и нерешительный, размышлял он, и следствием размышления его была отважная мысль возвратиться во Францию. Он хотел явиться среди прежних товарищей своих и сразиться с седовласым вождем русским, пожиравшим его победы", как говорил Бонапарте. Переход во Францию без воли ее правителей, тяжкая необходимость оставить в Египте храброе войско, доверившее ему жребий свой, трудность, если не совершенная невозможность укрыться на Средиземном море от английского, русского и турецкого флота -- ничто не остановило Бонапарте. Утлой ладье вверил он судьбу свою. "Nous аrriverons!" говорил он "Lа fortunе nе nous а jаmаis аbаndonnés (мы достигаем Франции Счастие никогда не оставляло нас)!"

0x01 graphic

   Когда от берегов Нильских стремился к Средиземному морю корабль, на коем был решитель судеб Европы, Директория принимала все возможные средства возвратить потери в Италии. Приказано было, для развлечения союзников, усилить действия в Швейцарии. Недовольные осторожными мерами генерала Моро, правители Франции решились вручить ему начальство на Рейне, а в Италию послать генерала Жуберта, с повелением действовать наступательно. Генералу Шампионету препоручено собрать сильный корпус и напасть на союзников в Пиемонте, подвергая таким образом Суворова нападению с трех сторон. Надеялись, что прибытие юного, храброго генерала и наступательное движение ободрять французов. Жуберт славился отважностью, умом, рыцарским бескорыстием, юный, прекрасный, любимый солдатами. Пятнадцати лет бежал он из отцовского дома, стал в ряды солдат в 1784 г., совершил первые подвиги на полях италианских, был генералом в 1793 г., участвовал в победах Бонапарте, который после битвы ривольской сказал об нем: "Joubert se monstrа grenаdier pаr son courаge et grаnd générаl pаr ses connаissаnces militаires" (Жуберт показал себя гренадером no храбрости и великим генералом по военным знаниям). Поход в Тироль, названный Карно походом исполинов (cаmpаgnе de géаnts), дела в Голландии, на Рейне, занятие Пиемонта в 1798 году, прославили имя Жуберта. Негодование против притеснений Италии жадными комиссарами республики и ссора с Шерером заставили Жуберта выйти в отставку. Он любил, был любим и готов был вести невесту свою к алтарю, когда Директория вызвала его снова на воинские подвиги. Жуберт отправился немедленно и по дороге заехал в местечко, где жило семейство будущей подруги. Она не хотела расстаться с женихом; их обвенчали, и на другой день счастливые супруги поехали вместе. Жуберт оставил молодую свою жену на границе, поклялся ей возвратиться победителем или умереть на поле чести и через неделю был в Генуе. Моро сдал ему начальство. Внешне чувствуя всю тяжесть подвига, ему предназначенного, Жуберт просил Моро остаться на несколько дней при войске и помогать советами и опытностью. Моро согласился. Отважность и осторожность соединились против Суворова. Надежда оживила французов.
   Главная квартира Суворова весь июль оставалась в Александрии. Отсюда распоряжал он действиями войск, взятием крепостей и готовил планы, коими должен был охранить свои завоевания и уничтожить остатки неприятелей. Из России пришел корпус войск 8.000 человек, под начальством генерала Ребиндера, назначенный в Мальту и Неаполь. Суворов до времени оставил его при главной армии, передав начальство над ним Розенбергу, коего заменил Дерфельден. Генерал Кейм охранял Пиемонт со стороны Франции; и Швейцарии. Суворов сосредоточивал войска на Скривии и Бормиде и присоединил к ним корпус Края по взятиц Мантуи. Он распоряжал походом на Геную, Кленау, с 20.000, долженствовал оттеснять неприятеля от Понтремоли и Ривиеро-ди-Леванте, когда другие 20.000 пойдут через Нови, Тортону, Гави и возьмут Геную, подкрепляясь английским флотом с моря, а третий корпус от Кони, через Коль-ди-Тенду, пройдет в Ниццу и отрежет отступление Моро через Ривиеру-ди-Поненте. Несогласие гоф-кригс-рата остановило этот план, когда соединение сильных французских войск на север от Турина, у границ Швейцарии, под начальством Шампионета, и известие о прибытии в Геную Жуберта и движений французов обращали особенное внимание Суворова. Слыша о наступательных движениях Жуберта, Суворов обрадовался, что неприятель сам вызывает его на битву и избавляет от затруднительного похода в генуэзские горные ущелья. "А! Видно, что Жуберт молодой человек -- приехал поучиться!" сказал Суворов, -- "дадим ему урок!" Августа 3-го союзная армия перешла в Поццоло-Формигаро между Тортоною и Нови. Кейму велено сильнее стеснить Кони, а Кленау идти в Понтремоли. Августа 7-го Багратион осадил и взял Сераваллу, куда немедленно перешла главная квартира, 8-го августа перенесенная в Нови.
   Следуя предписанию Директории, Жуберт хотел действовать наступательно; войско его состояло из 50.000 и растягивалось от Миллезимо до Бокетты; авангарды находились в Гави. Еще не знал о взятии Мантуи и соединении Суворова с Краем, Жуберт полагал Суворова в числе, уступающем числу армии, находившейся под его начальством хотел отрезать его от сообщений с Краем и Кленау и, слыша о движении на Сераваллу, думал обмануть Суворова движением на Акви, когда главные силы французов шли к Серавалле. Суворов разгадал план Жуберта, изумляясь легкой возможности вызвать неприятеля из горных областей, велел отступать и 13-го августа снова перенес главную квартиру в Поццоло-Формигару, оставя гарнизон в Серавалле и стесняя Тортону, что представляло войска его неприятелю неловко разбросанными. При движении неприятеля на Тортону союзники могли сдвинуться к ней, Розенберг из Вигицуолы и Дерфельден из Ривальто, хотя Тортона была по-видимому совершенно открыта. Поступки Суворова показывали робость. Беллегард поспешно отступил от Акви к реке Орби. Тогда Жуберт, увлеченный в обман, стремительно склонился от Акви направо и 14-го августа стал со всею своею армиею на высотах, где оканчиваются горные стремнины приморских Аппенин и начинаются долины к Танаро и По. Левое крыло французов упиралось в реку Лемму, правое в Скривию, центр был в Нови. Здесь неожиданно узнали, что Край соединился с Суворовым, что хитрый старик обманул своим отступлением и что сильная армия его поспешно идет на французов. Жуберт не знал, должно ли решаться на борьбу против сил превосходных. Он собрал совет, где находились Моро, Сен-Сир, Периньон, Дессоль, и предложил определить отступление в горы или спуск в долину и нападение на неприятеля. Моро и все другие утверждали, что отваживаться на битву опасно. Жуберт колебался, думал, что Суворов не посмеет напасть на крепкую, защищенную горами позицию французов. Он полагал, что войско Суворова не было сосредоточено и избрал самое гибельное дело -- нерешительность вместо битвы или немедленного отступления, оставшись на ночь при Нови, думая, что успеет еще отступить, если будет необходимо, на другой день. Роковая ночь эта погубила его. На другой день отступление было уже поздно. Крепкая позиция не устрашила Суворова; утром начал он кровавую битву.

0x01 graphic

   Всего более опасался Суворов, что неприятель отступит, узнав о превосходстве сил союзников. Тогда Суворов подвергался затруднительному походу в горы или опасности быть с одной стороны атакованным Жубертом, с другой Шампионетом. На военном совете 14-го августа все австрийские генералы оспоривали мысль его дать битву. Вопреки мнению неприятеля о великом превосходстве сил ого, Суворов имел не более 45.000 против 40.000. Ему представляли неприступность неприятельской позиции и отдаленность корпуса Меласова. Суворов решил совет приказом сражаться. Край начал битву нападением на левое крыло французов в 4 часа утра, августа 15-го. Он овладел высотами. Видя опасность, Жуберт бросился ободрять солдат. En аvаnt (вперед)! восклицал он, вмешавшись между бегущими. Пуля поразила героя. Он упал с лошади с кликом: Cаmаrаdes, mаrchez toujours (товарищи, вперед, вперед)! Чувствуя себя смертельно раненым, Жуберт вспомнил о подруге своей, вынул портрет ее, бывший у него на груди, прижал его к губам и испустил дух. Остервенело мстили солдаты смерть своего храброго полководца. Моро принял начальство. Край был сбит. В 6 часов Дерфельден ударил в центр, заняв Нови. Край снова двинулся в битву. Она была отчаянная. Трудность завладения высотами, нестерпимый жар, грозная артиллерия и мужество неприятелей делали тщетными все усилия. До трех часов пополудни два раза высоты переходили из рук в руки. Не знали, где девался Мелас, удивлялись, что Суворов длить сражение и остается спокоен, видя безуспешность его. Великое предначертание Суворова и удивительную верность взгляда его поняли тогда только, когда он вдруг велел учинить усиленное нападение на центр. Здесь начался самый страшный разгар битвы. Багратион был отбит. Суворов сам бросился в ряды солдат. При нем был в. к. Константин. "Друзья богатыри! Дети! Ура! с нами Бог!" восклицал Суворов. "В слепоте исступленной храбрости, под градом смертоносных орудий, не думая о превосходстве неприятельской позиции, презирая неминуемую смерть, бросились русские солдаты. Сугубо восстали на них смерть и бедствие, но ободряемых примером вождей их уже невозможно было удержать" (слова реляции Суворова). Тогда неожиданно загремела канонада в тылу неприятеля. Мелас обошел по правому берегу Сквирии и громил французов. Нападение на центр было усилено. Краю велено напирать на левое крыло. Моро видел невозможность продолжать битву. Его мужественное хладнокровие и решительность генералов и офицеров едва могли сласти остатки войск французских. К отступлению оставалась одна дорога, на Овадо через Лемму, к берегам Орби. Предавая часть войска на жертву, Моро отступил поспешно, и наступивший мрак ночи, при истощении сил победителей, лишал средств преследовать неприятелей в горных ущельях. Часть артиллерии французской была захвачена и досталась победителям; битва кончилась в шесть часов вечера, продолжавшись более полусуток.
   Так совершилось второе великое сражение и кончилось второе покушение неприятелей силою вырвать у Суворова победу. Бывшие в битве при Требии не могли решить, где сражались упорнее, там или под Нови. Принудив неприятеля к битве, Суворов одержал победу искусною диспозициею, личною храбростью в минуту опасности и рассчитанным ударом при окончании битвы. Только малплакетская (1709 года) и куннерсдорфская (1759 года) битвы могли сравняться с новийскою числом потери с обеих сторон. Французы потеряли убитыми и ранеными более 10.000; в плен взято до 5.000. Русских и австрийцев убито и ранено до 8.000. Победители взяли 89 пушек. Кроме Жуберта, были убиты генералы Вотрен и Гаро; Периньон, Груши, Партуно, Колли попались в плен. Из русских ранены были генералы Тыртов, Горчаков и Чубаров.
   Суворов не преследовал далеко отступавшего неприятеля. Слыша о движении Шампионета, желая соединить силы свои и разъединяя Шампионета с Моро, он перенес главную квартиру августа 20-го в Асти. Край был отправлен на помощь Кейму. Шампионет поспешно отступил к швейцарской границе. Моро снова остановился в окрестностях Генуи. Суворов готовился к походу.
   Подвиги Суворова достойно оценялись монархом России, освобожденною им Италиею и изумленною Европою, возбуждая ужас правителей Франции, оживляя надеждою их противников. Император Павел изъявил престарелому герою благодарность свою присылкою своего портрета. "Пусть на груди вашей являет он признательность мою к великим делам подданного, прославляющего мое царствование", писал император (июля 13). Августа 8-го новую награду Суворову составил титул княжеский, с наименованием Светлейшим и Италийским, "да сохранится в веках память дел Суворова, в четыре месяца освободившего Италию и восстановившего царства и законные власти". -- "Отец отечества!" отвечал Суворов императору, "прими жертву благоговейной признательности -- сердечное, слезное моление за тебя Богу и остаток дней моих!" После победы при Нови император писал: "Не знаю, кому приятнее: вам ли побеждать, или мне награждать вас, хотя мы оба исполняем свое дело, я, как государь, вы, как полководец, но я уже не знаю, что вам дать: вы поставили себя выше всяких наград". Награда еще сыскалась: повелено "отдавать князю Италийскому, графу Суворову-Рымникскому, даже и в присутствии государя все воинские почести, подобно отдаваемым особе е. и. в." (августа 24-го). "Достойному достойное!" говорил император в своем рескрипте.
   Особенное удовольствие принесла императору награда, пожалованная Суворову королем сардинским. Король возвел его в чин главнокомандующего фельдмаршала сардинских войск, с титулом и степенью кузенов королевских и грандов Сардинии. "Радуюсь, что вы мне делаетесь роднею", писал Суворову после этого император Павел, "ибо все владетельные особы между собою роднею почитаются". -- "Славе легко породниться с царями!" восклицали поэты, слыша о награде герою. "Я разделяю с другими благодеяния ваши", писал Суворову король неаполитанский.
   "Вы открыли мне дорогу в царство мое, вы утвердите меня на моем престоле". Коллегия кардиналов прислала к Суворову депутатов благодарить его и просить его покровительства столице папской. В Англии победы Суворова приводили в восторг. Заздравные тосты гремели за его здоровье. В лондонских театрах пели песни в честь его; выбили медали с изображением Суворова. "Если бы ваша светлость могли явиться здесь", писал к нему русский посол, граф С. Р. Воронцов, "вы увидели бы народ благодарный и чувствующий цену ваших заслуг и достоинств". "Целую руку великого человека!" писал Суворову Растопчин. "Меня осыпают наградами", говорил Суворову Нельсон, "но сегодня удостоился я величайшей награды: мне сказали, что я похож на вас. Горжусь, если я, ничтожный по делам, похожу на человека великого!" В дополнение прежних наград король сардинский прислал Суворову (сентября 9-го) цепь первого ордена сардинского Благовещения (Аннунциады).

0x01 graphic

   Можно ли поверить, что среди столь блестящих успехов, удивления Европы, высших наград, герой был удручаем скорбью и изъявлял желание оставить поприще славы!
   Не труды, едва выносимые человеческими силами, не бессонные ночи, не соображения обширного плана войны тревожили и изнуряли доблестного старца, но действия других, положение дел в Европе и препятствия, какие полагали веем распоряжениям его.

0x01 graphic

   Не смея противоречить предположенному плану войны, Суворов предвидел бесполезность похода русских в Швейцарию и экспедиции в Голландию. В то время, когда он поражал врагов в Италии, эрцгерцог Карл бездействовал на Рейне и в Швейцарии. Нельсон в объятиях леди Гамильтон не думал подкреплять действий Суворова против Генуи. Адмирал Ушаков тратил время на учреждение Ионической республики, слабо блокируя Анкону. Восстание средней Италии, не руководимое систематически, подавало поводы только к бесполезному взаимному мщению итальянцев. Толпы их резали, грабили жителей, уничтожали одна другую, и неистовство освободителей отвращало сердца, возбуждало сожаление народа о прежнем, более сносном правлении французов. Напрасно писал Суворов эрцгерцогу Карлу, что он должен завоевать Швейцарию и бить французов на Рейне. Напрасно говорил он Нельсону, что "Палермо не остров Цитера". Слова были бесполезны, когда между тем он видел, что потери французов не заставляют их упадать духом и что единство и усилие действий их должны наконец передать им победу, отнимаемую у них только его гением. Моро являлся уже в новых силах после своего отступления от Адды. Разбитие Магдональда не препятствовало явиться Жуберту с грозным ополчением, а после погибели Жуберта, Моро от Генуи, Шампионет от Швейцарии угрожали снова в огромных силах.
   Всего пагубнее были Суворову в этих затруднительных обстоятельствах действия венского гоф-кригс-рата. Мы говорили, как приказы его связывали Суворова после перехода через Адду и как едва не помогли они соединению Магдональда с Моро. Беспрерывно подтверждали Суворову действовать осторожнее, негодовали, когда он насмешливо доносил, что получил в Милане приказание идти за Адду, в Турине позволение действовать на Милан. Когда победы Суворова освободили Италию, -- раскрылось подозреваемое им, своекорыстное, тайное намерение австрийского министерства. Мы упомянули, что по взятии Турина, вопреки объявлениям Суворова, призывавшего народы итальянские к возвращению под власть законных государей, учреждены были всюду австрийские управления; доходы велено сбирать на Австрию; строго запрещены народные восстания. Присланные от сардинского короля не допущены к отправлению должностей. Инсургентов в Тоскане и Риме велено обезоружить и заменить австрийцами. Эрц-герцог Карл, издавший воззвание к швейцарцам и обещавший им свободу, получил строгий выговор. Действуя по правоте сердца, император Павел велел Суворову звать сардинского короля в Турин и передал ему Пиемонт (июня 7-го). Из Вены прислано повеление противоречащее, неоднократно повторенное прежде, вместе с подтверждением, что кампания 1799 года должна ограничиться в Италии и о походе во Францию помышлять не должно. Суворов вое еще думал, что можно было не слушаться приказов гоф-кригс-рата. "Ограничьтесь завоеванием левого берега По и взятием Мантуи", писали ему 12-го мая. Суворов взял Турин. На подчинение Пиемонта Австрии Суворов отвечал призванием сардинского короля, ссылаясь на повеление императора Павла. "Вы и ваша армия предоставлены мне в полное распоряжение", отвечал ему император Франц, "и я требую повиновения воле моей".
   Горько жаловался "Суворов на все оскорбительные и бедственные распоряжения гоф-кригс-рата, открывая кроме того скрытные козни Тугута. Австрийским генералам присылались тайные повеления. Им приказано было доносить отдельно о действиях Суворова. "Я стою между двумя батареями -- военною и дипломатическою. Первой не боюсь, но не знаю, устою ли против другой", говорил с досадою Суворов... Выписки из писем его покажут яснее сущность дел и чувства огорченного героя.
   "Предрассудкам кабинета без ответа Богу нельзя следовать. Гоф-кригс-рат вяжет меня из всех четырех углов. Если бы я знал, то из Вены уехал бы домой. Две кампании гоф-кригс-рата стоили мне месяца, но если он загенералиссимствует, то месяца его кампании станет мне на целую кампанию. Так было, когда Вейсмана но стало: я один из Польши приезжаю -- всех других бьют, а я сам бью, и когда под Гирсовой побил я турков, то сказал: "мой последний удар!" Так и сбылось: я погибал! -- Покорение Ломбардии считают мечтою, хотят, чтобы я стерег венские ворота... Я скоро отсюда! Довольно -- спешу к сохе! Что за неискореняемая привычка быть битыми -- Унтеркунфт, Нихтбештимзагер... Величайшая милость: превратите черепаху в оленя... У фортуны голый затылок, а на лбу длинные волосы; лет ее молнийный: не схвати за хохол, уж она не воротится. Не лучше ли одна кампания вместо десяти? Не лучше ли идти в Париж, а не заграждать только вход к себе? Дайте мне волю или вольность -- у меня горячка, и труды и переписка с скептиками, с бештимзагерами, интриги -- я прошу отзыва мне... Дайте мне полную власть и никто не мешай -- ради Бога, отнимите у них перья, бумагу и крамолу... Я думал, будут толковать только о деталях, а они во все операции мешаются -- прежде Рейн был предлогом, а теперь Швейцария... За были, как французы из Кампо-Формио давали им законы? Что за беда! Из Вены уйдут в Пресбург! Ведь из Праги ушли же в Берлин. Я не мерсенер, не наемник, не из хлеба повинуюсь, не из титулов, не из амбиции, не из вредного эгоизма -- оставлю армию с победами, и знаю, что без меня их перебьют. Запретите глупую переписку Демосфеновскую; она развращает подчиненных... Что такое бештимзагеры? Средина между плутом и дураком, как подьяческие: мерере, бетрехтлих, и другие двулички... Дай Бог только кончить кампанию -- более служить не в силах! Цинциннат и соха! Все мне не мило. Повеления гоф-кригс-рата ослабляют мое здоровье и я не могу продолжать службы. Хотят управлять за тысячу верст; делают меня экзекутором Тугута и Дитрихштейна -- кончу с Генуей и попрошу увольнения... Сколько ни мужаюсь, но вижу, что либо в гробе, либо в хуторе каком-нибудь искать убежища!.. Зрите ад, над которым царствует Момус! Плутон! полодел и Астарот сушит плащ в унтеркунфте. Развалин храма Фемиды зреть не могу -- прошу об отзыве... Когда конферируете с неистовыми, говорите от себя -- подьячие загоняют меня своими сателлитами! Сова в темном гнезде препоясалась мечом Скандерберга и хочет управлять армиями, но ему детали, мне войско и политнку, без которой нельзя быть главнокомандующим. Не они ли потеряли Нидерланды, Швейцарию, Рейн и преклоняли колени пред Бонапартом? Я начал поправлять и глупою системою меня вяжут!.. Деликатность здесь не у места. Где оскорбляется слава русского оружия, там потребны твердость духа и настоятельность!"
   Суворов не шутил. Еще 25-го июня, оскорбленный до глубины души, он просил увольнения, донося императору Павлу, что "робость гоф-кригс-рата, зависть к нему, как иностранцу, интриги двуличных начальников и безвластие при требовании доклада заставляют его просить об отзыве". Жалобы Суворова возбудили негодование императора Павла. Он требовал ответа от своего союзника. История не забудет писем его к Суворову, где он просил его пренебрегая интригами. "Ничего не могу предписать вам, кроме осторожности от умыслов зависти и хищности, предоставляя уму и искусству вашему отвращать их и уничтожать вредное пользе общего дела. Пренебрегите ими, как недостойными тех видов, коими подвиглись мы для спасения Европы. Не помогать своекорыстию других, но уничтожить нынешнее правление Франции хотел я. Истребляйте общего врага и не лишайте меня надежды восстановить мир и спокойствие Европы". Одобряя планы Суворова, император Павел подтвердил ему полномочие, "желая притом милости Божией, здоровья и успехов". Еще убедительнее писал любимец императора и душа его кабинета Растопчин. "Заклинаю вас спасением Европы и славою вашею, презрите действия злобы и зависти. Франция ждет от вас решения участи своей, и могут ли остановить вас те, кого вы побеждать учили? Увенчайтесь новою славою; презрение недостойным чувствовать цену ваших добродетелей! Если государь оставит союз, следствием сего будет мир. Франция рада мириться, чтобы потом снова начать завоевания, и тогда ничто не спасет Европы. Куда же денутся плоды ваших великих дел, упование народов, дух бодрости? Но если вы увенчаете победы восстановлением престола во Франции, Европа будет спасена бескорыстием и твердостью императора российского и великими делами князя Италийского. Молю вас останьтесь и побеждайте! Вам ли обижаться хитростями коварных, ждать участия от генералов, которые дожили, а не дослужились до сего звания? С вами русские и Бог!"
   Видя неукротимость Суворова, дипломаты и тактики венские решились нанести ему удар окончательный. Когда победа новийская доставила им мнимую уверенность, что в Италии уже нечего более опасаться, Суворов, готовившийся на завоевание Генуи, неожиданно получил приказ сдать команду над австрийскою армиею Меласу и с русскими войсками идти в Швейцарию. "Победы ваши произвели уже счастливый оборот в делах Италии, удаляющий всякое опасение. От швейцарской экспедиции будет зависеть судьба всей войны". Хитрым убеждением умели уже преклонить на это распоряжение императора Павла. Здесь таился ряд ничтожных. интриг, с начала войны завязанных Тугутом.
   
   Мы упомянули об успехах эрцгерцога Карла на Рейне при начале кампании. Журдан был удален Директориею. Массена принял начальство над рейнскою и над гельветическою армиями. Разбитие Шерера и занятие Ломбардии и Пиемонта Суворовым дали возможность австрийцам удачно действовать против Дессоля и Лекурба в Швейцарии. Они оттеснили их. В швейцарских восточных кантонах последовало народное восстание против французов. Массена принужден был отложить наступательные действия на Рейне и в Швейцарии и сосредоточивал войска свои, защищая пределы Франции. Пользуясь тем, эрцгерцог Карл занял Цюрих, открыл сообщения с Италиею, прислал Суворову Беллегарда, оставив наблюдательный корпус, под начальством генерала Гаддика на пределах Италии и Швейцарии. Но напрасно убеждал и просил ого Суворов продолжать удачно начатые действия. Эрцгерцог отговаривался, что ожидает на помощь русских войск, что цель его защищение австрийских пределов и Германии и что при растяжении его операционной линии от Вирцбурга до Ст.-Готарда наступательные действия невозможны. Гаддик бездействовал. Французы успевали в малых предприятиях и утишили народные восстания швейцарцев. Когда Жуберт двинулся на Суворова и Шампионета угрожал Турину, Массена, выжидавший времени, начал наступательные действия. Нападение его на Цюрих обеспокоило эрцгерцога, но главною целью Массены было завладение северными границами Италии, дабы открыть сообщение с Шампионетом и Жубертом. Он достиг этой цели. Генерал Лекурб вытеснил австрийцев, завладев проходами через швейцарские горы в Италию. Между тем подходили к Швейцарии русские войска в числе 30.000 под начальством генерала Корсакова. Тогда открылся вполне пагубный и неприязненный замысел Тугута: эрцгерцогу Карлу приказано оставить Швейцарию и действовать в прежнем направлении на Рейне. Суворов должен был вести русское войско из Италии в Швейцарию и соединиться там с Корсаковым, австрийским войском в Граубиндене и небольшим корпусом французских эмигрантов, под начальством принца Конде. До прибытия его в Швейцарию Корсаков должен был занять линию от впадения реки Аары в Рейн до Цюриха, а генерал Готц с граубинденским корпусом от Цюрихского озера к Гларису и Граубиндену. Они принимали оборонительное положение, пока Суворов перейдет с войском из Италии. Все средства возражать были отняты у Суворова, ибо не только предъявлено было ему согласие императора Павла, но кроме того эрцгерцогу Карлу предписано не дожидаясь Суворова оставить Швейцарию, а Суворову идти немедленно. "Иду", воскликнул Суворов, "иду, но горе тем, кто посылает меня! Я бил, но не добил французов, и злоумышленники раскаются, но поздно!"
   Он видел дела в Италии неоконченными, опасался, что плоды побед его погибнут от неискусства начальников, кроме того вполне подчиненных гоф-кригс-рату, а своекорыстная политика погубит возстановление Италии, когда раздоры и недоумения уже колебали союз государей. Русское войско, ослабленное в числе, утомленное походами и битвами, лишенное снарядов, запасов, средств, должно было начинать осенью войну в горах, пробиться сквозь ущелья, завнтые неприятелем. Поход в Швейцарию разрушал все мечты Суворова о переносе войны во Францию, чего он надеялся достигнуть после совершеннаго уничтожения французов в Италии. Правда, в Швейцарии давали ему возможность действовать свободнее, освобождая его от Гоф-Кригс-Рата и Суворов надеялся преодолеть все трудности, но он трепетал при мысли, что если до его прихода Эрцгерцог оставит Швейцарию, Массена уничтожит растянутую линию Корсакова и Австрийцов. Тогда, не только побед, но и спасения не могли доставить никакая храбрость, никакой гений! Не смотря на решительное повеление о походе, Суворов обстоятельво изложил обоим Императорам все невыгоды и пагубу нового распоряжения, и не ожидая ответа их умолял эрцгерцога Карла не спешить выходом из Швейцарии. Суворов доказывал, что без покорения Тортоны, Кони, Ниццы, и ограждения со сторовы Пиемонта, Италия еще не безопасна от новых покушений французов, и что невозможно было ожидать важных последствий от похода русского войска, ослабленваго трудами, изнуренного потерями, в осеннее время, при неготовности его вести горную войну. Он предсказывал Эрцгерцогу неминуемую гибель оставляемых в Швейцарии войск, с отступлением его прежде прихода русских войск из Италии. Ответом Императора Австрийского было подтверждение сдать начальство над австрийскою армиею Мелабу, a Эрцгерцог (августа 29-го) известил Суворова о выходе своем из Швейцарии. Император Павел, увлеченный хитростью Тугута, безотчетно иодтвердил свой приказ. Сентября 7-го Суворов сдал Меласу начальство в Италин. "Никогда не забуду Австрийских воинов, почтивших меня любовью и доверенностью, и подвигами своими соделавших меня победителем", говорил он в приказе своем. Трогательно было прощание его с товарищами битв. И Мелас и Суворов заплакали, как будто оредчувствуя бедствия будущаго.
   Последними распоряжениями Суворова в Италии были: преследование и стеснение Моро, наблюдение за Шампионетом, усиление осады Тортоны, охранение сообщений до границы Швейцарии. Кленау находился уже в Рекко, в 4-х милях от Генуи. Движение Кейма на Асти остановило Шамоионета. Край очистил северные области до пределов Швейцарии. Тортоне дано сроку для сдачи до 11-го сентября. Русския войска двинулись из Италии двумя отделениями. Надобно было поспешить, ибо только быстрота перехода могла еще обнадежить успехом. Движение Моро остановило поход Русских. Услышав об удалевии Суворова, яеожвдавво двивулся он к Тортове, полагая, что успеет привудить снять осаду этой крепости, и даже разбить разединяющияся силы союзвиков. Узнав о движении его, Суворов мгновенно повернул назад. Моро отступил в ушел в горы. Тортона сдалась. Два дня были потеряны в обратном походе русских. Их заменили усиленными маршами. Сентября 13-го русские войска достигли берегов Тессины; 15-го пришли в Беллинцону -- перед ними высились снежные вершины Альпов.
   Здесь кончилась итальянская кампания, начавшаяся апреля 15-го. В пяти месяцев разбиты были Суворовым неприятели в двух великих и шести меньших сражениях; освобождена вся Италия; взято 25 крепостей, 3.000 орудий, 200.000. ружей, 80.000 пленных; остатки французских войск не смели оставить агппенинских и альпийских ущельев. Суворов готовился отрезать Моро от Франции и тем принудить его сражаться или предать союзникам Геную. Продолжая план Суворова, Мелас разбил Шампионета, принявшего начальство над французами после отъезда Моро на Рейн. Битва женольская происходила ноября 3-го. Анкона сдалась ноября 16-го. Кони сдана в Декабре. Шампионет, запертый в Генуе, погиб жертвою голода и заразы, и в начале июня 1800 года Генуя покорилась австрийцам, доведенная до последней крайности бедствиями осады. Но Суворов был уже тогда в могиле, и окончание военных дел в Италии в 1799 и 1800 годах не относится к истории его.
   

0x01 graphic

0x01 graphic

ГЛАВА XIII

Поход в Швейцарию. Ст.-Готард. Цирих и Чортов мост. Отступление Суворова.

   
   Великая минута приближается. Приступаем к последним подвигам героя, последнему, яркому отблеску заходящаго солнца. С ним были мы свидетелями битв против Фридриха Великого, и в течение сорока лет переходили в леса в болота Польши и Литвы, на берега Дуная, в степи Заволжские, Закубанские, Черкесские, Ногайские, Крымские кочевья, находились при покорении России потомков Чингиза в Тавриде, в Очакове с Потемкиным, снова на берегах Дуная и Рымника, на скалах Финляндии, на разваливах Праги, при Дворе Екатерины, в уединении лесов Новогородских, при Дворах двух Императоров и на полях Италии. Последуем за ним в отчизну потомков Вильгельма Телля, на льды Гельвеци, туда, где приобрел он славу, "которой еще недоставало ему" -- "славу преодолеть самую природу", как говорил Суворову император Павел.
   Гнездо первозданных громад, среди цветущих долин, возвышающихся отдельными горами и хребтами гор, вершины коих увенчаны вечными снегами, в среди коих проложены тропинки, перерезываемые потоками и водопадами, Швейцария являла театр войны совсем особенного рода.
   Суворов из Италии распорядил диспозициями похода и битв в Швейцарии. Войска его имели при себе только легкую артиллерию, которую надлежало везти на мулах. Остальная артиллерия долженствовала быть перевезена через Милан, Комо, Граубинцев и Тироль отдельно. Суворов, с 20,000, шел через гору Ст.-Готард.
   Опасения опытного вождя начали оправдываться с первого шага в Швейцарию. В назначенных местах не было ни мулов, ни запасов. Принуждены были заменять мулов казацкими лошадьми. Пять дней драгоценного времени были потеряны в Таверно. "Боже мой!" восклицал горестно Суворов -- "не ужели они думают, что Массена будет ждать нас! Пока мы собираемся, он отдельно разобьет Корсакова, Готца и Конде!"
   Корсаков, с 30,000 русского войска, по отступлении эрцгерцога Карла занимал правый берег реки Димматы, вытекающей из Цирихского озера и впадающей в реку Аару. Левое крыло его находилось у Цириха, правое упиралось в берега Аары. Готц, с 20,000 австрийцев, оставленных в Швейцарии, растянул войско свое по реке Линте, соединяющей озеро Цирихское с Валленштедским. Эллахич, отдельно от него, занимал Сарган. Ауфенберг был в Koире, или Хуре, на правом берегу верхнего Рейна. Корпус Конде, состоявший из 4,000, поспешно шел из Германии на Костниц и Цирих.
   Суворов предписывал Готцу сблизиться на Гларис, где мог он соединиться с ним по переходе Ст.-Готарда, и подтверждал Корсакову наблюдать и отвлекать между тем Массену, стоявшего против него. Где и как вам действовать должно решить вашим соображением. Замечу одно: никакого препятствия не надобно считать великим и никакого сопротивления важным. Ничто не должно устрашать нас. Все совершим мы решительным натиском. Малейшая медленность усилит неприятеля, и усугубит затруднения наши в такой земле, где нет ни продовольствия, ни дорог".

0x01 graphic

   Из Беллинцоны армия Суворова разделилась на два корпуса: с одним Розенберг пошел вправо на Фогельберг, Донгио и Тавешт. Авангардом начальствовал Милорадович. С другим корпусом Дер-Фельден должен был идти на Айроло, Госпис и вершины Ст.-Готарда. Авангардом начальствовал Багратион. Здесь находился Суворов. При нем был В. К. Константин Павлович. Суворов во все время Швейцарского похода ехал на казацкой лошади, в ветхом синем плаще. Круглая с большими полями шляпа была на голове его. Рядом с ним безотлучно находился Антоний Гамба, Швейцарец, житель городка Таверно. Суворов остановился там в его доме. Хозяин явился приветствовать гостя. Суворов обласкал его, разговорился с ним, и наконец воскликнул: "Антоний! поедем вместе бить французов!" Восхищенный Гамба не хотел расстаться с Суворовым, был его путеводителем в горах и переносил все труды похода.
   Зрелище невиданных дотоле гор, с их льдами, водопадами, пропастями, пустынями, при недостатке запасов, утомлении, унынии, и мысль, что чрез эти горы должно проходить и сражаться с неприятелем, поражающим из-за каменьев и засад, где каждый выстрел смертелен, это зрелище ужаснуло бесстрашных воинов Суворова. Солдаты роптали. Некоторые из полков осмеливались даже не слушаться начальников. "Что он делает с нами?" говорили солдаты. "Он из ума выжил! Куда он нас завел!" Суворов узнал о возникающем волнении. Немедленно велел он выстроить полки, изъявившие неудовольствие. В изумлении видели солдаты, что перед ними роют могилу. Явился Суворов и начал упрекать недовольных за их неповиновение. "Вы бесславите мои седины" -- вскричал он, "я водил к победе отцов ваших, но вы не дети мои -- я не отец вам! Ройте мне могилу, положите меня в могилу! Я не переживу моего стыда и вашего позора!" Он побежал к могиле. Солдаты заплакали. Клик: "Отец наш! веди нас, веди -- умрем с тобою!" раздался в их рядах. Толпою бросились они к Суворову, падали на колени, целовали руки его и клялись умереть с ним. И никакие опасности, никакие ужасы горной войны не извлекли потом ни одного слова строптивого из груди русских воинов.
   

0x01 graphic

   В Айроло, при подошве Ст.-Готарда, начались битвы. Более 600 французов, засевших по горе, открыли ружейный огонь. Поручик Лутовинов, посланный выбить их, был ранен. Его сменил полковник граф Шувалов, но и его ранили. Полковник Цукато и сам Багратион устремились в битву, штыками выгнали французов и преследовали их до вершины горы, где находятся Капуцинский монастырь и гостинница. Здесь два раза были отбиты русские, но снова опрокинули неприятеля и прогнали его в долину Уизерн; другие из бегущих устремились в Валлизер и Реальпу. Престарелый аббат Ст.-Готардского мовнстыря встретил Суворова и служил молебен в церкви. Дружески беседовал потом благочестивый старец с Русским вождем и припомнил ему стихи Виргилия:
   
   Per varios casas, per tot discrimina rerum
   Tendimus in Latium, sedee ubi fata quietas osteudum.
   

0x01 graphic

   Здесь было только начало трудов и опасностей. Розенберг успел прежде Дер-Фельдена выйдти на Унзернскую долину, и Милорадович сбивал врагов и гнал их по утесам. На другой день русские войска соединились. Из долины Унзернской надлежало пробиться сквозь мрачное подземелье Урзерн Лохское и овладеть Чертовым мостом, находящимся там, где река Рус, падая с высоты утесов в бездны, разделает горы. Неприятель разрушил мост. Майор князь Мещерский бросился на полуразрушенные остатки его. Под пулями неприятельскими набрасывали доски, связывали их офицерскими шарфами и спешили поражать бегущего врага. Раненый смертельно, Мещерский воскликнул: "Друзья! не забудьте меня в реляции!" и упал в пропасть. Милорадович поспешил занять пост в долине Шахея, нашел его зажженным, но перешел по горящим бревнами и овладел местечком Альтдорфом. Лекурб, с 8,000-ми защищавший горные проходы, принужден был отступить, и войско его удалилось по Люцернскому озеру к Унтервальдену. Путь был очищен. Суворов без остановки перебрался далее через гору Кольмскую, и 16-го сентября Багратион выгнал из Мутенской долины последний отряд французов. В Амштеге Ауфенберг соединился с ним. Русские заняли мутенскую долину. Здесь горестное известие ожидало Суворова -- сбылись его предчувствия, бесполезными явились труды, поспешность похода, мужество русских. Массена не дождался грозного противника, и любимое дитя побед (l'enfant chéri de la victoire), прибавил к прежним новый подвиг. Готц и Корсаков сделались жертвою мужества и искусства противников и своей безпечности, при несчастном разделении сил.

0x01 graphic

   Сменив войска Эрцгерцога, Корсаков и Готц, вопреки напоминаниям Суворова, более месяца оставались в своих позициях за Лимматою и Линтою. Массена также бездействовал, но его бездействие было хитростью. Внезаино, когда Суворов переходил Ст.-Готард и гнал отряды Лекурба, Сульт напал на Готца, а сам Массена в то же время повел войско за Лиммату. Убийственный огонь неприятельской артиллерии расстроил Корсакова, не готового к битве. Поражение Русских было ужасно. Едва 12,000 человек успели в беспорядке отступить из Цириха к Эглизау. Пушки, обоз, знамена, три Русские генерала и множество офицеров и солдат достались неприятелю. Не менее несчастна была битва французов с австрийцами. Сульт на голову разбил их. Готц был убит. Остатки войск его, с генералом Петрашем, удалились к Лихтенштейгу.
   В горестном безмолвии остановился на несколько минут Суворов, когда получил достоверные вести о гибели Корсакова и Готца. "Готц!" воскликнул он, "да они уж привыкли: их всегда били, а Корсаков, Корсаков -- 30.000 и такая победа равным числом неприятеля!"
   Не более 20.000 составляли все войско Суворова, без запасов, без артиллерии, без одежды, при осенней погоде, холоде, дожде. Идти в таком состоянии навстречу победителя, втрое более многочисленного, значило бы вести войско на явную гибель. Оставалось одно -- спасти остатки героев Требии и Нови. Но и спасение требовало мужества необыкновенного и трудов неизобразимых.
   Суворов предписал Эллахичу и Линкену сближаться к Гларису, надеясь соединиться через них с войском Петраша. Корсакову велено было отступать на Ст.-Галлен и Аппенцель, соединясь на пути с корпусом Конде. Сам Суворов обратился к верхнему Рейну, надеясь, что успеет перейти его прежде наступления неприятельского. Коир за Рейном назначался местом общего соединения. Ауфенберг и Багратион заслонили отступление русских от Глариса, а Розенберг прикрыл его от Швица. Неприятель устремился на оба корпуса в превосходном числе. Багратион отразил нападение, сбил войска Молитора с горы Бракеля к озеру Клонталерскому, занял Гларис и, поспешно отступив из него, достиг главную армию в Нетской долине, где Суворов остановился на три дня, ожидая его и Розенберга. Положение Розенберга было весьма затруднительно. Сентября 19-го Мортье с 8.000 ударил на русских, но был отбит. На другой день нападение возобновилось. Здесь был сам Массена. Русский штык не изменил. Неприятель был прогнан и преследуем до Швица. В два дня битв французы потеряли убитыми генерала Лягурье и более 4.000 офицеров и солдат; в плен взяты были генерал Лекурб и до 3.000 офицеров и солдат. Потеря русских оказывалась также весьма значительною.
   Битва мутенская была последняя. По соединении с Розенбергом Суворов ночью отступил по непроходимым дорогам через Мат, Эльм и гору Бинтнер. Неприятель преследовал русских слабо и издали. Багратиону, начавшему битвы, предназначено было и окончить их: из Швандона он еще раз обратился на французов, принудил их отступить и гнал до Гла-риса. Неприятель следовал однако ж за русскими до прихода их в Эльм, но уже не начинал битвы. Через снега Бинтнера, Ринкама и Паникса перешли русские в пустыни Граубиндена и 27-го достигли Коира.
   Здесь кончился кратковременный поход русских в Швейцарию, и последний подвиг Суворова был довершен. Как раненый лев, он вырвался и ушел с остатком храбрых от превозмогающего неприятеля. Но план, предположенный им между тем для соединения остальных войск Корсакова, Готца и Конде, был разрушен деятельностью и искусством Массены. Всюду, где но было самого Суворова, французы торжествовали. Когда Массена устремился на главное русское войско и безуспешно сражался с Розенбергом, Луазон прогнал Штрауха, оставленного на Ст.-Готарде и в Айроло; Молитор принудил Эллахича и Линкена удалиться за Валленштедт; Конде был разбит близ Костница и отступил с потерею до тысячи человек убитыми и ранеными; Корсаков храбро отразил нападение Менара, но принужден был перейти за Рейн в Эглизау и Шафгаузеде. Так все было расстроено и уничтожено. Суворов требовал пособия от эрцгерцога Карла. Эрцгерцог отвечал, что по может оставит позиции на Рейне, и предложил Суворову охранять Граубинден, пока не получит он новых повелений из Вены. "Воинов увенчанных победами и завоеваниями дерзают назначать сторожами австрийских границ!" в негодовании писал Суворов Растопчину. Немедленно перешел он в Фельдкирхен, назначая местом соединения Корсакову Линдау. Здесь разменяли французов, полоненных в Швейцарии, на пленных русских. Прощаясь с Лекурбом, Суворов неожиданно спросил его: "Женаты ли вы?" -- "Да", отвечал Лекурб, "женат и счастливо!" Суворов сорвал розу с куста, бывшего в его комнате, и, отдавая ее Лекурбу, сказал: "Отвезите это в подарок супруге вашей от старика Суворова!" Лекурб всегда сохранял цветок, как драгоценность.
   По соединении в Линдау с остатками корпуса Корсакова русские войска расположились между реками Иллором и Лехом.

0x01 graphic

   Из Фельдкирхена подробно донес Суворов императору Павлу о походе своем. "Подвиги русских на суше и на море надлежало увенчать подвигами на громадах недоступных гор", писал он. "Оставя за собою в Италии славу избавителей и сожаление освобожденных нами народов, мы перешли цепи швейцарских горных стремнин. В сем царстве ужаса на каждом шагу зияли окрест нас пропасти, как, отверстые могилы. Мрачные ночи, беспрерывные громы, дожди, туманы, при шуме водопадов, свергающих с вершины гор огромные льдины и камни. Ст.-Готард, колосс, ниже вершины коего носятся тучи, -- все было преодолено нами, и в недоступных местах не устоял перед нами неприятель... Русские перешли смежную вершину Бинтнера, утопая в грязи, под брызгами водопадов, уносивших людей и лошадей в бездны... Слов недостает на изображение ужасов, виденных нами, среди коих хранила нас девица Провидения".
   "Кавказ ничто перед, Альпами!" говорил Суворов, глядя с Ст.-Готарда на дикие окрестности. "Зачем я не живописец!" воскликнул он, смотря на переход войск через Бинтнер: "дайте мне Вернета, и пусть он увековечит это мгновение вашей жизни!" "Провидение забросило нас за облака: отсюда шаг и мы на. экваторе, или под полюсом -- сгорим или замерзнем!" писал он митрополиту Амвросию. "Знаешь ли ты трех. еестер, которые перевели нас через горы?" говорил он Милорадовичу. "Оне называются Вера, Надежда, Любовь -- с нами Бог! Выбери себе героя, догоняй его, обгони его! Мой герой Цезарь. Альпы за нами и Бог перед нами Орлы русские облетели орлов римских!"
   Суворов трепетал, что при несчастном окончании похода будут забыты подвиги русских в Швейцарии, не оценятся бедствия их на Альпах, не уверится Европа и не поверит Россия, что интрига, погубившая все средства, уничтожила возможность победы, но что гений русского полководца и мужество русского войска вполне спасли честь русскую. Вскоре разуверился он в своем опасении. Сознание подвига его отозвалось восторгом общего удивления. Известия из Швейцарии возбуждали изумление в России. Награды ему и войску свидетельствовали признательность императора Павла". Октября 29-го Суворов возведен был в сан генералиссимуса всех российских войск.
   "Всюду и всегда побеждали вы врагов", писал император Павел, "и вам недоставало одной славы -- победить природу. Ставя вас на высшую степень почестей, уверен, что возвожу на нее первого полководца нашего и всех веков". "Этого много для других", говорил император Растопчину, "а для него мало: он достоин быть ангелом!" Тогда же повелел император воздвигнуть памятник Суворову в Петербурге и предписал Академии художеств немедленно представить проект памятника. Уважение императора к Суворову не имело границ. Узнав, что Суворова хотят наградить большим крестом ордена Марии Терезии, но в гоф-кригс-рате спорят и недоумевают о том, не слишком ли велика будет эта награда, император Павел шутливо уведомил о том Суворова. "Император римский намерен наградить вас крестом Марии Терезии. Предупреждаю о том заранее, зная, что неожиданная радость бывает опасна". Суворов получил эту награду в Линдау, в октябре месяце.
   "Неужели Державин промолчит о наших делах?" говорил Суворов, находясь на вершине Альпов. Поэт, воспевший Измаил и Прагу, не промолчал. Поход швейцарский был предметом оды, одного из дивных созданий певца Фелицы. Она исполнена самобытными красотами, своенравными, как гений Суворова, дикими, как природа Швейцарии. Воспевая подвиги русских в Италии, Державин изображал Валгаллу и древнего героя северного, указывающего на Суворова, говоря:
   
   "Се мой", гласят он, "воевода,
   Воспитанный в огнях, во льдах,
   Вождь бурь полночного народа --
   Девятый вал в морских валах!"
   
   "Хохочет Ад!" восклицал Державин, изображая битвы в Альпийских горах и представляя Ст.-Готард исполином, который касается "главой небес, ногами ада" и с ребер коего --
   
   Шумят вниз реки!..
   Пред ним мелькают дни и веки,
   Как вдруг волнующийся пар...
   
   Вдохновенный певец Суворова заключил оду свою словами:
   Отныне горы в век Альпийски
   Пребудут россов обелиски!..

0x01 graphic

0x01 graphic

   

ГЛАВА XIV.

Европейская дипломатика. -- Потери союзников. -- Награды и скорби Суворова. Возвращение в Россию. -- Кончина его.

   
    Когда милости императора, удивление народов, восторг соотчичей, песни поэтов, сознание своего подвига, уверенность, что исполнено все, чего требовали долг, совесть, имена русских и Суворова, награждали героя, величайшее замешательство в делах политики и совершенное распадение союзов волновали Европу. Как будто резкими чертами отличая дела гения среди дел людей обыкновенных, Провидение допустило поражение неприятелей только там, где пролагал путь к победам Суворов. И не диво: Мелас продолжал план Суворова, а место Моро заступил Шампионет.
   После отступления Суворова вся Швейцария подчинена была власти французов. Дела на Рейне, куда, жертвуя союзниками, сдвинув армию эрцгерцога Карла гоф-кригс-рат, были ничтожны и кончились небольшими битвами, снятием осады Филипсбурга французами и взятием Мангейма австрийцами. Гораздо большую неудачу испытал герцог Йоркский, предводивший английскими и русскими войсками в Голландии. Сорок тысяч составляли корпус его. Надеялись, что Нидерланды восстанут. Все защищавшее их войско простиралось до 20.000. Англичане завладели флотом голландским, вышли на берег, и, несмотря на храбрость русских, герцог Йоркский умел проиграть всюду, допустил запереть себя среди каналов и плотин и едва спасся с потерею 13.000 человек, по милости победителей, умевших удержать восстание приверженцев Оранского дома. Остатки войск союзных удалились из Голландии на английском флоте.
   Таким образом, кроме Италии и Рейна, где дела остались нерешительными, Нидерланды и Швейцария утвердились больше прежнего во власти французов. Мелас и эрцгерцог Карл разъединили свои действия. Следующий год угрожал великою опасностью. Массена принял начальство в Италии, а Моро на Рейне. Эрцгерцог Карл по болезни сдал армию Краю, а между тем в тот день, когда Суворов оставлял Швейцарию, к берегам Франции пристал корабль и с него сошел на пристань Фрежюса (октября 6-го) Бонапарте. Он полетел в Париж, и через месяц услышали упреки его правителям Франции: Qu'аvez-vous fаit de cette Frаnce que je vous аi lаissée si florissаnte? Je vous аi lаissée lа pаix, j'аi retrouvé lа guerre. Je vous аi lаissé des victoires, j'аi retrouvé des revers. Je vous аi lаissé les millions de l'Itаlie et j'аi retrouvé pаrtout des lois spoliаtrices et lа misère. Qu'аvez-vous fаit de 100.000 Frаnèаis que je connаissаis, tous mes compаgnons de gloire? (что сделали вы с Франциею, которую оставил я вам столь цветущею? Я оставил вам мир, нахожу войну; оставил победы, нахожу поражения; оставил миллионы Италии, нахожу везде хищничество и нищету? Где 100.000 французов, в которых сознавал я товарищей славы моей?). Все уничтожилось перед героем, на коего обращались взоры всей Европы. Он самовластвовал во Франции, облеченный званием консула, и готовился оправдать предвещания Суворова на полях Италии.
   Противникам Суворова казалось недовольно, что они вырвали из рук его меч, поднятый на спасение Европы. Они надеялись еще оправдаться от своего позора, надеялись уговорить Суворова возвратиться на поля битв. Он уже не верил словам, но готов еще был воротиться, если увидит прямодушие и искренность. Эрцгерцог Карл просил об личном свидании. Суворов отказался, говоря, что могут сообщить ему, что почтут нужным, на письме. Граф Коллоредо приехал просить снова о личных переговорах, назначая местом свидания Штокках. "Чего хочет от меня эрцгерцог?" писал Суворов графу П. А. Толстому. "Он думает околдовать меня демосфенством. Решите вы с ним, а у меня на бештимзаген ответ готов. Он дозволил исторгнуть у себя победу. Мне 60 лет, а я еще не испытывал такого стыда. Да возблистает слава его! Пусть идет и освободит Швейцарию -- тогда и я готов". Отказавшись снова от свидания, Суворов изобразил в письме эрцгерцогу сущность событий в Швейцарии. "Мы сражались день и ночь, взбирались в холод на снег, утопали в болотах, и пришли к Рейну победителями, но босые, в рубище, без хлеба, оставляя раненых". В отдельной заметке Суворов изложил условия, на каких согласен возвратиться. Заметку свою назвал он "Военною физикою" (Phуsique militаire). "L'аrchiduc Chаrles", писал он, "n'étаnt pаs à lа cour, mаis en cаmpаgне, est de même générаl que Souworoff, excepté que le dernier est plus аncien pаr sа prаtique, et c'est lui qui а fаit tomber lа théorie de ce siècle, principаlement en dernier lieu pаr les conquêtes de Pologне et d'Itаlie: donc les règles de Pаrt аppаrtiennеnt lui. Toute persuаsion dаns les entrevues où entre ordinаirement de l'intérêt pаrticulier, serаit onéreuse (эрцгерцог Карл, если он не при дворе, а в лагере, такой же генерал, как Суворов, кроме того, что Суворов старше его опытностью и разрушил современную теорию, особливо в последнее время победами в Польше и Италии: потому правила искусства принадлежат ему. Всякое убеждение при свидании личном, где обыкновенно входит расчет своекорыстия, тягостно). Условия Суворова, или "весь лаконизм тайны" (tout lаconique du mуstère), как говорил он, были: исправив армии, соединиться, идти зимою, действовать всеми силами, прямою линиею, опрокинуть неприятеля в центре, раздавить его, преследовать и изгнать из Швейцарии. Ces débris pourront être terrаssés аprès sаns embаrrаs en peu de temps. C'est l'аffаire d'un mois (обломки неприятелей могут быть истреблены без хлопот и в немного времени: это на месяц работы), заключал Суворов. Il не fаudrа que se gаrder du gouffre infernаl des méthodiques. Point de jаlousie, contre-mаrches, démonstrаtions, qui nе sont que des jeux d'enfаnt (надобно только беречься адского жерла методиков. Прочь зависть, контр-марши, демонстрации: они -- ребяческие игрушки). Эрцгерцог оскорбился и в длинном письме доказывал, что не он, а Корсаков и сам Суворов были виноваты в потерях. "Все тактики согласны с тем", прибавил эрцгерцог. Суворов не пощадил его в ответе: "Царства защищаются завоеваниями бескорыстными, любовью народов, правотой поступков, а не потерей Нидерландов и гибелью двух армий в Италии. Это говорит вам солдат, который прослужил шестьдесят лет, водил к победам войска Иосифа и победою утвердил Австрии Галицию, солдат, не знающий демосфенского болтанья, академиков бессмысленных и сената карфагенского! Я не ведаю ребяческих соперничеств, демонстраций, контр-маршей. Мои правила: взгляд, быстрота, натиск! Составим одно войско и одну душу и не будем при том мыслить о новом Кампо-Формио. Разве не видите, что новый Рим идет по следам древнего, обольщает союзом для рабства?" В холодном ответе на письмо Суворова, эрцгерцог употребил слово "отступление", говоря о выходе русских из Швейцарии. Суворов рассердился: "Во всю жизнь мою не знал я отступлений, как равно и оборонительной войны", отвечал Суворов. "Я иду на зимние квартиры, укрепиться на новые победы и на восстановление французского королевства, если Бог поможет".
   Смелые ответы Суворова при постепенном разрушении союза с Россиею скоро заставили переменить образ переговоров с старым героем. Долго не мог увериться император Павел в поступках австрийского министерства. Он не верил двоедушию Тугута, не думал, чтобы дипломатики забыли высокую цель союза до того, что даже шли против собственных польз. Всегда подтверждая мысль Суворова перенесть войну во Францию и изумляясь несоглашению Австрии восстановить власть сардинского короля, если он и увлекся хитрыми убеждениями Тугута на поход Суворова в Швейцарию, тем не менее оставление эрцгерцогом Швейцарии возбудило его сильное подозрение. "Не предпринимайте ничего, что не касается цели союза. Не хочу тратить войска для тех, кто упустил время и хочет заменять себя союзниками для своих выгод", писал император Павел Суворову. Он повелел графу Разумовскому требовать отчета, почему австрийцы спешат оставить Швейцарию, предавая в жертву русские войска. "Только искренность, доверие и согласие укрепят союз наш", прибавил он. Граф Кобенцель, посол австрийский в Петербурге, спешил известить нашего вице-канцлера графа Кочубея, что до прибытия и соединения русских войск вполне, Швейцария не будет оставлена эрцгерцогом. Многоглагольные объяснения Кобенцеля не понравились императору Павлу. Он требовал объяснений прямых, говоря: "Если меня признают помощником, а не равным союзником, я буду действовать один, по моему плану". Донесения Суворова возбудили гнев его, и уже в начале сентября решался он разорвать союз свой с Австриею, не оставляя мысли о спасении Европы. "Неподвижность, своекорыстие, завладение чужими землями, повторения о вознаграждении за убытки, двоякое поведение и лесть, когда я не могу забыть о возможности нового Кампо-Формио, заставляют меня предписать вам осторожность. Цель моя восстановление французского королевства. Удостоверясь в неискренности союзников, или действуйте отдельно, или идите в Россию. Я веду переговоры с Англиею и с Пруссиею. Мужайтесь на победы и труды, живите с Богом и со славою". Таковы были слова императора Павла Суворову. Разумовский был уволен в отпуск. Тугут увидел опасность и прислал в Петербург любимца своего графа Дитрихштейна. Гнев императора беспрерывно усиливался. "Хочу посмотреть, как австрийцы одни без вас будут бить французов", писал он Суворову, подтверждая в случае сомнения действовать отдельно или безостановочно идти в Россию и уведомляя, что готов прислать еще 75.000 войска, стоящего в готовности на русской границе. Предписывая узнать о расположении умов во Франции до вступления в ее пределы, "испытайте все, прежде. нежели решитесь идти домой", подтверждал он. События в Швейцарии оправдали подозрения императора, и он отказался после этого от всяких переговоров. "Помню, что сделано было в турецкую войну при императрице Анне", говорил он. "Европа будет судить мои поступки". Ни в чем не веря Тугуту, он выслал из России его поверенных, а с другими запретил говорить.
   "Нетерпеливо жду вестей от вас. Наша цель -- честь и слава. По несчастию, никто не следует нашему примеру", писал он после этого Суворову. Вести от Суворова имели следствием объявление императора Павла октября 22-го: "Войска мои, принесенные в жертву; политика, противная моим намерениям и благосостоянию Европы; поведение австрийского министерства, причин коего я знать не желаю, заставляют меня общее дело прекратить, дабы не утвердить торжества в деле вредном". Несмотря на заключенный тогда родственный союз с австрийским домом, император Павел был неумолим. Он предложил союз свой Англии и Пруссии и прервал переговоры с Австриею. Напрасно Англия убеждала его "пожертвовать справедливыми причинами негодования ого против Австрии". Суворову прислано строгое повеление идти в Россию. "Мой ответ один: пока Тугут министром, я ничему не верю и ничего делать не стану. Идите: пусть узнают, каково быть оставленному на побиение. Храните войско мое. Вижу, что без вас ему не побеждать".
   Тогда прибегли с просьбами к Суворову. Знали, как неохотно оставляет он поприще побед и дело спасения Европы. Император Франц отнесся к нему письмом, прося повременить походом в Россию. "Сколь решено разрушить союз вредно в глазах друга и недруга, не нужно объяснять такому мужу, как фельдмаршал князь Италийский", говорил Император. Еще убедительнее писал о том эрцгерцог Карл. "Меня побуждают в тому блого Европы, польза общая, честь России, почтение к вам". В надежде на Суворова не ошиблись. Он готов был медлить возвращением в Россию. "Пусть почтет меня виноватым мой государь и повелитель, я готов ждать еще; поведу войско медленно и нетерпеливо буду ждать повеления", отвечал он. Император Павел поколебался. Он предложил последние условия: действовать по его планам, поручить все союзные войска Суворову с предоставлением ему полномочия и с уверенностью, что целью войны будет возвращение каждому законно следующего, восстановление Бурбонов во Франции, немедленная отдача Италии государям ее, крепкое пособие Англии и что война прекратится только завоеванием Парижа. Гордость тактиков и хитрость дипломатов оскорбились такими условиями. Следствием были не только разрыв России с Австриею, но негодование императора Павла против Англии и окончательное повеление Суворову немедленно идти в Россию. Он повиновался. К удивлению всех, он казался веселым, как будто забыл, что не допустили его кончить великое предназначение, даже лишили его средств расплатиться за Швейцарию новыми победами. Поход русских был через Баварию, Богемию и австрийскую Польшу в Литву. В Аугсбурге прислали к нему почетную стражу. "Меня охраняет любовь народная", сказал Суворов, отсылая ее. В Регенсбурге явился он на бал к принцессе Турн-Таксиской во всех своих орденах, был весел, шутлив, смеялся, спорил, что снятый с него портрет не похож. "Я не смотрел в зеркало сорок лет, но помню, что я тогда был красавец, а тут написан какой-то старик! Видите ли, что я еще молодец!" говорил он, прыгая по зале. В городке Вишау встретил его хор детей, пропевший гимн в честь ему. Суворов прослезился, перецеловал маленьких певцов, усадил их за стол, подчевал, сам пел с ними. В Нейтитчене, где умер и похоронен Лаудон, Суворов хотел видеть гробницу этого великого человека. Долго, задумчивый, стоял он и смотрел на длинную латинскую эпитафию, где исчислены были дела и чины Лаудона. "К чему такая длинная надпись?" сказал он. "Завещаю тебе волю мою", прибавил Суворов, обращаясь к директору канцелярии своей, Е. Б. Фуксу, "на моей гробнице написать только три слова: Здесь лежит Суворов". Кто думал, что через несколько месяцев наступит время исполнить горестный завет великаго! В Праге долго прожил Суворов. Сюда приехали генерал Беллегард со стороны императора австрийского и лорд Минто со стороны короля английского для последних переговоров с Суворовым. Множество знатных людей, министров, генералов окружали Суворова. Среди героев, коих водил он к победам, при сношениях с государями, искавшими его внимания и согласия, в последний раз явился он здесь в полном блеске славы и почестей. В Праге помолвил он сына своего с принцессою курляндскою. По вечерам были у него многочисленные шумные собрания. Суворов праздновал русские святки, заводил святочные игры, жмурки, жгуты, подблюдные песни, сам пел, плясал, играл в хороводы, путал и смешивал танцы и заставлял немцев, выговаривать трудные русские имена и слушать рассказы о славной плясунье в Боровичах. Курфистр саксонский прислал живописца Миллера, прося Суворова позволить списать портрет его для дрезденской галереи. Суворов очаровал Миллера своими разговорами.
   Ihr Pinsel wird die Zuge meinеs Gesichts dаrstellen, говорит он ему, dièse sind sichtbаr, аllein meine innere Menschheit ist verborgen. Ich muss lhnen sаgen, dаss ich Blut in Strômen vergossen hаbe -- ich erbebe, аllein ich liebe meinеn Nâchsten. In meinеm Leben hаbe ich keinеn unglucklich gemаcht, nie ein Todesurtheil unter-zeichnеt, kein Insect ist von meinеr Hаnd gefаllen -- ich wаr klein, ich wаr gross (ваша кисть изобразит черты лица моего: они видимы, но внутренний человек во мне скрыт. Я должен сказать вам, что я лил кровь ручьями. Трепещу, по люблю моего ближнего, в жизнь мою никого не сделал я несчастным, не подписал ни одного смертного приговора, не раздавил моею рукою ни одного насекомого, бывал мал, бывал велик)! Он вскочил на стул, спрыгнул со стула и прибавил: Bei der Fluth und Ebbe des Glucks, аuf Gott bаuend, wаr ich unеrscbutterlich, so wie аuch jetzt (в приливе и отливе счастия, уповая на Бога, бывал я неподвижен, так, как теперь) -- он сел на стул. "Вдохновитесь гением и начинайте", сказал он Миллеру. "Твой гений вдохновит меня!" воскликнул Миллер.

0x01 graphic

   Проникая в тайные помыслы великого человека, верим, что не суетный блеск, окружавший его, не величие, в каком являлся он, но надежда снова явиться среди громов побед оживляла душу его. Зная великодушный характер императора Павла, видя необходимость уступки других государей, пользуясь полною доверенностью своего монарха, Суворов все еще надеялся примирить страсти и отношения, дожить до желанной борьбы с исполином, схватившим в руки свои судьбу Франции и Европы, и умереть в битве, если уже судьба не обрекала его на победу.

0x01 graphic

0x01 graphic

   Горячо защищая славу оружия союзных войск, бывших под его предводительством, Суворов диктовал заметки против замечаний Дюмаса, помещаемых в его Précis des événеments militаires. "Победителя не судят", говорил Суворов, исчисляя свои победы. Из Аугсбурга разослал Суворов в газеты опровержение хвастливых бюллетеней Массены. Но опровергая неприятелей, он высказывал горькую истину своим товарищам и союзникам России. Исчисляя козни Тугута и ошибки гоф-кригс-рата, "без того", говорил Суворов, "в ноябре я был бы в Лионе, и Новый год праздновал бы в Париже!" -- "Le chef de l'аrmée est le génie, on le veut esprit exécuteur du scribentisme, lorsqu'à lui seul аppаrtient le jugement militаire... Césаr dit, qu'il n'а rien fаit, s'il n'а tout fini. Dédommаgements! Cherchez les dé-dommаgments à Pаris, lorsque pаr votre justice vous аurez dаns vos mаins le sort de ce roуаume. Jusque-là vos conquêtes ne sont guères аssurées, sаns lа sаge prévoуаnce qui les dicte (полководец -- гений, а ют него требуют исполнительного умишка скрибусов, когда ему одному принадлежит суждение военное. Цезарь сказал, что он ничего не сделал, если не кончил всего. Вознаграждение! Ищите вознаграждения в Париже, когда вашею справедливостью в руках ваших будет жребий Франции. До тех пор ваши победы неверны, без мудрой предусмотрительности, которая научает им). "Mаis", заключал Суворов, "Cincinnаtus n'аmbitionnе que sа chаrrue" (но Цинциннатово честолюбие -- соха его). Возражая на новые планы, представленные в Праге Беллегардом и Минто, tous ces plаns sont éloquents, mаis innаturels, beаux et non bons, brillаnts mаis insolides (все эти планы красноречивы, да не естественны; прекрасны, да не хороши), говорил Суворов. Прощаясь с Беллегардом и Минто, он изрек им мудрое предвещание гения войны и политики: Si on veut fаire encore lа guerre à lа Frаnce, qu'on lа fаsse bien, mаis si on lа fаit mаl, ce serа un poison mortel. Il vаut mieux ne pаs l'entreprendre. Tout homme qui а étudié le génie des révolutions, serаit criminеl de le tаire. Lа première grаnde guerre qu'on ferа à lа Frаnce doit être аussi lа dernière (если хотите еще воевать с Франциею, воюйте хорошо, ибо война плохая -- смертельный яд. Лучше не предпринимать войны. Всякий изучавший дух революции был бы преступник, умалчивая о том. Первая великая война с Франциею должна быть также и последняя). Через пятнадцать страшных, кровавых лет Европа убедилась в словах Суворова: великая война 1812 г. была последнею.
   Слыша об успехах Меласа в Италии, Суворов поздравлял его с победами. "Поздравляю вас, gnаdiger Pаpа!" писал он ему, "но ради Бога, спешите к Ницце и не давайте отдыха неприятелю!" Великий князь Константин Павлович привез Суворову письмо от принца Кобургского. "Убогий инвалид напоминает о себе величайшему герою нашего времени, восстановившему царства и не забывающему старого друга", писал принц Кобургский. "Скорблю об участи Германии, видя разлуку армий двух императоров. Прости, Боже, виновника! Без вас желаю лучше мира, нежели негодной войны". -- "Надобно иметь запас философии", отвечал ему Суворов, "чтобы не возгордиться похвалами из уст ваших". -- "Нет", писал Суворов Растопчину, "нет, не я произвел разрыв между высокими союзниками". Государь сам разгадал Тугута. Я служил и готов служить верою и правдою; я только сердился, что мне не дали также погулять во Франции, как погулял я в Италии".
   Император Павел призывал Суворова, хотел видеть и почтить героя. "Исчезает, истекает ХVIII-е столетие, и я со всем воинством в. и. в. повергаюсь к подножию вашего престола, моля Бога, да благословит отца отечества за подвиги, коими запечатлевает он конец года и века!" -- "Благодарю победителя при Требии, Нови и Мутентале и жалею, что мирнее начинаю новый год, нежели прошедший начал", отвечал император. "Спешите ко мне. Не мне тебя награждать, герой, но мне чувствовать и ценить твои дела, отдавая тебе должное". Император австрийский простился с Суворовым лестным рескриптом. "Не забуду заслуг ваших и подвигов ваших", писал он. Жалованье австрийского фельдмаршала утвердил он Суворову на всю жизнь. Курфирст баварский прислал Суворову орден св. Губерта. "Ордена учреждены в награду заслуг, достоинств и добродетелей. Кто более вас имеет на них право?" писал курфирст.
   В Праге Суворов простился с русскими войсками. Он прослезился и ничего не мог сказать им. Ряды воинов безмолвствовали. Они предчувствовали, что видят Суворова в последний раз. Начальство над войском сдал Суворов генералу Розенбергу. С Суворовым осталась небольшая свита. В Кракове явился он на бале у графа Траутмансдорфа, но уже казался грустен. Здесь он сделался болен, спешил в свое кобринское поместье, и должен был остановиться там, как ни желал поспешить в Петербург. Открылась жестокая болезнь, фликтена, с сильным кашлем. Встревоженный известием о болезни Суворова, император Павел прислал к нему своего лейб-медика Вейкарта. "Молю Бога", писал он, "да сохранить мне моего героя Суворова, По приезде в столицу вы увидите вполне признательность вашего государя, которая никогда не сравнится с подвигами и заслугами вашими". Ежедневно скакали курьеры из Кобрина в Петербург с известием о здоровье Суворова. Никогда не терпевший лекарств, он все еще пренебрегал медициною и лечился по-своему. Когда в Кракове советовали ему пользоваться водами, "Помилуй Бог", отвечал он, "посылайте на воды здоровых богачей, игроков, интригантов, а я болен не шутя. Мне надобны деревенская изба, молитва, баня, кашица да квас". Слыша волю императора, он подчинился однако ж приказаниям Вейкарта. Однажды Суворов велел было отыскать свою старую аптечку, подаренную ему Екатериною. "Я только хотел поглядеть на нее", сказал он, когда медик сердито отнял у него аптечку. Предписано было Суворову одеваться теплее. "Я солдат!" отвечал он. -- "Вы генералиссимус!" сказал ему Вейкарт. "Так, да солдат с меня пример берет", возразил Суворов. Никак но могли убедить его есть скоромное в Великий пост. Чувствуя облегчение, Суворов ходил в церковь, пел, молился в землю и читал Апостол. Вейкарт, человек вспыльчивый, беспрестанно сердился на него. Зато Суворов заставлял его говорить по-русски, ходить в церковь, есть постное и смеялся досаде врача. Слыша о беспрерывной благосклонности императора, со слезами говорил Суворов: "Вот это вылечит меня лучше Ивана Ивановича Вейкарта!" Он все еще деятельно занимался перепискою, пересматривал списки наград и спрашивал: "Не забыт ли кто?" Чувствуя безнадежность своего здоровья, он говорил: "Поеду в Петербург, увижу государя, и потом -- умирать в деревню!" Готовя себе сельский, мирный приют, он распоряжался домашними делами и заботился о сыне своем, жившем в Петербурге. "Закажите ему беречься роскоши, расчислите его расходы по доходам, берегите в неопытном юноше любомудрие и благонравие. Подаренные мне пушки отправьте в Коншанск. Там я выстрою себе каменный домик с церковью. Хочу там жить и надеюсь туда приехать к Петрову дню. На собранные деньги прикупите к Коншанскому что можно. Испрашивать что-нибудь у щедрого монарха мне подло, совестно, грех. В Коншанском задам я праздник, либо в Эльмантовой, хотя Коншанское мне дороже". Но в другие часы Суворов забывал о деревне своей, говорил о битвах, походе в Италию, новых планах освободить Европу, писал письма к государям и знаменитым современникам.
   Радостно услышали император и все жители Петербурга, что Вейкарт находит здоровье Суворова исправившимся и позволяет ему ехать, хотя в карете, на пуховике, и не более 25 верст в день. Суворов нетерпеливо хотел быть в столице. "Дайте, дайте мне только увидеть государя!" говорил он и с удовольствием слушал рассказы, как нетерпеливо ждут его, как император придумывает ему почести, готовит место для пребывания его в зимнем дворце, хочет встретит его с гвардиею, при пушечной пальбе и колокольном звоне. Письмо императора, где писал он, что "радуется приближению часа, когда обнимет героя всех веков", утверждало эти радостные вести. Старец оживал, веселился, торопился поездкою... Увы! Судьба готовила ему последний, роковой удар.

0x01 graphic

   "Сердце царево в руце Божией", говорил мудрый царь-певец. Не смеем разгадывать, какие причины внезапно изменили милости и благорасположение императора Павла. Неожиданно и внезапно поразила Суворова весть, что император Павел разгневан на него. Не было ли здесь Тайного умысла врагов, клеветавших на великого человека.
   Выехав из Вильны, Суворов услышал, что не почести, но гнев и негодование государя ожидают его в Петербурге; что встречи, готовленные ему, отменены; что войску не велено отдавать ему почестей, высочайше дарованных приказом 24 августа; что комнаты, приготовленные ему в зимнем дворце, отданы принцу Мекленбургскому, бывшему тогда в Петербурге.
   В нескольких станциях от Вильны свита Суворова, еще ничего не знавшая, с изумлением и страхом увидела внезапную перемену в страждущем герое. Он не мог ехать и остановился в бедной литовской хате. Припадки болезни возобновились. Бывшие при Суворове не могли удержаться от слез, видя его лежащего на лавке, прикрытого простынею, умирающего. Он громко молился, стонал и горестно повторял по временам: "Боже великий! За что страдаю?"
   Но он еще ожил. Обрадовались, когда Суворов начал снова путешествие, и особливо когда он приехал в Ригу. Там в первый день Пасхи Суворов собрал столько сил, что надел мундир, был у обедни, разговелся у губернатора. Но огонь жизни погасал, потухал и уже едва теплился в груди старца.
   Путь Суворова от Риги до Петербурга походил на похоронное шествие. Суворов лежал в карете, едва передвигавшейся. Народ толпами выходил к нему навстречу, но не смел приветствовать его, провожал безмолвно, плакал и молился за него. Пятьсот шестьдесят пять верст от Риги до Петербурга Суворов ехал две недели, он, так недавно двигавший как волшебник полчища на врагов с одного конца Европы на другой!
   Едва шевелясь, все еще шутил Суворов и иногда с улыбкою говорил: "Ох! что-то устарел я!"
   В Стрельне ждали его родные и друзья. Множество жителей Петербурга стеклось туда, и все со слезами увидели умирающего героя -- тень великого Суворова. Слабым голосом говорил он с окружавшими его, велел подводить к себе детей и благословлял их.
   Тихо ехала по Петербургу карета, и суета столичная встречала и обгоняла ее, не думая, не зная, что в ней возвращается Суворов. Он остановился в Малой Коломне, на Крюковском канале, против Никольского рынка, в доме родственника своего, графа Д. И. Хвостова (дом этот дел доныне и принадлежит полковнице Лобановой). Изнурение сил было так велико, что Суворов безмолвно лег в постель едва дыша. Крепкая воля его еще боролась с усилиями смерти, но уже недолго.
   На другой день явился к Суворову граф Ф. В. Растопчин, но не вестником милости. Суворов лежал в забытьи. Он едва узнал Растопчина, но услышав, что Растопчин привез к нему письмо короля Людовика XVIII-го, велел читать немедленно: последняя дань суеты мира -- Людовик ХVIII-й прислал Суворову ордена св. Лазаря и св. Богородицы Кармельской. "Откуда присланы?" спросил Суворов. "Из Митавы", отвечал Растопчин. Улыбка мелькнула на устах Суворова. "Как из Митавы? Король французский должен быть в Париже!" отвечал Суворов.
   Он велел вторично читать письмо Людовика XVIII-го, и, когда услышал слова: "примите, герой великий, знаки почестей от несчастного монарха, который не был бы несчастливым, если бы следовал за вашими знаменами", слезы блеснули на глазах его. Суворов перекрестился, поцеловал кресты орденов и не сказал ни слова. Как много высказало его молчание...
   Смертные томления Суворова длились. Медленно, тихо, безропотно угасал герой. Постепенно терял он память, так что забывал наконец названия недавно, одержанных им побед, хотя иногда начинал еще говорить о своих походах в Турции, приказывал поднимать себя с постели, садился в кресла, заставлял двигать их по комнате и вдруг останавливался, голова его склонялась, и из груди вырывались слова: "Зачем не умер я там -- в Италии!"

0x01 graphic

0x01 graphic

0x01 graphic

   Чувствуя приближение смерти, Суворов призвал священника, исповедался, причастился и простился со всеми окружавшими его. Наставал торжественный час, приближалась вечность, тени великих героев призывали к себе Суворова. Ночью на 6-го мая предсмертный бред овладел умирающим. Лежа в забыты, он говорил что-то... Могли расслушать слова: "Генуя... Сражение... Вперед!" Видно было, что Суворову мечтались битвы, что он отдавал приказы войску. К утру он смолк, но еще дышал... В 12 часов пополудни, 6-го мая 1800 года, в день св. Иона Многострадального не стало Суворова... Когда донесли императору о кончине Суворова, он задумался и тихо произнес: Voilà encore un héros, qui а pауé un tribut à lа nаture (вот еще один герой, заплативший дань природе)! Повелено было отдать бренным останкам Суворова почести фельдмаршала, но не генералиссимуса.
   Современники передали нам рассказ о глубоком впечатлении, какое произвела весть о смерти Суворова в столице, войсках, отечестве. Имя Суворова, тридцать лет бывшее символом побед, кончина его, так быстро, так скоро после побед, где сливались с именем Суворова Альпы и Италия, мысль, что великий почил среди скорби, все наводило на душу современников Суворова печаль, тихую, но глубокую, равно чувствуемую в чертогах царя и в хижине земледельца. А товарищи его подвигов, русские солдаты, старики, свидетели битв при Козлуджи и за Кубанью, юные герои, видевшие его при Нови и на Ст.-Готарде, как неутешно плакали они, бесстрашно смотревшие на смерть в боях, так близко и так часто!
   На другой день толпы народа теснились около дома, где скончался герой, и чинно, тихо входили посетители в ту комнату, где лежали бренные останки его. Лицо Суворова, бледное, было спокойно. Он казался спящим. Кругом лежали ордена и знаки отличий. Люди всех званий хотели видеть еще раз Суворова и проститься с ним; в числе их замечали много старых инвалидов. Они плакали и молились.
   Настало ясное весеннее утро мая 9-го, и по улицам из Малой Коломны тянулся похоронный поезд Суворова. Гроб его провожало множество сановников и духовенства. Трогательно было видеть бесчисленные толпы народа, теснившиеся на улицах до Александро-Невской обители; окна, даже крыши домов бы ли покрыты народом. Многие горестно плакали. Грусть изображалась на лицах всех. Давно ли тысячи волновались радостным приветом Суворову в Вене, Вероне, Милане, Турине! И года еще не прошло, как во храме Божием провозглашали имя "высокоповелительного фельдмаршала Суворова-Рымникского!" На Невском проспекте, близ Публичной Библиотеки, задумчиво стоял император и почтил поклоном гроб Суворова. В воротах лавры шествие затруднилось. Опасались, что высокий балдахин надгробный не пройдет в ворота. "Не бойтесь, пройдет! Он везде проходил!" воскликнул какой-то старый унтер-офицер. Обряд отпевания совершил митрополит Амвросий. В последний раз загремели Суворову пушки, когда после слов: "земля и в землю идешь!" опускали в недра общей всех матери гроб его.
   Державин шел за гробом Суворова, и выразил грусть свою о кончине его звуками поэтическими. "Северны громы в гробе лежат!" говорил бард, славивший взятие Измаила, падение Варшавы, победы в Италии и переход Альпийских гор.
   
   Кто перед ратью будет, пылая,
   Ездить на кляче, есть сухари?
   В стуже и зное меч закаляя,
   Спать на соломе, бдеть до зари?
   
   Скоро вспомнили Суворова, когда новые события поколебали в основании Европу.
   В то время, когда в Петербурге хоронили Суворова, на полях Маренго, вблизи Новийских высот, похоронил мгновенную славу свою Мелас (мая 22-го). Бонапарте, по следам Суворова перешедший Альпы, одною битвою решил войну, пока Моро поражал войска союзников на Рейне, и в Германии. Совершились предвещания Суворова. Через полгода еще мир Люневильский, потом Амиенский мир утвердили власть Бонапарте над западною и среднею Европою, десять лет стенавшею потом под железным скипетром деспота, пока не переломился этот скипетр на холмах Бородино и цепи Европы не истлели в пожаре Москвы. В грозное время великой отечественной брани, на биваках под Москвою, среди ратных товарищей, вдохновленный поэт призывал имя Суворова, указывая на великую тень его, туманным привидением предводившую к победам:
   
   Кто сей рьяный великан,
   Сей витязь полуночи?
   Друзья! на спящий вражий стан
   Вперил он грозны очи!
   Его завидя в облаках,
   Шумящих, смутным роем,
   На снежных Альпов высотах
   Возникли тени с воем?
   Бледнеет Галл, дрожит Сармат
   В шатрах от гневных взоров...
   О горе! горе! Супостат
   То -- грозный наш Суворов!

0x01 graphic

0x01 graphic

ГЛАВА XV.

Характеристика Суворова, как полководца, политика и человека. -- Частная жизнь его. -- Потомство Суворова. -- Память в народе и место в истории. -- Памятники. -- Жизнеописания. -- Заключение.

   
   Справедливо и смело пред лицом всех веков и всех народов можем назвать Суворова одним из величайших полководцев. Победа ни однажды не изменила ему, и тридцать лет беспрерывных торжеств на полях битв свидетельствуют военный гений Суворова.
   Искони был и всегда существует в мире тайный заговор против всегда прекрасного и великого, заговор глупости против ума, зла против добра, людей против человека. Кто не выкупал возвышения из толпы борьбою, и даже многие ли вынесли из нее светлыми и непомраченными достоинство и величие человека! Суворов принадлежат к этим немногим исключениям. Человек недоверчив на добро, легковерен на зло, завистлив на славу великих, забывчив на подвиги. В чье изображение не бросали грязью неблагодарные современники и равнодушные потомки! На чью славу не посягали близорукие судьи, самозваные ценители достоинств! Суворов не избег общей участи. При жизни боролся он о злобою, завистью, недоумением современников, и при жизни и после смерти посягали на его славу героя, на его достоинство человека. Не видим ли и ныне скрибусов (как называл он их), оценивающих дела Суворова и открывающих его ошибки? Напрасно будем говорить им, что "победителя не судят". Здесь другое возражение их: счастье, удача, говорят нам. Тщетно будете повторять слова Суворова: "Сегодня удача, завтра удача, помилуй Бог! надобно же немного и ума", или вспоминать слова его: "Что такое счастие? Ослиная голова ревет: счастие такому-то! У фортуны только один хохол на голове, а голова у нее голая: умей ловить ее за хохол, пропустишь -- не поймаешь!" Кто же ловит фортуну за хохол? Ум и гений.
   Не будем отвечать завистливым чужеземным клеветникам, в глазах коих Суворов виноват тем, что он был "русский", слово созвучное для них слову: "варвар". Они видят в нашем Петре Великом самовластного деспота, игравшего просвещением, как игрушкою, и дубиною заставившего русских называться европейцами. Они уверяют, что в славный наш 1812 год мы но победили, но заморозили полчища Наполеона. Они видят и в Суворове кровожадного, дикого воителя, указывая на развалины Измаила и Праги, поражавшего громадами войск толпы мусульман и уступившего при встрече с образованным войском, если превосходство сил и дало ему вначале победу. Оставим их, забудем отвратительную клевету и пустую болтовню, начиная с остроумных, но пошлых шуток Байрона до ругательств сплетателя каких-нибудь лжей, уверяющего, что герой наш был "чудовищно, у коего в теле обезьяны скрывалась душа пса" (un monstre qui renferme dаns un corps de singe l'âme d'un chien de boucher). Такие слова, такие речи ниже опровержения, ибо опровергать их значило бы унижать свое достоинство.
   Суворов был рожден воином, жил войною. Подобно Петру Великому, Карлу ХII-му, Фридриху, Наполеону, Тюреню, Монтекукули, он был создан воином, как другие бывают созданы поэтами и законодателями. Мечты, вследствие коих война почитается злом, останутся мечтами: война зло необходимое, как страсти, как поэзия, как жизнь, как смерть. Среди других Божиих созданий гордо стоить воин с мечом своим, и губитель ближних становится благодетелем человечества, избранником судеб. Кроткий и миролюбивый гражданин и человек, воин дышит полною жизнью только в лагере, веселится только среди громов битвы: ему тесно дома, в быте семьянина. И вся жизнь Суворова была мысль войны. Он отрекался от семейного счастия, он отдавал свое честолюбие, свои страсти, жизнь свою, отдавал одному: война была его стихия, его бытие -- его все!
   Смотря на Суворова как на воина, пройдите мыслью все события жизни его, начиная с первого опыта битв в Пруссии, потом в Польше, Турции, Крыму, на Кубани, снова в Турции, снова в Польше и наконец в Италии и Швейцарии, какой ряд подвигов, и многих ли имена станут рядом с именем Суворова? Отвергая, не только в деле военном, но и во всех делах человеческих мысль о постоянном счастии одного, о непреоборимом невзгодьи другого, мы утверждаем, что человек столько же сам создает свою судьбу, сколько судьба властвует над его жребием. Соединение этих двух причин творит великое, и это великое -- гений, являющийся в свое время, на свое делю и свое делание, да оплодотворит новою идеею человечество: здесь тайна счастия Суворова.
   Бесспорно, первая причина -- гений, этот дух Божий, вдохновляющий избранных, редкий гость на земле. Изучать вдохновение гения мы можем, но понять его -- не наш удел. Так взор наш видит недоступную вершину Монблана, но она недосягаема нам. Суворов был полон гениального восторга войны. Вдохновение сверкало в его взорах, вспыхивало в его идеях, загоралось в минуту решительную. Взор его был орлиный. Безотчетно угадывал он место и время. Остановка и удар казались в нем каким-то математическим расчетом, и он никогда не ошибался в нем. Непобедимая сила воли Суворова была также изумительна. Сколько раз больной, едва движущийся, он оживал в минуту решительную, вполне оправдывая мысль Канта, что сила воли покоряет тело.
   Но к гению Суворов присовокупил два пособия: труд и науку. Подчинив труду тело свое, слабый, бессильный от природы, он сделался железным человеком, переносил зной, холод, голод, жажду, не знал утомления в верховой езде и владел шпагою как искусный фехтмейстер. Так ум свой обратил он на приобретение науки. В детских летах изучал он историю, и особенно историю военную, избирая творения и дела великих людей. Он не терпел и презирал педантов, уставщиков кавык военного дела, постигнув, что читать надобно многое, изучать немногое. Суворов читал однако ж все, что мог, и даже ни один из новейших говорунов но ускользал от его внимания, но только для уверенности в том, что в них ему учиться нечему. Он присоединил к истории обширное знание географии, и изучал места всех знаменитых войн и походов древних и новых. Воюя в Италии, он помнил топографию походов Аннибала и Евгения на тех местах, где водил свои войска. Должно ли говорить о дополнительных сведениях: математике, инженером искусстве, языкознании? Низлагая крепости, он и сооружал их: говорил с турком, немцем, французом на их языках, а из русского языка создал себе свой особенный язык. Важный, ясный в донесении и диспозиции, язык Суворова был лаконически гениален в его письме и беседе, -- и как доступен был солдату особенный, созданный Суворовым солдатский язык!
   Затем Суворов по опыту узнал жизнь, бытие, отношения солдата, офицера и генерала. Он живал среди солдат, в их казармах, сиживал за их кашицей, беседовал за их бивачным огнем, и даже на полях Италии, вмешиваясь в их толпу, казался их товарищем. Он изучил военные уставы и воинские законы, весь быт, все что окружает солдата, -- все от его ружья с его шага до образования и идей, какие ему необходимы. "Не обижай обывателя: он тебя поить и кормить. Умирай за церковь и царя: останешься -- честь и слава, умрешь -- церковь Бога молит! Возьмешь крепость и лагерь, твоя добыча, но без приказа на добычу не ходи. Неприятель сдался, пощада. Бойся больницы. Немецкие лекарства тухлые, вредные; у нас свои порошки, травка-муравка. Береги здоровье, а не бережешь -- палочки! Будь здоров, храбр, тверд, решителен, справедлив, благочестив. Молись Богу: у Него победа, Он твой генерал. Ученье свет, неученье тьма. За ученого трех неученых дают -- мало: давай нам шесть, давай десять! Богатыри! неприятель от вас дрожит, но есть враг хуже неприятеля и больницы -- немогузнайка, намека, догадка, лживка, лукавка, краснословка, краткомолвка, двуличка, вежливка, бестолковка, кличка что и не выговоришь: край, афон, вайрон, рок, ад -- беда с ней! Слушай, слушай: субординация, экзерциция, послушание, обучение, дисциплина, ордер воинский, чистота, здоровье, опрятность, бодрость, смелость, храбрость, победа, слава, слава, слава!" И как понимали такой язык солдаты! Вспомните после этого, как дорожил Суворов воинским ученьем и экзерцициею. Но у него было свое ученье. Его ученье требовало силы, смелости, пахло порохом войны, а не одной пылью плац-парада. Читайте его "Вахт-парад", его "Поучение солдатам", и у него учитесь учить солдат. "Солдат ученье любит, было бы с толком!" говорил Суворов. Читайте и наставление Суворова о солдатском здоровье -- это настольные книги офицера. Друг солдата на биваке, Суворов был грозен в деле, в службе, и тогда солдат являлся в руках его чудным орудием его воли. "Они ропщут на меня -- вздор! Слюбится!" говорил Суворов. "Детей купают в холодной воде; они плачут, а зато бывают здоровы! Слышите, как они хвалят меня?" говорил он однажды, слыша ропот на него. Он подъезжал к рядам недовольных, начинал говорить, и все умолкало перед ним.
   И от солдата, и от офицера равно требовал Суворов быстроты, отваги, готовности, присутствия духа. Отсюда происходили ого требование немедленного ответа на всякий вопрос, его нелепые вопросы, затруднявшие вопрошаемого, его ненависть к немогузнайке, нихтбештимзагеру и унтеркунфту. "Сколько отсюда до месяца? Сколько звезд на небе?" спрашивал Суворов и ценил ум в ответе, когда ему говорили: "Два солдатских перехода". "Постойте, оосчитаю!"
   Но для офицера и генерала были у него высшие требования, высказываемые языком Плутарха и Цезаря: Les vertus militаires sont: brаvoure аu soldаt, courаge à l'officier, vаleur аu générаl. Аimez lа vrаie gloire, distinguez l'аmbition de lа fierté et de l'orgueil. Conservez dаns votre mémoire les noms des grаnds hommes et suivez-les dаns vos mаrches et vos opérаtions, mаis аvec prudence (добродетели военные суть: храбрость солдату, мужество офицеру, бесстрашие генералу. Любите истинную славу, различайте честолюбие от тщеславия и гордости. Храните в памяти имена великих людей и следуйте им в ваших походах и войнах, но осторожно).
   И как простого солдата, он умел возвысить до себя, одушевить и вдохновить офицера и генерала. У него не было людей ничтожных. Кто с Гудовичем советовал отступать, тот с Суворовым брал Измаил. Войска, с Ферзеном отступавшие от Варшавы, взяли Прагу. Союзники, трепетавшие пред Моро и Бонапарте, были героями с Суворовым. Но его взгляд, проникавший души истинных героев, угадывал Багратионов, Милорадовичей, Каменских среди других товарищей.
   Так приготовляя и себя и войско, Суворов никогда и ничем не пренебрегал. Не доверяя никому, он сам входил во"все малейшие подробности; не оставлял ничего на чьем-нибудь о чете: все было на отчете его. Ne méprisez jаmаis votre ennеmi, quel qu'il soit, et connаissez bien ses аrmes, sа mаnière de s'en servir et de combаttre, sаchez vos forces et ses fаiblesses (никогда не презирайте вашего неприятеля, каков ни был бы он, и хорошо узнавайте его оружие, образ действовать им и сражаться, свои силы и его слабости). Он сам учил под Измаилом ставить лестницы на вале. При каждой малой сшибке он сам осматривал местоположение. Рассмотрите его диспозиции: обезоруживает ли он корпус поляков, располагает ли штурм Измаила и Праги, сражается ли при Требии и под Нови, идет ли на Ст.-Готард, -- все предписано, все условлено, каждому указаны его место, его обязанность. "Кажется, предполагаю, может быть не должны быть в военном плане. Гипотезе не должно жертвовать войсками. Читай десять заповедей: видишь ли, как они ясны и точны!" Так говорил Суворов, и везде, всюду был он сам, надзирал, ехал, шел впереди и сзади. Посмотрите, как он сам стережет клетку Пугачева, сам едет за Кубань, сам впереди войска идет под Рымником и под Гирсовою, так что в оба раза едва не попадается в руки неприятельских наездников. Из Немирова в Прагу он едет несколько сот верст верхом. Разглядывая каждый ручеек, каждый пригорок, он предводит, он и подает пример.
   Наконец, будем откровенны в заключение всего. Суворов отваживал свою жизнь всегда и везде: от первой пули, в 1759 году просвистевшей над его головою под Куннерсдорфом, до последнего ядра в 1799 году, прожужжавшего мимо него в Мутентале. Отважность Суворова доходила до безрассудства.
   Фельдмаршал, он нес в битвы свою голову, как молодой корнет, сражающийся за первый крестик. Смерть в битве была любимою мечтою его. Множество ран и изувеченное тело свидетельствовали его отвагу. В течение сорока лет он ставил на карту все, и только чудо могло спасать ого среди бесчисленных опасностей, каким он подвергался! "Кутузов знает Суворова и Суворов Кутузова! -- говорил он под Измаилом: -- ни он, ни я не пережили бы неудачи!" Но действительно ли такая отвага, такая решительность, такая "смерть копейка" -- безрассудство? Не голос ли она Провидения великому человеку, что жизнь его стережет ангел-хранитель, внятно говорящий ему: "Падет от страны твоей тысяща и тма одесную тебе, но к тебе не приблизится смерть"? Как? Неужели вы не видите, что так всегда поступали великие избранники? Вы укажете на Густава-Адольфа, на Тюреня, павших в битвах, и ближе -- на Вейсмана, в коем погиб, может быть, другой Суворов? Вы скажете, что полководец должен соразмерять храбрость свою. Но где эта мера? Не находило ли ленивое ядро виноватого там, где он беспечно был зрителем благоразумным? Так, Петр, Фридрих, Наполеон, бывши монархами, подвергались гибели битв. Так, умалчиваем имя его, один из избранников Провидения стоял грудью против пули мятежника, был бестрепетен под ядрами турков, равнодушен на корабле, несомом бурею к берегам вражеским, и смело явился среди столицы своей, губимой ужасом болезни смертоносной! Спросите у них, у этих избранников, о тайне отваги их и сознайтесь, что она вздохновляется непостижимо, как гений, коего никогда не разгадать нашей мудрости. Без этой уверенности в судьбу свою, без этого высокого фатализма, если осмелимся так сказать, великое недоступно.
   И вот где, в этих соединенных причинах, скрывалось то, что всегда вело Суворова к победе и что казалось близоруким наблюдателям слепым счастием и случаям. Согласимся: был и в его делах случай, было счастие, то, что пропускает человек обыкновенный и чем пользуется человек гениальный. Есть случаи в жизни человека, ест что-то, где видим неизъяснимое и что у простолюдинов называется счастием. Провидение выводит избранников своих именно в назначенном месте, в назначенное время. Суворову надлежало явиться при Екатерине, понявшей "своего генерала", надлежало учиться с первых опытов у Фридриха, надлежало не встретиться с Бонапартом в Италии, как надлежало ему не погибнуть прежде в тысяче опасностей. Но сколько было в те самые времена, в тех самых обстоятельствах других, и они но умели пользоваться случайностью, но были Суворовыми. Сколько и препятствий ставила Суворову судьба на пути, сколько раз вязали его интрига, мелкий расчет, зависть других, сколько было случаев, где погибли бы ум, воля и средства всякого другого? Он жил при Екатерине, оценявшей его, но не Екатерина ли выдала Суворова Потемкину и интриге дворской, пока Польша не заставила вновь вызвать его на победы? Все сослуживцы Суворова учились в Семилетнюю войну, но почему не выучились у Фридриха другие? В Италии не был Бонапарте, но там был Моро, совершивший достопамятное отступление в 1796 году и победитель при Гогенлиндене в 1800 году. Пусть Екатерина спасла Суворова от завистливости Румянцева, но вспомните Суворова под властью гоф-кригс-рата, вспомните оставленного, среди гор Швейцарии, где впереди были победительный неприятель и могилы русские, сзади недоступные горы и где войско его, верное войско, лишенное всех средств существования и битвы, в первый раз восставало против него и говорило: куда ведет он нас? И, как будто показывая, что счастие но удел великих, судьба вызывает Суворова из его уединения, куда забросили его злоба врагов и интрига, и среди торжеств лишает его услаждения тихо и мирно почить на лаврах.
   Только не изучавший дел Суворова может поверить ложному мнению тех, кто после счастия и удачи приписывал победы Суворова многочисленности войск, стремлению давить громадами и не жалеть потери людей за успех. Напротив, почти всюду находим Суворова в равном и наиболее в меньшем числе войск против числа неприятелей. Официальные отчеты доказывают, что в Италии сражался он равным числом, и многочисленность ли давала ему победу при Рымнике, Фокшанах и во всех битвах с оттоманами? Там везде были у него сотни против тысяч. Укоризна, что Суворов не жалел потерь, -- наглая клевета. Суворов дорожил жизнью каждого солдата, но не жалел потерь при перелетах своих с места на место, при ударе, зная, что гораздо более утратит медленною войною, ползя черепахой, вместо орлиного взмаха. В лагере, в походе, в больнице жизнь солдата была ему драгоценна. Сравните, чего стоил Очаков при человеколюбивой осаде Потемкиным, и Измаил при бесчеловечной жертве людьми Суворовым. Слова, что Суворов легко мог побеждать только буйные дружины турков и нестройные толпы польских конфедератов, опровергаются италийским походом. Но справедливо ли мнение о легкости войны с турками? Их били Евгений и Монтекукули, и Суворов довел победы над ними до какой-то игры военной. Но прежде, и даже после Суворова, не нестройные ли толпы турков оспоривали победы у полководцев Австрии и России? Не приходил ли в отчаяние Румянцев в 1771, 1773, 1774 и 1775 годах, сражаясь с турками? Не от стен ли Акры отодвинулся гений Бонапарте? Суворов довел до совершенства искусство бить турков потому, что постиг тайну побед над ними и привел ее в тактические правила.
   Мы говорим: "тактические правила", но не сам ли Суворов отвергал всякую тактику? Недоразумение забавное! Мы виде ли, как приготовился он наукою к своему делу, и глубокая тактика всегда руководила его. Отвергал он академическую тактику, которая то же, что риторика в поэзии, схоластика в науке. Эту тактику презирал Суворове, но он не скрывал тайн своей высшей тактики, и какую наставительную науку могло бы составить изучение походов и битв Суворова (доныне не изъясненных) людьми, которые были бы в состоянии понимать их!
   Правда, и сто раз повторял ее сам Суворов, что вся тактика его состояла в трех словах: быстрота, глазомер, натиск. Но не всякая ли наука состоит из немногих истин? Изучите их, поймите их, и ивы узнаете науку, но приложение этих истин бесконечно, и ему даже нельзя научиться. Здесь понятны слова Суворова, что война не наука, а искусство; что науку войны составляет гений; что плана в войне нет, и все определяет глазомер, дополняет быстрота, кончит натиск. У Суворова было несколько основных правил, и они были глубоко верны. Таковы были его правила: оборонительную войну должно вести только для перехода в наступательную. Наступательная война дает победу. Разделенные движения и растянутые линии гибельны. Высадки дело всегда бесполезное. Должно стремиться к одной главной точке и забывать о ретираде, оставляя за собою только главные точки опоры. Быстрота и внезапность заменяют число. Натиск и удар решат битву и приступ предпочтительнее осады. Так, в выборе орудий битвы Суворов считал вернейшим оружием штык. Таковы были его правила, и не должны ли они составлять оснований военной науки? Скажем более, не составляли ли они их у всех великих полководцев, от Александра и Цезаря до Фридриха и Наполеона? Повторяем, приложения основных истин бесчисленны: изучайте походы Суворова, и вы изумитесь многоразличию приложений при немногих основаниях. "Всякая война различна: здесь масса в одном месте, там гром повсюду. Вспомните, что Суворов велит изучать своего неприятеля, что глазомер его правило, что местность определяет у него победу. L'étude permаnеnte du coup d'oeil vous rendrа grаnd générаl, говорил он. Sаchez profitez des situаtions locаles, gouvernеz lа fortuне, c'est le moment qui donnе lа victoire. Mаîtrisez lа fortunе pаr lа célérité de Césаr qui sаvаit si bien surprendre ses ennеmis, même en plein jour, les tournеr et les аttаquer аux endroits où il voulаit et à quel temps. Hаbituez-vous à unе аctivité énfаtigаble. Soуez pаtient dаns vos trаvаux militаires, et ne vous lаissez point аbаttre pаr les revers. Sаchez prévenir les circonstаnces fаusses et douteuses, mаis ne vous lаissez pаs surprendre pаr une fougue déplаcée (беспрерывное изучение взгляда сделает тебя великим полководцем. Умей пользоваться местностью, управляй счастием: мгновение дает победу. Властвуй счастием быстротою Цезаря, столь хорошо умевшего захватывать внезапно врагов даже днем, обращать их куда ему угодно и побеждать когда угодно. Приучайся к неутомимой деятельности. Будь терпелив в военных трудах и не унывай при неудаче. Умей предупреждать обстоятельства ложные и сомнительные, но не увлекайся неуместною горячностью).
   Сообразите его план войны с французами, диктованный Прево-де Люмиану, его планы в Италии и после итальянского похода. Планы Суворова так же поучительны, как его диспозиции битв и его наставления солдату.
   Так, в Польше с 1769-го до 1772 года Суворов с малыми силами ведет войну гверильясов, является везде, летает всюду, не дает соединиться конфедератам. и потому не боится раздельной многочисленности их. В турецкой войне 1773 -- 1774 годов он начинает приложение своей тактики против турков, состоявшей в постройке малого варея, расстановке кареев шахматом, охлаждении горячки нападений картечами, выборе минуты для удара штыком и неутомимом преследовании, дабы не дать опомниться неприятелю. Не пренебрегайте действиями Суворова на Кубани и в Крыму: здесь еще новое приложение его тактики. В турецкой войне 1787 -- 1790 годов Суворов вполне развил свою тактику против турков. Каре, картечи, штык; не дать опомниться; крепость сдается при быстроте движения вперед, блокируется, если не сдалась, берется приступом, если нельзя оставить ее при быстром расширении движения вперед. При Фокшанах и Рымнике Суворов выигрывает неожиданностью перехода, скрытным приближением, шахматною постройкою кареев, -- нападение, удар, картечи, быстрота преследования решают дело. Если бы слушали Суворова, нельзя сомневаться, что русские были бы в Адрианополе за сорок дет прежде 1829 года! В польской войне 1794 г., посмотрите, как очистив ударом Литву от Сираковского, он останавливается, ждет целый месяц, рассчитывает время и решает войну ударом. Но верх искусства его -- поход Итальянский. Он хочет решить быстротою, пользуясь смятением Шерера; лишенный средств, искусно маневрирует против Моро, обманывает его и Магдональда, бьет Магдональда, обращается на Моро, и принужденный необходимостью медлить, тщательно бережется от Шампионета, выманивает Жуберта к Нови, схватывает минуту битвы, устремляется на неприступные высоты, рассчитывает миг удара, бросается в битву сам и обходным движением Меласа решает победу. Опять нет сомнения: дайте ему еще месяц времени, и Генуя была бы взята, и армия Шампионета не существовала бы, Его планы эрцгерцогу Карлу, его борьба в Италии бесспорно доказывают, что даже и при исполнении чужого плана, оставаясь в Италии, он был бы в ноябре в Лионе и в январе 1800 года в Париже.
   Спрашивают: какую же эпоху сделал, какое изменение произвел Суворов вообще в военном искусстве? Что приложил он к науке войны? Но, кроме приведения в правила тактики против турков, не угадал ли он тайны новейшей тактики европейской, развитой в революционные войны и в войнах Наполеона? То, что европейцы называют Наполеоновским, не должны ли мы справедливее назвать Суворовским? Глазомер, быстрота, натиск не были ль основным правилом Наполеона? Не тем ли победили его в 1813 и 1814 годах? Поход русских в Турцию в 1829 году не был ли исполнением мысли Суворова? Удар Паскевича на Варшаву не был ли повторением удара Суворова на Прагу в 1794 году? Штык, усовершенствованный Суворовым, не сделался ли решителем побед в руках русского солдата? И если вы станете утверждать, что Суворов отвергал тактику, мы скажем, что он отвергал ее потому, что он пересоздал ее и потому мог отвергать, что был творцом новой науки войны.
   Мы говорили о Суворове, как о воине и полководце. Менее ли велик он в других отношениях, рассматриваемый как политик, как дипломат? И здесь, отвергая лживую, обманчивую политику и вероломную дипломатику, он создавал свое и как глубоко проникал он в тайны политики, в уменье двигал событиями и людьми!
   Мы видели Суворова после укрощения Пугачевского бунта, умиряющего страны, опустошенные и взволнованные злодеем. Вспомним дела его в Крыму и на Кубани, где он способствовал покорению России остатков монгольских племен, предлагал план свой довершить покорение Крымского полуострова и усмирял ногайцев; вспомним пребывание его в Польше с 1794 года и наконец дела его в Италии, где призывал он под власть законных государей народы, и тысячи принимались за оружие против общего врага. Всюду приобретал он любовь, доверие, благословение жителей. Читайте его планы войны против французов, его донесения из Италии, его замечания о современном положении Европы; вспомните слова его в Праге Беллегарду и Минто о французской революции. Вы убедитесь, что не только воин, но и великий политик был герой Рымника и Требии. Если нам позволено предполагать, что могло В быть при тех или других обстоятельствах, можем утвердить, что дела Европы могли бы совершенно измениться при исполнении планов Суворова и события 1814 года могли бы перенестись в 1799 год.
   Характер Суворова был прекрасно высок: Не себя ли изображал он, изображая характер истинного героя? Le héros, говорил он, est hаrdi sаns fougue, célère sаns brusquerie, аctif sаns étourderie, subordonné sаns souplesse, chef sаns suffisаnce, vаinqueur sаns vаnité, аmbitieux sаns fierté, noble sаns orgueil, аisé sаns duplicité, ferme sаns opiniâtreté, discret sаns dissimulаtion, solide sаns pédаntisme, аgréаble sаns frivolité, uni sаns mélаnges, dispos sаns аrtifice, pénétrаnt sаns ruse, sincère sаns bonhomie, аffаble sаns détours, serviаble sаns intérêt, résolu, fuуаnt l'incertitude. Il préfère le jugement à l'esprit. Ennеmi de l'envie, hаinе et vengeаnce, il аbbаt ses аntаgonistes pаr lа bonté et dominе ses аmis pаr sа fidélité. Il fаtigue son corps pour le renforcer. Il est mаître de lа pudeur et de lа continеnce. Sа morаle est lа religion, ses vertus sont celles de grаnds hommes. Plein de cаndeur, il méprise le mensonge, droit pаr cаrаctère, il culbute lа fаusseté. Son commerce n'est qu'аvec les gens de bien. L'honnеur et l'honnêteté se décèlent dаns toutes ses аctions. Il est chéri de son mаître et de l'аrmée. Tout lui est dévoué et tout est plein de confiаnce en lui. Un jour de bаtаille ou de mаrche il pèse les objets, il аrrаnge les mesures et se résignе pleinеment en lа Providence Divine. Il ne se lаisse pаs gouvernеr pаr le torrent des circonstаnces, mаis il se soumet les événеments. Аgissаnt toujours аvec prévoуаnce, il est infаtigаble à, tout moment {Герой смел без запальчивости, быстр без торопливости, деятелен без опрометчивости, подчинен без изгибчивости, начальник без самонадеянности, победитель без тщеславия, честолюбив без надменности, благороден без гордости, доступен без лукавства, тверд без упрямства, скромен без притворства, тверд без педантства, приятен без легкомыслия, ровен без примеси, обязателен без хитрости, проницателен без коварства, искренен без оплошности, благосклонен без изворотов, услужлив без своекорыстия, решителен, убегает недоумений. Он предпочитает рассудок остроумию. Враг зависти, ненависти, мщения, он низлагает соперников добротою, управляет друзьями верностью. Он утомляет тело, укрепляя его. Он властитель стыдливости и воздержания. Нравственность-- его религия; его добродетели суть добродетели великих людей. Исполнен откровенности, он презирает ложь; правый по характеру, он отвергает лживость. Он в сношениях только с достойными людьми. Честь и честность сокрыты во всех делах его. Он любим своим повелителем и войском. Все ему предано и исполнено доверенности к нему. В день битвы или похода он взвешивает предметы, уравнивает меры и вполне предается Божественному Провидению. Не увлекаясь потоком обстоятельств, он подчиняет события. Всегда действуя предусмотрительно, он неутомим каждое мгновение.}. Кажется читаете страницу Плутарха, читая эти строки. И таков был Суворов.
   Он любил славу и не скрывал своей любви, любил славу больше всего, ставя выше ее только счастие и блого отечества, с коими соединял он благоговение к монархам, гордясь именем русского, восклицая перед рядами воинов своих: "Слава Богу! я русский и вы русские!" Суворов видел в славе, в почестях награду свою, дорожил отличиями, им полученными. Но как различно было его честолюбие от мелкого честолюбия, как глубоко было его презрение к интриге; к тому, чем успевали другие. Польза, истина были у него впереди всех страстей, и гордый характер его, допуская уклончивость перед сильным, никогда не уступал ему своей славы, своей чести. В юных летах, разгадавши век свой, Суворов прикрыл себя мантией Диогена, но сколько раз в жизни ого можно было применить к нему известный стих Руссо (Le mаsque tombe, l'homme reste et le héros s'évаnouit) в обратном смысле: Маска падает, человек исчезает и является герой! Он забыл о своем притворстве, противореча в польской войне робкому Веймарну, указывая Румянцеву путь к победам, оскорбляясь, когда Каменскому отдали лавры его побед, Он видел в Потемкине великого человека и повиновался ему, но как смело говорил он ему под Очаковым, и как велик был он, победитель под Рымником и в Измаиле, говоря Потемкину: "Я не торговаться к вам приехал -- только Бог и Царица моя могут наградить меня!" А как велик он, когда после смерти Екатерины враги успевают оклеветать его, как велик он Цинциннатом в своем уединении, непреклонный, гордый, согласный лучше надеть рясу инока, нежели купить милость унижением, идти в келью монастырскую, нежели вмешаться в толпу ласкателей дворских! Нам могут казаться странными земные поклоны Суворова Екатерине, униженные выражения в письмах его Потемкину, но то были условия, приличия века его. "Государь!" говорил китайский мудрец, когда ему угрожал смертью раздраженный монарх, перед троном коего стоял он на коленях, стуча лбом в землю, "Государь! я не подпишу повелеваемого тобою: ты несправедлив!" Не выше ли был он, этот раболепный китаец, в ту минуту гордого европейца, который не становится на колени, но униженно склоняет волю свою перед прихотью какого либо гордого временщика, пресмыкаясь в его передней? Поймите величие Суворова, коленопреклоненного перед Екатериною и гордо отказывающегося от милостей Потемкина, падающего на колени перед императором по приезде из Коншанского, когда ничто прежде не могло преклонить его воли, пока не услышал он слов: "Не время считаться!.. Виноватого Бог простит!" Не удивляйтесь, если Суворов, посылая к Потемкину какого-то молодого родственника, пишет Попову: "Представьте его Светлейшему Князю, велите поклониться пониже, и ежели может быть удостоен, поцеловал бы его руку. Доколе Жан-Жаком мы не были опрокинуты, целовали мы у стариков руку. Прикажите ему исполнить как приличнее". Так он писал дочери: "Когда будешь во дворце и встретишь стариков, показывай вид, что хочешь поцеловать у них руку, отнюдь не позволяя целовать им своей руки". Обычаи и приличия изменяются, но основания благородства неизменны. Во времена Суворова в нравах русских оставались еще следы бытия России до Петра Великого. Он запретил становиться на колени при встрече с ним на улице; Екатерина уничтожила подпись полуименем и слово: "раб", в просьбах и письмах на имя царское. Этикет и приличия дворские и общественные почти во всей Европе до самого окончания прошлого века носили на себе следы времен феодализма и века Людовика XIV-го.
   Суворов, свято чтивший обычаи предков, видевший в них основание добродетелей, наблюдавший пагубные следствия идей, распространявшихся с последней четверти прошедшего века, любил нарочно усиливать, увеличивать в глазах других все, что начинало казаться устарелым и обветшалым. Так изъявлял он знаки униженной покорности при встрече с старшими по чину стариками и женщинами, нарочно исполнял все обряды религиозные, молился проезжая мимо церкви, клал земные поклоны перед образами, строго держал посты, крестился входя в комнату, садясь за стол и даже зевая. Во всем житье своем хранил он патриархальную простоту старины, даже предрассудки и суеверные поверья, хотя понимал всю тонкость светского обращения, был чужд суеверия, любил и требовал образованности и просвещения и в обращении, даже с подчиненными своими, позволял полную свободу. Строгий на службе, неукоснительно соблюдавший требования дисциплины, он казался другом и товарищем самых солдат, не допуская только нарушения приличий. В обращении не отставал от своих привычных странностей, но никогда не нарушал правил благопристойности и вежливости. Soуez frаnc аvec vos аmis, tempéré dаns votre nécessаire, désintéressé dаns votre conduite, аpprenеz de bonne heure à pаrdonnеr les fаutes d'аutrui, et не vous pаrdonnеz jаmаis les vôtres (будь открыт с друзьями, умерен в необходимом, бескорыстен в поведении, заранее учись прощать ошибки других и никогда не прощай своих ошибок), говаривал Суворов.
   Он был небольшого роста, худощав, немного сгорблен, сложения слабого по природе, и здоровье его было ослаблено кроме того трудами, увечьем, ранами. Но такова была сила души его, так приучено было к труду и лишениям тело его, что никакие перемены климата, времен года, походы, бессонные ночи, изнурительная езда верхом не истощали его, и он изумлял бодростью мощных и сильных. Голова его рано поседела и на ней оставалось немного волосов, собранных локоном напереди. Лицо его было покрыто морщинами, небольшое, сухощавое, но оживлялось голубыми глазами, всегда живыми и светлыми. Зрение до самой смерти сохранилось у него необыкновенное. Каждый день начинал он тем, что его окачивали холодною водою со льдом, даже зимою. Он всегда спал на сене или соломе, даже и тогда, когда живал в царских дворцах и великолепных чертогах. Он не терпел пышности и великолепия. Пища его была простая, русская: щи, каша, пирог, а питье квас. Перед обедом оя всегда выпивал рюмку водки, а после обеда рюмку вина. В походе иногда довольствовался он солдатским сухарем и водою. Редко выезжая в гости, за самым роскошным обедом ел он немного и не любил ни пиров, ни балов, являясь на минуту и убегая после какой-нибудь шутки. Проиграв однажды в молодости значительную сумму денег, он дал себе слово не играть никогда в карты, держал его, и даже терпеть не мог карт. Он не курил табаку, но нюхал простой русский табак. Изящные художества казались ему забавою. На музыку смотрел он, как на средство возбуждать бодрость воина, считал ее необходимостью в битве и походе, водил полки в сражения с музыкою и пением и особенно любил русские песни. Преданный одной мысли, Суворов всегда вел жизнь уединенную. Прислугу его составляли двое-трое служителей, в числе коих много лет находился у него Прошка, некогда спасший ему жизнь в битве, пьяница и грубиян, камердинер его. Суворов вставал часа в два пополуночи, окачивался холодною водою, одевался в куртку, надевал на шею какой-нибудь орден, молился и пил чай. Тогда являлся его повар, и ему заказывались: спартанская похлебка, вавилонский соус, ассирийская каша, финикийский пирог. После уроков в турецком языке для экзерциции памяти являлись чиновники с бумагами, и в шесть часов Суворов выходил на ученье или на развод в мундире. В 9 часов он обедал, приглашал к себе офицеров и генералов. Адъютант его читал Отче наш. Каждый из гостей должен был отвечал: Аминь! Кто забывал аминь, тому не давали водки. Обед шел скоро, но за столом сидели долго: это было время отдыха, время шутки и проказ. Суворов говорил тогда без умолка, мешал изречения мудреца с шалостями ребенка, коверкался, кривлялся, дрыгал, умилял трогательным рассказом, воззвышал душу воспоминанием и вдруг пел кукуреку, прыгал на одной ноге, несмотря ни на чье присутствие. Вдруг он вставал, громко молился, убегал из комната, ложился спать, и иногда спал три-четыре часа. Вставши он долго умывался и начинал дела. Здесь являлся другой Суворов. Не оставляя шуток и проказ даже во дворце, везде, где он бывал, прыгая, бегая, кланяясь странным образом, Суворов изменялся, принимаясь в кабинете своем за дело. Он был тогда важен, задумчив, красноречив, удивлял быстротою соображений и не допускал ни малейшей шутки. Так, в торжественных случаях, при приеме иностранцев, на параде, в праздничные дни в церкви, являясь в богатом мундире, обвешанный орденами, своим быстрым взглядом, седою как лунь головою, он внушал невольное почтение. "Здесь я не Суворов", говорил он, "а фельдмаршал русский!" По окончании дел Суворов оставался один и посвящал время чтению и ученью. До самой смерти чтение было его отдыхом. Поэзию назвал он услаждением сердца. "Где есть Ахиллесы, там должны быть Омиры: они ведут к славе героя!" говаривал Суворов. Любя и уважая Державина, Суворов любил Кострова, переводчика Илиады и Оссиана. Суворов и Наполеон восхищались Оссианом. Державину и Кострову иногда отвечал он стихами, которые сам называл смеясь "косноязычными".
   Суворов был не только благочестив, но даже набожен, и поставлял религию обязанностью воина. Мы уже видели, что он сам певал и читывал в церкви. Молитвою начинал он каждую битву и каждый поход. Молебствия после побед отправлялись с возможною торжественностью, и раздача орденов и наград производилась всегда в церквах после молебна. Суворов брал крест, звезду, шпагу, крестился, целовал знак отличия и, вручая его, благословлял награждаемого. Милосердие, благотворительность, правдолюбие, целомудрие были добродетелями, украшавшими Суворова. Страшный в дни брани, неотступный требователь исполнения должности, он миловал, щадил врагов, строго наказывал обиду мирных жителей и благодеяниями означал следы свод всюду, где протекал с громами битв, в Турции, Польше, Италии. Никогда не подвергал он суду и несчастию, если видел раскаяние, и нередко платил от себя деньги, растраченные или потерянные по неосторожности его подчиненным. Бедные офицеры получали от него помощь, но только глубокая тайна должна была храниться ими. Он не щадил благотворений убогим, давал, что мог, и скрывал благодеяния. Только после смерти Суворова узнали имя благотворителя, ежегодно присылавшего в петербургскую городскую тюрьму перед Светлым Воскресеньем по нескольку тысяч рублей на искупление неимущих должников. Никогда не отказывал Суворов в ходатайстве за угнетенного и несчастного. Суворов не терпел лжи, клеветы, наушничества. Смело говорил он, что никогда и никому, даже врагам своим, не нарушал данного слова и обещания. Строгая нравственность считалась Суворовым обязанностью христианина и воина, и, если он прощал слабости другим, не только примеры разврата, но и двусмысленные слова запрещались в его присутствии.
   Суворов был верный друг и добрый родственник. Он помнил добро, говоря, что не только благодеяния, но и хлеб-соль забывать стыдно и грешно. Лишенный наслаждения семейною жизнью, Суворов нежно любил детей своих, свою Суворочку. Однажды, посланный на службу, он свернул о дороги и прискакал в деревню, где жили дети его, вечером. Запретив тревожить детей, ибо они уже спали, добрый, отец тихо вошел в спальню их, полюбовался ими, благословил их и немедленно уехал, вознаграждая скоростью езды время, отданное чувству любви родительской.
   Таков был наш великий Суворов, загадка современникам, герой, имя коего отзывалось в целой Европе, и чудак для тех, кто приближался к нему, дивный Протей, оживленная доброта и нежность сердца, о котором говорили, как о кровожадном чудовище, и ум необыкновенный, изумлявший шутовскою речью. Приходили взглянуть на Суворова, видели худенького, слабого старичка, смешившего шутками; старичок превращался в исполина, в гения, если узнавали его ближе. Тогда понимали и его, и великие дела его, и любовь, какою привязывал он к себе знавших его.
   Изумительное создание, Суворов, как все великие люди, испытывал в жизни минуты, недоступные людям обыкновенным, испытывал и скорби, каких люди обыкновенные не знают. Судьба, играющая жребием смертных, через два года после полтавской битвы увлекшая Петра Великого на берега Прута, и через три года из Дрездена, где председал он в совете царей, бросившая Наполеона на скалы острова св. Елены, всегда так ведет великих. На высоте гор природа изрывает бездонные пропасти. Около холмов только расстилаются луга и долины.
   Сын Суворова, князь Аркадий Александрович, на двадцатом году сопутствовавший родителю на Альпы, отличался дарованиями воинскими, был генерал-адъютантом и генерал-лейтенантом, и на 27-м году, находясь в Молдавии при русской армии, в 1811 году утонул в реке Рымнике, через которую хотел переправиться во время разлива. Странное сближение случайностей: смерть сына в волнах реки, на берегах коей торжествовал победу отец, имя коей слилось навсегда с именем Суворова! Бренные останки сына Суворова покоятся в Воскресенском монастыре, иначе называемом Новый Иерусалим (в 45 верстах от Москвы). Он был женат на Елене Александровне Нарышкиной (по кончине его вышедшей за князя В. С. Голицына) и имел от нее двух сыновей: Александра и Константина, и двух дочерей. Князь Александр Аркадиевич, ныне {В 1843 году, когда Н.А. Полевой писал Историю Суворова} генерал-майор в свите Е. И. В., с честью служил в войнах персидской, турецкой и польской. Покоритель Варшавы, князь Варшавский, граф Паскевич-Эриванский, прислал с ним известие о взятии Варшавы, некогда павшей от меча его деда. Внук Суворова в звании полковника и флигель-адъютанта состоял при особе Е. И. В. и заслуги его удостоились наград орденами св. Владимира 3-й, св. Анны 2-й, прусского Красного Орла 3-й степени, австрийского Леопольда, персидского Льва и Солнца, с алмазами, и золотою шпагою за храбрость. Грудь его украшена медалью за турецкую войну, знаком Военного Достоинства 4-й степени за польскую войну и орденом св. Иоанна Иерусалимского. Внучка Суворова, княжна Марья Аркадиевна в супружестве с князем Мих. Мих. Голицыным; княжна Варвара Аркадиевна была за Дмитр. Евл. Башмаковым, а по кончине его вышла за князя Андрея Ивановича Горчакова. Зять Суворова, граф H. А. Зубов, в день коронования императора Александра пожалованный в обер-шталмейстеры, скончался в 1805 году, оставя после себя трех сыновей, князей Александра, Платона и Валериана, и трех дочерей, княжен Веру, Любовь и Ольгу.
   Потомство Суворова, сохраняя в мужском роде высокие титулы светлейших князей Италийских, графов Суворовых-Рымникских, сохраняет и герб великого предка своего, где видны знамения подвигов его: изображение реки Рымника с надписью, брильянтовый плюмаж c буквою К (Кинбурн), перуны, лавры, мечи, орел и сердце. Два льва держат щит под княжескою короною.
   По восшествии на престол императора Александра повелено было воздвигнуть Суворову памятник, предположенный его августейшим родителем. Памятник этот произведен был из бронзы известным ваятелем Козловским и торжественно открыт в 1801 году на Царицынном Лугу. Впоследствии перенесли его на площадь близ Троицкого моста, получившую после этого название Суворовской. Герой изображен в виде рыцаря. Он закрывает щитом жертвенник, на котором находятся две короны и тиара. На щите герб России. Правою рукою Суворов держит меч и готов защитить венцы, прикрытые щитом его. На пьедестале, образующем круглый столб, коего базис имеет две сажени в поперечнике, -- надпись на бронзовой доске: "Князь Италийский, граф Суворов-Рымникский, 1801".
   
   Прочнее и величественнее тот памятник, коим почтил память Суворова император Николай на другой год по вступлении своем на престол: "в честь непобедимому полководцу и для возбуждения в молодых воинах воспоминания о бессмертных подвигах его", Высочайше повелено, в 17-й день августа переименовать гренадерский фанагорийский, любимый полк Суворова, с коим был он на Рымнике и под Измаилом, гренадерским генералиссимуса князя Суворова-Италийского полком. Имя Суворова останется навсегда в рядах русской армии. Внук Суворова был несколько времени начальником этого полка.
   В стенах Александро-Невской лавры, в церкви Благовещения, среди гробниц, в коих, почиют сестра и сын Петра Великого, супруга и дочь Павла I-го, дочери Александра Благословенного, и фельдмаршалы Брюс, Голицын, Разумовский, Долгорукий, покоятся земные останки Суворова. Небольшая бронзовая доска означает место могилы его. На доске видны три слова, составляющие надпись, которую завещал начертать на его надгробии великий вождь, смотря на гробницу Лаудона. Напрасно современники прибавили означение года рождения и года кончины: "генералиссимус, князь Италийский, граф А. В. Суворов-Рымникский, родился в 1729, ноября 13-го, скончался 1800, мая 6 дня".
   Неужели из среды военных писателей наших долго еще не сыщется ни один, кто посвятил бы время и груд на творение во славу великого полководца и назидание каждому военному человеку и полководцу, подарил отечество драгоценным творением? Слава отечества драгоценна каждому из нас, а история Суворова -- светлая страница в истории России и в летописях воинской чести нашей -- бесценный перл в глубине наших воспоминаний. О Суворове писали много при жизни и по смерти его, но к сожалению, большею частью списывая и повторяя одно и то же. Укажем здесь будущему историку Суворова на важнейшее, доныне {Это писал H. А. Полевой в 1843 году. Прим. изд.} изданное: Versuch einеr Kriegsgeschichte Suworow's (Мюнхен 1795--1799 г., 3 части, с картами и планами), сочинение Антинга. Автор был подполковником в русской службе и находился при Суворове адъютантом в Варшаве, в 1795 году. Сочинение Антинга оканчивается польскою войною 1794 года. В виде продолжения издал свое сочинение Альфонс де-Бошан (Histoire de lа cаmpаgnе du mаréchаl Souworoff en Itаlie), выборку из реляций и из Précis des événеments militаires, известного сочинения Матьё Дюмаса, выходившего с 1800 года в виде журнала современной войны. В 1-й и 2-й частях описаны Дюмасом походы Суворова в Италии и Швейцарии с замечательным беспристрастием и знанием дела. Неумышленные ошибки автора могут быть исправлены по изданной Е. Б. Фуксом, бывшим при Суворове в 1799 г. правителем канцелярии, книге: "История Роосийско-Австрийской кампании" (в Спб. 1826 года, 3 тома. В первом история похода, но драгоценны два другие тома, где собраны донесения и переписка Суворова). Г. Фукс обещал издать полную историю Суворова, но издал в 1811 году под заглавием: "История генералиссимуса князя Италийского, графа Суворова-Рымникского" (в Спб. 2 части, в 8®), сборник статей и заметок о Суворове. В 1833 году в Вильне издан был первый том книги: Suworow's Leben und Heewuge, сочинение Фридриха Шмитта, лучшее и полнейшее из всего, что писано о Суворове. Автор обещал вторую часть; первая оканчивается взятием Измаила. Из частных сочинений замечательны: "Жизнь Суворова, им самим описанная", С. Н. Глинки (М. 1819 г., 2 части); "Анекдоты князя Италийского, Суворова-Рымникского", Е. Б. Фукса (Спб. 1827 года); "Собрание разных сочинений Е. Б. Фукса" (Спб. 1827 года), где есть любопытные подробности; "Собрание анекдотов князя Италийского" (издание Левшина, М. 1809 г.; третье издание, М. 1814 г.). Много материалов рассыпано в журналах русских и разных русских и иностранных сочинениях, исчисление коих превзошло бы пределы нашего очерка.
   
   Все эти материалы более или менее могут быть полезны историку Суворова. Еще более материалов остается доныне неизвестными в рукописи. Историк Суворова соберет также рассказы и предания о Суворове, передаваемые из уст в уста, от отцов детям. Между нами есть {Это писал сочинитель в 1843 г. Прим. изд.} еще сподвижники Суворова, и на груди некоторых знаменитых вождей русских видны еще медали за Измаил и Прагу: граф А. И. Остерман-Толстой был с Суворовым под Измаилом; князь Д. В. Голицын и А. П. Ермолов были с ним под Прагою, и оба были тогда украшены Суворовым георгиевскими крестами. Мы встречаем еще и дряхлых инвалидов, служивших с нашим великим полководцем. Но пока история готовится создать достойный памятник Суворову -- сберечь об нем предания словесные и письменные, народная память уже создала "повесть о Суворове", облекла его в миф чудес, в символ победы, и этот памятник, эта повесть долго будет благодатным воспоминанием русского народа о Суворове, долго, доколе орел русский будет возлетать с победою, русское ура будет греметь на полях битв и русская земля, отчизна Суворова, не позабудет любви к царям, молитвы Богу и чести народной!

0x01 graphic

   
   
Оценка: 8.00*3  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru