Полевой Николай Алексеевич
А. С. Курилов. "Услышать уроки истории..."

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

А. С. Курилов

"Услышать уроки истории..."

   Полевой Н. А. Избранная историческая проза / Сост., вступ. ст. и комм. А. С. Курилова.-- М.: Правда, 1990.
   
   Николай Полевой умер 22 февраля (6 марта) 1846 года, а уже 25 апреля цензура разрешила издание брошюры В. Г. Белинского "Николай Алексеевич Полевой", где говорилось:
   "Три человека... имели сильное влияние на русскую поэзию и вообще русскую изящную литературу в три различные эпохи ее исторического существования. Эти люди были -- Ломоносов, Карамзин и Полевой...
   Полевому предстояла роль деятельная и блестящая, вполне сообразная с его натурою и способностями... Человек, почти вовсе не известный в литературе, нигде не учившийся, купец званием, берется за издание журнала,-- и его журнал ("Московский телеграф" -- А. К.) с первой же книжки изумляет всех живостью, свежестью, новостью, разнообразием, вкусом, хорошим языком, наконец, верностью в каждой строке однажды принятому и резко выразившемуся направлению... Первая мысль, которую тотчас же начал он развивать, была мысль о необходимости умственного движения, о необходимости следовать за успехами времени, улучшаться, идти вперед, избегать неподвижности и застоя, как главной причины гибели просвещения, образования, литературы. Эта мысль... тогда была новостью, которую почти все приняли за опасную ересь. Надо было развивать ее, повторять, твердить о ней, чтобы провести ее в общество, сделать ходячею истиною. И это совершил Полевой!...
   Полевой показал первый, что литература -- не игра в фанты, не детская забава, что искание истины есть ее главный предмет и что истина -- не такая безделица, которою можно было бы жертвовать условным приличиям и приязненным отношениям... "Телеграф"... многим казался чудовищным явлением, именно потому, что здравый смысл, образованный вкус и истину ставил выше людей и ради их не щадил авторских самолюбий. Теперь с трудом можно поверить, что когда-нибудь могло быть таким образом и до такой степени: и это опять заслуга Полевого, и заслуга великая!
   ...Без всякого преувеличения можно сказать положительно, что "Московский телеграф" был решительно лучшим журналом в России, от начала журналистики... Заслуги Полевого так велики, что, при мысли о них, нет ни охоты, ни силы распространяться о его ошибках... Такие люди не часто являются, и гораздо легче попасть в доктора всех возможных наук, нежели сравниться с ними..." {Белинский В. Г. Полн. собр. соч. В 13 т. М., 1955. Т. IX. С. 672--693.}.
   

* * *

   
   Николай Алексеевич Полевой родился 22 июня (3 июля) 1796 года в Иркутске. Он был старшим сыном в семье потомственного курского купца, известного по тем временам торгового и промышленного деятеля, одного из организаторов Российско-Американской компании (1799--1868) Алексея Евсевиевича Полевого (1759--1822). Кроме Николая в семье Полевых было еще трое детей: Екатерина (в замужестве Авдеева, 1789--1867), впоследствии писательница, автор "Записок" о Сибири, сельском и домашнем быте, собирательница фольклора; Евсевий (1799 -- ок. 1855) -- занимался в основном торговыми делами; Ксенофонт (1801--1867) -- известный впоследствии критик, литератор, мемуарист, верный друг и помощник Н. А. Полевого во всех его многотрудных литературно-журнальных начинаниях и предприятиях.
   Детские годы Николая Полевого прошли под Иркутском на заимке -- обширном загородном владении отца, расположенном при впадении в Ангару реки Ушаковки. Тут, по воспоминаниям Кс. Полевого, были "и фабрики, и все хозяйственные заведения, и прекрасный дом с несколькими отдельными жилыми помещениями", и "прекрасные виды и живописные, дикие окрестности, и река, роскошная для купания и рыбной ловли, и множество мест для прогулок, для охоты..." {Полевой Кс. Записки о жизни и сочинениях Николая Алексеевича Полевого // Николай Полевой. Материалы по истории русской литературы и журналистики тридцатых годов. Л., 1934. С. 99, 100.}.
   Заимка Полевых стала как бы маленьким культурным центром Иркутска. В доме постоянно были книги, журналы, газеты. "К отцу нашему,-- вспоминал Кс. Полевой,-- приезжали почти все образованные люди города", и "мы лучше знали, что делалось в Европе, в Индии, в Америке, нежели в Иркутске. Мы знали все подробности. О современном герое -- Наполеоне, рассуждали о древней истории, мифологии..." {Там же. С. 100.}. Вот в такой, богатой красотами природы и духовно насыщенной культурной атмосфере, прошло раннее детство Николая Полевого.
   К шести годам он умел читать, а с десяти лет, по собственному признанию, прочитав всю отцовскую библиотеку, начиная от сочинений Ломоносова, Сумарокова, Хераскова, Карамзина и включая "Рассуждения о всеобщей истории" Ж. Б. Боссюэ, "Деяния Петра Великого" И. Голикова -- сам писал "стихи и прозу... не зная, что такое стихи и проза", "выдавал газету "Азиатские Ведомости", вроде "Московских Ведомостей", журнал "Друг России", вроде "Московского Меркурия" (Макарова {Макаров Петр Иванович (1765--1804) -- критик и беллетрист, в 1803 году издавал журнал "Московский Меркурий", разделявший литературные позиции Н. М. Карамзина и боровшийся за утверждение подлинного сентиментализма, против сентиментальной слезливости, приторности и "чувствительности".}), от которого... был в восторге, написал драму "Брак царя Алексея Михайловича", трагедию "Бланка Бурбонская", интермедию "Петр Великий в храме бессмертия", сочинял "Путешествие по всему свету..." {Полевой Н. Несколько слов от сочинителя // Н. Полевой. Очерки русской литературы: В 2 ч. М., 1839. Ч. 1. С. XXX-XXXI.}.
   Однако купеческая семья при всей широте и разнообразии духовных интересов ее главы оставалась купеческой, и десятилетнему Николаю приходится помогать отцу. Он ведет конторские книги, выполняет посильные поручения по торгово-фабричным делам.
   Отец не препятствовал литературным занятиям сына, выбрав, однако, оригинальный метод "воспитания" у него чувства ответственности за порученное дело: каждый раз, как только замечал упущения сына по работе в конторе, сжигал все его "сочинения"... Отец был вспыльчив, "яр", но быстро отходил. И Николай, спустя некоторое время, вновь брался за перо, снова писал и стихи и прозу, "выдавал" газету и журнал. Истребить в нем тягу к творчеству было невозможно...
   С "препоручениями" от отца, задумавшего оставить Сибирь и обосноваться в центральной России, Николай Полевой летом 1811 года приезжает в Москву. Культурная жизнь нашей древней столицы так увлекла его, что он быстро забыл о делах. Ходит "по три раза в неделю" в театр, "прочитал и накупил без счета" книг, "пробирается" на лекции в университет" {Там же. С. XXXIII.}.
   В июне 1812 года в Москву прибывает вся семья Полевых, и отец, в очередной раз предав огню написанное за это время Николаем,-- "трагедию "Василько Ростиславич", повесть "Ян Уишоеич", роман и проч. и проч.", принялся с сыном "за дела"... {Там же.} Но Полевые не успели даже оглядеться и устроиться, как пришлось вместе "с другими беглецами" оставить город, бросить квартиру, мебель, хозяйство; все приобретенное имущество погибло во время пожара.
   Некоторое время Полевые живут в Арзамасе, затем перебираются в Курск, на родину Алексея Евсевиевича. После неудачных попыток основать "собственное дело" сначала в самом Курске, затем в Ростове-на-Дону, отец в 1814 году возвращается в Иркутск, а Николай поступает на службу в контору богатого курского купца. В 1817 году отец окончательно расстается с Сибирью, обосновывается в Курске и открывает там водочный завод. Дело оказалось прибыльным, в семье появляется достаток, и летом 1819 года Николай оставляет работу у купца.
   Все эти годы, несмотря на переезды и конторскую суету, Николай Полевой не прекращал своих литературных занятий. К 1817 году относятся его первые выступления в печати: журнал "Русский вестник" публикует два его оригинальных стихотворения, стихотворный перевод с французского и заметку "Отрывки из писем к другу из Курска" -- о пребывании на курской земле Александра I. Заметка была подписана полным именем автора, сразу сделав его городской знаменитостью. В 1819 году в "Вестнике Европы" появляется его первая историко-филологическая работа -- "Замечания на статью "Нечто о Велесе".
   В начале 1820 года Николай Полевой направляется в Москву налаживать сбыт продукции их завода. Торговые заботы отнимали у него немного времени и, мечтая о филологическом образовании, он занимается "всеми предметами, необходимыми для вступления в университет" (куда, впрочем, даже и не пытается поступить) {Николай Полевой. Материалы... С. 126.}, самостоятельно изучает греческий, латинский, совершенствуется во французском, продолжает, как поэт и переводчик, сотрудничество в "Вестнике Европы", сближается с его редактором М. Т. Каченовским, приобщается к кругу московских литераторов. Затем, бывая наездами в северной столице, заводит литературные знакомства и в Петербурге.
   В 1820--1824 годах его стихи, заметки, очерки, статьи на филологические и исторические темы, а также переводы с французского появляются в журналах "Благонамеренный", "Отечественные записки", "Северный архив", "Сын Отечества", альманахе "Мнемозина". В 1822 году Российская Академия награждает Николая Полевого серебряной медалью за работу "Новый способ спряжения русских глаголов".
   Получив некоторую известность в литературных кругах, Николай Полевой мечтает о собственном журнале, но не обычного типа, а энциклопедическом, для "сообщения отечественной публике -- как он писал в своем "Предположении об издании... нового повременного сочинения", направленном министру народного просвещения А. С. Шишкову,-- статей, касающихся до нашей истории, географии, статистики и словесности, которые бы иностранцам показывали благословенное отечество наше в истинном его виде", а также "всего, что любопытного найдется в лучших иностранных журналах и новейших сочинениях или что неизвестно еще на нашем языке, касательно наук, искусств, художеств вообще и словесности древних и новых народов" {Там же. С. 381.}. И название было подобрано соответствующее -- "Московский телеграф".
   Осенью 1824 года Полевой получил разрешение на такое издание, и в следующем году "Московский телеграф" вышел в свет, привлекая читателей своим подзаголовком -- "журнал литературы, критики, наук и художеств". И не только подзаголовком.
   Отвечая своему названию, журнал действительно явился "телеграфом" новых литературных, художественных, философских, исторических, политических, экономических идей. Особенно это стало заметно после 14 декабря 1825 года, когда "Московский телеграф" оказался фактически единственным у нас органом печати, со страниц которого "сквозь препоны и рогатки цензуры" прорывалась к россиян нам передовая западноевропейская мысль. Вместе со своим журналом Николай Полевой выступил "одним из предводителей в литературном и умственном движении" {Чернышевский Н. Г. Полн. собр. соч.: В 16 т. М., 1947. Т. 3. С. 23}, сумев, как отметил А. И. Герцен, "в самые мрачные времена ...удержаться, наперекор всякой реакции, до 1834 года, не изменив своему делу..." {Герцен А. И. Собр. соч.: В 30 т. М., 1956. Т. 7. С. 215.}.
   Подчеркивая заслуги издателя "Московского телеграфа" перед русской культурой, Белинский еще при жизни Полевого писал: "...Полевой может назваться представителем мнений об искусстве и науке целого периода нашей литературы. Он имел сильное влияние на свое время, произвел переворот в мертвой журналистике того времени, оживил литературу, дал быстрое течение обмену мнений, сбавил цены со многих авторитетов, не совсем по праву стоявших слишком высоко, уничтожил множество знаменитостей по преданию и на кредит" {Белинский В. Г. Полн. собр. соч.: В 13 т. М., 1953. Т. III, с. 501.}. На последнее обстоятельство обратит внимание и Герцен: Полевой "был совершенно прав, думая, что всякое уничтожение авторитета есть революционный акт и что человек, сумевший освободиться от гнета великих имен и схоластических авторитетов, уже не может быть полностью ни рабом в религии, ни рабом в обществе" {Герцен А. И. Собр. соч. Т. 7. С. 216.}.
   Говоря так, и Белинский, и Герцен имели в виду деятельность Полевого как критика. И хотя Полевой не призывая, к свержению самодержавия и ликвидации существующего строя, т. е. не был революционером в привычном для нас понимании этого слова, ему было суждено самым решительным образом изменить представления о сущности литературной критики, ее задачах, целях и возможностях. И прежде всего критики журнальной. Именно с легкой руки Полевого она превращается в силу, способную влиять на художественное сознание общества, характер и направление национального духовного развития. Это был действительно, по-своему революционный, переворот в существовавшей тогда у нас системе литературных отношений и нравов.
   А началось все с программного заявления Полевого, прозвучавшего уже на первых страницах издаваемого им журнала, что обязанностью критика, и не просто обязанностью, а "важным подвигом", является "беспристрастный надзор за отечественной литературой", что дело критика не потакание авторскому самолюбию, а "обличение невежества, похвала уму и познаниям" {Московский телеграф. 1825, No 1. С. 11--12.}. Сделав такое заявление, Полевой немедленно приступил к фронтальному рецензированию всей отечественной печатной продукции, не оставляя без разбора и оценки ни одной оригинальной или переводной книги, изданной в стране, на что до него никто не отваживался. И не мудрено.
   На подобное подвижничество был способен далеко не каждый. Но Полевой пошел на это, пошел смело и решительно, пошел во имя будущего русской литературы и культуры, прекрасно сознавая, что "критические разборы книг отдельно и ежегодные обозрения литературы вообще необходимы и важны для успехов просвещения...". И если, как писал он, "другие наши журналисты уклоняются от критики и занимаются ею мимоходом", то издатель "Московского телеграфа" признает "критику необходимою принадлежностью литературного журнала", обещая при этом выполнять взятые на себя обязанности, "не внимая ни голосу оскорбленного самолюбия некоторых писателей, ни грозе журнальных антикритик" {Московский телеграф. 1825. No 24. С. 389.}. И данное обещание выполняет свято, неустанно, последовательно.
   Предложенная и осуществленная Полевым на практике форма критического "надзора" за текущей литературой оказалась очень эффективной, действенной, а опыт "телеграфского" фронтального рецензирования придется по душе и Белинскому, который во многом явится продолжателем дела, начатого его предшественником.
   Полевой первым повел борьбу за высокий профессионализм писательской деятельности, объявив беспощадную войну графоманам, Он понимал, что невежество, обуянное страстью к творчеству, к "авторской славе", своими "изделиями" портит художественные вкусы, порождает ложные представления об искусстве, вредит и литературе и просвещению. Но любое "зло" можно, нужно и лучше всего "прекращать в начале" {Московский телеграф. 1825. No 1. С. 12.}. И ни одной такой возможности Полевой не упустит: "...издатель объявляет, что издание "Невского Альманаха" есть первый его опыт; нельзя ли второго опыта не делать?"; "... г. переводчик объявляет, что это первый опыт его: да будет он и последним..."; "...ради Феба, юный поэт! ...изданные вами подражания да будут для вас первыми и последними подражаниями" {Московский телеграф. 1825. No 4. С. 338; No 21. С. 99; 1828, No 3. С. 438.}. И так далее.
   Однако "наибольшими врагами" Полевого, как заметил уже Герцен, были "литературные авторитеты" {Герцен А. И. Собр. соч. Т. 7. С. 216.}, поклонение которым, традиционно крикливое, показное, плодило графоманов, позволяло невежеству облекаться в одежды значительности, поощряло леность мысли, что вместе взятое тормозило, сдерживало национальное художественное и умственное развитие. В этих условиях развенчание кумиров становится необходимой, настоятельной потребностью, без чего невозможно было какое-либо движение вперед. Осознав эту потребность Полевой приступает к переоценке всей сложившейся у нас системы литературных ориентиров и ценностей. И начиняет с самого популярного и признанного в то время писателя -- Н. М. Карамзина.
   "Для нас, нового поколения,-- скажет Полевой,-- Карамзин существует, только в истории литературы и в творениях своих... Он был литератор, философ, историк прошедшего века, прежнего, не нашего поколения... Карамзин уже не может быть образцом ни поэта, ни романиста, ни даже прозаика русского. Период его кончился" {Московский телеграф. 1829, No 12. С. 470, 472, 474.}.
   Следующим станет А. Ф. Мерзляков: "...он, по своему времени и по своим способам, был достойный преемник Ломоносова, имя его навсегда останется в истории нашей литературы. Но хотеть, чтобы мы восхищались им, как восхищались от его стихов и прозы лет за тридцать -- не прогневайтесь -- требование нелепое! Мерзляков не может быть для нас, ныне, предметом ни восхищения, ни подражания" {Московский телеграф. 1831, No 3. С. 382.}. Затем придет очередь Г. Р. Державина, В. А. Жуковского, других отечественных писателей, и не только XVIII -- начала XIX в.
   Привыкшее к чинопочитанию и ритуальному соблюдению критиками литературной (и не только литературной) табели о рангах, общество было возмущено независимостью суждений -- страшно подумать! -- какого-то купца, который нисколько не считаясь с правилами "приличия", выносил приговоры "образцовым" писателям, да к тому же -- какая дерзость! -- от имени целого поколения, ничуть не сомневаясь в своей правоте. И не просто судил, как его душе было угодно, а на основании четких теоретических позиций. "Эклектизм (т. е. широта взгляда.-- А. К.) при методе исторической критики,-- заявлял Полевой,-- при этнографической, так сказать (т. е. национальной -- А. К.) эстетике дает нам средства быть справедливыми ко всем и ко всему ...Рассматривайте каждый предмет не по безотчетному чувству: нравится, не нравится, хорошо, худо, но по соображению историческому века и народа, и философическому важнейших истин души человеческой" {Московский телеграф. 1831, No 3. С. 381.}. Так он и поступал, оценивая степень "образцовости" и современности отечественных писателей, включая и здравствующих.
   "Старик Дмитриев, поэт и бывший министр юстиции,-- вспоминал Герцен,-- с грустью и ужасом говорил о литературной анархии, которую вводил Полевой, лишенный чувства почтения к людям, заслуги коих признавались всей страной" {Герцен А. И. Собр. соч. Т. 7. С. 216.}. Но это была не "анархия", в первые шаги нашей литературной критики на пути к историзму.
   В своих статьях Полевой показал, что любой поэт, если он поэт истинный, является сыном своего времени, которое обязательно сказывается на характере его творчества и личности, но что только поэт гениальный, т. е. сумевший в совершенстве выразить жизнь своею народа, дух своей эпохи, может быть интересен потомкам, имеет право на бессмертие. Ценность творчества писателей Полевой поставил в прямую зависимость от степени народности их произведений, характера выражения в них духа народа. Он первым отметил, что "гений Державина носит все отпечатки русского характера". Однако "этот русизм,-- скажет Полевой,-- эта национальность Державина до сих пор были упускаемы из вида. Говоря о Державине-лирике, все забывали в нем русского певца. Сочинения Державина исполнены русского духа, которого видом не видать, слыхом не слыхать у других мнимо-русских поэтов наших" {Московский телеграф. 1832. No 18. С. 218, 224.}.
   Отдавая дань своему предшественнику, Белинский напишет: "Никто до г. Полевого не судил лучше о Державине и Жуковском, никто до него не был ближе к истине при оценке этих двух великих представителей русской поэзии. Особенно в Державине подметил он много сторон, например... сторону народности, которой до него, не подозревали в этом поэте. Это заслуга, и заслуга важная!" {Белинский В. Г. Полн. собр. соч. Т. 3. С. 502, 503.}.
   

* * *

   
   Творческая деятельность Полевого эпохи "Московского телеграфа" {См. также: Березина В. Г. Н. А. Полевой в "Московском телеграфе". // Уч. зап. ЛГУ, 1954, No 173. Вып. 20. С. 84--142; Орлов В. Н. Николай Полевой и его "Московский телеграф". // Орлов В. Н. Пути и судьбы. Л., 1971. С. 313--448.} выходит далеко за рамки заявленного им "беспристрастного надзора за отечественной литературой". Широта этой деятельности, ее разнообразие, диапазон приложения сил поразительны.
   Он пишет и издает шесть томов "Истории русского народа" (1829--1833), полемически направленной, что подчеркивалось уже самим заглавием, против "Истории государства Российского" Н. М. Карамзина, вводя в научный оборот новые исторические факты и памятники нашей древней словесности и письменности. Выступает в защиту просвещения как "одного из главнейших оснований государственного благосостояния и народного богатства" ("Речь о невещественном капитале...", 1828), призывает купечество всячески содействовать этому благосостоянию, не изменять "всему великому, прекрасному и благому, обещаемому будущей судьбою России" ("Речь о купеческом звании и особенно в России", 1832). Высмеивает сословные предрассудки, людские пороки, литературные нравы, выпуская сатирическое приложение к "Московскому телеграфу" -- своего рода журнал при журнале -- под названием "Новый живописец общества и литературы" (1829--1831) и "Камер-обскура книг и людей" (1832). Принимает самое активное участие в разработке теоретико-литературных проблем, развивая оригинальную теорию художественного романтизма. Согласно этой теории романтизм предполагал "истину и полноту" изображения жизни, "воссоздание народной литературы как единственного средства сделаться самобытными" и "высочайшую степень" разнообразия самобытностей. Именно романтизм, считает Полевой, позволит узнать "все самые мелкие черты различных народностей", отобразить прошедшее и оценить все современное "по условию местности философии и истории... Проникнув до крайней степени познания сердца человеческого и тайн природы" {Московский телеграф 1832, No 1. С. 126; No 3. С. 374.}. Опираясь на эту теорию он ищет новые пути к художественному отражению действительности как прозаик, беллетрист, и на этом поприще добивается заметных успехов.
   В статье "О русской повести и повестях г. Гоголя" (1835), обозревая современную ему русскую литературу, Белинский скажет, что Полевой занимает "одно из главнейших, из самых видных мест между нашими повествователями..." Выше него, считал тогда критик, стоит лишь Гоголь. Белинский отметит "удивительную многосторонность" произведений Полевого: писатель нигде не повторялся и "каждая его повесть представляет совершенно отдельный мир" {Белинский В. Г. Полн. собр. соч. Т. I. С. 278.}.
   Полевой создает рассказы о крестьянском и купеческом быте, стараясь раскрыть и показать внутренний мир простых людей, взглянуть на все происходящее с ними и вокруг них как бы глазами самого народа ("Святочные рассказы", 1826; "Мешок с золотом", 1829; "Сохатый", 1830; "Рассказы русского солдата", 1833--1834; и др.). Пишет повести о том, как гибнут мечта, талант, любовь, столкнувшись с суровою прозою жизни ("Блаженство безумия", "Живописец", 1833; "Эмма", 1834). Молодой Белинский ценил Полевого-беллетриста, находя, что его произведения "отличаются теплотою чувства, прекрасною мыслью и верностью действительности" {Там же.}.
   Полевой одним из первых обращается к событиям удельной борьбы на Руси XIV--XV веков, сначала в повести "Симеон Кирдяпа" {В дальнейшем Полевой опубликовал это произведение под названием "Повесть о Симеоне, Суздальском князе".} (1828), а затем в романе "Клятва при гробе Господнем. Русская быль XV века" (1832).
   Полевой-прозаик удачно дополнял Полевого-историка. Но если вклад Полевого в развитие отечественной исторической науки был осознан и оценен лишь много лет спустя после его смерти {См. Шикло А. Е. Исторические взгляды Н. А. Полевого, М. 1981.}, то новаторство в области исторической художественной прозы было отмечено уже современниками. "В "Симеоне Кирдяпе",-- писал Белинский,-- этой живой картине прошедшего, начертанной могучею и широкою кистью, поэзия русской древней жизни еще в первый раз была постигнута во всей ее истине, и в этом создании историк-философ слился с поэтом" {Белинский В. Г. Полн. собр. соч. Т. I. С. 278.}. А "Клятву при гробе Господнем" великий критик тогда же выделит, как попытку "создать русский роман... показать -- как должно писать романы, содержание коих берется из русской истории. И в сем случае,-- подчеркнет он,-- этот роман есть явление замечательное; одно уже то, что любовь играет в нем не главную, а побочную роль, достаточно показывает, что г. Полевой вернее всех наших романистов понял поэзию русской жизни" {Там же, С. 155.}. В этом отношении Белинский ставит Полевого выше М. Н. Загоскина, И. И. Лажечникова, Ф. В. Булгарина, не говоря уже о менее известных исторических наших романистах того времени.
   Историческая проза Полевого принадлежит к так называемому "нравственному" направлению в художественном познании и отражении прошлого, когда "люди искали уроков для настоящего в прошедшем, горевали о былом и хотели воспоминаниями о неизбежной мести пороку, награде добродетели, рассказами о доброте и величии предков учить современное поколение, казавшееся им ничтожным против того идеала, который находили они в прошедшем". При этом от писателя требовалось не просто достоверного, но и поучительного рассказа о прошлом. "Уроки истории хотим мы слышать,-- говорил Полевой,-- ...голос народов и владык должен греметь из глубины минувшего..." {Полевой Н. История русского народа: В 6 т. Изд. 2-е. М., 1830. Т. 1. С. XVI, XXIII.}
   Первым романом, четко обозначившим такое направление в отечественной исторической беллетристике, стал "Юрий Милославский, или Русские в 1612 году" М. Н. Загоскина, опубликованный в конце 1829 года. Писатель напомнил, что на Руси издавна были в чести благородство, достоинство, нравственная сила, доброе имя, фамильная гордость, твердое, верное слово и неизменные -- беззаветность и самоотверженность, если речь заходила о свободе и независимости родины, ее будущем. Этот нравственный урок был нелишним в условиях начавшейся николаевской реакции с ее политикой подавления личности, поощрения предательства, доносительства, продажности, т. е. того, что всегда на Руси считалось позорным, недостойным и низким, а после казни декабристов, в атмосфере всеобщей подозрительности и страха, получило распространение, дав ход людишкам мелким с душонками жалкими... Правящим кругам в первую очередь адресовались слова: "Сеявый злая, пожнет злая",-- ставшие как бы лейтмотивом начала и развязки сюжетных событий романа.
   М. Н. Загоскин напомнил своим согражданам еще одну, исторически проверенную и не раз доказанную истину, что враги России "сильны одним несогласьем нашим", что отечество губит вражда самих русских друг с другом. Это напоминание на первый взгляд, казалось бы, совсем по тому времени не актуальное, далекое от злобы дня -- ведь России в те годы реально никто не угрожал,-- имело глубокий, поистине пророческий смысл. Та борьба, какую царское правительство, напуганное 14 декабря 1825 года, повело не только с передовыми слоями общества, но фактически со всем народом, натравливая обывателей на вольнодумцев, сея подозрительность, вражду и ненависть среди россиян, стала источником сначала духовного, нравственного, а затем и экономического ослабления страны. Многолетняя внутренняя война царя со своим народом обессилила, истощила духовные и материальные ресурсы государства, предопределив отставание России во многих сферах, в том числе и военной, от развитых западноевропейских стран, сделав возможным и неизбежным поражение великой державы, не сумевшей отстоять в Крымской войне Севастополь -- единственный, подвергшийся нападению неприятельских войск, город...
   Видя, как под недремлющим оком николаевских жандармов с нашим обществом происходит что-то неладное, что в отношениях между людьми верх берет злое, недоброе, разъединяющее, Загоскин где-то в глубине души почувствовал, что наступает период очередного, "несогласья нашего", чреватый, как это уже не раз бывало, новыми для нас бедами. Тревогой за будущее России, тревогой во многом интуитивной, подсознательной, но не беспочвенной, продиктовано напоминание-предупреждение писателя, что вражда русских друг с другом всегда была губительна для отечества...
   Тревога эта звучит и в следующем романе Загоскина "Аскольдова могила" (1833), созданном на ином историческом материале, и в романе И. И. Лажечникова "Последний Новик, или Завоевание Лифляндии в царствование Петра Великого" (1831--1833). Она пронизывает и роман Полевого "Клятва при гробе Господнем".
   Надо сказать, что заглавие не охватывает всего содержания романа Полевого, а отражает лишь одну, хотя и важную, значительную, но тем не менее лишь одну сюжетную его линию. Эта линия является как бы продолжением сюжета повести "Симеон Кирдяпа", в которой говорилось о захвате Великим Московским князем Василием Дмитриевичем Нижнего Новгорода, последнего оплота суздальских князей, и их бегстве из своей отчины. Один из приближенных суздальского князя Симеона, также вынужденный покинуть родные места, Иван Феофилович, по прозванию Гудочник, отправляется в Иерусалим и у гроба Господнего дает клятву возродить Суздальское княжество, вернуть изгнанным князьям отнятые у них города и земли. Об этой клятве мы узнаем уже из романа, где впервые и появляется Иван Гудочник.
   Не будучи, по замыслу Полевого, инициатором, изображенной в романе междоусобицы, он, тем не менее, выступает, как активный закулисный ее деятель, который стремится всеми правдами и неправдами осуществить задуманное, выполнить свое клятвенное обещание, не очень-то заботясь о последствиях своих многочисленных предприятий. Иван Гудочник готов помогать каждому князю, возмечтавшему занять высокий Московский стол; выдвигая при этом только одно условие: достигнув цели, тот должен восстановить самостоятельное Суздальское княжество. Человек он бесстрашный, решительный, смелый, организатор тайных дел превосходный, помощник надежный, неутомимый, удачливый, вездесущий, появляется всегда в нужном месте и вовремя.
   Разжигает же в романе костер междоусобной войны могущественный боярин Иоанн, совсем еще недавно самое влиятельное, самое приближенное лицо при дворе Великого князя Василия Васильевича. В свое время он помог Василию получить в Орде ярлык на великое княжение, который, после смерти отца Василия -- Василия Дмитриевича,-- должен был, по праву старшинства, перейти к родному брату Василия Дмитриевича, дяде Василия Васильевича -- князю Звенигородскому и Галицкому Юрию Дмитриевичу. Но теперь, обиженный отказом Василия породниться с ним, взять себе в жены его, боярина, дочь, Иоанн решил отомстить Василию -- лишить его великокняжеского стола. С помощью поддельных грамот он распаляет честолюбие старшего сына Юрия Дмитриевича -- Василия Косого, случайно встретившись с ним на подмосковной дороге, посеяв в душе молодого князя "зерно гибели и раздора, долженствовавшее процвесть ...удовлетворением самолюбивых и гордых надежд" боярина, а затем провоцирует открытое выступление самого князя Юрия против племянника.
   В начавшейся борьбе за великокняжеский стол и Юрий Дмитриевич, и его сыновья -- Василий Косой и Дмитрий Шемяка, становятся по существу послушным орудием, если не сказать игрушками, в руках двух опытных политиков и интриганов -- боярина, Иоанна и Ивана Гудочника,-- оказываясь, в общем-то, невольными жертвами их тайных и явных замыслов.
   Третьей движущей силой разгоревшегося междоусобия выступает в романе Полевого мать Великого князя Василия -- Софья Витовтовна, готовая, как львица, растерзать каждого, в ком видит или заподозрит хотя бы малейшую угрозу благополучию ее сына. Властная и высокомерная, не терпящая никаких возражений, она раздражена независимым поведением и речами молодых князей -- сыновей Юрия Дмитриевича, которые чувствуют себя равными их двоюродному брату и ее сыну Василию. А тут еще слухи, принесенные ближними ее боярами, о готовящемся заговоре против ее "милого дитя" в пользу его дяди. Возбужденная и свадьбой сына, и тревожными слухами, и словесной перепалкой с Юрьевичами, которую она же сама вызвала, но получила неожиданный отпор, будучи и так женщиной горячей, вспыльчивой, своенравной, она теряет над собою контроль, срывается и в порыве гнева словами и действиями наносит смертельную обиду Василию Косому, Называет его "князь голытьба", "князь без поместья", срывает с него меч и бросает на пол, а затем заявляет, что пояс, который он носит, ворованный...
   Задумав представить читателям "комедию о том, как Василий Косой и его брат Димитрий Шемяка поссорились на свадебном пире с Великим князем Василием Васильевичем Темным в 1433-м году, и о том, что из этого последовало"; Полевой показывает трагедию русских князей, цвета русской земли, русского народа, сгорающих, ослепленные честолюбием, в огне междоусобия, приносящего Руси лишь страдания и беды. И единственно, считает Полевой, что может погасить занявшийся губительный огонь, "утишить Русь", примирить враждующие стороны -- это изначально заложенная в русском человеке способность к внутреннему самоочищению и нравственному подвигу.
   Совершившие зло, принесшие другим страдания и горе, должны найти в себе силы и мужество признаться в содеянном, осудить себя, раскаяться и искупить свою вину перед загубленными, обездоленными, осиротевшими искренним покаянием, омыть слезами свои грехи, очистив тем самым свою душу перед Богом и людьми, перед неотвратимыми угрызениями совести. Пострадавшие от зла, осиротевшие, обездоленные должны сделать больше, пойти на самый высокий нравственный подвиг -- услышать слова покаяния, принять слезы искупления и простить своих, раскаявшихся, осудивших себя за содеянное, врагов. Простить, во имя спокойствия и мира на родной земле, во имя будущего Руси, во имя внуков и правнуков, не отвечать злом на зло, не умножать людское горе. Другой альтернативы миру, считает Полевой, нет. Как ни хитер, изворотлив был боярин Иоанн, но он гибнет в расставленных им же самим сетях... Как ни всесильна была Великая княгиня Софья Витовтовна, но укрощает ее самая обычная горячка...
   Как ни удачлив был Иван Гудочник, обладавший, по воле автора, почти сверхъестественными возможностями, но ему удается все, кроме одного: строить счастье одних на несчастьи других...
   Сея вражду между людьми, справедливости не добьешься, говорит всем своим повествованием Полевой. Нет на то благословения Божьего. А если такого благословения нет, "что может человек?" -- горестно восклицает, видя очередное крушение своих планов и замыслов, Иван Гудочник. И даже клятва, данная в самом святом для христиан месте -- у гроба Господнего,-- неисполнима, падает на грудь Гудочника "тяжелым камнем", потому что взятый им обет несет русской земле не мир, спокойствие и процветание, а горе, страдания, бессмысленную войну между соотечественниками...
   Роман Полевого написан хорошим языком и легко читается. События в нем развиваются динамично, интригующе. Герои яркие, цельные, колоритные...
   

* * *

   
   3 апреля 1834 года по высочайшему повелению был закрыт "Московский телеграф". Поводом тому послужил отрицательный отзыв: Полевого о драме Н. Кукольника "Рука всевышнего отечество спасла", которая получила августейшее одобрение: ей рукоплескал сам царь. Действительной причиной явилось растущее недовольство в правительственных кругах "телеграфным" распространением у нас буржуазно-демократических идей. Царю была представлена целая тетрадь выписок из статей и материалов, опубликованных на страницах журнала, "крамольного" содержания или наводящих на такового рода мысли. Это и решило судьбу журнала...
   Тяжело переживая случившееся, Полевой однако не падает духом. Лишенный права не только издавать журналы, но и просто подписываться своим именем под журнальными публикациями, он тем не менее сотрудничает в "Московском наблюдателе" ("Пир Святослава", 1835) и особенно активно в "Библиотеке для чтения" (статьи и рецензии, главным образом на книги о русской истории и истории, западноевропейских стран, а также статьи о творчестве А. С. Пушкина, А. Д. Кантемира, И. И. Хемницера, произведениях С. П. Шевырева, Н. М. Загоскина, М. П. Погодина, других отечественных писателей), много переводит, издает сборник своих повестей "Мечты и жизнь" (1834), пишет роман "Аббаддонна" (1834), В этом романе, рассказывая о жизни молодого служителя муз, Полевой ставит вечно злободневный вопрос: где та грань, та черта, переступив которую человек падает так низко, что теряет возможность вернуться к добру? В заглавии романа использовано имя персонажа из поэмы Ф. Г. Клопштока "Мессиада" -- падшего ангела, безуспешно пытавшегося вырваться из ада...
   Полевой явится инициатором "Живописного обозрения" -- первого русского иллюстрированного журнала, который издает в 1835--1837 годы (полное название -- "Живописное обозрение достопамятных предметов из наук, искусств, художеств, промышленности и общежития, с присовокуплением живописного путешествия по земному шару и жизнеописаний знаменитых людей"), и пишет для него "жизнеописания" капитана Кука, Галилея, Адама Смита, Ньютона, Минина и Пожарского, патриарха Гермогена, Жуковского, царя Алексея Михайловича, Суворова и других "знаменитых людей". Работает над "Русской историей для первоначального чтения" (т. 1--4; 1835--1841), "Историей Петра Великого" (ч. 1--4; издана в 1843 году), переводит "Гамлета" В. Шекспира (1836), сценическая постановка которого в 1837 году вызвала подъем интереса к английскому драматургу и дала толчок развитию отечественного шекспироведения; пишет первую свою оригинальную драму "Уголино" (1837).
   Но все эти начинания, плодотворные в творческом отношении, не могли поправить материального положения Полевого, подорванного прекращением издания "Московского телеграфа", и так уже несколько лет издававшегося в кредит. Большая семья (у него к тому времени, было семь детей, а всего -- девять) требует значительных расходов, он влезает в долги, а расплачиваться было нечем. И тогда Полевой принимает предложение переехать в Петербург и взять на себя редактирование газеты "Северная пчела" и журнала "Сын Отечества", пришедших в полный упадок при прежних их издателях Н. Грече и Ф. Булгарине. Новый издатель -- А. Ф. Смирдин -- полагал, что само имя Полевого привлечет подписчиков и обеспечит популярность этих изданий. Однако запрет на открытую журналистскую деятельность Полевого сохранялся, в звании официального редактора ему было отказано, имя его не могло быть названо даже в перечне сотрудников этих изданий. Приехав в Петербург осенью 1837 года и оказавшись в безвыходном положении, Полевой соглашается на негласное редактирование, соответственно за более низкое вознаграждение, попадая к тому же в полную зависимость от "титульных" редакторов -- Греча и Булгарина, невольно выступая в роли проводника их литературной политики.
   "Примерное" поведение вернуло Полевому право на издательскую деятельность, и в 1841 году он вместе с Гречем начинает издавать "Русский вестник"; в 1842--1844 годах -- единоличный редактор журнала, который, впрочем, успеха не имел. В передовых кругах имя Полевого давно уже не вызывало никакого уважения, став синонимом перебежчика, отступника, изменника {Николай Полевой. Материалы... С. 498.}, и добиться вновь расположения читателей можно было, только решительно и во всеуслышанье порвав со своими петербургскими журнальными "приятелями", отравившими жизнь не одному русскому писателю.
   Отчаянную попытку в этом направлении Полевой предпринимает в 1846 году, став редактором "Литературной газеты" и открыто выступив против Булгарина. Этот поворот Полевого немедленно был замечен и поддержан Белинским, который внимательно следил за деятельностью кумира своей юности, не мог простить ему измену прежним убеждениям, знамени "Московского телеграфа", и вел с ним в 1840-е годы бескомпромиссную литературную борьбу. Возникла надежда на возвращение Полевого в лагерь передовой журналистики. Но дни его были уже сочтены... Непосильная работа "ради денег", поистине каждодневная изнурительная борьба за жизнь> полунищенское, полуголодное существование, о чем буквально вопиют страницы дневника, который он вел в Петербурге {См. Исторический вестник. 1888. Март -- апрель.}, свели его в могилу...
   А работает в те годы Полевой действительно много. Осуществляет гласное и негласное редактирование "Северной пчелы", "Сына Отечества", "Русского вестника" и сам выступает на их страницах с критическими статьями, годовыми обзорами и рецензиями, не оставляя без "надзора" ни одной вышедшей у нас книги. В многочисленных заметках, очерках, справках откликается на самые разные вопросы отечественной истории, культуры и быта. Пишет "Историю князя Италийского графа Суворова-Рымникского, генералиссимуса российских войск" (1843), "Повесть о великой битве Бородинской, бывшей 26-го августа 1812 года" (1844), "Историю Наполеона" (т. 1--5; 1844--1848), книги "Русские полководцы" (1845), "Столетие России с 1745 по 1845 годы" (ч. 1--2; 1845--1846) и другие сочинения на темы русской истории. Собирает и переиздает свои ранние исторические повести под общим заглавием "Повести Ивана Гудошника" (ч. 1--2; 1843).
   Первым из русских писателей Полевой обращается к художественной обработке сюжетов из истории Византии, погружая читателей в атмосферу дворцовых переворотов и междоусобия по-царьградски ("Византийские легенды. Иаонн Цимисхий. Быль X века", 1838--1841). Междоусобия, вызванного играми Ипподрома, состязаниями колесниц, разделивших город и горожан на две враждебные и неистовствующие "партии" болельщиков -- "синих" и "зеленых", по цвету костюмов, в которые одевались возницы (жокеи), участвующие в бегах. "При входе в Ипподром умирала власть императора и правительства. Кинжалы "синих" и "зеленых" готовы были по первому знаку предводителей". Завершались игры Ипподрома "кровопролитными сражениями" между представителями "партий" проигравших и победивших. Их "ненависть... ужасна, потому что дана безумна". Этот вывод Полевого из "были X века" как бы прямо, по злой иронии судьбы, адресован и нашему времени, в котором возродились "традиции" жестоких нравов римского Цирка и царьградского Ипподрома...
   Что же касается дворцовых переворотов, то история воцарения Иоанна Цимисхия, изображенная Полевым, говорила об одной, не менее горькой, истине. Народ, которому не надо ничего, кроме "хлеба" и "зрелищ", легко, без особого возмущения, принимает каждого нового правителя, как бы коварен, тщеславен и мстителей он ни был, лишь тот пообещает им более сытые хлеба и новые зрелища, либо заверит, что не тронет уже имеющиеся... Каждый народ получает то, что заслуживает, что сам дозволяет...
   Белинский, как отмечалось выше, обратил внимание на то, что любовь в историческом романе Полевого играет "не главную, а побочную роль", свидетельствуя о верном понимании романистом "поэзии" русской жизни. В этом, полагал критик, существенное отличие "Симеона Кирдяпы" и "Клятвы при гробе Господнем" от исторических романов М. Н. Загоскина, искусственность сюжета которых, историческая их неправдоподобность во многом были определены именно привнесенными в них любовными коллизиями, характерными для нового времени.
   Но побочную роль любовь играет и в "Иоанне Цимисхии". Не любовь к красавице Феофании, не желание добиться ее благосклонности, заполучить, как говорится, ее руку и сердце, соединить с нею свою судьбу движет поступками Цимисхия. Его цель -- императорский трон, на достижение чего и направлены все его стремления и усилия. В этом отношении "поэзия" жизни русского средневековья ничем не отличалась от "поэзии" византийской жизни: и там, и тут определяющим оставалась борьба за власть. Однако характер этой борьбы, роль и место в ней женщин, сфера и формы их участия в создании русской и византийской исторической "поэмы" имели принципиальные отличия, расходясь в главном, мировоззренчески -- в представлениях о женской доле, о смысле их жизни, их предназначении как матерей, жен, правительниц.
   Великая княгиня Софья Витовтовна, потеряв мужа и став фактически неограниченной властительницей на Руси, думает не о себе, не об устройстве своей дальнейшей личной судьбы, а исключительно о будущем своего сына, живет его заботами, соперничеством с действительными и мнимыми претендентами на занятый Василием великокняжеский стол. Не о себе, не о своей личной судьбе помыслы и Марфы Борецкой, вдовы влиятельного новгородского посадника, а о сохранении свобод и прав Великого Новгорода, укреплении его независимости, приумножении его богатства.
   Иное дело Феофания. Она занята только собою, живет в свое удовольствие, потакает всем своим желаниям, стараясь взять от жизни все, что можно, максимально используя свое положение императрицы, не задумываясь ни о своем будущем, ни о будущем своих детей, тем более о настоящем и будущем Византии. Она вся во власти собственных страстей, капризов, прихотей. Без каких-либо угрызений совести подсылает она опостылевшему ей мужу раба с ядом, расчищая дорогу к трону своему любовнику. А спустя несколько лет, после недолгого колебания, даст ключи от потайного хода к спальне нового ее мужа другому своему любовнику, который, убив безоружного императора, "освобождает" для себя место на троне и занимает его.
   Такая "поэзия" жизни была на Руси в силу национальных ее традиций, высоких нравственных требований к правителям и строгости женского воспитания просто невозможна. Даже в условиях императорской России XVIII в., в период расцвета фаворитизма, ни один из временщиков и на миг не мог вообразить, представить себя претендентом на пустовавшую десятилетиями мужскую половину Российского престола. В этом одно из главных отличий "поэзии" русской и византийской дворцовой жизни, что Полевой уловил, подметил и отразил в своей исторической прозе.
   Однако, в целом, Полевому-беллетристу в те годы не работалось, сказывалось явно неэпическое состояние его духа и настроения. Кроме повести "Дурочка" (1839), благосклонно встреченной Белинским, отметившим "прекрасную мысль", лежащую в ее основании {Белинский В. Г. Полн. собр. соч. Т. III. С. 100--101.}, остаются незамеченными "Были и небылицы Ивана Балакирева" (1842), "Старинные сказки об Иванушке-дурачке", повесть-сказка "Градской глава" (1844) и другие его произведения. Но зато, совершенно для себя неожиданно, Полевой раскрывается, как драматург.
   В 1838--1845 годах Он создает около сорока пьес -- "Дедушка русского флота" (1838), "Елена Глинская", "Иголкин, купец новгородский" (1839), "Параша-сибирячка" (1840)) "Костромские леса" (1841. О подвиге Ивана Сусанина), "Русский моряк. Историческая быль" (1843), "Ермак Тимофеевич, или Волга и Сибирь" (1845) и др., прокладывая новые пути в драматургическом освоении событий национальной истории. Многие из его пьес были тепло встречены зрителями, выдержали по нескольку представлений, сыграв определенную роль в развитии отечественной исторической драматургии. Петербургских зрителей привлекала не только патриотическая настроенность пьес Полевого, но и сочувственное изображение простых людей, оказавшихся на пересечении жизненно важных для судеб России исторических событий. И именно простых людей, петербургских горожан не оставила равнодушной смерть Полевого {О жизни и деятельности Полевого см. единственную, написанную в советское время книгу: Евгеньев-Максимов В. Е. и Березина В. Г. Николай Алексеевич Полевой. Курск, 1946; Иркутск, 1947.}.
   28 февраля 1846 года, в день его похорон, как вспоминал современник, по пути следования траурной процессии "народная толпа ...росла все более и более, и когда гроб внесли в церковь, то даже ограда ею переполнилась; все стремились отдать последний долг усопшему русскому талантливому писателю и тяжелому труженику, испившему много горечи в своей недолговременной жизни, Николаю Алексеевичу Полевому" {Лохвицкий И. В. Из давно прошедшего. // Русская старина. 1895. No 8. С. 156.}.
   Он был похоронен на "литераторских мостках" Волкова кладбища, где успокоились и навсегда примирились многие литературные и общественные деятели России...
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru