Погодин Михаил Петрович
Польский вопрос

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   Погодин М. П. Вечное начало. Русский дух
   М.: Институт русской цивилизации, 2011.
   

Польский вопрос

   Еще несколько страниц истории русской и польской обливаются кровью! Еще поколение губит понапрасну таланты, силы, надежды! Братья! Братья! Долго ли вам заботиться, неистовствовать, терзать друг друга на потеху ваших исконных врагов! Пора, давно пора образумиться, рассмотреть свое относительное положение беспристрастно, хладнокровно, взвесить на верных весах все обстоятельства pro и contra и определить раз и навсегда возможно успешный образ действия,-- а в нем не может быть сомнения!
   Тяжело, горько было истинным друзьям славянства узнать о новом безумном покушении произвести смятение в Польше!
   И какими дикими, варварскими действиями сопровождается несчастная выходка! Поляки жгут по ночам живых людей, колют сонных солдат, грабят почты, таможни, путешественники подвергаются всем возможным и невозможным надругательствам за одно преступление -- быть русскими.
   А русские? В то самое время, когда кровь их братьев проливается самым изменническим, бесчеловечным образом, когда имя русское предается в Польше позору,-- слушайте -- из сотни тысяч поляков, живущих и служащих в России, ни один не получил упрека, оскорбления, огорчения, не только делом, но даже словом, взглядом, ни от одного русского. Так ли это? правда ли это? -- спрашиваю я торжественно поляков, между нами живущих. Отвечайте же во всеуслышание, это ваша обязанность.
   Или не думаем ли мы, что эти поляки нам сочувствуют и желают добра? О, нет, мы уверены, напротив, что все они сочувствуют в глубине сердца своим соотечественникам, как бы те ни были виноваты, и мы нисколько не осуждаем их за сочувствие, не жалуемся.
   Вот за это легкое, доброе сердце, которое досталось на долю русского человека, преимущественно великороссиянина (малороссиянин в этом отношении себе на уме), при всех его недостатках и пороках, наследственных и злоприобренных, вот за эту простоту Бог нас никогда, скажу по-старому, и не оставит!
   Если такое выражение сорвет чью-нибудь легкомысленную улыбку вследствие нынешнего поветрия, так и скажу иначе: в нравственном мире есть, должен быть, высший закон правды, без которого нравственный мир и существовать бы не мог, как физический без равновесия; вси вземлющие нож ножом погибают, свидетельствует история; невинная кровь вопиет к небу, по убеждению, выраженному в пословицах всех народов.
   Нет, никакая цель не может оправдать, искупить подобных злодеяний; нет, они не доведут, не могут довести до добра!
   Но не станем обвинять весь польский народ. Судя по всем обнародованным сведениям, это дело партии иностранных революционеров, которые имеют много других целей, кроме национальных. Они умели, несмотря на безверие, привлечь на свою сторону местных ксендзов, возбудив их фанатизм. Хорош союз атеизма с фанатизмом! Католическая церковь постоянно учит, что вне ее нет спасения: отсюда Варфоломеевская ночь, ужасы инквизиции, кровавые козни иезуитов и нынешние события в Польше, которым давно у же не было подобных нигде в Европе. Простолюдины, в надежде спасения, повинуются слепо фанатическим внушениям, обещаниям и индульгенциям, молодежь увлекается блестящими призраками, мечтаниями, и несчастная страна делается игралищем козней и страстей, которые под новым видом стремятся погубить ее окончательно.
   Стоя за свободу и самоуправление Польши, когда никто не решился у нас выражать вслух этих мыслей, я считаю себя вправе подать теперь свой голос: буду говорить просто, без околичностей и постараюсь вывести вопрос на чистую воду. Отвлеченные рассуждения не у места и не ко времени.
   Для яснейшего обозрения я разделю Польский вопрос на составные его части и о каждой предложу свое искреннее мнение.

* * *

   Главный предмет спора у поляков с русскими, или, лучше сказать главную мечту поляков, ибо для русских и вопроса не существует, составляют западные наши губернии: Могилевская, Витебская, Минская (Белорусская), Виленская, Ковенская, Гродненская (Литва), Волынская, Подольская, Киевская (Малороссия). Поляки называют их Забранным краем, помня, что он принадлежал несколько времени им, и забывая, что он искони принадлежал России, и не только принадлежал, но составлял и составляет существенную, утробную часть России, заселенный русскими людьми, говорящий Русским языком, исповедующий Русскую веру и не имеющий никакой истории, кроме Русской.
   Европейцы, в особенности англичане и французы, до сих пор, к стыду своему, не имеют почти никакого понятия о нашей истории и повторяют, не краснея, всякую бессмыслицу, выдуманную партиями. Крайние поляки пишут, например, что Россия не существует, что России нет, nema Rusi, и что русский язык не есть славянский язык! "России нет" -- ведь такое восклицание оставляет далеко за собою и знаменитый стих нашего Крылова о Любопытном, который в музее внимательно рассмотрел и описал всех мушек и букашек, а "слона-то и не приметил!". Кажется, довольно бы для европейцев этих результатов, до которых довели поляков их исследования, чтоб отвергнуть с состраданием, если не с презрением, весь процесс их критико-исторической работы над спорным вопросом, вместе с ее основаниями. Но, видно, нет нелепости, которая не нашла бы себе последователей, особенно если она служит к обвинению России, которая все еще составляет какое-то бельмо на глазу у Европы,-- жаль, что не типун на языке.
   Поставим вопрос самым положительным образом.
   Сколько считается жителей в девяти западных русских губерниях?
   Около десяти миллионов.
   Сколько между нами поляков?
   Один миллион.
   Кто составляет большинство по происхождению и языку?
   Русские. Они составляют не только большинство, но и огромное: 3/9 русских (в восточной части пропорции еще выше), У поляков.
   Евреев даже везде больше, чем поляков.
   В такой же почти соразмерности находится население между собою и по вероисповеданию: православных русских с лишком 6 миллионов, поляков католиков меньше миллиона.
   Русские -- крестьяне, исконные туземцы, старожилы, аборигены; поляки -- горожане, пришельцы, и даже не завоеватели, а находники вследствие позднейшего соединения Литвы с Польшею, о коем ниже.
   Я говорю: туземцы, старожилы -- разверните любую летопись русскую, от основания Русского государства в 862 году вплоть до нашествия татар в продолжение первых четырехсот лет русской истории, и на всякой странице найдете вы вместе с Новым-Городом и Киевом Полоцк, Витебск, Гродно, Брест, Владимир-Волынский, Пинск, Перемышль, Галич, Минск, Туров, Каменец, Нур, Дрогичин, Слуцк, Чарториск, Дубно, Мозырь, Друцк, Оршу и проч. и проч.
   А встречаются ли эти имена в памятниках польских? Ни одного, нигде.
   Страна чисто русская. Поляков живет здесь очень мало, и то по городам, между помещиками; но не составляют ли эти различные, несоразмерные между собою народности, по крайней мере, нравственного единства, духовного цельного?
   Нет, они питают одни к другим злобу наследственную, закоренелую. Вся жизнь, все предания, песни, пословицы, поговорки отзываются взаимною ненавистью, взаимным презрением и представляют совершенную противоположность между собою, в одних местностях резче, в других слабее. На всех страницах истории лежит эта печать вражды непримиримой.
   Нынешние распри русинов с поляками в Галиции, известные по всем газетам, достаточно свидетельствуют о чувствах малороссийского населения к своим вековым угнетателям!
   И если в последнее время Западный край утихнул, то это только благодаря усилиям русского правительства: без его деятельного покровительства, без его постоянной защиты духу давно не осталось бы польского ни на Волыни, ни на Подолии, ни в Белоруссии, ни в Киевской губернии. Польские помещики не чувствуют, что жизнь их была спасена в 1812 году после французского нашествия, в 1831 году после революции Варшавской, в 1846 году во время Галицкой резни, в 1854 году во время Крымской войны, и даже теперь русские войска ходят из стороны в сторону, от одного польского помещика к другому для усмирения по их просьбам русских крестьян, выводимых из терпения их притеснениями. (Поверят ли в Европе, поймут ли, как это может быть, чтобы во время Польского мятежа, когда льется потоками русская кровь, мы защищали грудью своих зложелателей и лиходеев, а это так! {Для противоположности не угодно ли прочесть Немецкий манифест, напечатанный в последних газетах, как поступить должно в Познани с поляками для охранения немецких интересов, а немцы там пришельцы, как поляки у нас. О, если бы мы охраняли так русские интересы, законные, как немцы охраняют свои беззаконные! И поляки молчат!})
   Но надо согласиться, возражают противники, что польскому меньшинству в девяти западных губерниях принадлежит образование, развитие, просвещение, что в нем нравственная сила страны?
   Я совершенно согласен, что полякам принадлежит там образование и развитие, но разве онемеченные венгерские магнаты составляют Венгрию? Венгрия от них отказывается! Разве Шварценберги, Валленштейны, Лобковичи представляют собою Богемию? Богемия представляет права свои на самобытность без их участия.
   Западные русские губернии, точно как и Галиция, вопиют теперь о своей русской народности и не хотят иметь ничего общего с поляками, давшими им себя знать во время своего бесспорного владычества.
   Поляки, презирая их язык, их веру, их обычаи, смотря на них как на своих илотов, питаясь их потом и кровью посредством своих экономов и арендаторов, преимущественно из евреев, в продолжение многих лет привели их почти в скотское состояние, например в Белоруссии. Неугодно ли европейским путешественникам, особенно английским туристам или принцу Наполеону, проехаться по Витебской, Могилевской, Минской губерниям, где с солью едят только по воскресеньям? Пусть они полюбуются. Какое же нравственное право имеют поляки в краю, для которого они не сделали ничего, кроме зла и вреда?
   Скажу еще вот что: если бы теперь Польша находилась на верху своего могущества в самом цветущем состоянии и владела, кроме своей Познани и Силезии, восточной и западной Пруссии, Киевом, Смоленском, Черниговом, Волынью, Подолией и Белоруссией, а Россия, а Москва только что начинала б входить в силу, только что начинала бы сознавать свое призвание, спрашиваю я кого угодно из европейцев, имели ль бы мы право искать нашего Киева, Смоленска, Чернигова, Полоцка, Минска, Бреста? Имели ли бы мы не только право, но и обязанность стараться об освобождении своих братии, единоплеменников, единоверцев, из-под чужого ига? Кто может сказать слово против? И не во имя ли этого права поляки ищут своей независимости, только нарушая его в то же самое время относительно своих бывших русских подданных?
   Если же мы имели бы право на такой образ действий при первой возможности, то как можно хотеть, чтоб теперь, возвратив кровью собственное свое достояние, мы отказались от него добровольно; чтоб мы, покорив несколько раз самую Польшу, реставрировали ее со всеми владениями, не только ее собственными, но и нашими родными, временно и случайно ей когда-то попадавшими во власть?
   Мы подарим вам, положим, свободу, в знак благодарности за ваши любезности и одолжения, да как же вы хотите, чтоб в придачу мы дали вам в неволю часть самих себя, принесли своих братии на жертву ваших фантазий? Мало вы потешались над нами!
   Вы наги (позвольте вам сказать: на брань слово купится) и хотите, чтоб мы вам отдали ваше платье, вами потерянное,-- да этого мало,-- вы хотите, чтоб мы скинули свое собственное, бывшее когда-то в ваших руках, и поднесли вам для разнообразия вашего гардероба: помилуйте, где таких дураков, таких подлецов отыскать можно?
   Ведь это non-sens, к которому способны только вы в своем ослеплении, а европейцы в своем невежестве.
   Если опираться на завоевание и на право завоевания, то вам нечего теперь толковать о независимости: вы завоеваны, так и молчите. А вы, завоеванные, кричите и хотите заставить нас, завоевателей, молчать и отдать вам с поклоном старые ваши завоевания или завладения, вами потерянные: есть ли тут человеческий смысл?
   Император Александр I думал восстановить древнюю Польшу; мы не знаем, впрочем, обстоятельно, на каких основаниях, в каких пределах, но Карамзин -- вечная ему честь и слава! -- сказал Государю решительно, что он, хоть и самодержец, не имеет никакого права уступать ни одной русской избы.
   Со времени спора Карамзин с императором Александром прошло пятьдесят лет: русские познакомились ближе со своей историей благодаря его же бессмертному труду, чувство самосознания утвердилось и распространилось между нами, и если, с одной стороны, найдется теперь более людей, готовых согласиться на самоуправление, если не на самостоятельность Польши, то найдется еще более таких, которые готовы защищать целость России unguibus et rostris смелее и настойчивее пред кем бы то ни было.
   Не говоря у же о населении девяти губерний, для которых известие о соединении с Польшей равнялось бы осуждению на смертную казнь и послужило б сигналом к всеобщему восстанию и резне, пояростнее галицкой.
   Пусть же поляки выкинут из головы эту несчастную, не мысль, а мечту, которая заставляет их ошибаться страшно в своих расчетах, приводит всех русских в негодование, возбуждает против поляков все образованное большинство и мешает соединиться в мире и любви. Здесь поляки имеют против себя не того или другого государя, не того или другого министра, не правительство, а все туземное население и весь русский народ.
   Итак, о Больше, о Подолии, о Белоруссии, о Киевской губернии толковать нечего. А Литва? Многие смешивают, даже у нас, Литву с Польшей. Рассмотрим их отношения и вместе отношения Литвы и России.

* * *

   Прежде всего скажем, что этому имени (Литва) дается смысл в иностранной журналистике совсем не тот, которой оно иметь должно.
   Литвой называлось собственное малое племя латышского народа, который другими своими племенами или отраслями занимает еще Курляндскую губернию в России, восточную Пруссию в королевстве Прусском и часть Августовской губернии в Царстве Польском.
   Латыши, одни из древнейших обитателей Европы, совершенно отличаются как от славянских, так и от романских и немецких племен. Из славянских племен они столь же далеки от польского, как от великороссийского, малороссийского и белорусского. Это совершенно особое племя.
   Сколько же теперь есть литвы в Литовских, так называемых у нас, губерниях: Виленской, Ковенской, Гродненской?
   Всего-навсего 750 тысяч. А другие утверждают, что гораздо менее: около полумиллиона. Это жмудь, живущая преимущественно в некоторых уездах Ковенской и отчасти Виленской губернии.
   А прочих латышей в Курляндской и Лифляндской губерниях и в восточной Пруссии миллион.
   Как между нашими латышами или литовцами господствуют поляки, так между прусскими, а равно и в Курляндии,-- немцы.
   Следовательно, поляки к Литве, собственно так называемой, относятся почти так же, как и к Малороссии, к Белоруссии: это чуждые пришельцы.
   Чем же больше права имеет Польша на Литву, нежели Россия?
   Спрашивать Польше эту Литву к себе еще меньше основания, нежели спрашивать у нас Курляндскую губернию или у пруссаков восточную Пруссию, которая принадлежали к ней гораздо прежде и законнее.
   Уже если судить строго, то латыши сами по себе могли бы искать самостоятельности и независимости от России, Пруссии и Польши, как Лив, Корсь, но они слишком малочисленны и не могут предъявлять своего права ни пред русскими, ни пред немцами, ни пред поляками и по закону историческому должны покориться судьбе.
   Как бы то ни было, этого ничтожного уголка среди чистых русских владений Россия уступить воображаемой Польше не может, если б и хотела, по причинам другого рода.
   Вильно и Ковно считаются в стратегическом отношении главными пунктами опоры для владения, охранения и управления всем Западным краем по соображениям самого Мирославского: как же можно требовать, чтобы мы подняли на себя сами руку! И если Франция считает для себя необходимым по одинаковым причинам приобрести итальянскую Ниццу, родину Гарибальди, и никак не думает отказаться от немецкого Эльзаса, а, напротив, желает добраться до Рейна; если лорд Пальмерстон публично смеется над мыслью уступить испанский Гибралтар и итальянскую Мальту, то какими донкихотами должны быть господа, рассуждающие с важностью о незаконности русского права на Литву, то есть на несколько уездов Виленской и Ковенской губерний!
   Государства имеют свои права, от коих даже отказываться не могут, свои необходимости, коим должны повиноваться, свои условия существования, благосостояния и безопасности.
   Да и захотели ль бы сами литовцы, то есть латыши, то есть жмудь, присоединиться лучше к Польше, чем остаться с Россией?
   Литвины ополяченные принадлежат, без сомнения, Польше, и их образование принадлежит к польскому образованию.
   Вот о Литве, касательно ее настоящих отношений к России, географических и политических. Но этому племени суждено было несколько времени играть важную роль в судьбах России, покорить значительную ее часть и присоединить ее на время к Польше. Мы обозрим здесь, кстати, эпизод литовских князей, чтоб уразуметь яснее сущность дела.
   В древности, живя по дремучим лесам в северо-западном углу русских владений, Литва платила дань соседним князьям лыками и вениками, по свидетельству собственных своих летописателей. Впоследствии, научась войне у русских, литовцы начали набегать на их владения и беспрестанно то мирились, то воевали с Псковом, Новым-Городом, Полоцком, почти не зная Польши. После татар началось у литовцев сношение с Галичем. Воишелг, сын первого знаменитого их князя Миндовга, предоставил было по завещанию Литовский престол меньшому сыну Галицкого Данилы, Шварну.
   Галич несколько времени господствовал над Литвою, владея вместе юго-западною частью нынешней Польши, где еще наш знаменитый Даниил построил город Хельм.
   Род Даниилов пресекся в XIV столетии, и его владения в Галиче по женскому колену достались Казимиру, королю Польскому.
   В Литве около того же времени возвысился славный Гедимин, а на Руси -- Иван Калита.
   Гедимин жил в Вильне, им основанной, Калита -- в Москве.
   Эти два города сделались столицами двух государств, или, лучше, двух половин, на кои после татар разделялась Русь: западную, или Литовскую, восточную, или Московскую. Первая взяла сначала верх.
   Гедимин покорил мало-помалу всю западную часть нынешней России, опустошенную татарами, с Киевом включительно.
   Преемники его, сын Олгерд и племянник Витовт, сын Ке-стутия, распространили его завоевания на восток и овладели всей Русской страной до Угры, в нынешней Калужской и Тульской губерниях, имея виды даже на Новгород, Псков и саму Москву, едва от них уцелевшую.
   Впрочем, все литовские князья слыли только по имени нерусскими. Они были женаты большею частию на русских княжнах и исповедовали русскую Православную веру, употребляли русский язык во всех грамотах и законах. С литовскими князьями переменилась только династия в Западной России: место древних норманнских князей Владимирова и Ярославова племени заняли князья литовские, которые точно так же обрусели, как ославянились первые.
   Туземное население -- белорусы, или кривичи, и малороссияне -- осталось со своею верою, языком, обычаями и законами, которые после были записаны по-русски и стали известны под именем литовского статуса. С поляками литовские князья были в постоянной вражде, еще более чем с нами.
   Период владычества литовско-русских князей продолжался не более ста лет (Витовт, ум. 1430).
   Наследство их разделилось между двумя соседними государствами, Польшей и Москвою. Восточная половина Литовской Руси отошла к Москве, а западная (вот эти девять вожделенных губерний) -- к Польше.
   Поговорим сначала о последней.
   Ягайло, сын Олгерда Литовского, внук Гедиминов, женился (1386) на наследнице польских пястов Ядвиге, принял католическую веру, крестил литовцев и подал первый повод к соединению Польши и Литовской Руси.
   Литовская Русь соединилась с Польшей на равных правах, с отдельным управлением и судом, с неприкосновенностью русского языка и Православного вероисповедания.
   Поляки считались чужеземцами, и против слияния двух народностей принимаемы были сначала всевозможные меры. Поляки не имели права занимать никаких должностей государственных в Литве, ни владеть поземельной собственностью. Жители называли себя народом русским; народом русским называли их и сами поляки. Русский элемент, несмотря на политическое подчинение Польше, сохранялся живо и боролся беспрестанно с пришлым элементом польским, особенно в юго-западной части, то есть Малороссии, включая сюда Волынь и Подолию. Все летописи польские и русские исполнены описаний об этой ожесточенной борьбе.
   Некоторые дворяне, вследствие особых козней иезуитских, начали принимать мало-помалу польские обычаи, наконец самую веру и совершенно ополячились, чтоб уравняться с польской шляхтой, которая беспрестанно наезжала из Польши и получала себе во владение русские земли на поместном праве.
   В 1569 году, на Люблинском сейме, почти через 200 лет после первого соединения Литвы с Польшей, Волынь и Украина были отделены от Литвы и причислены к составу Польского королевства, но неприкосновенность русского языка и Православного вероисповедания были снова подтверждены.
   Впрочем, с одной стороны, жалобы и восстания, с другой -- притеснения, не прерывались. С XVII столетия преимущественно польский и католический элементы благодаря ревностным усилиям иезуитов утвердились под покровом правительства. Но незадолго еще до первого раздела Польши знаменитый Могилевский епископ, Георгий Конисский, произнес на Варшавском сейме горячую речь о злоупотреблениях польского управления.
   Так шли дела западной Литовской Руси со стороны Польши.
   Москва со времен Великого Князя Ивана III Васильевича явилась ей соперницею относительно Литовского наследства.
   Пользуясь гонением за веру, она привлекла к себе всех русских князей-данников и подручников Литвы по восточному краю ее владений: Оболенских, Трубецких, Мосальских, Воротынских, Одоевских и прочих. Это было в конце XV столетия, в XVI она возвратила себе Смоленск, а в XVII Малороссия, по сю сторону Днепра, выведенная из терпения неистовствами польскими и иезуитскими, подчинилась Москве, под предводительством Богдана Хмельницкого, вместе с Киевом. Наконец, в XVII столетии императрица Екатерина II вследствие совершенного расстройства Польши, сделавшейся вместе и гнездилищем всех враждебных для России предприятий европейских, воспользовалась случаем возвратить почти все остальные польские завоевания при так называемых трех разделах Польши, по мысли прусского короля Фридриха Великого, в 1773, 1793 и 1795 годах.
   Императрице Екатерине не следовало бы, как нам кажется теперь, соглашаться с Пруссией и Австрией, на раздел, что, говорят, и советовал Панин, а взять только себе русские области, гарантируя Польше прочие ее коренные владения, то есть целость Польского королевства, в пределах польского языка. По согласились ли бы на то поляки, поняли ль бы они тогда справедливость, необходимость и пользу такого законного предложения, которого не понимают до сих пор? А с другой стороны, пруссаки и австрийцы как посмотрели бы на такое распоряжение? Союзники им были готовы в Европе. Нет, такова, видно, была судьба Польши, предсказанная, впрочем, королем Польским, Иоанном Казимиром, на Варшавском сейме, еще в 1661 году.
   Я сказал, что императрица Екатерина возвратила почти все русские владения, что же еще осталось нашего в чужих руках?
   Важнейшая часть Малороссии, древнее знаменитое княжество Галицкое с принадлежавшей к нему частью нынешней Люблинской губернии, населенной тем же русским племенем.
   Возвращенный, а не забранный край, в эпоху своего возвращения находился в том же положении относительно сельского населения, в каком был отторгнут, в каком находится и теперь. Те же русские люди здесь живут, тем же русским языком говорят, ту же Православную веру исповедуют, как их соотечественники в Москве, в Новгороде, Киеве, Петербурге и проч. Только дворянство, повторяем, отчасти ополячилось и приняло католическую веру. Оно восполнилось еще польскими выходцами, которые расселились и по городам, что рассмотрено нами выше.

* * *

   Нам остается теперь рассмотреть положение и отношение Царства Польского, собственно так называемого.
   Царство Польское начинает восстание, которому предшествовали многие демонстрации и попытки в продолжение двух лет. Храня глубокое, знаменательное молчание о Познани и Силезии, восточной и западной Пруссии, находящихся в руках пруссаков, о Галиции и даже Кракове, колыбели польской, еще недавно вольной, принадлежащих австрийцам, поляки восстают на Россию. Чего они хотят?
   Независимости, самостоятельности?
   С Богом! Неужели думают поляки, что мы этого сами не желаем?
   Но подумали ль они, что будут делать со своею независимостью и самостоятельностью?
   Ведь русской земли, с 10 миллионами жителей, в западных губерниях, на которою вы больше всего рассчитываете, без которой вам и делать нечего, без которой вы не можете иметь никакого политического значения, ведь русской земли, сказано, не можем мы уступить, не должны уступить: это было бы разделом России вместо раздела Польши! Мы потребуем еще себе часть Люблинской и Августовской губернии, заселенную нашим русским племенем. Мы не требовали ее до сих пор, потому что оставались под одною державою с Польшей, а разлученные, мы будем говорить иначе.
   И к каким средствам вы прибегаете? Колоть сонных, жечь живых, грабить, предательствовать? Вы иначе не можете успеть? Так слабы же ваши силы и плохи ваши средства, если вы надеетесь успеть только изменою, обманом, вероломством.
   Ну а зачем вы грабите, бесчестите, надругаетесь: вы мстите? Кому же мстите? Эти несчастные солдаты и чиновники что вам сделали? Мало они терпели от вас? Их терпению не бывало ничего подобного. Если б вы были на их месте, как бы вы поступали?
   Наказать вас за ваши злодейства мы можем легко. Как вы режете и колете нас, так мы имеем полное право жечь и колоть вас, не прибегая даже к измене, не сонных, не обезоруженных, а встречая в открытом бою. Политика государств следует Ветхому Завету: око за око и зуб за зуб. Но оборони нас Боже воспользоваться таким ужасным, хотя и законным, правом и поступать по вашим образцам! Пускай оно остается за вами за одними, по учению ваших ксендзов, так понимающих христианскую религию, религию любви, мира и терпения {Поляки награждают и прославляют убийц, а у нас, мы читаем в газетах, мстители чуть выйдут из терпения и нарушат законы умеренности и снисходительности, предаются военному суду, лишаются начальства, увольняются от службы. Русские солдаты в западных губерниях ходят беспрестанно спасать польских помещиков и помогать им против русских крестьян!!}.
   Но есть еще наказание -- построже этой временной казни: отдать Царство Польское пруссакам и австрийцам: немцы рады будут пососать славянской крови! Пруссакам и австрийцам нельзя будет отказаться от этого рокового дара, потому что, отказываясь, они подвергаются опасности потерять свои земли, слишком для них дорогие, с которыми им тяжело расстаться. Что вы думаете: пруссаки в Варшаве, как австрийцы в Кракове, будут церемониться с вами по-нашему?
   Наконец, есть еще наказание -- уйти от вас и предоставить вас себе самим, став во всеоружии на берегах Немана и Буга в числе трехсот тысяч человек.
   Думали ль об этом поляки? Думали ль, что наконец мера терпения, даже русского, исполнится и мы решимся на одну из этих мер, от которых не поздоровится Польше? Довольно получать нам все эти оскорбления, терпеть клевету, приносить жертвы. И на что нам Польша? Какую пользу она приносит нам, кроме предлога европейцам к обвинениям, кроме ежегодного пожертвования людьми и деньгами, кроме нескончаемых забот?
   Если мы не оставляли ее до сих пор, так это повинуясь какому-то таинственному року, отдавшему нам ее в руки или подчиняясь бессознательно нашим врагам, приложившим к нам с умыслом эту рану, эту уязвимую пятку в благодарность за освобождение Европы от ига Наполеона.
   Вы независимы, вы самостоятельны -- что же вы будете делать, если б даже пруссаки, австрийцы и вообще немцы оставили вас в покое, хотя это невозможно для них в видах собственной безопасности? Вы начнете спорить между собою, как спорили прежде, как спорите теперь в Париже, Лондоне, в Швейцарии, в Америке, в лагере инсургентов; а предметов для спора накопилось гибель: социализм и аристократическое начало, безверие и католицизм, республика и монархия, союз Французский или Английский -- вы сумеете найти и еще много!
   Что же последует? Вы подчинитесь влиянию иностранцев, будете вынуждены просить себе на престол Кобургского принца, если таковой за расходами останется и согласится сесть на ваш престол, более греческого шаткий. Рассудительнейшая партия укажет на покровительство России, на pacta conventa с нею, какие были у Литвы с Польшею, у Малороссии с Великороссией.
   Так не лучше ли начать с этого?
   Да, только соединенная с Россией Польша может надеяться на что-нибудь высшее и лучшее, это единственный для нее полезный и возможный, почетный образ особого существования, реставрации. Так судили -- география, история, судьба, народный характер, настоящие обстоятельства.
   Но русское правительство следовало противной системе, управляло стеснительно для народного развития, оскорбительно для народного самолюбия. Оно само сделалось противно Польше. Никаких милостей от него Польша принимать не хочет...
   Положим так. Не станем спорить, оправдываться, но теперь, теперь получает Польша со всяким днем новые права, точно как со всяким днем получают новые права и русские; жить вам и нам становится легче и легче, всякие уставные грамоты приближаются к вам и к нам быстрыми шагами. Поляки не могли получить их прежде, нежели могли получить их русские.
   Вот чего и испугались революционеры со своими особыми видами -- коммуническими, социальными и проч., они испугались законной свободы, которой уничтожаются всякие революции в своем корне,-- и положили начать смятение.
   Решимость Великого Князя Константина Николаевича принять звание наместника, вслед за смертельною раною Лидерса, и приехать в Варшаву с женою и детьми, решимость, которой доказывалась высокая, благородная доверенность к польскому народу, не оценена нисколько. В первый же вечер своего пребывания в Варшаве Великий Князь получил награду за свой великодушный подвиг -- пулю, засевшую в его шейном платке. Поляки не имели никаких понятий ни об его инструкциях, ни о характере его будущего управления, а было уже решено его убить. Ясно, что причиною восстания было не настоящее правление.
   Рекрутский набор, следствие обстоятельств, был не причиной, а предлогом к восстанию.
   Я не ободряю его в данной ему форме, но если во всех государствах, самых свободных, такие исключительные меры признаются, по временам, необходимыми, если Англия прекращает иногда Habeas corpus, если Франция сочла нужным еще недавно сослать тысячи в Кайену, то неужели покушение на жизнь Великого Князя, Лидерса, Велепольского, сведение в гроб Горчакова, болезнь Ламберта, смерть Герштенцвейга и беспрестанно открываемые заговоры и возмущения не дали права русскому правительству к этой мере? {Она, впрочем, обратилась, говорят, нам же во вред, ибо подозрительная молодежь отпущена до лесу, а смиренные забраны в рекруты,-- вследствие пропажи списков из ратуши! (Неужели это правда?)}
   Революционный комитет, привлекший к себе ксендзов и пролетариев, забрал себе силу в руки. Дворяне, купечество, крестьяне, находятся теперь под влиянием его террора. Правительство приняло меры. Большая часть шаек разбиты. Мятеж скоро будет подавлен физически; но этого мало, все порядочные граждане должны подать свой голос и объявить искренно, по зрелом размышлении, чего они желают... Государь, верно, будет готов дать им все, кроме того, что может повредить России.
   Мысль моя о Польском вопросе, начиная с 1830 года, прошла чрез многие фазы, она остановилась было на независимости за Неманом и Бугом, но вот возражение.
   Россия тогда могла бы предоставить Польше самостоятельность, когда получила б удостоверение, что Польша может спокойно жить и самоуправляться в пределах своего языка.
   Было время, когда казалось, что поляки, наученные опытом, уразумеют эту ясную истину, но, увы, теперь, при настоящем настроении, ни одно страховое от огня общество в Европе, верно, не возьмется ни за какую премию отвечать за их спокойствие и благоразумие.
   Оставив Польшу, мы должны были бы стоять всегда настороже, с многочисленными войсками, по западной границе, иначе она всегда будет подвергаться опасности вторжения.
   Чуть затеется с кем-нибудь у России война, Польша послужит неприятелю готовым бастионом и выставит потом отчаянный авангард.
   В продолжение мира Польша будет, как была и до раздела, гнездилищем всех враждебных для России замыслов,-- и повторится старая история с прежним пролитием крови, с третьим взятием Варшавы, Воли и Праги.
   Как Польша не может разумно желать отделения от России, так Россия не может разумно отделить ее от себя, если б и хотела.
   Итак, Польша и Россия, bongre-maigre, должны находиться под одною державой. Против рожна прати невозможно, поляки, если не хотят, не могут убедиться в том добровольно, должны послушаться силы...
   Все это писал я в совершенном волнении духа, читая первые ужасные телеграммы о кровавых событиях в Польше. Может быть, я выразился в некоторых местах слишком резко. Прошу прощения у поляков, которых все-таки люблю от души, которых блистательным качествам, и преимущественно патриотизму, хоть и увлекающему к заблуждениям, отдаю полную справедливость!
   
   1863 г.
   2 марта.
   
   P.S. Кстати, скажу здесь еще несколько слов и о Малороссии по поводу разных выходов и намеков, мелькающих в газетах и журналах.
   Малороссия и Великороссия так переплелись между собою историей, географией, филологией, генеалогией, обстоятельствами, именами, что их разделить никоим образом нельзя. Это уток и основа (если и не Петербургская) одной и той же ткани.
   И в то время, когда тридцать семь германских владений хлопочут о своем совокуплении, когда враждебные между собою итальянские земли составили почти одно целое, когда северные государства, Дания, Швеция и Норвегия, стараются слиться, когда Молдавия и Валахия образуют уже одно государство, тогда думать у нас о каком-нибудь сепаратизме -- есть нелепость, обличающая состояние, близкое к помешательству или мономании.
   Децентрализация, то есть предоставление самоуправления, во всех возможных случаях, областям, округам, городам, волостям,-- поощрение местных интересов,-- о, это я понимаю, этого я желаю для Малороссии, Великороссии, всей России, Польши, Франции, Италии... таково, кажется, сознание и правительства, что мы видим, даже в эту минуту, на новом учреждении в Москве городской думы. Таково сознание и прочих европейских правительств более или менее.
   Развитие малороссийского наречия, содействие малороссийской литературе я одобряю в полной мере, но возводить его на степень особого литературного языка я считаю нелепостью, нелепостью особенно теперь, когда во всех славянских племенах распространяется мысль и делаются опыты ввести великорусское наречие в общее для всех славянских племен литературное употребление!
   Западные отдаленные наши единоплеменники хотят писать и объясняться по-русски, а ближайшие, восточные, будут от нас отворачиваться? Смешно и жалко!
   Я представляю себе сепаратное Малороссийское государство, как оно, может быть, рисуется в воображении некоторых фантазеров: ну, оно тотчас и возобновило бы старую борьбу с поляками. Я укажу даже где -- в Галиции. Разумеется, Малороссии скоро тяжело бы стало от напора поляков, которым также надо ведь, хоть в воображении, предоставить все исконные польские владения; тогда малороссиянам с каким-нибудь Хмельниченком или Голопупенком ничего не останется делать, как, почесывая затылок, обратиться к тому же кацапу и, поклонившись низко, сказать: "Помоги, братенько! Ляхи, вражьи дети, одолевают нас; мы виноваты пред тобою, сдурили; впредь не будем, слуги твои, братья и други!"
   Таким образом, повторилась бы история Богдана Хмельницкого, с лишним пролитием крови.
   Я сказал: Малороссия и Великороссия переплелись между собою; скажите, кто были Изяслав, Мономах, Мстислав, Юрий, Святослав, Игорь, Олег, Андрей et tutti quanti до нашествия монголов? Мне кажется, что они были великороссияне; Максимович говорит, что они были малороссияне; Костомаров и другие говорят, что они были ни великороссияне, ни малороссияне, а праотцы тех и других. Ясно ли, что они близкая родня, если могут считаться одни за других или быть теми и другими вместе?
   В средней истории Петр, митрополит из Волыни, и Алексий, митрополит из Чернигова, двое из главных основателей московского величия, не говоря уже о прочих выходцах, достаточно поддерживают единство древней истории.
   В позднейшее время ревнители нашего ученого и учебного просвещения, Стефан, Яворский, Феофан, Прокопович, Феофилакт Лопатинский, Дмитрий Ростовский, Арсений Ма-цеевич, с бесчисленными учениками, подкрепляют первую связь. Наконец Кочубеи, Заводовские, Безбородко, Трощинские, Разумовские, Миклашевские, Гудовичи, Капнисты, Бор-тнянские, Тимковские, Гоголи (милости просим и любезного моего антагониста, Михаила Александровича Максимовича, в честную компанию), служат общему Отечеству с одинаковою ревностью, на всех поприщах и увенчаются одинаковыми лаврами. Малороссиян и великороссиян на службе в Петербурге, по соразмерности с населением, число одинаковое.
   Если нельзя отделить Малороссии от Великороссии в истории, то в географии еще труднее: кому должен принадлежать Киев? Как разделить малороссиян и великороссиян в губерниях Новороссийских, в Воронежской, Курской и Орловской; малороссиян и белорусов в Черниговской, Минской, Могилевской? За которой Русью должен остаться национальный эпитет, народное прозвище -- святой!
   Имя Руси принадлежало сначала Киеву, а теперь киевляне и все малороссияне, и новороссияне, отправляясь в Москву, говорят, что они едут в Россию {Самое имя Малой России, по какому-то чутью, в противоположность Великой России, имеет здесь значение.}.
   Что касается наречий, великороссийского и малороссийского, то отец филологии, Добровский, объявил их родными между собою и двоюродными относительно прочих.
   Конфедерации, союзы, вроде Швейцарского, может быть, предстоят для европейских государств в будущем, более или менее отдаленном, но теперь самые развитые европейские государства ищут слияния; даже Испания, предназначенная, как мне кажется, начать эту новую форму,-- о ней не думает, несмотря на всю несостоятельность или безвыходность своего положения со времени освобождения от ига Наполеона...
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru